Эрве Базен. Счастливцы с острова отчаяния ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Л. Токарева LES BIENHEUREUX DE LA DESOLATION Эрве Базен. Собрание сочинений в четырех томах. Т.4 М., "Художественная литература", 1988 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- Я богат богатствами, без которых могу обойтись. Л. Ж. Вижэ Наши современники, при случае спрашивающие, что подумали бы о них предки, теперь получили ответ на свой вопрос. Крохотная отсталая община, всплывшая из глубины времен, оказывается заброшенной в промышленный XX век, два года удивляется его людям и чудесам, желая только одного - вернуться в свое далекое прошлое. Всем нам, кто верит в абсолютную ценность прогресса, Тристан-да-Кунья преподал суровый урок. "Нувель обсерватер", 1965 О чем свидетельствует отказ от цивилизации общины тристанцев, вернувшихся (около 15% из них все-таки остались в Англии) на свой опустошенный скалистый остров, сегодня, когда повсюду молодежь выражает несогласие с нашим обществом? У тристанцев неприспособленность к современной жизни, тоска по родине переплелись с требованиями свободы, склонностью жить ближе к природе, неприятием наших излишеств. Но самое поразительное, что островитяне, отвергнув наше общество, все-таки смогли, не изменяя себе, сказать технике "да" и стать мудрецами наших дней! Си-би-эс, 1969 Этот роман рассказывает о подлинных фактах. Однако отождествлять кого-либо из героев книги с настоящими тристанцами - совершенно ошибочно.
СТАРЫЙ ТРИСТАН  Нед Глэд и его сыновья - старший, Ральф, и младший, Билл, - устав от беготни и крика, как по команде остановились перевести дух. Они никак не могли понять, что происходит. На два часа раньше обычного стадо вдруг стало спускаться с пастбища, сперва шагом, потом трусцой. Осел и бараны смело сталкивали с дороги странно обмякших собак. Бараны ушли уже далеко, когда испуганные овцы, подталкивая головами ягнят, бросились следом, не задерживаясь даже, чтобы щипнуть на ходу какой-нибудь крохотный пучок травы. Погода для августовского дня стояла прекрасная, хотя и было довольно прохладно. Небо было чистое, только пик Мэри, как всегда зимой, охватывало кольцо облаков; вокруг острова, насколько хватает глаз, простирался океан, волн почти не было, и потому так легко скользили, возвращаясь домой, два баркаса, один задержался за Готтентотской косой, а другой находился уже совсем близко от причала Малого пляжа. Берега, усеянные черной галькой, которую без устали перетасовывали шторма, слегка обрамляла кружевная каемка белой пены, точно соответствующая коричневой кайме прибрежных водорослей. А из труб сорока домов деревни, рассеянных среди зарослей папоротника, тянулись прямые струйки дыма, словно длинные фиолетовые нити от сгорающего хвороста, смешивающиеся с черными от керосина, который жгли в упаковочном цеху. - Смотрите-ка, - закричал Ральф, который отдыхал, опершись на палку, - они бегут со всех сторон! Нед взглянул на сына, но ничего не сказал: его самого крайне удивляло это бегство животных. В долину действительно со всех склонов валом валили стада, глухие к окрикам пастухов. С полсотни животных, которых, преграждая им дорогу, сдерживал старый Стивен Гроуер, в ужасе метались на небольшом выступе. Повсюду в других местах они неслись вниз по оврагам, сбившись в такие плотные, тесные кучки, что передние животные несли бегущих сзади, чьи головы лежали у них на крупах. - И что это на них нашло? - пробормотал Билл, задирая голову, чтобы получше разглядеть гору. "Королева Мэри" выглядела так, как он привык ее видеть в это время года: обложенная снегом, словно ватой, у вершины, где склоны теряются в облаках; украшенная посередине, как эмалью, пятнами мха, пучками зеленоватой травы вперемежку с серыми плешинами камней; сплошь заросшая папоротником внизу, на отрогах плато, - этого восьмисотметрового скалистого цоколя, изрезанного горными потоками, который служил ей фундаментом на береговой полосе земли. Гора от моря до облаков, от подводных прибрежных скал до самых уступов кратера, где в базальтовом чане лежало незамерзающее озеро с иссиня-черной водой, - мало кто из островитян мог похвастать, что любовался им в погожие январские или мартовские деньки, - никогда не казалась столь крепкой, неколебимо спокойной. - Отец, ты что-нибудь чувствуешь? - спросил Ральф. - Чувствуешь дрожь в ногах? - Да, - ответил Нед, - похоже, лавина идет. В топоте бегущих животных и грохоте камней, выбитых из горных троп тысячами копыт, все ощутимее различался какой-то смутный гул. В свой черед и птицы - не только альбатросы и крачки, но и зяблики с дроздами, - громко хлопая крыльями и крича, пулей взмывали с горы; одни парили высоко в небе, другие исполняли какой-то стремительный, ослепительный танец белых крыльев, метаясь среди прибрежных камней. И вдруг