Необходимость играть роль делает проблему Старика куда более безнадежной. Он из кожи вон лезет, не давая скисать команде. И ему кажется, что это не выходит. И потому сейчас он раскрыться никак не может. Теперь я боюсь будущего не только по обычным причинам. Патруль получается до омерзения длинным. И он еще раз показал, что самый лучший экипаж клаймера, с высоким боевым духом, с отличным офицерским составом может начать разваливаться. Не раз командир ловил меня и просил посидеть с ним в офицерской кают-компании. Эти посещения он сделал своеобразным ритуалом. Сперва он выдает Кригехаузеру тщательно отмеренную порцию кофе, ровно на две чашечки. Когда мы узнали, что наш патруль будет маяковым, мы перестали регулярно варить кофе. То, что мы теперь называем кофе и варим каждый день, изготовляется из богатых кофеином веток ханаанских кустов и имеет слабый привкус кофе. Его и пьет командир во время утреннего ритуала. Отдав свое сокровище. Старик вперяет глаза в бесконечность и сосет незажженную трубку. Он не курил целую вечность. Ветераны говорят, что и не будет, пока не примет решение атаковать. - Ты скоро прогрызешь мундштук. Он смотрит на трубку, будто удивившись, внезапно обнаружив ее у себя в руке. Вертит ее так и этак, изучая чашечку. В конце концов он берет маленький складной нож и соскабливает с трубки какое-то пятнышко. Затем засовывает ее в карман, распираемый ручками, карандашами, маркерами, световыми перьями, ручным калькулятором и записной книжкой - хотелось бы мне знать, что он туда записывает. Может быть, откровенности наедине с собой? Командир задает свой ритуальный вопрос: - Ну, что скажешь? Что сказать? - Я - наблюдатель. Эйдо четвертой власти. Мой ответ тоже ритуален. Я не придумал пока ничего нового, чтобы он разговорился. На этом мы и застряли в ожидании перемен. - Экипаж примечательный? Похоже, сегодня будет что-то новое. - Несколько личностей. Не в целом. Я таких уже встречал. Корабль вырабатывает специфические характеры, как организм вырабатывает специализированные клетки. - Ты должен видеть сквозь шкуру. Пробираться внутрь, до мяса и костей. - Я не думаю, что у меня такой класс. Класс мой и правда невысок. Я вижу по-прежнему лишь маски, которые мне хотят показать, а не спрятанные за ними лица. Может быть, я слишком долго был под их воздействием. Иммунологический процесс. Нечто подобное происходит в любой замкнутой группе. Повоевав и потолкавшись, кусочки мозаики встают каждый на свое место. Люди приспосабливаются, начинают ладить. И теряют по отношению друг к другу объективность. - Хмм, - говорит Старик. Из этого звука он сумел сделать целый словарь, где вокабулы отличаются интонацией - как в китайском. В данном случае "хмм" означает "продолжай". - Есть люди, желающие быть кем-то, для кого на корабле нет ниши. Взять хотя бы Кармона. Он верит в собственную пропаганду. Он хочет быть Горацием Танниана на мостике. Остальные ему не дадут. - Один раз угадал. Кроме Кармона, нашел ты еще хоть одного, кому эта война не осточертела? Неужто я что-то нашел? Они же добровольцы... Командир чуть ли не выражает сомнение - такого я от него еще не слышал. Но я слишком рьяно хочу продолжения. И спугиваю его чересчур пристальным взглядом. - Что ты думаешь о Мери? Я думаю, что их отношения - симптом более глубокой проблемы. Но этого я не скажу. - Ей было неловко. Неожиданный гость. Ты скоро уезжаешь... У каждого есть свои правила, чего нельзя делать. Одно из моих: никогда не говорить плохо о подругах моих друзей. - Когда мы вернемся, ее там уже не будет. Я понял это еще до нашего отъезда. Так это не то чтобы его настигло осознание собственной смертности. Не мрачная безнадежность овладела командиром клаймера. Если взглянуть поближе, можно уловить следы болезни под названием "со мной такого быть не может", донимающей многих людей нашего с ним возраста. Осознание собственной небезошибочности? Допустим, в прошлом патруле он совершил какую-то нелепую ошибку, и лишь по счастливой случайности она ему сошла. Человеку такого сорта это было бы как заноза в сердце, поскольку вместе с ним могли погибнуть сорок семь человек. Возможно. Но такая вещь скорее сломала бы кого-то вроде Пиньяца. У Старика никогда не было претензий на совершенство. Только на близость к нему. - Когда я вернусь домой, ее уже не будет. Его глаза где-то далеко отсюда и в давнем прошлом. Эти мысли уже его посещали. - И записки не оставит. - Ты правда так считаешь? Я едва не пропускаю свою реплику. Мери - не Проблема. Симптом, проблема, но не Проблема. - Скажем, просто такое ощущение. Ты видел, как мы жили. Как собака с кошкой. Единственная причина, из-за которой мы оставались вместе, - нам некуда было разойтись. Не потому, что стало бы хуже. - В каком-то смысле стало бы. - Это как? - В