я в камере или рабыня в гареме. Нет, сказала я себе. Голос - мужчина! Я стала плакать. Мужчина, все еще стоявший на коленях, очевидно, понял причину моих слез, потому что он произнес: "Это правда, Кристина. Я не ангел, дух или привидение. Я - Эрик". В этом месте история Кристины была опять прервана. Ей и Раулю показалось, что эхо за их спиной повторило: "Эрик". Какое эхо? Они увидели, что настала ночь. Рауль сделал движение, как будто хотел встать, но Кристина удержала его. - Останьтесь, - сказала она, - я хочу закончить свой рассказ здесь. - Почему здесь? Я боюсь, что ночью здесь слишком холодно. - Нам нечего бояться, кроме люков. Мне не разрешено видеться с вами вне Оперы. Сейчас не время раздражать его. Мы не должны возбуждать у него подозрений. - Кристина! Кристина! Что-то говорит мне, что мы делаем ошибку, дожидаясь завтрашней ночи, мы должны бежать сейчас же. - Если Эрик не услышит меня завтра, это причинит ему сильную боль., - Будет трудно уйти от него навсегда, не причинив ему боли. - Вы правы, Рауль, я уверена, мое бегство убьет его. - Помолчав, она добавила приглушенным голосом: - Но, по крайней мере, это равная игра: есть шанс, что он убьет нас. - Тогда он действительно любит вас? - Да, достаточно, чтобы не остановиться ни перед чем, даже перед убийством. - А возможно ли найти место, где он живет, и пойти туда. Поскольку он не призрак, ведь можно с ним поговорить и даже заставить его ответить. Кристина покачала головой: - Нет, против Эрика ничего нельзя сделать. От него можно только убежать! - Тогда почему, если вы могли убежать от него, вы вернулись обратно? - Потому что должна была сделать это. Вы поймете это, узнав, как я покинула его дом. - О, я ненавижу его! - закричал Рауль. - А вы, Кристина? Скажите мне... Скажите мне это, чтобы я смог дослушать конец этой невероятной истории. Вы его тоже ненавидите? - Нет, - ответила она просто. - Тогда почему вы говорите все это? Вы, очевидно, любите его, и ваш страх, ваш ужас - все это любовь особого рода. Рода, которого вы не допускаете, - с горечью произнес Рауль. - Любовь, которая вызывает нервную дрожь, когда вы думаете о ней. Можно представить - мужчина, который живет в подземном дворце. - И он засмеялся презрительно. - Вы хотите, чтобы я вернулась? - спросила она резко. - Будьте осторожны, Рауль. Я уже сказала, что если опять окажусь там, то обратно не вернусь никогда. Воцарилась напряженная тишина. - Прежде чем я отвечу, - сказал наконец Рауль медленно, - я хотел бы знать, какие чувства вы испытываете к нему, поскольку вы не ненавидите его. - Ужас! - воскликнула Кристина и произнесла это слово так громко, что оно утонуло в воздухе ночи. - Это самое худшее, - продолжала она с растущей напряженностью, - он страшит меня, но я не ненавижу его. Да и как я могу ненавидеть его, Рауль? Представьте, каким он был, на коленях, в своем подземном доме у озера. Он обвинял, проклинал себя, просил меня простить его. Он признался в обмане. Сказал, что любит меня. Он положил к моим ногам свою огромную, трагическую любовь. Он похитил меня из-за любви, но он уважал меня, раболепствовал передо мной, он жаловался, плакал. И когда я встала и сказала ему, что могу лишь презирать его, если он немедленно не вернет мне свободу, я была удивлена, услышав от него предложение: я могу уйти, когда мне захочется. Он хотел уже показать мне таинственную тропинку. Но он тоже встал, и тогда я поняла, что, хотя он не ангел, дух или привидение, он все же Голос, потому что он запел! И я стала слушать", и осталась. Мы ничего не сказали больше друг другу в тот вечер. Он взял арфу и начал петь мне любовную песню Дездемоны. Моя память, напомнившая мне, как пела ее я сама, заставила меня устыдиться. Музыка обладает магической силой устранять все во внешнем мире, за исключением звуков, которые проникают прямо в сердце. Мое странное приключение было забыто. Голос опять пробудил меня к жизни, и я следовала за ним, восхищенная, в его гармоническое путешествие. Я принадлежала к семье Орфея! Я прошла через горе-радость, мученичество, отчаяние, блаженство, смерть, триумфальные свадьбы. Я слушала. Голос пел. Он пел какие-то незнакомые мелодии, и эта музыка создавала странное впечатление нежности, томления и покоя, волновала душу, постепенно успокаивая ее, вела на порог мечты. Я заснула. Проснулась я в кресле в простой маленькой спальне с обычной кроватью из красного дерева. Комната была освещена лампой, стоявшей на мраморной вершине старого, времен Луи-Филиппа, комода. Где я теперь? Я провела рукой по лбу, будто хотела отогнать дурной сон. К сожалению, не потребовалось много времени, чтобы понять: я не сплю. Я была заключенной и из спальни могла выйти только в очень уютную ванную с горячей и холодной водой. Вернувшись в спальню, я увидела на комоде записку, написанную красными чернилами. Если у меня и были какие-либо сомнения относительно реальности того, что произошло, эта записка полностью их развеяла. "Моя дорогая Кристина, - говорилось в ней, - вы не должны беспокоиться о вашей судьбе. В мире у вас нет лучшего или более уважающего вас друга, чем я. В настоящее время вы в этом доме одни, в доме, который принадлежит вам. Я ушел сделать кое-какие покупки и, вернувшись, принесу простыни и другие личные вещи, которые вам, возможно, понадобятся". "Совершенно ясно, я попала в руки сумасшедшего! - сказала я себе. - Что станет со мной? Как долго этот негодяй намеревается держать меня в этой подземной тюрьме?" Я бегала по комнате в поисках выхода, но не нашла его. Я горько упрекала себя за глупое суеверие и невинность, с которой я приняла Голос за Ангела музыки, когда слышала его через стены моей артистической комнаты. Любой, позволивший себе подобную глупость, мог ожидать ужасных катастроф и знать, что полностью заслужил их. Я чувствовала себя так, словно исхлестала сама себя. Я смеялась и плакала одновременно. Именно в таком состоянии нашел меня Эрик, когда вернулся. Постучав три раза о стену, он спокойно вошел через дверь, которую я не смогла обнаружить. В руках у него был ворох коробок и пакетов. Он не спеша положил их на кровать, пока я ругала его и требовала, чтобы он снял свою маску, если по-прежнему утверждает, что она скрывает лицо благородного человека. Он ответил с большим самообладанием: "Вы никогда не увидите лица Эрика". Затем Эрик сделал мне выговор за то, что я до сих пор еще не умылась и не причесалась, и соизволил проинформировать меня, что уже два часа пополудни. Он дает мне полчаса, сказал он, заводя часы, и затем мы пойдем в столовую, где нас ждет отличный завтрак. Я была голодна. Хлопнув дверью, я пошла в ванную комнату, приняла ванну, предусмотрительно положив рядом с собой ножницы: я решила убить себя, если он вдруг перестанет вести себя как благородный человек. Холодная вода в ванне улучшила мое состояние. Я благоразумно решила больше не оскорблять Эрика, даже польстить ему, если необходимо, в надежде, что он, возможно, скоро освободит меня. Эрик сказал, что хочет успокоить меня, рассказав о своих планах в отношении меня. Он слишком наслаждался моим обществом, чтобы лишить себя его немедленно, как сделал это накануне, увидев на моем лице выражение страха и возмущения. Я должна понять, сказал он, что нет никаких оснований бояться его. Он любит меня, но будет говорить об этом только тогда, когда я разрешу это. Остальное время мы будем уделять музыке. "Что вы имеете в виду под остальным временем?" - спросила я. - "Пять дней", - ответил Эрик. - И после этого я буду свободна?" - "Вы будете свободны, Кристина, потому что за эти дни вы научитесь не бояться меня, и тогда вы вернетесь, чтобы увидеть вновь бедного Эрика". Он сказал эти последние слова тоном, который глубоко тронул меня. Мне послышалось в нем такое отчаяние, что я посмотрела на прикрытое маской лицо своего похитителя с состраданием. Я не могла видеть за маской его глаза, и это усиливало странное чувство тревоги, возникшее у меня, особенно когда я заметила одну, две, три, четыре слезы, сбежавшие вниз на край его плаща из черного шелка. Эрик жестом пригласил меня к столику в центре комнаты, где прошлой ночью играл для меня на арфе. Я села, чувствуя себя сильно обеспокоенной, но с аппетитом съела несколько раков и куриное крылышко, запивая все это токайским вином, которое он лично привез из подвалов Кенигсберга, которые часто посещал Фальстаф. Однако сам Эрик не ел и не пил. Я спросила, какой он национальности и означает ли имя Эрик, что он скандинавского происхождения. Он ответил, что у него нет ни имени, ни родины и что он взял это имя случайно. Я поинтересовалась, почему, если он любит меня, он не нашел другого способа сообщить мне это, кроме как забрав в подземелье и заключив в тюрьму. - "Очень трудно заставить любить себя в могиле", - сказала я. "Приходится довольствоваться тем, что можешь получить", - ответил он странным тоном. Затем он встал и взял меня за руку, потому что хотел, сказал он, показать мне свое жилище. Но я с криком отдернула свою руку: то, к чему я прикоснулась, было влажным и костистым, и я вспомнила, что он его рук веяло смертью. "О, простите меня", - простонал Эрик. Он открыл передо мной дверь: "Это моя спальня. Здесь довольно любопытно" Хотите посмотреть?" Я не колебалась. Его манеры, слова - все говорило мне, что ему можно доверять. Я чувствовала: мне нечего бояться. Я вошла. Мне показалось, что я вступила в похоронную комнату. Стены были завешены черным, но вместо белых прорезей, которые обычны для похоронных портьер, на них было огромное количество музыкальных фраз и нот из Dies Jrae. В центре комнаты под балдахином из красной парчи стоял открытый гроб. При виде его я отпрянула. "Я сплю в нем, - сказал Эрик. - Мы должны