Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     Издательство: Амфора, 2000
     Серия: Классический детектив;
     OCR: squirrel@thedex.net
---------------------------------------------------------------






     - Ему предстоит пережить скверную минуту...
     - Несомненно, но, говорят, этот человек ничего не боится!..
     - У него есть дети?
     - Нет, он вдовец!
     - Тем лучше!
     - И потом, все же надо надеяться, что он не умрет! Однако поторопимся!
     Услышав этот  мрачный разговор,  мсье  Гаспар Лалует,  благовоспитанный
человек,  торговец   картинами   и  антиквариатом,  уже  десять  лет   назад
обосновавшийся на улице Лаффит, а в этот день прогуливающийся по  набережной
Вольтера, изучая  витрины  лавок со старинными гравюрами и  всякой всячиной,
поднял голову. В  тот  же самый  момент его  едва не сбили на узком тротуаре
трое  молодых людей  в студенческих беретах, появившись  из-за угла  с улицы
Бонапарта. Занятые своей беседой, они даже и не подумали извиниться.
     Мсье Гаспар Лалует, предпочитая не ввязываться в ссору,  подавил в себе
вспыхнувшее было  раздражение от  такой неучтивости  и подумал, что  молодые
люди, видимо, торопятся на  какую-нибудь дуэль, о  печальном исходе  которой
они громко говорили.
     Он   вновь  принялся  внимательно  рассматривать  сундучок,  украшенный
геральдическими лилиями, который, как  предполагалось,  был  времен Людовика
Святого и  хранил четки мадам Бланш де Кастий. Но в этот момент позади  него
опять кто-то сказал:
     - Что бы об этом ни думали, он просто смельчак! А другой голос ответил:
     - Говорят, он трижды совершил кругосветное путешествие! Однако не хотел
бы я оказаться на его месте. Только бы нам не опоздать!
     Мсье  Лалует  обернулся.  Он  увидел двух  стариков,  ускоривших шаг  в
сторону Института.
     "Что же это такое? -  подумал  мсье Лалует. - Старики стали  такими  же
ненормальным, как  и  молодые?  (Мсье Лалуету  было около сорока пяти  лет -
возраст,  когда  ты  и  не  молод  и не  стар.)  Вот  и  эти  двое,  похоже,
направляются на неприятную встречу вслед  за  студентами,  прошедшими только
что!" Погруженный в эти мысли, мсье Лалует дошел  до  угла улицы Мазарини и,
возможно, углубился  бы  в эту извилистую улочку,  если бы навстречу  ему не
выбежали,  крича  и  жестикулируя,  четыре  господина,  в которых  благодаря
рединготам, высоким  шляпам и  сафьяновым портфелям под  мышками легко можно
было узнать  профессоров. - Все-таки вы никогда  не заставите меня поверить,
что он оставил завещание!
     - Если он еще этого не сделал, то напрасно!
     - Говорят, он уже не раз смотрел смерти в глаза!
     - Но, может быть, в последний момент он передумает"?
     - Вы считаете его трусом?
     - Смотрите.., вот он! Вот он!
     И профессора  бросились бегом через  улицу, площадь и потом  направо, в
сторону  моста  Искусств.  Тут  мсье  Гаспар  Лалует  наконец  оторвался  от
созерцания  лавок  старьевщиков. Им  овладело любопытство. Хотелось  увидеть
человека,  так рисковавшего своей жизнью  в условиях и по причинам  пока еще
неизвестным, но благодаря случаю приобретающим героические очертания.
     Пытаясь догнать  профессоров,  он  пошел  кратчайшим  путем под сводами
Института  и вскоре очутился  на маленькой  площади.  Здесь стоял памятник с
натянутой  на него  ермолкой,  которую все  называли куполом. Площадь  так и
кишела  народом.  Подъезжали экипажи,  раздавались  крики  кучеров и уличных
торговцев и разносчиков газет. Под сводом, ведущим в первый двор  Института,
шумная  толпа  окружила какого-то человека,  с трудом  пробивавшегося сквозь
ряды ликующих почитателей. Четыре профессора  уже  были  здесь. Они кричали:
"Браво!" Мсье Лалует, сняв шляпу, обратился к одному из них и робко попросил
его объяснить, что происходит.
     - Вы же сами видите! Это капитан корабля Максим д'Ольнэ!
     -  Он что,  собирается драться на  дуэли?  - вновь  задал  вопрос  мсье
Лалует.
     - Да нет, он сейчас произнесет речь, посвященную  своему вступлению  во
Французскую академию, - ответил раздосадованно профессор.
     В это мгновение толпа  подалась назад, и мсье Гаспара Лалуета  унесло в
сторону от профессоров.  Это друзья  Максима  д'Ольнэ, радостно обняв своего
героя и окружив его почетным эскортом, пытались проникнуть в зал  заседаний.
Образовалась настоящая давка. Никто и  не глядел  на пригласительные билеты.
Некоторые  из  пришедших,   заранее  занявшие  себе  места  понесли  убытки,
поскольку другие, придя сюда  просто  так, не уходили. Любопытство буквально
приковало их к местам. Тем временем к мсье Лалуету, которого толпа прижала к
лапам каменного льва, охранявшего пороги Бессмертия, подошел какой-то ловкач
и сказал:
     -  Если  хотите  войти, мсье,  платите двадцать  франков!  Мсье  Гаспар
Лалует,  хотя  и был  всего  лишь торговцем  картинами и всяким  старьем,  с
большим уважением относился к литературе. Он сам пописывал и опубликовал две
работы,  составлявшие  гордость всей его жизни. Одна  из них была  посвящена
подписям знаменитых  художников и  способам распознавания их подлинности  на
картинах, другая  -  искусству  обрамления  картин.  За эти  работы  он  был
удостоен знака отличия Академии, однако сам ни разу не переступал ее порога.
Ему  и  в  голову никогда  не  приходило, что он  может  выступить  здесь  с
докладом,  тем более это  никак не вязалось с тем, что он увидел и услышал в
последние  пятнадцать минут. Например,  он никогда не  подумал  бы,  что для
того,  чтобы произнести речь при  вступлении в  члены  Академии,  лучше быть
вдовцом, не иметь детей, ничего  не бояться и составить  завещание. Заплатив
двадцать франков,  мсье Лалует стал протискиваться вперед  и,  получив  кучу
тумаков  и подзатыльников, наконец  худо-бедно устроился на трибунах, откуда
все стоя всматривались в зал.
     Туда как раз входил Максим д'Ольнэ.
     Слегка побледневший, он шел в  сопровождении двух поручителей, графа де
Брея и профессора Пелезо, которые были еще бледнее д'Ольнэ.
     Легкая  дрожь  охватила  присутствующих.  Женщины из  числа  избранных,
находящиеся здесь в большом количестве, не смогли сдержать вздоха восхищения
и   жалости.  Какая-то  набожная  богатая  вдова  перекрестилась.  Весь  зал
поднялся,  так как  все  происходящее  было столь  волнительно,  будто  люди
присутствовали при появлении самой смерти.
     Добравшись  до  своего  места,  новый  академик  сел  рядом  со  своими
сопровождающими и,  подняв  голову,  обвел  твердым  взглядом  коллег,  всех
присутствующих в  зале, а  затем  президиум  и, наконец,  перевел  глаза  на
печальную физиономию того, кому было поручено представить новичка.
     Обычно  во  время  такой  церемонии  этот  персонаж  выглядит  довольно
свирепо, словно олицетворяя все литературные  пытки, которые ждут  новичка в
ответ на его речь.  На  этот  же раз он  взирал  с  сочувствием исповедника,
пришедшего на помощь пациенту в последние мгновения его жизни.
     Мсье  Лалует,  внимательно  следивший  за  спектаклем  этого   племени,
разукрашенного дубовыми листьями, в  то же время не упускал ни одного  слова
из того,  что говорилось  вокруг. - Бедный Жеан Мортимар  был так же молод и
красив, как и этот!
     - И так радовался, что его избрали!
     - Вы помните, когда он встал, чтобы произнести речь?
     - Казалось, он сияет... Он был полон  жизни." - Что  там ни говори, это
не естественная смерть...
     -  Нет, не  естественная." Чтобы понять, о  чем идет речь, мсье  Гаспар
Лалует вынужден  был  обернуться  к  своему соседу и спросить его,  о  какой
смерти все говорят.  Тут он увидел,  что обращается  к  тому  же профессору,
который  так  ворчливо  уже  растолковывал  ему  происходящее.  В  этот  раз
профессор тоже не стал деликатничать.
     - Вы что, не читаете газет, мсье?
     Да, абсолютно верно, мсье Лалует газет не  читал! И тому была  причина,
но об этом позже. Что же до мсье Лалуета, то он не собирался кричать об этом
на каждом углу.  Во  всяком случае, именно потому,  что  он не читал  газет,
тайна, в  которую окунулся мсье  Лалует, проникнув за  свои двадцать франков
под  своды  Института, с  каждой минутой все росла и ширилась. Поэтому он не
понял, отчего по залу прошел ропот, когда одна благородная дама, которую все
называли "прекрасная мадам де Битини", вошла в подготовленную  для нее ложу.
Все  единодушно  утверждали,  что она весьма нахальна. Однако мсье Лалует не
мог  понять   почему.   Дама  посмотрела   на   присутствующих  с   холодным
высокомерием, бросила  несколько  коротких  слов  сопровождавшим ее  молодым
людям и уставилась на Максима д'Ольнэ.
     - Она принесет ему несчастье! - крикнул кто-то. По толпе пронеслось:
     - Да, да, она принесет ему несчастье!
     Мсье  Лалует  удивился:  "Почему принесет несчастье?" - но ему никто не
ответил.  До  сих  пор ему удалось выяснить  только то,  что человек  внизу,
собиравшийся начать  свою речь,  звался Максимом д'Ольнэ. Он  был  капитаном
первого ранга и написал книгу "Путешествие вокруг моей кабины", а теперь был
избран в Академию и должен  занять кресло, в  котором раньше  сидел  магистр
д'Аббвиль.  А  мистерия  продолжалась,  сопровождаемая  криками  и  жестами.
Публика на трибунах кричала:
     - Как тот! Не вскрывайте! Ах, письмо! Как тот! Как тот! Не читайте!
     Мсье Лалует перегнулся через перила  и увидел университетского сторожа,
подносившего какое-то письмо Максиму д'Ольнэ. Появление сторожа с письмом  в
руках,  казалось,  вывело  присутствующих  из  себя.  И   только  сидящие  в
президиуме  пытались  еще  сохранять  спокойствие. Однако было заметно,  что
симпатичный  мсье   Ипполит  Патар,   постоянный  секретарь,  дрожал   всеми
украшавшими его дубовыми листьями.
     Максим д'Ольнэ встал, взял из  рук сторожа письмо и распечатал  его. Он
улыбался.  И  поскольку церемония еще не началась, так  как ждали  хранителя
печати, он прочитал письмо и опять улыбнулся. На трибунах закричали:
     - Он улыбается! Улыбается! Тот тоже улыбался!
     Максим д'Ольнэ  передал письмо своим поручителям, которым было вовсе не
до смеха. Вскоре текст письма  оказался у  всех на  устах,  и поскольку  его
передавали от уха к уху, то  в конце концов  и  мсье Лалует узнал содержание
странного  письма:  "Бывают путешествия  поопаснее  тех, что можно совершить
вокруг своей кабины!" Текст этот, казалось, привел зал в исступление, но тут
вдруг  раздался   голос  председателя,   объявившего  ледяным  тоном   после
нескольких  звонков  колокольчика, что  заседание можно считать открытым.  В
зале моментально воцарилась гробовая тишина.
     Максим д'Ольнэ уже поднялся с места, еще более мужественный и отважный;
И вот он начал читать свою речь.
     Голос  звучал отчетливо  и  звонко.  Оратор  прежде всего  поблагодарил
высокое собрание, оказавшее ему честь, приняв в свои члены.  Затем, намекнув
на траур, объявленный недавно в Академии, перешел к описанию заслуг магистра
д'Аббвиля.
     Он говорил, говорил...
     Рядом с  мсье Гаспаром Лалуетом стоял профессор и бормотал сквозь  зубы
слова, которые,  как  показалось Лалуету,  были навеяны длинной  речью:  "Он
держится  дольше,  чем  тот!" Д'Ольнэ продолжал говорить,  и,  казалось, все
присутствующие,  слушая его, понемногу начали  вздыхать с облегчением, Стало
как-то легче  дышать, дамы улыбались,  словно  им удалось  избежать какой-то
страшной опасности.
     Он говорил, и ничто не прерывало его речь...
     Вот  он  завершил  восхваление магистра  д'Аббвиля  и воодушевился  еще
больше, перейдя от  талантов выдающегося прелата  к некоторым общим идеям  о
святом красноречии. Д'Ольнэ напомнил о нашумевших проповедях, которые стоили
магистру д'Аббвилю  светских  молний, ниспосланных на  него за неуважение  к
гуманитарной науке.
     С этими словами новый академик сделал необычно широкий  жест рукой, как
бы желая в свою очередь высечь эту порожденную гордыней и безбожием науку.
     В порыве восхищения, конечно не имеющего ничего академического,  но  от
этого еще  более прекрасного, так как это шло от моряка старой школы, Максим
д'Ольнэ воскликнул:
     - Шесть  тысяч лет тому назад, господа, гнев Божий  приковал Прометея к
скале!  Я  тоже не из тех, кто опасается людской ярости.  Я боюсь лишь грома
небесного!
     И едва  несчастный  произнес эти  слова, как  неожиданно зашатался я, в
отчаянии поднеся руки к лицу, рухнул наземь.
     Крик   ужаса  пронесся   под  сводами   зала.   Академики  бросились  к
неподвижному телу.
     Максим д'Ольнэ был мертв!
     Зал с трудом освободили от присутствующих.
     Д'Ольнэ умер  так  же,  как  за два месяца до этого, при  полном зале в
момент  принятия  в  Академию,   умер  Жеан  Мортимар,  автор   "Трагических
ароматов". Вначале именно его избрали на место магистра  д'Аббвиля. Он также
получил письмо  с  угрозами, доставленное  в Институт  рассыльным,  которого
никогда  больше ни видели. В письме говорилось: "Иногда ароматы бывают более
трагическими,  чем  это  кажется".  Мортимар  также  рухнул  замертво  через
несколько минут после прочтения письма.
     Обо  всем  этом  мсье  Гаспар  Лалует   узнал,   жадно  вслушиваясь  во
взволнованные речи в толпе, еще недавно заполнявшей зал Института, а  теперь
оказавшейся  в полном  смятении на набережной. Ему хотелось узнать побольше,
чтобы  по  крайней  мере  понять, почему  смерть  Жеана  Мортимара  породила
опасения  в подобной кончине Максима д'Ольнэ.  Он услышал разговоры о мести,
однако это предположение показалось столь  абсурдным, что  он не  придал ему
значения.  Тем не менее для очистки совести он счел необходимым спросить имя
того, кто решился бы столь странным образом осуществить свою месть. Однако в
ответ услышал такой странный набор слов, что даже подумал, не насмехаются ли
над ним.
     В  конце концов близился вечер, дело было  зимой,  и мсье  Лалует решил
пойти  домой  через  мост  Искусств,  по   которому,   потрясенные   ужасным
совпадением  двух зловещих смертей, торопливо  возвращались к себе несколько
запоздалых академиков со своими приглашенными..
     Тем не  менее,  прежде  чем  исчезнуть  в темноте,  уже сгущавшейся  на
площади  Карусель,  мсье  Лалует  задержался  постановил одного  из  господ,
спускавшихся  по мосту Искусств, нервная походка  которого выдавала волнение
от пережитого происшествия. Мсье Лалует спросил:
     - И все же, мсье! Известно, от чего он умер?
     - Врачи говорят, что от разрыва сердца.
     - А первый мсье, он от чего умер?
     - Врачи говорили, от кровоизлияния в мозг...
     Тут между собеседниками возникла еще одна тень и вмешалась в разговор:
     -  Все  это  ерунда!  Они  оба  умерли,  потому   что  захотели  занять
заколдованное кресло!
     Мсье Лалует попытался было удержать эту тень, но она уже исчезла.
     Погруженный в размышления, он отправился домой.




     На следующий после зловещих событий  день постоянный  секретарь Ипполит
Патар  ровно в  час  вошел  под  своды  Института.  На пороге  его  поджидал
привратник. Он - протянул постоянному секретарю почту:
     - Что-то вы сегодня рано, мсье постоянный секретарь. Никого еще нет.
     Ипполит  Патар   взял  из  рук  привратника  почту,  которая  оказалась
достаточно объемной, и, ничего не ответив, собрался продолжить свой путь.
     Это удивило привратника.
     - У мсье постоянного секретаря очень озабоченный. вид.  Впрочем,  здесь
все  потрясены этой историей! Однако  Ипполит Патар даже не обернулся. И тут
привратник совершил ошибку, добавив:
     - А что, мсье постоянный секретарь уже прочитал сегодня статью в."Эпок"
о заколдованном кресле?  Дело  в  том, что  у  Ипполита  Патара имелась одна
особенность. Бывали дни, когда он казался таким  свежим и розовым старичком,
приветливым,  доброжелательным, радушным, и тогда  все  в Академии звали его
"мой  дорогой друг",  естественно  за исключением обслуживающего  персонала,
хотя и  по отношению к обслуге он  становился весьма  предупредительным.  Но
бывали и дни,  когда Ипполит Патар  превращался в сухого,  желтого как лимон
старикашку,  нервного, раздраженного,  желчного. В  такие дни  лучшие друзья
обращались к нему "мсье постоянный секретарь", а обслуге становилось и вовсе
не  по себе. Ипполит Патар так  любил Академию,  что  делал все, чтобы лучше
служить  ей. В радостные  дни,  когда происходили  грандиозные академические
торжества  или  вручение премий,  являлся розовый Патар.  В злополучные дни,
когда  какой-нибудь  жалкий  писака   осмеливался   проявить   неуважение  к
священному учреждению, на сцену выходил лимонный Патар.
     В  этот день  привратник, видимо,  не заметил, какого  цвета  был  мсье
Патар, иначе бы не получил столь резкую отповедь мсье постоянного секретаря.
Услышав о заколдованном кресле, мсье Патар резко обернулся.
     - Занимайтесь своими делами! Я не знаю, что такое заколдованное кресло,
но мне известно, что в привратницкой всегда полно журналистов!  Имеющий уши,
да услышит!
     И развернулся, чтобы уйти, оставив пораженного привратника.
     "Читал ли мсье постоянный секретарь статью  о заколдованном кресле!" Да
вот  уже  несколько недель,  как  он только такие статьи и  читает!  А после
ошеломляющей смерти  Максима  д'Ольнэ,  последовавшей  вскоре  за  не  менее
ошеломляющей  смертью Жеана Мортимара,  весьма маловероятно,  что  газетчики
оставят столь увлекательную тему.
     Какой же  это  изощренный ум  (Ипполит  Патар даже остановился, задавая
себе этот вопрос), какой изощренный ум осмелился увидеть в этих двух смертях
нечто  иное,  кроме  очень  печального совпадения?  Жеан  Мортимар  умер  от
кровоизлияния в  мозг, это вполне  естественная смерть.  А  Максим  д'Ольнэ,
находившийся под впечатлением от трагического конца своего  предшественника,
взволнованный  торжественностью  церемонии и  вдобавок  напуганный  мрачными
прогнозами злобных писак, прогнозами, которыми  сопровождалось его избрание,
умер от разрыва сердца. И его смерть тоже была не менее естественной.
     Пройдя через  первый  дворик  Института и повернув налево,  к лестнице,
ведущей в секретариат, Ипполит Патар сердито постучал металлическим кончиком
своего зонта по неровной и мшистой брусчатке.
     "Что  же  неестественного, -  спрашивал  он сам  себя,  -  в  том,  что
произошел разрыв сердца? Такое может случиться с каждым. Любой может умереть
от разрыва сердца, даже  произнося речь во Французской академии!" И добавил:
"Только для этого нужно быть академиком".
     Подумав  так;  Ипполит  Патар   в  задумчивости  остановился  у  первой
ступеньки лестницы. Хотя  мсье  постоянный секретарь  и  отрицал это, он был
достаточно суеверен.  Сама  мысль  о  том,  что  любой  Бессмертный  <Будучи
избранными в Академию  пожизненно, ее члены назывались  Бессмертными.> может
умереть  от  разрыва сердца,  побудила  его украдкой коснуться  правой рукой
деревянной ручки зонта, который он держал  в левой.  Ведь  каждому известно,
что дерево хранит вас от злой судьбы.
     Он   стал  подниматься  по  лестнице,  прошел,  не  задерживаясь,  мимо
секретариата,  затем  остановился на второй  лестничной  площадке  и  громко
сказал:
     - Вот если  бы не эта история с двумя  письмами! Но ведь все дураки тут
же    попались    на   удочку!    Два    письма,    подписанные   инициалами
Э.Д.С.Э.Д.Т.Д.Л.Н., всеми инициалами этого шарлатана Элифаса!
     Постоянный   секретарь   принялся   громко    произносить   в   звучной
торжественной тишине лестницы ненавистное имя того, кто с помощью преступных
чар, похоже, навлек злой рок на прославленную ассамблею: Элифас де Сент-Эльм
де Тайбур де ля Нокс!
     С таким именем - и пытаться представить свою кандидатуру во Французскую
академию!  Этот несчастный, написавший абсолютно смехотворный опус "Хирургия
души",  шарлатан,  уверяющий  всех,  что  он маг,  еще  надеется  заполучить
бессмертную славу и занять кресло магистра д'Аббвиля!
     Маг!  Да  он скорее колдун, уверяющий, что знает прошлое, будущее и все
секреты, способные превратить человека  в хозяина Вселенной! Алхимик! Да что
там! Вещун! Астролог! Чародей! Некроман!
     И он еще захотел быть избранным в Академию! От возмущения Ипполит Патар
даже  задохнулся. Тем  не менее после  провала  этого колдуна, как он того и
заслуживал,  на  выборах в Академию  погибли двое несчастных, которые должны
были занять кресло магистра д'Аббвиля!
     О!  Читал  ли, мсье  постоянный секретарь эту  статью  о  заколдованном
кресле?! Да он уже сегодня утром прочел ее в нескольких газетах,  и ему  еще
предстояло прочитать  ее в "Эпок".  Он с  удивительной для  своего  возраста
энергией  яростно развернул  газету: статья  занимала две колонки  на  самой
первой  странице, повторяя  все те бредни, которые давно уже набили оскомину
Ипполиту Патару. Действительно, стоит теперь войти в  какой-нибудь салон или
в библиотеку, как  тут же услышишь "Ну так что?  Как  там  это заколдованное
кресло?"   "Эпок"   по   поводу   необычного   совпадения  двух  удивительно
"академических"  смертей, похоже, собиралась основательно изложить  легенду,
связанную с креслом магистра д'Аббвиля. В некоторых парижских кругах,  особо
интересовавшихся  тем,  что происходит по  ту  сторону моста  Искусств, были
убеждены, что теперь это кресло посещал дух мести  мага Элифаса де Сент-Эльм
де  Тайбур де  ля Нокса!  И  поскольку после своего провала в Академии  этот
Элифас  исчез, то "Эпок" не могла  не высказать своего сожаления,  что перед
самым  своим исчезновением он произнес угрозу, за которой вскоре последовали
две неожиданные смерти.  Выходя в последний  раз из клуба  "Дуновение души",
который  он  основал  в  салоне  мадам  де Битини, Элифае,  говоря о  кресле
знаменитого  прелата, сказал  буквально следующее: "Несчастье ждет  каждого,
кто  захочет  усесться   туда  раньше  меня!"  Вообще-то  у  "Эпок"  никакой
уверенности ни в чем не было. Там считали, что, принимая во внимание письма,
полученные обоими академиками перед смертью, очевидно, Академия имеет дело с
каким-то  проходимцем  или безумцем. Газета  хотела,  чтобы  разыскали этого
Элифаса, и  чуть ли  не  требовала вскрытия тел  Жеана  Мортимара  и Максима
д'Ольнэ.
     Статья была  не  подписана, тем не менее Ипполит  Патар обругал за  нее
анонимного автора, обозвав его идиотом, толкнул находящуюся перед  ним дверь
и вошел в первый зал с колоннами и пилястрами. Там были бюсты и скульптурные
портреты усопших академиков. Поприветствовав их на ходу,  он  прошел дальше,
через  второй  зал  к  третьему,  меблированному столами, покрытыми  зеленым
сукном.  Вокруг столов стояли аккуратно расставленные кресла.  В  глубине на
широком  панно выделялась  фигура  во  весь рост кардинала  Армана  Жана  дю
Плесси, герцога де Ришелье.
     Постоянный секретарь вошел  в  зал  Словаря, который  был еще пуст.  Он
закрыл за  собой дверь,  занял  свое обычное место,  положил  рядом почту  и
аккуратно пристроил в доступном взору углу свой зонтик, без которого никогда
на  улицу  не  выходил.  От относился  к  нему так  ревниво, словно это была
какая-то священная реликвия.
     Затем  он  снял  шляпу,  надел вместо  нее маленькую шапочку из черного
бархата и неслышными шажками начал обход столов, стоящих друг к другу углами
и образующих пространства, в которых  размещались  кресла.  Некоторые из них
были по-настоящему знаменитыми.
     Проходя мимо таких кресел, постоянный секретарь задерживал на  них свой
печальный взгляд и, качая  головой шептал славные  имена. Так он добрался до
портрета кардинала Ришелье:
     - Добрый день, ваше преосвященство, - приподня в шапочку, приветствовал
он.
     Затем, повернувшись спиной к великому человеку, погрузился в созерцание
стоявшего  прямо перед  ним  кресла Это было  кресло  как кресло,  ничем  не
отличавшееся  от  других  в  этом  зале, - с четырьмя  ножками, с квадратной
спинкой, но именно в нем обычно сидел магистр д'Аббвиль, когда присутствовал
на заседаниях,  я  никто более не  занимал его после смерти  прелата.  В том
числе бедняги Жеан  Мортимар  и  Максим д'Ольнэ,  которым так  и  не удалось
переступить порог зала закрытых заседаний или зала Словаря, как  его принято
было называть. А ведь это был главный  зал в королевстве Бессмертных, именно
здесь стояли сорок кресел Бессмертия.
     Итак, постоянный секретарь созерцал кресло магистра д'Аббвиля.
     Вдруг он громко сказал:
     - Заколдованное кресло!
     И пожал плечами. Затем  уже насмешливым  тоном произнес роковую  фразу:
"Несчастье ждет каждого, кто захочет усесться туда раньше меня".
     Неожиданно он почти вплотную приблизился к креслу.
     - Так вот, -  вскричал он, ударив себя в грудь, - мне, Ипполиту Патару,
смешны наговор  и Элифас  де  Сент-Эльм де  Тайбур  де  ля Нокс, и я  сейчас
усядусь в тебя, заколдованное кресло!
     Повернувшись,   Патар  собрался  устроиться  в  кресле...  Однако,  уже
наполовину согнувшись, вдруг остановился, выпрямился и сказал:
     -  Пожалуй, нет, я не  буду садиться!  Это  слишком  глупо!  Не следует
придавать значение подобным глупостям.
     И  постоянный  секретарь  вернулся  на  свое  место,  по пути  украдкой
коснувшись деревянной ручки своего зонтика.
     Тут открылась дверь, и появился хранитель  печати, за  которым следовал
директор.  Хранитель печати  был  из  обычных хранителей,  которых  избирают
каждые три месяца,  но директором Академии в этом триместре оказался великий
Лустало,  один из  крупнейших  ученых мира. Его  вели  за руку  как слепого.
Однако  зрение  у  него  было  хорошее.  Просто  он настолько  отключался от
действительности, и это было известно, что в Академии решили не отпунильницу
и оставили одного, как бы давая понять, что , теперь он может быть абсолютно
спокоен.
     Затем,  подойдя  к  окну  и  выглянув  в пустынный  дворик,  постоянный
секретарь и хранитель  печати  поздравили  друг друга с тем,  что  благодаря
своей уловке сумели удачно избавиться от журналистов. Еще вчера  вечером они
официально  объявили,  что Академия,  в  полном  составе  приняв  участие  в
похоронах  Максима   д'Ольнэ,  для  выборов  преемника  магистра   д'Аббвиля
соберется вновь лишь через две недели. Все  так и говорили "кресло  магистра
д'Аббвиля",  как  будто  уже  дважды  на  это  место  не  избирались   новые
претенденты.
     Таким образом удалось обмануть газетчиков. На самом деле  выборы должны
были   состояться   на  следующий  день  после   смерти   Максима   д'Ольнэ,
следовательно,  именно   в  описываемый  нами  день,   когда  Ипполит  Патар
направлялся в  зал Словаря.  Каждый академик был предупрежден об  этом лично
постоянным  секретарем,  и  чрезвычайное,  закрытое  заседание  должно  было
начаться через полчаса.
     Хранитель печати шепнул на ухо постоянному секретарю:
     - А как с Мартеном Латушем? От него есть что-нибудь?
     Задавая  свой  вопрос,  хранитель смотрел на  секретаря  с нескрываемым
волнением.
     - Нет, я ничего не знаю, - уклончиво ответил Патар.
     - Как! Вы ничего не знаете? Постоянный секретарь показал на нераскрытую
почту.
     - Я еще не смотрел почту.
     - Так смотрите же скорее, несчастный!
     - Что  это  вы  так торопитесь,  мсье хранитель  печати! - нерешительно
протянул Патар.
     - Патар, я вас не понимаю!
     -  А  вы  что,  очень  спешите  узнать,  что,  возможно,  Мартен Латуш,
единственный кто  осмелился  выставить свою  кандидатуру  вместе с  Максимом
д'Ольнэ,  кстати заранее зная,  что его не изберут, вы очень спешите узнать,
господин  хранитель  печати, что  Мартен  Латуш,  единственный,  кто  у  нас
остается, теперь отказывается занять кресло магистра д'Аббвиля?
     Хранитель  печати  от удивления  вытаращил  глаза, но  тут же сжал руку
постоянного секретаря:
     - О, Патаря вас понимаю..
     - Тем лучше, мсье хранитель печати! Тем лучше!
     - Значит вы вскроете свою почту только после...
     - Да-да, мсье  хранитель печати, когда он  будет уже  избран, мы всегда
успеем узнать, что он отказывается! Ах, ведь их не  так  много, претендентов
на заколдованное кресло!
     Они смолкли. Снаружи, во дворике,  начали  собираться какие-то группки,
но ни  постоянный секретарь, ни хранитель  печати, погруженные в свои мысли,
не обращали на них внимания.
     Постоянный секретарь тяжело вздохнул. Хранитель печати нахмурил брови и
сказал:
     -  Вы только подумайте! Какой позор, если  в  Академии останется только
тридцать девять кресел!
     -  Это меня убьет! -  отозвался  Ипполит  Патар. А  в это время великий
Лустало  спокойно размазывал по носу чернила, окуная пальцы  в чернильницу в
полной уверенности, что это его табакерка.
     Неожиданно дверь с шумом распахнулась: вошел  Барбантан, автор "Истории
дома Конде".
     - А знаете, как его зовут?! - воскликнул он.
     -  Кого это? -  забеспокоился постоянный секретарь, который,  будучи  в
грустном расположении духа, все время опасался нового несчастья.
     - Да его же! Вашего Элифаса!
     - Как это "нашего" Элифаса?
     - Ну, их Элифаса...  Так вот. Мсье Элифаса де Сент-Эльм де Тайбур де ля
Нокса зовут Бориго, просто мсье Бориго!
     В зал стали заходить академики. Все оживленно переговаривались.
     - Да-да, -  повторяли они, -  мсье Бориго! Он велел прекрасной мадам де
Битини рассказать об этом приключении. Так говорят журналисты!
     - Значит, журналисты здесь? - огорчился постоянный секретарь.
     - То  есть как это, здесь ли они? Их полно во дворе. Они  знают, что мы
собираемся,  и  утверждают,  что  Мартен  Латуш  больше   не  выставит  свою
кандидатуру.
     Мсье Патар побледнел и словно выдохнул:
     - Я не получил никакого уведомления  на этот счет-Все в волнении начали
его расспрашивать. Он успокаивал их, однако без особой уверенности:
     - Это  очередная выдумка журналистов...  Я знаю Мартена Латуша... Этого
человека не запугаешь... Впрочем, мы сейчас же приступим к голосованию.
     Слова  Патара были прерваны  шумным появлением  одного  из  поручителей
Максима д'Ольнэ, графа де Брея.
     -  Знаете ли  вы,  чем торговал  ваш Бориго? - злорадно  вопросил вновь
пришедший. - Он торговал оливковым маслом! И поскольку родился в Провансе, в
долине Карей, то вначале придумал себе имя Жан Бориго дю Карей...
     В  этот  момент  дверь снова открылась,  и  вошел  мсье  Рэймон  де  ля
Бэйссьер, старый египтолог, написавший пирамиды томов о первой пирамиде.
     - Я его знаю именно как Жана Бориго дю Карей, - просто сказал он.
     Появление   египтолога  было  встречено  ледяным   молчанием.   Он  был
единственным, кто голосовал за Элифаса Это из-за него Академия покрыла  себя
позором, отдав  один голос за какого-то там Элифаса! К тому же Рэймон де  ля
Бэйссьер был старым другом прекрасной мадам де Битини.
     Постоянный секретарь пошел к нему навстречу.
     - Не мог бы наш дорогой коллега сказать нам, не торговал ли в  то время
мсье  Бориго  оливковым маслом,  детской кожей, волчьими  зубами  или  салом
повешенных?
     Раздался  смех. Но  Рэймон де ля Бэйссьер  словно  его и  не слышал. Он
ответил:
     - Нет! В то  время он был  в  Египте секретарем Мариетбея,  выдающегося
продолжателя  дела  Шампольона  <Шампольон  Жан  Франсуа  (1790  -  1832)  -
французский  ученый,  раскрывший  тайну  древнеегипетского  иероглифического
письма.>, и  занимался расшифровкой таинственных  текстов, высеченных тысячи
лет тому назад  на  стенах усыпальницы пирамиды фараонов V и VI династий. Он
искал секрет Тота <Египетский бог мудрости и письма.>!
     И, произнеся эту  тираду,  старый  египтолог направился к своему месту.
Однако его кресло уже занял по рассеянности  другой академик. Ипполит  Патар
коварным взглядом посмотрел на египтолога поверх своих очков и спросил:
     -  В чем же  дело,  дорогой  коллега? Вы не  садитесь?  Кресло магистра
д'Аббвиля ждет вас!
     Де  ля Бэйссьер  ответил тоном,  заставившим  обернуться  некоторых  из
Бессмертных:
     - Нет! Я не сяду в кресло магистра д'Аббвиля!
     - Почему же? - осведомился с неприятным смешком постоянный секретарь. -
Почему же вы не сядете в кресло магистра д'Аббвиля? Уж  не принимаете  ли вы
всерьез все эти бредни, которые рассказывают о заколдованном кресле?
     - Я  не принимаю всерьез никакие бредни, мсье  постоянный секретарь, но
не собираюсь садиться в это кресло просто потому, что не хочу, вот и все!
     Коллега, занявший место Рэймона де ля Бэйссьера, тотчас освободил его и
уже без всякой насмешки почтительно поинтересовался: верит ли он сам, Рэймон
де   ля  Бэйссьер,  проживший  столько  лет  в   Египте  и  благодаря  своим
исследованиям  сумевший,  как  никто  другой,  углубиться  в истоки  Каббалы
<Мистическое учение, согласно  которому  амулеты  и  формулы, а также  цифры
обладают целительными свойствами.>, верит ли он в злой рок?
     - Не берусь отрицать! - ответил египтолог. Это заявление заставило всех
насторожиться,  и,  поскольку  оставалось еще  минут  пятнадцать  до  начала
голосования,  ради  чего и  были созваны  все академики, они попросили де ля
Бэйссьера объясниться.
     Тот  окинул собрание взглядом и  убедился,  что никто уже не улыбается,
даже Патар отбросил свою грубоватую насмешливость.
     Тогда низким голосом он сказал:
     - Здесь мы касаемся тайны. Все невидимое, что  нас окружает, составляет
тайну,  и  современная  наука,  гораздо  дальше древней проникшая в видимое,
оказалась очень отсталой во всем, что касается невидимого. Кто сумел постичь
древнюю  науку, тот сумел  проникнуть  и в невидимое.  Например, мы не видим
злого  рока, но  он тем  не  менее  существует.  Кто  станет  отрицать,  что
существуют  удача  v невезение? То  и  другое чрезвычайно активно  влияет на
людей  и их дела. Сегодня об удаче или невезении  говорят как о фатальности,
против которой нет никакого средства Древняя наука после многовековых опытов
сумела  определить эту таинственную силу, и, возможно - я говорю возможно, -
тот,  кто  сумел добраться  до истоков этой науки, научился  управлять  этой
силой, иными словами  вызывать счастливую или злую судьбу. Вот так Наступила
тишина.  Все  молча глядели на кресло.  Немного спустя постоянный  секретарь
спросил:
     - А что, мсье Элифас де ля Нокс действительно проник в невидимое?
     - Думаю, да, - твердо ответил Рэймон де  ля Бэйссьер, -  иначе я бы  не
голосовал  за него.  Именно  каббалистическая  наука  сделала его  достойным
занять место среди нас. - Кабалистика, - добавил он, - возродившаяся сегодня
под  названием пневматология, -  самая древняя и  самая  почтенная из  наук.
Насмехаться над ней могут лишь глупцы.
     Рэймон  де ля Бэйссьер еще раз окинул взглядом собрание Никто теперь не
смеялся.
     Зал  постепенно  заполнился людьми. Кто-то спросил  - В чем же  состоит
секрет Тота?
     - Тот, - ответил ученый, - это создатель египетской магии, и его секрет
составляет тайну жизни и смерти.
     - Владея  таким  секретом, наверное, очень обидно не быть  избранным во
Французскую академию, - послышался тоненький голосок постоянного секретаря.
     -  Мсье  постоянный  секретарь,  -  торжественно  заявил  Рэймон де  ля
Бэйссьер, - если господин Бориго или  Элифас, зовите его как  угодно, это не
имеет  ровно никакого значения, если  этот  человек овладел, как утверждает,
секретом Тота,  то, поверьте, он  стал сильнее, чем вы или я. И если бы я, к
своему несчастью, допустил,  чтобы  он  стал  моим  врагом,  то с большим бы
удовольствием повстречался ночью на дороге с кучей вооруженных бандитов, чем
среди бела дня вышел бы один на один с ним, даже безоружным.
     Старый  египтолог так  горячо и убежденно произнес эти последние слова,
что  они произвели настоящую сенсацию  Один  только  постоянный  секретарь с
сухим смешком заметила -  Возможно, это Тот научил его  гулять  по парижским
салонам  в  фосфоресцирующей одежде. Кажется, председательствуя на собраниях
пневматиков в салоне  мадам  де Битини,  он как  раз  выряжался в светящийся
костюм -  У каждого, - спокойно ответил  Рэймон де ля Бэйссьер,  - есть свои
маленькие слабости.
     - Что  вы  хотите этим сказать?  - неосторожно спросил мсье  постоянный
секретарь -  Ничего,  -  загадочно ответствовал де ля Бэйссьер, - вот только
позвольте  мне, мой дорогой Патар, выразить  удивление  тем, что  над  таким
серьезным магом, как господин Бориго дю Карей,  потешается наш самый главный
фетишист.
     - Это я фетишист?  -  вскричал Ипполит Патар, наступая на коллегу.  Рот
его  так и раскрылся от удивления,  он  кинулся в бой,  воинственно выставив
челюсть вперед,  словно решил проглотить  разом всю египтологию. - Откуда вы
взяли, что я фетишист?
     - Да просто  видел, как вы стучите по дереву, думая, что этого никто не
замечает!
     - Я стучу по дереву? Вы видели, как я стучал по дереву?
     - Больше двадцати раз на дню!
     - Вы лжете, мсье!
     Тут в  ссору  вмешались присутствующие. Послышались  голоса:  "Полноте,
господа!", "Мсье постоянный секретарь, успокойтесь!",  "Мсье де ля Бэйссьер,
эта ссора недостойна ни вас, ни Академии!" И лихорадочное состояние охватило
избранное  общество,  состояние весьма необычное для  Бессмертных. Лишь один
великий Лустало, казалось, ничего не замечал. Словно  не слыша происходящего
вокруг, он неистово окунал перо в свою табакерку.
     Ипполит  Патар выпрямился и  стоя на цыпочках  кричал,  пронзая  своими
глазками старого Рэймона:
     - Он уже всем надоел со своим Элифасом Покойным Сент-Эльм де  ля... Дай
Бог де ля Бокс дю Бублико дю Каравай!
     Рэймон  де ля Бэйссьер,  несмотря  на  столь злую  и неуместную в устах
постоянного секретаря шутку, остался хладнокровным.
     - Мсье постоянный секретарь, - сказал  он, - никогда в жизни я не лгал,
и  уже не в моем возрасте меняться.  Не далее чем вчера, перед торжественным
заседанием, я видел, как вы прикасались к ручке своего зонтика.
     Ипполит Патар кинулся вперед, и его с величайшим трудом смогли удержать
от нанесения оскорбления действием старому египтологу. Он кричал:
     - Мой зонт! Мой зонт! Прежде всего я запрещаю вам даже упоминать о моем
зонте!
     Однако де  ля  Бэйссьер заставил его умолкнуть, торжественно указав  на
роковое кресло:
     -  Раз вы не фетишист,  сядьте  туда,  если посмеете! Гудевшее как улей
собрание разом  замерло. Все  переводили  глаза  с  кресла на мсье  Ипполита
Патара и с мсье Патара на кресло.
     Ипполит Патар заявил:
     -  Я сяду,  если захочу!  Мне  никто не  смеет  приказывать! Но  прежде
позвольте,  господа,  напомнить вам,  что уже  пять минут,  как  настал  час
голосования. - И он прошел на свое место, мигом обретя все свое достоинство.
     Его шествие сопровождалось  улыбками. Он  заметил это и, пока каждый из
присутствующих  занимал  свое место,  сказал  желчно, сразу  превратившись в
лимонного Патара:
     - Правила не  запрещают тем из моих коллег, кто пожелает сесть в кресло
магистра д'Аббвиля, сделать это.
     Никто  не пошевелился. Неожиданно  какой-то  остроумец  нашел выход  из
положения:
     - Лучше не садиться туда из уважения к памяти магистра д'Аббвиля.
     В первом же туре Мартен Латуш, единственный претендент, был единогласно
избран в Академию.
     Только  после этого Ипполит Патар вскрыл свою почту. И испытал радость,
утешившись после многих огорчений, поскольку среди писем не нашел ничего  от
Мартена Латуша.
     Он  покорно  принял  исключительное  задание  Академии лично  известить
Мартена Латуша о радостном событии.
     Такого еще не бывало.
     - Что вы ему скажете? - спросил хранитель печати мсье Ипполита Патара.
     Постоянный  секретарь,  голова  которого  пошла  кругом  от  всех  этих
историй, рассеянно ответил:
     - А что можно ему сказать? Скажу: "Мужайтесь, мой друг..." Итак, в этот
же вечер,  когда уже пробило  десять, какая-то одинокая  тень  с величайшими
предосторожностями,  желая   избежать   слежки,  заскользила   по  пустынным
тротуарам старинной  площади Дофин и остановилась  перед низким  домиком.  В
вечерней тишине пустой площади глухо стукнул дверной молоток.




     После ужина  Ипполит  Патар  никогда не выходил из дому. Он  знал,  что
такое  гулять  ночью по  улицам Парижа. Он слышал разговоры,  да  и  читал в
газетах о том,  что это  очень  опасно. Когда он думал  о ночном Париже, ему
всегда  представлялись  темные,  кривые улочки, разбросанные то тут, то  там
одинокие  фонари  и   подозрительные  тени,  подстерегавшие  припозднившихся
обывателей, как во времена Людовика XV.
     И поскольку мсье Патар проживал в отвратительном квартале Бюси, занимая
тесную квартирку, которую, не захотел покинуть и после литературных успехов,
и после  академической  славы,  то, пробираясь той  ночью узкими  старинными
улочками,  пустынными  набережными и  темным  Новым мостом к  тихой  площади
Дофин, он не увидел никакой разницы между тем, что ему рисовало воображение,
и мрачной реальностью.
     Боялся.. Он боялся грабителей... И особенно журналистов...
     Ипполит Патар дрожал при мысли, что  какой-нибудь репортеришка застанет
его, постоянного  секретаря,  здесь  в  то  время, как  он  совершает ночную
вылазку к новому академику Мартену Латушу.
     Тем не  менее для такого исключительного дела он предпочел спасительную
темноту яркому свету  дня И вообще, если начистоту, мсье Ипполит Патар в эту
ночь  не  столько беспокоился о  том,  чтобы вопреки всем обычаям официально
объявить  новоиспеченному академику, что  он избран (событие, о котором тот,
впрочем, не  мог не знать), сколько ему хотелось выяснить  у  самого Мартена
Латуша,  правда  ли, что  он  заявил о снятии своей кандидатуры  и отказе от
кресла магистра д'Аббвиля.
     Ведь  именно об этом писали вечерние газеты. И  если это было верно, то
положение Французской академии становилось ужасным и смешным.
     Ипполит Патар не стал колебаться. Прочитав после ужина ужасную новость,
он надел пальто и шляпу,  прихватил зонтик  и вышел на улицу... На абсолютно
темную  улицу...  И  теперь  дрожал на  площади Дофин  перед  дверью Мартена
Латуша, взявшись за дверной молоток.
     Он несколько раз ударил, но дверь не открылась.
     Тут постоянному  секретарю показалось, будто слева  от него в  дрожащем
свете одинокого фонаря появилась какая-то странная, удивительная, непонятная
тень.
     Да, он увидел нечто вроде шагающего ящика! Квадратного ящика на ножках,
который бесшумно возник и скрылся в ночи.
     Патар ничего не увидел, ничего не различил над ящиком. Это был шагающий
ящик!  Ночью! На площади Дофин!  И  мсье  постоянный  секретарь  исступленно
забарабанил в дверь молотком.
     Лишь с большим трудом он осмелился  бросить еще один взгляд в  сторону,
откуда появилось это странное видение.
     В  этот момент раскрылось, осветилось  слуховое  окошко  в старой двери
дома  Мартена  Латуша.  Луч  света  ударил  в  обезумевшее  от  страха  лицо
постоянного секретаря.
     - Кто вы? Что вам надо? - спросил грубый голос.
     - Это я, мсье Ипполит Патар.
     - Патар?
     - Постоянный секретарь... Академии... При слове  "Академия"  окошечко с
шумом  захлопнулось,  и мсье  постоянный  секретарь вновь  оказался один  на
безмолвной  площади. Тут  он опять  увидел,  теперь уже  справа,  тот  самый
шагающий ящик.
     По   худым  щекам  чрезвычайного   представителя   знаменитой  компании
Бессмертных  заструился  пот, однако к чести мсье  Ипполита  Патара  следует
заметить, что паника,  которой  он чуть было не поддался в этот ужасный миг,
началась  не  столько от безумного видения  шагающего  ящика и не  из страха
перед  грабителями,  а скорее от  мыслей  об афронте,  которому  подверглась
Французская академия в лице своего постоянного секретаря.
     Ящик, появившись, тут же исчез.
     В какой-то прострации несчастный Патар растерянно озирался по сторонам.
     Ах, эта старая, старая площадь с ее исхоженными тротуарами, лестницами,
мрачными  фасадами домов, с огромными,  черными и  пустыми глазницами  окон,
пропускавшими  уже никому не нужные сквозняки в заброшенные и  покинутые Бог
знает сколько лет тому назад комнаты.
     Молящий  взгляд  мсье Ипполита  Патара  обратился  на мгновение  поверх
остроконечных крыш к  небесному своду, по которому скользили тяжелые тучи, а
затем вновь  спустился на  землю,  как раз  вовремя,  чтобы вновь  увидеть в
тусклом свете луны перед Дворцом правосудия шагающий ящик.
     Он изо  всех  сил бежал  на своих  ножках со  стороны  Орлож.  Это была
дьявольская картина!
     И бедняга в отчаянии вцепился обеими руками в деревянную ручку зонтика.
     Вдруг он так и подскочил. Позади него словно что-то взорвалось.
     И послышался гневный голос:
     - Это снова он! Снова он! Ну я сейчас ему покажу!
     Ипполит Патар прислонился к стене. Ноги стали ватными, не было сил даже
позвать  на помощь...  Что-то  вроде  палки от  метлы  завертелось  над  его
головой. Он закрыл глаза, готовый пожертвовать  собой ради Академии. А когда
открыл их  снова, то удивился  тому, что еще жив. Палка от  метлы, продолжая
вращаться над ворохом юбок, удалялась, сопровождаемая шумом галош, шлепающих
по тротуару.
     Значит, эта  метла,  крики,  угрозы предназначались  вовсе  не  ему. Он
вздохнул с облегчением. Однако откуда возникло это новое явление?
     Мсье Патар  обернулся. Дверь,  находившаяся за ним, была приоткрыта. Он
толкнул ее и  вошел в коридор, который привел  его во дворик.  Он оказался у
Мартена Латуша.
     Мсье  постоянный  секретарь заранее узнал кое-что  о хозяине дома.  Ему
было известно, что Мартен Латуш - старый холостяк. Он живет вместе со старой
служанкой, которая  не переносит  музыки  - единственного его  увлечения.  У
Бабетты  (так звали служанку) был  поистине тиранический характер, и бедному
Латушу приходилось с ней несладко.
     Однако она была ему чрезвычайно предана, и, когда  он  вел себя хорошо,
баловала  его  как  ребенка.  Мартен  Латуш  переносил  эту   преданность  с
покорностью мученика. Великий  Жан-Жак тоже прошел через подобные испытания,
но  это, однако,  не Помешало  ему  написать "Новую  Элоизу". Мартен  Латуш,
несмотря на всю ненависть Бабетты к музыке и  духовым  инструментам, тем  не
менее сумел написать пять толстых томов "Истории музыки", чем заслужил самые
высокие награды Французской академии.
     Мсье Ипполит Патар остановился в коридоре у выхода во двор, уверенный в
том, что только  что  видел и слышал грозную  Бабетту. И  подумал,  что  она
сейчас вернется.
     Поэтому он стоял не шелохнувшись, не осмеливаясь ее окликнуть из страха
разбудить сварливых жильцов и не рискуя войти во двор, чтобы не сломать себе
шею.
     Наконец   терпение  постоянного  секретаря  было  вознаграждено.  Снова
послышалось шлепанье галош, и входная дверь шумно захлопнулась. Тотчас же на
гостя наскочила огромная черная масса.
     - Кто здесь?
     - Это я, Ипполит Патар.., из Академии, постоянный секретарь... - сказал
он дрожащим голосом.
     - Что вы хотите?
     - Мсье Мартена Латуша...
     - Aai iao дома... Однако заходите... Я должна вам кое-что сказать.
     Мсье Ипполита Патара втолкнули в комнату  с дверью под аркой. Благодаря
свету масляной лампы,  стоявшей на грубом столе светлого дерева и освещавшей
кухонную  утварь у  стены, постоянный секретарь догадался, что его  ввели  в
буфетную. Дверь за ним захлопнулась.
     Теперь он видел перед собой огромный живот, покрытый фартуком в клетку,
и два кулака, упершихся в  широчайшие бедра. Один из них по-прежнему  сжимал
метлу.
     Где-то  над  ним,  там, куда он все  еще не осмеливался поднять голову,
сиплый голос произнес:
     - Значит, вы хотите его убить?
     Сказано это было с акцентом, присущим аверонцам, поскольку Бабетта, как
и  Мартен Латуш, была родом из  Родеза.  Ипполит Патар не ответил, дрожа  от
страха.
     Голос зазвучал вновь:
     -  Скажите, мсье  Постоянный,  вы задумали его убить? "Мсье Постоянный"
энергично покачал головой в знак отрицания.
     - Нет, - выдавил он наконец, - нет, мадам, я вовсе не хочу его убивать,
я просто хотел его увидеть.
     - Хорошо,  увидите, мсье  Постоянный, потому что  в сущности у вас  вид
честного человека... Вы его увидите, потому что он здесь. Но раньше мне надо
с  вами  поговорить...  Поэтому,  мсье  Постоянный,  уж  извините,  пришлось
пригласить вас в буфетную.
     И грозная  Бабетта,  отложив  наконец свою палку, сделала знак Ипполиту
Патару следовать за ней к окну. Там стояли два стула.
     Но прежде чем  сесть, Бабетта поставила масляную лампу за плиту, отчего
угол, куда она увлекла Патара, оказался погруженным в  полную темноту. Затем
она вернулась и  очень тихо открыла одну  из внутренних створок, закрывавших
окно. Показался оконный проем, забранный железной решеткой, и дрожащий лучик
фонаря  немного  осветил  лицо  Бабетты.  Мсье  Патар  взглянул  на   нее  и
окончательно  успокоился,  хотя  все маневры старой  служанки  не  могли  не
заинтриговать  и не  встревожить его.  Лицо же  ее, которое порой  устрашало
людей,  было в  это  мгновение таким  жалобным, что  он преисполнился  к ней
доверия.
     - Мсье Постоянный, - начала  Бабетта, усаживаясь напротив академика,  -
не удивляйтесь,  я нарочно тушу  свет, чтобы следить за шарманщиком. Но пока
не об этом речь.., сейчас я хочу только одно спросить (в сиплом голосе вновь
появились слезливые нотки): вы хотите его, убить?
     Говоря это, Бабетта взяла руки Ипполита Патара в свои, и он не отдернул
их, глубоко взволнованный отчаянием, шедшим из самого сердца через Аверон.
     - Послушайте, - продолжала Бабетта, -  скажите  честно, по совести, как
говорят  в суде, положа  руку на сердце, вы верите,  что все эти люди умерли
своей смертью? Ответьте, мсье Постоянный!
     Услышав  вопрос, которого  никак не ожидал, "мсье  Постоянный"  испытал
некоторое смущение, но спустя мгновение, которое  Бабетте показалось  весьма
долгим, довольнi твердо ответил:
     - По совести,  да..,  я верю,  что  эти две  смерти естественны"  Снова
наступило молчание.
     -  Мсье  Постоянный, -  прозвучал низкий голос Бабетты, -  а вы  хорошо
подумали?
     - Врачи, мадам, объявили...
     -  Врачи часто  ошибаются,  мсье... Ведь такое  уже, бывало, вспомните.
Послушайте, я скажу  вам одну вещь: так  не умирают, ни с того ни с сего, на
одном и том же месте, говоря одни и те же слова, с разрывом лишь в несколько
недель... Если только кем-то это не подготовлено!
     Своим  скорее  выразительным,  чем  правильным  языком  Бабетта  сумела
прекрасно  обрисовать   сложившуюся  ситуацию.  Это   поразило   постоянного
секретаря.
     - Что же вы полагаете? - спросил он.
     - Я полагаю, что  ваш  Элифас де ля Нокс -  гадкий колдун.  Сказал, что
будет мстить, и он  их отравил... Возможно, в письмах  был  яд...  Вы мне не
верите? Этого  не может быть? Но,  мсье Постоянный, послушайте меня... Может
быть, это  другое!  Я задам вам  один  вопрос: скажите по совести, если мсье
Латуш,  произнося  эту свою  речь, упадет замертво,  как  те двое,  вы  тоже
скажете, что это естественно?
     - Нет, не скажу! - ответил не колеблясь Ипполит Патар. - По совести?
     - По совести!
     - Так вот, мсье, я не хочу, чтобы он умирал.
     - Но он не умрет, мадам!
     - Так говорили и о мсье д'Ольнэ, а он умер!
     - Это не повод для того, чтобы мсье Латуш...
     -  Возможно!  Но,  во  всяком случае, я  запретила ему  выставлять свою
кандидатуру в вашу Академию.
     - Но он избран, мадам! Он уже избран!
     -  Нет,  ведь  он не  явился  лично!  А  именно  это  я  говорила  всем
журналистам, которые приходили сюда. И не стоит отказываться от этих слов. -
Как это он не явился! Но у нас есть его письма.
     -  Это больше не  считается... Начиная с письма, которое он написал вам
вчера при мне, тотчас как узнал о смерти д'ОльнэОн написал его при мне... Вы
должны были получить его  сегодня утром...  Он мне его читал... Что  снимает
свою кандидатуру в Академию...
     - Клянусь вам, мадам, что я не получал его! - заявил Ипполит Патар.
     Бабетта помедлила с ответом, затем произнесла:
     - Я верю вам, мсье Постоянный.
     -  Может,  это  почта виновата,  -  изрек  Патар,  - она  иногда  плохо
работает!
     - Нет, - со вздохом ответила Бабетта, - нет, мсье Постоянный! Не почта!
Вы  не получили письма,  потому  что он  не опустил его в ящик.  - Она снова
вздохнула. - Он так хотел быть членом вашей Академии, мсье Постоянный!
     - И Бабетта заплакала. - Ох! Это его погубит-, это его погубит...
     Сквозь слезы она твердила:
     - У меня предчувствие.., оно никогда не обманывает...  Ведь верно, мсье
Постоянный,  это будет  неестественно,  если он  умрет, как  те  двое...  Не
делайте так, чтобы  у него  все  было, как у других-,  пусть не говорит  эту
вступительную речь...
     -  Это, - тотчас ответил  Ипполит  Патар, глаза которого увлажнились, -
это  невозможно!  Обязательно нужно,  чтобы  кто-то  произнес слова  похвалы
магистру д'Аббвилю.
     - Мне-то все равно, - заныла Бабетта.  - Но ему, увы! Он только об этом
и  думает.  Как  бы  восхвалить  этого магистра д'Аббвиля,  -  Он ведь такой
добряк... Похвалить-то,  он  всегда рад... Уж  это его не остановит,  раз он
решил быть в вашей Академии... Но у меня предчувствие, говорю вам...
     Бабетта вдруг перестала плакать.
     -  Тихо!  - прошептала  она.  И злобно  уставилась  на  противоположный
тротуар.
     Мсье постоянный  секретарь посмотрел туда же и увидел прямо под уличным
фонарем  шагающий  ящик. Только  теперь у него  были не  только  ноги,  но и
голова,  необычная косматая и бородатая  голова,  которая едва выступала над
огромным ящиком.
     - Бродячий музыкант, - пробормотал Ипполит Патар.
     - Шарманщик! - поправила его шепотом Бабетта, считавшая всех музыкантов
шарманщиками.  -  Честное  слово,  вернулся!  Видать, думает,  что мы  легли
спать...  Не  шевелитесь! -  Она так  разволновалась,  что было слышно,  как
бьется ее сердце. И процедила  сквозь зубы: -  Сейчас  увидим,  что он будем
делать!
     На  противоположном тротуаре шагающий  ящик стоял  на месте.  Косматая,
бородатая  голова поверх  ящика  неподвижно смотрела в сторону мсье Патара и
Бабетты, совершенно очевидно  их  не видя. Голова была  столь  заросшей, что
нельзя было различить ни одной черты, но взгляд был живой и острый.
     "Я где-то видел эти глаза", - подумал мсье Ипполит Патар.
     И забеспокоился еще больше. Однако  он не испытывал потребности в новых
событиях, чтобы  усилить волнение, которое росло само по себе. Так странно и
таинственно было сейчас  в  этой старой  кухне, за  решетками  темного окна,
рядом с этой славной служанкой, разбередившей  душу своими  вопросами... (На
самом  делена самом деле! Он ответил,  что  обе смерти были естественными! А
если и третий умрет! Какая ответственность ложится на мсье Ипполита Патара и
какие ждут  его угрызения совести!) Сердце "мсье Постоянного"  билось теперь
так же громко, как и у старой Бабетты...
     Что  в  такой час  на  пустынном  тротуаре делала  косматая,  бородатая
голова, возвышавшаяся над шарманкой? Почему шарманка так  таинственно шагала
только  что,  появляясь, исчезая,  возвращаясь после того как  ее  прогнали?
(Потому  что, конечно,  это ее с таким жаром преследовала Бабетта по ночному
тротуару, мчась во весь опор  в своих галошах.) Почему ящик вернулся и встал
под  уличным  фонарем  напротив  с этой непроницаемой  бородой  и  мигающими
глазами? "Сейчас увидим, что он будет делать", - сказала Бабетта.
     Но он лишь смотрел...
     - Погодите! -  вдруг  выдохнула служанка... - Погодите!  -  И с тысячью
предосторожностей направилась к кухонной двери.
     Очевидно, она собиралась повторить свою охоту...  Да, она была отважная
женщина, несмотря на весь свой страх!..
     Мсье постоянный  секретарь на мгновение оторвал взгляд от  неподвижного
ящика на  тротуаре, чтобы  проследить за тем, что делает Бабетта.  Когда  он
вновь взглянул на улицу, ящика уже не было. Он исчез.
     - Ой, он ушел! - сказал Патар.
     Бабетта вернулась к окну и тоже посмотрела на улицу.
     - Никого нет! - простонала она. - Из-за него я умру от страха! Если мне
когда-нибудь удастся вцепиться ему в бороду!
     - А что ему нужно! - на всякий случай спросил постоянный секретарь.
     - Это надо у него спросить, мсье Постоянный! Надо у него спросить!.. Но
он  не дает  приблизиться...  Исчезает быстрее тени. И  потом, вы знаете,  я
родом из Родеза! Там у нас шарманщики приносят несчастье!
     -  Да? - удивился  мсье Патар, прикоснувшись  к деревянной ручке своего
зонта. - А почему? Бабетта, крестясь, еле слышно произнесла:
     - Банкаль...
     - Что? Банкаль?
     - Банкаль  позвала шарманщиков, чтобы они играли на улицах,  и  не было
слышно, как  убивают беднягу  Фюальдеса... А вы разве не знаете эту историю,
мсье Постоянный.
     - Да-да, знаю, действительно дело Фюальдеса... Однако я не вижу...
     - Вы  не видите? Но  вы слышите?  Слышите? Отчаянно  подавшись вперед и
приложив ухо к стеклу, Бабетта, казалось,  слышит то, что не  достигло слуха
мсье Ипполита Патара. Тем не менее он в сильном волнении вскочил с места.
     -  Вы  сейчас  же отведете меня к мсье  Латушу, -  выпалил он,  пытаясь
придать своему голосу хоть какую-то властность.
     Однако Бабетта рухнула обратно на стул.
     - С ума  схожу, что ли?  - простонала она.  -  Мне показалось... Однако
такое невозможно... А вы ничего не слышали, мсье Постоянный?
     - Нет, абсолютно ничего.
     - Да, я сойду с ума с этим шарманщиком. Вот привязался!
     - Как это привязался!
     - Даже и днем, когда его меньше  всего  ожидаешь увидеть, он появляется
во  дворе... Я его прогоняю... А он на лестнице,  за дверьми, где  угодно...
Ему любой угол хорош для того, чтобы  спрятать  свой музыкальный ящик. А  по
ночам бродит под нашими окнами...
     - Да, это действительно неестественно, - произнес постоянный секретарь.
     - Вот видите! А я что говорю!
     - И давно он бродит здесь?
     - Вот уже почти три месяца.
     - Столько времени?..
     - О! Иногда он неделями не появляется... Подождите, в  первый раз я его
увидела- - Тут Бабетта замолкла.
     - Когда же? - спросил Патар, удивленный этой внезапной паузой.
     Старая служанка прошептала:
     -  Есть  вещи,  о  которых  я не  должна  говорить,  но  все  же,  мсье
Постоянный, шарманщик появился здесь тогда, когда мсье Латуш  выдвинул  свою
кандидатуру  в  вашу Академию, я даже ему сказала, что это нехороший знак! И
именно  в это время те двое  умерли. И потом он вновь появляется каждый раз,
как  только  заговаривают  об  Академии...  Нет,  нет,  все  это  совсем  не
естественно! Однако я больше ничего не могу вам сказать...
     Она энергично затрясла головой. Патар был чрезвычайно заинтересован. Он
снова  сел  на  свое  место.  Бабетта,  как  бы  разговаривая  сама с собой,
продолжала:
     -  Иногда  я себя уговариваю...  Мол, выдумываю  что-то.  В мое время в
Родезе, если кто-то встречал на улице шарманщика, сразу крестился, а детишки
кидали в  него  камнями и он  убегал. - И задумчиво  добавила: -  А этот все
время возвращается.
     -  Вы говорили,  что не можете мне что-то  сказать, - напомнил Патар. -
Это касается шарманщика?
     - Есть вещи и похуже шарманщика...
     Она  снова затрясла головой,  как  бы прогоняя от себя соблазн все  ему
рассказать. Чем больше она трясла головой, тем больше  мсье Патару хотелось,
чтобы Бабетта продолжала говорить.
     Он решился тогда на крайнюю меру:
     - В конце концов эти смерти, возможно, не так уж естественны, как могут
показаться... И  если вы, мадам,  что-то  знаете,  то  вы будете больше всех
виноваты в том, что может произойти.
     Бабетта в мольбе сложила руки.
     - Я поклялась перед Богом, - сказала она. Мсье Патар резко  поднялся со
стула:
     - Отведите меня к вашему хозяину, мадам. Бабетта вздрогнула.
     - Значит, кончено? - умоляюще вопросила она.
     - Что именно? - сухим тоном осведомился постоянный секретарь.
     -  Я спрашиваю вас:  все  кончено? Вы его избрали  в  свою  Академию..,
теперь он там.., и станет произносить речь в честь магистра д'Аббвиля?
     - Ну конечно, мадам.
     - И сделает это в присутствии всех?
     - Конечно.
     - Как те двое?
     - Как те двое!? Но так нужно! Однако при  этих словах голос постоянного
секретаря потерял суровость и даже немного задрожал.
     -   Ну   так  вы  убийцы!  -  спокойно   произнесла   Бабетта,   широко
перекрестившись. - Но  я  не дам убить мсье  Латуша. Я спасу его вопреки ему
самому.., пусть я поклялась... Сядьте, мсье Постоянный... Я все скажу. - Она
опустилась на колени прямо на кафельный пол. - Я поклялась своим здоровьем и
нарушаю свою клятву.. Но Бог, он читает  в  моем сердце,  и он простит меня.
Так вот что произошло...
     Мсье  Патар  жадно  слушал  Бабетту, рассеянно смотря через приоткрытую
створку  на улицу. Он  увидел,  что  шарманщик  вернулся и уставился  своими
мигающими глазками  куда-то поверх головы  мсье Патара, на второй этаж дома.
Постоянный секретарь вздрогнул. Однако тут же овладел собой, чтобы ненароком
резким движением  не дать  понять Бабетте о происходящем на  улице.. Так что
она спокойно продолжала свой рассказ.
     Стоя на коленях, она не могла ничего увидеть. Да и не пыталась.  Она  с
трудом говорила,  вздыхая, пытаясь  выложить  все  сразу, как на исповеди..,
чтобы побыстрее освободиться от груза на совести.
     -  Случилось так, что через два дня, после того как вы не приняли моего
хозяина в Академию,  так  как в  тот момент  не захотели его принять и взяли
сначала мсье Мортимара, а затем мсье д'Ольнэ, так вот после  обеда, когда  я
обычно  уходила  из дому, а в тот раз осталась у  себя на кухне, о чем  мсье
Латуш не  знал, я  увидела, как пришел какой-то  мсье,  сам поднялся к моему
хозяину и тот заперся с  ним у себя. Я его  никогда раньше не видела.  Минут
через пять пришел другой мсье, которого я тоже не знала,  и быстро поднялся,
словно  боясь  быть  замеченным...  Я  услышала,  как  он  постучал в  дверь
библиотеки, которая  тотчас же приоткрылась; так  что теперь  их  там  стало
трое:  мсье Латуш и  те  два  мсье. Прошел  час.., и другой... Библиотека-то
находится как раз над моей кухней... Меня больше всего удивило то,  что я не
слышала  и  шагов..,  вообще ничего... Меня это  очень  заинтриговало,  а я,
признаться,  очень любопытна. Мсье  Латуш мне не говорил, что к  нему должны
были  прийти..  Вот  я и  поднялась по лестнице  и  приложила  ухо  к  двери
библиотеки.  Ничего не было  слышно...  Ей-Богу... Я  постучала, но  мне  не
ответили. Тогда я открыла дверь - там никого не было.
     Поскольку в библиотеку вела лишь одна дверь из небольшого  кабинета, не
считая входной двери, то я и пошла к ней. Однако я очень удивилась,  так как
никогда, еще никогда до этого не  входила  в кабинет мсье Латуша. И хозяин в
нем никогда никого не принимал, он просто был  помешан на этом. Он там писал
и хотел быть уверенным в том, что его никто не побеспокоит. Он часто уступал
мне  во  многом,  но  ни разу  не  разрешил войти  в  кабинет. Даже  заказал
специальный ключ, и  никто другой не мог туда войти.  И сам убирался в своем
кабинете. А мне говорил: "Это мой уголок, Бабетта, все остальное твое, и там
ты можешь тереть  и  чистить сколько угодно".  А  тогда  он заперся внутри с
этими двумя мужчинами, а я их и в глаза не видела.
     Ну вот я  и  стала прислушиваться. Я пыталась понять, что там говорят и
что там происходит. Но они говорили  очень  тихо. Меня злило, что я не  могу
ничего  разобрать. Наконец я  поняла, что  там  ИДЕТ какой-то спор. И  вдруг
услышала, как мой хозяин, повысив голос, сказал, это я  четко разобрала: "Не
может быть!  Это было  бы самым  большим  преступлением на свете!" Вот что я
услышала! Собственными ушами... Я еще не  опомнилась от этих слов, как дверь
вдруг  открылась...  И те двое незнакомцев буквально набросились  на меня...
"Не  делайте ей  ничего плохого!  - воскликнул мсье  Латуш,  плотно закрывая
двери своего кабинета. - Я за нее отвечаю как за себя самого!" Он подошел ко
мне и сказал: "Бабетта, я не стану тебя спрашивать, слышала ли ты что-нибудь
или нет  Но  ты должна поклясться  на  коленях  перед Богом, что никогда  не
расскажешь ни одной живой душе о  том, что могла слышать и что увидела. Тебя
не должно было быть  дома. Значит, ты не видела, как эти два мсье входили ко
мне. Ты их не знаешь. Поклянись в этом, Бабетта".
     Я  смотрела  на  своего  хозяина.  Никогда еще  у  него не  было такого
выражения лица. Обычно он такой мягкий, из него можно веревки вить, а в  тот
момент  ярость сквозила во  всех его чертах. Он  дрожал! Оба незнакомца тоже
наклонились ко мне с угрожающими лицами. Я рухнула  на колени и поклялась во
всем, чего  они требовали... Тогда  те  двое  по  очереди  ушли,  с  опаской
оглядываясь по сторонам. Еле живая,  я спустилась  на  кухню посмотреть, как
они уходят. И вдруг заметила., в первый раз., шарманщика! Он стоял, вот  как
сейчас, под фонарем... Я перекрестилась... В дом пришла беда.
     Мсье  постоянный  секретарь,  внимательно слушая  Бабетту, одновременно
следил  за  шарманщиком.  Он  был  весьма  поражен,  увидев, как тот  делает
какие-то  таинственные знаки поверх своего ящика. Но вот, уже в который раз,
шагающий ящик растворился в темноте.
     Бабетта встала с колен.
     - Все, - произнесла она горько. - В дом пришла беда.
     - А эти люди? - спросил мсье Патар, чрезвычайно взволнованный рассказом
служанки. - Вы их еще раз видели?
     -  С  одним  из  них  я  никогда  бы не смогла  увидеться  вновь,  мсье
Постоянный,  потому что он  умер. Я видела  его фотографию  в газетах... Это
мсье Мортимар.
     Постоянный секретарь так и подскочил.
     - Мортимар?! А тот, другой?
     - Другой? Его фотографию я тоже видела в газетах... Это мсье д'Ольнэ...
     - Д'Ольнэ! А его вы еще раз видели?
     -  Да- Этого я  еще раз  видела. Он приходил сюда снова перед  смертью,
мсье Постоянный.
     - Перед смертью... Позавчера?
     - Позавчера! Ах, я еще не все вам сказала! А надо бы. Только он пришел,
как я увидела во дворе шарманщика. Тот, заметив меня, как всегда,  убежал, А
я еще подумала:
     "Плохой знак, плохой знак!" Моя двоюродная бабка, мсье Постоянный,  мне
всегда говорила: "Бабетта, остерегайся шарманщиков!" А она, мсье Постоянный,
дожив до глубокой старости, в этом  разбиралась.  Она  жила как раз напротив
Банкалей, в моем родном краю,  в Родезе, и в ту ночь, когда убили Фюальдеса,
слышала мотив убийства - мелодию, которую шарманщики крутили  на улице, пока
Банкали, Бастид и другие перерезали горло тому бедняге. Это такая мелодия...
Она ее запомнила... Бедная старушка. И однажды очень тихо  мне напела... Это
такая мелодия.., такая мелодия...
     Бабетта  вдруг  выпрямилась.  Ее лицо,  освещенное  бледноватым красным
светом уличного фонаря  напротив, выражало неописуемый ужас. Протянутая рука
ее  указывала  на  улицу,  откуда  доносилась  едва  слышная,  однообразная,
заунывная мелодия.
     - Это та самая мелодия! - прохрипела Бабетта. - Слышите? Та же мелодия!




     Вдруг  сверху, из  комнаты, находившейся прямо над  кухней,  послышался
страшный грохот и шум падающей мебели, как будто там шло настоящее сражение.
Потолок  в  кухне сотрясался от  глухих ударов.  - Его убивают! На помощь! -
завопила Бабетта. Она подбежала к плите,  схватила  кочергу и, бросившись из
кухни, промчалась под сводами  коридора, несясь по ступеням на второй  этаж.
Мсье Ипполит Патар только и смог пробормотать:
     - Бог мой!
     Он  так и стоял на  месте,  в висках у  него стучало. Он  был придавлен
страхом,  скован  ужасом  происходящего.  А  проклятая  мелодия,  простая  и
страшная,    продолжала    спокойно   крутиться,    как   сообщница   нового
преступления... Дьявольская музыка,  заглушавшая  крики жертв... Она звучала
как  бы  сама  собой, перекрывая  все остальные  звуки в  ушах мсье Ипполита
Патара, достигая его скованного ледяным холодом ужаса сердца.
     Ему  казалось, что сейчас  он потеряет сознание. И  лишь жгучий стыд за
собственное  малодушие удерживал его на краю пропасти, куда может упасть  от
головокружительного страха человеческая душа. Он вовремя вспомнил о том, что
является  постоянным секретарем Бессмертия,  и, принеся уже во второй раз за
этот полный треволнений вечер свою жалкую  жизнь  в жертву,  сделал огромное
физическое  и моральное  усилие,  заставившее его спустя  несколько  секунд,
вооружившись зонтом  и  каминными щипцами, подойти  к  двери  второго этажа.
Бабетта уже вовсю стучала в нее кочергой.. Впрочем, дверь тут же открылась.
     -  Ты по-прежнему не в себе, бедняжка Бабетта? -  проговорил слабый, но
спокойный голос.
     На пороге с лампой в руках стоял  мужчина лет шестидесяти, еще крепкий,
с седеющими вьющимися волосами и красивой белой бородой, обрамлявшей свежее,
румяное лицо с добрыми глазами. Это был Мартен Латуш.
     Заметив Ипполита Патара между каминными щипцами и зонтом, он не сдержал
улыбки.
     - Это вы, мсье постоянный секретарь! Что  случилось? -  осведомился он,
вежливо поклонившись.
     -  Ах,  мсье!  Это мы  хотим  у вас спросить!  -  воскликнула  Бабетта,
отбросив свою кочергу. - Ну  можно ли устраивать такой шум? Мы подумали, что
вас  тут убивают!  А тут еще шарманщик крутит под  нашими окнами  тот  мотив
Фюальдеса...
     - Лучше бы он отправился спать, - спокойно ответил Мартен Латуш, - да и
ты тоже,  милая  Вабетта...  -  И  обратился  к  Патару:  -  Мсье постоянный
секретарь, хотелось бы узнать, чему обязан высокой чести видеть  вас  в этот
час...
     С этими словами Мартен Латуш провел мсье Патара в библиотеку и забрал у
него  каминные  щипцы. Бабетта шла следом,  оглядываясь  по сторонам. Мебель
стояла на своих местах.., столики, ящики никто не передвигал..
     - Но все-таки мсье Патару и мне -  нам же не приснилось это! - серьезно
заявила  она.  -  Можно  было подумать, что  здесь  дерутся или  передвигают
мебель.
     -  Успокойся,  Бабетта,  это  я  неловко  передвинул  кресло  в   своем
кабинете... А теперь пожелай нам доброй ночи.
     Бабетта недоверчиво  посмотрела на  дверь кабинета, которая  никогда не
открывалась для нее, и вздохнула:
     - Мне здесь ни в чем не доверяют!
     - Бабетта, уйди!
     - Вы же сказали, что больше не хотите быть академиком...
     - Бабетта, уходи отсюда!
     - И все-таки вы хотите...
     - Бабетта!
     -  Вы  пишите письма,  а  потом их  не отправляете  -  Мсье  постоянный
секретарь, эта старая служанка невыносима!
     Запираетесь у себя  в библиотеке  и не открываете до тех пор, пока чуть
дверь не взломаешь - Я запираюсь там, где хочу! И открываю, когда хочу!
     Я здесь хозяин!
     - Вы  не  об  этом  сейчас говорите-, сам  себе хозяин.., ну и наделали
глупостей - Бабетта, хватит!
     - Вы можете тайно принимать неизвестных...
     - Что?
     - .. Неизвестных из Академии...
     - Бабетта, в Академии нет неизвестных!
     -  О,  уж эти известны,  потому  что  они умерли! Едва служанка  успела
произнести последние слова, как добряк Латуш вцепился ей в горло.
     - Замолчи!
     Впервые Мартен Латуш поднял  руку на свою служанку. И тут же пожалел об
этом. Ему стало совестно перед мсье Ипполитом Патаром, и он стал извиняться.
     - Я прошу прощения, - проговорил он, пытаясь укротить чувства, которые,
видимо, переполняли его,  - но эта  старая глупая Бабетта сегодня весь вечер
меня  просто выводит  из себя. Бывают моменты, когда даже самые спокойные...
О, женское упрямство поистине ужасно! Прошу вас, садитесь, мсье...
     И Латуш подвинул Патару кресло,  повернутое к  Бабетте спинкой.  Сам он
тоже сел  спиной  к  ней,  видимо  решив  просто забыть  о  ее  присутствии,
поскольку она не хотела уходить.
     - Мсье, - вдруг сказала  Бабетта, - после того  что вы сделали,  я могу
ожидать  от вас  всего, и,  может быть, вы меня  убьете, но я все рассказала
мсье Постоянному!
     Мартен Латуш резко обернулся. Его лицо в этот  момент оказалось в тени,
и Ипполиту Патару  не удалось  узнать,  какие чувства оно выражало,  но рука
хозяина дома, опиравшаяся  на  стол, явно задрожала.  Мартен Латуш оставался
несколько  секунд  неподвижным, не  в  силах произнести  ни  слова. Наконец,
поборов волнение, он изменившимся голосом спросил:
     - Что  вы рассказали  мсье  постоянному секретарю?  Он впервые при мсье
Патаре обратился  к старой служанке на "вы". Отметил  это как явный  признак
важности момента.
     - Я сказала, что  мсье Мортимар и мсье д'Ольнэ,  перед тем как умереть,
выступая с хвалебными  словами в Академии, пришли к вам и закрылись с вами в
кабинете.
     - Вы поклялись молчать, Бабетта.
     -  Да, но  я ведь  рассказала только для того, чтобы спасти вас. Потому
что, если бы не я, вы пошли бы туда умирать, как и другие.
     -  Ладно, - упавшим  голосом бросил Мартен Латуш. - Что еще  вы сказали
мсье постоянному секретарю?
     - Рассказала о том, что услышала, стоя у двери.
     - Бабетта, послушай-ка! - забеспокоился Мартен Латуш, снова перейдя  на
"ты", что показалось мсье Патару признаком еще большей серьезности  момента.
-  Бабетта, я тебя никогда не  спрашивал, что именно ты слышала под  дверью,
верно?
     - Верно, хозяин.
     - Ты поклялась, что все забудешь, и я никогда не задавал тебе вопросов,
полагая,  что  это  не  нужно. Но  раз уж  ты  вспомнила о том,  что слышала
тогда... Скажи, о чем ты рассказала мсье постоянному секретарю.
     - Я только сказала ему, мсье, что слышала ваш голос. Вы говорили: "Нет!
Нет! Не может быть! Это было бы самым большим преступлением на свете!" После
этих  слов Бабетты  Мартен  Латуш ничего не сказал.  Казалось, он размышлял.
Рука уже не лежала на столе, да и его самого больше не было видно, он отошел
в самый темный угол. И от этой давящей тишины, внезапно наступившей в старом
тесном  кабинете,  мсье Патар испугался больше, чем тогда,  когда  услышал с
улицы звуки шарманки. Теперь шарманки больше не было слышно. И вообще больше
не было слышно никого и ничего.
     Наконец Мартен Латуш произнес:
     -  Ты  ничего  другого  не  слышала,  Бабетта,  и  больше ни  о чем  не
рассказывала мсье постоянному секретарю?
     - Ни о чем, хозяин!
     - Я уже не решаюсь больше просить тебя поклясться - это бесполезно.
     - Если  бы я услышала что-нибудь  еще,  то  рассказала бы об  этом мсье
Постоянному,  потому что  хочу вас  спасти. И если  я  ему  больше ничего не
сказала, так только потому, что больше ничего не слышала.
     И  тогда,  к  великому  изумлению служанки и мсье Патара, Мартен  Латуш
громко и весело расхохотался. Он подошел к Бабетте и потрепал ее по щеке:
     - Ладно! Я тебя просто  хотел попугать, старушка! Ты славная женщина, и
я  тебя очень люблю,  но  сейчас  мне  нужно  поговорить  с  мсье постоянным
секретарем. До завтра, Бабетта!
     - До завтра, мсье. И храни вас Господь! Я исполнила свой долг!
     Она церемонно  поклонилась  мсье Патару  и вышла,  заботливо прикрыв за
собой дверь библиотеки.
     Мартен  Латуш  послушал,  как  по  лестнице удаляются  ее шаги,  затем,
подойдя к мсье Ипполиту Патару, сказал ему шутливым тоном:
     -  Ох  уж  эти  старые  служанки! Они очень преданны, но  порою излишне
назойливы.  Наверное, наплела вам  с три  короба!  Знаете, ведь она  немного
того... Эти смерти в Академии окончательно свели ее с ума..
     -  Надо простить  ее,  - ответил Ипполит Патар. - В  Париже есть люди и
необразованнее, которые  тем  не  менее тоже  вне  себя. Однако я  счастлив,
дорогой  коллега,  видеть,  что  столь   печальное  событие,  такое  ужасное
совпадение...
     - О, я, знаете ли, не суеверен.
     -  Даже  не  будучи суеверным... -  пробормотал бедняга  Патар, все еще
взволнованный криками и страхами Бабетты.
     - Мсье постоянный секретарь, позавчера вот на этом самом месте, как вам
рассказала  моя  безумная  служанка,  я  слушал Максима д'Ольнэ накануне его
смерти. И скажу вам совершенно откровенно, он был поражен внезапной кончиной
Мортимара, последовавшей после публичных  угроз  этого  Элифаса... У Максима
д'Ольнэ было больное сердце" И когда он тоже  получил,  как и мсье Мортимар,
письмо, отправленное, без сомнения, каким-то злым шутником, то,  несмотря на
все  свое  внешнее  самообладание,  он  пережил  ужасную минуту. А с больным
сердцем  многого то не надо.  Ипполит  Патар  поднялся  с места,  грудь  его
наполнилась воздухом,  и  он  вздохнул  так,  как вздыхают пловцы, выныривая
наконец после невероятно  долгого пребывания  под водой, -  Ах, мсье  Латуш!
Какое  же  облегчение вы  доставили  мне  своими  словами!  Не  скрою,  что,
наслушавшись всех этих историй от вашей Бабетты, я и сам начал сомневаться в
простой истине, очевидной для всякого здравомыслящего человека.
     -  Да-да! - тихо  засмеялся  Мартен Латуш. - Представляю...  Шарманщик!
Воспоминания  о  Фюальдесе...  мои  встречи  с   Мортимаром  и  д'Ольнэ,  их
последующая  смерть...  Страшные слова,  прозвучавшие  в  моем  таинственном
кабинете...
     - Верно, верно! - перебил Ипполит Патар. - Я уже не знал что и думать!
     Мартен  Латуш, демонстрируя  большое  доверие и дружелюбие,  взял  руки
постоянного секретаря в свои.
     - Мсье,  - сказал  он,  - прошу  вас в  мой таинственный  кабинет.  - И
улыбнулся: -  Надо, чтобы  вы узнали  все мои тайны... Хочу вам  довериться,
такому же старому холостяку, как и  я... Вы поймете меня! И не слишком  меня
жалея, только улыбнетесь!
     Увлекая за собой  постоянного секретаря. Мартен  Латуш подошел  к двери
своего таинственного кабинета и открыл ее особым ключом.
     - Это ключ,  который я никогда не выпускаю  из рук, - уточнил Латуш.  -
Вот моя пещера! - произнес хозяин и толкнул дверь.
     Это  была  тесная, всего  в несколько квадратных метров, комнатка. Окно
еще было открыто. На паркетном  полу лежали  перевернутые стол  и кресло,  а
бумаги  и  другие вещи  в беспорядке валялись по  разным углам.  Стоявшая на
пианино лампа тускло освещала странные  музыкальные инструменты, развешанные
на  стенах.  Оказавшись  посреди  всего  этого  хлама,  мсье Патар удивленно
посмотрел на Латуша. А тот, тщательно  закрыв дверь на ключ, подошел к окну,
выглянул на улицу и лишь после этого закрыл окно.
     - На этот раз, - сказал Латуш, - похоже, он ушел.  Видно,  понял, что и
сегодня ничего не получится!
     -  О ком это  вы?  - поинтересовался Ипполит  Патар,  вновь  утративший
спокойствие.
     - О  нем, о шарманщике, как его называет Бабетта. Он спокойно  поставил
на ножки стол и кресло, широко, по-детски улыбаясь постоянному  секретарю. А
потом тихо сказал:
     -  Видите ли, мсье постоянный  секретарь, здесь я  действительно у себя
дома!  Такого порядка,  как в  других  комнатах,  здесь, конечно,  нет, ведь
Бабетте   вход  сюда  запрещен!  Именно  здесь   я  прячу  свои  музыкальные
инструменты, всю свою коллекцию. Если бы Бабетта когда-нибудь узнала, она бы
все  спалила! Честное  слово!  И  мою старинную  северную лиру,  и  мою арфу
менестреля,  которой  не  меньше четырех  столетий. И  мой набулон! <Здесь и
далее  приводятся  названия  старинных  музыкальных   инструментов.>  И  мой
псалтериум! И мою  гитерну! Ах, мсье  постоянный секретарь, вы еще не видели
мою гитерну? Взгляните на нее! И на мою архилютню! И на теорбу! Все в огонь!
И  мою мандо-ру...  Посмотрите же,  посмотрите на мою гитерну!  Знайте,  это
самая древняя  из  известных гитар!  А  Бабетта бросила  бы все это в огонь!
Да-да! Говорю вам! Ведь она терпеть не может музыку! - И Мартен Латуш тяжело
вздохнул, отчего у Ипполита Патара защемило сердце.
     - И все это, - продолжал старый меломан, - все это из-за того, что  она
выросла и была  воспитана на  этой глупой  истории с Фюальдесом. Во  времена
нашей юности в Родезе только об  этом и говорили! Обо всех этих шарманщиках,
крутивших ручки своих шарманок в то время, как Банкали убивали того беднягу.
С  тех  пор,  мсье постоянный  секретарь,  Бабетта  просто видеть  не  может
спокойно ни одного музыкального инструмента. Вы себе даже не  представляете,
на  какие  только хитрости я  не  пускался,  чтобы  принести  сюда  все  эти
инструменты. Теперь я хочу купить  шарманку..,  да, именно шарманку, одну из
самых древних  шарманок на  свете! Представляете, какая,  это удача -  найти
такую штуку!
     Этот  жалкий  тип,  который  играет на ней, даже  не подозревает, какое
сокровище держит в руках! Я встретил его однажды на углу Поннеф и набережной
часа в четыре дня. Он клянчил милостыню. Я честный человек!  Я предложил ему
за  его  старый ящик пятьсот франков"  Вы,  конечно, понимаете, мы  сразу же
договорились." Пятьсот франков! Для него это целое состояние! Да и для  меня
тоже! Но я не хотел его обирать.., и предложил все, что имел...
     Однако как  теперь  вступить во владение  инструментом? Ясно было,  что
деньги  я заплачу, только если Бабетта ничего об этом не будет  знать... Так
вот! Это какой-то рок...
     Когда бы он ни  пришел, она все время дома! Она встречает его во дворе,
на лестнице, когда мы думаем, что она уже ушла! И начинается погоня!  Но,  к
счастью, тот  тоже  не дурак...  Сегодня вечером, как  мы  с ним условились,
когда Бабетта ляжет спать, я должен был поднять инструмент на  веревке через
окно прямо сюда. И уже залез на стол и только собирался бросить ему веревки,
как стол пошатнулся... А тут и вы оба подоспели, думая, что меня  убивают...
Ох, ну  и забавный же у вас был вид, мсье постоянный секретарь! С зонтиком и
щипцами.., смешной, но все же храбрый поступок!
     Мартен Латуш снова засмеялся,  и  Ипполит Патар  тоже  расхохотался, на
этот  раз уже от всего сердца... Он смеялся не только над собой,  каким  его
увидел Латуш, но и над своим страхом перед шагающим ящиком.
     Вот все  и  объяснилось! И ведь  в самом деле  должно  же  было найтись
разумное   объяснение!   Бывают  Моменты,  когда  взрослый   человек  теряет
способность рассуждать и становится как  ребенок.  Так  думал мсье Патар. До
чего же он был смешон с этой Бабеттой и всей этой историей с шарманщиком!
     Да,  после стольких треволнений наконец наступили приятные минуты. Мсье
Патара   растрогала   судьба  этого  старого   холостяка   Мартена   Латуша,
подвергавшегося, как и, увы, многие другие, тирании своей старой служанки.
     - Не стоит меня  слишком жалеть!  - произнес Латуш, гася свою улыбку. -
Если бы не  Бабетта, то я бы уже давно обнищал со своей манией! Мы небогаты,
и поначалу  я делал  настоящие глупости, собирая коллекцию... Милая  Бабетта
вынуждена выкраивать  гроши, чтобы  свести  концы с концами, она  отказывает
себе  ради  меня во всем! И заботится  обо мне, как мать... Но совершенно не
способна слышать музыку!
     Говоря  это,  Мартен  Латуш  осторожно  провел  рукой  по  дорогим  ему
инструментам,   бедная  уснувшая  душа  которых  только  и  ждала  ласкового
прикосновения его пальцев, чтобы зазвучать по воле хозяина.
     - Так я их и глажу тихо.., тихо... Так тихо, что плач наш слышен только
нам самим... Но иногда, когда удается отправить Бабетту за покупками, я беру
маленькую гитерну, на которую поставил самые старые струны, какие только мог
найти, и играю старинные мелодии,  как настоящий  трубадур...  Нет-нет, я не
так уж несчастен,  мсье  постоянный секретарь! Поверьте!  И потом, надо  вам
сказать, у меня есть пианино. Так вот на своем пианино я играю все, что хочу
-  страшные мотивы, громовые увертюры, всякие  марши!  Ах, это  великолепное
пианино, и оно совершенно не беспокоит Бабетту, когда она моет посуду...
     Тут Мартен Латуш устремился к пианино и набросился на клавиши, пробежав
по ним пальцами в настоящем исступлении. Мсье Патар ожидал услышать безумный
грохот. Но,  несмотря  на  силу,  с  которой  хозяин  колотил  по  клавишам,
инструмент  оставался  нем.  Это  было  немое,  не  издающее никаких  звуков
пианино,  сделанное специально для тех, кто хочет поупражняться в гаммах, не
тревожа ушей соседей.
     Волосы  Латуша   разметались,  овеваемые   ветром   вдохновения,  глаза
устремились к потолку, а руки так и скакали.
     - Иногда я так играю целыми днями, - сказал он. - И только я это слышу!
Просто оглушительная музыка... О, это настоящий оркестр!
     Но вдруг он  резко  захлопнул крышку  пианино,  и  мсье  Ипполит  Патар
увидел, что он плачет... Постоянный секретарь подошел к любителю музыки.
     - Друг мой... - мягко начал он.
     -  О,  вы  добры, я знаю, как вы  добры! - ответил Мартен Латуш упавшим
голосом. -  Это счастье - быть в обществе, где есть  такой человек,  как вы!
Теперь вам известны все мои мелкие неприятности.., мой таинственный кабинет,
в  котором  проходят  такие  загадочные  встречи..  Знаете,   почему  я  так
разволновался, узнав, что  моя старая Бабетта  подслушивала под дверью. Я ее
очень люблю,  свою служанку.., но маленькую гитерну ведь тоже люблю...  И не
хочу расставаться  ни с той, ни с  другой... Хотя  иногда  у нас (тут Мартен
Латуш  наклонился к уху Патара) в доме и поесть нечего... Но об этом никому!
Ах, мсье  постоянный  секретарь, вы тоже  старый  холостяк,  но  ведь вы  не
коллекционер! Душе коллекционера тесно в теле старого холостяка! Да, да, но,
к  счастью, у  меня есть Бабетта! Но  я все  равно  заполучу  эту  шарманку,
которая крутит  старые, забытые песни... Может быть, как раз на ней и играли
во времена Фюальдеса... Кто знает?
     Мартен Латуш вытер тыльной стороной руки пот со лба.
     -  Пойдемте,  -   сказал   он,  -   уже  очень   поздно!   С   большими
предосторожностями  он выпустил своего гостя  из  таинственного  кабинета  в
большую библиотеку.
     Потом, закрыв заветную дверь, добавил:
     -  Да, очень  поздно!  Как  это вы решились  прийти  в такой  час, мсье
постоянный секретарь?
     - Прошел  слух, что вы отказываетесь  от кресла магистра д'Аббвиля. Это
было в вечерних газетах.
     -  Какие глупости!  - заявил Мартен Латуш,  неожиданно  посерьезнев.  -
Глупости! Я сейчас же начну готовить трижды хвалебную речь  в честь магистра
д'Аббвиля, Жеана Мортимара и Максима д'Ольнэ.
     Ипполит Патар вставил:
     -  Завтра  же я опубликую официальное  сообщение.  Но  скажите, дорогой
коллега...
     - В чем дело? Продолжайте.
     -  Может быть, я покажусь вам бестактным...  Ипполит Патар в самом деле
находился в затруднении.
     Он  завертел в  руках то в одну,  то в  другую сторону ручку зонтика- И
наконец решился:
     -  Вы были  со мной столь доверительны, что я рискну. Сначала я хотел у
вас  спросить - и этот  вопрос бестактным  не назовешь: вы хорошо знали мсье
Мортимара и мсье д'Ольнэ?
     Мартен Латуш ответил не сразу. Он  подошел к столу и взял лампу, высоко
подняв ее над головой Ипполита Па-тара:
     - Я  провожу вас, мсье постоянный секретарь, до входной  двери. Но если
вы опасаетесь неприятных встреч, то  провожу вас до дома...  Однако  квартал
наш, несмотря на его мрачный вид, очень спокойный.
     - Нет-нет, дорогой коллега- Прошу вас, не беспокойтесь!
     -  Как  вам угодно, - не настаивал Мартен Латуш. - Позвольте я  посвечу
вам.
     Они вышли на лестницу, и только здесь вновь избранный академик  ответил
на заданный ему вопрос:
     - Да-да, конечно... Я хорошо знал Жеана Мортимара и Максима д'Ольнэ. Мы
были  старыми друзьями.., добрыми товарищами.., и когда  оказались  в  одном
ряду  претендентов на кресло магистра д'Аббвиля, то решили  пустить дело  на
самотек,  не  интриговать.  Иногда  мы  собирались  вместе,  чтобы  обсудить
ситуацию, то у одного, то у  другого. А эта история с угрозами Элифаса после
избрания Мортимара скорее нас просто позабавила.
     -  А Бабетту привела  в  ужас. И здесь,  дорогой  коллега, я, возможно,
проявлю бестактность...  Все-таки  о  каком  преступлении шла речь, когда вы
сказали: "Нет!  Нет! Это невозможно! Это было бы самым большим преступлением
на свете!"?
     Мартен Латуш  помогал  мсье  Ипполиту  Патару спускаться по ступенькам,
предупредив его, что, прежде чем ступить, нужно ощупать ступеньку ногой.
     - Ну  что вы! - ответил  он. - Здесь нет никакой бестактности! Никакой!
Так вот, я уже  говорил, что Максим д'Ольнэ, несмотря на все свои шутки, был
крайне  удручен  угрозами  Элифаса,  исчезнувшего после этого...  В тот день
Максим д'Ольнэ, поздравляя Мортимара с избранием, состоявшимся за два дня до
этого, конечно, в шутку посоветовал бедняге Мортимару, который уже обдумывал
свою  вступительную  речь,  быть  осторожным.  Ведь  его  подстерегала месть
чародея,  который  предупреждал,  что  кресло  магистра  д'Аббвиля  окажется
роковым для того, кто  осмелится в него усесться.  Так  вот, я  не  придумал
ничего  лучшего... осторожно,  здесь ступенька, мсье постоянный секретаря не
придумал ничего  лучше, как подлить масла в  огонь..,  осторожно, мы уже под
аркой., и  я воскликнул.., сверните  налево, мсье постоянный секретарь...  Я
тогда важно заявил:  "Нет! Нет!  Это невозможно!  Это было бы самым  большим
преступлением в мире!" Так, мы пришли.
     Они действительно уже стояли у входной  двери.  Мартен Латуш с грохотом
отодвинул тяжелые железные засовы, повернул огромный ключ и, потянув на себя
дверь, выглянул на улицу.
     -  Все  спокойно!  -  сказал  он.  - Все  спят.  Вас проводить, дорогой
постоянный секретарь?
     -  Нет, нет,  как я  был глуп! Несчастный глупец! Ах, дорогой  коллега,
позвольте мне в последний раз пожать вам руку...
     -  Как?! В последний  раз!  Вы что же,  считаете, что  я  умру,  как  и
остальные?! О, и не собираюсь! И потом, сердце у меня вполне здоровое.
     - Нет, нет! Как я глуп... Будем надеяться, что  наступят лучшие времена
и  однажды мы сможем посмеяться над  всем этим! Полно!  Прощайте,  мой новый
дорогой коллега! Прощайте! Еще раз поздравляю...
     Окончательно  успокоенный, держа перед собой  зонт,  мсье Ипполит Патар
уже вступал на Поннеф, как вдруг Мартен Латуш окликнул его:
     - Эй! Еще два слова! Не забудьте, что все это мои маленькие секреты!
     - Ах, вы просто меня не знаете! Мы  договорились, я сегодня вечером вас
не видел! Спокойной ночи, дорогой Друг!




     И вот  великий день настал. Он был назначен Академией через  две недели
после пышных похорон Максима д'Ольнэ. Знаменитая компания не пожелала дольше
оставаться в этой прискорбной  ситуации, вызванной печальной  кончиной  двух
предшествующих  претендентов. Необходимо было как можно быстрее покончить со
всякими абсурдными слухами, которые постоянно распускали ученики  Элифаса де
ля Нокса, друзья прекрасной мадам де Битини и другие члены клуба пневматиков
(от "пневма"  - душа). Что же касается  самого  мага, он, казалось, и  вовсе
испарился. Все  попытки  связаться  с  ним  ни  к  чему  не  привели. Лучшие
репортеры, бросившиеся  по его следам,  вернулись с пустыми  руками, и столь
длительное отсутствие  его стало  главной причиной  беспокойства,  поскольку
было совершенно очевидно, что маг где-то прячется. Но почему?
     С  другой  стороны,  справедливости  ради  надо  тут  же признать,  что
здравомыслящие  головы после волнения, вызванного первой и тем более  второй
смертью, волнения, из-за которого они немного растерялись (но, впрочем, есть
ли такие светлые умы, которые не  теряются  ни при каких  обстоятельствах?),
так вот, надо признать, что эти здравомыслящие головы, когда кризис миновал,
вновь обрели былую уравновешенность.
     А  самым   спокойным  человеком,  особенно  после  своей  волнующей   и
таинственной беседы с Мартеном Латушем, казался мсье Ипполит  Патар. Он даже
вновь обрел свой прекрасный розовый цвет.
     Однако, когда великий день принятия Мартена Латуша в Академию наступил,
любопытство  тех и  других, и самых благоразумных  и самых неуравновешенных,
достигло предела.
     Толпа ринулась  на штурм здания с  куполом, наполнила  его, забила  все
подходы  к  нему, выливаясь  на  набережную и  соседние  прилегающие  улицы,
парализуя тем самым уличное  движение. Внутри, в большом актовом  зале, тоже
толпились  мужчины  и  женщины.  По мере того как  истекали последние минуты
(минуты, предшествующие открытию заседания), тишина, нависшая надо всем этим
столпотворением, становилась все более гнетущей.
     Кто-то  отметил, что  прекрасная  мадам  де Битини отсутствует: видимо,
решила  не  появляться   на  торжестве.  Это   было  сочтено  крайне  плохим
предзнаменованием.  Конечно, если  что-то должно было произойти, лучше бы ей
не  появляться, потому  что  тогда  толпа,  подхваченная  ураганом  безумия,
разорвала бы ее в клочья.
     На  месте,  которое на  предыдущем  собрании занимала эта  дама, сейчас
стоял вполне респектабельный мсье с объемистым  брюшком. Приятную округлость
украшала  красивая толстая золотая цепочка. Он  стоял, засунув  пальцы рук в
карманы жилета.  Лицо его не было отмечено печатью гения, но этот  мсье имел
совсем не  глупый  вид.  Лоб  отнюдь не казался низким. На приплюснутом носу
красовалось золотое пенсне. Гаспар  Лалует  (а это был он)  вовсе не страдал
близорукостью, но ему хотелось, чтобы все вокруг  думали,  будто он испортил
зрение, работая над книгами, как какой-нибудь великий писатель.
     Он волновался не меньше,  чем окружавшие его люди,  и небольшой нервный
тик все время смешно подергивал его бровь. Он смотрел на  кафедру, с которой
Мартен Латуш должен был произнести свою речь.
     Минута! Еще минута!  Сейчас  председатель откроет  заседание.., если..,
если только  Мартен Латуш  придет... Ведь  его еще не было.  Доверенные лица
напрасно ожидали, волнуясь, у двери, то и дело крутя головами.
     Не отступил ли он в последний момент? Не струсил?
     Этими вопросами мучился и мсье Ипполит Патар, лицо которого вновь стало
лимонного цвета.
     Ах, что за жизнь! Что  за жизнь у  постоянного секретаря! Как  хотел бы
он, чтобы эта церемония наконец закончилась, счастливо закончилась!
     Вдруг  мсье Ипполит Патар  вскочил с места,  прислушиваясь к  какому-то
шуму, надвигающемуся  издалека.  Какие-то  крики...  Они  неслись снаружи..,
приближались...  Наверное, крики  восторга,  сопровождавшие  приход  Мартена
Латуша...
     - Это он! - громко произнес мсье Ипполиту Патар.
     Но тут  в шуме  и гаме,  в бушевании толпы появилось нечто  угрожающее,
внушающее беспокойство.  Однако  совершенно  невозможно было понять, что там
выкрикивали снаружи!  Весь  зал,  дышащий до  сих пор в  одном ритме,  вдруг
мгновенно перестал  дышать вообще.  Казалось,  под куполом  собрались черные
тучи.  Огромная людская  волна  ударила в стены,  заставила  хлопать  двери.
Солдаты и полицейские отступили вглубь, к  залу... Стало возможным различить
среди всеобщего шума и гвалта какой-то особый гул. Словно жалобный плач.
     Мсье  Ипполит Патар  почувствовал, что  волосы у него на  голове встают
дыбом.
     В  этот момент в зал  вкатилось нечто  непонятное, какой-то  чудовищный
ворох тряпья,  с  разорванными  юбкой  и  корсажем.  Над всем  этим  торчала
лохматая голова горгоны, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. Невидимым ртом
чудовище исторгало вопль:
     - Мсье Постоянный! Мсье Постоянный! Он умер! Вы мне убили его!