произошло неожиданное. - Ложитесь! - крикнул Нед, толкнув сыновей на землю. Но сам остался стоять как завороженный. Громовой удар, потрясший холм, сменился чем-то вроде стука молота о наковальню, треска раздробляемого камня, перешел в неясный гул, который менее чем через минуту угас, подобно тому как затихает перестук колес удаляющейся двуколки. - Так вот оно что! - прошептал Нед, не смея себе поверить. Поползли осыпи; там и сям срывались обломки скалы. Нед, верный своей догадке, обманутый сорока годами отношений со строптивым морем и смирной землей, принял следствие за причину. Разве в обвалах после ураганов и ливней одной давней зимы - его бабка, старая Дороти, уверяла, что не припомнит второй, такой же суровой, - было что-нибудь необычное? Эти обвалы никогда не спускались далеко вниз. Кусок пемзы, отскочивший от острого камня в ореоле осколков, даже не заставил его пригнуть голову. Потоки лавы, как обычно, уже текли медленнее, угасая в пыли. Только один из них, более проворный, сумел пересечь пастбище, правда, оставив три четверти своих камней на болотистом выгоне, прежде чем перепрыгнул через скалу и рухнул в пустоту, рассеявшись внизу на рассыпанной веером куче обломков - обычное следствие подобного рода происшествий. Затем все смолкло. Но что-то тягостное упорно висело в воздухе; какая-то угроза таилась в отлете птиц. Нед недоуменно пожал плечами. - Вставайте, пошли, все кончилось! - сказал он. Но от второго удара грома вдребезги раскололось эхо, ходуном заходило все вокруг. Нед почувствовал, как у него подкашиваются ноги, и, по-прежнему не понимая, что же происходит, рухнул на землю. * * * Напротив - а для расположившихся у подножия горы островитян "напротив" всегда означает океан - Абель Беретти с сыном Полем, Бэтист Твен с сыном Мэтью, Элия Гроуер с братом Бобом под командованием их дяди и "двоюродного дедушки" всей общины Симона Лазаретто, учителя (а если нужно, то и матроса, как все), также проявили не больше проницательности. Обрадованные тем, что наконец-то, воспользовавшись первым за месяц затишьем, наполнили свои корзины лангустами - не забыв при этом наловить для себя корзину рыб со странными прозвищами вроде "пятипалая", "дешевка", "безносая", "скорлупка", - рыбаки возвращались с шумом и криками. Время от времени они потехи ради прибавляли скорость, чтобы быстрее скользить по волне; чтобы прославить свою "Мэри-Энн", баркас, обитый белым брезентом с красной полосой; чтобы доказать самим себе, что у них после шести часов лова еще остались силенки и при желании они смогли бы "достать" идущий на три кабельтовых впереди баркас-"побратим", которым управляли здоровяки Раганы, лихо орудовавшие веслами. И все-таки какая-то толстая плавучая ветка проткнула брезентовое днище. Но это был всего лишь "блошиный укус", и Мэтью, как обычно в таких случаях, спокойно заткнул дыру большим пальцем ноги, даже не выпуская из-за такой мелочи весла. Они подходили к острову. С берега, откуда их разглядывали в бинокли дети, а быть может, и Ти, невеста Поля, должны были наверняка опознать их по вязаным шапочкам (ярким шедеврам материнского производства), надвинутым по самые воротники желтых дождевиков (новый товар в ассортименте местного магазина). И семеро гребцов, вооружившись биноклями и отвлекаясь лишь на секунду, чтобы не сесть на мель, не теряли из виду ни одной детали родного пейзажа. - Видите? Их восемь на крыше дома Тони, - сказал Поль. - Хе-хе, - проворчал в ответ Бэтист Твен, - он спешит, видно, скоро женится. - Да, - подхватил Симон, - лучше сперва завести крышу над головой, а потом уж ребенка... Но что это, слышите? Что такое? Будто мина взорвалась. Затем он выругался. "Мэри-Энн", которую развернули резкие, расходящиеся от острова в открытое море волны, зачерпнула бортом. * * * Только администратор {Здесь: чиновник, назначаемый британским министерством по делам колоний для управления заморскими территориями. (Здесь и далее примеч. перев.)} безошибочно понял, что произошло. Сменивший несколько месяцев назад своего изнуренного одиночеством предшественника, он и в глаза не видел карты морского дна, усеянного впадинами и выступами. Однако ему было известно, что остров, дитя потухшего вулкана, нельзя считать одним из безопаснейших мест в мире вопреки сейсмографам, никогда не отмечавшим здесь никакой вулканической активности, вопреки пингвинам, которые, кажется, с незапамятных времен обосновались на нем в тиши своих лежбищ. Он писал письмо на казенной бумаге с гербом Соединенного Королевства Великобритании, на котором лев противостоял единорогу и "рычал" пофранцузски "Бог и мое право"... При этом он даже думал, что надпись на местном бланке "Резидентство Тристан-да-Кунья", вызывающая в памяти изящно разбросанные по всем странам Британского содружества наций особняки викторианского