привыкать ко всему в жизни, даже к вечности". Гроб произвел на меня зловещее впечатление. Отвернувшись, я заметила клавиатуру органа, который занимал целую стену. На подставке стояли ноты с красными пометками. Я попросила разрешения взглянуть и прочитала заглавие на первой странице: "Торжествующий Дон Жуан". "Да, я иногда сочиняю, - пояснил Эрик. - Я начал эту работу двадцать лет назад. Когда закончу, я возьму ее с собой в этот гроб и не проснусь". "Тогда вы должны работать над этим как можно медленнее", - сказала я. "Иногда я работаю две недели подряд, днем и ночью, и в это время живу только музыкой. Затем несколько лет отдыхаю". "Не сыграете ли вы мне что-нибудь из "Торжествующего Дон Жуана?" - попросила я, думая, что доставлю ему удовольствие. "Никогда не просите меня об этом, - отозвался он зловеще. - Этот "Дон Жуан" написан не на слова Лоренцо Да Понте, на которые писал Моцарт, вдохновленный вином, любовными приключениями и другими пороками и наконец наказанный Богом. Я сыграю вам Моцарта, если хотите, он вызовет у вас слезы и поучительные мысли. Но мой "Дон Жуан" горит, Кристина, и все же он не поражает огнем небес!" Мы вернулись в гостиную, из которой только что вышли. Я заметила, что в квартире нигде не видно зеркал. Я уже собиралась сделать замечание по этому поводу, когда Эрик сел за фортепьяно и сказал: "Видите ли, Кристина, некоторая музыка настолько трудна, что поглощает каждого, кто соприкасается с ней. Но вы еще не пришли к такой музыке, к счастью, потому что утратили бы ваши свежие краски и вас никто не узнал бы, когда вы вернетесь в Париж. Давайте споем что-нибудь из оперной музыки, Кристина Доэ". Он сказал "оперная музыка" так, будто хотел нанести мне оскорбление. Но у меня не было времени подумать, что он подразумевал под этими словами. Мы сразу же начали петь дуэт из "Отелло" и уже шли навстречу несчастью. Я пела Дездемону с подлинным отчаянием и страхом, какого никогда не испытывала раньше. Вместо того чтобы впасть в уныние от такого партнера, я была переполнена величественным ужасом. Мои недавние переживания приблизили меня к мыслям поэта, и я пела так, что, наверное, поразила бы самого композитора. Что же касается Эрика, его голос был оглушительным, его мстительная душа придавала вес каждому звуку и устрашающе усиливала его мощь. Любовь, ревность и ненависть вспыхивали вокруг нас. Черная маска Эрика заставляла меня думать о лице венецианского мавра. Он был сам Отелло. Мне казалось, что он намеревается ударить меня, бить, пока я не упаду, и все же я не делала ни единого движения, чтобы уйти от него, избежать его бешенства, как кроткая Дездемона. Напротив, я подошла ближе к нему, плененная и очарованная, соблазненная идеей умереть от такой отрасти. Но прежде чем умереть, я хотела увидеть его лицо, лицо, которое, как я думала, должно быть видоизменено огнем вечного искусства, и взять этот величественный образ с собой в могилу. Я хотела видеть лицо Голоса. Не контролируя себя, быстрым движением я сорвала его маску... О ужас, ужас, ужас! Кристина замолкла, вспомнив это видение, которое, казалось, она все еще отодвигала от себя дрожащими руками, пока эхо ночи, точно так же, как оно повторило имя Эрика, повторило ее восклицание: "Ужас, ужас, ужас!" Соединенные еще большим страхом, Рауль и Кристина посмотрели вверх, на звезды, сиявшие в ясном мирном небе. - Странно, - сказал он - эта мягкая, спокойная ночь полна стонов. Она, кажется, оплакивает нас! - Теперь, когда вы узнаете секрет, - ответила Кристина, - и ваш слух будет полон горестных жалоб, так же как и мой. - Она взяла его руки в свои и ощутила их дрожь. - О, если даже я доживу до ста лет, то и тогда буду слышать почти нечеловеческий крик, который издал Эрик, крик боли и дьявольского гнева, когда я увидела его лицо. Мои глаза широко раскрылись от ужаса, как и мой рот, хотя я не издала ни одного звука. О Рауль, это был ужасный вид! Что мне сделать, чтобы забыть его? Мой слух будет всегда наполнен его криками, а перед глазами будет стоять его лицо. Какой образ Как я могу остановить это видение? Как мне описать его вам, чтобы вы представили себе? Вы видели черепа, которые высохли от времени, видели, если не были жертвой ужасного кошмара, голову мертвеца в ту ночь в Перросе, видели Красную смерть на маскараде. Но все те черепа были неподвижны, и их безмолвный ужас не был живым. Представьте, если можете, маску смерти, неожиданно оживающую, с ее четырьмя темными дырами - для глаз, носа и рта, - выражающую гнев, доведенный до последней степени, высшую ярость демона, и никаких глаз в глазницах, потому что, как я узнала позже, его горящие глаза можно видеть только в темноте... Я стояла, прижавшись спиной к стене, и, вероятно, выглядела олицетворенным ужасом, тогда как он был воплощением отвращения. Затем он подошел ко мне, скрежеща зубами рта, у которого не было губ. Я упала на колени. Тоном лютой ненависти он говорил мне безумные вещи, бессвязные слова, проклятия, какой-то бешеный бред. Наконец он склонился ко мне и закричал: "Смотрите! Вы хотели видеть это! Теперь смотрите! Любуйтесь, насыщайте свою душу моим проклятым уродством! Смотрите на лицо Эрика! Теперь вы знаете лицо Голоса. Вам было недостаточно слышать меня, не так ли? Вы хотели знать, как я выгляжу. Вы, женщины, так любопытны!" Он залился неприятным, грохочущим смехом и повторил: "Вы, женщины, так любопытны!" Он говорил такие вещи, например: "Вы удовлетворены? Вы должны признать: я красив. Женщина, увидевшая меня, обычно принадлежит мне. Она любит меня вечно! Я человек такого же типа, как Дон Жуан". Эрик вытянулся во весь рос, положил руку на бедро, наклонил то отвратительное, что было его головой, и прогремел: "Смотрите на меня! Я - торжествующий Дон Жуан!" И когда я отвернулась, умоляя пощадить, он схватил меня за волосы своими мертвыми пальцами и грубо повернул мою голову к себе. - Довольно, довольно! - прервал Рауль.[ ]- Я убью его! Во имя неба, Кристина, скажите мне, где это "место у озера". Я должен убить Эрика! - Тише, Рауль, если вы хотите узнать! - Да, я хочу знать, как и почему вы вернулись туда! Пусть это секрет! Но в любом случае я убью его! - Послушайте меня, Рауль! Послушайте! Он тащил меня за волосы, а затем.., затем... О, это было еще более ужасно! - Говорите сейчас же, - воскликнул Рауль неистово. - Быстро! - Затем он сказал мне: "Что? Вы боитесь меня? Возможно, вы думаете, что я все еще в маске? Хорошо, тогда, - заорал он, - снимите ее, так же как вы сняли первую! Давайте, снимите! Я хочу, чтобы вы сделали это вашими руками, давайте мне ваши руки! Если они сами не могут сделать этого, мы сорвем маску вместе". Я пыталась отстраниться от него, но он схватил мои руки и погрузил их в свое ужасное лицо. Моими ногтями он разрывал свое тело, свое бледное, мертвое тело! "Вы должны знать, - кричал Эрик гортанным голосом, грохоча, как топка, - что я полностью соткан из смерти, от головы до ног, и этот труп любит вас, обожает и никогда не покинет вас, никогда! Я хочу сделать гроб больше, Кристина, но позже, когда мы придем к концу нашей любви. Посмотрите, я больше не смеюсь. Я плачу Я плачу о вас, вы сняли мою маску и поэтому никогда не сможете покинуть меня. Пока вы думали, что я красив, вы могли вернуться. Уверен, вы вернулись бы. Но теперь, когда вы знаете, как я ужасен, вы убежите навсегда. Я задержу вас! Зачем вы захотели увидеть меня? Это было безрассудно глупо с вашей стороны желать видеть меня, когда даже отец никогда не видел меня и моя плачущая мать дала мне первую маску, чтобы больше не видеть моего лица". Наконец он позволил мне отойти и с рыданиями корчился на полу. Затем уполз из комнаты, как змея, закрыв за собой дверь. Я осталась наедине со своими мыслями. Невероятная тишина, тишина могилы последовала за этой бурей, и я смогла подумать об ужасных последствиях происшедшего. Монстр обрисовал, что ждет меня. Я была заключена навечно, и причиной всех моих несчастий стало любопытство. Он честно предупредил меня, он сказал, что я вне опасности, пока не прикоснусь к его маске, а я к ней прикоснулась. Я проклинала свою стремительность, но вместе в тем поняла с содроганием, что рассуждения чудовища были логичными. Да, я вернулась бы, если бы не видела его лица. Он уже в достаточной степени заинтересовал меня, вызвав жалость своими слезами, и сделал невозможным для меня сопротивление его просьбе. И наконец, мне чужда неблагодарность: его отталкивающая внешность не могла заставить меня забыть, что это был Голос и что он окрылил меня своим гением. Я пришла бы обратно! Но теперь, если я когда-либо выберусь из этих катакомб, я, конечно же, не вернусь. Вы же не вернетесь в могилу с трупом, который любит вас! Во время последней сцены я имела возможность оценить жестокость его страсти по тому бешеному взгляду, каким он смотрел на меня, или, скорее, по бешеному движению двух черных отверстий в невидимых глазах. Поскольку монстр не обнял меня, воспользовавшись моим состоянием, может быть, он был также ангелом; может быть, в какой-то степени, он действительно был Ангелом музыки и стал бы им в полной мере, если бы Бог одел его душу в красоту, а не в вызывающее отвращение гниение. Безумная от мыслей о будущем, напуганная тем, что в любой момент дверь спальни с гробом может открыться и появится лицо монстра без маски, я схватила ножницы, которые могли положить конец моей ужасной судьбе.., и вдруг я услышала звуки органа. Вот тогда-то я начала понимать, что чувствовал Эрик, говоря об "оперной музыке" с презрением, которое удивило меня. Музыка, которую я слышала сейчас, не имела ничего общего с той, что приводила меня в восхищение раньше. Его "Торжествующий Дон Жуан" - я была уверена, что он погрузился в свой