     Автор  этого жестокого  повествования не  берется описать невообразимую
сутолоку, последовавшую за только что  описанной сценой. Итак, Мартен  Латуш
был  мертв!  Мертв,  как  и  другие! Пусть  он умер не  в тот  момент, когда
произносил свою вступительную речь под куполом, но как раз когда намеревался
идти для этого в Академию,  собираясь в  сущности, как  и двое других, стать
хозяином кресла магистра д'Аббвиля!
     И  если волнение присутствовавших в зале  людей,  окруживших голосившую
старую  Бабетту, достигло настоящего  безумия,  то  чувства  толпы, гудевшей
снаружи, а  затем  заполнившей весь Париж, перешли все разумные пределы. Для
того  чтобы  все  восстановить  в  полном  объеме,  нужно перечитать газеты,
появившиеся  на  следующий  день  после  этой  новой   страшной  катастрофы.
Редакционная  статья  в  газете "Эпок"  достаточно точно  передает состояние
умов. Вот она:
     "Смерти  продолжаются! Вот и Мартен Латуш, после Жеана Мортимара, после
Максима  д'Ольнэ, умирает  на пороге Бессмертия, а кресло магистра д'Аббвиля
по-прежнему  остается  незанятым!  Известие  о  внезапной  кончине  третьего
академика, попытавшегося  занять место, которое страстно желал  таинственный
Элифас, распространилось вчера по Парижу с быстротой молнии. И самое лучшее,
что  мы можем в  действительности сделать,  -  это  призвать  на помощь гром
небесный, чтобы дать представление о том, что произошло в столице в  течение
нескольких  часов, последовавших  за этим  невероятным  событием.  Некоторые
парижане, казалось,  находились в  шоке,  как после  вселенской  катастрофы.
Потеряв рассудок,  люди  бросились на улицы,  заходили  в  театры,  кафе,  в
салоны, держа такие безумные речи, что невольно можно задаться вопросом: как
это в наше время в столь  просвещенном  городе находились  такие, которые их
слушали?!  О!  Не  стоит  тратить  время  на  повторение  всех  прозвучавших
глупостей!
     Этот мсье  Элифас де  Сент-Эльм де  Тайбур  де ля Нокс сейчас,  видимо,
очень веселится в своем убежище. Сегодня во всеуслышание мы высказываем свое
мнение, на которое осмеливались лишь смутно  намекать после смерти.  Максима
д'ОльнэНет! Нет! Все эти смерти не  могут быть  естественными! Можно было не
удивиться первой из  них, выразить колебания по  поводу второй,  но было  бы
преступлением  сомневаться  в  характере  третьей  смерти! Однако  сразу  же
уточним: когда  мы  говорим, что эти смерти не  могут быть естественными, то
никак  не намекаем  на некую оккультную силу, способную убивать вопреки всем
естественным законам!  Оставим весь этот вздор дамочкам из клуба пневматиков
и  заявим  со  всей категоричностью  прокурору  республики:  "За  всем  этим
скрывается  убийца,  найдите  его!" Итак, пресса,  подчиняясь  общественному
мнению, утверждавшему, что все три академика были отравлены, более или менее
единодушно требовала вмешательства властей. И хотя врачи, присутствующие при
вскрытии тела покойного, в один голос утверждали, что Мартен Латуш, несмотря
на  кажущееся  здоровье,  умер  от  истощения  и  преждевременной  старости,
прокуратура  ради того, чтобы успокоить  взбудораженные умы,  вынуждена была
начать расследование.
     Первой,  естественно, была  допрошена  старая  Бабетта, которую  в  тот
роковой  день  в  беспамятстве привезли  домой. Вот  как Бабетта,  одержимая
отныне единственной мыслью -  отомстить за  своего хозяина, описала поистине
необычную смерть бедняги Мартена Латуша:
     "В  последнее время  мой хозяин  жил  лишь  речью, которую  должен  был
произнести. Я  слышала, что  он говорил о  магистре д'Аббвиле, о Мортимаре и
д'Ольнэ так,  будто  это были сахарные божки  какие. Часто он вертелся перед
зеркалом,  прямо как комедиант. В его-то возрасте! Ох и жалкий же у него был
вид. Я бы не преминула посмеяться над  ним, если бы во мне  не  засели слова
этого колдуна, которого Академия не захотела принять. Двоих колдун уже убил.
И я все время  думала: так же убьет моего хозяина. Об этом я говорила и мсье
Постоянному с  глазу  на  глаз.  Однако  он меня  не послушал, так  как ему,
видимо,  позарез  нужен был  академик. Поэтому  каждый раз,  когда я  видела
хозяина, повторяющего свою речь, я прямо бросалась к его ногам, обнимала его
колени, рыдала как помешанная  и умоляла послать  заявление об отставке мсье
Постоянному.  Меня  мучили предчувствия, и я  не обманулась. Доказательством
тому  было  то,  что  я  почти  каждый  день встречала  старого  шарманщика,
играющего на своей шарманке. Я из Родеза,  а у нас говорят: всякий шарманщик
приносит несчастье. Так стали говорить после дела несчастного Фюальдеса. Это
я тоже сказала мсье Постоянному, но нее было впустую.
     Тогда я  сказала  себе:  Бабетта, ты не  оставишь больше своего хозяина
одного! Надо защищать его до  последнего! И вот  в день его речи я приводила
себя в порядок и следила за ним из кухни. Дверь была открыта. Я ждала, когда
он появится, полная решимости сопровождать его в эту несчастную Академию, на
край  света,  везде! Ну, значит,  я  ждала,  но  он не появлялся. Прошло уже
добрых  пятнадцать минут,  как он должен был прийти!  Нетерпение  уже начало
охватывать меня, как вдруг... Что же я слышу? Мелодию преступления! Мелодию,
которую играли, когда убивали беднягу Фюальдеса! Да-да! Старик опять шатался
где-то около  дома и  крутил  свою шарманку! Меня даже холодный пот  прошиб.
Никаких сомнений - это был сигнал.
     Даже если бы я вдруг услышала голоса с того света, и  то не была бы так
поражена... Я сказала  себе: настал час Академии..,  час смерти... Я открыла
окно посмотреть, на улице ли  шарманщик, чтобы  заставить его умолкнуть.  Но
там никого не  было. Я вышла из  кухни... Никого... Во дворе тоже никого., а
мелодия  все  звучит...  Теперь  она  шла  откуда-то  сверху...  Может быть,
шарманщик  был уже на лестнице...  Но на лестнице никого.., на  втором этаже
тоже пусто! Только мелодия бедняги Фюальдеса, она просто преследовала меня.
     Чем  дальше  по дому  я шла, тем сильнее она звучала.  Я  открыла дверь
библиотеки... Можно было  подумать, что  музыка играла  где-то за книгами...
Хозяина  там не  было! Видимо, он  был  в своем маленьком  кабинете, куда  я
никогда  не  входила. Я  прислушалась... Мелодия преступления шла  оттуда! О
Боже! Возможно  ли это! Я  подошла к двери... Сердце бешено стучало у меня в
груди.. Я позвала: "Мсье! Мсье!"  Он  не ответил.  Мелодия  все  кружила  за
дверью. Ох, какая  грустная музыка! Такая  грустная,  что трудно становилось
дышать, а  на  глаза  наворачивались  слезы.  Казалось,  будто  эта  мелодия
оплакивает всех  убиенных от начала света... Чтобы не упасть, я оперлась  на
дверь кабинета... Дверь подалась... В этот момент как будто что-то скрипнуло
и  завертелось в штуковине, крутившей мелодию убийства. У меня просто сердце
разрывалось, звенело в ушах! Я чуть  было  не упала  как оглушенная.  Но тут
увидела такое, отчего замерла подобно статуе.  Посреди кучи  инструментов, о
которых я и слыхом не слыхивала, видно лопавших в кабинет с помощью дьявола,
навалившись  на шарманку,  стоял мой хозяин. Ах! Я его сразу  узнала!  И эта
шарманка  крутила мелодию преступления..,  но самого шарманщика не было. Мой
хозяин еще держал ручку шарманки. Я бросилась к нему, и он не сопротивлялся.
Он  растянулся  на  полу... Упал! Мой  бедный хозяин был мертв.,  его  убила
музыка-убийца!"  Этот рассказ, близкий  к тому,  что потихоньку  нашептывали
завсегдатаи клуба пневматиков, произвел странное впечатление, и общественное
мнение  вовсе не  было удовлетворено  слишком натуралистичными объяснениями,
которыми следствие сопроводило это загадочное событие.
     Следствие   представило   старого   Мартена   Латуша  этаким  маньяком,
отказывающим себе  в куске  хлеба ради  тайного пополнения своей  коллекции.
Поговаривали даже, что он лишал себя обедов, заявлял, что будет питаться вне
дома,  для  того чтобы  сэкономить  жалкие гроши  и  потратить  их  потом  в
антикварных лавках и у торговцев старинными музыкальными инструментами.
     Именно так, по  всей вероятности,  вопреки всем бдениям Бабетты к  нему
попала  та  самая  шарманка,  и он  упал именно в  тот  момент,  когда решил
испробовать ее. Умер  от  истощения вследствие продолжительного воздержания,
которому себя подвергал.
     Однако публика отказывалась принять эту версию, слишком простую, как им
казалось, для  того чтобы  быть  правдивой, и газеты  потребовали от полиции
начать розыски шарманщика.
     К сожалению, тот оказался столь же неуловим, как и  сам Элифас. Отсюда,
как  и следовало ожидать, некоторые репортеры  сделали вывод,  что  Элифас и
шарманщик - одно и то же лицо, один и тот же убийца.
     И никто не осмелился  выступить  открыто против  этого  мнения,  ведь в
конце концов происходили довольно странные совпадения: один за другим умерли
три человека. И если  каждая  из  этих смертей в  отдельности воспринималась
вполне  естественной,  то  совершенно  очевидно,  что,  взятые  вместе,  они
казались зловещими.
     В  конце  концов  потребовали вскрытия тел.  Это была  крайняя мера, на
которую следовало решиться. Вопреки всем  протестам  и влиянию самых  важных
персон Института пришлось вскрыть еще совсем свежие могилы Жеана Мортимара и
Максима д'Ольнэ.
     Судебно-медицинские эксперты  не обнаружили ни малейших следов яда в их
организме.  На  теле Жеана Мортимара  также не было ничего  подозрительного.
Однако на лице Максима  д'Ольнэ виднелись какие-то пятна, которые в  обычных
условиях остались  бы  незамеченными.  К тому  же  их  появление можно  было
отнести за счет естественного разложения тканей. Пятна походили на следы  от
ожога, оставшиеся  на  лице в форме звезды. Если приглядеться к этим пятнам,
утверждали  двое  из врачей (так как третий вообще ничего не  увидел), то на
лице Максима д'Ольнэ можно различить нечто вроде веснушек.
     Судебные медики обследовали также тело Мартена Латуша и обнаружили лишь
слабое кровотечение из  носа и  изо рта.  Вообще-то на самом деле видно было
лишь несколько капель крови у кончика носа, а в углу губ на стороне, которой
труп навалился на шарманку, была обнаружена струйка запекшейся крови.
     В действительности это кровотечение могло произойти от падения тела, но
под  влиянием  разговоров  в  обществе  пресса  не  преминула  придать  этим
незначительным следам некий таинственный смысл, создавая вокруг трех смертей
атмосферу преступления, окончательно окутавшую безумствующую толпу.
     Эксперты со всей  тщательностью изучили  оба письма с угрозами, которые
были вручены  двум  первым  претендентам  при  полном  сборе  Академии.  Они
заявили,  что  эти письма были  написаны  не Элифасом  де ля Ноксом,  почерк
которого  они  перед  этим также  тщательно  изучили.  Однако нашлись  люди,
утверждающие, что эксперты слишком часто ошибаются,  подтверждая подлинность
почерка,  и в этом случае прекрасно могли ошибиться, заявляя, что почерк  не
его.
     Оставалась еще шарманка. Нашелся  эксперт-антиквар, занимавшийся иногда
продажей более  или  менее подлинных скрипок  Страдивари,  который  попросил
разрешения взглянуть на этот инструмент.
     Ему   разрешили   в   надежде   успокоить   наиболее   горячие  головы,
вообразившие,  что этот  старый ящик,  игравший музыку в  тот  момент, когда
Мартен Латуш испустил дух,  не мог быть обычной шарманкой и, возможно, такой
человек,  как Элифас, способен запрятать  в инструмент таинственное средство
преступления. Антиквар осмотрел шарманку со всех сторон, прошелся по каждому
шву и даже сыграл "мелодию преступления", как выражалась Бабетта.
     - Ну и как? - спросили у него. - Это обычная шарманка?
     - Нет,  -  ответил антиквар, - совсем не обычная...  Это одна  из самых
старинных и любопытнейших вещиц, которые попали к нам из Италии.
     - Но вы нашли в ней что-нибудь особенное?
     - Ничего особенного я в ней не нашел.
     - Считаете ли вы эту шарманку орудием преступления?
     -  Об этом  ничего сказать  не  могу,  -  весьма  двусмысленно  ответил
антиквар.  -  Я  не был там в тот момент, когда  в  ней  что-то скрипнуло  и
оглушительно заиграла "мелодия преступления".
     - Так вы полагаете, что было совершено преступление?
     - Гм! Гм!
     Напрасно   пытались   выяснить  у   антиквара,  что  сие  означает.  Он
ограничивался только "Гм! Гм!".
     И это последнее "Гм! Гм!" лишь окончательно смутило взбудораженные умы.
     Эксперт, кроме всего прочего, занимался также продажей картин. А жил он
на улице Лаффит, и звали его мсье Гаспар Лалует.




     Через  несколько дней после описываемых событий  в четверть  четвертого
пополудни из вагона второго класса поезда Варенна - Сент-Илэр вышел пассажир
лет сорока пяти, округлый живот которого  украшала  красивая толстая золотая
цепь.
     Тщательно укутавшись  в  свое пальто  с  пелериной, поскольку время еще
было  холодное,  и  перебросившись несколькими  словами со служащим вокзала,
проверяющим билеты, он вышел на центральную  улицу, ведущую к Марне, пересек
мост на Шенвьер и справа от него спустился  к реке.  Около четверти часа  он
шел пешком, потом остановился, как бы ориентируясь, куда идти дальше. Вот он
оставил  позади  последние, с  лета пустующие  виллы и  теперь  находился на
абсолютно ровном  и пустынном пространстве.  Огромная снежная скатерть после
недавних снегопадов простиралась  перед ним, и человек этот в своем пальто с
полами, взлетавшими от ветра при ходьбе, казался большой черной птицей.
     Вот  вдалеке,  у  самого  горизонта,  показалась  остроконечная  крыша,
окруженная  деревьями, почти невидимыми  из-за мелкой крупы падающего снега.
Заметив  крышу,  человек  громко выругался. По его  мнению, только  чокнутый
способен жить зимой в этих  краях. Тем не менее он пошел быстрее,  хоть и не
слышал  звука  своих  шагов,  так   как   был  обут  в   резиновые   галоши.
Путешественника окружала безбрежная белая тишина.
     Было  около  четырех часов дня,  когда человек достиг наконец деревьев.
Усадьба,  на которой они  находились, была окружена высокими стенами. Вход в
парк  преграждала  тяжелая  железная  решетка. С  решетки  свисала  железная
проволочка звонка. Путешественник позвонил. Тотчас же появились два огромных
пса, которые брызгая  слюной,  с лаем ринулись на  посетителя.  И если бы не
решетка, они бы его просто загрызли.
     Человек отступил, хотя ему нечего было опасаться  ярости этих хищников.
Чей-то странный  гортанный голос скомандовал:  "Аякс! Ахилл!  Домой! Чертовы
собаки!" И тут же появился великан.
     О! Это  был самый настоящий  великан!  Что-то  чудовищное!  Более  двух
метров  ростом,  может  быть, двух с половиной, когда он выпрямился  во весь
рост, так  как в данный момент он шел, чуть наклонившись вперед. Его тяжелые
плечи были слегка опущены, так, вероятно, ему было привычнее. Круглая голова
в ежике коротких  волос, свисающие  усы, страшная челюсть, похожая на  пасти
животных,  вгрызающихся сейчас в  решетку. Схватив  псов  за загривки своими
огромными ручищами, он оторвал их от решетки и отбросил назад.
     Посетитель слегка  вздрогнул.  О! Ничего особенного!  Это  так,  просто
плечи вздрогнули! Очевидно, весьма прохладно!
     Он пробормотал сквозь зубы:
     -  Меня  предупреждали: остерегайся  собак,  но  о  великане ничего  не
сказали.
     Чудовище -  речь идет о великане - приблизило к решетке  свою  страшную
рожу дикаря:
     - Вчмдло?
     Посетитель догадался,  что  это  должно означать:  "В  чем дело?"  -  и
ответил, отойдя на почтительное расстояние:
     - Я хотел бы поговорить с мсье Лустало.
     - Чтвтнгте?
     Совершенно   очевидно,   что   у   посетителя   был   средний   уровень
образованности,  так  как ему снова удалось понять великана.  Тот, вероятно,
спрашивал: "Что вы  хотите ему сказать?" - Передайте ему, что дело срочное и
касается Академии.
     И  человек  протянул  великану свою визитную карточку,  которую  держал
наготове в кармане пальто.  Великан забрал карточку и удалился в направлении
крыльца, ведущего, по всей вероятности, к главному входу в дом. Аякс и Ахилл
тотчас же возвратились и  просунули сквозь решетку свои грозные пасти. Но на
этот раз  они  не  лаяли,  а лишь  молча разглядывали  пришельца,  однако по
налитым кровью глазам можно было предположить, что они по кусочкам оценивали
свой обед, от которого их отделяла эта решетка.
     Посетитель, неприятно пораженный, отвернулся и заходил взад и вперед.
     - Я  знал,  - сказал он громко, -  что  нужно  проявить терпение, но не
подозревал, что и смелости не мешает набраться.
     Он взглянул на часы и продолжил свой монолог, как бы надеясь, что звуки
слов помешают ему думать о трех чудовищах, охраняющих этот одинокий дом.
     - Еще не поздно! -  сказал он.  - Тем лучше... Похоже,  я могу прождать
час,  два, три часа, прежде чем он меня примет... Не любит он отвлекаться от
своих  опытов..,  и  порой  он  о  вас  забывает..  Все  дозволено  великому
Лустало...
     Эти  несколько  слов   позволят   нам   оценить   радостное   удивление
путешественника,  когда  он вдруг  увидел,  что к нему  идет  не исчезнувший
великан, а сам великий Лустало..
     Великий Лустало, честь и слава мировой науки, был невелик ростом - так,
ниже среднего.
     Известно было,  что он,  кроме своих трудов, был равнодушен ко всему  и
крайне  рассеян; что  он был  среди людей как  легкая,  отдаленная тень,  не
ведающая никаких обстоятельств. Эти детали  его портрета были известны всем,
и уж по крайней мере  о  них должен был  знать посетитель, поскольку он, уже
будучи очень удивлен столь быстрым появлением мсье Лустало, всем своим видом
показал  настоящее  изумление   при   виде   коротышки   великого   ученого,
устремившегося  к решетке со всей скоростью своих  ножек и приветствовавшего
его словами:
     - Это вы, мсье Гаспар Лалует?
     -  Да, мэтр..,  это  ., к вашим услугам... - пролепетал Гаспар  Лалует,
взмахнув широким жестом  своей мягкой фетровой шляпой (наш эксперт-антиквар,
он же торговец картинами, носил в особых случаях пальто с пелериной и мягкие
фетровые  шляпы,  чтобы   как  можно  больше  походить  на  очень  известных
писателей,  например  лорда  Байрона  или  Альфреда  де  Виньи  и  его  сына
Чаттертона, ибо любовь к литературе была для него превыше всего и к  тому же
-  не  следует  об  этом  забывать -  он  был  удостоен  знака отличия самой
Академией).
     Маленькое розовое  и улыбающееся  личико великого Лустало  появилось  у
решетки  приблизительно  на уровне устрашающих  собачьих морд, как раз между
ними. Вот это была картина!
     -  Значит,  это вы  проводили экспертизу  шарманки?  - спросил  великий
Лустало.  Его  маленькие  глазки,  обычно  прикрытые, когда  он  окунался  в
какое-нибудь  научное   невообразимое   мечтание,  вдруг  стали   живыми   и
пронзительными. Он часто заморгал,  - Да,  мэтр, это  был  я!  - Новый взмах
фетровой шляпой в холодном воздухе.
     - Так входите... На улице холодно...
     И великий Лустало, избавившись от всякой рассеянности, ловко  отодвинул
внутренние засовы на решетке.
     "Входите!" Легко сказать... Для этого нужно дружить с Аяксом и Ахиллом.
Как  только решетка открылась, собаки  тут  же  бросились  вперед,  и бедный
Гаспар Лалует подумал, что пришел его конец, но мсье Лусало цокнул языком, и
оба цербера замерли на месте.
     - Не бойтесь моих собачек, они безобидны, как ягнята.
     Действительно, Аякс и  Ахилл уже валялись в снегу и лизали  руки своему
хозяину.
     Мсье Гаспар  Лалует  героически вошел за решетку. Лустало, закрыв вход,
пошел впереди.  Собаки  следовали за ними,  и  Лалует  даже  не  осмеливался
оглянуться из страха  вызвать  собак каким-нибудь неосторожным движением  на
непоправимую игру.
     Лустало жил  в  большом красивом  загородном  доме, прочном и  удобном,
построенном  из кирпича и камня.  Вокруг дома во  дворе и в  саду  виднелись
небольшие   строения,  наверняка  связанные  с  огромными  трудами  великого
Лустало. Эти труды совершали переворот в химии, физике, медицине и вообще во
всех ложных  теориях,  включенных  вследствие  рутинного невежества  людей в
основу того, что мы в своей гордости называем наукой.
     Особенность  великого  Лустало  заключалась  в том,  что  он работал  в
одиночку.   Очень   недоверчивый  по  характеру,   он  не  выносил  никакого
сотрудничества.
     И  жил в этом доме круглый год  со своим  слугой, единственным слугой -
великаном  Тоби.  Это  всем  было  известно.  И  никто  не удивлялся.  Гению
требуется уединение.
     Вслед за Лустало  Гаспар Лалует прошел  в узкий вестибюль с  лестницей,
ведущей на верхние этажи.
     -  Я проведу вас  в салон, - сказал великий Лустало.  - Там  нам  будет
удобнее беседовать.
     Он  стал подниматься  на  второй  этаж.  Лалует последовал за  ним,  за
Далуетом бежали собаки.
     Дойдя  до  второго  этажа,  они  стали  подниматься  на  третий. И  тут
остановились, так как дальше пути  не было. Салон великого Лустало находился
под самой крышей. Он открыл дверь. Это оказалась совершенно пустая комната с
голыми стенами. Из  мебели там  стояли лишь  круглый столик на одной ножке и
три плетеных  стула.  Лустало  и Лалует вошли  в  салон, за ними последовали
собаки.
     - Немного  высоко, -  заметил  великий  Лустало,  -  но по крайней мере
посетители,  а, знаете, есть  среди  них и  такие, что очень шумят  и  везде
держатся  как у себя  дома, ходят туда-сюда,  так вот, я прошу  их подождать
здесь на чердаке, пока сам  работаю у  себя в подвале. Садитесь  же, дорогой
мсье Лалует. Я не  знаю, что вас привело, но был бы весьма рад доставить вам
удовольствие. Из газет мне стало известно".
     - Я, дорогой мэтр, никогда их не читаю, но  мадам  Лалует иногда читает
их мне. Таким образом, я не теряю времени  и в то же время пребываю в  курсе
всего. больше он не  успел ничего сказать. Столь  приятное  до этого момента
поведение великого Лустало вдруг стало  тревожным. Его  живая  фигурка вдруг
застыла на стуле, как  восковая кукла, а бегавшие глазки внезапно уставились
в одну точку, словно он вслушивался, не донесется ли какой-нибудь звук.
     В это же время оба пса, находившиеся по  обе  стороны от  мсье  Гаспара
Лалуета, медленно разевая свои огромные пасти, начали печально завывать. Так
воют собаки по покойнику.
     Пораженный мсье Лалует, хоть  и был не робкого десятка, в испуге встал.
Лустало,  по-прежнему  неподвижно  сидевший  на  стуле,  все  прислушивался.
Наконец он словно вернулся издалека и с проворностью заведенной механической
игрушки бросился  к  собакам,  принявшись молотить по ним  своими маленькими
кулачками, пока они не замолчали.
     Затем, повернувшись к Лалуету,  он снова усадил его  и  довольно резким
тоном сказал:
     - Давайте! Выкладывайте! У меня нет времени на вас! Говорите! История с
Академией очень печальна... эти  три  смерти... такие  странные смерти... Но
я-то здесь при чем? Остается надеяться, что эта больше не повторится! А то к
чему  мы придем, к чему же мы  придем,  как  выражается милейший мсье Патар!
Никакой теорией  вероятности не  объяснить четвертую естественную  смерть...
Конечно,  если  бы  Французская академия,  членом  которой  мне выпала честь
быть.., если бы она существовала уже десять тысяч лет и еще.., подобная вещь
за десять тысяч лет! Нет! Кончено... Три - этого  уже более чем  достаточно!
Можно быть уверенным,  что больше ничего не случится! Но  говорите же,  мсье
Лалует. Я вас слушаю! Итак, вы провели экспертизу той шарманки? И вы сказали
я в газетах читал.., вы  сказали: "Гм!  Гм!" В  сущности,  что  вы  об  этом
думаете? - И добавил смягчившимся,  почти ребяческим тоном: - Любопытная эта
история  о музыке-убийце. Не  правда ли? -  осмелился наконец  вставить мсье
Гаспар Лалует, который, всецело отдавшись занимавшей его теме, уже не  думал
больше о псах, не спускавших,  однако, с него глаз. - Не правда ли? Так вот,
дорогой мэтр, именно по этому поводу я и пришел к вам.., по этому поводу", и
в связи с секретом Тота, раз уж вы читаете газеты.
     -  О! Я  лишь иногда  просматриваю  их, мсье  Лалует.  У меня нет мадам
Лалует, которая  читала  бы мне газеты, и время очень ограниченно поэтому  я
совершенно ничего не знаю о вашем секрете Тота!
     -  О! Это, увы,  не мой секрет! Иначе я,  пожалуй,  был  бы властелином
мира... Но в чем он состоит, я могу вам рассказать в самых общих чертах.
     -  Извините, мсье,  извините,  не  будем отвлекаться!  Есть ли какая-то
связь между музыкой-убийцей и секретом Тота?
     - Несомненно, дорогой мэтр, иначе я бы и не заикнулся об этом...
     - Так что же вам в конце концов надо? С какой целью вы сюда пришли?
     - Чтобы спросить у  вас как  у величайшего  из ученых,  может  ли  один
человек,  знающий секрет  Тота, убить  другого средствами либо способами, не
известными остальным  людям? Я,  Гаспар Лалует, хочу  знать, поскольку волею
обстоятельств  мне  пришлось  в качестве эксперта  высказать свое  мнение по
поводу  всей  этой  мрачной  истории,  и,   повторяю,  хочу   знать  (и  это
единственное, что меня привело к вам),  могло  ли  так случиться, что Мартен
Латуш  был  убит? Могли ли  убить  Максима  д'Ольнэ? Могли  бы  убить  Жеана
Мортимара?
     Лалует не успел еще до  конца сформулировать свои три вопроса, как Аякс
и  Ахилл вновь  раскрыли  свои страшные пасти, исторгнув еще более  жалобный
вой. А перед ним снова сидел коротышка великий Лустало с застывшими глазами,
будто ждал,  не  донесется ли до  них какой-нибудь  звук. Коротышка  великий
Лустало был абсолютно бледен.
     Однако на этот раз  он не пытался заставить молчать своих псов, и вдруг
Гаспару Лалуету  показалось,  что до них  донеслось и  другое завывание, еще
страшнее,  еще  жалобнее,   как  будто  кричал  человек.  Но  это,  по  всей
вероятности, ему  только  показалось,  так  как собаки  наконец замолчали, а
вместе с их воем прекратились и те почудившиеся ему крики.
     Тут Лустало, глаза которого вновь заморгали и ожили, чуть откашлявшись,
сказал:
     - Разумеется, их никто не убивал. Это просто невозможно.
     -  Правда? Это невозможно! -  воскликнул Лалует.  - И тут  нет никакого
секрета Тота?! Лустало почесал кончик носа.
     - Гм! Гм! - произнес он.
     У него  опять  появился  рассеянный, отсутствующий взгляд.  Мсье Лалует
продолжал говорить, но было совершенно очевидно,  что Лустало  его больше не
слушал..,  даже  не  видел..,  забыл о его  присутствии;.. Лустало настолько
забыл  о  том,  что Лалует все еще  находился  здесь, что  спокойно ушел, не
сказав на прощание своему гостю ни слова. Он запер Гаспара  Лалуета, оставив
его в компании своих псов. Мсье Лалует двинулся было к выходу,  но между ним
и дверью оказались Аякс и Ахилл, бесцеремонно воспротивившиеся его уходу.
     Ничего  не понимая, в  ужасе бедняга  попытался позвать на  помощь хоть
кого-нибудь.  Но  тут  же  осекся,  так  как  при  звуках  его   голоса  псы
продемонстрировали свои ужасные клыки.
     Он отступил и, подойдя к окну, открыл его, рассуждая так: "Если я увижу
внизу  великана, подам ему знак,  ведь наверняка великий  Лустало позабыл  о
том, что я здесь с его псами".
     Но он никого не увидел. Внизу расстилалась снежная пустыня, ни души  не
было во  дворе,  пустая деревня... Темнота  же наступала очень  быстро,  как
обычно зимой.
     Он обернулся. По нему, несмотря на  холод, струился пот. Тысяча мрачных
предчувствий  охватила  его.  У  него  мелькнула  смелая  мысль  подойти   и
приласкать собак. Но они вновь раскрыли пасти...
     И вдруг, до  того еще как они начали  выть, Гаспар Лалует  услышал иной
вой, человеческий.  О! Конечно  же, человеческий, до  безумия  человеческий,
леденящий  душу вой заполнил все вокруг. Мсье Лалует бросился к окну, глянул
вниз.., и увидел простирающееся белоснежное пространство, где эхом отдавался
страшный крик,  к  которому прибавился  возобновившийся собачий вой.  Гаспар
Лалует в изнеможении рухнул на стул, заткнув уши руками.  Он не хотел ничего
слышать и вдобавок, чтобы не видеть эти разинутые пасти, закрыл глаза.
     Он открыл  их лишь при звуках  отворяемой двери. Это  был мсье Лустало.
Собаки  смолкли... Наступила тишина. Теперь это  был  самый молчаливый дом в
мире. Великий Лустало любезно извинился:
     -  Прошу  прощения за то,  что  покинул вас  на минуту... Знаете, когда
проводишь опыты... Но вы ведь были не одни, - добавил он, странно ухмыляясь.
- Аякс  и  Ахилл,  как  вижу,  составили  вам компанию...  О, это  настоящие
комнатные собачки.
     - Дорогой мэтр,  - ответил слегка прерывающимся голосом Лалует, который
при  виде  столь любезно, столь непринужденно державшегося Лустало,  немного
пришел в - себя, - дорогой мэтр.., только что я слышал ужасный крик.
     - Не может быть! - удивился Лустало. - Здесь?
     - Здесь.
     - Но здесь никого, кроме старины Тоби и  меня, нет. А Тоби я только что
видел.
     - Тогда это, наверное, там, в окрестностях.
     -   Наверное...   Наверное,  это  какой-нибудь  браконьер  с   Марны..,
какая-нибудь  ссора  с  егерем...  Но  вы,  кажется,  очень  взволнованны...
Полноте, мсье Лалует, это какие-нибудь пустяки.., успокойтесь-, подождите, я
сейчас закрою  окно..,  вот так... Мы у себя дома..,  давайте  поговорим как
разумные  люди...  Ну  не  странно ли с вашей  стороны приехать  сюда, чтобы
спросить именно меня, что я  думаю о секрете Тота и о музыке-убийце? То, что
произошло в Академии, дело необычное, но следует ли его преувеличивать всеми
этими глупостями об их  Элифасе, об  их Тайбуре,  не  знаю  о  ком  еще, как
говорит милейший мсье Патар. Да, кстати, он, говорят, болен, бедняга Патар?
     - Мсье, это Рэймон де ля Бэйссьер посоветовал мне обратиться к вам.
     - Рэймон де ля  Бэйссьер! Этот безумец! Друг этой Битини! Пневматик! Он
вертит там столы!  И  его называют ученым! Он сам должен  знать,  что  такое
секрет Тота. А не посылать вас ко мне!
     - Вот  именно! Я и отправился к нему,  потому что  в течение нескольких
дней  все только и говорят о секрете  Тота, а в чем он - не знают.  Надо вам
сказать, что  Эли-фас, над которым сначала потешались, воспринимается теперь
как что-то  ужасное: у  него  дома, в лаборатории,  на  улице Юшет, устроили
обыск и нашли какие-то тайны,  угрожающие человечеству. Там что-то говорится
о  физических  и  химических  свойствах, способных на  расстоянии  отправить
человека в иной мир.
     -  Для этого, - ухмыльнулся великий Лустало,  - имеется просто-напросто
формула пороха.
     - Да, она-то известна. Но существует другая формула, о которой, похоже,
известно  далеко не всем,  как раз она  и представляет наибольшую опасность.
Это то,  что называют секретом  Тота.  Похоже, эта таинственная формула Тота
воспроизведена на  всех  стенах лаборатории на  улице Юшет... Под  давлением
общественного  мнений  полиция,  журналисты,  да  и  я  сам  - нам  пришлось
обратиться с  вопросом к мсье  Рэймону  де ля Бэйссьеру, одному из наиболее,
блестящих наших  египтологов: что представляет собой секрет Тота? Он ответил
так: "Секрет Тота заключается  в следующей фразе: "Если я пожелаю, ты умрешь
через нос, глаза, рот и уши, ибо я властелин воздуха, света и звука"".
     - Занятный тип - этот старик Тот, великолепный тип! - то ли шутя, то ли
всерьез заметил великий Лустало.
     - Если верить мсье  Рэймону  де ля Бэйссьеру,  - продолжал Лалует,  - в
Тоте  надо видеть  создателя  магии.  Он был  как  греческий  Гермес, только
намного  могущественнее. Формулу  впервые  обнаружили  в Саккаре.  Она  была
нанесена на стены усыпальницы пирамид  фараонов  V и VI династий - это самые
древние из известных нам текстов, - и эта великолепная формула была окружена
другими, уберегающими от укусов змей, жала скорпионов и  вообще от нападения
всех завораживающих животных.
     - Дорогой  Лалует,  - вставил  великий Лустало,  - вы  говорите  как по
писаному. Слушать вас - одно удовольствие.
     - Дорогой мэтр, природа наделила меня великолепной памятью, но  я вовсе
этим не кичусь. Я, самый невежественный из людей, приехал покорнейше просить
вас  сказать,  что вы думаете о секрете Тота.  Мсье Рэймон де ля Бэйссьер не
скрывал,  что   текст   знаменитого  секрета,   написанный  в  усыпальницах,
сопровождается  таинственными  знаками  типа  алгебраических или  химических
формул, над которыми тщетно бились целые поколения египтян. И еще он сказал,
что знаки  эти, дающие  могущество,  о  котором  говорил  Тот,  расшифрованы
Элифасом  де  ля  Ноксом. Элифас сам неоднократно говорил об  этом, и  в его
бумагах  во  время   обыска   на  улице  Юшет  была   обнаружена   рукопись,
озаглавленная  "Силы прошлого  -  силам  будущего". Эта рукопись  заставляет
поверить в то, что Элифас действительно  проник в опасную  мысль ученых того
времени. Вы, конечно, знаете, дорогой мэтр, что именно жрецы древнего Египта
впервые открыли электричество?
     -  Отлично,  Лалует,   -  ухмыльнулся  Лустало,  скрючившись  наподобие
обезьяны  и  обхватив  своими  ручками ступни  ног. Ну продолжай  же...  Это
забавно. Ты меня веселишь.
     У  мсье  Гаспара Лалуета  от такой вульгарной фамильярности перехватило
дыхание,  но, подумав, он решил, что  гении  не умеют действовать  в  рамках
приличий,  рассчитанных  на обычных  людей,  и  продолжил, как бы  ничего не
заметив:
     - Этот мсье Рэймон де ля Бэйссьер весьма категоричен в своих суждениях.
Он даже  добавил: "Они вполне могли  знать  и о неизмеримых силах, способных
дематериализовать  материю, которые мы  только открываем для  себя, и, может
быть, они даже измерили эти силы, что позволило им делать много вещей".
     Великий Лустало опустил свои  ножки,  распрямился, как струна,  почесал
кончик носа и произнес пророческим тоном странные слова:
     - Тоже мне шут гороховый!
     Не моргнув глазом мсье Лалует поинтересовался:
     - Все это кажется вам достаточно смешным, дорогой мэтр?
     - Да, конечно, дурак!
     -  Я вовсе не сержусь на вас, - сказал мсье Лалует, любезно улыбнувшись
дорогому мэтру, - за то, что вы говорите в таком тоне. Представьте себе, что
и я,  подобно другим, позволил  увлечь себя. Поскольку  вы  ведь знаете, что
произошло. Как только стал известен текст секрета Тота:  "Если я пожелаю, ты
умрешь через нос, глаза, рот и уши, ибо я властелин воздуха, света и звука",
тут же объявились люди, готовые все объяснить.
     - Да?!
     -  Исходя из того что благодаря  секрету  Тота Элифас  стал властелином
звука,  они тут  же вспомнили  слова  Бабетты  о  мелодии-убийце. Они  стали
утверждать,  что  Элифас  (или  шарманщик вставил в механизм шарманки что-то
такое,  что убивает  при  звуках песни  и что,  возможно,  было  запрятано в
какую-нибудь коробочку,  которую потом из шарманки вытащили. Вот поэтому я и
попросил разрешения осмотреть шарманку.
     -  Значит,  эта  история вас  здорово заинтересовала,  мсье  Лалует?  -
спросил ученый таким свирепым тоном, что бедняга Лалует,  хоть и  был не  из
пугливых, пришел в смущение.
     -  Она   заинтересовала   меня  не  более  других,   -   ответил  он  в
замешательстве,  -  просто, знаете,  я тоже  когда-то  продавал  шарманки..,
старые шарманки.., и захотелось посмотреть...
     - И что же вы увидели?
     - Послушайте, мэтр..,  я ничего не нашел внутри шарманки, но  обнаружил
сбоку на ней какую-то штуку... Вот она...
     Мсье Лалует вытащил из  кармана своего  жилета длинную трубку с конусом
на конце, немного напоминавшую мундштук духового инструмента.
     Великий Лустало взял трубку, осмотрел ее и вернул мсье Лалуету.
     - Это мундштук от какой-нибудь трубы...
     - Я тоже  так думаю. Однако  представьте  себе, дорогой  мэтр, что этот
мундштук входит в отверстие, которое я обнаружил в шарманке, но я никогда не
видел подобных мундштуков в шарманках."  Извините, но, преследуемый  всякими
глупостями,  которые отовсюду слышал,  я сказал себе: "Может быть,  это  тот
самый мундштук, который должен был направлять в нужном направлении убивающий
звук".
     - Да! Так вот, дорогой антиквар Лалует, с меня хватит! Вы так же глупы,
как и остальные! И что же вы собираетесь делать с этим мундштуком?
     -  Дорогой мэтр, - пролепетал Лалует, утирая  пот с  лица, -  я  ничего
больше не  стану  делать  и не буду  больше заниматься этой  шарманкой, если
такой человек, как вы, скажет мне, что секрет Тота...
     - .. Это секрет  дураков! Прощайте, мсье Лалует, прощайте! Аякс! Ахилл!
Дайте пройти мсье.
     Однако  Лалует,  получивший наконец  свободу  и  возможность  выйти, не
воспользовался этим.
     -  Еще  одно  слово,  дорогой  мэтр,  и  вы  даже не  подозреваете, как
облегчите мою душу, но я позволю себе сказать вам об этом позже.
     - Что? - встрепенулся Лустало, остановившись на лестнице.
     - Дело вот в чем. Те, кто говорит, что Элифас смог убить Мартена Латуша
своей  мелодией-убийцей,  утверждают  также,  ссылаясь все на тот же  секрет
Тота, по которому существует смертоносная сила света, что Максим д'Ольнэ был
убит лучами.
     - Лучами? Нет, вас решительно надо запереть от людей. Почему лучами?
     - Говорят,  ему как  будто бы направили  в глаза с помощью специального
приспособления предварительно  отравленные  лучи и он будто бы от  них умер.
Утверждают  также,  что какой-то луч поразил Максима д'Ольнэ в  тот  момент,
когда он читал свою речь, и что мсье д'Ольнэ  перед тем, как рухнуть наземь,
сделал рукой  движение,  как бы отгоняя от  лица муху  или  пытаясь защитить
глаза от какой-то неожиданно ослепившей его вспышки.
     - Ах! Это.., это направили!.. Оп! Прямо в глаз!
     - И наконец, секрет Тота позволяет убить через  рот или через  нос. Эти
безумцы, так  как  трудно подобрать  им другое  имя, так  вот, эти  безумцы,
дорогой мэтр, избрали для Жеана Мортимара смерть через нос!
     - Они  не  могли сделать лучше,  мсье, -  заявил великий Лустало, - для
поэта трагических ароматов. - Да, "иногда ароматы бывают более трагическими,
чем это кажется".
     - Гортензия!
     -  Смейтесь,  смейтесь, дорогой мэтр. Но я хочу, чтобы вы посмеялись до
конца.  Эти господа  утверждают,  что  то первое письмо,  принесенное  Жеану
Мортимару, с  жуткой строкой  насчет  ароматов,  было написано рукой  самого
Элифаса,  в то время как  второе -  это  всего  лишь  злая  шутка  какого-то
весельчака. В своем письме Элифас спрятал некий сильный яд, что-то вроде яда
Борджиа, о котором вы наверняка слышали.
     - Как же, как же!
     Можно было предположить,  что столь пренебрежительная форма,  в которой
великий  Лустало  считал  нужным отвечать  на  столь серьезные  вопросы мсье
Гаспара  Лалуета,  приведет  к  тому,  что  у  эксперта-антиквара и торговца
картинами  лопнет  терпение  и   иссякнет   вежливость.  Однако,   наоборот,
получилось  так, что, не  сдерживая  себя больше  от  радости,  мсье  Лалует
кинулся обнимать великого Лустало. Он осыпал его поцелуями, в то  время  как
великий человечек, пытаясь освободиться, в бешенстве сучил своими маленькими
ножками.
     - Отпустите меня! - кричал он.  - Отпустите меня, или я прикажу собакам
разорвать вас.
     Но,  по счастливой  случайности, собак здесь  больше не  было,  и  мсье
Лалует, похоже, пребывал на вершине блаженства.
     - Ах!  Какое облегчение! -  воскликнул он. - Как хорошо! Как вы  добры!
Какой вы великий! Какой гений!
     -  Вы  сумасшедший!  -   сказал,  высвобождаясь  наконец,  разгневанный
Лустало, не понимая, что с ним происходит.
     - Нет! Это они сумасшедшие! Повторите мне это, дорогой мэтр, и я уйду.
     - Конечно! Они все сумасшедшие!
     -  Я запомню это: все сумасшедшие.  Все сумасшедшие!  И  оба  принялись
повторять:  "Все  сумасшедшие!  Все  сумасшедшие!"  Теперь  они смеялись как
лучшие друзья. Наконец мсье Лалует откланялся. Лустало любезно проводил  его
вплоть до  решетки входной двери  и там, заметив, что на улице совсем темно,
сказал:
     -  Подождите!  Я  немного  провожу  вас с  фонарем до дороги, а  то еще
свалитесь в Марну.
     Он ушел, но тут же  вернулся с фонариком, болтавшимся  где-то на уровне
его коленей.
     - Идемте! - позвал он. И сам открыл, а потом тщательно закрыл решетку.
     Великана Тоби не было видно. Мсье Лалует подумал:
     "И  что  это  мне  рассказывали,  будто он  очень  рассеянный  человек.
Напротив, он все предусмотрел".
     Так  они шли около десяти минут и наконец добрались до  Марны, где мсье
Лалует отыскал нужную тропинку.  Здесь  мсье Лалует, которому не была  чужда
некоторая напыщенность в разговоре, расставаясь с великим Лустало и еще  раз
извинившись за беспокойство, причиненное ему, счел нужным сказать:
     -  Решительно,  дорогой  мэтр, наш великий Париж пал  очень низко.  Вот
случились три  смерти, самые естественные из всех смертей. Вместо того чтобы
объяснить  их,  как  это сделали  мы с вами, только с помощью  просвещенного
разума,  Париж  предпочитает  верить  шарлатанам, которые  приписывают  себе
могущество столь  бессовестно,  что заставляют краснеть богов. - Как же! Как
же! -  заключил великий  Лустало и  тут же зашагал назад,  оставив в  полной
растерянности мсье Лалуета на берегу реки, в кромешной темноте.
     Вдалеке плясал  огонек  фонаря, затем  исчез и  он.  И вдруг  откуда-то
издалека  раздался  дикий  вопль,  смертельный  крик,  человеческий  вой,  к
которому тут же присоединился  отчаянный, протяжный  вой псов. Мсье Лалуету,
который  вначале  задыхался от  страха, при  звуках  этого  страшного  крика
остановился, рычание собак  послышалось  где-то совсем  рядом,  и он в ужасе
побежал дальше.




