Старость -- это ступень нашей жизни, имеющая, как и все
другие ее ступени, свое собственное лицо, собственную атмосферу
и температуру, собственные радости и горести. У нас, седовласых
стариков, есть, как и у всех наших младших собратьев, своя
задача, придающая смысл нашему существованию, и у смертельно
больного, у умирающего, до которого на его одре вряд ли уже
способен дойти голос из посюстороннего мира, есть тоже своя
задача, он тоже должен исполнить важное и необходимое дело.
Быть старым -- такая же прекрасная и необходимая задача, как
быть молодым, учиться умирать и умирать -- такая же почтенная
функция, как и любая другая, -- при условии, что она
выполняется с благоговением перед смыслом и священностью
всяческой жизни. Старик, которому старость, седины и близость
смерти только ненавистны и страшны, такой же недостойный
представитель своей ступени жизни, как молодой и сильный,
который ненавидит свое занятие и каждодневный труд и старается
от них увильнуть.
Короче говоря: чтобы в старости исполнить свое назначение
и справиться со своей задачей, надо быть согласным со старостью
и со всем, что она приносит с собой, надо сказать ей "да". Без
этого "да", без готовности отдаться тому, чего требует от нас
природа, мы теряем -- стары мы или молоды -- ценность и смысл
своих дней и обманываем жизнь.
Каждый знает, что старческий возраст приносит всякие
тяготы и что он кончается смертью. Год за годом надо приносить
жертвы и отказываться от многого. Надо научиться не доверять
своим чувствам и силам. Путь, который еще недавно был маленькой
прогулочкой, становится длинным и трудным, и в один прекрасный
день мы уже не сможем пройти его. От кушанья, которое мы любили
всю жизнь, приходится отказываться. Физические радости и
удовольствия выпадают все реже, и за них приходится все дороже
платить. И потом, всяческие недуги и болезни, притупление
чувств, ослабление органов, и различные боли, особенно ночами,
часто такими длинными и страшными,-- от всего этого никуда не
денешься, это горькая действительность. Но убого и печально
было бы отдаваться единственно этому процессу упадка и не
видеть, что и у старости есть свои хорошие стороны, свои
преимущества, свои утешения и радости. Когда встречаются два
старых человека, им следует говорить не только о проклятой
подагре, о негнущихся частях тела и об одышке при подъеме по
лестнице, но и о веселых и отрадных ощущениях и впечатлениях. А
таковых множество.
Когда я напоминаю об этой положительной и прекрасной
стороне в жизни стариков и о том, что нам, седовласым, ведомы и
такие источники силы, терпения, радости, которые в жизни
молодых не играют никакой роли, мне не подобает говорить об
утешениях религии и церкви. Это дело священника. Но кое-какие
дары, которые приносит нам старость, я могу перечислить. Самый
дорогой для меня из них -- сокровищница картин, которые носишь
в памяти после долгой жизни и к которым, когда твоя активность
идет на убыль, обращаешься с совершенно другим участием, чем
когда-либо прежде. Образы и лица людей, отсутствующих на земле
уже шестьдесят-семьдесят лет, составляют нам компанию, глядят
на нас живыми глазами. Дома, сады, города, уже исчезнувшие и
полностью изменившиеся, мы видим целыми и невредимыми, как
когда-то, и далекие горы, взморья, которые мы видели в поездках
десятки лет назад, мы снова находим во всей их свежей
красочности в этой своей книге с картинками.
Рассматривание, наблюдение, созерцание все больше
становится привычкой и упражнением, и незаметно настроение и
позиция наблюдающего определяют все наше поведение. Гонимые
желаниями, мечтами, влечениями, страстями, мы, как большинство
людей, мчались через годы и десятилетия нашей жизни, мчались
нетерпеливо, с любопытством и надеждами, бурно переживая удачи
и разочарования,-- а сегодня, осторожно листая большую
иллюстрированную книгу нашей собственной жизни, мы удивляемся
тому, как прекрасно и славно уйти от этой гонки и спешки и
отдаться vita contemplativa1[AK1]. Здесь, в этом саду стариков,
цветет множество цветов, об уходе за которыми мы прежде и
думать не думали. Тут цветет цветок терпения, злак благородный,
мы делаемся спокойнее, снисходительнее, и чем меньше становится
наша потребность вмешиваться и действовать, тем больше
становится наша способность присматриваться и прислушиваться к
жизни природы и к жизни наших собратьев, наблюдая за ее ходом
без критики и не переставая удивляться ее разнообразию, иногда
с участием и тихой грустью, иногда со смехом, светлой радостью,
с юмором.
Недавно я стоял у себя в саду у костра, подбрасывая в него
листья и сухие ветки. Мимо колючей изгороди проходила какая-то
старая женщина, лет, наверное, восьмидесяти, она остановилась и
стала наблюдать за мной. Я поздоровался, тогда она засмеялась и
сказала: "Правильно сделали, что развели костер. В нашем
возрасте надо приноравливаться к аду". Так был задан тон
разговору, в котором мы жаловались друг другу на всяческие боли
и беды, но каждый раз шутливо. А в конце беседы мы признались,
что при всем при том мы еще не так уж страшно стары и вряд ли
можем считать себя настоящими стариками, пока в нашей деревне
жив еще самый старший, которому сто лет.
Когда совсем молодые люди с превосходством их силы и
наивности, смеются у нас за спиной, находя смешными нашу
тяжелую походку и наши жилистые шеи, мы вспоминаем, как,
обладая такой же силой и такой же наивностью, смеялись когда-то
и мы, и мы вовсе не кажемся себе побежденными и побитыми, а
радуемся тому, что переросли эту ступень жизни и стали немного
умней и терпимей.
1952
Глушь родного леса,
Желтые листы.
Яркая завеса
Поздней красоты.
Замерли далече
Поздние слова,
Отзвучали речи --
Память все жива.
Блок.
5 сентября 1901
Шахматово
1 Созерцательной жизни (лат.).
Last-modified: Thu, 25 Jun 1998 14:59:26 GMT