шедевр, чтобы забыть ужас настоящего момента, - показался мне вначале только ужасным и одновременно изумительным рыданием, в которое бедный Эрик вложил все свое страдание. Я вспомнила ноты с красными пометками на них и легко представила, что эта музыка написана кровью. Я поняла всю глубину его мученичества и бездны, в которую попал этот отталкивающий человек; я словно увидела Эрика, ударявшегося своей бедной отвратительной головой о мрачные стены ада и избегавшего людских взглядов из боязни напугать их. Задыхаясь, подавленная и полная сострадания, я слушала усиливающиеся звуки грандиозных аккордов, в которых скорбь становилась божественной. Затем все звуки из бездны слились воедино в невероятном, угрожающем полете (кружащаяся в водовороте толпа, которая, казалось, поднималась в небо, как орел, взмывший к солнцу) и переросли в триумфальную симфонию, и я поняла, что произведение заканчивается и что уродство, поднятое на крыльях любви, осмелилось смотреть в лицо красоте. Я чувствовала себя как будто была пьяна. Я открыла дверь, которая отделяла меня от Эрика. Он встал, услышав меня, но боялся повернуться. "Эрик, - сказала я, - покажите мне ваше лицо без страха. Клянусь, что вы самый великий человек в мире, и, если я когда-либо вздрогну, посмотрев на вас, то только потому, что подумаю о блеске вашего таланта". Он повернулся, потому что верил мне, и я тоже, к несчастью, верила в себя. Он поднял свои бестелесные руки навстречу судьбе и упал на колени со словами любви. Со словами любви из своего мертвого рта, и музыка прекратилась... Он поцеловал кромку моего платья и не видел, что я закрыла глаза. Что еще я могу добавить, Рауль? Теперь вы знаете о трагедии. Она продолжалась две недели, две недели, во время которых я, лгала ему. Моя ложь была такой же отвратительной, как монстр, который вдохновлял ее. Такой ценой я вернула себе свободу. Я сожгла его маску и вела себя настолько убедительно, что, даже когда он не пел, он осмеливался заставлять меня смотреть на него, как кроткая собака, стоящая рядом со своим хозяином. Он вел себя, как преданный раб, окружая меня всяческой заботой. Постепенно он стал доверять мне до такой степени, что брал меня на прогулки вдоль берега озера Аверне и в поездки в лодке через его серые воды. К концу моего пленения он повел меня ночью через ворота, которые закрывают подземный проход на улицу Скриба. Там нас ждал экипаж, и мы поехали в уединенную часть Булонского леса. Ночь, когда мы встретили вас, была для меня почти катастрофой, потому что Эрик очень ревнив. Я смогла успокоить его, сказав, что вы скоро покинете страну. В конце концов после двух недель этого отвратительного пленения, в котором я испытывала то сострадание и энтузиазм, то отчаяние и ужас, он уже верил мне, когда я говорила ему, что вернусь. - И вы вернулись, - произнес Рауль удрученно. - Да, я вернулась, но не угрозы помогли мне сдержать слово, а его рыдания на пороге своей могилы. - Кристина печально покачала головой. - Эти рыдания расположили меня к нему больше, чем я думала, когда сказала ему: "До свидания". Бедный Эрик! - Кристина, - сказал Рауль, вставая, - вы говорите, что любите меня, и все же ушли обратно к Эрику через несколько часов после того, как он освободил вас! Вспомните маскарад! - Таково было наше соглашение. Но вы, Рауль, помните, что эти несколько часов я провела с вами - и подвергла нас обоих большой опасности. - Все это время я сомневался, любите ли вы меня. - А сейчас вы по-прежнему сомневаетесь в этом? Если так, то позвольте сказать вам, что каждый мой визит к Эрику усиливал ужас, каждый визит вместо того, чтобы успокоить его, как я надеялась, еще больше усиливал его любовь ко мне. И я боюсь! Боюсь! - Вы боитесь, но любите ли вы меня? Если бы Эрик был красив, любили бы вы меня? - Зачем искушать судьбу, Рауль? Зачем спрашивать о вещах, которые я скрываю в глубине моего разума, как грех? - Кристина тоже встала и обвила своими красивыми дрожащими руками его шею. - О мой жених, если бы я не любила вас, я не позволила бы вам поцеловать меня в первый и последний раз. Я разрешаю вам это. Рауль прильнул к ее губам, но окружавшая их ночь вдруг была разорвана на части так страшно, что он и Кристина бросились бежать, как от приближающейся грозы, и, прежде чем они исчезли в лесу бревенчатых балок на крыше, их глаза, полные страха, увидели высоко над собой огромную ночную птицу, пристально смотревшую на них светящимися глазами и которая, казалось, трогала струны лиры Аполлона. Глава 14 Ловкий ход любителя люков Рауль и Кристина бежали прочь от крыши, от этих светящихся глаз, которые видны были в темноте, бежали не останавливаясь, пока не достигли наконец восьмого этажа. В тот вечер спектакля не было, и коридоры были пустынны. Неожиданно перед ними появилась странная фигура, загораживая проход. - Нет, не сюда! - И она указала на коридор, который вел к боковому крылу здания. Рауль хотел остановиться и потребовать объяснения. - Идите! Торопитесь! - услышали они голос из-под остроконечной шляпы. Кристина тянула Рауля за собой, заставляя его бежать. - Кто это? - спросил Рауль. - Кто этот человек? - Перс. - Что он здесь делает? - Никто не знает. Он всегда в Опере. - Вы заставляете меня быть трусом, Кристина, - сказал Рауль с дрожью в голосе. - Заставляете меня убегать, впервые в моей жизни. - Я думаю, мы убегали от тени, созданной нашим воображением, - ответила Кристина, немного успокаиваясь. - Если мы действительно видели Эрика, я должен был пригвоздить его к лире Аполлона, как прибивают сов к стенам ферм в Бретани, и тогда мы покончили бы с ним. - Сначала вам нужно было взобраться на лиру Аполлона, а это нелегко. - Но я видел светящиеся глаза. - Вы становитесь похожим на меня: готовы видеть его повсюду! Позже, вспоминая это, вы, может быть, скажете самому себе: "То, что я посчитал светящимися глазами, было, вероятно, золотыми точками двух звезд, смотревших вниз на город через струны лиры". Кристина спустилась вниз еще на один этаж, Рауль следовал за ней. - Раз уж вы приняли решение бежать, - сказал он, - лучше сделать это сейчас, поверьте мне. Зачем ждать до завтра? Эрик, возможно, слышал наш разговор. - Нет, не слышал. Я уже сказала вам, что сейчас он работает над "Торжествующим Дон Жуаном". Он не-инте-ресуется нами. - Если бы вы были так уверены в этом, то не оглядывались бы постоянно назад. - Пойдемте в мою артистическую комнату. - Давайте встретимся где-нибудь вне здания Оперы. - Нет, до тех пор, пока мы действительно не уедем. Если я не сдержу своего слова, это не принесет нам счастья. Ведь я обещала, что буду видеться с вами только здесь. - Я рад, что он разрешил вам хотя бы это. Теперь я понимаю, - с горечью сказал Рауль, - что с вашей стороны было опрометчивостью позволить нам играть в помолвку. - Но Эрик знает об этом, Рауль. Он сказал мне: "Я доверяю вам. Виконт Рауль де Шаньи влюблен в вас, и он скоро покинет страну. Но, прежде чем он уедет, я хочу, чтобы он стал таким же несчастным, как я". - Объясните мне, пожалуйста, что это означает? - Это вы должны объяснить мне. Разве люди несчастны, когда любят? - Да, когда они любят и не уверены в том, что любимы. - Вы имеете в виду Эрика? - И Эрика, и самого себя, - ответил Рауль грустно. Они пришли наконец в артистическую комнату Кристины. - Почему вы думаете, что здесь вы в большей безопасности, чем где-либо в этом здании? - спросил Рауль. - Если вы слышите голос Эрика через стены, он тоже может слышать нас. - Нет, он дал мне слово, что не появится здесь больше, и я верю ему. Моя артистическая и моя спальня в доме у озера принадлежат исключительно мне, и он уважает мое уединение, когда я нахожусь там. - Как вы покинули эту комнату и оказались в темном коридоре? Давайте восстановим, как это могло произойти. - Это опасно, зеркало может опять захватить меня. И тогда, вместо того чтобы бежать с вами, я должна буду идти в конец потайного хода, ведущего к озеру, и позвать Эрика. - И он услышит вас? - Он услышит меня отовсюду. Он сам сказал мне это. Он гений. Не думайте, что он просто человек, находящий удовольствие в том, чтобы жить под землей. Он делает то, чего не может сделать другой, и знает вещи, которые неизвестны миру живущих. - Будьте осторожны, или превратите его опять в призрак. - Нет, он не призрак. Он человек неба и земли. - Человек неба и земли! Как вы говорите о нем! Вы все еще не изменили своего решения уехать со мной? - Нет, мы уедем завтра. - Сказать вам, почему я хотел бы, чтобы мы уехали сегодня ночью? - Скажите, Рауль. - Потому что завтра вы не решитесь на этот шаг! - Тогда вы должны будете заставить меня, вопреки моему желанию! Согласны? - Да! Я буду здесь, в вашей артистической, завтра ночью, в полночь, - сказал Рауль, и его лицо помрачнело. - Что бы ни случилось, я сдержу свое обещание. Вы говорили, что после спектакля он должен уйти и ждать вас в своем доме? - Да, он сказал, что мы встретимся там. - И как же вы предполагаете попасть туда, если не знаете, как покинуть вашу артистическую комнату через зеркало? - Я пойду прямо к озеру. - Через все подвалы? Вниз по лестницам и по коридорам, где ходят рабочие? Как вы попадете туда незаметно? Каждый сможет проследить за Кристиной Доэ, и она придет к озеру с толпой людей. Кристина достала из ящика большой ключ и показала его Раулю. - Это ключ к подземному ходу на улицу Скриба. - Понимаю. Ход ведет прямо к озеру. Дайте мне этот ключ. - Никогда, - ответила она твердо. - Это будет предательством! И вдруг Рауль увидел, как она изменилась. Смертельная бледность разлилась по ее лицу. - Боже мой! - воскликнула она. - Эрик! Эрик! Пощадите меня! - Тише! - приказал Рауль. - Вы же сами сказали, что он может услышать. Но поведение Кристины становилось все более необъяснимым. Она сложила руки вместе и повторяла с безумным выражением: "О Боже мой! Боже мой!" - Что случилось? Прошу вас, скажите мне, - умолял виконт. - Кольцо. - Что вы имеете в виду? Возьмите себя в руки, Кристина! - Золотое кольцо, которое он дал мне... - А, так это Эрик дал вам это золотое кольцо! - Вы знали это, Рауль! Но вы не знали, что, давая его мне, Эрик сказал: "Я освобождаю вас, но при условии, что это кольцо будет всегда на вашем пальце. Пока вы носите его, вы будете защищены от всех опасностей и Эрик будет вашим другом. Но если вы расстанетесь с ним, то пожалеете об этом, потому что Эрик возьмет реванш". О Рауль, кольцо исчезло. Это ужасно для нас обоих. Они искали кольцо повсюду, но тщетно. - Это, должно быть, случилось, когда я поцеловала вас на крыше под лирой Аполлона, - не могла успокоиться Кристина. - Кольцо, наверное, соскользнуло с пальца и упало на улицу. Как мы можем найти его теперь? С нами случится что-то ужасное! О, если бы мы только могли спастись! - Давайте убежим сейчас же, - снова стал настаивать Рауль. Кристина колебалась. Ему уже показалось, что она согласится. Но затем, видимо, страх пересилил и она сказала: - Нет! Завтра! Она в отчаянии поспешно вышла из комнаты, все еще потирая пальцы в надежде, что это поможет вернуть кольцо. Что же касается Рауля, то он отправился домой, озабоченный всем, что услышал. - Если я не спасу ее от этого обмана, - сказал он громко в своей спальне, ложась в постель, - она погибла. Но я спасу ее! Рауль погасил лампу и, лежа в темноте, почувствовал необходимость оскорблять Эрика. Он прокричал три раза: "Обман! Обман! Обман!" Он приподнялся на одном локте, и холодный пот потек по его вискам. Два глаза, светящиеся, как горящие угли, появились в ногах кровати. Они угрожающе мерцали в темноте. Хотя Рауль не был пуглив, он задрожал. Протянув руку к столику у кровати, он нашел коробку спичек и зажег лампу. Глаза исчезли. "Кристина сказала мне, - подумал Рауль в тревоге, - что его глаза видны только в темноте. Глаза исчезли, когда я зажег свет, но сам он, возможно, все еще здесь". Молодой человек встал и тщательно обыскал комнату. Он, как ребенок, посмотрел даже под кровать. Затем, почувствовав себя смешным, громко сказал: - Чему я должен верить? Где кончается реальность и начинается фантастика? Что она видела? Что она думала, что видела? И что видел я? Действительно ли я видел два светящихся глаза? Или они светились только в моем воображении? Теперь я не уверен ни в чем! Я бы не мог поклясться, что видел эти глаза. Рауль лег опять в постель и погасил лампу. И тут глаза появились вновь. - Ox! - Рауль с трудом дышал. Он сел на кровати, неотрывно глядя на светящиеся точки. Потом, собрав все свое мужество, закричал: - Это вы, Эрик? Человек, дух или призрак, это вы? - И подумал: "Если это Эрик, то он на балконе". В ночной рубашке виконт подбежал к маленькому комоду и в темноте нащупал там пистолет, С пистолетом в руке он открыл застекленную дверь на балкон. Ночь была прохладной. Взглянув на пустой балкон, Рауль вернулся в комнату и закрыл дверь. Потом, дрожа, опять лег в постель и положил пистолет на столик в пределах досягаемости руки. Глаза по-прежнему были здесь, в ногах кровати. А может быть, между кроватью и дверным стеклом или на балконе? Рауль хотел знать. Он хотел также знать, принадлежали ли эти глаза человеческому существу. Он хотел знать все... Терпеливо, хладнокровно, не нарушая тишины ночи, он взял пистолет и направил его на две золотые звезды, которые все еще смотрели на него со странным, неподвижным сиянием. Он целился долго. Если эти звезды были глазами, и если над ними был лоб, и если он не будет таким неловким... Выстрел нарушил покой спящего дома. И пока люди спешили по коридорам, Рауль сидел в темноте, держа в руке пистолет, готовый выстрелить еще раз. Но две звезды исчезли. Свет, люди, ужасно встревоженный граф Филипп. - Что случилось, Рауль? - Вероятно, мне это приснилось. Я выстрелил в две звезды, которые мешали мне спать. - Ты в бреду! Ты болен! Пожалуйста, скажи мне, что произошло? - И Филипп взял пистолет. - Нет, я не в бреду, - возразил Рауль. - И мы скоро узнаем... Он встал, надел халат и башмаки, взял у слуги свечу, открыл застекленную дверь и вышел на балкон. Филипп видел, что пуля прошла через стекло на высоте головы человека. Рауль со свечой склонился над полом балкона. - О! - воскликнул он. - Кровь! Кровь-, здесь.., там. Еще кровь. Хорошо! Призрак, который истекает кровью, менее опасен! - добавил он с мрачной усмешкой. - Рауль! Рауль! - Филипп встряхнул его, как будто пытался разбудить лунатика от его опасного сна. - Я не сплю, мой дорогой брат, - запротестовал Рауль нетерпеливо. - Ты же видишь кровь, каждый может видеть это. Я думал, мне это снится, и выстрелил в две звезды. Это были глаза Эрика, и это его