стиля, а в действительности обозначающая домишко с минимальными удобствами, не была лишена юмора, так же как дата 6 августа 1961 года - фантазии! Ведь эта дата явно не совпадает с почтовым штемпелем, будучи в полной зависимости от ближайшего парохода и, если даже тот придет, от шторма, который помешает баркасу пришвартоваться к борту, забрать почту, расцвеченную марками, специально выгравированными для двухсот семидесяти четырех подданных Ее Величества Королевы Великобритании и для гораздо большего числа филателистов, не подозревающих, что на острове еще совсем недавно редкие, неуверенно владеющие пером любители писать письма расплачивались за эти марки тремя картофелинами... - Хелло, Дон! - донесся из-за перегородки нежный голос. Но в то же мгновение Дон понял, что его уже не ждут за перегородкой ни чай, ни чайник. Дом встряхнулся, словно вылезший из воды пес. Письменный стол Дона отлетел в сторону на добрый фут по взбесившимся, дрожащим половицам, под которыми, казалось, вовсю грохотало какое-то морское орудие. Затем этот грохот сменился звоном осколков стекла и фарфора. Дон в клубах пыли, сыплющейся из щелей в потолке, быстро поправил на стене покосившийся портрет королевы и распахнул дверь в жилую комнату, успев заметить Кэт, выскользнувшую в переднюю с дочкой на руках и тащившую, как на буксире, сыновей, ухватившихся за ее юбку. Он мигом схватил плед и, подбежав к жене, которая уже сидела перед домом на траве среди своего потомства, накинул его ей на плечи. Затем, стараясь унять тревогу четырех пар обращенных к нему, полных нежности глаз, отряхнул пиджак и вполголоса сказал: - Теперь, дорогая, мы сможем говорить, что пережили землетрясение. Небольшое, правда. Но вы правильно сделали, что вышли из дома: оно еще может повториться... Дон окинул взглядом деревню, которая выглядела не слишком пострадавшей. По крайней мере внешне. Школа, церковь, Зал принца Филиппа, пасторский дом, дома врача, радиста, "старейшины" общины Уолтера стояли в целости и сохранности, и как будто остались нетронутыми все другие, построенные прямо на пустоши и почти неотличимые из-за своей серой бедности, рыжих черепичных крыш и выкрашенных в зеленый цвет фундаментов. Из всех труб - по-настоящему прочных, сделанных из глыб лавы, вырубленных резцом благодаря невероятному терпению предков - рухнула лишь труба Стивена Гроуера, халупа которого, как говорили, была построена еще при жизни основателя общины. Кое-где развалились сложенные из камней изгороди. - Много шума из ничего! Но все-таки я должен пойти взглянуть, - продолжал Дон, вынужденный оставить родных ради своих подопечных. Сделав три шага, он обернулся и дал четкое указание: - Не подходите к стенам. - Да иди же! - воскликнула Кэт. - Не заставляй людей волноваться. Люди действительно выходили отовсюду, но сохраняли спокойствие, с любопытством окликая друг друга через изгороди. Как-никак что-то стряслось! Дон уже знал характер тристанцев: то, что сам он (а когда-то, до него, все эти преподобные отцы, изредка приезжавшие сюда венчать старые супружеские пары и заодно крестить их детей) сперва принимал за безразличие, даже за глуповатость, в действительности было абсолютным хладнокровием - не лишенным, правда, определенной робости перед епитрахилью или галстуком, - тристанцев, этих метисов, в чьей крови смешалось десятка два различных кровей спасшихся на острове от кораблекрушений моряков, этих англодатчано-американо-итало-готтентотов, каждый из которых был и моряком, и пастухом, и крестьянином, и горцем, привыкшим к суровому климату, лишениям, несчастьям, считающим обычным делом добывать свой бифштекс охотой на одичавших быков на южном склоне или посылать сыновей в шторм, когда волны достигают трехметровой высоты, на соседние островки за птичьими яйцами для семейного омлета. В данный момент важнее всего для них, очевидно, было сдержать вихрем мечущийся скот и вернуть домой детей, болтающихся где-то на морских пляжах и берегах реки Уотрон. Второй толчок, который остановил Дона, идущего спокойным шагом к дому старейшины общины, также произвел на тристанцев не больше впечатления. На ближайшем дворе Сэмуэль Твен, невозмутимо продолжавший шить мокасины, на секунду отложил шило и, сложив рупором ладони, крикнул Дону: - Видать, дьявол зачесался! Его жена Ева, которая топталась в луже молока, перекрестилась, перед тем как подхватить свои опрокинутые бидоны. Одна из дочерей-близняшек Сэмуэля, Дора, - если только это не была Милдред, - заметив администратора, поправила свою цветастую косынку, подтянула белые шерстяные чулки под длинной юбкой. По лицу ее сестренки блуждала неуверенная, недоумевающая улыбка, но губы были плотно сжаты. - Ничего страшного, - успокоил их Дон. В этом он сам тоже был уверен: машинально взглянул на часы, словно третий толчок, который, быть может, разрушит все, произойдет, как и второй, через восемьдесят секунд после предыдущего. У него будто гора с плеч свалилась, когда эти полторы минуты прошли, и он принялся с легким сердцем повторять "Ничего страшного!", успокаивая этими словами всех. Группу тристанцев, весело болтавших о всякой всячине с доктором Дамфризом, который прихватил с собой чемоданчик с инструментами и, словно сговорившись с кем-либо, в том же шутливом духе рассказывал своим приятным голосом: "Бедняга Пат! Я так и не успел сделать ему укол. Шприц просто сам воткнулся ему в ягодицу". Тома Лоунесса, который, идя между сыновьями - старшим, Тони, и младшим, сорвиголовой Нилом, - вез камни на одной из тех маленьких повозок с деревянными сплошными колесами, которые на Тристане столь же обычны, как и на картинках времен Меровингов. Старую Морин Беретти, поддерживаемую под руки уже седеющей дочерью и правнучкой Пирл Лазаретто, прелестной десятилетней девчушкой, чье загорелое личико подчеркивалось белым полотняным капором с завязанными под подбородком, по моде 1830 года, лентами. Бородатого пономаря Роберта Глэда и его дочь Ти; прижавшуюся к отцу Олив Раган и обеих ее словоохотливых брюнеток дочек, которые, не прерывая вязания, сидели на пороге и толковали о последствиях, о бомбежке там, во Внешних странах, как на местном наречии называют любое место в просторном мире, где в отличие от Тристана никогда не могут жить спокойно. На этот раз Дон осмелился засмеяться. Прошло уже пять минут. Уолтер, заметив администратора, отделился от кружка соседей и пошел ему навстречу - спокойный, с расстегнутым воротом одетой поверх клетчатого пуловера рубашки, преисполненный той добродушной властности, которую он, несомненно, получил не только всеобщим голосованием, но и унаследовал от бабки, супруги Беретти милостью бога: в 1890 году, когда все молодые люди погибли на море, господь снабдил остров шефом, а девушек - мужьями, разбив пароход "Италия" у мыса Стони. - Как поживаете? - осведомился Уолтер. - Вы тоже слушаете этот гвалт... Привыкнувший к этому "How you is" - принятому на острове варианту его "How do you do?" (здесь на него неизменно отвечают "I'm fine"), Дон не дал Уолтеру пуститься в разглагольствования. Диалект Тристана, начиненный словечками старых кокни, засоренный словами-паразитами, который все глаголы спрягал в настоящем времени, обходился без звука "h" и словно продраивал английские слова рашпилем так же, как сам остров драят ветра, пока еще давался ему с трудом. - Звоните, - сказал он, даже не ответив на приветствие Уолтера. - Надо созвать Совет. - Я вам хотел предложить то же самое, - сказал Уолтер. - А я пока, - продолжал администратор, - сообщу обо всем по радио в Кейптаун и запрошу мнение специалистов. Здесь у нас любой, даже слабый, подземный толчок требует внимания. Уолтер ответил не сразу. Прикрывая козырьком фуражки пламя зажигалки, он задумчиво разжигал свою трубку с медным кольцом. Слова "подземный толчок" явно встревожили его. Разве остров не был островом, даром господним, пристанищем, что уже полтораста лет надежно служит преданным ему людям, крепко держащимся на его скалистых склонах, не слушая советов временно назначаемых администраторов и священников, давнишних сторонников эвакуации и переезда в Кейптаун? "Подземный толчок..." Может быть, это и так. Ну и что ж из того? Уолтер, даже в горе неспособный утратить добродушного вида, поднял голову и выпустил колечко дыма. - Ведь это не в первый раз, - пробормотал он. - Еще от бабки я слышал: "Море прыгает, малыш! Так уж оно устроено. И с землей это бывает. С тех пор как я хожу по ней, она уже два раза двигалась на нас со стороны Пигбайта". - Лишний повод для нас поостеречься, - возразил Дон. - Я бегу на радиостанцию. Уолтер, улыбаясь, смотрел ему вслед. Потом он зашел к себе за молотом и, чтобы созвать Совет, изо всех сил стал бить в заданном ритме по гильзе снаряда крупного калибра, подвешенной за гвоздь к вбитой прямо в скалу раме, многие годы служившей общине полугонгом, полуколоколом, звоня в который чтили память умерших, отмечали праздники, созывали членов Совета, сообщали о прибытии парохода, отъезде на рыбную ловлю, возвещали церковную службу, били в набат. * * * Хью несся от самого Уэст-парка, где, несмотря на лето, туман печально окутывал памятник погибшим героям Саутхемптона, украшенный гербом с тремя розами графства Хэмпшир. Перескакивая через три ступеньки, он взлетел по лестнице и наконец-то попал в комнату редакции, заполненную склоненными над столами головами. Взгляд на часы нисколько его не ободрил. - Как видишь, они стоят! - сказал Хэклетт, выглядевший более толстым и потным, чем обычно. - Знал бы ты, что со мной стряслось! - пробормотал Хью. Как ему объяснить, что, ослепленный гневом, он сел вместо "красного" автобуса в "зеленый" и, заметив, что тот идет в графство, выпрыгнул на ходу, но со всего размаха врезался в какого-то крепыша, чьи белые манжеты, фуражка с желтым околышем и погоны могли принадлежать только контролеру автобусной компании, распираемому сознанием собственной значительности и обладающему книжкой с отрывными штрафными талонами. - Ладно! - сказал патрон, пораженный растерянностью Хью. - Что он там еще натворил, твой отпрыск? - Натворил? Клянусь тебе, Филипп, он ничего не натворил! Просто я застал его в сарае с нашей молодой соседкой. И знаешь, что он мне заявил? "Только, пожалуйста, без морали! Это естественная потребность..." А знаешь, что сказала она? "И вы тут, мистер Фокс..." Она смотрела на меня как на чудовище, пришедшее подглядывать, чем она тут занимается... - Овацию, господа, в честь английской молодежи! - вскричал патрон, ободряюще подмигнув полудюжине своих борзописцев. Бедняга Хью, худой и длинный, с голубизной невинных глаз и с душой той же расцветки! Четырнадцать ладоней, отложив шариковые ручки, захлопали. Хью притворился, что оценил юмор патрона, и обернулся повесить зонтик. Скромный провинциальный журналист не может позволить себе рассердиться. А Хэклетт уже снова уткнулся в телеграммы. - Тристан, Тристан... - бормотал он, - может, займешься им? - ...И Изольдой! Нет уж, уволь! Если у них какие-то неприятности с любовным напитком, пусть сами расхлебывают это с корнуоллским королем! - Ну ладно, пошутили, и хватит, - перебил его толстяк Филипп. - Я говорю о Тристан-да-Кунье, это наш остров, на котором землетрясение. Ближайший пункт, откуда может прийти помощь, в двух тысячах миль. Кроме всего прочего, над островом шефствует Саутхемптон. И Тристан очень дорог Обществу распространения веры, а значит, набожным душам. Сегодня, правда, там поутихло. Заголовок - на первой, заметка в сто строк - на четвертой полосе. - Но чем их забить? - спросил Хью, не в восторге от этого предложения. Патрон прищурил глаза, как будто это помогало ему зондировать свою удивительную память. - Есть досье о Тристане. Могу даже сказать тебе, что в одной вырезке говорится о лангустах. * * * Досье действительно было. Даже весьма богатое; оно исправно пополнялось благодаря ножницам референта редакции Глории Трамби. Но по чистоте папки из розового картона сразу угадывалось, что в нее заглядывали нечасто. Десятка три статей и заметок из "Сазерн пост", "Тайме", "Обсервер", "Джеогрэфикал мэгэзин", справка (распространена по случаю выпуска памятной почтовой марки) свидетельствовали об интересе к острову специалистов, имеющих мало сведений о его современном состоянии. Библиографическая карточка отсылала к "Земле Бурь" Глоу, к "Острову Отчаяния" Брандта и еще нескольким сочинениям с такими же "ободряющими" названиями; три из них были написаны бывшими священниками Тристана. Хью наугад взял какую-то вырезку и сразу же окунулся в суть дела. "Тристан, расположенный в самом центре зоны ураганов, так называемых "крепких ветров" с Запада, свирепствующих в этом седом море, где водятся ка- сатки и акулы, кажется, прочно держит рекорд по кораблекрушениям; у его берегов разбились: в 1817 году "Джулия", в 1835 - "Эмили", в 1856 - "Джозеф Соме", в 1868 - "Ральф Аберкромби", в 1879 - "Мэйбл Кларк", в 1880 - "Эдвард Виктори", в 1882 - "Генри Поул", в 1890 - "Италия", в 1893 - "Аллан Шоу", в 1898 - "Глен Хантли" и, весьма вероятно, "Копенгаген" в 1928 году... не считая принадлежащего острову корабля, на котором в 1885 году погибла большая часть мужчин колонии. Что тут еще прибавить? Ведь мы перечислили только самые известные катастрофы. Примечательный факт: из семи распространенных на острове фамилий пять принадлежат потерпевшим крушение, шестая - побывавшему на острове моряку и лишь одна - местного происхождения. Следует добавить, что хижины островитян долгое время выдерживают бури и еще сегодня на их постройку идут остатки разбитых кораблей..." Другая заметка лишь усугубила эту мрачную картину: "Тристан, называемый также иногда островом Отчаяния, представляет собой всего-навсего потухший вулкан, который стоит на заросших травой полях лавы, где обилие маленьких кратеров доказывает, что вулканическая активность еще долго будет давать о себе знать". - Хорошенькое местечко! - проворчал Хью, обращаясь к архивисту Джо Смиту. - Какой чудак мог выбрать этот "рай"? - Какой-то шотландец! - бросил в ответ Джо Смит, пока Хью читал справку об этом чудаке. "Уильям Глэд, капрал артиллерии, - уточнял этот документ, - в 1816 году доставленный на остров адмиралтейством под предлогом покончить с владычеством на Тристане "короля" пиратов Джонатана Ламберта (убитого, как предполагают, последним подданным его пиратского величества Томазо Курри во время присоединения острова к короне Ее Величества Королевы Великобритании, хотя его белый с красно-голубыми квадратами флаг продолжал реять над деревянной лачугой). В действительности же Глэд с готтентотским гарнизоном из 87 человек и двумя пушками был послан на Тристан для того, чтобы остров не был использован для попытки освободить Наполеона, заключенного на Святой Елене. После смерти корсиканца Глэду с женой и четырьмя-пятью мужчинами разрешено было остаться на острове. Вместе с ними Глэд основал на площади в 37 квадратных миль, из которых только 8 пригодны для земледелия и скотоводства, христианскую эгалитарную общину, чья конституция состоит из одной фразы: "Ни один не возвысится здесь над другим". Для проформы он был назначен губернатором. Построил первые дома самой уединенной на свете деревни, которую по-прежнему называют "колонией", но со времени визита герцога Альфреда, командующего фрегатом "Галатея", носит официальное название Эдинбург-оф-Севн-Сиз. Сам объявил себя священником, чтобы женить своих спутников на цветных женщинах, которых на Тристан привозили со Святой Елены и тщательно распределяли по жребию. Прожил на острове тридцать три года, умер от рака, оставив восемь сыновей, восемь дочерей и хранящуюся ныне в Британском музее Библию, испещренную на полях заметками - единственными документами, которые позволяют нам воссоздать историю этой назидательной жизни..." * * * Каких только чудес не бывает на свете! Хью даже разволновался. История Британской империи с ее тысячами островов, омываемых волнами всех морей, богата подобного рода одиссеями. Тристан в общем-то добропорядочный Питкэрн {Питкэрн - остров в юго-восточной части Океании. В 1785 г. сюда высадился экипаж английского корабля "Баунти", поднявший мятеж против жестокого капитана.}, чуть пресноватый, конечно, но все-таки цитадель демократии, английской и англиканской, среди "увальней", как в южных широтах называют пингвинов. Далее история Тристана становится более суровой, менее пригодной для легенд, но все-таки остается воодушевляющей, продолжая дерзкую попытку Глэда. Обо всем этом в досье почти ничего нет: пробел в сто лет, когда летописцами были изредка забрасываемые на Тристан преподрбные отцы, набитые добрыми намерениями, великодушные импортеры подержанной одежды и башмаков, продуктов, псалмов, медицинских услуг, актов гражданского состояния, а также собственной тягучей скуки и упорных предрассудков против того, чтобы островитяне жили на этой немыслимой скале. Хью нашел в библиотеке опубликованный по возвращении с острова рассказ какого-то преподобного, святого человека, чья набожность явно не способствовала его понятливости: "Уровень здоровья здесь потрясающе высок. На острове все жители достигают зрелого возраста, сохраняя до конца своих дней здоровье и силы. Встречаются даже настоящие богатыри. Однако нам хотелось бы, чтобы так же обстояло дело и с их умственным развитием. Жестокие условия жизни, изолированность, удаленность от всякой цивилизации неизбежно ведут островитян к вырождению..." В противовес этому суждению Хью, к счастью, находит статью из "Джеогрэфикал", где о своих впечатлениях рассказывал один из немногих журналистов, кому пришлось несколько недель прожить на Тристане. "Островитяне, - писал он, - могут показаться нам необразованными и жалкими. На самом же деле они богато одарены достоинствами, знаниями, радостями, которые нами утрачены. Голод, неустроенность, изолированность, борьба с суровой природой кажутся им столь же естественными, как смена времен года. Их опыту, быть может, и не позавидуешь, но это еще надо доказать. Образ жизни, которому неведомы слабые, трусы, себялюбцы и тунеядцы, по крайней мере, заслуживает уважения. Счастье в бедности - это удача; но это урок, быстро обращаемый в недоразумение теми, кого в глубине души унижает рабство собственных потребностей". Но нужно вернуться к преподобному отцу, единственному историографу тех времен. Он рассказывает о длинной веренице океанских бурь, спасений от кораблекрушений, голодных годов (таких страшных, что из-за отсутствия масла гасла лампада в церкви и по штуке на брата делили последний мешок картошки). Отмечает неповторимый в истории живущих без законов островов факт: согласие общины, которую никогда ничто не разделяло. Он признает, что баркасы его паствы, сперва делавшиеся из четырех шкур морских слонов, а позднее из обтягивающей деревянный каркас парусины, - эти братья ирландских ладей и вельботов Нантакета {Нантакет - принадлежащий США остров в Атлантическом океане. До середины XIX в. был крупной базой китобоев.} - представляют собой хрупкие шедевры кораблестроительного искусства, управляемые моряками с дерзким мастерством и отвагой. Но он все-таки остается сторонником эвакуации: "Интересно, почему этим людям нравится жить в столь унылом месте. Вот уже несколько лет, как правительство сделало им великодушные предложения..." Возобновляемые и отвергаемые с одинаковой настойчивостью. Отметим все же: "Первый приехавший на Тристан в 1851 году миссионер У. Ф. Тэйлор прожил на острове три года и сумел увезти с собой несколько человек в Кейптаун..." Правда, большинство из них вернулись. "Второй миссионер, прибывший на остров шесть пятилетий спустя, звался Доджсон". Это был брат Льюиса Кэрролла {Льюис Кэрролл (наст, имя Чарлз Латуидж Доджсон; 1832-1898) - английский математик, священник и детский писатель. Автор книг "Приключения Алисы в стране чудес" и "Алиса в Зазеркалье".}. Он с успехом стал сажать на острове капусту, лук, тыкву, но потерпел неудачу с другими овощами и зерновыми культурами, которые не мог питать слишком тонкий слой почвы. Пробыв на острове четыре года, он уехал, затем, узнав о катастрофе 1885 года, вернулся проповедовать вдовам эвакуацию и сумел совратить десять тристанских робинзонов, отплывших с ним в "страну чудес". Далее, целую четверть века, полное отсутствие каких-либо сведений. "Третьим миссионером был преподобный Барроу в сопровождении супруги..." Вот это тип! Он был сыном пассажирки с парохода "Бленден Холл", налетевшего на остров Неприступный, вблизи от Тристана. Девушку заодно с дамами едва не изнасиловали взбунтовавшиеся матросы. Но гребцы с Тристана, крепко налегая на весла в бушующем море, подоспели как раз вовремя, чтобы спасти добродетель. Много лет спустя Д. К. Барроу, родившийся от неопороченной матери и преисполненный благодарности к тристанцам, узнает, что Тристан остался без пастора, принимает духовное звание, добивается назначения на остров, высаживается на нем в самый разгар бури, несмотря на протесты капитана, и берег, где причалила его лодка, становится памятным местом с чуть длинноватым названием "Там-где-пастор-выгружает-свои-пожитки". Однако на острове он пробудет всего лишь сорок шесть месяцев. Через двенадцать лет прибудет преподобный Роджерс, который подписал договор на такой же срок. Пройдет еще пятнадцать лет, и уже после первой мировой войны, об окончании которой тристанцы узнали только в 1920 году, священники из Общества распространения веры будут назначаться без перебоев. На острове даже побывает научная экспедиция, чья работа отразила возникающий у социологов интерес к Тристану, этому "особому случаю". Хью оценил выводы их доклада: "Кое-кто, обращавший внимание только на их происхождение, недооценивает тристанцев: эти "простаки" платят нам той же монетой. Сыновья изгнанников, жертв кораблекрушений, которые решили не возвращаться потому, что на родине у них было трудное существование и это оставило тяжелые воспоминания, тристанцы воспитывались в недоверии к тому миру, где кражи, насилия, преступления, война, распад семей - вещи столь же привычные, сколь на острове - неизвестные. Тристан для них - это убежище, где ярость стихий укрывает их от злобы людской. Конечно, островитяне не совсем в это верят, они боятся себе в этом признаться. Однако их рассказы вечерами у очага, всегда оживленные и часто жаркие споры, вкус к которым привили им полтора века свободы, весьма знаменательны в этом отношении". Тем не менее идет уже 1935 год! Расстояния очень быстро сокращаются. Англия пересчитывает свои острова, благоустраивает их. Приходит конец как долгим междуцарствиям "посланников и чиновников Ее Величества", которые были учителями, секретарями, а при случае, вооружившись щипцами, и дантистами, так и власти преподобных отцов. Это конец эпохи, когда на крик "Пароход пришел!" - сигнал, ожидаемый иногда так долго, что он давал десятилетнему ребенку возможность считать это событие приходом мессии, - на берег высыпал весь Тристан. Островитянам, которые сто одиннадцать лет - из них только восемнадцать на Тристане присутствовали пасторы - сами управляли собой, пришлют "советников". Это мало что изменит, так как долго обходившаяся без "советника" община будет считать его представителем трона, на котором он царствует, но, по сути, не управляет. Этот администратор не влиял на события реальной жизни: рыбную ловлю, земледелие, животноводство, постройку дома или лодки. Занятый писаниной и отношениями с Внешними странами, он в общем-то унаследовал земную долю власти пасторов, уделом которых осталась только власть духовная. Каждые два-три года заметки в "Сазерн пост" сообщали об отъезде советников или священников, сопровождаемых впоследствии то врачом, то агрономом, "работниками ручного труда" с точными и очень ценными для тристанцев познаниями. Правда, письма по-прежнему идут на Тристан три месяца. С островом нет ни телеграфной, ни телефонной, ни радиосвязи. Но начинается вторая мировая война... Хью просматривает досье. Вот статья из газеты "Таймc": "В 1942 году Тристан под именем "Атлантик Аил" перешел в ведомство адмиралтейства. Морская часть с помощью жителей построила на острове метеорологическую станцию и радиостанцию... После отъезда военных моряков эти станции, чьи бюллетени важны для фермеров Кейптауна, содержит южноафриканское правительство". От "Таймc" эстафета переходит к "Сазерн пост", но за двенадцать лет газета не опубликовала ничего, кроме заметок и кратких сообщений в рубрике "Заморские территории". В 1949 году: "Рабочая сила для Тристана? В феврале на остров прибыли землемеры, инженер, специалисты по морской биологии, рыбной ловле и холодильным установкам. Дно у берегов Тристана словно вымощено лангустами. Южноафриканские траулеры, в частности "Тристания", уже ведут лов в этих водах. Одна фирма решила построить на Тристане небольшой консервный завод... Этот проект заставил правительство назначить на остров администратора с широкими полномочиями. Совет "людей с холма" (каждое воскресенье он собирается на холме перед церковью) и Совет женщин (три члена которого на законном основании входят в первый) будут продолжать функционировать, поддерживая связь с администратором". В 1952 году: "Впервые один из потомков капрала Глэда, Валерия, приезжает в Англию. Она должна стать учительницей и в этом качестве вернуться домой". Это сообщение взято из "Тристан тайме" - местной, печатаемой на гектографе в 60 экземплярах газетки, номер которой стоит три сигареты". В 1954 году: "С тех пор как мы стали есть поставляемых с Тристана лангустов, уровень жизни островитян, хотя еще и невысокий, повысился. Выпуск в честь коронации Елизаветы первой почтовой марки острова польстил гордости местных патриотов. Но введение бумажных Денег вызвало забавные инциденты. "Что, по-твоему, Должна я делать с этими бумажками?" - спрашивают привыкшие к обмену товарами женщины, для которых Денежной единицей остается фунт картошки". В 1957 году: "Герцог Эдинбургский изменил маршрут своего путешествия, чтобы посетить свой город Эдинбург-оф-Севн-Сиз. В его честь местный дом собраний назван Залом принца Филиппа". В 1959 году: "В прошлом году на Тристане побывало шесть пароходов. Изоляция уменьшается. Но несмотря на это, почтальон по-прежнему работает всего один день в два месяца!" В 1960 году: "Мистер Дон Айли, который некогда представлял Кембриджский университет в матче по регби против Оксфорда, а впоследствии был работником посольства в Уганде, назначен на два года администратором острова Тристан-да-Кунья. Новый священник Тристана, преподобный отец Дуглас Клемп, отплывает вместе с ним..." * * * Хью собирает свои заметки. Две последние фамилии упоминаются в той телеграмме, что начинается словами "Землетрясение на Тристане". Эпопея совпала с хроникой происшествий. Хью переменил свое мнение: в конце концов рай - это все то, что мы считаем раем, если даже для других он только чистилище. Пятьдесят строк, чтобы умолчать об этом рае, слишком много, а чтобы о нем рассказать, слишком мало. Хью снимает колпачок с авторучки. И строчит, строчит, все больше увлекаясь. Он быстро написал сто восемьдесят строк, которые ему придется скрепя сердце показать патрону. - Ты с ума сошел, так много! - рычит патрон, "вырубая" добрую треть заметки. Но это не поможет. Хью, воспылавший дружескими чувствами к этой эпопее в южных широтах, пойдет и тайком от патрона восстановит свой текст. * * * Суббота, 23 сентября. Джеймс Кей, кочегар с траулера "Тристания", высоченный и белобрысый, в компании Джосса Твена - своей полной противоположности - задержался перед объявлением, наклеенным на стене среди прочих при входе в Зал принца Филиппа. - Здорово они морочат вас, эти ученые головы! - ворчит он. Сейсмологи и вулканологи действительно делают вид, что ничего не случилось. Вот уже семь недель все тристанцы останавливаются, чтобы перечитать, хмуря брови или блаженно улыбаясь - смотря по темпераменту, - ответ этих оракулов: "Специалисты, мнение которых по поводу недавних подземных толчков мы запросили, считают, что имело место простое оседание почвы вдоль линии сброса. Итак, ничто не дает оснований предположить, будто это грозит опасностью. Однако, поскольку подобные вибрации еще могут привести в движение непрочные скалы, мы рекомендуем всем быть внимательнее, проходя под прибрежными утесами или вблизи осыпей", - Трясет нас действительно что надо! - воскликнул Джосс. - За последние десять дней тряхнуло раз девяносто! Если бы ты был в церкви святой Марии прошлое воскресенье, сам бы убедился. Джеймс Кей, зачисленный, как и Джосс, в состав экипажа "Тристании", но в отличие от него на постоянную, а не на сезонную работу, первый раз вступил на остров Отчаяния, где земля теперь соперничает в "гостеприимстве" с морем. Неделю назад "Тристания" пришла сюда на лов рыбы. Джеймс стоял на вахте в воскресенье, 17-го, когда вечером, в самый разгар службы, церковные стены задрожали, хотя преподобный Клемп как ни в чем не б