     Тридцать девять! Жребий брошен. Теперь все говорили:
     "Тридцать девять".
     Осталось  только  тридцать девять академиков!  Никто не выставлял своей
кандидатуры на сороковое место.
     После недавних  событий  прошло уже несколько  месяцев, однако  ни один
претендент на роковое кресло не появился.
     Академия была  опозорена.  Когда порой  знаменитой  Академии  случалось
выделять нескольких своих  коллег, которые своим присутствием в традиционном
облачении  должны были придавать  блеск какой-нибудь, как правило  траурной,
публичной церемонии, получалась настоящая трагедия.
     Академики  придумывали  себе  какую-нибудь  болезнь,  то  вдруг в глуши
дальней провинции обнаруживался родственник при смерти - словом, делали все,
только  чтобы  не представать на  людях в одежде  с  дубовыми листьями  и не
вешать на пояс шпагу с перламутровой рукоятью.
     Да,  это  были печальные времена! Академия перебаливала. О ней говорили
теперь лишь с улыбкой на  устах. Потому что во  Франции все так кончается, с
улыбкой, даже когда речь идет о мелодии-убийце.
     Расследование было быстро закрыто, и дело сдано. Казалось, что от этого
ужасного приключения, в котором обезумевшее  общественное мнение видело лишь
преступления, осталось только воспоминание о кресле, приносящем несчастье. И
даже  весьма храбрый человек  теперь  не решался  усесться в это кресло. Что
было на самом деле смехотворно.
     Итак,  весь ужас  этой  тройной и  необъяснимой трагедии бледнел  перед
иронической улыбкой: "Тридцать  девять!" Бессмертных стало на одного меньше.
Этого было  достаточно,  чтобы навсегда превратить  Академию в  посмешище. В
такое  посмешище, что  некогда  страстное  желание  стать  частью  Академии,
которое объединяло, бесспорно, наиболее достойные умы эпохи, сегодня заметно
поубавилось.
     Да-да.  Даже  когда  речь  шла  о  других  креслах,  а к этому  времени
появились   еще  два-три  вакантных  места,   претенденты  заставляли   себя
упрашивать.  Еще  бы!  Ведь  публика   не  отказывала  себе  в  удовольствии
подтрунивать над ними по поводу того, что они претендуют на другие кресла, а
не на кресло магистра д'Аббвиля.
     Претенденты стыдливо наносили прочим академикам свои визиты. О том, что
они выдвигают свои  кандидатуры, становилось известно в  последнюю минуту, и
было  чрезвычайно  тягостно слушать  их  прославляющие  выступления  в адрес
кого-то  иного,  в  то  время  как прославление  магистра  д'Аббвиля,  Жеана
Мортимара, Максима д'Ольнэ и Мартена Латуша все еще ожидало своего часа.
     Претендентов считали  трусами.  Ни  больше  ни  меньше.  Академикам уже
виделось  время,  когда  новый   набор   в  число  Бессмертных  будет  почти
невозможным. А пока их было лишь тридцать девять!
     Тридцать  девять! Если  бы у Бессмертных были волосы (но они в основном
все лысы), они бы вырывали их клочьями...
     У  мсье  Ипполита Патара еще оставалась то тут, то там  прядь волос, но
это была такая жалкая  прядь, что даже  отчаяние  пожалело бы  ее.  Это была
прямо-таки плачущая прядь, можно сказать, спадающая на лоб волосяная слеза.
     Мсье Ипполит  Патар сильно изменился. До  этого у него было  только два
цвета:  розовый и  лимонный.  В  последнее время он  приобрел еще  и третий,
определить который  не представлялось возможным, поскольку  он  и  цветом-то
вовсе  не являлся. Некий отрицательный цвет, который в древности накладывали
на щеки мертвенно-бледным паркам, богиням ада.
     Да и сам мсье постоянный секретарь, казалось, поднялся из ада, куда, по
его убеждению, ему предстояло попасть.
     Жестокие угрызения  совести после смерти Мартена Латуша приковали его к
постели, и  можно  было  слышать,  как  он  в беспамятстве  обвинял  себя  в
трагической  смерти несчастного меломана.  Он то и дело  просил  прощения  у
Бабетты.  Но  как  только  узнал от  навещавших  его  коллег  о  прекращении
следствия и о заключении врача, к нему вновь вернулся разум. Обретя все свое
былое  благоразумие, он  понял, что  Академия никогда еще так не нуждалась в
его  услугах, как сейчас.  Мсье Патар встал  с  постели  и  вновь героически
приступил к своим обязанностям.
     Однако  вскоре  он  заметил,  что  Академия  перестала  быть  для  него
единственным смыслом жизни.
     Отправляясь в  Институт, он  вынужден был идти окольными  путями, чтобы
только не быть узнанным и не стать объектом насмешек.
     Заседания в  зале  Словаря проходили  под аккомпанемент  пустых  жалоб,
вздохов, бесполезных стенаний.
     Но вдруг в один прекрасный день,  когда несколько членов  этой компании
сидели молча развалившись в своих креслах в зале Словаря, в соседней комнате
раздались громкий шум  открываемых и закрываемых дверей, торопливые шаги, за
которыми последовало стремительное вторжение мсье Ипполита Патара, полностью
восстановившего свой розовый цвет.
     Все, зашумев, повскакали с мест.
     Что случилось?
     Мсье постоянный секретарь был так взволнован, что даже не мог говорить.
Он размахивал какой-то бумажкой, но ни один звук не выходил из задыхающегося
горла.  Наверняка  гонец  из  Марафона,  принесший  в  Афины весть  о  новом
поражении  персов и о спасении города, не был так изможден, как мсье Ипполит
Патар. И если гонец и  умер  тут  же,  то  лишь потому, что  не был, подобно
Ипполиту Патару, Бессмертным.
     Мсье Ипполита Патара усадили, вырвали из его рук листок и прочитали:
     "Имею честь предложить свою кандидатуру на кресло, остающееся свободным
после смерти магистра д'Аббвиля, Жеана Мортимара, Максима  д'Ольнэ и Мартена
Латуша".
     И подпись:
     "Жюль  Луи  Гаспар Лалует, писатель, лауреат  Академии,  проживающий по
адресу:
     Париж, улица Лаффит, дом 32-бис".


        Глава 9. Во Франции всегда  найдется смелый и благоразумный гражданин, способный
своим

     Примером устыдить глупую толпу Все бросились обниматься. Память об этом
счастливом моменте  сохранилась в анналах  Академии  под  названием "поцелуй
Лалуета".
     Те, кто в этот  момент оказался  в  зале, высказали сожаление  о  своей
малочисленности,  а  то радость была бы полнее.  Они  смеялись.  Все  семеро
смеялись  и  обнимались.  Их  ведь  было  только  семеро.  Теперь  академики
приходили на заседания как можно реже,  слишком  уж невесело было на них. Но
это-то  заседание  стало по-настоящему памятным. Все  семеро тут  же  решили
нанести  визит этому  мсье Жюлю  Луи Гаспару  Лалуету. Они  хотели побыстрее
познакомиться с ним  и, отказавшись от всех традиций,, окончательно  связать
его с академической судьбой. Они хотели его "зачислить".
     Подождав, пока мсье Ипполит Патар  немного  оправится от  волнения, все
спустились к консьержу и послали его за двумя экипажами.
     Они даже  подумали  отправиться на улицу  Лаффит  пешком  - это было бы
полезно, они бы подышали  свежим воздухом, ведь уже  столько  времени  им не
дышалось так легко. Но тут было  высказано опасение, как  бы мсье директор и
мсье хранитель печати (это уже были  не те, с кем мы познакомились в  начале
истории,  потому что президиум  обновляется каждые три месяца), а также мсье
постоянный секретарь  не были узнаны людьми  на улице и как бы  не произошло
что-нибудь такое, что затронуло бы честь Академии.
     Да и потом, откровенно говоря, они спешили познакомиться со своим новым
коллегой. Вы, конечно, понимаете,  что  в обоих  экипажах речь шла  только о
нем.  В  первом  вопрошали:  "Кто же это?  Лалует,  писатель?  Это  имя  нам
незнакомо.  Кажется,  он что-то недавно опубликовал. Его фамилия  мелькала в
газетах".
     Во  втором  говорили: "Вы  обратили  внимание,  что  он сопроводил свою
подпись любопытной формулировкой  -  "лауреат  Академии"? Неглупый  человек;
сразу дал нам понять, что является одним из наших".
     Так по пути каждый что-то говорил, как это  бывает, когда жизнь кажется
прекрасной.  И  только  один  мсье Ипполит  Патар молчал.  Его  радость была
настолько велика, что побоялся растратить ее в пустой болтовне.
     Он  вовсе не задавался  вопросами:  "Кто такой этот мсье Лалует? Что он
опубликовал?" Все это ему было безразлично. Мсье  Лалует  был мсье Лалуетом,
то есть сороковым.  И  постоянный секретарь  без всяких обсуждений признавал
его гениальность.
     Итак, все прибыли на улицу Лаффит. Экипажи отъехали. Мсье Ипполит Патар
отметил  про  себя,   что  они  находились  прямо  перед  домом  32-бис,  и,
сопровождаемый коллегами, решительно вошел под арку.
     Они оказались во  вполне приличном доме. Консьержка, вышедшая  из своей
комнатки,  спросила  их,  куда они  идут. Мсье  постоянный секретарь ответил
вопросом:
     - Как пройти к мсье Лалуету?
     - Он, должно быть, у себя в лавке, мсье.
     Все  семеро Бессмертных переглянулись: "У  себя в  лавке?  Мсье Лалует,
писатель, в лавке?" Милая  дама, видимо, ошиблась. Мсье постоянный секретарь
уточнил:
     - Мы хотели бы видеть мсье Лалуета, лауреата Академии.
     - Правильно, мсье, я и говорю, что он у себя в лавке. Вход с улицы.
     Все  семеро, весьма удивленные  и  глубоко разочарованные, откланялись.
Они вновь вышли на улицу и стали рассматривать антикварную лавку, над дверью
которой стояло имя: "Гаспар Лалует".
     - Это здесь, - сказал мсье Патар.
     Они взглянули на  витрины, заваленные  всяким хламом, и на  картины, на
которых уже невозможно было различить цвета.
     - Здесь торгуют Бог знает чем, - поджав губы, заметил директор.
     А хранитель печати добавил:
     - Но это невозможно! Этот мсье написал на своей карточке: "писатель".
     На что мсье постоянный секретарь сердито сказал:
     -  Прошу   вас,  господа,  не  привередничайте.  С  этими  словами   он
мужественно открыл дверь лавки.  Остальные сконфуженно, не осмеливаясь более
на  какие-либо  замечания,  последовали  за ним.  Мсье  постоянный секретарь
бросал на них красноречивые взгляды.
     Из полумрака лавки появилась дама  с красивой  толстой золотой цепочкой
на  шее. Дама  была  уже  в возрасте и,  видимо, когда-то слыла  красавицей.
Чудесные  белые волосы  придавали ей величественный  вид.  Дама  спросила  у
вошедших, чего они желают. Мсье Патар, низко поклонившись, ответил, что  они
хотели бы видеть мсье Лалуета, писателя, лауреата Академии  и,  тут же тоном
капрала на учениях приказал:
     - Сообщите: мы из Академии!
     Он посмотрел на  своих спутников с явным намерением отправить их всех в
полицейский участок, если они сделают какое-либо неосторожное движение.
     Дама  слегка  вскрикнула, поднесла руку к своей  пышной  груди, как  бы
раздумывая, стоит ли падать обморок, и затем исчезла в полумраке лавки.
     -  Это,  несомненно,  мадам  Лалует,  -  сказал  мсье  Патар.  -  Очень
симпатичная женщина.
     Вернулась дама почти тотчас же  в сопровождении приятного  пузатенького
мсье, на округлом брюшке которого висела красивая толстая золотая цепь. Лицо
мсье  покрывала мраморная  бледность. Он  вышел навстречу  посетителям не  в
силах произнести ни слова.
     Мсье Ипполит Патар наблюдал за ним, и он тут же поспешил на помощь:
     - Скажите, мсье, вы и есть тот самый  Гаспар  Лалует, лауреат Академии,
писатель, который выдвинул  свою  кандидатуру на  кресло магистра д'Аббвиля?
Если это так (Гаспар Лалует, не  преодолев  волнения,  кивнул головой), если
это так,  мсье, позвольте  мсье директору Академии, мсье  хранителю  печати,
моим  коллегам и мне лично  от  всей души поздравить вас. Благодаря вам  все
запомнят теперь  раз  и навсегда,  что  во Франции всегда найдется  смелый и
благоразумный гражданин, способный своим примером устыдить глупую толпу.
     С этими  словами постоянный секретарь торжественно и крепко  пожал руку
Гаспару Лалуету.
     - Ну, отвечай, Гаспар! - произнесла седовласая дама.
     Мсье Лалует посмотрел на жену, потом на пришедших, затем снова на жену,
перевел  взгляд  на  мсье Ипполита Патара и прочел  на его добром и открытом
лице такую поддержку, что тут же приободрился.
     -  Мсье!  -  воскликнул  он.  -  Это  для меня слишком  большая  честь!
Позвольте представить вам мою супругу.
     При  словах "моя  супруга"  директор  и  хранитель печати  начали  было
улыбаться,  но пронзительный взгляд мсье Патара тут же призвал их к порядку,
и оба снова осознали всю важность момента. Мадам Лалует поклонилась.
     -  Мсье, несомненно, хотят поговорить, - сказала она. - Там,  в  задней
комнате, вам будет удобнее. - И она провела их в дальнее помещение.
     Выражение  "задняя   комната"  покоробило  Ипполита  Патара,  но  когда
академики  наконец в  ней оказались, они  были  рады  увидеть,  что попали в
настоящий  музей,  обставленный  с  великолепным  вкусом.  Здесь можно  было
полюбоваться прелестными вещами, расставленными вдоль  стен и в  специальных
столах-витринах: картинами, статуэтками,  украшениями, кружевами,  вышивками
самого высокого качества.
     - О мадам! И это "задняя комната"! - воскликнул мсье  Ипполит Патар.  -
Какая скромность! Такие высокохудожественные и ценные вещи не встретишь ни в
одном художественном салоне Парижа.
     - Можно подумать, что мы попали в Лувр! - заявил мсье директор.
     - О! Вы нам льстите, - смутившись, ответила мадам Лалует.
     Все   академики   начали  наперебой  восхищаться  великолепием  "задней
комнаты".
     - Жаль,  наверное,  продавать  такие  прекрасные  вещи, -  сказал  мсье
хранитель  печати.  " - Надо же  на что-то жить, - нарочито униженно ответил
мсье Гаспар Лалует.
     - Конечно! - сразу же согласился мсье постоянный секретарь. - Я не знаю
более  благородной  профессии,  чем та, которая  состоит  в  распространении
прекрасного - Верно! Верно! - подтвердила компания.
     -  Когда я говорил о профессии, - продолжал мсье  Патар,  -  я неудачно
выразил  свою мысль. Даже благородные принцы  распродают свои коллекции.  Но
это  не  значит,  что  они  являются торговцами.  Вы  просто  продаете  свои
коллекции, дорогой мсье Лалует, и это ваше право.
     - Именно это я все время говорю моему мужу, мсье, - вступила в разговор
мадам Лалует,  - мы всегда спорили на  эту тему.  Наконец он все-таки  понял
меня, и  в Боттэне <Справочник телефонов и адресов.>  будущего года  вы  уже
прочтете не  "М.  Гаспар Лалует,  торговец картинами,  эксперт-антиквар",  а
"М.Гаспар Лалует, коллекционер".
     -  Мадам!  -  воскликнул  восхищенный  мсье Ипполит  Патар. - Мадам, вы
превосходная жена! Это надо также написать во "Всем Париже"!
     И он поцеловал ей руку.
     -  О, несомненно,  - ответила она, - мы  так и сделаем, когда он станет
академиком.
     Наступило   короткое   неловкое    молчание,   сопровождаемое    легким
покашливанием.
     Мсье Ипполит Патар строго посмотрел на всех и, не спрашивая разрешения,
взял стул.
     - Прошу садиться, - приказал он. - Поговорим серьезно.
     Они  расселись.  Мадам  Лалует  теребила  пальцами свою толстую золотую
цепочку. Рядом с ней мсье Гаспар Лалует следил за мсье постоянным секретарем
взглядом,  таящим страх, который можно увидеть в глазах нерадивых учеников в
день выпускных экзаменов. - Мсье Лалует, - начал мсье Патар, - вы  писатель.
Означает ли это, что вы любите писать вообще или вы уже что-то опубликовали?
     Было  очевидно,  что  мсье  постоянный  секретарь   уже  принимал  меры
предосторожности на случай, если мсье Лалует вовсе ничего не опубликовал.
     - Я,  мсье постоянный секретарь, - уверенно ответил торговец картинами,
-  опубликовал  уже  две работы, которые, осмелюсь  утверждать,  были высоко
оценены знатоками.
     - Это прекрасно! Скажите, пожалуйста, о чем они?
     - Об искусстве обрамления.
     - Превосходно!
     - И еще о подлинности подписей знаменитых художников. - Браво!
     - Конечно, мои работы неизвестны широкой публике, но  все, кто посещает
Зал аукционов, с ними знакомы.
     - Мсье Лалует слишком скромен, - сказала мадам Лалует, позвякивая своей
золотой цепочкой. - У нас здесь есть письмо с похвалами одного лица, которое
сумело  оценить способности моего  мужа  по  достоинству.  Я  говорю  о  его
высочестве принце де Конде.
     -  Его  высочество  принц  де  Конде!  -  разом  воскликнули  все  семь
академиков, повскакав с мест.
     - Вот это письмо.
     Мадам Лалует действительно вытянула из своего пышного корсажа конверт.
     - Оно  всегда  со мной,  - сказала она. - После  мсье Лалуета это самое
дорогое, что у меня есть в жизни.
     Все академики бросились читать письмо. Оно на самом деле было от принца
и к тому же содержало множество похвал. Радость была всеобщей. Мсье  Ипполит
Патар повернулся к мсье Лалуету и так расчувствовался, что до боли  сжал ему
руку.
     - Дорогой коллега! - сказал он. - Вы достойный человек!
     Мсье  Лалует  зарделся.  Приободрился.  Теперь  он  был  на коне.  Жена
смотрела на него с нескрываемой гордостью.
     Все вокруг повторяли:
     - Да-да, вы достойный человек! Мсье Патар продолжал:
     - Академия будет гордиться таким достойным членом.
     - Я не знаю,  господа, - ответил мсье Лалует с наигранной смиренностью,
так как теперь понимал, что дело,  что называется, уже в шляпе, - не слишком
ли много наглости для такого писаки, как я, просить о подобной чести?
     - Что вы?! - воскликнул директор, глядевший с любовью на мсье Лалуета с
того  момента,  как узнал  о письме принца де  Конде. - Теперь этим  глупцам
придется задуматься всерьез!
     Мсье  Лалует  вначале  не  понял,  как  ему  надо  реагировать  на  это
замечание,  но лицо  директора  было  таким радостным, что  он подумал: мсье
директор сказал это не со зла (это, впрочем, было правдой).
     - Действительно, глупцов в этой истории много, - согласился он.
     Все  насторожились.   Им   очень  хотелось  узнать,   как  мсье  Лалует
воспринимает беды Академии. Теперь они опасались только одного: как бы он не
передумал. Но мсье Лалует сказал:
     - О! Для меня все очень просто! Мне жаль тех  бедняг, которые ничуть не
удивляются, когда  двадцать один  раз выпадает черное,  но в то  же время не
допускают возможности трех естественных смертей академиков подряд.
     Ему зааплодировали, однако мсье  директор, не знакомый с правилами игры
в рулетку, попросил  разъяснений.  Мсье Лалуету  дали возможность объяснить.
Они изучали  его.  Им и  так были  довольны,  но подлинное восхищение вызвал
чисто литературный  спор между  мсье  хранителем  печати  и мсье  постоянным
секретарем, в котором мсье Лалует весьма авторитетно высказал свое мнение.
     Вот как это произошло.
     - Наконец-то я обрету снова вкус к жизни  благодаря  этому благородному
человеку!  -  воскликнул  с  жаром  мсье  Патар.  -  Честное  слово,  я  уже
превратился в собственную тень. У меня даже появились настоящие подщечки!
     - О, мсье постоянный  секретарь! -  возразил мсье  хранитель  печати. -
Надо говорить "настоящие щечки"! "Подщечки" - это не по-французски.
     Тут-то мсье Лалует, не дав ничего сказать мсье Патару, вмешался и почти
на одном дыхании, не прерываясь, выпалил следующее:
     - "Подщечка" - искажение слова "щечка", существительное  женского рода.
Карманы,  которые  у некоторых  рукокрылых  обезьян  и грызунов  формируются
внутри щек, по  обе стороны рта. Подщечки  -  это  хранилища для  продуктов,
которые  не поедаются  сразу. Некоторым видам  летучих  мышей  они облегчают
полет,  позволяя воздуху проникать в  подкожные  ткани.  Боковая  часть рыла
свиньи и головы теленка!
     Что можно было ответить!  Все  присутствующие академики застыли раскрыв
рты.  Однако  всеобщее  восхищение  перешло  в  унижение,  а  унижение  -  в
подавленность,  когда,  проходя  мимо  столика,  разделенного  на  некоторое
количество параллельных бороздок,  по которым скользили  подвижные  пуговки,
мсье  директор спросил,  что это  такое, и от  мсье Лалуета получил ответ  -
"абака".  Тогда мсье  директору  пришлось  попросить  объяснить,  что  такое
"абака".
     Казалось, мсье  Лалует стал выше ростом. Он бросил торжествующий взгляд
на мадам Лалует и заговорил:
     -  Мсье  директор,  слово  "абака"  -  существительное  мужского  рода,
происходит  от  греческого  "авах", обозначающего  стойку,  буфет, шахматный
столик. У  греков - стол, помещенный в алтарь для пожертвований. У  римлян -
шкаф, в котором  выставлялись победные кубки. В  математике - счетная машина
греческого происхождения, используемая римлянами в арифметических операциях.
Ею пользовались китайцы, татары и монголы. В России она также была известна.
В архитектуре - плита,  укладываемая между капителью колонны  и  архитравом.
Витрувий <Витрувий - римский архитектор и инженер второй  половины I века до
н.э.>,  мсье  директор,  Витрувий  пользуется  для  обозначения абаки словом
"плинтус".
     Услышав,  как   торговец  картинами  рассуждает  о  Витрувий,  все,  за
исключением  мсье  Патара,  глаза  которого  сияли,  опустили  головы.  Этот
Витрувий вконец покорил постоянного секретаря.
     - Кресло магистра д'Аббвиля займет достойный приемник, - сказал он.
     После этого с мсье Лалуетом начали разговаривать очень уважительно.
     Наконец   визитеры,   несколько   смущенные,   опасаясь   сделать   еще
какие-нибудь  ошибки во французском, откланялись. Они рассыпались в похвалах
мсье Лалуету и по очереди целовали ручку  его супруге, которая показалась им
весьма импозантной.
     Однако мсье Патар задержался, так как мсье  Гаспар Лалует намекнул, что
хотел бы с ним побеседовать.
     Мсье Лалует отослал и супругу, когда они остались втроем.
     - Иди, иди, девочка, - приказал он.  Мадам Лалует,  вздохнув и умоляюще
посмотрев на мсье Патара, удалилась.
     -  Чем  могу  быть  вам полезен,  дорогой  коллега?  - спросил  немного
встревоженный мсье Патар.
     - Я должен сделать вам одно признание,  мсье постоянный  секретарь, это
останется между нами, но я подумал, что  лучше от вас ничего не  скрывать...
Вдвоем мы сможем,  конечно, избежать некоторых трудностей.. Так  как речь, -
Что такое? При  чем тут речь? Объяснитесь, дорогой мсье Лалует, я не понимаю
вас... Вы не можете составить речь?
     - О! Меня смущает не это!
     - А что тогда?
     - Так ведь., это.., ее же надо будет читать...
     - Естественно, она слишком длинна для того, чтобы выучить ее наизусть.
     - Вот как раз это меня и беспокоит, мсье постоянный секретарь... Я ведь
не умею читать.




     При этих  словах мсье постоянный секретарь подскочил, словно его огрели
кнутом.
     - Это невозможно! - воскликнул он.
     E посмотрел на Гаспара Лалуета, проверяя, не потешается ли тот над ним.
Но мсье Лалует стоял молча, опустив глаза, с печальной миной на лице.
     -  А!  Вы хотите  посмеяться?  -  допытывался  мсье Патар,  теребя мсье
Лалуета  за рукав.  -  Нет, нет, -  наконец ответил тот, тряся  головой, как
нашкодивший ребенок, - я не смеюсь!
     Однако мсье постоянный секретарь, словно в бреду, все повторял:
     - Что это еще за новости! Что такое! Отвечайте! Посмотрите мне в глаза!
     Мсье  Лалует взглянул на мсье Патара униженно, с  болью в глазах. Такой
взгляд не мог лгать.
     На этот раз мсье постоянный секретарь  почувствовал,  как по всему  его
телу, с головы до ног, пробежала дрожь.
     Кандидат в Академию не умел читать!
     Мсье Патар испустил  возглас,  который  многое  говорил о состоянии его
души, затем с тяжелым вздохом опустился на стул.
     - Досадно! - сказал он. Наступила печальная тишина.
     Первым решился заговорить мсье Гаспар Лалует:
     -  Я  бы, конечно,  скрыл это  от  вас, как и от других,  но  вы,  мсье
постоянный секретарь, вы будете получать мою корреспонденцию, и не раз у вас
будет случай представить мне свои записки (мсье  Ипполит Патар поднял к небу
глаза), вот я и подумал, что вы сразу заметите,  и  решил, что лучше  самому
договориться с  вами, чтобы другие никогда ни о чем не узнали... Никогда! Вы
не отвечаете? Вас беспокоит,  что  будет  с речью?  Так  вот  не делайте  ее
слишком длинной  и  дайте  мне  ее выучить наизусть! Я  сделаю  все, что  вы
захотите... Ну скажите же что-нибудь!
     Мсье Ипполит Патар никак не мог опомниться.
     Он  сидел словно оглушенный. За  последние месяцы постоянный  секретарь
многое видел, но это потрясение оказалось сильнее всего. Кандидат в Академию
не умел читать!
     Наконец он решился проявить охватившие его противоречивые чувства.
     - Господи,  до чего же досадно!  До чего досадно!  Вот наконец появился
кандидат, так на тебе - не умеет  читать! А вообще подходит, по всем статьям
подходит,  но не  умеет  читать!.. Господи,  до чего  же  досадно,  досадно,
досадно!
     Разгневанный, он направился к мсье Лалуету.
     -  Как  могло получиться, что вы не  умеете читать? Это даже вообразить
невозможно!
     Мсье Гаспар Лалует серьезно ответил:
     -  Дело  в том,  что  я никогда не ходил в школу.., отец заставлял меня
работать  как батрака в своем магазине с  шести  лет.  Он считал бесполезным
обучать меня науке, которой сам не  знал  и которая была  ему  совершенно не
нужна для успешного ведения дел. Он  ограничился тем, что обучил меня своему
ремеслу,  ведь он  был, как и я,  антикваром. Так что  я совсем не знал, что
такое буквы, но уже в десять лет безошибочно определял подписи художников, а
в семь лет мог отличить кисть Клюни от кисти Алансона. И все так же, не умея
читать, надиктовал труды, которыми восхищался его высочество принц де Конде!
     Последнюю фразу  он вставил очень кстати, и  она весьма впечатлила мсье
постоянного  секретаря.  Он встал  с  места, забегал  взад и  вперед... Мсье
Лалует, следивший за ним краешком глаза, услышал или, скорее, догадался, что
он продолжает бормотать:
     - Не умеет читать! Не умеет читать! Он не умеет читать!
     Наконец в гневе он подошел к мсье Гаспару Лалуету.
     - Почему вы мне это сказали? Не надо было говорить!
     - Я считал, так будет честнее и лучше...
     - Та-та-та! Я бы и сам заметил, но только потом, когда это уже не имело
бы  такого значения! Послушайте! Представьте, что вы ничего мне не говорили,
хорошо? А я ни о чем не знаю! Туговат на ухо, вот ничего и не слышал!
     - Как вы хотите!  Я вам ничего не говорил, мсье постоянный секретарь, а
вы ничего не слышали. Мсье Патар вздохнул.
     - Невероятно! - сказал он.  - Никогда бы не  подумал.., глядя на вас..,
слушая вас...
     Мсье постоянный секретарь снова вздохнул.
     - И что  уж  вовсе удивительно, вы ведь говорили как  настоящий ученый!
Теперь-то я  могу вам сказать, мсье Лалует... Нам было немного  не по  себе,
когда  мы вошли в эту лавку, но вы  нас  покорили, буквально покорили  своей
эрудицией! И вот оказывается, вы не умеете читать!
     - Я  полагал,  мсье  постоянный  секретарь, что  вы  об  этом ничего не
знаете!
     -  Ах  да, извините! Но я просто не в силах..,  теперь я всю жизнь буду
думать только об этом... Академик, который не умеет читать!
     -  Ну вот опять, -  улыбнулся мсье Лалует. И мсье Патар тоже улыбнулся,
но улыбка у него вышла весьма жалкая.
     - Все же это поразительно... - сказал он  вполголоса. Мсье Лалует робко
заметил, что в жизни следует привыкать ко всему, и добавил:
     - А все-таки, если для того,  чтобы стать академиком, надо быть ученым,
я доказал некоторым из этих господ, что знаю гораздо больше их.
     - Ну да! Вы нам говорили о греках, римлянах, подщечках,  абаке и даже о
Витрувии. Где же вы узнали все, о чем нам рассказали?
     - В толковом словаре "Лярус", мсье постоянный секретарь.
     -  В  иллюстрированном?  -  воскликнул  бедный  мсье  Патар,  удивление
которого перешло в крайнее изумление.
     - Потому что в нем есть картинки. Они мне очень помогают, так как из-за
своего  невежества  я  не разбираюсь в этих  странных  маленьких закорючках,
называемых буквами.
     - А кто же помогает вам учить наизусть словарь "Лярус"?
     - Сама мадам Лалует. Такое решение мы приняли вместе в тот  день, когда
я надумал выставить свою кандидатуру в Академию, - Но тогда, мсье Лалует, вы
поступили бы лучше, выучив наизусть весь академический словарь.
     - Я  думал  об этом, -  усмехнулся мсье Лалует, - но вы бы сразу узнали
текст.
     - Да-да, верно, - согласился мсье Ипполит Патар.
     На мгновение он задумался.
     Столько   ума,  прозорливости  и  смелости   действительно   заставляли
задуматься. Постоянный  секретарь  знал  людей  из  Академии, которые  умели
читать, однако они и в подметки не годились мсье Гаспару Лалуету.
     Мсье Гаспар прервал его размышления.
     - Я пока еще сижу на букве "А", - сказал он, - но скоро с ней покончу.
     - Ах так? Вы еще на букве "А"!
     -  Ведь  это же  к букве  "А"  относятся  слова "абажу" ("подщечка")  и
"абака",  мсье постоянный секретарь... Благодаря  им я  имел  честь покорить
вас.
     - Да! Да! Да! Да!
     Мсье Ипполит Патар встал и открыл дверь на улицу. Грудь его вздымалась,
будто он пытался вобрать в себя сразу  весь воздух столицы. Он  посмотрел на
улицу, на прохожих, на дома, на небо, на церковь Сакре-Кер, воздавшую к небу
крест, и по  вполне понятной ассоциации подумал обо всех тех, кто  тайно нес
свой крест здесь, на земле.  Ситуация никогда еще не была столь ужасной  для
мсье постоянного секретаря.
     -  До  скорого, дорогой  коллега,  - сказал он. И  ступил  на  тротуар,
открывая свой  зонтик,  хотя дождя  не было и  в помине.  Сделав  над  собой
героическое усилие,  он принял  решение и обернулся  к человеку, не умевшему
читать. Мсье Патар был уже не в состоянии о чем-либо думать. Не решаясь идти
открыто, он прятался как мог,