кровь! - сказал он с внезапной тревогой. - Но, может быть, я поступил неправильно, стреляя, и Кристина не простит мне этого. Этого могло не произойти, если бы я принял меры предосторожности и закрыл шторы балкона, прежде чем лег в постель. - Рауль! Ты потерял рассудок? Проснись! - Опять! Ты лучше бы помог мне разыскать Эрика. В конце концов, возможно же найти истекающее кровью привидение. - Это правда, мсье, - сказал слуга Филиппа, - на балконе кровь. Слуга принес лампу, и они смогли рассмотреть все при свете. След крови остался на перилах балкона, затем тянулся к водосточной трубе. - Ты стрелял в кошку, мой мальчик, - улыбнулся Филипп. - К сожалению, - сказал Рауль со смехом, - это вполне возможно. С Эриком никогда не знаешь наверняка. Был ли это Эрик? Была ли это кошка? Или привидение? Живая плоть или тень? Нет, нет, с Эриком никогда не знаешь! Рауль продолжал в таком же духе, делая странные замечания, которые имели отношение к странным вещам, кажущимся и реальными, и сверхъестественными, о которых Кристина говорила ему; и эти замечания дали повод многим людям считать, что его рассудок расстроен. Даже Филипп был поколеблен, и позже мировой судья не испытал затруднений в вынесении заключения на основе доклада полицейского комиссара. - Кто этот Эрик? - спросил Филипп, сжимая руку Рауля. - Мой соперник! И если он еще не умер, я хотел бы, чтобы это произошло. Рауль сделал жест, чтобы слуги удалились. Дверь спальни закрылась, оставив двух братьев наедине. Но, уходя, камердинер Филиппа услышал, как Рауль четко произнес: "Завтра ночью я намерен бежать с Кристиной Доэ". Эти слова позже он повторил мсье Фору, мировому судье, но что сказали друг другу братья в ту ночь, так и осталось неизвестным. Слуги говорили, что это была не первая их ссора. Они слышали крики, и часто звучало имя певицы Кристины Доэ. На следующее утро перед завтраком, который Филипп всегда съедал в кабинете, он пригласил брата присоединиться к нему. Рауль пришел мрачный и молчаливый. Сцена была короткой. Филипп: Прочитай это. Протянув Раулю газету "Эпок", он указал на сообщение в колонке слухов. Рауль, читая громко, в напыщенной манере: "Большая новость в аристократических кругах - помолвка мадемуазель Кристины Доэ, оперной певицы, с виконтом Раулем де Шаньи. Если верить закулисным слухам, граф Филипп де Шаньи поклялся, что впервые член его семьи не сдержит своего обещания. Поскольку любовь, особенно в Опере, всемогуща, можно только гадать, какие средства граф Филипп может употребить, чтобы помешать своему брату повести "новую Маргариту" к алтарю. Оба брата, говорят, обожают друг друга, но граф сильно ошибается, если ожидает, что братская любовь победит любовь романтическую". Филипп (печально): Видишь, Рауль, ты делаешь из нас посмешище. Эта девица полностью заморочила тебе голову своими сказками о привидениях. (Это говорит о том, что Рауль пересказал историю Кристины своему брату.) Рауль: Прощай, Филипп. Филипп: Ты принял решение? Ты уезжаешь сегодня ночью? - Никакого ответа. - Ты уезжаешь.., с ней? Но ты не сделаешь какой-нибудь глупости, не правда ли? - Опять никакого ответа. - Нет, не сделаешь! Я остановлю тебя. Рауль: Прощай, Филипп. Он уходит. Эта сцена была описана мировому судье самим Филиппом, который больше не видел Рауля до того вечера в Онере, когда исчезла Кристина. Рауль провел весь день в приготовлениях к бегству. Лошади, экипаж, кучер, провизия, багаж, необходимые деньги, маршрут (чтобы сбить призрак со следа, они не поедут поездом) - все это заняло его до девяти часов вечера. В девять часов дорожная карета с занавесками, задернутыми на плотно закрытых окнах, присоединилась к очереди экипажей на стороне ротонды. Карета была запряжена двумя сильными лошадьми, управлял ею кучер, большая часть лица которого была скрыта длинным шарфом. Перед этой каретой было три других экипажа: двухместная карета, принадлежавшая, как было позже установлено, Карлотте, которая внезапно вернулась в Париж; карета Ла Сорелли и во главе очереди стоял экипаж графа Филиппа де Шаньи. Никто из кареты не вышел. Кучер оставался на своем месте, как, впрочем, и три других кучера. Фигура в широком черном плаще и черной фетровой шляпе прошла по тротуару между ротондой и экипажами. Казалось, дорожная карета привлекла особое внимание этой странной личности. Человек приблизился к лошадям, затем к кучеру и удалился, не сказав ни слова. Расследование установило, что этим человеком был виконт Рауль де Шаньи. Я, однако, не верю этому, поскольку Рауль в тот вечер был в цилиндре, как и в другие вечера, и этот цилиндр позже нашли. Думаю, что скорее всего это был призрак Оперы, который, как вскоре станет очевидным, знал обо всем. В этот вечер давали "Фауста". Публика была чрезвычайно изысканной, аристократической. В те дни подписчики не одалживали и не сдавали в аренду свои ложи и не дел