преисподней у грешников скорее всего есть чувство защищенности. - Да. Возможно. Он вытаскивает из кармана трубку и разглядывает чашечку. - Ты знаешь, что на Первом клаймерном флоте до сих пор не было ни одного дезертира? Мог быть. На мгновение он кажется мне морским капитаном старых времен, командиром парусника, стоящим одиноко, ночью, на ветреной палубе, глядящим на освещенные луной барашки волн, и холодный бриз шевелит его соломенные волосы и бороду. Море - вулканическое стекло. Пенится и кипит кильватерный след. И поблескивает от биолюминесценции. - В какой же дальний порт на море полуденном стремимся мы? Удивленный взгляд. - Это еще что? - У меня возник образ. Помнишь поэтическую игру? Мы играли в нее в Академии, по пенни на круг. Она была популярна в средних классах, когда мы открывали новые измерения для себя быстрее, чем могли усвоить. Темы в то время были по большей части похотливые. - Моя очередь выдумывать строчку, ты хочешь сказать. Хорошо. Он задумывается. А тем временем Кригсхаузер приносит кофе. - Занзибар? Хадрамаут? Берег Слоновой Кости? Или далекая Тринкомали? - Омерзительно. Это не строчка, это список для прачечной. - Кажется, она подходит к твоей. Припомни, я никогда не был в этом силен. Он откладывает в сторону трубку и делает глоток кофе. Под действием гравитации корабля мы можем, если хотим, пить из чашек. Прикосновение иной реальности. - Я воин, а не поэт. - А? - "А?" Ты прямо как офицер Психбюро. На этот раз это пугало, чем бы оно ни было, не покажется. По крайней мере без моей подачи. А у меня нет никаких идей насчет того, как закинуть удочку. Мне кажется, я знаю, как чувствует себя сыщик в погоне за убийцей-психопатом. Он знает, что этот человек здесь, убивает, потому что хочет, чтобы его поймали, но сама иррациональность убийцы не дает никакой возможности его поймать... Не в той ли роли, которую он здесь разыгрывает, его проблема? В этой игре в супервоина? Или это крик поэта рвется из-под маски командира? Конфликт между требованиями роли и природой играющего ее актера? Я думаю, что нет. Воин - это его квинтэссенция, насколько я его знаю. Он выбрал меня потому, что я не из его банды. И теперь, возможно, он прячется от меня по той же причине. - Ты занесен в список кандидатов Командной Академии? - спрашиваю я, меняя тему. Не включить в список - значит здорово прищемить ему яйца. Пропустить офицера несколько раз - значит, объявить, что он достиг своего уровня некомпетентности. Никого не выгоняют, тем более теперь, но на дальнейшем продвижении можно ставить крест. - Да. Скорее всего не попаду туда, пока не закончится эта возня. Я намечен в командиры эскадрильи на следующие два вылета, потом в штаб соединения клаймеров. Бще по крайней мере два года проторчу на Ханаане. Потом, наверное, обратно на флот. Либо эскадрилья истребителей, либо заместитель командующего флотилией. Времени на учебу в Командной Академии сейчас нет. Все обучение в деле. Здесь кроется слабый шанс. Перспектива повышения попала под угрозу главной сущности войны - внезапной смерти. - Почему ты пошел добровольцем? - На клаймеры? Я не доброволец. - Как? Ты же говорил... - Только на бумаге. Я просился на Ханаан. Поговори с офицерами нашего возраста. Многие из них находятся здесь по "настоятельной рекомендации" сверху. Что воспринимается как устный приказ. Делается это просто. Клаймеры - это единственное реально работающее из всего, что у нас есть. Для них нужны офицеры. А потому: не служил на клаймерах - не будешь получать повышения. Не откликаешься на требования службы - значит, ты не профессионал. В его словах звучит желчная горечь. Он выпивает полчашки и говорит: - На фига я стал бы просить такое? Шансы, что моя задница будет расщеплена на ионы, пять к одному не в мою пользу. Неужели я похож на полного идиота? Он вспоминает о роли. Бросает резкий взгляд на Кригсхаузера, который мог слышать. - А как же быстрое продвижение? Слава? Потому что Ханаан - твоя родина? - Эта чушь для новых солдат и офицеров. Моя родина - флот. Очевидно, я слишком пристально смотрю. Старик меняет тему. - Странный патруль. Слишком что-то спокойно. Мне это не нравится. - Думаешь, они что-то готовят? Он пожимает плечами. - Они всегда что-нибудь готовят. Но бывают спокойные периоды. Я думаю, это статистические аномалии. Они где-то далеко. Может быть, они вычислили схему нашего патруля. На самом деле наши перемещения не случайны. Недостатки человеческого фактора. Нам необходимо получать какие-то приказы. Анализируя историю контактов, они иногда находят безопасный путь. Мы меняем схемы. И какое-то время охота идет хорошо. Да и командование тоже тратит кучу времени на просмотр информации по второму и по третьему разу. При каждом упоминании командования в его словах обязательно слышится досада. Не нащупал ли я искомую тему? Разочарование? Он был бы не первым. Его испытали тысячи. Не поддается описанию шок, даже отчаяние, которое охватывает тебя, когда заканчивается твое детство в Академии, где ты готовился к карьере, и оказывается, что служба и близко непохожа на твои ожидания. Еще хуже становится, когда оказывается, что тебе абсолютно не во что верить, незачем жить, нечего любить. А чтобы быть хорошим солдатом, ты должен верить, что твоя работа имеет ценность и смысл, любить ее, жить ею. На клаймерах жизнь активнее, чем я думал. Она идет под поверхностью. В умах и сердцах людских, как говорит старый штамп.

Я попиваю кофе с командиром, когда раздается сигнал тревоги - Опять, трам-тарарам, учения? От этих штучек мое самообладание износилось до дыр. Три, а то и четыре раза в день. И только тогда, когда у меня есть чем заняться поприятнее. Бледность мотнувшегося к люку командира красноречивее любого другого ответа. На этот раз по-настоящему. По-настоящему. Я добираюсь до операционного отсека, прежде чем захлопывается люк, на один хромой прыжок позади Старика. В рабочем режиме это легче. Яневич и Никастро обступили Рыболова. Я протискиваюсь к креслу у экрана. Командир облокачивается о тахион-детектор. - Готовы к клаймингу, старпом? - Готовы, командир. Инженерный отсек готов к переходу на аннигиляцию. Я сгибаюсь и протискиваюсь, пока не удается увидеть хоть что-нибудь между локтями. Экран тахион-детектора ожил впервые с момента ухода от корабля-носителя. На нем крошечный яркий знак "V", острием указывающий на три часа, оставляющий почти плоскую брюшную хвостовую волну. Спинная волна в форме бумеранга. Между этими двумя - дюжина туманных перьев разной длины. - Наш, - говорю я. - Крейсер класса "Боевой". Скорее всего - средиземноморский. "Саламин" или "Лепанто". Может быть, "Александрия", если ее уже переоборудовали. Четыре пары глаз сверлят дыры в моем черепе. Каждый думает, но не хочет произнести вслух: - Откуда ты знаешь, черт тебя побери? Вызывает Канцонери: - Командир, я идентифицировал эмиссионную картину. Наш. Крейсер. Класс - "Боевой". Подкласс - средиземноморский. "Саламин" или "Александрия". Если хотите получить подтверждение для бортового журнала, надо будет приблизиться. Вблизи можно снять более точные показания. - Не важно. Командование может само решить, кто это. Он продолжает сверлить во мне дыры. Некоторые смотрят на меня так, будто только сейчас заметили мое присутствие. - Мистер Яневич, поднимитесь на минуту. Нечего им тратить время, гоняясь за нами. Уйти в клайминг - простейший способ сказать "я свой". Когда мы вернулись в кают-компанию. Старик спрашивает: - Как тебе это удалось? Почему бы не попритворяться немного? Они-то все время со мной играют. - Что удалось? - Определить этот крейсер. Я был удивлен, когда они уставились на меня, но еще больше меня поразило, что Рыболов поднял тревогу. - Дисплей. Любой хороший оператор умеет читать хвостовые волны. Когда-то я видал много средиземноморских. - Джангхауз хороший оператор. Но такого я от него не видел. - Следы кораблей класса "Боевой" ни с чем не спутаешь. Как правило, смотришь на перья. Но у "Боевых" крутая дуга в спинной линии. У средиземноморских верхняя линия длиннее нижней. Дальше просто арифметика. Здесь всего три средиземноморских. Я не помню их перьев, а то сказал бы, какой именно из них. Никакая это не магия. - Не думаю, что Рыболов смог бы. Он неплох, но не вдается в детали. Он будет спорить о религиозной белиберде до скончания света, но никогда не сможет отличить линкор от тягача типа "Титан". Может, ему на это плевать. - Я полагал, что для этого и существуют на борту операторы и экраны. - На клаймерах нам нужно только знать, есть ли кто-нибудь рядом. А Джангхауз просто путешествует, пока не получит пропуск в Землю Обетованную. - Строгое суждение. - Он действует мне на нервы... Впрочем, они все действуют мне на нервы. Как дети. Приходится постоянно за ними следить. Подтирать им носы и дуть на болячки... Извини. Возможно, нам стоило подольше отдохнуть. Или отдохнуть по-другому. Появляется Неустрашимый Фред. Я впервые вижу его за неделю. Он оглядывает нас одним глазом и выбирает сиденьем мои колени. - Помнишь Ивана Грозного? - спрашиваю я, почесывая кошачьи уши и голову. - Этот придурочный инструктор рукопашной из космопехоты? Надеюсь, получает пендели и летает от полюса до полюса где-нибудь в Богом забытой... - Нет. Другого. Кошку у нас в детском саду. - В детском саду? Я такого давнего не помню. - И после паузы: - Талисман. Кошка, у которой были щенки. - Котята. - Все равно. Да. Помню. Первый год в Академии. Детский сад. Ты еще достаточно человек и достаточно ребенок, чтобы ценить живые пушистые игрушки. Иван Грозный была нашим талисманом, и еще менее почтенной, чем даже Неустрашимый. Сплошные кости и боевые шрамы после бесчисленных лет помета каждые четыре месяца. Самое лучшее, что можно о ней сказать, - это то, что она любила нас, детей, так же сильно, как любили ее мы, и гордо приводила к нам свое потомство, как только они начинали ковылять. Она погибла под колесами электромотоцикла, оставив после себя полчища потомков. Я думаю, что ее смерть была первым горьким опытом в молодой жизни командира. Для меня это долгие годы оставалось самым большим горем. В одно ужасное мгновение открылась безразличная жестокость мира, в котором я живу. Так началось падение с высот невинности. Долгое-долгое время ничто не могло удивить меня или расстроить. То же и командир, хотя по шкале ценностей взрослого человека у нас были неприятности и покрупнее. - Помню, - еще раз повторяет командир. - Слышишь, Неустрашимый, мы говорим о даме. твоей масти. - Неудачная шутка. Фред приоткрывает один глаз, рассматривает командира и зевает. - А ему до фени, - говорю я. - В том-то все и дело. Всем до фени. Мы тут рвем себе задницы, а всем до фени..И тем, кого мы защищаем, и военным, и господам из той фирмы, и даже нам самим почти все время до фени. - Где-то с полминуты он рассматривает кота. - Делаем необходимые движения и заканчиваем процедуру, чтобы можно было снова отправиться в отпуск. Он снова подбирается к той же теме, окольно. Я то же самое испытал в первом полете на действительной. Нам в Академии долбили-долбили, а потом отправили туда, где ни у кого понятия не было, что значит задание. Туда, где всем наплевать. Все, чего они хотели, - это выслужить срок и уйти в отставку. Они делали лишь то, что не могли не делать, ни грамма больше. И отказывались от любой должности, где надо делать чуть больше. Адмирал Танниан, при всех своих недостатках, из своих подчиненных выбивал это всеми силами. Может быть, не теми средствами, но... если бы наш командир перенесся на один из Внутренних Миров, его бы встретили как настоящего, дипломированного героя. Танниан даже тем людям привил правильное отношение. Хотя даже самый тихий клаймермен оборвал бы эти реверансы. На войне Танниана самые блестящие из выпускников Академии теряют лоск, как начищенные сапоги после тяжелого похода. - Не чешись - расковыряешь. Я, оказывается, опять расчесываю бороду. Есть ли в его словах скрытый смысл? - Поздно. Уже расковырял. Зудит постоянно. - Сходи к Фоссбринку. Он тебе даст чем помазать. - Да мне просто бритва нужна. Моя собственная бритва исчезла при невыясненных обстоятельствах. На корабле без тайников она умудряется скрываться. - Ах ты, маменькин сынок! - На лице командира тонкая натянутая улыбка. - Хочешь нарушить наш имидж грубых мужиков? Могут найтись последователи. - А не повредило бы, верно? Система регенерации воздуха не справляется со смрадом, исходящим от неделями немытой команды, и с ароматом пердежа, по которому между подразделениями устраивают олимпиады Черт возьми, мне и в Академии это не казалось забавным, когда нам было десять лет. Зелен виноград? Может быть. Я был посредственным атлетом даже в этом похабном виде спорта. Запах мочи постоянно исходит из ночных горшков, которыми мы пользуемся, когда люки загерметизированы и мы не можем сходить в "адмиральскую каюту". В каждом отсеке есть дополнительный воздухоочиститель, но никто не будет включать их ради моего удобства. - Фу! Я жеманно зажал пальцами нос. - Подожди пару месяцев. Скоро мы не сможем остановить плесень. - Какую еще плесень? - Увидишь, если это протянется подольше. Нас впервые заставляют так долго летать. То, что казалось милыми шуточками, обернулось голым фактом. Корабль будет в полете столько, сколько придется. - Ну, хватит валять дурака. Пора мне идти делать записи в бортовом журнале. Я совсем про него забыл, потому что и написать-то было нечего. Мудаки штабные. Когда ничего не происходит, они требуют писать в два раза больше и объяснять почему. Настанет время, я им все скажу. Я видел наш бортовой журнал. Если судить по его скупым строкам, наши дни должны быть навсегда стерты со страниц истории. Как минимум. С первого до последнего. Я поплелся вслед за Стариком и в результате оказался в операционном отсеке как раз вовремя - началось прослушивание новостей с последнего маяка. Перед нами здесь побывал клаймер Джонсон. Девчонки оставили нам любовные записки. - Как они могли догадаться, что мы идем за ними? - спросил я. - При помощи компьютеров, - отвечает оживленный Яневич. - Если у тебя достаточно данных, ты можешь высчитать маршрут патруля. Абсолютно случайным он не бывает никогда. - А, вот как. Я видел, как этой игрой за неимением иного занятия забавляются Роуз и Канцонери. Еще они пытаются вычислить эйдо, лишь бы убить время. Эйдо по-прежнему неизвестен. Они разрабатывают большой проект по предсказанию первого контакта. Организовали тотализатор. После каждого маяка они обновляют программу, делают новые ставки и убеждены, что скоро выиграют. С каждой неделей призовая сумма растет. Там уже несколько тысяч конмарок. В отсеке воцаряется мертвая тишина. Тродаал говорит почтительно: - Вот оно. - ...конвой в зоне Эхо-12 идет к системе Томпсон. Десять и шесть. Продолжаю преследование. "Д-84". Я быстро прикидываю. Мы не так уж далеко. Напрячься - доберемся. Наверняка это важный конвой. Шестеро в охранении на десяток грузовых кораблей - хорошее соотношение, если за ними не идут другие боевые единицы. Господа из той фирмы любят убивать двух зайцев одним выстрелом. Никаких приказов не поступает. Клаймерный штаб не станет прерывать обычного патрульного распорядка. Яневич пытается подбодрить меня: - Наша очередь еще впереди. Может быть, раньше, чем тебе самому захочется. Раздается крик командира: - Я помогу ему справиться со скукой, мистер Яневич! В следующем интервале наблюдения проведем артиллерийские стрельбы. Посмотрим, что он умеет делать со своей игрушкой. Теперь понятно, зачем Бредли хранит пустые канистры, - из них получаются отличные мишени. Здесь все время происходит что-то странное. И никто ничего не объясняет, пока дело не упирается в меня. От Старика ничего не добьешься. Я не могу понять, зачем он до самой последней секунды хранит в тайне свои приказы. Единственное, что я могу предположить, - он хочет, чтобы экипаж был каждую секунду готов ко всему. Возможно, таковы директивы командования. Процедуры секретности имеют мало общего с логикой. Не думают ли эти шуты, что на борту шпион? Ни в какие ворота не лезет. Есть все-таки пределы маскировки.

Учебные артиллерийские стрельбы - это почти что пристрелка. Все то же самое, только последний приказ "Огонь!" отрабатывает компьютер. Унылая процедура. Не развлечешься. Но все-таки что-то новое среди одуряюще монотонной рутины. Стрелки лучевых орудий поражают цель вторым выстрелом. Я разбиваю свою вдребезги третьим залпом. Дистанция все-таки не предельная. Потом, я думаю, будем тренироваться в стрельбе с полностью ручным управлением или с ограниченной помощью компьютера, имитируя различные ситуации боевых повреждений. Я все-таки нахожу ошибку и ввожу корректирующую константу. Отличный результат увлекательного дня. Странно, что раньше в расписании не было артиллерийских стрельб. Может быть, командир знал, что мы не будем в деле? Ближе всех ко мне сидит техник Кюйрат. - Почему Старик отложил это так надолго? - спрашиваю я его. - Наверное, обычная фигня. Может быть, в штабе заранее знали, что мы никого не встретим. Просто ради галочки. Чтобы поболтались по космосу. А ты гадаешь, почему тут боевой дух на нуле? Ему много еще есть что сказать. Не в прославление штабных. А насчет Старика - ни одного дурного слова. Но теперь я учуял новый след. Очевидно, я проглядел невыражаемое словами взаимопонимание между самыми опытными ветеранами. Они как будто знали, что боя не будет. Если учебные стрельбы - это сигнал, то все может поменяться. Посмотрим. Все меняется, причем гораздо быстрее, чем ждал кто-либо из нас. За возможным исключением штаба эскадры клаймеров. Сообщение ожидало нас на следующем маяке, следящем за контактами в нашем нынешнем секторе патруля. На стрельбы вручную времени не будет. Глава 6. Первый контакт * Удар милосердия, которым добивали смертельно ранен ного. (фр.) Уже два месяца чертей гоняем. Те же зигзаги. Шаг вперед, два шага назад. Но... Наш генеральный курс изменился, теперь мы движемся в направлении Ханаана. Более или менее. Уэстхауз подсчитал, что при такой скорости приближения мы вернемся примерно через двенадцать лет. Не то чтобы одним прыжком. Мы развернулись, вот в чем дело. Что-то случилось. Мы получили приказы на охоту. Наконец. Как и во всем прочем в этом патруле, в этих приказах не было смысла. Командование нацелило нас на судно, подбитое более года назад. Его нашли, оно шло в нормальном пространстве. Команда, похоже, умелая, раз так долго сумела прятаться. Старику все это не нравится. - Coup de grace [5], - бормочет он постоянно. - К чему зря время тратить? Эти бедняги заслужили лучшего. Никогда я не видел его в таком кислом настроении. Остальных тоже не назовешь жизнерадостными. Я чертовски нервничаю. И уже давно. Яневич говорит, что могут быть сложности. Цель движется к базе охотников, которую мы называли Ратгебер, пока конкуренты ее не отбили. Скорость цели - четыре десятых с. Это означает для нас сложное маневрирование в момент огневого контакта. И хитрую стрельбу. Слишком большая собственная скорость. У нас нет ни времени, ни топлива, чтобы набрать такую же и пристроиться. - Как они решают проблему топлива? - спрашиваю я. - Черпают водород на ходу. А может быть, у них впереди по курсу есть танкеры с водородом. Но все равно этот корабль должен был быть хорошо заправлен с самого старта. Может быть, он сам танкер. - Почему они его не бросили? Или - если уж это такое важное судно - почему они не выслали ремонтный корабль, чтобы отремонтировать генераторы? Яневич пожимает плечами. - Может быть, наши тогда изрядно их потрепали. Может быть, они способны двигаться только в норме. Прежде всего нам надо обнаружить корабль. В другой команде тоже не дураки. Они поймут, что их нашли. И пойдут зигзагом. Сначала мы проведем поиск в направлении генерального курса, идущего от последнего известного положения корабля к его нынешнему предполагаемому местоположению. Пока мы будем искать, Пиньяц решит, как нам взяться за судно, двигающееся настолько быстро, что его почти не Г отследить. Четыре десятых с в норме. Напрашивающаяся тактика - выйти из гипера перед ним и запустить ракету ему в глотку. Но при этом попасть в тончайшее необходимое относительное окно - штука хитрая. Он так быстро движется, что не попадешь даже под небольшим углом. Зная об этом, он будет постоянно изменять курс. Запустить ракету в глотку - значит выстрелить вслепую. Слишком уж быстро перемещается цель. (Это постоянный рефрен, как песня из одной строки.) Потратим время на прицеливание - он пролетит мимо нас. Системе управления огнем на захват цели и выстрел нужна четверть секунды после обнаружения. За эту долю секунды наша цель пройдет более тридцати тысяч километров. - Ты прав, - говорю я. - Они не болваны. Не представляю себе, как мы их остановим. Я думал, командование требует, чтобы ракеты зря не тратились. Яневич улыбается. - По-клаймерски мыслишь. Чертовски верно. Никогда на трать ракету на подранка. - Он переходит на серьезный тон. - Мы не можем стрелять. В норме нет времени на то, чтобы прицеливаться и программировать выстрел, а рассчитывать выход из гипера с одновременным пуском ракеты прямо ему в рыло - мощности компьютеров не хватит. Танниану придется послать минные заградители. Засеять путь цели. - А мы тогда зачем суетимся? - Так нам сказал Неустрашимый Фред. Стоит ли суеты вся эта фигня вообще? Не спрашивай зачем. Для командования "зачем" не существует. Злой он стал последнее время. Что у командира на уме, то у него на языке. Если он хочет стать командиром, ему придется научиться владеть собой. - Его нигде не существует. Став. Делай, что говорят, а думать будет начальство. - А какого черта? Кто угодно сделает это лучше нас. Это просто, чтобы было чем заняться, пока не появится конвой. Позднее, когда старпом совещался с Уэстхаузом. Рыболов сказал: - Я надеюсь, что у них получится, сэр. - Хмм? Почему? - Просто это мне кажется правильным. Чтобы их усилия были вознаграждены. Как сказано в Библии... "да будет все по воле Господней". Удивительно. Сочувствие врагу... Оказалось, что такие настроения здесь в ходу, хотя каждый и говорит, что будет делать свою работу. Даже Кармон не проявляет ненависти или истерии - исключительно уважение с оттенком архаичного рыцарства. Джентльмены из той фирмы, конечно, не вполне реальны. Сделать их реальными, правдоподобными и чужими - задача нашего начальства и королей пропаганды. Люди не могут ненавидеть то, чего никогда не видали. Трудно как-то эмоционально отнестись к электронной тени в аквариуме монитора. Это воюющие духи, воплощающиеся только для тех, кто попадет им в лапы. Лишь в потерянных нами мирах люди видят своих завоевателей воочию. Ненавидеть их тоже трудно, поскольку они не практикуют никаких обычных крайностей войны. Историй о зверствах слышать не приходилось. Ни разу не было бессмысленной резни. Они избегают жертв среди гражданских. Не пользуются ядерным оружием в атмосфере. Просто они действуют как большая, умелая и эффективная разоружающая машина. С самого начала их единственной целью была нейтрализация, а не разрушение или порабощение. Нас это, естественно, сбило с толку. Конфедерация не будет столь милосердна, если представится случаи. Мы играем жестче, хотя до сих пор придерживались тех же негласных правил. Командир и мистер Уэстхауз написали программу, которая закинет нас на последнюю известную позицию цели. Сержант Никастро все придирается к компьютерщикам и их поисковой программе. Мистер Яневич носится здесь и там и утешает всех, как родная мать. В этом патруле роль Яневича ограничена. При обычных обстоятельствах он - тупой ус-тавник, драконовский службист, буквоед - становится фокусом антипатии команды к начальству. Командир остается в стороне, иногда появляясь с добрым словом или неожиданно дружественным жестом. Его роль - отец команды, только без дисциплинарной строгости. Большинство командиров вырабатывают себе причуды, чтобы казаться человечнее старпомов. Наш Старик приволок с собой этот здоровый черный револьвер и жует свою трубку. Время от времени он наводит оружие на лишь одному ему видимые цели. С глазу на глаз он признает, что успех командира сродни успеху характерного актера. Они это знают. Спектакль играется со времен финикиян. Но это действует. В заговоре участвуют все. Командир старается, чтобы команда поверила; команда изо всех сил старается верить. Они предпочитают обман и спокойствие. А командиру приходится смотреть в глаза действительности. Он одинок. Не воспринимать же всерьез адмирала Танниана. Мистер Яневич - очевидный наследник этого одиночества, поэтому-то он и смягчил в этот раз свой имидж. В этом полете он - как куколка: взошел на борт драконом-службистом, а в памяти останется милой чокнутой бабочкой. - Сколько с нами кораблей. Став? Он пожимает плечами. - Может быть, узнаем на следующем маяке. - Я так и думал. Могу я посмотреть, что происходит внизу? Мне хочется взглянуть, как перспектива боя подействовала на население прочих отсеков. Самых серьезных перемен стоит ожидать в оружейном отсеке, где была самая изнурительная скука. Стрелкам, кроме как сидеть и ждать, делать было абсолютно нечего. Сидеть и ждать. Ждать. Ждать. Все остальные присутствуют на корабле лишь для того, чтобы дать им возможность нажать на гашетки. Они возбуждены. Пиньяц переживат душевное возрождение. Он действительно рад моему приходу. - Собирался искать тебя. - Он помимо воли улыбается. - Мы тут гоняли программы расчета эффективности. Я бросаю взгляд на Холтснайдера. Он доброжелательно кивает. - Можем испытать твою пушку, - говорит Пиньяц. Он болтает о вероятностях попадания, кумулятивном напряжении ионов в лазерах и так далее. В оружейном отсеке обстановка спокойная. На каждом рыле сияет по улыбке. Какими мы стали простыми! Всего лишь перспектива перемен заставляет нас вести себя так, будто завтра вечером будем дома. - Как вы думаете, что могут делать такие навески, сэр? - спрашивает меня один из учеников, Такол Манолакос. - Отбивать метеоры. При той скорости, на которой они движутся, да еще с раструбами чер-пателей водорода у них все время подняты экраны и работают отражатели. Схема "обнаружение - активация" не успевала бы. - Вот как? Об этом я не подумал. - И еще они должны экранировать жесткую радиацию. - Ага... Я думаю, достаточно ли быстро они движутся, чтобы видеть звездную радугу. Конечно, должно быть красивейшее фиолетовое смещение до и красное после. Коррекция эффекта Доплера съела бы всю их дополнительную мощность. Лица вокруг становятся хмурыми. - Что случилось? Что я такого сказал? - Я не учел экранов, - ворчит Пиньяц. - Лучше учти еще и дифференциал субъективного времени, - предлагаю я. - Я думал об этом. Он невелик, но нам это на руку. - А эффект Доплера на энергетических лучах? - Думали. Чертова кукольная пушка. - Но ты все-таки можешь попробовать. Если мы подойдем на выстрел, они будут отстреливаться. Если у них есть оружие. Для этого им придется снять экраны. - Положить двухсантиметровую пулю в десятисантиметровую щель защитного экрана, открывшуюся на четыре десятых секунды, когда цель перемещается со скоростью четыре десятых c? И с такого расстояния? Полная фигня. И вообще какого хрена мы гоняемся за этими придурками? На угрозу Вселенной они не тянут. Нет ли тут где-нибудь конвоя, черт его побери? - Наверное, адмирал считает, что этот удар будет полезен ему в пропагандистских целях. - Фигня. - У Пиньяца явно проблемы со словарным запасом. - Это их здесь просто разозлит. Пинаться ногами - это игра на двоих. Они дадут сдачи. - Я расскажу об этом старине Фреду, когда мы с ним будем пить чаи. Я не понимаю, что случилось с Пиньяцем. Он может камень разозлить, просто стоя рядом с ним. Моя антипатия отчасти продиктована предрассудками насчет его происхождения. Я это знаю и, очевидно, слишком стараюсь компенсировать. Мелкие черты смуглого лица Пинья-ца напряжены. Может быть, он угадывает мои мысли?.. - Так и сделай. А от меня передай... А, ладно. Эйдо пока не нашли. Пиньяц не удерживается на уровне своей репутации, позволив выходцам из Внешних Миров вывести его из себя. Правила игры он знает. Это игра, в которой правила жестко определила элита Внешних Миров, но он все равно побьет их на их же условиях. Он мне не нравится, но я его уважаю. Больше, чем своих сородичей. Им не внушали с детства, что они - отбросы человеческой расы. И все-таки... Жители Старой Земли имеют привычку, способную взбесить кого угодно, - во всех своих бедах обвинять чужаков. Кроме того, они до омерзения настойчивы в нежелании самим о себе заботиться. Мы должны, видите ли, носить их на руках только потому, что Старая Земля - Родина. Предрассудки есть у всех. Пиньяцу стоило бы обижаться на меня меньше, чем на других, - я свои пытаюсь контролировать. Вейрес рассказывает в присутствии Пиньяца истории про землян. Вот его любимая: - Слышали историю о землянине, который вернулся домой из бюро социального страхования и обнаружил свою бабу в постели с каким-то мужчиной? Кто-нибудь обязательно ответит: - Нет. - Он бежит в туалет, хватает "Тенг Хуа" и приставляет себе к виску. Баба ржет, а он кричит: "Ничего смешного, сучка. Следующей будешь ты". В этой истории полно чепухи. Таковы все анекдоты Старой Земли. Пособие для бедных. Крайняя тупость. Промискуитет. Непременное обладание ручным лазером "Тенг Хуа". И так далее. Когда Вейрес так себя ведет, я начинаю стыдиться за свою родину. Прогулявшись по кораблю, я прогоняю из своей койки Неустрашимого. Он приспособился в ней бездельничать - здесь его мало беспокоят. Уснуть не получается. Предстоящее сражение меня больше не тревожит. Мне просто хочется домой. Я устал от клаймеров. Это была глупая идея. Можно я возьму ее назад? Нет? Черт, какая досада... Сон подкрадывается ко мне незаметно. Мне удается продремать целых двенадцать часов, такого со мной здесь еще не случалось. Я просыпаюсь лишь потому, что Неустрашимый решает станцевать фламенко на моей груди. - Кот, ты чертовски обнаглел. Зверь кладет голову на передние лапы в четырех сантиметрах от моего лица и закрывает здоровый глаз. Сквозь грязную рубашку я чувствую его тепло и стук сердца. - Зря ты завел блох. Неустрашимый с отвращением изгибается и продолжает спать. Не понимаю, за что он выбрал меня своим лучшим другом. Я умею ладить с кошками, но понимаю их не лучше, чем женщин. Этот кот живет, как принц, и сорок девять лакеев приглядывают за его замком. Я чешу ему за ухом. Он награждает меня урчанием и нежными покусываниями. Идиллия разваливается под пронзительный вой сигнала общей тревоги. Я раньше времени прибегаю в операционный отсек, удивляясь, каким образом мне удалось проспать тревогу, когда мы вышли из гипера. Нет, я ее не проспал. Я застал Уэстхауза, прогоняющего судно сквозь несколько сложных маневров при переходе в новую поисковую зону, и Рыболова, что-то рассматривающего на мониторе. Таких быстрых результатов я не ожидал. Глядя через плечо Джангхауза, я вижу, что мы пока ничего не нарыли. Конечно, нет. Двигаясь в норме, наша цель не произвела бы никаких тахионных возмущений. - Наш? Я опускаюсь в кресло старпома. Рыболов улыбается. Яневич ухмыляется. А командир говорит: - Молодец. Кто именно? Я пожимаю плечами. - Клаймер, но я видел только схемы в учебнике. Там были основы. - Джонсоновский. Бугор на дуге четвертого пера. Я смотрю на Уэстхауза. Он Дубасит по клавиатуре, как сумасшедший органист. На клаймерах нет инстела. На малых расстояниях хитроумные операторы переговариваются на куцем языке маневров через аппаратуру для обнаружения. Я бросаю взгляд на Старика. - Это вы бросьте, сэр. И не думайте. Война идет. Это дело серьезное. Яневич шепчет: - Выйдем из гипера и обменяемся схемами поиска. Вдвоем мы быстро найдем, где у них скорость меньше. - Каким образом мы что-то узнаем, не переходя в норму? Он смотрит на меня странным взглядом. - Мы уже в норме. Ты что, не заметил? Последние шесть часов мы в норме каждую пятую минуту. Ты не следил? - Сигналы тревоги... Нет, лучше помолчать. Я проспал свою вахту. - Господи! Ты думаешь, я так все время и буду заводить эту дуру? В гробу я видал такие правила. Людям надо спать. Кстати сказать, где ты был с восьми до двенадцати? Что я могу ответить? У меня нет оправдания, - Не переживайте, мистер Лучше-поздно-чем-никогда. Главное, что тревогу записывает магнитофон. Этого достаточно. Ухмылку, которая командиру не вполне удалась, ухитряется соорудить у себя на лице Яневич. - Ты научишься этим маленьким хитростям. Магнитофон запоминает то, что мы хотим, чтобы он запоминал. Отчет о полете даст возможность узнать, что происходит. Они здесь тоже бывали. Пока ничто не угрожает кораблю и не происходит ничего существенного, они смотрят сквозь пальцы. Надо быть гибче. Не этому ли нас учили в Академии? - Может быть. Но это не тот флот, который я знал. - Да? - Я считал, что в военное время правила соблюдаются строже. - Ты на клаймере, - смеется он. - В чем дело? Долго не покупаем тебе место на лошади Гекаты? По крайней мере ты хоть поспал. - Его улыбка становится тоньше. - Мы это исправим. Отстоишь вахту и потом еще одну, чтобы догнать.

Все не так плохо, как я ожидал. Пиньяц из той породы вахтенных офицеров, что не путаются под ногами. Его присутствие становится заметным лишь тогда, когда он вместе с Ника-стро проверяет, действительно ли заранее запрограммированный Уэстхаузом прыжок доставит корабль в нужную точку схемы поиска. Астро-гатор, хотя спит меньше любого другого, круглосуточно работать все же не может. В этом патруле обязанно