     Не  успела  за мсье  постоянным секретарем закрыться  дверь, как  мадам
Лалует бросилась к мужу.
     - Ну что, Гаспар? - буквально простонала она.
     - Все в порядке. Он сказал: "До скорого, дорогой коллега". - Значит, он
все знает?
     - Теперь он все знает.
     - Тем лучше! Тогда, если вдруг  однажды  что-то и станет известно.., он
не удивится... Ты свой долг выполнил, так что теперь дело за ним.
     Они расцеловались. Они были счастливы.
     - Добрый день, мсье академик! - сказала мадам Лалует.
     - Все это ради тебя, - ответил мсье Лалует. В самом деле, ведь это ради
нее решился он на этот шаг. Мадам  Лалует вышла замуж за мсье Лалуета только
потому,  что он написал книги, и она  так ему и не простила, что он скрыл от
нее свое неумение  читать. Когда же  наконец  он в этом признался,  в  семье
начались  душераздирающие ссоры. Затем мадам  Лалует попыталась научить мужа
читать. Это оказалось  пустой затеей. Он был словно  заколдован. С алфавитом
дело еще как-то шло (буквы были большими), но мсье  Лалует совершенно не мог
одолеть слоги: б-а - ба, б-и - би, б-о - бо, б-ю - бю Слишком поздно, видно,
он взялся за дело, и слоги совсем не оставались в его голове. А жаль, потому
что  в душе мсье  Лалует был художником и любил все прекрасное. От огорчения
мадам Лалует даже заболела и согласилась выздороветь лишь в тот  день, когда
мсье Лалует  получил  звание лауреата  Академии.  Тогда она вернула ему свою
любовь.
     И  хотя  с  того  дня  прошли  годы  и  мсье  Лалует  под  нажимом жены
демонстрировал  свою  любовь  к   литературе,  между  супругами   продолжала
существовать страшная тайна, отравлявшая все их существование:  мсье  Лалует
не умел читать!
     Как раз  в  это  время и  случилась эта история в  Академии. По  самому
необычному стечению обстоятельств мсье Лалует стал свидетелем смерти Максима
д'Ольнэ.  Мсье Гаспар  Лалует  не  был  ни  суеверным, ни  дураком. Он  счел
естественной смерть  страдающего болезнью сердца человека, который был очень
взволновал трагической кончиной своего предшественника. Его удивило всеобщее
смятение, и у него  вызвали лишь улыбку  все эти глупости  о мести какого-то
исчезнувшего колдуна. Он опять удивился, узнав, что  смерть двоих кандидатов
так  потрясла  умы,  что более никто не осмеливался  претендовать на  кресло
магистра  д'Аббвиля.  Лишь Мартен Латуш еще не отозвал  свое прошение. И вот
однажды мсье Лалует сказал себе:
     "Это, пожалуй, забавно! Однако если они отказываются от кресла, то меня
оно не страшит! Вот Элали удивится!" Элали было  уменьшительным именем мадам
Гаспар  Лалует.  Однако он  был разочарован тем, что  Мартен Латуш абсолютно
спокойно принял известие о  своем избрании на роковое  кресло. И все же мсье
Лалует пожелал  присутствовать на  заседании,  посвященном  принятию Мартена
Латуша в  Академию. В тот момент трудно  было сказать точно, о чем он думал.
Может  быть, в  глубине души  мсье Лалует питал  надежду (в  которой он  как
человек благовоспитанный не  мог признаться  даже самому  себе), что судьба,
порою  такая   причудливая,  преподнесет   еще   что-нибудь?  Конечно,   без
доказательств  трудно утверждать  что-либо.  Во  всяком случае, мсье  Лалует
присутствовал при  том, когда растрепанная Бабетта прибежала  с  известием о
смерти своего хозяина.
     Как бы человек ни был силен и крепок духом, существуют вещи, которые не
могут не оказать на него влияния. Вот  и мсье  Лалует выбрался в тот день из
толпы  в  смятении.  Именно  с  этого  момента  он  всерьез  заинтересовался
загадочной  и  таинственной  личностью  Элифаса.  Что  это  за  человек?  Он
расспрашивал людей, сведущих в колдовстве. Побеседовал с несколькими членами
клуба пневматиков.  Посетил мсье  Рэймона  де ля Бэйссьера. Узнал  о секрете
Тота.  Попросил  осмотреть ту самую шарманку.  Затем совершил путешествие на
поезде Варенна  - Сент-Илэр  и, хотя  вернулся оттуда несколько  ошарашенный
странным приемом, оказанным ему, зато теперь не сомневался в бессмысленности
египетских формул.
     Он  еще  ничего не сказал об  этом мадам Лалует, теперь же  счел момент
подходящим, чтобы раскрыть ей свои планы. Узнав  о них, Элали была поражена,
но, будучи женщиной решительной, с радостью их одобрила. Только посоветовала
мужу действовать наверняка. Мадам Лалует  была сама осторожность. Этот самый
мсье  Элифас  де  Сент-Эльм  де  Тайбур  де  ля  Нокс  мог  быть  где-нибудь
поблизости. Так что следовало  бы его разыскать или по крайней мере получить
о нем какие-нибудь сведения.
     В поисках прошло еще несколько месяцев. Мсье Лалует уже терял терпение.
Узнав, что Элифаса звали также  Бориго дю Карей, поскольку  он был родом  из
долины Карей, антиквар отправился в  Прованс и там, в  самой глубине долины,
за стеной оливковых  деревьев, скрывавших скромный домик, обнаружил старуху,
оказавшуюся ни больше ни меньше как почтенной матушкой знаменитого мага. Это
она, не ведая ни о каких событиях в этой жизни, рассказала мсье Лалуету, что
несколько месяцев  тому  назад ее  сын,  устав от Парижа и парижанок, провел
рядом с ней  несколько спокойных недель и затем отправился  в Канаду. Оттуда
он  ей  уже писал. Она  даже  показала письма.  Мсье  Лалует  сравнил  даты.
Сомнений быть не могло. Ему стало  ясно, что теперь Элифасу  кресло магистра
д'Аббвиля нужно было как рыбе зонтик.
     Обрадованный,  мсье Лалует вернулся в  Париж и тут  же отправил письмо,
предлагая свою кандидатуру.
     Единственным  неприятным моментом в  этой  истории  было  то, что  мсье
Гаспар Лалует, кандидат во Французскую академию, совсем не умел читать. Дело
в том,  что супруги Лалует  рискнули использовать ситуацию, которая возникла
благодаря тем, кто читать умел, но свою кандидатуру не выставлял. Однако они
как люди честные решили открыться и рассказать все как есть мсье постоянному
секретарю.  Мы  уже  знаем,  что мсье постоянный  секретарь легко перешагнул
через эту досадную помеху.
     Так что семейство испытало огромную радость. Радостью светилось  и  все
вокруг них. Супруги расцеловались.
     - Завтра, - сказала мадам Лалует, сияя от удовольствия, - твое имя, имя
кандидата, появится во  всех  газетах, вот шуму-то будет! Мсье  Лалует, вы -
знаменитость!
     - А благодаря  кому, девочка? Благодаря  тебе, умнице и смелой женщине!
Другая на твоем месте испугалась бы!  А ты меня поддержала,  приободрила, ты
мне сказала:
     "Давай, Гаспар!" - И потом, - отметила осторожная мадам Лалует, - с тех
пор как нам стало известно, что Элифас, которого Париж обвиняет во всех этих
преступлениях,  спокойненько гуляет  себе  в Канаде, мы можем совершенно  не
волноваться.
     - Мадам Лалует, признаюсь вам: после третьей смерти я, несмотря на все,
что сказал мне этот  оригинал великий Лустало, испытал потребность  получить
подтверждение от самого Элифаса. Если бы я знал, что  он где-то  поблизости,
то дважды  бы  подумал,  прежде чем выдвигать  свою кандидатуру. Колдун ведь
тоже человек. И он может убить, как и все люди.
     - Даже лучше,  чем кто-либо другой, - со спокойной,  но  в  то же время
скептической улыбкой  заявила прекрасная мадам Лалует,  - особенно  если он,
как говорят, властвует  над прошлым, настоящим  и будущим и командует  всеми
четырьмя сторонами света!
     -  И если он  к тому же владеет секретом Тота! - добавил со смехом мсье
Лалует, радостно хлопнув  себя ладонями по ляжкам. -  Однако,  мадам Лалует,
сколько же дураков на свете!
     - Тем лучше для других, мсье Лалует.
     -  Когда  я   увидел  его  физиономию  в  иллюстрированных  журналах  и
фотографию в витринах, то сразу же сказал себе: "Этот человек никогда никого
не  убивал!" - И я тоже! Такое спокойное лицо, красивое, благородное, добрый
взгляд - Но с хитринкой, мадам Лалует, с хитринкой...
     - Я и не возражаю.
     - Когда узнает, что он убил трех человек, вот уж посмеется!
     -  Только кто ему об этом  скажет, мадам Лалует? Он переписывается лишь
со  своей матерью,  а она единственная,  кто  знает его  адрес, так  она мне
сказала. Мать,  о  существовании которой не  подозревает даже полиция,  не в
курсе  того,  что  происходит  в  Париже,  а  я  не  собирался  ей  что-либо
рассказывать В конце концов Элифас удалился от общества, отправился далеко в
Канаду.
     Переполненные счастьем,  они взялись за руки. Ладони их были теплыми от
предвкушения успеха.  И  так они повторяли, улыбаясь  друг  другу:  "Далеко,
далеко в Канаду!" -  как  вдруг их  руки  конвульсивно сжались и  вмиг стали
холодными как лед.
     Мсье и  мадам  Лалует  увидели у витрины  лицо  стоявшего  на  тротуаре
человека,  заглядывавшего в лавку...  Лицо  было красивым  и благородным,  с
умными и добрыми глазами. Мсье  и  мадам  Лалует одновременно вскрикнули  от
ужаса.  Ошибки быть не могло. Они узнали это лицо, смотревшее на  них сквозь
стекла витрины,  буквально  гипнотизируя обоих.  Это был Элифас! Сам Элифас!
Элифас де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокс!
     Человек на тротуаре застыл как  статуя. Одет он был в темный элегантный
костюм, в руках  держал  трость,  бежевое пальто,  небрежно  сложенное, было
перекинуто  через  плечо. Галстук, завязанный бантом, украшал воротничок его
рубашки, на светлых,  слегка вьющихся  волосах красовалась круглая шляпа  из
мягкого  фетра, отбрасывавшая легкую тень на  его  профиль,  достойный сынов
Афины Паллады.
     Мсье  и  мадам  Лалует  чувствовали,  как  дрожат  их колени. Они  едва
держались  на ногах. Вдруг человек  на улице двинулся с места. Неторопливо и
спокойно он подошел к дверям лавки и нажал на дверную ручку.
     Дверь отворилась, и он вошел внутрь.
     Мадам Лалует мешком  рухнула  в стоявшее рядом кресло. Что  же касается
мсье Гаспара Лалуета, то он просто бросился на колени и закричал:
     - Помилуйте! Помилуйте! Это все, что он мог произнести.
     -  Здесь  живет  мсье  Гаспар  Лалует?  -  спросил человек,  нисколько,
казалось, не удивившись эффекту, произведенному его появлением.
     - Нет, нет! Это не здесь! - в какой-то прострации ответил мсье  Лалует,
продолжая стоять  на  коленях.  Он  вложил  в  эту  ложь  столько  искренней
уверенности, что и сам подумал: это правда!
     Человек спокойно  улыбнулся и  все так же невозмутимо  закрыл  за собой
дверь. Затем прошел на середину комнаты.
     - Полноте,  мсье Лалует, встаньте! Возьмите  себя в руки! И представьте
меня мадам Лалует. Какого черта? Не съем же я вас!
     Мадам Лалует украдкой кинула быстрый отчаянный взгляд на посетителя. На
секунду ее посетила  надежда,  что  они  с  мужем  ошиблись  из-за  ужасного
сходства. Подавляя страх, она пролепетала:
     - Мсье!  Извините  нас... Вы как  две капли  воды похожи..,  на  одного
нашего родственника, который умер в прошлом году...
     Она даже застонала от напряжения.
     -  Я   забыл   представиться,   -  сказал  посетитель  четким,   хорошо
поставленным голосом, - меня зовут Элифас де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокс.
     - О Боже! - воскликнули оба супруга, закрыв глаза.
     - Я узнал, что мсье Лалует претендует на кресло магистра д'Аббвиля...
     Супруги вздрогнули.
     - Неправда! - захныкал мсье Лалует. - Кто вам это  сказал? - А про себя
в ужасе подумал:  "Это настоящий колдун. Он знает все!"  Человек, не обращая
внимания на все его отпирательства, продолжал:
     - Я захотел прийти и сам поздравить вас.
     - Не  стоило беспокоиться,  мсье, вас  обманули!  -  вновь  начал  мсье
Лалует.
     Но Элифас окинул царственным взором комнату.
     - К тому же я был бы не прочь сказать кое-что мсье Ипполиту Патару. Где
он, мсье Ипполит Патар?
     Мсье Гаспар  Лалует  поднялся  без  единой кровинки  в  лице:  в  новой
ситуации он принял решение. Решение жить, потому что он еще не умер.
     , - Перестаньте дрожать, Элали,  жена моя. Мы сейчас объяснимся с мсье,
- пробормотал он,  утирая пот  со лба дрожащей рукой. - Мсье Ипполит  Патар?
Такого не знаю!
     - Значит, в Академии меня ввели в заблуждение?
     -  Да, да,  вас  ввели в заблуждение в Академии, -  заявил  мсье Лалует
решительно. - Ничего и  не было!  Да, они  были бы рады, если  бы я выставил
свою кандидатуру!  Чтобы уселся в это  их кресло! Чтобы  произнес их речь! И
что там еще? Но меня все это не касается! Я торговец картинами! Такой, каким
вы меня видите, мсье Элифас, я никогда ничего ни у кого не взял...
     - Ни у кого! - подтвердила мадам Лалует.
     - И никогда этого не сделаю! Это кресло принадлежит вам, мсье Элифас..,
вы один достойны его... Берите его себе, мне оно не нужно!
     -  Но и мне тоже оно не  нужно! - бросил Элифас все также  небрежно.  -
Можете его забрать себе, если это вам доставляет удовольствие!
     Мсье  и  мадам  Лалует  переглянулись. Затем  испытующе  посмотрели  на
посетителя. Он казался искренним.  Улыбался. Однако, может  быть, он  просто
смеялся над ними?
     - Вы говорите серьезно, мсье? - спросила мадам Лалует.
     - Я всегда говорю серьезно - ответил Элифас. Мсье Лалует вздрогнул.
     - Мы думали, что вы в Канаде, мсье! - сказал он, немного придя в  себя.
- Ваша матушка...
     - Вы знаете мою мать?
     -  Видите  ли,  мсье,  перед  тем  как  выставить  свою  кандидатуру  в
Академию..
     - Значит, вы все-таки выдвигаетесь?
     -  То  есть, намереваясь  выставить, я хотел  быть  уверен, что  это не
доставит беспокойства вам. Я  искал вас  повсюду и  в  один  прекрасный день
повстречался с вашей матушкой, которая и сообщила мне, что вы в Канаде.
     - Это точно! Я как раз оттуда.
     -  Ах  так?  И  когда  же,  мсье  Элифас,  вы  приехали  из  Канады?  -
осведомилась мадам Лалует, вновь обретая вкус к жизни.
     -  Сегодня утром,  мадам,  только  сегодня утром я сошел  с парохода  в
Гавре. Надо вам  сказать, что жил я  там  как  дикарь,  абсолютно ничего  не
подозревая обо всей этой ахинее  в  мой  адрес  по  поводу  кресла  магистра
д'Аббвиля.
     Румянец снова возвратился на лица супругов. Мсье и мадам Лалует  в один
голос сказали:
     - Ах так!
     - Я узнал о печальных событиях,  сопутствовавших  последним выборам, от
своего  друга, пригласившего меня  сегодня  на  завтрак...  Узнал, что  меня
повсюду  искали, и  решил  немедленно  успокоить всех,  побеседовав с  нашим
славным мсье Ипполитом Патаром.
     - Да! Да!
     -  Так  вот  в  середине дня  я отправился в Академию  и,  постаравшись
остаться незамеченным, спросил у консьержа, нет ли ч  Академии  мсье Патара.
Консьерж ответил мне, что он только что с  другими мсье  уехал... Я  сказал,
что  дело не терпит...  И тогда  он сообщил,  что  я  наверняка  найду  мсье
постоянного секретаря у мсье Гаспара Лалуета,  проживающего на улице Лаффит,
дом 32-бис, который только что  выставил свою кандидатуру на  место магистра
д'Аббвиля.  Вот они и отправились в экипаже, чтобы,  не откладывая, принести
поздравления. Но, похоже,  я  ошибся,  поскольку вы не знаете мсье Патара, -
добавил с тонкой иронией Элифас де ля Нокс.
     - Мсье! Он  только что отсюда ушел! - заявил мсье Лалует. - Я  не  хочу
более вас обманывать! Все, что вы нам рассказали, настолько естественно, что
нет никакого смысла хитрить. Да! Я  выставил свою кандидатуру на это кресло,
поскольку  был убежден: такой человек,  как  вы, не способен на  убийство, к
тому же я был уверен в том, что все остальные просто глупцы.
     - Браво, Лалует!  - поддержала его супруга. - Теперь я тебя  узнаю.  Ты
говоришь как настоящий мужчина!  Впрочем, если мсье сожалеет об этом кресле,
еще не поздно его уступить. Одно лишь слово - и кресло ваше!
     Мсье Элифас подошел к мсье Лалуету и взял его за РУКУ:
     - Становитесь академиком, мсье Лалует! Становитесь и чувствуйте себя им
абсолютно спокойно и уверенно! Что же касается меня, поверьте,  я всего лишь
обыкновенный человек. В какой-то момент мне показалось, что я возвысился над
человечеством,  потому  что  я  учился..,  и  многое  узнал... Но  унижение,
испытанное мною  после провала в Академию, открыло  мне  глаза. Я решил себя
обуздать..,  приговорить  к отказу от всего. Я последовал примеру  мудрейших
монахов,  принуждающих самых умных из своих собратьев к тяжелому физическому
труду... В  глубине  канадских  лесов я работал  как самый  обычный  траппер
<Североамериканский  охотник.>. И теперь вернулся в Европу, чтобы пристроить
свой товар.
     -   Так  чем  же  вы  все-таки  занимаетесь?  -  спросил  мсье  Лалует,
испытывавший в  этот  момент самые приятные в своей жизни чувства,  так  как
речь того, кто  в его представлении именовался "просвещенный человек",  была
пленительна  и текла как  мед,  доставляя своим  звучанием  удовольствие его
слуху.
     - Да, чем же вы занимаетесь, дорогой мсье?  - вопросила и мадам Лалует,
глядя на него круглыми глазами.
     И "просвещенный человек" ответил просто, без ложного стыда:
     - Торговую кроличьими шкурками!
     - Торгует кроличьими шкурками! - воскликнул мсье Лалует.
     - Торгует кроличьими шкурками! - вздохнула мадам Лалует.
     -  Торгую  кроличьими  шкурами! - повторил  "просвещенный  человек",  с
достоинством поклонившись и собираясь уходить.
     Но мсье Лалует остановил его.
     Куда  же вы, дорогой мсье Элифас?  - забеспокоился  он. - Вы  не должны
покинуть нас вот так! Разрешите хоть чем-нибудь вас угостить.
     - Благодарю мсье, но я никогда  не ем и не пью между обедом и ужином, -
ответил Элифас.
     - И все-таки нельзя  же  уйти  просто так, - взмолилась мадам Лалует. И
прощебетала:  - - После всего, что произошло,  мы многое должны сказать друг
другу...
     -  Я вовсе не любопытен, - ответил Элифас. -  И пробыл здесь достаточно
для того, чтобы узнать все, что хотел.
     Как только  я повидаюсь с  мсье  постоянным секретарем,  то сразу  уеду
поездом в Лейпциг, где меня ждут с шубами для продажи.
     Мадам Лалует направилась к двери и решительно загородила проход.
     - Извините, мсье  Элифас, - проговорила она  дрожащим голосом, - но что
вы собираетесь сказать мсье постоянному секретарю?
     - Да, правда! - воскликнул  мсье Лалует, сразу понявший  причину нового
волнения жены. - Что вы собираетесь ему сказать?
     -  Бог  мой!  Ну разумеется, скажу,  что  никого  не убивал!  -  заявил
"просвещенный человек". Мсье Лалует побледнел.
     - Не стоит...  Он никогда и не верил в это! Уверяю вас, это  совершенно
напрасная затея! - взмолился он.
     - Во всяком случае, мой  долг -  успокоить его, как я успокоил  вас,  а
также раз и навсегда рассеять все глупые подозрения, нависшие надо мной...
     Гаспар  Лалует,  лицо которого  вмиг  изменилось,  посмотрел  на  мадам
Лалует.
     - Ох, девочка, - простонал он. - Это была лишь прекрасная мечта!
     Он бросился в объятия супруги и, не таясь, заплакал у нее на плече.
     Элифас обратился к мадам Лалует:
     - Похоже,  мсье Лалует чем-то очень опечален... Я  не понимаю,  что все
это значит...
     -  Это  значит, - заплакала в  свою  очередь мадам  Лалует, -  что если
станет доподлинно известно, что вы в Париже, вернулись из Канады и не имеете
никакого отношения к этим смертям в Академии, то мсье Лалует  уже никогда не
станет академиком!
     - Но почему?
     -  Ему  отдают  это кресло, - сквозь  слезы  воскликнула  она, - потому
что.., страшно сказать-, потому что никто  другой не  хочет садиться в него!
Подождите немного, дорогой мсье Элифас, не рассказывайте пока правды о своей
невиновности, в которой ни  один здравомыслящий человек, вы понимаете, и так
не сомневается. Прошу вас, подождите, пока моего мужа не изберут!
     -  Мадам!  - ответил  Элифас.  -  Успокойтесь!  Не  станет же  Академия
совершать такую несправедливость,  отказав вашему  мужу,  единственному, кто
пришел им на выручку в столь тяжелые времена - Говорю вам, они не захотят!
     - Захотят!
     - Нет!
     - Захотят!
     -  Гаспар!  Я  доверяю мсье  Элифасу.  Расскажи ему,  почему  академики
никогда не  захотят тебя избрать.  Это  наш  секрет,  мсье  Элифас!  Ужасный
секрет, который пришлось раскрыть мсье постоянному секретарю. Но, прошу, это
должно остаться одежду нами! Давай, Гаспар, говори!
     Мсье Гаспар Лалует, высвободившись из объятий мадам Лалует, склонился к
уху  мсье Элифаса  и,  прикрыв ладонью рот, что-то тихо прошептал, так тихо,
чтобы это дошло только до ушей мсье "просвещенного человека".
     И тогда мсье Элифас де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокс, человек, который
никогда не смеялся, принялся громко хохотать.
     -  Это очень  смешно! -  наконец  выдохнул он. -  Ладно, друзья  мои, я
ничего не скажу. Будьте спокойны.
     С этими словами он торжественно пожал руки мсье и мадам Лалует, сказав,
что счастлив познакомиться с такими благородными людьми, и заверив, что  для
него не будет  большей радости в жизни, чем весть об избрании мсье Лалуета в
академики. После  чего  Элифас  с достоинством направился к двери и  вскоре,
уверенно шагая, исчез на улице.




     Мадам Гаспар Лалует вовсе не преувеличила, предсказывая своему супругу,
что на следующий день он станет знаменитым.
     И действительно, в течение двух месяцев в Париже не было человека более
знаменитого, чем он.  В доме  не переводились журналисты, а  его  фотографии
украшали  страницы журналов  всего  мира.  Надо  сказать,  что  мсье  Лалует
принимал все  эти  почести  как должное. Смелость,  якобы  проявленная  им в
подобных  обстоятельствах, словно освобождала его  от  всякой скромности. Мы
здесь  не случайно говорили, якобы проявленная  смелость", так  как на самом
деле  мсье  и  мадам  Лалует  совершенно  успокоились  и  перестали  бояться
возможной  мести  мага. А  его  визит в лавку, который вначале  поверг  их в
неописуемый ужас,  вселил  в обоих  ощущение  безопасности и  уверенности  в
будущем.
     И вот это будущее не заставило себя ждать.
     Гаспар  Лалует  был  единогласно  избран в прославленную Академию, и ни
один соперник не явился оспаривать у него лавры мученика.
     В  течение  следующих  нескольких недель  и дня не проходило,  чтобы  в
комнате  за лавкой  торговца картинами не появлялся мсье  Ипполит Патар.  Он
приходил обычно к вечеру, стараясь  быть  не узнанным на улице, крался через
маленькую низкую дверцу со двора, торопливо  пересекал помещение и запирался
с мсье Лалуетом в небольшом кабинете, где никто не мог их потревожить. Здесь
они  готовили речь.  Надо  признать,  что  мсье  Лалует вовсе  не хвастался,
утверждая,  что у него отменная  память. Она и вправду  была  замечательной.
Будущий академик, без сомнения, будет знать свою речь наизусть. Мадам Лалует
сама взялась  за дело и велела супругу пересказывать этот шедевр ораторского
искусства  постоянно, вплоть до  отхода  ко  сну и  с утра  пораньше. Она же
научила его располагать  листки речи  на  столе  так, чтобы создалось полное
впечатление,  будто он их читает,  по мере  прочтения откладывая в  сторону.
Наконец, она пометила верх этих  страниц красным  значком, чтобы мсье Лалует
случайно не перевернул на виду у всех эти листки сверху вниз.
     И вот  наступил канун  того знаменательного дня,  который будоражил все
парижское общество.  Газеты сутками  держали своих корреспондентов на  улице
Лаффит. После предшествующего тройного  эксперимента не  оставалось никакого
сомнения в том, что мсье Гаспар Лалует обречен на скорую смерть. Люди желали
получать информацию  о  последних часах  жизни великого человека каждые пять
минут. И  поскольку мсье Лалует, видимо  устав, решил  отдохнуть и никого не
принимал в течение дня,  мадам Лалует  сама отвечала на вопросы  газетчиков.
Бедная женщина просто сбилась с  ног, но лицо ее сияло. Потому что на  самом
деле мсье Лалует держался молодцом.
     - Молодцом, мсье редактор так и напишите в своих газетах... Он держится
молодцом!
     На самом  же деле в тот  день мсье  Лалует покинул с предосторожностями
свое жилище.  Слава только мешала ему, когда необходимо было остаться одному
для того,  чтобы  напоследок еще  несколько раз повторить свою  речь.  Уже с
рассвета он,  не будучи  никем  узнанным, отправился к дальнему родственнику
жены, державшему  лавку на площади Бастилии. На втором этаже  был телефон, и
только мсье  Лалует  мог им  пользоваться,  что позволило ему  пересказывать
мадам Лалует, несмотря на разделявшее  их расстояние, наитруднейшие  пассажи
блистательной речи,  автором  которой,  заметим  по  секрету,  являлся  мсье
Ипполит Патар.
     Он,  как было  условленно, пришел к мсье  Лалуету в лавочку на  площади
Бастилии около  шести вечера. Все, казалось, складывалось наилучшим образом,
как  вдруг в  беседе между  двумя  коллегами произошел  следующий  небольшой
инцидент.
     - Дорогой друг, - говорил мсье Ипполит  Патар, - вы  можете радоваться.
Никогда еще  под  нашим куполом не собиралось столь блистательное  общество!
Там  будут  все  академики.  Слышите?  Все!  Все  хотят  своим  присутствием
подчеркнуть  особое  уважение, которое  они  питают к вам.  Вплоть  до  мсье
Лустало, который предупредил,  что придет, хотя  его редко видят  на  такого
рода церемониях,  так  как  великий  ученый  очень занят.  Он  не  соизволил
приехать  ни ради Мартимера,  ни ради д'Ольнэ, ни даже  ради Мартена Латуша,
прием которого вызвал самое крайнее любопытство.
     -  Ах так? -  произнес  мсье  Лалует, который вдруг  помрачнел. -  Мсье
Лустало будет на заседании?
     - Он взял на себя труд написать мне по этому поводу целое письмо.
     - Это очень любезно с его стороны..
     - Да что с вами, дорогой Лалует? Вы, похоже, чем-то огорчены...
     - Да-да,  вы правы! -  признал мсье  Лалует. -  О,  это  не так  важно,
конечно.., но я не очень хорошо повел себя в отношении великого Лустало...
     - Как это?
     - Еще задолго  до того, как выставить свою кандидатуру, я поехал к нему
в надежде узнать его  мнение  по поводу секретов Тота и других  глупостей по
поводу  смерти Мартена Латуша.  Он  был очень  категоричен и  посмеялся надо
мной. Мнение этого  великого ученого, хотя и высказанное в шокировавших меня
вульгарных  выражениях,  во  многом  способствовало  принятию  мною  решения
представить свою кандидатуру в Академию.
     - Ну и что! Я не вижу, из-за чего вам тревожиться...
     - Подождите, дорогой мсье постоянный секретарь, подождите... Официально
представив свою кандидатуру, я стал наносить необходимые визиты, не так ли?
     - Конечно! Эта традиция, которой нельзя пренебрегать, иначе будет очень
невежливо...  тем  более что сама  Академия не  колебалась ни  минуты, чтобы
сделать шаг первой, смею вам напомнить, дорогой мсье Лалует...
     - Так вот, ну а я как раз и проявил невежливость в  отношении человека,
который  в  общем-то  имел  право  в  первую  очередь  рассчитывать  на  мою
признательность... Я не наносил визита великому Лустало!
     Мсье Ипполит Патар так и подскочил:
     - Как?! Вы не нанесли визита великому Лустало?
     - Честное слово, нет!
     - Но, мсье Лалует, вы поступили вопреки всем нашим правилам!
     - Я это знаю!
     - Удивительно слышать такое от вас! Вы оскорбили Академию!
     - О мсье постоянный секретарь, я не собирался этого делать...
     -  Но  почему  же,  мсье  Лалует, вы  не  нанесли полагающегося  визита
великому Лустало?
     - Я скажу вам, мсье постоянный  секретарь... Из-за Аякса и Ахилла, двух
огромных псов, напутавших  меня. И еще из-за Тоби. Вид  у него тоже довольно
устрашающий.
     Мсье Ипполит Патар ахнул с выражением непередаваемого изумления:
     - Вы?! Такой смелый человек!
     - Дело в том, - отвечал несчастный, горестно  опустив  голову, - дело в
том, что  меня трудно запугать химерами, но..,  я  весьма  опасаюсь реальной
действительности. Я видел здоровенные клыки и слышал крики...
     - Какие крики?
     -  Сначала  собачий  вой,  а затем  несколько  раз  что-то  похожее  на
душераздирающий человеческий вопль!
     - Душераздирающий человеческий вопль?
     - Ученый сказал мне, что это, должно быть, дерутся грабители  на берегу
Марны.  Но, честное слово, мне показалось, что так кричат только люди, когда
их убивают... Место там пустынное... Дом на отшибе... Это  было так страшно,
что я туда больше не вернулся...
     Пока произносились эти  последние слова,  мсье Ипполит  Патар,  сев  за
стол, начал просматривать железнодорожное расписание.
     - Едем! - сказал он.
     - Куда?
     -  К великому Лустало! Наш поезд отправляется через пятнадцать минут...
Так будет еще полбеды, поскольку официально вас изберут только завтра!
     - Если так,  - ответил  Лалует,  -  не  стану отказываться!  С  вами  -
пожалуйста! Вы видели этих собак?
     - Да, да- И великана Тоби тоже.
     -  Отлично!  А  потом  поужинаем в  ресторанчике  в  Варенне,  рядом  с
вокзалом, в ожидании обратного поезда.
     - Если только Лустало не пригласит нас на ужин, - ответил мсье Патар. -
А это весьма возможно, если, правда, он не забудет.
     Они  уже собрались  выйти, торопясь  к  Венсеннскому  вокзалу,  который
находился совсем рядом. Но в этот момент раздался телефонный звонок.
     - Это, видимо, мадам Лалует, - заметил будущий академик.  - Я скажу ей,
что  мы  поужинаем за городом. Он  подошел к аппарату  и,  сняв трубку, стал
слушать.
     Аппарат находился в самой глубине  комнаты, которая  освещалась тусклой
электрической  лампочкой. То ли от этой лампочки, дававшей слабое освещение,
то  ли  от волнения, вдруг  охватившего  его,  мсье  Лалует  казался  совсем
зеленым. Обеспокоенный мсье Патар спросил:
     - Что случилось?
     Мсье Лалует склонился к аппарату:
     - Не клади трубку, Элали. Надо, чтобы ты повторила это мсье постоянному
секретарю.
     - Что случилось? - возбужденно повторил мсье Патар.
     - Письмо от Элифаса де ля Нокса! - ответил Лалует, зеленея все больше.
     Мсье  Патар  вмиг  пожелтел  и,  издав  удивленный  возглас,  торопливо
приложил к уху отводную трубку. Они стали слушать вдвоем.
     Они слушали  голос  мадам  Лалует, читавшей  текст  письма, только  что
пришедшего на имя ее супруга.
     "Дорогой  мсье  Лалует!  Я рад  вашему  успеху и  уверен,  что с  таким
человеком,  как  вы, можно  не  опасаться  некоего неприятного  переживания,
способного прервать нить  вашего выступления. Как вы можете  судить по марке
на конверте, я по-прежнему нахожусь в Лейпциге, но после той встречи с  вами
я, испытав любопытство, ознакомился с  материалами  по этому странному делу,
связанному  с  Академией.  И  теперь,  поразмыслив,  могу задать себе  такой
вопрос: так ли это  естественно,  что три академика  умирают один за другим,
прежде чем  занять  кресло  магистра д'Аббевиля?  Может  быть,  кому-то было
нужно, чтобы они  умерли? И вот что я  себе сказал: если я сам не убийца, то
это  не  значит  в  конце концов,  что на земле  вообще нет убийц! Во всяком
случае, надеюсь, эти размышления не остановят вас.  Даже  если  у кого-то  и
были причины  убрать с  дороги мсье  Мортимара,  д'Ольнэ и Латуша, то вполне
вероятно, что нет никакой  причины  для убийства мсье  Гаспара  Лалуета. Мой
привет и наилучшие пожелания мадам Лалует.
     Элифас де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокс".




     Трясясь в поезде  Варенна - Сент-Илэр, мсье Ипполит Патар и мсье Гаспар
Лалует размышляли.
     Их размышления,  по-видимому,  были  невеселыми,  поскольку ни  тот  ни
другой не проявляли никакого желания ими поделиться.
     Письмо Элифаса было полно жуткого здравого смысла:
     "Если  я сам  не убийца,  то это не значит, что  на  земле  вообще  нет
убийц!" Фраза эта как заноза сидела в их мозгу. Конечно, больше всех страдал
мсье  Лалует,  но  и  мсье  Патар  чувствовал  себя  не  намного лучше.  Он,
естественно,  попросил  у мсье  Лалуета  объяснений,  и тот  в  подробностях
рассказал  о  вполне безобидном  визите этого самого Элифаса.  Впрочем,  эта
откровенность  была теперь уже совсем не опасна.  В конце  концов ведь  мсье
Лалуета  уже избрали.  Но  даже если  бы его не успели избрать, очень  может
быть, что  после  этого письма Элифаса мсье Лалует все равно рассказал  бы о
визите, так  как  сам начал сомневаться,  есть ли  у  него  основания так уж
радоваться своему избранию.
     Что  же  касается  мсье  Ипполита  Патара,  то  зародившаяся  в нем  на
мгновение мысль о том,  что  он был старательно устранен осторожным Лалуетом
от  столь значительного инцидента, каковым стало возвращение Элифаса, быстро
исчезла  под  напором   весьма  мрачных  мыслей,  навеянных  таким  разумным
предположением самого Элифаса  де ля Нокса:  "Если это не  я,  то может быть
другой!" "Так ли это естественно, что  три академика умирают один за другим,
прежде  чем занять кресло  магистра д'Аббвиля?" Это  была  еще  одна  фраза,
которая так и мелькала перед глазами мсье Патара.
     А   душу   несчастного   мсье   Лалуета   особенно  терзало   последнее
предположение:
     "Даже  если у кого-то  и были причины убрать  с дороги  мсье Мортимара,
д'Ольнэ и Латуша,  то вполне  вероятно, что нет никакой причины для убийства
мсье Гаспара Лалуета".
     Вполне вероятно.
     Мсье Лалует никак не мог проглотить это "вполне вероятно!
     Он  взглянул  на  мсье Патара.  Выражение  лица  постоянного  секретаря
становилось все менее и менее уверенным.
     - Послушайте, Лалует, - сказал он вдруг, - письмо этого Элифаса наводит
на мрачные мысли.., но, положа руку на сердце, я думаю, что здесь нет причин
для тревоги..
     - Да? -  ответил мсье Лалует слегка изменившимся  голосом.  - Однако вы
ведь в этом не уверены?
     - О! Теперь, после смерти Мартена Латуша, я  более ни в чем на свете не
уверен... Из-за него меня так мучили угрызения совести... Не хотел бы, чтобы
это повторилось и с вами..
     - Что? -  глухо проговорил мсье Лалует, вытянувшись во весь рост  перед
мсье Патаром. - Вы что, уже записали меня в покойники?
     Толчок вагона отбросил торговца картинами  на  сиденье, и он со  стоном
рухнул на скамью.
     -  Нет, я не записывал вас в покойники, друг мой, - мягко ответил  мсье
Патар, кладя руку на ладонь своего спутника, - но это не мешает мне думать о
том, что кончина тех троих, возможно, не была так уж естественна.
     - Тех троих! - вздрогнул Лалует.
     - Этот Элифас хорошо сказал." Его  выводы наводят на размышления... Вот
мне и пришло на ум  кое-что  из того, о  чем  я  узнал, проведя  собственное
расследование.  Однако скажите  мне,  мсье  Лалует,  вы  не  знали  ни  мсье
Мортимара, ни мсье д'Ольнэ, ни мсье Латуша?
     - В жизни в ними не разговаривал.
     -  Тем  лучше!  -  вздохнул  постоянный  секретарь. -  Вы  мне  в  этом
клянетесь? - вдруг спросил он.
     - Клянусь головой Элали, моей супруги.
     -  Это  хорошо!  - сказал  мсье  Патар. - Следовательно, вас  ничто  не
связывает с их судьбой...
     - Вы  меня немного приободрили,  мсье  постоянный секретарь. Значит, вы
все же полагаете, что их судьбы как-то связаны?
     - Да, теперь уже  я так думаю., после письма Элифаса... Честное  слово!
Мысль  об  этом  колдуне  всех  нас  загипнотизировала,  и,  поверив  в  его
невероятное  колдовство,  никто  даже  не  пытался  искать  в  чем-то другом
естественный и, быть может, преступный секрет этой страшной загадки.
     "Может быть, кому-то  было нужно,  чтобы  они  умерли?" - повторял мсье
Патар возбужденно, как  бы  разговаривая сам с собой.  И как  бы сам  у себя
спрашивал: "Может, так?.. Может, так?" - Ну и что? Пусть  так! Что вы хотите
сказать?  Что с  вами?  Только что  меня немного  успокоили, а  теперь снова
начинаете! Вы что-то знаете? - всхлипнул мсье Лалует,  вид  которого вызывал
жалость.
     Постоянный секретарь крепко сжал его руку.
     -  Да  ничего  мне   неизвестно!  -   проворчал  он.  -   Однако,  если
поразмыслить, можно что-нибудь узнать! Эти три человека раньше друг друга не
знали, вы понимаете, мсье Лалует,  они  познакомились  во  время выборов  на
место магистра д'Аббвиля... И никогда до этого не виделись!  Никогда! У меня
есть  тому подтверждение, хотя мсье Латуш и солгал мне, утверждая,  что  они
давние  друзья.  Вот  так!  Тотчас  после  выборов  они  собрались..,  тайно
встречались, то у одного дома, то у другого...  Все  считали, что они хотели
обсудить  угрозы  колдуна, придумать, как помешать  его планам. И  все этому
поверили, я тоже... Какая наивность! Они говорили о чем-то другом.  Все трое
чего-то опасались.., прятались от людей! А их не понимали!
     - Вы уверены? - спросил чуть дыша Лалует.
     - Уверен, раз говорю! О,  я тоже кое-что узнал... Знаете ли вы, где они
встретились впервые?
     - Конечно, нет!
     - Догадайтесь!
     - Но как?
     -   Да  здесь!  Здесь!  В   этом   поезде-,  совершенно  случайно"  Они
встретились, когда отправились с визитом перед  выборами к мсье  Лустало!  И
возвращались они, конечно,  тоже вместе. С тех пор с ними, видимо, произошло
что-то ужасное, что предшествовало  их таинственной  смерти,  поскольку  они
продолжали тайно встречаться.. Вот о чем я думаю - Возможно,  так и есть.. С
ними  случилось  что-то  неизвестное...  Но  со  мной-то,   мсье  постоянный
секретарь, со мной-то ничего не случилось!
     - Нет! Нет!  С вами ничего не случилось... Вот почему  я и  думаю,  что
если речь идет о вас, то вы можете быть  спокойны, дорогой мсье Лалует! Да-,
похоже,  что  так.., более или менее спокойны.  Я  говорю "более или менее",
поймите,  потому  что  теперь..,  я  не  могу  более брать  на себя  никакой
ответственности-, никакой.
     В  этот  момент поезд остановился.  Служащий  на  платформе  выкрикнул:
"Варенна - Сент-Илэр!" Мсье Патар и мсье Лалует так и подскочили. О! Мыслями
они были сейчас очень далеко от Варенны,  настолько далеко, что даже забыли,
зачем  сюда приехали... Тем  не менее они  вышли из  вагона, и  мсье  Лалует
сказал мсье Патару:
     - Мсье Патар, вы  должны были  бы рассказать мне все,  что я только что
услышал от вас, еще тогда, когда впервые пришли в мой магазин.




     На  вокзале не оказалось  экипажа,  E EI пришлось отправиться в Шенвьер
пешком в наступающей темноте.
     На Шенвьерском  мосту, перед тем как спуститься к берегу Марны, к самой
короткой  тропе,  ведущей  к одинокому дому  великого  Лустало,  мсье Лалует
остановил своего спутника.
     - И  все  же, дорогой мсье  Патар, - спросил  он глухо, - вы-то сами не
верите в то, что они собираются меня убить?
     - Кто это они? - нервно воскликнул постоянный секретарь.
     - Откуда мне знать? Те, кто убил тех троих...
     -  Прежде всего  кто  вам сказал,  что они были убиты?  - почти пролаял
Патар, ответив вопросом на вопрос.
     - Вы сами!
     - Я  ничего не  говорил,  понятно?!  Потому  что мне  лично  ничего  не
известно!
     -  Скажу вам честно, мсье постоянный секретарь: дело в том, что я очень
хочу стать академиком и быть в Академии...
     - Вы уже в ней состоите!
     - Да, это так! - вздохнул мсье Лалует.
     Они  спускались к берегу... Чувствовалось,  что  мсье  Лалуета  все еще
обеспокоен.
     - Но все-таки не хотелось бы быть убитым, - сказал он.
     Мсье Ипполит Патар пожал плечами. Этот человек, который не умел читать,
прекрасно знал, что, выставляя свою кандидатуру в Академию, он мог  вовсе не
опасаться   всего  того,  чего  опасались   другие,  не   выставившие  своих
кандидатур.  Он  считал этого  человека  героем,  а тот оказался  всего лишь
пройдохой и от этого сильно упал в глазах постоянного секретаря. Патар решил
весьма жестко напомнить Лалуету о самоуважении:
     - Дорогой мсье, в жизни бывают моменты, ради которых стоит рисковать!
     "Вот  так!  Получай!",  -  подумал  он  про  себя. Дело  в том,  что  в
действительности этот Лалует со своими жалобами был ему просто отвратителен.
Конечно, положение представлялось трудным, таинственным и  в конечном  счете
угрожающим.  Но, как считал мсье Ипполит Патар, Лалует все равно в выигрыше,
ведь он стал академиком.
     Мсье Лалует  опустил голову.  Чуть погодя он поднял ее  лишь  для того,
чтобы обронить в вечерней прохладе поистине мерзкие слова:
     - А мне обязательно читать эту речь?
     В этот  момент  они  шли берегом Марны.  Ночной туман уже окутал фигуры
обоих путников. Мсье постоянный секретарь посмотрел на темную  воду глубокой
реки, а потом  на  поникшего  мсье  Лалуета. Он почувствовал желание  просто
утопить его. Бух! Толчок в плечо и...
     Однако,  вместо того чтобы  пихнуть это  рыхлое  тело  в  пучину,  мсье
постоянный секретарь дружески взял своего спутника под руку.
     Мсье Ипполит Патар поступил именно так, потому что меньше всех на свете
был  способен на  преступление,  и к тому же он  вдруг  подумал о  том, чего
стоила бы прославленной компании четвертая смерть...
     Мысль  эта бросила  его  в  дрожь.  Боже! Ну  что  же  он  наделал! Так
взволновать этого чудесного  мсье Лалуета! Какое-то сумасшествие! Мсье Патар
пожал руку мсье Лалуету. Поклялся этому в сущности славному человеку в своей
вечной   искренней   признательности...   Попытался   снова   зажечь  в  нем
академический  пыл,  который, конечно же  по его  вине,  чуть  не остыл.  Он
расписал  своему  спутнику  его  завтрашний  триумф,  обрисовал  опьяненную,
очарованную  толпу  и  окончательно растопил  лед  в  сердце  мсье  Лалуета,
нарисовав мадам Лалует, гордую и сияющую супругу героя дня, сидящей в первой
ложе и принимающей все поздравления.
     В конце концов  они  обнялись,  поздравляя  и  подбадривая  друг друга,
смеясь над собой от того, что как  дети испугались  своих  же черных мыслей.
Они уже, осмелев,  громко смеялись и тут  увидели, что подошли к ограде дома
великого Лустало.
     - Берегитесь, тут  собаки! - предупредил  мсье Лалует. Однако собак  не
было слышно. И странная вещь, калитка оказалась незаперта. Тем не менее мсье
Ипполит Патар позвонил, чтобы предупредить хозяев, что к ним пришли.
     - Где же Аякс и Ахилл? - удивился он - Да и Тоби? Что-то он не идет.
     В самом деле никто не появлялся.
     - Пошли! - позвал мсье постоянный секретарь.
     - Я боюсь собак! - снова застонал мсье Лалует.
     - Говорю вам, что я их уже давно знаю! - повторил мсье Патар. - Они  не
сделают нам ничего плохого.
     - Тогда идите первым, - храбро скомандовал мсье Лалует.
     Так  они дошли до крыльца. В  саду, во дворе и в доме  царила  глубокая
тишина.  Дверь  в  дом  тоже  была  приоткрыта.  Они толкнули ее. Наполовину
открытый газовый фонарь освещал вестибюль.
     - Есть здесь кто-нибудь? - крикнул мсье Патар тонким голосом.
     Но никто не отозвался.
     Они подождали еще немного в этой необычной тишине. Все двери, выходящие
в вестибюль, были  закрыты.  Мсье Патар и  мсье Лалует в сильном недоумении,
держа шляпы в руках, переминались на месте. И вдруг стены дома сотряслись от
страшного  вопля.  В  ночной  тиши эхом отозвался отчаянный  душераздирающий
человеческий крик.




     Единственная прядь  волос  встала  дыбом  на  голове  мсье  постоянного
секретаря. Мсье Лалует, почувствовав сильнейшую слабость, оперся о стену.
     - Вот это крик, - простонал он. - Душераздирающий человеческий вопль.
     У мсье Патара все же хватило сил высказать предположение:
     - Это кричит  человек, с которым  что-то  приключилось. Надо  бы  пойти
посмотреть... - Однако он не двинулся с места.
     - Нет, нет! Это тот самый  крик... Я его  знаю.., это крик, - прошептал
мсье  Лалует, -  который тут  раздается.., все  время..,  в  этом  доме-Мсье
Ипполит Патар пожал плечами.
     - Послушайте, - сказал он.
     - Вот опять  начинается... -  Задрожал мсье Лалует. Теперь стало слышно
нечто напоминающее жалобный вой, далекий и непрерывный стон.
     - Говорю вам,  случилось  несчастье... Звук идет снизу, из лаборатории.
Это, возможно, Лустало, которому стало плохо. -  С  этими словами мсье Патар
сделал несколько шагов по вестибюлю. Мы уже говорили, что  из вестибюля вела
лестница  на  верхние этажи, но  под  этой  лестницей располагалась  другая,
идущая вниз, в лабораторию.
     Мсье  Патар  перегнулся  через  перила  и прислушался. Снизу доносилось
стоны,  к которым примешивались какие-то неразборчивые слова. Видимо, кто-то
очень страдал от сильной боли.
     -  Говорю  вам, с Лустало что-то случилось.  И мсье Ипполит  Патар стал
храбро спускаться по лестнице. Мсье Лалует последовал за ним.
     - -В конце концов нас же двое! - заметил он.
     Чем ниже они спускались,  тем явственнее слышались  стоны и причитания.
Но когда они наконец добрались до лаборатории, все вдруг прекратилось.
     Лаборатория была пуста!
     Они  огляделись  вокруг.  В комнате  царил  удивительный  порядок.  Все
находилось на своих местах. Реторты,  перегонные аппараты, специальная топка
в   большом   камине,  служащая  для  проведения  экспериментов,  физические
инструменты  на столах  - все было  чистым  и аккуратно разложенным.  Однако
совершенно  очевидно,  комната  эта  не походила на  лабораторию,  в которой
непрерывно велись работы. Мсье Патара это удивило. Но еще больше его удивило
то,  что,  как мы уже сказали, они не слышали  ни единого звука. И не видели
ничего,  что  могло бы навести на  след, определить, откуда доносились крики
боли, перевернувшие обоим сердце.
     - Странно - сказал мсье Лалует. - Никого нет.
     - Да, никого!
     И тут вдруг новый сильный крик бросил их  в  дрожь, раздирая им душу  и
барабанные перепонки. Этот вопль шел словно из-под земли.
     - Где-то под землей кричат, - прошептал мсье Лалует.
     Но мсье Патар уже показывал пальцем на открытый люк в полу.
     - Кричат отсюда... - сказал он и подбежал к люку.
     - Видимо, кто-то упал в люк и переломал ноги...
     Мсье Патар  всматривался в люк. Мсье  Лалует оставался на  месте. Стоны
вновь прекратились.
     -  Невероятно, - произнес мсье постоянный секретарь. Там,  оказывается,
есть  комната, о  которой я не знал. Что-то вроде второй лаборатории, внизу,
под первой...
     Он спустился  на несколько  ступенек, внимательно  оглядываясь  вокруг.
Нижняя лаборатория, так же как  и верхняя, освещалась газовыми рожками. Мсье
Патар  осторожно  спустился.  Мсье  Лалует, решительно  сожалевший  о  своем
визите, последовал за ним.
     В  этой  подземной  лаборатории в отличие  от  верхней  царил  страшный
беспорядок.  Видно было, что инструментами  постоянно пользовались,  проводя
эксперименты.
     Мсье Патар продолжал искать. Мсье Лалует все шире открывал глаза.
     Они по-прежнему никого не видели.
     И вдруг, взглянув в один из углов  стены, они с криком ужаса  отступили
назад.
     В  стене была проделана  дыра, забранная решеткой А за решеткой, словно
дикий  зверь в  клетке,  сидел  человек.  Да-да, человек  широко  открытыми,
горящими  глазами молча смотрел на  них. Мсье  Патар  и мсье  Лалует замерли
словно статуи, не произнося ни слова. И человек за решеткой сказал:
     - Вы пришли меня освободить? Тогда поторопитесь потому что я слышу: они
уже возвращаются. Они вас перебьют как мух!
     Но ни Патар, ни Лалует не шелохнулись. Понимали ли они, что происходит?
     Человек заорал:
     - Вы что, глухие? Говорю, они вас перебьют  как мух Если только узнают,
что  вы меня видели!  Как мух! Спасайтесь! Спасайтесь! Вот они! Я  слышу их!
Земля дрожит под ногами великана! Вот несчастье! Они отдадут вас на съедение
псам!
     Действительно,  уже стал слышен яростный лай  где-то наверху, на земле.
На этот раз посетители все поняли!
     Они  как  пьяные  завертелись на  месте,  не  зная,  куда спрятаться. А
человек  в  клетке  все  повторял, сотрясая решетку  так,  будто  пытался ее
выломать - На съедение  псам! Если поймут, что вам стала  известна  тайна!..
Тайна великого Лустало! Ха! Ха! Ха Как мух! На съедение псам!
     Патар и Лалует, не  имея  больше  сил это слышать,  обезумев  от ужаса,
ринулись к лестнице, ведущей к люку.
     -  Не  туда! - завопил человек из клетки. -  Что же вы, не слышите, они
спускаются Да, вот они Вот они! С собаками!
     Аякс  и Ахилл,  видимо, уже были  в доме, поскольку их  лай  раздавался
совсем близко, и нашим героям казалось, что они находятся в аду, наполненном
криками  демонов. Патар и Лалует  скатились  с  лестницы, вопя от страха как
безумные.
     -  Куда?!  Куда?!  -  выкрикивали  они,  а  человек,  ругаясь,  пытался
заставить их замолчать.
     -  Вас застукают, так  же как  и  тех! И  он убьет вас как мух! Так что
замолчите! Послушайте! Ах, если попадетесь собакам, ваша песенка  спета.  Да
замолчите же вы!
     Патару и Лалуету даже показалось, что ужасные  клыки Аякса и Ахилла уже
появились вверху  лестницы,  и они  в ужасе ринулись  в  другой конец  этого
подземелья, прижавшись к решетке клетки, в которой находился человек. Теперь
уже они умоляли несчастного спасти  их. Они  произносили  бессвязные слова..
Ах, впору позавидовать человеку в клетке!
     Но тот схватил обоих  через решетку за остатки шевелюры  и основательно
потряс, заставляя умолкнуть.
     - Замолчите!  Мы  все втроем спасемся. Слушайте же Псы! Эта скотина  их
уводит!  Приказал им замолчать! Под  ногами  великана  дрожит земля,  но  он
ничего  не  подозревает! Скотина!  Ах,  какой  идиот!  Вам  повезло...  " Он
отпустил их, приказав:
     -  Давайте! Быстро!  В  ящике стола, там  ключ...Лалует и Патар  вдвоем
вытащили ящик и начали судорожно шарить в нем трясущимися руками.
     - Ключ, - продолжал  человек, -  он открывает дверь...  Собаки будут на
цепи.. Надо этим воспользоваться...
     - Но где ключ?  Где он? - воскликнули оба несчастных посетителя, тщетно
шаря в ящике.
     - Ну, ключ от  двери  на  лестницу, ведущую во двор! Скорее!  Ищите! Он
всегда кладет его туда.., после того как даст мне поесть...
     - Но ключа нет!
     - Значит,  великан оставил его у себя, скотина! Тихо! Не шевелитесь! А,
вот они! Вот они! Спускаются! Лестница трещит под великаном!
     Лалует и  Патар  заметались, готовые броситься  под стол,  спрятаться в
шкафу.
     -  Да  не  теряйте  вы головы!  -  прошипел узник. - А  то мы  пропали!
Встаньте  в углу за камином,  там.., да, точно,  там.., с двух сторон!  И не
шевелитесь!  Или  я больше ни за что не отвечаю! Сейчас он пойдет ужинать...
Но если вас увидит.., убьет как мух.., бедные вы мои.., как мух!




     Умирая от страха, мсье Патар и мсье Лалует спрятались по углам большого
камина подземной лаборатории. Они оказались  в полной темноте. Оба ничего не
видели. У них теперь остались лишь уши.
     Сначала  послышалось  злобное ворчание великана Тоби,  спускавшегося по
лестнице, которая вела в подземную лабораторию:
     - Хозяин, вы снова оставили  люк  открытым. В конце концов это принесет
вам несчастье.
     Они услышали чудовищные  шаги  Тоби, который  приблизился к клетке, где
был заперт человек.
     -  Стало  быть, Деде увидел  люк открытым и, воспользовавшись моментом,
принялся орать как оглашенный. Ты кричал, Деде?
     - Конечно, он кричал, - раздался фальцет Лустало. - Я слышал его, когда
стоял у  большого дуба  и  гладил Аякса. Но в  такое время никого поблизости
нет.
     -  Неизвестно, - проворчал великан. - К вам могут заявиться, как  в тот
раз...  Нужно всегда  закрывать люк. Так  спокойнее.  Он ведь хорошо обит..,
ничего не слышно...
     - Если бы ты  не  оставил решетку в саду открытой,  старый  дурак, и не
упустил  бы  собак...  Ты  же  знаешь, что  они возвращаются только  на  мой
голос... Я и не подумал о люке...
     - Ты кричал. Деде? - опять спросил великан. Однако ответа он не добился
- человек за решеткой застыл, будто умер.
     Великая снова заговорил:
     - Сегодня вечером псы  словно сбесились. Я с трудом посадил их на цепь.
Когда они вернулись,  думал, сожрут весь дом... Они вели себя так же,  как в
тот  вечер, когда мы застали здесь перед клеткой  с Деде трех  господ. Тогда
ведь тоже, хозяин, собаки убежали и пришлось их искать.
     - Никогда  не напоминай мне, Тоби,  о  том вечере,  -  ответил дрожащий
голос Лустало.
     - Именно в тот  вечер я подумал: это принесет нам несчастье! Потому что
Деде кричал!.. Разговаривал" Правда, Деде, ты ведь разговаривал?
     Никакого ответа.
     - А  несчастье-то,  -  медленно продолжил противным  голосом великан, -
несчастье-то пришло к ним самим... Они умерли...
     - Да, они умерли.
     - Все трое...
     - Все трое, - как зловещее эхо повторял надтреснутый голос Лустало.
     - И это, - злорадствовал великан, - это произошло как будто специально.
     Лустало  не ответил. Но тут что-то вроде вздоха, вздоха ужаса и страха,
донеслось до их ушей,  в  то  время  как  они,  судя  по  звукам, занимались
инструментами для опытов. - Ты слышал? - спросил Лустало.
     - Это ты.  Деде? - произнес великан. - Да,  я, - ответил голос человека
за решеткой.
     - Ты болен? - спросил  Лустало.  -  Посмотри же, Тоби, что с ним. Может
быть, Деде болен? Он так орал только что. А может, просто голоден? Ты хочешь
есть, Деде?
     - Держите, -  раздался голос  человека в  клетке, -  вот  ваша формула.
Готовая. Теперь можете дать мне поесть... Я заработал свой ужин.
     - Возьми у него формулу, - приказал Лустало, - и дай ему ужин.
     - Сначала  посмотрите, все ли правильно, - возразил Деде. - Вы приучили
меня отрабатывать свой хлеб.
     Послышались  шаги  великана и шуршание  смятого  листка бумаги, который
узник, видимо, передал Тоби через решетку. Затем наступила тишина. Очевидно,
великий Лустало вчитывался в содержание формулы.
     -  Вот это да! Великолепно! -  воскликнул  он вне себя  от восторга.  -
Просто великолепно, Деде! Но ты не говорил мне, что работаешь над этим!
     - Над этим я работал всего  лишь неделю.., днем и ночью...  Вы слышите?
Днем и ночью... И вот теперь готово!
     - О! Да! Готово...
     Раздался глубокий вздох Лустало.
     - Какой талант, - сказал он.
     - Он нашел еще что-то? - поинтересовался Тоби.
     - Да-да... Нашел... И облек его в прекрасную  формулу... Тут Лустало  и
Тоби тихо заговорили между собой. Так тихо, что люди, спрятавшиеся у камина,
едва  находившие в себе  силы слушать, все равно  не могли ничего разобрать.
Через некоторое время Лустало громко произнес:
     - Но это же  настоящая  алхимия,  мальчик мой! Ты  нашел такое,  что не
уступит и превращению металлов! Ты уверен в своих опытах, Деде?
     -  Я  трижды  экспериментировал с  хлористым калием.  Теперь  никто  не
скажет, что материя неизменяема! Ничего подобного!  Я получил  другой калий!
Ионизированный калий, не имеющий ничего общего с обычным.
     - И то же самое с хлором? - спросил Лустало.
     - То же самое...
     - Черт возьми!
     Лустало снова тихо заговорил с великаном, а затем обратился к Деде:
     - Чего ты хочешь за свою работу?
     - Побольше джема и бокал вина.
     -  Ладно,  сегодня,  Тоби,  можешь  дать ему  бокал  хорошего  вина,  -
согласился великий Лустало, - это ему не повредит.
     Но  вдруг  относительное  спокойствие  в  подвале было  ужасным образом
нарушено  Деде.  Словно  разразилась подземная  буря,  он  ругался,  плакал,
проклинал!
     С пересохших губ Лалуета  и Патара, замерших каждый в своем углу,  чуть
было не  сорвался  крик безумного ужаса-  Они слышали,  как человек,  словно
дикое животное, отчаянно кидался на решетку своей клетки.
     - Убийцы!  - вопил  он. - Убийцы! Презренные бандиты!  Ворюга  Лустало!
Мерзкий  тюремщик! Ты поработил мой талант! Чудовище! Я дал тебе славу, а ты
платишь  мне за  это куском хлеба! Ты будешь  наказан  за свои преступления,
слышишь, проклятый! Бог покарает тебя! Твои злодеяния станут известны  всему
миру! Пусть только придут люди, которые меня освободят! Всех ты не убьешь! И
тогда я тебя, тварь подлая, вздерну на пику, бандит! Шкуру с тебя спущу!
     - Хватит, заткни его, Тоби! - прохрипел Лустало. Раздался скрип  петель
железной решетки, которую отворил великан.
     -  Не  замолчу!  Шкуру спущу! Шкуру спущу!  Нет! Нет! Не надо этого! На
помощь! На  помощь!  О! Все! Я  молчу...  молчу...  Шкуру  спущу,  втопчу  в
грязь!...  Молчу...  молчу.....  Снова прозвучал скрип  петель  на  железной
решетке.  Вскоре в глубоком подземелье все смолкло, были слышны  лишь стоны,
которые тоже понемногу затихали,  как  будто  человек засыпал после приступа
дикой ярости, засыпал или же умирал...




     После  этих   стонов  в  подземной  лаборатории  еще  некоторое   время
чувствовалось какое-то движение, затем все звуки прекратились.
     Стоя в  своем укрытии  у камина,  мсье Ипполит Патар и  мсье  Лалует не
подавали никаких признаков жизни. Они словно навечно приросли к стене.
     Но тут прозвучал голос человека в клетке:
     - Можете выходить... Они ушли... Снова тишина. Тот спросил:
     - Вы что, умерли?
     Наконец  во  мраке лаборатории  - склепа, который теперь освещался лишь
огарком  фитиля, мигавшим в клетке узника,  рядом с  камином робко появились
две неясные фигуры.
     Сначала  в  темноте  боязливо  высунулись  головы,  затем  обрисовались
силуэты, и вновь полная неподвижность.
     - Можете подойти, - раздался голос Деде, - ночью они не вернутся. И люк
закрыли.
     При  этих  словах  два  силуэта  вновь  зашевелились.  Оба   ступали  с
чрезвычайной осторожностью.  После каждого шага  они  замирали.  Крались  на
цыпочках,  вытянув  вперед  руки,  и, если  натыкались на  какой-то предмет,
застывали на месте от малейшего шороха.
     Наконец они достигли  места, освещаемого лучом света  из  клетки.  Деде
стоя ожидал их.
     В изнеможении они  рухнули на пол возле  решетки. Голос, принадлежавший
мсье Ипполиту Патару, произнес:
     - Ах, бедный мсье!
     За ним прозвучал голос мсье Лалуета:
     - Мы думали, что они вас убивают.
     - Однако вы остались у камина? - сказал человек. Это было  правдой. Они
не могли ее отрицать. Лишь стали путано объяснять, что им отказали ноги, что
они  не  привыкли к  подобным потрясениям,  ведь они всего лишь академики  и
вовсе не подготовлены к столь жутким трагедиям.
     - Академики!  -  произнес  узник.  -  Однажды  сюда уже спустились  три
академика- три  кандидата, которые  приехали с  визитом... Бандит  застал их
здесь...  Больше я  их  никогда  не  видел.  Позже из  разговора  бандита  с
великаном узнал, что все трое умерли... Видимо, он прихлопнул их как мух!
     Человек говорил очень тихо. Все трое, прижавшись губами к решетке, едва
произносили слова.
     - Мсье! -  взмолился Гаспар Лалует. - Есть ли какой-нибудь способ выйти
отсюда так, чтобы бандит не настиг нас?
     - Конечно!  - ответил человек.  - Идите по  лестнице, ведущей  прямо во
двор  - Но ключа от двери на  эту лестницу, о  котором  вы  говорили,  нет в
ящике, - перебил Ипполит Патар. Узник ответил:
     - Он у меня в кармане! Я вытащил его у  великана... А для того чтобы он
подошел к клетке, я заставил его заткнуть мне глотку.
     - Ах, бедный мсье, - сокрушался Патар.
     - Да-да!  Меня надо пожалеть! У них есть ужасные способы заставить меня
молчать!
     -  Так  вы  думаете,  мы сможем  уйти?  -  вздохнул мсье Гаспар Лалует,
беспокоясь, что тот все еще не отдал им ключ.
     - А вы вернетесь за мной?
     - Клянемся, - торжественно сказал мсье Лалует.
     -  Те тоже поклялись,  но  не вернулись.  Мсье Ипполит Патар немедленно
вступился за честь Академии:
     - Они вернулись бы, если бы не умерли.
     - Может, и так... Он прихлопнул  их  как мух! Но вас, вас он  не убьет,
ведь он не знает, что вы были здесь. Нельзя, чтобы вас увидели.
     - Нет! Нет! - застонал Лалует. - Никак нельзя!
     -  Вот  мы их и обведем!  -  сказал человек,  показав обоим посетителям
маленький черный ключик.
     Он передал  ключ мсье  Ипполиту Патару, объяснив, что им можно  открыть
дверь,  которая находилась за динамо-машиной, стоявшей в углу комнаты. Дверь
вела на лестницу, выходящую во дворик за домом. Там они увидят другую дверь,
которая выводит прямо  в  поле и которую несложно открыть, так как она имеет
лишь внутренние засовы, а ключ от них всегда торчит в замке.
     - Я все это увидел, когда великан водил меня на прогулку в сад.
     - Значит, вы  иногда  выходите из этой клетки?  -  спросил  мсье Патар,
который  так  проникся  чужим горем, что почти  забыл  о  своих  собственных
невзгодах.
     - Да,  но цепи всегда на  мне. Провожу час в день на воздухе, если  нет
дождя.
     - Ах, бедный мсье!
     Что  же касается  мсье  Лалуета,  он  мечтал  лишь  о  том,  как отсюда
выбраться.  Он уже стоял  у двери,  ведущей к  лестнице. Но, услышав наверху
рычание, отступил назад.
     - Собаки! - простонал он.
     -  Ну  да,  собаки! -  раздраженно  повторил человек.  -  Этот  толстяк
назойлив! В  конце  концов вы выйдете отсюда, только  тогда, когда  я скажу!
Надо подождать еще час,  пока Тоби принесет им  еду. Тогда и пойдете. Они не
будут лаять. Когда они едят, то ничего и никого не замечают. Когда едят! - И
добавил: - Что за жизнь!
     - Еще целый  час, -  вздохнул Лалует, уже  проклиная тот день, когда  в
голову ему пришла идея стать академиком.
     - А я сижу здесь не час, а годы! - ответил узник. Он произнес это столь
отчаянно,  что оба академика,  и старый  и новоиспеченный,  устыдились своей
трусости.
     Мсье Лалует с жаром воскликнул:
     - Мы вас спасем!
     И тут узник зарыдал как дитя.
     Что за зрелище!
     Только теперь  Патар  и Лалует увидели, какой у несчастного жалкий вид.
Одежда рваная, но чистая. Эти лохмотья,  наверное, являлись следами недавней
борьбы.  И  оба визитера одновременно подумали о том,  что узник  специально
устроил так, чтобы великан "заставил его замолчать".
     Каково же было истинное положение  этого бедняги, заточенного в клетку?
Все  услышанное  в  темноте  подвала  наводило  на мысли  о  таком  страшном
преступлении,  что мсье Патар не мог отогнать их  прочь, хотя  полагал,  что
давно знает великого Лустало! И все же как еще объяснить пребывание человека
за  решеткой? Этот человек  составлял великому  Лустало химические  формулы,
чтобы не умереть от голода!
     А мсье Лалует вдруг понял страшную вещь. Он больше не сомневался в том,
что  великий Лустало запер в  клетку  гения и что именно этот  гений передал
знаменитому  ученому все  изобретения,  принесшие ему мировую  славу. Лалует
четко представлял себе, как все происходило. По одну сторону клетки он видел
Лустало  с куском хлеба  в  руке, а  по другую -  гениального  узника с  его
изобретениями. Обмен совершался через решетку.
     Надо думать, великий Лустало должен был хранить это как страшную тайну.
Несомненно, она для него гораздо важнее жизни трех  академиков... Увы, они с
Патаром тоже все видели! И можно было предположить, что Лустало пожертвует и
еще двумя жизнями. Если человек встает  на путь преступления, то  ему трудно
остановиться.
     Именно потому, что он достаточно четко  представлял себе, как произошла
трагедия,  Лалует и торопился покинуть эти опасные места. Он вовсе не  хотел
еще целый час испытывать жуткий страх.
     Но  мсье  Патар, чей  воспаленный  мозг  не хотел  принимать выводов, к
которым  так  скоро  пришел  мсье  Лалует,  решил  использовать  вынужденную
задержку, чтобы разобраться в истинном положении узника.
     Ему на память пришли таинственные слова, произнесенные Мартеном Латушем
и повторенные Бабеттой: "Не может быть! Это было бы величайшим преступлением
на  земле!"  Да-да, величайшим  преступлением  на земле!  Увы!  Мсье  Патару
приходилось смириться с горькой истиной.
     Узник  в  клетке  уронил голову  на  руки. Казалось,  он был  раздавлен
нечеловеческими  страданиями.  Свет  от  газового  рожка,  подвешенного  под
потолком, чтобы  нельзя было до  него достать, придавал окружающим предметам
поистине фантастические очертания.  Вещи, разбросанные по  клетке, выглядели
даже страшно: с огромными тенями от реторт, колб, чудовищных  пузатых котлов
с потухшими углями. Можно было подумать, будто там, за решеткой, лаборатория
самого  дьявола... И среди всей  этой алхимии, как маленький лоскут, валялся
человек.
     Мсье  Патар  несколько раз позвал его,  но  тот,  казалось,  не слышал.
Наверху по-прежнему рычали псы, и мсье Лалует не  осмеливался открыть дверь,
через которую он с радостью унесся бы, как стрела.
     Но  тут  лоскут,  человек  в  лохмотьях,  зашевелился,  и  его  тень  с
блуждающим взглядом произнесла страшные слова:
     - Доказательство того, что  секрет Тота существует, - это  то, что  они
умерли!  Вот так! Вот так! Вот так!  Однажды  он спустился  ко  мне в  такой
ярости, что весь дом дрожал. Я тоже дрожал. И говорил себе: вот, начинается,
сейчас мне придется еще что-нибудь изобретать! Каждый раз, когда он требовал
чего-то очень трудного,  всегда  сначала  пугал меня... Он обращался со мной
как с маленьким ребенком, который  боится, что ему не дадут пирожного. Какое
убожество, правда? Он настоящий бандит!
     Из горла узника вырывались какие-то дикие, хрипящие звуки.
     - Он  меня замучил со своим секретом  Тота! Ведь я никогда  о нем и  не
слышал. А  он сказал мне, что какой-то  шарлатан уверял, что благодаря этому
секрету  человека  можно убить через  нос, глаза, рот  и через  уши... И  он
говорил мне, что по сравнению с этим шарлатаном, которого он называл Элифас,
я  просто тупой осел..  Унижал меня в  присутствии Тоби! Это было мерзко!  Я
очень страдал! О! Что это  были за две недели! Какие две недели я пережил! Я
надолго их запомню... Он  оставил меня в покое лишь тогда, когда я выдал ему
трагические ароматы." лучи-убийцы.., и музыку-убийцу! А потом, как видно, он
сумел ими воспользоваться.
     Человек жутко  захохотал и рухнул на пол, в  изнеможении вытянув руки и
ноги.
     - Ах,  как  я устал! - вздохнул он. - Однако  мне  нужны подробности. Я
хочу знать, видны были очертания дароносицы?
     Мсье  Ипполит  Патар вздрогнул. Он вспомнил это  странное  определение,
данное врачом по поводу пятен, обнаруженных на лице Максима д'Ольнэ.
     - Да-да! Именно! Дароносица! - выдохнул он.
     - Значит, она  сияла? Сияла на лице... Я заставил ее, дорогой мсье! Это
смерть  от луча!  Иначе  и  быть не может! Она действует как взрыв! Лицо как
будто взорвалось! А тот, другой? Что с ним стало? Вы ведь понимаете, дорогой
мсье,  мне нужны подробности. О!  Я,  конечно, предполагал, что бандит  этим
всем может  воспользоваться, потому что  слышал, как он говорил  Тоби:  "Все
трое умерли!"  Однако в моем  положении.., мне нужны подробности. Иногда они
говорят  между собой при мне-, а иногда молчат. Ах, это безжалостный бандит!
Так что со вторым? Были у него кровоподтеки? Что нашли?
     - Кажется, ничего, - ответил Патар.
     - Конечно, его убили трагическими ароматами.  Тут ничего и  не найдешь!
Это следов  не  оставляет.  Проще простого!  Их  прячут  в  письмо.  Человек
открывает, читает,  вдыхает...  Человека  больше  нет!  Однако всех  так  не
убьешь!  В  конце концов  люди, конечно же, догадаются. Он должен  был убить
третьего с помощью...
     В  этот момент  рычание псов стало таким близким,  что беседу  пришлось
прервать. Теперь в  подземелье слышалось  только прерывистое  дыхание  троих
мужчин. Затем рычание стало постепенно стихать.
     - Их что, сегодня не будут кормить? - пробормотал Деде.
     Патар, сердце которого выскакивало  из груди от ужасного открытия, смог
все же сказать:
     - Там был еще  один, у которого, как мне кажется, было кровоизлияние..,
у кончика его носа обнаружили несколько капель крови.
     - Черт возьми! Черт возьми! Черт  возьми! - дико заскрипел зубами Деде.
- Черт возьми! Этот умер от звука! Так и должно было  быть... О! Именно это!
Внутреннее кровоизлияние в ухо. Кровь вылилась в евстахиеву трубу и прошла в
горло, а оттуда в нос! Эта штука удалась! Эта штука удалась, честное слово!
     И  человек вдруг  с  ловкостью обезьяны вскочил на ноги. Он кидался  на
решетку  и цеплялся за прутья как шимпанзе. Патар  резко отступил, опасаясь,
как бы узник не хватил его вновь за остатки волос.
     - Да не бойтесь! Не бойтесь!
     Человек  спрыгнул на пол и  забегал по  своей камере-лаборатории. Потом
выпрямился,  вскинув  голову. И когда он оказался под рожком, стал виден его
высокий лоб.
     -  Поймите, дорогой  мсье... Все  это, конечно, ужасно,  но я все же не
могу  не гордиться своим изобретением! Оно удалось!  Ведь я засунул  туда не
игрушечную  смерть.. Нет,  нет! Это  настоящая  гибель, которую я поместил в
свет и  звук! Пришлось изрядно потрудиться! Но, знаете,  главное -  идея,  а
остальное уже приложится! Была бы идея,  а их-то у меня в  избытке! Спросите
об  этом у  великого,  знаменитого Лустало!  А когда надо  осуществить такую
идею, за мной не пропадет! Это просто прекрасно!
     Человек остановился, подняв указательный палец вверх:
     - Вы  знаете, что в спектре существуют ультрафиолетовые лучи? Эти лучи,
имеющие  химическую природу, мощно воздействуют на сетчатку  глаза...  Из-за
них происходило  много несчастных случаев!..  И  каких! А теперь  послушайте
меня!..  Вам, возможно, известны  такие  длинные  лампы-трубки,  испускающие
мертвенный  зеленоватый свет.  В  них  в  газообразном  состоянии содержится
ртуть...  Слушаете  вы меня  или  нет?!  - вдруг воскликнул он так  громко и
сердито, что  Лалует в  ужасе упал на  колени,  умоляя  странного профессора
замолчать, а мсье Патар простонал:
     - Тише, Бога ради, тише!
     Однако  смиренная просьба учеников вовсе не обезоружила мэтра,  всецело
поглощенного своей лекцией, в которой он с гордостью превозносил достоинства
своего  изобретения  перед такой  исключительной  аудиторией.  Он  продолжил
сильным, ясным и властным голосом:
     - Эти лампы с  газообразной ртутью испускают поистине дьявольский свет.
Вот, кажется, у меня здесь есть одна такая... - Человек что-то поискал среди
вещей.., и ничего не нашел.
     А  наверху псы разошлись  вовсю. Они почуяли чужих и от этого вели себя
совсем невыносимо.
     "Конечно, они не умолкнут, пока им не кинут в пасть мяса", - думал мсье
Лалует, и мысль эта, несмотря на красноречие профессора, целиком владела им,
заставляя стоять на коленях, как будто перед кончиной. Он нашел в  себе силы
лишь  на  то,  чтобы попросить  прощения  у  Господа  за  глупое  тщеславие,
заставившее  его присвоить  себе  честь, предназначенную  для  тех,  кто  по
крайней мере умеет читать.
     Узник же продолжал свою жуткую речь, еще выше горделиво вскинув голову,
выкрикивая фразы, сопровождаемые резкими взмахами руки.
     - Так вот мне пришла одна мысль! Вместо  стекла, служившего сосудом,  я
взял кварцевую трубку и получил потрясающие ультрафиолетовые лучи!  Тогда  я
заключил  эту трубку с ртутью в потайной  фонарик с  катушкой,  приводимой в
движение небольшим аккумулятором! Смертоносное  действие  этих лучей на глаз
становится  ни  с  чем  не  сравнимым... Одного-единственного луча из  моего
потайного фонарика, которым я благодаря диафрагме, позволяющей перехватывать
луч в любой момент,  управляю  как хочу, так вот,  одного-единственного луча
достаточно -  и на сетчатку  обрушивается  страшный  удар,  который вызывает
моментальную смерть. Но ведь надо же было додуматься! Догадаться, что смерть
последует от сердечной недостаточности. Этот  феномен  открыл  сначала я,  а
затем Браун-Секар. Так вот, подобная  смерть наступает, к примеру,  от удара
ребром  ладони  по  гортани!  Вот! Вот!  Я  очень  гордился  своим  потайным
фонариком! Но он отобрал его, и больше я фонарик не видел.., никогда! А ведь
мой маленький фонарик убивает людей как мух! Это так же верно, как то, что я
зовусь профессором Деде!
     Оба слушателя профессора  Деде  мысленно уже вверили свою  судьбу Богу,
понимая, что раз там собаки да еще и потайной фонарик,  то лишь случай помог
бы им выбраться отсюда. А профессор Деде еще ничего не сказал о своем другом
изобретении,   которое,  похоже,  доставило  ему  больше  радости,  чем  все
предшествующие. Он еще  ничего не сказал  о  том, что любовно называл "своей
уховерточкой". Пробел был восполнен  несколькими фразами, и ужас посетителей
достиг своего  апогея. Безумный  страх  перед неизбежной  и близкой гибелью,
казалось,   окончательно   парализовал    мсье   постоянного   секретаря   и
новоиспеченного академика.
     - Все это... Все это... - продолжал между тем профессор Деде, - все это
дерьмо  козлиное  по  сравнению  с моей  дорогой  уховерточкой.  Это  совсем
небольшая  коробочка! Ее  можно  засунуть  куда  угодно, даже  в  аккордеон,
например, или в шарманку.., во все, что играет и поет.., в любой фальшивящий
инструмент. - Узник снова поднял указательный палец. - Мсье, что  может быть
более неприятным для мало-мальски музыкального слуха, чем фальшивая  нота? Я
вас  спрашиваю, но  ответа не жду.  Отвечу: ничего!  Ничего! Ничего!  С моей
дорогой  уховерточкой  благодаря более удачному электрическому расположению,
дающему жизнь новым волнам, намного более быстрым  и более проникающим - да,
мсье,  честное слово, более быстрым, чем традиционные волны.. Так вот с моей
дорогой уховерточкой я ввинчиваю фальшивую  ноту в голову и заставляю  мозг,
ожидающий услышать обычную ноту,  пережить  такой шок,  что слушатель падает
замертво, как от удара волнообразного  ножа, если так  можно сказать, в  тот
самый момент, когда волна с  фальшивой  нотой незаметно и быстро проникает в
ушную  раковину. Вот  так!  Что  вы скажете на  это? А?  Ничего? Нет, совсем
ничего? Конечно, что  тут скажешь...  Все  это убивает людей как  мух! Да, в
сущности  получилось довольно неприятно.., очевидно,  я  останусь  здесь  до
конца моих дней, а люд", которые  приходят  сюда,  чтобы спасти меня,  потом
умирают.  Но я хорошо знаю,  что сделал бы  в  такой сложной ситуации  на их
месте.
     - Что? Что? - выдохнули в отчаянии бедняги.
     - Я бы надел синие очки и заткнул уши ватой.
     - Да!  Да! Да!  Синие очки  и вату!  - повторили за  узником академики,
протягивая руки, как попрошайки за милостыней.
     -  Но  у  меня нет этого здесь! - ответил важно профессор  Деде и вдруг
воскликнул:
     -  Осторожно!  Осторожно!  Послушайте!  Шаги!..  Это, возможно,  он,  с
потайным фонариком  и  с дорогой уховерточкой в руках...  Ха!  Ха! Ни гроша!
Честное слово,  ни гроша  не дам за  вашу  земную жизнь! Нет! Нет!  Снова не
удалось! Освобождение  не  получилось! С вами будет,  как и  с  другими!  Вы
никогда не вернетесь! Никогда!
     Действительно, кто-то спускался  вниз.  Кто-то  ходил  прямо у них  над
головами. Шаги приближались к люку.
     Патар  и Лалует  вскочили  и, движимые  небывалой  энергией,  последним
желанием выжить, ринулись к двери на лесенку. Голос узника несся за ними:
     - Никогда! Я их больше не увижу! Они никогда больше не придут!
     Беглецы ясно  услышали,  что над  их  головами  уже открывали  люк. Они
инстинктивно отвернулись, втянув головы в плечи, закрыв глаза и заткнув уши.
     Это настоящий кошмар... Лучше выйти на съедение собакам...  Они  сумели
открыть  дверь и карабкаясь полезли по лестнице, думая лишь о том, чтобы  их
не настигли луч и мелодия, которые убивают... Оба и думать забыли о собаках.
     Однако лая что-то  не было слышно. Видимо, псы сейчас ели, были  заняты
пожиранием пищи.
     Патар  и Лалует увидели калитку, описанную Деде, и ключ в  замке. Одним
прыжком они оказались перед ней.
     А  затем  было отчаянное бегство через поля. Они бежали как сумасшедшие
куда  глаза  глядят,  прямо  вперед,   в  темноту-,   спотыкаясь,   вставая,
отскакивали в сторону, если лучу лунного света случалось упасть на одного из
них... Ведь этот луч вполне мог идти из потайного фонарика!
     Наконец они  выбрались  на  дорогу.  Мимо проезжала повозка  молочника.
Академики  переговорили  с  ним  и,  скользнув  в  повозку,  в  изнеможении,
умирающие от  пережитого, попросили отвезти  их на вокзал, скрывая,  кто они
такие,  объяснив,  что  сбились с  пути  и  испугались  двух огромных  псов,
преследовавших их.
     Именно в этот момент где-то вдалеке в  ночи  раздался дикий лай. Собак,
видимо,  пустили  по следу..,  по следу неизвестных  пришельцев,  оставивших
открытыми двери... Великан Тоби, наверное, устроил  настоящую облаву по всем
правилам.
     Но повозка рванула с  места...  Мсье Ипполит Патар и мсье Лалует смогли
наконец вздохнуть  свободно. Они  поняли, что спасены.  Великий Лустало ведь
никогда не узнает.., до того самого момента, когда наступит  возмездие,  кто
же проник в его тайну.




     Улица  Лаффит была темной от массы людей. Во всех окнах торчали зеваки,
ожидая,  когда  мсье  Гаспар  Лалует  покинет семейный очаг  и  отправится в
Академию,  где  ему предстояло произнести  свою речь. Для квартала,  где жил
мсье Лалует,  это был большой праздник, ведь  благодаря ему  он прославился.
Торговец картинами, старьевщик стал академиком. Париж такого еще не видел. А
героические  обстоятельства, в которых происходило его избрание,  во  многом
способствовали тому, что  все  здорово взбудоражились. Журналисты  заполнили
тротуары и при  каждом удобном случае тут же  вытаскивали свои пропуска, для
того  чтобы   иметь  возможность  без  помех  вести   репортаж  невзирая  на
чрезвычайную службу порядка, которую префект счел необходимым мобилизовать в
этот день. Многие из присутствовавших намеревались не только устроить овацию
в  честь Лалуета,  но  и сопровождать  его до самого  конца  моста Искусств.
Впрочем, это было  невозможно, потому  что уже в течение нескольких часов на
мост никого не пускали. Кроме того, в глубине души  все страшились еще одной
смерти. Она казалась вполне вероятной.
     Поскольку  мсье Лалует все не появлялся, страхи в  толпе увеличивались,
тревога росла с каждой уходящей минутой.
     Однако  никто  из  присутствовавших  и  не мог  увидеть  мсье  Лалуета,
поскольку новоиспеченный академик  уже с девяти часов  утра был  в Академии,
где он с мсье Ипполитом Патаром заперся в зале Словаря.
     Да!  Бедняги  провели страшную  ночь  и  появились у родственника  мсье
Лалуета, державшего лавку на площади Бастилии, в весьма плачевном состоянии.
Здесь  к  ним  тайно  присоединилась  мадам  Лалует.  Ей,  конечно  же,  все
рассказали и несколько часов после этого посовещались. Мсье Лалует предложил
сейчас  же  пойти в полицию, но мсье Патар тронул  его своим красноречием  и
слезами,  убеждая   в  том,  что   лучше  действовать  осторожно,  чтобы  по
возможности избежать  скандала  и  не повредить чести  Академии. Мсье  Патар
попытался таким образом  дать  понять мсье Лалуету,  что с  тех пор, как тот
стал академиком, у него  появились новые обязанности,  которых нет у простых
людей,  что он отныне, как весталка в древности, отвечает  за то,  чтобы  не
угасал бессмертный огонь, пылающий на алтаре Института.
     На  что супруги Лалует  сочли  нужным ответить, что теперь эта  славная
обязанность, на  их  взгляд, таила слишком много опасного для того, чтобы за
нее так  уж бороться. Мсье постоянный  секретарь, в  свою очередь, возразил,
что уже слишком поздно отступать и раз уж  он стал Бессмертным, то  придется
оставаться им до гроба.
     - Именно это меня и огорчает, - ответил мсье Лалует.
     В  конечном  счете,  будучи  уверенными  в  том, что  великому  Лустало
неизвестно,  кто узнал его тайну, все  трое пришли к выводу, что положение у
них сейчас не такое уж плохое. И даже более обнадеживающее, чем тогда, когда
они ничего не  знали  о причинах смерти  трех предшествующих претендентов на
кресло. Мадам Лалует  высказала еще ряд соображений, но, все  еще окрыленная
восторгом толпы,  осаждавшей дом, не нашла в себе силы так быстро отказаться
от славы. Было решено, что с первыми лучами солнца  оба академика отправятся
в зал Словаря, запрутся там,  чтобы их не беспокоили, и прикажут никого туда
не пускать, в том числе и великого Лустало.
     Наконец было решено купить вату и синие очки.





     Мсье  Ипполит  Патар и мсье Лалует, заложив ватой  уши и нацепив на нос
синие очки, сидели в зале Словаря. Лишь несколько минут отделяли  их от того
момента,   когда   память   мсье   Лалуета  получит   возможность   навсегда
прославиться.
     Снаружи, нарастая, доносился нетерпеливый гул толпы.
     -  Пора! - вдруг  произнес мсье  Патар. - Пора! И  он решительно открыл
дверь зала,  беря  под  руку  своего коллегу.  Но  в  тот же  миг  она  сама
распахнулась и с шумом захлопнулась вновь.
     Оба академика в ужасе отступили - перед ними стоял великий Лустало.
     - Так, так!  - сказал он чуть дрожащим голосом,  нахмурив брови. - Так!
Вы теперь носите очки, мсье постоянный  секретарь?  А-а! И мсье Лалует тоже?
Добрый день, мсье Гаспар Лалует. Я уже давно не имел чести видеть вас. Очень
рад!
     Лалует  пролепетал в  ответ что-то нечленораздельное. Мсье Патар все же
попытался сохранить хладнокровие: он сознавал, что наступил решающий момент.
Лишь одно  беспокоило  постоянного  секретаря: великий Лустало упорно держал
одну руку за спиной.
     Самое трудное  -  сделать  вид, будто  ничего не происходит.  Ведь, вне
всякого сомнения, великий Лустало что-то подозревал.
     И  мсье  Ипполит Патар сухо  проговорил, не упуская из  виду ни  одного
движения ученого:
     -  Да, мы  с мсье  Лалуетом  обнаружили, что зрение стало нам изменять.
Месье Листало сделал шаг вперед. Те сразу же отступили на два шага назад.
     - И где вы это обнаружили? - зловеще спросил  ученый. - Уж не у меня ли
вчера вечером?
     Мсье  Лалует,  оглушенный этим вопросом, буквально  остолбенел, но мсье
Патар из последних  сил запротестовал,  уверяя,  что  великий Лустало, самый
рассеянный  в  мире человек, сам не  понимает, что говорит,  так  как  вчера
вечером ни мсье Лалует, ни он, Патар, не покидали Парижа.
     Великий Лустало, по-прежнему держа руку за спиной, ухмыльнулся.
     Тут он вдруг вытянул руку вперед, к огромному ужасу своих собеседников,
которые одной рукой резко поправили на носах очки, а другой проверили вату в
ушах,   полагая,  что  сейчас   появится   потайной   фонарик  или  "дорогая
уховерточка".
     - Мой зонтик! - воскликнул постоянный секретарь.
     -  Я не  заставлял  вас этого говорить! - глухо прорычал ученый. -  Это
зонт, мсье постоянный секретарь, который вы забыли в поезде на обратном пути
из Варенны! Один  железнодорожный служащий, который знает меня и  видел, как
мы несколько раз ехали вместе, передал мне его...  Ха!  Ха!  Мсье постоянный
секретарь - Великий Лустало все  больше  и  больше приходил  в  возбуждение,
размахивая зонтом, который мсье Патар тщетно пытался перехватить  на лету. -
Ха! Ха! Вы считаете  рассеянным меня, а сами  забываете  в поезде свой самый
любимый зонтик! Зонтик мсье постоянного секретаря! Ну ничего, уж я заботился
о нем, как будто это был мой собственный!
     И  великий  ученый  со  всего маху  швырнул  зонт  в  глубину  комнаты.
Перевернувшись несколько раз в воздухе, тот  ударился  об Армана дю  Плесси,
кардинала  де  Ришелье,  и  разлетелся, вдребезги  разбив бесстрастное  лицо
статуи.
     Глядя на  это  святотатство, мсье  Пагар хотел закричать. Но  выражение
лица Лустало  стало вдруг  таким устрашающим,  крик  так и  застрял  в гирле
постоянного секретаря.
     О, то был мечущий  молнии лик демона! Лузгало все еще преграждал проход
[т]: двери и размахивал руками, как Мефистофель в театре, который
хотел убедить  публику  в том, что у него есть крылья.  Это  было недостойно
истинного ученого, и  если бы его  сейчас увидели, то единогласно решили бы,
что он свихнулся.
     Мсье  Патару  и  мсье  Лалуету  казалось,  что  перед  ними дьявол.  Он
продолжал надвигаться на них, они продолжали отступать.
     - Ах вы воришки! - крикнул Лустало с  такой яростью, что они еще больше
сжались.  - Вы  украли мою тайну! Надо же,  проникли  в подвал, пока меня не
было! Как  невоспитанные люди! Как воры! А  знаете,  ведь  вам могло за  это
нагореть!..  Псы могли  вас сожрать, как птичек!  Прихлопнуть, как мух!  Так
говорит Деде. Ведь вы его видели? Воры! Снимите свои очки, кретины!
     На  губах  Лустало выступила  пена.  Он  вытирал  рот  и вспотевший лоб
резкими взмахами руки, как бы нанося себе удары.
     - Да снимите же свои очки!
     Никакого движения в ответ.
     - Вы должны были бы  еще  засунуть  и вату в уши! И все такое прочее! И
это бредни Деде! Он  вам наболтал, что делает для меня изобретения за  кусок
хлеба?!  И  секрет  Тота разболтал,  не так ли?  Ну как же, и свет,  который
убивает, и  дорогая  уховерточка! Бредни, бредни Деде! Чего же еще он вам не
рассказал?  Мой  бедный  дорогой  безумец!  Бедный  дорогой  безумец! Бедный
дорогой безумец!
     С этими словами Лустало рухнул на стул и зарыдал с таким отчаянием, что
тех  двоих  кольнуло  в  сердце.  Теперь  этот  негодяй,  еще  минуту  назад
казавшийся им самым большим на земле преступником, вдруг предстал перед ними
бесконечно несчастным. О! Они были очень удивлены , его рыданиями, но все же
с большими предосторожностями приблизились к нему, не снимая очков.  Лустало
хрипел и стонал:
     - Мой бедный дорогой безумец! Бедное дитя! Мое дитя! Мсье, это мой сын!
Вы  теперь понимаете? Это мой сын. Он  сумасшедший! Буйнопомешанный, опасный
для  общества.  Мне разрешили оставить его дома, только взаперти. Однажды из
его  рук едва успели  вырвать маленькую  девочку,  которую  он чуть было  не
задушил, пытаясь вытащить у нее из горла то, чем она так красиво пела! О! Не
надо никому говорить! Это  мой единственный сын. Его отнимут у меня! Упрячут
в  сумасшедший  дом! Если скажете  хоть  слово, у  меня отнимут сына!  Ах вы
похитители детей!
     Он снова заплакал, а затем зарыдал..
     Мсье Ипполит Патар и  мсье Лалует, пораженные этим откровением, застыв,
смотрели  на него. То, что они сейчас услышали, и искреннее отчаяние Лустало
проливали свет на необычайную и печальную тайну человека в клетке.
     Но три покойника?
     Мсье Патар робко опустил руку на плечо рыдающего великого Лустало.
     - Мы ничего  не скажем! - заявил мсье постоянный секретарь. - Но до нас
были еще трое, которые тоже обещали ничего не говорить, а потом умерли.
     Лустало встал, раскинув руки так, будто пытался обнять всю печаль мира.
     - Они умерли! Бедняги! Что же вы думаете, я был меньше поражен, чем вы?
Судьба, похоже,  стала  моей  сообщницей! Они умерли, потому  что плохо себя
чувствовали! Чего же вы от  меня хотите?  - Он направился к Лалуету. - А вы,
мсье... Скажите! У вас.., у вас-то хорошее здоровье?
     Но  прежде чем мсье Лалует  успел ответить, в зал  влетели нетерпеливые
коллеги, повсюду искавшие мсье постоянного секретаря и героя дня.
     Двор, залы,  коридоры  Института были уже  полны  возбужденного шума  и
гама.
     Несмотря на вату в ушах, мсье Лалует не упустил ни звука приветственных
выкриков в свой адрес. В конце концов после последнего признания Лустало  он
мог спокойно и без угрызений совести войти в разряд Бессмертных. Он позволил
толпе донести себя до актового зала. Там, в толчее, он столкнулся нос к носу
с  самим Лустало. Он  счел  нужным,  прежде чем двинуться  дальше,  проявить
величайшую осторожность и поэтому, склонившись к уху ученого, шепнул:
     -  Вы  спросили, хорошее  ли у меня  здоровье? Спасибо,  не  жалуюсь. Я
искренне верю во  все, что вы нам рассказали.  Но  тем не  менее желаю  вам,
чтобы я  не умер, потому что я предпринял кое-какие меры предосторожности. Я
описал все,  что  мы увидели и услышали у вас в доме.  В случае  моей смерти
письмо тотчас будет предано огласке.
     Лустало  с  любопытством  посмотрел на  мсье Гаспара  Лалуета  и просто
ответил:
     - Это неправда, поскольку вы не умеете читать!




     У  мсье  Гаспара  Лалуета  уже  не   было  возможности  для  достойного
отступления. Из  зала его заметили. Оглушительные крики  "Браво!"  встретили
его появление. При виде мадам Лалует, сидящей  в первом ряду, наш претендент
немного  приободрился,  однако, по  правде говоря,  мсье Лустало  только что
нанес  ему сокрушительный удар.  И  он еще  не оправился от него  полностью.
Откуда этот человек знал, что он, Лалует, не умеет читать? Ведь секрет самым
тщательным образом оберегался. Не мог же об этом сказать Патар!  Да и Элифас
был  так рад, что в Академию попал  неграмотный человек, он тоже не стал  бы
излишней болтливостью срывать свою месть. Элали была  нема как могила. Тогда
откуда   же?   Лалуету   казалось,  что   Лустало  у   него  в  руках,  а  в
действительности  в  последний  момент  тот   доказал   всю  его,   Лалуета,
несостоятельность. Но может, в конце концов Лустало ничего плохого не имел в
виду?  Ведь  он был  всего  лишь  отчаявшимся беднягой,  знаменитым  ученым,
которого  надо  пожалеть. Возможно!  Тогда чего  же  опасаться мсье Лалуету?
Особенно в синих очках и с ватой в ушах!
     И Лалует  распрямил плечи, принимая бурю восторга, которой его встретил
зал. Он захотел  пройти гордо, как римский полководец,  как  триумфатор, как
Артабан.  Ему это  удалось.  Не  последнюю  роль  здесь сыграли синие  очки,
скрывавшие остатки тревоги во взгляде.
     Неподалеку он увидел  покорного  и  очень печального великого  Лустало,
мысли которого, казалось, витали очень  далеко от этого собрания. И тут мсье
Лалует, честное слово, вдруг  успокоился. А когда ему  дали слово,  уверенно
начал  свою  речь.  Время от времени переворачивая страницы, будто читал их.
Великолепная  память его  проявилась во  всем  блеске.., такая  великолепная
такая отличная, что он исторгал свои "похвалы", в то же время думая совсем о
другом.
     А думал он  вот о чем: "Как же все-таки великий Лустало узнал, что я не
умею читать?" И вдруг в самом  разгаре речи, хлопнув  себя по лбу, он громко
воскликнул: "Ага!" Этот неожиданный жест, этот необъяснимый  возглас вызвали
в  зале всеобщий шум. В  едином  порыве  вновь  прорвалась безумная тревога,
словно все ожидали, что он сейчас рухнет замертво, как и те, другие.
     Но мсье Гаспар Лалует, слегка откашлявшись, прочистив горло, заявил:
     - Ничего,  ничего, господа! Я продолжаю!  Итак, я говорил.., говорил...
А-а, я говорил, что столь безвременно ушедший от нас бедный Мартен Латуш...
     Ах, как он был прекрасен и спокоен, папаша Лалует! И как уверен в себе!
Да-да,  абсолютно  уверен! Он говорил  о смерти других с легкостью человека,
который никогда не должен умереть. Ему аплодировали так, что  в зале дрожали
стекла. Это был  какой-то исступленный восторг. Особенно безумствовали дамы.
Они  срывали  перчатки,  чтобы  громче хлопать  в ладоши, ломали свои веера,
вскрикивали от  восторга и  удовольствия.  Это  было  необычное зрелище  для
академического собрания.  По  лицу мадам Лалует,  которую  поддерживали  две
верные подруги,  побежали два неиссякаемых ручейка счастливых слез.  Значит,
Лалует говорил хорошо.
     Он  нашел  ключ к разгадке,  и ничто  больше не  прерывало его речь. Он
играл голосом, взмахивал рукой, даже изгибался.
     Но вот почему он воскликнул "Ага!"?
     "Ага" -  потому что в тот  день, когда он один  отправился  в Варенну и
потом  сбежал  от  Лустало, он  добрался  до  вокзала как раз,  чтобы успеть
вскочить в поезд  на Париж. В купе оказалась дама, которая стала визжать как
поросенок.  Это было закрытое купе, и из него  не было выхода в вагон.  Мсье
Лалует понял, что  его приняли за  убийцу. И чем больше  он успокаивал даму,
тем сильнее  та  кричала.  А на следующей станции позвала начальника поезда,
который сделал Лалуету  замечание  и обвинил его, в том,  что сел в купе для
"одиноких дам". Даже табличку показал на двери. А потом заявил, что составит
протокол и Лалуету грозит штраф. К счастью, мсье Лалует имел с собой военный
билет, благодаря которому доказал, что не  умеет читать! Так вот... Это был,
видимо, тот же самый  железнодорожный служащий, который  нашел и зонтик мсье
Патара,  а  затем  передал его  Лустало.  Поскольку Лустало  просил  описать
внешность  пассажира,   служащий  наверняка  сказал,  что   мсье  постоянный
секретарь был вместе с человеком, который не умеет читать!
     - Господа, магистр д'Аббвиль, как и я, был сыном народа...
     В этот момент в зале появился новый рассыльный (прежние не осмеливались
более на  подобный  шаг  после  печальных предшествующих инцидентов).  Он на
цыпочках подошел к кафедре, неся в руке письмо.
     При  виде этого письма публику вновь охватил сильный страх. Все решили,
что оно адресовано претенденту. Раздались голоса.
     -  Нет! Нет!  Никаких писем! Не  вскрывайте! Пусть  он не распечатывает
его!
     И тут послышался душераздирающий крик. Госпожа Лалует  лишилась чувств.
Мсье Лалует повернул голову в сторону рассыльного и увидел письмо. Он понял.
"Трагические  ароматы" поджидали его... К тому же  он услышал отчаянный крик
мадам Лалует.
     И  тогда, вытянувшись  на  цыпочках,  словно  сделавшись выше  всех,  и
поистине морально возвышаясь над оцепеневшим от ужаса залом,  новоиспеченный
академик указал недрогнувшим перстом на роковое письмо:
     -  Нет!  Нет! Только не я...  Со мной этот номер не  пройдет! Я не умею
читать!
     Зал взорвался в безумном  веселье. Ах,  хоть этот оказался  остроумным.
Храбрым и остроумным, надо же, он не умеет читать! Здорово придумано! Триумф
Лалуета  был полным. Коллеги  кинулись  горячо жать  ему руки,  и  заседание
окончилось при всеобщем восторге.





     Да, триумф был полным  еще и потому, что, во-первых, мсье Гаспар Лалует
вовсе не  умер  и,  во-вторых, человек,  не умевший читать,  прочно уселся в
кресло магистра д'Аббвиля, и при этом никто его не отравил.
     Письмо же было адресовано вовсе не мсье Лалуету.
     Мадам Лалует пришла в себя  и  нашла своего мужа целым и невредимым. Он
казался ей самым прекрасным из мужчин.
     Позднее она родила ему сына, которого они назвали Академусом.





     Что касается  великого  Лустало,  то  вскоре  после  взволновавших  нас
событий  он  перенес тяжелое горе. Он потерял  своего  сына. Деде умер. Мсье
Ипполит Патар и мсье Лалует были  приглашены на его похороны,  которые почти
тайком состоялись вечером.
     На   кладбище  мсье   Лалует  был   весьма   заинтригован  присутствием
таинственной личности, которая, прячась за могилами, скользила неподалеку от
Лустало. Когда знаменитый  ученый упал на колени,  неизвестный приблизился и
склонился над ним, будто хотел услышать, понять его страдания. Лицо человека
оставалось невидимым:  его  скрывали надвинутая на  глаза шляпа  и  поднятый
воротник  пальто.  В  течение  всей  церемонии  мсье  Лалует  все  задавался
вопросом:  "Кто же  это?"  Ему казалось,  что  он  уже  где-то  видел  этого
человека... Наконец неизвестный скрылся в темноте. Мсье постоянный секретарь
и мсье Лалует вернулись из  пригорода  в поезде, где  мсье Лалует  чуть было
снова не вошел в купе для "одиноких дам", полагая, что оно "для курящих". По
дороге академики вели беседу.
     - Бедняга Лустало убит горем, - сказал мсье Ипполит Патар.
     - Да, да, это огромное горе, - ответил кивнув мсье Лалует.





     Два года спустя мсье Гаспар Лалует шел в Академию, держа  под руку мсье
Ипполита Патара. На мосту Искусств он вдруг остановился.
     - Посмотрите, - сказал он, - там впереди.., человек в пальто...
     - Ну и что? - удивился мсье постоянный секретарь.
     - Вы не узнаете эту фигуру?
     - Честное слово, нет...
     - Значит, вы  его  тогда  не заметили, мсье  постоянный секретарь. Этот
человек не отходил от великого Лустало ни на шаг в тот вечер, на кладбище. И
мне кажется, что я уже где-то видел его раньше.
     В этот момент человек в пальто обернулся:
     - Элифас де  ля Нокс! - воскликнул  мсье Лалует. Действительно, это был
маг. Он направился к обоим Бессмертным и пожал руку мсье Лалуету.
     - Вы здесь?! - удивился мсье Лалует. - И даже не заглянули к нам? Мадам
Лалует  была бы  так рада  пожать  вашу руку! Доставьте же нам удовольствие,
приходите как-нибудь без всяких церемоний поужинать.
     Он обернулся к мсье Патару:
     -  Дорогой постоянный секретарь, позвольте представить вам мсье Элифаса
де  Сент-Эльм  де Тайбур  де  ля  Нокса, чье письмо  так сильно нас когда-то
переполошило. Ну а вообще-то как вы поживаете, дорогой мсье де ля Нокс?
     -  Так  и  торгую кроличьими  шкурками, дорогой академик,  - с  улыбкой
ответил тот, кто считался "просвещенным человеком".
     - И совсем не жалеете об Академии? - храбро спросил мсье Лалует.
     - Нет, ведь там вы! - хитро ответил Элифас.  Мсье Лалует воспринял  эти
слова как комплимент и поблагодарил.
     Мсье постоянный секретарь смущенно кашлянул. А мсье Лалует проговорил:
     -  Кстати-, представьте себе, что, заметив, но еще не узнав вас,  я как
раз сказал мсье постоянному секретарю:
     "Странно, но  мне кажется,  что  я видел  эту фигуру на  похоронах сына
великого Лустало".
     - Я там был, - произнес Элифас.
     -  Вы  знаете  великого Лустало? - спросил  молчавший  до  сих пор мсье
Патар.
     -  Лично,  нет,  - ответил мсье Элифас де ля Нокс вдруг таким серьезным
тоном, что его собеседникам стало слегка не  по  себе. - Нет,  я не знаком с
ним, но у меня была возможность кое-что узнать  о нем по ходу расследования,
которое я  вел ради собственного удовольствия в связи  с некоторыми фактами,
занимавшими общественное мнение  в  период,  когда  в  Академии  было  много
смертей, мсье постоянный секретарь.
     При  этих  словах  у   мсье  постоянного  секретаря  появилось  желание
провалиться сквозь мост Искусств, только чтобы  поскорее  прекратить беседу,
напоминавшую ему о самых  злополучных часах его  честной жизни. Он торопливо
пробормотал:
     - Да, припоминаю, я тоже видел вас на кладбище. Великий Лустало пережил
большое горе, потеряв сына. Мсье Лалует тут же добавил:
     - Он и теперь горюет. После ужасной истории мы больше его в Академии не
видели. И теперь одни, без него работаем над Словарем... Да, для бедняги это
был тяжелый удар...
     -  Такой удар..,  такой удар, - проговорил  вдруг быстро  "просвещенный
человек",  склонив  свое   благородное   таинственное   лицо  к  задрожавшим
академикам, -  такой  удар,  что после смерти Деде он больше ничего не  смог
изобрести!
     Произнеся эту ужасную  фразу, мсье Элифас  де Сент-Эльм де Тайбур де ля
Нокс повернул в противоположную от Института сторону и  исчез в  конце моста
Искусств. А мсье Ипполит Патар и мсье Гаспар Лалует, поддерживая друг друга,
нетвердым шагом героически продолжили свой путь к порогу Бессмертия.





     Пока они шли, оба  не  произнесли ни единого слова, но, как  только они
заперлись в кабинете постоянного  секретаря, силы вдруг  вернулись к Гаспару
Лалуету, и  он  заявил,  что  трагические слова  мсье  Элифаса  де ля  Нокса
окончательно  пробудили его совесть и он  не может более  хранить преступное
молчание. Напрасно мсье Патар,  пытаясь спасти честь  Академии, со слезами в
голосе заклинал его ничего не говорить и высказал какие-то сомнения, которые
вроде бы говорили о невиновности мерзкого Лустало.
     - Нет! Нет! - кричал мсье Лалует. - Мартен Латуш был прав! И недалек от
истины, сказав, что на земле не было большего преступления!
     -  Нет, было. - взорвавшись в свою  очередь,  возразил мсье  постоянный
секретарь. - Было преступление и пострашнее!
     - Это какое же, мсье?
     -  Принять  в  Академию  человека,  который  не  умеет  читать!  И  это
преступление совершил я! - И мсье Патар добавил,  дрожа от праведного гнева:
- Разоблачи меня, если осмелишься!
     Впервые с  того момента, как  в девятилетнем возрасте он имел несчастье
потерять мать, мсье Ипполит Патар обратился к собеседнику на "ты".
     Эта угрожающая фамильярность, вместо того чтобы загасить спор, лишь еще
больше  распалила  обоих академиков,  и  они  встали  друг  перед другом как
бойцовые  петухи.  Неожиданно  раздавшийся  стук  в   дверь  напомнил  им  о
необходимости  соблюдать  приличия.  Это  оказался  консьерж, который принес
весьма объемистый пакет. Он сказал, что пакет просили  вручить  в руки лично
мсье  постоянному  секретарю.  Консьерж удалился, и мсье Патар  тут  же стал
читать  послание.  На  конверте стояли слова: "Мсье  постоянному  секретарю.
Вскрыть на закрытом заседании Французской академии".
     Мсье Патар узнал почерк и вздрогнул.
     - Что там? - поинтересовался мсье Лалует.
     Но постоянный секретарь не ответил ему. Чрезвычайно взволнованный,  он,
не выпуская из рук пакета, заметался по комнате, словно перестал соображать,
что делает.  Наконец,  решившись, он сорвал печати  и  развернул  объемистую
тетрадь, на титульном листе которой прочел: "Моя исповедь".
     Мсье Лалует  смотрел на читающего мсье Патара,  не понимая,  почему все
большее волнение охватывает мсье постоянного секретаря по мере того, как тот
переворачивает страницы.
     С лица почтенного академика постепенно сходила желтизна, которая обычно
свидетельствовала  о неприятных  эмоциях в его душе, безраздельно  преданной
самому славному учреждению. Теперь мсье Патар  стал белее  мрамора,  который
когда-нибудь после  его кончины должен будет  увековечить  бессмертные черты
постоянного секретаря на пороге зала Словаря.
     И  вдруг мсье  Лалует  увидел, как  мсье  Патар  решительным  движением
швырнул тетрадь в огонь.
     После чего вышеупомянутый  мсье застыл на  месте, взирая до  последнего
момента на тлеющие огоньки. Затем  направился к своему  сообщнику и протянул
ему руку:
     - Не обижайтесь, мсье Лалует, - сказал он, - не будем больше ссориться.
Вы были правы. Великий Лустало оказался великим ничтожеством. Забудем о нем.
Он умер.  И  он  заплатил свой  долг.  А вы, дорогой  Гаспар,  когда  же  вы
заплатите свой? Ведь не так уж трудно выучить: б-а - ба, б-е - бе, б-и - би,
б-о - бо, б-ю - бю!

Last-modified: Mon, 13 Aug 2001 22:17:21 GMT

Оцените этот текст: