Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     Spellcheck: Wesha the Leopard
---------------------------------------------------------------




   Ну вот и все. Драч снял последние показания приборов, задраил кожух
и отправил стройботов в капсулу. Потом заглянул в пещеру,  где  прожил
два месяца, и ему захотелось апельсинового сока. Так, что  закружилась
голова. Это реакция на слишком долгое перенапряжение. Но почему именно
апельсиновый сок?..  Черт  его  знает  почему.  Но  чтобы  сок  журчал
ручейком по покатому полу пещеры - вот он, весь твой, нагнись и  лакай
из ручья.
   Будет тебе апельсиновый сок, сказал Драч. И песни будут. Память его
знала, как поются песни, только уверенности в том, что  она  правильно
зафиксировала этот процесс, не было. И будут тихие вечера над озером -
он выберет самое глубокое озеро в мире, чтобы обязательно  на  обрыве,
над берегом, росли разлапистые сосны, а из слоя игл в прозрачном,  без
подлеска, лесу выглядывали крепкие боровики.
   Драч выбрался к капсуле и, прежде чем войти в нее, в последний  раз
взглянул на холмистую равнину, на бурлящее лавой озеро у  горизонта  и
черные облака.
   Ну все. Драч  нажал  сигнал  готовности...  Померк  свет,  отлетел,
остался на планете ненужный больше пандус. В  корабле,  дежурившем  на
орбите, вспыхнул белый огонек.
   - Готовьтесь встречать гостя, - сказал капитан.
   Через полтора часа  Драч  перешел  по  соединительному  туннелю  на
корабль. Невесомость  мешала  ему  координировать  движения,  хотя  не
причиняла особых неудобств. Ему вообще мало что причиняло  неудобства.
Тем более, что  команда  вела  себя  тактично,  и  шуток,  которых  он
опасался, потому что очень устал, не было. Время перегрузок он  провел
на капитанском мостике и с любопытством разглядывал  сменную  вахту  в
амортизационных ваннах. Перегрузки продолжались довольно долго, и Драч
выполнял обязанности сторожа. Он не всегда доверял  автоматам,  потому
что за последние месяцы не раз обнаруживал, что сам надежнее, чем они.
Драч ревниво следил за пультом и даже  в  глубине  души  ждал  повода,
чтобы вмешаться, но повода не представилось.

   Об  апельсиновом  соке  он  мечтал  до  самой  Земли.  Как   назло,
апельсиновый сок всегда стоял на столе в кают-компании, и потому  Драч
не  заходил  туда,  чтобы  не  видеть  графина  с  пронзительно-желтой
жидкостью.
   Драч был единственным пациентом доктора Домби,  если  вообще  Драча
можно назвать пациентом.
   - Я чувствую неполноценность, - жаловался  доктору  Драч,  -  из-за
этого проклятого сока.
   - Не в соке дело, - возразил Домби. - Твой мозг  мог  бы  придумать
другой пунктик. Например, мечту о мягкой подушке.
   - Но мне хочется апельсинового сока. Вам этого не понять.
   - Хорошо еще, что ты говоришь и слышишь, - сказал Домби.  -  Грунин
обходился без этого.
   - Относительное утешение, - ответил Драч. - Я не  нуждался  в  этом
несколько месяцев.
   Домби был встревожен.  Три  планеты,  восемь  месяцев  дьявольского
труда. Драч на пределе. Надо  было  сократить  программу.  Но  Драч  и
слышать об этом не хотел.
   Аппаратура  корабельной  лаборатории  Домби  не   годилась,   чтобы
серьезно обследовать Драча. Оставалась интуиция, а  она  трещала,  как
счетчик Гейгера. И хотя ей нельзя было целиком доверяться,  на  первом
же сеансе связи доктор отправил в центр многословный  отчет.  Геворкян
хмурился, читая его. Он любил краткость.
   А у Драча до самой Земли было  паршивое  настроение.  Ему  хотелось
спать,  и  короткие  наплывы  забытья  не  освежали,  а  лишь   пугали
настойчивыми кошмарами.

   Мобиль института биоформирования  подали  вплотную  к  люку.  Домби
сказал на прощание:
   - Я вас навещу. Мне хотелось бы сойтись с вами поближе.
   - Считайте, что я улыбнулся, - ответил Драч,  -  вы  приглашены  на
берег голубого озера.
   В мобиле Драча сопровождал молодой сотрудник, которого он не  знал.
Он чувствовал себя  неловко,  ему,  верно,  было  неприятно  соседство
Драча. Отвечая на  вопросы,  он  глядел  в  окно.  Драч  подумал,  что
биоформиста из парня не получится.  Драч  перешел  вперед,  где  сидел
институтский шофер Полачек. Полачек был Драчу рад.
   -  Не  думал,  что  ты  выберешься,  -  сказал  он  с   подкупающей
откровенностью. - Грунин был не глупей тебя.
   - Все-таки обошлось, - ответил Драч. - Устал только.
   - Это самое опасное. Я знаю. Кажется, что все  в  порядке,  а  мозг
отказывает.
   У Полачека были тонкие кисти музыканта, и  панель  пульта  казалась
клавиатурой рояля. Мобиль шел под низкими  облаками,  и  Драч  смотрел
вбок, на город, стараясь угадать, что там изменилось.
   Геворкян встретил Драча у ворот. Грузный, носатый старик с голубыми
глазами сидел на лавочке под  вывеской  "Институт  биоформирования  АН
СССР". Для Драча, да и не только для Драча,  Геворкян  давно  перестал
быть человеком, а превратился в понятие, символ института.
   - Ну вот, - сказал Геворкян. - Ты совсем не изменился.  Ты  отлично
выглядишь. Почти все кончилось. Я  говорю  почти,  потому  что  теперь
главные  заботы  касаются  меня.  А  ты  будешь  гулять,  отдыхать   и
готовиться.
   - К чему?
   - Чтобы пить этот самый апельсиновый сок.
   - Значит, доктор Домби донес об этом и дела мои совсем плохи?
   -  Ты  дурак,  Драч.  И  всегда  был  дураком.  Чего  же  мы  здесь
разговариваем? Это не лучшее место.
   Окно в ближайшем корпусе распахнулось, и оттуда выглянули сразу три
головы. По  дорожке  от  второй  лаборатории  бежал,  по  рассеянности
захватив с собой пробирку с синей жидкостью, Дима Димов.
   - А я не знал, - оправдывался он, - мне только сейчас сказали.
   И Драча охватило блаженное состояние блудного сына, который  знает,
что на кухне трещат дрова и пахнет жареным тельцом.
   - Как же можно? - нападал на Геворкяна Димов. -  Меня  должны  были
поставить в известность. Вы лично.
   - Какие уж тут тайны, - отвечал Геворкян, будто оправдываясь.
   Драч понял, почему Геворкян решил  обставить  его  возвращение  без
помпы. Геворкян не знал, каким  он  вернется,  а  послание  Домби  его
встревожило.
   - Ты отлично выглядишь, - сказал Димов.
   Кто-то хихикнул. Геворкян цыкнул на зевак, но никто  не  ушел.  Над
дорожкой нависали кусты цветущей сирени, и Драч представил себе, какой
у нее чудесный запах. Майские жуки проносились, как  тяжелые  пули,  и
солнце  садилось  за  старинным  особняком,  в   котором   размещалась
институтская гостиница.
   Они вошли в холл и на минуту остановились у портрета Грунина.  Люди
на других портретах улыбались.  Грунин  не  улыбался.  Он  всегда  был
серьезен. Драчу стало грустно. Грунин  был  единственным,  кто  видел,
знал, ощущал пустоту и раскаленную обнаженность того мира,  откуда  он
сейчас вернулся.

   Драч  уже  второй  час  торчал  на  испытательном  стенде.  Датчики
облепили его как мухи. Провода тянулись во все углы. Димов колдовал  у
приборов. Геворкян восседал в стороне, разглядывая ленты и  косясь  на
информационные таблицы.
   - Ты где будешь ночевать? - спросил Геворкян.
   - Хотел бы у себя. Мою комнату не трогали?
   - Все как ты оставил.
   - Тогда у себя.
   - Не рекомендую, -  сказал  Геворкян.  -  Тебе  лучше  отдохнуть  в
барокамере.
   - И все-таки.
   - Настаивать я не буду.  Хочешь  спать  в  маске,  ради  бога...  -
Геворкян замолчал. Кривые ему не нравились, но он не хотел, чтобы Драч
это заметил.
   - Что вас смутило? - спросил Драч.
   - Не вертись, - сказал Димов. - Мешаешь.
   - Ты слишком долго пробыл в  полевых  условиях.  Домби  должен  был
отозвать тебя еще два месяца назад.
   - Из-за двух месяцев пришлось бы все начинать сначала.
   - Ну-ну, - сказал Геворкян. Непонятно было, одобряет он  Драча  или
осуждает.
   - Когда вы думаете начать? - спросил Драч.
   - Хоть завтра утром. За ночь обработаем все, что записал. Но я тебя
очень прошу, спи в барокамере. Это в твоих интересах.
   - Если только в моих интересах... Я зайду к себе.
   - Пожалуйста. Ты вообще нам больше не нужен.
   "Плохи мои дела, - подумал Драч,  направляясь  к  двери.  -  Старик
сердится".
   Драч не спеша пошел к боковому выходу мимо одинаковых белых дверей.
Рабочий день давно кончился, но институт, как всегда, не  замер  и  не
заснул.  Он  всегда  напоминал  Драчу  обширную  клинику  с  дежурными
сестрами, ночными авралами  и  срочными  операциями.  Маленький  жилой
корпус для кандидатов и для тех, кто вернулся, был позади лабораторий,
за баскетбольной площадкой. Тонкие колонны особняка казались  голубыми
в лунном сиянии. Одно или два окошка в доме светились, и  Драч  тщетно
пытался вспомнить, какое из окошек принадлежало ему. Сколько он прожил
здесь? Чуть ли не полгода.
   Сколько раз он возвращался вечерами в этот  домик  с  колоннами  и,
поднимаясь на второй этаж,  мысленно  подсчитывал  дни...  Драч  вдруг
остановился. Он понял, что не хочет входить  в  этот  дом  и  узнавать
вешалку в прихожей, щербинки на  ступеньках  лестницы  и  царапины  на
перилах. Не хочет видеть коврика перед своей дверью...
   Что он увидит в своей комнате? Следы жизни  другого  Драча,  книги,
вещи, оставшиеся в прошлом...
   Драч отправился назад в испытательный корпус. Геворкян прав -  ночь
надо провести в барокамере. Без маски. Она надоела на  корабле  и  еще
более надоест в ближайшие недели. Драч пошел напрямик  через  кусты  и
спугнул какую-то парочку. Влюбленные целовались на спрятанной в сирени
лавочке, и их белые халаты  светились  издали,  как  предупредительные
огни.  Драчу  бы  их  заметить,  но  не  заметил.  Он  позволил   себе
расслабиться  и  этого  тоже  не  заметил.  Там,  на  планете,  такого
случиться не могло. Мгновение расслабленности означало бы  смерть.  Не
больше и не меньше.
   - Это я, Драч, - сказал он влюбленным.
   Девушка засмеялась.
   - Я жутко перепугалась, здесь темно.
   - Вы были там, где погиб Грунин? - спросил парень  очень  серьезно.
Ему хотелось поговорить с Драчом, запомнить  эту  ночь  и  неожиданную
встречу.
   - Да, там, - ответил Драч, но задерживаться не стал, пошел  дальше,
к огонькам лаборатории.
   Чтобы добраться  до  своей  лаборатории,  Драчу  предстояло  пройти
коридором мимо нескольких рабочих залов. Он заглянул в первый зал.  Он
был разделен прозрачной перегородкой. Даже казалось, будто перегородки
нет и  зеленоватая  вода  необъяснимым  образом  не  обрушивается   на
контрольный стол и двух одинаковых тоненьких девушек за ним.
   - Можно войти? - спросил Драч.
   Одна из девушек обернулась.
   - Ох, - сказала она.  -  Вы  меня  напугали.  Вы  Драч?  Вы  дублер
Грунина, да?
   - Правильно. А у вас тут кто?
   - Вы его не знаете, - сказала вторая девушка. - Он уже после вас  в
институт приехал. Фере, Станислав Фере.
   - Почему же, - ответил Драч. - Мы с ним учились.  Он  был  на  курс
меня младше.
   Драч стоял в нерешительности  перед  стеклом,  стараясь  угадать  в
сплетении водорослей фигуру Фере.
   - Вы побудьте у нас, - сказали девушки. - Нам тоже скучно.
   - Спасибо.
   - Я бы вас вафлями угостила...
   - Спасибо, я не люблю вафель. Я ем гвозди.
   Девушки засмеялись.
   - Вы веселый. А другие переживают. Стасик тоже переживает.
   Наконец Драч разглядел Станислава. Он казался бурым холмиком.
   - Но это только сначала, правда? - спросила девушка.
   - Нет, неправда, - ответил Драч. - Я вот сейчас переживаю.
   - Не надо, - сказала вторая девушка. - Геворкян все сделает. Он  же
гений. Вы боитесь, что слишком долго там были?
   - Немножко боюсь. Хотя был предупрежден заранее.

   Конечно,  его  предупредили  заранее.  Неоднократно  предупреждали.
Тогда вообще скептически относились к работе  Геворкяна.  Бессмысленно
идти на риск, если есть автоматика. Но институт все-таки  существовал,
и, конечно, биоформы были нужны.  Признание  скептиков  пришло,  когда
биоформы Севин и Скавронский спустились к батискафу Балтонена, который
лежал, потеряв кабель  и  плавучесть,  на  глубине  шести  километров.
Роботов, которые не только бы спустились в трещину, но  и  догадались,
как освободить  батискаф  и  спасти  исследователей,  не  нашлось.   А
биоформы сделали все, что надо.
   - В принципе, - говорил тогда Геворкян на одной  пресс-конференции,
и это глубоко запало в упрямую голову Драча, - наша работа предугадана
сотнями писателей, сказочников в таких подробностях, что не  оставляет
места  для  воображения.  Мы  перестраиваем  биологическую   структуру
человека  по  заказу,  для  исполнения  какой-то  конкретной   работы,
оставляя за собой возможность  раскрутить  закрученное.  Однако  самая
сложная  часть  всего  дела  -  это  возвращение  к  исходной   точке.
Биотрансформация должна  быть  подобна  одежде,  защитному  скафандру,
который мы можем снять, как только в нем пройдет нужда.  Да  мы  и  не
собираемся соперничать с конструкторами скафандров.  Мы,  биоформисты,
подхватываем эстафету там, где они бессильны. Скафандр для  работы  на
глубине  в  десять  километров  слишком  громоздок,  чтобы   существо,
заключенное в нем, могло исполнить ту же работу, что и на  поверхности
земли. Но на этой же глубине отлично себя чувствуют некоторые  рыбы  и
моллюски. Принципиально возможно перестроить  организм  человека  так,
чтобы  он  функционировал  по  тем  же   законам,   что   и   организм
глубоководной  рыбы.  Но  если  мы  этого  достигнем,  возникает  иная
проблема. Я не верю в то, что человек, знающий,  что  обречен  навечно
находиться  на  громадной  глубине  в   среде   моллюсков,   останется
полноценным. А если  мы  действительно  способны  вернуть  человека  в
исходное состояние, в общество ему подобных, то биоформия имеет  право
на существование и может пригодиться человеку.
   Тогда проводились первые опыты. На Земле и  на  Марсе.  И  желающих
было более чем достаточно.  Гляциологи  и  спелеологи,  вулканологи  и
археологи нуждались в  дополнительных  руках,  глазах,  коже,  легких,
жабрах... В институте новичкам говорили, что не  все  хотели  потом  с
ними  расставаться.  Рассказывали  легенду  о  спелеологе,  снабженном
жабрами и громадными, видящими в темноте  глазами,  который  умудрился
сбежать с операционного стола, когда его собрались привести в божеский
вид. Он, мол, с тех пор скрывается в залитых ледяной  водой  бездонных
пещерах  Китано-Роо,  чувствует  себя  отлично  и  два  раза  в  месяц
отправляет в "Вестник спелеологии" обстоятельные статьи о своих  новых
открытиях, выцарапанные кремнем на отшлифованных пластинках графита.
   Когда Драч появился в институте, у него  на  счету  были  пять  лет
космических  полетов,  достаточный  опыт  работы  со   стройботами   и
несколько  статей  по  эпиграфике  монов.  Грунина  уже   готовили   к
биоформации, а Драч стал его дублером.
   Работать предстояло на громадных раскаленных планетах, где бушевали
огненные  бури  и  смерчи,  на  планетах  с  невероятным  давлением  и
температурами в шестьсот-восемьсот  градусов.  Осваивать  эти  планеты
надо было все равно - они были кладовыми ценных металлов и могли стать
незаменимыми лабораториями для физиков.
   Грунин погиб на третий месяц  работы.  И  если  бы  не  его,  Драча
упрямство, Геворкяну, самому Геворкяну не преодолеть бы оппозиции. Для
Драча же - Геворкян и  Димов  знали  об  этом  -  труднее  всего  было
трансформироваться. Просыпаться утром и понимать, что ты сегодня менее
человек, чем был вчера, а  завтра  в  тебе  останется  еще  меньше  от
прежнего.
   Нет, ты ко всему готов, Геворкян и Димов обсуждали с тобой твои  же
конструкционные особенности, эксперты приносили на утверждение образцы
твоей кожи и объемные модели твоих будущих глаз. Это было любопытно, и
это было важно. Но осознать, что касается это именно  тебя,  до  конца
было невозможно.
   Драч видел Грунина перед отлетом. Во многом  он  должен  был  стать
похожим на Грунина, вернее, сам он как модель был дальнейшим развитием
того, что формально называлось Груниным, но не имело ничего  общего  с
портретом,  висящим  в  холле  Центральной  лаборатории.  В   дневнике
Грунина, написанным сухо и деловито, были слова:  "Чертовски  тоскливо
жить без языка. Не дай бог тебе пережить это, Драч". Поэтому  Геворкян
пошел  на  все,  чтобы  Драч  мог  говорить,  хоть  это  и   усложнило
биоформирование и для Драча было чревато несколькими лишними часами на
операционном столе и  в  горячих  биованнах,  где  наращивалась  новая
плоть.  Так  вот,   хуже   всего   было   наблюдать   за   собственной
трансформацией и  все  время  подавлять  иррациональный  страх.  Страх
остаться таким навсегда.

   Драч прекрасно понимал нынешнее  состояние  Станислава  Фере.  Фере
должен был работать в ядовитых бездонных болотах Хроноса. У Драча было
явное преимущество перед Фере. Он  мог  писать,  рисовать,  находиться
среди людей, мог топтать  зеленые  лужайки  института  и  подходить  к
домику с белыми колоннами. Фере  до  конца  экспедиции,  пока  ему  не
вернут человеческий облик, был обречен знать, что между  ним  и  всеми
остальными людьми, по меньшей мере, прозрачная преграда. Фере знал, на
что идет, и приложил немало сил чтобы получить право на эту пытку.  Но
сейчас ему было несладко.
   Драч постучал по перегородке.
   - Не будите его, - сказала одна из девушек.
   Бурый холмик взметнулся в туче ила, и могучий стального цвета  скат
бросился к стеклу. Драч инстинктивно отпрянул. Скат замер в сантиметре
от перегородки. Тяжелый настойчивый взгляд гипнотизировал.
   - Они жутко хищные, - сказала девушка, и Драч внутренне усмехнулся.
Слова ее относились к другим, настоящим  скатам  Хроноса,  но  это  не
значило, что Фере менее хищен, чем остальные. Скат  осторожно  ткнулся
мордой в перегородку, разглядывая Драча. Фере его не узнал.
   - Приезжай ко мне на голубое озеро, - сказал Драч.
   Маленький тамбур следующего зала был набит молодыми людьми, которые
отталкивали друг друга от толстых  иллюминаторов  и,  вырывая  друг  у
друга микрофон, наперебой давали кому-то противоречивые советы.
   Драч остановился  за  спинами  советчиков.  Сквозь  иллюминатор  он
различил в  легком  тумане,  окутавшем  зал,  странную  фигуру.  Некто
голубой и неуклюжий реял в воздухе  посреди  зала,  судорожно  взмывая
кверху,  пропадая  из  поля  зрения  и  появляясь   вновь   в   стекле
иллюминатора совсем не с той стороны, откуда можно было его ожидать.
   - Шире, шире! Лапы подожми! - кричал в микрофон рыжий негр, но  тут
же девичья рука вырывала у него микрофон.
   -  Не  слушай  его,  не  слушай...  Он   совершенно   не   способен
перевоплотиться. Представь себе...
   Но Драч так и не узнал, что должен был себе  представить  тот,  кто
находился в зале. Существо за иллюминатором исчезло. Тут же в динамике
раздался глухой удар, и девушка спросила деловито:
   - Ты сильно ушибся?
   Ответа не последовало.
   - Раскройте люк, - сказала  рубенсовская  женщина  с  косой  вокруг
головы.
   Рыжий негр нажал кнопку, и невидимый раньше люк отошел  в  сторону.
Из люка пахнуло пронизывающим холодом. Минус двенадцать, отметил Драч.
Теплый воздух из тамбура рванулся внутрь зала, и люк заволокло  густым
паром. В облаке  пара  материализовался  биоформ.  Негр  протянул  ему
маску:
   - Здесь слишком много кислорода.
   Люк закрылся.
   Биоформ неловко, одно за другим, стараясь никого не задеть,  сложил
за спиной покрытые пухом крылья. Шарообразная грудь его  трепетала  от
частого дыхания. Слишком тонкие руки и ноги дрожали.
   - Устал? - спросила рубенсовская женщина.
   Человек-птица кивнул.
   - Надо увеличить площадь крыльев, - сказал рыжий негр.
   Драч  потихоньку  отступил  в  коридор.  Им  овладела   бесконечная
усталость. Только бы добраться до барокамеры, снять маску и забыться.

   Утром Геворкян ворчал на лаборантов. Все ему было неладно, не  так.
Драча он встретил, словно тот ему вчера сильно насолил, а  когда  Драч
спросил: "Со  мной  что-то  не  так?"  -  отвечать  не  стал,  занялся
перфолентами.
   - Ничего страшного, - сказал Димов, который, видно, не  спал  ночью
ни минуты. - Мы этого ожидали.
   - Ожидали? - взревел Геворкян. - Ни черта мы  не  ожидали.  Господь
бог создал людей, а мы их перекраиваем. А потом удивляемся,  если  что
не так.
   - Ну и что со мной?
   - Не трясись.
   - Я физически к этому не приспособлен.
   - А я не верю, не трясись.  Склеим  мы  тебя  обратно.  Это  займет
больше времени, чем мы рассчитывали.
   Драч промолчал.
   - Ты слишком долго был в своем нынешнем теле. Ты  сейчас  физически
новый вид, род, семейство, отряд разумных существ. А  у  каждого  вида
есть свои беды  и  болезни.  А  ты,  вместо  того,  чтобы  следить  за
реакциями и беречь себя, изображал испытателя, будто  хотел  выяснить,
при каких же нагрузках твоя оболочка  треснет  и  разлетится  ко  всем
чертям.
   - Если бы я этого не делал, то не выполнил бы  того,  что  от  меня
ожидали.
   - Герой, - фыркнул Геворкян.  -  Твое  нынешнее  тело  болеет.  Да,
болеет своей, еще не встречавшейся в медицине болезнью.  И  мы  должны
будем ремонтировать тебя  по  мере  трансформации.  И  при  этом  быть
уверенны, что ты не останешься уродом. Или киборгом. В общем, это наша
забота. Надо будет тебя пообследовать, а пока можешь  отправляться  на
все четыре стороны.

   Драчу не следовало бы этого делать, но он вышел за ворота института
и направился вниз,  к  реке,  по  узкой  аллее  парка,  просверленного
солнечными лучами. Он смотрел на свою короткую тень и думал, что  если
уж помирать, то все-таки лучше в обычном, человеческом облике.  И  тут
он увидел  девушку.  Девушка  поднималась  по  аллее,   через   каждые
пять-шесть шагов она останавливалась  и,  наклоняя  голову,  прижимала
ладонь к уху. Ее длинные волосы были темны от воды. Она шла босиком  и
смешно поднимала пальцы ног, чтобы не  уколоться  об  острые  камешки.
Драч хотел сойти с дорожки и спрятаться  за  куст,  чтобы  не  смущать
девушку своим видом, но не успел. Девушка его увидела.
   Девушка увидела свинцового  цвета  черепаху,  на  панцире  которой,
словно черепашка поменьше, располагалась  полушарием  голова  с  одним
выпуклым циклопическим глазом, разделенным на множество ячеек,  словно
стрекозиный.  Черепаха  доставала  ей  до  пояса  и  передвигалась  на
коротких  толстых  лапках,  которые  выдвигались  из  под  панциря.  И
казалось, что их много,  больше  десятка.  На  крутом  переднем  скосе
панциря было несколько отверстий, и из  четырех  высовывались  кончики
щупалец.  Панцирь  был  поцарапан,  кое-где  по  нему  шли  неглубокие
трещины, они расходились звездочками, будто кто-то молотил по черепахе
острой стамеской или стрелял в нее  бронебойными  пулями.  В  черепахе
было нечто зловещее, словно она была первобытной боевой машинной.  Она
была не отсюда.
   Девушка замерла, забыв отнять ладонь от уха.  Ей  хотелось  убежать
или закричать, но она не посмела сделать ни того, ни другого.
   "Вот дурак, - выругал себя Драч. - Теряешь реакцию".
   - Извините, - сказала черепаха. Голос  ровный  и  механический,  он
исходил из-под металлической  маски,  прикрывавшей  голову  до  самого
глаза. Глаз шевелился, словно перегородочки в нем были мягкими.
   - Извините, я вас напугал. Я не хотел этого.
   - Вы... робот? - спросила девушка.
   - Нет, биоформ, - сказал Драч.
   - Вы готовитесь на какую-то планету?
   Девушке хотелось уйти, но уйти значило показать,  что  она  боится.
Она стояла и, наверно, считала про себя до ста,  чтобы  взять  себя  в
руки.
   - Я уже прилетел, - сказал Драч. - Вы идите дальше, не смотрите  на
меня.
   - Спасибо, - вырвалось у  девушки,  и  она  на  цыпочках,  забыв  о
колючих камешках, обежала Драча. Она крикнула вслед ему:
   - До свидания.
   Шаги растворились  в  шорохе  листвы  и  суетливых  майских  звуках
прозрачного теплого леса. Драч вышел к реке и остановился на невысоком
обрыве, рядом со скамейкой. Он представил, что садится на скамейку,  и
от этого стало совсем тошно. Хорошо бы сейчас сигануть с  обрыва  -  и
конец. Это была одна из самых глупых мыслей, которые посещали Драча за
последние месяцы. Он мог с таким  же  успехом  прыгнуть  в  Ниагарский
водопад, и ничего бы с ним не  случилось.  Ровным  счетом  ничего.  Он
побывал куда в худших переделках.
   Девушка вернулась. Она подошла тихо, села на  скамейку  и  смотрела
перед собой, положив узкие ладони на колени.
   - Я сначала решила, что вы какая-то машина. Вы очень тяжелый?
   - Да. Я тяжелый.
   - Знаете, я так неудачно нырнула, что до сих пор не  могу  вытрясти
воду из уха. С вами так бывало?
   - Бывало, - сказал Драч.
   - Меня зовут Кристиной, - сказала девушка. - Я тут недалеко живу, в
гостях. У бабушки. Я, как дура, испугалась, убежала, и,  наверно,  вас
обидела.
   - Ни в коем случае. Я на вашем месте убежал бы сразу.
   - Я только отошла и вспомнила. Вы же были на тех  планетах,  где  и
Грунин. Вам, наверно, досталось?..
   - Это уже прошлое. А если все будет в порядке, через месяц вы  меня
не узнаете.
   - Конечно, не узнаю.
   Волосы Кристины быстро высыхали под ветром.
   -  Вы  знаете,  -  сказала  Кристина,  -  вы  мой  первый  знакомый
космонавт.
   - Вам повезло. Вы учитесь?
   - Я живу в Таллинне. Там и учусь. Может, мне и  повезло.  На  свете
есть много простых космонавтов. И совсем мало таких...
   - Наверно, человек двадцать.
   - А вы потом, когда отдохнете, снова поменяете тело? Станете  рыбой
или птицей?
   - Этого еще не делали. Даже  одной  перестройки  много  для  одного
человека.
   - Жаль.
   - Почему?
   - Это очень интересно - все испытать.
   - Достаточно одного раза.
   - Вы чем-то расстроены? Вы устали?
   - Да, - сказал Драч.
   Девушка осторожно протянула руку и дотронулась до панциря.
   - Вы что-нибудь чувствуете?
   - По мне надо ударить молотом, чтобы я почувствовал.
   - Обидно. Я вас погладила.
   - Хотите пожалеть меня?
   - Хочу. А что?
   "...Вот и пожалела, - подумал  Драч.  -  Как  в  сказке:  красавица
полюбит чудище, а чудище превратится в доброго  молодца.  У  Геворкяна
проблемы, датчики, графики, а она пожалела -  и  никаких  проблем.  Ну
разве только высмотреть поблизости аленький цветочек, чтобы все как по
писанному..."
   - Когда выздоровеете, приезжайте ко мне. Я живу  под  Таллинном,  в
поселке, на берегу  моря.  А  вокруг  сосны.  Вам  приятно  будет  там
отдохнуть.
   - Спасибо за приглашение, - поблагодарил Драч. - Мне пора  идти.  А
то хватятся.
   - Я провожу вас, если вы не возражаете.
   Они пошли обратно медленно, потому что Кристина считала, что  Драчу
трудно идти быстро, а Драч, который  мог  обогнать  любого  бегуна  на
Земле, не спешил. Он послушно рассказывал ей о вещах,  которые  нельзя
описать  словами.  Кристине  казалось,  что  она   все   видит,   хотя
представляла она себе все совсем не так, как было на самом деле.
   - Я завтра приду к той скамейке, -  тихо  проговорила  Кристина.  -
Только не знаю, во сколько.
   - Завтра  я,  наверно,  буду  занят,  -  сказал  Драч,  потому  что
подозревал, что его жалеют.
   - Ну как получится, - ответила Кристина. - Как получится...

   Драч спросил у Полачека,  который  копался  в  моторе  мобиля,  где
Геворкян. Полачек сказал, что у себя  в  кабинете.  К  нему  прилетели
какие-то вулканологи, наверное, будут готовить нового биоформа.
   Драч  прошел  в  главный  корпус.  В  предбаннике  перед  кабинетом
Геворкяна было пусто. Драч приподнялся на задних лапах и снял со стола
Марины Антоновны чистый лист бумаги и карандаш. Он положил лист на пол
и, взяв карандаш,  попытался  нарисовать  профиль  Кристины.  Дверь  в
кабинет Геворкяна была прикрыта неплотно, и Драч различал густой рокот
его голоса. Потом другой голос, повыше, сказал:
   - Мы все понимаем и, если  бы  не  обстоятельства,  никогда  бы  не
настаивали.
   - Ну никого, ровным счетом никого, - гудел Геворкян.
   - За исключением Драча.
   Драч сделал два шага к двери. Теперь он слышал каждое слово.
   - Мы не говорим о самом Драче, - настаивал вулканолог. - Но  должны
же быть подобные биоформы.
   - У нас не было заказов в последнее время. А Саразин будет готов  к
работе только через месяц. Кроме того, он не совсем приспособлен...
   - Но послушайте. Вся работа займет час, от силы  два.  Драч  провел
несколько месяцев в значительно более трудной обстановке...
   - Вот именно поэтому я не могу рисковать.
   Геворкян зашелестел бумагой, и Драч представил, как он  протягивает
вулканологам кипу лент.
   - Я не представляю, как мы вытянем его и  без  такой  поездки.  Его
организм  работал  на  пределе,  вернее   за   пределом.   Мы   начнем
трансформацию со всей возможной  осторожностью.  И  никаких  нагрузок.
Никаких... Если он полетит с вами...
   - Ну простите. Пока ваш Саразин будет готов...
   Драч толкнул дверь, не рассчитал удара, и дверь отлетела, словно  в
нее попало пушечное ядро.
   Последовала немая сцена. Три лица, обращенные к громадной черепахе.
Один из вулканологов оказался розовым толстяком.
   - Я Драч,  -  обратился  Драч  к  толстяку,  чтобы  сразу  рассеять
недоумение. - Вы обо мне говорили.
   - Я тебя не приглашал, - перебил его Геворкян.
   - Рассказывайте, - сказал Драч толстому вулканологу.
   Тот закашлялся, глядя на Геворкяна.
   -  Так  вот,  -  вмешался  второй  вулканолог,  высохший  и   будто
обугленный. - Извержение Осенней сопки на Камчатке,  мы  полагаем,  то
есть мы уверены, что, если не  прочистить  основной,  забитый  породой
канал,  лава  прорвется  на  западный  склон.   На   западном   склоне
сейсмическая станция. Ниже, в долине, поселок и завод...
   - И эвакуировать некогда?
   - Эвакуация идет. Но мы не можем демонтировать завод и станцию. Нам
для этого надо три дня. Кроме того, в четырех  километрах  за  заводом
начинается Куваевск. Мы запускали к кратеру мобиль со взрывчаткой. Его
просто отбросило. И хорошо, что не на станцию...
   Геворкян стукнул кулаком по столу:
   - Драч, я не позволю. Там температуры на пределе. На самом пределе.
Это самоубийство!
   - Позволите, - сказал Драч.
   - Идиот, - вспылил Геворкян. - Извержения может и не быть.
   - Будет, - грустно сказал толстяк.
   Драч направился к двери. Высохший  вулканолог  последовал  за  ним.
Толстяк остался, пожал плечами, сказал Геворкяну:
   - Мы примем все меры. Все возможные меры.
   - Ничего подобного, - не соглашался Геворкян. - Я лечу с вами.
   Он включил видеоселектор и вызвал Димова.
   -  Это  просто  великолепно,  -  сказал  толстяк.   -   Ну   просто
великолепно.
   Проходя через предбанник, Драч подхватил щупальцем с пола листок  с
профилем Кристины, смял его  в  тугой  комок  и  выбросил  в  корзину.
Движения щупалец были так быстры, что вулканолог, шедший на шаг  сзади
ничего не разглядел.

   Над Осенней сопкой поднимался широкий столб черного дыма и сливался
с низкими облаками, окрашивая их в бурый цвет. На посадочной  площадке
неподалеку от подножия  сопки  стояло  несколько  мобилей,  в  стороне
роботы под надзором техников собирали бур, похожий  на  веретено.  Под
тентом, спасавшим от мелкого грязного дождя, но не защищавшим от ветра
и холода, на низком столике  лежали,  придавленные  камнями,  схемы  и
диаграммы. Драч задержался, разглядывая  верхнюю  диаграмму.  Лава  не
могла пробиться сквозь  старый,  миллион  лет  назад  забитый  породой
канал. Лишь газы прорывались сквозь трещины в базальтовой пробке. Зато
с каждой минутой все больше трещин образовывалось на  слабом  западном
склоне.
   Человек в белом шлеме  и  огнеупорном  скафандре  снимал  данные  с
радиограммы зондов. Другой вулканолог принимал сообщения наблюдателей.
Новости не сулили ничего хорошего.
   Димов протянул Геворкяну записку с цифрами давления и температур  в
жерле.
   - На самом пределе, - сказал он. - На самом пределе.
   Он знал, что Драч все равно уйдет в вулкан, и  в  голосе  его  была
печальная отрешенность.
   Заряды были готовы.
   Толстый вулканолог принес шлемы для Геворкяна и Димова.
   - Час назад они запускали к кратеру мобиль, - сказал он виновато, -
хотели приземлить его у трещины. Он разбился, и взрыв ничего не дал.
   - Вас Куваевск вызывает, - сказал радист.  -  Они  начали  демонтаж
завода, но еще надеются.
   - Ответьте им, чтобы подождали час. На мою ответственность.
   Толстый вулканолог посмотрел на Драча, будто ожидал поддержки.
   - Пошли, - сказал Драч.
   Геворкян надел шлем. Шлем был велик и опустился  до  самых  бровей.
Геворкян стал похож  на  старого  рыцаря,  который  во  главе  горстки
храбрецов должен защищать страну от нашествия вражеских  армий.  Таким
его и запомнил Драч.
   Драча  подняли  на  мобиле  к  кромке  старого   кратера.   Усталый
вулканолог в грязном шлеме - он за последние три дня пытался пройти  к
жерлу - повторил инструкции, которые Драч уже знал наизусть.
   -  Трещину  видно  отсюда.  Конечно,  когда  рассеивается  дым.  Вы
спускаетесь по ней восемьдесят метров. Там свободно. Мы зондировали. И
укладываете заряды. Потом выбираетесь, и мы взрываем их  дистанционно.
Там уклон до шестидесяти градусов. Сможете?
   Вулканолог с трудом заставлял себя обращаться на "вы"  к  свинцовой
черепахе. Он столько раз  сталкивался  с  автозондами,  стройботами  и
прочими машинами, схожими чем-то с этой черепахой, что ему  все  время
приходилось уговаривать себя, что перед ним человек-биоформ. И еще  он
смертельно устал из-за этого проклятого вулкана.
   - Смогу, - ответил Драч. - Шестьдесят градусов мне по зубам.
   Перед тем как снять маску и передать ее вулканологу, он сказал:
   - Маску не потеряйте. Она мне еще пригодится. Без нее я глух и нем.
   - А как вы будете дышать?
   - Не буду дышать. Почти не буду. Кислород мне противопоказан.
   - Я жду вас здесь, - сказал вулканолог. Драч не услышал его слов.
   Драч скатился по отлогому склону в кратер и на секунду задержался у
трещины. Сверху сыпался пепел и мелкие камешки. В  стороне  над  самой
кромкой кратера реяли два мобиля. В одном - вулканологи,  в  другом  -
Геворкян с Димовым.
   Трещина оказалась куда  шире,  чем  Драч  ожидал.  Он  стал  быстро
опускаться, привычно регистрируя состав газов. Температура повышалась,
но была ниже  предельной.  Потом  склон  пошел  вниз  круче,  и  Драчу
пришлось идти зигзагами, повисая порой на двух щупальцах. Второй парой
щупалец он прижимал к панцирю заряды. Гора вздохнула, и Драч  прижался
к стене трещины, чтобы не улететь вверх с фонтанами газов.  Надо  было
спешить. Драч ощутил, как раскрываются  трещины  на  западном  склоне.
Спуск  становился  все  сложнее.  Стены  почти  смыкались,   и   Драчу
приходилось протискиваться между живыми, колышущимися камнями. Он  уже
спустился на семьдесят метров. Температура газов  достигла  четырехсот
градусов. Он припомнил диаграмму. Для того  чтобы  пробка  разлетелась
наверняка, надо пройти еще метров пять. Можно, конечно, в соответствии
с инструкцией  оставить  заряды  здесь,  но  пять  метров  желательны.
Отверстие под собой он заметил,  вернее  угадал,  по  рвущейся  оттуда
струе пара. Температура поднялась скачком  градусов  на  сто.  Он  уже
ощущал тепло. Сопка затряслась, как  в  припадке  кашля.  Он  взглянул
наверх. Путь назад еще был. Драч скользнул в горячую щель.
   Щель расширялась книзу, образуя мешок,  а  дно  мешка  было  словно
сито. Такую жару Драч испытал лишь однажды, на второй планете. Там  он
мог уйти. И ушел.
   Драч прикрепил заряды к  самой  надежной  плите.  Но  и  эту  самую
надежную плиту трясло. А  западный  склон,  должно  быть,  уже  рвался
сейчас, как полотно.
   Драч подтянулся на  одном  щупальце  к  верхнему  отверстию.  Газы,
выбивавшиеся снизу, обжигали, гора дернулась, и  щупальце  оборвалось.
Как веревка.  Драчу   удалось   удержаться,   присосавшись   мгновенно
остальными тремя к вертикальной стенке.  В  тот  же  момент  воздушная
волна -  видно,  вверху  произошел  обвал  -  швырнула  Драча  на  пол
каменного мешка.
   Страха не  было.  Некогда  было.  Драч  чувствовал,  как  спекаются
внутренности. Давление газов в каменной  полости  росло,  и  двигаться
было все труднее. Виноваты были лишние пять метров. На  секунду  Драчу
показалось, что он уже выползает из трещины и  видит  серое  небо.  Он
рванулся вверх, отчаянно и зло, потому что Кристина  завтра  придет  к
той же скамейке, потому что у Геворкяна,  который  ждет  его  наверху,
плохое сердце. Он выбрался  из  каменного  мешка,  но  оказалось,  что
трещину уже  завалило  обломками  базальта.  Он  попытался  раздвинуть
обломки породы, но понял, что не хватает на это сил.  Надо  отдохнуть,
чуть-чуть отдохнуть. В  обожженном  теле  распространялась  непомерная
усталость, что начала его преследовать в последние дни на той  планете
и не отпускала на Земле.
   Драч стоял, вжавшись в щель между глыбами базальта. Ему  предстояло
теперь найти слабое место  в  этом  завале,  отыскать  глыбу,  которая
слабее других загнана в трещину, и вырвать ее так, чтобы  не  обвалить
на себя всю пробку. И пока его щупальца  вяло  и  медленно  обшаривали
глыбы, разыскивая слабину, в мозгу мелькнула мысль. Сначала она прошла
где-то на периферии мозга, затем, вернувшись,  зазвенела,  как  сигнал
тревоги. Он понял, что все может пойти насмарку.  Пока  он  не  выйдет
отсюда, они не станут взрывать снаряды. Они будут ждать, надеяться  на
чудо. Они даже не станут бомбить пробку с воздуха.  Они  будут  ждать.
Они попытаются  спасти  его,  хотя  это  невозможно,  и  оттого  могут
погибнуть люди и наверняка погибнет все,  что  находится  на  западном
склоне и дальше, на равнине.
   Драч действовал осторожно и  осмотрительно,  стараясь  не  потерять
сознания. Это было главным -  не  потерять  сознания.  Он  вернулся  к
отверстию, из которого только что выбрался  с  таким  трудом,  прыгнул
вниз и очутился рядом с плоской  плитой,  на  которой  лежали  заряды.
Плита словно собралась пуститься в пляс. Драч подумал, как хорошо, что
у него нет нервных окончаний на внешней оболочке, он бы умер от  боли.
Обожженные щупальца были неловки. Прошло минуты  полторы,  прежде  чем
Драчу удалось развинтить один из  зарядов,  чтобы  превратить  его  во
взрыватель. Драч отлично знал эту систему. Такие заряды были у него на
тех планетах. Заряд включался лишь от сигнала, но  если  ты  знаком  с
системой, то можно включить цепь самому.
   Драч подумал, что когда он кончит работу, то, прежде  чем  замкнуть
цепь, он позволит себе несколько секунд, чтобы вспомнить кое-что,  как
полагается напоследок. Но когда кончил, оказалось, что этих  секунд  у
него нет.
   Взрыв раздался неожиданно для  всех,  кроме  усталого  вулканолога,
который лежал за камнями и думал так же, как Драч. Сопка  содрогнулась
и взревела.  Вулканолог  прижался  к  камням.  Два   мобиля,   которые
кружились у кратера,  отбросило,  как  сухие  листья,  -  пилотам  еле
удалось взять машины под контроль. Оранжевая  лава  хлынула  в  старое
жерло и апельсиновым соком начала наполнять кратер.
   Вулканолог бросился вниз по склону: он знал, что поток  лавы  через
несколько минут пробьется в его сторону...

   Кристина пришла на ту скамейку у  речки;  было  совсем  тепло.  Она
выкупалась в ожидании Драча. Потом почитала. А  он  не  шел.  Кристина
ждала до сумерек. На обратном пути она остановилась у ворот  института
и увидела, что  с  посадочной  площадки  поднимается  большой  мобиль.
Кристина сказала себе, что в этом  мобиле  Драч  улетает  на  какое-то
задание. Поэтому он и  не  смог  придти.  Но  когда  он  вернется,  то
обязательно придет к скамейке.  И  она  решила  приходить  к  скамейке
каждый день, пока живет здесь.
   В большом мобиле в Москву увозили  Геворкяна.  У  сопки  он  как-то
держался, а вернулся - и сдал. У него было слабое сердце, и спасти его
могли только в Москве.





   Гусар Павлыш в синем картонном кивере с коротким плюмажем из медной
проволоки, белом ментике и сверкающих  театральных  эполетах,  которые
гусарам не были положены, выглядел глупо, с грустью сознавал  это,  но
не мог ничего поделать. Чужой монастырь...
   Он прошел  опустевшим  центральным  туннелем  к  залу.  На  эстраде
оркестранты под водительством шумного суетливого  толстяка  с  черными
мышиными глазками, устанавливали рояль. У двери в  зал  толпились  те,
кому не досталось места. Павлыш заглянул поверх их голов.
   На сцене, не зная, куда деть  руки,  под  белым  щитом  с  надписью
"Селенопорту 50 лет", обвитым венком  из  синтетических  еловых  веток
стоял знаменитый профессор из Сорбонны. Он запутался  в  торжественной
речи, и многочисленные карнавальные фантазии, заполнившие зал, лишь  с
большим трудом сохраняли относительную тишину.  Глубоко  укоренившееся
чувство долга заставляло профессора подробно информировать собравшихся
о достижениях в селенологии и смежных  науках  и  существенном  вкладе
лунных баз в освоение космического пространства.
   Павлыш оглядел зал. Больше всего там оказалось мушкетеров.  Человек
сто. Они поглядывали друг на  друга  недоброжелательно,  как  случайно
встретившиеся на улице женщины в одинаковых платьях, ибо до последнего
момента каждый из них полагал, что столь светлая идея пришла в  голову
лишь ему. Между мушкетерами покачивались  высокие  колпаки  алхимиков,
мешая смотреть на сцену, редкие чалмы турецких султанов  и  квадратные
скерли марсиан. Правда, полной уверенности в том, что это карнавальные
марсиане, а не сотрудники лунных лабораторий  с  Короны  или  П-9,  не
было.
   Павлыш  протиснулся  сквозь  выросшую  толпу  Арлекинов  и  гномов,
которым не хватило места в зале. С белого потолка туннеля свисали бусы
фонариков и гирлянды бумажных цветов. Оркестр на эстраде уже  пробовал
инструменты. Нестройные звуки катились по  пустому  коридору.  В  такт
дроби ударника задрожали цветы над головой. Две цыганки  прошли  мимо,
кутаясь в шали.
   - Ты не учла аннигиляционный фактор, -  сказала  строго  цыганка  в
черной шали с красными цветами.
   - Как ты смеешь упрекать меня этим! - возмутилась цыганка в красной
шали с зелеными огурцами.
   Толстяк, который  руководил  установкой  рояля,  догнал  Павлыша  и
сказал ему:
   - Галаган, ты несешь полную ответственность.
   - За что? - спросил Павлыш.
   - Спиро! - позвал  с  эстрады  саксофонист.  -  Почему  не  включен
микрофон? Гелий не может петь без микрофона.
   Павлышу захотелось курить. Он дошел до  лестницы  на  нижний  ярус,
спустился на один марш. На площадке стоял диванчик и над ним, в  нише,
вытяжка для  курильщиков.  На  диване  сидела  Золушка  в  хрустальных
башмачках и горько плакала. Золушку обидели: не взяли на бал.
   Когда человек плачет, это еще не означает, что его надо  немедленно
утешать. Плач - дело интимное.
   - Здравствуйте, - сказал Павлыш, - я из дворца. Принц сбился с ног,
разыскивая вас.
   На площадке было полутемно, лампа рядом  с  диванчиком,  схожая  со
старинным уличным фонарем,  не  горела.  Девушка  замерла,  замолчала,
словно хотела дотерпеть, пока Павлыш уйдет.
   - Если вас обидели злые сестры и мачеха, - Павлыша несло, он не мог
остановиться, - то достаточно одного вашего слова, даже  кивка,  и  мы
тут же  отправим  их  на  Землю.  На  Луне  не   место   обидчикам   и
клеветникам.
   - Меня никто не обижал, - ответила девушка, не оборачиваясь.
   - Тогда возвращайтесь во дворец, - сказал Павлыш, - признайтесь  во
всем принцу.
   - В чем? - неожиданно спросила девушка.
   - В том, что вы уже помолвлены с бедным, но честным пастухом  и  не
нужны вам бриллиантовые палаты и шелковые альковы...
   - У вас плохое настроение? - спросила девушка.
   Она могла спросить  что  угодно,  потребовать,  чтобы  гусар  ушел,
отстал. Она спросила неожиданно.
   - Я весел и доволен жизнью, - сказал Павлыш.
   - Тогда почему вы со мной заговорили?
   - Мне обидно. Вы сидите здесь совсем одна, когда из зала  доносятся
торжественные речи, а оркестр настраивает трубы. Здесь можно курить?
   - Курите, - ответила девушка.  Голос  ее  был  настолько  ровным  и
спокойным, будто она и не плакала.
   Павлыш присел на диванчик, достал зажигалку. Ему хотелось взглянуть
на лицо  девушки.  У  нее  был  странный  голос,  глуховатый,   бедный
интонациями, и в то же время внутри его что-то звенело, будто  он  мог
становиться другим и девушка  сдерживала  его  нарочно,  чтобы  звучал
приглушенно. Павлыш щелкнул  зажигалкой  так,  чтобы  огонек  вспыхнул
между ним и девушкой. На секунду высветился профиль, щека, глаз, мочка
уха из-под белого парика.
   Девушка протянула руку и включила лампу, похожую на уличный фонарь.
   - Если вам так интересно поглядеть на меня, - сказала она, -  зачем
хитрить? К тому же огонек у зажигалки слабенький.
   Она повернула лицо к Павлышу и смотрела на него  не  улыбаясь,  как
ребенок, позирующий фотографу,  ожидающий,  что  из  объектива  сейчас
вылетит птичка. У девушки было скуластое широкое лицо с большими, чуть
раскосыми глазами, которые  должны  были  оказаться  черными,  а  были
светло-серыми. Очень полные, почти негритянские губы были приподняты в
уголках и готовы улыбнуться. Белый парик с диадемой чуть сдвинулся,  и
из-под него выбилась прямая черная прядь.
   - Теперь здравствуйте еще раз, - сказал Павлыш. -  Я  очень  рад  с
вами познакомиться. Павлыш.
   - Марина Ким.
   - Если я в самом деле могу вам чем-нибудь помочь...
   - Курите, - сказала Марина. - Вы забыли достать сигарету.
   - Забыл.
   - Вы с какого корабля?
   - Почему вы решили, что я нездешний?
   - Вы из Дальнего флота.
   Павлыш промолчал. Он ждал.
   - У вас на подошвах магнитные подковки.
   - У каждого планетолетчика...
   - В Дальнем флоте они  всегда  зачернены.  Брюки  от  повседневного
мундира вы не сменили  на  гусарские  лосины.  И  еще  перстень.  Дань
курсантской молодости. Такие изумруды гранит  повар  на  Земле-14.  Не
помню, как его зовут...
   - Ганс.
   - Вот видите.
   Наконец-то Марина улыбнулась. Одними губами.
   - В конце концов ничего в этом нет удивительного, - сказал  Павлыш.
- Здесь каждый десятый из Дальнего флота.
   - Только те, кто задержался на карнавал.
   - Их немало.
   - И вы к ним не относитесь.
   - Почему же, Шерлок Холмс?
   - Я чувствую. Когда у тебя плохое настроение, начинаешь чувствовать
чужие беды.
   - Это не беда, - сказал Павлыш, - это мелкая неприятность. Я  летел
на Корону, и мне сказали на Земле, что мой  корабль  стартует  с  Луны
после карнавала, как и  все.  А  он  улетел.  Теперь  неизвестно,  как
добираться.
   - Вы должны были лететь на "Аристотеле"?
   - Вы и это знаете?
   - Единственный корабль, который ушел в день  карнавала,  -  сказала
Марина. - Я тоже к нему торопилась. И тоже опоздала.
   - Там вас кто-то... ждал? -  Вот  уж  не  ожидал  Павлыш,  что  так
расстроится  картинкой,  подсказанной  воображением:  Марина  бежит  к
трапу,  у  которого  раскрывает  ей  объятия  могучий  капитан...  или
штурман?
   - Он мог бы остаться, - сказала Марина. - Никто бы его  не  осудил.
Он не хотел меня видеть. Он поднял корабль точно по графику. Наверное,
команда была недовольна. Так что я виновата в том, что вы не попали на
Корону.
   - Боюсь, что вы преувеличиваете, - сказал Павлыш, пытаясь  побороть
в себе атавистические, недостойные цивилизованного человека чувства.
   - Я не кажусь вам роковой женщиной?
   - Ни в коем случае.
   - И все же я преступница.
   Павлыш погасил сигарету и задал самый глупый из возможных вопросов:
   - Вы его любите?
   - Надеюсь, что и он меня тоже любит,  -  ответила  Марина,  -  хотя
сейчас я начала сомневаться.
   - Бывает, - сказал Павлыш пустым голосом.
   - Почему вы расстроились? - спросила  Марина.  -  Вы  увидели  меня
впервые в жизни десять минут назад и уже  готовы  устроить  мне  сцену
ревности. Нелепо, правда?
   - Нелепо.
   - Вы смешной человек. Сейчас я сниму парик, и наваждение пропадет.
   - Я как раз хотел вас попросить об этом.
   Но Золушка не успела снять парик.
   - Ты чего здесь делаешь? - театрально возопил  римский  патриарх  в
белой трагической маске. - Это просто чудо, что я пошел по лестнице.
   - Познакомьтесь, - сказал Павлыш, поднимаясь,  -  мой  старый  друг
Салиас. Он меня пригрел здесь и даже снабдил карнавальным костюмом.
   - Не я, а мои добрые медсестры, - поправил Салиас, протягивая руку.
- Я работаю эскулапом.
   - Марина, - сказала девушка.
   - Мне ваше лицо знакомо.
   Марина медленно подняла руку и  стянула  с  головы  белый  курчавый
парик. Прямые короткие черные волосы сразу  преобразили  ее  лицо,  но
внесли в него гармонию. Марина тряхнула головой.
   - Мы с вами виделись, доктор Салиас, - сказала  она.  -  И  вы  все
знаете.
   - Парик вам идет, - сказал добрый, мягкотелый Салиас.
   - Хотите сказать, что меня в нем труднее узнать?
   - Тактично ли мне вмешиваться в чужие дела?
   - Чудесно! - засмеялась Марина. - Я вас  успокою.  Мое  приключение
подходит к концу. Кстати, мы уже давно беседуем с вашим другом, но я о
нем почти ничего не знаю. Кроме того, что он смешной человек.
   - Смешной? Я скорее сказал  бы,  что  он  плохо  воспитан,  -  явно
обрадовался перемене темы Салиас.
   - Хорошо воспитанный гусар не будет выдавать  себя  за  прекрасного
принца.
   - Он даже не гусар, - сказал  Салиас.  -  Он  просто  доктор  Слава
Павлыш из Дальнего флота, судовой врач, несостоявшийся гений биологии,
банальная личность.
   - Я была права, - сказала Марина.
   - Я с вами не спорил, - сказал Павлыш, откровенно любуясь  Мариной,
Салиас кашлянул.
   - Вам надо идти, - сказала Марина.
   - А вы?
   - Мне пора. Бьет двенадцать.
   - Я спрашиваю серьезно, - сказал Павлыш. - Хотя понимаю...
   - Вы ровным счетом ничего не  понимаете,  -  сказала  Марина.  -  Я
постараюсь прийти к эстраде, где  оркестр,  только  сначала  возьму  в
комнате маску.
   Марина подобрала подол длинного белого платья и  побежала  вниз  по
лестнице. В другой руке  как  живой  пушистый  зверек  дергался  белый
парик.
   - Я буду ждать! - крикнул ей вслед Павлыш. - Я  вас  найду  даже  в
другом обличьи, даже у плиты в бедной избушке.
   Она ничего не ответила.
   Салиас протянул Павлыша за рукав.
   - Послушай, - сказал Павлыш, когда они пошли наверх, - ты  в  самом
деле с ней знаком?
   - Нет, незнаком. Лучше забудь о ней.
   - Еще чего не хватало! Она замужем?
   - Нет.
   - Ты уверенно говоришь о незнакомом человеке.
   - Я старый, мудрый ворон.
   - Но почему я должен о ней забыть?
   - Так лучше. Пойми, ты встречаешь человека,  тебе  хочется  увидеть
его вновь, но обстоятельства складываются таким образом,  что  ты  его
больше никогда не увидишь.
   - Ты меня недооцениваешь.
   - Может быть.
   Они вышли в коридор.  В  него  вливалась  толпа  из  зала.  Оркестр
встречал карнавал неровным ритмом модной песенки.
   - Она придет к эстраде! - крикнул Павлыш.
   - Может быть, - ответил Салиас.
   Людской  поток  растекался  по  широкому  туннелю.   Прожектора   с
разноцветными стеклами водили лучами над толпой, и оттого  создавалась
иллюзия летнего вечера и открытого пространства. Трудно было поверить,
что дело  происходит  на  Луне,  в  тридцати  метрах  под  ее  мертвой
поверхностью.
   Минут через десять,  ускользнув  от  щебетавших  медсестер,  Павлыш
прошел к эстраде. Над его головой круглились ножки рояля, и он  видел,
как ботинок  пианиста  мерно  нажимает  на  педали,  словно  управляет
старинным автомобилем.
   Марины Ким нигде не было видно. Не  может  быть,  что  она  обещала
прийти только для того, чтобы отделаться от Павлыша.
   Черный монах в  низко  надвинутом  капюшоне  подошел  к  Павлышу  и
спросил:
   - Ты не узнал меня, Слава?
   - Бауэр! - сказал Павлыш. - Конечно.  Глеб  Бауэр.  Ты  чего  здесь
делаешь, старая перечница? И давно ли ты ушел из мира?
   - Не злословь, сын мой, - сказал Глеб. - Хоть бога и нет, я остаюсь
его представителем на Луне.
   - Вы танцуете, монах? - спросила требовательно женщина в чешуйчатом
костюме русалки. - Вы не слышали, что объявлен белый танец?
   - С удовольствием принимаю ваше  приглашение,  -  сказал  Бауэр.  -
Постарайтесь без нужды не вводить меня в грех.
   - Посмотрим, - сказала русалка.
   - Слава, - сказал Бауэр, увлекаемый от эстрады, - не уходи!
   - Я подожду, - ответил Павлыш.
   Мушкетеры катили бочку с сидром  и  приглашали  желающих  пройти  к
столам. Голова танцующего Бауэра возвышалась  над  толпой.  Алхимик  в
халате с наклеенными на него фольговыми звездами вспрыгнул на  эстраду
и запел. Кто-то зажег рядом бенгальский огонь. Марины все не было.
   Павлыш решил ждать до конца.  Иногда  он  бывал  очень  упрям.  Она
прилетела сюда, чтобы увидеть капитана "Аристотеля". А он  не  захотел
ее видеть и даже не позволил команде задержаться на карнавал. Жестокий
человек. Или очень обиженный.  Надо  спросить  Бауэра,  который  знает
всех, как зовут капитана. Салиас что-то знает, но уходит от разговора.
Ну ничего, его заставим признаться, когда останемся вдвоем в комнате.
   Павлыш решил вернуться  к  лестнице.  Если  Марина  придет,  он  ее
встретит там. Но, пройдя несколько шагов, Павлыш оглянулся  и  увидел,
что Бауэр вернулся к эстраде и  вертит  головой,  очевидно  разыскивая
Павлыша. К  Бауэру  пробился  маленький  толстяк  с  черными  мышиными
глазками, поднявшись на цыпочки, начал настойчиво  и  серьезно  что-то
выговаривать ему. Бауэр, наконец, разглядел  Павлыша  и  поднял  руку,
призывая его к себе. Павлыш еще раз окинул взглядом танцующих. Золушки
не было.
   - Он врач? - спросил толстяк Спиро, когда Павлыш подошел к ним. - А
я думал, что он Галаган. Даже задание ему дал.  Ну  ладно,  я  побежал
дальше.  Вы  его  сами  поставите  в  известность.  Мне  нужно  срочно
разыскать Сидорова.
   - Пойдем, Слава, - сказал Бауэр, - я тебе по дороге расскажу.
   Над головой гремел оркестр, и ножки рояля чуть вздрагивали.  Вокруг
танцевали. И все же Павлыш уловил  в  общем  веселье  какую-то  чуждую
нотку. Среди  масок  появилось  несколько  человек,  одетых  буднично,
деловитых и спешащих. Они разыскивали в этом скопище  людей  тех,  кто
был им нужен, шептали  им  что-то,  пары  разделялись,  и  танцоры,  с
которыми они говорили, быстро покидали друг круг.
   - В Шахте взрыв, - сказал Бауэр тихо. - Говорят, ничего  страшного,
но  есть   обожженные.   Объявления   не   будет.   Праздник    пускай
продолжается.
   - Это далеко?
   - Ты не видел Шахты?
   - Я здесь первый день.
   У лифта собралось человек пять-шесть. Павлыш сразу понял,  что  они
обо всем знают. Все сняли маски, и с  масками  исчез  беззаботный  дух
праздника. Мушкетеры, алхимик,  неандерталец  в  синтетической  шкуре,
прекрасная фрейлина забыли о том, что они на  карнавале,  забыли,  как
одеты. Они были  врачами,  вакуумщиками,  механиками,  спасателями.  А
карнавал остался в прошлом... И музыка, которая  волнами  докатывалась
до лифта, и мерный  шум  зала  были  не  более  как  фоном  в  трезвой
действительности...

   Уже под утро Павлыш стоял у носилок, вынесенных из медотсека  Шахты
и ждал, пока лунобус развернется так, чтобы  удобнее  было  занести  в
него пострадавших. Сквозь прозрачную стену  купола  светила  полосатая
Земля, и Павлыш разглядел  циклон,  собирающийся  над  Тихим  океаном.
Водитель выскочил из кабины и отодвинул  заднюю  стенку  лунобуса.  За
ночь он осунулся.
   - Ну и ночка была, - сказал он. - Троих отправляем?
   - Троих.
   Носилки были накрыты надутыми чехлами из пластика. Дежурные нижнего
яруса Шахты, получившие тяжелые ожоги, спали. Их сегодня же эвакуируют
на Землю.
   Салиас, щеки которого были покрыты рыжей, выросшей за день щетиной,
помог Павлышу и водителю погрузить носилки в лунобус. Он  оставался  в
Шахте,  Павлышу  надо  было  возвращаться  в  Селенопорт,  сопровождая
пострадавших.
   Только через час Павлыш окончательно освободился и смог вернуться в
большой туннель города. Прожектора были выключены, и потому  воздушные
шары, гирлянды цветов  и  потухших  фонариков,  свисавших  с  потолка,
казались чужими, непонятно как попавшими туда. Пол был усеян  конфетти
и обрывками   серпантина.   Кое-где   валялись   потерянные   бумажные
кокошники,   полумаски   и   смятая   мушкетерская   шляпа.   Одинокий
робот-уборщик  в  растерянности  возил  совком  в  углу.  Ему  еще  не
приходилось видеть такого беспорядка.
   Павлыш подошел к эстраде. Несколько часов назад он  стоял  здесь  и
ждал Марину Ким. Вокруг было множество людей, а Бауэр в черной  сутане
танцевал с зеленой русалкой...
   К ножке рояля  липкой  лентой  была  прикреплена  записка.  На  ней
крупными квадратными буквами было написано: "ГУСАРУ ПАВЛЫШУ".
   Павлыш потянул записку за уголок. Сердце вдруг сжалось, что он  мог
сюда и не прийти. На листке наискось бежали торопливые строчки:
   "Простите, что не смогла подойти вовремя. Меня обнаружили. Во  всем
я виновата сама. Прощайте, не ищете меня. Если не  забуду,  постараюсь
отыскать вас через два года. Марина".
   Павлыш  перечитал  записку.  Она  была  словно  из  какой-то  иной,
непонятной  жизни.  Золушка  плачет  на  лестнице.  Золушка  оставляет
записку, в которой сообщает, что ее настигли, и просит ее  не  искать.
Это вписывалось в какой-то старинный, отягощенный  тайнами  готический
роман. За отказом от встречи должна была скрываться безмолвная  мольба
о помощи, ибо похитители прекрасной незнакомки следили  за  каждым  ее
шагом, и, опасаясь за судьбу своего избранника, несчастная девушка под
диктовку одноглазого негодяя  писала,  обливаясь  слезами,  на  клочке
бумаги. А в это время избранник...
   Павлыш усмехнулся. Романтические тайны произрастают на  благодатной
почве карнавала. Чепуха, чепуха...
   Вернувшись к Салиасу в комнату,  Павлыш  принял  душ  и  прилег  на
диван.
   Его разбудил трезвон видеофона. Вскочив, Павлыш взглянул  на  часы.
Восемь двадцать. Салиас так и не возвращался. Павлыш включил видеофон.
С экрана улыбался  Бауэр.  В  отглаженном  мундире  штурмана  Дальнего
флота, свежий, выбритый, деловитый.
   - Ты успел поспать, Слава? Я тебя не разбудил?
   - Часа три спал.
   - Слушай, Павлыш, я  говорил  с  капитаном.  Мы  идем  с  грузом  к
Эпистоле. По судовой роли у нас есть место врача.  Можешь  полететь  с
нами. Ну как?
   - Когда стартуете?
   - Катер уходит на стартовый пункт в десять. Успеешь?
   - Да.
   - Ну и отлично. Кстати, я уже сообщил диспетчеру, что ты  летишь  с
нами судовым врачом.
   - Значит, весь разговор был пустой формальностью?
   - Разумеется.
   - Спасибо, Глеб.
   Павлыш отключил видеофон и сел писать записку Салиасу.





   Через полгода, возвращаясь на Землю, Павлыш застрял  на  планетоиде
Аскор. Туда должна была прийти "Прага" с оборудованием для экспедиций,
работающих в системе.  От  Аскора  "Прага"  делала  Большой  прыжок  к
Земле.
   Павлыш сидел на планетоиде третий день. Он всех уже там знал, и его
все знали. Он ходил  в  гости,  пил  чай,  провел  беседу  об  успехах
реанимации и сеанс одновременной игры в шахматы,  в  котором  половину
партий, к позору Дальнего флота, проиграл. А "Праги" все не было.
   Павлыш заметил за собой  странную  особенность.  Если  он  приезжал
куда-то, где должен был провести месяц, то первые двадцать восемь дней
пролетали незаметно, два последних растягивались в тоскливую вечность.
Если он куда-нибудь попадал на год, то  жил  нормально  одиннадцать  с
половиной месяцев. Так и с этим  путешествием.  Почти  полгода  он  не
думал - некогда  было.  А  вот  последняя  неделя  оказалась  сплошной
пыткой. Глазам надоело смотреть на новые чудеса, ушам - внимать песням
дальних миров... Домой, домой, домой!
   Павлыш коротал время в буфете, читая  бессмертный  труд  Макиавелли
"История Флоренции" - это  была  самая  толстая  книга  в  библиотеке.
Геолог Ниночка за стойкой лениво мыла бокалы.  В  буфете  дежурили  по
очереди.
   Планетоид качнуло. Мигнули лампы под потолком.
   - Кто прилетел? - с робкой надеждой спросил Павлыш.
   - Местный, - ответила Ниночка. - Грузовик четвертого класса.
   - Швартоваться не  умеют,  -  сказал  механик  Ахмет,  жевавший  за
соседним столиком сосиски.
   Павлыш вздохнул. Глаза Ниночки горели состраданием.
   - Слава, - сказала она, - вы загадочный странник, которого звездный
ветер несет от планеты к планете. Я где-то читала о таком. Вы  пленник
злой судьбы.
   - Чудесно сказано. Я пленник, я скиталец и страдалец.
   - Тогда не переживайте. Судьба сама за вас все решит.
   Судьба показалась в дверях буфета, приняв образ низенького плотного
человека с пронзительными черными глазками. Человека  звали  Спиро,  и
Павлыш его помнил.
   - Так, - сказал Спиро голосом героя,  только  что  вернувшегося  из
соседней галактики, -  чем  здесь  угощают?  Чем  встретит  ваш  салун
одинокого охотника?
   Ниночка поставила на стойку бокал с лимонадом,  и  Спиро  вразвалку
подошел к стойке.
   -  Чего-нибудь  основательнее  не  держите?  -  спросил  он.  -   Я
предпочитаю азотную кислоту.
   - Вся вышла, - сообщила Ниночка.
   - Только что  прилетали  космические  пираты  с  Черной  Звезды,  -
вмешался в разговор Павлыш.  -  Выжрали  три  бочки  рома  и  взорвали
перегонный аппарат. Переходим на сухой паек.
   - Что? - встревожился Спиро. - Пираты?
   Он замер с бокалом лимонада в руке, но тут же признал Павлыша.
   - Слушай! - заявил он. - Я тебя знаю.
   В этот момент зашуршало в динамике, и голос диспетчера произнес:
   - Павлыш, поднимись ко мне. Доктор Павлыш, ты меня слышишь?
   Слова Спиро догоняли Павлыша, толкали в спину:
   - Я тебя здесь ждать буду. Никуда ни шагу. Ты  мне  позарез  нужен.
Даже не представляешь, как.
   Всегда  грустный  маленький  Тамил,  второй  год   сидевший   здесь
диспетчером, сообщил Павлышу, что "Прага" задерживается.  Как  минимум
еще на пять дней.
   Павлыш сделал вид, что переживает эту новость, но испугался, что не
переживет. Цокая подковками, он спустился в буфет.
   Спиро стоял посреди комнаты с пустым  бокалом.  Его  черные  глазки
метали молнии, словно норовили прожечь пластик буфетной стойки.
   - На что это похоже? - допрашивал он Ниночку. - Я им всем поотрываю
головы. Сорвать большое дело, подвести товарищей! Нет, это  невиданно!
Такого еще не было в истории флота. Они  попросту  забыли,  понимаешь,
забыли два контейнера на Земле-14. Учти, не один, а два! В  документах
они есть, а в трюме их нет. Каково?
   - Важный груз? - спросил Павлыш.
   - Важный? - Голос Спиро дрогнул. Павлыш испугался,  что  он  сейчас
разрыдается. Он смотрел на Павлыша. Павлыш ощутил себя мышью,  которая
попалась на глаза голодному коту. - Галаган! - сказал Спиро. - Ты  нас
спасешь.
   - Я не Галаган, я Павлыш!
   -  Правильно,  Павлыш.  Мы  с   тобой   взрыв   на   лунной   шахте
ликвидировали. Сотни погибших,  бушует  вулканическое  пламя.  Я  тебя
вынес из огня, правда?
   - Почти.
   - Так вот, ты мне обязан. На Сентипере  во  втором  пакгаузе  лежат
запасные контейнеры. Я не знал, что  они  понадобятся,  но  никому  не
отдал. Я предчувствовал, чем все кончится.  Ты  летишь  на  Сентиперу,
тратишь день, чтобы выбить их у Геленки. Сначала она тебе скажет...
   - Не смущай человека, - сказала Ниночка. - Неужели  кому-нибудь  не
ясно, что это не твои контейнеры?
   - Мои!
   - Чужие, - сказал механик Ахмет.
   - Они больше, чем мои! - возмутился Спиро. - Без них все  погибнет.
Без них остановится работа всей лаборатории. Замрет научная  жизнь  на
целой планете.
   - Вот и лети сам за своими контейнерами, - сказала Ниночка.
   - А кто отвезет груз на Проект? Ты?
   - Ты знаешь, что здесь все заняты.
   - Вот именно это я и говорю.
   Спиро подошел к столику, за который сел Павлыш, и бросил перед  ним
большой тугой тюк.
   - Это тебе, - сказал он.
   Тюк  раскрылся,  и  из  него  выпало  несколько  писем  и  пакетов.
Конверты,   микрофильмы,   видеокассеты   медленно   расползались   по
полированной  поверхности  и  норовили  спрыгнуть  на  пол.  Павлыш  с
буфетчицей кинулись собирать их и запихивать обратно в тюк.
   - Всегда он так с почтой обращается, - сказала Ниночка.  -  Столько
шума, а потом бросит все и убежит.
   Павлыш  укладывал  письма.  Спиро  был  забавен.  Еще   неделю   на
планетоиде не выдержать. Может, рискнуть и улететь на Сентиперу?
   - Вот еще одно упало, - сказала Ниночка,  передавая  Павлышу  узкий
конверт  с  видеолистом.  На  конверте  было   написано:   "Проект-18.
Центральная лаборатория. Марине Ким".
   Павлыш три раза медленно прочитал адрес,  потом  аккуратно  положил
конверт в тюк.
   - Значит так, - сказал Спиро, - я сейчас ухожу  на  Сентиперу.  Без
контейнера мне лучше не возвращаться. Ты не  знаешь  Димова!  И  лучше
тебе никогда его не узнать. Времени у меня двадцать  минут.  Сейчас  я
дам тебе список грузов, покажу, где пришвартована моя шхуна, потом  ты
получишь овощи у садовника, все погрузишь и  отвезешь  на  Проект.  Не
беспокойся, грузовик на автоматике, мимо не провезет. Ясно? Только  не
сопротивляйся, потому что все уже решено и ты не имеешь права подвести
старого друга.
   Спиро угрожал, умолял, убеждал,  махал  руками,  бегал  по  буфету,
обрушивал на Павлыша лавины фраз и восклицательных знаков.
   - Да послушайте, наконец! -  рявкнул  Павлыш  во  всю  мощь  своего
незаурядного голоса. - Я согласен лететь на  Проект!  Я  и  без  ваших
уговоров решил лететь на Проект! В конце концов я, может  быть,  давно
мечтал полететь на Проект!
   Спиро замер. Его черные глазки увлажнились. Он поперхнулся, но  тут
же совладал со своими чувствами и быстро сказал:
   - Тогда пошли. Быстро. У нас каждая минута на счету.
   - Правильно сделаете, что полетите, - сказала Ниночка. - Я сама  бы
полетела, только некогда. Там говорят, такой океан...

   Грузовик вышел к планете Проект-18 с неосвещенной стороны, и минуло
несколько минут, прежде чем Солнце, навстречу которому несся грузовик,
осветило бесконечный ровный океан. Павлыш погасил перегрузки и перешел
на стабильную орбиту. Затем, щелкнув  тумблером,  вышел  на  связь  со
Станцией.
   Он знал, что  Станция  ведет  грузовик,  и  ждал,  когда  раздастся
знакомое шуршание, означающее, что полоса свободна для пилота.
   Черные точки возникли на лице океана. Из  сетки  приемника  донесся
сухой шум.
   - Станция, - сказал Павлыш. - Станция, иду на посадку.
   - Что у тебя с голосом, Спиро? - спросили снизу.
   - Это не Спиро, - ответил Павлыш. - Спиро ушел на Сентиперу.
   - Ясно, - сказала Станция.
   -  Перехожу  на  ручное  управление,  -  сказал  Павлыш.  -  Машина
перегружена. Как бы не прострелить мимо.
   Справа над пультом на экране медленно поворачивался глобус планеты,
и черная точка над глобусом - грузовик постепенно сближался с  зеленым
огоньком - Станцией.
   - И не мечтай, - сказала Станция.
   - Не беспокойтесь, - сказал Павлыш. - Я из Дальнего флота. На  этих
грузовиках налетал больше, чем Спиро.
   Группа островов, рассеянных по плоскому лицу океана, прошла  внизу.
На горизонте в дымке лежала Станция. Грузовик слишком  медленно  терял
высоту, и Павлыш на мгновение отключил автоматику, дал торможение. Его
вдавило в кресло.
   Павлыш снова щелкнул рубильником на пульте связи.
   - Что надевать? - спросил он. - Какая у вас погода?
   Он включил  видеофон.  На  экране  возникло  широкое  плоское  лицо
обритого наголо человека. Глаза его были узки, к  тому  же  прищурены,
тонкие  брови  стояли  галочкой,  и  вообще  он  являл   собой   образ
Чингис-хана, только что узнавшего о поражении его любимых тысяч у стен
Самарканда.
   - Кто таких присылает? - спросил Чингис-хан, очевидно, имея в  виду
Павлыша.
   - Я сэкономил полтонны горючего, -  скромно  ответил  Павлыш.  -  Я
привел корабль на час раньше срока. Полагаю,  что  не  заслужил  ваших
упреков. Так что же вы надеваете, когда выходите на свежий воздух?
   - Там Спиро все свое оставил, - сказал Чингис-хан.
   - Сомневаюсь, что влезу в его костюм.
   - Хорошо, - сказал Чингис-хан, - через три минуты я буду у вас.
   Павлыш отстегнулся, встал с кресла, достал из боковой  ниши  тюк  с
почтой, отряхнул пыль с костюма. Двигаться было легко,  притяжение  на
планете не превышало 0,5. Люк в кабину управления отъехал  в  сторону,
вошел Чингис-хан  в  утепленном  комбинезоне,  с  кислородной  маской,
закрывавшей пол-лица. Вслед за ним в кабину втиснулся высокий поджарый
человек с блеклыми глазами под густыми черными бровями.
   -  Здравствуйте,  -  сказал  Павлыш.  -  Я  случайно  оказался   на
планетоиде, когда Спиро был вынужден отправиться на  Сентиперу.  И  он
попросил помочь ему. Я доктор Павлыш.
   - Моя фамилия Димов, - представился худой человек. - Димитр  Димов.
Я руковожу здешним отделением нашего института.  Мы,  если  позволите,
коллеги?
   Он указал тонким длинным пальцем пианиста на змею и чашу  на  груди
Павлыша, как раз  над  планками  с  названиями  кораблей,  на  которых
Павлышу приходилось служить.
   - Ванчидорж, - представил Димов Чингис-хана. И сразу  продолжил.  -
Вы одевайтесь, одевайтесь. Мы  вам  очень  благодарны.  У  нас  всегда
возникают  некоторые  трудности  со  Спиро.   Он   чудесный   человек,
добрейший, отмечен замечательными деловыми качествами. Его с громадным
трудом отпустили к нам с Луны...
   Чингис-хан, то  есть  Ванчидорж,  хмыкнул,  выражая  таким  образом
несогласие со словами своего начальника.
   Димов помог Павлышу закрепить кислородную маску.
   - Надеюсь, вы у нас задержитесь на несколько дней?
   - Спасибо, - сказал Павлыш.
   Он включил обогрев в комбинезоне и поправил теплый  шлем.  Кислород
поступал нормально. Костюм Димова был узковат, но в общем в  нем  было
удобно. Павлышу хотелось спросить  о  Марине  Ким,  но  он  сдержался.
Теперь Золушка никуда от него не денется.
   Они вышли на гладкую, будто отшлифованную, поверхность  острова.  В
ста метрах за долинкой поднимались обрывистые скалы. По другую сторону
начинался океан, волны прибоя  разбивались  о  черный  берег,  взметая
столбы белой  пены.  Павлыш  поправил  шлемофон,  чтобы  услышать  шум
прибоя, но доносился он глухо, неадекватно мощи волн,  звуки  гасли  в
разряженном воздухе. Серое полупрозрачное облачко  закрыло  на  минуту
солнце, и тени, резкие и глубокие, стали мягче.
   Ванчидорж ушел вперед, закинув на плечо тюк с почтой. Димов отстал.
Он закрывал  люк  грузовика.  Ванчидорж  вошел  в  тень  от  скалы   и
растворился в ней. Павлыш последовал за ним и оказался перед  медленно
отползавшей в сторону металлической дверью, которая  скрывала  вход  в
пещеру.
   - Заходите, - сказал Ванчидорж, - застудим камеру.
   Павлыш оглянулся. Большая белая птица медленно спускалась к Димову,
и Павлыш чуть было не крикнул ему: "Осторожно!" Димов видел птицу,  но
не собирался прятаться.
   Птица сделала круг над головой Димова, и тот поднял  руку,  как  бы
приветствуя ее.
   У птицы были громадные крылья и маленькое пушистое тел.
   - Вы их подкармливаете? - спросил Павлыш.
   - Разумеется.
   У  Ванчидоржа  была  неприятная  манера  саркастически  хмыкать.  И
непонятно было, смеется он или сердится.
   Вторая птица показалась чуть выше  первой.  Она  сложила  крылья  и
мягко спланировала, усевшись на скалу рядом с Димовым. Димов  протянул
руку и потрепал птицу по шее.
   - Пошли, - повторил Ванчидорж.
   Внутри Станция была устроена удобно. Залы  просторной  пещеры  были
превращены в жилые помещения, и Павлыш вспомнил старинные  картинки  к
роману Жюля Верна "Таинственный остров", герои которого любили деловой
комфорт. Павлыш подумал, что в его комнате  должно  быть  вырублено  в
стене окно, в которое будет врываться океанский ветер.
   Димов сказал:
   - У нас с жильем здесь  туго.  В  прошлом  месяце  приехала  группа
физиологов,  шесть  человек,  заняли  все  свободные  помещения.   Вам
придется пожить в комнате с Ваном. Вы не возражаете?
   Павлыш поглядел на Ванчидоржа.
   Тот отвернулся к стене.
   - Я, разумеется, не возражаю. Но не стесню ли...
   - Я редко бываю в комнате, - быстро ответил Ван.
   Комната Ванчидоржа была просторна - не  чета  клетушкам  на  других
станциях. В толще скалы было  вырублено  высокое  узкое  окно,  сквозь
которое врывался солнечный свет.
   - Вот ваша кровать, - сказал Ван, указывая на  самую  настоящую,  в
меру широкую, удобную  кровать,  спинкой  которой  служила  изрезанная
сложным узором зеленоватая каменная плита.
   - А вы? - спросил Павлыш. Второй кровати в комнате не было.
   - Принесу. Не успел. Вас никто не ждал.
   - Вот я и буду спать на той кровати, которую вы принесете. - сказал
Павлыш. - Гостеприимство не должно сопровождаться жертвами.
   Он отошел от окна. Вдоль стены комнаты  тянулся  рабочий  стол.  На
столе  лежали  пластины  розового  и  светло-зеленого  полупрозрачного
камня. Нефрит, догадался Павлыш.  На  одной  из  пластин  был  намечен
рисунок  -  птица  с  широкими  крыльями.  Нефрит  тепло  светился   в
отраженном солнечном свете. Раковина, похожая на половинку гигантского
грецкого ореха, бросала на потолок перламутровые радужные  блики.  Ван
раскладывал почту на стопки. Второй стол был придвинут к боковой стене
напротив  кровати.  Над  столом  было  несколько   полок.   К   стопке
микрофильмов на второй полке была прислонена фотография Марины  Ким  в
рамке из нефрита. Рамка была вырезана  с  большим  искусством,  взгляд
запутывался в сложном узоре. Павлыш сразу узнал Марину, хотя в  памяти
она осталась в белом завитом  парике,  который  придавал  чертам  лица
нелогичность, подчеркивая несоответствие между разрезом  глаз,  линией
скул и пышными белыми локонами. Настоящие волосы Марины были  прямыми,
черными, короткими.
   Павлыш обернулся к Вану и увидел,  что  тот  перестал  раскладывать
почту и наблюдает за ним.
   Дверь отворилась, и вошел человек в голубом халате и  хирургической
голубой шапочке.
   - Ван, - сказал он, - неужели почту привезли?
   - Как у вас дела? - спросил Ван. - Лучше ему?
   - Ласты есть ласты, - ответил человек в голубом халате. -  За  один
день не вылечишь. Так что же с почтой?
   - Сейчас иду, - сказал Ван. - Немного осталось.
   - А мне что-нибудь есть?
   - Подожди немного.
   - Отлично, - ответил хирург. - Иного ответа от тебя и не ждал. - Он
пригладил короткие усики,  провел  ладонью  по  узкой  бородке.  -  Вы
грузовиком прилетели? - спросил он Павлыша.
   - Да. Вместо Спиро.
   - Очень приятно, коллега. Надолго к нам? А то подыщем вам работу.
   - Приятно сознавать, - сказал Павлыш, - что, куда я ни попаду,  мне
сразу предлагают работу, даже не спрашивая, хороший ли я работник.
   - Хороший, - убежденно заявил хирург. -  Интуиция  нас  никогда  не
обманывает. А я Иерихонский. Мой прапрадед был священником.
   - А почему мне об этом надо знать?
   - Я всегда говорю так, представляясь, чтобы избежать лишних  шуток.
Это церковная фамилия.
   Павлыш снова  взглянул  на  фотографию  Марины  Ким,  словно  хотел
убедиться, не растворилась ли она. Скоро он ее  увидит.  Может,  через
несколько минут. Удивится ли она? Вспомнит ли гусара Павлыша? Конечно,
можно спросить Вана, но не хочется.
   - Все, - сказал Ван, - пошли. Вы идете с нами, Павлыш?
   Они вошли в обширный зал,  освещенный  рядом  вырубленных  в  скале
окон. Пол зала был покрыт голубым пластиком.  В  дальнем  конце  стоял
длинный стол и два ряда стульев, ближе к двери - стол для пинг-понга с
провисшей сеткой. Ван поставил сумку на стол и начал  последовательно,
словно выполняя ритуал, вынимать стопки  почты  и  раскладывать  их  в
ряд.
   - Я позову людей, - сказал Иерихонский.
   - Сами придут, - ответил Ван. - Не торопись.
   Но Иерихонский его не послушался. Он  подошел  к  стене,  отодвинул
крышку небольшой ниши  и  включил  звонок,  звук  которого  прерывисто
понесся по коридорам и залам Станции.
   Над пинг-понговым  столом  в  ряд  висели  портреты,  как  портреты
предков в фамильном  замке.  И  это  было  необычно.  Павлыш  принялся
разглядывать их.
   Мрачный скуластый  человек  лет  сорока,  с  настойчивыми  светлыми
глазами. Иван Грунин. За ним старик, глаза которого  затенены  густыми
кустистыми бровями  -  Армен  Геворкян.  Следующий  портрет  изображал
совсем  молодого  парня  с  удивленными  голубыми  глазами  и   острым
подбородком. Что-то объединяло этих людей и делало  близкими,  чтимыми
на этой Станции. Они сделали  что-то  важное  в  том,  чем  занимаются
остальные, может, они были дружны с Димовым или Иерихонским...  Сейчас
придут люди, которые услышали  звон  колокольчика.  Войдет  и  Марина.
Павлыш отошел подальше от пинг-понгового стола, но не спускал  глаз  с
длинного голубого конверта, который предназначался  Марине.  Он  лежал
поверх самой тонкой стопки.
   Первыми в зале появились два медика в таких же голубых халатах, как
Иерихонский.  Павлыш  старался  не  смотреть  на  дверь  и  думать   о
посторонних вещах: например, удобно ли играть в  пинг-понг  при  такой
малой силе тяжести? То ли надо утяжелять  шарик,  то  ли  привыкать  к
замедленным прыжкам. Движения у  людей  на  Проекте  были  куда  более
плавными и широкими, чем на Земле.
   Медики сразу бросились к столу, но Ван остановил их:
   - Погодите, пока все соберутся. Вы же знаете...
   Ван явно был формалистом и поклонником ритуала.
   На мгновение Павлышу показалось, что  вошла  Марина.  Девушка  была
черноволосой, стройной, смуглой, но на  этом  ее  сходство  с  Мариной
кончалось. У нее были мокрые волосы, а белое сари кое-где  прилипло  к
влажной коже.
   -  Ты  обязательно  простудишься,   Сандра,   -   сварливо   сказал
Иерихонский.
   - Здесь тепло, - ответила девушка.
   Говорила она медленно, словно вспоминала нужные слова.
   Потом глубоко вздохнула, откашлялась и повторила:
   - Здесь тепло. - Звонче, чем в первый раз.
   Зал наполнился народом.  Люди  были  в  рабочей  одежде,  будто  на
секунду оторвались от дел и  тотчас  вернутся  к  ним.  Павлыш  крутил
головой, ему казалось, что он упустил, потерял Марину, что она  уже  в
зале.
   Ван  священнодействовал.  Он  подвинул  стопку  официальной   почты
Димову, затем принялся брать письма и пакеты из самой большой пачки  и
читать вслух фамилии  адресатов.  Эта  процедура  явно  была  освящена
традицией, никто  не  роптал,  кроме  Иерихонского,  который  оказался
записным бунтарем.
   Люди подходили, брали письма и посылки для себя и для тех,  кто  не
смог прийти, и толпа, окружавшая  Вана,  постепенно  рассасывалась,  и
люди устраивались поудобнее, чтобы прочесть письмо, или спешили  уйти,
чтобы в одиночестве прослушать пленку. Стопки подошли к концу.  Марины
Ким в числе адресатов, имена которых называл Ван, не  было.  Ван  взял
предпоследнюю пачку, протянул Сандре.
   - Для морской станции, - сказал он. - Там есть и тебе посылка.
   Потом положил руку на последнюю, тонкую  пачку  писем,  на  голубой
конверт Марины Ким.
   - С Вершины никого? - спросил он. И тут же добавил: - я сам отнесу.
   "Конечно, - подумал Павлыш, - ты сделаешь это с удовольствием".  Он
подумал, что Марина без всяких к тому оснований постепенно  превращает
его, бравого дальнелетчика, в банального ревнивца.
   - Павлыш, вы меня слышите?
   Рядом стоял Димов.
   - Мне сейчас надо уйти, а когда я вернусь, то уделю вам полчаса для
ответов на вопросы. Догадываюсь, что пока вопросов нет. Но советую вам
проводить Сандру. Она идет вниз, на морскую станцию.
   - Я с вами, -  сказал  Иерихонский.  Потом  он  обернулся  к  своим
коллегам и добавил: - Некоторые, вместо  того  чтобы  возвращаться  на
свои  рабочие  места,  направляются  к  нашему  гостю   с   корыстными
намерениями. Я отвечу за него. Он не с Земли. Он меньше нас знает, что
творится дома, он не  занимается  спортом  и  не  собирает  марок.  Он
человек неинтересный и неосведомленный. Все остальное  вы  узнаете  от
него за ужином.
   Закончив монолог, он шепнул на ухо Павлышу:
   - Для вашего же блага, коллега. Вдалеке  от  дома  люди  становятся
болтливы.
   Когда  они  шли  длинным  наклонным  туннелем,  освещенным  редкими
светильниками под потолком, он развивал свою мысль:
   - Если бы наша работа была напряженной, если бы нас на каждом  шагу
подстерегали опасности, мы бы и не замечали, как идет время. Но работа
у нас монотонная, в лабораториях развлечений мало... Вот мы и  тянемся
к новым лицам.
   - Ты не совсем прав, Эрик, - сказала Сандра, - это  у  вас  наверху
все спокойно. У других не так.
   Винтовая лестница, по которой они начали спускаться, кружила вокруг
вертикального столба, в котором находился лифт. Но они шли пешком.
   - Я доморощенный философ, - продолжал между тем  Иерихонский.  -  И
должен вам сказать, коллега, что обстоятельства моей работы склоняют к
абстрактному мышлению. За внешней будничностью нашей сегодняшней жизни
скрывается напор будущих катаклизмов и водоворотов. Но, повторяю,  это
мы воспринимаем лишь как фон, а к любому,  даже  самому  экзотическому
фону быстро привыкаешь. Вот Сандра сказала, что у других  здесь  жизнь
не такая спокойная. Может быть... Когда вас ждет Димов?
   - Через полчаса.
   - Тогда мы вам покажем аквариум,  и  сразу  обратно.  Димова  очень
интересно слушать, но он не выносит, когда опаздывают.
   - Странно, - сказал  Павлыш,  -  здесь  говорят  о  Димове,  как  о
самодержце. А он производит  впечатление  очень  мягкого,  деликатного
человека.
   - С нами нельзя не быть самодержцем, хотя бы в лайковых  перчатках.
Я на месте Димова давно бы сбежал  от  этого  скопища  интеллектуалов.
Нужно иметь невероятную выдержку.
   - Эрик  опять  не  прав,  -  заметила  Сандра,  которой  как  будто
нравилось во всем оспаривать мнение Иерихонского. - Димов  и  в  самом
деле милейший и мягкий человек, но мы понимаем,  что  последнее  слово
всегда за ним. Он не имеет права ошибаться,  потому  что  тогда  может
произойти что-нибудь плохое. Здесь нет никакой мирной жизни.  Это  все
выдумки Иерихонского.
   Шахта кончилась. Павлыш несколько секунд стоял  у  стены,  стараясь
переждать головокружение. Иерихонский заметил это и сказал:
   - Мы стараемся  как  можно  больше  двигаться.  По  работе  нам  не
приходится много передвигаться...
   - Кому как, - сказала  Сандра,  к  которой  Павлыш  уже  обернулся,
ожидая очередного возражения. - Мне приходится много двигаться, другим
тоже.
   - Но я же не говорю о вашей группе, - ответил Иерихонский.  -  Ваша
группа - другое дело.
   - А Марина Ким? - спросила Сандра.
   У Павлыша екнуло сердце. Впервые это  имя  было  произнесено  здесь
просто и буднично, как имя Димова или Вана.  По  крайней  мере  теперь
можно быть уверенным, что Марина здесь и ей приходится  двигаться.  Из
этих слов  следовало,  что  Марина  не  входит  в  группу,  к  которой
принадлежит Сандра. Но она на Станции, близко,  может,  именно  сейчас
Ван передает ей письмо с Земли.
   - При чем тут  Марина?  -  удивился  Иерихонский.  И  обратился  за
поддержкой к Павлышу, видимо считая его  куда  более  информированным,
чем было на самом деле. - Разве можно сравнивать?
   Павлыш пожал плечами. Он не знал, можно ли сравнивать  Иерихонского
и Марину  Ким.  Хотя  это  также  подтверждало  его  подозрение,   что
Иерихонский живет спокойной жизнью,  а  вот  Марина  нет.  Иерихонский
бегает по лестницам, чтобы не потерять форму, а Марине это не грозит.
   - Он же не знает Марину, - сказала Сандра.
   - Ах да, я совсем забыл.
   - Я ее как-то встречал, - сказал Павлыш.  -  Давно  еще,  на  Луне,
полгода назад.
   - Не может быть! - воскликнул Иерихонский. - Вы ошиблись!
   - Да? А ты забыл, что творилось в институте? - спросила Сандра. - У
тебя дырявая голова.
   Иерихонский не стал возражать.
   Они вошли  в  обширное  помещение,  придавленное  низким  потолком,
укрепленным кое-где столбами. Дальняя стена зала была  прозрачной.  За
ней зеленела толща воды.
   - А вот наш аквариум, - сказал Иерихонский.
   - Я вас оставлю, - сказала Сандра. - Мне надо  передать  письма,  а
потом на работу.
   - Счастливо, - сказал  Иерихонский,  и  голос  его  дрогнул.  -  Не
переутомляйся.
   Павлыш  подошел  к  прозрачной  стенке.  Мелкая   рыбешка   стайкой
промелькнула совсем рядом,  лучи  солнца  пробивались  сквозь  воду  и
растворялись   где-то   сверху,   создавая   впечатление    громадного
заполненного туманом зала, под потолком  которого,  невидимые,  светят
люстры.  Покачивались  длинные  руки  водорослей.  Дно  океана  покато
уходило в глубину, а там, смутно различимые, поднимались зубцы  черных
скал.  Громадная  акула  поднялась  из  темной  глубины  и   медленно,
величественно подплыла к  стеклу.  За  ней  последовала  вторая,  чуть
меньше размером.
   Откуда-то сбоку, из невидимого Павлышу  люка  выплыла  Сандра.  Она
была в легком резиновом костюме, ластах и больших очках. Она не видела
акул, и Павлыш испугался за нее. Женщина поплыла прямо к акуле.
   - Сандра! - крикнул Павлыш, бросаясь к стеклу.
   Акула поменьше грациозно повернула  к  Сандре.  В  грациозности  ее
движения чувствовалась страшная первобытная сила.
   - Сандра!
   - Успокойся, - сказал Иерихонский. Павлыш даже забыл о нем.  -  Мне
тоже иногда бывает страшно.
   Акула и Сандра плыли бок  о  бок.  Сандра  что-то  говорила  акуле.
Павлыш мог бы поклясться, что видел, как  открывается  ее  рот.  Затем
Сандра поднялась чуть выше, легла акуле на спину,  держась  за  острый
плавник, и акула мгновенно скользнула в глубину. Вторая последовала за
ней.
   Павлыш поймал себя на  том,  что  стоит  в  неудобной  позе,  почти
прижавшись лбом к стеклу. Он провел ладонью по виску, ему  показалось,
что растрепались волосы. Волосы были в порядке. В конце  концов  этому
было правдоподобное объяснение: здесь дрессировали морских животных.
   Павлыш не знал, сколько прошло времени. Потом он  обернулся,  чтобы
спросить Иерихонского, что же  все  это  значит.  Но  Иерихонского  не
было.
   Павлыш вспомнил, что не договорился, где встретится с Димовым.
   Он поднялся  наверх  на  лифте,  без  труда  нашел  большой  зал  с
портретами. Но там никого не было. Тогда он вернулся в  свою  комнату,
полагая, что Димову легче будет отыскать его там.
   Комната тоже была пуста. Павлыш подошел к портрету  Марины.  Марина
смотрела мимо Павлыша, словно увидала что-то очень интересное  у  него
за спиной. Уголки полных губ были приподняты: это еще была не  улыбка,
но начало улыбки. Прошло уже больше сорока минут. Димов не  появлялся.
Павлыш подошел к окну. За  окном  гулял  ветер.  Барашки  тянулись  до
самого горизонта. В комнате было очень тихо  -  стекло  не  пропускало
звука. Тихо было и в коридоре. И тут послышалось  легкое  стрекотание,
как будто рядом проснулся  деловитый  сверчок.  Павлыш  огляделся.  На
дальнем  конце  рабочего  стола  Вана  стояла  пишущая  машинка.   Она
работала. Край листа показался над кареткой и  выскочил  на  несколько
сантиметров,  показав  напечатанную  строчку.  Машинка   щелкнула,   и
отрезанная записка выскочила в приемник. Павлыш почему-то  решил,  что
записка может предназначаться  ему.  Димов  его  разыскивает  и  таким
способом назначает ему  рандеву.  Он  подошел  к  машинке  и  подобрал
листок.
   "Ван, -  было  напечатано  на  листке,  -  как  зовут  прилетевшего
человека? Если Павлыш, не говори ему обо мне. Марина".
   Павлыш стоял, держа в руке записку. Марина не хочет его видеть. Она
обижена на него? Но за что? А как ему следует вести себя дальше? Он-то
знает, что Марина здесь...
   - А, вот вы где, - сказал Димов. - Правильно сделали, что вернулись
сюда. Я вас сразу нашел. Ну как, были внизу?
   - Был, - ответил Павлыш. Надо было положить записку  на  место.  Он
сделал шаг к машинке.
   - Что-нибудь случилось? - спросил Димов. - Вы расстроены?
   Павлыш протянул уже руку с запиской к машинке, но  передумал.  Есть
ли смысл таиться? Он передал записку Димову.
   - Ага, это их частная  переписка,  -  сказал  Димов,  показывая  на
машинку. - А вы случайно взяли записку, потому что машинка заработала,
а вы решили, что это я вас разыскиваю, правда?
   Павлыш кивнул.
   -  А  прочтя,  естественно,  расстроились.  Ибо  каждому   из   нас
неприятно,  если  его  не  хотят  видеть,  даже  если  к  этому   есть
достаточные основания.
   Димов  перехватил  взгляд  Павлыша,  брошенный  на   фотографию   в
нефритовой рамке.
   - Вы с ней были знакомы?
   - Да.
   -  Когда  вы  познакомились?  Поверьте,  мною  движет   не   пустое
любопытство. И если в этом нет секрета, я хотел бы знать, как и  когда
это было. Дело в том, что Марина - моя подчиненная...
   - Никакой тайны тут нет, - сказал Павлыш. - Полгода назад я был  на
Луне, в Лунопорте.  Там  как  раз  состоялся  карнавал.  И  совершенно
случайно во время этого карнавала я познакомился с Мариной.
   - Ну теперь все ясно.
   - Знакомство было кратким и странным. Она исчезла...
   - Не надо, я все знаю. Все знаю.
   Павлыш удивился собственному тону.  Он  словно  оправдывался  перед
Димовым.
   - И вы знали, что она будет здесь?
   - Она попросила меня ее не разыскивать.
   Павлышу показалось, что он увидел насмешку в глазах Димова.
   - А как вы узнали, что она на Проекте?
   - Я бы все равно  прилетел  сюда.  Спиро  попросил  меня  перегнать
грузовик,  а  у  меня  было  свободное  время.  Когда   он   со   мной
разговаривал, из тюка  с  почтой  выпало  несколько  писем.  На  одном
конверте я увидел имя Марины Ким. И мне стало интересно... Очевидно, я
должен был с самого начала спросить вас о ней, но  я  думал,  что  она
придет за почтой и тогда я ее увижу.  К  тому  же  я  не  считал  себя
вправе. Ведь я с ней почти незнаком.
   - Я видел ее сегодня, - сказал  Димов,  кладя  записку  в  приемник
машины. - Разговаривал. Но меня она не предупреждала.
   - Она вправе не видеть меня.
   - Разумеется, коллега. К тому же вы  все  равно  не  смогли  бы  ее
сегодня увидеть, она улетала к себе.
   - Это далеко?
   - Не очень... Значит, она не хочет вас видеть... да, к этому должны
быть веские причины. И мы не имеем права нарушать волю женщины, чем бы
это ни было вызвано. Даже, если это каприз, правда?
   - Я согласен с вами.
   - Вот и отлично. Давайте поговорим о Станции. Вам как биологу будет
интересно с ней ознакомиться. У  вас  наверняка  уже  возникли  первые
вопросы.
   Димов явно не хотел продолжать разговор о Марине.
   - Ну что ж, раз Марина - тема запретная...
   - Вы слишком категоричны, коллега.
   - Я не настаиваю. Тогда я спрошу вас о Сандре. Я там не все  понял.
Сандра уплыла с акулами, а Иерихонский исчез.
   - Ничего удивительного. Иерихонский страшно переживает за Сандру.
   - Вы дрессируете местных животных?
   - Вы что конкретно имеете в виду?
   - Там были акулы. Сандра уплыла на одной из акул.
   - Садитесь, - сказал Димов и сам уселся в кресло.
   Павлыш последовал его примеру. За что Марина обижена на  него?  Чем
он заслужил такую немилость?
   - Начнем сначала. Так всегда лучше, - сказал Димов. - Вы курите.  Я
сам не курю, но люблю, когда курят в  моем  присутствии.  Вам  знакомы
работы Геворкяна?
   Павлыш сразу вспомнил о портрете в большом зале... Кустистые  брови
над темными глубокими глазницами.
   - Только в общих чертах. Я все время на кораблях...
   - Ясно. Я тоже не успеваю следить за событиями в смежных науках. Ну
а о биоформировании вы слышали?
   - Разумеется, - слишком быстро ответил Павлыш.
   - Ясно, -  сказал  Димов,  -  в  самых  общих  чертах.  И  не  надо
оправдываться. Например, вы сами в чем специализируетесь? Я задаю этот
вопрос, почти наверняка зная, что ответ будет положительным. Иначе  вы
были бы убежденным бездельником,  вечным  пассажиром,  который  иногда
врачует царапины и умеет включать диагност.
   - В прошлом году я стажировался у Сингха по  реанимации,  -  сказал
Павлыш. - А сейчас большой отпуск  провел  на  Короне.  Они  интересно
работают. За этим большое будущее.
   - Сингх, кажется, в Бомбее?
   - В Калькутте.
   - Вот видите, мир не так уж велик. Когда-то у него работала Сандра.
   - Наверное, после меня.
   - А о Короне у меня самое слабое представление. И  не  потому,  что
мне это неинтересно. Руки не доходят. Так что не  обессудьте,  если  я
буду рассказывать вам о  наших  делах  несколько  подробнее,  чем  вам
покажется необходимым.  Коли  вы  что-нибудь  из  моего  рассказа  уже
знаете, то терпите. Я не выношу, когда меня перебивают.
   И  Димов  смущенно  улыбнулся,  как  бы  прося  прощения  за   свой
невыносимый характер.
   - Когда, - продолжал он, - создавался наш институт, какой-то шутник
предложил назвать нашу науку ихтиандрией. А может, и  не  шутник.  Был
когда-то  такой  литературный  персонаж  -   Ихтиандр,   человек-рыба,
снабженный жабрами. Не читали?
   - Читал.
   - Конечно, ихтиандрия осталась шуткой. Ученым нужны  более  научные
слова. Это наша слабость. Нас  назвали  институтом  биоформирования...
Новые науки создаются обычно на гребне  волны.  Сначала  накапливаются
какие-то  факты,  опыты,  идеи,  и,  когда  их  количество   превышает
допустимый уровень, на свет является новая наука. Она дремлет в недрах
соседних или даже далеких от нее наук, ее идеи витают в воздухе, о ней
пишут журналисты, но у  нее  еще  нет  названия.  Она  удел  отдельных
энтузиастов и чудаков. То же случилось и с  биоформированием.  Первыми
биоформами были оборотни. Сказочные  оборотни,  рожденные  первобытной
фантазией, видевшей в животных своих  близких  родственников.  Человек
еще не вычленил себя из природы. Он видел силу  в  тигре,  хитрость  в
лисе, коварство или мудрость в змее. Он своим воображением переселил в
животных  людские  души  и  в  сказках  наделял  зверей  человеческими
чертами. Вершиной этого рода фантазий стали волшебники, колдуны,  злые
оборотни. Вы слушаете меня?
   Павлыш кивнул. Он помнил обещание не перебивать.
   - Людям хочется летать, и мы летаем во сне. Людям  хочется  плавать
как рыбы... Человечество,  движимое  завистью,  стало  заимствовать  у
животных их хитрости. Появился аэроплан, который был похож  на  птицу,
появилась подводная лодка - акула.
   - Зависть, пожалуй, не играла роли в этих изобретениях.
   - Не перебивайте меня, Павлыш. Вы же обещали. Я хочу лишь показать,
что человечество  шло  по  неправильному  пути.  Наших  предков  можно
оправдать тем, что у них  не  хватало  знаний  и  возможностей,  чтобы
избрать путь правильный. Человек копировал отдельные виды деятельности
животных,  подражал  их  форме,  но  самого  себя  всегда  оставлял  в
неприкосновенности. В определенной степени с развитием  науки  человек
стал слишком рационален. Он отступил на шаг  по  сравнению  со  своими
первобытными пращурами. Вы меня понимаете?
   - Да. - Интересно, эти лекции предназначены только для приезжих или
сотрудники Станции тоже проходят через это испытание? И Марина?  Какие
у нее глаза? Говорят, что уже через несколько лет после  смерти  Марии
Стюарт никто не помнил, какого цвета были у нее глаза.
   - Но такое положение не могло длиться  до  бесконечности!  -  почти
крикнул Димов. Он преобразился. Худоба в нем от фанатизма. Это мягкий,
деликатный фанатик, подумал Павлыш. - Медицина  достигла  определенных
успехов. Началась пересадка органов, создание  органов  искусственных.
Все большее значение в  нашей  жизни  стали  играть  генетика,  генное
конструирование,  направленные  мутации.   Людей   научились   чинить,
реставрировать, даже достраивать...
   Нет, он не фанатик, поправил себя мысленно Павлыш. Он  прирожденный
педагог, которого обстоятельства поставили в окружение людей,  которые
все знают и без тебя и не будут слушать твоих  лекций  даже  при  всем
уважении к начальнику  Станции.  Марина  в  опасные  моменты  попросту
выскальзывает из комнаты и бежит к себе на Вершину. Надо будет  пройти
по Станции и посмотреть, есть ли лестница или  лифт  наверх.  Случайно
подняться, случайно зайти к ней в лабораторию... Постой, а  что,  если
она тоже работает с животными? Сандра с акулами, а Марина... Марина  с
птицами!
   Задумавшись, Павлыш пропустил несколько фраз.
   -  ...Геворкяну  судьба  предназначила  роль  собирателя.  Он  свел
воедино все те  примеры,  о  которых  я  только  что  рассказывал.  Он
сформулировал задачи, направление и цели биоформирования. Естественно,
что его не принимали всерьез. Одно дело  небольшие  частные  изменения
человеческого тела, другое - коренная его переделка. Но если ученым  в
прошлом веке  приходилось  доказывать  свою  правоту  десятилетиями  и
обогнавший свое время гений получал признание где-то к  восьмидесятому
году жизни, то Геворкян  имел  в  своем  распоряжении  океанскую  базу
Наири, где уже работало двенадцать подводников, снабженных жабрами.
   - Сандра - подводник? - догадался Павлыш.
   - Разумеется, - сказал  Димов,  даже  удивившись  неосведомленности
Павлыша. - Разве вы не заметили, что у нее специфический голос?
   - Заметил, но не придал значения.
   - Сандра перешла к нам недавно. Она когда-то работала на Наири.  Но
вы опять меня перебиваете, Павлыш.  Я  рассказывал  вам  о  Геворкяне.
Получался парадокс.  Люди-рыбы  нам  нужны.  Подводников  мы  снабжаем
жабрами, и  им  находится  множество  дел  в  океане.  Журналисты  уже
легкомысленно пишут о расах морских людей, а мы, ученые, понимаем, что
говорить об этом рано,  так  как  двойная  система  дыхания  настолько
осложняет организм, что балансирование его  затрудняется.  Геворкян  с
самого начала выступал против того, чтобы жабры подводников оставались
навсегда частью их организма. Нет, говорил он, пусть человеческое тело
будет лишь оболочкой, которую сочтет нужным принять разум.  Оболочкой,
которую при нужде можно скинуть и вернуться к нормальной жизни. Теперь
вы ощущаете разницу между ныряльщиками и биоформами?
   Павлыш промолчал. Димов не ждал ответа. Он продолжал:
   - Биоформ - это человек, телесная структура которого изменена таким
образом, чтобы он мог лучше выполнять работу  в  условиях,  в  которых
нормальный человек работать не в состоянии.
   Павлыш впервые услышал эту фамилию  -  Геворкян  -  лет  пятнадцать
назад, в студенческие времена. Потом споры и страсти стихли. А  может,
Павлыш занялся другими делами...
   - Споры концентрировались вокруг проблемы  номер  один,  -  говорил
Димов. - Зачем менять  структуру  человеческого  тела,  что  дорого  и
опасно, если можно придумать машину, которая выполнит все эти функции?
"Вы хотите создать Икара? - спрашивали нас наши оппоненты. -  Икара  с
настоящими крыльями? А мы обгоним его на флайере.  Вы  хотите  создать
человека-краба, который мог бы спуститься в Тускарору? Мы спустим туда
батискаф". Но...
   Тут Димов сделал паузу, но Павлыш испортил весь  эффект,  продолжив
фразу:
   - Космос - это не продолжение земного океана!
   Димов откашлялся, замолчал,  словно  переживая  обиду,  как  актер,
которому какой-то нахал подсказал из зала: "Быть или не быть!" А  ведь
он, актер, готовил, репетировал эту фразу несколько месяцев.
   - Извините, - понял непростительность своей  реплики  Павлыш,  -  я
вдруг вспомнил обрывки дискуссий тех времен.
   - Тем лучше, - уже справился с собой Димов. - Значит,  вы  сказали,
что космос - это не земной океан. И тогда вам нетрудно догадаться, где
Геворкян получил поддержку.
   - В Космическом управлении.
   - В дальней разведке. Вы  не  представляете,  сколько  мы  получили
заявок после того, как Геворкян  напечатал  свой  основной  доклад!  К
Геворкяну поспешили хирурги и  биологи  с  разных,  порой  неожиданных
сторон.  Но  это  были  трудные  годы.   Всем   хотелось   немедленных
результатов,  а  добровольцев  мы   пока   не   брали.   Но   возникла
глубоководная собака. Вернее, краб-собака. Потом еще три года  опытов,
пока  мы  смогли  сказать  со  всей  уверенностью,   что   гарантируем
биоформу-человеку возвращение его прежнего облика. И восемь лет  назад
начались опыты с людьми.
   - А кто был первым биоформом?
   - Их было два. Серис и Сапеев. Они были глубоководными  биоформами.
Работали на  глубине  десять  километров.  Они  не  могли  бы  убедить
скептиков, если бы не случай. Вы не помните, как  спасали  батискаф  в
Филиппинской впадине? Нет?
   - Когда это было?
   - Значит не помните. А для биоформии это  эпоха.  Батискаф  потерял
управление. Он попал в трещину и был засыпан подводной лавиной.  Связь
прервалась. В общем, был тот случай, когда любая техника отступает.  А
наши ребята прошли к нему. У меня где-то хранятся снимки и вырезки тех
лет. Если интересно, я вам потом покажу...
   Все возит с собой, подумал Павлыш. И говорит о тех событиях  как  о
древней истории. А прошло всего шесть-семь лет.
   - В то время в институте  уже  готовились  несколько  добровольцев.
Понимаете, даже для сегодняшних возможностей, процесс  биоформирования
чрезвычайно  сложен.  Допустим,  работал  у  нас  Грунин.  Доброволец,
штурман  Дальнего  флота.  Ему  предстояло  трудиться  на  планете   с
давлением вдесятеро  против  нашего,  где  радиация  в  сто  раз  выше
допустимой нормы, а температура на поверхности плюс триста. К тому  же
добавляются пыльные бури и непрестанные извержения вулканов.  Конечно,
можно послать  на  такую  планету  робота,  которому  по  плечу  такие
условия, или даже вездеход, настолько сложный, что человек в нем будет
как муха в кибернетическом мозге.  И  все-таки  возможности  робота  и
человека в вездеходе будут ограничены. Грунин считал, что  сможет  сам
пройти  ту  планету.  Собственными  пальцами  пощупать,   собственными
глазами поглядеть. Он  исследователь,  ученый.  Значит,  мы  выясняем,
каким условиям должно отвечать  новое  тело  Грунина,  какие  нагрузки
должно оно выдерживать.  Мы  вычисляем  программу  такого  тела,  ищем
аналоги в биологических моделях, высчитываем экстремальные допуски.  И
на основе этих расчетов мы начинаем конструировать Грунина. Мы все это
сделали...
   Димов замолчал.
   - Грунин погиб? - спросил Павлыш.
   - Всего предугадать нельзя. И менее всего  в  этом  следует  винить
Геворкяна. Создавая биоформа на основе конкретного человека, мы должны
помнить, что в новом теле остается лишь мозг  именно  этого  человека.
Любой биоформ - человек. Не менее, но и не более... Потом был Драч,  и
Драч тоже погиб.
   Павлыш вспомнил портрет Драча в зале Станции. Грунина вспомнить  не
мог, а Драча вспомнил, наверное, потому, что тот  был  очень  молод  и
доверчив.
   - Он вернулся, - сказал Димов. -  Ему  предстояла  ретрансформация,
возвращение  в  человеческий  облик.   Все   должно   было   кончиться
благополучно. Но на Камчатке, как назло, началось извержение  вулкана,
и надо было взорвать пробку в жерле, надо было  спуститься  в  кратер,
проникнуть в  жерло  и  взорвать,  вы  понимаете?  Они  попросили  наш
институт помочь. Геворкян отказался наотрез. Но Драч случайно  услышал
этот разговор. Он пошел, все сделал, а вернуться не успел.
   - Не хотел бы я быть биоформом, - сказал Павлыш.  -  По-моему,  это
бесчеловечно.
   - Почему?
   -   Трудно   ответить.   В   этом   есть    что-то    неправильное.
Человек-черепаха...
   - А где  предел  ваших  допусков,  коллега?  Скажите,  в  скафандре
выходить в космос бесчеловечно?
   - Это одежда, которую можно сбросить.
   - Черепаховая  шкура  не  отличается  принципиально  от  скафандра.
Только  панцирь  черепахи  дольше  снимать.  Сегодня  вы  возмущаетесь
биоформами, завтра восстанете  против  пересадок  сердца  или  печени,
послезавтра потребуете запретить аборты и пломбирование зубов? Все это
вмешательство в дела высокого Провидения.
   В дверь заглянул Иерихонский, и это было кстати, потому  что  Димов
не убедил Павлыша,  но  аргументов  тот  найти  не  смог  и  не  хотел
выглядеть ретроградом.
   - Вот вы где спрятались! - воскликнул Иерихонский. -  А  я  Павлыша
разыскиваю. Мы собрались пойти на  катере  к  Косой  горе.  Сандра  со
Стасиком покажут нам голубой грот.  Они  туда  поплыли,  завтра  утром
будут там. Вы отпустите с нами Павлыша?
   - Я над ним не властен. Пускай он познакомится со Стасом  Фере.  Мы
тут как раз вели беседу о биоформии. Почти мирную.
   - Представляю, как вы  его  заговорили,  -  сказал  Иерихонский.  -
Павлыш уже знаком со Стасом.
   - Как? - удивился Павлыш.
   - Вы его видели внизу, когда мы ходили в аквариум с Сандрой.
   - Нет, - сказал Павлыш, - я там не видел Фере.
   - Сандра  с  ним  уплыла,  -  сказал  Иерихонский.  -  С  ним  и  с
Познаньским.
   - Акулы? - спросил Павлыш.
   - Да, они похожи на акул.
   - Так это биоформы?
   - Фере уже проработал несколько месяцев в болотах Сиены.  Тогда  он
был сделан для работы в топях Сиены. Там жуткий мир, - сказал Димов.
   - Стас говорил мне, - сказал Иерихонский, - что здесь он  чувствует
себя как на курорте.  Ни  опасностей,  ни  соперников.  Он  сильнее  и
быстрее всех в этом океане.
   - Это же полная перестройка всего организма!
   - Сейчас в мире существуют два Фере. Один здесь, в  океане,  другой
на Земле, закодированный клетка за клеткой, молекула  за  молекулой  в
памяти Центра.
   - Хорошо, - Димов поднялся с кресла, - поговорили и  хватит.  А  то
сюда постепенно соберется вся Станция.  Нам  бы  только  не  работать.
Надеюсь, теперь в самых общих чертах вы имеете  представление  о  том,
чем мы занимаемся. А когда уляжется  первая  реакция,  может,  поймете
больше...





   Катер  отвалил  от  стенки  подземного  грота,  лучи   светильников
скользнули, отражаясь от выпуклых иллюминаторов. Тут же катер пошел  в
глубину, и за иллюминаторами стало черно. Ван сидел у рулей, и  отсвет
приборов зловеще  играл  на  его  лице.  Катер  поднырнул  под  скалу,
закрывавшую выход из грота, некоторое  время  шел  на  глубине,  затем
начал подниматься, и за иллюминаторами вода приобрела синий,  а  потом
зеленоватый, бутылочный свет.
   Катер вырвался на поверхность, стряхнул с  себя  воду  и  помчался,
срезая верхушки волн. Волны громко и хлестко стучали по  днищу,  будто
бойкий кузнец бил по нему молотом.
   Молодой,  крепкий,  толстый  зоолог  Пфлюг  пересчитывал  банки   в
походном чемодане.
   - Вы не представляете, - сказал он Павлышу, - сколько там живности.
Если бы Димов разрешил, я бы поселился у Косой горы.
   - И питался бы моллюсками, - сказал Иерихонский.
   - На том острове жить опасно, - сказал Ван. - Это сейсмичный район.
Рай для геологов - там рождается континент.
   - Для меня тоже рай, - сказал Пфлюг.  -  Мы  здесь  присутствуем  в
сказочный момент - образуются большие участки  суши,  и  животный  мир
только-только начинает ее осваивать.
   Справа над горизонтом показался черный столб.
   - Подводный вулкан, - сказал Ван. - Там тоже будет остров.
   - А почему выбрали эту планету? - спросил Павлыш.
   - Она лучше многих других, - сказал Иерихонский. -  Условия  здесь,
скажем,  не  экстремальные,  но  человеку  исследовать  его   нелегко.
Атмосфера разреженная, температуры низкие, большая  часть  поверхности
покрыта первобытным океаном. Все здесь еще  молодо,  не  устоялось.  В
общем, удобный полигон. Здесь мы испытываем новые методы,  ищем  новые
формы,  по  возможности  универсальные.  Здесь   проходят   тренировку
биоформы, которым предстоит работать  в  трудных  точках.  Поживете  с
нами, поймете, как мы довольны, что нам предоставили эту лужу...
   А лужа тем временем катила навстречу пологие  зеленые  валы,  и  ее
безбрежность подавляла воображение.  Сознание  того,  что  сколько  ни
плыви, не встретишь ничего, кроме островков и скал, торчащих из  воды,
что нет здесь материков  и  даже  крупных  островов,  придавал  океану
завершенность. На Земле океаны. Здесь Океан.
   Солнце клонилось к закату,  закат  был  мирным,  смягченным  слоями
перистых облаков, кисеей прикрывавших солнце. Лишь  далеко  в  стороне
толпились черные тучи, еле поднимавшиеся над горизонтом. Вернее всего,
там был ад, там трудились вулканы.
   Остров Косая гора появился через три часа. От Станции до него  было
около  пятисот  километров.  Остров  представлял  собой  кривую  гору,
которая, казалось, долго и натужно вылезала из  океана  и  ей  удалось
приподнять над водой одно плечо. Второе  осталось  под  водой.  Оттого
голова горы была склонена набок, и от нее  начинался  полукилометровый
обрыв в глубину. Зато другой край острова был покат и обрамлен широким
пляжем, усеянным камнями и небольшими скалами.
   Ван разогнал катер и поднял его в  воздух.  Тот  перепрыгнул  через
широкую  полосу  бурунов,  круживших  вокруг  рифов,  и  шлепнулся  на
мелководье.
   Там, где кончалась полоса пляжа и начинался подъем на  гору,  стоял
небольшой серебряный купол.
   - Это наша избушка, - сказал Иерихонский.
   Они надели маски. Дул сильный ветер и нес мелкие колючие  снежинки.
Вода у берега была покрыта тонкой коркой льда.
   - Утром лед  будет  в  руку  толщиной,  -  сказал  Ван.  -  Правда,
соленость здесь невысока.
   - Теперь ужинать и спать, - заявил Пфлюг.  Он  первым  спрыгнул  на
песок с далеко  нависшего  над  берегом  острого  носа  катера,  потом
протянул руки, и Ван, нагнувшись, передал ему  ящик  с  банками.  Щеки
резало  холодным  ветром.  Все,  кроме  Павлыша,  опустили  прозрачные
забрала. У ветра была сила и свежесть молодого мира.
   - Обморозитесь с непривычки, - сказал Иерихонский. Его голос звучал
в шлемофоне глухо, будто издалека.
   Ван открыл  дверь  убежища.  Внутри  купол  поддерживали  массивные
металлические ребра. Домик был рассчитан на любые неожиданности.
   - В худшем случае, - сказал Ван, - его сбросит с берега и выкинет в
море. А там мы его подберем.
   Иерихонский включил отопление и пустил воздух. В домике сразу стало
тепло.
   Перегородкой убежище было  разделено  на  две  части.  В  передней,
общей,  стояли  рабочие  столы,  машины,  контрольная  аппаратура.  За
перегородкой были склад и спальня.
   -  Сейчас  приготовим  ужин,  -  сказал  Пфлюг.  -  Грешен,  обожаю
консервы. Всю бы жизнь прожил всухомятку, но жена не разрешает.
   - Кто ел моей ложкой, кто спал на моей постельке? - строго  спросил
Иерихонский, подходя к столу. - Кто был в гостях?
   - Ты знаешь, - сказал Ван, - зачем спрашиваешь?
   - Но я же просил не трогать мою машинку!
   Иерихонский показал на портативный диагност, стоявший  в  углу.  Из
диагноста тянулась лента. Груда лент валялась на полу.
   - Ох уж эти любители самолечения! - вздохнул Иерихонский.
   - Мне дозволено погулять по окрестностям? - спросил Павлыш. - Я все
знаю, я не буду далеко отходить от дома, не буду  купаться  в  море  и
сражаться с драконами. Я только погляжу на закат и вернусь.
   - Идите, - сказал Ван. -  Только  не  занимайтесь  самостоятельными
исследованиями, хотя тут драконов раньше не было.
   Павлыш шагнул в переходник.
   Солнце прижалось к склону горы,  закрывавшей  половину  неба.  Снег
усилился, и пришлось опустить забрало. Снежинки с  размаху  лупили  по
шлему, отчего мир стал туманным, будто Павлыш пробивался  сквозь  тучу
белых мушек. Он повернулся к ветру плечом и спустился к воде.  Лагуна,
защищенная грядой рифов, была спокойна, волны  медленно  наползали  на
берег, хрустели ледком закраин и уползали назад,  оставляя  водоросли,
мелкие ракушки и кусочки пены. За галечным пляжем торчали черные  зубы
камней, каменистая осыпь, тоже казалась черной  от  того,  что  солнце
било в глаза, выше по склону поднимались из  черноты  светлые  струйки
пара, и  ритмично  ухал  грязевой  паразитический  кратер,  выплевывая
сгустки дымящийся  грязи.  Грязь  стекала  к  берегу  волнистыми,  как
табачный дым, ручейками, застывая у воды. Если на этом острове и  есть
какие-нибудь живые существа,  они  должны  быть  закованы  в  броню  и
приспособлены  к  тому,  чтобы  поглощать  минеральные  соли   горячих
источников. Или они спускаются к воде и  собирают  на  берегу  скудные
отбросы моря.
   Павлыш пошел вдоль берега. Ветер бил в  спину,  подталкивал.  Купол
домика быстро уменьшался и стал почти неразличим среди скал и  камней.
Павлыш шел с той же скоростью, с которой  скатывалось  к  склону  горы
солнце. Он собирался дойти до косы и поглядеть, как светило  уйдет  за
горизонт. Гора нависла сзади как большой сонный зверь. Облака исчезли,
словно поспешили за солнцем туда, где тепло и светло. Лед у берега уже
не поддавался ослабевшим ударам волн,  не  ломался  и  не  скапливался
длинной грядой осколков вдоль кромки  воды,  а  будто  маслом  прикрыл
лагуну, и лишь кое-где в матовом  масле  проглядывали  открытые  пятна
цвета закатного неба. Павлыш решил, что пора возвращаться.
   Со склона горы сорвался  камень  и,  подпрыгивая,  пронесся  рядом,
влетел в воду, поднял столб  воды  и  крошек  ледяного  масла.  Павлыш
взглянул вверх по склону: не мчится  ли  оттуда  лавина?  Нет,  камень
сорвался потому, что с горы медленно спускался местный хозяин.  Видно,
решил полакомиться ракушками на берегу.
   Хозяин был страшноват, но на Павлыша он не обращал внимания.
   Павлыш  не  мог  разглядеть  его  как  следует,  потому   что   тот
передвигался по теневому склону. Больше всего он был похож на  высокую
черепаху с метр ростом. Ног ее не было видно.
   Тут Павлыш сообразил, что черепаха движется не просто к берегу, а к
убежищу,   отрезая   Павлышу   дорогу   домой.   Он   остановился    в
нерешительности. Может, это было случайным совпадением и черепаха  его
не видела, может, делала вид, что не замечает Павлыша.
   Черепаха добралась до двухметрового  обрывчика,  и  тут  же  из-под
панциря  змеями  вылетели  блестящие  щупальца,  охватили   неровность
камней, и черепаха легко прыгнула, повисла на секунду, покачиваясь  на
щупальцах, и мягко опустилась на площадку у грязевого кратера.
   Павлыш понял, что у черепахи  несколько  ног  -  толстых,  крепких,
гибких.
   Черепаха оказалась обманщицей. Она была совсем не  неуклюжей  и  не
медлительной. Она лишь притворялась такой. Павлыш осторожно, чтобы  не
привлекать внимания этой твари, пошел вдоль кромки воды, надеясь,  что
черепаха не успеет перерезать  ему  путь.  Черепаха,  словно  разгадав
намерения человека, быстро покатилась вниз  по  склону,  помогая  себе
щупальцами и конечностями, и тогда Павлыш,  охваченный  иррациональным
ужасом перед  первобытной  жестокой  силой,  исходившей  от  чудовища,
бросился бежать. Ноги разъезжались по гальке, снег полосовал забрало.
   Он бежал по кромке берега, под ногами хрустел лед, ему  показалось,
что в черном иллюминаторе убежища  мелькнуло  чье-то  лицо.  Если  его
увидели, то успеют открыть дверь.
   Люк был открыт. Павлыш захлопнул его за собой и прислонился к  нему
спиной, стараясь перевести дух. Теперь оставалось лишь нажать  кнопку,
впустить в переходник воздух, открыть внутренний люк,  рассказать  обо
всем  и  услышать  ровный  голос   Вана:   "Я   же   предупреждал   об
осторожности".
   Но Павлыш  не  успел  протянуть  руку  к  кнопке  воздуходува,  как
почувствовал, что люк за спиной медленно открывается.
   Самым разумным в этот момент было снова закрыть  люк.  Потянуть  за
рычаг и закрыть. Но Павлыш потерял присутствие духа. Он увидел, что за
край люка держится блестящее щупальце.  И  он  кинулся  вперед,  чтобы
открыть внутренний люк и спрятаться в убежище. Он знал, что внутренний
люк не откроется, пока переходник не наполнится воздухом, но  надеялся
на то, что  внутри  уже  знают,  что  происходит,  и  потому  отключат
автоматику.
   Люк не поддался. В переходнике  стало  темнее.  Черепаха  заполнила
собой внешний люк. Павлыш обернулся,  прижался  спиной  к  внутреннему
люку и поднял руки перед грудью, хотя понимал, что  щупальца  черепахи
куда сильней его рук. Дело решали секунды. Поняли они,  наконец,  там,
внутри, в чем дело?
   В  переходнике  вспыхнул  свет.  Павлыш   увидел,   что   черепаха,
вцепившись щупальцем в  рычаг  внешнего  люка,  запирает  его.  Другое
щупальце концом лежало  на  выключателе.  Оказывается,  свет  включила
черепаха.
   - Я за вами от самого гейзера гнался, - сказала черепаха. - Вы что,
не видели? Или, может, испугались?
   Воздух с шуршанием  заполнял  переходник.  Голос  черепахи  исходил
из-под полушария на ее панцире.
   - А на улице я кричать не могу,  -  пояснила  черепаха,  -  у  меня
говорилка маломощная. А вы здесь новенький?
   Внутренний люк пошел в сторону. Павлыш  не  удержал  равновесия,  и
черепаха поддержала его щупальцем.

   - Ну и гнали же вы, - сказал Ван, не скрывая  злорадства,  -  ну  и
мчались. Местные формы жизни устрашающе действуют на отважный  Дальний
флот.
   - Не бежал, а  планомерно  отступал,  -  сказал  Пфлюг.  Он  был  в
фартуке. Над кастрюлями поднимался аппетитный  дымок.  На  столе  были
расставлены тарелки. - Ты будешь ужинать с нами, Нильс?
   Биоформ-черепаха ответил глухим механическим голосом:
   - Не издевайся, Ганс. Ты что,  не  догадываешься,  как  мне  иногда
хочется  нажраться?  Или  хотя  бы  сесть  по-человечески   за   стол.
Удивительное дело: организму это не требуется, а мозг все помнит, даже
вкус черешни или березового сока. Ты когда-нибудь пил березовый сок?
   - Разве в Норвегии есть березы? - удивился Иерихонский.
   - В Норвегии много чего есть, в  том  числе  и  березы,  -  ответил
биоформ. Он протянул Павлышу длинное щупальце, дотронулся  до  руки  и
добавил: - Считайте, что мы знакомы. Нильс Христиансон. Я не хотел вас
испугать.
   - У меня дрожат колени, - сказал Павлыш.
   - У меня тоже бы дрожали. Я виноват, что не рассказал о  Нильсе,  -
сказал Иерихонский. - Когда живешь здесь месяц за  месяцем,  настолько
привыкаешь к обыденности биоформов и вообще всего, что нас окружает...
Тем более, что я  сильно  осерчал  на  тебя,  Нильс.  Ты  зачем  гонял
диагноста? Беспокоишься о здоровье? Что тебе стоило  вызвать  меня  со
Станции? Я бы немедленно прилетел. Кстати, Димов тоже тобой недоволен.
Ты уже три дня не выходил на связь.
   - Я сидел в кратере вулкана, - сказал Нильс,  -  только  час  назад
вернулся. А пользовался диагностом, потому что приходилось  испытывать
себя при больших температурах. Я тебе все потом расскажу. А теперь  вы
мне скажите: что нового? Письма с Земли были?
   - Письмо у меня, - сказал Пфлюг. - Кончу с обедом, дам.
   - Хорошо. А я пока воспользуюсь рацией, - сказал биоформ  и  быстро
подкатил  к  рации  в  углу.  -  Мне  нужно  поговорить  с  Димовым  и
сейсмологами. На Станции сейчас кто из сейсмологов?
   - Все там, - сказал Ван. - А что? Будет землетрясение?
   - Катастрофическое. Вообще-то весь этот остров  может  взлететь  на
воздух. Нет, не сегодня, напряжения еще терпимые.  Мне  нужно  сверить
кое-какие цифры с сейсмологами.
   Нильс включил передатчик. Он вызвал Димова, потом  сейсмологов.  Он
сыпал цифрами и формулами, словно они лежали у него  в  мозгу  слоями,
аккуратно связанные бечевкой, и Павлыш подумал,  как  быстро  исчезает
страх. Вот он уже сам для себя сказал: "Нильс включил  передатчик".  А
еще пятнадцать минут назад он мчался со  всех  ног  от  этого  Нильса,
чтобы Нильс его не съел.
   - Драч был на него похож. И Грунин  тоже.  Вы  помните,  Димов  вам
рассказывал? - сказал тихо Иерихонский.
   - На  рассвете  придет  флайер  с  сейсмологами,  -  сказал  Нильс,
отключая рацию. - Димов просил предупредить подводников.
   - Ты можешь их запеленговать? - спросил Ван Иерихонского.
   - Нет. Сандра никогда с собой рацию не берет. Ей  она,  видите  ли,
мешает. - Иерихонский был встревожен.
   - А вы где живете, Нильс? - спросил Павлыш у биоформа.
   - Мне нигде не нужно жить, - ответил тот. - Я не сплю. И  почти  не
ем. Я хожу. Работаю. Иногда  прихожу  сюда,  если  соскучусь.  Завтра,
наверное, съезжу с вами на Станцию.
   Они быстро поужинали, затем устроились на  матах  в  заднем  отсеке
убежища. Нильс тоже остался в убежище снаружи у рации. Он читал. Уходя
спать, Павлыш взглянул  на  него.  Метровое  полушарие,  исцарапанное,
изъеденное жарой и кислотами, избитое камнями,  подкатилось  к  стене,
прижало  к  ней  щупальцами  раскрытую  книгу  и  время   от   времени
переворачивало страницы третьим щупальцем,  выскакивающим  молнией  из
панциря и исчезавшим в нем.
   В спальном отсеке было полутемно. Посапывал Пфлюг. Иерихонский спал
спокойно, сложив руки на  животе.  Ван  подвинулся,  освобождая  место
Павлышу.
   - Спать пора, - сказал из-за перегородки Нильс.
   - Ты стал заботиться о нашем режиме? - спросил Ван.
   - Нет, - сказал Нильс, - мне просто приятно,  что  я  могу  кому-то
что-то сказать. И не формулы  или  наблюдения,  что-нибудь  будничное.
Например: Маша, передай компот. Или: Ван, спи, завтра рано вставать.
   Павлыш промаялся еще несколько минут, потом спросил у Вана:
   - А Марина Ким далеко отсюда?
   Ван не ответил. Наверное, заснул.

   Павлыш проснулся от подземного толчка. Остальные уже встали.  Пфлюг
гремел банками, собирался на охоту.
   - Павлыш, ты проснулся? - спросил Иерихонский.
   - Иду.
   Из-за перегородки тянуло пахучим кофе.
   - Умойся в тазу, - сказал Иерихонский.
   Таз стоял у окна, выходившего к морю. Вода в  тазу  была  холодная.
Берег странно преобразился за ночь. Он был покрыт снегом, залив замерз
до самых рифов, о которые бились волны, а по пологу  снега,  укрывшему
ледяной панцирь залива, тянулись черные нитки трещин. Вдоль берега  по
снегу брел Нильс, оставляя за собой странный след,  словно  по  целине
проехала телега.
   Позавтракав, Павлыш оделся и вышел наружу. Солнце  выбралось  из-за
туч,  и  снег  начал  таять.  Над  черным,  покрытом  грязью  склоном,
поднимался легкий пар. Снег похрустывал под подошвами.
   Пфлюг сидел на корточках, что-то выковыривая ножом из снега.
   - Сегодня мы с вами сделаем по крайней мере три великих открытия, -
сказал он Павлышу. Голос в шлемофоне звучал восторженно.
   - Почему только три? - спросил Павлыш.
   - Я сюда приезжаю восьмой раз и каждый раз нахожу по три незнакомых
науке семейства. Разве это не великолепно?
   Черной точкой обозначился в небе флайер. Солнце припекало, и Павлыш
уменьшил температуру обогрева. Белое облако медленно ползло по небу, и
флайер поднырнул под него, спускаясь к убежищу.
   Прилетел Димов с сейсмологом Гогией.
   - Где Нильс? - спросил он Павлыша, поздоровавшись.
   - Наверное, полез в кратер.
   - Плохие новости, -  сказал  Гогия.  Он  был  молод,  худ  и  легко
краснел. - Нильс был прав. Напряжение в коре растет  быстрее,  чем  мы
считали. Эпицентр километрах в ста отсюда. Станцию не затронет.
   Гогия показал  в  сторону  солнца.  Океан  был  спокоен,  в  заливе
образовалась полынья, над ней поднимался пар.
   - Я попробую связаться с Нильсом. - Гогия пошел в убежище.
   Димов с Павлышем последовали за ним.
   - Кто мог предположить, - сказал Иерихонский, увидев Димова, -  что
вы устроите землетрясение именно сегодня?
   Он держал в руке чашку с кофе, от которой поднимался  пар,  как  от
гейзера.
   - Передайте мне чашку, пожалуйста, - сказал Димов. - Ведь вы варили
кофе для гостей, не так ли?
   Димов выпил кофе залпом, несколько секунд сидел,  потеряв  дыхание.
Наконец отдышался и сказал:
   - Вот сейчас бы я погиб, и все вздохнули бы с облегчением.
   - Мы бы не дали вам погибнуть, - возразил Павлыш. - Я реаниматор. В
крайнем случае заморозили бы вас до Земли.
   Гогия отправился на гору и обещал вернуться через час. Димов  вышел
на связь со Станцией, отдавая повседневные  распоряжения,  которые  не
успел отдать, потому что очень рано вылетел оттуда. Иерихонский  вновь
углубился в изучение лент диагноста.  Ван  разбирал  какой-то  прибор.
Действия людей, оставшихся в  убежище,  были  будничны,  но  с  каждой
минутой под куполом росло напряжение,  невысказанное,  но  ощущавшееся
даже Павлышем. Подводники должны были приплыть уже час  назад,  но  их
все еще не было...

   Второй толчок  землетрясения  раздался  примерно  через  час  после
прилета Димова. Ван, дежуривший у рации, сказал Димову:
   - Нильс передает, что увеличилось выделение газов.  Эскалация  выше
расчетной.
   - Может нам эвакуировать убежище? - сказал Иерихонский. -  И  здесь
остались бы только мы с Нильсом.
   - Чепуха,  -  сказал  Димов.  -  Ван,  спроси  сейсмологов,  каковы
перспективы для острова.
   Земля под ногами мелко вздрагивала, будто кто  просился  наружу  из
запертого подвала.
   - Если здесь будет извержение, поток должен пойти в другую сторону.
Хотя, конечно, гарантировать ничего нельзя.
   Вернулся Гогия с пленками, снятыми с самописцев.
   - С ума сойти! - сказал он, не скрывая  восторга.  -  Мы  свидетели
катаклизма настоящего масштаба. Какой сброс! Вы не представляете,  что
творится в океане!
   Димов неодобрительно нахмурился.
   -  Простите,  -  сказал  он  Павлышу,  -  следовало  бы  дать   вам
возможность вернуться на Станцию.  Здесь  может  быть  опасно.  Но  мы
ограничены в средствах транспорта.
   Павлыш даже не успел оскорбиться. Димов и не смотрел на него.
   - Ван, - продолжал Димов так же буднично,  -  немедленно  вызывайте
Вершину, пускай летят сюда.
   - Зачем? - не сразу понял Ван.
   - Искать. Будем их искать. Здесь глубины небольшие.
   - Не выношу безделья, - сказал Иерихонский. - Я пойду на катере  им
навстречу.
   - Катер поведет Ван, - сказал Димов. - Иерихонский  пойдет  с  ним.
Вы, Павлыш, останьтесь у рации и, если нужно, вылетите на флайере.
   Павлыш подошел к рации и встал за спиной у Вана.
   Ван сказал поднимаясь:
   - Все позывные тут. Рация стандартна. Знакомы?
   - Проходили.
   Ван понизил голос и сказал на ухо Павлышу:
   - Не спорьте с Димовым. Он сейчас - сплошные  нервы.  Катаклизм  на
носу. Иерихонский в истерике, а подводники ищут жемчуг в Синем  гроте,
не зная, что их ждет, когда они сюда явятся.
   - Вы уверены, что тревога ложная?
   - Иные варианты слишком опасны, - ответил лаконично  Ван.  Он  взял
свой комбинезон и маску.
   За окном мелькнуло что-то белое, будто там махнули простыней.
   - Эй, - сказал Ван, выглянув наружу, - на ловца и зверь бежит.  Это
же Алан!
   - Где? - спросил Димов.
   -  Сам  прилетел.  Теперь  вот  доказывайте,   что   телепатии   не
существует.
   Окно было прямо перед Павлышем. По черному, мокрому от  растаявшего
снега берегу медленно брела громадная белая птица. Такая же,  как  та,
что Павлыш видел в день прилета.
   Иерихонский уже был одет,  он  открывал  люк.  Димов  тоже  натянул
маску.
   - Павлыш,  оставайтесь  здесь.  Не  отходите  от  рации.  Если  что
срочное, позовите меня. Я пошел поговорить с Аланом.
   Со Станции сообщили, что  флайер  вылетел  на  поиски  подводников.
Спрашивали, что нового в убежище. Павлыш ответил, что пока ничего.
   За окном Димов разговаривал с птицей. Птица еле  доставала  ему  до
пояса, но ее крылья, даже сложенные, тянулись метра на три, и концы их
опирались на широкий хвост. У птицы была небольшая голова  с  коротким
клювом и неподвижные голубые глаза.
   Еще один толчок заставил зазвенеть неубранную посуду.
   Подключился Нильс.
   - Слушай, Ван, - сказал он своим тихим механическим голосом, -  где
расположен этот Синий грот?
   - Ван ушел на катере. Наверное, туда. А я точно не знаю,  где  этот
грот.
   - А, это Павлыш? Тогда запиши точные параметры эпицентра.
   За окном Димов кутался в куртку. Ему  было  очень  холодно.  Птица,
покачиваясь, неловко  взбежала  на  длинную,  выдающуюся  над  заливом
плиту, и расправила крылья. Тут же она  превратилась  в  шестиметровый
парус и не успела добежать до края плиты, как встречный  ветер  поднял
ее на воздух, и, чтобы не потерять  равновесия,  Алан  мощно  взмахнул
крыльями и начал набирать высоту.
   Димов возился в переходнике, потом открыл люк, впустив  клуб  пара.
Он старался унять дрожь.
   - Думал, помру, - сказал он. - Молодец Алан.
   - Почему? - спросил Павлыш.
   - Ему не понравились волны в том секторе.  У  него  своя  теория  -
графическая.  Характер  и  место  приближающегося   землетрясения   он
рассчитывает по рисунку  волн.  Ему  хорошо  -  сверху  все  видно.  С
сейсмологами он из-за этого жутко спорит. Считает, что  его  теория  -
панацея от всех бед,  а  они  полагают,  что  она  сродни  гаданию  на
кофейной гуще. Наверное, они правы, они специалисты... Меня кто-нибудь
вызывал?
   - Нильс просил передать вам данные по прогнозу.
   - Давайте... нет, что за молодец  Алан!  Прилетел  именно  сюда.  А
знаете, Павлыш, я больше верю птицам, чем нашему катеру. Если бы  Алан
не прилетел, пришлось бы вас на флайере посылать.
   - Говорит Вершина. Вершина вызывает убежище, - включился  приемник.
- Кто на связи?
   - Убежище слушает, - ответил Павлыш.
   Димов подошел поближе.
   - Говорит Сен-Венан. Мы вылетаем.
   - Добро, - сказал Димов. - Не  забудьте  передатчик.  Понимаете,  -
Димов обернулся к Павлышу, - наши передатчики хороши  для  геологов  и
других наземных жителей. Приторочил к груди и топай. А  биоформам  они
неудобны. При любом подходящем случае они стараются от них избавиться.
А в самом деле, на что летающему биоформу лишних триста граммов  веса?
Для него каждый грамм лишний.
   В убежище вернулся Пфлюг. Он долго возился в переходнике,  вздыхал,
гремел банками, потом с трудом протиснулся в люк.
   -  Удивительный  день,  -  сказал  он,  расставляя  на  столе  свое
хозяйство.  -  Три  нормы,  три  нормы  по  крайней  мере.   Редчайшие
экземпляры сами лезут на берег.
   Он заметил, что Павлыш сидит за рацией, и сказал:
   - Я видел,  как  уходил  катер.  Только  не  успел  спросить.  Что,
подводники еще не приплыли?
   - На всякий случай подготовьте медпункт, - сказал Димов.
   - Наверное, лучше это сделаю я,  -  сказал  Павлыш,  -  а  вы  пока
подежурьте у рации.
   - Во-первых, Пфлюг никуда не годный радист,  -  возразил  Димов.  -
Во-вторых, вы, Павлыш, подозреваю,  никуда  не  годный  ветеринар.  Вы
забываете, что биологически наши  друзья  и  коллеги  не  относятся  к
антропоидам.
   - Да, - сказал Пфлюг, -  правильно,  как  это  ни  печально.  Но  я
уверен, что ничего плохого не случится.
   Он открыл ящик в углу  у  перегородки,  стал  перебирать  блестящие
инструменты и лекарства,  поглядывая  при  этом  на  банки  со  своими
трофеями.
   Поступили сообщения с флайера, который вылетел со  Станции.  Флайер
прошел уже пятьдесят километров. Ничего в океане пока не замечено.
   В окно Павлышу было видно, как со склона горы бежит Гогия. За  ним,
нагруженный контрольными приборами, следовал Нильс.
   - Что там на катере? - спросил Димов.
   Павлыш вызвал катер.
   - Все время подаем сигналы, - сказал Ван. - Пока ответа нет. А  что
у вас нового?
   - Ничего.
   - Убежище! - наложился на эти слова ровный высокий голос  одной  из
птиц. Павлыш  еще  не  научился  различать  голоса  биоформов.  Видно,
насадки у всех были однотипными. - Убежище! Вижу Сандру!
   - Где? - спросил Павлыш.
   - Юго-юго-запад от Косой горы. Тридцать миль. Вы меня слышите?
   - А что она? - крикнул Иерихонский. - Что с ней?
   - Она держится на воде, но меня не замечает.
   - Катер, сообщите ваш квадрат, - сказал Димов.
   - 13-778, - сказал Ван, - северо-запад от острова.
   Димов включил экран-карту.
   - Семьдесят пять миль, - сказал он. - Даже  если  точно  выйдете  в
квадрат, вам понадобится полчаса.
   - До связи, - Ван отключился.
   - Полчаса, - тихо повторил Димов.  И  тут  же  вызвал  птиц:  -  Вы
сможете оказать ей помощь?
   - Нет, - ответил голос. - Я здесь одна. Мне  ее  не  поднять.  Она,
по-моему, без сознания.
   Павлыш быстро натягивал комбинезон.
   - Где маска?
   - Возьми мою, - сказал Пфлюг, - вон моя лежит.
   Димов увидел, что Павлыш почти одет.
   - Ты знаешь этот флайер?
   - Еще бы.
   - Я с ним, - сказал сейсмолог Гогия.  -  Хорошо,  что  я  не  успел
раздеться.
   Димов повторил:
   - Тридцать миль к юго-юго-западу. - Потом повернулся к микрофону. -
Через две минуты к вам вылетает фраер. Будет  минут  через  десять.  А
катер не успеет раньше, чем через полчаса.
   Когда Павлыш закрыл за собой внешний люк, он успел поразиться тому,
как изменилось освещение. Солнце затянуто красноватой дымкой, и черная
гора подсвечена сзади, словно там таился театральный прожектор.
   Сейсмолог первым легко вскочил во флайер. Павлыш поднял ногу, чтобы
последовать за ним, но тут дверь в убежище открылась,  вылетел  Пфлюг,
не успевший ни одеться, ни натянуть  маску.  Он  открыл  рот,  пытаясь
вздохнуть  воздух,  и  кинул  в  их  сторону   маленький   медицинский
контейнер.
   - Теперь держитесь, - сказал Павлыш, садясь за пульт и глядя  через
боковое стекло, как Димов помогает Пфлюгу забраться обратно в убежище.
- Когда будете рассказывать внукам  о  сегодняшнем  дне,  не  забудьте
упомянуть, что вел машину экс-чемпион  Москвы  по  высшему  флайерному
пилотажу.
   - Не забуду, - ответил сейсмолог, вцепляясь в кресло.
   Павлыш вышел из виража и пошел на максимальной скорости так,  чтобы
оставить по левую руку столб розового  и  бурого  дыма,  вставший  над
дальней от убежища стороной острова.
   Через семь минут они увидели одинокую белую птицу, ходившую кругами
метрах в двухстах над волнами.
   Птица, заметив флайер, взмыла выше  и  замерла  в  воздухе,  словно
показывая точку, в которой находилась  Сандра.  Павлыш  бросил  флайер
вниз и завис метрах в десяти над  верхушками  волн.  Но  даже  с  этой
высоты он не сразу разглядел Сандру - ее тело  терялось  среди  брызг,
которые ветер срывал с верхушек волн.
   - Видите? - спросил сейсмолог, выглядывая наружу.
   Ветер сносил флайер, пришлось включить двигатель  и  маневрировать,
чтобы не потерять Сандру из виду. Павлыш выпустил лестницу. Она  мягко
развернулась и ушла в воду в метре от Сандры.
   - Что у тебя, Павлыш. Почему молчишь? - заговорила рация.
   - Некогда. Мы ее нашли и будем поднимать.
   Птица пролетела совсем рядом с кабиной. На груди у нее  была  видна
черная овальная коробка передатчика. Птица поднялась чуть выше,  и  ее
тень время от времени закрывала от Павлыша солнце.
   Сейсмолог, захватив моток троса, спускался к  воде,  и  Павлыш  все
внимание сосредоточил на том, чтобы не  дать  ветру  снести  флайер  в
сторону. Сандра, раскинув  руки,  покачивалась  на  волнах,  словно  в
люльке, и казалось, что ее движения осмысленны.
   Гогия вцепился одной рукой в лестницу, другой старался подвести под
Сандру петлю. Это ему не  удавалось.  Павлыш  пожалел,  что  не  может
оставить управление. Он сделал бы все проще и  быстрей.  Видно,  Гогия
никогда не занимался альпинизмом. Трос снова сорвался,  сейсмологу  не
хватало руки, чтобы завести его за плечи Сандры.  Павлышу  показалось,
что волны отчаяния, охватившего сейсмолога, достигают кабины флайера.
   И в этот момент птица-биоформ  решилась  на  рискованный  шаг.  Она
мягко и быстро спланировала  против  ветра  и,  улучив  момент,  когда
Сандра скользила по внешней стороне волны и ее тело выступило  наружу,
схватила клювом петлю троса и мгновенно завела ее за плечи Сандры.
   - Тяни! - закричал Павлыш сейсмологу.
   Тот с трудом удерживал равновесие на лестнице,  но  сразу  потянул,
петля скользнула ниже и охватила  Сандру  за  локти.  Птица  с  трудом
умудрилась ускользнуть от следующей волны.  Когда  она  пролетала  над
флайером, Павлыш заметил, что передатчик она все же  сбросила.  Павлыш
поднял вверх большой палец, и птица резко пошла в небо.
   Вдвоем с Гогией они втянули Сандру в кабину. Прошло двадцать  минут
с отлета.
   Динамик надрывался, требовал сведений, спрашивал, что происходит.
   - Говорит Павлыш, - включил он передатчик. - Сандру мы  подняли  на
флайер. Она без сознания.
   - Слушай, -  сказал  Димов,  -  Сандру  не  трогайте.  Наденьте  ей
кислородную маску и накройте ее чем-нибудь теплым.
   Сейсмолог  достал  запасную  маску  и  баллон.  Глаза  Сандры  были
закрыты, лицо казалось голубым. Сейсмолог убрал с лица  Сандры  мокрые
волосы и стал прилаживать кислородную маску. Его  руки  чуть  дрожали.
Павлыш шел к убежищу на бреющем полете. Впереди  как  маяк  поднимался
столб дыма. Птица летела сверху, почти не отставая от  флайера.  Рация
была  включена,  и  Павлыш  слышал,  как  Димов   приказывает   катеру
оставаться в том районе и к острову не возвращаться.
   Пфлюг ждал их на самом берегу залива. Закутанную  Сандру  осторожно
вынесли из флайера и бегом перенесли к куполу. Люк был открыт, и через
минуту Сандра уже лежала на  столе.  Димов  ждал  их  в  хирургическом
халате и перчатках. Диагност был включен, и  его  щупы  чуть  дрожали,
покачиваясь над столом.
   - Будете мне ассистировать, - сказал Димов Павлышу.
   У рации стоял Нильс.
   - Все в порядке, - говорил он, - не волнуйся, Эрик. Ты  же  знаешь,
если Димов сказал...
   Сандра спала. Дыхание ее стало ровнее.  Лицо  покраснело,  капельки
пота блестели на висках.
   - Что с ней случилось? - спросил Павлыш.
   - Сработала предохранительная система. Если  организм  работает  на
пределе и создается опасность для  жизни,  она  впадает  в  состояние,
похожее на летаргический сон. Пока мы можем только  предполагать,  что
подводники попали в землетрясение на глубине. Сандра смогла  вырваться
наружу, хоть  и  была  ранена.  У  нее  сломаны  три  ребра,  обширное
внутреннее кровоизлияние. Она  плыла  к  базе,  но  ее  силы  иссякли.
Значит, ей оставалось лишь подняться на поверхность. Утонуть Сандра не
могла: когда она на жаберном  дыхании,  легкие  служат  как  воздушный
пузырь. Метаболизм замедлился в несколько раз. Как только она потеряла
сознание, ее вынесло на поверхность океана.
   Сандра очнулась сразу, боли она не чувствовала.
   - Димов, - сказала она с трудом, - ребят завалило...
   - Спокойно, не волнуйся, девочка, - сказал Димов.
   - Мы были в Синем гроте... начало трясти... Я была в стороне.  Стас
сказал, что ранен... Прости, Димов, Эрик знает?
   Павлыш протянул Димову  шарик-ампулу.  Димов  приложил  ее  к  руке
Сандры, и жидкость вошла в кожу.
   - Ты можешь дать координаты?
   - Да, конечно, я спешила... меня, наверное,  отнесло  в  сторону...
двадцать миль у юго-западу от острова, группа рифов,  два  поднимаются
над поверхностью...
   - Знаю, - сказал Пфлюг, - месяц назад мы с Ваном туда летали.
   Сандра уснула.
   - Нильс, вызови Вана. Он должен помнить об этих скалах.
   Но сначала в динамике возник голос Иерихонского.
   - Как Сандра?
   - Сандра спит, - ответил  Нильс.  -  Чего  ты  беспокоишься?  Димов
сказал, что все в порядке, а ты беспокоишься...
   Купол содрогнулся, земля на мгновение ушла из-под ног,  и  диагност
откатился от стола, натянув провода и щупы.  Сандра  застонала.  Димов
кинулся к столу, возвращая диагност на место и прикрывая телом Сандру,
будто опасался, что сверху посыплются камни.
   - Что? Что там у вас? - крикнул Иерихонский тонким голосом.
   - Ничего особенного, землетрясение продолжается, - сказал Нильс.  -
Где Ван?
   Иерихонский, передавая микрофон Вану, сказал:
   - Они не представляют, каково мне здесь,  когда  ничего  не  можешь
поделать.
   И его голос пропал, растворился в тишине купола.
   - Ван, - произнес Нильс, - ты знаешь две скалы в двадцати  милях  к
юго-западу от убежища?
   - Что-то не припомню. Мы примерно в этом квадрате. Но не помню.  На
карте их нет?
   - Мы же месяц назад туда с тобой летали! - сказал Пфлюг.
   - Прости, Ганс, - спокойно ответил Ван. - Месяц назад  мы  с  тобой
летали к северу от Станции. Ты собирал свои ракушки.
   - Но приблизительно ты ту точку представляешь? - спросил Нильс.
   - Двадцать миль?.. В пределах десяти миль от нас. Я  подниму  катер
повыше, они должны быть на локаторе... Может, кто из птиц знает?
   - Вызови птиц, - сказал Димов. Он освобождал Сандру от приборов.
   - Зачем их вызывать, - сказал Нильс, - птицы здесь.
   - Они здесь, - подтвердил Павлыш. - Один биоформ со мной  прилетел.
Тот, который Сандру нашел. А рацию он выкинул.
   - Павлыш, вы сейчас свободны? Выйдите наружу, спросите  у  них  про
скалы.
   Павлыш натянул маску.
   Все три птицы сидели на большой плоской скале неподалеку от  купола
и тихо  переговаривались,  поворачивая  изящные   головы.   Над   ними
поднималась  черная  кривая  гора,  окутанная  дымом   и   окаймленная
оранжевым  сиянием.  Давно  Павлышу  не  приходилось   видеть   такого
сказочного зрелища. Похоже было  на  скандинавскую  сагу  -  громадные
белые птицы, вулкан и голый холодный берег.
   Увидев Павлыша, птицы поспешили навстречу.
   - Как Сандра? - спросила одна из них.
   - Сандра пришла в сознание, - сказал Павлыш, - и  сообщила  Димову,
что подводников завалило в каком-то гроте в двадцати  милях  отсюда  к
юго-западу. Там должны быть скалы. Две из них поднимаются  над  водой.
Но Ван таких скал не помнит.
   - Там нет скал, - сказала  вторая  птица.  -  Мы  этот  район  весь
облетели. Ты не видел там скал, Сен-Венан?
   - Нет, Алан, - ответила вторая птица. - Никогда не видел.
   Алан обернулся ко второй птице.
   - А ты?
   Третья птица сказала:
   - По-моему, я видела там два рифа. Они появляются только  в  отлив.
Самые верхушки между волн.
   - Спасибо, Марина, - сказал Алан.
   - Марина? - повторил Павлыш. - Марина?
   Но птица резко взмахнула крыльями и взмыла вверх в дымовой туче.
   - Марина Ким? - спросил Павлыш у Алана.
   - Да. Так что же вы теряете время?

   Три белые птицы летели впереди флайера, чуть выше  его.  От  обилия
вулканического пепла воздух стал красноватым, зловещим, и крылья  птиц
отсвечивали пожаром.
   Одна из птиц была Золушкой, которая переменила обличье и не хотела,
чтобы Павлыш об этом узнал...
   - Кто пойдет с аквалангом? - спросил  Нильс.  Он  занимал  середину
кабины,  а  остальные  сидели  вокруг,   словно   окружали   громадный
праздничный  пирог.  Нильс  отмел  все  возражения   Димова,   который
опасался, что ему будет трудно работать под водой:
   - Вы без меня вряд ли сможете разобрать завал и  пробиться  вглубь.
Вы будете взрывать скалы? Вы будете их разбирать  голыми  руками?  Или
будете ждать, пока с диспетчерской планетоида вам перекинут подводного
робота?
   - У нас есть свой. Его можно смонтировать, если нужно, за несколько
часов.
   - Вот именно. Несколько часов. И привести его туда на катере. И он,
в результате, примется за работу, когда будет уже поздно.
   - Ты прав, Нильс, - согласился Димов.
   - А Марина давно на Станции? - спросил Павлыш через минуту.
   - Она новенькая, - сказал Димов. - Месяц как в небе.
   Внизу показался катер.
   Катер рубил волны, выставив над ними голову-рубку.
   Павлыш сказал Вану по рации:
   - Поднимись в воздух и иди над водой на самом малом ходу.
   - Зачем?
   - Я сяду к тебе на палубу.
   - Вряд ли это возможно.
   - Другого выхода нет.
   Птицы летели высоко, казались белыми точками под пурпурным потолком
облаков. Потом пошли вниз и в сторону.
   - Павлыш, - сообщил Алан, - две скалы над самой  водой  в  полутора
километрах от тебя. Мы идем вниз. Смотри.
   - Хорошо, - ответил Павлыш. Он смотрел, как катер, расплескав пену,
выходит из воды. Он стал постепенно снижаться, чтобы уравнять свой ход
со скоростью катера.
   - Ровнее иди, - сказал он Вану.
   - Как по ниточке, - ответил Ван.
   - Держитесь!
   Флайер опустился на палубу катера за рубкой. Палуба была  мокрой  и
покатой с боков. Павлыш выпустил страховочные ноги флайера, и рубчатые
присоски сжали бока катера.
   - Некоторое время удержусь, - сказал Павлыш. - Откройте нижний люк.
   Нильс  спрыгнул  на  палубу   первым   и,   аккуратно   переставляя
конечности, пошел к рубке. Щупальца свисали по  бокам  панциря  -  ими
Нильс подстраховывался. Он не умел плавать и пошел бы на дно камнем. А
глубина здесь немалая. Катер,  с  сидевшим  на  нем,  словно  всадник,
флайером не спеша летел над волнами.
   Павлыш поднял голову, разыскивая птиц. Но не увидел их.
   Гогия замер у люка,  не  зная,  что  делать  дальше.  Пассажиры  по
очереди скрылись в рубке. Павлыш спросил Вана:
   - Все благополучно?
   - Да.
   - Дай мне Димова.
   - Я слушаю тебя, Слава.
   - Я хотел бы пойти вниз с Нильсом.  Я  хороший  ныряльщик,  сильнее
многих. Могу пригодиться.
   - Нет, - сказал Димов, - оставайся где ты есть.  Может  получиться,
что будешь нужнее как пилот, чем как ныряльщик.
   Павлыш включил двигатель. Флайер,  присев  от  напряжения,  оторвал
ноги от покатой спины катера и резко взмыл вверх. Катер  шлепнулся  на
волны и запрыгал как камень, полого брошенный с берега, затем  скрылся
под водой.
   Поднявшись на сто метров, Павлыш разглядел белые буруны,  в  центре
которых черными точками торчали вершины скал.
   Павлыш вызвал Алана. Рация была только у него.
   - Скажи спасибо Марине. Она вывела нас точно к месту.
   Ему хотелось лишний раз повторить это  имя.  Он  вдруг  понял,  что
никакого  шока,  ужаса,  отвращения,  боли  -  ничего   подобного   не
испытывает. То  ли  был  подготовлен  к  такому  повороту  событий  за
последние сутки, то ли прав все же Димов: биоформ остается  человеком,
только экзотически одетым. Марину было жалко. Полгода назад... полгода
назад она  уже  начала  биоформирование.  И  почему-то  ей  надо  было
обязательно увидеть того человека на Луне, того капитана,  который  не
захотел ее увидеть. Может быть, тот капитан  предпочел  отказаться  от
Золушки в хижине. Понятно, что она считала себя преступницей.  Сбежала
из института... ее вообще могли снять с эксперимента.
   Павлыш услышал голос Димова:
   - Они здесь, под осыпью.
   - Вот видишь, - сказал Гогия, - я в этом не сомневался.
   - Слушай, Павлыш, - сказал Димов, - мы  сейчас  на  глубине  сорока
двух метров. Ван остается в катере. Мы с Нильсом  выходим  к  оползню.
Иерихонский будет страховать нас  снаружи.  На  всякий  случай  включи
запись, регистрируй все наши движения.
   - Ясно, - сказал Павлыш, - включаю запись.
   - Мы выходим.
   - Далеко им идти до завала? - спросил Павлыш Вана.
   - Нет, я их отлично вижу.
   Павлыш представил себе эту сцену. Катер  завис  у  самого  дна  над
камнями, среди обломков кораллов и перепутанных  водорослей.  Рядом  с
катером в нескольких  шагах  Иерихонский.  Луч  его  шлемового  фонаря
высвечивает  сутулого  Димова  в  облегающем  оранжевом  скафандре   и
уверенно шагающую впереди черепаху.
   - Мы дошли до осыпи, - сказал  Димов.  -  Нильс  ищет  вход.  Здесь
должна быть трещина, сквозь которую выбралась Сандра.
   Наступила длинная пауза.
   Павлыш связался с островом. Там все было по-прежнему. Сандра спала.
Пфлюг сказал, что положение в кратере стабилизировалось.  Идет  вязкая
лава. Если скорость истекания сохранится прежней, то  к  утру  площадь
острова значительно  увеличится.  Лет  через  сколько-то  можно  будет
сажать здесь цитрусовые.
   Гогия оторвался от своих приборов, сел рядом с Павлышем.
   - Все-таки я  не  завидую  Иерихонскому,  -  сказал  он.  -  Любить
женщину, которая, в сущности, наполовину рыба...
   - Но она всегда может вернуться в прежнее состояние.
   - Трудно. Она же не совсем биоформ.  Подводников  готовили  еще  до
Геворкяна. К тому же она и не захочет. Сандре нравится ее  жизнь.  Она
помешана на океане. Когда-нибудь вам наверняка расскажут  их  историю.
Очень романтично. Они познакомились,  когда  Сандра  уже  работала  на
Наири. Она прилетела как-то  к  нам  в  Тбилиси  на  конференцию,  там
встретила Иерихонского... ну и представляете... Он, когда  все  узнал,
пытался ее отговорить.  Безрезультатно.  Так  что  же  вы  думаете:  в
результате он сам перешел работать на Проект, чтобы быть рядом.
   Гогия вздохнул.
   - А вы могли бы полюбить подводницу? - спросил Павлыш.
   - Откуда мне знать, если у меня в Кутаиси молодая жена живет? Самая
обыкновенная жена. Очень красивая. Я вам в  Лаборатории  фото  покажу.
Письмо прислала - три килограмма.
   - Ну а вот... - Павлыш показал на реявших в небе птиц.
   - Это совсем другое дело, - сказал Гогия. - У Алана у самого  дочка
в нашем институте работает. Это временно. Это как маска. Пришел домой,
снял маску и живи.
   - Ага, - раздался голос Димова, - есть щель!
   Павлыш  держал  рацию  на  приеме,  отключив  передачу,  чтобы  его
разговор с Гогией не мешал остальным.
   - Да что там говорить, - продолжал Гогия, - вы у Вана были?
   - Меня там поселили.
   - Правильно. Большая комната. Светлая. Там на стене портрет  Марины
Ким висит. Не заметили?
   Гогия не смотрел на Павлыша и не заметил, как тот покраснел.
   - Мы с Нильсом отвалили камень, сказал Димов.  -  Есть  ход.  Очень
узкий. В глубине еще завал.
   - Ну и что? - спросил Павлыш у Гогии. -  Вы  сказали,  что  у  Вана
висит портрет Марины Ким.
   - Да. Он в нее смертельно влюблен. Он знал ее еще на  Земле,  когда
она стажировалась в институте. Меня  тогда  в  институте  не  было,  я
только здесь  к  ним  присоединился.  А  тут  еще  у  Марины  начались
неприятности...
   - Есть! - сказал Димов. - Пошел камень! Осторожнее!
   Павлыш замер.
   "Раз, - считал он про себя, - два, три, четыре, пять..."
   Димов громко вздохнул.
   - Ну и силища у тебя, Нильс... Он такую глыбу удержал,  просто  уму
непостижимо.
   На связь вышла Станция. Спрашивали, высылать ли второй флайер.
   Павлыш велел  ждать,  пока  смонтируют  подводного  робота.  Может,
придется его доставлять сюда.
   - Правильно, - сказал Гогия. Потом  продолжал  свой  рассказ:  -  Я
деталей не знаю. Только все дело в  ее  отце.  Он  жуткий  педант.  Он
запретил Марине идти к нам в  институт.  Сказал,  что  не  захочет  ее
больше видеть... В общем, боялся за нее, пробовал  воздействовать,  но
на Марину  очень  трудно  воздействовать.  Когда   она   все-таки   не
подчинилась, он, как человек слова, сказал, что больше ее  не  увидит.
Правильно сказал. Отец всегда отец. Надо уважать.
   - Трещина открыта - сказал Димов, - я  остаюсь  пока  здесь.  Нильс
пытается до них добраться.
   - Дальше, - сказал Павлыш.
   - Вам, наверное, неинтересно.
   - Ничего, все равно ждем.
   - Ван помог Марине убежать из института на один день.
   - На Луну? - вырвалось у Павлыша.
   - А как вы догадались?
   - Это было полгода назад?
   - Да, как раз полгода. Она уже прошла курс подготовки, с нее  сняли
биокопии  и  начали  обработку  терапевтическими   средствами,   чтобы
понизить сопротивляемость организма. Не могла она  убегать.  Не  имела
права. На месте Геворкяна я бы ее обязательно уволил. А  она  полетела
на  Луну.  Оттуда  должен  был  стартовать   ее   отец.   Он   капитан
"Аристотеля".
   - Нильс? Это ты, Нильс? - послышался голос Вана.
   - Он передает, что нашел их, - сказал Димов, - нашел.
   - В каком они состоянии?
   - Не знаю, - сказал Димов, - ждите.
   - Ну и чем все кончилось? - спросил Павлыш.
   - А? Мы о Марине? Ничем. Простили.  Ван  всю  вину  взял  на  себя.
Марина всю вину взяла на себя, Димов всю вину взял на  себя,  Геворкян
посмотрел  на  них,  старый  человек,  мягкий   стал...   и   простил.
Романтическая история. Только отец не простил. Улетел,  понимаешь?  Но
простит. Куда денется...
   - На какой они глубине? - спросил Павлыш у Вана, включив передачу.
   - На двадцать метров ниже меня, - ответил Ван.
   На  катере  заполнили  водой  грузовой  отсек,  поместили  в   него
биоформов-акул и пошли к Станции.
   Павлыш тем временем вернулся к острову, чтобы  эвакуировать  оттуда
Сандру и Пфлюга и вывезти оборудование. Поток лавы изменил направление
и угрожал заливу и убежищу. Сандра все еще не просыпалась.
   Пока Пфлюг с Гогией устраивали в кабине Сандру, Павлыш  возвратился
в убежище. Он вытащил приборы, отключил питание  рации,  задраил  люк.
Теперь  убежище  будет  пустовать  до  тех  пор,   пока   природа   не
утихомирится. Гогия выскочил из флайера, взял один из ящиков,  побежал
обратно. Оставался еще один контейнер - такой тяжелый, что унести  его
можно было только вдвоем. Павлыш присел на край ящика, дожидаясь, пока
кто-нибудь вернется помочь ему.
   Все вокруг изменилось. Сутки назад залив был мирным, тихим уголком,
даже волны не добирались до берега. Теперь низко над  островом  висели
облака пепла, то и дело  сыпал  крупный  мутный  дождь.  Вулканчик  на
склоне горы плевался грязью, поток лавы с вершины, дымясь, достиг  уже
залива и образовал язык  полуострова.  Струи  пара  вырывались  сквозь
трещины на склоне. Через них пробивались зловещие  отблески  оранжевых
сполохов над вершиной горы.
   Одна из птиц вернулась к острову вслед за флайером  и  кружила  над
головой.
   Павлыш помахал ей рукой. На птице  не  было  рации,  и  он  не  мог
спросить, кто это.
   Грязевой вулкан вдруг выбросил высоко в  небо  струю  жижи,  словно
хотел сбить птицу на лету, и та, сложив крылья, пошла в сторону.
   Гогия сказал:
   - Давай возьмем контейнер.
   Павлыш встал, наклонился, подхватил контейнер, и они потащили его к
флайеру. Земля под ногами мелко дрожала.
   - У меня такое впечатление, - сказал Гогия, - что  остров  в  любой
момент может взлететь на воздух.
   - Не беспокойся, - сказал Павлыш, - должны успеть.
   - Алан на всякий случай  нас  страхует,  -  сказал  Гогия,  -  тоже
опасается.
   - Это Алан? Ты как различаешь?
   - Я так думаю, что это Алан. Он настоящий мужчина.
   Конечно, это не Марина, подумал  Павлыш.  Ей  не  хочется  со  мной
встречаться. Шлем заглушал грохот вулкана. До Павлыша  доносился  лишь
ровный, глухой, утробный гул. Но в этот момент в недрах горы зародился
такой пронзительный и зловещий звук, что он проник внутрь шлема.
   Человек, становящийся свидетелем катастрофы,  внезапной  и  скорой,
действует   инстинктивно.   И   представление   о   том,    в    какой
последовательности происходили события, складывается уже потом,  когда
все  минует,  и  на  собственные  впечатления  накладываются  рассказы
очевидцев. И если  Павлышу  показалось,  что  по  склону  горы  ударил
невидимый топор и она, как деревянная колода, начала разваливаться под
этим ударом,  то  Пфлюг,  видевший  все  из  открытого  люка  флайера,
мысленно сравнил  взрыв  с  театральным  занавесом,  раздвигающимся  в
стороны в момент, когда оркестр гремит последним аккордом увертюры,  а
сквозь расширяющуюся щель проникает со сцены яркий свет.
   Наверно, Павлыш стоял неподвижно более секунды. Почему-то  он  даже
не упал, не потерял равновесия, и мозг его успел  отметить,  что  гора
распадается слишком медленно. И тут воздушная волна подхватила  его  и
бросила к флайеру.
   Сейсмолог висел в люке и что-то кричал, но  Павлыш  не  слышал.  Он
смотрел на рушащуюся декорацию и видел, как гигантский вихрь подхватил
птицу, белое перышко, бросил ее вверх, закружил и понес к воде...
   - Скорее! - кричал Гогия. - Поднимайся!
   Внутри  горы  была  видна  желтая  раскаленная  масса,   мягкая   и
податливая. Она медленно вываливалась сквозь зубья скал.
   Павлыш не мог оторвать взгляда от комка белых перьев,  от  пушинки,
падающей в воду.
   - Куда? - кричал Гогия. - Ты с ума сошел!
   Павлыш подбежал к воде. Птица, несомая воздушной волной, падала как
лист с дерева, бессильно вращаясь в воздухе.
   Она должна была упасть метрах в ста от берега, но порыв  встречного
ветра бросил ее ближе к суше, и Павлыш, даже не  подумав,  глубоко  ли
там, побежал, увязая в грязи, скользя и стараясь удержать  равновесие,
а земля, вздрагивая, уходила из-под ног.
   Сначала дно снижалось полого и грязная вода достигла  коленей  лишь
шагов через двадцать.
   Птица упала в воду.  Одно  крыло  ее  было  прижато,  другое  белой
простыней распласталось по  воде.  В  птице  была  какая-то  ватность,
неодушевленность. Дно уступом ушло вниз, и Павлыш провалился по пояс в
воду. Каждый шаг доставался с трудом, вода в заливе бурлила  и  ходила
водоворотами, хотя на поверхности вязкий слой пепла сковывал волнение,
как пена в кастрюле закипающего супа.
   Птицу медленно относило к центру залива, и Павлыш спешил,  понимая,
что плыть в своем комбинезоне он не сможет, и молил судьбу, чтобы  дно
больше не понижалось, чтобы хватило сил и времени добраться  до  белой
простыни.
   Он дотянулся до края крыла, и в этот момент его ноги потеряли  дно.
Не выпуская крыла и боясь в то же время, что перья могут не выдержать,
Павлыш тянул птицу к себе, все глубже уходя в воду. Неизвестно, чем бы
закончилось  это  акробатическое  упражнение,  если   бы   Павлыш   не
почувствовал вдруг, что кто-то его тянет назад.  Несколько  секунд  он
продолжал  удерживать   неустойчивое   равновесие,   потом,   наконец,
преодолел инерцию, и птица легко заскользила по воде к берегу.
   Не отпуская крыла, Павлыш обернулся. Гогия стоял по  пояс  в  воде,
вцепившись сзади в комбинезон Павлыша.  Глаза  у  него  были  бешеные,
испуганные,  и  он  несколько  раз  открывал  рот,  прежде  чем   смог
произнести:
   - Я... вы же могли... не успеть...
   Они подхватили легкое, выскальзывающее из рук тело птицы, и понесли
его к берегу. Голова птицы бессильно поникла, и свободной рукой Павлыш
ее поддерживал. Глаза птицы были затянуты полупрозрачной пленкой.
   - Ее оглушило, - сказал Павлыш.
   Гогия не смотрел на него. Он глядел вперед, на берег.
   Павлыш взглянул в ту сторону. Лава, выливавшаяся через расщелину  в
горе вязким языком, намеревалась отрезать им путь к берегу.
   - Бери левее! - крикнул Павлыш.
   Флайер находился по ту сторону лавового  языка  и  казался  мыльным
пузырем на закате.
   Им пришлось снова зайти вглубь почти по пояс, чтобы  не  попасть  в
закипающую воду, обогнуть стену пара, поднимающуюся на границе лавы  и
воды.
   Павлыш с трудом потом мог вспомнить, как они добрались до флайера и
занесли внутрь птицу - крыло никак не желало складываться и застревало
в люке...
   Павлыш поднял машину над островом и бросил ее в сторону моря.
   - Ну все, - сказал он, - выбрались, теперь как-нибудь доплетемся до
дому.
   Гогия задраил люк. Пфлюг осматривал птицу.
   Павлыш включил рацию.
   - Сколько можно! - возмущался кто-то знакомым  голосом.  -  Сколько
можно молчать? Мы вызываем вас уже полчаса!
   - Некогда было, - сказал Павлыш, - пришлось задержаться на острове.
Димов вернулся?
   - Они на подходе, - ответил тот же голос. - Нет, вы  мне  ответьте,
кто вам дал право нарушать  правила  поддержания  радиосвязи?  Что  за
мальчишество? Кто управляет флайером? Это ты, Гогия? Я тебя  отстраняю
от полетов, и даже Димов не сможет тебя защитить.  Стоит  на  два  дня
покинуть Станцию, и все летит кувырком!
   - Это вы, Спиро? - спросил Павлыш.
   - Я, а кто за рулем, я спрашиваю?
   - Павлыш.
   - А, вот кто! Вас в Дальнем флоте не учат, что  нужно  поддерживать
связь с центром?
   - Да погодите вы, Спиро, - сказал Павлыш устало. - Я иду сейчас  на
малой скорости. Ждите через полчаса. Подготовьте операционную.
   - Стой, не отключайся! - крикнул Спиро. - Выслать  тебе  на  помощь
второй флайер?
   - Зачем? Чтобы летел рядом?
   - А кто пострадавший?
   Павлыш обернулся к Пфлюгу.
   - Что там у Алана? Наверное, надо передать.
   - Это не Алан, - сказал Пфлюг, - это Марина. У нее  сломано  крыло.
Дай-ка мне микрофон...

   Вершиной на Станции назывался большой,  вырубленный  над  основными
помещениями зал, специально оборудованный для птиц-биоформов.  В  зале
был бокс для обследования биоформов, запасы пищи для них, здесь стояли
их диктофоны и приборы, которыми они пользовались.
   Павлыш с Мариной сидели в зале Вершины. Павлыш на стуле,  Марина  в
гнезде из легкой частой сетки, которое соорудил для биоформов Ван.
   Павлыш никак не  мог  привыкнуть  к  ее  механическому  голосу.  Он
понимал, что  это  не  более  как  приставка  -  клюв  Марины  не  был
приспособлен  для  артикуляции.  Но,  слушая  ее,  он   пытался   себе
представить настоящий голос Золушки, которую встретил на Луне.
   Белая птица приподняла крылья, расправила их снова.
   - У меня появляются странные рефлексы. Иногда мне  кажется,  что  я
всегда была птицей. Ты не представляешь, что это такое  -  парить  над
океаном, подниматься к облакам.
   - Мне это снилось в детстве.
   - Я хотела бы полетать над Землей. Здесь пусто.
   - Не останься навсегда птицей.
   - Захочу - останусь.
   - Нельзя, - ответил Павлыш. - Я тебя буду ждать. Ты  разрешила  мне
искать тебя, когда пройдут два года твоего затворничества.
   - Ты нашел ту глупую записку.
   - Она не глупая.
   - Я чувствовала себя тогда такой  одинокой,  и  мне  так  хотелось,
чтобы кто-нибудь меня ждал.
   - Погляди. - Павлыш  достал  из  кармана  уже  потертую  на  сгибах
записку. - Я перечитываю ее по вечерам.
   - Смешно. И нашел меня здесь.
   - Ничего не изменилось. Ты не лишена прелести и как птица.
   - Значит, если бы я была черепахой, все было бы иначе?
   - Наверняка. Я с детства не любил черепах. Они не спешат.
   - Я, наверное, все-таки дура. Я была уверена,  что  любой  человек,
увидев меня в таком виде, будет... разочарован. Я хотела спрятаться.
   - Значит, тебе мое мнение не было безразлично?
   - Не было... я даже не могу стыдливо потупиться.
   - Прикройся крылом.
   Марина расправила белое крыло и подняла его, закрывая голову.
   - Вот и отлично, - сказал Павлыш. -  Ты  хотела  передать  со  мной
письмо твоему отцу?
   - Да. Сейчас. Оно уже готово. Я его наговорила. Только  жалко,  что
он не узнает моего голоса.
   - Ничего страшного. Я все объясню. Я ему скажу, что передаю письмо,
и тут же попрошу официально твоей руки.
   - Ты с ума сошел! У меня нет рук!
   - Это военная хитрость. Тогда отец поверит, что ты к нему вернешься
живой и невредимой. Зачем иначе мне, блестящему космонавту из Дальнего
флота, просить руки его дочери без уверенности, что эту руку я в конце
концов получу.
   - Вы самоуверенны, космонавт.
   - Нет, так я скрываю свою робость. Мой соперник меня превосходит по
всем статьям.
   - Ван?
   - С первого момента моего появления на Проекте он догадался,  зачем
я сюда пожаловал. Ты бы слышала, как он накинулся на меня за то, что я
шел к Станции на ручном управлении.
   - Глупый, он думал о нас. Мы спим на облаках. Ты мог меня убить.
   - Тем более он превосходит меня благородством и верностью.
   - Он мой друг. Он мой лучший друг. Ты совсем другое.  До  свидания,
гусар Павлыш.
   Птица смотрела через плечо Павлыша на дверь.
   В дверях стоял Ван. Он, видно, стоял давно, все слышал.
   - Грузовик готов, - сказал он, - мы отлетаем.
   Повернулся, и его подошвы отбили затихающую вдали дробь по ступеням
каменной лестницы.
   - Выздоравливай, - сказал Павлыш, дотронувшись до мягкого крыла...
   Когда грузовик приземлился на планетоиде, Ван сказал:
   - Ты иди, там корабль ждет, а я останусь здесь. Надо приглядеть  за
разгрузкой.
   - До свидания, Ван. Наверное, мы с тобой еще увидимся.
   - Наверно. Галактика стала тесной.
   Павлыш протянул руку.
   - Да, - сказал Ван, - я совсем забыл.
   Он нагнулся, достал из  ящика  под  пультом  завернутый  в  пластик
плоский квадратный пакет.
   - Это тебе. На память.
   - Что это?
   - Посмотришь на корабле.
   Когда Павлыш развернул на корабле пакет, оказалось, что это портрет
Марины в тонко вырезанной из нефрита рамке.

Last-modified: Thu, 16 Nov 2000 22:39:14 GMT

Оцените этот текст: