Оцените этот текст:



              Повествование о Петре Первом, о делах его
               и сподвижниках на Севере, по документам
                         и преданиям написано

              ЛЕНИЗДАТ 1973

     



     Историческое "повествование",  как  назвал  свою книгу Константин
Иванович Коничев (1904-1971),  посвящено  Петру  I  на  Севере.  "Петр
Первый  на Севере"...  Заслуживает ли внимания эта тема?  В какой мере
Север связан с именем и деятельностью преобразователя России  -  Петра
I,  которого  Ф.  Энгельс  называл  "действительно великим человеком"?
Ведь, казалось бы, все помыслы Петра, все его действия были направлены
на  борьбу  за утверждение на берегах Балтийского моря,  чего Россия и
добилась в итоге победоносного завершения Северной войны,  являвшейся,
по словам К. Маркса, "войной Петра Великого".
     Петр прекрасно понимал,  что Россия  может  стать  могущественным
государством, только став морской державой.
     ""Водное пространство - вот,  что нужно России",  - говорил  Петр
Кантемиру,  и эти слова можно написать на заглавной странице книги его
жизни", - писал К. Маркс.
     И первым  морем,  с которым познакомился Петр,  было не Азовское,
Балтийское или Каспийское моря,  на которых он  побывает,  а  северное
Белое море.
     Рано проявились склонности будущего царя всея Великия и  Малыя  и
Белыя  Руси.  Петру только что исполнилось три года,  а в его горницах
появились "конь  деревянный  потешный",  деревянные  пушки,  барабаны,
"луки маленькие",  булавы,  буздыханы, шестоперы, "пистоли", знамена и
пр. Среди этих игрушек, свидетельствующих о наклонностях царевича, был
и "кораблик серебряный сканной с каменьи".  Царевич "потешался",  но в
этих потехах можно было усмотреть будущие "марсовы дела" и  "нептуновы
потехи" Петра.
     В 1688 году шестнадцатилетний Петр в селе  Измайлове,  в  амбаре,
обнаружил  старый  английский бот и очень заинтересовался им,  так как
"потешные"  суда,  стоявшие  в  Преображенском,  -   струг   и   шнява
удовлетворить его не могли. Голландец Брандт починил бот, который стал
"дедушкой  русского  флога".  На   Яузе,   на   Просяном   пруде,   на
Переяславском озере зарождался русский флот.
     Но настала  пора,  и  озера  перестали  интересовать  Петра.  Его
неудержимо тянуло к морю. "Потеха" кончилась. Начиналось дело.
     В июле 1693 года  Петр  выехал  в  Архангельск.  30  июля  громом
пушечной пальбы и колокольным звоном Архангельск встречал царя.  И уже
"4 числа (августа.  - В.  М.) в пяток великий государь...  изволил  на
яхте  своей  с  людьми  своими и с немецкими корабли путешествовать на
двинское устье Березовское".  А в седьмом часу утра "ветром шелоником"
Петр на своей яхте впервые вышел в море.
     Плескалась холодная  беломорская  волна,   носились   над   водой
огромные белокрылые чайки, белел на горизонте парус одинокой поморской
шнявы.
     Море произвело   огромное   впечатление  на  Петра.  Он  провожал
иностранные суда  в  открытое  море,  добираясь  до  Трех  островов  у
Терского берега Кольского полуострова.
     Весной 1694 года "шипгер"  (шкипер),  как  называл  себя  Петр  и
величали его окружающие, уже плыл Двиной к "Городу" (Архангельску).
     В Унской губе судно  Петра  попало  в  сильный  шторм,  и  только
искусство  лоцмана  Антона  Тимофеева,  крестьянина  Сумского погоста,
спасло яхту царя.  Пристали к Пертоминскому берегу,  где Петр поставил
собственноручно  сделанный  им  крест с надписью на голландском языке:
"Этот крест сделал капитан Петр в лето Христово 1694".  Побывал Петр и
в  Соловецком  монастыре,  выходил в Белое море на новых морских судах
русской стройки "Святом Петре" и "Святом  Павле".  На  корме  кораблей
развевался новый русский флаг - красно-сине-белый.
     Хотя плавания эти не обходились без "конфузии",  тем не менее они
сделали свое дело. Петр полюбил море. Оно стало его "зазнобой". Придет
пора - она не за горами,  - и  Петр  сделает  вывод,  что  только  тот
государь обе руки имеет, который обладает и армией и флотом. Эта мысль
зародилась у Петра на Севере,  на берегу Белого моря,  в Архангельске.
Может,  именно  здесь,  в  Беломорье,  следует  искать истоки морского
могущества петровской России.
     О выдающихся исторических деятелях прошлого можно судить по тому,
как оценил их сам народ в своем устном творчестве, в фольклоре.
     Памятен русскому народу царь Петр, памятен его облик, не забылись
дела его.  Особенно хорошо запомнил Петра не знавший крепостного права
русский Север.  Трудолюбивому,  суровому и стойкому помору,  грамотею,
крестьянину далеких северных "печищ",  начетчику  и  сказителю  внушал
уважение образ "царя-плотника", не боявшегося никакой черной и тяжелой
работы, умевшего делать все.
     "Вот царь  был так царь,  - говорили о Петре крестьяне Олонецкого
края, - даром хлеба не ел, пуще бурлака работал".
     Даже многочисленным  на Севере ревнителям старины,  раскольникам,
старообрядцам,  уходившим  в  дремучие  леса,  чтобы  сохранить   свой
восьмиконечный  крест,  свою  сугубую  аллилуйя,  свои церковные книги
"старого письма",  даже им, фанатикам Повелецких, Олонецких, Выгских и
прочих  скитов,  нравились  в  Петре  его  трудолюбие,  настойчивость,
стойкость.  Хуля его  за  преследование  сына  Алексея,  отстаивавшего
"старину"  и "верушку старинную",  обитатели бескрайних северных лесов
да берегов "Студеного моря" отдавали должное Петру.  И на  чаше  весов
русского помора, распевавшего свои "старины" длинными зимними вечерами
под вой ветра-"полуночника",  при лучине,  бросавшей  робкий  свет  на
суровые  лица,  положительная  оценка  деятельности Петра перевешивала
отрицательную.
     Вот почему  в  преданиях  и  "старинах"  поморов  бог  не  карает
"царя-антихриста",  вот почему даже в устах дальних потомков тех,  кто
последовал  за  популярными  "расколоучителями" протопопом Аввакумом и
Никитой Пустосвятом,  с течением  времени  меняется  оценка  Петра.  В
народных  песнях,  преданиях  и  сказаниях  все  реже  и реже слышится
старообрядческое,  раскольничье  осуждение  Петра-"антихриста"  и   на
первый план выступают ратные подвиги его.
     Петр все может.  Он - символ могущества.  В  преданиях  Северного
края Петр выступает даже повелителем стихий.  Он вызывает бурю, и буря
губит его врагов, топит "лодки свейские".
     Но народ  запомнил  и другую сторону деятельности Петра - "тяготу
непомерную",  от которой плачет даже "земля  сырая",  борьбу  Петра  с
любой "вольностью" и "вольницей".  Тяжка доля народная,  тяжело копать
Ладожский канал,  строить Петербург,  горька доля солдатская  и  горек
хлеб его, велики его испытания.
     И лежит  на  фольклоре  петровских  времен  отпечаток  мрачности,
суровости.  Чувствуется  в  нем  горе  народное,  невыплаканные слезы,
затаенная печаль.  Серьезно и строго подошел народ  русский  к  памяти
Петра,  справедливо  оценил  его  яркую,  своеобразную  личность,  его
деятельность,  полную   внутренних   противоречий,   положительные   и
отрицательные   стороны   его   преобразований.   А   устное  народное
творчество,  фольклор,  "во всем неотступно сопутствует  истории"  (М.
Горький).
     Художественное произведение  не  историческое   исследование,   а
"повествование"  К.  Коничева  о  Петре  I  на  Севере является именно
художественным произведением.  Поэтому требовать от книги К.  Коничеза
точности в интерпретации событий, в хронологической канве и прочем нет
никаких оснований.
     Домыслы в художественном произведении неизбежны, но они не должны
быть фантазией, а основываться на источниках.
     Важнейшие источники  и  основная  литература вопроса,  вышедшая в
свет до Великой Октябрьской социалистической  революции,  К.  Коничеву
известны,  и он опирался на доброкачественные материалы.  К сожалению,
автор был,  видимо, менее знаком с трудами советских исследователей, с
нашей новейшей литературой,  посвященной Петру I. Это обстоятельство и
несомненная любовь автора к теме "Петр и  Север",  к  русскому  Северу
побудили  его как-то вскользь коснуться того,  что все-таки Петр нанес
удар  Северу,  так  как  Петербург,  петровский  "Парадиз",   подорвал
значение и Архангельска,  и беломорского пути, а с ними вместе и всего
Севера.
     Получив "окно  в  Европу",  пробитое на берегах Балтики,  Россия,
естественно,  в значительной мере утратила интерес к той "форточке" на
берегах   Белого   моря,   которой   являлся   Архангельск.  Именно  в
царствование  Петра  I  изменились  пути  общения  России  с  Западной
Европой, что надолго отразилось на положении русского Севера.
                                              Доктор исторических наук
                                                        В. В. Мавродин


                    Первый приезд Петра в Вологду
                         и на озеро Кубенское

     Весной 1692   года   в   Вологду   неожиданно   приехал  молодой,
двадцатилетний  царь  Петр  Алексеевич.  Ни  воевода,  ни  архиепископ
Гавриил  не сумели и не успели послать навстречу царю нарочных,  чтобы
заблаговременно,  через вестовых узнать о  времени  прибытия  царского
величества.
     Впрочем, Петра мало интересовало,  какую ему окажут  встречу.  Он
торопился  на  Кубенское  озеро,  посмотреть сколь обширно оно,  сколь
глубоко,  годится ли  после  Переяславского  озера  для  упражнений  в
плавании на судах и для обучения сражаться на воде.
     Встреча была устроена с колокольным звоном и молебствием во славу
и честь державного гостя.  В Софийском соборе,  расписанном, незадолго
до приезда Петра,  фресками,  обедню  служил  сам  высокопреосвященный
Гавриил.  Присутствовала  небольшая  свита  Петра,  вологодские купцы,
духовные  особы  и  несколько  изографов  и  простолюдинов.   Горожане
толпились вокруг храма и на Соборной горке.  Крестясь на посеребренные
главы,  они ожидали  окончания  молебствия  и  выхода  царя,  дабы  не
прозевать вовремя крикнуть зычно "ура" его царскому величеству.
     В соборе было не тесно.  Стража не пускала лишних из боязни,  как
бы не случилось давки и не рухнули клетчатые нагромождения из жердей в
тех местах, где еще не была завершена работа по обновлению собора.
     Служба шла  необычайно торжественно.  И сам архиепископ Гавриил и
соборный протоиерей Димитрий Муромцев,  одетые в дорогие облачения,  с
волнением совершали выходы из алтаря на амвон, побаивались - как бы не
сбиться в литургии.
     Видели присутствующие  на богослужении,  что Петр не столь истово
молится, на иконостас глядя, сколь, поворачивая голову, смотрит во все
стороны, рассматривает живопись настенную.
     Над молящимися свисали на тяжелых и крепко кованных цепях  медные
паникадила.  Колыхалось пламя свечей, отражаясь на изображениях святых
апостолов,  князей и великомучеников.  Запах ладана  и  гарного  масла
смешивался с запахом непросохших красок,  обильно положенных на задней
- западной стене.  Там были изображены рай и ад,  святые и черти, все,
как полагается на "страшном суде".
     Кончилось молебствие  здравицей  в  честь  великого  государя   с
пожеланием  ему восприять от господа "благоденственное и мирное житие,
и во всем благое поспешение, на враги же победу и одоление и сохранити
его на многа лета".
     После молебствия все  расступились,  освободив  государю  путь  к
выходу.  Но Петр не спешил из собора.  Дождавшись,  когда разоблачится
архиепископ,  он вместе с ним и приближенными пошел осматривать фрески
на столбах и стенах. Остановился у громадной росписи задней стены:
     - Чьи,  отколь те выдумщики-изографы,  представляющие  себе,  аки
святые  в  раю,  аки грешники и бесы в аду обретаются?  - спросил Петр
архиепископа,  осматривая картину Страшного суда.  На что владыка  ему
ответил:
     - Ярославцы были сии мастера,  во главе со Дмитрием  Григорьевым,
сыном Плехановым,  и малая толика вологодских иконописцев. В Москву за
оными не обращался.  Москва сама от Ярославля,  и  Вологды,  и  Устюга
Великого  таланты  черпает.  И по цене божеской все писано,  да не все
кончено.  И по духу своему все соответственно Стоглаву. Они, изографы,
таланты истинные,  ведающие дело свое,  но,  великий государь, глаз за
ними нужен зоркий,  дабы не сотворили чего непотребного православию  и
не угодили лукавому.
     - Сатана зело страшен!  -  изумился  Петр.  -  Не  завидую  Иуде,
сидящему у сатаны на коленях,  - добавил он и, ткнув пальцем дьяволу в
пузо,  промолвил:  - Краска не просохла.  Штукатурка сыра.  Не гоже  -
сушить  надо.  На лето окна раскрыть настежь.  По углам печи скласть и
топить денно и нощно.  В сырости молебствовать пагубно  телу,  а  коль
пагубно телу, то худо и душе...
     Гавриил промолчал,  не пустился в рассуждения с государем. А Петр
отошел  к простенку-осьмерику и стал рассматривать восемь пророков,  в
ряд стоящих, как живые, и якобы говорящих притчи и поучения.
     - Добро   потрудились,   добро!  -  похвалил  царь  и  спросил  о
Плеханове, знатен ли тот подрядчик-иконописец.
     - Знатен  он,  - подтвердил архиепископ,  - хитер и мудрящ в деле
своем.  Талант его виден на росписях многих главных храмов,  какова  и
наша вологодская София Премудрость.
     - Таких-то талантов нам  бы  побольше,  -  одобрительно  произнес
Петр. - Сколько ему и его сподручным за все фрески уплачено?
     - Божески,  великий государь,  божески.  Согласно подряду за  всю
роспись  дана  одна тысяча пятьсот рублев,  да на покупку гвоздья,  за
восемьдесят тысяч гвоздей, полста рублев уплачено...
     - Бесценок! И сколько трудилось человек и в каком времени?
     - Тридцать стенописцев борзо трудились.  А о времени в надписи по
кругу речено.
     Петр посмотрел и начало  надписи  прочел  молча,  шевеля  губами,
медленно разбирая каждое слово. Другую часть читал вслух:
     - "Церковь Софии Премудрости слова божия стенным писанием  начата
бысть  при  державе  великих государей и царей великих князей,  Иоанна
Алексеевича и Петра Алексеевича,  всея Великия и Малыя и Белыя  России
самодержцев...  в  лето от сотворения мира 7194,  месяца июля...  И во
второе лето 7196 совершися..." - Прочел,  посмотрел на  Гавриила  и  с
удовольствием сказал ему: - Скоро и добро постарались.
     - И прочно!  Не осыплется вовеки,  - пояснил архиепископ,  -  под
твореную  известь и восьмидесяти тысячей гвоздей не хватило.  Забивали
оные не до шляпок,  и по ним  положили  извести  толикую  толщу,  дабы
гвоздей не заметить.
     - Разумно!  - похвалил царь.  - И в таких сумраках стенописцы при
свечах трудились?
     - Нет, государь, свечи берегли. Мы того ради окна сотворяли шире,
кирпичи разбирали, а потом внове укладывали и известью скрепляли.
     - Разумно,  - снова похвалил Петр, - а как тот, Плеханов, готовит
ли смену себе из добрых изографов?
     - Стремится  к  тому,  сам  наблюдал  и  говаривал  ему:   спеши,
Димитрий,  воспитуй равных себе, да не одного, не двух, а больше того,
да таких,  кои сами учителями станут потом. И напоминал я ему, великий
государь,  словеса святого Иоанна Дамаскина, изрекшего о талантах сие:
"Иже хитрые и гораздые мастеры и живописцы, которые таланты скрывают и
иных  не  учат  и  свои  таланты  не  кажут,  те осуждены будут в муку
вечную...  И того ради  живописцы  учите  учеников  без  коварства..."
Плеханов про то сказание Дамаскина твердо знает...
     Наскоро осмотрев  фрески  и  мало  поговорив  с  владыкой,   Петр
направился  к  выходу.  И  как  только он показался из ворот соборных,
толпа горожан разразилась громкими криками:
     - Ура царю-батюшке, ура!..
     Петр остановился на нижних приступках каменной лестницы,  взял из
чьих-то рук поданную ему шляпу-треуголку, покрыл голову и крикнул:
     - Здорово,  вологжане!..  - приубавив голосу,  спросил: - Кто вас
обучил на колени падать?.. Ежели царю поклон, то мигом встаньте, ежели
премудрой Софии, то кланяйтесь ей, сколько вам благорассудно...
     - Тебе, царь-батюшка, тебе!
     - Царь благоверный не частый гость у нас!
     - Ура! Ура!.. Еще раз ура!..
     И стали вологжане подниматься с коленей и вытягивали  шеи  вослед
государю.  А  он  подхватил  под  руку архиепископа и,  сдерживая свой
непомерный шаг,  пошел, сопровождаемый всей свитой в Кремль, в палаты,
соединенные с крепостной стеной.  Там его,  и с ним гостей московских,
ожидали в трапезной столы с пирогами рыбными, чаши и блюда с говядиной
и  гусятиной,  вареной  и  жареной,  наливка - крепкая настойка,  и на
чернике,  и на морошке.  Не ожидали гостя,  не успели к такому  случаю
семги  двинской  и стерляди шекснинской добыть.  Зато кубенской нельмы
было вдосталь.  Да и другой доброй белорыбицей  стол  не  был  обижен.
Время весеннее, не постное, не грешно пить-есть в свое удовольствие.
     Петр пил мало.  Ел  крепко.  Потом  с  архиепископом  уединились.
Разговор был дельный.  Пастырь духовный налагал царю свои просьбицы, и
за  себя  хлопотал  и  за   горожан.   Чтоб   царь-государь   запретил
вологодскому  воеводе  и  стольникам  неправое  судейство над чинами и
людишками Софийского соборного дома.
     - А то бывает, царь-государь, великий милостивец, наших софийских
и бьют,  и увечат,  и  в  цепи  заковывают  самоуправно.  Освободи  от
извергов,   пожалуй,   подчини  Москве,  Приказу  большого  дворца,  а
вологодский воевода пусть не коснется нас...
     - Обещаю, - сказал Петр, - отпиши в Москву, справим.
     Наутро Петр раньше всех  на  ногах.  Вышел  из  спальни  в  одном
исподнем, разыскал где-то в архиерейских покоях дьяка Никиту Пояркова.
Тот спал, бесчувственно храпя на всю палату с носовым присвистом. Петр
растолкал его, привел в чувство:
     - Слышь,  петухи орут,  утро началось.  Как рано  бывает  утро  в
Вологде!..  Вставай,  детина,  буди  всех,  ставь всех на ноги.  После
трапезы сразу на Кубено-озеро...
     И, чтобы дьяк снова не зарылся под окутку, Петр набрал из медного
ковша воды в рот и прыснул ему в заспанное лицо.
     - Живо! Бегом! Не заставляй будить батогом!..
     Зашумел, закопошился  архиерейский  софийский  дом.  За  трапезой
немного  потратили  времени.  Начался выезд.  Свита Петрова на парах и
тройках,  в телегах и кибитках кожаных,  выехала до  села  Прилуки  по
тряскому бревенчатому настилу;  а царь с утра решил поразмяться, сел в
лодку  и  с  двумя  охранниками  и   воеводой,   против   теченья   по
Вологде-реке,  до  Прилук  бойко орудовал веслом.  Отъехал за околицу,
обернулся, посмотрел на Вологду, изрек в раздумье:
     - Не велик город,  а церквей густо.  Не в тягость ли православным
столько?..
     Как знать,  может  быть,  этот  взгляд на Вологду подсказал потом
Петру смелые и  верные  мысли  при  составлении  указов  и  "Духовного
регламента"  об  ограничении  церковного  строения,  дабы  менее  было
праздношатающихся и не творящих пользы.
     - А  собор  хорош!  -  рассматривал  издали  Петр.  -  Царь  Иван
Васильевич нехудо его задумал. Такому собору и в Москве за кремлевской
стеной стоять было бы не постыдно.
     Лодка приближалась к стенам Прилуцкого монастыря,  а за ней целая
флотилия из лодок горожан. Кое с кем Петр шутливо перекликался:
     - Кто из вас, вологодцы, на Кубенском озере бывал?
     - Да все помаленьку, царь-батюшка, бывали.
     - Как не бывать, оное поблизости.
     - Большое? - спрашивал царь!
     - Пребольшущее, из конца в конец не видать.
     - Глубокое?
     - Весьма,  царь-батюшка,  и высок ты,  да в любом месте  с  ушами
скроет.
     - Я не мерило, - смеясь, отшучивался царь. - А если в саженях?
     - Не знаем, всяко везде-то. А в бурю народ погибает, стало быть -
глубина!..
     И часу  не  прошло,  лодка  государева  ткнулась  носом  у  самой
крепостной стены Прилуцкого  монастыря.  И  в  эту  минуту  ударили  в
большой  колокол,  и  малые  подголоски-колокола  трезвоном подхватили
набатный гул.  Архимандрит и  попы  в  лучших,  сверкающих  золотом  и
жемчугом  ризах  вышли  навстречу.  Но  Петр  не  захотел отстоять всю
службу. Вошел в церковь, поставил свечу перед иконой Дмитрия, не очень
набожно перекрестился трижды и вышел, окруженный своими приближенными.
     Около паперти стояла наготове тройка,  запряженная в архиерейскую
карету.  Петр  и  вся  его  свита покрестились на монастырские ворота,
уселись по своим местам - кто в кареты,  кто  в  телеги.  Впереди  два
верховых стражника, за ними на тройке Петр с дьяком Поярковым. Тройкой
царевой правил  самый  отчаянный  и  бойкий  кучер  Степка  Викулов  -
разжалованный  архиепископом  из  иконников  в  конюхи  за  чрезмерное
пристрастие  к  винным  зелиям.  Сзади  тройки  -   целый   поезд   из
сопровождающих   Петра.  Дорога  на  Кириллов-Белозерский,  укатанная,
вымощенная фашинником, песком посыпанная, для езды удобная. Часа через
два Петр был уже в селе Кубенском.  Перед ним расстилалось во всю ширь
и длину Кубенское  озеро.  На  восточной  стороне  виднелись  леса,  и
чуть-чуть  маячили  деревянные  колокольни  на  Лысой  горе  и  в селе
Уточенском, в устье реки Кубены.
     - Да,  простору  на  озере много,  не то что в Переяславле.  Надо
испробовать глубь, - решил Петр.
     Земскому старосте было приказано отрядить пять рыбацких карбасов,
дабы  наискось  пересечь  озеро  от  села,  через  Спас  Каменный   до
Лахмокурья.
     Просмоленные, крепкие сосновые  лодки  покачивались  на  привязях
далеко  от  берега.  По  мелководью  почти  версту  ехали  к рыбацкому
пристанищу на лошадях.
     - Мелка лужица, - с огорчением рассуждал Петр, - если по весне, в
мае, так, то что же тут в сухое лето бывает?
     - А разность не велика,  ваше царское величество,  - отвечали ему
кубенские рыбаки.  - Большая вода вместе со льдом ушла. Ну, сбудет еще
на три четверти, а к осени опять пойдет на прибыль.
     - Мало радости,  мало, - отвечал Петр, и, когда тронулись в озеро
прямо  на  Спас,  он  закидывал  в воду веревку с гирей,  вытаскивал и
ворчал: - Нет, это не то!..
     Старый рыбак,  сидевший у руля,  видя напрасное старание Петрово,
посоветовал ему взять двухсаженный шест, лежавший на дне карбаса:
     - Этой жердочкой,  ваше царское величество, все озеро можно вдоль
и поперек вымерять...
     - Худо ваше озеро. Лужа!..
     - Нет, царь-государь Петр Алексеевич, весьма доброе, богатое наше
славное  Кубенское  озеро.  Нас  кормит,  монахов кормит,  всю Вологду
кормит, да еще и остается...
     - Есть,  царь-батюшка,  кой-где  места  - воды по колено,  а рыбы
всякой по горло... Предовольны мы нашим озером и рекой Кубеной...
     - А для постройки военных кораблей и маневров оное не гоже.
     - А нам тут воевать не с  кем.  Пушечным  боем  всю  рыбу  с  ума
сведешь, попрячется - и неводом не возьмешь.
     - Стоит ли плыть дальше,  когда оно все такое? - обратился Петр к
вологодскому воеводе, находившемуся с ним в одном карбасе.
     - Достойно,  хотя бы ради посещения тех мест, где Иван Васильевич
Грозный бывать изволил. У Спаса и в Лахмокурье...
     - Разве так,  быть по-твоему! Нажимай, ребята, на весла покрепче.
Кажись, дождь собирается?
     - От дождя не в воду!
     - Разом! Разом!..
     - Нажимай,  робя!  Не пустые  плывем!  Самого  государя  везем!..
Разом, разом!..
     В три  пары  весел  три  пары  гребцов  дружно  гребли  к   Спасу
Каменному.  Кто-то  на  последнем,  пятом  карбасе  затянул  кубенскую
рыбацкую песню.
     Петр стоял  посреди  переднего  карбаса и время от времени шестом
измерял озеро.
     - Сажень.  Два аршина. Опять сажень... Ого! Здесь две с лишним...
Опять сажень. Нет, не то, совсем не то. На то лето в Архангельск. И на
матушкины упреждения не посмотрю.  В Архангельск,  с божьей помощью. -
Сел на беседку,  швырнул шест на дно лодки,  на гребцов зыкнул: - А вы
почему не поете?..
     - Стесняемся,  царь-государь,  мы народ темный. Какие наши песни?
Пустосмешки да прибаутки.
     - Ну, все едино, пойте!..
     - На виду у святого Спаса не грешно ли?
     - Пойте, дозволяю.
     - Ну,   коли  так...  -  И  затянули,  как-то  робко,  неловко  и
вразноголосье:
                    ...Наш-то батюшка-попок
                    Служит службу без порток.
                    Сходи в город на торги
                    И купи себе портки.
                    Как у нашего попа
                    Вся босая голова,
                    У его-то на плеши
                    Разгулялися три вши:
                    Одна скачет,
                    Друга пляшет,
                    Третья песенки поет.
                    Пела, веселилася,
                    С головы скатилася.
                    Посмотрели вошку -
                    Вывихнула ножку...
                    Муха баню затопила,
                    Таракан воду носил,
                    Попадья попа просила,
                    Чтобы вошь похоронил,
                    Словно божию рабу,
                    Во тесовом во гробу...
     - Не место шутки шутковать,  - одернул своих соседей сидевший  за
рулем  старик,  -  разве  можно  государю в уши такое?  Вы бы пели что
поумней.
     - Запевай сам поумней...
     Рулевой расстегнул ворот холщовой рубахи,  запрятал медный крест,
крякнул,  попробовал  свой охрипший голос,  пригоршней напился озерной
воды и сказал:
     - Вот  теперь  можно.  А  вы подхватывайте,  когда песня на вынос
пойдет.
     - Подхва-а-атим!  Во  все  глотки  и  перекинем  на задние лодки.
Начинай давай, не тяни...
     Старик запел, воздев прищуренные глаза к серым облакам:
                    Ах ты, батюшка, наш царев кабак,
                    Ты кружалечко государево.
                    При пути стоишь, при дороженьке,
                    При широкой дорожке Архангельской.
                    Нельзя добру молодцу проехати,
                    Чтоб во царев кабак не заехати!
                    Ах, кабак ты наш - солнце красное,
                    Обогрей ты меня, добра молодца.
                    Обогрей меня с красной девицей,
                    С кубенской рыбачкой круглолицею.
                    А вы откройтесь, ворота кабацкие,
                    Пропустите меня и сударушку.
                    Ты налей, целовальник, нам чарочку -
                    Не велику, не малу, в полтора ведра -
                    В полтора ведра со осьминою!..
     Оборвалась песня... Рулевой сказал:
     - А дождичек идти передумал. С Новленской стороны волна зашумела,
да и спина у меня не ноет, знать, к сухой погоде.
     Карбасы с петровской свитой вышли на средину Кубенского озера.
     Петр всматривался  в бесконечно дальнее побережье,  дивился,  что
здесь,  в глуши за Вологдой,  столь много  и  близко  одна  от  другой
раскинулось  деревень  с  полями  и перелесками.  Кое-где,  похожие на
прошлогодние стога, возвышались на сугорьях деревянные церкви.
     За деревнями хвойные леса. Мало кто знает, что начинаются те леса
у моря Белого,  а далеко ли они на юг тянутся - о том и самому  Петру,
по молодости лет, неведомо.
     - Кучно живете,  - заговорил  вдруг  Петр,  обращаясь  в  сторону
рулевого, кубенского рыбака. - Мирно? Не ссоритесь между собою?
     - Нечего нам делить,  царь-государь, - ответил рулевой, напористо
разрезая  волну,  - земля тут кругом монастырская,  а мы люди божьи да
царские.  Богу поклоняемся,  а царю,  когда  ему  надобно,  наше  дело
служить верой и правдой.  Старики нам рассказывали,  когда еще на Руси
бесцарствие было,  разные там  самозванцы,  ох  и  досталось  здешнему
народу от поляков,  литовцев да прочих черкасов и всяких воров.  Давно
то было,  да вот и до сей  поры  на  старых  пепелищах  все  никак  не
отстроимся.  Опять же и народу много,  говорят,  поубавилось.  Кто - в
нетях,  а кого те вороги саблями порубили,  огнем вместе  с  пожитками
спалили...
     - Ужели сюда, подлые, добирались?
     - А как же, до самых Холмогор, до Каргополя и Кириллова шатались,
грабили да убивали. В нашем Заозерье, за селом Уточином, разбойники те
дотла разорили,  царь-государь,  великое множество деревень: Боблово и
Кулеберево  сожгли,  мужскую  силу   порубили.   Нестерово,   Ивачино,
Давыдове,  Карманиху, Дор да Малое Беркаево, Зародово и Ваганово, всех
и не упомнить,  сколько пожгли проклятые,  сколько людей  загубили.  И
землю с тех пор,  пашни и перелоги, все мелколесьем затянуло. Прозвища
одним только пустошам, а от жилья и помину нет...
     - Горькая доля выпала отцам и дедам вашим,  - посочувствовал Петр
и спросил: - А был ли достойный отпор тем ворам-разбойникам?
     - Нечем отпор-то давать было.  Старики бают,  у тех вражин пищали
да ружья,  а у нашего брата,  мужика,  топоры да вилы.  Не  лишка  тут
навоюешь.   Слава   богу,  скорехонько  убрались,  проклятые.  А  еще,
царь-государь, как пошли наши люди в ополчение, служить деду вашему да
батюшке  Алексею Михайловичу,  тут уж наши,  вологодские,  собрались в
одну силу,  так сумели себя показать.  Расплатились  сполна  за  своих
земляков, а кое-кто и голову сложил за Русь-матушку, за правое дело...
     Каменный остров с монастырем  вырастал  на  горизонте  и,  словно
огромный корабль, приближался навстречу.
     Вскоре причалили к острову.  Невелик,  одна десятина суши валуном
завалена. Камни сплошь, а на них древний монастырь.
     Не знал,  не ведал иеромонах с  братией,  кто  на  пяти  карбасах
подъехал.  Недоглядели,  не повстречали царя по чину.  Монахи сидели в
темных кельях и тайно  резались  в  карты  "в  стречки".  Проигравшему
"дураку" стречками набивали шишку на лбу. Архимандрит уехал на ладье в
соседний  Куштский  монастырь.  Без  него  -  благодать  ленивцам.   О
картежниках-монахах Петру поведал фискал из свиты и карты замусоленные
показал. Царь и пальцем не прикоснулся к картам, сказал:
     - Негоже!  Порви  сей  же  час.  Монахам  здешним,  видать,  кнут
неведом.  А стоило бы пройтись по их хребтинам;  да и то  сказать,  от
скуки: им делать нечего. Вот дьявол вместо святцев карты и подсунул...
Эх, тунеядь окаянная!..
     Около стен,  у самой воды, лахмокурские, чирковские, лебзовские и
других деревень рыбаки делили промеж себя добычу.
     Над разведенным  костром висел большой прокопченный медный котел.
Варилась артельная уха.
     Вокруг стен монастыря на козлах развешаны промокшие сети.
     Рыбаки как узнали, кто к ним пожаловал, всполошились. Даже пьяные
протрезвели.
     - Сам царь? Да не сон ли? Не сказка ли это?..
     - За архимандритом не посылать. Ни звону, ни службы не надобно, -
распорядился Петр.  - А вот ты,  отче,  - обратился он к иеромонаху, -
покажи нам святыню.
     В монастырской  церкви   -   сплошной   мрак.   В   узкие   окна,
расположенные  высоко  от полу,  видны только клочья серых облаков.  А
будь окна пониже - виднелись бы озеро,  дальние берега, яркие закаты и
восходы солнца. А тут - как в темнице.
     - Старина-матушка,  - тяжело вздохнув, проговорил Петр. - Строили
почитай четыре века тому.  Пустынники здешние думали, что, через такие
окна видя небо,  монахи и молящиеся будут помышлять только о том,  что
на  небеси  есть.  А  о  земном  и  не  помыслят.  Неразумное  содеяли
зиждители.  Не радует душу,  не восхищает человека как тварь божью,  а
гнетет и давит.  Воспретить надобно делать впредь такое строение.  Чем
же заняты ваши люди  в  праздное  от  молитв  время?  -  спросил  Петр
иеромонаха.
     - Собирают в монастырских деревнях подаяние, а пахоты нет, кругом
вода. Малость рыбной ловлей для прокорму промышляем, царь-государь, да
еще кружечным сбором...
     - Небогато живете,  и трудом, вижу, не обременены. Ловили бы рыбу
да в Вологду продавали, и то бы дело было.
     - Монашеское ли дело, царь-государь, торг вести?
     - А монашеское ли дело - безделье  да  карты?..  Ваш  покровитель
святой князь Асаф на том свете не похвалит.
     Спустившись по  широким  дощатым  ступеням  паперти,  недовольный
поездкой  и  посещением  монастыря,  царь  по  сплошному булыжнику,  с
опаской,  как бы не споткнуться,  и воевода за  ним,  и  стольники,  и
охрана  подошли  к приплеску,  где над потухшим костром остывал котел,
наполненный рыбой.
     - Наварили,  так  ешьте,  а  может,  и  меня  попотчуете?  Что ж,
мужички,  сробели да замолкли?  Пошто вы меня пугаетесь?  -  обратился
Петр к рыбакам.
     - Да не то что пугаемся.  Дивуемся мы. Как же, сам царь, и у нас?
Да  взаправду  ли  это?  Давай,  государь,  с нами из одного котла уху
хлебать, не брезгуй, мы тоже крещеные...
     Петру подали   большую   деревянную  ложку,  в  деревянное  блюдо
наложили нельмушки. Хлеба ломоть во весь каравай отрезали.
     - Кушайте, ваше царское величество.
     Царь хлебнул ухи. Хороша, хоть и без приправы. Нельмушка пришлась
по вкусу,  столько съел, что воевода позавидовал государеву аппетиту и
тоже потянулся к котлу.
     Любо рыбакам,  что молодой, высокий и шустроглазый царь обходится
запросто с мужиками.  Ведь такое навек запомнится, рассказывать на всю
жизнь хватит.
     Наелся царь, вытер губы платком и сказал:
     - Спасибо.  Ну,  а теперь хочу спросить вас - вижу,  сыто вам тут
живется, - чьи вы, кому приписаны, кто вам хозяин?
     Отвечали кубенские рыбаки царю:
     - Были мы по  принадлежности  воеводе  Межакову  приписаны  вашей
царской  милостью,  а  потом нас под монастырь подвели,  то бишь стали
наши деревни монастырскими...
     - У кого же вам лучше? У Межакова или у монастыря?
     - А ни у кого не лучше,  ваше царское величество. Мы своим трудом
живем,  что  посеем,  то  и пожнем,  что наловим,  то и наше.  А ежели
архимандрит  утеснять  станет,  то  подадимся  на  черные   государевы
земли... По Двине к Холмогорам.
     - Ишь какие!  Недаром вы потомки новгородских ушкуйников да  чудь
белоглазая.  Нет,  вы  не робкие.  А ну-ка скажите,  где ваши деревни,
далеко ли?..
     - Отсюда не видать.  За пожнями, за курьями, на болотной стороне,
около устья реки Кубены.  Однако не столь далече.  Левее Лысой горы на
три версты. А отсель верстушек всего пять-шесть наберется, в одночасье
можно махнуть туда,  если царскому величеству взглянуть угодно.  Там у
нас,  старики бают,  в древнее время Грозный-царь три дня и три ночи в
Лахмокурье гостил.  Бурю-непогодь пережидал. Сперва на том месте крест
поставили, а теперь и часовню срубили.
     Все пять карбасов с царской свитой от  Спаса  Каменного  вошли  в
устье   Кубены.   Шли   против   течения,  задевая  днищами  за  кусты
затопленного ивняка. Свернули в какой-то приток. А там вдоль берега, в
один  посад,  у  самой  воды  крепкие  бревенчатые  избы с деревянными
дымоходами и поперечными тулошными окнами.  И во всей этой длинной, на
две  версты деревне ни одного деревца.  На задворках - сосняк болотный
уходит куда-то вдаль,  к межаковской земле,  дарованной боярину  юными
государями Иоанном и Петром за какие-то великие службы.
     Пристали к часовне,  к тому месту,  где  в  свое  время  от  бури
Грозный-царь в шатре отсиживался.
     - Видать,  беспокойная душа была у Грозного-царя, если и сюда его
заносило. Чего-то искал Иван Васильевич, искал и не нашел, - заговорил
Петр с воеводой.  - Одначе и мы дремать не станем.  А Кубенское  озеро
ради игры корабельной нам мелко да и тесно...
     Петр прошагал из конца в конец по деревне,  никем не  признанный.
Ему  так и хотелось,  чтобы никто из лахмокурских не ведал о нем,  кто
он,  и чтобы люди не сбежались смотреть  на  него,  как  на  невидаль.
Узнали  лахмокуры  и  уточенские  мужики о царском приезде к ним после
того, как царев след простыл, а, узнав, не сразу поверили.
     Обратно в  село  Кубенское  проехали,  миновав  Каменный  остров.
Светлой майской ночью тронулись  в  Вологду.  Вестовой  гонец  умчался
вперед и по велению Петра заказал истопить архиерейскую баню.
     На рассвете Петр помылся,  попарился жгучим веником,  выпил  жбан
квасу  и,  не  мешкая,  поехал в придорожное село Грязовец,  где его и
свиту ожидали перекладные на Данилово.
     Был теплый  и  ясный николин день.  В попутных деревнях справляли
миколу  милостивого.  Воевода,  сопровождавший  Петра,  советовал  ему
выехать пораньше, пока люди после обедни не упились самодельным зелием
и кабацким казенным вином, дабы кто не учинил дурного.
     Драчливый народ вокруг Грязовца, пошаливает.
     В Грязовце меняли лошадей.
     Около питейной  избы у земского целовальника толпился народ,  но,
пока не проехал царь,  кабак  не  открывали.  Народ  от  церкви  и  от
закрытого кабака кинулся с двух сторон к дому старосты. Туда подъехали
царь и его спутники.
     Петр поздравил  людей  с праздником.  Грязовчане в ответ гаркнули
"ура".
     - Давай  поторапливай  ездовых,  -  бросил Петр воеводе,  - а сам
возвращайся в Вологду.
     Кого-то из лихих ямщиков царь спросил:
     - Как по-твоему, за четыре часа до Данилова доскачем?
     - Доскакать-то  можно,  да дорога мостовая,  ухабистая,  пожалуй,
душу из тебя,  государь,  вытрясет,  да и  от  карет  и  телег  колеса
растеряем...
     - А вы что такие  невеселые,  молчуны?  -  обратился  государь  к
толпе. - Николин день, а вы как воды в рот набрали?
     - Наберешь, коль кабак на замке.
     - Целовальник, почему не отпираешь?
     - В честь проезда вашего царского величества.
     - Какая же в том честь?
     - Чтоб не перепились и потасовок не учинили.
     - Давай-ка им, горожанам, бочку водки на казенный счет выкати, да
поскорей.  Подай им чарки,  и ковши,  и манерки,  и всякую посудину...
Пусть пьют за мое здоровье.
     - Ур-ра!..
     - Спасибо царскому величеству!..
     - Что ж,  мужички,  про вас такая недобрая  слава,  будто  вы  из
вологодских самые драчливые?
     - Что правда,  то правда,  батюшка-царь,  бывает,  за  волосье  и
потаскаемся,  и  на  кулачки  сойдемся,  а  то  и колышками лупим друг
дружку. Однако до ножей и топоришек не касаемся.
     - Еще бы в ножи! Этого недоставало, чтобы и в топоры? Разве можно
убийствовать? Убьете человека, а человек тот мог быть солдатом, слугой
царю. За смерть - Казнь непременная!..
     - До того не доходим.  Уголовства не помним с той поры,  как  при
вашем  батюшке,  Алексее  Михайловиче,  баба  Аграпенка  своего мужа с
соседкой застала и топориком его насмерть тюкнула.
     - И как же она за это ответила? - спросил Петр.
     - Весьма строго. Так строго, что и другим неповадно будет.
     - Казнили бабу?
     - Не то чтоб казнили,  хуже ей было,  -  стал  докладывать  Петру
староста.  -  Из  разбойного  приказу  по  царскому указу приехал сюды
вологодский губной староста Кузька Панов и приказал  ту  Аграпенку  за
убивство мужа в землю живьем закопать по самую голову. Зарыли ее так в
канун рождества.  Морозище!  Она,  бедная,  и плачет в ревет. И стража
никого  к  ней  близко  не подпускает.  А она просит помиловать ее и в
монастырь  постричь  -  грех  замаливать.  Нас   тут,   ваше   царское
величество,  сыскалось десять грамотеев,  да тридцать неграмотных,  да
поп,  и состряпали вашему батюшке  слезницу  о  выкапывании  из  земли
обреченной на смерть. Послали просьбу в Москву скорым ходом...
     - Чем же кончилось? - перебивая старосту, спросил царь.
     - А худо кончилось: ответа от вашего батюшки не пришло. Аграпенка
скончалась...
     В это время из кабака,  помогая целовальнику,  мужики подкатили к
толпе бочку водки.  Петру и его  спутникам  подвели  лошадей  во  всей
самолучшей упряжке.
     - Будьте разумны, не упивайтесь. Пейте за мое здоровье и за свое:
знайте, что царю вашему и Руси много солдат понадобится. Так выпейте и
за будущих служивых,  за своих земляков. Ибо без войны нам не обойтись
никак.
     Петр пригубил чарку,  подав пример  своей  свите  и  грязовчанам.
Затем  под  крики  "ура"  сел  в карету.  Вслед за верховым стражником
тройка с его величеством понеслась во весь лошадиный дух на московский
тракт...
     Об этом   первом   посещении   Вологодчины   Петром   сохранились
переходящие из поколения в поколение устные рассказы.
     Сам великий государь был недоволен поездкой на Кубенское озеро, и
его  придворный  дьяк умолчал о ней в своих записях.  Но однажды Петр,
как бы мимоходом, обмолвился в предисловии к "Морскому регламенту":
     "Несколько лет  исполнял  я  свою  охоту  на озере Переяславском,
наконец оно стало для меня тесно; ездил я на Кубенское озеро: оно было
слишком мелко.  Тогда я решился видеть прямо море и просить позволения
у матери съездить к Архангельску; многократно возбраняла она мне столь
опасный путь,  но, видя великое желание мое и неотменную охоту, нехотя
согласилась,  взяв с меня обещание в море не ходить,  а посмотреть  на
него только с берега..."
     Да еще была обмолвка  о  пребывании  Петра  на  Кубенском  озере,
втиснутая   в  "Краткое  описание  блаженных  дел  великого  государя,
императора Петра Великого,  самодержца всероссийского, собранное через
недостойный  труд последнейшего раба Петра Крекшина дворянина Великого
Новгорода",  якобы Петр пробыл на Кубенском озере два месяца. Но такой
длительный срок невероятен. Петр дорожил своим временем. Два месяца на
Кубенском озере делать ему было нечего...

                     Через Вологду к морю Белому

     Какими бы делами Петр ни увлекался,  в тот год  его  не  покидала
мысль  о поездке в Архангельск.  Ему хотелось посмотреть на торговлю с
иноземными купцами,  побывать на Белом море,  а там будет  видно,  что
предпринимать  в  дальнейшем.  На  этот  раз о предстоящем путешествии
Петра заблаговременно были извещены в Вологде воевода и архиепископ, а
главное,  в  ту  зиму  в  Вологде построили для петровской свиты новые
карбасы-струги, вместительные и удобные в дальнем пути.
     4 июля   1693   года,   после  изрядного  пиршества,  устроенного
Лефортом, Петр сухим путем выехал из Москвы в Вологду.
     Поездка в  Архангельск  затеяна не шутейная.  И хотя Лефорт писал
своему брату в Женеву,  что его царское величество едет в  Архангельск
развлекаться,  однако  меньше  всего  интересовали  Петра развлечения.
Развлекаться Петр любил, но дела государственные были превыше всего.
     Свита составилась  немалая  -  сто  человек.  И припасов дорожных
требовалось  изрядное  количество,  так  что  на  пути  к  Вологде   в
определенных ямских местах сгонялись в избытке подводы.
     Прибыл Петр в Вологду из  Москвы  на  четвертые  сутки.  В  свите
государевой  находились  деятельные  помощники Петра - князья Голицын,
Салтыков,  Щербатов, Львов, генерал Лефорт, думный дворянин Чемоданов,
постельничий  Головкин,  близкие  стольники царя князь Ромодановский и
Бутурлин,  тесть Петра - боярин Федор Лопухин,  думный дьяк -  любимец
государя Никита Зотов, доктор Захар фон-дер-Гульст, крестовый поп Петр
Васильев с певчими,  два карла - Ермошка и Тимошка, да сорок стрельцов
охраны,  а  во главе их полковник Сергеев,  обожаемый Петром за верную
службу и за то, что четыре года назад он ухитрился изловить изменника,
смутьяна и вора Федьку Шакловитого.
     Вологда приготовилась ко встрече.  Гончий нарочный Кирилл Бегичев
прискакал  из  Ярославля  в Вологду с оповещением о царском выезде.  А
боярский сын Сидорко Никитин успел доставить в живом виде  шекснинской
стерляди,  а  другой боярский сын Данило Разварин съездил на Кубенское
озеро и привез полный карбас нельмы.  Знали вологодские отцы города  и
духовные  лица,  что  путь  к  сердцу  высочайших особ пролегает через
желудок.  Потому гостеприимные хозяева и преуспели в этом. Разумеется,
был  звон  и  краткое  молебствие,  а  потом  пир  горой  с  музыкой и
шутовством.  Сколько чего  было  съедено  и  выпито  и  сколько  денег
израсходовано,   все  это  вологодские  писцы-стряпчие  тщательно,  до
полушки записали.  Никто только не догадался,  да и едва ли  это  было
возможно, проследить и записать в книге каждый шаг деятельного царя.
     Петр, в мундире сержанта Преображенского полка,  подвыпивший,  но
умом трезвый,  с охраной и с одним своим секретарем, ходил по Вологде.
Был он на Козлене,  где  проложены  переходы  по  улицам  и  переулкам
дощатые на козлах.  Там жили мастера канатного дела, прядильщики. Петр
интересовался их промыслом,  хвалил за трудолюбие и прочность канатов.
(Спустя  годы  он вспомнил о вологодских мастеровых людях и затребовал
от  архангельского   вице-губернатора   Ладыженского   сто   пятьдесят
вологодских прядильщиков на два года на Канатный двор.)
     У торговцев железными гвоздями Петр выспрашивал,  кто,  где  кует
гвозди и сколько этого добра в продажу поступает. Увидев кованые ножи,
с которыми и  на  медведя  пойти  не  страшно,  Петр  велел  секретарю
записать для памяти:
     - Такой товар нам для войска нужен, помнить - заказ Строганову...
     Испробовал Петр  на  сверлении  сосновых  тесин  буравы,  спросил
купца, чья работа, и, узнав, что тех же Строгановых, сказал:
     - Надобно  в Архангельске и на Холмогорах разведать,  посылает ли
Строганов такой добрый товар к морю?
     - Не  изволь  беспокоиться,  царь-батюшка,  -  отвечал  купец.  -
Строгановы не прозевают. Они везде поспевают - и в Соли Вычегодской, и
в Архангельске, и по ту сторону Каменного Пояса...
     - А все-таки,  секретарь,  пиши,  ножи,  гвозди,  буравы и всякую
железную поковку брать у Строганова...
     Хвалились вологодские купцы своей верностью государю, готовностью
служить ему,  как служил Ивану Грозному первый русский посол в Англии,
вологодский житель Непея,
     В Вологде многое напоминало Петру о пребывании здесь Грозного.  И
незастывшие воспоминания,  и легенды, церковные строения тех времен, и
незаконченные стены,  и рвы крепостные - все свидетельствовало о делах
непоседливого,  сурового и деятельного царя.  Вспомнив о верной службе
вологжанина  Непеи  Грозному,  Петр  подыскал  на  севере  подходящего
торгового человека Ивана Саватеева и отправил его в  Китай  с  большим
торгом  и доверительными грамотами.  И как впоследствии оказалось,  не
ошибся Петр.  Иван Саватеев за одну весьма длительную поездку в Китай,
от обоюдно выгодной торговли,  порадовал Петра огромной прибылью в 223
550 рублей.  В то время такая сумма составила одну четырнадцатую часть
всех доходов государства...
     За четыре дня пребывания  в  Вологде  Петр  сумел  осмотреть  все
достойное  его внимания:  мастерские,  торговые ряды и склады товаров,
строительство речных судов во Фрязинове и Турундаеве.
     Шесть больших  карбасов под свиту,  седьмой государев отчалили от
Соборной горки и тронулись на веслах в дальний путь.  Как  и  положено
было,  колокольный звон, пушечная пальба и крики горожан продолжались,
пока царский  караван  не  скрылся  на  повороте  за  церковью  Федора
Стратилата, за деревней Кобылино.
     Петр знал,  что большие и безотлагательные  дела  начнутся  после
этой поездки.
     Как-никак Архангельск - единственный выход  в  мир,  в  море,  за
океан,  в Европу.  В этом портовом городе нет пока военных кораблей, а
злобный сосед швед,  чего доброго, от угроз может перейти к действиям.
Да  и сам Петр не чужд мысли найти для своей огромной страны выход и в
Черное  море,  и  на  Балтику.  Но  для  этого   требуется   время   -
преобразовать  армию и создать свой флот - торговый,  а наипаче того -
военный...
     Сразу за  Вологдой  начались  заливные луга,  за ними бесконечные
леса.  Чем дальше по реке от города,  тем ближе подступали  к  берегам
леса и стояли непроходимой стеной.
     Длинные летние дни сменялись здесь короткими белыми  ночами.  Вот
уже проехали Шуйское село на Сухоне,  принадлежавшее тогда ростовскому
митрополиту. И Наремы, и Дороватку проехали. Видел Петр, как на речных
пристанях строились барки для вологодских, устюжских и сольвычегодских
купцов. Видел и прикидывал в уме, что вологодские работные люди всегда
ему  по первой надобности могут пригодиться,  если начата строить флот
не для малых рек, а для больших дел, для процветания России.
     Около Тотьмы  облюбовали  место  для  отдыха.  Пристали к берегу.
Сменили вологодских гребцов  на  тотемских,  а  вологодских  отпустили
восвояси...
     Для царя раскинули шатер на лугу.  И с тех  пор  это  место  люди
стали называть "Царев луг".  В одном месте,  на большом плоском камне,
торчавшем из воды,  Петр устроил для себя и свиты обед,  и этот камень
назвали тотмичи "Царский стол".
     Петр услышал  от  крестьян,  что  пригородный  луг  они  называют
"виселками".
     - Пошто так называете?
     Старики пояснили:
     - Давно-давно,  когда еще нас не было,  Грозный-царь  ставил  тут
виселицы и творил волю свою над виноватыми...
     - В чем же они перед ним провинились?
     - Не угодили, царь-батюшка, не угодили, а в чем - поди знай...
     В Тотьме царь побывал  в  монастыре  и  на  соляных  монастырских
варницах, вытаскивал из глубокого колодца бадью с соляным раствором, и
ему, молодому силачу, труд солевара показался нелегким.
     Надо полагать,   Тотьма   и   окружающая  ее  глушь  не  особенно
полюбились Петру.  Недаром,  спустя три с половиной года,  он отправил
сюда на воеводство своего опального тестя,  боярина Федора Лопухина, а
его дочери,  первой супруге,  Евдокии Федоровне,  нашлось  местечко  в
здешнем монастыре.
     Между Тотьмой и Великим Устюгом петровские суда шли  медленно,  с
опасением,  как  бы  не  разбиться на каменистых порогах,  на быстрине
изворотливой реки. В тех опасных местах самые завлекательные, красивые
берега.  Но если кормчий станет любоваться разноцветными,  изгибистыми
слоями отвесных  берегов,  возвышающихся  над  шальной  рекой,  то  не
миновать судну гибели.
     Сохранилась легенда:  на Сухоне,  в местности,  называемой Опоки,
кормчий,  управлявший петровским судном, показался царю нерасторопным.
Петр глядел-глядел на  него,  рассердился,  схватил  его  в  охапку  и
сбросил в воду. Кормчий не кинулся к берегу, а поплыл по течению рядом
с царским судном и из воды  подавал  "команду"  Петру,  взявшемуся  за
руль:
     - Правей,  правей!  Тут камни...  Возьми влево!  Дуй прямо! Опять
левей,  расшибешься,  царь-батюшка.  Катись прямо! Опять сверни!.. Вот
так!..
     И когда  прошли  в  Опоках каменистые переборы,  кормчий вылез на
берег против какой-то деревушки.  Петр смилостивился, взял его снова к
себе на карбас и сказал:
     - Молодец!  Любишь и бережешь своего государя,  дарю тебе за твое
радение вон ту деревню. Отныне она твоя!
     Существует и другое  начало  у  этого  предания:  будто  бы  Петр
спросил одного из провожатых местных мужиков:
     - Отчего бедно живет народ в ваших деревнях?
     - Оттого, что подать тяжела...
     Петру такой ответ не понравился. Он столкнул мужика в воду, а тот
поплыл  за  кормой и указывал,  как надо править,  дабы не разбиться о
камни.
     В отдаленные  от  нас  времена  многое  из того любопытного,  что
происходило около Петра, хранилось в памяти, превращалось в предания и
со временем попадало в книги...
     За Опоками Петр облюбовал доброе место.  Знатные  путешественники
устроили  ночной привал.  Развели костры,  раскинули полотняные шатры.
Отмахивались от комаров, пили, ели и веселились.
     Хороши сухонские берега,  но их с собою в Москву не возьмешь. Как
тут не задержаться, как не полюбоваться вдосталь...
     Гребцы и   кормчие,   причалив   карбасы   за   корневища  сосен,
коштовались отдельно, и всем им было дано по чарке водки.
     А как напились,  так заиграли в самодельные свистульки, сделанные
тут же из  ивовой  коры  с  берестяными  раструбами,  и  запели  песни
простецкие,   заунывные,   одним   только  жителям  присухонских  мест
известные:
                  ...Станем, братцы, на Устюге день дневать,
                  А сегодняшнюю ночь будем тут коротать.
                  На высоком, на береге сухонском,
                  Ночь скоротаем во сосновом бору,
                  Во густом лесу, под деревьями,
                  Под кудрявыми, да дремучими.
                  Нам постелюшка - мать сыра-земля,
                  Изголовьице - кочки мшистые,
                  Одеялами - ветры буйные,
                  Обмываньице - частый дождичек,
                  Утираньице - шелкова трава,
                  Охранитель наш - родной батюшка -
                  Светел месяц, по небу гуляющий.
                  Родна матушка - солнце ярое,
                  Молода жена - заря светлая...
     По нраву Петру были такие  песни.  Желал  бы  за  песни  угостить
гребцов и лоцманов,  выдать им еще по чарочке,  но как знать: угожи ли
во хмелю эти простоватые,  себе на уме, северные мужики? И после таких
песен  ему  уже  не  хотелось глядеть на дурашливые представления двух
карлов,  которые ловко кувыркались,  ездили верхом друг на  дружке  да
строили  нелепые  рожи.  Это  разве утеха царю,  думающему о больших и
важных делах?..
     Наутро, с  восходом  солнца,  петровский  караван продолжал путь.
Начались деревни,  частые,  рыбацкие.  Урожайные  ржаные  поля,  стога
убранного сена, коровьи стада, табуны лошадей. Жизнь обычная, простая,
небогатая, но и нетребовательная - деревенская жизнь.
     В одном  месте,  около деревни Чертенино,  внимание Петра привлек
огромный камень с трещиной посредине,  а из трещины ключом била  вода,
стекавшая  в Сухону.  Петр велел замедлить ход карбаса,  приблизился к
камню, осмотрел его со всех сторон и сказал:
     - Чудо  природы!  И как же вода проистекает из камня,  если рядом
песок да щебень и пробиться ей легче, нежели сквозь такую щель?..
     Кормчий, устюжанин, с присущим ему простодушием пояснил:
     - Да,  государь,  камень этот - чертово чудо.  У нас про  то  все
знают.  Черта  звали Васькой,  и камень этот так зовется...  Однажды в
предутреннюю пору катил черт камень,  хотел в Сухоне проход  запереть,
дабы  наш хлеб в Архангельск не увозили.  А тут как раз петухи запели,
перестал черт катить камень,  со злости хрястнул его лапищей,  треснул
камень, и вода пошла...
     - Бывает ли такое, - нахмурясь, отозвался Петр на эту небылицу. -
Выдумщик  народ,  он  и  из бывальщины басню сплетет...  И басню былью
сделает...
     В Устюге  государь удивился множеству церквей,  стоявших в ряд по
берегу Сухоны.
     Весь, всеми  своими  помыслами Петр был устремлен к Архангельску.
Однако историей Великого Устюга и делами воеводы Андрея  Измайлова  он
заинтересовался.  Воевода показался нерасторопен.  Петр решил заменить
его.  В том же году принял воеводство на Устюге Петр Андреевич Толстой
- один из приближенных Петра.
     Будучи в Устюге только две  ночи  и  один  день,  Петр  предпочел
находиться  не  у  воеводы,  а  в доме торгового гостя - купца Василия
Грудцына.  Тут ему было привольно  и  побеседовать  о  делах  торговых
полезно.
     Вечером Василий Грудцын созвал гостей.
     В числе  их  был  протопоп  Успенского  собора.  Он  прихватил из
ризницы рукописную книжицу "Устюжский летописный свод", чтобы показать
царю  и  поведать  ему о некоторых давних событиях Великого Устюга,  а
главное, хотелось добиться протопопу царского соизволения на признание
иконы  богоматери  "Одигитрии"  чудотворной.  Улучив подходящее время,
протопоп урывками начал читать выдержки из "Свода" об Устюге.
     У Петра,  и  само  собой  у  гостей,  навострились  уши послушать
историю города.
     - "В   лето  семь  тысяч  одиннадцатое  от  сотворения  мира,  от
рождества же  Христова  тысяча  пятьсот  третье,  немцы  приходили  на
Псков...  Того  же  лета князь великий посылал ратью устюжан да двинян
стеречь Иван-город от немцев...  Того лета в  Устюге  посаду  погорело
много. Четыре церкви сгорело".
     - "В лето семь тысяч двадцать третье,  -  продолжал  протопоп,  -
стояла  сила  устюжская заставою на стороже на Оке-реке,  на Усть-Угры
реки от Орды...  Того же лета на Устюге бысть знамение: ...пред иконою
"Одигитрии"  во  алтаре  за престолом,  божьим изволением,  свеча сама
загореся,  а на заутрене от той  же  иконы  миро  идяше..."  И  дальше
протопоп по памяти добавил:
     - И еще по два лета солнце гибло и тьма бысть велика,  а единожды
солнце  погибе,  за  три  сажени человека в лице не видети.  Страх был
велик. Но во единый час бог дал свет и людие паки возвеселились...
     Перелистнув исчерченные   скорописью   страницы  свода,  протопоп
продолжил чтение избранных мест:
     - "В   лето   семь   тысяч   первое,  на  Устюге  в  монастыре  у
Преображения,  от иконы шло миро у Спаса из грудей, и тако же у Моисея
и  у  Ильи...  А  в  лето  семь тысяч двадцать четвертое,  на Устюге в
егорьев день,  Сухона шла вельми грозно,  лед город стер,  весь  посад
обрыло,  и много дворов покосило,  много людям беды починило, и жита и
добра истопило, и много соли вологодской истопило. А через месяц бысть
чудо  -  от  трех  икон миро идяше...  В лета же семь тысяч шестьдесят
пятое и шестое и семьдесят девятое был голод на Устюге  и  мор:  пихту
ели  и  траву,  и стерво,  и многие люди мерли,  скажут,  - двенадцать
тысячей, а попов осталось в Устюге на посаде шесть..."
     Петр приустал  слушать протопопово чтение и посоветовал ему снять
список с летописного  "Свода"  и  прислать  в  Холмогоры  архиепископу
Афанасию в библиотеку. Затем спросил протопопа:
     - Давно ли с икон не истекает "чудесное" миро?
     - Давно, великий государь, давно. Грешны, великий государь...
     - Не ведаю,  сколь вы грешны. Уж коли других чудес нет, так и это
не  чудо.  Нам  знать  о той доводилось из монастырских иных примеров.
Ежели у иконы потереть поверху сухим гарным маслом,  то  от  зажженной
свечи масло растает и будет проистекать.  Чудо ли?.. Рассуди!.. Однако
божья мать  "Одигитрия"  по  сие  время  втуне  обретается,  якобы  не
признанная,  да поставь ее в иконостас и пусть почитают... Нет канона?
Сочини, на то ты и пастырь!..
     Под утро,  после  гостьбы  у торгового и богатого человека,  Петр
удалился спать на свой карбас и повелел причалиться к противоположному
берегу, подальше от людских любознательных глаз.
     Спал он недолго.  Колокольный звон к  заутрене  разбудил  его.  В
церковь идти с похмелья не захотел. Выпил за единый дух стакан любимой
анисовки,  наглухо закрылся одеялом -  не  спится.  Из  церкви,  через
открытые окна, над притихшей Сухоной неслось пение соборного хора.
     - Слаженно поют!  - удивился царь,  прислушиваясь. - И бас чей-то
здоров,  и дискант зело приятен.  Узнайте, чьи там голоса наилучшие. В
Москве им место...
     Приближенные доложили Петру,  что это горожанин Федька Шапошников
и его чадо Петруха горланят. У них самые сильные голоса на весь Устюг.
     - Забрать и отправить в Москву!.. - приказал Петр.
     Кончилось пение.  Потом наступило в  храме  безмолвие.  Но  когда
протодьякон  начал  читать  Евангелие  от  Луки,  каждое слово четко и
напевно через Сухону-реку доносилось до другого берега.
     - Вот  так  глотка!  На всю Ивановскую хватит,  и в Замоскворечье
учуют. Как ему имя?
     - Михаило, по прозвищу Сурна, - подсказали Петру слуги.
     - Запишите и его в Москву,  в Кремль на службу.  И с чего у  него
этакий голосище? Узнайте, пьет ли сильно? Или еще с чего?..
     Вскоре опять доложили Петру:
     - Сурна  человек  трезвых правил,  для голосу же к торжественному
часу десяток сырых яиц глотает.
     - Вот крокодил!  - хохоча,  отозвался Петр. - Все равно отправить
его в Москву!..
     В полдень Петр и его спутники,  торжественно провожаемые,  отбыли
из Устюга.
     Ямские старосты   Михаило   Губин  и  Ванька  Скорняков  чуть  не
прослезились,  когда подсчитали  все  расходы  на  встречу  и  проводы
государя.  За:  наем Кормщиков и гребцов,  за якоря и прочие припасы в
плавании уплачено было пятьсот пятнадцать рублей  три  алтына  и  одна
денежка...  По  тем  временам  сумма немалая,  если пуд хлеба стоил не
дороже пятака.  Оплатит ли новый воевода такие траты,  да и как к нему
подступишься?  - вот что беспокоило ямских старост.  Ведь хозяин всему
государь. С царя разве взыщешь?..
     От соединения Сухоны с Югом-рекой образовалась Малая Двина. Через
шестьдесят верст Малая Двина столкнулась с быстрой Вычегдой, повернула
на  север и стала Северной Двиной - рекой могучей,  просторной.  Здесь
легко плыть по течению, по ровным, широким плесам между отлогих лесных
берегов.  Кормщики  распустили  паруса,  и  карбасы  стройно,  один за
другим, пустились в путь. Через неделю приблизились к Холмогорам.
     Передний царский  карбас  свернул  с Двины в протоку,  называемую
Ровдогорской, за ним остальные шесть.
     Тринадцать пушек   столетней  давности,  поставленные  в  ряд  на
бревенчатом холмогорском обрубе, салютовали троекратно.
     Холмогорцы поднесли царю хлеб-соль и подвели ему в дар двух самых
матерых  быков  холмогорской  породы.  Разумеется,  не  без   подсказа
архиепископа  Афанасия.  Тот  знал,  что  следует подарить царю.  Петр
поблагодарил горожан и сказал:
     - Быков  надобно  спровадить  в  Москву,  ради  разведения такого
племя...
     После обеда  у  воеводы,  осмотрев архиерейский огород и ветряную
мельницу,  Петр до полуночи,  с немногими из приближенных,  выезжал на
Двину  любоваться  рекой  и  полуночным  закатом  солнца.  На  берегах
Курополки и Двины, на заливных лугах, стояли во множестве стога. Запах
скошенной травы, тихая погода на реке, светлая ночь - закат с восходом
в одной заре сходятся - все это было по душе Петру. Посмотрел государь
на карманные часы,  размером с добрую репу,  время,  если по-московски
считать,  то почти ночь,  а тут солнце нырнуло в двинское плесо и  уже
снова всходит,  золотит лучами скошенную луговину. Неведомый край стал
как-то близок  и  люб  Петру.  Недаром  он  сюда  так  стремился!  Еще
день-два, и он своими ненасытными глазами увидит желанное море.
     Ах, Архангельск,  ты единственный Город - с большой буквы  Город.
Не  потому  ли  тебе такое почтение среди других городов,  что держава
Российская здесь располагает выходом в океан и в чужие земли?
     Для великой страны тесноват и труден,  отнюдь не парадный, но все
же выход в мир.
     Петр возвращался с прогулки.
     Около Холмогор за изгородью в  поскотине  отдыхало  стадо  коров.
Глухо  побрякивали  железные  ботала-колокольцы,  висевшие на коровьих
шеях.  И первые петухи известили о приближении здешнего утра. Спутники
провожали  Петра  на  отдых к дому воеводы.  Его поддерживал заподруки
князь Борис Голицын. По сторонам и позади вышагивала надежная стража.
     Кое-кто из  проснувшихся холмогорцев там и тут стал появляться на
улице - одни с граблями и косами,  другие с веслами на плечах,  третьи
со снастью рыбацкой.  Завидев Петра, они тишком да бочком, стороной да
обходом, с глаз долой начинали прятаться за углами дворов.
     - Зачем  вы  царя  пугаетесь,  зачем за углы прячетесь?  Эх,  вы!
Заугольники.  А  еще  потомки  вольных  новгородцев  называетесь...  -
проворчал, глядя на них, Петр.
     Остановив какого-то старика, спросил:
     - Почему эти люди бегут прочь от меня и прячутся за углы?
     Старик упал на колени. Петр взял его за плечо, приподнял.
     - А  оттого  они  и  прячутся,  царь-батюшка,  что их предки были
беглые  новгородцы.  При  Грозном-царе  ото  всяких  немилостей   сюда
сбежали.  Боятся вашего величества,  как бы вы их за прадедов отвечать
не заставили.
     - Ступай,  старче, вразуми их, скажи им: бывало, сам Грозный-царь
говаривал:  "Кто старое помянет,  тому глаз вон". Они за своих предков
не ответчики.
     Так об этом сообщает предание.
     Холмогорских жителей   с   той   поры   долгое   время  прозывали
заугольниками. Они на это не обижались и даже гордились, что царь Петр
их так "окрестил".
     Провожаемый колокольным  звоном  и  грохотом  тринадцати   медных
пушек, Петр покинул Холмогоры и 30 июля прибыл в Архангельск.
     Еще со времен царствования Ивана Грозного на севере, в Холмогорах
и Архангельске,  заведена была торговля с иноземными купцами. Контроль
над провозом заграничных  товаров  и  таможенные  сборы,  поставленные
нерачительно   и  неумело,  не  являлись  препятствием  для  иноземной
контрабанды.
     Алексей Михайлович,  видя  от  такого  непорядка  великие  убытки
русскому  купечеству  и  казне,  догадался  усилить   в   Архангельске
таможенный  контроль,  дозволив  иностранцам приходить на Двину с моря
только через Березовское  устье.  Из  боязни,  что  на  Архангельск  и
Кольский  уезд  (нынешнюю  Мурманскую область) могут напасть шведы или
датчане,  царь некоторое время держал в  Архангельске  наготове  около
трех тысяч стрельцов.
     За несколько  десятилетий  до  воцарения   Петра,   при   Алексее
Михайловиче, в Архангельске был построен, подобный нерушимой крепости,
Гостиный двор.  В Заонежье для охраны русских границ  поставлен  город
Олонец.
     К приезду царя между городом и Соломбалой, на Двине, против устья
реки  Кузнечихи,  на Мосееве острове был построен небольшой домик*.  В
отличие от других  городских  изб,  домик  Петра  назывался  "царскими
светлицами" видимо потому,  что в нем было десять окон стеклянных,  да
еще семь малых слюдяных.  (* Теперь этот домик Петра Первого находится
в селе Коломенском под Москвой.)
     Место для светлиц было выбрано весьма удобное:  на виду у города,
окруженное   со   всех   сторон   водой,   безопасное   для  Петра  от
злоумышленников.  Кроме того,  все приходящие иноземные суда не минуют
этого острова.  В то лето 1693 года, как никогда еще не бывало, пришло
в Архангельск из-за границы сорок торговых кораблей.
     Позаботились в   Архангельске   и   о   том,   чтобы   Петр   мог
путешествовать по морю на своем корабле.  К его приезду около  Мосеева
острова  стояла  новая  яхта  "Святой  Петр",  вооруженная двенадцатью
пушками.
     Как ни  хороши  были  светлицы,  но  Петр  сразу  же устроился на
корабле и намеревался вскоре отправиться  в  Соловки.  Однако  с  этим
намерением  пришлось ему повременить:  Соловецкий монастырь с монахами
на месте стоит, а иноземные корабли приходят и уходят.
     Петр остался   в   Архангельске.  Хаживал  он  в  Гостиный  двор,
наблюдал,  как голландские и английские,  датские и норвежские купцы -
все  именуемые  просто  "немцами"  -  сбывают  свои заморские товары и
закупают у русских  промышленников  и  купцов  смолу,  ворвань,  меха,
зерно, сало, рыбный клей и пеньку.
     Летняя ярмарка была в полном разгаре.  Петр участвовал в торговых
сделках   и  убедился,  что  для  лучшего,  более  выгодного  торга  с
иностранцами надобно иметь свой торговый флот и чтобы вся  торговля  с
заграницей проходила под надзором государя и от его имени.
     Бывал Петр гостем в Архангельской "немецкой слободе",  где к тому
времени  числилось  двадцать девять домов,  принадлежавших английским,
голландским и другим купцам.
     Вместо поездки   в   Соловки   Петр   на  своей  яхте  отправился
сопровождать  в  море  иноземные  корабли,   уходившие   с   товарами,
закупленными в Архангельске.
     Торговые суда находились под охраной конвойного военного корабля,
которым  командовал  голландец  Иолле  Иоллес.  Петр  следил  за ходом
кораблей,  учился искусству вождения судна под  парусами,  а  у  таких
опытных  моряков,  как голландцы и англичане,  учиться было чему;  тем
более что Петр впервые оказался на настоящем корабле,  впервые  увидел
море.  Он  так  увлекся  путешествием,  что  ушел  за  триста  миль от
Архангельска и вернулся в город лишь на пятый день.
     Сухим путем московские нарочные доставили Петру письма от матери,
Наталии Кирилловны,  от супруги  Евдокии  Федоровны  и  от  наследника
Алексея, которому было тогда три с половиной года.
     Все письма были писаны одним почерком,  под диктовку,  кем-то  из
придворных грамотеев.
     Наталия Кирилловна,  беспокоясь  за  сына,  продиктовала:  "Свету
моему,  радости моей,  паче живота моего возлюбленному, драгому моему.
Здравствуй, радость моя, царь Петр Алексеевич, на множество лет! А мы,
радость наша,  живы.  О том,  свет мой,  радость моя,  сокрушаюсь, что
тебя,  света моего,  не вижу...  Прошу у тебя,  света своего,  помилуй
родшую тя,  как тебе, радость моя, возможно, приезжай к нам не мешкав.
Ей,  свет мой,  несносная мне печаль, что ты, радость, в дальнем таком
пути. Буди над тобою, свет мой, милость божия..."
     В таком же духе,  по подсказу бабушки,  писано  тем  же  почерком
письмо от царевича:
     "Превеликому Государю моему,  батюшке.  Здравствуй,  радость  мой
батюшка, царь Петр Алексеевич, на множество лет! Сынишка твой, Алешка,
благословения от тебя,  света своего радости,  прошу. А я, радость мой
государь,   при   милости  государыни  своей  бабушки  царицы  Наталии
Кирилловны в добром здравии.  Пожалуй,  радость наша, к нам, государь,
не замешкав; ради того радость мой государь, у тебя милости прошу, что
вижу государыню свою бабушку в печали.  Не  покручинься,  радость  мой
государь,  что худо письмишко:  еще,  государь,  не выучился.  За сим,
государь мой радость батюшка, благословения прошу".
     Супруга Евдокия Федоровна прислала два письма в Архангельск,  оба
схожие,  и ни в котором из них  не  обмолвилась  о  Петровой  матушке,
Наталии  Кирилловне,  так  же как и матушка обошла молчанием невестку.
Две царицы, чувствовалось, жили не в ладах. Мать любила, жалела Петра,
а  супруга,  под  влиянием своего отца,  Федора Лопухина,  и боярства,
таила  неприязнь  к  мужу  за  его   непоседливость,   за   стремление
преобразовать Россию.
     Матери своей Петр  писал  неоднократно  ласковые  сыновьи  слова.
Супруге  не  благоволил.  Это  заметно  из  следующего  письма Евдокии
Федоровны:
     "Предражайшему моему   государю,   свету   радости,   царю  Петру
Алексеевичу.  Здравствуй, мой батюшка, на множество лет! Прошу у тебя,
свет мой, милости, обрадуй меня, батюшка, отпиши, свет мой, о здоровье
своем,  чтоб мне,  бедной,  в печалях своих порадоваться. Как ты, свет
мой,  изволил пойтить и ко мне не пожаловать, не отписал о здоровье ни
единой строчки.  Только  я,  бедная,  на  свете  бессчастная,  что  не
пожалуешь  не  пишешь  о здоровье своем.  Не презри,  свет мой,  моего
прошения...  Отпиши,  радость моя, ко мне, как ко мне изволишь быть. А
спросить  изволишь  милостью  своею  обо мне,  и я с Алешенькою жива".
Письмо подписано - "Ж.  т.  Ду",  что не трудно понять  -  "жена  твоя
Дуня".
     Подобные письма,  поступавшие от родных из Москвы, не разжалобили
Петра.  После  выхода в море он задержался в Архангельске еще на шесть
недель.
     И это  было  вполне  естественно:  царь  приехал не на мимолетную
прогулку,  не ради прохлаждения и собственного удовольствия. Он изучал
торговлю  с  иноземцами  и  приходил  к  выводу - надо без промедления
начинать,  и давно было  надо  строить  свой  торговый  флот.  Столько
кораблей  в  Архангельске,  и ни одного под русским флагом.  Удивлялся
Петр,  как и почему  его  "тишайший"  батюшка  Алексей  Михайлович  не
догадался  своим  торговым  флотом и строгими указами оградить русских
купцов от притеснения иноземными коммерсантами.  А ведь  и  тогда  уже
были жалобы, да еще какие.
     Слышал Петр от  архангельских  купцов,  как  когда-то  иностранцы
пресекали  первые  попытки  русских  проникнуть  со своими товарами за
границу.  Ему показывали горестную грамоту о неудачной попытке  одного
ярославского купца,  отважившегося завести за морем торговлю пушниной.
А в той жалобе было подробно сказано:
     "И проехав он Онтон их Немецкие три земли, и они немцы, сговоряся
о том за одно,  у него Онтона ничего не купили ни на один рубль,  и он
Онтон  из Немецкие земли поехал на их Немецких кораблях,  с ними немцы
вместе,  к Архангельскому городу;  и как он Онтон приехал из-за моря к
Архангельскому городу;  и у него Онтона те же немцы его товары, соболи
и лисицы купили  у  него  большою  ценою.  И  московского  государства
торговые  люди,  которые  в  то  время были на ярманке,  немцам начали
говорить: какая то правда, что Государя нашего торговый человек заехал
с товары в ваше Государство, и вы у него сговорясь товару не купили, и
его мало с голоду не поморили, и торговали у него в своей земле соболи
и лисицы самою дешевою ценою,  и здеся купили большою ценою.  И немцы,
Государь,  говорили:  для того у Онтона Лаптева товару не купили, чтоб
иным  русским  торговым людем ездить в наши Государства не повадно;  а
только в наших Государствах русские люди учнуть торговать,  так же как
мы  у вас,  и мы все станем без промыслов,  так же оскудеем,  как и вы
торговые люди".
     Петр слушал   купцов,   читал  их  жалобы,  а  купцы,  отнюдь  не
преувеличивая, говорили:
     - Не  изволь,  царское величество,  нас в обиду давать иноземцам,
раскуси немецкий  умысел.  Они  хотят  нас  заставить  только  лаптями
торговать  на  нашей земле,  а мы и поболе можем...  и промыслишко,  и
корабли свои надобны.  Вон Баженины начали,  а на их глядя другие тоже
начнут.  Мы  твоя  опора,  царь-государь,  а  ты наша милость.  Мужики
выносливы,  безобидны.  Твой царский разум,  наши деньги в обороте  да
мужицкие руки при деле, и мы - горы свернем...
     Царь верил купцам.  Он загостился в Архангельске  и  свое  платье
сержанта  Преображенского полка нередко менял то на купеческий кафтан,
то на матросскую куртку.
     Сопровождаемый помощниками, он появлялся на иностранных кораблях,
пришедших с промышленными  товарами  -  сукном,  шелковыми  тканями  и
всякой галантереей.
     Петр заключал кондиции на доставку  русских  товаров  к  будущему
лету,  заказывал англичанам и голландцам то, что потребно Москве. Чаще
всего он посещал в Архангельске Большой гостиный  двор.  Это  каменное
здание  на  берегу  Двины  строилось  шестнадцать лет.  Архитектура не
слишком хитрая,  если за проект двум зодчим  было  уплачено  при  царе
Алексее Михайловиче двадцать четыре алтына, или семьдесят две копейки!
И поныне служит это здание,  не нуждаясь в ремонте  и  переустройстве.
Два  этажа.  Стены  толщиной  в два аршина.  В окружности оно когда-то
занимало более версты.  В свое время,  с шестью башнями,  с бойницами,
валом  и  оградой,  это  торговое  и  складское строение было надежной
крепостью.  Здесь производились купчие сделки между русскими купцами и
приезжими из-за моря.
     Кроме этого,  международного  гостиного  торга,  в   городе   был
обычный,  ярмарочный базар.  Сюда местные жители,  пинежане,  онежане,
мезенцы и приезжие из более дальних мест,  свозили  дешевые  товары  -
предметы   своего   изделия:   меховую  одежду  и  обувь,  деревянную,
берестяную и глиняную посуду.  Продавали скот,  рыбу.  Черносошные,  с
государевой  земли  люди  отдавали  себя  в  наем  на  всякие нелегкие
поморские промыслы - соль вываривать,  зверя бить,  рыбу  ловить,  лес
валить и пилить - одним словом,  на любое трудное дело, к чему испокон
веков привык русский человек.
     Между прочих  важных  дел,  Петр  бывал и на этом рынке.  Одно из
преданий повествует о том,  как Петр зашел на карбас  к  холмогорскому
гончару  и нечаянно с мостков грохнулся на горшки и перебил их немало.
Мужик ахнул, почесал затылок и загоревал:
     - Вот те и выручка!
     - А много ли было выручки? - спросил царь.
     - Да теперь не много, а было бы алтын на сорок.
     Петр, к удивлению мужика, подал ему золотой червонец и сказал:
     - Торгуй и разживайся, да меня лихом не поминай...
     В те времена против Гостиного двора Северная Двина была не  столь
широка,  как  в наши дни.  Кегостровский левый берег находился в треть
версты от правого,  городского берега.  На левом берегу  стояла  тогда
деревянная церковь Ильи Пророка. Петр заходил к обедне в эту церковь и
пел на клиросе.  Теперь тем  самым  местом,  где  находилась  церковь,
проходят  морские  корабли.  Так  за  четверть тысячелетия расширилась
река...
     В этот  свой  первый  приезд  в Архангельск Петр приказал воеводе
Апраксину начать строить верфь в Соломбале и заложить первый  торговый
корабль.  Второй  корабль - фрегат и сорок к нему пушек - Петр повелел
приобрести за границей.  За это дело взялся  амстердамский  бургомистр
Николай Витсен, известный путешественник-исследователь.
     Витсен в 1687 году,  за шесть лет до приезда Петра в Архангельск,
объехав Северную часть Сибири, составил ее описание и карту азиатского
Севера.  Свои труды он посвятил российским государям,  чем  и  снискал
доверие Петра.
     Поездка на север оказалась весьма полезной.
     Петр был доволен и предвидел в недалеком будущем большие торговые
и строительные дела в Архангельске.  Гражданская власть, возглавленная
воеводой  Апраксиным,  и  духовная  власть  во  главе  с архиепископом
Афанасием казались Петру в надежных  руках  деловых  и  преданных  ему
людей.
     В этом он не ошибся.
     Афанасию Петр  подарил  карбас,  в  котором прибыл из Вологды,  и
рессорную карету "Берлин".
     В старину на Руси новый год начинался не 1 января,  а 1 сентября,
годы исчислялись якобы от сотворения мира.
     Впоследствии Петр  заменил  календарь,  и  новый  год с тех пор в
России стали считать с 1 января.
     Быть может,  из  непочтения  к  "действу Нового лета",  то есть к
новогоднему празднику,  отмечавшемуся 1 сентября,  в Архангельске Петр
не  пошел  к  обедне,  где  справлял  службу сам архиепископ Афанасий.
Однако это архиепископа ничуть не смутило.  Отслужив обедню,  Афанасий
поехал  разыскивать  Петра,  дабы  поздравить его с Новым годом.  Знал
владыка, где надо было искать молодого государя, предпочитавшего в тот
день  веселие  церковной службе.  И как повествует один из летописцев:
"Архиепископ застал государя... в доме у вдовы иноземки Володимеровой.
Великий  государь  преосвященного архиепископа милостивым своим словом
любительно жаловал и из своих государских рук  жаловал  преосвященного
водкою. Сего 1 числа день был благополучный".
     За несколько дней до отъезда Петра и его  свиты  из  Архангельска
одно  за  другим  в  вечернюю  пору  устраивались  пиршества.  Петр не
возбранял ни себе,  ни своим спутникам пить сколько заблагорассудится.
Угощал каждый раз водкой и архиепископа. Тот, к удовольствию государя,
пил, но плясать отказывался, говоря:
     - Пусть карлы да скоморохи пляшут,  а сказано есть: скоморох попу
не товарищ...
     Несколько раз,  к удивлению горожан,  в Архангельске,  по царевой
выдумке, над Двиной и городом вспыхивали огненные потехи - иллюминации
и инсценировки взрыва кораблей.
     В последний  вечер,  переезжая  от  Кегострова  Двину  вместе   с
архиепископом, Петр заметил огромную белуху и с острогой в руках, стоя
на носу карбаса, охотился за ней, но удачи не было.
     Отпустив большую  часть своей свиты и попа с певчими сухим путем,
через Шенкурск и Вологду,  в Москву,  Петр с малым числом приближенных
отправился в Холмогоры.  Здесь,  нагрузив карбас съестными припасами и
гостинцами,  закупленными у иностранцев, он отправился в село Вавчугу,
в гости к братьям Бажениным - купцам и лесопромышленникам.
     С братьями  Бажениными,  Осипом  и  Федором,  Петр   неоднократно
встречался во время своего пребывания в Архангельске, беседовал с ними
о  корабельном  строении,  о  торговле  пиленым  лесом  с  заграницей.
Понравились ему братья деловитыми рассуждениями и благими намерениями.
     Раньше, еще до приезда в Архангельск,  Петр знал о  них,  заочно:
десять  лет  назад  -  в  1683  году  -  от  имени  его  и брата Ивана
Алексеевича была отправлена Бажениным большая грамота в защиту  их  от
монастырских   притязателей,  намеревавшихся  оттягать  принадлежавшие
Бажениным земли.
     Пытался также  один  иноземец  -  переводчик  Посольского приказа
Крафт - урвать себе баженинские земли и леса около Вавчуги. Крафт имел
от  царя  привилегию  на  устройство  пильных и мукомольных ветряных и
водяных мельниц и намеревался стать монополистом по этой части на всей
Руси.  Но  тяжбу против Бажениных не выиграл.  Петр предпочел иноземцу
своих русских купцов.
     Было бы    несправедливо   считать,   что   Баженины   -   первые
кораблестроители русского торгового флота на  Севере.  Кораблестроение
на Севере началось еще задолго до них.
     Напомним, что в первый приезд в Архангельск  Петру  был  двадцать
один год,  а назначенному им новому архангелогородскому воеводе Федору
Апраксину - двадцать два.  Многое из того, что они услышали в гостях у
Бажениных,  было для них диковинным открытием. В застольных и душевных
беседах  они  узнали  от  Бажениных,  что  род  этих  богатых   купцов
происходит  от новгородцев - засельников беломорского Севера.  И что в
былые времена  новгородцы  и  вологодцы,  ставшие  поморами,  артельно
строили  суда,  которые  уже тогда ходили до Груманта.  Длиной те суда
были в одиннадцать саженей,  груза могли брать двенадцать тысяч пудов,
назывались  они  лодьями  и ходили в поветерь и супротив ветра быстрей
иноземных.
     По типу  лодьи  строились  еще меньшие суда - кочи и раньшины.  А
корпуса у них яйцевидной формы,  способные избегать крушений во льдах.
Узнал  Петр  из  разговора  с  Федором  и  Осипом  Бажениными о многих
смекалках  выносливых  поморов,  что  они  карты   мореплавания   сами
составляют, по звездам с пути не сбиваются, а по луне точно определяют
время и размеры приливов и отливов.
     А что касается иноземцев,  приходящих на своих кораблях на Север,
то они "открывают" уже  давным-давно  открытые  и  освоенные  поморами
острова  и  проливы  и  называют по-своему то ли из невежества,  то ли
захватить хотят.  Так,  Вайгач  голландцы  нарекли  Новой  Голландией,
Югорский   Шар  наименовали  Насаусским  проливом.  Услышав  от  Осипа
Баженина о том,  что шведский дипломат по легкомысленной милости князя
Воротынского  скопировал  карту  Сибири  и  ее  северных окраин,  Петр
воспрянул.
     - Когда же сие было? - спросил он Баженина.
     - Давно,  еще при  вашем  покойном  батюшке,  в  году  шестьдесят
девятом.
     - Ну, я за то не ответчик. За содейство всяким "шпигам" у меня не
будет потачки!.. Голова долой!..
     Наутро после похмелки, с остатком свиты, Петр отправился по Двине
до селения Копачева, а дальше сухим путем через Шенкурск на Вологду.

                  Второй приезд Петра в Архангельск

     Быть может,  дословно  так  и  сказал  при  рождении Петра Симеон
Полоцкий:  "Не будет в летах его  подобных  ему.  Ублажат  его  народы
похвалами,  и  славу к славе стяжает он.  Будет он чудный победоносец,
смирит враждующих соседей,  падут  многие  от  меча  его,  увидят  его
дальние страны и страх от него будет на многих".  А может быть, задним
числом напечатано пророчество такое.  Не будем  придирчивы  и  строги,
судя о том, как, когда и почему менялись, приспосабливаясь, тексты.
     Вполне возможно,  что умный политик Полоцкий угадал в Петре  того
деятеля-преобразователя, в котором остро нуждалась земля Российская.
     Стечение благоприятных обстоятельств спасало и сохраняло Петра  в
самые  опасные  дни  начала его жизни.  Дважды укрывала Петра Троицкая
лавра от разнузданных бунтовщиков-стрельцов  и  от  алчной  до  власти
царевны  Софьи.  Пока  не  возмужали  и  не  окрепли  потешные  полки,
спасаться будущему императору приходилось только бегством.
     С юных  лет  Петр  познал,  чем  изобилует  Россия  и  в  чем она
нуждается.
     Быстро прошло  время  потешных  военных  игр.  И  не  успели  еще
преображенцы и семеновцы стать в ряды войск,  как  Петр  уже  замыслил
создание  регулярных  полков  и терзался думами о строительстве своего
морского  флота.  Первая  поездка  на  Север  вдохновила  его.  Увидев
иноземные  корабли  в  Архангельске,  как  было не пожелать иметь свой
флот, как было не пожелать расширения торговли с иноземцами.
     Огромная страна  с  населением  в четырнадцать миллионов человек,
имела выход в мир только в Архангельске.  Да и это пока  не  выход,  а
только  вход  к  нам  со стороны иноземцев,  поскольку своего флота не
создано.  Петр нетерпеливо ждал весны, чтобы снова поехать на Север. В
январе  умерла  его  мать  Наталия  Кирилловна.  Известив о своем горе
архангельского воеводу Апраксина,  в том же письме Петр сообщал ему  о
направлении  в Архангельск корабельных мастеров и заказывал изготовить
шапки и обувь для солдат.  Санным путем по зимнику  Петр  отправил  из
Москвы  в  Архангельск  тысячу  самопалов  и  две тысячи пудов пороха.
Двадцать четыре корабельных пушки привезли в  Вологду  и  оставили  до
весеннего приезда царя, располагая отправить их водным путем.
     В эту  зиму,  извещенный  заблаговременно,  вологодский  воевода,
князь  Петр  Львов,  следил  за  поспешной  постройкой  двадцати  двух
карбасов для поездки государя в Архангельск.  Первого  мая  с  большой
свитой  Петр  выбыл  из  Москвы.  Приготовленные  на  пути перекладные
подводы на четвертые сутки доставили царскую экспедицию в Вологду.
     Пахнущие свежерубленной  сосной и смолой карбасы стояли наготове.
Петр осмотрел суда,  проверил оснастку,  сам закреплял паруса и хвалил
работу.  Пробыв в Вологде четыре дня, провожаемый вологжанами пушечной
пальбой, застилавшей пороховым дымом реку, Петр отправился в путь.
     Первый карбас   возглавил   князь   Троекуров,   на  одиннадцатом
находился за главного шкипера сам Петр.  После карбаса  Ромодановского
тянулись суда, груженные пушками и всем необходимым провиантом.
     Весь путь от Вологды до Архангельска по течению  Сухоны  и  Двины
занял   десять   дней.   Как   того  требовал  заведенный  порядок,  в
Архангельске состоялась торжественная встреча.
     Пушечная и ружейная пальба, колокольный звон, раскатистое "ура" и
приветственные выкрики  неслись  с  берега  Двины  навстречу  царскому
каравану.
     Воевода Апраксин доложил Петру о том, что в Соломбале подготовлен
к  спуску  корабль  "Святой  Павел",  а ожидаемый из Голландии корабль
"Святое пророчество" еще где-то в пути.
     Петр поблагодарил   воеводу,   а   князя   Федора  Ромодановского
провозгласил адмиралом будущего флота.
     Местом пребывания   царя   в  городе  были  скромные  бревенчатые
светлицы на Мосеевом острове. Однако малое время в них Петр находился.
Встреча с архиепископом Афанасием,  благодарственный молебен не отняли
больше часа.  Сразу же государь устремился в Соломбалу  посмотреть  до
спуска   корабль   на  стапелях.  Доброе  корабельное  начало  вызвало
довольную улыбку государя.
     - Зело  отлично  сработано!  - похвалил он главных мастеров Яна и
Никласа,  - иного от вас и не ожидал.  Хочу, чтоб и наши плотники тому
же обучились. Доделывайте, быть послезавтра "Апостолу Павлу" на воде.
     Вечером, с приближенными,  Петр был  в  доме  голландского  купца
Иоагана Лепса.  И,  будучи сам в звании купца,  русский царь торговал,
назначая цену на ворвань,  смолу,  на хлеб и корабельный  лес.  Взамен
"первостатейному  купчине" Петру требовались самые необходимые товары:
солдатское,  грубой шерсти сукно,  свинец,  горючая сера,  вино, медь,
оловянная посуда,  табак и ружья.  В этих и прочих товарах в тот год в
Архангельске недостатка не было.  За лето пришло на Двину  с  полсотни
судов.
     В добром,  полухмельном   настроении   Петр   был   общителен   с
иноземцами,  не  стесняясь  напрашивался  осматривать  их  корабли,  а
облюбовав одного из голландских шкиперов,  некоего Клааса Месшу,  стал
его просить:
     - Обучи  меня  всему  вашему  распорядку   морскому   от   самого
последнего матроса до шкипера.
     - Шутить изволите, ваше царские величество!
     - Нет,  так  надобно.  Вот  спустим "Апостола Павла",  и,  пока у
причала будут его доделывать да оснащать, прошу- поучи меня...
     - Воля ваша, государь, только того не знаю, - умея распоряжаться,
сумеете ли вы на моем корабле мне подчиняться?
     - А иначе не мыслю, - ответил Петр.
     20 мая 1694 года в Соломбале было торжество. При великом стечении
архангелогородцев Петр взял топор и собственноручно подрубил опоры. По
скату,  густо смазанному салом,  "Святой  Павел",  при  криках  "ура",
медленно сполз со стапелей в Двину.
     Петр, откинув  топор,  вытер  с  лица  пот  и  тряхнул  за  плечо
стоявшего рядом с ним Апраксина:
     - Добро, Федор Матвеевич! Что давно желалось, ныне содеялось!..
     - Не  велик  был  тот  соломбальский первенец:  - длина 86 футов,
ширина - 22, глубина 9 футов.
     В тот  же  час  на  корабле  Петр  устроил  угощение  всей  своей
компании, пригласив кое-кого и из иностранцев.
     Петр чокался с Осипом Бажениным и наказывал:
     - Гляди, Баженин, не дремли. Белое море ждет, что пойдут в Европу
баженинские суда. Не подведи, друже, сам Нептун океанский желает того.
Ну,  пей да дело разумей.  И не смотри на меня  лихо.  Царь,  он  тоже
человек.
     - Истинно так, ваше царское величество...
     - Не возвеличивай. Я здесь шкипер, и не более того. "Святой Петр"
не ахти что,  на таком судне  только  в  Соловки  молиться  ездить,  а
"Павел" - этот посильней будет, Эх, кабы все двенадцать апостолов были
здесь,  у пристани. А пока нет своего флота, придется некие конфузии в
торговых делах терпеть.  Смекай,  Баженин,  что тебе говорю!..  - Петр
выпил  бокал  рейнского,  закусил  засахаренным   лимоном,   уставился
взглядом в Ромодановского:
     - Ты что, адмирал? Невесело, что ль? Держи голову выше! Угощайся.
Федор Юрьевич,  будет у нас флот - не хуже заморских. Ничего того ради
не пожалею, будет...
     С недостроенного  "Святого  Павла"  Петр  отправился  в  палаты к
воеводе  Апраксину,  и  там  продолжалось  питие  и  веселие.   Будучи
богатырского   телосложения,   государь  на  пиршествах  не  терял  ни
рассудка, ни памяти. Иных же, особенно пожилых, бывало выносили из-под
столов замертво.
     На другой  день,  освежась  после  похмелья,  Петр   распорядился
готовить  яхту  к  поездке  на  Соловецкие острова,  а "Святого Павла"
скорей достраивать и оснащать,  пока он, государь, будет занят другими
делами и поездкой в Соловки.
     Надо полагать,  что не больше трех - пяти  дней  он  потратил  на
изучение  корабельного  распорядка  на  корабле у голландского шкипера
Клааса Месши.  Переодетый в матросское платье, долговязый и плечистый,
Петр  никак  не походил на юнгу.  Сначала орудовал на верхней и нижней
палубе шваброй, раздувал и подносил огонь и табачную конфорку шкиперу.
Потом перевелся на следующую ступень,  стал каютным сторожем, оберегал
продовольственные запасы и по мерке наливал и выдавал матросам  водку.
Выполнять  обязанности  младшего матроса было трудней.  Шкипер боялся,
как бы чего не случилось с Петром в этой должности.  Но  русский  царь
резво  брался  и  за  это дело:  крепил снасти,  распускал паруса,  по
веревочным вестницам поднимался на мачту и,  к удовольствию Клааса, ни
разу   не  оборвался.  Учение  кончилось  тем,  что  Петру  понравился
голландский шкипер и он уговорил его за добрую плату  перейти  служить
на  русском  корабле.  Клаас  Месша  согласился.  (Не  прошло двух лет
службы,  как он умер.  Петр в знак  соболезнования  послал  его  вдове
пятьсот гульденов.)
     В минувшем девяносто третьем году Петр,  будучи  в  Архангельске,
учредил регулярную почтовую связь с Москвой.
     В этот второй приезд он глубже  проник  в  коммерческие  хитрости
торговли  с иноземцами и,  для порядка и ограждения интересов русского
купечества,  создал  здесь  Коммерц-коллегию.  В   качестве   торговых
представителей направил в Амстердам, Гамбург, Копенгаген и Любек своих
агентов, в должности обер-комиссаров.
     Для борьбы против тайного привоза иноземцами незаявленных товаров
Петр повелел Апраксину установить пограничные заставы  на  Мурмане,  в
Коле,  в  Мезени и Пустозерске.  Иноземных купцов и шкиперов,  которые
попытаются избегать Архангельской таможни,  задерживать,  а товары  их
отбирать  в казну.  Находились среди иностранцев тузы,  которые желали
прочно закабалить русский Север.
     Такие разговоры вели они с молодым русским царем:
     - Страна ваша большая, казна небогатая, сдайте нам в полное право
рыбную  ловлю  на  Севере  на пятнадцать лет,  вашему величеству будет
доход, а нам прибыль...
     С таким  предложением  обращался  к  Петру,  в  частности,  некто
Соломон Вернизобер,  добиваясь монополии на рыбную ловлю, зверобойство
и  китоловство  в  пределах мурманского побережья.  Но Петр решительно
отказал:
     - Покупать и увозить разрешаю, добро пожаловать, но промышлять, в
ущерб поморам, не могу никому дозволить, кроме как своему купечеству и
товариществам.
     На тринадцатый день своего вторичного пребывания в  Архангельске,
царь   собрался   в   Соловецкий   монастырь   Яхта   "Святой   Петр",
приготовленная  для  этой  поездки,  была  по  тем  временам  довольно
внушительна: десять саженей в длину, две в ширину, осадка - сажень. На
яхте  двенадцать  пушек.  Время   замело   следы   ее   происхождения:
неизвестно,  построена  ли яхта еще до первого приезда Петра Бажениным
или же она была подарена русскому царю  голландскими  или  английскими
купцами ради благодетельного к ним расположения.
     Итак, Петр отправился в  Соловки.  С  ним  находился  архиепископ
Афанасий,  единственно  из  всего  высшего духовенства бритый,  по той
причине,  что раскольник Никита Пустосвят во время "дискуссии" отодрал
у  него  полбороды вместе с кожей и поплатился за пылкий нрав головой.
Сопровождали Петра и некоторые из его московских  спутников  -  боярин
Тихон Стрешнев,  боярин Нарышкин, думный дьяк Никита Зотов и несколько
солдат.
     В благоприятную  погоду яхта сделала разворот на Двине и медленно
прошла  перед  городом,  красуясь  поднятыми  парусами  и  трехцветным
государственным флагом, который недавно ввел Петр.
     Государь, в зеленом кафтане,  с кортиком,  стоял  на  носу  яхты,
покуривал   короткую   трубку  и,  в  предчувствии  доброго  плавания,
любовался растянувшимся вдоль правого берега городом.  И было  на  что
поглядеть.   В   каких  только  русских  городах  не  бывал  Петр,  но
Архангельск казался ему - да таким и был  -  особенным,  непохожим  на
другие города.
     Отправляясь в Соловки,  Петр нарочно приказал  повернуть  яхту  и
пройти перед всем городом,  на виду,  начиная от древних каменных стен
монастыря Михаила Архангела.  И город,  как на параде,  длинным  рядом
домов  и  разных  строений предстал перед его глазами.  По соседству с
монастырем, словно салютуя, махали крыльями шесть ветряных мельниц. За
ними  стояли  двухэтажные  бревенчатые  дома с крутоскатными крышами -
купца Болотникова и начальника тюрьмы.  Затем  гауптвахта  и  казармы.
Дальше,  возле берега,  шумела широкая торговая площадь,  а около нее,
впритык к деревянным обрубам,  теснились  мелкие  и  крупные  суда  со
спущенными  парусами.  По  соседству с рынком - большой канатный двор,
армейский дом, тюрьма и широкий толстостенный каменный Гостиный двор с
крепостными стенами.  Башни с бойницами;  на средней башне, распластав
крылья,  опершись  на  хвост,  блестя  позолотой,  держался  двуглавый
державный когтистый орел...
     Петр перестал курить.  Ему подали  немецкую  складную  зрительную
трубу.   Приставив   ее   к   правому  глазу,  он  продолжал  дивиться
полюбившимся городом.  Все ему здесь уже знакомо, все исхожено вдоль и
поперек.  Но  с  палубы,  с  Двины,  при  ярком солнечном свете многое
выглядело гораздо краше.
     Дома русских  купцов,  построенные  из толстых бревен,  с узкими,
низкими оконцами,  отличались от домов в "немецкой слободе" прочностью
и неуклюжей отделкой.  По соседству с ними,  за ратушей,  куда веселей
выглядели одноэтажные,  обшитые крашеным  тесом  дома  Бокка  и  Юнка,
Брокена и Беккера, Бюрста, Гуньона, Бейля и десятков других иноземцев,
прочно обосновавшихся на двинском берегу.  Но вот начались могутные, с
высокими заборами,  балюстрадами и выходами вокруг стен, более крупные
и  веселые  дома  знатных   архангелогородцев   Бажениных,   Барминых,
Крыловых,  Лариных  и  Голубиных,  за домами склады и пильные ветряные
мельницы.
     "Эти не  сдадутся,  не уступят в своих делах иноземцам",  - думал
Петр.
     Поравнявшись с  кладбищенской  церковью,  он  отставил зрительную
трубу.
     Яхта миновала  Мосеев  остров  с  царскими  светлицами,  Началась
Соломбала.  Батарея,  скрытая  за  бревенчатым   тыном,   оглушительно
рявкнула  в  честь царского путешествия.  На иноземных кораблях взмыли
красочные вымпела.
     - Виват рус цар Петер!..
     - Счастливого плавания!..
     При выходе в море, из-за тихой погоды, ночью яхта стала на якорь.
Утром погода изменилась.  Яхту повел сам Петр, встав у руля. Перед ним
лежала  старинная  голландская карта.  Не доверяясь ей,  Петр поставил
около себя вожатых,  знавших беломорские пути, и велел им наблюдать за
его действиями.
     На сто двадцатой  от  Архангельска  версте,  около  Унской  губы,
поднялась  непогодь.  Бушующие  волны  накатывались  и  хлестали через
палубу.  В страхе солдаты и матросы шептали молитвы,  готовясь к явной
смерти.  Потом запели,  кто как мог,  на все голоса:  "Спаси, господи,
плавающих и путешествующих..."
     Царь Петр струхнул,  и напрасно историки былых времен утверждали,
что в эту ужасную бурю одно лишь лицо Петра,  смотревшего на  яростное
море, казалось спокойным. До спокойствия ли было тогда.
     Петр, легко   поддавшись    уговорам    сумского    монастырского
крестьянина Антипы Тимофеева, уступил тому свое место у руля.
     Лоцман Антипа Тимофеев,  видавший виды на море,  конечно,  был не
трусливого десятка, но и тот, берясь за руль, сказал:
     - Дай бог проскочить между скал,  что зовутся  "Унскими  рогами".
Только за ними, может, и спасемся от урагана. Здесь такие места, что и
при доброй погоде корабли о камни разбивались.
     И повел Антипа яхту, круто наворачивая под ударами страшных волн.
Петр с охраной стоял около него, вцепившись руками в натянутые снасти.
     - Ступай, государь, вниз! Как бы тебя не смыло.
     Петр пропустил мимо ушей слова Антипы.  Не жить - не быть, но как
ему  не  увидеть  смертельно  опасные  чертовы  "Унские  рога".  А это
всего-навсего были открытые и скрытые скалы.  Петр,  не спуская глаз с
мужика-лоцмана, следил за ловкими движениями его сильных рук.
     Где-то на минуту,  а может быть и того меньше,  ему померещилось,
что  Антипа неверно направляет судно почти в притирку со скалой.  Царь
испуганно высказал свое опасение лоцману.  Тот,  вместо  ответа,  вмиг
справясь  с  волной,  повернул яхту,  и скала оказалась с подветренной
стороны.
     - Самое опасное место чуть подальше,  вон там,  где кипят-пенятся
на каменных грядах буруны.  Вот тут упаси нас бог! - проговорил громко
лоцман.
     Стиснув зубы и  зорко  глядя  в  сумрак  бурного,  под  нависшими
облаками  моря,  он  продолжал  борьбу  со стихией.  У Петра появилась
надежда  на  спасение.  Он  снова  что-то  попытался  указать  Антипе,
чуть-чуть  изменить  курс  яхты.  Но Антипа не отвел глаз от бушующего
моря, не удостоил царя даже взглядом. Он здесь главный, да еще - божья
воля.  Яхта с людьми и с царем - в его мужицких руках. Антипа отпустил
словцо солоней морской воды и твердым голосом,  требовательно,  сквозь
шум морской как отрубил:
     - Государь, ты отдал мне руль, так не мешай, ступай отседа прочь.
Здесь мое место, а не твое. Я знаю, что делаю!..
     Мужицкая дерзость не раздосадовала царя. Как лоцману не доверить,
когда он так смело царю говорит?
     Пройдя "Унские  рога",  яхта  оказалась  в  полной  безопасности.
Лоцман Антипа перекрестился и уступил руль Петру.
     - А  теперь,  государь-батюшка,  не  страшно.  Правь   прямо   на
Пертоминский монастырь. Святые Вассиан да Иона к себе в гости зовут.
     Яхта стала на якорь вблизи монастыря.  Для  монахов  неожиданное,
удивительное  событие:  сам  царь пожаловал с архиепископом.  Трезвон,
молебствие.
     Петр подозвал к себе лоцмана Антипу.
     - Крепко ты меня отпотчевал в бурю...
     - Прости меня, дурака, царь-батюшка. Может не те слова сорвались,
прости... - И лоцман бухнулся Петру в ноги.
     - Встань.  Ты был вправе мне так ответить. Неправ я, совался не в
свое дело.  Вот тебе мое шкиперское платье. Высуши и носи на здоровье.
Крепко  шито,  не  распорется.  И  вот  тебе еще моя шапка да тридцать
целковых в награду,  и быть тебе  в  полной  свободе  от  монастырских
работ.  Теперь ты сам себе хозяин... - И поцеловал его Петр трижды при
этом.
     Народная молва  донесла  до  наших дней легенду:  будто бы лоцман
Антипа Тимофеев -  предъявитель  царской  шапки  -  имел  право  дарма
угощаться  в  любом  кабаке,  И  доугощался до скорого смертного часа.
(Подобная легенда бытовала в народе и о верхолазе  Телушкине,  который
ухитрился  без  лесов  забраться  на  шпиль  Петропавловского собора в
Петербурге и отремонтировать фигуру ангела.)
     Четверо суток  бушевала буря.  Ночевал Петр на яхте,  а в дневное
время осматривал монастырское хозяйство.
     В первых  числах июня монахи старательно копали гряды в огородах,
сажали капустную рассаду,  лук,  редьку и даже огурцы.  Ячмень уже был
посеян и дал всходы.
     - Лето здесь короткое.  Не пропадают ли труды ваши?  -  спрашивал
Петр монахов и мужиков, работавших здесь по обету.
     - Да как сказать,  - отвечал за всех игумен,  - бывает,  и суетно
трудимся.  Бывает, и с проком. Лето - оно короткое, но солнце-то у нас
многочасно гуляет по небеси. И у нас, и в Соловках вся овощ поспевает.
Ячмень хилый, сам-четыре, больше бог не дает.
     - Когда же вы молитесь, если столько тут у вас дела?
     - А мы больше трудимся, нежели молимся.
     - Вот это верно,  - соглашался Петр,  - молитвы изнуряют, а труды
укрепляют.
     Один из мужиков осмелился и заговорил:
     - Нельзя,  царь-батюшка,  работную  пору  горячую  мимо рук своих
упускать. Как поработаешь, так и полопаешь. Когда земля трудов просит,
мы,  мужики  и  монахи  тутошние,  молимся на скору руку:  одному богу
мигнем,  другому кивнем,  а третий и сам  догадается.  Для  прилику  в
колокол брякнем да и бежим на полосы, кто с лопатой, кто с тяпкой, кто
с чем, а кто и навоз на носилках тащит...
     - Похвально!  Вижу,  хозяйство  ваше  оттого в порядке и голод не
грозит.
     - Что ты,  царь-батюшка,  какой там голод? Да тут у нас трески да
палтусины и семушки - солить не успеваем. Святые ангелы да преподобные
наши Вассиан с Ионой за нас там, на том свете, добро молятся...
     Петр спросил игумена и о том, бывают ли в монастыре какие чудеса.
     - Нечем  похвастать,  ваше царское величество,  - ответил тот.  -
Мощи святых угодников под спудом запечатаны,  а служба ни Вассиану, ни
Ионе не составлена.  Молимся им так,  попутно и бессловесно,  в мыслях
поминая их богоугодные труды.  Они  в  здешних  местах  первые  начали
монастырское строение,  а в таких местах,  как наши,  всякий монастырь
душам спасение и царству укрепление.
     - Что  ж  ты,  архиепископ,  втуне и в загоне содержишь угодников
Вассиана  и  Иону?  -  обратился  Петр  к   Афанасию.   -   Они   нам,
путешествующим, приют оказали. Надо святых не обидеть. Полюбопытствуем
о мощах преподобных.
     После вечерни,  оставшись  в  монастырском  храме  втроем,  Петр,
Афанасий и игумен, тайно от монахов и мирских глаз, вскрыли гробницу.
     Вероятно, никто  из  троих  чуда  и  не  ожидал,  но то,  что они
увидели, не могло их не разочаровать. В гробнице вместо двух нетленных
трупов  находился  рассыпавшийся  прах  и  пожелтевшие кости одного из
угодников - Вассиана или Ионы - неизвестно.
     Петр пожал плечами и, отвернувшись, махнул рукой:
     - Запечатайте эту труху и не показуйте. А коль скоро они числятся
святыми,  почитайте  обоих,  тем  паче  что здешняя обитель в полезных
трудах пребывает.
     За время  вынужденной  гостьбы  в  глуши Поморья Петр каждый день
ходил на молебствие. Сделал сосновый крест, учинил на нем голландскими
буквами надпись: "Сей крест сделал шхипер Петр в лето Христово 1694".
     Наконец морской  бог  Нептун  успокоил  студеное  Белое  море,  и
царская   яхта,  распустив  паруса,  в  легкую  поветерь  понеслась  к
Соловецким островам.
     Тридцать пять  соловецких  колоколов  гулом и трезвоном встретили
прибытие Петра.  После молебствия Петр с приближенными, сопровождаемые
архимандритом  Фирсом,  осматривали  прежде  всего  крепостные  стены,
воздвигнутые  из  тяжелых,  стопудовых  и  тысячепудовых   неотесанных
камней.  Восемь  башен  с  амбразурами  и  старыми  пушками  придавали
монастырю  грозный,  неприступный  вид.   Они   были   построены   под
руководством доморощенного зодчего монаха Трифона,  родом из Неноксы с
Беломорья.  И хотя эти стены строились всего  только  за  сто  лет  до
прибытия  Петра  Первого,  но,  судя  по  циклопической кладке камней,
казалось,  что начало Соловецкой крепости совпадает  с  первыми  днями
мироздания.
     За суровыми  стенами,  за  семью  тяжелыми,   двойными,   наглухо
запираемыми воротами - особая монастырская жизнь. Там восемь церквей и
одна надвратная,  с богатейшими  окладами  икон,  древними  книгами  и
всякой   драгоценной   утварью,  бережно  хранимой,  как  сокровище  и
наглядное свидетельство  мастерства  и  искусства  безымянных  русских
умельцев.
     В оружейной палате,  где хранилось старое и  новое  оружие,  Петр
подержал в руках саблю князя Пожарского и сказал:
     - Славный герой был князь,  с оным оружием он изгонял  поляков  и
литовцев  за  пределы  нашей  земли.  Времена меняются.  Мы намерены с
Польшей быть в дружбе.  На всякий случай, от шведов и прочих заморских
недругов, сей монастырь может постоять крепко...
     - Пушечек мало и в порохе недостача,  царь-государь,  смилуйтесь,
не худо бы нам прибавить,  всегда пригодится,  - взмолился архимандрит
Фирс,  умильно  глядя  на  Петра.  -  Было  многонько,  да  во   время
семилетнего  сидения  против  усмирителя,  воеводы  Мещеринова,  втуне
порох,  и бомбы, и силы людские поистратили. Зело сердито стояли тогда
монахи соловецкие против никоновских новшеств.
     - А ныне одумались? Не подведете?
     - Подвоха не будет,  ваше царское величество, раскольного духа не
осталось, - сказал архимандрит.
     - Добро,  - ответил на это Петр,  - ведаю,  что ни в свечах, ни в
ладане у вас нужды нет.  Таких даров от  меня  Зосиме  и  Савватею  не
будет,  а  двести  пудов пороху из Архангельска велю послать.  На бога
надейтесь,  а в беде без пороха не обойдетесь. Пушек покуда не обещаю.
Нужды в том нет,  старые, если надобно, послужат. Прошу напомнить мне,
какие и когда славные события украшали обитель здешнюю, - спросил Петр
архимандрита,  -  и  ведете ли запись,  когда что приключается?..  Сие
весьма полезно для гиштории. Потомство спасибо скажет.
     - Ведется, ваше царское величество, - живо отозвался архимандрит,
- со времен Василия Темного пишется соловецкий летописец.
     - Покажи!
     - Вот он здесь,  в ковчежце,  под замком.  Ключарь!  Где ты? Подь
сюда, отопри.
     Из свиты, окружавшей царя, вышел иссушенный заботами и тревогами,
бледнолицый,  чернобородый монах со связкой ключей на серебряной цепи.
Он достал из сундучка толстую книгу в коже,  с  медными  застежками  и
подал государю. Тот долго и внимательно перелистывал, читая окружающим
отдельные записи вслух:
     - "1584  года  великий  государь  Иоанн  Васильевич  пожаловал  в
Соловецкий монастырь для поминовения опальных  (убиенных)  новгородцев
753 человека 1100 рублей..."
     Прочел Петр и от себя добавил:
     - Людей побил и грех рублями искупил. Не будем осуждать Грозного,
предшественника нашего,  бог ему судья,  - и продолжал,  перелистывая,
читать древние записи:
     "1597 года... царь-государь Борис Федорович [Годунов] пожаловал в
монастырь для вылития колокола 500 пудов меди,  да олова 100 пудов,  с
прибавлением своей меди 100 пудов вылит колокол старцем Сергием в 1600
году и назван сей колокол "Борисовичем"...
     ...Послано в 1609  году  воеводе  Михаилу  Скопину-Шуйскому  2000
рублей,  а  на  следующий год царю Василию Иоанновичу 3150 рублей,  да
серебряная ложка...
     ...В годы   1613,  1614,  1615  нападали  на  Соловецкое  поморье
черкасы,  литовцы и русские изменники.  Все жилища,  рыбные и  соляные
промыслы ими были ограблены и преданы пламени,  а жители умерщвлены...
Однако  ж  храбростью  монастырских  стрельцов  и  крестьян  отбиты  и
прогнаты..."
     - Что ж,  похвально,  пишите и впредь.  Пойдем, Фирс, покажи, как
хозяйствуешь.
     Крупно шагая,  так что сопровождавшие едва поспевали за ним, Петр
шел впереди всех,  на ходу расспрашивая Фирса, сколько работных людей,
сколько скота,  огородов.  Слабоват стал памятью Фирс, особливо насчет
цифири.  Подозвал к себе лохматого, длинноволосого келаря, тот выручил
архимандрита из затруднительного  положения  и  на  все  вопросы  стал
отвечать Петру без запинки:
     - Под огородами сорок десятин.  Народишку способного душ  пятьсот
своих,  да  пришлых  иногда  столько  бывает  "годовиков".  Коровушек,
царь-батюшка,  сто восемнадцать,  лошадок полтораста,  да жеребят  три
десятка, да овечек штук двести... Это здесь, на островах. А по берегам
Беломорья,  в волостях Кемьской да  Сумской,  что  подарены  монастырю
Марфой  Посадницей  два  ста  лет  назад,  там  животины всякой и того
больше.
     - Богато   живем,  ваше  царское  величество,  не  печалуемся,  -
хвастался архимандрит,  - приумножаем от трудов своих и  от  подаяний.
Вот наше Святое озеро,  а от него канавы прокопаны по островам,  и яко
вервием связаны канавами полста озер,  и еще в десять прокопаем. Тут и
вода пресная, и рыбы изобилие.
     - А там какие службы и строения? - указал Петр в сторону вольных,
не  застенных  построек,  видневшихся на взгорьях между могучих сосен,
оставленных от порубки.
     - Что подальше отсель,  то салотопня, кожевня и смолокурня, кузня
и слесарня,  а поближе к  монастырю  сапожная,  портняжная,  столярная
мастерские,  -  пояснял архимандрит.  - Со всеми нуждами своими руками
управляемся. Есть у нас и резчики по дереву богом одаренные, есть свои
изографы,  каменщики  и  плотники.  Ладьи  малые ловецкие строим,  а к
большому корабельному делу неспособны...  Да нам оно и ни к  чему:  до
Кеми да Нюхчи на своих ладейках,  когда надо,  доберемся.  При нужде в
Сумском посаде да в  кемьских  деревнях  можем  ратников  монастырских
собрать  с тысячу.  Бывало,  шведских воевод Магнуса и Иверстона били.
Больше враги к нам на острова покуда не лезут, а в волостях нет-нет да
и пошаливают. Однако не без отпора...
     Петр остался доволен поездкой и теми  порядками,  что  увидел  на
Соловецких островах.
     В память своего приезда он заказал резчику-умельцу  монастырскому
постриженнику  Антонию  сделать  великолепный  пятиярусный иконостас и
позолотить.  Видимо,  Антоний работал  с  помощниками.  С  работой  он
справился блестяще и скоро. К осени огромный иконостас в главном храме
монастыря был уже готов*.  (* В наши дни от этого  подаренного  Петром
иконостаса сохранилась памятная надпись на стене. (Прим. автора.))
     Обратный путь  Петра  от  Соловков  до  Архангельска   завершился
благополучно.
     Возвращение царя было отмечено тремя подряд вечерними  попойками.
Первый  бал  в  честь  благополучно  прибывшего Петра устроил на своем
корабле английский капитан  Джон  Греймс.  По  свидетельству  Гордона,
позже  генерала  русской  службы,  любившего в своих записках отмечать
все,  что входило в круг  его  личных  наблюдений,  -  во  время  того
пирования  "не  щадили ни вина,  ни пороха".  На другой день справляли
именины Стрешнева, затем был пир у воеводы Апраксина.
     Высокое начальство   во   главе   с   царем  потешается,  пирует,
веселится,  торжествует, а дела в архангельском корабельном пристанище
идут своим чередом.
     Накануне Петровых именин,  28  июня,  окончательно  был  готов  к
выходу  в  плавание  первый построенный на Соломбальской верфи корабль
"Святой Павел".
     Под управлением  Петра  корабль  выходил в море,  затем,  успешно
пройдя все испытания, был передан под команду Бутурлина.
     Через неделю  прибыл в Архангельск давно ожидаемый,  заказанный в
Голландии, фрегат "Святое пророчество".
     Капитан Ян  Флам вместе с кораблем доставил планы постройки новых
малых  кораблей,  что  было  очень  важно  и  нужно  Петру,  начавшему
обзаводиться флотом.
     На радостях,  в веселую минуту,  он сообщал в Москву дьяку Андрею
Виниусу:
     "...Ян Флам в целости приехал,  на котором корабле 44 пушки и  40
матросов.  Пожалуй,  поклонись  всем нашим.  Пространнее писать буду в
настоящей почте,  а ныне обвеселясе не удобно пространно писать,  паче
же и нельзя: понеже при таких случаях всегда Бахус почитается, который
своими листьями заслоняет очи хотящим пространно писати".
     В этот  второй  приезд  из  Москвы  на  Север  Петр  задержался в
Архангельске на все лето.
     Белое море,  три  своих мореходных корабля,  надежная,  деловая и
веселая компания приближенных и бойкая торговля с иноземцами - все это
влекло Петра сильнее, нежели первопрестольная столица.
     Доступный людям и крепкий здоровьем царь,  запросто и повседневно
бывая  на  виду  у  архангелогородцев  и  приезжих людей,  пользовался
большой популярностью и почетом. Петр становился живой легендой. О нем
распространялись  добрые  слухи-бывальщины,  побаски.  И  разве только
исподтишка раскольники с оглядкой нашептывали:
     - Какой он царь! Подкидыш. Немцы его нам в цари подкинули...
     - Говорят, он родился с зубами. Слыхано ли? Сущий антихрист...
     Иноземцы преклонялись  перед  Петром.  Охотно поступали к нему на
службу.  Некоторые  из  почтительности  к  русскому   царю   принимали
крещение,  меняли свои имена,  становились православными.  Так, лекарь
государя Адольф перешел из лютеранства в православие,  был крещен в те
дни в Архангельске и стал из Адольфа Антоном.
     Крестили его при народе в Двине,  а крестным восприемником был  у
него князь Борис Голицын. По этому поводу состоялась веселая пирушка в
честь  принявшего  веру  православную.  На  пиру  был   Петр   и   его
приближенные.   Инаковерующие   иноземцы   отнеслись  к  этому  весьма
неодобрительно.
     В те дни наблюдательный дьяк в "Летописи Двинской" записал: "...о
крещении новопросвещенного Антония у иноземцев был  великий  зазор  от
зависти  проклятия  их  ереси,  потому  что он,  Антоний,  у иноземцев
человек был честной и знатной..."
     Один за другим уходили из Архангельска иностранные корабли.  Петр
в роли купца сделал заказы на доставку нужных товаров к будущему году,
заключил кондиции.
     В начале августа,  нагруженные  русскими  товарами,  одновременно
отчалили  от  Соломбалы  четыре  английских и четыре немецких корабля.
Ради потешного похода целой эскадрой,  Петр пустился  их  сопровождать
всеми  тремя  своими кораблями.  Перед ним в строю шел "Святой Павел",
последней - яхта "Святой  Петр",  а  посредине,  между  английскими  и
немецкими кораблями, находился на "Святом пророчестве" сам Петр.
     Флотилию возглавлял наипервейший в звании русского адмирала князь
и царский спальник Федор Юрьевич Ромодановский.
     К досаде царя,  то безветрие,  то противный ветер мешали кораблям
выйти  на  просторы  моря.  Одиннадцать  кораблей несколько суток были
вынуждены стоять около острова Мудьюг.  Чужеземные матросы разгуливали
по острову,  собирали грибы и морошку.  Петр от вынужденного досуга не
сходил с корабля,  сидел в каюте с Гордоном и составлял план войсковых
Кожуховских  маневров,  провести  которые  предполагалось  сразу же по
возвращении из Архангельска.
     На склеенном  листе  гусиным  пером,  темно-коричневыми чернилами
Петр вычерчивал без линейки, где и в каком порядке должны перед "боем"
находиться преображенцы и Стремянный стрелковый полк.
     - Пора от шуток  и  потех  переходить  к  делам  существенным,  -
рассуждал Петр, - от турок и крымских татар мы только обороняемся, так
будем учиться воевать на воде и на суше, дабы их проучить...
     Местом маневров  Петр обозначил на схеме ближнее Подмосковье,  за
Симоновым монастырем в окрестностях деревни Кожухово,  и с нетерпением
стал  ждать  того  момента,  когда  он  возвратится  в Москву и начнет
учиться, как надо брать военной силой городки и крепости...
     Прошло несколько томительных дней стоянки судов на взморье.
     Наконец начался попутный ветер, и корабли, английские и немецкие,
в сопровождении Петровых кораблей,  взяли курс к горлу Белого моря. Но
тут вскоре  пал  густой  туман,  затормозивший  движение  судов.  Петр
сигналами  приказал  русским кораблям сосредоточиться,  не терять друг
друга из виду и во избежание крушения возвращаться в Архангельск.
     Туман усилился. На русских кораблях матросы и солдаты стреляли из
пушек,  били в барабаны,  трубили в трубы, и тем не менее яхта "Святой
Петр", несмотря на такой шумный концерт, затерялась и чуть не погибла.
     Проводив пальбой иноземные корабли,  Петр через семнадцать  дней,
проведенных в этих проводах-маневрах, вернулся в Архангельск.
     Воеводе Апраксину приказал отправить "Святого Павла"  с  товарами
за  границу  и  продолжать  усиленно  начатое  дело кораблестроения не
покладая рук.  И каждое лето все  больше  и  больше  закупать  пеньки,
мехов, смолы, хлеба, заготовлять леса и отправлять за границу.
     26 августа,  миновав Холмогоры и Вавчугу, Петр с небольшим числом
свиты (многие уже были отпущены в Москву прежде) прибыл в знакомую ему
деревеньку Копачево и отсюда ехал на перекладных в Москву.
     Путь от  древних Холмогор,  давным-давно установленный,  проходил
через лесные глубины к Сийскому монастырю,  где  когда-то  пребывал  в
заточении и ссылке прадед Петра, отец первого из царей дома Романовых.
Естественно,  что на обратном  пути  из  Архангельска  в  Москву  Петр
останавливался здесь.
     Дальше дорога вела на Вагу  и  южнее  -  в  пределы  Вологодского
наместничества,   где   был   тогда   правителем  князь  Львов.  Узнав
заблаговременно  от  нарочного  трубника   о   проезде   Петра   через
Вологодчину,  князь и воевода Львов предписал кружечному и таможенному
голове Ивану Комарову без промедления во всех станах на пути  царском,
в волостях Маныловской,  Сямженской,  Засодимской, приготовить питие и
ядение  и  всякие  запасы,  "купя  сполна,  сколько  пристойно  будет,
отпустить тотчас, чтоб и малого замедления не было...".
     А нарочный трубник именем Шатов уже мчался верхом  от  Вологды  к
Ярославлю и на Москву.
     - Шире дорогу!  Царь едет домой,  в Москву!..  У царя везде  свой
дом,  встречайте  его как отца родного,  что есть в печи - все на стол
мечи!..
     В Москве Петр,  вскоре после возвращения из Архангельска, занялся
военными  приступами  и  атаками  и  взятием   нарочито   построенного
крепостного городка на берегу Москвы-реки.

     В январе  1695  года в Москве был объявлен поход против крымского
хана.  На самом деле у Петра были другие намерения - отвлечь  внимание
турок, обмануть их и внезапно захватить Азов.
     В цель нашего повествования не входит описание  боевых  и  многих
других дел Петра,  не связанных с Севером. Скажем лишь, что и находясь
на юге,  Петр не забывал об Архангельске.  И  из-под  Азова  он  писал
архангельскому воеводе Апраксину:
     "Осенью в продолжении пяти недель мы трудились  под  Кожуховым  в
марсовой потехе,  ничего более,  кроме игры,  на уме не было. Однако ж
эта игра стала предвестником настоящего дела".

                        Происшествия и события
                       (По документам тех лет)

     Между вторым  и  третьим  приездами  Петра  Первого в Архангельск
немало Двины утекло,  немало произошло событий,  достойных занесения в
русские летописи.
     С того времени,  как Петр в конце  августа  1694  года  уехал  из
Архангельска, в этом северном городе жизнь не стояла на месте.
     Обратимся к отдельным записям  "Летописи  Двинской",  а  также  к
историческим фактам, имевшим прямую и косвенную связь с деяниями Петра
на Севере России.
     "1695 г.  сентября  29-го  числа  по  указу  великого  государя с
Холмогор отпущены в Олонецкий уезд,  в Кижский погост стрельцы  триста
человек на пятнадцати извозных карбасах по Двине и по Емце реке,  мимо
Емецкого сельца, через Онегу реку...
     Октября 14-го и 15-го Двина льдом остановилась, и теми морозами у
города  Архангельского,  за   островом,   28   кораблей   в   заморозе
остановились и стояли в Маймаксе реке...
     1696 год.  Нынешние весны под Холмогорами  лед  пошел  мая  30-го
числа,  того  же  числа  и  вологодские суды пришли.  Вешняя вода была
велика,  а лед был крепок,  и льдом местами здания затерло  и  ломало,
обрубы драло и ломало. Корабли, которые в заморозе были, числом 28, от
вешней воды и льда бог спас в целости...
     Августа 10-го  числа  с  Вологды от иноземца Володимера Иевлева к
двинскому  воеводе  Федору  Матвеевичу  Апраксину   прислан   нарочный
посыльщик с ведомостью, что великий государь царь и великий князь Петр
Алексеевич,  всея Великия и Малыя и Белыя  России  самодержец  помощию
божьей град Азов взял...
     В сентябре месяце великий государь пришествовал к Москве из Азова
с великою победою с многою радостью и хвалением всероссийского войска.
Вор и  изменник  Якушко  новокрещеный  под  Азовом  великому  государю
изменил.  Тогда  ж  привезен  к  Москве и по указу великого государя в
Преображенском  казнен  смертию:  голова  и  руки  и  ноги  по   колью
растыканы..."
     "Летопись Двинская", видимо, велась под наблюдением холмогорского
архиепископа и под его диктовку,  поелику персона духовного владыки то
и дело фигурирует на ее страницах:
     "...Преосвященный архиепископ был в селе князя Бориса Алексеевича
Голицына в Дубровицах от Москвы по Серпуховской дороге в расстоянии 30
верст,  над двумя реками стоит,  над Десною и Пахрою. А церковь такова
удивительная и резная вся в вольную сторону [снаружи] и таким образцом
и  переводом,  что  такой и в Москве удивительной по нынешнее время не
было".
     Не ускользало от летописца и такое:
     "...1698 г.  архиепископ  призвал  живописца  персонника  Степана
Дементьева   сына   Нарыкова  и  заставил  свою  архиерейскую  персонь
написать,  которую и писал он на картине,  смотрючи на него, архиерея,
обрисовал все подобие сущее лица его и провохрил фабрами..."
     Еще ранее  в  "Летописи"  было   сказано   о   желании   Афанасия
увековечить память по себе строением и украшением собора в Холмогорах.
     За годы  1693  и  1694  летописцем  отмечено,  что   Афанасий   -
архиепископ Холмогорский и Важеский, занятый украшением построенного в
Холмогорах соборного храма,  нанял местных художников писать иконы для
иконостаса.  "И  любительно  беседовавше  с  ними,  обще  объявил свое
желаемое намерение,  чтобы во весь  иконостас,  окроме  местных  икон,
написали  бы  на досках таким переводам,  якоже зрятся старогреческого
письма.  А писать в доме его архиерейском,  на что уготованы  покои  и
светлицы,  также  и пища им всем,  у того дела трудившимся,  общая его
дому архиерейская и во время и от его трапезы поданная;  к тому ж  для
увеселения  и  потешения с погреба от вина и от других питей поданная,
якоже так и бысть...  За труды всего того иконного письма протопопу  с
товарищи на всех сто рублев.  Из рубля деньги делить: протопопу Федору
Струнину 9 алтын,  сыну болярскому Алексею Струнину 9  алтын,  Филиппу
Коротаеву  6 алтын,  крестьянину Егору Струнину 4 алтына,  крестьянину
Степану  Струнину  3  алтына,  Ивану  Погорельскому  2  алтына  и  две
деньги..."
     Иконописцы, резчики по дереву и  золотари  были  свои  холмогорцы
исконные.  Недостатка  в  них  не  было  ни  в Соловках,  ни в Сийском
монастыре,  ни в других местах Архангельского и  Вологодского  Севера.
Другое  дело  -  служители  и  ремесленники касательно строительства и
вождения морского флота.  Таких не хватало,  и  о  привлечении  их  на
службу заботился сам Петр.
     Весной 1697 года под именем Преображенского полка урядника  Петра
Михайлова  в составе "Великого посольства" Петр выехал за границу.  Он
стремился приобрести союзников против Турции,  чтобы,  разбив  Турцию,
получить  выход  к  Черному морю.  Петр стремился также взять у Европы
все,  что могло быть полезным России.  Петр отправлял своих  подданных
учиться,  ехал  учиться  сам  и  продолжал  нанимать на русскую службу
нужных ему иностранцев.
     На сей счет "Летопись Двинская" гласит:
     "В лето 1698 вышли на кораблях из-за моря  иноземцы,  которые  по
указу  государя  и  приняты  в  службу  в  морской флот:  вице-адмирал
Корнелиус,  Крус и Шаубенахт и всяких чинов служителей  и  ремесленных
человек с тысячу, и пошли к Архангельскому городу и от города отпущены
до Вологды на судах..."
     19 июня  1698  года  Петр  прервал  свое  путешествие:  в  Москве
вспыхнул стрелецкий бунт.  Со стрельцами была связана  царевна  Софья,
по-прежнему мечтавшая о престоле.  Петр покинул "Великое посольство" и
бросился в Москву.
     В результате  поездки  в  Европу антитурецкую коалицию создать не
удалось,  но теперь Петр понял, что Россия должна прежде всего вернуть
свои  земли  по  берегам Финского залива и на Неве,  нужно бороться за
выход в Балтийское море.  С этой целью Петр заключает союз с Польшей и
Данией,  добивается  мира  с Турцией,  начинает готовить свои войска к
войне против Швеции.
     "Конфузию" под Нарвой осенью 1700 года Петр переживал тяжело,  но
она заставила его еще упорнее взяться за преобразования.
     По-прежнему большое  внимание уделяет Петр любимому своему детищу
- русскому флоту. Под 1700 годом в "Летописи Двинской" значится:
     "По указу   великого   государя,   у  Архангельского  города,  на
Соломбальской верфи,  государевых шесть кораблей  больших  основали  и
делать  начали.  К  оному  корабельному делу прислан из адмиралтейства
иноземец комисариус Елизарий Елизариевич Избрант..."
     Под 1701 годом записано:  "Из Голландской земли,  из города Гаги,
великому государю писал чрез почту Андрей Петрович, что нынешнего лета
к городу Архангельскому шведские воровские корабли наряжают...
     В то же лето,  весною,  великого государя указ прислан на Двину к
преосвященному  архиепископу,  также и воеводе князю Алексею Петровичу
Прозоровскому,  чтоб городы крепить Архангельской и  на  Холмогорах  и
жить  в  великом  опасе  от шведов для того,  что летом будут к городу
воинские шведские корабли.  И  в  новой  Двине  на  корабельном  узком
проходе строить крепость..."
     Обеспокоенный известием   посланника,   Петр   без    промедления
подробнейше   расписал   в   своем   указании  архангельскому  воеводе
Прозоровскому (сменившему Апраксина), что и как надо предпринять.
     Время сохранило этот петровский документ:
     "В нынешнем 1701 годе июня в  7  день  ведомо  великому  государю
учинилось,  чрез  посланника  Стольника Андрея Петрова сына Измайлова,
пребывающего в Копенгагене,  что он  у  неких  доброжелательных  людей
проведал у пристани,  называемой Гельзигньере, неприятельской Свейской
комиссар,  или служитель,  искал четырех  человек  стурманов,  которые
знали  и  бывали  у Архангельского города,  чтоб им быть на их четырех
неприятельских кораблях вожами,  а те  корабли  в  городе  Гиртенбурге
готовятся у них наспех, а разглашают, будто на тех кораблях умышляют и
конечно хотят итти в  Гренланду,  где  китов  бьют  и  рыбу  ловят.  И
повелено  оною грамотою о тех неприятельских замыслах ведать и велеть,
на Двине и во Двинском уезде иметь  великое  опасение  и  осторожность
всегда,  а  наипаче  в  нынешнее летнее время,  и поставить на морских
островах скрытым образом, в пристойных местах, служивых людей, сколько
где пригоже,  малое число,  токмо для надзирания;  а конечно поставить
таких людей,  которые бы Двиною рекою пути без вожей знать не могли, а
знающим и вожам,  где прежде сего на острову караул их бывал,  ныне им
там не быть;  а велеть им быть там у дела, где новую крепость на Малой
Двине  делают.  И  буде откуду в приезде будут торговые или иные какие
корабли,  тогда посылать их в  устье  по  подлинным  ведомостям,  чтоб
неприятель,  своим промыслом обманув и призвав, там их не задержал для
своего поиску.  И разведывать всегда велеть накрепко,  кто к  устью  и
откуду приедет,  и велеть сказывать иноземцам,  чтоб в город присылали
наперед кого с кораблей самых  добрых  людей;  а  где  новую  крепость
делают,   там  велеть  непременно  быть  служивым  людям,  четыремстам
человекам с ружьем и воинскими припасами в готовности.  И для  того  с
Холмогор  всех  служивых  людей  выслать  к  Архангельскому городу.  А
покамест та крепость построится, велеть инженеру на самом берегу речки
Двинки,  или  где пристойно,  где корабли проходят,  место осмотреть и
сделать четыре батареи,  чтоб можно было друг  другу  в  нужное  время
помогать и оборонять;  а на батареях поставить по пяти пушек не малых,
со всяким к тем пушкам надлежащим припасом;  и  быть  на  них  по  сто
человек служивых людей;  и поставить тур и насыпать землею; и всегда б
были как люди,  так и ружье  и  воинские  всякие  припасы;  и  на  тех
батареях люди жили во всякой к воинскому делу готовности;  да к тем же
батареям сделать сзади защитительные  шанцы,  чтоб  на  них  не  можно
неприятелю взойти".
     Еще до получения этой подробной росписи,  как  надо  действовать,
воевода Прозоровский по указу Петра приступил к строению крепости.
     В указе говорилось,  что та крепость  должна  строиться:  "Города
Архангельского  и  холмогорцами  посадскими  и  всяких чинов градскими
людьми  и  уездными  государевых   волостей   и   архиепископскими   и
монастырскими крестьянами, всеми, чей бы кто ни был".
     Одновременно с указом прибыл в Архангельск инженер Яган Адлер для
приискания   удобного  оборонительного  места  и  составления  чертежа
крепости.
     Начались усиленная,  скороспешная подвозка камней, обжиг кирпича,
заготовка бревен и всего необходимого для крепости Новодвинской.  Петр
торопил  воеводу,  посылал  ему  указ  за  указом,  повторяясь в своих
распоряжениях.
     Работа оказалась многотрудной, и чтобы от того дела холмогорцам и
архангелогородцам  вконец  не  разориться,  Петр  в  подмогу  двинянам
приписал  к  крепостному  строению северные города Каргополь и Мезень,
Кевроль и Чаронду.  Но и этого по  большому  замыслу  Петра  оказалось
мало.  Позднее,  в  том  же  1701  году,  последовал  указ государев -
добавить в помощь  к  строению  крепости  людей  из  Устюга  Великого,
Сольвычегодска, Тотьмы, Вятки и Важских волостей.
     Тысячи работных людей вели расчистку места, забивали сваи, копали
рвы,  загораживали в дельте Двины отдельные протоки.  Шла подготовка к
закладке и торжественному молебну  с  водосвятием,  без  чего  никакое
большое дело не начиналось.
     Вышла большая заминка.
     Инженер Яган  Адлер  со  своим  чертежом направился в Москву пред
грозные очи самого царя.
     Петр пригласил на рассмотрение чертежа своих близких помощников и
остался работой инженера недоволен, чертеж не утвердил, Адлера от дела
отставил,  а  к  воеводе  Прозоровскому  в  Архангельск послал другого
инженера, Егора Резена, и указал:
     "И как  к  тебе наша великого государя грамота придет,  а инженер
Егор Резен к Архангельскому городу приедет и ты б боярин наш и воевода
ему Егору на Малой Двинке речке,  где тоя крепости быть, велел сделать
чертеж вновь с подлинным и явным размером и описью...  И новый чертеж,
каков сделает инженер, прислать к нам великому государю, к Москве..."
     Воевода Прозоровский,  да с  ним  инженер  Резен,  а  по  особому
указанию Петра, подобно своему глазу, архиепископ Афанасий участвовали
в выборе места для крепости.  Архиепископ старательнее воеводы сообщал
в Москву о ходе дела.
     30 мая 1701 года он писал Петру,  что "под строение крепости, под
стены  и  башни  рвы выкопаны все и сваи бьют и дело идет радетельно и
поспешно...".
     В тот же день боярину Головину, ведавшему в Москве делами в связи
с готовящейся обороной Севера от шведов, Афанасий сообщал:
     "...Был при  Малой  Двинке  на оном расчищенном от поросли месте,
где же по  благоволению  благочестивейшего  нашего  великого  государя
начинается строитися оная крепость, и смотрих угодного под то строение
места  купно  с  градодержателем  двинским  воеводою  князем  Алексеем
Петровичем  и  со  инженером  общим советом избрахом и определихом под
строение той крепости место зело угодное и  во  отпор  неприятелей  во
всем  потребное  и  необходимое,  яко  такового  места другого во всем
Двинском Березовском устье не обретается".
     Судя по   этим  документам,  высокопоставленная  духовная  особа,
почитаемая  и  любимая  Петром,  была  способна  в  случае   опасности
преобразиться и сменить крест на ружье, а ладан на порох.
     Закладка крепости в конце концов была произведена  с  опозданием,
12 июня. После водосвятия участники пили за здоровье Петра.
     В этот час,  как бы в ответ на пушечный салют,  сверкнула молния,
грянул  гром  и  град,  величиной с картечь,  в несколько минут усыпал
землю.
     - Божие  предзнаменование,  -  определил архиепископ Афанасий,  -
быть сей цитадели грозной защитой городу нашему и отечеству от  врагов
лютых...
     Люди сочли такую  непогодь  как  божью  милость  и  начали  снова
молиться  о  здравии  государя  Петра "и покорити под нози его всякого
врага и супостата".
     - Надобно  спешить  и  спешить,  ни  царь,  ни сам господь бог не
потерпят промедления нашего,  - говорил архиепископ Афанасий стольнику
Сильвестру    Иевлеву,   ведавшему   подвозом   строительных   запасов
Новодвинской крепости.
     - Не скупитесь,  владыка.  Много чего до дела надобно,  много,  -
припрашивал Сильвестр.
     - Знаю,  и  защиты  города ради,  и любви моей и радения великому
государю,  мною отдана на крепость  вся  сила  людская,  сколь  можно,
материи  всякой,  считай  сам  сколь:  кирпича  полста  тысяч,  триста
бочонков извести, с тысячу камней тесаных да мостовых. А сколько возов
бутового камня и щебня свезено,  так то не в счет. Пусть купечество не
поскупится,  даст больше.  А я еще повелю своим благоволением  забрать
для   крепостного   дела  все,  что  есть  избыточно  у  Пертоминского
монастыря.
     Деятельная причастность архиепископа Афанасия, Петрова любимца, к
строению крепости вполне естественна,  если  взять  во  внимание,  что
царь,   тревожась  за  судьбу  Архангельска,  писал  предупредительные
грамоты и ему, архиепископу.
     В одной  из них Петр,  извещая Афанасия об опасности,  повелевает
объединить разумные усилия "со общего совету" с воеводой:
     "...ведомо великому  государю  учинилось,  по  подлинным  из моря
вестовым письмам, что свейские неприятельские десять фрегатов пошли на
Белое  море.  Зунд  прошли,  а намерение имеют прийти вскоре незапно в
Двинское устье к Архангельской пристани и тот город  бонбардировать  и
добывать  и  всякое  разорение чинить.  И притом велено от приходу тех
неприятелей быть во всякой осторожности и всякое уготовление ко отпору
их  с  боярином  и воеводою со князем Алексеем Петровичем Прозоровским
чинить со общего совету,  как лучшее и пристойнее и бережнее, чтоб тех
неприятельских   людей   в  Двинские  устья  не  пропустить  и  города
Архангельского и уезду ни до какого разорения не допустить..."
     Архиерей Афанасий  участвовал  вместе  с  воеводой и в разработке
плана обороны на случай вражеского нападения.  Воеводе не  очень  было
приятно вмешательство духовного лица в его градские и военные дела, но
против архиепископа открыто слова  не  скажешь,  ему  от  самого  царя
доверие   великое.  Он  не  только  владыка  духовный,  но  и  владыка
крестьянских душ, земель и средств, нужных ради крепления города.
     - Начата-то  крепость  начата,  а  закончена  будет через год,  -
говорил архиепископ.  - Станет ли швед ждать,  доколь мы ее  завершим?
Всего   скорей,   супротив   поступит,   а   посему   государь  нас  и
поторапливает, да и самим разуметь должно: крепость крепостью, - улита
едет  -  коли-то будет,  - а к отпору быть нам готовым вседневно,  ибо
известия о замыслах шведов подтверждаются.  Капитаны с торговых  судов
видели в море десять кораблей незнаемых. Упреждение сие мы в летописец
занесли...
     Прочтя со  вниманием  петровские грамоты,  воевода Прозоровский с
архиепископом сообща рассудили:
     - Объявить всем торговым людям,  русским и иноземным,  об угрозе,
нависшей и ожидаемой.  В городе  на  побережных  местах,  на  гостиных
дворах, на башнях поставить пушки и всякой снаряд к ним...
     Городского солдатского   голову   Меркулова,   да   холмогорского
Гайдуцкого полка голову Животовского,  да еще двух капитанов, а с ними
четыреста солдат и двадцать пушек отрядить к охране  двух  устьев  при
входе с моря в Двину...
     Решено было на том же совете сказать всем иностранным  капитанам,
что  воспрещается  им покидать Архангельск и на кораблях с товарами до
осени уходить, пока опасность не минует. А кто если пожелает поступить
на службу к воеводе против шведов - тем будет жалованье...
     Голландцы от  такого  предложения  отказались.  Среди  английских
матросов  нашлось  семь  пушкарей,  согласившихся  в  случае нападения
шведов стать на защиту города.
     И еще  было воеводой предусмотрено забрать с иностранных кораблей
огнестрельное оружие и припасы,  деньги  за  это  уплатить,  а  оружие
раздать служилым и торговым людям.
     Около строящейся  крепости  и  на  Марковом   острове   поставили
тридцать пушек.
     Город, можно сказать,  был приведен в полную  боевую  готовность,
независимо от запоздалого строения Новодвинской крепости.  Как часовой
на посту,  так и крепость Новодвинка, стоя на страже города, выполняла
свою  скромную  роль,  внушая  страх  при входе с моря в Архангельский
порт...
     Долгие солнечные июньские дни и короткие светлые ночи.  На Двине,
в Соломбале,  и в городе, у аглицкого моста и ярмарочного берега, и на
Смольном буяне, как взаперти, стояли у берегов иноземные корабли.
     В тревожном ожидании событий  иностранцы  томились  от  безделья,
бродили по городу,  пировали,  но озорничать не смели.  И не пытались,
как в других городах, искать охочих до гульбы девок. Русские северянки
придерживались весьма строгих правил поведения. К ним не подступишься.
     В эти  дни  особенно  всполошилась  и  насторожилась  пригородная
Соломбала.  Патрули  денно  и  нощно  ходили  с заряженными кремневыми
ружьями, посвистывали в трубы, перекликались:
     - Как там, спокойно?
     - Тихо, благодать!
     - Лазутчиков не имали?
     - Бог миловал...
     Была ли  боязнь  и  овладевал  ли  страх архангелогородцами перед
приходом шведов?  Сомнительно,  чтобы северяне, храбрецы, закаленные в
тяжелых  условиях  поморской  жизни,  в  лесных  трущобах  и на всяких
отхожих промыслах,  могли струхнуть.  Очевидно, не робость таких людей
одолевала,  а  любопытство  и  желание  побить врагов.  Если погибнуть
придется,  так что ж,  - бог не без милости, царь не без жалости, а на
людях  и  смерть красна.  И ждали в скрытых местах-засадах за редутами
солдаты,  ждали пушкари у заряженных пушек.  На  взморье,  на  острове
Мудьюг,  и  в  других местах на подходе ко всем устьям двинской дельты
бродили и всматривались в морскую даль сторожевые смотраки.
     Смотрели, наблюдали - и проглядели.
     Шведская флотилия,   прикрываясь   чужими   -    английскими    и
голландскими флагами, появилась хитро и бесшумно.
     Как это было - видно из следующей главы..,

              Отражение шведов, напавших на Архангельск

     25 июня 1701 года,  поздно вечером,  к  острову  Мудьюгу  подошла
шведская  эскадра в составе четырех крупных кораблей,  двух фрегатов и
одной  яхты.  Береговая  охрана,  выполнявшая  обязанность  таможенных
контролеров, запросила сигналами:
     - Чьи корабли и зачем идут в Архангельск?
     С кораблей ответили:
     - Английские и голландские, идем с товарами и за товарами...
     Рано утром  26  июня  караульный  начальник,  капитан  Крыков,  с
прапорщиком,  писарем,  двумя толмачами  и  семнадцатью  солдатами  на
сторожевой  лодке  прибыли к одному из кораблей и высадились на палубу
для осмотра.  Шведские солдаты,  спрятанные в засаде, вмиг выскочили с
ружьями  наперевес,  и вся команда капитана Крыкова,  не подозревавшая
такого подвоха, оказалась в плену.
     Такая удача окрылила шведского вице-адмирала Шееблада.
     Он приказал всех пленных запереть в трюме  на  одном  из  больших
фрегатов,  и  только  одного  из  толмачей - Дмитрия Борисова - да еще
ранее захваченного на взморье монастырского  послушника  Ивана  Рябова
оставить при себе в качестве проводников к городу.
     Четыре линейных шведских корабля с десантными силами остались  на
рейде  около  острова  Мудьюг.  Два  фрегата и одна яхта,  вооруженные
пушками, направились Березовским устьем к Архангельску.
     На их пути находился еще один заградительный пункт, состоявший из
солдат Гайдуцкого полка.  Сам полковой  голова  Григорий  Животовский,
взяв  на  лодку  тринадцать  солдат  и четырех гребцов,  приблизился к
одному из шведских фрегатов и уже намеревался подняться  на  палубу...
Шведы  хотели  повторить  удавшийся  им в то утро обман.  Но кто-то из
русских  солдат  заметил  в  пушечную  амбразуру  скрытых  на  корабле
вооруженных людей и сказал об этом Животовскому.
     - Скорей к берегу! - распорядился тот.
     Гребцы нажали  на  весла.  Шведы  начали по ним пальбу из пушек и
ружей.  Отстреливались и солдаты Животовского.  Один из  них,  Огжеев,
застрелил капитана на фрегате, но и сам упал под пулями замертво.
     В команде Животовского оказалось  пять  убитых  и  семь  раненых.
Кое-как  солдаты  добрались  в  продырявленной  лодке  до  мелководья.
Оставив убитых и захватив с  собою  раненых,  в  том  числе  и  самого
Животовского,  они,  укрываясь в прибрежном кустарнике,  направились к
строившейся Новодвинской крепости,  дабы как можно скорей предупредить
своих об опасности.
     Между тем медленно,  как бы ощупью,  яхта и два шведских  фрегата
двигались   узким   проходом  к  Архангельску,  приближаясь  к  месту,
обставленному батареями.
     Иван Рябов и толмач Дмитрий Борисов поняли, к чему может привести
их вынужденная услуга врагу.  Нет страшнее и позорнее слова -  измена.
Измена Родине,  гибель своих братьев и торжество злобных и беспощадных
неприятелей.  И  тогда,  перекрестясь,  послушник  Иван  Рябов  сказал
Борисову:
     - Не печалуйся, брат, двум смертям не бывать, одной не миновать.
     - Твоя правда, - отозвался Борисов, - давай не посрамим себя.
     На полном ходу  хорошо  сработал  руль  в  руках  кормчего  Ивана
Рябова.   Как   только  фрегат  поравнялся  с  батареями  Новодвинской
крепости,  Рябов навел его на мель. За фрегатом стала на мель, и яхта.
Шедший позади фрегат шведы задержали,  бросив якорь.  Тут же на палубе
были поставлены на расстрел русские герои Рябов и Борисов.  Рябов упал
раненый, притворился убитым и весь в крови лежал под трупом товарища.
     На двинском берегу, на стройке крепости, находился тогда стольник
Сильвестр   Иевлев.  Он  заменил  раненого  Животовского  и  возглавил
оборону.  По его команде был открыт пушечный и ружейный огонь. Меткими
выстрелами оба корабля,  стоявшие на мели, были повреждены. У фрегата,
находившегося  в  отдалении,  пушечным  ядром  сорвало  руль.  И  этот
вражеский корабль оказался в опасности быть захваченным.
     Шведы отстреливались. Перестрелка продолжалась полсуток.
     Были убитые   и   раненые  с  той  и  другой  стороны.  Пользуясь
замешательством на фрегате,  Рябов,  улучив удобную минуту, бросился с
корабля вплавь.  Несмотря на раны и обстрел,  он благополучно выбрался
на берег.
     Увидев свое   безвыходное   положение,   шведы  стали  в  шлюпках
перебираться на фрегат, не попавший на мель.
     Поврежденный руль   они   заменили  рулем  от  судна,  брошенного
рыбаками.  Тогда Сильвестр  приказал  солдатам  захватить  оставленные
неприятелем фрегат и яхту и вести пальбу из пушек,  брошенных шведами.
Одно из орудий оказалось заряженным дважды.  От выстрела  вспыхнул  на
корме запас пороха. Корму фрегата оторвало. Взрывом убило семь русских
солдат, одиннадцать ранило.
     Захватив с  собою убитых и раненых,  шведы отступили на уцелевшем
фрегате к Мудьюгу,  где стояли четыре  больших  корабля  с  десантными
войсками.
     Повторить нападение  на  Архангельск  вице-адмирал   Шееблад   не
осмелился.  "И тогда был у них, супостатов, на кораблях великий плач и
сетование, по известию после от них русских выходцев, и то было знатно
по  убитых  у  них начальных людях во время бою с государевыми ратными
людьми" - так сообщал вскорости об этом архиепископ Афанасий в Москву.
     На всех парусах шведская эскадра уходила в море.  Архангельск, не
имея военного флота, мог только обороняться.
     Преследование шведам   не   угрожало.   Поэтому   они  могли  еще
"повоевать" с мирным населением приморских деревень.
     Капитана Крыкова и шесть солдат, захваченных на Мудьюге, увезли в
Швецию.  Остальных пленников шведы  высадили  на  пустынный  берег  на
произвол судьбы...
     Петр, получив  из  Архангельска  известие  об  отражении  шведов,
распорядился  выдать награды:  офицерам по десять рублей,  солдатам по
одному рублю каждому.
     Апраксину, сообщая  о победе архангелогородцев,  он писал:  "Зело
чудесно,  что  отразили  злобнейших  шведов".  Петр  поблагодарил   за
распорядительность  и  воеводу  Прозоровского.  Но  если разобраться в
событиях,  то окажется,  что воевода,  трус, тщеславный корыстолюбец и
жестокий несправедливец, вовсе не заслуживал царской милости.
     Во время боя со шведами Прозоровский находился в Мурманском устье
Двины,  всего в четырех верстах от Новодвинской крепости.  Но, услышав
пушечную пальбу и узнав о приходе шведских  кораблей,  поспешил  не  к
месту  боя,  а  в  Архангельск - за двадцать верст,  подальше от беды.
Когда дело кончилось победой, Прозоровский, сообщая государю о захвате
двух  шведских  судов,  не  обмолвился ни словом о Сильвестре Иевлеве,
умолчал также и о героизме Ивана Рябова.  Больше и хуже того  -  Ивану
Рябову воевода учинил допрос:
     - Как ты попал в кормчие к шведам?
     - Застигли в лодке у острова Сосновца.
     - А почему был на море?  Ведь указом запрещено  всем  в  нынешнее
лето выходить, дабы не нарваться на шведов.
     - Не знал я про указ...
     - Двадцать ударов плетьми за это!
     - Помилуй,  господине,  я,  верой-правдой служа государю, посадил
шведский корабль на мелкое место...
     - Не перечить мне, воеводе! Наказать телесно, и в тюрьму!..
     Так заслуживший    своим    подвигом   добрую   славу   в   веках
самоотверженный простолюдин Иван Рябов оказался в тюремном застенке  и
томился в одиночестве на хлебе с водой целый год...
     Не постеснялся  воевода  Прозоровский  опозорить  и  честное  имя
стольника Сильвестра Иевлева.
     Отразив нападение шведов,  Сильвестр оставался на своем  месте  у
строительства Новодвинской крепости,  послал воеводе цидулю о том, что
два неприятельских корабля взяты,  шведы побиты,  и как доказательство
победы Сильвестр отправил воеводе шведское знамя с фрегата.
     В том же письме просил он у воеводы пороху, ядер и служилых людей
на  всякий  случай,  а равно принять у него,  Сильвестра,  захваченные
шведские суда.
     Воевода прислал  солдат из городского полка во главе с Меркуровым
и двадцать пушек.  Но только на третий день после боя  приехал  сам  к
Новодвинской крепости.
     Добродушный и наивно  доверчивый  Сильвестр  встретил  воеводу  с
полной уверенностью в том,  что он,  воевода,  будет порадован исходом
боя со шведами.  Сильвестр начал было ему докладывать о  событиях.  Но
воевода закричал на него, угрожая расправой.
     - За что? - изумился перепуганный Иевлев.
     - За  то,  что  не  суйся не в свое дело!  Ты приставлен крепость
строить, а не командовать!..
     - Господин воевода, некому, кроме меня, было за это дело браться.
Меркуров с солдатами в городе пребывал.  Животовский,  раненный в  обе
руки,  не дотащился к бою.  Пришлось мне. Мои работные люди струхнули,
солдаты без своего головы тоже растерялись.  А два шведских  судна  на
мели супротив нас с орудией,  третье подальше, но тоже действует. Взял
я в руки копье и говорю мужикам: "Кто побежит трусом, заколю. Я струшу
- бейте меня".  Солдатам сказал: "Помните крестное целование государю,
не бойтесь ничего!" И почали мы палить из пушек и ружей,  а потом и на
корабли ихние, кто вброд, кто на лодках, наскочили. Полсуток бились, а
от вас из городу никакой помоги. Помилуйте, господин воевода...
     Но Прозоровский   был   неумолим.  Обложив  бранью  Сильвестра  в
присутствии инженера Резена и других иноземцев,  он  стал  допрашивать
стольника:
     - Зачем ты,  пес  этакий,  в  Холмогоры  преосвященному  Афанасию
отослал ведомость про битву со шведами? Кто тебя просил об этом?
     - А просил меня об этом сам владыка. Написал ему правду сущую, то
же, что и тебе, воеводе.
     Прозоровский вскипел диким гневом, не мог продолжать допрос, стал
рукоприкладствовать.   Сначала  бил  Иевлева  кулаками,  потом  плашмя
шпагой,  разбил ему голову и стал пинать.  Никто из присутствующих  не
посмел   за   Сильвестра   заступиться.  Против  самодура-воеводы  все
оказались бессильны.  Кое-как поднялся Сильвестр на ноги,  вытер кровь
на лице и,  пошатываясь,  попятился к выходу.  Уходя, сказал с упреком
Прозоровскому:
     - Грех  и  преступление  взял  ты  на себя,  воевода.  Нет такого
начальника, над которым бы не было еще начальника. Над тобой царь, над
царем бог. Бог видит злодеяние твое, а царь узнает всю правду. И зачем
ты меня избил? Пошто велел истязать и бросить в тюрьму Рябова?..
     Едва Иевлев  переступил порог,  безудержный Прозоровский приказал
своему казначею Гришке Алексееву схватить его и  притащить  волоком  в
комендантскую избу. Там приспешники воеводы порвали на Иевлеве одежду,
свалили на пол,  сели ему на ноги и на голову и  уже  принесли  батоги
добивать  и  без  того изувеченного страдальца.  Только робость быть в
ответе перед царем заставила Прозоровского оставить в живых  стольника
- строителя Новодвинской крепости. Несколько часов Иевлев просидел под
арестом и,  как только освободился, поехал в Холмогоры к Афанасию. Там
со  всеми подробностями в Архиерейском приказе он описал,  как под его
командой солдаты и мужики отбили  шведов  и  как  это  боевое  событие
воспринял воевода,  "наградив" его, стольника, увечьем, а Ивана Рябова
тюрьмой.
     Следует полагать,   что   любимец   Петра  Афанасий,  архиепископ
холмогорский и важеский, не замедлил сообщить Петру (или же Головкину)
точные  сведения об отражении шведов от Архангельска и о самоуправстве
воеводы.
     Иевлев остался на своем месте. Прозоровского отозвали. Воеводой в
Архангельск Петр назначил стольника Ржевского Василия Андреевича.
     О приходе  шведов  и о том,  как и где они разбойничали по пути к
Архангельску, дознавались и после того, как они были отбиты и ушли, не
осмелившись  повторить  нападение.  Сведениями  о шведских хитростях и
повадках  интересовался  воевода.  Добывал  разные  вести  о   них   и
архиепископ   Афанасий.   В   Холмогорах,  на  Ваге  и  в  Приморье  у
архиепископа  всюду  были  свои  архиерейские   деревни,   а   в   них
крестьянские   души,   рыболовы,   звероловы,  хлеборобы,  лесорубы  и
строители.
     Богатые, благоустроенные  дома  у  архиепископа  Афанасия  были в
Шенкурске,  Архангельске,  и главный,  со всем штатом  прислуги,  -  в
Холмогорах.  Было  при  нем в епархиальном управлении ни мало ни много
свыше сотни всякого служебного персонала: казначей, судья - устроитель
духовных  дел,  дьяки  и  подьячие,  просфорники,  чашники,  мельники,
конюшенные,  келейники,  швецы  и  закройщики,  стряпчий  для   тайных
сношений с Москвой,  караульщики и даже часоводец, следивший за точным
временем.
     Жил архиепископ на широкую ногу.  Когда построил новый себе дом в
Холмогорах,  то  на  новоселье  пригласил   тысячу   человек   гостей,
разумеется  с  приношениями,  чем  сторицею  и  окупил  все затраты на
пиршество.
     Архиепископ на  Севере  был  самовластным богом в трех лицах:  он
лицо духовное,  в его  ведении  церкви  и  монастыри;  он  и  помещик,
владелец  земельных  угодий,  рыбных ловель,  солеварен и крестьянских
душ;  он и купец - владелец семи торговых лавок в  Архангельске.  И  в
довершение всего, царь Петр ему благоволит. Одно плохо: стар Афанасий.
Жизнь человеческая не беспредельна,  а жить ему оставалось  не  больше
года после этих тревожных в Архангельске дней...
     Однажды осенью 1701 года,  когда впечатления от наскока  шведской
эскадры еще не успели превратиться в воспоминания, в Холмогоры с моря,
с  архиерейской  тони,  пришел  карбас  с  семгой.  На  этом   карбасе
холмогорцы   доставили  к  архиепископу  на  допрос  наемного  рыбака,
уроженца Кемского городка Ивашку Вожеватого,  который, как оказалось с
его слов, побывал в плену у тех шведов, что ходили на Архангельск.
     Приняв от владыки благословение и поцеловав  его  пожелтевшую,  с
темными  прожилками  руку,  Ивашка  Вожеватый поклялся перед крестом и
Евангелием, что на вопросы Афанасия, под запись подьячего, расскажет о
своих печальных похождениях все без утайки.
     - Ну,  говори,  чадо, не робея и не путая, как ты к шведам попал,
что видел, что чуял и как ты уцелел и обратно к своим воротился?
     Допрос был учинен в палате архиерейского  дома.  Борзописец  дьяк
стоял  за аналоем.  Гусиное перо в руке,  другое за ухом.  Развернутый
склеенный столбец голландской бумаги, спускавшийся к полу по мере того
как  отвечал  Ивашка на расспросы Афанасия,  быстро покрывался мелкими
строчками скорописи:
     - Был   я,  владыко,  по  найму  покручеником*  на  промыслах  от
Соловецкого монастыря.  За старшего у нас был Андрюха Белоусов.  Пошли
на четырех судах шестнадцать мужиков треску промышлять. Удачи не было.
Рыбин этак с тысячу насушили.  Разе  это  лов?  Жалость  одна.  Овчина
выделки не стоит. А потом мы скопом надумали надувать ветрием паруса в
сторону Святого Носа  к  Лопским  берегам.  Наловили  на  ярусы  пудов
двадцать  палтусины.  Разе  и это лов?  Малость.  Пошли дальше в море.
Сотенку пудиков наловили. Это уже другое дело! - повеселев, воскликнул
Ивашка,  позабыв,  что  совсем  не  это  интересует  архиепископа.  (*
Покрученик  -  работник,  нанятый  на  рыбацкие  или  же   зверобойные
промыслы.  На крайнем русском Севере крепостное право не существовало.
Поморские жители могли наниматься на промыслы к хозяевам и вступать  в
артели.  Здесь были так называемые черносошные крестьяне, - крестьяне,
проживавшие  и  работавшие  на  государственных  землях.  Были   также
крестьяне монастырские. При Петре Первом они были изъяты из-под власти
монастырей и переданы в казенное управление, а затем в ведение Синода.
Были  на  Севере  целые  уезды приписных крестьян - приписанных указом
Петра (1721 года) к фабрикам и заводам.  В частности, крестьяне уездов
Белозерья и Прионежья несли тяжелую повинность на рудных разработках и
строительстве флота.  И еще до  указа  целые  районы  приписывались  к
возникшим металлургическим заводам. (Прим автора.))
     - Ты мне о шведах,  о шведах поведай,  - стал направлять Афанасий
рассказчика.
     - Можно.  Вот я до этих свейских воров и добираюсь:  пошли  мы  в
третьи  разы  за  палтусом подальше - глядь,  а в то утрие с моря идут
прямо на нас суды.
     - Сколько их было?-спросил архиепископ.
     - На нас  шло  одно  яхтенное,  а  остатние  шесть  далече  были.
Подходит яхта,  Швед по-русски и спрашивает:  "Есть продажная рыба?" -
"Есть,  - отвечаем ему,  - покупайте". Мы думали, то судно торговое. А
там  солдаты  с  ружьями  да  саблями.  Зачалились они к нашему судну,
заскочили к нам и давай над головами  саблями  махать.  Что  поделаешь
супротив   ратных?   Взяли  они  нас  в  полон  восьмерых.  Суда  наши
разграбили,  все добро забрали,  и рыбу уловную, и бочонки с квасом, и
всю посуду,  и снасти. Суденышки наши прорубили до негодности и в море
пустили. Остатние наши восемь артельщиков на двух карбасах спаслись от
полону, ударились к берегу и ушли в горы, шведам не достались...
     - Били вас, измывались над вами вороги?
     - Бить не били,  - отвечал Ивашка на вопрос Афанасия,  - не стану
врать,  но толкали и пинали.  Что было - то было.  Пояса нам обрезали,
ножи  и  огниво  с  трутоношами  забрали,  кресты,  у кого серебряные,
поснимали, медных не тронули. А потом всех восьмерых под караул к себе
в трюм затолкали, и мы тут весьма загоревали...
     - Кто у них капитан, каков он видом?
     - Начальной  человек  на  той  свейской  яхте  был племянник тому
самому генералу,  что управлял всеми пришлыми воровскими кораблями  на
Белом море.  Возрасту среднего.  Сухопарый,  волосы чужие, прикладные,
под шляпой. Кафтан темно-вишневый, башмаки немецкие.
     - Как ты узнал, что он генералов племянник?
     - А вот как,  - охотно отвечал Афанасию Ивашка Вожеватый,  - того
же  дня  яхтенный  начальник бросил якорь,  снял с яхты бот,  нагрузил
палтусом,  чтобы свезти на фрегат к дяде своему - генералу, а меня, да
еще  полоненника  Данилку  Вахрамеева  в гребцы взял.  Вот приезжаем к
генералу на большой корабль,  не знаю поименно ни  того,  ни  другого.
Узнал генерал,  что люди с двух наших карбасов ушли на берег, осатанел
совсем,  освирепел и зверем набросился  на  племянника,  да  немецкими
матерными словами его покрыл всяко,  и сказал:  "Ты же подал через тех
беглецов весть русским,  что мы здесь на море..." - и затопал ногами и
палтус  от него не взял.  Брань генералову мы с Данилкой слышали,  тот
Данилка свейский язык, худо ли хорошо ли, знает, где брань, где доброе
слово понять может.
     - Еще чего слышали с Даниилом тем от шведского генерала?
     - Меня  он  не  выспрашивал,  а с Данилкой разговор имел строгий.
Вынул генерал  оголенную  саблю,  да  так  с  саблей  в  руке  и  стал
допрашивать  Данилу Вахрамеева.  Со страху,  не потерять чтобы головы,
Данилка генералу ответ держал  на  все  расспросы,  что  он,  Данилка,
Кемского уезду Пудожемской волости,  и что рыбачит-промышляет, и неких
свейских людей поименно  знает:  Полонестера  из  Кариберы  да  ихнего
протопопа.  Тогда  генерал  саблю  в  ножны  спрятал и стал спрашивать
Данилку,  сколь верст от Кеми до свейского  рубежа,  далеко  ли  устье
кемское  от  городка  Кемского.  Да  где  самое  ближнее расстояние от
Соловецких островов до берега...
     - Правильно ли отвечал тот Данилка или ложно генералу? - спросил,
хмурясь, архиепископ.
     - Ответы его генерал сверял с картой. И был Данилкой доволен.
     - Дурак!  Негодный  человек  тот,  кто  врагу  правду  открывает.
Неприятеля  должно  заблуждать,  сбивать с толку...  Что же дальше?  -
поворчав, спросил Афанасий. - Припоминай, чадо, припоминай.
     - Генерал  отвалил  Данилке  табаку,  вина  дал  выпить три малых
посудинки и по-свейски спросил:  "Хочешь,  русак,  на  Русь?"  Данилка
благодарно повергся ему в ноги.
     - Каковы те корабли шведские, на коих тебе быть довелось?
     - По моему разумению,  яхты на ходу скорые,  а большие,  те ходом
потише будут.  На большом генеральском корабле пушек много, на верхних
полубаках  сплошь  кругом  всего  корабля.  А на яхте,  на которую нас
полонили,  пушек с двадцать...  Людей на большом корабле человек с два
ста  будет.  Люди  не  ровные:  и  худородные и матерые есть.  Одеты в
суконную одежду, в зеленую и лазоревую, в рукавицах...
     - И  то  добро,  что  вас,  ротозеев,  в  Швецию  не  увезли и не
загубили.
     - Вашими молитвами,  владыко,  не загубили.  А сказали нам ложно,
что ихние другие корабли торговые,  и выпроводили всех нас к берегу, к
наволоку, что повыше Старцевой горы, и пошли мы на двух остатних судах
к Терскому берегу с вестью к жителям, чтоб они шведов остерегались. Да
многие не убереглись. На обратном ходе от Архангельска стали пакостить
шведы,  пожгли Куйское Усолье,  Пялицу спалили.  Корельского монастыря
ладью  сожгли  и  человек  сорок  в  полон  забрали.  Про их судьбу не
слышал...
     - Ладно,  ступай  с  богом,  пробирайся  в  свой Кемский городок.
Поди-ка,  родные о тебе молятся,  то ли за здравие,  то ли за  упокой,
порадуй  их,  - сказал архиепископ,  поднимаясь с кресла и опираясь на
длинный архиерейский посох.
     - Не  спешу,  владыко,  я  в Соломбале к одному рыбаку нанялся на
зимний подледный лов:  шесть рыбин ему,  седьмая  мне.  Бог  милует  -
добыча будет...

     В ту   осень   и   зиму   усиленно   продолжалось   строительство
Новодвинской крепости. Не прерывались работы и на Соломбальской верфи.
Строились   новые   корабли   в  Вавчуге  у  братьев  Бажениных.  Были
восстановлены фрегат и яхта, отбитые у шведов.
     Афанасий, помимо воеводы, сообщил Петру о ходе дел в Архангельске
и своем участии:  "Сверх прежней  своей  отдачи  поставил  к  строению
крепости 55 сажен трехаршинных (кубических) камени бутового, да 200000
кирпичу  обжигают,  а  как  обожжен  будет,  к  тому  строению  повелю
поставить без мешкоты..."
     Надо было спешить.  В Архангельске и в европейских городах  ходил
слух, что в будущем, 1702 году шведы с большей силой нагрянут на Север
России, на порт Архангельский.

              Третий приезд Петра Первого в Архангельск

     Эта поездка Петра в Архангельск требовала тщательной,  но спешной
подготовки.  28  декабря  1701  года  Петр  прислал в Вологду епископу
грамоту:
     "Богомольцу нашему  преосвященному Гавриилу епископу Вологодскому
и Белозерскому.  Под воинские припасы  и  под  ратных  людей  быть  на
Вологде  стольнику  Афанасию Борисовичу сыну Брянчанинову,  а делать к
весне 1702 года сто дощаников да двадцать барок с парусы, с якори, и с
конаты,  и  с  веревки,  и  всякими судов припасы.  Лесные припасы для
поспешения  привозить  (в  прибавок  к  вологжанам)  посадским   людям
Вологодского     уезда,    дворцовым,    патриаршим,    митропольским,
архиепископским и монастырским, помещичьим и вотчинным крестьянам..."
     Через день  после отсылки этой грамоты Петр предписывал стольнику
Брянчанинову:
     "...Ехать на   Вологду   для  того.  Для  спасения  и  ко  отпору
неприятельских людей к Архангельскому городу велено послать приходящей
весной к Архангельскому городу ево государя с 4000 человек с ружьем со
всякими воинскими припасы и хлебные запасы. Да особно того 199 пушек и
к  ним  по  калибру по 300 ядер к пушке и мортиры,  и бомбы,  и ручные
гранаты, и порох, и фетиль".
     9 января  1702  года  в  Вологду  пришел  дополнительный указ,  в
котором Петр, с присущей ему продуманной расчетливостью, приказывал:
     "Для нынешнего    военного   со   Свейским   королем   случая   и
неприятельских  людей  внезапного  приходу  к  Архангельскому   городу
водяным  путем,  пушек  и  всяких  тягостей,  и  полковых припасов,  и
хлебных,  и под ратных людей на Вологде,  к прежним сту  дощаникам  да
двадцати баркам, сделать городами, с которых к Архангельскому городу к
строению новой крепости работных людей наряду нет: Вологодским посадом
с  50  дворов  по  барке,  да  с  вологодских,  белозерских патриарших
монастырских, помещичьих и вотчинных людей с 200 дворов крестьянских и
бобыльских  по барке,  которая поднимает груз 4000 пудов,  и сделать в
марте 1702 года неотложно имянно: с Вологды (1420 дворов) 28 барок, 63
барки с Белозерских волостей, 124 барки с Вологодского уезду, 10 барок
с Устьян (кубенских)..."
     Строго подчеркнув   о  "послушании  сему  указу",  Петр  требовал
прислать в Вологду плотников и кузнецов в распоряжение  и  под  надзор
стольника Брянчанинова.
     Город, окруженный  вековыми  лесами,  не   чувствовал   нужды   в
строительных  материалах.  Но  лес  доброго качества нужно заготовить,
подвезти на берег реки Вологды,  распилить по размерам,  потребным для
судостроения. И сколько было нужно опытных плотников и кузнецов, чтобы
за три-четыре месяца,  к окончанию  ледохода,  построить  100  больших
лодок-дощаников и 245 барок грузоподъемностью по четыре тысячи пудов.
     У великого человека масштабы большие и темпы  скорые.  Таков  был
Петр.
     Нет достоверных данных,  но возможно полагать,  что четыре тысячи
преображенцев  Петр  заблаговременно  отправил  из  Москвы в Вологду в
помощь вологодским баржестроителям.  Петр никогда не позволял солдатам
томиться от безделья.  Так или иначе,  но к приезду Петра в Вологду, в
конце апреля,  огромная речная флотилия была почти в полной готовности
принять  на  себя  в  дальний  путь Преображенский полк с провиантом и
военным снаряжением,  а также и многолюдную свиту государя, состоявшую
из 118 знатных персон, не считая обслуживающего люда.
     Из приближенных Петра в этом походе назовем хотя бы основных  его
сподвижников:  Андрей Голицын,  Михайло Ромодановский,  Федор Головин,
Гавриил Головин,  Никита Зотов,  Юрий Трубецкой, Кирилл Нарышкин, Юрий
Шаховской,  польский  резидент  Кенигсек,  разведчик  Василий Корчмин,
побывавший ранее,  по  заданию  Петра,  в  Шлиссельбургской  крепости,
толмач  Петр  Павлович  Шафиров  - польский еврей,  перекрестившийся в
православную веру.
     К царевичу Алексею были, ради его утехи, бережения и наставлений,
приставлены:  ближний  человек  Александр  Меншиков,  карлик  Ермолай,
учитель   Кондратов,   поп   Побарский,   князья:  Жировой-Засекин  да
Кольцов-Массальский,   Долгорукий,    Троекуров,    Урусов,    Дашков,
Барятинский,  Чаадаев  и  прочие другие.  Судя по составу свиты,  Петр
"оголил" в Москве руководство, намереваясь начинать задуманное большое
дело на Севере.
     Еще до этой поездки Петр заблаговременно,  в  январе  1702  года,
ставя  перед собой цель - завоевание невских берегов,  находившемуся в
Новгороде Шереметеву,  основательно  поколотившему  тогда  у  Эресфера
войска, предводимые генералом Шлиппенбахом, предписывал узнать:
     "В Канцах и Орешке сколько людей?
     Река Нева покрыта ль льдом и когда вскрывается?..
     Намерение есть, при помощи божией, по льду Орешек доставать...
     Послать для  языка  к  Орешку  или к Канцам,  чтоб достать самого
доброго языка из которого города.
     Все сие  приготовление  зело,  зело хранить тайно,  как возможно,
чтоб никто не дознался..."
     Спустя несколько  дней,  23  января  1702  года,  Петр  послал  в
Новгород указание: "построить для обороны и отпора шведам на Ладожском
озере 6 военных 18-пушечных кораблей на реке Сяси или на реке Паше для
полка П.  Апраксина,  под надзором стольника Ивана Татищева. Плотников
взять из Олонецкого уезда, кузнецов из Устюжны-Железнопольской, по 120
человек к кораблю, деньги брать в Великом Новгороде у бурмистров..."
     Скупа история Вологодчины.
     Ленивые дьяки и подьячие не оставили сведений, сколько дней в тот
приезд  находился  Петр  в  Вологде и чем он занимался.  Но и без того
ясно,  что прежде всего Петр  был  озабочен  состоянием  боевого  духа
солдат и готовностью судов к погрузке и отправке на Север.
     Задержки долгой ни в чем не было.  Несокрушимая мужицкая спина  и
умелые руки древодельцев не обманули надежд государя.
     29 июня,  в день своего патрона,  апостола Петра,  в архиерейских
палатах  Петр  отпраздновал  свои  именины.  Меркантильная  справка из
архиерейских записей дает представление об этой государевой пирушке:
     "Съедено 6 индеек,  5 гусей дворовых, 24 гуся диких, 21 баран, 11
живых лещей,  215 щук,  45 язей,  125 язей живых, 90 окуней, 13 фунтов
черной икры. Выпито вина рейнского две бочки".
     Да еще было отмечено,  что в угоду царю епископ  Гавриил  подарил
царскому  наследнику  Алексею  кубок  серебряный,  чем Петр был весьма
доволен,  а кубок тот "позолоченный промеж поддоном и  верхом  персоня
человечья, весу в нем фунт и два золотника".
     Всеми обласканный юный наследник разъезжал с отцом в раскрашенном
семерике по тихой и полноводной весенней реке - Вологде.
     Вологжанам, и солдатам-преображенцам,  и свите  царской  казалось
дивом дивным,  как под колокольный звон и пушечный рев вниз по течению
реки выстроилась от Соборной горки до самого села Турундаева  флотилия
более  трехсот  судов  и  под крики "ура",  при дружном взмахе гребных
весел тронулась в дальний путь.
     Плыли суда в солнечные дни и мутные весенние северные ночи.
     Прошли село  Шуйское,  миновали  Тотьму,  всюду  по  берегам,  от
Сухонских  низин  начиная,  густой  стеной  стояли бесконечные хвойные
леса.
     Изредка встречались  на  берегах  деревни:  избы из крепкого леса
потемнели от времени.  Узкие поперечные окна,  вместо  стекол  тусклая
слюда   или   до  прозрачности  высушенные  бычьи  пузыри.  Деревянные
дымоходы,  резные коньки на крышах.  Часовенки на возвышенных  местах,
иногда  бревенчатые  церквушки.  И чаще всего без единого гвоздя,  ибо
грешно людям старой веры в святом деле гвоздь употреблять,  если враги
господни гвоздями Христа ко кресту прибивали.
     Путь знаком  Петру.  Дважды  он  проходил  здесь  от  Вологды   к
Архангельску  и  запомнил навсегда разноцветные радужные слои отвесных
берегов,  что тянутся полста  верст  не  доходя  до  Великого  Устюга.
Местность  эта  испокон  веков  называется  Опоки  и  отличается своей
привлекательной красотой. Когда рано утром на четвертый день проходили
этими  местами,  Петр,  весело  подшучивая,  будил  спавших с похмелья
приближенных:
     - Гей   вы!   друзья-приятели!  Пьянчуги-лежебоки,  очнитесь,  не
проспите прекрасные Опоки!..
     На палубу   царевой  барки,  зевая,  выходил  Меншиков,  за  ним,
перекрестясь,  поднимался по ступенькам лестницы Никита Зотов и другие
ближние люди Петра. Все с восхищением взирали на берега.
     - Чудное  творение   господне!   -   восторгался   сопутствующий,
единственный  из  всех  бородатый,  поп Побарский.  - Вот где бы место
доброму монастырю могло быть...
     - А Сухона сколь быстра! Веслами шевелить не надо, несет и несет.
Лишь бы рулем не сплоховать.  Ребята, глядите в оба! - прикрикнул Петр
в  сторону  двух  солдат-преображенцев,  стоявших  у  руля.  - Блюдите
кильватерную линию и промежутки.  Не напоритесь на камни. В здешних бы
местах  мельницы  строить  пильные  да  мукомольные,  сколько  силушки
водяной втуне пропадает...
     Не бедны,  не  скудны  по  тем  временам  были  города  северные.
Невелика тягость,  особенно  купечеству,  оказать  государю  помощь  с
войском добраться от Вологды до Архангельска.
     В Вологде в ту  пору  было  2499  торговых  людей.  Торг  вели  с
Архангельском, Сибирью и даже с Амстердамом, Гамбургом и Любеком.
     Тысяча тотемских купцов торговала с Сибирью.
     Тысяча и  восемьсот  устюжских  купцов связаны были коммерческими
делами  с  внутренней  Россией  и  далекой  Сибирью.  А  что  касается
Архангельска,  так ему не было равных соперников в торге с заграницей:
тюленьи и моржовые шкуры,  дорогие меха, ворвань и сало, лес, деготь и
смола, икра и хлеб - все это в изобилии покупали иноземцы...
     В многоцерковном,  бойком торговом Великом Устюге флотилия  Петра
запаслась  печеным  хлебом,  квасом  и  даже  хваленым пивом хмельным,
какого в ту пору не умели варить ни в Вологде, ни в Архангельске.
     Преображенцы закатывали  на  суда  бочки  с  треской  соленой,  с
мясом-солониной  и  таскали  по  сходням  огромные  кули  рогожные   с
сухарями.
     В Устюге,  на противоположном берегу  от  города,  Петр  приказал
поставить  свою барку и там,  в узком кругу приближенных,  обдумывал и
рассуждал,  при каких  обстоятельствах  и  как  в  это  лето  им  быть
подобает.
     Еще десять лет назад Петром была установлена постоянная  почтовая
связь  между  Москвой  и  Архангельском.  Через  Переяславль-Залесский
Ростов-Ярославский,  Вологду и Вагу доходили письма за десять дней. Но
была  еще  и  своя  почта  царская,  нарочная,  которая при надобности
достигала  Петра  в  путях-дорогах  всюду,   где   он   находился.   И
путешествуя,  Петр быстро узнавал,  что происходило на боевых рубежах,
занятых русскими войсками...
     Прошли Сухону.  Там,  где  Вычегда  слилась  с  Малой  и  Большой
Северной Двиной, развернулось на многоверстную ширь плесо. Качаемый на
волнах,  при  боковом  ветре,  со  скрипом тянулся к северу петровский
поднявший паруса караван.  Петр стоял в высоких  бредовых  сапогах  на
дощатой  смоленой палубе,  прикидывал к правому глазу зрительную трубу
и,  глядя в  сторону  чуть  видневшихся  белокаменных  сольвычегодских
церквей, говорил своему наследнику и Меншикову:
     - Отсель,  от строгановских вотчин,  начинал Ермак  свое  славное
дело.  Третий раз миновав проезжаю,  а привернуть все недосуг. Сами-то
Строгановы давно за  Каменный  уральский  пояс  перебрались.  А  город
Сольвычегодск стоит как память о владельцах.
     Вспомнив, что он дал за своей подписью проезжую грамоту  в  Китай
здешнему купчине Ивану Саватееву, Петр подумал вслух:
     - Где-то теперь,  далече  ли  тот  северный  купчина  топает,  на
колесах ли катится,  а может, и по сибирским рекам плывет. Дай бог ему
до Китая с моими и своими товарами сохранно добраться  да  с  прибылью
вернуться...  - И,  снова обращаясь к Меншикову, сказал: - Деньги нам,
Александр Данилович, надобны, ох как нужны. Война пожрет немало. Знаю,
народу нелегко:  сошные,  ямские,  таможенные,  поведерные, подушные и
солдатские кормовые, и на корабельное строение, и каких только податей
не  собираем,  а  все  мало...  - Вздохнул широкой богатырской грудью,
привалился к мачте, согнувшейся под надутым парусом, набил голландскую
трубку табаком,  высек огня зубильцем о кремень, дунул два-три раза на
трут, попыхтел закуривая, и продолжал:
     - Давно  ведомо,  деньги  суть  кровеносные сосуды войны,  сиречь
жилы, без коих война быть не может.
     Не доходя  городка  Красноборского,  барки,  занятые  солдатами и
вооружением,  стали отставать от петровской  свиты,  убыстрившей  свое
движение  на  более легких и ходких судах.  Расстояние между головными
судами и караваном преображенцев понемногу увеличивалось.
     По весеннему  разливу,  под  парусами  и  на  веслах  быстро  шли
петровские  суда  к  Архангельску.  Иногда   они   обгоняли   груженые
купеческие карбасы,  шедшие с Вычегды и Сысолы, с Юга-реки из Устюга и
Вятки и других далеких российских мест с пенькой и смолой,  с хлебом и
черной икрой.
     Из Зырянского и Пермяцкого края больше чем  откуда-либо  везли  в
Архангельск  купцы  на  ярмарку сотни сороков шкурок соболиных,  сотни
тысяч беличьих,  заячьих,  лисьих и  кошачьих  шкур.  Вся  эта  дешево
ценимая   рухлядь   охотно   покупалась  иноземцами  и  уходила  через
Архангельск в европейские страны. И рады были купцы, шедшие с товарами
к  городу,  что  такая  масса  судов  под  государственным флагом не с
товарами,  не соперничать с ними к ярмарке пробирается,  а сам царь  с
гвардейским  полком,  с пушками будет оберегать Архангельск от шведов.
Значит, без опаски торговать можно.
     В попутном  селе  Топецком  царская  флотилия  пристала к берегу.
Около крайней избы крестьянин Степан Юринский рубил дрова из  сухостоя
и валежника.  Петра среди вышедших на берег Степан сразу узнал. Всадил
топор в чурбак,  босоногий,  в чем был - в синих полосатых портках,  в
домотканой рубахе, побежал навстречу Петру и, не робея, поздравил его:
     - С благополучным прибытием,  государь-батюшка,  в наши края. Дай
бог тебе здоровья и всякого добра.  Третий раз,  благодаря бога,  наше
село не обходишь. Милости просим! - и поклонился в пояс Петру.
     - Как тебя звать? - спросил Петр.
     - Степаном, ваше царское величество...
     - Вот  что,  Степан,  ты  первый меня встретил и поздравил.  Хочу
обедать у тебя в избе.
     - Милости  прошу,  коль  не  брезгуешь.  Вон моя изба,  за баней,
крайняя...
     Степан Юринский шел рядом с Петром,  позади свита, а по сторонам,
в отдалении,  топецкие мужики робко и завистливо поглядывали на своего
соседа, удостоившегося такой великой чести.
     Около своей избы Степан вмиг изловил на изгороди петуха и отсадил
ему топором голову.
     - Это зачем же? - изумился Петр мужицкой ловкости.
     - А больше, царь-батюшка, мне тебя угощать нечем. Коль бы знатье,
что пожалуешь, я и теленка не пожалел бы, кокнул...
     Степан ударил  трепыхавшегося  безголового  петуха  об изгородь и
швырнул стоявшей около избы хозяйке:
     - На, Онисья, ощипли да поджарь для гостя дорогого.
     - Не надобно,  у нас и своего найдется,  - сказал Петр.  - Ты нам
стол да угол дай, а там уж мой повар-пекарь кое-что соорудит.
     В дверях  согнувшись,  Петр  протиснулся  в  избу.  Снял   шапку,
перекрестился на темный передний угол.  За ним вошли в избу Меншиков с
наследником Алексеем и хозяин.
     Степан смекнул  раздуть  в  загнете  огонек и зажег у божницы два
восковых свечных огарыша.  Из обитого железными  полосами  сундука  он
вынул  скатерть  белей  снега,  с  яркой вышивкой.  В избе от свечей и
скатерти  посветлело.  Петр  осмотрелся  вокруг.  Вдоль   прокопченных
бревенчатых  стен - широкие лавки.  Над лавками - полавочники,  на них
деревянная посуда,  пучки нечесаной  кудели  и  расписная  прялка,  на
лицевой  ее  стороне  -  солдат  с  девкой  в  санях катятся на тройке
тонконогих лошадей.
     Петру, бывавшему в путях-дорогах,  видавшему всякие виды,  ничего
здесь удивительного не было.  Все, как положено в крестьянстве: и ушат
с  водой  и  деревянным  ковшом,  и  глиняный  рукомойник  над вонючей
треногой лоханью,  и саженное  полотенце  с  петушками,  а  в  закутке
огромная  печь,  и уже пахнет палеными перьями ощипанного и жарящегося
на сковороде петуха.  Слуги царские принесли и расставили на  скатерти
походную серебряную посуду,  тарелки,  чарки, еду всякую, семгу длиной
во весь стол  и  анисовку  в  графинах.  Степан  изловчился  незаметно
приодеться: натянул кропаные штаны, рубаху с вышивкой, пояс - кисти до
полу.
     - Не робей,  Степан,  будь хозяином,  давай с нами по чарочке, за
счастливую встречу с государем на Двинской земле.
     Чокнулись звонкими  чарками  Петр с хозяином,  с Меншиковым тоже.
Налили по другой, закусили ломтями жирной нельмы, Петр спросил:
     - Как тут живется, Степан, чем обижены?
     - Ничем  и  никем,  царь-государь.  Двина  под  боком,  рыба   не
переводится.  Земля  не  плодовита,  хлебов  не  хватает,  прикупаем у
устюжан. Дорогонько. Пуд ячменя по два алтына... Да ладно, как-нибудь,
бога не гневим, пробиваемся.
     - А что у вас семья-то, только двое с женой?
     - Четверо  нас,  царь-государь,  два сына как ушли с осени на всю
зиму крепость Новодвинскую строить,  так и не ворочались. Пашни у меня
мало, я и без сыновей управился...
     - Ну,  Степан,  давай по  третьей  за  твоих  сыновей.  Дело  они
делают!..
     Петр налил еще по чарке.  И задержался, устремив острый взгляд на
божницу.  Там,  рядом  с  Ильей  Пророком,  он  увидел  большой медный
восьмиконечный крест. Подошел, снял с полки:
     - Откуда такой староверский?
     - Прадедко мой у  сольвычегодских  медяников  на  медвежью  шкуру
выменял, поди-ка годов сто назад.
     - Аввакумовского толка  и  его  поклонения,  -  заметил  царь,  -
видишь,  титло поверху:  не "царь Иудейский" сказано,  а "царь Славы".
Патриарх Никон такие кресты запрещал.  А по мне,  все едино -  сколько
концов у креста и что написано.  Молись любому. Я и сам грешный, читаю
молитву пред богом,  а в голове другие думы:  как там наши солдатики -
шведов побивают или их самих бьют?  Но, слава богу, хорошие вести идут
покамест с рубежа свейского.  Так, Степан, и мужичкам поведай. Смотри,
сколько их около твоей избы столпилось.
     - Как же им не толпиться,  царь-государь,  всем  на  вас  глянуть
хочется, словцо услышать, милость наша...
     Петр поставил крест на божницу:
     - Молись  этому,  Степан,  таких  больше  не  будет.  Запретил  я
изводить медь на кресты и складни.  Медь  нам  на  пушки  надобна.  От
шведа,  как от черта, ни крестом, ни пестом не отобьешься, с ним едино
лишь пушками разговор вести. Ну, по чарочке...
     - Погодите,   родненькие,  петуха  несу!  -  выкрикнула  хозяйка,
румяная баба,  держа на сковороднике сковороду,  а на ней в клокочущей
сметане изрезанное на куски пахучее жаркое. - Отец, приготовь место на
столе, подложи доску.
     - Кажись, смак есть, - понюхав жаркое, сказал Меншиков.
     - Преотличная еда,  - не пробуя,  заметил Петр и протянул  Анисье
чарку водки.
     Та взяла, прижала к груди чарку, задумалась.
     - Пей, Онисья, грех такое угощение не принимать, пей, - настаивал
Степан.
     - Будьте здоровы...
     За петуха и гостьбу у Степана Юринского Петр  щедро  расплатился.
Подарил  Степану  две  чарки серебряные,  три тарелки,  да перстенек -
Анисье.
     Преображенский полк,   следовавший   на  барках  на  почтительном
расстоянии  за  петровской  свитой,  получил  приказ,  не   заходя   в
Холмогоры, двигаться в Архангельск, к Новодвинской крепости. Не всегда
весело было солдатам.  Их  настроение  отражалось  в  песнях,  которые
разносились над просторами Севера:
                    Как ни светла зоря
                        занималася,
                    Да не солнце красное
                        поднималося,
                    Да показалося
                        знамя царское.
                    Да под тем-то
                        знаменем государевым
                    Сам царь идет
                        с большой силушкой.
                    Поперед идут
                        все охотнички,
                    А позадь идут
                        да невольнички.
                    Все передние
                        песню грянули,
                    А все задние
                        горько всплакали...
     Петр и его близкие сподвижники с большого русла Двины свернули по
протоке в Холмогоры.
     После обедни  царь  посетил  архиепископа  Афанасия.  Встретились
вдвоем,  с глазу на глаз,  в крестовой палате, служившей местом приема
почетных гостей.  Палата была украшена иконами в позолоченных окладах.
Висели  две  большие парсуны - портреты Петра и Афанасия.  Пол застлан
заморскими коврами,  шкафы наполнены печатными и рукописными книгами в
кожаных   переплетах.  Около  стен  кованные  железом  сундуки...  Сам
архиепископ страдал одышкой,  сетовал на свое здоровье и,  как  вскоре
оказалось, доживал последний год.
     Появление Петра в Холмогорах порадовало и  оживило  Афанасия.  И,
поскольку в донесениях не каждое слово в строку пишется,  архиепископ,
по просьбе государя, в подробностях поведал ему, как в прошлом году от
Новодвинской   крепости   солдаты  и  мужики-строители,  под  командой
стольника Иевлева,  отбили шведов.  Причем об  Иване  Рябове  Афанасий
говорил правдиво и доброжелательно.
     - Подвигом своим Иван Рябов напомнил мне костромского крестьянина
Ивана  Сусанина.  Рябов,  не  щадя  живота  своего,  посадил  на  мель
вражеское судно,  подведя его под обстрел наших пушек.  Дело, кажется,
ясное,  - рассудил Афанасий, - его затушевать нельзя и не подобает. Не
будь Рябова,  бог весть что могли бы натворить шведы,  коль  скоро  на
взморье собрались их главные силы на четырех многопушечных фрегатах. И
наместо того,  чтобы Рябову славу воздать, отличить его, Прозоровский,
пристрастно  и  корыстно,  заточил его в тюрьму,  где он и по сей день
томится...
     - А что же новый воевода не догадается доискаться здесь правды? -
строго спросил Петр.
     - Говорено  мною  ему,  да,  видно,  еще  с должностью воевода не
свыкся,  а может статься, зазорно ему нарушать то, что содеяно до него
предшественником Прозоровским...
     - Разберусь!  -  пообещал  Петр,  выслушав   Афанасия,   и   стал
выспрашивать  о делах архиерейских,  о доходах монастырских,  чем люди
недовольны,  на что свои  обиды  высказывают  и  покорны  ли  северяне
властям  мирским  и духовным.  Так и сыпал царь вопросами уставшему от
жизни, немощному архиепископу.
     - Бывает,   ваше   величество,   приходится  и  дубьем  и  рублем
ослушников в порядок приводить.  Был тут грех один, раскольников двое,
Андроник и Мемнон,  не поддались моему увещеванию. Отдал их воеводе на
расправу, тот их обоих с моего дозволения на костре спалил...
     - Не  ведаю,  справедливо  ли,  но жестоко весьма.  Ох уж эти мне
раскольники! - заметил Петр. - И когда они ума наберутся...
     - Из   Соловков,   ваше   величество,   были  жалобы  на  упрямых
староверцев,  - продолжал Афанасий,  - но тут я смилостивился и указал
архимандриту соловецкому никого не пытать,  в хомут не класть,  кнутом
не бить, на дыбу не поднимать, стрясок не давать, огнем не жечь, водою
не пытать,  гладом не морить,  мразом в темницах мучительно не томить.
За убийственные дела и содомские грехи  прелюбодейные  чинить  розыски
без крови и мук,  а буде заслуживают осуждения, передавать их воеводе.
Тот знает,  что с ними  делать...  Противу  грехопадений  блудников  и
блудниц, ваше величество, строгость установил. Апостол Павел говорил в
посланиях своих:  брак должен быть честен  и  ложе  не  скверно...  За
блудный  грех  с женского и мужеского пола установил я подать штрафную
брать:  два рубля и восемь алтын и две деньги.  А коль денег у кого из
согрешивших  нет,  на  тех епитимию налагаю,  пусть горб погнут,  дабы
впредь не бесчинствовали...
     - Но  ведь такие прелюбодейные дела,  владыко,  скрытно делаются,
как же дознаетесь?
     - На исповеди.
     - А подумай-ка,  владыко, тоже ли такое против любовных и обоюдно
согласных дел и подходит ли под заповедь? Все мы не без греха...
     После этой  беседы,  длившейся  не  больше  часу,  Петр  побыл  в
Холмогорском соборе на молебне и поспешил в Архангельск.
     От архиерейского дома,  провожаемый Афанасием, он ехал к пристани
в закрытой карете, обитой снаружи кожей, а внутри бархатом.
     - Годы уходят,  - жаловался Петру Афанасий, - чувствую, ненадолго
я жилец на сей земле.  Подорвал север мои силы: длинные студеные зимы,
поздние весны,  ранние слякотные осени,  ветры да сырость,  все это не
под  силу  мне  стало...  А  жить  еще хочется.  Народ северный,  ваше
величество,  крепкий,  выносливый. Оно и понятно: на здешних промыслах
не  изнежишься,  леностью  не спасешься.  Звериные и рыбные промыслы в
ледовом море,  судостроение, солеварение, смолокурение и всякое лесное
дело  пробуждают  в  людях  дух трудолюбия и предприимчества.  А какая
неустрашимость и отвага перед врагом:  будь  на  месте  Рябова  другой
северянин, я верю, поступил бы так же.
     - Крепись,  владыко.  А  коль  будет  тяжко,  не  переусердствуй.
Спасибо  тебе  за  добрую  службу на крепостном строении и за все твои
деяния в здешнем крае.  Все мы,  увы,  смертны.  Загодя определи  себе
достойного  преемника,  что  и  как будущему архиерею делать надлежит,
распоряжение твое напиши.
     У пристани Петр вышел из кареты и,  поддерживая Афанасия за руку,
помог ему спуститься со ступени на мостовую.
     - Благослови, владыко, на добрые дела!
     - Счастливого пути, ваше величество, ветер вам в спину. Храни вас
святая троица...  Бог милует,  буду во здравии, то на освящение нового
храма в крепость приеду.
     Суда с петровской свитой и государева барка с большим трехцветным
флагом  вышли  от  Холмогор  на  двинское  русло,  там  соединились  с
подоспевшей  флотилией Преображенского полка и в белую ночь,  накануне
троицына дня, подошли к пригородной деревне Уйме. Здесь встретил Петра
новый воевода Ржевский.  Он перешел со своего карбаса на царскую барку
и, пока суда шли до Мосеева острова, мимо города, докладывал Петру:
     - Крепость  не закончена,  но и в таком виде уже за себя постоять
может. Церковь в крепости готова к освящению. Ожидаем большого прихода
торговых судов из разных стран, гораздо больше, нежели в прошлое лето.
Так что,  ваше величество, шведы хотя и пустили в чужих странах слух о
том, что повторят нападение на Архангельск, однако никого эти слухи не
пугают. Уповаем на хороший торг и спокойствие с моря...
     Место пребывания  Петр  снова,  как и прежде,  избрал на Мосеевом
острове в скромных светлицах.
     Свита разместилась поблизости, в Соломбале. Преображенский полк с
вооружением и всеми припасами  длинной  вереницей  барок  и  дощаников
проследовал в сторону Новодвинской крепости.
     Тогда же,  без промедления,  Петр приказал  привести  к  нему  из
тюрьмы  Ивана  Рябова.  Изнуренный тюремным режимом,  взволнованный до
слез вызовом к царю, Рябов упал на колени, взмолился:
     - Прости,  государь, виноват, вышел я в то утро на море, не ведая
о запрете.
     - Встань,  Иван, встань. Я и вот все они, - Петр показал на своих
приближенных и воеводу,  - должны тебе в пояс поклониться  да  спасибо
сказать.   Я   ведаю  все  о  твоем  поступке.  И  горестно  мне,  что
несправедливость тебя обидела...
     Петр обнял Рябова, поцеловал его и сказал:
     - За верную и доблестную службу освобождаю тебя,  Иван,  от  всех
податей и повинностей, награжу деньгами, одеждой. Ты был ранен, зажила
ли рана?
     - Затянуло,  ваше величество, только к погоде внутрях покалывает,
терпимо, - ответил Рябов и снова упал на колени.
     - Встань,  встань.  - И,  обращаясь к свите, Петр сказал: - Он не
знает историю Древнего Рима, а поступил, как Гораций Коклес!..
     Едва ли   кто   из   приближенных  Петра  имел  представление  об
историческом подвиге Публия Горация Коклеса,  который в 507  году,  во
время войны римлян с этрусками,  защищал мост до тех пор, пока римляне
не разобрали мост и не преградили путь  врагу.  Тогда  спаситель  Рима
Гораций  Коклес  бросился  в Тибр и переплыл к своим.  Его героический
подвиг вошел в историю. Римляне увековечили память о нем статуей...

     Петр не был в Архангельске восемь лет.  За это время  в  торговом
порту и на корабельных верфях произошли большие перемены. В Соломбале,
по поручению Петра, датчанин, адмиралтейский комиссар Елизарий Избрант
построил для купечества шесть сосновых кораблей длиною до восемнадцати
сажен,  шириной - четыре,  осадкой -  полторы  сажени.  Все  они  были
трехпалубные, трехмачтовые, на всякий случай вооруженные пушками и уже
побывали в больших  плаваниях.  Каждый  раз  на  этих  кораблях  кроме
товаров  отправлялись  за границу архангельские матросы для "спознания
морского ходу,  корабельной оснастки и немецкого  языка".  Корабли  те
носили    не   только   апостольские   имена,   некоторые   назывались
подражательно   иноземным:   "Зеленый   дракон",    "Рычард    Энжен",
"Меркуриус".   А   гораздо   позднее  были  построены  в  Архангельске
коммерческие суда, наименованные довольно романтично: "Белый теленок",
"Серый  заяц",  "Молодая  любовь",  "Золоченая мельница" и "Московский
ездок".
     Петр, высоко ценивший работу кораблестроителя Избранта,  принимал
его в светлицах на Мосеевом острове и встречался с ним в  то  лето  на
новых  кораблях  и  на  верфи в Соломбале.  Елизарий Избрант жаловался
Петру  на  то,   что   железо   корабельное   поступает   из   Устюжны
Железнопольской  негодное,  приходится  покупать  иноземное по рублю и
дороже за пуд.
     - Зато,  ваше величество, на сосновый лес не пожалуюсь. Плотогоны
из Устюга Великого,  с Вологды и Вычегды отменные корабельные бревна и
кокоры   доставляют.  И  ценой  не  дороже  семи  рублей  сотня  самые
толстомерные и длиной в семь сажен...
     - Что  делать!  Нам  не  хватает доброго железа.  Есть привозное,
пользуйтесь,  - отвечал Петр кораблестроителю,  - бог даст,  будет и у
нас отличного железа вдосталь. Татищев с Демидовым на Урале стараются.
Да вот доставка трудна.  Послал я  иноземных  и  своих  рудознатцев  в
Заонежье. Есть надежда там докопаться до хороших руд.
     Один за другим,  как только освободилось  горло  Белого  моря  от
льда,  стали  приходить  в  Архангельск торговые корабли из Голландии,
Дании, Англии и других европейских стран.
     Два года назад,  в 1700 году, в Архангельск приходило 64 корабля.
В третий Петров приезд в  Архангельск  прибыло  их  с  товарами  и  за
товарами 149,  и это несмотря на то,  что Россия воевала с Швецией,  и
даже благодаря  войне:  ведь  коммерческая  деятельность  иноземцев  в
Прибалтийских   портах  из-за  войны  замерла.  Только  этим  и  можно
объяснить в тот  год  усиленное  оживление  торговли  в  Архангельске,
которое весьма порадовало Петра.
     Все лето 1702 года Петр провел в Архангельске.  На западе  птенцы
гнезда Петрова дрались против шведов.  Летом Шереметев вторично разбил
Шлиппенбаха при мызе Гуммельгоф.  Тогда же русские солдаты под началом
Тыртова,  Островского  и  Толбухина  очистили  от  шведов  Ладожское и
Чудское  озера.  В  августе  у  реки  Ижоры  Апраксин  разбил   войска
Кронгиорта.   Летом   же   Петр   послал  разведчиков  узнать  скрытые
пути-выходы от Архангельска к невским берегам.
     Со стороны   Двины   на   Каргополь  и  через  Вытегру  путь  для
продвижения пехоты был бы удобен, но крайне длителен и опасен в смысле
разглашения тайны, поскольку дорога шла через многие населенные места,
а стало быть,  слухи о  военном  походе  могли  быстро  докатиться  до
шведских рубежей.
     Тогда Петр снарядил и отправил боевого сержанта Михаила  Щепотева
с  командой  разведать местность от села Нюхчи до северной оконечности
Онежского озера и,  если местность хоть  в  малой  степени  проходима,
строить его царским именем и приказом путь на Повенец.  Да такой путь,
чтобы по  нему  где  волоком,  где  озерами  можно  две  большие  яхты
протащить. А зачем это, ради чего, нужно держать в строгой тайне...
     Любознательный Петр не  случайно  отправил  сержанта  Щепотева  с
помощниками в этом направлении искать прохода к Ладоге. Петр не мог не
знать, что еще за полтораста лет до него английский путешественник Хью
Уиллоби,  искавший  пути  в  Московию,  погиб  в  1553  году  со всеми
спутниками в Лапландии, будучи не в силах одолеть русскую зиму.
     Другой искатель путей на русский Север,  Ричард Ченслер, в том же
году оказался счастливей своего соотечественника:  прибыл в Холмогоры,
а затем в Москву на прием к Ивану Грозному.
     Знатный английский путешественник Антоний Дженкинсон весной  1557
года отправился из Лондона в Архангельск на трех кораблях. На одном из
них возвращался из Англии в Москву русский посланник Осип Непея.
     Путь на Москву через Холмогоры был англичанами исследован.  Тогда
они стали искать  еще  и  другого  удобного  пути  -  от  беломорского
побережья к Новгороду. В этом смысле примечательно предпринятое в 1566
году путешествие на Север России двух английских мореплавателей Томаса
Суэтема  и  Джона  Спарка.  Они достигли двинских берегов,  побывали в
Холмогорах, а на обратном пути занялись исследованием северо-западного
берега Белого моря. Затем побывали в большом рыбацком селении Ненокса,
дошли до Соловецких островов,  отсюда отправились в  Сороку,  оставили
свою  мореходную  ладью  и на лодках по реке Выгу,  по лесным тропам и
болотам добрались до Повенца.  Это был тот  самый  "маршрут",  который
через  сто  тридцать  пять лет сержант Михайло Щепотев прокладывал для
исторического похода Петра с войском и яхтами...
     Предприимчивые английские  мореходы,  они  же купцы и разведчики,
подробно  описали  прямой  путь,  однако   были   вынуждены   признать
непригодность его для торговых связей, сказав об этом следующее:
     "...От Повенца до Сороки вниз по опасным  рекам,  по  которым  мы
проехали,  невозможно ни в какое время года перевозить товары,  идущие
из Новгорода.  Нарвы и иных подобных  мест,  ибо  летом  нельзя  везти
товаров  вследствие  водопадов,  то  же  происходит и зимой из-за силы
течения рек, которые местами никогда не замерзают..."
     Тем не   менее  Суэтэм  и  Спарк,  как  могли,  измерили  глубину
Онежского озера, прошли Свирь, через Ладогу вышли в Волхов и добрались
с товарами до Новгорода....
     Таковы первоначальные сведения о том забытом пути с  Белого  моря
на  Ладогу,  куда  был  послан  предприимчивый  исполнитель воли Петра
Михайло Щепотев (по иным записям именуется он Щепотьевым).
     Сам Петр  в  то  лето  1702  года,  находясь  в  Архангельске,  с
увлечением занялся торговыми  делами,  благо  ярмарка  развернулась  в
городе как никогда. Следил за кораблестроением в Соломбале на казенной
верфи и на Вавчуге у Бажениных.
     Четыре тысячи солдат Преображенского полка тоже не бездельничали.
Они  помогали  достраивать  Новодвинскую  крепость  и,  в  предвидении
будущего,   обучались  военному  искусству,  как  надо  малыми  судами
окружать и захватывать крупные корабли и сокрушать штурмом  крепостные
бастионы...

                         В гостях у Бажениных

     Рано утром в духов день,  пользуясь попутным северным ветром,  на
яхте,  отбитой у шведов, Петр со свитой отправился в Вавчугу в гости к
Бажениным.  Трофейная  яхта  на  всех  парусах,  с большим трехцветным
флагом, шла против течения в поветерь легко и величаво.
     Около речки  Вавчуги,  впадающей  в  Двину,  верстах  в  семи  от
Холмогор,  находилось богатое хозяйство  купцов  братьев  Бажениных  -
Осипа и Федора.  Девять лет назад Петр бывал здесь у Бажениных. За это
время Баженины немало  отличились  в  лесопилении,  в  строении  малых
речных судов и особенно в торговле с иноземцами. На этот раз к приезду
Петра братья приурочили спустить со стапелей два фрегата,  построенных
по  его  заказу.  Главными  мастерами-строителями  этих  кораблей были
иноземцы Памбург и Варлант.
     Их же Петр и назначил капитанами фрегатов.
     Один из кораблей был назван "Курьером",  другой "Святым духом", в
память того праздничного дня,  когда он был спущен на воду. Кроме этих
двух кораблей на баженинских верфях строился еще один, и в присутствии
Петра  произвели  закладку  четвертого  корабля,  более  крупного.  Но
Баженины не располагали  тогда  необходимым  толстомерным  корабельным
лесом  и  продолжать  строение  коммерческих  судов  не  могли,  что и
послужило поводом обратиться к высокому  гостю  с  просьбой  отпустить
нужный  им  лес.  Об  этих  затруднениях  Петр  писал  из Архангельска
Апраксину:
     "...По указу  корабль  малый  зачали и то с нуждою,  а большего и
почать нечем, лесов нет..."
     Но для царя это не безвыходное положение:  стоило только, вопреки
своему строгому указу, сделать для Бажениных исключение - дозволить им
ежегодно  вырубать  или  же  закупать  четыре тысячи сосновых бревен и
лиственницы толщиной от семи вершков и выше в вершинном отрубе.
     Спуск "Курьера" и "Святого духа" сопровождался веселой пирушкой в
доме Бажениных.  Музыканты-гудошники, девки-песенницы потешили Петра и
его  свиту.  В протяжных песнях северян под гусли самогудные слышались
укоренившиеся  здесь,  на  Севере,  отголоски   песен-былин   Древнего
Новгорода,   занесенные   сюда  ушкуйниками  и  вольными  поселенцами,
бежавшими от гнева царского в места недосягаемые:
                    ...Гой еси, Василий Буслаевич,
                    Садись ты с нами за единый стол.
                    Втапоры Василий не ослушался.
                    Наливали ему чару в полтора ведра,
                    Выпивал он чару за единый дух,
                    Уходил и садился на червлен-корабль.
                    Как под славным под Новым городом,
                    По тому ли да по озеру Ильменьскому,
                    Не серый селезень плавает
                    И не ярый гоголь поныривает,
                    А плавает корабь Василь Буслаева,
                    Да с дружиною его хороброю,
                    Костя Никитич корму держит,
                    Маленький Потаня на носу стоит...
     Архиепископ Афанасий,  будучи  слаб здоровьем,  не мог быть среди
гостей петровской свиты.  Но его архиерейские повара, пекари, пивовары
и  виноделы  заблаговременно  были посланы на Вавчугу готовить питье и
ядение в таком количестве  и  разнообразии,  дабы  вся  эта  почтенная
знать,  с  Петром во главе,  надолго запомнила,  как умеют принимать и
угощать гостей братья Баженины.  Заранее к торжественному  обеду  было
составлено  меню из тридцати трех разных блюд,  в коих недосчитывалось
разве только птичьего молока,  жареных муравьиных языков и варенья  из
подлинно райских фруктов...
     Пили за здоровье  Петра,  за  преодоление  врагов-супостатов,  за
процветание русского флота, за гостеприимных хозяев.
     В самый разгар пития Петр поднял  серебряный  бокал,  наполненный
любимой   анисовкой,  и  сказал  давно  продуманное  и  терзавшее  его
неугомонную голову:
     - Други и товарищи,  хозяева и гости! Мы не на прогулку приехали,
не токмо на белые ночи глядеть,  удивляясь величию божьему. Идет война
со шведами,  с хитрым и сильным врагом.  Союзник наш - король Польский
Август - сюда мне прислал цидулю,  упрекает, шельмец, меня, не ведая о
моих делах.  Якобы я в бездействии обретаюсь,  тихо дома посиживаю,  а
его,  Августа, Карл беспокоит, ворвавшись в Польшу. И мало того, пишет
Август  мне  -  "не  заставьте  меня  сделать,  против воли,  что-либо
противное союзу...".  Плохо, когда союзник пошатывается. Ничего, пусть
потерпит.  Мы с каждым днем становимся не те, что были под Нарвой. Да,
тогда шведы над нашим войском викторию получили,  что есть  бесспорно.
Но надлежит разуметь,  над каким войском оную учинили! Ибо только один
старый полк Лефортовский был,  два полка гвардии только были  на  двух
атаках  у  Азова,  а  полевых  боев,  а наипаче с регулярными вражьими
войсками никогда не видали... И единым словом сказать, все то дело яко
младенческое  играние  было...  Из оного поражения надобно нам извлечь
пользу:  пусть  Карла  почитает  нас  слабыми,  а  мы  будем  учиться,
вооружаться,  держать  втайне  военные  помыслы,  дабы  совершать оные
успешно...  Я пью за выносливых,  храбрых и верных  долгу  своему,  за
наших русских солдат и их начальников!..
     А потом продолжалось веселье.
     Пили гости  вповалку  и  наедались всякой снеди "до выпуча глаз".
Только наследник Петров,  царевич Алексей, тощий, бледный и узколицый,
весьма разборчивый в еде, откусывал по малости из того, что подавалось
ему на немецких фарфоровых тарелках и,  если не нравилось,  выплевывал
на пол. Наконец попросил подать ему каленых кедровых орехов.
     - Не привередничай!  - прикрикнул на него Петр,  вскинув брови. -
Где тут тебе взять орехов?..
     - Есть и орехи,  ваше величество, сию минуту подадут, - отозвался
Осип Баженин.
     - Ужели на Севере есть кедры?
     - Здесь, под Архангельском, нет, а в Зырянском крае, за Яренском,
кедры  отличные.  Вы  разве  не  заметили,  ваше  величество,  что  на
"Курьере"  и  "Святом  духе"  каюты  на второй палубе кедром отделаны.
Дорогонько  обошлось:  сосновому  бревну  цена  шесть-семь  копеек,  а
кедровое, пожалуй, и за рубль не купишь.
     Царевичу подали блюдо каленых орехов.  Он с жадностью принялся их
щелкать. Попробовал и Петр.
     - Добрые орехи! И урожай на них бывает? А нельзя ли собирать да в
торг пустить?..
     - Избави бог,  - ответил старший Баженин.  - Урожай орехов -  сие
погибель для кедров.
     - Не понимаю!
     - Дело  такое,  ваше  величество.  Народ  там лесной,  диковатый,
считают,  что кедра в верховьях Печоры много.  И когда орехи собирают,
так  не  по  деревьям  лазают,  а срубают под корень урожайное дерево,
валят и с лежачего берут орехи.  Снимут орехи,  а дерево, что подороже
орехов будет,  остается на месте гнить,  ибо вывезти этакую тяжесть из
непроходимой трущобы сил недостает,  да и что за прок, если промышляют
не дерево, а одни орехи.
     - За  такой  способ  прикажу  вешать!  Лиственница,  кедр,   дуб,
корабельная  сосна  есть достояние государства.  Надо растолковать это
зырянам,  пермякам,  сибирякам - повсюду.  Как  же  так  можно?  Ох  и
достанется  тому  на  орехи,  кто  губит такую породу.  Алешка,  орехи
щелкай,  да шелуху-то на гостей не выплевывай, а не то я тебе определю
место. Учись блюсти приличие.
     - Прости, батюшка, я не нарочно...
     - И  черт  знает,  что у нас бывает!  - сердито и резко заговорил
Петр,  обращаясь к Бажениным,  и все гости притихли.  - В бытность  за
границей,  слыхивал - про нас,  русских,  говорят: русский как вяленая
вобла,  поколотить его,  так он оттого лучше  становится.  За  нелепое
погубление  кедров придется кое-кого поколотить,  и не токмо тех,  кто
губит кедры,  а наипаче тех,  которые по слепоте и нерадению дозволяют
столь дикое самовольство...
     Помолчал Петр,  взял из вазы лимон,  проткнул его вилкой  и  стал
выжимать сок в бокал,  наполненный шампанским. Кое-кто из застольников
последовал примеру Петра.
     - Такое  соединение  французского вина с лимоном зело полезно для
здоровья!  - сказал Петр и, оставив бокал, снова обратился к Бажениным
и всему застолью:
     - Вот Меншиков и еще некоторые знают,  какую несуразицу  пришлось
нам  претерпеть  и  изживать  в  Воронеже,  когда  противу турков флот
строили.  Велели мы в разных воеводствах для судов одинакового размера
заготовлять и в пиленом виде доставлять к Воронежу шпангоуты, кипселя,
свайки да брусья.  Получаем,  и что же видим?  Из разных  мест  разные
размеры.  Стали  к делу те части пригонять - на стыках не сходятся.  В
чем дело? Кто напакостил? Ищите виновных! Стали искать, хвать-похвать,
и  оказалось:  у  воронежского  аршина  своя  длина,  у липецкого чуть
подлинней, а у казанского аршина проклятые торгаши-татары целый вершок
убавили.  Кого винить?  Может, такое беспутство и с гирями происходит?
Многое,  куда ни кинь глаз,  приходится то ломать, то переделывать, то
заново  устанавливать.  И  отчего  бы  это  в  народе сие неразумение,
вольность такая?..  Учиться нам,  ох учиться у европейцев. Годы смуты,
княжеского  удельства  да  татарских нашествий вынудили нас,  россиян,
топтаться на месте,  а сие значило быть  в  отсталости.  Конец  этому!
Конец!  - Петр поднялся,  бокал в руках.  - Выпьем, други-товарищи, за
то,  чтоб побольше было у меня  Бажениных,  а  Россия  в  семиверстных
сказочных сапогах шла, достигала и обгоняла Европу!
     Разом крикнули "ура" - Меншиков, Ромодановский, Зотов и оба брата
Баженины и все прочие, коих было не меньше ста.
     Снова заговорил Петр:
     - Скажи,  Осип,  вот эти два корабля,  что ныне мы окрестили и на
воду спустили, сколько времени и сколько человек строили?..
     - Долгонько,  ваше величество, по два года с месяцем, а то и чуть
поболе!  А людей на верфи  да  в  кузницах,  в  столярке,  на  пильной
мельнице и всюду всегда душ за шестьсот...
     - И тут нам учиться надобно у аглицких мастеров и строителей. Там
покрупнее  корабли военные о семидесяти пушках строятся в один год,  а
мастеровых людей при сем полтораста. Вот так надо успевать! И все-таки
Осипа  Баженина мы будем почитать в высоком чине корабельного мастера.
Он того достоин и впредь такое звание оправдает.
     Петр обнял и поцеловал сначала Осипа, потом Федора.
     Наугощавшись, сделали передышку,  пошатываясь  и  громко,  весело
болтая между собой, вышли в баженинский сад прохладиться.
     Петр шел в обнимку с Осипом Бажениным, и вдруг слышит подвыпивший
государь:  за  решетчатым  крашеным  забором  сада столпившиеся мужики
ропотно,  сначала тихо и робко,  а потом громче  и  громче,  чтобы  до
царевых ушей дошло, запереговаривались:
     - Баженин мужика убил...
     - Да, да, мужика убил Баженин.
     - Все знают, мужика-то зазря Баженин убил.
     - Было дело, Баженин мужика убил.
     - Мужика убил!..
     Петр слушал, слушал и говорит мужикам:
     - Слышу, мужички, слышу... Было бы куда хуже, когда бы мужик убил
Баженина. Мужиков много, а Баженин один. Понимать это надо. Спору нет,
и мужик бережения достоин, душа человеческая...
     Мужики притихли. А царь с Бажениным пошел на пруд подивиться, как
там резвятся в живорыбных клетках сиги и нельмы,  стерлядь аршинная  и
полупудовая семга.
     - А что,  Осип,  был случай у тебя с  мужиком?  Опростоволосился,
пришиб,  или  как?  -  спросил  погодя  Петр  Баженина  и погрозил ему
тростью.
     - Повинен,  ваше величество,  мужики правду ропчут. Случилось мне
однажды куда-то торопно ехать,  а конюх замешкался,  не успел  вовремя
коня в коляску заложить.  Ну, я сгоряча-то, не рассчитав, сильно его в
висок ударил. Грешен, убил, ваше величество...
     - Негоже так. Грех на душу брать, добро бы за вину тяжкую, а ведь
ни за что, за пустяк. Неладно у тебя вышло.
     Из глубины  сада,  со стороны запруженной речки Вавчуги,  до ушей
Петра донесся голос царевича:
     - Батюшка, сюда иди, сюда. Здесь потеха...
     Вокруг царевича у запруды стояли люди из свиты Петра  и  хохотали
над  тем,  как голый карлик Ермошка кувыркался в воде,  хватая за бока
увертливых и скользких тюленей.
     - Батюшка, они не кусаются. Нам бы таких в Преображенское...
     - Не довезти.  Подохнут.  Баловство одно.  - И пошел опять Петр с
Бажениным  вдвоем,  разговаривая  о  делах  -  насчет новых заложенных
кораблей.
     В небольшой  еловой  рощице  стояла  своя,  домовая,  баженинская
бревенчатая церковь,  пятиглавая,  с шатровой колоколенкой. На главах,
крытых  лемеховой  дранкой,  сияли  при солнечном закате обитые жестью
деревянные  восьмиконечные  кресты.  Время  подходило  к  вечерне,  но
подвыпивший поп не спешил к службе,  да и у гостей баженинских не было
молитвенного  настроения.  К  тому  же  братья  Баженины  предупредили
гостей,  что  после  прогулки  на свежем воздухе будет чем поужинать и
опохмелиться перед отъездом.
     - Давай,  Осип,  слазаем на колокольню,  страсть люблю позвонить,
благо сегодня духов день.
     Опираясь на длинную трость,  украшенную набалдашником из дорогого
полупрозрачного камня,  Петр крупными шагами пошел к колокольне. Царь,
а  за  ним  Баженин  поднялись  по  узкой,  зигзагообразной  лестнице.
Отдышались. Подошли к перилам.
     - Экой простор!  Так и кажется,  напрасно человеку крыльев бог не
дал.  Полететь бы отсюда...  -  восхищаясь,  говорил  Петр,  увидев  с
колокольни распахнувшийся перед его глазами бесконечный - ни конца, ни
краю - лесной простор,  пересеченный голубым плесом могучей и  в  этот
час  спокойной Двины.  Отвинтил с трости набалдашник,  с другого конца
крышечку снял, приставил трость к глазу и повел головой вокруг.
     - Далече видно. А все лес, лес и лес. Хвойное море!.. Россия! Где
тебе есть подобные страны?  У кого такое богатство?  Не втуне  ныне  к
Архангельску  сто  сорок девять кораблей пришло.  Стало быть,  есть за
чем.  - Подал трость Осипу Баженину. - На-ко полюбуйся, в каких добрых
местах живешь и подвизаешься.  Поистине, крыльев человеку недостает...
А хочешь,  Баженин, весь край сей, сколь глазом отсель окинешь, все, с
лесами,  полями, лугами и деревнями, что увидишь, - все тебе подарю за
добрую службу?  Владей и служи мне  делом  и  правдой,  все  это  твое
будет...
     Умный Баженин  понимал,  что  государева  щедрость   отчасти   от
хмельного зелия, отчасти от доброго расположения исходит и оттого, что
два новеньких корабля около устья Вавчуги  радуют  его  царскую  душу.
Тогда Баженин, как повествует предание народное, сказал:
     - Куда мне столько,  ваше величество,  особливо деревни.  Не хочу
владеть  душами  человеческими,  кои подобием мне равны.  Непригоже на
вольном севере,  где живут такие же потомки новгородцев,  как и  мы  с
братом,  непригоже нам барствовать.  Да и люди здешние, как зачуют над
собою такую власть,  так  и  разбегутся  на  все  стороны,  А  бежать,
государь,  есть куда, - места здесь недосягаемые. От Карельского Выга,
от порожистой Кеми до Урала и во всю Сибирь - сплошные леса.  А нашего
русского мужика,  государь,  сердить негоже.  Дай ему топор да лошадь,
он,  где хочет, там и угнездится и заживет... Мне бы, ваше величество,
лесу,   сколько   надобно   на  корабли,  безотказно,  и  тем  я  буду
предоволен...
     - Любы  мне твои слова,  Осип,  любы.  Быть по-твоему:  дарю лесу
вдосталь, безотказно. Трудись без помех. Бывать ли мне еще на Вавчуге,
не знаю.  Прочих дел и разъездов великое множество.  Но хочу,  чтобы в
Архангельске и без моего навещания все  ладилось  ладно  к  обогащению
державы.  -  Петр  подошел  к среднему колоколу,  висевшему на толстой
перекладине,  ухватился за  конец  железного  языка,  раскачал  его  и
огласил окрестность гулким звоном.
     На колокольне,  стоявшей  на  взгорье,  свежий  ветер   с   Двины
чувствовался сильней. Развевались черные Петровы кудри.
     - Пойдем-ка, ваше величество, как бы тут не продуло...
     - Я непродувной,  - ответил царь,  - одначе давай спустимся.  Там
люди  празднуют,  веселятся,  а  мы  ушли   от   них,   пожалуй,   сие
неудобственно...
     На полянке,  в  окружении  стройного  березняка,  по-праздничному
нарядные,   в  длинных  платьях  с  вышивкой  на  рукавах  и  подолах,
хороводились  вавчугские  и  ровгородские   девахи.   Около   хоровода
толпились парни,  стеснительно и робко озираясь на баженинских знатных
гостей.  Подошли  Петр  с   Бажениным.   Их   обступили   Меншиков   с
Ромодановским и другие особы.
     - Глянь, Петр Алексеич, какие на двинских берегах девицы водятся!
Принцессы,  да и только.  Строгие! Не то что дочки у московских купчих
да боярынь,  - проговорил Меншиков.  -  Подошел  я  к  одной  да  этак
легонько  за  подбородочек ущипнул.  А она мне сразу,  да распевно,  и
отвечает:
                    А ты, барин, не щипайся,
                    Где не надо не хватайся, -
да так глянула, ровно плеткой огрела.
     - Которая? Покажи, - полюбопытствовал Петр.
     - Вон та,  грудастая,  а лицом ангельская такая, хоть икону с нее
пиши!..
     - И взаправду хороша!
     Девки кончили хоровод,  сцепились за руки, стали плотной стенкой,
хихикают,  платками  от комаров отмахиваются,  на баженинских гостей с
опаской поглядывают.  Вот уже и солнце скрылось,  но осталась светлынь
северная ясная, все видно вокруг, как днем, никуда не скроешься.
     На виду у всех Меншиков опять  подошел  к  той,  облюбованной  им
девке, вздумал пошутить.
     - А что, красотка, пошла бы за меня? Пряниками медовыми закормлю,
в золото одену!..
     - Не дури-ко,  барин,  мы люди бедовые,  ни на  что  нам  пряники
медовые.  И ты нам не вдостой,  подальше стой, рукам да глазам воли не
давай...
     - Ого!  Какая крапивистая!  - похвалил Петр. - Все такие или одна
на всех?
     - Все,  царь-батюшка! И немазаные и косо повязанные, все такие! -
похохатывая,  отозвалась девушка.  - Мы  в  лесах  живем,  да  не  пню
молимся.  Иноземцы нас перстеньками одаривают, лентами да позументами,
а мы им - кукиш, нас задешево не купишь. Мы зубастые...
     - Так  оно и должно,  - одобрил Петр и спросил:  - Долго гуляете,
родители не забранятся ли?
     - Нет, не заругают. Вчера была троица, сегодня духов день, вот мы
разгулялись, да еще в царский приезд, кто нас может бранить?
     - Скоро  на  лодочки  и к домам,  кто куда.  Нам тут близехонько,
недалече, - ответила, осмелившись, другая.
     - А еще на прощание песнями нас не уважите?
     - Могим, царь-батюшка, за песнями нам не в Москву ехать. У каждой
по лукошку наберется. Споем, девушки, что ли?!
     - Затягивай...
     - Чего затягивать? Песни-то, царь-государь, идут на ум невеселые.
Столько солдатиков на ладьях прошло мимо нас к городу.  Уж не быть  ли
войне в наших краях?..
     - На  то  божья  воля.  Вам  воевать  не  придется.  Вам  не   за
неприятелем бежать, а замуж выходить да детей рожать...
     - И на том спасибо,  царь-государь, это мы сумеем, Давайте споем,
девки...
     И затянули,  и тоскливая песня, похожая на причитание, хлынула из
девичьих сердец:
                    Не роса пала на травушку,
                    Покатилися горючи слезы,
                    Горючи слезы солдатские.
                    Все солдаты во слезах идут,
                    Во слезах идут возрыдаючи,
                    Попрощалися солдатушки
                    Со отцами и со матерьми,
                    С женами, детками, родом-племенем.
                    Во неволю идут, в службу царскую,
                    Во всегдашнюю да заботушку.
                    А которые не женаты есть -
                    Молодушек-подружек покинули,
                    Горемычных невест да оставили.
                    Не кручиньтесь вы, добры молодцы;
                    Коль случится войну воевать,
                    Не давайте пощады люту ворогу,
                    Бейте, рушьте его, не жалеючи,
                    Да вернитесь домой с доброй славою...
     Когда кончилась песня, Петр похвалил девушек, а Баженину сказал:
     - И голосом приятны твои землячки, и словами разумны. За границей
таких бы в феатры представлять отбирали.  Там от талантов и  потеху  и
доход имеют.
     - Подумываем и мы  об  этом,  ваше  величество,  -  ответил  Осип
Баженин.  -  С  одним иноземцем-выкрестом договорились к будущему лету
феатр устроить.  Комедии в Архангельске показывать станем.  А для того
нам и певуны,  и плясуньи,  и разные языкастые люди понадобятся. Будем
на те комедии чиновных  людей  да  купечество  за  деньги  пускать,  а
маломощных, по усмотрению, задарма...
     - Разумно! Отпиши про то в ведомости, как дело пойдет...
     Парни с  девками  засобирались к берегу на свои лодки.  Над рекой
Двиной слились воедино  обе  зари  -  утренняя  и  вечерняя.  Полыхало
северное  небо.  Послышались  шумливые голоса,  скрип весел,  всплески
воды. Пройдет еще два-три часа, и на Вавчуге начнется обычный трудовой
день.
     - Не  пора  ли,  ваше  величество,  и  вы,   господа   почтенные,
отужинать. Пожалуйте ко мне в дом к столу, - пригласил Осип Баженин.
     Младший брат его,  Федор,  и слуги баженинские и архиерейские все
приготовили  -  и питие на опохмел,  и ядение подкрепиться на обратный
путь.
     Все бодрствовали.   Только  царевич  почивал  на  яхте,  а  рядом
по-стариковски дремал Никита Зотов.  У того  всегда  один  глаз  спит,
другой зрит.
     После ужина,  на  прощание,  Петр  подарил  Осипу  Баженину  свой
портрет,  вырезанный  им  собственноручно  на  крепком  дереве кизеле.
Попросил подать ему карту  двинской  местности,  перо  и  чернильницу.
Вокруг Вавчуги, о двух сторон Двины, Петр очертил место на карте.
     - Вот  вам,  братья  Баженины,  тут  лесные  угодья.  Мало  того,
дозволяю  ежегодно вырубать в корабельных рощах у Каргополя на Онеге и
в Устюге на Юге-реке по две тысячи  там  и  тут  бревен  семисаженных.
Поспешайте   строить   корабли.   Третий   корабль  нареките  "Андреем
Первозванным".  Посылайте его  с  товарами  от  себя  куда  вздумаете.
Свидетельскую грамоту к тому кораблю вышлю на полное ваше право...
     При восходе  солнца,  довольные  и  радостные,  братья   Баженины
провожали  гостей  на яхту.  И было чему радоваться:  обведенное рукою
Петра на карте место представляло собою при точном обмере 2470 десятин
рослого соснового, годного к распиловке леса...
     Третий большой корабль "Андрей Первозванный"  Баженины  построили
до наступления заморозков.  А в феврале будущего, 1703 года вавчугские
кораблестроители получили обещанный Петром патент на право  свободного
плавания с товарами за границу.

                          Государева дорога

     Трудно сказать,  кто из всей царской свиты, кроме Меншикова, знал
заранее истинные военные намерения Петра во  время  пребывания  его  в
Архангельске   летом  1702  года.  Вместе  со  свитой  и  гвардейскими
батальонами находилась и дипломатическая  канцелярия  Петра.  Связь  с
Москвой и Новгородом поддерживалась непрерывно. И особенно - переписка
Петра с главным командованием, находившимся в Новгороде.
     Еще будучи   проездом   в   Вологде,   Петр   писал  полунамеками
Шереметеву,  Апраксину и Стрешневу:  "Быть в готовности для поиска или
промысла на Ладожском озере".
     Из Архангельска  секретной  почтой  с  особыми   нарочными   Петр
отправлял   более   точные   распоряжения   о   подготовке  к  захвату
Шлиссельбурга.  8 июня он писал Стрешневу:  "Изволь  приказать  Брюсу,
чтоб изготовил для отправления водою 18-фунтовых пушек что есть, да 12
мортир и к ним по 1000 бомб и ядер и пороху, также шерсти и кульков, и
мотыг, и лопат, втрое перед зимним нарядом..."
     В следующем письме из Архангельска Петр приказывал Брюсу: "Письмо
ваше  я  принял  и  выразумев ответствую.  Послать в Ладогу в прибавку
мешков больших 50,  малых 1500,  к ним довольно шерсти, чем наполнить.
Скорострельных  12  ящиков на колесах пустить же.  Полупики и лестницы
отпустить в те поры, как пойдут из Новгорода Преображенские солдаты, с
ними же прочих запасов отпустить: кульков 150000, лопаток 15000, мотыг
428,  кирок 6000.  Сие все, кроме пик и лестниц, отпускай наперед. Еще
18 ф. и 12 ф. пушек и к ним по 200 выстрелов отпускай же",
     К этому  письму  Петра  требуется  некоторое  пояснение:  большие
мешки,   набитые   вонючей   шерстью,  предназначались  для  обложения
крепостных стен и поджога,  дабы с  помощью  ветра  пустить  густой  и
удушливый дым на обороняющих крепость.
     Малые, набитые шерстью, мешки могли предохранять солдат от пуль и
шрапнели при наступлении на крепость.  Из кульков, наполненных землей,
обычно создавались скороспелые сооружения для прикрытия артиллерии.
     Отдавая подобные    распоряжения,   Петр   не   спешил   покидать
Архангельск,  тем самым вводя  в  заблуждение  шведов.  Но  вот  стали
поступать   сведения  от  Михаила  Щепотева  о  том,  как  поспешается
строительство дороги от Нюхчи на Повенец, и о том, что шведы отнюдь не
намереваются   повторить   нападение   на  Архангельск.  Петр,  строго
рассчитав сроки и учтя все  благоприятно  сложившиеся  обстоятельства,
решил выступать из Архангельска,  пустив слух, что пойдет в Соловки, а
затем к норвежским берегам.
     5 августа     1702    года    Петр    писал    из    Архангельска
генерал-фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву:
     "Здесь весть  подлинная  от  князя  Григория  [Долгорукого],  что
король шведский идет к Варшаве,  и уже о своем прибытии писал  явно  к
жителям Варшавским,  и универсалы разослал,  что он идет выбрать иного
короля,  войска с ним 800 человек,  да из Померании  будут  6  полков.
Король  польский поехал из Варшавы в Краков,  и Саксонские пошли в 600
человек, а достальные идут к Кракову, которых будет с 1500 человек.
     Война у голландцев и прочих с французами началась.  Изволь,  ваша
милость, рассудить нынешний случай, как увяз швед в Польше, что ему не
только сего лета,  но, чаю, ни будущего возвратиться невозможно, также
изволь размыслить,  какое дальнее расстояние от вас  до  Варшавы,  как
возможно им оттоль с войском поспеть, хотя бы и хотели, приличное делу
мыслится,  довольным людством итить на  генерала,  и,  если  бог  даст
счастье подалее отойти,  и чтоб землю их как возможно далее к Колывани
разорить.  Другой способ - Юрьев Ливонский добывать,  но  то  и  после
похода не уйдет.  Сие все рассуждая,  полагаю на волю вышнего, который
может вразумить вас в нынешнем случае,  при том объявляю,  что, чаю, и
мы к вам не зело поздно будем, но сие изволь держать тайно. Питер".
     Того же дня Петр сообщал Федору Апраксину:
     "Мы с обеими полками только ветру ожидаем, который получа, пойдем
на море до Нюхчи и оттоль  переправимся  сухим  путем  на  Онегу-озеро
(только  120  верст*)  и из того озера Свирью в Ладогу.  А время лучше
старого.  Швед  действует,  конечно,  французской  стороны,   за   что
голландцы и англичане зело негодуют и,  конечно, посылают адмирала Шея
с 37 фрегатами в Зунд,  также и датский  флот.  Сию  ведомость  привез
голландский конвоир. Караваны торговых судов ранние пришли. Английских
35  торговых  кораблей,  2  конвоира,  один  60,  другой  36-пушечный,
голландских 51 торговых,  один конвоир о 30 пушках... Мы сегодня пошли
в путь свой.  Дай же,  боже,  счастие..." (* Напомним,  что  верста  в
петровское время равнялась 700 саженям.  Сажень - 2,134 метра.  (Прим.
автора.))
     Баженинского строения  корабли - "Святой дух" и "Курьер" - стояли
уже  наготове  против  Новодвинской  крепости.  Никак  не  подозревали
наемные   капитаны,   что   им   скоро,  по  замыслу  Петра,  придется
путешествовать по суше...
     К этим  двум  фрегатам,  для  переброски гвардейских батальонов с
припасами и свитой Петра, понадобилось еще одиннадцать судов. Шесть из
них  было  арендовано у голландцев к походу до Соловков.  Во избежание
огласки дальнейшего  следования  голландские  суда  из  Соловков  были
отправлены обратно в Архангельск.
     Несколько дней фрегаты "Святой дух" и "Курьер" и  другие  с  ними
суда стояли на рейде около Заяцкого острова.  В монастыре Петр побывал
в оружейной палате, угощался в трапезной. Архимандриту Фирсу, будучи в
добром расположении духа, повелел носить мантию со скрижалями, а посох
- с яблоками, что в духовной среде почиталось высшей наградой.
     Обрадованный Фирс  повел  Петра и его свиту в монастырский винный
погреб, где государь с приближенными и "трахтовались зело преизрядно".
     Не раз поднимался Петр на гору Вараку.  В зрительную трубу-трость
наблюдал за морем.  Не вражеские суда он ожидал.  Их он  не  опасался.
Однако,  чем  черт  не  шутит,  крепкая  охрана,  на всякий случай,  в
Архангельске в крепости оставлена.
     Петр ожидал добрых вестей с Нюхчи.
     На скором паруснике прибыл в Соловки посыльный из Нюхчи с письмом
от сержанта Михаила Щепотева:
     "Известую тебя, государь, дорога готова, и пристань, и подводы, и
суда  на Онего-озере готовы,  а подвод собрано по 2-е августа 2000,  а
еще будет прибавка,  а сколько судов и какою мерою,  о том  послана  к
милости твоей роспись с этим письмом".
     Михаил Щепотев в выполнении царского  указа  оказался  счастливей
своего  товарища - писаря Преображенского полка,  коему было повеление
искать доброго пути с моря по реке Онеге до Каргополя и дальше  лесами
на Вытегру. Этот путь не соответствовал требованиям петровского плана.
Супротивное,  мелководное  и  порожистое  течение  реки   Онеги   было
неспособно пропустить фрегаты.
     Щепотев с группой солдат быстро исследовал местность от Нюхчи  до
Повенца  и  немедля,  именем  государя,  призвал  на построение дороги
кемских и сумских  монастырских  крестьян,  а  также  каргопольских  и
белозерских с подводами. Началась в длинные, светлые летние дни и ночи
неусыпная и нелегкая дружная  артельная  работа  сразу  на  нескольких
участках   пути,   названном   в   народе   "государевой  дорогой".  В
распоряжении бомбардирского урядника и сержанта Михаила Щепотева в  то
лето  на  строительстве  дороги  находилось  от  шести  до  семи тысяч
работных  людей.  Одни  рубили   просеку,   другие   очищали   ее   от
камней-валунов,  третьи заготовляли лес и мостили дорогу.  Плотники на
бревенчатых  клетках  ставили  крепкие  мосты.  И  на  всем  пути,   в
определенных пунктах, были в достатке приготовлены подводы с припасами
для войск и для неслыханного дела - провести  два  фрегата  посуху  от
моря до Повенца.
     16 августа вышла от Соловецких островов петровская  флотилия  под
начальством   вице-адмирала   Крюйса   и  на  другой  день  прибыла  к
беломорскому селению Нюхча.
     Ожил пустынный берег Беломорья.  Четыре тысячи солдат-гвардейцев,
мужики,  собранные из уездов, волостей, погостов, да еще сам царь Петр
со   свитой.   Кому   из   местных  и  дальних  жителей  не  захочется
воспользоваться случаем и увидеть царя?
     Когда все припасы воинские были сгружены на тысячи телег, фрегаты
по бревенным накатам вытащены на берег,  а лишние  суда  отправлены  в
Архангельск, Петр собрал свиту и сказал:
     - Удивляюсь сам,  как хорошо,  толково и скоро сумел  потрудиться
Михайло  Щепотев  и  сделать  своей  смекалкою  и  людской силой почти
невозможное. Завтра с утра двинемся к Онежскому озеру, к Повенцу. Но и
Повенец - нашему делу не конец.  Будем тому делу не токмо свидетелями,
но прежде всего творителями,  добытчиками. Соберите, выстройте порознь
от провожатых батальоны. Я скажу солдатам напутственное слово.
     И это слово Петра прозвучало не в Архангельске,  а именно  здесь,
на  беломорском  берегу,  около Нюхчи,  откуда начинался путь к озерам
Онежскому и Ладожскому, путь к невским берегам.
     Громким "ура"   солдаты,   стоявшие   полукругом,  приветствовали
государя. Петр говорил кратко, вразумительно, неторопливо, отчеканивая
каждое слово. И каждому его слову солдаты верили.
     - Воины!  - обратился Петр  к  войску.  -  Настало  время,  когда
русские  должны  воскресить  славу  своего  Отечества!  Настало  время
отмщения шведам за обиды,  нанесенные ими неправым  отчуждением  наших
земель.  И  ежели  мы  их не возвратим,  ничтожны будут начатки оружия
нашего.
     Петр в  своей  речи  не обмолвился прямо о ближайшей цели.  После
небольшой паузы он добавил:
     - Что  же  касается  меня,  то  я скажу:  по вашему призванию,  я
государь ваш;  а по моей к вам и Отечеству любви  -  друг  и  во  всем
товарищ.  Не  сомневаюсь  в готовности вашей свято исполнять повеления
царя.  Воины,  я покажу пример на себе, желая, как и прежде, разделять
вместе с вами воинские труды. Следуйте за мною!..
     Боевыми клятвенными выкриками ответили солдаты на речь государя.
     В тот  же  час  о  своем  отбытии из Нюхчи Петр послал с нарочным
письмо  фельдмаршалу  Борису  Шереметеву,  командовавшему  в  те   дни
войсками около псковской границы:
     "...Мы с транспортом пришли вчерашнего дня сюда на вечер, и сколь
возможно скоро спешить будем".
     Петр благодарил Шереметева  за  победу  над  шведами,  одержанную
около Мызы Гумоловой, и приказывал:
     "Извольте вы еще довольное время там побыть и как возможно  землю
разорить  или  что  иное  знатное  при  божией  помощи  учинить,  дабы
неприятелю пристанища и сикурсу [помощи]  своим  городам  подать  было
невозможно..."
     Апраксина, находившегося с войсками на земле  Ижорской,  ближе  к
Ладоге, к местам новых боев, Петр предупреждал из Повенца:
     "...А что по дороге разорено и выжжено, и то не зело приятно нам,
о чем словесно вам говорено и в статьях предписано, чтоб не трогать, а
разорять или брать лучше города,  нежели деревни,  которые  ни  малого
сопротивления не имеют".
     Петр не хотел,  чтобы Ижорская земля, находившаяся под шведом, но
заселенная  русскими людьми,  с деревнями,  имеющими русские названия,
была разорена,  тем более на подступах к невским  берегам  со  стороны
Эстляндии... Об этом он думал и заботился, будучи в трудном походе.
     Поражение под Нарвой было Петру уроком впрок. Недаром он говорил,
что  нарвское  поражение  "леность отогнало и к трудолюбию и искусству
день и ночь  принудило".  Петр  соблюдал  тайну  своего  замысла,  вел
тщательную   и   всестороннюю   подготовку   к  овладению  Нотебургом,
крепостью, девяносто лет назад отнятой шведами у России.
     Своему союзнику  польскому королю Августу из похода Петр сообщал:
"Мы ныне обретаемся близ границы неприятельской и намерены,  конечно с
божией помощью, некоторое начинание учинить".
     Вытащенные на берег фрегаты были поставлены на бревенчатые катки,
которые  по  мере  продвижения  переносились  и  подкладывались снова.
Однако и на катках катить корабли было нелегко.  Хорошо, что местность
ровная, без холмов. Иначе затея с переброской кораблей не удалась бы.
     "Курьер" и "Святой  дух"  шли  по  суше  накатом  на  бревенчатых
валах-кругляшах   по  продольному  мостовому  настилу.  Этим  способом
достигалось большое облегчение.  К тому и другому кораблю,  охваченным
канатами,  впрягались  в  постромки по сотне лошадей с погонщиками,  и
столько же человек тянули  по-бурлацки.  Лишь  на  крутом  и  коротком
Массельгском  перевале  стало  значительно трудней,  приходилось тогда
вдвое увеличивать лошадиную и человеческую силу.
     Весь 160-верстный  путь  "государевой дороги" занял десять суток.
Именно   суток,   ибо   в   короткие   северные   ночи   движение   не
приостанавливалось.
     Люди отдыхали посменно вповалку, где и как доводилось. Царю и его
свите строились наскоро избушки и шалаши,  а работные люди и солдаты с
устатку,  сраженные  сном,  отдыхали  под  деревьями.  Погода  в  пути
благоприятствовала.
     Где, какими местами проходила эта историческая дорога?
     Посмотрите на карту северо-запада России.
     От Соловков до села Нюхчи морем 160 верст.
     От Нюхчи  начинался  путь  лесами  и  болотами  прямо  на юг,  до
Пулозера, - 40 верст.
     От Пулозера до Вожмозера - 40 верст, дальше до реки Выг-15 верст.
От Выги до деревни Телеки - 25 верст,  и от Телеки до  Повенца  -  40.
Через Вожмозеро и Выг были построены наплавные мосты, дабы не удлинять
путь обходами этих водных препятствий.
     О путешествии  Петра с войском сохранились и были не раз отмечены
в старых книгах легенды, отнюдь не лишенные достоверности.
     Когда вся  эта  масса  солдат  и  рабочего  люда с царской свитой
двинулась от беломорского берега,  первую мостовину под вытащенные  на
сушу  корабли,  в  знак  доброго  примера,  положил  сам Петр,  вторую
мостовину клал царевич,  за ними -  свита.  Петр  трудился  сам  и  не
позволял в безделии пребывать своим приближенным.
     Некий наемный иноземец,  участник похода, не пожелал заниматься в
пути нелегким делом. Петру это пришлось не по сердцу.
     - Ладно,  - сказал он,  - не хочешь с нами мостовины  таскать  да
класть,  что  ж,  есть тебе работа легкая:  становись-ка в полк позади
самого последнего солдата, будь стряпухой и вари рыбницу...
     А вот другая былица.
     Один из  свиты  Петра,  боярин,  заподозрен  был  в   лености   и
нерадивости.  Как  ни  посмотрит  на  него  Петр,  а он все норовит от
царевых глаз спрятаться.  Ляжет  под  куст  и  жрет  сладкие  пирожки.
Омерзело это Петру, подозвал он того боярина к себе и говорит:
     - Вот что,  старатель,  вижу, ты к пирогам особую страсть имеешь.
Дабы  не  отягощать  тебя  ни боярской твоей одеждой,  ни работой,  от
которой у тебя руки отвалятся,  советую тебе  одеться  пирожником,  и,
когда будем на ямах, будешь разносить и раздавать пироги...
     В попутной  деревеньке  мужики,  бабы  и  вся  ребятня  собрались
подивиться на людское скопище и на морские корабли,  как они плывут по
сухому месту,  и,  разумеется,  - неслыханное дело,  - увидеть  самого
Петра.
     Старосты народ расталкивали:
     - Смотрите  издали,  чего  вы  тут  свою  голь  царю показываете,
ступайте прочь, да подальше...
     А Петр  сам идет к народу.  Палка-трость в руке,  фляга с вином у
пояса,  с другого боку нож  висит  в  ножнах.  Сапоги  выше  колен  на
пол-аршина.  Кафтан  зеленый,  нарукавники красные,  пуговки блестят и
наполовину снизу расстегнуты. Подходит к толпе:
     - Здравствуйте, мужички! Что, царя хотите посмотреть?
     - Хотим,  батюшка,  как же,  никогда в жизни не случалось  такого
дива.
     - Что ж, вот я и есть ваш царь-государь. Бога-то молите за меня?
     - Молим, батюшка, молим о покорении под нози твои всякого врага и
супостата и за твоих солдатиков молим, за плавающих и путешествующих.
     - Ну и добро, что не за антихриста меня почитаете.
     - Так то не мы,  то выгозерские дурни,  скрытники  да  самосжиги,
тебя так поносят по дикой своей глупости, а мы молимся по православным
книгам...
     За переправой через Выг-реку,  в глухих лесных деревнях, в скитах
и погостах,  жили беглые  раскольники,  не  признававшие  никонианских
правил в православной религии. Были они ожесточенные упрямцы, когда-то
поддерживали бунтовавших соловецких монахов,  выдержавших  долголетнюю
осаду со стороны царских войск. Слух о проезде Петра с войском, да еще
с  огромными  кораблями,  всколыхнул  старообрядцев.  Явное   дело   -
антихрист. И было у выгозерских раскольников немалое основание бояться
гнева государева.  Ведь только за год до его похода по здешним  местам
они  - раскольники - разорили Палеостровский монастырь около Повенца и
убили десять монахов-никонианцев.
     Раскольники были готовы к любым крайностям.  Некоторые уже решили
живыми "антихристу" в руки не сдаваться,  приготовили смолье  и  пучки
соломы,  дабы, в случае притеснения, запереться в скитах и подвергнуть
себя сожжению.  Другие  решили  разумнее:  выделили  своих  старшин  и
старост и отправили их встречать царя с хлебом-солью.
     Петр принял от них приношение и стал расспрашивать:
     - Кто вы такие?
     - Беглые от  попов  и  воевод,  бога  чтим,  попов-обманщиков  не
признаем...
     - А меня не страшитесь? - спросил Петр.
     - Иные побаиваются,  иные - нет. Кое-кто из наших в леса подальше
спрятались, кое-кто гореть в огне надумали. А мы, поразмысля, порешили
подождать, а что будет от вашей милости...
     - Как же вы живете?
     - Не гневим бога.  Трудимся общинно, один за всех, все за одного.
На подсеках хлеб ростим,  в озерах да реках рыбу берем, со зверя шкуры
дерем, тем и живем...
     - Что ж,  вполне достойная  человеческого  образа  жизнь.  А  как
подати они платят? - спросил Петр кого-то из местных правителей.
     - Верно, ваше царское величество. Здешний народ работы не боится.
Тут  запросто  без  труда не проживешь.  Подати сдают в срок,  сполна.
Недоимок ни за одной общиной не числится...
     - Похвально сие.  Пусть живут на здоровье и впредь по своей вере.
Нам это терпимо.  Лишь бы трудились да государству польза от них была,
- милостиво ответил Петр.
     - Ваше царское величество,  в молитве "Спаси господи  люди  твоя"
иные царское имя не поминают и на супротивников даровать победы у бога
не просят.
     - И  то  терпимо,  - заметил Петр,  - за царя и без них есть кому
молиться.  А вы думаете,  татары да калмыки, киргизы да мордва за меня
шибко  поклоны  выбивают?..  Главное,  за великую Россию грудью стоять
надо. Пусть живут на здоровье и за себя не боятся...
     - Спасибо тебе,  государь, - поклонились раскольничьи старосты. -
Мы так и людям нашим скажем.
     - Растолкуйте  труженикам  и плательщикам податей,  у меня на них
злобы нет и я их не забуду...
     И вправду,    в    дальнейшем,    несмотря    на    многие-многие
государственные дела свои,  Петр не  забыл  выгозерских  раскольников.
Ранее   притесняемые,   они,  по  соизволению  Петра,  получили  права
гражданства,  разрешено им было поселяться на Севере,  где желательно,
однако,  не  перебегая  с  места на место,  службу и требы религиозные
отправлять по  старым  рукописным  книгам,  выбирать  в  общинах  свое
начальство,  а  начальству иметь свою печать и выдавать людям паспорта
на  отхожие   промыслы.   Дозволено   было   раскольникам   заниматься
рудоисканием.   Исполнять  заводские  работы  на  Олонецких  и  других
заводах.  Умеют они хорошо отливать  восьмиконечные  кресты  и  медные
складни, так пусть столь же умело отливают пушки и куют тесаки...
     И еще в народе рассказывали:
     "Государева дорога"   кое-где   достраивалась   во   время  этого
исторического похода.  Около Пулозера понадобилось  на  малой  быстрой
речке  мост перекинуть,  сваи вбивать на самой бойкой быстрине.  Кто в
одиночку,  кто вдвоем возьмутся,  раз-два ударят по свае,  и сразу  их
сносит  быстрым  течением.  Тогда  сам  Петр на шлюпке бросился к тому
месту с топором,  а за ним кинулись бояре - сподвижники его. Стыдно им
с берега глазеть, когда царь с топором в воде над сваей барахтается. А
царь им говорит:  "Убирайтесь,  вы  только  мешать  умеете!"  Ну,  тут
мужики-плотники целой сотней прямо в реку с топорами.  Кто в лодке,  а
кто и так - вброд да вплавь.  Поглядел Петр  на  эту  братву,  тряхнул
смолистыми  кудрями,  а  кудри дай бог какие (ему тогда всего тридцать
годов было,  в Архангельске только что  именины  справил),  и  говорит
весело мужикам:
     - Эх вы,  родные мои,  народ хрестьянский!  Правду сказано:  лиха
беда первому оленю в огненную гарь броситься, остальные все за ним там
будут...  -  Любил   он   подвеселить   народ   простым   словцом   да
прибауточкой...
     И еще:
     Пришли однажды  на  остановке  к  Петру  выгозерские  старшины  и
старосты, поклонились, как положено, и просят:
     - Государь-батюшка, Илья-пророк просит вашего величества посетить
храм и помолиться...
     - Добро, скажите Илье-пророку, завтра утром приеду к обедне.
     - Вот и спасибо.
     Всю ночь  и  утро  хлестал  проливной дождь.  Петр сидел в лесной
избушке за столом при свечке да все  думы  думал  и  генералам  письма
писал, как удобней ему город Орешек на Ладоге раскусить. А к обедне-то
так и не собрался - то ли забыл,  то ли вправду под дождем мокнуть  не
захотел. Наутро старшины и старосты снова к Петру: так и так, просим в
наш храм, не то Илья-пророк обидится.
     - Не могу,  мужички,  - ответил Петр, - видно, не пожелал пророк,
чтобы в церковь  я  шел,  видели,  какой  дождище  напустил...  -  Так
шуточкой и отделался. А червончик Илье-пророку все-таки послал...
     Летописец Выговской старообрядческой  пустыни  Иван  Филиппов  по
горячим следам Петра, прошедшего с войском от Нюхчи на Повенец, писал:
     "...Бысть страх над всем суземком, когда императорское величество
царь  Петр  изволил  ехати  со  своими  полки от города Архангельска и
дорогу сделаша прямо из Нюхчи к Повенцу пустыми местами через Выг, где
ныне  монастырь  стоит  между пустынею и между Выгозерским погостом на
средине.  И тогда бояшеся клеветников его императорского величества на
Выговскую пустыню,  и толикая боязнь и страх бяше на всей пустыни, яко
готовяхуся уже вси к смерти,  и в  монастыре  на  то  уготовлено  было
смолье  и  солома в часовни,  ибо одни готовяхуся пострадати,  то есть
огнем скончатися, а иные бежать хотяху. И как изволил великий государь
ехати  через  Выг,  и  сказаша  ему,  что  на  сей  реке  вверху живут
староверцы пустынники, он же императорское величество отвещал: "Пускай
живут" - и проехал смирно, яко отец отечества благоутробнейший".
     Известный вожак выговских раскольников Андрей Денисов "по  совету
с  братией  и старостой отправлял к Петру своих посланных с письмами и
гостинцами,  с живыми и стреляными оленями и со птицами,  когда  коней
серых  пару,  иногда  быков  больших  подогнаша,  и  письма  подаваху.
Императорское величество все у них  милостиво  и  весело  принимаше  и
письма  их  вслух  всем  читаша;  хотя в то время от кого со стороны и
клеветы быша, он же тому не внимаше...".
     Раскольничье выговское   общежительство   на  вырубленных  лесных
угодиях занималось земледелием,  разводило скот,  и всякие промыслы не
валились  из  рук  деятельных  и  истовых  тружеников.  Появились свои
кирпичные, кожевенные заводы, пильные и мукомольные мельницы, а рыбные
промыслы выговцы вели даже на Новой Земле и на Груманте (Шпицбергене).
     Андрей Денисов создал по тем временам знатную  библиотеку  и  сам
написал 115 сочинений. Среди них наиболее известны "Поморские ответы".
Царь-"антихрист" заслужил признание и уважение  раскольников.  Денисов
сочинил  панегирик Петру - "Из десяти резонов состоящий,  витийственно
изображающий и восхваляющий высоту и отличие в Российских  венценосцах
перваго Императора Петра Алексеевича...".
     На десятый  день  закончился   сухопутный   переход   гвардейских
батальонов  с  двумя фрегатами и царской свитой,  закончился в деревне
Повенец,  тогда еще  не  считавшейся  городом.  Подправили,  посмолили
"Курьера"  и  "Святого  духа",  спустили на озеро Онежское,  да тут же
подоспели в бесчисленном множестве заблаговременно заказанные карбасы.
     Петр со  свитой,  с  офицерами  и  орудиями  и  всякими припасами
разместились на баженинских фрегатах,  а вся остальная рать на больших
озерных  карбасах,  и  двинулись  из Повенца на юг.  Дошли до ближнего
безымянного островка. Поднялась буря. Дальше идти стало невозможно. От
острова  вся  флотилия  повернула  обратно  в Повенец.  С того времени
остров этот называется Поворотный.  Придя в повенецкую Петропавловскую
церковь (построенную при Годунове), Петр во всеуслышание сказал:
     - Видать,  ваш повенецкий Петр посильней меня, Петра московского,
вернуться заставил.
     Наутро повенчане еще спали,  а Петр с  войском  на  всех  парусах
мчался  от  севера на юг,  туда,  где из одного озера в другое выходит
Свирь-река.  А впереди всех на быстрой ладье под парусами,  с могучими
гребцами, не ведая ни дня ни ночи, неслись нарочные с царерой почтой в
Новгород,  Псков и даже до  самого  короля  польского,  коему  Петр  с
Онежского  озера  сообщал  прямым  намеком:  "Мы  ныне  в  походе близ
неприятельской границы обретаемся и при помощи божией не чаем  праздны
быть".
     Если из Архангельска в Новгород  петровская  почта  приходила  на
двенадцатый день, то из Повенца, с Онежского озера к Новгороду она шла
только пять суток. Быстрота по тем временам поразительная.
     Из Повенца  в  Новгород  послал  Петр  указ  Репнину:  прибыть  с
войсками в Ладогу.
     Репнин ответил:  "Известно тебе государю чиню:  письмо, государь,
твое,  писанное августа 28 дня в Повенце,  принял с почты сего числа 2
сентября, в котором получил твой указ: с солдатскими полками, при себе
имеющими, в Ладогу немедленно быть".
     Вслед за   этим   ответом   Петру   Репнин,   готовый  заранее  к
выступлению,  4 сентября отправил из Новгорода в Ладогу восемь  полков
пехотных, а через день с девятым полком отправился сам.
     О месте  сосредоточения  войск  у  Ладоги  своевременно  узнал  и
фельдмаршал  Шереметев.  8 сентября он отписывал Петру:  "Четыре полка
солдатские нарядил по указу твоему,  кроме  тех,  которые  посланы,  и
велел подводы под них сбирать чьи ни есть".
     Шереметевские полки шли из Пскова  в  Новгород  для  быстроты  на
подводах, а дальше водным путем по Волхову в Ладогу.
     Еще задолго до окончательного решения отвоевать у шведов крепость
Нотебург,   или  Орешек  (по  прежнему  русскому  наименованию),  Петр
интересовался мощностью этой  важной  крепости,  запиравшей  выход  из
Ладоги через Неву в Балтийское море.
     В марте 1700 года Петр писал из Воронежа князю Федору Головину  о
разведчике  Василии  Корчмине,  обучавшемся  в  то  время  за границей
инженерному и артиллерийскому искусству:  "Напиши ему,  чтоб побывал в
Орешке и буде в него нельзя,  хоть возле его.  А место тут зело нужно:
проток из Ладожского озера в море (посмотри в  картах)  и  зело  нужно
ради задержания выручки".
     И Федор Головин и Корчмин были в этой свите Петра, следовавшего с
войском к определенной цели - захватить Орешек и,  следовательно, Неву
- выход к Балтике.
     Судя по    всей    деловитой   подготовке,   по   всем   деталям,
предусмотренным к штурму крепости,  Петр через разведчика Корчмина,  а
также  через  опросы  местных жителей имел достаточное представление о
высоте и прочности стен крепости,  а также о ее вооружении. А главное,
о  том,  что  Карл  Двенадцатый  с  основными силами находится в таком
отдалении,  что никак не сможет оказать крепости  "сикурсу",  то  есть
прийти  к  осажденным  на помощь,  как это ему удалось в Нарве,  когда
планы Петра были рассекречены.
     Пока подходит  петровская  флотилия  по  Онежскому озеру к Свири,
рассмотрим  в  историческом,  географическом  и  стратегическом  плане
древний  русский  городок Орешек,  у шведов ставший Нотебургом и вновь
которому,  по воле Петра,  суждено стать городом  русским  под  именем
Шлиссельбург, переименованным в наше время в Петрокрепость...
     Ижорская земля,  иначе называемая Ингрия,  принадлежала  древнему
Новгороду.
     На этой земле,  в непроходимых лесах,  были деревеньки, погосты с
приходскими церквами и небольшие торговые городки.
     Город Орешек,  на выгодном для торга месте, основали новгородцы в
1323 году. Через двести лет в нем было около двухсот изб, три церкви и
крепость.
     Ореховый остров,  упоминаемый в древних летописях,  расположенный
на Ладожском озере у истока Невы, был годен для строительства крепости
и  отражения враждебных шведов и удобен для торговли с иноземцами.  Он
стоял,  как страж,  на пути "из варяг  в  греки".  Это  был  важнейший
участок,  из-за  которого  иногда  происходили кровавые столкновения у
новгородцев со шведами.
     Веками русские  держали  в своих руках Орешек и побережья Невы до
выхода к морю,  а также и город Корелу  (Кексгольм),  расположенный  в
северо-западной  части  Ладожского  озера,  ныне называемый Приозерск.
Наконец,  выбрав  для  себя  удачную   пору,   шведы   воспользовались
происходившей  на Руси неурядицей так называемого "смутного времени" и
захватили ряд русских городов.
     При первом  царе  из Романовых,  Михаиле Федоровиче,  в 1616 году
между русскими и шведами после окончания военных действий был заключен
Столбовский  договор.  Переговоры  происходили при участии английского
посредника Джона Мерика в маленькой деревушке Столбово на  реке  Сясь,
неподалеку  от  Новой  Ладоги.  По  этому  договору,  шведы возвратили
московскому царю захваченный ими Новгород, но оставили себе из исконно
русских городов Ивангород,  Яму (Ямбург),  Копорье,  Орешек,  Корелу и
Ижору.  Тогда  же,  по  этому  договору,  Россия  потеряла   выход   к
Балтийскому морю, что очень радовало шведского короля Густава-Адольфа,
который дал оценку своим успехам в таком духе:
     "Великое благодеяние  оказал  бог  Швеции  тем,  что  русские,  с
которыми мы исстари  жили  в  неопределенном  состоянии  и  в  опасном
положении,  теперь  навеки  должны  покинуть  разбойничье  гнездо,  из
которого так часто нас беспокоили.  Русские опасные соседи; границы их
земли  простираются до Северного,  Каспийского и Черного морей,  у них
могущественное дворянство,  многочисленное  крестьянство,  многолюдные
города,  они могут выставить в поле большое войско, а теперь этот враг
без нашего позволения не может ни одного судна спустить на  Балтийское
море... У России отнято море, и, бог даст, теперь русским трудно будет
перепрыгнуть через этот ручеек".
     Спустя девяносто лет были зафиксированы мысли Петра,  высказанные
им в обоснование причин, заставивших его вступить в войну со Швецией:
     "Умножение флота  имеет  единственно целью обеспечение торговли и
пристаней,  пристани эти останутся за Россией,  во-первых, потому, что
они   сначала   ей   принадлежали,  во-вторых,  потому,  что  пристани
необходимы для государства,  ибо чрез  сих  артерий  может  здравее  и
прибыльнее сердце государственное быть..."
     Вот почему так тщательно,  деловито и  тайну  соблюдая  готовился
Петр вернуть от шведов то,  что России принадлежало и без чего ей быть
неможно...

                                 Кижи

     В те  старопрежние  времена,  когда  по   просеке,   прорубленной
северными  крестьянами  под  руководством  сержанта  Михаилы Щепотева,
иначе называемой "государевой дорогой",  шествовал к  озеру  Онежскому
Петр  Первый  с батальонами Преображенского полка,  на Кижском острове
стояла  старая,   высоченная   одноглавая   шатровая   церковь   Спаса
Нерукотворного.   С   верхушки   этой  церкви  хорошо  просматривались
окрестности.  Так было надо.  Ведь Кижи  находились  не  за  тридевять
земель от границы и,  бывало,  подвергались вражеским нападениям.  А с
колокольни все-таки далеко видать:  и Сенная Губа, и Боярщина, и залив
Малое  Онего  через  вершины  прибрежных лесов виднелись во всей своей
нетронутой красоте.
     Кижский погост   был   центром   большой   волости,   где  еще  в
допетровские времена числилось  свыше  ста  деревень,  раскиданных  по
островам  и  мысам.  Многие деревни назывались непонятными карельскими
наименованиями,  но многие названия звучали и по-русски: Великая Нива,
Широкое Поле, Сенная Губа, Кузнецы, Сычи, Телятниково...
     Приходский поп  и  жители  Кижского  погоста  были   удивлены   и
встревожены  неожиданной  вестью о походе Петра с войсками.  Как быть?
Вдруг да вздумается государю  сделать  привал  на  Кижском  острове  и
посетить погост?..
     На всякий случай  навели  порядок.  В  старом  бревенчатом  храме
вымыли потолки и стены, подчистили потускневшие иконы, на верхотуре, у
самого креста,  привязавшись веревкой к  чешуйчатой  главке,  посменно
сидели  наблюдатели,  не спускавшие глаз со стороны восточной,  где за
островками,  со стороны Повенца, должен был показаться петровский флот
с пятитысячным отрядом.
     Особенно волновался священник:
     - Куда их столько! В наш храм, дай бог, человек триста вместится,
а их идут тысячи.  Ну, кто при царе, те все войдут, а солдатики, те за
оградой помолятся.  Бог, он везде есть... - И тут же поп, не без обиды
и жалости,  говорил:  - Надобно нам, мужички, о добром храме подумать,
да   за  дело  принявшись,  построить.  Этот  в  совершенную  ветхость
приходит. Дай-то боже, чтобы царь миновал нас. Так-то лучше будет. Вот
построим  новую  церковь,  тогда  пусть  и пожалует.  Вытегоры,  те не
дремлют,  денег и бревен насобирали,  хотят  в  семнадцать  глав  храм
рубить. А мы чем беднее их? Не уступим вытегорам!..
     - Не уступим,  не хуже мы  вытегоров.  По-своему  в  любом  деле,
захотим, так перепляшем их. Иль на выдумки наши онежские да заонежские
не горазды?  - откликнулся на поповы слова дельный плотник Нестер, уже
прославившийся  на  многих  подрядах  по  постройке  часовен в ближних
деревнях.  - Будь дородный лесок да деньжонок малость,  а  умишком  да
топоришком и мы кое-что сварганим...
     - Чего там высмотрел,  идут суда либо  нет?  -  спрашивали  снизу
прихожане у верхолаза-надсмотрщика.
     - Да кажись, идут, далеко-далеко, чуть видно, как поплавочки, как
щепочки отсель кажутся.  Мимо нас проходят, к Климецкому острову, да и
там тоже не приворачивают...
     - Слезай тогда,  неча глаза пялить.  Не то торопится царь-батюшка
по своим  делам,  не  то  на  наших  мужичков  понаслышке  серчает,  -
определил священник, - государь, он все знает и ничего не забывает...
     - А зачем ему зло иметь на нашего брата?  Заонежане,  да кемские,
да еще соловецкие мужики, как в сказке, по щучьему велению, мигом экую
дорожищу проложили с Повенца до Нюхчи,  а сколько карбасов  настроили!
Грех царю на нас обижаться,  - возразил попу старый иконник, знатный в
здешнем крае богомаз дьячок Мокей Пантелеев.  - От нас польза есть,  а
вреда государю не чиним никакого.  А коли и зло от наших людей бывало,
так по большой нужде в ответ на притеснения...
     - Знаю,  о чем говоришь, Мокей, и мужички наши православные о том
ведают,  не  где-нибудь,  а  в  божьем  храме  земского  судью  Федьку
Максимова  за  его  неправдолюбие  крепко  ногами  и  кулаками помяли,
недолго он после того по земле походил,  с душой расстался. Да еще был
случай,  у  всех  в  памяти,  будто вчера было:  годов восемь назад по
колокольному звону собрались  кижане  против  стрельцов  с  кольями  и
камнями, многих побили, и сами биты были. Из-за того, что не хотели от
своих дел уходить на добычу  железной  руды.  А  ведь  железо  -  дело
царское,  на пушки,  на ружье надобное, без железа и соха - не соха. А
воевать без железа и вовсе нельзя...
     Мужики слушали попа, соглашались с ним:
     - Что ж,  пожалуй, и добро, что царь обошел нас своей милостью, а
то,  не  дай  бог,  припомнил  бы  нам.  Царю  на поминание не скажешь
пословицу: кто старое помянет, тому глаз вон. Он мигом смекнет и ответ
даст: а кто старое забудет - тому голова долой...
     - Не дай бог,  если царь дознается от митрополита Новгородского о
наших  помехах  датчанину  Бутенату-Розенбушу,  чтобы  не  брал тот на
железные промыслы мужиков  да  не  богател  от  нашей  силы  на  земле
русской...
     - Не взлюбится государю такое мужицкое самовольство.  Ему  железо
надобно.  Глядишь,  батюшка-царь  за такие умыслы и деяния дубинкой по
хребтине нашего попа приласкает.  Ведь после его проповедей  и  всяких
челобитных мы на Бутената-Розенбуша не раз стеной шли.
     - Добро,  если только дубинкой по спине прогуляется, - в согласии
с мужиками проговорил встревоженный поп, - а не то и в Приказ отошлет,
и сана лишит,  и в Пустозерск до конца дней загонит.  Господи, пронеси
его мимо нас твоей милостью... .
     Скрылись из виду вон царские два фрегата, а за ними не одна сотня
карбасов.  И  тогда  на  колокольне  Кижского  погоста  ударили во все
колокола,  народ набился в церковь помолиться за Петра,  за  дарование
ему победы над врагами.
     По окончании  молебна  поп  вышел  на   дощатый   настил   амвона
побеседовать с народом.  Сняв с себя праздничную, шитую золотом фелонь
и оставшись в затасканной домотканой рясе, он облокотился на аналой, с
которого до полу спускалась пелена с распятием, и начал исподволь:
     - Миряне,  православные христиане,  в сей день зашла у нас с вами
речь о построении нового храма.  Пора об том не только подумать,  но и
начало  положить.  Послать  сборщиков  надо  с  кружками,  с  миру  по
копеечке,  а набежат и рублики...  Лесом нас с вами господь не обидел.
Отберем в лесах и приплавим в Кижи самолучшие вековые  деревья,  витые
да мелкослойные.  Крепче камня стоять будут. А мастеров нам не в людях
занимать:  своих вдосталь.  Поразмыслите, православные!.. Не пожалейте
сил  и  кто  чем  может помочь.  Устроим себе на радость и потомкам на
диво. Согласны ли, православные?
     - Отчего не так. Или мы не крещеные? Или мы староверы какие, чтоб
избегать прославления веры? - заголосили в ответ прихожане.
     - Дай только срок,  такое дело тяп-ляп не делается. И не в год, и
не в два, а поболее времени требуется...
     - Само  собой,  одним топором не управишься,  руками одних только
плотников  такое  дело  не  содеется.  Понадобится  и   добрая   кисть
изографова, и резчика умелая рука, и без литья не обойтись, а умельцев
из-за войны да наборов в рудные промыслы у нас все меньше и меньше,  -
высказал  свою неуверенность плотник и десятник по подрядам Нестор,  -
мы-то согласны, были бы люди, у коих работа из рук не валится. Можем и
большое дело своротить...  За харчем задержки не станет,  мир выручит.
Хлеба-соли хватит,  а рыбешки так,  между делом,  наловим завсегда.  А
жалованье?  Какое уж мужику жалованье,  да на святом деле - с кого тут
брать?  С господа бога?  А он сказал: воздайте богово богу, а кесарево
кесарю. Вот и весь счет...
     Довольный таким  словом  доброго  человека,  поп,  улучив  минуту
общего молчания, продолжил свою речь:
     - Мы будем бога просить и  на  его  милость  надеяться,  даст  он
победу войскам нашим над шведом,  некогда насильно захватившим исконно
русские земли,  и тогда  наш  будущий  храм  красотою  все  из  дерева
созданные церкви превзойдет,  станет памятником в честь побед государя
Петра и христолюбивого воинства. Бывало на Руси и такое и быть должно.
Во  младые  свои  годы  доводилось  мне бывать на богомолье в киевских
обителях,  в Москву немало раз хаживал,  своими очами  видел  в  Киеве
великого  благолепия храм Святой Софии,  построенный около семисот лет
назад князем Ярославом Мудрым в честь и  славу  одержания  победы  над
печенегами.  В  том  предивном  храме полвека назад,  при царе Алексее
Михайловиче,  киевляне присягали в  верности  на  нерушимую  дружбу  с
русским  народом.  Такожде  и  храм Василия Блаженного,  построенный в
Москве при Грозном-царе. Есть там, поминаю, высеченные на камени такие
словеса потомству в назидание: "И поставлена бысть сия святая церковь,
егда Иван Васильевич всея Руси со всем своим воинством ходи на  Казань
и  многих  тамо  поби  и разори и град взя и царя Казанского с мурзами
приведе в Москву".  Надеясь на милость  божью,  мы  наш  будущий  храм
станем  строить  и как дом молитвы,  и как памятник победы над королем
свейским...
     - Дай-то господи!
     - Да сбудется воля божья.
     - Приложим усердие, за нами дело не станет.
     - И  то  пора,  старый  храм  рушится.  Делать  так  делать  надо
настоящий, чтоб издалека его видать и везде про него слыхать.
     - Я таких слов от вас и ждал, - ответил поп на возгласы верующих.
-  Правду  сказано:  глас  народа  -  глас божий!  Нестора мы пустим в
Вытегру приглядеться,  как там мужички стараются в Анхимове, поучиться
не худо у своих земляков.
     - Была нужда, - возразил знатный плотник, - что у нас, своего ума
недостача?  Знаю,  по ихней задумке церковь приземиста,  будто квашня,
хоть и с прибасами.  А мы составим  как  птицу  на  взлете,  как  куст
неопалимой купины, как жертву вечернюю, как торжество из торжеств...
     На том  и  разошлись  восвояси  богомолы  кижские,   так   и   не
повстречавшись с царем в тот памятный день...

     Время шло.  Продолжалась  война  со  Швецией.  Страдал  народ  от
великих тягостен войны неизбежной  и  необходимой  в  интересах  самой
России.
     Весьма и весьма  усердствовали  в  те  годы  крестьяне  деревень,
окружающих  Кижский  погост.  Одни,  по требованию самого царя,  шли в
солдатскую службу,  другие призывались на рудные промыслы,  третьи  со
своим  нехитрым  инструментом  уходили  на верфи Олонецкие и Свирские,
строить галерный флот.  Оставшиеся в  деревнях  ковыряли  не  особенно
щедрую  на  дары  северную  землю,  рубили леса на постройку кораблей,
выжигали уголь для плавильных заводских печей. А самые старые, подобно
древним  каликам  перехожим,  бродили  по дальним деревням Каргополья,
Белозерья,  доходили до Новгорода и Твери,  до  Вологды  и  Кубенского
Заозерья,  по грошику, по денежке собирали подаяния и с переполненными
медными кружками возвращались  пешком  и  водой  в  Кижи,  скучивая  в
церковном хранилище народные подаяния.
     Дивная церковь Кижская была еще тогда в задумке главного  мастера
Нестора,  но она уже,  как песня всенародная,  слагалась,  по словечку
собранная, и кем завершена - неизвестно. Скупы на слова, не тщеславны,
не  честолюбивы  были  наши предки - русские умельцы.  Они не оставили
своих имен и прозвищ на созданных ими произведениях,  сохранившихся на
удивление потомкам на века.
     Имя Нестора,  главного мастера-строителя Кижского храма, бытовало
в  устных легендах,  и только.  Видно,  скромный и благоразумный автор
плана работ и  производитель  их  считал  по  справедливости  создание
Кижского храма делом общим.
     Да так оно и было.
     Творческая мысль      рождалась     незаконченной,     вызревала,
обдумывалась,  обсуждалась и принималась не  сразу,  а  постепенно,  в
длительном творческом труде.
     Не скоро прошли подготовительные работы. Не скоро был заложен под
бревенчатый сруб первый тяжеловесный камень и тысячи камней,  которыми
богата здешняя природа.
     На прочном основании из дикого камня,  не шелохнувшись,  зиждется
величавое  бревенчатое  чудо,  привлекающее  взор  человеческий  своей
неповторимой красотой.
     Легенда повествует,  что  мастер   Нестор,   доведя   работу   от
фундамента  до  креста,  забросил свой топор в пучину Онежского озера,
сказав при этом:
     - Пусть никто после нас похожего не сотворит!..
     Он мог  такое  вымолвить,  ибо   искусство   русского   северного
деревянного  зодчества  -  прежде  всего  в  неповторимости  созданных
мастерами  сооружений,  от  двинских  и  мезенских  лесных  мест,   от
Вологодчины и до финских "хладных скал" на Крайнем Севере...
     На всем этом пространстве из  того,  что  сохранилось  до  нашего
времени,  нет церквей в точности похожих, повторяющих одна другую. Все
они на свой лад. И все превосходит Кижская Преображенская...
     Законченная и   освященная   в   славный   1714   год,   в   год,
ознаменованный победой петровского флота при Гангуте,  она наименована
не  только в честь двунадесятого праздника преображения,  но и в честь
любимого Петром Преображенского полка,  того самого,  что с  Беломорья
через  Повенец,  поблизости  от  Кижского  погоста,  по  бурному озеру
Онежскому следовал на Ладогу и к невским берегам...
     Петру, задумавшему  создать  канал,  соединяющий  реки  Вытегру и
Ковжу,  довелось видеть и восхититься Анхимовской церковью, но если бы
случилось  ему  видеть  тогда  только  что построенные Кижи,  пахнущие
свежей смолистой кондовой сосной,  светящиеся на  солнце  переливчатым
отражением теней и оттенков причудливого чешуйчатого многоглавия, Петр
ахнул бы от охватившего его восторга и,  несомненно,  пожелал бы нечто
подобное иметь в новой столице...

                     Новгородцы помогали Петру...

     У каждого,  большого  и  малого,  молодого и древнего города есть
своя биография,  своя история.  Бедная ли,  богатая ли  событиями,  но
собственная, свойственная только ему, этому городу, история.
     Разнообразие и величие  исторических  фактов  зависит  иногда  от
географического    положения    городов,   от   их   экономической   и
административной значимости в жизни страны и от внутренних  и  внешних
потрясений,  которые  оставляют  глубокий  след  взлета или временного
падения и жизненного  неустройства,  вплоть  до  печальной  доли  быть
некоторое время под гнетом врагов-захватчиков.
     Былинный Киев, древний Псков, господин Великий Новгород - города,
расположенные   вблизи   западных   окраин  нашего  отечества,  своими
летописями могут поведать о героическом  и  многострадальном  прошлом.
Каждый грамотный россиянин,  неравнодушный к истории Родины, к деяниям
своих славных предков,  может узнать многое из тех  кратких  сказаний,
записанных скромными, безымянными летописцами.
     В эпоху Великого Петра, в годы длительной Северной войны, древний
Новгород  выполнял  историческую  роль  опорного  пункта,  особенно  в
завоевании-возвращении когда-то захваченных шведами  городов:  Орешка,
Корелы, Ивангорода и невских берегов с выходом в Балтийское море...
     Впервые Петр Первый был в Новгороде в марте 1697 года проездом по
пути в Голландию и Англию. Тогда так названное "Великое посольство" из
Москвы до Новгорода на перекладных ямских подводах добиралось неделю.
     В торговом   и   богомольном,   многоцерковном   Новгороде   Петр
задержался  на  три  дня.  Разумеется,  не  обошлось   без   посещения
Софийского  собора,  купеческой  части  города и осмотра благонадежных
крепостных стен.
     В вечернюю   пору,   располагаясь   в  Грановитой  палате,  Петр,
озабоченный разными делами,  собственноручно писал в Москву  указания,
требуя, в частности, ускорить строительство укреплений в Таганроге.
     Через несколько дней первый из русских  царей,  перебравшийся  за
границу,  стал числиться одним из рядовых членов посольства под именем
Петра Михайлова.  Но в мешке  не  спрятать  шила.  Инкогнито  царя  не
держалось в большой тайности.
     В 1697  году  в  Новгород  поступил  от  шведского  короля  Карла
Одиннадцатого   подарок   русскому   царю   -  триста  пушек,  в  знак
благодарности за то,  что русские православные люди проливают кровь  в
борьбе  с неверными магометанами-турками.  Правда,  доставили пушки из
Нарвы в Новгород уже при Карле Двенадцатом,  выполнившем  волю  своего
умершего отца.
     О добром качестве шведских  пушек  Петр  имел  представление.  Не
ограничиваясь  подарком,  он  закупил  через  посольство  в Швеции 388
пушек. Из них двадцать орудий "новоманерных" заряжались не с дула, а с
казенной   части,   и   запирались   заряды   "отворотными   вкладными
патронками". Обе партии шведских пушек, повелением Петра, из Новгорода
были отправлены на вооружение строившегося в Воронеже флота.
     В 1700  году,  в  начавшейся  войне  со  Швецией,   Петр,   перед
наступлением  на  Нарву,  сосредоточивал  основные  силы в Новгороде и
окрестностях.
     Первая и  самая  тяжелая  неудача  -  битва  под Нарвой,  разгром
сорокатысячной  русской   армии   войсками   Карла   Двенадцатого,   -
подействовала  на  Петра  не  столько удручающе,  сколько мобилизующе.
Поражение под Нарвой встряхнуло Петра.  Понял он,  что воюют не только
числом,  что  главнее  всего  -  умение при соблюдении воинских тайн и
скрытии  всех  планов  от  ушей  и  глаз  опытного  в  военных   делах
противника.
     Будучи тогда  в  Новгороде,  Петр  думал   о   более   тщательной
подготовке к новым боям.
     Вспоминая о тех временах,  Петр признавал, что шведы вынудили его
перестроиться и совершенствоваться:
     "Тогда неволя леность отогнала и ко трудолюбию и искусству день и
ночь принудила..."
     В раздумье  сидел  Петр  в  палатах  Новгородского  кремля  перед
развернутой картой.
     На бумажном  листе  все   просто:   можно   перечеркнуть,   можно
разорвать.  А  на  деле требуется сила,  хитрость,  умение - и деньги,
деньги требуются на войну.  А карта взывает вернуть России  те  земли,
города  и  крепости,  что  принадлежали ей во времена дедов и прадедов
Петровых.
     У шведов  в руках крепости Нарва и Ивангород.  Через них нет хода
русским к морю по реке Нарове.  А между Нарвой и Невой,  в этом лесном
промежутке,  еще  две  крепости  во владении шведов - Ям и Копорье.  А
дальше,  по карте видно, у выхода из Невы в залив - крепость Ниеншанц,
и бог весть что она собою представляет.
     В голове Петра в те дни возникла мысль - отвлечься  от  Нарвы  на
неопределенное  время,  не  спешить  пока  туда,  где  его уже однажды
основательно побили,  а подготовиться и ударить по Нотебургу - Орешку,
зимой  ли  по  льду,  или  иначе,  как  бог  велит,  но  по  строгому,
обдуманному плану,  захватить цитадель на Ладоге и затем укрепиться на
невских берегах...
     Острый взгляд возбужденного государя останавливается  на  Пскове.
Здесь  левый  фланг будет надежен.  Новгород - основной стратегический
пункт для дальнейшей борьбы.  Здесь и сбор,  и обучение солдат,  здесь
создать  запасы  провианта  и  военного  снаряжения,  необходимого для
победы.
     От Новгорода  до  Ладоги  -  Волхов.  Этот  богатырь  поднимет  и
пронесет на своем могучем хребте любой груз: и живую силу, и провиант,
и орудия...
     Крепко задумывается Петр над новым планом действий.  И  никому  о
том  ни  слова.  Даже  в  день отъезда из Новгорода самому митрополиту
Новгородскому Иову не проговорился. За обильной трапезой, сидя рядом с
владыкой, Петр между прочим вел разговор с ним только по малым делам:
     - Не  дозволяй,  владыко,  раскольникам  извергать   словеса   об
антихристе,  о  его  пришествии.  За эти басни,  опасные в сих местах,
щадить глупцов сам бог не велит...
     Митрополит тогда  обещал  быть  на страже и бдительность в пастве
соблюдать, как надлежит в военное время.
     - И еще,  владыко,  не применяй силы крещением да угрозой адскими
муками к тем солдатам,  кои будут и есть в полках из татар,  киргизов,
калмыков и прочих.  Терпимы будем к их вере. Пусть почитают кого хотят
и как им положено,  но чтоб за землю русскую стояли грудью, честно, не
боялись  смертного  боя...  А кто из них по доброй воле пожелает стать
православным - крестить оных попам не возбраняй...
     И вдруг,  неожиданно для присутствующих особ и митрополита, Петр,
ни к кому не обращаясь, словно подумал вслух:
     - Между  нами  и  Карлом  мира не было и не будет,  пока шведы не
оставят нам земли и города,  принадлежавшие сдревле Великому Новгороду
и  Русскому государству.  Дотоле спокойствия не будет...  Да и вообще,
мыслимо ли спокойствие?  - вопросил Петр и сам себе  ответил:-  Веками
Русь  терзали  и  рвали  на  куски  с востока татары,  с запада всякие
иноземцы,  извнутри,  в междоусобиях,  в борьбе удельных княжеств люди
подкашивали  друг  друга.  А разве мне из-за сестры Софьи и стрелецких
бунтов  не  пришлось  пустить  в  ход  топоры   и   перекладины?   Нет
спокойствия.
     Петр подошел к окну,  распахнул разноцветные стекольные  створки,
вздохнул, как с большого устатку, заговорил:
     - Хорош  Господин  Новгород,  и  всего  ты  натерпелся,  и  всего
нагляделся.  И еще,  и еще тебе,  Великий Новгород,  предстоит большая
служба.  Издавна ты драчлив,  сколько междоусобиц претерпел!  Торговая
сторона  против Детинца шла,  и наоборот.  Били новгородцы суздальцев,
суздальцы - новгородцев. Правду сказано - "своя своих не познаша, своя
своих  побиваша".  Били  и  шведов новгородцы,  да еще как!  Били,  да
разучились.  Что ж,  помучимся  -  научимся.  Мы  намерены,  с  божьей
помощью,  военную  фортуну за власы ухватить.  Благословляй,  владыко,
задуманное  да  содеется!..  -  Петр  подошел  к  митрополиту  склонив
голову...
     В тот же день он собрался в отъезд.
     Тихо, бесшумно,   переодетый  в  купеческую  шубу,  едва  ли  кем
узнаваемый в пути, с малым числом провожатых выехал Петр из Новгорода,
через  Валдай,  в Москву.  И там не задержался,  махнул в Воронеж.  Не
сиделось на месте деятельному и кочующему царю.
     Осенью 1701  года  Петр снова в Новгороде и Пскове,  Его забота -
создать из рекрутов войско,  вооружить,  снабдить, обучить. Не доверяя
даже близким высокопоставленным особам, он всюду, во всякие мелочи, от
коих  зависели  и  крупные  дела,  вмешивался,   требовал,   проверял,
добивался.
     Карл Двенадцатый,  не   считая   Петра   серьезным   противником,
устремился   на   Польшу.  Король  Август  казался  ему  опаснее.  Это
обстоятельство благоприятствовало планам Петра.
     - Спасибо брату Карлу, будет время, и мы ему отплатим за уроки...
     Шестьдесят тысяч русского войска уже находились на линии Псков  -
Новгород  -  Ладога  против  пятнадцати тысяч шведов,  расположенных в
районах пограничных крепостей.
     Намерение Петра  "достать  Орешек  по льду" изменилось.  Возник и
утвердился другой план...
     Весна 1702  года.  Освободились ото льда северные реки - Вологда,
Сухона,  Двина.  И вот,  как сказана выше,  Петр совершает  из  Москвы
путешествие  с  войском  -  с  гвардейскими  батальонами,  с  военными
начальниками - через Вологду в Архангельск,  а с Беломорья к Онежскому
озеру,  из  глубокого  тыла  к невским берегам.  И тогда от петровских
указаний не стало Новгороду покоя.
     Губернатору Брюсу,  ладожскому  воеводе  Апраксину,  командующему
войсками у Псковского озера Шереметеву день за днем неслись  от  Петра
из  Вологды,  Архангельска и с "государевой дороги" поспешные письма -
быть при всей и полной готовности.
     Новгород - опорный пункт. Ладога - сборный. Не только солдаты, но
и мужики новгородские да псковские были призваны работать  на  войско,
всеми силами помогать Петру "раскусить Орешек".  И люди знали, что они
с усердием делали,  но для каких прямых надобностей - о том не ведали.
Соблюдалась тайна. И даже пускались неверные слухи, сбивавшие с толку,
дабы шведских ушей не достигла правда о затеянном Петром большом деле.
     В ту  весну  и  лето  1702  года  мужикам  новгородских  деревень
передышки в работе не было.
     В кузницах, на побережье Волхова, звонко гремели удары молотов по
наковальням.  Копья-пики с крючьями, шины для саней и колес, подковы и
гвозди, топоры и кирки и всякий шанцевый солдатский инструмент ковался
по требованию  казенного  заказчика.  На  кожевенных  заводах  спешили
доставать  из  чанов не совсем доделанную кожу солдатам на обувь и там
же  собирали,  сушили  бросовую  кислую  шерсть,  набивали   мешки   и
отправляли в Ладогу.
     - К чему и зачем? - недоумевали новгородские бабы.
     - Наверно,   солдатам  заместо  подушек,  чтоб  мягче  с  устатку
спать...
     Старухи и  те  были  заняты  тканьем  грубой  холстины на порты и
портянки.  И удивлялись,  как это приемщики все берут без  разбору,  а
только просят ткать больше и приговаривают:
     - Холстинка груба, а поразносится - будет люба.
     - Голому  холст  не покажется толст.  Тките,  бабы,  больше.  Как
аршин, так и копейка...
     Даже ветряные  мельницы  и  толчеи  при  самом  малом  ветерке не
бездельничали,  махали крыльями.  Петровским солдатам нужны  сухари  и
крупа.
     По донесениям из Новгорода Петр  следил  за  работой  и  в  указе
писал:
     "В случае  недостатка  денег  у  новгородских  бурмистров  деньги
дополнительно  вышлются  из  Москвы.  Ныне  же  сделано распоряжение о
высылке 100 плотников и 1000 пудов железа из Адмиралтейского приказа в
Новгород..."
     Брюс отчитывался письменно на заказы Петра:
     "Милостивый государь,  сделано  тысяча  мешков (набитых шерстью),
чтоб одному человеку  возможно  несть  на  коленях  и  стоя  закрыться
свободно.  А лестниц,  милостивый государь,  всего сделано с небольшим
сто,  длиною по 20 аршин,  иные и гораздо  короче,  сперва,  государь,
такого  леса долгого вскоре не нашли,  а сделаны они шириною слишком в
аршин, и можно двум человекам сряду итти по тем лестницам, и приделаны
ко всякой по два колесца, чтобы скорей по стене их вкатить..."
     Станки для тяжелых  осадных  пушек,  сотни  стругов-лодок  разных
размеров мастерили новгородцы непокладая рук.
     Новгородскому Приказу повелел Петр:
     "На реках  Волхове и Луге для нынешней свейской службы под всякие
полковые припасы и на дачу ратным людям сделать 600 стругов".
     Озабоченный подготовкой к выступлению с Ладоги на Нотебург,  Петр
внимательно следил за качеством и количеством изготовляемых стругов. В
одном   случае   он  узнал,  что  поспешности  ради  новгородцы  стали
переделывать старые лодки, и тогда на донесении Шереметева Петр учинил
резолюцию:
     "Новгородские суда сделаны только для гулянья, а к воинскому делу
не  способны,  потому  что  на  старых  днищах,  которые  шиты  вичьем
(вицами)".
     А когда Петру стало известно,  что шестьсот стругов новгородцы не
успеют  сделать  к  сроку,  он  приказал  руководителей,  виновных   в
нерасторопности,  оштрафовать и,  учтя все частновладельческие струги,
оценить их и приготовить для войска.
     В записной книжке в те дни Петр пометил:
     "В Новгороде изготовить на лодках мост разборный..."
     Эта мысль  Петра  об  изготовлении  понтонного  моста была важной
частью в общем плане захвата Нотебурга.  Замышляя осаду крепости, Петр
планировал перекинуть понтонный "летучий" мост с левого берега Невы на
правый,  отрезать шведов в крепости,  не допуская к ним  помощи  ни  с
какой стороны.
     Небывалое новое дело для новгородцев строить понтонные  лодки  из
жести.
     Губернатор Брюс обеспокоен. Время подходит - скоро понтонный мост
Петру  понадобится.  Брюс из Новгорода шлет требование в Москву одному
из приближенных Петра, Головину:
     "Писал я   к  тебе,  милостивому  государю,  о  грамоте  великого
государя,  которая прислана ко  мне,  чтоб  мост  сделать  на  лодках,
который  бы можно возить в обозе во время военных походов.  И тот мост
начат делать марта с 20-го числа, а лодки, на которых тому мосту быть,
делают из жести...  Доношу тебе, милостивому государю, что малое число
жести прислано из Москвы,  а такой жести  здесь  в  Новгороде  нет.  А
паяльных  мастеров  прислано  из Москвы всего два человека,  да четыре
человека здешних мастеров,  и за таким малолюдством зело  опасен,  что
вскоре  того  дела сделать невозможно будет.  Умилосердись,  государь,
прикажи прислать паяльных мастеров и достальную жесть с Москвы..."
     Понтонный мост новгородцы приготовили своевременно.
     Жестяные лодки отправлены вместе  с  артиллерией  и  всем  прочим
снаряжением и шанцевым инструментом в Ладогу.
     И речная флотилия (свыше пятисот лодок,  сделанных  новгородскими
лодочных дел мастерами) приняла на себя полки Апраксина и Шереметева и
по приказу Петра доставила по Волхову к месту сосредоточения  основных
сил.
     Не хватило перевозочных судов войскам князя Репнина.  После  того
как  Апраксин и Шереметев в конце августа 1702 года двинули по Волхову
свои батальоны к Ладоге,  Репнин,  прибыв из Пскова  в  Новгород,  был
вынужден сообщить Петру в Ладогу:
     "В Великом Новгороде судов ныне самое малое число,  и то мелки, и
удовольствоваться ими нельзя..."
     Но знает князь,  что Петр не удовлетворится таким объяснением.  И
Репнин добавляет:
     "...Солдатам велю идти с котомками,  а палатки их и иные полковые
припасы положу в те мелкие суда и велю гнать..."
     Солдаты с котомками и нелегкими кремневыми ружьями, по три в ряд,
растянулись длинным пешим строем вдоль Волхова.
     Сентябрь - месяц не жаркий. Но и поход скорым шагом нелегок.
     Учтя наперед,  что от Новгорода к Ладоге может не хватить речного
транспорта для перевозки всех войск,  Петр предписывал заранее  своему
поверенному Тихону Стрешневу, находившемуся в Новгороде, приготовить к
походу пять тысяч подвод. Но случилось бедствие. Начался падеж лошадей
и  охватил  окрестности  Новгорода  и Пскова.  Об этом несчастье еще в
августе Шереметев известил Петра:
     "Вконец обезлошадели,  и новых подвод взять стало не откули, и во
Пскове нет..."
     И в  Петровском походном журнале позднее,  в дни подготовки осады
Орешка,  появилась лаконичная  заметка:  "А  артиллерию  за  неимением
лошадей тянули людьми..."

                       Как был раскушен Орешек

     Онежское озеро   прошли  благополучно.  Рулевыми  на  яхтах  были
опытные, знавшие опасные места повенецкие рыбаки. Шли петровские суда,
держась  восточного  берега,  на виду у пудожских деревень и погостов.
Кижи - остров каменистый и  долгий  -  оставался  с  правой,  западной
стороны.  Иногда,  на  малое  время,  обе яхты и не одна сотня крупных
озерных дощаников  -  карбасов  причаливались  к  лесистым  островкам.
Солдаты  изображали  на  берегу штыковые бои,  внезапные нападения,  а
пустившись в путь, устраивали гонки в веслах и под парусами.
     Как только суда вошли в Свирь, Петр в каюте "Святого духа" собрал
генералитет - Александра Меншикова,  князей  Андрея  Голицына,  Федора
Головина,  Юрия  Трубецкого,  Кирилла  Нарышкина,  Бориса Черкасского,
Хованского,   Салтыкова,   Урусова,   двух   Долгоруких,    Ржевского,
Барятинского  и разведчика Василия Корчмина,  главных и самых нужных в
предстоящем деле людей.
     Петр обратился к ним с откровенным словом:
     - Мы с вами,  господа и товарищи,  приближаемся к тем местам, где
вскоре  предстоит  нам  соединиться  с  полками Репнина,  Шереметева и
Апраксина и начать желаемое.  Теперь уже  никому  не  тайна:  мы  идем
завоевывать то,  что потеряла Россия при моем деде. И так мы близко от
нашей цели,  что если король шведский вознамерится нам  помешать,  то,
находясь в великом отдалении от невских берегов,  в Польше,  не сможет
поспеть сюда.  Пусть  тешит  себя  сей  мыслью,  а  мы  от  своего  не
отступимся.  Все  идет  в  лад  с нашими намерениями:  Шереметев побил
шведов у Гумоловой мызы, Апраксин расколотил войска шведского генерала
Крониорта.  А  в  сей  момент,  как мы беседуем с вами,  мне учинилось
ведомо,  что солдаты наши,  предводимые Тыртовым,  одолевают шведского
адмирала  Нумерса,  изгоняют  его от Орешка в Неву.  Пришло годное для
нашего промыслу время.  Потерять оное - история нам не простит...  Вот
Василий Корчмин,  в крепостном деле смыслящий, уверяет, что гарнизон в
Орешке,  сиречь в Нотебурге,  не может превышать шестисот  человек,  а
пушек там до полутораста...  Остров,  где есть крепость,  атакой взять
непосильно.  Поработаем с невских берегов осадными пушками,  а  потом,
коли шведы не запросят пардону, штурм учиним. Будем надеяться на бога,
что с помощью нашего оружия господь  пособит  нам  отобрать  у  шведов
похищенное ими у России... Повестите всем и каждому, с кем дело иметь,
против врага будем,  что за измену и трусость  -  смертная  казнь  без
промедления...
     В тот день,  9 сентября,  с устья Свири Петр  послал  с  нарочным
Шереметеву записку:
     "Благодарствовав бога поздравляем вас толикими виктории,  которых
окончание  в  сем  походе  привез сын ваш.  Потом просим,  изволь ваша
милость немедленно быть сам неотложно к нам в Ладогу,  зело  нужно,  и
без  того инако быти не может.  О прочем же как о прибавочных войсках,
так  и  о  артиллерийских  служителях,  изволь   учинить   по   своему
рассуждению. Чтоб сего богом данного времени не потерять. Питер".
     Медленно двигались необычные для здешней местности яхты. Путь был
малоизвестен.   Отмели  и  перекаты  грозили  судам  глубокой  осадки.
Петровская флотилия с войском была разделена на две эскадры: передовой
головной частью руководил сам Петр,  вторая часть судов находилась под
командой адмирала Головина и шла на некотором расстоянии позади. Между
ними была постоянная связь.
     Робея перед   Свирскими    порогами,    Головин    ссылался    на
предупреждения своих и онежских лоцманов.
     Петр предписывал ему не слушать лоцманов,  а брать провожатых  из
береговых  жителей,  кои,  от  стариков  до младенцев,  ведают Свирь и
проведут по ней ночью,  кроме двух переборов,  что около Сиговца...  И
надо поспешать, пока на Ладожском озере попутный ветер...
     В лодке  с  промерщиками-солдатами  Петр  шел  по  Свири  впереди
флотилии и вскоре убедился,  что Свирь, хотя и опасна, но, если блюсти
осторожность, вполне проходима.
     Прибрежные строевые корабельные леса уходили в неведомые дали.  И
быстротечная Свирь, и лесные бескрайние дебри восхищали Петра. А когда
он  дошел  с  флотилией до деревеньки Мокрошвицы и увидел,  что мужики
здесь строят довольно ладные рыбацкие ладьи, то предрешил: быть в этой
деревне  корабельной  верфи  и строить без промедления большие и малые
суда,  которые пригодятся в недалеком будущем.  И в том же  1702  году
Петр распорядился основать здесь Лодейнопольскую верфь, затребовать из
Олонца  мастеров  и  строить  галеры  для  морской  пехоты,  способные
нападать на большие вражеские суда.
     Корабельная верфь  в  Лодейном  Поле   очень   скоро   и   весьма
существенно оправдала надежды Петра на Балтике.
     В четырнадцати  верстах  от  Ладожского  озера,  на  реке   Ояти,
впадающей  в  Свирь,  находится  селение  Сермакса.  Древняя  Сермакса
знаменита  со  времен  новгородского   владычества   как   пограничный
наблюдательный  и  караульный  пункт.  Здесь же происходила торговля и
обмен товарами между белозерскими и новгородскими купцами и  приезжими
иноземцами.  Уроженец  Сермаксы  Александр Свирский основал на Свири в
пятнадцатом веке монастырь,  ставший оплотом в пограничной  местности,
крепостью и очагом распространения православия.
     В Сермаксе пришлось Петру со своей свитой и  войском  задержаться
на целых десять дней.
     Озеро бушевало, и пробраться во время шторма к устью Волхова было
никак невозможно.
     В те дни пришла Петру в голову благая мысль: коль скоро Ладожское
озеро  опасно  и непроходимо в бурную непогодь,  то должно от Свири до
Волхова и дальше, до Невы, обезопасить его каналом.
     Прошло несколько лет,  прежде чем эта мысль Петра была претворена
в жизнь. Канал был вырыт пленными шведами и вологодскими землекопами.
     Расположенное вблизи  Балтики и связанное с ней Невой,  Ладожское
озеро  с  незапамятных  времен  служило  новгородцам  местом   внешней
торговой связи. В древних русских летописях оно называлось озеро Нево,
а иностранцы в договорах  с  новгородским  купечеством  именовали  его
по-разному:   Алдеск,   Алдеа   и   Алдаган.   Видимо,  из  этих  трех
наименований,  по созвучию,  россияне и переименовали Нево  в  Ладогу,
построили  на  Волхове  город  Ладогу,  и  стало озеро Ладожским.  Так
впервые оно было названо в летописи 1228 года...
     Нева в  стародавние  времена принадлежала Новгороду и оберегалась
новгородцами от  шведов,  как  торговый  путь,  ведущий  в  чужеземные
царства.
     В 1157 году шведский король Эрик завоевал  Финляндию,  а  в  1164
году  пробрался  с  войсками на Волхов и осадил Ладогу.  Дружины князя
Святослава отбросили шведов от Ладоги на реку Сальму.  Из 55  шведских
судов (шнек) новгородцы захватили тогда 43. Спустя 23 года новгородцы,
уладив  внутренние  неурядицы,  привлекли  на  свою  сторону   жителей
Карелии,  на  малых  судах перешли через море в Швецию и в отместку за
нападения разорили большой город Сигтуну...
     Не дожидаясь  прекращения  бури на озере,  Петр с головной частью
войска отправился пешим путем к  городу  Ладоге,  где  было  назначено
место  сбора  войск,  вызванных  из  корпусов  Шереметева,  Репнина  и
Апраксина.  Другая часть войск временно, до затишья на озере, осталась
в Сермаксе.
     В те дни,  уже на подступах к Нотебургу, Петр получил известие из
Архангельска  о  том,  что  его  любимец,  пользовавшийся  доверием  и
почитанием,  архиепископ Афанасий  умер.  Двинский  летописец  помянул
усопшего,  написав,  что  Афанасий  "бысть  пастырь  изящный,  писания
довольный,    сказатель    громогласен,    речист,     по     премногу
острорассудителен,  чина  церковного  опасный  хранитель,  ревнитель к
вере, на раскол разрушитель, много зданий каменных созда...".
     Не то было время, чтобы Петру горевать и оплакивать смерть своего
любимца, достойного даже патриаршего сана, если бы только сам государь
не пожелал упразднить патриаршество. Отметив кончину Афанасия походным
молебном с акафистом  и  чаркой  водки,  Петр  отправился  осматривать
расположенные    лагерем    войска.   В   первую   очередь   пошел   к
пушкарям-артиллеристам,  которые стреляли по мишеням учебными бомбами.
Солдаты-бомбардиры заряжали пушки быстро и стреляли торопно, однако не
очень метко.
     - Траекторию не ведают!  - сердился царь, делая строгие замечания
офицерам.  - Говорено вам,  и еще и еще  говорю:  втолкуйте  пушкарям,
чтобы при осаде Орешка стреляли они скоро,  но,  ради бога,  метко!  С
доброй прицелкою, дабы впрямь то были выстрелы, а не единый гром...
     Меншиков с  царевичем подошли к государю.  Малолеток - долговязый
отрок, наследник Петра - обратился к отцу:
     - Батюшка, я хочу посмотреть, как солдаты обучаются.
     - Гляди,  Олешенька, гляди, хоть рано тебе, одначе с малых лет не
зазорно учиться.  Данилыч,  поводи его, покажи. За мной он не ушагает,
выдохнется. - И пошел быстрой походкой, помахивая тростью.
     За перелеском   на   поляне,  возле  берега  Волхова,  занимались
ружейными     приемами      батальоны      пехотинцев      и      роты
гренадеров-гранатометчиков.
     Увидев Петра,  майор,  проводивший   занятия,   скомандовал   "на
караул!". Солдаты замерли каждый на своем месте.
     - Продолжайте!  Я не мешать пришел, - сказал Петр и сел на пенек,
закурил трубку.  - Не оглядывайтесь на меня, не приходите в сумление и
стеснение.  Я хоть и царь,  но с вами я и солдат и командир. Ошибок не
бойтесь, лучше ошибиться в учении, зато выиграть в бою.
     Майоры и капитаны построили в  ряды  рослых,  матерых  солдат,  и
началась под командные возгласы словно бы самая настоящая баталия:
     - Передние пять шеренг, пали!
     - Средние, с колена прикладывайся!
     - Задние, пали!..
     Щелкнули курками  задние  солдаты.  И стали поспешными движениями
проделывать видимость заряжания.
     - А ну-ка скорым зарядом, покажите, как у них получается, - велел
Петр майору.
     - Батальон! В две шеренги становись!
     - Заряжай ружье!
     - Прикладывайся!
     - Пали!..
     - Добро,  - похвалил Петр, - проворство в бою - великое дело. - И
пошел дальше к  гренадерам,  швырявшим  с  широкого  размаха  чугунные
незаряженные гранаты.
     Саженного роста сержант Михаило Щепотев  обучал  гранатометчиков.
Приветствовав государя, он спросил разрешения продолжать занятия.
     - Давай, - коротко отозвался Петр.
     - Мушкеты за плечо! - начал командовать Щепотев.
     - Вынь гранат! Вскрой!
     - Зажигай, бросай!..
     Гренадеры проделали  все  положенные   манипуляции   с   учебными
гранатами.   Бросили   на  такое  расстояние,  что  Петр  одобрительно
усмехнулся и сказал:
     - Пожалуй, я так не кину. Молодцы, ребята!..
     Увидев одну гранату на близком расстоянии от бросавших,  поднял и
спросил:
     - А это  чья?  Могла  бы  в  бою  взорваться  и  поразить  самого
гренадера. Чья это? Кто до цели не докинул?
     - Моя, ваше величество, - признался один из солдат.
     - Что, силы мало? Или каши мало поел?
     - Нет,  ваше царское величество, как увидел вас, сердце дрогнуло,
робость взяла, рука затряслась, дозвольте снова бросить.
     - Валяй!
     - Господи благослови, - проговорил струхнувший солдат сконфуженно
и, подняв гранату, швырнул ее саженей на шесть дальше прежнего.
     - Вижу,  можешь.  Смелый,  умелый  да храбрый - мой самый любимый
солдат. Старайтесь, ребята, пригодится!..
     По соседству  с  гренадерами  пехотинцы  учились,  повторяя давно
заученные приемы штыкового боя.
     - Становись  в трех шагах от товарища.  Вот так!  - поучал офицер
своих солдат к будущей атаке.
     - Колоть в четыре оборота! Живо!..
     - Вперед коли!
     - Взад коли!
     - Прикладом бей!.. Плохо! Повторим еще раз...
     Петр взял из рук одного солдата ружье, самолично показал ружейные
приемы  штыкового  боя  и  как  от  сабельного   удара   надо   ружьем
прикрываться.  Потом засунул мизинец в дуло ружья. И ржавчина и копоть
пристали к пальцу.
     - Негоже  так  ружье содержать!  Майор,  погляди у всех оружие со
тщанием.  Берегите ружья,  ибо они-то и есть главные члены  и  способы
солдатские,  через  которые неприятель почувствует силу вашу и убежден
имеет быть,  что супротив русака не устоит... - И пошел Петр туда, где
дымились  костры,  варилась  солдатская  пшенная  каша да щи из мясной
солонины. Кое-где из котлов Петр черпал поварешкой, пробовал:
     - Ничего,   харчисто,   жить  можно.  Жирное  солдату  не  впрок.
Зажиреет, подвижность потеряет.
     Краткое время  отдыха  солдаты проводили по-своему,  кто как мог:
одни дружно песни пели на былинный  склад,  другие  слушали  грамотея,
читавшего душеспасительную книгу, третьи заучивали, с трудом повторяя,
непонятные молитвы из  часослова.  Находились  и  такие,  кто  в  часы
досуга, притаившись, перекидывались в замусоленные картишки. Известно,
что Петр не любил картежной игры.  Однако разрешал солдатам и офицерам
"небольшой азарт",  но с тем, чтобы проигрыш не превышал одного рубля.
Если же  это  условие  нарушалось,  то  по  доносу  фискалов  виновные
наказывались. О картежниках Петр так отзывался:
     "Они либо не  имеют  вкуса  в  полезных  вещах,  коими  бы  могли
заниматься, либо имеют намерение своих сотоварищей лишить денег..."
     Стояла бурная непогодь на Ладожском озере.  Петру  не  терпелось,
как можно скорей хотелось приблизиться к Нотебургу и осадить крепость.
Обстановка была самая подходящая и сулила победу. Еще задолго до этого
похода,  когда  в  Москве  обсуждался план завоевания невских берегов,
искони принадлежавших России, некоторые военачальники, после поражения
под  Нарвой  боявшиеся  даже  и  думать о таком,  высказывались против
намерений Петра.
     - И все-таки будем действовать!  - сказал тогда Петр. - Несчастья
бояться, так и счастью не бывать...
     И вот  на  исходных  позициях  сосредоточились  войска,  пехота и
мощная, по тем временам, артиллерия.
     На совещании  генералитета  Петр зачитал Шереметеву,  Меншикову и
другим роспись новгородских дворян-разведчиков,  добывших сведения  об
Орешке от ладожских рыбаков.  В этой росписи горного (берегового) пути
от Ладоги до Охтинской крепости Канцы  были  представлены  сведения  о
шведской  крепости  Нотебург:  "Город  Орешек  на  острову,  каменный,
величиной с город Ладогу.  Стены высокие,  немного ниже  новгородских,
стоит  от  озера  с  версту.  Невский  проток  подле Орешка от русской
стороны шириною сажен со 100,  глубок и быстр,  суда ходят подле самой
стены,  а  с левой к берегу не ходят.  Солдат в нем бывает по 100,  по
200, а более 300 не бывает".
     Для обычного,  нетревожного  времени  эти  сведения о численности
защитников  крепости  были  справедливы.  Но  когда  Нотебургу   стала
угрожать  опасность,  шведы  увеличили гарнизон до 450 человек при 142
разнокалиберных орудиях.  Для обороны неприступной,  окруженной водной
преградой и толстостенными бастионами крепости такого количества войск
и вооружения было вполне достаточно.
     Петр с Шереметевым,  Апраксиным,  Меншиковым, опытным разведчиком
Василием Корчминым и другими начальными  особами  обсуждали  на  карте
план осады Нотебурга, расположения артиллерии и пехоты вокруг крепости
к началу бомбардировки и к штурму.  В походной парусиновой палатке, за
складным березовым столиком сам Петр возглавлял обсуждение намеченного
им проекта.
     - Без  плана  быть  не  можно,  -  говорил он.  - Лучше обдуманно
рассчитать добрым порядком и действовать,  громить крепость,  а затем,
опустошив  ее  огнем и проломив стены,  ворваться в оную.  Удаче может
сопутствовать только продуманное основание...
     И государь продолжал:
     - Добро уже то,  что  до  начала  сражения  за  Орешек  полковник
Тыртов, погибший с доблестью на Ладожском озере, - вечная ему память -
сумел  на  тридцати  галерах  крепко  побить  шведского  вице-адмирала
Нумерса,  потопил  пять  шведских  судов,  а  остатки войск Нумерсовых
прогнал в Выборг.  Следственно Орешек с озера,  то есть с тыла, защиты
не имеет.  Однако и приступ с озера весьма труден. Крепостные пушки не
подпустят лодок.  Подготовка к  осаде  будет  единовременной  на  всех
подобающих  местах:  прорубим  просеку  в  трех  верстах  от Невы и по
просеке с озера выведем в Неву полсотни карбасов и стругов. Учиним тут
же  летучий  мост  из  новгородских понтонов и по нему на правый берег
Невы протащим осадные  пушки,  порох  и  ядра  трехпудовые.  На  левом
берегу,  ближе  к крепости,  выроем траншеи;  установим под прикрытием
батареи,  отколь можно навесно стрелять по крепости и  разрушать  все,
что  там  внутри имеется.  Я буду командовать мортирной батареей...  С
берегов, того и другого, подвергнем Орешек мощному обстрелу. И коль не
сдадутся  шведы  по  доброй  воле,  выберем час для приступа.  Когда в
стенах цитадели будут бреши пробиты,  мы тогда и лестницы штурмовые, и
пики с крючьями, и мешки защитные, и дымом выкуривающие - все пустим в
дело,  и тогда остальных недобитых шведов из Орешка выкурим... О дне и
часе  начала  штурма  умалчиваю.  Сие  зависеть  будет от нашей полной
готовности учинить гром и урон  врагу.  Борис  Петрович,  как  у  тебя
солдаты?  Каков  дух  в  войсках?  -  обратился  в  заключение  Петр к
Шереметеву.
     Фельдмаршал ответил:
     - Не могу пожаловаться, ваше величество. Солдаты за последние два
года,  побив шведов в Лифляндии,  стали увереннее и храбрее.  Полагаю,
что и Репнин,  и Апраксин не посетуют на солдат. Накормлен воин, обут,
одет,  вооружен, да ежели с ним обращаться по-человечески, так он горы
свернет.  Орешек будет раскушен,  но отнюдь не сразу.  Там, за стенами
крепости, шведский комендант Густав-Вильгельм фон Шлиппенбах прочищает
пушки и готовит нам "угощение".  Думаю также,  что он,  со всех сторон
отрезанный  от  своих,  будет подобен медведю,  в берлоге обложенному.
Добро бы,  если сразу Шлиппенбах проявил благоразумие  и  после  малой
пальбы сдался на аккорд по договору...
     - Крепок Орешек,  - рассудил Петр,  - такие цитадели,  да в столь
важных  позициях,  без  обороны  не  сдаются.  Приказываю всем военным
начальникам завершить копание траншей и расставить к  осаде  пушки  не
позднее сентября двадцать пятого дня...
     Сосредоточенные на реке Назии  петровские  войска,  пришедшие  из
Архангельска,  и  войска  Шереметева,  Репнина  и  Апраксина превышали
гарнизон Нотебурга в 25 раз.  Считается,  что русских войск к  невским
берегам  прибыло не менее двенадцати тысяч.  А это значит,  что Петр с
такой силой имел в  виду  не  только  возвращение  России  занятого  и
укрепленного  шведами  Орешка,  но  и  более  важную,  главную  цель -
завоевание выхода в Балтийское море.  Так оно намечалось  и  стало  по
воле Петра.
     Городок Нотебург не  оказал  русским  войскам  сопротивления.  Но
крепость сдалась не сразу. Шведы храбро защищались с 27 сентября по 14
октября.
     Раскусить Орешек  стоило  больших жертв,  и при осаде не обошлось
без военных хитростей.
     В тактике  петровских  войск  протаскивание судов по суше не было
делом новым.  Легко и быстро полсотни речных судов  через  проложенную
лесную  просеку  были протащены солдатами,  и,  к изумлению осажденных
шведов,  большая русская флотилия оказалась на Неве.  План  дальнейших
действий  был  довольно прост и благоразумен:  крепость,  осажденная с
четырех сторон,  подвергается сокрушительному обстрелу.  Следующая  за
этим  цель  -  пробить  бреши  в  стенах  и  навесным огнем уничтожить
постройки внутри  крепости.  Затем  решительным  штурмом  ворваться  в
крепость и завершить начатое...
     На озере  стояли  во   всеоружии   построенные   на   баженинской
холмогорской верфи морские яхты "Курьер" и "Святой дух".
     Ждать помощи коменданту крепости  Вильгельму  Шлиппенбаху  (брату
лифляндского  генерала,  известного  в  истории русско-шведской войны)
ниоткуда не приходилось.
     Фельдмаршал Шереметев  предложил  Шлиппенбаху  сдать крепость без
кровопролития.  Шлиппенбах  ответил,  что  без  приказания   нарвского
коменданта  он  не  решается  на сдачу.  Тогда русские батареи открыли
огонь по осажденной крепости...  И хотя подготовка к  осаде  Нотебурга
велась  весьма  тайно,  а  о  сражении у стен крепости и бомбардировке
официально никуда  не  сообщалось,  в  иноземных  печатных  ведомостях
все-таки появлялись запоздалые об этих событиях сообщения.
     "Крепость Орешек высокая, кругом глубокою водою объятая... Крепко
от  московских  войск  осажена,  и  уже больше 4000 выстрелов из пушек
вдруг по 20 выстрелов было, и уже больше 1500 бомб выбросано, но по се
время  невеликой  убыток  учинили,  а  еще  много  трудов имети будут,
покамест ту крепость овладают..." - эти сведения и  в  таком  же  духе
последовавшие  за  ними  поступили  в  иноземную печать и в петровские
"Куранты", когда над Нотебургом уже развевался русский флаг.
     Были при осаде неудачи, преждевременные вылазки русских храбрецов
встречали отчаянное и небезуспешное сопротивление  шведов.  За  десять
дней осады,  до начала решительного штурма, на довольно незначительную
по размерам территорию крепости было русской артиллерией выпущено 8000
легких, от 6 до 18 фунтов, пушечных ядер, свыше 2500 трехпудовых бомб.
Брошено гренадерами 4500 ручных гранат, израсходовано пороха 4371 пуд.
Можно  себе  представить,  какое  беспокойство учинилось в крепости от
ядер и бомб, от огня и дыма.
     На третий   день  осады  комендантша  направила  в  русский  стан
барабанщика с письмом.  От имени осажденных в крепости офицерских  жен
комендантша просила выпустить женщин,  избавить их от огня и дыму и от
бедственного состояния,  в котором они обретаются. Петр на эту просьбу
учтиво, но не без ехидства ответил:
     "А если жены офицеров свейских намерены из крепости  выехать,  то
пусть,  не  разлучаясь,  и  любезных  своих  супружников купно с собою
прихватят..."
     Подобный ответ   Шлиппенбаху   показался  досадным.  Он  приказал
усилить пальбу по русским войскам,  однако  большого  урона  шведы  не
учинили.
     Наконец 12  октября  в  крепостные   проломы   вступили   солдаты
Преображенского и Семеновского полков.
     Шлиппенбах, обессиленный осадой,  согласился на сдачу крепости по
договору.  Оставшиеся  в  живых  шведы  с распущенными знаменами,  под
барабанный бой покинули крепость, по милости победителей были посажены
на  русские  суда  и  отправлены  по  Неве  к Ниеншанцу (иначе Канцы),
находившемуся при впадении Охты в Неву. Из гарнизона крепости, судя по
шведским  источникам,  при  ее  сдаче  осталось  способных  продолжать
оборону 83 человека. Раненых - 156. Убито свыше 200 человек.
     Русским войскам   достались   большие  трофеи  -  запасы  оружия.
Достигнуто главное - Орешек,  древнерусская,  построенная новгородцами
крепость,   возвращена   России.  Воссияла  слава  русского  оружия  и
утвердилась возможность Петра,  по выражению Пушкина,  "ногою  твердой
стать при море...".
     Потери в людской силе у шведов  были  менее  значительны,  нежели
потери русских. Это вполне естественно. Обороняющиеся крепости нелегко
достаются.
     В десяти   русских   полках,  участвовавших  в  осаде  и  штурмах
крепости, убито офицеров и солдат 538, ранено 925. Больше прочих понес
потери Семеновский полк.
     За особые отличия в  боях  Петр  назначил  Меншикова  комендантом
крепости    и    повелел   ее   восстановить,   дабы   новонареченному
Шлиссельбургу,  ключ-городу, стать оплотом на исходном рубеже к Неве и
Балтике.
     В общей  стратегии  Северной  войны  падение  шведской   крепости
Нотебург  для  дальнейших  замыслов  Петра  явилось  весьма  желанной,
огромной по своему значению победой.
     Под гул  оружейных  и  пушечных залпов с честью похоронили павших
бойцов в братской могиле под курганом.
     За взятие  крепости,  как  видно  из  письма  Петра  фельдмаршалу
Шереметеву, командный состав был награжден:
     "Подполковнику - 300 дворов, 3000 рублев и чин полковника. Майору
Карпову - чин полуполковника,  150 дворов,  1500 руб. Капитанам по 300
р.  Поручикам по 200, прапорщикам по 100, сержантам по 70, капралам по
30 рублев. Рядовым - в старый оклад, старым - капральской.
                           В Шлютельбурге октября 14 дня 1702. Питер".
     Рядовых бойцов,  солдат и  нижних  чинов  Петр  награждал  за  их
геройскую   службу  скупо  и  редко.  Ограничивался  в  таких  случаях
выражением благодарности за верную службу.
     Надо отдать  справедливость,  не обременял Петр и себя наградами.
Он вправе был сказать о себе такие слова:
     "Государь должен   отличаться   от  подданных  не  щегольством  и
пышностью, а менее еще роскошью, но неусыпным ношением на себе бремени
государственного  и  попечением  о  их  пользе и облегчении,  к тому ж
таковые убранства только что вяжут меня и отнимают руки".
     Провинившихся в боевой обстановке наказывал он нещадно.
     Известный сподвижник  Петра  думный  дворянин  и  дипломат   Иван
Желябужский  в  своих записках о жизнедеятельности Петра сообщает:  "А
под Шлиссельбургом  повешен  Преображенского  полка  прапорщик  Нестор
Кудрявцев да солдат 22 человека за то, что с приступу побежали..."
     Нельзя не  привести  слова  Петра  по   поводу   взятия   Орешка,
высказанные в письме Виниусу:
     "Правда, что зело жесток сей орех  был;  однако  ж,  слава  богу,
счастливо   разгрызен.   Артиллерия   наша   зело  чудесно  дело  свое
исправила".
     На чертеже осады Нотебурга Петр учинил надпись:
     "Таковым образом,  чрез  помочь  божию   отечественная   крепость
возвращена, которая была в неправдивых неприятельских руках 90 лет".
     По этому же поводу была выбита  памятная  медаль  с  изображением
штурма крепости.
     Закрепив, сколь можно,  на берегах Невы  завоеванный  плацдарм  и
поставив  усиленную  охрану  в  Шлиссельбурге,  Петр  с  частью солдат
Преображенского и Семеновского полков отбыл в Москву;  там победителям
была устроена триумфальная встреча.
     Вскоре, побывав в Воронеже,  Петр снова, ранней весной 1703 года,
появился  на Свири и у невских берегов,  где поспешно строились суда -
паузки,  ладьи,  галеры и фрегаты для дальнейшей борьбы  за  овладение
выходом  в  Балтийское  море.  На  пути к выходу в море еще находилась
крепость  Ниеншанц  (Канцы).  Об  этой  цитадели,  сравнительно  более
слабой,   нежели   Шлиссельбург,  Петр  имел  от  новгородских  купцов
подробные данные,  гласившие,  что от города  "Орешка  до  Канец  леса
большие  и малые.  Под Канцами между Невой и Охтою,  где стать,  земля
сухая, песочная, шанцы копать и вал валить можно. Канцы стоят на устье
Охты,  город  земляной,  вал  старый,  башен нет.  За валом деревянные
рогатки и ров.  Изо рву к валу  палисады  сосновые.  Город  небольшой,
земли  в  нем  всего  с десятину,  величиною,  по примеру,  с каменную
Ладогу.  Охта течет из болот, впадает в Неву ниже города близко стены.
Река глубокая, ходят по ней шкуты большие и корабли с половиною груза.
Посад Канецкий стоит против города за Охтою, по устье ее к Неве. Через
Охту сделан мост подъемный.  В посаде всех дворов 400. Вверх по Охте с
полверсты анбары большие торговых людей и королевские со 100, с хлебом
и  другими припасами.  Пушек в Канцах много железных.  В городе только
один воеводский дом,  да солдатских дворов с 10.  На  посаде  каменных
палат  нет,  все  деревянные.  От Невы до Канец сажен за 300 зачат вал
земляной к Охте, но не доделан".
     Зимним путем,  с берегов,  Петр не решался брать эту крепость, во
избежание лишних потерь и трудностей  в  походе.  Дождались  весны.  В
конце  апреля прибыл к Петру в Шлиссельбург фельдмаршал Борис Петрович
Шереметев с полками. Царь приказал ему немедленно двинуться к Канцам и
осадить крепость с левого берега Невы.
     В бодром  настроении  шагали  берегом,  под  прикрытием  дремучих
лесов,  боевые  участники  взятия  Орешка.  И  как  не  быть  в  таком
настроении,  если самому царю  не  сидится  на  троне  в  белокаменной
Москве,  он  опять  здесь,  на Неве,  среди них - готовых победить или
погибнуть.
     В те дни уже слагались победные песни солдатские. В них слышались
отголоски еще не отживших напевов времен давних, былинных:
                  ...Как по славной матушке Неве-реке,
                  Подле устьица ея широкого,
                  Что при самом истоке быстроем,
                  Как плавали-гуляли три стружка,
                  На первом стружке Шереметев был,
                  На другом стружке офицеры сидят,
                  А на третьем стружке все солдатушки
                  Преображенские да семеновские.
                  По реке они шли к круту бережку,
                  К кругу бережку слюссельбургскому.
                  Подбирали они парусы полотняные,
                  Что того ли полотна олонецкого,
                  Они якори метали да булатные,
                  Что того ли булата сибирского.
                  Приставали они к круту бережку,
                  Они лесенки метали да дубовые.
                  Выходили на пески на сыпучие,
                  Накатили бочки с лютым зелием,
                  С лютым зелием, с черным порохом.
                  Становили свечи воску ярого,
                  Зажигали те подкопы глубокие.
                  Оттого ли крепость взорвало,
                  Развалило стену белокаменну...
     25 апреля Шереметев занял позиции не  только  с  левого  невского
берега,  как велел ему Петр,  но в тот же день к вечеру русские войска
сумели  пресечь  все  пути  связи  и  сообщения  крепости  Ниеншанц  с
окрестностями.
     Петр прибыл на другой день к осажденной крепости,  осмотрел ее  с
Невы и,  не сочтя нужным задерживаться,  взял семь рот преображенцев и
семеновцев и отправился на ладьях разведывать,  что собою представляет
устье Невы и взморье,  предварительно сообщив в Шлиссельбург Меншикову
о том, что крепость Ниеншанц "больше, чем сказывали, однако не будет с
Шлиссельбург.  Про  новый  вал говорили,  что низок,  а он выше самого
города и выведен изрядною фортификациею.  Стрельба зело  редка...".  А
поэтому царь решил, что Шереметев легко управится с Канцами, если даже
комендант крепости не скоро согласится,  в  ответ  на  русские  пушки,
капитулировать.
     Разветвленное устье  Невы  при   впадении   в   залив   настолько
показалось  Петру  удобным  и выгодным местом для основания крепости и
портового города - будущей столицы России,  что через два месяца после
этого осмотра он заложил здесь Санкт-Петербург.
     Столь быстро совершались события в тот достопамятный исторический
1703 год...
     Разведав невское устье  и  оставив  для  наблюдения  за  взморьем
надежного сержанта Михайла Щепотева с тремя ротами солдат, способных к
пешему и морскому бою, Петр вернулся к Ниеншанцу.
     Удачно размещенные  19  пушек  и  14  мортир  в  ночь с 30 апреля
бомбардировали крепость  и,  будучи  сами  под  прикрытием  неуязвимы,
произвели в крепости опустошительное разорение. Комендант и осажденные
капитулировали,  воспользовавшись   добрыми   условиями   со   стороны
победителя:  Петр дозволил выдать капитулянтам провиант на месяц и под
конвоем отправить сдавшихся к своим, в Нарву.
     Походный полковой   поп   отслужил  благодарственный  молебен  за
победу,  дарованную богом его царскому величеству,  а наипаче того  за
обретение морской пристани, в коей так нуждалось отечество...
     Петр не любил при неудачах  горевать,  но  умел  торжествовать  и
других  заставлял  повеселиться,  когда  тому  бывал  добрый повод или
причина.
     Величая высоким  титулом князя Федора Ромодановского,  который во
время заграничного  путешествия  царя  управлял  столицей,  возглавлял
правительство  и  титуловался  князем-кесарем,  Петр 2 мая писал ему в
Москву:
     "Извествую вашему   величеству,   что   вчерашнего  дня  крепость
Ниишанская по 10-часной стрельбе из мортиров (также  из  пушек  только
десятью  выстрелено)  на аккорд сдалась.  А что в той крепости пушек и
всяких запасов, о том вашему величеству донесу впредь".
     На всякий случай приписал: "Сие торжество отправить хорошенько, и
чтоб после соборного молебна из пушек, что на площади, было стреляно".
     Шведы делали  неоднократные  попытки  прорваться  с моря в Неву к
Ниеншанцу и Нотебургу. Но было уже поздно. Русские войска (своего рода
морская  пехота - на ладьях и галерах) быстро приобретали боевой опыт,
смелели и далеко ушли вперед в своем боевом упоении от  тех  не  столь
давних, недоброй памяти дней поражения под Нарвой. Вспомним отмеченные
историей характерные для Петра и русских храбрецов два факта.
     Шведский вице-адмирал  Нумере 6 мая с эскадрой из девяти кораблей
приблизился  в  заливе  к  невскому  устью.  Два  судна  -  "Гедан"  и
"Астрильд", вооруженные восемнадцатью пушками, подошли к Васильевскому
острову и на почтительном расстоянии от  него,  из-за  дурной  погоды,
стали на якорь.  Лил проливной дождь, густая облачность скрыла светлую
северную ночь.
     Смотря с   береговой   засады  на  оба  корабля,  Меншиков,  лихо
покручивая короткие щетинистые бесцветные усы, говорил монарху:
     - Сдается  мне,  ваше  величество,  господин  Питер,  что  шведы,
проведав о наших двух холостяках "Меркурии" и "Святом духе", подослали
им невест... Очень славная погодка для захвата оных прямо на месте, на
якоре.
     - Умно  сказано!  - согласился Петр.  - Что ж,  сыграем свадебку.
Готовь гренадеров-гвардейцев на тридцати лодках, ударим с двух сторон:
ты  выйдешь  со  своими из-за Гутуевского,  а я из-за острова Вольного
ударю.  Погодку такую сам бог послал. Из-за близости дистанции и нашей
скорости  шведы  не  поспеют  ни  с якорей сняться,  ни пушечным огнем
распорядиться. А мы их гранатами! Ружьем. "Ура" - и на палубы...
     Все произошло,   как   по   расписанию.  Правда,  шведы  отчаянно
сопротивлялись,  но русские гренадеры-гранатометчики во главе с Петром
и  Меншиковым  гранатами и штыками перебили сопротивлявшихся матросов,
взяли на абордаж оба корабля и присоединили  к  своему  юному  боевому
флоту.
     Ратный подвиг  Петра  и  Меншикова   был   отмечен   Андреевскими
орденами. Офицеры и нижние чины получили золотые медали...
     Другой случай:  узнав,  что со стороны  Выборга  подошел  к  реке
Сестре   шведский   генерал   Крониорт   с  пехотой  и  артиллерией  и
намеревается прорваться к невским берегам,  Петр взял шесть полков  из
дивизии  князя  Репнина и повел их против войск Крониорта.  Бой длился
недолго.  Крониорт оставил тринадцать  пушек.  Потери  в  его  войсках
превысили в семь раз потери русских. А силы тех и других были равны.
     В победоносных боях возрастали изо  дня  в  день  мощь  и  боевое
умение русской армии.
     Раскушенный Орешек широко раскрыл Петру невские ворота в Европу.
     Не робея  за  будущее,  Петр  начал  строительство  Петербурга  и
Кронштадта.
     Сюда, на Северо-Запад страны,  по строгому указу Петра потянулись
тысячи и десятки тысяч строителей созидать и погибать во имя  будущего
России.
     Время было тяжелое,  жестокое,  военное.  Предстояли еще великие,
кровавые  бои.  Тяжким ярмом давили непосильные подати,  ложившиеся на
трудовое,  бесправное,  угнетаемое барином,  купцом,  церковью и царем
русское крестьянство.

                           Михайло Щепотев

     Кто он,   этот   весьма   скромный   в   своем   звании   сержант
Преображенского полка,  верный слуга и  сподвижник  Петра  Первого,  -
Михайло Щепотев?..  (Иногда,  в более поздних источниках, он именуется
Щепотьев.  Но будем его называть по  фамилии  так,  как  называли  его
современники и как писал он сам - Щепотев...)
     Надо полагать,  что Щепотев один из тех "потешных"  юных  солдат,
коими  не  только  ради  потехи  обзавелся  Петр  в подмосковных селах
Преображенском и Семеновском.  Не будет  домыслом,  если  скажем,  что
Михайло Щепотев участвовал в Азовских походах и уже тогда был примечен
Петром как храбрый воин и способный организатор.  Не  случайно  уже  в
1698  году  сержант  Михаило  Щепотев  руководил  поспешным  строением
провиантских военных складов в Воронеже,  и тогда у него в подчинении,
невзирая  на  малый  чин  сержантский,  было 1295 человек белгородских
крестьян.
     В последующие годы, куда бы по делам государственным и военным ни
отлучался Петр из Москвы,  он неизменно  брал  с  собою  Щепотева,  на
которого  в трудных делах и в тайных намерениях можно было положиться.
Побывал Михаило Щепотев и на постройке Таганрогской  крепости,  и  еще
кое-где  побывал.  А  когда  Петр  с батальонами Преображенского полка
весной 1702 года отправился на Север,  Щепотев в  этом  походе  оказал
своему государю важнейшие, не забытые историей услуги.
     - Знаю тебя  по  воронежским  делам  и  могу  на  тебя,  Щепотев,
положиться, - сказал тогда Петр сержанту. - А дело предстоит огромное,
и как можно наискорейшим образом подлежит началу и завершению. Поручаю
тебе  строить  дорогу  от Нюхчи на Повенец лесами и болотами.  И чтобы
могло той дорогой пройти пять тысяч войска, не считая вспомогателей из
мужиков кемских,  соловецких и прочих! И два морских фрегата протащены
людской и лошадиной силой.  В Сумский посад, в Кемь, Каргополь и Онегу
дано моим именем повеление воеводам и начальным людям выслать в Нюхчу,
под твое начало,  две тысячи подвод, а людей и больше того. Ты - всему
делу голова.  Поусердствуй,  Щепотев. Надеюсь на твой ум и радение, на
твою смекалку.  И  пусть  познают  тогда  набольшие  начальники,  чему
способен человек русский,  буде он и в малом сержантском чине. А в чем
затор будет если, пиши с нарочными мне немедля...
     - Слушаюсь и постараюсь, ваше величество.
     - А конечную суть столь великого дела разумеешь?
     - Смекаю,   ваше   величество.   Внезапным   ударом  шведу  хвост
прищемить.
     - Да,  пожалуй,  побольнее,  нежели хвост.  Но о том помолчим,  -
предупредил Петр и,  выйдя из-за стола,  головой доставая  до  матицы,
крепко  пожал  Щепотеву  руку,  посмотрел  ему  в  глаза  и  сказал  в
напутствие:  - Ну,  Михаило Иванович,  орудуй.  У меня сомнениев  нет.
Доброго тебе пути.  Грамота от меня,  деньги и харч в дорогу, все тебе
приготовлено в походной канцелярии. Нынче же на соловецком паруснике в
путь!..
     Отправился Щепотев  в  приморское  селение  Нюхчу.  Отсюда   надо
начинать  поиски  и  прокладку  пути  на  Повенец.  А  для  этого дела
руководитель должен был обладать качествами  разведчика-землепроходца,
дорожного  строителя  и  организатора,  коему  с  полной  отдачей  сил
подчинялись бы тысячи северян.
     И несколько   тысяч  мужиков  кемских,  выговских,  повенецких  и
каргопольских, на лошадях с волокушами, с топорами и пилами, двинулись
тогда на строительство "государевой дороги".
     В сказочно короткий срок почти вся дорога через  леса  и  болота,
через  сугорья  и  скалистые  преграды  под руководством сержанта была
проложена.
     Прошли петровские  войска,  протащены  из  Белого моря в Онежское
озеро по суше два фрегата.  Сделано  все  главное,  для  внезапного  и
успешного удара по шведским крепостям.
     Казалось бы,  за столь титаническую работу по прокладке более чем
стоверстного  пути  можно  было  сержанта повысить в звании,  отметить
наградой...  Но сержант Щепотев остался сержантом. Наградой могло быть
царское  спасибо и чарка водки.  Бескорыстному русскому герою чего еще
надо?  Выполнил приказ, услышал спасибо из уст самого царя да при всем
честном народе, - и тем награжден высоко.
     "Государева дорога",  петровский поход  по  ней,  взятие  Орешка,
завоевание выхода из Ладоги в Балтику - об этом уже сказано выше.
     Но какова же дальнейшая  судьба  Щепотева?  Петр,  как  видно  из
опубликованных  документов,  со  Щепотевым  не  расставался.  Если  же
государь отлучался от боевых действий,  Щепотев верой и правдой служил
Меншикову.
     В 1703 году первые ладьи русской морской пехоты завладели выходом
из  Невы  в  Финский  залив;  Петр  доверил  тогда  сержанту  Щепотеву
командование тремя ротами преображенцев, приказал ему зайти в лодках в
залив, разведать острова, лежащие вблизи Котлина, и вести наблюдение -
не появятся ли шведы с моря.
     Задание немалое, ответственное, и было выполнено с честью.
     Известно также,  что на следующий год,  накануне второй, удачной,
битвы  русских  войск  за  Нарву,  Щепотев  находился  в  распоряжении
Меншикова и выполнял  его  задания.  Строил  мост  и  разведывал  силы
противника.  И  в  этих сложных и хитрых операциях легендарный сержант
оправдал оказанное ему доверие.  Так, выполнив очередное поручение, 18
мая 1704 года с устья реки Наровы Михаило Щепотев писал Меншикову:
     "Государь мой  милостивый  Александр  Данилович,  услужник   твой
Михаило Щепотев поздравляет.  По приказу, государь, вашему, мост через
реку Нарову сделан.  Да извествую милости твоей: пришел шведский флот,
и  с  прежними  судами  всего  их  будет  40  кораблей...  в том числе
признаваем 4 тип-бомбардира,  а всего они к нам бросали бомбы калибром
трехпудовые,  а на кораблях пушек по 20,  и по 24 видел сам, которые в
близости стоят от устья реки Наровы,  а другие  далече  стоят  в  море
верстах  в  5  и  меньше,  а  по сколько пушек на иных кораблях,  того
неведомо,  а ядра имеют калибры 24 и 6 фунтовые. А от их бомбардирства
и  стрельбы  нам  трудности  никакой нет.  А знатно,  что тут во флоте
виц-адмирал,  на  корабле  на  фок-мачте  поставлен  его  флаг.  А  по
ведомости  взятых языков,  что на тех кораблях солдат 1000 человек,  а
больше на тех судах нагружено хлеб,  солод, сельди, мясо, масло, и при
моей  бытности  ничего  с  кораблей  в  Ругодев  (Нарву)  провианту не
выгружали.  Только ночью,  еще мост не сделан был, на мелких судах 700
человек  солдат,  которые  сбираны были из мужиков Колыванского уезду*
тому ныне третий год,  а у того полку полковник Гаспор,  из тех  судов
ссадились  на  берег  ночью  и  прошли  в  Ругодев..."  (*  Колывавь -
старинное русское наименование Таллина.)
     Не был безучастен Щепотев и при,  взятии Нарвы,  когда Меншиков и
Петр перехитрили коменданта Нарвы Горна,  зайдя в обход города с тыла.
Два полка - Семеновский и Ингерманландский, одетые тогда в новую форму
синего цвета,  были приняты Горном за прибывшее  от  шведского  короля
подкрепление. Внезапный удар - и крепость была захвачена. Вскоре после
падения Нарвы сдались русским войскам Ивангород и Дерпт.
     Историки отмечают особенную радость Петра по поводу взятия Нарвы.
Пир был устроен знатный.  Перед домом Меншикова стояла осадная мортира
дулом  кверху,  Петр  черпал из мортиры кружкой вино и пил за здоровье
солдат и генералов.
     В Москву  Ромодановскому Петр сообщал о штурме Нарвы:  "Где перед
четырьмя леты (то есть четыре  года  назад.  -  К.  К.)  всемилостивый
господь  оскорбил,  тут  ныне  веселыми  победители  учинил:  ибо  сию
преславную  крепость,  чрез  лестницы  шпагою,  в  три  четверти  часа
получили".
     Боевой опыт русских войск,  приобретенный при  захвате  крепостей
Нотебург и Ниеншанц, всецело оправдал себя в дальнейших битвах.
     Между тем в устье  Невы  поспешно  и  многой  силой  воздвигалась
Петропавловская  крепость  и строился Петербург.  Когда требовались на
такое дело работные люди,  Петр  не  останавливался  ни  перед  какими
строгими мерами. На строительство новой, предполагаемой Петром столицы
шли под конвоем тысячи и  десятки  тысяч  крестьян,  затребованных  из
ближних северных областей и даже из Сибири.
     В указах царских говорилось:  "А на покупку им хлеба и на дачу по
полтине на месяц каждому работнику надобно всем сорока тысячам человек
денег сто тысяч рублей, которые и собрать по-прежнему с тех, которые в
домах  останутся...  А  выслать  и  приводить  сюда оных работников по
прежнему указу самим воеводам,  а для провожания их, чтоб они с дороги
не  бегали,  велеть им,  воеводам,  взять с собой по нескольку человек
каких-нибудь служилых людей или рекрут с ружьем..."
     Шведский король    Карл   Двенадцатый,   узнав   о   закладке   и
строительстве Петербурга,  насмешливо и  самонадеянно  сказал:  "Пусть
сосед мой Петр строит города, они будут взяты шведами".
     Осенью, в  год  закладки  Петербурга,  пришел  сюда   голландский
корабль  с  солью  и  вином.  Первая  ласточка,  первая радость Петра,
предвидевшего,  что великое будущее России зависит от  возвращения  ей
невских берегов...
     На Свири, в Олонце и на Неве усиленно строился военный флот. Петр
успевал  бывать  там  и поторапливать корабельных мастеров,  строивших
фрегаты и  удобные  для  боевых  действий  подвижные  галеры,  ставшие
впоследствии грозной силой против шведского флота...
     В те дни петровских побед в Астрахани вспыхнуло  восстание.  Петр
был  вынужден  снять  из  действующей  армии  часть войск под командой
фельдмаршала Шереметева и направить их на усмирение повстанцев.
     Пусть не кажется странным,  удивительным и неслыханным - от Петра
этого  можно  ожидать  -  с  ответственными   полномочиями,   в   роли
связиста-разведчика  и наблюдателя за действиями прославленного в боях
фельдмаршала Петр срочно направил сержанта Михайла Щепотева.
     В неподкупности и в бескорыстии Щепотева,  в его преданности Петр
не сомневался.  Другое дело - люди боярского отродья.  Они  служат  "и
верой, и правдой", но, мечтая о победе силою солдатского оружия, имеют
еще и другую  неблаговидную  цель  -  личного  обогащения,  расширения
собственных и без того обширных земель и увеличения числа подданных им
крестьянских бесправных душ.  Так было и в этот ответственный момент с
фельдмаршалом Борисом Петровичем Шереметевым.
     Ведая, что в  нелегкий  час  Петр  будет  покладистее,  Шереметев
обратился  к  нему  с просьбой о расширении своих владений.  Разорение
богатейшему фельдмаршалу,  конечно,  не угрожало,  однако Петр,  чтобы
настроить его на боевой лад, ответил ему письмом:
     "Дело о твоей деревне сделано.  Для бога не мешкай, как обещался,
и тотчас поди под Казань..."
     Не очень-то быстро двигались со всей поклажей войска  Шереметева.
В конце декабря 1705 года фельдмаршал был в Казани.
     Царское повеление привез  в  Казань  16  января  любимый  сержант
государя Щепотев. Петр писал Шереметеву, что господину сержанту велено
быть при нем некоторое время "и,  что он будет вам доносить,  извольте
чинить".   Щепотеву  было  указано:  "Смотреть,  чтобы  все  по  указу
исправлено было.  И буде за какими своими прихоти не станут делать,  и
станут да медленно,  говорить. И буде не послушают, сказать, что о том
будешь писать ко мне". И добавлено: "сего фельдмаршалу не писано".
     Надо полагать,  не велико было удовольствие фельдмаршалу иметь за
собой надзирателем сержанта.  И это его неудовольствие, так или иначе,
проявилось.
     Одновременно Петр направил в Астрахань некоего  астраханца  Ивана
Кисельникова с грамотой, требуя прекращения "бунта", выдачи зачинщиков
и обещая милость тем, кто покорится воле царской.
     Попытка астраханцев  поднять  восстание  на  Дону  не  увенчалась
успехом.  Продвинуться вверх по Волге им также  не  удалось.  В  самой
Астрахани начался раскол.
     Астрахань сдалась.
     Прежде чем  начался  розыск-следствие по делу "воров"-заводчиков,
Шереметев сообщал адмиралу Головину свои воззрения  на  происшедшее  и
жаловался   на  приставленного  к  нему  Щепотева,  который  пришел  в
Астрахань  за  несколько  дней  до  прихода  войск  Шереметева  и  был
задержан, по сути дела, пленен восставшими:
     "А как Михаило Щепотев сидел у них в городе,  и  они  чаяли,  что
он-то  и  пущий  будет  в  промысле  и  бомбардир:  для  того больше и
держались,  и выняли у  него  письма,  которые  прислал  мне  троицкий
соборный старец Дашков,  что было в Астрахани полков и в них людей,  и
тем принес великую беду монаху,  и живу бы ему не быть,  если бы взять
не  поспешили.  А  как  я  вошел в город и пришел на двор свой,  и он,
Михаило,  говорил во весь народ, что прислан он за мною смотреть и что
станет  доносить,  чтоб  я  во  всем  его  слушал.  И  я не знаю,  что
делать?.."
     В следующем письме,  5 мая, Шереметев снова жаловался Головину на
Щепотева:
     "Если мне  здесь  прожить,  прошу,  чтоб Михаило Щепотева от меня
взять.  Всенародно говорит,  что он хочет меня государю  огласить,  не
знаю  чем,  и с Александром Даниловичем ссорит и говорит,  я-де тебя с
ним помирю.  Боюсь,  чево бы надо мною не учинил. Ракеты денно и ночно
пущает, опасно, чтоб города не выжег..."
     Как видно,  не робкого десятка был Михаило Щепотев, который, имея
в подчинении в Астрахани только четырех солдат, пользуясь полномочиями
государя, наводил страх на фельдмаршала.
     Не прямо,  окольным  путем,  через Головина,  фельдмаршал пытался
известить Петра о неприязненном к нему отношении Щепотева.  И Головин,
будучи  на  равных  в  чинах,  соглашался  с фельдмаршалом,  отзываясь
небрежно о сержанте:
     "О Щепотеве я известен,  все знают его, какой человек. Ныне писал
ко мне,  жалуясь на тебя,  что будто ты не милостив больно  по  наносу
злодеев, которые ко взяткам склонны..."
     Неприязнь фельдмаршала,  его  нежелание  считаться   с   каким-то
сержантом, хотя и доверенным государя, в свою очередь вынудили Михайло
Щепотева жаловаться Петру.
     7 мая в донесении государю он писал:
     "Изволил ты  ко  мне  писать,  как  фельдмаршалу  с  астраханцами
поступать. Он, фельдмаршал, мне сказал, что никаких статей у него нет,
как с астраханцами поступать.  Письмо твое из  Минска  от  7  марта  о
разборе  дворян я получил через 2 месяца.  Оно отправлено из Москвы 12
марта с человеком Бориса Петровича,  для  чего  продержал,  не  ведаю.
Фельдмаршал  выбрал  200  дворян  лучших  и богатых,  написал к себе в
выборный шквадрон,  я требовал их к себе,  он  мне  не  отдал.  Притом
явилось в его разборе воровство... С самого начала фельдмаршал стал на
меня гневаться за то,  что я говорил  ему  противно,  для  чего  ведет
неравно с своим шквадроном полк Шлюссельбургский и другие, которые при
нем обретаются?.."
     Петр не   мог  не  знать  об  отношениях  между  фельдмаршалом  и
сержантом,  однако не стал  их  примирять,  а,  довольный  подавлением
восстания, наградил и осыпал милостями Шереметева, Щепотеву же выразил
высочайшим рескриптом благодарность за труды  в  астраханском  деле  и
повелел  ему выехать из Астрахани,  раньше чем пойдет оттуда с полками
Шереметев.  Не иначе как Петр хотел услышать из уст Щепотева подробную
информацию  о  восстании,  тем  более  что сержант находился некоторое
время внутри событий и наблюдал непосредственно за их ходом.
     Обещания и  предписываемая  Петром Шереметеву "милость и ласка" к
восставшим астраханцам скоро превратились в "розыск"  и  строгие  меры
наказания.
     23 апреля 1706 года от государя последовали Шереметеву статьи, по
которым он должен был принимать меры строгости к "пущим заводчикам":
     "Солдат прозвищем Жегала был старшина  и  лучшей  вор,  да  и  из
других  полков  и  из  посаду  которые  были лучшие воры,  Яков Носов,
Гаврила Ганшиков, Иван Федоров, Иван Васильев да Прохорко, Московского
полку  Петр Тиханов,  Иван Баранов,  Афанасей Ясаул,  Борисова полку -
Буйла, да Яхтинского полку писаря и Донского казака, что был атаманом,
держать за крепким караулом..."
     И там же сказано:
     "Офицерам и  солдатам,  которые  пришли  с фельдмаршалом и были в
бою,  дать на три месяца сверх окладов из тамошних денег из  воровских
пожитков".
     Следствие по   обвинению   заводчиков    восстания    велось    в
Преображенском   приказе  в  Москве  под  наблюдением  и  при  участии
Ромодановского. Самые тяжкие пытки применялись к обвиняемым.
     Ромодановский о ходе розыска доносил Петру:
     "Стрельцы астраханские,  заводчики и пристальцы,  все с  пыток  в
бунте  винятся:  бунт  по  словам их учинился за бороды,  за веру,  за
платье, которое обрезывалось у женского полу не по подобию, и за новые
сборы. А в письмах к ним, для возмущения, с Москвы от кого или из иных
государств было ль, не сознаются..."
     В конце  концов  следствие  завершилось  казнями.  Можем поверить
итогам,  приведенным в  книге  Г.  Есипова  "Раскольничьи  дела  XVIII
столетия".
По астраханскому бунту -
Пущих заводчиков казнено в Преображенском приказе:
        колесовано - 6 человек
        отсечены головы - 42
        тоже на Красной площади - 30
        около Москвы по дорогам перевешано - 242
        во время розысков померло - 42
                        Всего - 365 человек
     Казнь произведена в конце 1707 года.
     Михаила Щепотева тогда уже не было в живых...
     По возвращении из Астрахани Петр направил его во флот. Щепотев не
был  причастен к розыску по делу астраханского восстания.  Не намекнул
ему государь и о несогласиях  с  Шереметевым.  Все  это  было  сочтено
естественным: слишком различны в чинах Шереметев со Щепотевым.
     Недолго пришлось Щепотеву  принимать  участие  в  защите  невских
берегов от шведов.
     Впрочем, приведем   выписку   из   "Гистории   Свейской   войны",
составленной Петром, находившим время редактировать и писать отдельные
места в журнале,  который вел кабинет-секретарь его величества Алексей
Макаров.
     "Октября 12 дни отправлены  были  Преображенского  полка  сержант
Михаиле   Щепотев,  да  бомбардир  Автоном  Дубасов,  да  2  от  флота
унтер-офицера Скворцов да Наум Синявин  на  малых  пяти  лодках  с  48
человеки  командированных  солдат  и  гренадеров  к  торговым шведским
кораблям,  которые тянулись от города в море; но тюка лодки сыскивали,
тем  временем оные корабли пооттянулись дале;  потом стал быть туман и
скоро ночь наступила.  Которые посланные,  ради  темноты,  наехали  на
адмиральский бот,  зовомый "Есперн",  на котором было 5 офицеров,  103
человека солдат и 4 пушки,  который  бот  оными  лодками  атаковали  и
взяли,  побив большую часть людей,  а достальные ушли под палубу,  где
наши их заперли. Потом пришел на ту стрельбу другой бот их на выручку,
который  наши  из пушек со взятого бота отбили и взятый бот привезли к
лагерю.  На сем бою наших от 48 человек остались 18  живых,  и  в  том
числе только 4 нераненых.  Из неприятелей побито офицеров: 2 капитана,
2 поручика,  1 прапорщик;  да солдат,  которых  перечтено  телами,  73
человека,  да  живых  взято  в полон 23 человека солдат и трое женских
персон.  И тако сия неслыханная акция с великим мужеством учинена: ибо
атаковали  и взяли вдвое сильнее себя,  и в таких малых лодках,  между
которыми только одна была такая, что 15 человек уместилось, а в прочих
по  7 и по 5 человек;  а привезли наши 18 человек неприятелей с ружьем
23 человека.  А из вышереченных 18 человек 4 нераненых,  да 4  или  5,
которые легче были ранены,  так что могли помогать;  а прочие поистине
так тяжело были ранены, что с мертвыми лежали на палубе...
     В этой неравной схватке погиб и сержант Михаило Щепотев.
     По приказу  Петра  хоронили  Щепотева  21   октября   с   особыми
почестями, с пушечной пальбой, молебном и похвальным словом.
     Сам государь присутствовал на похоронах и оплакивал смерть своего
любимца...
     Кто он,  чей,  откуда родом,  этот  организатор-исполнитель  воли
Петра - Михаило Щепотев?
     Быть может, историки, когда-либо "пыль веков от хартий отряхнув",
найдут биографические сведения о нем и поведают читателям?..

                        От Полтавы до Гангута

     Речь идет  о небольшом пятилетнем промежутке времени,  в начале и
конце   которого   состоялись   два   знаменитых   победоносных,   под
руководством Петра Великого, сражения. Одно из них - Полтавская битва,
другое - Гангутское сражение на море.
     Вместе с  увеличением  боевой  мощи за время войны окреп и боевой
дух русского солдата, понявшего цель войны и необходимость победы ради
спасения  своего  отечества,  своей  русской  нации,  уже объединившей
вокруг себя и другие, малые народности.
     Сухопутная армия Петра победила,  по сути,  учинила разгром армии
шведского короля,  предрешила дальнейший исход войны. Усталый и нервно
потрясенный,  Петр сразу же после удачной битвы,  не мешкая,  позвал к
себе кабинет-секретаря Макарова и в тот достопамятный  день,  27  июня
1709   года,   продиктовал   письмо  для  немедленной  отсылки  Федору
Апраксину, находившемуся в строящемся Петербурге:
     "Объявляю Вам  о  зело  превеликой и нечаянной виктории,  которую
господь бог нам,  чрез неописанную храбрость  наших  солдат,  даровать
изволил,  с малой войск наших кровью... Знамен, пушек множество взяли,
також генерала-фельдмаршала господина  Рейншильда,  купно  с  четырьмя
генералами,  а  именно:  Шлиппенбахом,  Гамильтоном,  Штакельбергом  и
Розеном.  Также первой министр граф Пипер с секретарями в полон взяты,
при  которых несколько тысяч офицеров и рядовых взято,  о чем подробно
писать будем вскоре (а ныне за скоростью невозможно) и  единым  словом
сказать,  вся  неприятельская  армия фаетонов конец восприняла*.  (А о
короле еще не можем ведать, с нами или со отцы нашими обретается...) И
сею у нас неслыханною новиною вам поздравляем, и прошу господ вышних и
нижних,  морских и сухово пути  поздравить.  Петр".  (*  Петр,  будучи
достаточно  знаком  с  мифологией Древней Греции,  поражение Карла под
Полтавой сравнивает с гибелью  мифического  Фаэтона,  сына  Гелиоса  и
Климены,  не сумевшего справиться с огненной колесницей.  Чтобы спасти
Землю от опасности, Зевс поразил Фаэтона молнией (Прим автора))
     К этому    письму   добавлены   Петром   собственноручно   весьма
существенные слова,  выражающие его окончательную уверенность в выборе
места для новой столицы на северо-западе страны:
     "Ныне уже  совершенно  камень   во   основание   Санкт-Петербурга
положен..."
     От Полтавской битвы,  с  тех  пор,  когда,  по  выражению  Петра,
"непобедимые  шведы  хребет  свой  показали",  и  до морского славного
Гангутского сражения прошло пять лет.
     В 1710  году  петровские  войска  заняли  Выборг,  Ригу,  Ревель,
Кексгольм, Пернов и другие города.
     Об успехах  русских  войск  Петр рассылал нарочных с грамотами по
всей  стране,  оповещая  города  и  села  о  возвращении   Карелии   и
присоединении  прибалтийских  побережий  Лифляндии  и Эстляндии.  Даже
вологодскому купцу Саватееву,  находившемуся с  торговым  караваном  в
Китае  (или  в  пути),  дабы  и  в  Китае  о  том было известно,  была
отправлена грамота, представляющая собой обзор военных событий:
     "От великого  государя  царя  и великого князя Петра Алексеевича,
всея Великий и Малыя и Белыя России самодержца,  купчине нашему  Ивану
Прокофьевичу Саватееву с товарищи.  Объявляем вам,  понеже чрез помощь
всевышняго войсками нашего царского величества компанию  швецкую  сего
710  году  едва  не  сравнительну Полтавской 1709 году даровал,  ибо и
оставшие неприятельские шведские городы: Рига, Корела, Выборг, Пернов,
Диомент,  остров Эзель, на нем крепость Аранцбург взяты, а и последней
Ревель,  он же и Колывань,  ныне на оккорд сдался,  и тако Лифляндия и
Эстляндия  весьма  от неприятеля отобрано и единым словом изрещи,  что
оной неприятель швед на левой стороне Восточного  моря  не  точию  [не
только] городов, вышнего к нам пособием, но ни степени земли не имеет.
И ныне точию надлежит нам просити его,  всех содетеля, дабы по своим к
нам  неизреченным щедротам добрый мир даровати изволил,  о чем повсюду
нашего царского  величества  державы  надлежит  его,  всеблагого  бога
нашего,  благодарите.  И  как к вам сия наша великого государя грамота
придет,  и вы б о сем при  своем  короване  всем  объявили.  Писан  на
Москве,  лета  1710  декабря  в  16 день.  Дьяк Яков Щетинин.  Справил
Михайло Фролов.  А с сим ведением от нашего царского величества послан
офицер полков московского гарнизона Алексей Марков".
     Усиленно и поспешно строился Петербург. Особое внимание уделялось
военному   флоту.   Строились   многопушечные   трехмачтовые  корабли,
строились легкие,  увертливые и подвижные в боевой обстановке  галеры.
Строились  на  северо-западе,  вблизи  от  новой  столицы,  на  верфях
Олонецкой и Лодейнопольской, строились в Ладоге, в самом Петербурге, в
Адмиралтействе...
     Следует бегло  коснуться  истории  русского  флота,  в  частности
строительства галер.
     В древние времена галеры  употреблялись  в  морских  сражениях  в
Греции и других прибрежных к Средиземному морю странах.  При Петре,  в
1696 году,  была доставлена первая галера из Голландии в  Архангельск,
Из Архангельска водой отправлена в Вологду.  В Вологде ее разобрали на
отдельные "члены" и на двадцати больших дровнях и подчунках  увезли  в
Москву, в Преображенское.
     Когда вологодские плотники разбирали на части это судно,  узнали,
что  оно  прибыло  из  заморской страны,  сначала подивились,  а потом
прикинули умом и сказали,  что  им  по  такой  манере  и  самим  можно
строить"
     - Может,  за морем телушка -  полушка,  да  перевоз  рубль.  Если
государь  захочет,  мы  не хуже топоришком да долотишком справим,  дай
только срок да доброе деревье...
     Говорил это  лодейных дел мастер вологжанин Осип Щека.  Никто его
за язык не тянул.  Похвастался,  так отвечай делом за свои слова... Не
хвастовства  и  бахвальства  ради сказаны были Осипом Щекой эти слова.
Уже  давно  было   известно   в   здешних   краях,   что   вологодские
строители-умельцы  еще  более  чем  за  сто  лет  до петровских времен
отличались мастерством в постройке судов дальнего плавания  по  заказу
самого   Иоанна   Грозного.   Об   этом   красноречиво  и  убедительно
свидетельствует в своей книге "Записки о Московии 16 века"  английский
посол,  находившийся  при  Грозном  и  пользовавшийся его доверием,  -
Джером Горсей.
     В ту пору Грозный задумывался над тем,  как бы,  в случае большой
опасности, найти ему приют в королевской Англии.
     На случай   бегства  царь  предусмотрительно  собрал  мастеров  и
приказал на реке Вологде строить флот.
     И был по этому поводу разговор Грозного с послом Англии:
     - Видел ли ты мои большие суда и барки,  построенные в Вологде? -
спросил Грозный Джерома Горсея.
     - Видел.
     - Какой изменник показал их тебе?
     - Молва о тех судах пошла.  Народ сбегается  смотреть  на  них  в
праздничные дни,  так и я решился,  с тысячами других, полюбоваться на
их удивительную красоту, величину и странную обделку...
     - Что значат слова "странная обделка"? - спросил царь посла.
     - Изображение  львов,  драконов,   орлов,   слонов,   единорогов,
отчетливо   сделанных   и   украшенных   золотом,   серебром  и  яркой
живописью...
     - Это верно,  - согласился царь,  - кажется, ты хорошо высмотрел.
Сколько их?
     - Я видел не более двадцати, ваше величество.
     - Скоро ты увидишь сорок,  и не хуже этих.  Иноземцы удивились бы
еще  больше,  если бы узнали,  какие неоцененные сокровища украшают их
внутри...  Говорят, что у вашей королевы флот лучший в мире. Чем же он
отличается от моего? - любопытствовал царь.
     На этот вопрос,  как пишет Горсей,  он  подробно  рассказал,  что
собою  представляет  вооруженное  английское  военное  судно,  и  даже
подарил царю точно сделанную модель английского корабля.
     Внешняя роспись судов,  построенных в Вологде для Грозного,  судя
по  описанию  Горсея,  напоминает  о  древнем  "почерке"   вологодских
самобытных   рисовальщиков,  которые,  с  присущим  им  художественным
вкусом,  расписывали  самодельными,  из  каменных  порошков,  красками
предметы крестьянского быта и обихода, дабы чем-то развеселить изделия
из дерева - прялки,  сани, дуги, ковши, ведра, сундуки и подголовники,
ворота и вереи, воронцы и опечья.
     И те фигуры, описанные Горсеем, увиденные им как украшения судов,
построенных  для Грозного,  кое-где сохранились до нашего времени,  но
уже как памятники искусства старины глубокой...
     Не приходится  поэтому  удивляться  тому,  что  при  Петре Первом
вологодский умелец строения барок и карбасов некто Осип  по  прозванию
Щека согласился строить суда не хуже голландских образцов.
     Осипа Щеку как главного и  еще  с  ним  двадцать  пять  плотников
отправил  воевода  в  Москву  зимней  дорогой,  следом  за разобранной
голландской галерой.
     Осип Щека   и  его  вологодские  товарищи  сумели  доказать  свое
мастерство.  Слово у них не разошлось с  делом.  Эти  мастеровые  люди
быстро  собрали  голландскую  галеру и по ее образцу построили гораздо
лучшую,  царскую - для Петра.  Государь,  видя их преотменную  работу,
добавил  Осипу Щеке еще плотников,  и в ту зиму вологжане под Москвой,
на Преображенской верфи, изготовили наскоро из сырого леса "часны", то
есть части для двадцати двух галер, и отправили в Воронеж.
     Русский военный флот на Неве и в Финском заливе за короткое время
вырос  до  такой степени,  что своей силой мог уже потягаться с флотом
шведским.  За год до Полтавской битвы в составе  Балтийского  военного
флота было 12 фрегатов,  8 галер,  6 брандеров, 2 бомбардирских судна,
10 шняв, 20 русских бригантин и другие мелкие суда.
     Такая эскадра,  выходившая  весной  1708  года от Петропавловской
крепости в Финский  залив  и  в  море,  была  уже  серьезным  оплотом,
обеспечивающим  безопасность  невских  берегов.  Но дальновидный Петр,
оценивший еще при взятии Азова способности русских солдат  и  казаков,
действовавших быстро,  смело и решительно благодаря галерному флоту, и
предвидя морские сражения на Балтике, распорядился построить на верфях
Северо-Запада 300 галер.  Отличного соснового леса для этой надобности
на Севере всегда более чем  достаточно.  Галеры  строились  быстро.  К
весне 1713 года было построено и оснащено около 200 галер и бригантин.
     И когда в помощь многопушечным фрегатам у русских появилась целая
армада  галер  для  морских  боевых операций,  то сам шведский адмирал
Эреншильд,  узнавший об этом, на вопрос, сколько нужно фрегатов, чтобы
противостоять, ответил:
     - И тысяча крупных кораблей не  в  силах  справиться  с  русскими
галерами...
     Вот что,  в кратких чертах,  представляло собою это небольшое  по
размерам,  но  грозное  в  нападениях  и высадках новоявленное русское
судно.
     Галера, иначе   называемая   "галея"   или  "каторга",  строилась
различных размеров - длиною от 120 до 160 футов,  шириною от 18 до  30
футов.  Две  парусные мачты,  грот и фок,  убирались при безветрии,  а
также в боевой пушечной перепалке.
     На носу  галеры  помещалось  до пяти пушек:  четыре 8-фунтовых на
палубе и одна 36-фунтовая под настилом.  В кормовой каюте  -  капитан.
Солдаты  и  матросы  размещались  за  снастями  и  тюфяками на палубе.
Гребцов находилось до 40 человек сильных и  дружных,  делавших  до  25
взмахов в минуту.  Легкость и скорость хода галеры,  неглубокая осадка
делали ее в  прибрежных  скалистых  местах  Балтики  малоуязвимой  при
внезапных нападениях на суда противника. Галеры были удобны и тем, что
солдату  на  них  гораздо  легче,  нежели  в  пешем  строю  с  тяжелой
выкладкой.  К  моменту  боя у солдат сохранялись силы,  что было очень
важно,  поскольку  сокрушительные  схватки  происходили   на   палубах
кораблей противника.
     Построив столь  значительный  гребной  флот,  Петр  за   год   до
исторического  Гангутского  сражения решил в 1713 году испытать боевое
счастье на море.
     В конце апреля флот из Невы вышел в Финский залив.
     Командовал авангардом сам царь в звании контр-адмирала под именем
Петра Михайлова.
     Генерал-адмирал Апраксин   и   вице-адмирал   Крюйс   возглавляли
корабельный  флот,  под  прикрытием  которого  многочисленные галеры и
бригантины Петра 8 мая подошли к Гельсингфорсу и через три дня  заняли
город.
     В августе русские гребные суда со стороны  моря  и  пехота  князя
Голицына, подоспевшая по суше, без сопротивления заняли Або.
     Нарастала угроза  Стокгольму.   Шведы   поняли,   что,   потерпев
поражение  под  Полтавой,  они могут быть поражены и на море.  Но где,
когда,  какими силами дать русским решительный бой на Балтике? Побитый
под Полтавой,  Карл вот уже пятый год находился "в гостях" у турецкого
султана,  стыдился вернуться в Швецию.  Вынашивал планы,  провоцировал
Турцию на войну с Россией, вмешивался в политику султана и вызывал тем
самым неприязнь турок.
     А в Стокгольме сенаторы вели разговоры о том,  как выйти из войны
и заменить короля,  ибо  "за  слабостью  головы  правительствовать  он
больше не может".  Но слабоголовый не сдавался, и был слышен из Турции
его голос:
     "Хотя бы вся Швеция пропала, а миру не быть..."
     Война продолжалась. 1714 год. Шведы решили тогда запереть русский
флот в Финском заливе, не дать ему выхода в море.
     Полуостров Гангут,  расположенный  в   устье   Финского   залива,
оказался наиболее удобным для этой цели.
     Петр понял замысел шведских флотоводцев, пытался привлечь себе на
помощь  Данию,  находившуюся в союзе с Россией,  но датский король под
различными предлогами отказался участвовать в войне против шведов.
     Рассчитывая только  на  свои  силы,  Петр потребовал с наибольшим
усердием строить и строить флот на всех верфях Северо-Запада.
     Из далекого   Архангельска,   совершив   смелый   поход,  обогнув
Скандинавский полуостров,  прибыли в Финский  залив  линейные  корабли
"Рафаил" и "Гавриил". Нелегкий путь - прорваться через тылы противника
и с боем выйти к своим на соединение.
     Из Архангельска  и  Вологодчины,  с Беломорья и приозерных уездов
прибывали во флот крепкие,  выносливые,  выросшие в  суровых  условиях
неласкового севера новобранцы-рекруты.
     Нелегко приходилось русскому мужику в эти годы Петровской  эпохи.
Основание Петербурга, непрерывная война, строительство верфей и флота,
добыча руды и всякая другая  обязательная  работа  на  нужды  военного
времени требовали с каждым годом все больше крестьян с Севера.
     Обе воюющие  стороны  знали,  что  морское  сражение  на  Балтике
неизбежно.
     Шведский флот,  находясь в более благоприятных условиях, прибыл к
Гангуту в середине апреля. Командовал шведским флотом адмирал Ватранг.
В это время русский флот находился в Финском заливе и не мог двинуться
-  мешал  лед.  И  только  к  середине июня галерная флотилия со всеми
вспомогательными - свыше сотни судов, под командой Апраксина прибыла в
Гельсингфорс.
     Петр возглавлял флот, находившийся в Ревеле.
     В бухте Тверминне Петр и Апраксин встретились, изучили обстановку
и приступили к действиям.  Были  задуманы  и  сделаны  в  узком  месте
пересекающие полуостров бревенчатые настилы - для перетаскивания галер
по суше. Полторы тысячи солдат, отличных лесорубов и плотников, быстро
соорудили  "переволоку".  Об  этом  разведало  шведское  командование.
Шведский контр-адмирал Эреншельд на фрегате "Элефант", во главе отряда
боевых  судов,  подошел  к  "переволоке",  намереваясь накрыть русских
артиллерийским обстрелом при спуске галер на воду.
     Петр учел  это  и  приказал  отдельным  группам двинуться в обход
полуострова и в шхерах отрезать выход подошедшим шведским кораблям.
     Надобность в перетаскивании галер по суше у русских миновала.  По
приказу Петра и при его участии 98 галер и около 15  тысяч  десантного
войска зашли с тыла.
     Отряд Эреншельда отвалил от "переволоки", оказавшейся ловушкой, и
стал  выбирать  выгодную  позицию между островами.  Место,  защищенное
скалистыми островами,  оказалось удобным для  шведских  кораблей.  Две
яростные фронтальные атаки русских галер были отбиты огнем артиллерии.
Для третьей атаки  Петр  приказал  всем  отрядам  галер  принять  иное
построений и ударить на эскадру Эреншельда с флангов.  Атака с флангов
оказалась удачной.
     Эффект пушечной   стрельбы   со  стороны  противника  значительно
снизился.  И тогда петровские галеры, сделав решительный натиск, стали
брать на абордаж шведские корабли один за другим.
     Отряд шведских  кораблей  во  главе  с   фрегатом   "Элефант"   и
командующим  Эреншельдом  был  захвачен.  Шведы  потеряли  убитыми 360
матросов и офицеров,  в плен сдалось 580 человек.  Русских  убито  116
солдат и 8 офицеров...
     Памятное Гангутское  сражение  произошло  27  июня   1714   года.
Захваченные   у   шведов  боевые  корабли,  вместе  с  пленными  и  их
контр-адмиралом, были доставлены в Петербург.
     Петр торжествовал.   Жители   новой  столицы  радостно  встречали
героев-победителей...
     Через два  года  русскому  царю довелось выступить в роли первого
флагмана над четырьмя  соединенными  эскадрами:  русской,  английской,
голландской   и   датской.   Устраивались   маневры   в  районе  между
Копенгагеном и Борнгольмом.  Было  предположение  соединенными  силами
высадиться  в  Швеции.  Но разногласия между союзниками помешали тогда
осуществить это намерение.  Об этом,  важном в жизни Петра и в истории
русского  флота,  событии  и  поныне свидетельствует памятная медаль с
изображением Петра на одной стороне,  а на другой - Нептуна - морского
бога  в  колеснице  с  четверкой  лошадей  и надписью:  "Владычествует
четырьмя при Борнгольме".
     Понадобилось еще  пять  лет  ведения  войны  на  суше и,  главным
образом,  на море, чтобы сломить сопротивление шведов и принудить их к
миру с Россией.
     Петр искал  выгодного  мира  и  добился  его.   Россия   овладела
Прибалтикой  и,  возвратив  принадлежавшие ей города и области,  стала
могучей морской державой.

                     Архангельск не был забыт...

     Занятый продолжительной   войной    со    Швецией,    отягощенный
постоянными  государственными делами,  Петр после 1703 года ни разу не
навещал Архангельск.
     Огромными усилиями  и  ценой многих человеческих жизней строилась
неслыханно и невиданно быстро новая российская столица -  Петербург  -
удобный  торговый  порт  и крепостной барьер от недругов с Запада.  Но
Архангельск не был забыт великим  государем.  Его  и  нельзя  было  ни
забыть,   ни   оставить   в   тени  в  этот  кипучий  период  войны  и
строительства.
     В Архангельске   действовал   морской  порт,  проводились  летние
ярмарки, по-прежнему приходили с товарами иноземные купцы и выкачивали
из России лес, хлеб, меха и смолу, лен-пеньку, икру и мед.
     Петр беспокоился за Архангельск,  - как  бы  король  шведский  не
попытался  еще раз учинить диверсию на крайнем русском Севере.  За год
до  Полтавской  баталии  Петр,   проявляя   озабоченность,   писал   в
Архангельск воеводе князю Петру Голицыну:
     "Понеже нам,  великому  государю,  известно  учинилось,   что   в
пристанище   Швецком   Карлскроне   приготовляется  эшквадра  кораблей
воинских,  в двадцати во шти [т.  е.  - 26] состоящая, и намеряют оную
послать  к  городу  Архангельскому,  того  ради  указали  мы,  великий
государь,  по имянному нашему,  великого государя,  указу,  быть  тебе
воеводе  у  города  Архангельского;  и  в новопостроенных крепостях от
нападения той неприятельской  эшквадры  во  всякой  осторожности  и  к
отпору и супротивлению оной в готовности, и на малой Двине в крепости,
також и  в  прочих  устьях,  по  фортециям  поставить  пушки...  Також
поставить  на  воде  в  опасных  местах прамы [паромы] с пушками,  где
пристойно и велеть учинить  брандеры,  и  употребить  к  тому  делу  и
управлению  у  Города обретающихся морских офицеров и матросов.  Також
для пополнения тамо ратных людей по  указу  собранных  для  отсылки  к
Москве  рекрутов  не  посылать,  а приверстать их в Двинские полки,  и
раздать ружье, и учить строю..."
     В этом  же  указе  не  забыл  Петр  высказать  свое попечение и о
торговых - купецких людях, прежде всего об охране товарных запасов:
     "А для  лучщего  безопаства  русским  торговым людям указ,  чтобы
товары свои на мосту за гостиными дворами не клали и в  судах  близких
местах  у  Города не держали,  а складывали бы те товары свои на обоих
каменных гостиных дворах и меж ними сделанном каменном  городе,  около
которых поставить бы тебе палисады..."
     Воевода принял все зависящие от него  меры  к  охране  на  случай
обороны  Архангельска.  Однако  шведы не решились послать свой флот на
беломорский Север.  Балтика,  где вырастал и  усиливался  боевой  флот
Петра, отвлекала их и вызывала тревогу.
     Воевода Голицын отвечал государю, что войска на Севере имеются: в
Архангельске 1850 человек,  в Кольской - 500,  в Вологде и Устюге (где
безопасно) по 94 человека, в Пустозерске - 100 человек.
     Позднее воевода сообщил Петру радостную весть,  что,  невзирая на
военное время и на опасность для прохода торговых судов,  в лето  1710
года   в   Архангельский   порт  прибыло  кораблей  английских  -  72,
голландских - 58,  гамбургских - 12,  бременских - 2,  ишпанской -  1,
датских - 8, а всего "априч комвоев" - 153.
     Доходили до  Петра  от  архангельского  воеводы  и   раздражающие
известия.   Петр   приказал   Голицыну   набрать,  сверх  того  что  в
Архангельске имеется,  1800 солдат и привести в Ригу  для  пополнения.
Война,   строительство  флота  и  невской  столицы  требовали  великое
множество  людей  и  денежных   поборов;   мужик   отвечал   за   свою
неисправность  хребтом,  а  воеводы  отвечали  престижем  и  рисковали
попасть под строгий суд самого царя.
     Князь Голицын  в  своих  донесениях  был  вынужден писать горькую
правду:
     "...880 человек свыше прежнего числа 3317 человек набирать велел,
есть в том великий труд,  как я и прежде  вашему  величеству  доносил.
Покиня домы люди бегут, но мы со всяким усердием, сколько можем, труды
прилагать будем..."
     Обременительно было  на  Севере  и  со  сбором хлебного и прочего
провианта.
     В том  же  1710  году архангельский воевода Голицын жалобно писал
Петру о бедственном состоянии северного  крестьянства,  дабы  смягчить
свою ответственность за невыполнение царских указов:
     "На прошлые 708,  709 и на нынешний 710 годы правят на крестьянах
правиант великим правежем, а за пустотою и за скудостью ныне заплатить
невозможно.  Просят,  чтоб им дать сроку до нового  хлеба.  Положенные
доходы  на  уездных  крестьянах  собирают с великим принуждением,  а в
уездах многие села и деревни,  в которых было дворов по десяти,  и  по
двадцати,  и по тридцати,  запустели,  а тех сел помещиков, и людей, и
крестьян в тех уездах нет.  И за  пустые  села  и  деревни  положенных
доходов взять не с кого..."
     Подобные донесения из Архангельска были  в  те  годы  нередки.  В
некоторых  из  них  воевода  оговаривался:  "И  от  того крестьянского
бегства за пустотою в неуправлений опасен вашего  царского  величества
гневу".
     Налогами, податями,  оброками,  всякими  поборами,   откупами   и
монополиями  население  всей  страны было разорено.  Бегство крестьян,
запустение деревень стало обычным явлением.  Каких только  платежей  с
народа не было придумано,  чтобы содержать армию,  построить флот и, в
конечном счете,  победить в затянувшейся  войне.  Собирали  деньги  (и
натурой) с земель, с покосов, рыбных ловель, с прорубей, за водопой, с
мостов и перевозов,  с напитков,  со всяких  промыслов  и  ремесел,  с
лавок,  кузниц,  харчевен,  пекарен, пасек, пивоварен. Горожане дорого
платили за ношение бороды - от 60 до 100 рублей. С деревенских мужиков
налог за бороду не взимался, но за проезд в город с бородой крестьянин
должен был платить одну копейку.
     Собиратели денег  с  народа  додумались  до  сверхнеобыкновенного
налога - "за черные глаза два алтына в год,  за серые по восемь алтын"
(с кривых,  видимо,  была скидка).  Но вскоре сам Петр собственноручно
поставил крест на "глазном налоге", как на достойном осмеяния...
     Царскому гневу  архангельский  воевода не подвергся,  но заменить
его явно было необходимо.  Был у Петра на добром счету и примете некто
"худофамильный",  как  он  себя  величал,  выходец  из  простолюдинов,
Алексей Александрович  Курбатов.  Своей  деловитостью  и  преданностью
Петру он заслужил доверие Петра и стал дьяком Оружейной палаты.
     Спустя некоторое время за выдающиеся заслуги в делах приумножения
государевой  казны  Петр  назначил  Курбатова обер-инспектором Ратуши,
подчинив ему управление финансами.
     В ведении   Курбатова   были   дела  по  заказам  и  изготовлению
необходимых предметов  для  армии  и  флота.  Так,  из  Воронежа  Петр
однажды, в марте 1705 года, писал непосредственно ему:
     "Послал я вам образец ножовых лезей,  и как оные получишь, тотчас
пошли,  сделав  образцы,  к Соливычегодской и в те прочие места,  чтоб
велели сделать триста  тысяч  таких  и  чтоб  оные  конечно  неотменно
поспели в Смоленск в половине апреля..."
     В апреле того же года Петр требовал от Курбатова:
     "Зело нужны,  пошли в полки 60000 больших и 150000 малых гвоздей.
15000 малых буравов по образцам.  6000 больших буравов в перст. 150000
шил  по  образцу,  или для поспешения такой величины гвоздей всадить в
черенья вместо шил".
     Докладывая Петру  об  исполнении  его  приказаний,  Курбатов имел
привычку похвалиться своей ревностной службой,  припрашивая  при  этом
какой-либо  милости  или  поблажки служебной.  Причем обращался к царю
так:   "Всемилостивейший    Великий    государь,    в    самодержавном
повелительстве  храбро  премудрейший,  преславный Царь и Великий Князь
Петр Алексеевич!.." Подписывался же под своими цидулями:  "Недостойный
раб твой государев Алешка Курбатов".
     В конце концов Курбатов добился еще раз повышения по службе: Петр
произвел его в вице-губернаторы Архангелогородской губернии.
     Это событие в жизни Курбатова двинский летописец  отметил:  "1711
г,   июня   20   день,   приплыл   к  городу  Архангельскому  господин
вице-губернатор Алексей Александрович Курбатов на 7-ми судах на  место
Голицына..."
     Курбатов принял   от    Голицына    в    управление    необъятную
Архангелогородскую   губернию   и   нелегкие   дела:  кораблестроение,
таможенные и прочие сборы в казну на военные расходы.
     В те   годы   баженинская  верфь  на  Двине  в  Вавчуге  и  верфь
Соломбальская,  соперничая  и  соревнуясь,  усердствовали  в   выпуске
торговых  купецких кораблей.  Стали ходить из Архангельска в заморские
страны свои торговые суда с товаром, что было выгодно русским купцам.
     Под раздутыми  парусами,  в  поветерь,  бороздили  моря  и океаны
выходившие из Архангельска в те летние месяцы корабли  с  изысканными,
весьма светскими названиями:  "Золоченая мельница",  "Молодая любовь",
"Белый теленок", "Московский ездок" и другие. И как было не возрастать
с  каждым  годом  русскому  флоту,  торговому и военному?  Где еще так
дешево,  в петровские времена,  приходил к верфям лес,  как у  нас,  в
России? Бревно, толщиной поларшина в отрубе, стоило 5 или 7 копеек!..
     А цена рабочей силы? Кузнецы, плотники, резчика, столяры и просто
чернорабочие,   способные   выполнять  всякую  тяжелую,  не  требующую
большого умения работу,  направленные из  Вологды,  Устюга,  Галича  и
Двинского уезда в Архангельск, работали в поденщину: кузнец получал от
6 до 9 копеек  в  день,  плотник  -  6  копеек;  и  только  мастера  -
специалисты  своего  дела  получали  по  воронежскому тарифу помесячно
более высокую плату:  корабельный мастер - 14 рублей в месяц, канатный
- 15,  парусный мастер,  писарь и лекарь по 10 рублей... И то сказать:
пуд  муки  в  ту  пору  в  Архангельске  стоил  12  копеек.   Скромное
существование в рабочую пору было обеспечено.
     Предместье Архангельска Кузнечиха потому и называется Кузнечихой,
что   здесь   в   петровские   времена  жили  кузнецы,  работавшие  на
строительстве торгового и военного флота.  Соломбалу заселяли матросы,
плотники,  резчики  и  столяры  -  художники  и  мастера  своего дела,
присылаемые из Галича, Устюга и Соливычегодской. Работали не по часам,
а  от  рассвета до потемок.  Изнурителен труд в летнюю пору,  когда не
только в  длинный  день,  но  и  в  короткую  белую  ночь  приходилось
работать.  Зато  в  зимнюю  пору  от  безделья,  безденежья и от лютых
морозов работные люди разбегались кто куда.  Бежали с казенной  верфи,
бежали от Баженина, если не в свои отдаленные от Архангельска деревни,
то просто уходили кормиться на  зиму  подаянием  христа  ради  или  же
искали приюта и прокорма до весенних дней за монастырскими оградами.
     Под наблюдением  Курбатова  в  Архангельске   достраивались   три
больших военных корабля.
     За поспешность в  кораблестроении  Петр  обещал  вице-губернатору
Курбатову повышение в чинах. Курбатов старался не только преуспевать в
угоду государю,  но ради того,  чтобы Петр не забыл о своем  обещании,
раболепски отвечая государю в витиеватой и деликатной форме, напоминал
прямым намеком:
     "Во оном же вашего величества письме означено мне ваше государево
милосердие,  ежели я во оном деле кораблей немедленно послужу,  то чин
обещанный мне дается, и сие в воле вашего милосердия. Аз же, последний
раб ваш,  не ради получения онаго чина радею вашего величества, в деле
оных  кораблей  и  во  всяких  по  должности моей рабской,  ведая ваше
милосердие ко мне и завещание избранного божия сосуда,  и не  точию  в
сих  трех  кораблях  желаю  от  души  служить,  но  еще  воля ваша и в
тридцати,  с ревностным и вседушевным сердцем,  и оное мне  дело  паче
других любезнейше,  яко да буду причастником пользы всероссийския... И
надеюся,  яко силен бог,  чрез начатый  и  в  будущие  лета  строением
простираемый    сей   Архангельского   города   флот,   славнополезное
государствию самодержавия вашего учинить..."
     Старательный вице-губернатор    князь   Курбатов,   возможно,   и
отличился бы.  Он уже заложил четыре военных корабля,  намереваясь  их
закончить к весне 1715 года и отправить в Петербург.  Но кроме желания
получить очередной чин Курбатов обладал страстью обогащаться.  С  этой
целью  он  вошел  в сделку с иностранными и русскими купцами и тайными
путями стал отправлять хлеб на рынки Швеции,  воевавшей с Россией.  По
сути  дела,  махинация  Курбатова  граничила  с  явной изменой родине.
Указом Петра Курбатов за казнокрадство и взятки был смещен с должности
и, находясь под следствием, умер.
     Надо полагать,  что Петр не пощадил бы этого  "прибыльщика",  мог
лишить   его  живота,  так  же  как  лишил  жизни  за  государственные
преступления князей Гагарина и  Массальского,  обер-фискала  Нестерова
или  того  же  следователя  майора  Волконского  за  нечестное ведение
дознания по разоблачению государственных преступников в Архангельске.
     После умершего   под   следствием   Курбатова   был   назначен  в
Архангельск вице-губернатором П. Е. Лодыженский, деятель малозаметный,
ничем не блистательный, для больших дел нерешительный.
     Обращаясь в   Адмиралтейство,   робкий   Лодыженский   запрашивал
Апраксина,  как быть дальше в Архангельске корабельному строительству.
В этом смысле характерно  следующее  его  письмо  с  пометками  самого
Петра.

Вопросы:
     "Два корабля,  которые у города Архангельского заложены, из каких
доходов строить?"

Ответ Петра:
     "По прежнему счету",

Вопросы:
     "К тем кораблям пушки и прочие припасы откуда получить?"

Ответ Петра:
     "Пушки и парусные полотна из Адмиралтейства,  блоки из-за моря, а
прочее делать у Города".

Вопросы:
     "Кокор на Соломбальской верфи в приготовлении 5000, из которых по
сказке  корабельного  мастера  от заложенных двух кораблей останется с
половину, что о них чинить?"

Ответ Петра:
     "Заложить еще три корабля, а буде лесу больше будет, то и более".

     Не прошло  и года после вступления Лодыженского в должность,  как
на  Соломбальской  верфи  были  построены  четыре  военных  корабля  с
архангельскими именами: "Уриил", "Селафаил", "Ягудиил" и "Варахаил".
     Капитанами на них были назначены Сенявин,  Беринг,  Ден  и  Бенс.
Общее командование четырьмя фрегатами Петр поручил Сенявину.
     Все было готово к переброске кораблей  на  Балтику  в  июне  1715
года,  за  исключением  экипажа  и  солдат,  которых  на  каждое судно
требовалось по 446 человек,  а  всего  около  2000.  Сенявин  в  своем
донесении   объяснял   Петру   причину   задержки  выхода  эскадры  из
Архангельска:
     "У города  Архангельского  набрано  по  сие  число  (14 июня) 350
человек, да в Кольском остроге 300 ч., а достальных ожидаем с Вологды,
и  ежели  присылкою  их  на те корабли вице-губернатор не замедлит,  в
последних числах июля в путь наш пойдем..."
     Это были  последние четыре военных корабля,  сошедшие со стапелей
Соломбальской  верфи  в  царствование  Петра.  Война  приближалась   к
успешному   концу,   да   и   Петербургское   адмиралтейство,   помимо
Архангельска,  успешно справлялось со своими задачами. Однако строение
торгового  и  даже  китобойного  флота  продолжалось под наблюдением и
руководством одного из архангельских  любимцев  Петра,  экипажмейстера
Федора Баженина.
     Неизвестно, каковы  были  результаты  китоловного   промысла   на
русском  Севере  (во  время  пожаров  погибли архивы тех времен).  Три
корабля при Петре занимались этими  промыслами  в  районе  мурманского
побережья.
     Из случайно сохранившихся в особом ковчеге писем и указов Петра в
Архангельск есть одно, в котором государь пишет Кольскому коменданту:
     "По получению сего прикажи промышленникам смотреть, когда кита на
берег выкинет,  тогда б они бережно обрали сало себе, а усы и кости не
тронули и оставили так, как оные были. И о том бы объявили тебе. И как
объявят,  тогда  приставь к тем костям караул и к нам о том немедленно
пиши.  И тогда к вам пришлем такова человека,  который может те  кости
порядочно  разобрать  по  нумерам.  И  тогда отправь те кости и усы до
Нюхчи с нарочным офицером. Петр".
     Разумеется, скелет  кита  был  нужен государю для Кунсткамеры.  О
пополнении ее различными экспонатами и "монстрами"  Петр  постоянно  и
всюду,  где бы он ни находился, весьма заботился и стремился обогатить
музей вещами, удивления, достойными.
     К одному из указов, отправленных архангельскому вице-губернатору,
о  замене  промышленниками  речных  судов  морскими,  безопасными  для
промыслов,  Петр  сделал  приписку:  "Слышали  мы,  что  есть у города
Архангельского белой медведь,  и ежели он жив,  то ево  пришлите  ныне
сюды  и  к  тому  велите  будущею весною на Грудланте (или инде где их
ловят) купить еще медведя два".
     Любознательному и деятельному Петру до всего было касательство. И
как тут было не подивиться вице-губернатору?  Царь, у которого свежи в
памяти  славные и решительные бои под Полтавой и на Гангуте,  по горло
всяческих дел на строительстве Петербурга и других  забот,  -  находит
время не давать покоя даже пойманному живьем белому медведю!..  И того
"пришлите сюды", в Петербург...
     Путешествуя, еще в молодые годы, за границей, Петр видел в разных
городах  Германии,  Голландии   и   Италии   столько   интересного   и
причудливого,  что  и у самого в конце концов явилось желание украсить
невскую столицу музеем.
     Он первый  из  русских царей,  побывав за границей,  с удивлением
заносил в записную книжку ради памяти сведения о диковинах:  как  слон
трубил  по-турецки  и  жил  с  собакой дружно и "делал симпатию",  как
безрукий мужик  в  карты  играл,  сам  себе  бороду  брил,  из  пищали
стрелял...  И  видел стекло зажигательное,  кое в четверть часа ефимок
(монету) растопит...  Видел ворона,  тремя языками  говорит,  и  видел
кита, который выпорот из брюха, еще не родился, а пять сажен длиной...
     Однажды, путешествуя в чужедальних странах,  Петр захотел удивить
знатных  персон  необычным  для них подарком.  Из Амстердама 11 января
1717 года государь писал в Архангельск Лодыженскому:
                      "Господин вице-губернатор.
     По получении сего указу  сыщите  двух  человек  самоядов  молодых
ребят, которые были дурнее рожием и смешнее, летами от 15-ти до 18-ти,
в их платье и уборах,  как они ходят по  своему  обыкновению,  которых
надобно  послать в подарок Грандуке Флоренскому,  и как сыщете их,  то
немедленно отдайте их тому, кто вам сие наше письмо объявит.     Петр"

     Надо полагать, что Лодыженский ослушаться не мог, и пойманные два
несчастных ненца скоро ли долго ли, так или иначе, но попали из родной
дикой тундры в просвещенную и чуждую Флоренцию.  Да что два  ненца?  В
семьсот  пятнадцатом  году,  когда  русские  войска  на  зимний период
расположились в пределах Восточной  Пруссии,  Петр  подарил  прусскому
королю  сто  русских  солдат,  самых  высокорослых.  В  ответ на такой
презент  король  подарил  Петру  для  дворцовой  комнаты   драгоценную
янтарную  облицовку*.  (* В годы Великой Отечественной войны облицовка
"Янтарной комнаты" была похищена  фашистскими  захватчиками  в  городе
Пушкине и до сих пор не найдена. (Прим. автора.))
     Петр всегда  проявлял  к  Архангельску  внимание  и   по   своему
усмотрению  вмешивался  в  дела  и  жизнь  этого  города,  регулировал
коммерцию,  заботился об  охране  Беломорского  порта,  о  выкачивании
таможенных  и  прочих сборов,  о выгодах русского купечества,  о новых
кораблях,  и меньше всего  -  о  простой  мужицкой  силе.  Крестьянин,
принадлежавший  помещику или монастырю или же ютившийся на государевых
землях, подлежал во всякое надобное время беспрекословному набору, как
существо бессловесное.
     Указ за указом слал Петр в Архангельск. Где, как не на Севере, он
мог находить умельцев-строителей, разных мастеров и опытных мореходов.
Вот его высочайшие указы:
                "Архангелогородскому вице-губернатору
                       господину Лодыженскому.
     Понеже здесь  каменное  строение  зело медленно строитца от того,
что каменьщиков и прочих художников того  дела  достать  трудно  и  за
довольную цену, того ради запрещается во всем государстве на несколько
лет (пока здесь удовольствуетца строением) всякое  каменное  строение,
какого б имени ни было,  под разорением всего имения и ссылкою.  И сей
указ объяви во всех городах своей губернии,  дабы неведением никто  не
отговаривался, и как всем объявлен будет, о том к нам пишите.
                                                                 Петр.
     Из Санктпитербурха
     в 17 день Сентября 1714 году".

                      "Господин вице-губернатор.
     Послан от  нас  капитан  порутчик Румянцов для набору в матрозы у
Города,  також в Сумском остроге на Мезени и в других местах, где есть
лутшие работники, которые ходят на море за рыбным и звериным промыслом
на кочах-морянках и протчих судах,  которых надобно пятьсот человек  и
чтоб  оные  были  не  стары и не увечны,  а имянно чтоб не были летами
более как по тридцати лет,  а то число людей впредь велим вам заменить
с  другими  губерниями  в побор рекрутной и для того набору дайте ему,
Румянцеву,  в помочь офицеров и солдат по рассмотрению,  колико и ково
он будет требовать,  как он,  Румянцев,  оных наберет, тогда отправьте
его с теми матрозами сюды,  удовольствовав  их  в  дорогу  провиантом,
також  по  рассмотрению  и  деньгами,  дабы они без нужды в пути были,
також для поклажи правианту и их рухляди дайте им от города до  города
хотя на десять человек по лошади.
                                                                 Петр.
     Из Санктпитербурха
     октября в 9-й день 1714 году".

     Потребовались на  Канатный  двор  в  Петербурге  прядильщики,   а
хороших  прядильщиков  как-то  Петр приметил в Вологде.  Пишет тому же
Лодыженскому указ:  "Сыщите в Вологде сто пятьдесят прядильщиков и  на
два года вышлите в Петербург, дав им на проход подможные деньги..."
     И идут "на проход" пешим путем добрую  тысячу  верст  вологодские
прядильщики в столицу. На то воля царская...
     Заботливый царь,  купец и  закупщик,  не  хотел  ронять  торговый
престиж перед иностранцами и не делал купцам поблажек. Когда англичане
обнаружили жульничество со стороны русских торгашей в продаже  льна  и
пеньки и Петру стало об этом известно, он немедленно разослал указ:
     "Понеже происходят жалобы от английских купцов, что русские купцы
в  браковании  пеньки  чинят обманы,  в средину доброй кладут не токмо
худую и гнилую,  но и каменья, и так им продают, того ради подтвердить
жестокими  указы,  чтоб  впредь  отнюдь  того  чинить не дерзали,  под
опасением живота и лишением всего имения,  дабы впредь о  том  никакие
жалобы  не произошли.  И ежели кто сыщется в таком воровстве после,  и
таковых казнить смертью..."
     Строгая требовательность     Петра     в    делах    коммерческих
распространялась безоговорочно и  на  иноземных  купцов,  скупавших  в
России  товары.  В  большом  количестве  вывозили в западные страны из
Архангельска корабельный лес, кокоры - бревна с корневищами, пригодные
для прочного строения больших судов, а также лес мачтовый.
     Большими привилегиями от русского царя в заготовках и вывозе леса
пользовался  голландский  купец  Любс.  На этом деле он нажил огромный
капитал.  Со своей стороны Любс,  за доброту Петра,  вернее за русский
лес, по договору обязан был построить для России два военных корабля.
     Любс, насытившись лесными богатствами, попытался обмануть Петра и
увильнуть  от  выполнения  своего  обязательства по договору,  уплатив
неустойку деньгами вместо постройки кораблей.  Сам он  заблаговременно
выбыл из России в Амстердам,  но супругу свою, как бы в залог, оставил
в Москве. Спустя некоторое время Любе посоветовал ей с детьми бежать в
Голландию  через  Архангельск,  что она и попыталась сделать,  но была
задержана.   Узнав   об    этом,    Петр    приказал    архангельскому
вице-губернатору:
     "По получении сего Ивана Любса  жену  вели  отправить  от  города
Архангельского к Москве и пошлите за нею в провожатых доброго офицера,
которой бы за нею в дороге до Москвы присматривал и объявил бы  ее  на
Москве  имянно  Вице  Губернатору  Московскому  Господину Воейкову,  к
которому о том от нас писано, и велите за нею присматривать, чтоб куда
не уехала".
     Хитроумному амстердамскому   купчине   Любсу   через   посредство
русского   посланника   князя   Куракина   Петр   сделал  внушительное
предложение с предупреждением:
     "Сами знаете,  как  вы  сделали,  что  добрым  людям  не надлежит
делать, ибо без пашпорта из государства выезжать нигде нет обычая, что
вам  предосудительно,  а  особливо  потому,  когда ты себе взял пас за
подписанием моим,  тогда ни слова о жене и  детях  мне  не  сказал,  и
татски  сие  хотел  учинить,  что  не  удалось.  Однако  ж когда в том
прощения просишь, я могу на то позволить, когда вы за ту вину свою нас
удовольствуете,  а именно,  дабы вам построить два корабля о 52 пушках
каждый, на которые такелаж и пушки мы пришлем, голые вы сделаете своим
иждивением;  и когда оные в Ревель придут, то жена ваша со всем тотчас
к вам отпустится, в чем будьте весьма надежны..."
     Любс просил  посла  Куракина ходатайствовать перед Петром,  чтобы
тот взял денежный штраф, а не требовал с него двух кораблей.
     Петр повелел Куракину объявить ответ Любсу:
     "Его величество никаким числом денег доволен не будет, и ежели не
построит  он  корабли,  то  жена  и  дети  его  из  Москвы отпущены не
будут..."
     Пришлось Любсу удовлетворить требование Петра...
     Война со Швецией  приближалась  к  победному  концу.  На  Балтике
господствовал   сильный   русский   флот.   Десанты  петровских  войск
высаживались на  шведские  берега  и  производили  разрушения  военных
объектов.   Завоевание   Прибалтики   и  усиление  России,  победившей
прославленного Карла Двенадцатого, было не в интересах владычицы морей
- Англии.
     Петр, понимая это,  предвидел вытекающие отсюда последствия и  на
всякий   случай,  во  избежание  диверсий  со  стороны  Англии,  особо
секретным письмом,  собственноручно написанным и печатью запечатанным,
предупреждал Лодыженского:
     "Понеже от английских воинских кораблей  надлежит  вам  опасение,
того  ради  вели  Гостин  двор  полисадами  и бруствером укрепить и на
башнях пушки поставить,  так же товары выше города ставятца в барках и
потом  на корабли грузят,  осмотри повыше место,  чтоб было безопасно,
дабы мелкими судами  чего  не  учинили,  для  чего  мелких  судов  сам
несколько вооружи и протчее все,  что ко опасению надлежит,  ибо ежели
какая трата учинитца, то на вас будет взыскана.
                                                                 Петр.
     Из Санктпитербурха
     в 10 день апреля 1720".

     Слова "на  вас  будет  взыскана"  были  предупреждением  о личной
ответственности за последствия.  Иногда в  указах  губернатору  угрозы
были  еще  более бесцеремонны.  Так,  незадолго до этого письма,  Петр
направил  в  Архангельск  ревизора  по  делам  проверки  "окладных   и
неокладных  по  приходу и расходу книг".  Заподозрив что-то неладное в
замедленной отчетности,  Петр,  посылая со своим представителем  "Указ
Архангелогородской  губернии  вице-губернатору со товарищи",  требовал
исправности в отчетности и предупреждал:  "А если сего  в  назначенный
срок   не   исполните,   то   имеет   сей   посланной  указ  всех  вас
вице-губернатора и протчих  подчиненных,  которые  до  сего  касаются,
сковать за ноги и на шею положить чепь, и держать в Приказе, потамест,
пока вышеписанное исполнитца".
     Можно себе  представить,  с  каким  тщанием  и  радением старался
Лодыженский "со товарищи" помочь посланцу Петра разобраться в отчетной
путанице  церковнославянских,  старых,  и  новых арабских,  вошедших в
употребление цифр.  Какому же начальнику преогромной  губернии  лестно
быть скованным по ногам и с цепью на шее, аки псу или смерду, сидеть в
Приказе или на цепи? Дюже зазорно и непристойно.
     И ведь  не  ради  страха Петр так пишет.  У него слово с делом не
расходится, если дело касается интересов государства.
     Но искоренить злоупотребления:  взятки, воровство и казнокрадство
- даже великий преобразователь был не в силах.
     Из собрания анекдотов о Петре,  опубликованных Штелиным, Нартовым
и Голиковым, известен весьма похожий на правду следующий:
     - Клянусь  богом,  что  я  наконец прерву проклятое воровство!  -
взглянув на тогдашнего генерал-прокурора Ягужинского,  сказал Петр.  -
Павел  Иванович!  напиши сейчас от моего имени генеральный указ во все
государство, что ежели кто и столько украдет, чего будет стоить петля,
без дальних слов, будет повешен...
     - Подумайте,  Петр Алексеевич,  о последствиях  такого  указа,  -
ответил ему Ягужинский.  - Всемилостивейший государь,  разве вы хотите
остаться без слуг и подданных?  Мы все воруем, только с тем различием,
что один более и примечательней другого...
     Указ такой не состоялся...
     Крепкие, твердые   и   мозолистые   руки   Петра  были  вольны  и
беспощадны. Недаром один наш современник-поэт сказал:
                    День в чертогах, год в дорогах.
                    По-державному широка,
                    в поцелуях, слезах, изжогах
                    императорская рука.
     Ленин писал  о  Петре:  "Петр  ускорял  перенимание западничества
варварской  Русью,  не  останавливаясь  перед  варварскими  средствами
борьбы против варварства". И это было именно так.
     Десять лет подряд,  ежегодно,  по сорок тысяч крестьян  сгонялось
под  конвоем  со  всей  страны на строительство Петербурга,  не считая
солдат, освободившихся от войны и попавших в строительную кабалу.
     С мест,  из  губерний  и  уездов,  снова  и снова поступали Петру
тревожные   сообщения   о   разорении   крестьянства.   В   частности,
архангелогородский    воевода   в   1711   году   писал   в   столицу:
"Архангелогородская губерния весьма  разорена:  по  переписным  книгам
1678  года  было  99600  дворов,  а по новым 1710 года - только 60000.
Города и пригороды  бесхлебны  и  скудны,  губерния  платит  рекрутов,
провиант и всякие поборы за 40000 пустых дворов..."
     Покидая деревни,  люди искали себе привольного житья в  Заволжье,
на  Дону,  в  Сибири.  Задержанных  беглецов  уводили  под  ружьем  на
каторжные работы.
     С ростом   Петербурга,   огражденного   от   всяких  случайностей
Кронштадтом и  раздвинувшимися  от  него  границами  на  юг  и  север,
значение Архангельска стало заметно падать.
     Сначала было установлено,  что русские  купцы  обязаны  из  своих
товаров,  продаваемых иностранцам, две трети привозить любыми путями в
Петербург и только одну треть в Архангельск.  Затем,  спустя несколько
лет,  а именно в 1722 году,  последовал указ, повелевающий привозить в
Архангельск  товаров  не  больше  того,  сколько  требуется   местному
населению. После такого указа за навигацию прибыло в Архангельск из-за
границы за лесом и хлебом только двадцать шесть судов.
     На несколько   долгих   десятилетий  заглохло  в  Архангельске  и
кораблестроение.  Потом  возродилось  снова  и  процветало,   выдвинув
опытных  умельцев  кораблестроения,  вошедших в историю Архангельского
порта,  таких,  как новгородский уроженец  Андрей  Курочкин,  волжанин
Василий Ершов и архангелогородец Федор Загуляев. Под их благотворным и
умелым руководством были построены сотни различных судов.
     Архангельские корабли   ходили   в   иные   земли,  поступали  на
пополнение флота  в  Балтике  и  даже,  соединившись  с  кронштадтским
флотом,  ходили  в  Средиземное  море,  где  русские матросы и солдаты
заняли Бейрут и уничтожили турецкий флот в Чесменской бухте.

                    Знатный иноземец Виллим Геннин

     И до Петра Первого о том ведали, что стране нужен свинец и порох,
железо и сталь,  - иначе прочности в государстве не будет. Но Петр это
понимал практичнее и чувствовал глубже своих венценосных предков.
     Тула, Урал,  Устюжна  и  подмосковные  заводы  не  справлялись  с
потребностями государства.  Пушек,  ружей и всякого другого вооружения
недоставало.  Не  хватало  и  опытных мастеров литейного дела.  Добыча
металла в Заонежье велась первобытными способами,  способы литья пушек
и якорей были крайне ненадежными.
     В январе 1702 года Петр  предписывал  датскому  дворянину  Андрею
Андреевичу  Бутенанту "вылить тотчас сто пушек чугунных,  самых добрых
без всяких изъянов ядром по 12 фунтов,  да по тысяче  ядер  ко  всякой
пушке и с Олонца поставить в Новгород не позже марта 1702 года".
     В марте того же года через адмирала Головина Бутенанту последовал
от Петра второй заказ: изготовить для строившихся фрегатов 100 пушек и
к каждой по 200 ядер, по цене чугунные пушки по 13 алтын и 2 деньги за
пуд, ядра 8 алтын и 2 деньги за пуд...
     Бутенант не справился с заданием Петра.  И тогда, учреждая Рудный
приказ - своего рода министерство металлургии, Петр сказал:
     - Наше  русское  государство  перед  иными  землями  преизобилует
потребными металлами и минералами, будем их искать и добывать...
     В 1702 году, когда Петр пробирался с войском от Нюхчи к Онежскому
озеру  и  дальше по Свири и Ладоге к невским берегам,  он распорядился
строить горные заводы около Повенца и  в  устье  реки  Лососинки,  где
впоследствии  возник  Петрозаводск.  Поводом к указаниям Петра строить
заводы  послужили   материалы   исследования,   проведенного   группой
иноземных  и  русских  рудознатцев  и  следопытов,  исходивших вдоль и
поперек лесные окрестности Онежского озера.
     По указу Петра в феврале того же 1702 года несколько человек были
направлены в Заонежье "для поиску серебряных и  медных  руд".  История
сохранила  имена тех наемных иноземцев и русских людей - открывателей,
благодаря которым было совершено в здешних местах  большое  и  славное
дело. Вот их имена:
     Патрушев Иван - дозорщик,  Головачев Иван - подьячий, Блюэр Иоган
-  пробирный  мастер,  Вульф  Мартын  - плавильный мастер,  Циммерман,
Шмиден и Цехариус - горные мастера;  рудокопатели Михайло да  Гаврило,
толмачи  Самойло  Печь  и  Андрей Христофоров,  ученики Савва Абрамов,
Сергей Щелкунов, Осип Карачаров и Свешников Иван...
     Следовало бы  запечатлеть  на  бронзовой  доске  имена  тех,  кто
разведал эти места,  кто способствовал возведению завода на Лососинке,
получившего название Петровского завода.
     В ту далекую пору  в  устье  Лососинки  находилась  одна  водяная
мельница и несколько рыбацких шалашей.
     Петр повелел Меншикову возглавить строительство завода.
     Закладка происходила в присутствии Петра 29 августа 1703 года.
     Русский рудознатец Яков Власов,  прибывший из Москвы,  сумел  так
быстро завершить первоначальную постройку,  что в декабре того же года
на Петровском заводе была отлита изрядных размеров пушка.
     Яков Власов,  оказавший способности рудознатного умельца,  в свое
время был отправлен на год в Саксонию учиться горному и  строительному
мастерству.  Учение пошло впрок. В Москве и на подмосковных заводах он
прошел испытания.  Оружейный  приказ  пожаловал  его  званием  мастера
заводского дела.
     Петровский завод начал работать и продолжал строиться, расширяясь
по  замыслу  Петра.  Частный завод датского дворянина Андрея Бутенанта
Петр отобрал в казну.
     Не прошло и года,  как на Лососинке,  впадающей в Онежское озеро,
возникли четыре домны;  с завода поступали в военное  ведомство  пушки
осадной артиллерии,  гаубицы,  мортиры, бомбы и ядра. Ковалось железо,
пригодное для сабель, шпаг, кортиков и гвоздей.
     В помощь   рабочим-мастеровым   ежемесячно,  в  порядке  трудовой
повинности,  прибывало около тысячи крестьян.  Литых пушек  и  кованых
изделий  для  военных надобностей изготовлялось столько,  что в зимнюю
пору до Петербурга и Архангельска требовались обозы числом до  четырех
тысяч подвод. Летом отправка производилась на судах.
     На случай  нападения  со  стороны  шведов  Петровский  завод   на
Лососинке был окружен земляным крепостным валом с заряженными пушками.
Нападений на завод не  было,  но  бдительность  Петра  нельзя  считать
излишней.
     Вылазки шведских военных отрядов нарушали покой жителей Севера, и
особенно в районе Олонца.
     Вошел в  легенду  один  бесподобный  пример   героизма   местного
населения.
     Олонецкий поп  Иван  Окулов  собрал  около  тысячи  добровольцев,
вооруженных  кто  чем  мог,  -  слава  богу  на  медведей один на один
хаживали,  - и,  став во главе такого партизанского отряда,  выгнал из
Заонежья  шведских  грабителей  и  перешел  пограничный  рубеж.  Тогда
олонецкие мужики в схватках с солдатами  Карла  Двенадцатого  перебили
четыреста   человек,   захватили   ружья  и  знамена.  Узнав  об  этом
происшествии,  Петр,  любитель иногда сказать шутливое слово,  сообщил
воеводе Борису Шереметеву:
     - Слыхал ли кто такое диво,  что мой поп учит?  "Отворите двери в
рай, - но добавляет: - и купно в Шведскую область".
     Священника Окулова Петр наградил  золотой  медалью,  подарил  ему
новую рясу и двести целковых. Мужики-партизаны получили по два рубля и
по новому кафтану.  А кроме того,  на такой же случай,  Петр  приказал
вооружить их солдатскими тесаками...
     Продолжались и шпионские происки Карла Двенадцатого.
     Пишущему эти  строки  довелось  в Каргополе скопировать документ,
свидетельствующий о бдительности и вездеуспеваемости Петра:
                  "1708 года апреля в восьмой день.
     По указу  великого  государя  царя   и   великого   князя   Петра
Алексеевича  всея  Великия  и  Малыя  и  Белыя Русии самодержца память
Устьмошским земским судейкам Федору Лебедчикову с товарищем и земскому
старосте  Ивану  Злобину и того стану всем крестьянам.  В нынешнем 708
году апреля в первый день в  присланном  великого  государя  указу  из
Вотского  походу  за  подписанием  Римского  и  Российского государств
светлейшего князя Ижорские земли и генерального губернатора и кавалера
Александра  Даниловича  Меншикова  в  Каргополь  к  коменданту Степану
Ивановичу Хвостову написано:
     В нынешнем  воинском  в  Польше  будучи  в  походе,  известно его
царскому величеству учинилось,  что король  Швецкой  взял  во  Гранску
печати нашей Российской слова, которыми печатаны на словенском языке в
Амстердаме,  от иноземцев  привезены  во  Гранск  через  мастера  того
книгопечатания  Илью  Копиевского.  Намерен  теми  печатать  некоторые
прелестные листы и посылать со  оным  для  возмущения  народа  в  его,
великого государя,  Российские городы "шпигов" русских людей,  которых
несколько в разные времена из полков,  забыв страх  божий  и  верности
своей крестное целование и учиня многие воровские измены ему, великому
государю, - к неприятелю ушло.
     Того ради, по получении сего указу, надлежит приказать немедленно
каргопольским  всем  жителям  и  служивым  людям  накрепко  со  всякою
осторожностью  того  смотреть  и  когда  такие  "шпиги"  с  помянутыми
возмутительными листами где - или такие листы явятся, велеть тех воров
имать,  также у кого-либо те письма явятся, у них потому брать и о том
разыскивать  и  тех  воров  пытать,  а  призвав   себе   каргопольских
бурмистров  и  знатных  градских жителей,  объявить им,  дабы они того
прилежно смотрели,  и буде где прежпомянутые "шпиги" и  те  прелестные
письма у них явятся - имали б и приводили в Приказную палату,  и ежели
кто ведает, о том бы извещали, по опасению за утайку - смертной казни.
Против  сего  же  в  Каргополе  и  в  Каргопольском усаде обретающихся
монастырей властям и по церквам о том  с  подтверждением  приказать  -
дабы  они  накрепко  же  и  прилежно пристерегали и где ежели с такими
возмутительными листами явятся - имали бы и приводили в Каргополь и  о
том  по  тому  же  разыскивать  и  писать велено в поход чрез нарочных
гонцов или чрез почты немедленно.  А тех пойманных "шпигов" держать за
крепким   караулом  до  указу,  устьмошским  земским  судейкам  Федору
Лебедчикову с товарищем и старосте Ивану  Злобину  и  всем  крестьянам
вышеобъявленный  великого государя указ ведать и на стану и в волостех
усматривать с великим прилежанием, и буде где прежде помянутые "шпиги"
или  прелестные письма у них явятся,  и вам бы их имать и в крепости к
розыску приводить в Приказную палату и  объявлять  коменданту  Степану
Ивановичу  Хвостову  не  замолчав...  А буде вы,  судейки,  староста и
крестьяне, усматривать того с прилежанием и имать и в Приказную палату
приводить  не учнете и обыщется про то - или кто известит мимо вас,  и
вам за то по вышеобъявленному великого государя указу быть в  смертной
казни.
     А у  подлинного  списка  с  указу   великого   государя   закрепа
устьмошского судейки Василия Попова".
     Шведские разведчики проникали в глубь  Севера,  а  в  пограничной
местности  отряды  шведов  совершали грабительские налеты на поморское
население.  Не случайно впоследствии олонецкий комендант  и  начальник
горных  заводов  Олонецкого  края  Виллим  Иванович  Геннин с тревогой
доносил графу Федору Апраксину о том,  что шведский майор Энберг  и  с
ним  двести  солдат стоят у русских рубежей,  да еще набирает войско и
строит суда.  Кроме того,  проникнув в  пределы  расположения  Лопских
погостов, шведские разведчики опрашивали местных жителей: сколь далеко
Кемский городок,  где и сколько порогов на реке Выге ч  далеко  ли  до
заводов...
     "Я истинно опасаюсь,  - писал в заключение  Геннин,  -  что  швед
рекою  до  Кемского  городка пойдет и разорит нашего ведения поморцев,
такоже и  архангелогородского  ведения  городок  Кереть...  Того  ради
помышляю,     чтобы     вы     изволили     писать    вице-губернатору
архангелогородскому,  дабы он послал несколько людей под мою команду с
провиантом  в  Кемь и Кереть,  понеже у наших лопских мужиков хлеба ни
горсти нет, сами питаются сосновой корой..."
     Под охраной  крепостной артиллерии,  в условиях военного времени,
дни и ночи непрерывно и усиленно работал Петровский  завод.  Особенно,
по тем временам,  блестящего расцвета достиг завод на Лососинке, когда
Петр Первый назначил комендантом Виллима Геннина,  прочно вошедшего  в
историю русской металлургии.
     Путешествуя в составе "Великого посольства"  в  1697-1698  годах,
Петр  набирал  за  границей  опытных  мастеров и отправлял морем через
Архангельск в Москву.
     Виллим Геннин  появился  в  России  в  юношеском  возрасте и стал
видным деятелем под  благотворным  влиянием  окружавшей  его  среды  и
самого Петра, умевшего ценить и выращивать умных помощников.
     Дядя Виллима  Геннина,  амстердамский  профессор,  порекомендовал
русскому царю взять в Россию своего племянника,  как подающего надежды
в литейном деле.
     На первых  порах  Петр поручил Виллиму Геннину обучать дворянских
детей  артиллерийской  стрельбе.  Жалованье  было  67  рублей  в  год.
Убедившись  в  его  способностях,  Петр стал повышать Виллима в чинах:
поручик,  капитан,  майор,  а в 1710 году,  при взятии Выборга, Геннин
становится подполковником.
     Через год  Петр  доверяет  ему  достраивать   литейный   двор   в
Петербурге и строить зелейные (пороховые) заводы.
     В 1713     году     Геннин     получает      назначение      быть
комендантом-начальником Олонецких и Повенецких заводов.
     Петр не ошибся в его назначении.
     Талантливый организатор   производства,   пользовавшийся   доброй
славой  среди  рабочих,  Геннин  сумел  вернуть  многих   кузнецов   и
литейщиков, ранее бежавших с Петровского завода.
     В первую очередь он учредил в Петрозаводской  слободе  школу,  по
сути  дела  школу  рабочего ученичества,  где дети и подростки изучали
арифметику,  геометрию,  рисование, артиллерию и инженерное искусство.
На  завод  прибывали новые партии рабочих с тех малых частных заводов,
которые перестали существовать.
     Производя опыты  смешения  руд,  Геннин усовершенствовал качество
металла отливаемых  пушек  и  вскоре  достиг  таких,  казалось  тогда,
недосягаемых  успехов,  что во время пристрелки,  при самых сильнейших
зарядах, из тысячи орудий дали трещину только три.
     Петр Первый  при  неоднократных посещениях завода на Лососинке не
мог не восхищаться механизацией,  которую умно  и  спешно  осуществлял
Геннин.
     Работали специально    устроенная     вододействующая     машина,
пушечно-сверлильная,   самодувные   печи.   Тяжелые  молоты  и  прочие
приспособления обработки металла  приводились  в  действие  с  помощью
водонапорной силы.
     Мастерские представили собою отдельные цехи: доменный, кузнечный,
молотовый,   якорный,   токарный,   ствольный,   замочный,  станочный,
проволочный,  жестяный,  пильный,  прядильный,  сверлильный,   ефесный
(изготовлявший рукоятки к палашам и кортикам), столярный и другие.
     О своих успехах Геннин в ту пору  писал  в  Адмиралтейство  графу
Апраксину:
     "Ныне выдумал я и сделал новую машину водяную:  стоя  точу  пушки
24-х фунтовые по 2 вдруг, да третью сверлит, почитай без людей. Только
к оной машине надобно три человека,  а прежде сего на работе  у  оного
точения  и  сверления  было  40  человек.  Такой машины нигде нет и не
слышно.  Пожалуй,  милостивый мой государь, не положи в забвение моего
трудишку, а я воистину в деле государевом великое радение имею денно и
нощно..."
     О своей  заслуге изобретатель напомнил еще раз в следующем письме
Апраксину, видимо с целью, чтобы дошло до слуха Петра:
     "Через выдуманные  мною машины государю прибыль 5000 рублев в год
приходит.  А иной бы немчин взял за строение таких машин 5000 р. и лет
десять у того дела работал".
     Кроме различного калибра пушек,  ядер,  ружей,  якорей и  прочего
военного  и корабельного снаряжения,  Геннин строил на Олонецкой верфи
речные суда и добывал смолу по заказам Адмиралтейства.
     Завод разрастался:  ежедневно  в  мастерских  трудилось восемьсот
человек.  Этому способствовало повеление Петра желающим  крестьянам  с
"черных" государевых земель свободно переселяться в заводские поселки,
строить на занимаемой  земле  свои  дома  и  работать  на  заводах.  И
все-таки  с ростом производства людей на заводах стало недоставать.  В
уездах,  откуда черпалась Геннином рабочая сила,  набирать уже  некого
было.
     В марте  1715  года  Виллим  Геннин  обращается  к  Апраксину   с
просьбой:
     "Помилосердствуй, отец  мой,  от  беды:  истинно  никоими  мерами
невозможно все припасы сделать и отправить в Петербург,  а тем более к
Архангельскому городу. Они в Петербурге думают, что можно лить пушки и
якоря  делать так скоро,  как лить свинцовые пули...  Повели прибавить
для нужных работ Белозерский ближний усад, а государь может вам вместо
оного другой уезд к адмиралтейству определить..."
     Заказы Петра Геннину казались непомерно высокими,  невыполнимыми.
В сентябре того же года Петр поторапливал его:
     "Без потеряния  времени  требую  приготовить  837  пушек   разных
калибров и 718 якорей..."
     Между тем  неурожайное  лето  не  предвещало  ничего  хорошего  и
заводам.  Обычно  хлеб  заготовляли  в  Белозерском уезде,  в Крохине,
Бадоге и других волостях. Неурожай заставил мужиков прекратить продажу
скудных  прошлогодних запасов.  Геннин просит Апраксина воздействовать
через бурмистров и "силой покупать  у  белозеров  хлеб,  заглядывая  в
мужицкие амбары, иначе рабочие с заводов разбегутся...".
     В самом деле,  среди рабочих началось брожение.  Некоторые  стали
искать лучшей жизни, пытались укрыться бегством, а затем устроиться на
других заводах.
     Пойманных беглецов   возвращали   на   завод.   Они  должны  были
отработать штраф в размере двух рублей. И комендант - начальник завода
объяснял такие меры:
     - Понеже их кнутом содержать  невозможно,  а  вешать  грех,  быть
таковым  под  штрафом.  И  теми штрафами многих я удержал на месте,  и
стало в государеве деле пушечного литья и других припасов  отправление
доброе...
     Но "доброму отправлению" помех  было  еще  и  еще  немало.  Когда
Виллиму  Геннину  стало  известно,  что  из  приписанных  к его заводу
заонежских  погостов   крестьяне   отправляют   ходоков-жалобщиков   в
Петербург,   он,   пользуясь  правом  распоряжаться  людьми,  как  ему
заблагорассудится, писал Апраксину:
     "А ныне   слышно  стало  мне,  что  Олонецкого  уезду  заонежских
погостов мужики многие без моего ведома пошли в Петербург  к  царскому
величеству и к вашему сиятельству на меня бить челом. Поволь приказать
таким учинить наказание,  бить их кнутом и прислать  сюда  скованными,
дабы впредь не своевольничали".
     Петр высоко ценил Геннина, был доволен итогами его работы.
     За первое  трехлетие,  докладывал Геннин Адмиралтейству,  при его
бытности изготовлено пушек и  всяких  железных  припасов  на  181  232
рубля,  да  казне  прибыли от кабацких и прочих сборов 28 927 рублей -
огромные по тем временам суммы.  Солдатская фузея -  кремневое  ружье,
выпущенное  Петровским  заводом,  ценилось в сорок пять алтын,  шпага,
качеством стали не уступавшая немецкой золингенской,  стоила  двадцать
алтын.
     Петрозаводские пушки в изобильном количестве  гремели  и  громили
врагов  на  суше  и  на  море.  Но  Петру  хотелось большего:  побывав
несколько раз  на  заводе,  он  решил  отправить  Виллима  Геннина  на
металлургические  заводы  в  Германию,  Голландию,  Англию  и  Францию
посмотреть, как и что там делается, и привезти оттуда модели и планы.
     Отправляя Геннина за границу,  Петр,  в присутствии приближенных,
наградил его своим эмалевым портретом в золотой оправе с  бриллиантами
и сказал:
     - Вот человек,  Виллим Иванович,  так его возвеличаем, Геннин, во
младости  появился  в  России  и здесь обрел себе вторую родину,  стал
верным сыном ее.  Помните, какие пушки у нас были в сражениях? Забыли?
Скажу: из трехсот, бывало, уходило на разрыв шестьдесят три, да совсем
негодных тридцать шесть.  Единое достоинство  у  тех  олонецких  пушек
было,  что шведы,  захватив их у нас,  стрелять из них робели,  как бы
самих не побило...  А якори?  Как закинем, глядишь - двух лап и нет. А
что содеял Виллим Иванович?  Он соединил разные материи ископаемых руд
и произвел металл не хуже шведского.  Теперь и пушки  не  лопаются,  и
якори,  не ломаясь,  удерживают корабли... Надеюсь, Виллим Иванович не
праздно проведет время в чужих землях...
     Надо полагать, Геннин справился с поручением Петра.
     Когда Геннин вернулся из поездки за границу,  Петр  приказал  ему
возглавить   на   реке   Сестре  строительство  плотины  и  оружейного
Сестрорецкого завода.
     Петербург тогда уже прочно основался.
     Миновали трудные боевые годы,  Россия  вышла  победительницей.  В
1721-1722  годах Геннин по-прежнему руководил заводами Олонецкого края
и одновременно строил Сестрорецкий.
     В скором  времени  первенство  от  олонецких  заводов  перешло  к
Сестрорецкому.
     Большинство мастеровых   -  457  человек  -  были  переведены  из
Заонежья на новый усовершенствованный завод.
     Однажды предприимчивый государь вызвал Виллима Геннина во дворец,
положил перед ним карту России и,  прочеркнув ногтем линию от Москвы к
верховьям Волги, сказал:
     - Польза была бы и Москве, и Петербурху, и прочим местам, если бы
связать  каналом  и  шлюзами реку Москву с Волгой.  Опричь тебя некому
поручить такое дело. Действуй усмотрительно. А заводы теперь обойдутся
и без тебя...
     Выполняя поручение Петра,  Геннин с  группой  помощников  в  лето
прошел,  тщательно  изучая  трассу  будущего  канала,  через  Яузу  на
Клязьму, с Клязьмы на Яхрому и к селу Рогачеву...
     Проект Геннина  предусматривал  на  этом  пути  сто  двадцать три
шлюза.
     - Сия работа будет зело велика, - докладывал Геннин Петру.
     - Не токмо велика,  но и непосильна,  - согласился  с  ним  Петр,
рассмотрев представленный проект.
     Зимой в  семьсот  двадцать   втором   году   Виллим   Геннин,   в
генеральском  звании,  щедро  и  многократно отмеченный наградами,  по
приказу  Петра  отправился  на  Урал  разбирать  склочное  дело  между
Татищевым  и  Никитой  Демидовым.  Но  это  меньше всего входило в его
компетенцию. Задержался он на Урале на двенадцать лет. Строил заводы и
с   помощью   лучших  заонежских  умельцев  обучил  уральских  рабочих
мастерству литейного производства.
     В конце  своей  жизни,  спустя уже десять лет после смерти Петра,
Геннин составил полезную книгу,  в рукописи она называлась  "Абрисы  о
горных  заводских  строениях  и  о прочих куриозных вещах".  Целый век
труды  Геннина  изучались  по  рукописным  спискам.  Затем  сокращенно
печатались  в "Горном журнале" в 1828 году.  И полностью изданы в 1937
году.  Итоговый документ деятельности опытного строителя и  металлурга
не лишен исторического и практического интереса.
     Так голландец по происхождению, Виллим Геннин, выросший в России,
стал деятельным слугой Петра Первого и оставил по себе добрую память.
     С именем  Геннина  непосредственно  связано  создание  в   России
первого лечебного санатория. Но об этом поведаем в следующем фрагменте
повествования...

                      Первый санаторий в России

     Крепка земля Карелии. Камень на камне, да камень сверху!.. Хороши
и надежны неразбитые пути-дороги в Карелии; ехать по ним в любое время
года  одно  удовольствие,  а  смотреть  по   сторонам   и   любоваться
замечательной   природой   тамошних   мест   -   другое,  еще  большее
удовольствие.
     От Петрозаводска  на  север  ведет  добрый  утрамбованный тракт к
примечательному историческому месту, называемому Марциальные Воды.
     Здесь в  петровские  времена возник первый в России санаторий.  И
сам Петр со своими близкими и женой четырежды приезжал сюда лечиться.
     Красота здешнего  края  привлекательна,  и  кажется,  что  она со
времени   мироздания   неизменна.   Там,   где   когда-то   находились
Кончезерские  рудные промыслы,  вид на восток раскрывается,  удивления
достойный.  Голубые озера,  зеленые  лесистые  острова  за  болотистой
долиной  чередуются  ступенчатыми террасами и уходят куда-то вдаль и в
глубь северо-западной оконечности Онежского озера.
     Одна из деревень носит название Дворцы,  потому что красота мест,
железнозаводские промыслы и,  наконец, обнаруженные целебные источники
привели к тому,  что при Петре Первом,  по его соизволению, здесь были
построены бревенчатые дворцы для самого царя, для больных и лекарей.
     Прежде, до  открытия  марциальных  вод,  Петр  Первый  прибегал к
врачебной  помощи  за  границей.  Но  он  предполагал,  что   лечебные
источники  могут  быть и у нас,  в тех местах,  где находится железная
руда.  Не случайно в 1713 году,  в один из своих приездов  на  заводы,
Петр поручил иноземцу доктору,  Шуберту отыскать в Карелии минеральные
воды.  Шуберт не проявил усердия,  да,  возможно,  и  не  был  в  этом
заинтересован.  О  здравии  простых  людей  беспокоиться  он  не почел
нужным,  а царь и богатые особы имеют достаточно средств на лечение  и
"прополаскивание" себя за границей.
     Однако чаяния Петра Первого осуществились.  Целебные источники  в
Карелии нашлись.
     Поводом к  их   открытию   послужил   такой   случай:   один   из
молотобойцев, приписной к Кончезерскому заводу крестьянин Иван Рябоев,
долгое время страдал желудочными и другими  заболеваниями  и,  как  он
заявил в челобитной грамоте,  "еле ноги волочил". После неоднократного
употребления  воды  около  мест,  где  добывалась  железная  руда,   к
удивлению  своему,  Рябоев быстро поправился и,  не видя в том никакой
божьей благодати, заявил своему заводскому начальству.
     Было это в 1714 году.
     Об исцелении Рябоева стало известно Петру,  который  распорядился
немедленно  исследовать  химический  состав  воды и узнать ее целебные
свойства.
     Тогда другой  доктор,  Блюментрост,  исследовал  воду,  нашел  ее
марциальной,  то  есть  железистой,  -  способной  излечивать   многие
болезни.
     И поныне надпись на чугунной доске,  находящейся в  павильоне  на
месте открытия первого источника, гласит:
     "Сей источник исцелительной марциальной воды  сыскан  для  пользы
его  царского  величества  Петра Первого императора всея российского и
для прочей всенародной пользы  тщением  и  искусством  его  величества
всенижайшего   раба  артиллерии  полковника  и  коменданта  Олонецкого
господина Георгия  Вильгельма  Геннина  рождение  его  в  Насосиген  и
помянутой источник объявлен в прошлом 1716 году".
     Память Геннина увековечена этой надписью.
     Видимо, кто-то  надоумил  первооткрывателя марциального источника
Ивана Рябоева обратиться с челобитной  к  государю:  "За  прииск  оной
воды...   милостивый  указ  учинить"  (полный  текст  этой  челобитной
находится ныне в музее при Марциальных Водах).
     Петр, приняв  челобитную,  освободил  Рябоева  и его потомство от
крепостной зависимости и от всех тягловых работ и податей.
     Первый санаторий в России открылся в 1716 году. Но Петр не спешил
на своей персоне испробовать  силу  и  пользу  марциальных  вод,  хотя
результаты испытаний вполне оправдали его надежды.
     В указах Петра имеется своего рода сводка "подлинных  дознаний  о
действе  марциальные  кончезерския  воды  разными  человеки  изыскано,
херугвием [хирургом] Равелином, 1718 году, в месяце генваре".
     Из этих дознаний явствует,  что на первых порах отнюдь не знатные
персоны, а простолюдины и солдаты проходили лечебные испытания.
     "Барабанщик Нижегородского полку Иван Шарапов имел кровавый понос
6 месяцев,  зело отчего изнемог,  и был бессилен,  к тому же и цвет  в
лице изменился и стал блед.  И от 27 генваря тех вод повседневно до 18
февраля пил и получил себе от того полное здравие.
     Семен Лихачев,   солдат  Олонецкого  баталиона,  имел  6  месяцев
болезнь во утробе и удушье, и все тело его было желто, и когда 18 дней
оной воды пил, получил совершенное здравие.
     Иван Елисеев имел некакую в правом боку извнутри  жестокость  три
года,  и  немалое  колотье в левой холке,  и когда оной несколько дней
пил, и та жестокость изошла вся, и не услышал более болезни..."
     После перечисления  подобных фактов добавлено,  что и многие иные
получали здравие благодаря употреблению оной воды.
     Через год,  в  январе  1719  года,  Петр  с  женой  Екатериной  и
сановными особами выехал из Петербурга на марциальные  воды.  Благо  к
тому  времени  было  уже  все  приготовлено к приезду,  за исключением
деревянной церкви,  которую Геннин,  по указанию Петра,  начал строить
позднее.
     Пробыл Петр на излечении с 19 января до  13  марта.  Лечился,  по
совету  докторов,  марциальной  водой,  занимался  игрой  в бирюльки и
шахматы,  работал на токарном станке.  И в то же время не оставлял дел
государственных.
     Возвратившись в Петербург после  удачного  лечения,  он  приказал
сделать  объявление "о лечительных водах,  от каких болезней и как при
том употреблении поступать, тому дохтурское определение".
     В определении   подробно   рассказывалось,   от   каких  болезней
излечивают марциальные воды:
     "А имянно  цынготную,  ипохондрию,  желчь,  бессильство  желудка,
рвоту,  понос, чечуйную, каменную, ежели песок или малые камни, и оные
из  почек  гонит,  от  водяной,  от запору...  от апелепсии,  выгоняют
глисты, а также лечат килы [грыжу] и от прочих болезней силу имеют..."
     Дальше следовали  докторские  правила,  состоящие  из  тринадцати
пунктов поведения,  принятия лечебных вод,  пищи  и  пития  по  весьма
тщательно разработанному рациону.
     В одном из правил  говорится,  что  "после  принятия  вод,  перед
обедом  полагается  чарка  водки  тем,  которые  обыкли,  или  которым
смутится,  позволяется,  а особливо анисовой, а за обедом рюмки 2 вина
бургонского  или  реншвейну...  а  которые для скудости бургонского не
имеют,  тем другую чарку водки выпить полагается, а не больше, а квасу
и кислых штей весьма запрещается..."
     Как видно из этого пункта,  мера водки  исходила,  не  иначе,  из
личной потребности самого государя, охочего до анисовки.
     Объявление о водах и докторские правила Петр  скрепил  указом  20
марта 1719 года:
     "Мы сами с своей фамилиею и многих знатных персон присутствием  и
употреблением оных вод все пользу получили.  И могу сказать,  что паче
других вод,  которые мы  двои,  а  имянно  пирамонтские  и  шпаданские
употребляли, от сих пользу получили..."
     Приток больных увеличился.
     Через год  Петр  снова  приехал подкрепиться марциальными водами,
пробыл там шестнадцать дней.  На обратном пути  в  столицу  осматривал
заводы.  Тогда  он  заставил  своих  приближенных  подносить  уголье и
раздувать мехами огонь,  взял в руки молот и обработал кусок железа  в
полтора  пуда.  (И  поныне  этот  кусок  железа находится в Эрмитаже с
надписью: "Сей кусок отсечен от крицы трудами его царского величества,
собственными   руками   под   большим  кричным  молотом  на  Олонецких
Петровских железных заводах 1720 г.".)
     В этот приезд к марциальным водам Петр был весьма раздосадован на
некоторых невежд и нарушителей лечебных правил.  В следующем указе  он
упреждал:  "Ежели  кто  намерится  для  пользования к тем водам ехать,
объявили прежде о болезнях своих докторам, и когда они присоветуют, то
к тем марциальным водам ехать и пользоваться..."
     Еще дважды побывал Петр в здешних местах (1722- 1724).  После его
смерти  марциальные  воды оказались в запустении.  И хотя по соседству
Кончезерские железные и  медноплавильные  заводы  существовали  долгое
время,  первый  санаторий  в  России перестал существовать.  Знатные и
богатые  жители  Петербурга  со  своими   болезнями   (и   без   оных)
предпочитали транжирить деньги на поездки за границу.  Простолюдины же
пользовались марциальными водами самостоятельно и лечились  по  методу
Ивана Рябоева - "как бог на душу положит".
     Более двухсот лет марциальные воды были в  забытьи.  От  построек
того  времени  уцелела  и  сохранилась  скромная деревянная церковь на
возвышенности возле самого тракта.  Да нерушимая мать-природа остается
в  прежней  красоте.  Впрочем,  Карелия  везде  предостаточно  одарена
подобными красотами.
     В нескольких  минутах езды на автобусе соседствует с Марциальными
Водами знаменитый водопад Кивач.
     Не очень    давно,    в    послевоенное   время,   здесь   открыт
музей-заповедник,  в котором  собраны  материалы,  отражающие  кипучую
жизнь здешних мест в бурную эпоху Петра.
     В феврале  1964  года  на   базе   лечебных   источников   открыт
всесоюзного  значения  круглогодичный  санаторий  "Марциальные  воды".
Ежемесячно сюда приезжает 160 человек.  Лечатся, отдыхают в прекрасных
условиях  карельского  климата  и  разъезжаются  в  полном здравии,  с
благодарностью вспоминая тех умом пытливых людей, кто в давние времена
открыл эти здравницы, и тех, кто их возобновил в наше время.

                Забытый приезд Петра Первого в Вологду

     30 августа  1721  года  со  Швецией был заключен Ништадтский мир.
"Петр...  завладел  всем  тем,  что  было  абсолютно  необходимо   для
естественного развития его страны", - писал К. Маркс.
     В начале 1722 года  Петр  приехал  в  Преображенское  и  пребывал
некоторое время там в своем царском дворце. Встречен он был москвичами
с достойным блеском и торжеством.  И, как свидетельствуют современники
Петровы,  государю-императору  наиболее  всего понравилась иллюминация
около дома герцога Гольштинского, зятя Петра Первого. Искусные мастера
изготовили   к  приезду  императора  художественную  арку,  освещенную
разноцветными огнями.  А по сторонам арки изобразили Ивана Грозного  и
Петра  Первого.  Под  одним  подпись  гласила:  "Начал",  под  другим:
"Совершил".
     Над вратами,  в когтях двуглавого орла,  щит с вензелем Петра.  И
тут же символические статуи, долженствующие означать характерные черты
императора:   бдение,  разум,  храбрость  и  правосудие.  Кое-кому  из
москвичей не приглянулось сравнение Петра с грозным царем  и  слышался
ропот:
     - Да не всуе ли будет нашего государя,  отца  отечества,  ставить
рядом с жестоким и грозным царем? Справедливо ли сие изображение?
     Забеспокоился было и герцог Гольштинский:  а вдруг да  не  угодил
его  величеству?  Во  время  проезда Петра герцог вышел его встречать;
изъявив чувства любезности и преданности, выразил и извинение:
     - Простите, ваше императорское величество, по причине поспешности
и недостатка ваятелей и живописных дел мастеров,  не смог я  изобресть
более лучшую и более достойную красоту ради вашей встречи. Помилуйте и
рассудите, так ли совершено?
     Петр обнял герцога и тогда изрек известные по писаниям слова:
     "Сия выдумка и изображение суть наилучшие из всех,  кои я во всей
Москве  видел.  Ваша  светлость  представили  на  оной мои мысли.  Сей
государь, - указал Петр на изображение царя Ивана Грозного, - есть мой
предшественник и образец. Я всегда представлял его себе образцом моего
правления в гражданских и воинских делах,  но не успел еще в том столь
далеко, как он..."
     В те дни,  находясь в Москве,  Петр уделял трудам многое время, а
торжествам и утехам короткие часы.
     Император учредил   тогда   в   Москве   полицию   во   главе   с
полицеймейстером,   утвердил  табель  о  рангах,  разработал  перечень
обязанностей фискалов  -  государственных  чиновников,  осуществлявших
контроль  и  надзор  за  деятельностью  административных лиц,  учредил
должность генерального прокурора.  Указал вести надзор за  заповедными
корабельными  лесами,  а  за  самовольную  посечку  тех  лесов  строго
наказывать виновных: вырезать им ноздри и высылать на каторгу.
     Игуменам и  архимандритам  монастырским повелел собирать летописи
монастырские ради составления истории российской.
     Кто-то из  ученых  мужей  сказал  Петру,  что  о России уже много
написано за границей.
     Петр, возражая ему, ответил:
     - Могут ли они что-нибудь писать о нашей древней  истории,  когда
мы  об  оной  ничего  еще  сами не печатали?  Может быть,  они тем нас
вызывают издать что-нибудь об оной лучше. Я знаю, что истинные древней
России источники скрываются везде по нашему государству,  а особливо в
монастырях у монахов.  Давно уже я думал сохранить оные от совершенной
утраты   и  хорошему  историографу  подать  случай  написать  истинную
Российскую  древнюю  историю,  но  всегда  находил  в  сем   намерении
препятствие.
     Тогда же, совместно с искусным литератором Феофаном Прокоповичем,
Петр создал знаменитый печатный труд,  именуемый "Правда воли монаршей
о  наследнике  державы  своей".  По  сути  это  был   теоретически   и
исторически обоснованный устав о наследовании престола.
     После многих больших и малых дел в Преображенском  Петр  заболел.
Участились припадки. Однако в постель он не лег, а поехал для поправки
своего здоровья испробовать минеральные воды,  открывшиеся на железных
заводах в Малоярославском уезде.  Заводы находились за девяносто верст
от Москвы по Калужской дороге и принадлежали  купцу  Вернеру  Миллеру.
Испытав   на   себе   минеральные   воды,   Петр  не  только  осмотрел
железоделательный завод,  но собственноручно вытянул полосу  железа  в
несколько пудов.
     - Почем платишь с пуда? - спросил он заводчика Миллера.
     - По алтыну, ваше величество.
     - Будь любезен,  уплати мне за труд. Я на эти деньги башмаки себе
куплю.
     Два мастера - датчанин Марселиус и голландец Акем,  видевшие, как
в  поте  лица  старался  Петр  над  вытягиванием железа и как он ловко
работал при этом тяжелым молотом, сказали:
     - Такому кузнецу можно и подороже заплатить...
     Заводчик предложил по червонцу с пуда. Петр отказался:
     - Заплати наравне с другими...
     По возвращении в Преображенское,  среди прочих бумаг Петр обратил
внимание  на  сообщение  с  онежских  заводов  об  изготовлении тысячи
фузейных стволов из олонецкого железа и тысячи из,  железа сибирского,
и  что  требуется  на  стрельбах  испытать,  кое железо крепче и каких
зарядов пороха те фузеи не выдерживают.
     Петр решил  без  промедления  поехать на Север к онежским заводам
через  Вологду  и  Кириллов-Белозерский.  Передав  все  текущие   дела
кабинет-секретарю Макарову, Петр в сопровождении небольшой необходимой
в попутных делах свиты зимним путем выехал из Москвы в Вологду.
     Через каждые  тридцать верст Петру и его свите подавались сменные
быстроходные лошади.  Их запрягали в открытые обычные сани с надежными
оглоблями  и  завертками.  Только  для  самого  государя  от Москвы до
Заонежья был несменяемый обитый кожей возок со  слюдовыми  оконцами  и
двуглавым орлом на двернице.
     Вологда, по тем временам, была городом немалым, "первостатейным",
входившим  в разряд городов,  в которых насчитывалось свыше двух тысяч
дворов.  В подобных городах полагалось быть во главе управления одному
президенту и четырем бурмистрам.
     На трех вологодских посадах -  Верхнем,  Нижнем  и  в  Заречье  -
находилось  тогда  изб  и избушек около двух тысяч,  горниц да светлиц
около семисот. Светлиц, в отличие от городских изб с большими светлыми
окнами, было всего только сорок, и построены они были иноземцами.
     Еще с  первых  приездов  в  Вологду  Петр  облюбовал  для   своих
остановок  светлицу  каменную  на берегу Вологды,  около церкви Федора
Стратилата. Остановился он здесь и в этот приезд. Но тогда уже не было
в живых ни старика,  голландского купца Иогана Гутмана, ни его сына, а
хозяйничала,  продолжая торговое  дело  свекра  и  мужа,  вдовствующая
дородная,  красивая  лицом  и  не бедная умом Катерина Ивановна,  дочь
Форколина. У нее в светлице и остановился Петр.
     Дорого, ограничено  спешными  делами  царское время.  Не мешкая у
вдовы Гутманши, Петр сразу же отправился в собор отстоять молебствие с
многолетием.
     В келье епископа Петр пил рейнское за собственное  здравие  и  за
процветание купеческой Вологды.
     Стены архиерейской кельи были увешаны сплошь иконами в окладах  и
без  оных.  На  передней  стене,  супротив  сидевшего государя,  висел
портрет его величества.
     - Зело хорош. Искусен, - похвалил портрет Петр. - Вот таким я был
в Полтавском сражении.  И кафтан тот самый.  Только правая пола у меня
не  была  тогда отогнута.  В бою бываешь застегнут на все пуговицы.  И
почерк изографа будто знакомый, а кем портрет писан - не ведаю...
     Епископ, довольный похвалой, улыбнувшись, ответил:
     - Строгановского живописца работа - парсунника Степана  Нарыкова.
Восемь рублев заплачено. Почитаю, что даром.
     - Как же,  как же! - удивился Петр. - Теперь я вспомнил! Нарыков,
мастер  парсун.  Когда-то писал он парсуну владыки Афанасия,  епископа
Холмогорского и Важеского. Жив ли тот Степан Нарыков?
     - Жив-здоров,  ваше величество,  - ответил епископ радостно.  - И
ведомо нам,  что ныне тот изограф обретается в вотчине  Строгановых  у
Соливычегодской,  и  уже не парсунник стал,  а иконописец.  Зело борзо
трудится над росписью иконостаса во Введенском монастыре.  Там  же,  у
Строганова.  И  чуял  я от людей понимающих,  что свихнулся Нарыков по
малости.  Нелепо стал писать Христа и  богоматерь  и  святых  праотцов
наших: не утружденными, не сухонькими, а на лад европейский - тучными,
веселыми,  на  витязей  похожими,  а  богоматерь  -  полуобнаженной  с
голеньким младенцем.  Да подобает ли, ваше величество, так-то, вопреки
древним обычаям?..
     - Подобает,  -  не  задумываясь,  ответил  Петр  и  стал набивать
табаком трубку.  Хотел прикурить от висевшей над ним в  переднем  углу
лампады, да тут же раздумал и сердито сунул трубку в кисет, завернул и
положил в широкий карман темно-зеленого камзола.  Повторил: - Подобает
писать и вопреки старым уставам.  Не требует господь бог от слуг своих
придумывать,  якобы в угоду ему,  плотские мучения,  издевательства  и
самоистязания.   Не   в  том  спасение.  Хиленькие  юроды  и  тунеядцы
монастырские только и могут,  что лбами о пол бить,  а хребтами клопов
давить.  А  богу  и православному царю угодны такие слуги,  чтоб кроме
молитв и самоизнурения полезный труд любили,  а случись быть  напасти,
так чтобы всей силой на врага рушились и били крепко,  как то бывало в
Троице-Сергиевой  лавре.  Глупо  некогда  поступили   ваши   прилуцкие
монастырщики, позволив себя живьем в огне спалить в "смутное время". А
надобно бы им зубом и ногтем,  до последней капли крови отбиваться  от
ляхов,  и литовцев,  и русских воров.  Не было, видно, средь них людей
крепкого сложения и  сильного  духа.  А  хиленькие  юродцы  чем  могли
противостоять?  Нужна сила-мощь и оружие. Вот я еду на онежские заводы
новые пушки и ружья пробовать боевыми зарядами.  Часть их  придется  и
Окраинным монастырям выделить.  В Соловки,  например... Кто бывал там,
знает,  какую  мощную  твердыню  из  камня  дикого  поморские  мужички
воздвигли. Правду сказано: на бога надейся, а сам не плошай. Врагам та
крепость не по зубам была и будет. Молитвой да крестом только от черта
оборониться  можно.  Пусть  так,  не  перечу.  Но  случалось мне еще в
молодости из бесноватых дур беса изгонять не крестом, а кнутом. И ведь
- помогало! Ибо у кнута хвост длиннее, нежели у черта!..
     Бургомистры и  купцы  угодливо   засмеялись.   Епископ   соблюдал
окаменелое спокойствие.
     После трапезы Петр сказал купцам,  что он  в  Вологде  задержится
самую  малость времени,  осмотрит город,  выслушает подьячих,  а также
купцов, у которых есть к нему дела докучливые. И поедет дальше. На что
купцы вологодские ответили государю:
     - Вологда  хиреет  из  года  в  год,  многие  купцы  и  работные,
смышленые до разных дел, люди подались и ушли навсегда в новую столицу
Санкт-Петербург. Такова воля божья и государева.
     - Не жалуемся,  ваше величество государь,  жить можно.  В Вологде
все есть в достатке.  Только свободного торга нам не хватает,  - начал
свое  слово  от купечества Сидор Овсяников и подсунул Петру челобитную
грамоту, а в ней изложена была просьба:
     "Я, купец  Сидор Овсяников с товарищи,  прошу у Вашего Величества
дозволения покупать всякие товары,  кроме пеньки,  в других городах  и
уездах,  кои  вокруг  Вологды,  а  рогожи  в  Пучеге  и  отправлять  в
Архангельск..."
     Петр бегло взглянул на грамоту и, вернув ее просителю, сказал:
     - Отошли  в  Преображенское  своему  земляку,   кабинет-секретарю
Алешке  Макарову,  да  пусть он от Коммерц-коллегии потребует учинения
резолюции на сей предмет. Разрешаю...
     При выходе из кельи Петра и его свиту сопровождали купцы. У ворот
стояли солдаты-часовые.  Петр хотел было шагать к царскому  возку,  но
увидел  у  ног своих упавшую на колени женщину и рядом с ней парня лет
шестнадцати. Остановился.
     - Государь!  Выслушай, не вели моего мужа казнить, оборони его от
мучений и пыток!.. - возопила просительница.
     - Не  место  здесь!  Не  место!  -  заворчал  на бабу подьячий из
судейской избы.  - Вот  ведь  какая,  бросилась  на  пути  мешать  его
величеству. - И, взяв за плечо, потащил ее в толпу.
     - Подожди, в чем суть да дело? - спросил Петр женщину.
     Женщина рыдала,  не  в  силах  больше  слова  сказать.  Тогда сам
епископ Павел, заступаясь за нее, сказал:
     - Это дьяконица,  жена бывшего протодьякона Матвея Непеина, коего
по доносу, закованного в цепи, увезли в Москву в тайный Преображенский
приказ.
     - В чем же его провинность? - спросил Петр.
     - Ваше величество,  - вмешался тогда бургомистр Овсяников,  - мне
ведомо,  в чем дело:  Матюха Непеин, будучи протодьяконом, в нетрезвом
виде,   дозвольте   мне   не   повторять   его  гнусных  слов,  звание
императорского  чина  толковал  во  вред  и  в  поношение   государева
величества  с  упоминанием  слова  "антихрист".  За  то он расстрижен,
следствию, суду и наказанию подвергнут...
     - И отправлен в Преображенский приказ?
     - Так точно, ваше величество.
     Тогда отрок-подросток  Родион,  сын  заключенного  Непеина,  упал
перед царем на колени и, соблюдая выдержку, смело заговорил:
     - Ваше  государево  величество,  царь-батюшка,  именем  покойного
предка нашего Осипа Непеи я и моя матушка молим вас - не казните моего
отца.  По дурости он,  по пьяному делу страдает...  А вспомните,  ваше
царское величество,  какие славные дела  совершал  прадед  отца  моего
Непея,  будучи  при Грозном-царе первым послом в Англии,  какую пользу
принес он отечеству...  Ради его светлой памяти не  велите,  государь,
казнить  моего  отца.  Накажите,  коль  виновен,  но живым на покаяние
оставьте...
     - Встань,  парень,  встань,  я запретил всем подданным на коленях
излагать свои слезницы и всякие докуки.  Понял я твою просьбу.  А что,
владыко,  -  обратился  Петр  к епископу,  - вправду ли под следствием
находящийся есть потомок того самого Непеи?
     - Проверено,  государь,  по всей родословной,  правда сущая, ваше
величество...
     - Тогда  успокойте  дьяконицу и этого отрока.  А ты,- сказал Петр
стоявшему вблизи от него офицеру-советнику,  - дай знать моим именем в
Преображенский  приказ,  чтоб  при  допросах  того  Непеина дурость от
политики отличили и,  не вырезая ему язык и ноздри, отослали навечно в
Соловецкий монастырь. Пусть замаливает свои грехи да и без дела там не
окажется.
     Затем Петр  простился с епископом,  сел в приготовленные для него
раскрашенные сани, с ним рядом бургомистр Овсяников, и поехали на паре
вороных в объезд по всей Вологде.
     Матерый кучер,  натянув вожжи,  тихонько  посвистывал,  сидел  на
передней беседке как вкопанный, не осмеливаясь обернуться на государя.
У Соборной горки спустились на реку,  на расчищенную по льду дорогу, и
в  сопровождении  верховых  стражников  легкой  рысцой помчались между
берегов в сторону Турундаевской пригороды  и  Кобылина-села.  По  пути
бургомистр на расспросы Петра пояснял:
     - Городок-то наш,  ваше царское величество,  не последняя спица в
российской  колеснице.  Кое-чем  богат,  кое-чем знатен.  Да вот из-за
долгой войны да ради возвеличения новой столицы по  малости  в  упадок
клонится. Однако мы на то не в обиде, ваше величество. И то добро, что
есть:  лавок торговых с полтысячи.  Кожевенного  заводу  десятка  три.
Пивоварен  да  квасных  заведений двадцать.  Прядилен тоже столько.  А
гляньте по заречью - у самого берега кузниц да бань всех не  счесть...
Меленок-ветрянок по закраинам города не упомню и сколько...
     - Было сорок,  стало тридцать четыре,  - не оборачиваясь, ответил
кучер. - Шесть от сильного ветра рухнули.
     - Церквей у вас больше, чем мельниц, - заметил Петр.
     - Да,  ваше величество, одних попов в Вологде на сей год значится
вместе с дьяконами девяносто восемь.
     - Густо. Можно бы и приубавить. У меня в Санкт-Петербурге столько
их нет.
     - Так ведь много ли годков Питеру-то,  ваше величество? А Вологда
Москве ровесница.  Недаром Грозный-царь ее хотел  столицей  сделать  в
укор боярству...
     - Эх, голова, голова, - усмехаясь, заметил на это Петр. - Да будь
у  Ивана  Васильевича  Балтийское  море  в  руках,  он о Вологде как о
столице и не подумал бы...
     - Оно пожалуй...
     - Впрочем,  на вологжан я не в обиде,  - заговорил Петр,  как  бы
вслух  размышляя  и  к  бургомистру  не  обращаясь.  -  Стойкий  народ
вологжане.  И в боях отличались крепко,  и крепости строить они добрые
мастера,  и  колокольной меди на пушки собрали сверх меры.  И доверять
кому-кому,  а вологодским всегда можно.  В самом деле,  не зря сегодня
мне  напомнили  о  Непее...  Славен  был первый Наш посол в Англии.  А
Савватеев  -  купец  с  Устюга?  Молодец  молодцом!  До  самого  Китая
пробрался  с  нашим товаром.  Через всю Сибирь мягкую рухлядь и алмазы
провез,  с выгодой продал и дешево китайских  товаров  закупил.  Более
двухсот  тысячей  рублев  дохода  за одну поездку дал казне!..  Такого
торга еще не бывало.  Разумеется,  Иван Прокопьев Савватеев и  в  свой
карман положил немало.  Не в укор ему будь сказано.  Наше время такое:
не бояре с духовенством,  а купцы да промышленники украшение и подпора
государства...
     Купец Овсяников  слушал  царя  и  втайне   завидовал   устюжанину
Савватееву, а что касается посла Непеи, то ни о нем, ни о его заслугах
он даже смутного понятия не имел.  Вроде бы чуял имя такое - Непея,  а
кто он, чем был заметен и знатен, неудобно и стыдно спрашивать об этом
самого государя. "Потом уж от епископа или кого-либо разузнаю..."
     По берегам реки Вологды вплотную бревенчатые,  крепкие постройки:
прядильни и мыловарни,  амбары  и  конюшни,  а  повыше,  вперемежку  с
церквами,  - кельи,  клети и дворы коровьи. В одном месте, вблизи села
Кобылина,  приглянулись Петру  конюшни  и  сенники,  расположенные,  в
отличие от других построек, аккуратно и в опрятности.
     - Это голландского подворья,  - поведал Петру Овсяников.  - Ох  и
любят  они чистоту и порядок,  а кони у иноземцев не чета нашим,  наши
для дела,  а у немчуры для показу и бахвальства.  Что те  звери,  ваше
величество, ни под седло, ни в оглобли не обучены.
     - Сворачивай, посмотрим!.. - приказал Петр.
     Голландские поселенцы   рады  такому  случаю.  Сам  русский  Царь
пожаловал к  ним  и  просит  показать  лошадей.  С  превеликой  охотой
иноземные  купцы  раскрывают  перед царем ворота конюшен.  Петр хвалит
породистых,  красивых коней и замечает,  что одно  стойло  заперто  на
крепкие засовы,  а за бревенчатой стеной, гремя цепью, бьет неугомонно
копытами в ворота скрытый конь.
     - Покажите  и этого,  - обратился Петр к владельцу конюшни.  - За
какие провинности сей конь у вас на особицу содержится?
     - Совсем  дикий  жеребец,  опасно выводить из стойла,  в двое рук
удержать трудно...
     Вывели. Конь  впрямь - шальной.  Мотнет головой - конюхи летят от
него в стороны.  На  дыбы  встает  -  железные  удила  не  сдерживают.
Застоялся в четырех стенах,  а теперь, на воле, налитые кровью глазищи
искры мечут. Сказочный, богатырский - да и только.
     - Под седлом ходил? Опробован?
     - Нет, ваше величество.
     - Оседлайте. Я прокачусь.
     - Помилуйте,  ваше величество,  убьет...  Это же зверь,  истинный
зверь!
     Петр был чуть-чуть под хмельком, раззадорился на коня:
     - Седлайте. Я ему гожий всадник.
     - Убьет,  не подвергайте себя опасности,  - взмолился на  коленях
перед царем иноземец.
     - Приказываю!  - улыбаясь, сказал Петр и добавил: - Конь всадника
узнает.
     Двое держали коня под уздцы.  Двое седлали,  на глазок  отмеривая
стремянные ремни по росту государя.  Конь озирался,  как бы удивляясь,
покрутился на месте, пофыркал и вроде бы успокоился.
     - Готово!  Ванюша, ты поскачешь на своем за мной, - приказал Петр
денщику.
     И тут можно сказать словами сказки:  видели,  как садился,  да не
видели, как ехал...
     Никем не объезженный конь стремительно сорвался с места и понесся
во всю жеребцовую силу и прыть по городским укатанным улицам. И никому
из вологжан встречных и поперечных в голову не приходило,  что носится
на борзом коне сам Петр,  а за ним - денщик-телохранитель. Висевшая на
запястье  плеть  ни  разу  не  понадобилась  Петру.  Конь  смирился  с
наездником. Оказался скоро послушен. Проскакал на нем Петр по Верхнему
и  Нижнему посадам за четверть часа,  а показались те минуты ожидавшей
его свите за целую вечность.  Как бы чего не  случилось  с  государем,
затеявшим такую отчаянную прогулку...
     Но вот послышался топот копыт,  и  Петр  с  денщиком  въехали  на
иноземный конюшенный двор.
     - Оботрите пену с жеребца, - сказал Петр, - я же говорил вам, что
конь меня узнает.
     И долго об  этой  удали  Петра-наездника  ходили  по  Вологодчине
устные  предания,  а потом по чьей-то находчивости об этом случае было
даже рассказано в "Русском вестнике" ровно через девяносто  лет  после
происшествия...
     В тот проезд Петра через Вологду голландские купцы  из  "немецкой
слободы"  и Фрязинова пригласили к себе царя.  Говорили ласковые речи,
выпрашивали привилегий в торговых делах.
     - Обращайтесь в Коммерц-коллегию,  у меня другие сейчас заботы, -
отмахивался Петр от их просьб.  И только к ходатайству вдовы Гутманши,
у которой имел пристанище, продиктовал своему писарю такую резолюцию:
     "Иноземка Андреевская жена Гутмана вдова  Катерина  Иванова  дочь
Форколина  о  позволении  ей  покупать  в  Москве  и других российских
городах товары и привозить к городу Архангельскому по-прежнему  против
данной из Иностранной коллегии позволительной грамоты, которая дана за
некоторые показанные его императорскому величеству  услуги  свекру  ея
торговому иноземцу Ивану Гутману,  также не править с нея десятой доли
за продажу товаров,  которым торговали  свекор  и  муж  ея  в  прошлых
годах".
     На пиру у иноземцев не сиделось долго.  Петр спешил в Кириллов, а
оттуда  в  Заонежье  к  оружейному  заводу и на марциальные карельские
воды.
     В сумерки,  под вечерний колокольный звон,  Петр со свитой выехал
из Вологды.  За Прилуцким монастырем широкий зимний  тракт  разделился
надвое:  направо - в Архангельск,  налево - в Кириллов.  Царский поезд
свернул налево за  верховыми  стражниками,  освобождавшими  дорогу  от
встречных и попутных обозов.
     В закрытых санях Петру показалось душно,  да и ничего  не  видно,
едешь,  как арестант. Петр пересел в открытые расписные сани. Дышалось
гораздо легче.  Ехали быстро,  с  ветерком.  Крутила-мела  февральская
поземка.  За  селом  Кубенским  усилился  с  озера ветер.  Петр поднял
высокий воротник бобровый,  откинул  голову  на  подушки  и  задремал.
Крепко задремал.  Сквозь сон чуял,  как скрипели полозья саней.  Мороз
сомкнул царские ресницы.  Не заметил Петр,  как промахнули две большие
деревни - Новленское и Никуленское. Очнулся около Сямского монастыря и
закричал:
     - Ямщик! Где моя шапка?!
     - Шибко  ехали,  ваше  царское  величество,  поди-ка  слетела   с
головы...
     - Как же так? Я - царь, а шапку потерял?
     - У царя ничего не теряется,  - обернулся ямщик. И, сняв со своей
головы лохматую заячью шапку, обеими руками возложил на голову Петра.
     - А сам-то как?
     - Тряпицей обмотаю, не извольте беспокоиться, ваше величество.
     В Кириллове  Петр недолго задержался.  Пока меняли лошадей,  Петр
побеседовал с игуменом о монастырских делах.  Ни пребывание Петра,  ни
суть  беседы  с  игуменом  не были отмечены в записях монастырских.  И
только в соседнем Кириллово-Новозерском заботливый писец-монах в книге
"вкладной" отметил кратко:
     "Всепресветлейший государь  наш,  царь  и  великий   князь   Петр
Алексеевич   всея   России   изволил   прибыть  в  Кириллов  монастырь
Новозерский, в четвертом часу дни, в первой четверти, изволил молиться
в  Соборной  церкви,  потом  изволил  ходить  в ризницу и паки ходил в
Соборную церковь с однем игуменом Пахомием...  А  из  обители  изволил
отбыть в шестом часу дни, в третьей четверти".
     Да еще известно из челобитной,  что игумен Пахомий просил у Петра
о подаче денег на церковное строение и пропитание монахов. И кто-то из
богомольных людей осмелился доложить царю о прелюбодеяниях монахов и о
том, что в монастырских нужниках часто находят туда брошенных убиенных
младенцев  -  следы  греховного  монашеского   блуда   с   приходящими
богомолками  и монашками.  Эти жалобы людские был вынужден подтвердить
игумен Пахомий,  который кстати сослался,  что такой грех не менее и в
самой Кириллово-Белозерской обители происходит.
     Петр разразился бранью  за  такие  непорядки  и,  не  испросив  у
Пахомия  благословения  в  дальнейший  путь,  закрылся в царском возке
наглухо, тронулся дальше.
     В "Походном журнале 1722 года" в эти дни было отмечено:
     13 февраля проехал Белозеро ночью.
     14-го приехал на завод Петровский.
     15-го приехал к колодезю Петровскому...
     18-го их   величества  [стало  быть,  в  этот  день  приехала  на
марциальные воды и Екатерина] зачали пить воду  и  были  на  освящении
церкви св.  Петра*. (* Эта деревянная церковь и поныне оберегается как
памятник Петровской эпохи.)
     Лечась марциальными водами,  Петр не проводил время в праздности.
Работал в токарне,  вытачивал  паникадило  из  моржовой  кости.  Часто
встречался с управителем заводов Виллимом Ивановичем Геннином, одобрил
его работу  на  оружейных  заводах  и  произвел  в  генерал-майоры  по
артиллерии.
     После этого Петр распорядился:
     - Коль  скоро и успешно дела наши идут на онежских заводах,  а на
Сестре-реке поспешают строить подобный  оружейный  завод,  есть  тебе,
Виллим  Иванович,  надобность  поехать  за  Каменный  пояс для розыска
спорного дела  между  Никитой  Демидовым  и  капитаном  Татищевым.  От
справедливого  розыска будет зависеть - или их судить,  или примирить.
Да  мало  этого:  займись  там  строением  завода  и  Екатеринбургской
крепости...
     Слово царя - закон.
     Геннин стал собираться в дальний отъезд.
     Перед отправкой в путь он обратился к Петру с просьбой:
     "Вашего императорского величества прошу,  в которой Коллегии оные
заводы ведать и кому при тех заводах командиром  быть  повелите,  чтоб
они попечение имели о вывозе из Англии каменного угля к якорному делу,
також и о приготовлении простого угля к ружейному делу и  железа  и  о
прочем,  что  к  другим делам надобно.  Дабы тогда мастеровым людям не
быть в праздности..."
     Петр на это ответил собственноручной резолюцией:
     "О каменном уголье учинить  в  адмиралтейской  коллегии,  а  буде
зачем  нельзя  будет,  то  делать  и  деревянными.  Леса  определить и
отмежевать так, чтоб всегда было их довольно, сметяся, сколько надобно
уголья и велеть год рубить рядом, и сколько вырубите, смерить места, и
таких мест определить 25 или тридцать, дабы посеченное паки выросло".
     Десять дней подряд Петр употреблял марциальные воды. Почувствовав
себя окрепшим,  он выехал  на  заводы  испытывать  в  стрельбе  фузеи.
Посещал он и церковные службы,  слушал и сам подпевал клиросникам,  но
мысли Петра  не  витали  во  облацех.  Думал  он  о  великих  и  малых
государственных и мирских делах.
     Однажды за обедней,  в задумчивости, под монотонное чтение иерея,
Петр проронил чуть слышно:
     - Ох уж эти мне монастырские жеребцы!..
     И, вспомнив  о  своем недавнем посещении Кирилловских монастырей,
торопливо перекрестившись, Петр вышел из церкви.
     В тот же день, между прочими делами своими, он предписывал Синоду
дополнить духовный регламент пунктами  об  учреждении  при  монастырях
госпиталей и о строгости порядков между монашествующими обоего пола:
     "...Надлежит определить  лазареты  по  всем  тем  монастырям,  за
которыми вотчины есть.
     ...Держать лазареты чисто и порядочно (взять пример из регламента
Морского).
     ...Гостей, кажется,  лучше принимать настоятелю в трапезе а не по
кельям.
     ...К старицам по кельям ходить запретить.  О молодых  подумать  в
Синоде, понеже зело много есть убийства младенцев..."

                            Кто был Непея?

     В то  лето в Вологде,  по доносу фискалов,  забрали и,  заковав в
цепи,  отправили Б  Москву  в  Преображенский  приказ  двух  известных
горожан:   гораздого  в  своем  деле  мастера-иконника  Петра  Савина,
любителя,  однако, часто предаваться хмельной усладе и невоздержанного
на  язык богохульника.  Вторым был протодьякон Матвей Непеин,  человек
степенных правил, недерзкий на язык, осторожный на слово, но во многом
несогласный  с  нововведениями  Петра.  И поскольку протодьякон Матвей
выпивал редко и по малости, вологжане, знавшие его, говорили:
     - Матюха  хитер,  авось выкрутится из-за своего языка,  а касаемо
богомаза Петрухи Савина, то этому быть без головы.
     И в  конце  концов  кто-то  из  соглядатаев  выкрикнул против них
"Слово и дело",  и оба заметных в Вологде человека навсегда расстались
со своим родным городом.
     Узнав из жалобы родных  протодьякона  Матвея  Непеина  и  получив
подтверждение епископа Павла о том, что Непеин есть потомок известного
Непеи,  Петр Первый,  - как об этом  сказано  в  предыдущей  главе,  -
проявил  свою царскую милость,  повелел через Преображенский приказ не
истязать пытками арестованного протодьякона,  а при допросе  "отличить
дурь  от политики" и отослать его на вечное покаяние в Соловки.  Так и
было сделано.
     Когда Петр   выехал  из  Вологды  через  Кириллов  в  Заонежье  к
оружейным заводам и марциальным водам,  вологодский  бургомистр  Сидор
Овсяников пришел в келью к епископу Павлу,  сняв с себя верхнюю одежду
и палаш,  подошел под благословение, затем грузно сел в резное кресло,
повздыхал  и,  уставившись  на большеглазого нерукотворного спасителя,
перекрестился:
     - Слава богу,  спровадили его величество. Ведь как снег на голову
или будто ангел с небеси слетел на нас внезапно.  И слава богу, был он
в  добром  духе,  хоть  и  лечиться  едет,  а  не  злой.  Ни к чему не
придирался. Напротив того, милости оказывал...
     - Теперь   государю   полегчало.  Забот  поменьше.  Тяжкая  война
закончена с божьей помощью успешно,  - пояснил епископ.  - Теперь  ему
жить,  да радоваться, да строить задуманное. Дело мирное, бескровное -
куда легче военного...
     Вологодский епископ Павел был одним из любимцев Петра. В бытность
в Петербурге,  он возглавлял Александро-Невскую лавру.  Часто бывал  в
семейном  кругу  Петра  и  даже  крестил  его дочь Елизавету - будущую
императрицу.
     - А  зашел  я  к  вашему преосвященству с просьбицей:  просветите
меня,  христа ради,  книжицей гисторической.  Нет ли чего прочесть про
царствование Ивана Грозного? - спросил Овсяников.
     - А чего ради тебе понадобилось?
     - Как же,  впросак попал я.  Государь говорит про Непею,  что при
Грозном служил,  а я и к словам не  пристаю,  молчу  каменно...  Из-за
этого     самого    Непеи    его    величество    послабление    чинит
Матюхе-протодьякону,  как потомку,  а я, бургомистр, не ведаю, кто был
Непея.
     - Могу дать  тебе  прочесть  некие  главы  из  рукописной  "Книги
Степенной".  Только  едва ли что там есть о Непее.  Был он при Грозном
нашим посланником первым в Англии,  прославился,  что добро и праведно
торговые дела вел и Россию в глазах аглицкой королевы возвеличивал. От
расстриги Матвея я слыхивал,  что у них  в  роду  есть  запись  о  том
знатном  предке.  При  случае  испросить  список  можно  у  его  женки
знакомства ради, ежели оный в сохранности обретается...
     - Позвать, что ли, ту раздьяконицу? - спросил Овсяников.
     - Ты позовешь - напугаешь,  - возразил епископ. - Способней будет
мне  за  ней  псаломщика  послать.  Но  прошу  не  сегодня.  Пусть она
отлежится.  Ведь что ни говори, а милость царская если не лишила жизни
Матвея,  то  дьяконицу  при живом муже государь навечно сделал вдовой.
Она тут в Вологде,  а Матвей до гробовой доски за  монастырские  стены
угодил.
     - И то правда,  любопытство мое не к спеху, обождем, - согласился
бургомистр.
     Был этот разговор в  феврале,  а  месяцем  поздней,  по  какой-то
наслышке узнала Матвеева жена,  что мужа ее из Москвы вместе с другими
колодниками  провезли  на  Ферапонтове,  а  оттуда,  после  передышки,
повезут  в  Каргополь  и  через  Онегу  - в Соловки.  Успела сметливая
дьяконица  вдогонку  с  каргопольским  обозом  послать  мужу  рукавицы
шубные,  штаны,  куделей  подшитые,  две  пары  портянок  и  шерстяную
телогрею.  И рада была получить от него оказией устную весточку  через
проезжих:  жив,  здоров,  духом крепок и что во всем своем бытье-житье
полагается,  на заступников соловецких Зосиму н Саватия... И шлет свое
родительское  благословение  сыну Родиону,  а ей,  супружнице,  низкий
поклон и благоволение жить без него так, как захочет.
     Стала чаще  похаживать  бывшая  протодьяконица в собор.  Отбивала
поклоны,  жгла свечи,  наделяла нищих полушками за здравие  изгнанника
Матвея.  А  Матвей Непеин нет-нет да и изловчится из соловецкой каморы
послать с кем-либо из богомольцев записочку ей и сыну:  "благословляю,
жив-здоров,  помолитесь  за  грешного  колодника".  Подписи нет,  а по
почерку видно: Матвей!..
     Однажды в   праздник,   когда,  по  соборному  правилу,  епископу
совершали омовение ног после службы,  Павел спросил раздьяконицу,  нет
ли у них в семье памятной записи о преславном Непее, коего сам Грозный
почестями  наделял  и  ныне  здравствующий  государь  Петр  Алексеевич
высокого о нем мнения.
     - А как же,  владыко,  есть,  бережется такая грамота,  писаная и
переписанная не раз из-за ветхости.
     - Как бы прочесть ее?
     - Это можно,  от людей не скрываем. Там ничего зазорного. Родион,
сбегай в избу, возьми ту бумагу, - попросила она свое разумное чадо, -
ищи ее на божнице, слева в тряпице за медной иконой трех святителей...
     В тот вечер епископ  Павел,  бургомистр  Сидор  Овсяников  и  сам
воевода   с  подьячими  сидели  в  архиерейской  келье  и  неторопливо
разбирали выцветшее писание на серой бумаге  с  гербами  голландскими.
Читал ее с должными ударениями и с протягом слов,  где надлежало,  сам
епископ, коему такая бумага попала в руки первый раз.
     "Во имя  отца и сына...  - начиналась та грамота,  - писана сия в
Вологде по старому списку и подсказу моего деда Василья внука  Осипова
92-х  лет  от роду,  а писал тую,  сирень сию бумагу отроком будучи во
учении в архиерейском дому,  что на углу соборной стены,  Матвей малый
внучек  Василья  прозвищем  Непеин  от  имени того прадеда Непеи Осипа
Григоровича,  что служил при царе и князе всея Руси Иване Васильевиче.
Пишется  чернилою  и  гусевым пером - не вырубится и железным топором.
Предок нашего роду Непейных Осип Непея  тако  прозван  бысть  за  свою
трезвость,  через  оную  стал он зажиточен,  рассуден и благодеятелен.
Имел торговую лавку в Гостином дворе,  по ярмонкам ездил  с  возами  и
закупал  и продавал кожи,  овчины,  мед и воск,  и сапожную обутку,  и
кузнечный товар,  и подати всякие  платил  беспрекословно,  и  был  на
доброй примете у самого царя.  Коего году божьей милостью около городу
Архангельского иначе рекомого Новые Холмогоры,  близ деревни Неноксы к
Розовому  острову  прибило  английский  корабль,  а  на  том  судне за
главного был Чанслер и с ним немного человек,  знающих морское и  дело
торговое.  В  Неноксе  и  на  Холмогорах русской хлеба-соли откушавши,
Чанслер и спутники его  по  приказу  цареву  через  Вологду  в  Москву
пропутешествовали  и  с  ними  из вологодского купечества был Осип наш
Непея.  Долго ли, коротко ли жили-были те иноземцы в Москве, поджидали
еще два из Англии вышедших с ними корабли, да так, надежду потеряв, не
дождались, ибо те два судна, богом наказанные, погибли во льдах и люди
замерзли все до единого без покаяния, поелику ихней веры поп находился
на корабле с Чанслером и потому жив остался.
     Без малого  год  прошел,  те  корабли  с  мертвым  людом и грузом
нашлись около  берегов  Лапландии.  Холмогорские  зверобои  покойников
погребли, товары по указу царя описали, не тронув себе ни на грош.
     Царь Иоанн Васильевич отправил Чанслера на родину  с  грамотой  к
королю  и  дарами,  но  голландские  разбойники  ограбили Чанслера и с
грамотой отпустили.
     Во второй  приезд  в  Россию  Чанслер  пришел на четырех кораблях
летом 1556 года по новому летосчислению, а к осени ушли они в плавание
обратно.
     В тот отъезд царь-государь доверил Осипу,  грамоты дал и товару с
собой брать дозволил и вкупе с Чанслером через тот Розовый остров, что
за Двиной в море,  повелел плыть в Аглицкое королевстве ладить дела  к
мирному и выгодному торгу.  От деда моего я, Василий, слыхивал не раз,
к острову Розовому пришли карбасы неких купцов холмогорских с людьми и
товарами и тоже имели дозволение примкнуть к свите Непеи и на аглицкие
корабли погрузиться.  Позарился Осип Григорович Непея на выгодный торг
за морем,  товаров набрал множество на тысячи рублев,  да не судил ему
бог тем добром распорядиться.  Свое дело из рук выпало,  а  государево
удержал.  Случилась  страшная  буря в пути,  корабли разбило и купцы и
товары - все погибло  у  шотландских  берегов.  Сам  Чанслер  с  сыном
утонули и многие матрозы.  И много бед натерпелся Осип Непея,  потеряв
семерых своих людей и все богатство.  А корабль, на коем шел Чанслер с
Осипом,  предком  нашим,  назывался  "Эдуардом"  и  понизу  был окован
свинцовыми листами и грузу всякого мог держать девять тысячей пудов, а
прочие корабли и того меньше. И усумняшеся Осип Непея в пути, каков же
был ковчег у праведного Ноя, дабы взял на себя всех животных и зверей,
птиц,  всяких гадов и корму для них на сорок дней и ночей на все время
потопа,  и как могли ужиться в ковчеге медведи с коровами  и  волки  с
овцами?..  За  то  сумление  господь  наказаше Непею,  и вышед на брег
иноземный Осип и покаяшеся богу,  возблагодарил Николая-чудотворца, от
монастыря коего с Белого моря они путь в заморье начали. Был при Непее
толмач толковый, именем Робер Бест, он и помог ему все разговоры вести
в  Англии.  И  Непею первого посланника Руси стали принимать с большим
доверием и почетом.  А была при  нем  грамота  от  царя  с  печатью  и
двуглавым орлом в гербе, то был знак греческого царя, ставшего издавна
в родстве с русским князем Иваном Васильевичем не Грозным,  а  другим,
повенчанным с римлянкой, племянницей короля греческого Софьей.
     Лорды сановные и сам король Филипп  во  дворце  приняли  Непею  с
почестями,  чтили в его лице сильную и богатую русскую державу.  Он же
передал королю грамоту от царя и восемь десятков шкур соболиных и речь
держал.  А  потом  везде Осипа Григоровича водили,  показывая,  и балы
устраивали обществом торговым и суконщики,  кои обещание на пиру Непее
высказали  -  "Оплатим-де  вам все убытки и потери за наш щет за время
пути и бытия в Англии и Шотландии". Чему он Непея возрадовался. Король
же с королевой,  по прошествии времени, к его отъезду грамоту ответную
Ивану Грозному сочинили,  вписав такие  слова:  "Мы  получили  от  вас
письмо   о   любви   и  дружбе  между  нашими  державами,  привезенное
достолюбезным мужем Осипом Непеею. Мы увидели из вашего письма, что вы
даровали нашим английским купцам привилегии и льготы. Мы надеемся, что
основание нашей дружбы принесет великие и обильные плоды..."
     Приписали еще  и  то  о  Непее,  что  он  "посланник  вел в своем
посольском деле себя рассудительно и разумно.  Возвратясь  к  вам  сам
подтвердит наше королевское расположение к вам и к установлению связей
между вашими и нашими подданными...".
     Пробыл Непея  в  плавании  и  в  Аглицком  королевстве  со  всеми
приключениями со 2-го  августа  1556  года,  Прибыл  же  в  Москву  12
сентября  1557  года.  На  третий день по прибытии целовал правую руку
государя и обедал за одним столом.
     Писана сия со старой бумаги с подсказом деда нашего Василия внука
Осипова на добрую память всему  роду-племени  мною  Матюшкой  Непеиным
учеником  архиерейской  школы в тот год коего государь Петр Алексеевич
путешествовал через Вологду на Белое море  к  Унской  губе  и  к  тому
Розовому острову, отколь почалась наша торговля с Англией. Аминь..."
     - Аминь!  -  повторил  епископ  Павел  последнее  слово  грамоты,
дочитав ее до конца, и сказал свысока, голос старческий усилив:
     - Так вот кто  был  Непея!..  Надеюсь,  уразумел,  за  какие  его
заслуги  наш  великий государь Петр Алексеевич сжалился над расстригой
Матвеем,  потомком Непеиным,  не  велел  его  казнить  и  истязать  за
преступление,  а  повелел  быть  до самой смерти в Соловецкой обители.
Надобно переписать сию  грамоту  и  отослать  в  Москву,  для  истории
пригодится...

                        Птенец гнезда Петрова

     В литературе,    отображающей    эпоху    Петра   Великого,   имя
"кабинет-секретаря  его  величества"  Алексея   Васильевича   Макарова
встречается   нередко.   О   делах  этого  незаурядного  человека,  об
исключительном доверии,  которое оказывал  ему  Петр,  свидетельствуют
многочисленные архивные документы.
     Петр Первый  умел  подбирать  нужных  ему,   умных,   находчивых,
способных к деятельной службе людей.
     Вологжанин Алексей Макаров в этом смысле не был исключением.
     И. И.  Голиков,  собравший  во второй половине XVIII века большое
количество подлинных документов, относящихся ко времени Петра Первого,
так пишет о начале служебной карьеры Макарова:
     "Великий государь в бытность свою в Вологде в 1693 году увидел  в
воеводской канцелярии между приказными молодого писца,  именно же сего
господина Макарова,  и с первого же на него взгляда проникшись  к  его
способности, взял его к себе..."
     Не сразу  Петр  приблизил  к  себе  этого  способного  к  ведению
канцелярских  дел,  крепкого,  поворотливого,  белокурого вологодского
паренька;  не  сразу  Макаров  стал  близким  сподвижником   государя.
Некоторое  время  он  старательно служил в подведомственной канцелярии
Ингерманландского губернатора Меншикова:  ведал продажей рыбных ловель
и  собиранием  пошлин  с  конского  поголовья.  Порядок,  заведенный в
канцелярии,  и  бескорыстная  честная  служба  Макарова  не   остались
незамеченными Петром.
     Государь говорил Меншикову:
     - Хорошему работнику надлежит иметь должность высокую.  Отбираю у
тебя Алексея Макарова ко двору,  пусть  ведает  он  моими  кабинетными
делами.  В оные времена делами моего батюшки ведал тайный дьяк Демешка
Башмаков.  Перебирал я  в  досужее  время  те  дела  и  вижу:  Макаров
управиться может лучше. Такого мне надо...
     Жалко было Меншикову расставаться с Макаровым,  но что поделаешь,
против воли Петра не устоишь.
     С 5 октября 1704 года Алексей Васильевич Макаров стал именоваться
"кабинет-секретарем его величества". Как никто из самых близких Петра,
он был облечен высочайшим  доверием.  Внимательный  к  людям  и  делам
служебным,  требовательный,  трудолюбивый и быстрый в решениях сложных
государственных вопросов,  Макаров весьма полюбился царю. Петр поручил
ему возглавить кабинет при дворе и установил на первых порах жалованье
триста рублей в год.
     Самый краткий  перечень  дел  кабинета  говорит  о важности этого
учреждения,  кстати  сказать,  весьма  малочисленного  по   количеству
служащих.  В  подчинении  у кабинет-секретаря было восемь подьячих,  а
дела велись такие:
     Переписка со    всеми    российскими   министрами   и   агентами,
находящимися за границей (шифром - цифирными письмами).
     Переписка с   губернаторами.   Докладывание  царю  о  челюбитных,
поступивших в кабинет.
     Сношения с  Сенатом и Синодом.  Ведание расходами на придворных и
на покупки для двора.
     Снабжение жалованьем и материалами выезжавших за границу.
     Ведание устройством и оплатой садоводства в Петербурге, Петергофе
и  других  пригородах.  Приобретение  зверей  и  разных  "монстров"  в
Кунсткамеру и зверинец.
     Полковые дела,  а  также  писание  "Истории  или журнала государя
императора".
     Дела судебные, определение жалоб и доносов, поступающих в кабинет
от фискалов,  частных и  должностных  лиц  по  делам:  измены,  против
здравия государя и против казенного интереса...
     Промышленность железоделательная, чугунолитейная, таможенные дела
также  входили  в деятельность кабинета.  Одним словом,  под строгим и
тщательным  наблюдением  и  руководством   Макарова,   состоявшего   в
непосредственном    подчинении    Петра,    находились   все   функции
государственного управления, кроме Преображенского приказа, творившего
суд и расправу.
     С особенным старанием, в угоду государю, Макаров изыскивал всюду,
где  мог,  огромные  по  тем  временам  средства,  стекавшиеся в казну
кабинета.  Значительные   суммы   "подносных   денег"   поступали   от
губернаторов,  бурмистров,  монастырей  и  купечества.  Большие  сборы
поступали  из  Архангельска,  где   и   после   основания   Петербурга
продолжалась оживленная торговля и деловые связи с иноземцами.
     Петр ревностно следил за прибылью  от  торговли  с  заграницей  и
любопытствовал, как о нем и о России отзываются в других государствах.
     Иногда, закрывшись  вдвоем   с   Макаровым   в   кабинете,   Петр
просматривал  дела  и  учинял  резолюции.  Он  проявлял  интерес  и  к
донесениям  резидентов  из-за  границы,  которые   сообщали   зазорные
сведения,  появлявшиеся в иноземных газетах. Французы писали о русском
царе,  что он всегда пьян.  Петр  собственноручно  возражал  на  полях
донесения:  "Врет,  каналья!  бывает,  но не во все дни".  О Меншикове
немцы писали,  как о пройдохе,  расхищающем казенные средства.  С этим
мнением  иностранной  прессы  Петр  не  спорил и делал приписку:  "Вор
Алексашка, дознаюсь, ежели правда - несдобровать".
     Приходилось Макарову  быть  сподручным  секретарем  у Петра в его
боевых походах против турок и шведов.
     В 1711  году в Кенигсберге Петр осматривал королевскую библиотеку
и,  обнаружив там рукопись летописца  Нестора,  велел  ее  переписать.
Такое   поручение   выпало   на   долю   Макарова  и  подчиненных  ему
борзописцев-подьячих.
     В 1715-1717  годах,  путешествуя в иностранные государства,  Петр
брал Макарова с собой.  Под диктовку царя в  журнале  поденной  записи
Макаров фиксировал то, что его величеству диковинным показалось:
     "В третий день его величество был в королевском  доме  в  большой
галерее,  где лучшие картины, и смотрел в другой галерее модели лучших
крепостей, и потом был в Лувре, и где делают статуи...
     ...поутру его  величество  был  в  Академии,  где  предлагали его
величеству учители сорбонские о соединении веры,  рассуждая, что легко
сие учинить.  На что его величество изволил им ответствовать:  что сие
дело немалое, и учинить скоро того невозможно, к тому ж его величество
больше обращается в делах воинских.  А ежели они того подлинно желают,
чтоб о том писали к  российским  архиереям,  ибо  сие  дело  важное  и
требует на то духовного собрания...
     В пятый день смотрел екзерциции (упражнения) французской  гвардии
конной и мушкетеров.
     В шестой день его  величество  был  у  мастеров,  которые  делают
инструменты   математические,   и   некоторые  лучшие  у  них  изволил
купить..."
     Эти и  многие,  многие другие записи вошли в историю жизни Петра.
Сбором  материалов  и  составлением  этой  истории  Алексею   Макарову
пришлось   заниматься   продолжительное   время.   Он  собирал  факты,
записывал, редактировал и обобщал их.
     Князь Долгорукий сообщал ему о подавлении булавинского восстания,
Ромодановский  -  о  стрелецком  бунте,  Шереметев,  Репнин,  Голицын,
Апраксин  писали  в кабинет лаконичные мемуары о том,  как они воевали
против шведов.  Генерал полиции Девиер сообщал в кабинет для истории о
строительстве Петербурга и Кронштадта. Разумеется, все это делалось по
указанию Петра. Использовал Макаров и те сведения, что добывал сам при
допросе  пленных  шведских  генералов.  Петр неоднократно просматривал
труды Макарова, вносил поправки. Приложил свою руку к истории и Феофан
Прокопович  -  епископ,  популярный  в  то  время  публицист  и тонкий
интриган.
     Об этом  первом труде,  вышедшем в свет под названием "Журнал или
поденная записка Петра Великого с 1698 г.  до заключения Нейштадтского
мира..."  (СПб.,  1770-1772)  и  изображающем деятельность Петра и его
эпоху,  спустя столетие после выхода историк Устрялов  отозвался  так:
"Исполнение  столь  огромного  предприятия было,  однако,  не по силам
Макарова,  опытного,  искусного  чиновника,   но   не   историка,   не
писателя...  Единственным,  впрочем,  немаловажным  достоинством труда
Макарова была добросовестность, с которою он пользовался бывшими в его
руках источниками..."
     В круг деятельности кабинета,  а вернее лично  Макарова,  входило
цензурное  наблюдение  за переводами книг с иноземных языков,  а также
создание личной библиотеки государя. Библиотека состояла из нескольких
тысяч   томов.  Наиболее  крупными  поступлениями  были:  4000  томов,
купленных у медика Арескина,  500 книг, привезенных из Голландии, 2500
книг, взятых при завоевании Митавы.
     Должность Макарова не входила  в  "Табель  о  рангах".  Некоторым
высокопоставленным   особам  не  хотелось  иметь  дело  с  чиновником,
выходцем из черни,  не имеющим звания. Канцлер граф Головкин обратился
однажды прямо к Петру, не считаясь с кабинет-секретарем.
     Петр сделал канцлеру строгое замечание:
     - Не судите,  что у Макарова нет звания, зато у него есть знания!
А разве мое высокое доверие к нему не есть превыше  любого  табельного
ранга?..
     - Слушаюсь, ваше величество...
     - Обращайтесь  к  нему,  не  обходя его и не избегая,  ибо он мой
верный помощник, а ваш благодетель.
     Так в  своих  обращениях к Макарову и величали его знатные особы:
"Мой  благодетель...  Моему  благодетелю..."  И  сильный  Апраксин,  и
надменный   Головкин,  и  металлург,  больших  дел  мастер  Геннин,  и
митрополит  Стефан  Яворский,  и  прочие  обращались  к  нему  как   к
благодетелю, иногда всемилостивейшему.
     Лаконичный, сдержанный и деловитый стиль письма Макарова нравился
Петру. Он знал, что Макарову не надо диктовать те или другие решения и
указания.  Ему стоит только подать мысль, а как ее изложить, он сумеет
это сделать так, что придирок не вызовет...
     Случалось, недовольный многоречивыми  рассуждениями  в  писаниях,
присылаемых сановными особами,  Петр гневался.  Однажды он обратился к
своему кабинет-секретарю:
     - Макаров,   отпиши  к  астраханскому  губернатору,  чтоб  впредь
лишнего ко мне не бредил,  а писал бы о деле кратко и ясно.  Знать, он
забыл, что я многоглаголивых вралей не жалую, у меня и без того хлопот
много.  Или велю ему писать к князю Ромодановскому, так он за болтание
его проучит...
     В другой  раз  Петр  повелел  Макарову  написать  Ромодановскому:
"Пусть  он [Ромодановский] изволит объявить при съезде всем министрам,
которые в коллегию  съезжаются,  чтобы  они  всякие  дела,  о  которых
советуют,  записывали, и каждый бы министр своею рукою подписывал, что
зело нужно надобно, ибо сим всякая дурость явлена будет..."
     Почет, а  главное,  любовь  Петра не вскружили голову скромному и
умному Макарову.  Он не чуждался простых бедных людей и тогда,  когда,
женившись  на  вдове  князя  Одоевского,  разбогател,  стал владельцем
земельных угодий и суконной фабрики.
     Петр пировал  и  танцевал у него на свадьбе,  а через год крестил
первенца, став кумом своего кабинет-секретаря.
     Макаров не притязал ни на какие ранговые звания, и Петр не спешил
"производить" его. И только через восемнадцать лет беспорочной службы,
независимо от установленного табеля, Петр решил выдать своему любимому
помощнику патент такого содержания:
     "Божиею милостию,   мы,   Петр  Первый,  император  и  самодержец
Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая.
     Объявляем всем  и  каждому,  кому  о  том  ведати  надлежит,  что
объявитель сего Алексей Макаров с 1704 году взят  ко  двору  нашему  и
употреблен  был  к  нашим кабинетным делам.  И мы,  усмотря верность и
ревность  его  к  службе  нашей,  всемилостивейше  вручили   ему   все
кабинетные  письма.  И  с  того  времени  служил  он  при  дворе нашем
неотлучно,  и был при нас во всех наших воинских и других походах, как
сухопутных,  так  и  морских.  И  во всех ему поверенных делах с такою
верностию, радением и прилежанием поступал, что мы тем всемилостивейше
довольны  были.  И  для  вящего  засвидетельствования  особливой нашей
императорской милости в  1722  году  генваря  24  дня  в  наши  тайные
кабинет-секретари  пожаловали  и  определили.  И  для  того всем,  нам
подданством и верностию обязанным,  повелеваем его,  Алексея Макарова,
за  нашего  тайного кабинет-секретаря признавать и иметь.  И надеемся,
что он,  в том пожалованном чине,  так поступать будет, как то верному
слуге  и честному человеку надлежит.  Во уверение того дан ему сей наш
патент за собственноручным  нашим  подписанием  и  за  нашею  печатью.
Генваря в 30 день 1722 году. Петр".
     Служебное положение  Макарова  порождало  завистников.   Но   они
помалкивали,  не  осмеливаясь  при  жизни  Петра поднять голос клеветы
против его любимца.
     Екатерина Первая царствовала всего два года и три месяца.  За это
время положение Макарова формально  не  ухудшилось.  Кабинет-секретарю
было даже присвоено звание генерал-майора и тайного советника.  Теперь
он в глазах придворных и просителей был  уже  не  просто  благодетель,
увенчанный доверием покойного императора.
     Но это отнюдь не  мешало  некоторым  важным  особам  игнорировать
Макарова.
     Следуя по стопам своего  супруга,  во  всем  доверяясь  Макарову,
Екатерина предписывала указом архангельскому губернатору Измайлову:
     "Когда случатся какие новые и важные  дела,  то  о  таких  прежде
пишите  к  нам  в Кабинет;  и когда с такими письмами будут посылаться
нарочные курьеры в  верховный  тайный  Совет  или  в  Сенат  и  другие
коллегии,  то  тем курьерам велите наперед являться в нашем Кабинете".
Указания в таком духе были даны также другим губернаторам и генералам.
Видимо,  после  смерти  Петра,  кабинет  стал  утрачивать  свое  былое
значение.  Да и престиж государыни был уже не тот,  что у ее покойного
супруга.
     При Петре Втором,  сдав кабинетные дела в Верховный Тайный совет,
Макаров    пребывал    некоторое    время   в   должности   президента
камер-коллегии,  где государственные дела находились  в  небрежении  и
полном  развале.  Докладывая  о принятых делах камер-коллегии,  бывший
кабинет-секретарь, ссылаясь на своего великого покровителя, заключил:
     "Должно вспомянуть  присловицу,  часто  упоминаемую  блаженные  и
вечнодостойные памяти государем императором  Петром  Великим,  что  де
легче  всякое  новое  дело  с  богом начать и окончать,  нежели старое
испорченное   дело   починивать.   Сие    императорское    пророчество
действительно на мне исполнилось,  а именно,  что посажен я Меншиковым
уже к испорченным делам в камер-коллегию в неволю".
     В 1732  году  Алексей  Макаров  был  обвинен  во взяточничестве и
утайке секретных документов.  Когда все обвинения  отпали  и  осталось
одно  последнее  - недочет или недостача расписок на сумму 170 рублей,
этого оказалось достаточно  врагам  Макарова,  чтобы  томить  его  под
арестом с применением строжайшего режима.
     Знатный узник и  его  семья  терпеливо  переносили  незаслуженные
страдания.  Однажды  прорвался  до  ушей царицы Анны Иоанновны жалкий,
унизительный вопль арестанта.
     В январе  1737  года  Макаров  просил  ее  повелеть  об ускорении
следственного над ним процесса:
     "Содержимся мы,  бедные,  с  женою и с детьми за крепким арестом,
тому уже третий год, и не только к нам кого, но и нас до церкви божией
не  допускают,  а пожитки мои,  и жены,  и детей,  и племянников моих,
оставшихся в сиротстве после брата  моего,  все  запечатаны  и  письма
забраны;  от  чего  через  продолжительное время запечатанное платье и
другие тленные вещи в нижней палате от сырости гниют;  деревнишки наши
посторонние не только нападками своими разоряют,  но, видя нас в такой
бедности,  отнимают напрасно. Всемилостивейшая государыня императрица,
умилосердися  над  нами бедными,  горьких слез и печалей наполненными!
Повели по делу моему милостивое решение учинить.
     Вашего пресветлого  величества  всеподданнейший и всенижайший раб
Алексей Макаров с женою и с бедными детьми".
     И хотя  в  свои  девические  годы племянница Петра Анна Иоанноана
была в дружбе с Одоевской - женой Макарова,  но у таких особ память  о
былой   дружбе   быстро   улетучивается   и   приходит   на  смену  ей
самоосуждение:
     - Как же так? Я, будущая императрица, допустила такую оплошность:
ужели годится в подруги мне какая-то Одоевская,  да к тому же  она  за
простолюдином Макаровым...
     Слезницу заключенного   Макарова   императрица    оставила    без
последствий.
     И только через три года и восемь месяцев после подачи этой жалобы
Макарову были разрешены свидания с родственниками и выезды под конвоем
в церковь. Случилось это за несколько дней до смерти Анны Иоанновны.
     Вологжанин Алексей   Макаров,   как   сподвижник  Петра,  человек
счастливой и тяжелой судьбы,  заслуживал бы более подробного описания.
Но пусть и то, что о нем здесь сказано, не покажется лишним.

                     Книжник петровского времени

     В конце  семнадцатого  века,  когда  торговля России с заграницей
увеличивалась,  в Вологде был  в  известности  купец-иноземец  Фридрих
Тессинг.  В  Архангельске в летнее время иногда подвизался его младший
брат Ян Тессинг,  который,  встречаясь с Петром, вел с ним переговоры,
добиваясь выгод при закупке в Архангельске мачтового леса.
     Во время поездки "Великого посольства" по странам Европы в 1697 -
1698  годах  царь  Петр  под  псевдонимом Петра Михайлова не мог долго
таиться.  Скоро его распознали в свите  Лефорта,  и  люди  торговые  и
промышленные   стали   обращаться   к  Петру  Михайлову,  как  к  лицу
главенствующему.
     В Амстердаме  Ян  Тессинг,  приметив,  что Петр стремится сделать
Россию страной грамотной и просвещенной, а книгами - главным средством
образования - Россия крайне бедна,  предложил Петру создать славянскую
типографию и на выгодных для России условиях печатать светские книги.
     Предложение Яна  Тессинга печатать в Амстердаме "земные и морские
картины или чертежи,  листы и всякие книги о земных и  морских  ратных
людях,   о   математике,   архитектуре,   городовом  строении  и  иные
художественные книги" пришлось по душе Петру.
     Книг, в ту пору печатавшихся в первозданной типографии Москвы,  а
также по заказам - в Киеве и Могилеве,  явно недоставало.  Петр охотно
принял предложение Яна Тессинга снабжать Россию литературой,  оговорив
при этом соответствующие, приемлемые для обеих сторон условия.
     Монопольная концессия  книгопечатания предоставлялась Тессингу на
пятнадцать лет. Всем другим иноземцам запрещалось печатать и ввозить в
Россию  книги  под  угрозой  штрафа 1000 ефимков.  Причем треть штрафа
должна была принадлежать Тессингу,  две остальные - казне.  Пошлина  с
книгоиздателя  -  восемь  денег  с  рубля.  Печатание  церковных  книг
Тессингу не дозволялось.  Распространение книг,  прежде всех  городов,
производить  в  Архангельске,  а нераспроданное количество экземпляров
направлять в Москву и другие  города,  уведомляя  об  этом  Посольский
приказ.
     Заключая контракт,  Ян Тессинг понимал, что выгоды ему от книжной
монополии  не предвидится:  в неграмотной России не так много найдется
покупателей на светскую книгу.  Но  ему  хотелось  оказать  любезность
русскому   царю,  жаждущему  просвещения  себе  и  своему  народу.  Он
рассчитывал,  что Петр  в  долгу  не  останется  и  соблаговолит  дать
привилегии  торговому  дому  братьев  Тессингов  в других коммерческих
делах в России.
     Русский царь  проникся  уважением  и доверием к Тессингу еще и за
то,  что тот оказывал в Амстердаме русскому путешествующему посольству
помощь в закупках и отправках в Архангельск корабельного оборудования.
     Тессинг в делах коммерческих был не промах. Он не стал ожидать от
Петра официальной грамоты,  а,  поверив его нерушимому царскому слову,
приступил к делу.
     Илья Копиевский - польский украинец - переводил книги,  готовя их
к  набору  славянскими  литерами,  отлитыми  в  друкарне  (типографии)
Тессинга.
     Печатались первые книги и поступали в Архангельск. К февралю 1700
года   в  московском  Посольском  приказе  была  тщательно  составлена
жалованная грамота. Изготовление ее потребовало немало времени, потому
что  Петр  был  всегда  перегружен  делами  и  потому  что грамоте для
иноземца Тессинга надо было придать  такой  художественный  вид,  дабы
чувствовали  в  Амстердаме,  что  русские  канцеляристы не лыком шиты,
имеют склонность к искусствам,  умеют показать свое  мастерство,  коль
дело  касается  интересов  державы.  Наверно,  и поныне в Амстердаме у
потомков Яна Тессинга бережно  хранится  пожалованная  Петром  Великим
грамота на право печатания и распространения в России светских книг.
     Большой, удлиненный лист пергамента. Поля (или каймы) разрисованы
позолотой,  серебром  и  яркими красками.  В заглавии герб - двуглавый
орел  и  25  других  гербов  областей,  подвластных  царю.  Печать  на
золоченом шнуре.  В грамоте сказано,  что печатанные Тессингом книги и
карты должны служить к славе русского  государя  и  к  общей  народной
пользе и прибытку и чтобы не было в них какого-либо понижения царского
величества чести...
     С того  времени  как  Ян  Тессинг  приступил  к  изданию книг для
России,  прошло пять лет.  Книги  ежегодно  поступали  в  Архангельск.
Продавались  в  городе  и  шли  из  Архангельска  дальше  - в Вологду,
Сольвычегодск, Великий Устюг, в Москву.
     Летом 1702  года,  в  третий  приезд  Петра в Архангельск,  перед
походом с Беломорья  к  Онежскому  озеру,  пока  изыскивались  пути  и
строилась   знаменитая   "государева   дорога"   и  возводились  стены
Новодвинской крепости, государь с небольшой свитой то в легкой коляске
по  пыльным  бревенчатым мостовым,  то крупно и быстро шагая по зыбким
дощатым тротуарам,  каждодневно, на виду у горожан, метался по городу.
Его  запросто  могли  видеть  разговаривающим  с  приезжими и местными
купцами и простолюдинами.  Бывал царь на пильных мельницах Бармина, на
салотопном дворе Саванцаева, в каменной городской крепости, проверяя в
башнях пушки,  заходил и в губернскую  канцелярию,  и  даже  в  тюрьму
гарнизонную и на гауптвахту.  Везде хотелось ему побывать,  все своими
глазами увидеть - и как свайником берега Двины укрепляются,  и как все
чаще   и  чаще  приходят  суда  иноземные  с  товарами.  Больше  всего
привлекала его торговая площадь,  большой базар вдоль берега  Двины  в
самом центре города,  там, где у берега и на рейде во множестве стояли
свои - архангельские,  устюжские,  вологодские  и  вычегодские  речные
суда,  а  за  ними  большие  трехмачтовые торговые заморские корабли и
сопровождавшие их суда конвоиры.
     Любо было  Петру  видеть,  как  бойко  идет  торг  между русскими
купцами и иноземцами.  По сути,  это был товарообмен с  применением  в
расчетах денежных исчислений, в переводах на рубли, талеры и "ефимки".
Начинались даже доверительные расчеты по векселям.
     Встречался в  то  лето  Петр  и  с  амстердамским купцом,  братом
книжного издателя, Фридрихом Тессингом.
     Довольный закупкой в Архангельске леса,  смолы, пеньки и льна для
канатного дела,  Фридрих Тессинг жаловался Петру,  что книги, изданные
его  братом  Яном,  распродаются крайне медленно,  что кроме пошлины -
восемь  денег  с  рубля  -  он  охотно  платит  еще  пятак  с  каждого
вырученного рубля парням из воеводской канцелярии, которые в неурочное
время торгуют книгами в разнос по избам и на торговой площади.
     - Я смотрел и читал все печатанные книги и чертежи,  пришедшие из
Амстердама.  Весьма одобряю,  - похвально отозвался Петр.  - Они  моим
подданным  познаний прибавят.  Но книги товар такой,  что сразу его не
продашь.  Книжки читать - не в лодыжки играть, пока не всяк умеет. Сам
знаю: чем больше будет грамотных, тем меньше - дураков. Печатать будем
и впредь.  На убытки пойдем,  но будем. Ущерб окупится знаниями. Почин
дороже денег.
     Да, это был первый почин Петра, его первые благонамеренные шаги -
через светскую книгу дать образование русским людям.  Царь, побывавший
в разных странах Европы,  убедился,  что  на  одних  церковных  книгах
далеко не уедешь.
     В Гостином дворе на берегу Двины,  против наплавного моста,  Петр
не раз примечал, как нерасторопно велась торговля книгами.
     - Негоже так торговать,  - говорил Петр приказчикам  Тессинга,  -
коль здесь,  в Городе,  не продаются долго, отсылайте в Москву. Повелю
Посольскому приказу взвалить покупку и продажу книг на все  купеческие
плечи.  А кое-кого и спрошу при случае: а что они, купчины да дворяне,
познали из новых книг? Доберусь до лентяев, пристыжу!..
     От Фридриха  Тессинга  Петр  узнал,  что  его  брат  Ян Тессинг в
прошлом году умер и дело с изданием книг для России приостановилось по
той причине, что переводчик Копиевский сразу после смерти Яна Тессинга
стал пользоваться услугами  другого  амстердамского  издателя  Авраама
Бремана.
     - Царство небесное вашему доброму Яну,  - ответил на это Петр.  -
Что ж,  пусть и в друкарне Бремана печатают. Откуда бы вода ни лилась,
лишь бы на нашу мельницу...
     В один из воскресных дней,  после обедни, Петр с Меншиковым вышли
на Кегострове из Ильинской церкви. Позади них - сопровождавшие особы и
толпа прихожан.  Около церкви,  на длинном помосте,  где кегостровские
бабы торговали кренделями и пряниками-завитушками, Петр приметил парня
- рослого, белобрысого детину. Перед ним раскинута рогожа, а на рогоже
в порядке разложены знакомые царю амстердамские издания.
     - Матерый,  добрый молодец, а почему такой парень не в солдатах и
не в матросах?
     - Сам  про  то не ведаю,  ваше величество,  - отвечал парень,  не
робея перед царем.  - Нынче вернулся из Голландии,  подьячим служил  в
посольстве  господина  Матвеева целых четыре года,  а теперь по малому
делу в Городе служу,  на досуге беру у Тессинга книги,  торгую малость
выгоды ради...
     - Что ж,  доброе дело.  Стало быть,  хорош грамотей, коль в таких
книгах толк знаешь и понимаешь.
     - Без понятия нельзя,  ваше величество. Приходится в толк брать и
другим  пояснять.  Все  книги,  ваше  величество,  я прочитал про себя
молчком, и вслух родителям читал. И всем советую...
     - Покупают? - спросил Петр.
     - Бывает,  что и покупают,  другие  скупятся.  Так  я  их  добрым
складным словом уговариваю,  глядишь,  и купят. В прошлое воскресение,
после обедни,  на двенадцать рублев продал. Господин Тессинг мне за то
шесть гривен отсчитал...
     Во время разговора царя с парнем-книготорговцем люди окружили  их
со всех сторон.
     Парень осмелел и вдруг,  невзирая  на  присутствие  самого  царя,
вошел в свою роль, пронзительно выкрикивая:
     - Господа купчики!  И прочие горожане!  Есть у вас денег излишки,
покупайте  книжки!  Богатства у вас не убудет,  а ума-разума прибудет!
Вот,  повелением самого государя светлейшего  и  великого  царя  Петра
Алексеевича  пущена  в  свет  "История"  от  создания  мира,  писанная
премудрыми  летописцами,  тиснутая  в  Амстердаме  для  нас,  русских,
хотящих   читати  и  много  познати,  о  деяниях  древних  размышляти,
рассуждати и в народе проповедати... Кроме истории в книге есть чертеж
и размеры сказаны всей земли. Берите за три алтына!..
     Кто-то брякнул монетами на ладони,  кто-то  достал  из  глубокого
кармана кису с деньгами, один за другим потянулись покупать книги.
     Петр слегка задел Меншикова локтем и кивнул головой на парня:
     - Бойкий,  смотри,  как орудует.  Это,  Данилыч, понимать должно.
Торговать книжками -  не  то  что  пирожками-коврижками.  Дело  новое,
несвычное...
     Парень, отсчитав копеечные медяки  и  серебрушки-алтыны,  спрятал
выручку  в  потайной  карман  кафтана  и  снова,  как  бы поторапливая
столпившихся около государя архангелогородцев,  брал в руки другую,  в
серой обложке книгу и, показывая ее, голосил:
     - А вот,  господа хорошие,  люди добрые,  кто умеет читать, да не
умеет  считать  большими числами,  покупайте книгу:  "Аритметика,  или
наука счету,  зовомая цифирная",  а в оной  сказано  и  показано,  как
надлежит  делать  придачу,  убавку,  умножение и разделение,  не токмо
славянской кирилицей и арабскими цифрами  с  присовокуплением  таблицы
умножения.  А  опричь  всего прочего,  в этой книге семнадцать басен с
толкованием...
     Петр видел:  "Аритметику" покупали охотней, нежели "Историю". Эта
книга была нужней прочих приказчикам,  купцам и  скупщикам-барышникам,
подрядчикам и десятникам.
     Молодой и неробкий  книготорговец  приглянулся  Петру.  Он  велел
Меншикову  записать,  кто этот парень,  кому и где он служит,  а потом
добавил:
     - Из такого молодца умеючи можно деятельную фигуру вылепить.
     На вопросы Меншикова парень отчетливо и бойко отвечал:
     - Служу  подьячим  в  порту  при  конторе  Посольства голландских
штатов,  а звать меня Михайло Петров,  сын Аврамов.  В  конторе  будни
сижу, в воскресные дни, по доброй воле, книгами торгую.
     - Счастливо торговать,  - уходя,  пожелал Петр парию.  - Мы еще с
тобой  повстречаемся.  А  вы,  люди  архангельские,  не  на меня глаза
пяльте, а на книги, книги покупайте. Для вас их в Амстердаме печатали,
вашего просвещения ради из-за моря везли!..  - И,  повернувшись,  царь
направился  к  берегу  Двины,  где  в  ожидании  его  стоял   нарядный
архиерейский баркалон. Толпа, шагая поодаль, провожала его и свиту.
     Парень стоял  над  разложенными   книгами   и   еще   решительнее
втолковывал кому-то:
     - Да оттого книга дешевая,  что она не от  руки,  не  соловецкими
монахами  писана,  а тиснением печатана.  Вот самая свежая,  нынешними
кораблями к нам в город доставлена - "Книга учащая морского плавания",
а  к  ней для плавающих по морю архангелогородцев и такую еще добавить
надо:  "Уготование и толкование ясное и зело изрядное красно образного
повертания кругов небесных... с подвигами планет сиречь Солнца, месяца
и звезд небесных на пользу и утешение любящим астрономию...".
     Весь долгий  летний  день выстоял Михайло Аврамов на людном месте
около деревянной церкви Ильи-пророка,  подсчитал выручку, свел концы с
концами,  по  пятаку  с  рубля  выторговал  себе в пользу и был весьма
доволен торгом.
     Оставшиеся от  продажи  книги - "Краткое собрание Льва Миротворца
августейшего греческого  кесаря  показующее  дел  воинских  обучение",
"Притчи Езоповы" и другие - он перевязал бечевкой,  вскинул на плечо и
по наплавному мосту  с  Кегострова  пошел  на  правый  берег  Двины  в
Гостиный двор сдавать выручку приказчикам торгового дома амстердамских
купцов.
     Но как  ни  отрадно  было  на  сердце  у  Михаила,  а  он  все же
задумывался,  строя догадки:  с какой же это стати он самому царю  так
понадобился,  почему записали его имя?  Не в матросы ли хотят забрать?
Нет, тут что-то не то!..
     Дома Михайло  рассказал  родителям,  как  он  видел  царя  и даже
отвечал на его расспросы,  а царь сказал: "Мы еще с тобой встретимся".
К добру это или к худу?..
     - Тут и гадать нечего,  - уразумел  отец  Михаилы  и  обрадованно
пояснил:  -  У государя на толковых людей глаз наметанный,  заберет он
тебя у нас.  Будет тебе,  Мишка,  мое отцовское благословение -  служи
государю верой и правдой!  А мать - что мать?  Она и при добром случае
от разлуки с тобой слезами будет умываться...
     - Да куда ему!  Как пылинка затеряется... Не увидит света белого,
- простонала мать.
     - Она уже куксится.  Полно хныкать!  - прикрикнул на нее отец.  -
Или он один?  Да разве наши архангельские где растеряются?  Им  всякая
нелегкость  под силу.  Не зря нынче его величество сам отбирал крепких
парней,  здешних и холмогорских, учить за границей делу мореходному по
всем   правилам.   -  Старик  стал  перечислять  знакомых  ему  людей,
облюбованных Петром для учения в  Голландии:  -  Андрюшку  Пустошкина,
Петьку Мелехова, Евдокима Раковцева, Борьку Худякова, Фролку Манилова,
Гришку и Яшку Голенищевых, да всех-то десятка три, не меньше, отобрал.
А как на корабль садились,  с песнями да припляской уезжали. Не дурни,
сумеют набраться,  чего от них царь хочет.  Не зря денежки за дорогу и
учение  тратятся.  И  тебе  так  придется,  сын.  Не трусь - не робей.
Смышленостью  тебя  бог  не  обидел.  Да  будет  воля  его...  Сколько
копеек-то нынче зашиб с книжек?
     - Не утаю,  батя.  С лихвой поторговал:  присчиталось мне за труд
без пяти алтын рубль. Вот они, забирай до копеечки...
     В то лето Петр с войском  отбыл  из  Архангельска  в  Соловки,  а
потом, через Нюхчу, к Онежскому озеру и на Ладогу.
     Не был забыт царем  Михайло  Аврамов.  Отправившись  на  попутных
барках с иноземными приказчиками и товарами по Двине и Сухоне,  где-то
бурлацкой силой,  где-то лошадьми тянули лямку, а когда и под парусами
шли,  -  увидел  и  познал  тогда  Михайло,  в какой далекой крайности
обретается родной Архангельск от Вологды и Москвы.
     Сопроводительная грамота  в  сундучке  с  хлебными  сухарями была
бережно завернута в вышитый рукотерник.  А на бумаге приказание - быть
ему,  Михайло Аврамову, в Москве при Оружейной палате дьяком, сведущим
в познании книжных и художественных дел...
     Оружейная палата  в  Москве  уже  в  ту  пору славилась не только
богатейшими сокровищами искусств,  но она еще,  как рассадник  русской
культуры,  имела  мастеровых  людей,  отличных умельцев,  чеканщиков и
филигранщиков из  Устюга  и  Сольвычегодска,  живописцев-изографов  из
Вологды, Ярославля, Владимира и Новгорода, литейщиков и оружейников из
Тулы...
     Восприимчивому архангелогородцу  Михайле Аврамову было чему здесь
поучиться.
     Прошло десять лет с того времени,  как, по милости Петра, Аврамов
покинул   Архангельск   и   служил   дьяком,   ведавшим    хранилищами
единственного  в  стране  музея.  За  эти  годы пребывания в Москве он
изучил печатное дело и,  видимо,  не  раз  еще  был  в  книжных  делах
примечен Петром.
     Первая типография в Петербурге, повелением Петра, возникла в 1711
году.   Для   начала  она  была  оборудована  одним  печатным  станом,
привезенным из Москвы.
     Книги выходили  неспешно,  с великой осмотрительностью.  Директор
типографии Михайло Аврамов, как того и ожидал Петр, познал в Оружейной
палате и на Печатном дворе все "художества",  относящиеся к печатанию.
Начитанный и преданный любимому  книжному  делу,  Аврамов,  облеченный
доверием государя и контролируемый им, приступил к изданию книг.
     Аврамов начал  свою  книжную  деятельность  с  печатания   книги,
называемой  "Краткое  изображение процессов или судебных тяжб.  Против
римскоцесарских и сазонских прав учрежденное".
     В январе  1712  года,  еще  до  выхода первой книги в Петербурге,
Михайло  Аврамов  тиснул  в  одном   экземпляре   собственные   стихи,
посвященные   прославлению   побед   Петра.   Печатный   текст  стихов
художественно  разрисовал  гравер  Алексей   Зубов,   работавший   при
типографии.   (Ныне   уникальный  лист  приветственного  стихотворения
хранится в Русском музее в Ленинграде.) Это были самые  первые  стихи,
посвященные деяниям Петра.  Сочинитель Михайло Аврамов, обладавший для
своего времени достаточной грамотностью, в стихосложении был не весьма
искусен.  Держась  высокого  "штиля" и именуя себя "последним нижайшим
рабом", он писал:
                  Слава богу, обогатившему великую Россию,
                  Ему же хвала, посетившему славную Ингрию.
                  Еже в России положи сокровища драгая,
                  Во Ингрии открыл стези своя благая,
                  Яко дарова монарха премудрого Петра Первого,
                  России и Ингрии державца Великого
                  Он от юности есть о России премудрый рачитель,
                  Державы своей истинный расширитель...
     Дальше, отметив  военные  заслуги  Петра,  автор  завершил  вирши
пожеланием:
                  Да подаст бог творец вашему величеству много жити,
                  Наследство в таковых же действах узрити.
     Позже в  отчете  за  пятнадцать  лет  книжного  дела в Петербурге
Михайло Аврамов писал:
     "Дело типографское  учинено  здесь  токмо  для  лучшего  обучения
русского народа,  чего ради и мастеры иноземцы из Риги и  Ревеля  были
высланы,  с  которыми  отправлялись  во  флоты  корабельные и галерные
сигнальные книги и листы и прочие гражданские науки и  на  иностранных
языках книги,  что ныне и одни российские мастера отправляют;  также и
пунсонному и словолитному делу  из  русских  людей  пунсоны  делать  и
литеры   отливать   обучались   мастерством   не   хуже  иноземцев,  а
гридорованных дел мастеры и живописцы здесь же в делах тех,  а наипаче
в  рисовании,  наилучшую  получили  науку...  И  хотя  сия  типография
наиболее  для  обучения  в  общую  народную  пользу  российских  людей
учинена, но к тому же и разных книг и прочих дел по сей 1726 год на 49
528 рублей 3 с половиной копейки напечатала..."
     Без повеления   Петра   и   без  его  предварительного  просмотра
дозволялось печатать только мелочи - объявления,  табели,  инструкции,
приветственные  и  поздравительные  грамоты,  таблицы  и копии указов.
Книги,  а  тем  более  светские  книги,   требовали   пристального   и
понимающего взгляда.
     Аврамов, по сути дела,  выполнял роль издателя  и  цензора.  Есть
примеры,   когда   директор   типографии,   весьма  верующий  человек,
предостерегал от издания "крамольных" книг даже самого государя.
     Как-то, отлучаясь  на  долгое время из Петербурга,  Петр позвал к
себе Аврамова и передал ему рукопись,  переведенную с немецкого Яковом
Брюсом.
     - Сия вещь - сочинение зело ученого мужа  Христиана  Гюйгенса,  -
сказал Петр,  - перевел и прислал нам Брюс,  речется "Книга мирозрения
или мнение о небесно-земных глобусах  и  их  украшениях".  Пусть  люди
ведают,  что  такое  есть  мироздание.  Печатай  одну  тысячу и двести
экземпляров.  Приукрась книгу гравюрами Зубова или другого  достойного
мастера.
     - Будет исполнено,  ваше величество.  Жаль,  вскорости  не  можно
сделать: мелкие делишки тому помехой служат...
     - Какие? Назови, - потребовал Петр.
     Пригибая пальцы, Аврамов начал перечислять:
     - Копия указа о пошлинах с отпуска  хлеба  да  еще  книга  "Устав
воинский   о   должности  генералов...".  Есть  к  печатанию  "Грамота
Константинопольского патриарха Иеремии о разрешении  вкушать  мясо  во
все посты, кроме недели перед причастием"...
     - Преважнейший документ!  -  усмехаясь,  перебил  Петр  директора
типографии.  -  Словно брюхо у нас не ведает того,  что ему потребно и
здравию полезно.  Ладно! Печатай и патриарха, да не осуждают меня попы
и подпопки за нарушение постов. Что еще?
     - "Юности честное зерцало или показание к житейскому обхождению".
Сия книжица на спасов день в продажу выйдет...
     - Доброе дело.  "Зерцало" надобно  весьма  и  взрослому  люду,  а
недорослям  особливо.  После  "Зерцала"  тем же шрифтом печатай Брюсов
перевод  "Мирозрения".  В  мое  отсутствие  кабинет-секретарь  Алексей
Макаров над тобой голова и советник...
     Придя домой,  директор типографии разложил на  столе  рукопись  и
приступил  к  чтению.  Но  чем  дальше  читал,  тем  больше  дивился и
возмущался.  Что же такое нехристь Брюс подсунул царю? Да читал ли сам
Петр сие богопротивное паскудство?..  А если не читал перевода,  тогда
мне быть в ответе пред царем и богом...
     Было над  чем призадуматься первому питерскому книгопечатнику.  В
"Книге мирозрения",  вопреки божьим законам и ветхозаветным  церковным
прописям,  преподносилась  читателям  гелиоцентрическая  система  мира
Коперника в доступном изложении  Гюйгенса,  допускалось  существование
иных   миров  во  вселенной  и  возможность  нахождения  жизни,  живых
организмов на других планетах.  Библейская версия  о  сотворении  мира
Саваофом  в  шесть  дней  подвергалась сокрушительному уничтожению.  И
надумал тогда Михаиле Аврамов  отпечатать  не  1200  экземпляров  этой
книги, как велел ему Петр, а только тридцать... Петр возвратился из-за
границы и не в последнюю очередь  заинтересовался  делами  типографии.
Аврамов принес ему все отпечатанные экземпляры "Мирозрения" и доложил:
     - Ваше величество,  не могу,  опасаюсь даже хранить в  типографии
противное  богу  безумство,  переведенное  сумасбродом Брюсом.  Тиснул
тридцать книжиц,  не казните меня за это...  А  ежели  угодно  милости
вашей - печатание можем продолжить.
     - Что ж, Михайло, может быть, ты и справедливо судишь: не всякому
такую  книгу в руки дашь.  Но мы не веки вечные должны невеждами быть,
когда другие о том давно ведают.  Пора и нам заблуждения искоренять из
народа.   Однако  и  тридцати  книжек  пока  довольно  станет.  А  как
понадобится - прибавку напечатаем...
     Семь лет   в   узких  кругах  Петербурга  читали  Брюсов  перевод
"Космотеороса" Христиана Гюйгенса,  изданного Аврамовым.  В 1724  году
эта  книга вышла в Москве.  Начиналась она словами:  "Во имя Иисусово,
аминь" - дабы подобной оговоркой угодить особам духовным...
     Служба в  должности  дьяка Оружейной палаты,  а затем - директора
первой Петербургской типографии вывела  Михаила  Аврамова  в  статские
советники.  Вращаясь  среди привилегированных особ,  Аврамов почитался
человеком  образованным.  Он   сумел   стать   зятем   любимца   Петра
кабинет-секретаря Алексея Макарова. Выгодной свадьбой приумножил свои,
добытые правдами и неправдами,  богатства.  Роскошная  жизнь  в  новой
столице, избыточные доходы разлагающе подействовали на тридцатилетнего
книжника,  предавшегося щегольству,  пьянству и распутству.  Потом  он
подпал  влиянию  монахов и духовенства старого уклада и каялся во всех
своих прегрешениях, плотских и духовных:
     - Из-за проклятых денег,  не ведая куда их девать, тратил оные на
пьянство и блуд и на прочие безумные дела и злодейства...
     Противники Петровы,    приверженцы    старой   веры,   сторонники
сохранения власти патриарха всея Руси, говорили:
     - И пьянство,  и блуд, и всякое пресыщение телесное не суть грехи
тягчайшие. Кайся и беги от грехов тяжких духовных. Не послушай словеса
Феофана   Прокоповича,   составившего   еретическое   "Первое   учение
отрокам"...
     В припадке   покаяния   Аврамов,   следуя   заветам  и  поучениям
неистового протопопа Аввакума  (сожженного  в  Пустозерске),  возомнил
себя последователем старообрядчества, каялся и проклинал себя:
     - Грешен:  языческих писак Овидия и Вергилия с упоением  читал...
Грешен:   исполняя   волю   царскую,  печатал  и  читал  преступную  и
богомерзкую книгу,  переведенную с Коперника,  о том,  что земля якобы
вокруг  солнца пляшет...  Господи,  научи,  как искупить мои тягчайшие
прегрешения...
     И надумал тогда, не без влияния монахов, кающийся книжник Аврамов
сочинить свои молитвенные тетрадки,  перечеркнуть ими дерзкие поучения
нового   духовного   регламента,   составленного   при  участии  Петра
архипастырем Прокоповичем.
     В этих   печатных   тетрадках   Аврамов  тиснул  обязательные  ко
всеобщему изучению тропари и молитвы,  десять заповедей,  символ веры,
псалом  пятидесятый  и приписал к сборнику:  за изучением молитвослова
выборными судьями должен соблюдаться контроль над всем народом.
     Размножение аврамовских  тетрадок  с  припиской  о принудительном
всеобщем изучении молитв преследовало цель - отвлечь  внимание  народа
от  петровских  нововведений  и  той  светской  литературы,  что стала
выходить в Петербурге и Москве.  Петр,  доверяя Аврамову,  не  обратил
серьезного  внимания на его молитвенные тетрадки и не предугадал в них
злокозненного подвоха против просветительных деяний Прокоповича.
     Пока был жив Петр, книжник Аврамов продолжал возглавлять печатное
дело первой, постепенно расширяющейся типографии.
     Но скрытая  старообрядческая  злоба уже клокотала в нем,  хотя из
боязни царского гнева он хитрил и не решался открыто осуждать Петра за
преобразования в православии и общественной жизни.
     Отстраненный от своей должности после смерти  Петра,  кающийся  в
своих  прегрешениях  бывший  книжник  Михайло  Аврамов  превратился  в
свирепого,  усердного,  не по чину и не по  разуму,  защитника  старых
порядков.  Он  стал  преподносить императрице Анне Иоанновне проект за
проектом о восстановлении нарушенного Петром патриаршества.
     Шесть лет  находился  бывший  книжник под следствием и наконец за
"жажду аввакумовского подвига,  за грубые  и  предерзостные  суждения"
угодил в Охотский острог.
     В это же время подвергся  преследованию  и  его  шурин,  когда-то
влиятельный   кабинет-секретарь   его  величества  вологжанин  Алексей
Макаров. Заступников у Аврамова не оказалось...
     Елизавета Петровна,  став  царицей,  помиловала  его и вернула из
ссылки как невинную жертву бироновщины.  Но не таков оказался искатель
аввакумовской  славы Аврамов.  Снова и снова он стал писать резкие,  с
аввакумовскими выражениями, письма-проекты против петровских реформ.
     - Прилично  заградить  нечестивые  уста,  - говорил он,  возражая
против повторного издания "Книги мирозрения" Гюйгенса и "Разговоров  о
множестве миров" Фонтенеля.
     За противные суждения Аврамов был нещадно расспрашиваем в  Тайной
канцелярии. Затем несколько лет томился он в застенках Петропавловской
крепости, до безумия упорствовал, но не сдавался.
     Стойкость Аврамова    изумляла   начальника   Тайной   канцелярии
Шувалова; последний намеревался отправить его "спасаться" от житейских
пороков в отдаленный монастырь.  Но опоздал. Бывший книжник петровских
времен,  изменивший благому книжному делу,  арестант  Михайло  Аврамов
умер в тюрьме семидесяти лет от роду...

                          Фрагмент последний

     Двадцатилетняя Северная  война  требовала  огромных сил и средств
народных.  Война отвлекала внимание Петра Первого от больших  и  малых
дел, направленных на преобразование государства. Но и тогда он находил
время для забот, не связанных с войной.
     По желанию Петра из Голландии,  через Архангельск,  был выписан в
большом количестве крупный рогатый скот.  На двинских  заливных  лугах
завелась порода знаменитых коров - холмогорок.
     В Вятском уезде,  как  сообщал  об  этом  историк  времени  Петра
Голиков,   крестьяне   занимались  овцеводством.  Тому  способствовали
обильные пастбища.  Узнав об этом, Петр закупил за границей породистых
овец,  основал  в  Вятке  завод для разведения их и туда же за знатное
жалованье выписал немецкого пастуха (зоотехника)...
     Многое из  задуманного  Петром  на Севере осталось невыполненным,
иногда даже неначатым, а начатое довершалось после его смерти.
     Трижды проезжая в Архангельск через торговый город Великий Устюг,
Петр каждый раз приходил к мысли, что рано или поздно, но чем скорей -
тем  лучше,  надобно  соединить  Вычегду с Камой посредством двух рек,
текущих от водораздела,  - Лопьи, впадающей в Каму, и Усолы, впадающей
в Вычегду.
     - Много труда понадобится,  но ведь и  силы  мужицкой  у  нас  не
занимать  стать,  -  говорил устюжанам царь.  - А какая бы выгода была
великая купечеству и государству,  когда бы сим  близким  путем  пошел
сибирский хлеб через Архангельск за море и в города российские!..
     - А не грешно  ли,  ваше  царское  величество,  супротив  божьего
устроения   принуждать   реки   вспять  идти?  Как  бы  не  прогневить
всевышнего? - сомневались устюжане.
     - В  добрых  делах  бог  не помеха,  - усмехался в ответ Петр,  -
вредным делам черт помощник.  Не мог же бог,  строя мир за неделю, все
доглядеть.  Кое-что в поправках нуждается. Будем исправлять, довершать
и - бог нам придет на помощь. А на черта управа всегда найдется...
     Мысль Петра  о  соединении  Вычегды  с  многоводной Камой не была
претворена в дело...
     В допетровские  времена  северяне-поморы  ради  торга с Сибирью и
зверобойных промыслов уходили к северо-востоку на ладьях  и  карбасах,
придерживаясь берегов.  Ходили они морем до устьев Оби и Енисея.  Путь
этот  занимал  в   добрую   погоду   месяц-полтора.   Беспрепятственно
пробирались к сибирским рекам и иноземные промышленники.
     Петр получил в Амстердаме от бургомистра  и  картографа  Николаса
Витсена   карту   "Северо-восточной   Татарии"   и,   беседуя  с  ним,
выспрашивал,  что нужно сделать, дабы оградить проникновение иноземцев
в  Сибирь.  Из  беседы  с  Витсеном он заключил,  что временные летние
стражи не в состоянии нести контрольно-пропускную  службу  на  морском
пути  в  Сибирь,  посему счел необходимым построить на Новой Земле,  в
удобном  месте,  крепость,  которая  стала  бы  приютом  для   русских
промышленников   и   преградой  против  проникновения  иностранцев  на
северо-восток России.  Задумано это  было  благоразумно  и  правильно,
однако  неотложные  и  важные  дела  помешали Петру заняться строением
контрольного пункта на самом крайнем  севере,  чем  и  воспользовались
впоследствии,  после  смерти  Петра,  иностранные рыболовы и зверобои,
производя хищнические опустошения в морских русских владениях...
     Бурное в  непогодь  Ладожское озеро часто оказывалось губительным
для проходивших  по  нему  судов.  Огромные  убытки  терпели  купцы  и
судовладельцы, доставлявшие в невскую столицу товары и всякий провиант
для армии и строителей и для торга с иностранцами.  Много человеческих
жертв  поглощало  Ладожское озеро.  Во избежание бедствий на Ладоге и,
разумеется,  в интересах государственной экономии Петр решил,  в обход
озера, соединить реку Свирь с Невой Ладожским каналом.
     Десятки тысяч   пленных   шведов,   вологодских   землекопов    и
освободившихся  от  войны  солдат  были  заняты  земляными работами на
разных участках по всему южному побережью  Ладожского  озера.  Начатый
при Петре, канал был закончен после его смерти.
     Соединить Волгу с Балтикой было заветной мечтой Петра. Находясь в
поездке за границей,  в Лондоне,  он познакомился с ученым гидрологом,
капитаном Джоном Перри.  Узнав о его умении проводить каналы и строить
шлюзы,   Петр  нанял  его  к  себе  на  службу  и  поручил  ему  вести
исследования северных рек, дабы соединить их с волжским бассейном.
     Перри приехал   в   Россию   и  занялся,  за  высокое  жалованье,
порученным ему делом.  В первую очередь он исследовал район  небольших
рек  Сяси  и Тихвинки,  где обнаружил большое падение водного уровня к
Ладожскому озеру - на 897 английских футов,  а потом - рек Чагодощи  и
Мологи,  которые  шли  от водораздела в обратном направлении,  к устью
Шексны,  и падали на  562  фута.  Канал  и  шлюзы  здесь  должны  были
протянуться на 700 миль.
     Петру итоги этих  исследований  показались  неприемлемыми.  Тогда
Перри с помощниками перекинулся снимать чертежи в районе Меты, Волхова
и Ильменя. Но отпал и этот вариант.
     В 1710  году  (спустя  год  после  Полтавской  победы)  Перри был
направлен Петром в Вытегру,  на Ковжу, Белое озеро и Шексну. Через год
туда  же  поехал и сам Петр,  чтобы лично убедиться,  насколько удобно
проводить здесь соединение озер и рек для  судоходной  связи  Волги  с
Онежским озером и дальше - с выходом на Балтику.
     Перри составил чертежи  и  даже  первоначальную  смету  расходов,
довольно  умеренную,  заниженную,  чтобы суммой расходов не оттолкнуть
государя от его замысла.  Важно начать,  завязнуть в  деле,  а  дальше
смету можно увеличивать.
     Составленная англичанином   смета   в   десять    тысяч    рублей
предусматривала  даровой каторжный труд,  а равно и труд военнопленных
шведов и была утверждена Сенатом. Но из-за войны с турками и шведами и
по другим причинам строительство было отложено.
     Народные предания,  рассказывающие о том, что Петр Первый бывал в
здешних местах,  существовали не только в прошлом веке. Они существуют
и  поныне.  Из  поколения  в  поколение,  из  уст  в  уста   переходят
бывальщины,  славящие  Петра  за  то,  что  он  ходил по вытегорским и
ковженским лесам и болотам,  что в ночную,  комариную пору "почивал" в
шалаше,  сплетенном  из  ивовых прутьев.  И не день,  не два,  а целых
длинных десять летних дней бродил он здесь с иноземцем Перри, да еще с
ними был ловкий человек Корчмин,  который помогал Петру как переводчик
разговаривать с англичанином.
     В прошлом  веке некий вытегорский старец именем Пахом,  проживший
115 лет,  показывал место на Беседной горе, там, где Петр разговаривал
с  мужиками.  На том месте,  где находился петровский шалаш,  сооружен
обелиск.
     Задуманное Петром  -  с  великим запозданием,  но исполнилось,  и
память об основоположнике этого дела историей не была забыта...
     В один   из   приездов   Петра   в   Архангельск,  в  1697  году,
любознательные северяне доставили ему образцы  удивительного  горючего
камня с берегов речки Доманик,  впадающей в Ухту. По наименованию этой
речки и камни были названы доманиками.  Сам Петр,  не ведая, чем может
быть   полезна  порода,  открытая  на  зырянской  земле,  не  замедлил
отправить доставленные ему сланцы в Голландию для исследования...
     Давным-давно известно северянам Ухтинское месторождение нефти.  И
на  первых  порах  люди  искали  способы  полезного   ее   применения.
Пользовались  нефтью  для  лечения болезней,  смазывали нефтью трубицы
колес,  но  о  большем,  на  том  уровне  развития  науки,  техники  и
производства, на Руси еще не догадывались.
     В 1721 году мезенский рудознатец  Григорий  Черепанов  сообщил  в
Берг-коллегию сведения о,  нефтяных Ухтинских источниках.  А через три
года доставил в Петербург образцы нефти.
     Петр лично  интересовался находкой,  о которой имел представление
понаслышке и по  тем  данным,  которые  были  опубликованы  голландцем
Николаем Витсеном в его книге "Северная и Восточная Татария", изданной
в Амстердаме в 1692 году.
     За год  до своей смерти Петр издал указ о тщательном исследовании
нефтяного района,  а  Черепанову  приказал  выдать  "наградные"  шесть
рублей,  "дабы он,  также и прочие,  впредь к сысканию руд лутче имели
охоту...".
     В молодые   годы   Петр  наслушался  в  Архангельске  от  местных
зверобоев разговоров о том,  что голландские мореходы  в  старопрежние
времена  пробирались через Ледовитый океан на восток,  искали прямые и
близкие пути в Китай и Индию. Все их попытки были безуспешны.
     Интерес к  открытию  и  освоению  этого пути проявил и Петр.  Тем
более что сухим путем через Уральский камень,  через всю  Сибирь  наши
северные землепроходцы уже добрались до Дальнего Востока.
     Спустя не столь многие годы после того, как русские землепроходцы
- Атласов, Дежнев, Хабаров и другие - достигли берегов Тихого океана и
сделали  ряд  географических  открытий,  Петр  Первый   отправил,   на
северо-восток поручика Ивана Евреинова и геодезиста Федора Лужина.
     В указе-инструкции от 2 января 1719 года им было предписано:
     "Ехать вам до Тобольска,  и от Тобольска,  взяв провожатых, ехать
до Камчатки и далее  куда  вам  указано,  и  описать  тамошние  места:
сошлася ль Америка с Азиею,  что надлежит тщательно сделать, не только
зюйд и норд, но и ост и вест, и все на карте исправно поставить".
     Посланцы Петра  побывали  на  Камчатке,  прошли вблизи Курильских
островов,  но после кораблекрушения были вынуждены вернуться в Охотск,
так  и  не  выполнив  до  конца  царское  поручение.  Петр  на этом не
успокоился.  Он  вызвал  к  себе  капитана  Витуса  Беринга,  человека
надежного,  оказавшего  большие  успехи в переводе военных кораблей из
Архангельска  на  Балтику,  и  приказал  ему  готовиться  сухим  путем
пробираться на самый крайний северо-восток державы.
     За несколько дней до смерти Петр,  с присущей его стилю четкостью
и лаконичностью, 6 января 1725 года выдал Берингу наказ:
     "1. Надлежит в Камчатке, или в другом том месте, сделать один или
два бота с палубами.
     2. На оных ботах,  возле земли, которая идет на норд, и по чаянию
(понеже оной конца не знают), кажется, что та земля часть Америки.
     3. И для того искать,  где  оная  сошлась  с  Америкою,  и  чтобы
доехать до какого города европейских владений,  или ежели увидят какой
корабль  европейский,  проведать  от  него,  как  оной  кюст   [берег]
называют,  и  взять  на  письме,  и самим побывать на берегу,  и взять
подлинную ведомость, и, поставя на карту, приезжать сюды..."
     24 января Беринг с небольшой экспедицией отправился из Петербурга
в дальний и долгий путь.  Через две  недели  экспедиция  добралась  до
Вологды. И там Беринг узнал о смерти Петра.
     Длительное путешествие экспедиция Беринга завершила при Екатерине
Первой.
     Пешим ходом, иногда речными путями Беринг от Петербурга через всю
страну  достиг  берегов  Охотского  моря.  Из  Охотска  отбыл  в Авачу
(Нижне-Камчатск) и из устья реки Камчатки на ладьях отправился  дальше
на Север.
     Претерпев на своем трудном  пути  множество  невзгод  и  лишений,
Беринг  наконец нашел,  что на 67-м градусе находятся северо-восточная
оконечность Азии и пролив, отделяющий Азию от Америки.
     Наказ Петра  Великого  был  выполнен.  Память  о  землепроходце и
мореплавателе Витусе Беринге увековечена:  его именем названы пролив и
море...
     Заканчивая повествование о  деяниях  Петра  Первого  связанных  с
нашим  Севером,  сделаем  оговорку,  что  автор  естественно,  не  мог
упомянуть о всех сторонах деятельности Петра,  да и  не  ставил  перед
собой   такой  задачи.  Это  только  фрагменты  биографии  выдающегося
человека,  правильно  почувствовавшего  веление  времени  и  сумевшего
немало сделать для развития и укрепления Русского государства.



     В. Мавродин. "Повествование" К. Коничева
     Первый приезд Петра в Вологду и на озеро Кубенское
     Через Вологду к морю Белому
     Второй приезд Петра в Архангельск
     Происшествия и события
     Отражение шведов, напавших на Архангельск
     Третий приезд Петра Первого в Архангельск
     В гостях у Бажениных
     Государева дорога
     Кижи
     Новгородцы помогали Петру
     Как был раскушен Орешек
     Михайло Щепотев
     От Полтавы до Гангута
     Архангельск не был забыт
     Знатный иноземец Виллим Геннин
     Первый санаторий в России
     Забытый приезд Петра Первого в Вологду
     Кто был Непея?
     Птенец гнезда Петрова
     Книжник петровского времени
     Фрагмент последний


                     Константин Иванович Коничев

                        Петр Первый на Севере

               Редакторы М. И. Белоусова, С. В. Петров.
                      Художник Б. Н. Осенчаков.
                  Художник редактор И. З. Семенцов.
                 Технический редактор А. И. Сергеева.
                     Корректор Л. В. Берендюкова
                     OCR - Андрей из Архангельска

                  Лениздат, Ленинград, Фонтанка, 59
    Ордена Трудового Красного Знамени типография им. Володарского
                       Лениздата, Фонтанка, 57

Last-modified: Mon, 15 Nov 2004 10:45:34 GMT

Оцените этот текст: