ны сидят у костра в темном лесу, и разбуженная птица проносится над пламенем. Счастье в жизни мужчины так же быстротечно, как тепло, которое лишь на миг ощутила птица. Только невозможное греет сердце воинов, только погоня за ним..." И сейчас ночь и зима, и сам Ляхов теперь тоже воин... Вообще, слишком часто стали приходить ему в голову неизвестно откуда взявшиеся фразы. Главное же - он уже прикоснулся к этому пьянящему чувству, когда вчера ты - никто, а сегодня уже полковник и герой, и тебя зовут новые друзья, и жизнь пляшет под седлом, как аргамак, и можно заявить себя на участие в стипль- чезе, и скакать через препятствия, рискуя сломать шею, свою или коня, на ближайшем барьере, но там, впереди, финиш, победа, серебряный кубок чемпиона, летящие шампанские пробки, поцелуи женщин. Только не такой уж безрассудный он человек, доктор Ляхов. Профессиональный опыт подсказывал, что, даже умея резать аппендицит, не стоит сразу замахиваться на пересадку сердца. Есть и промежуточные операции, которые неплохо бы научиться делать. И, желательно, без ненужных жертв с обеих сторон. И вот Вадим задумался: а если отвлечься от комплекса неполноценности и вообразить себя пусть не богом, а человеком, который при желании может все? По примеру вошедших в историю гипоманьяков*. Хотя бы в виде эксперимента. Или набросков к фантастическому роману, утопии или антиутопии, как получится. Почему бы и нет, он ничуть не глупее всех тех, кто уже зарекомендовал себя в истории. * Гипоманьяк - человек, одержимый страстным желанием добиться цели, но остающийся пока в рамках психического здоровья. Вид акцентуации (см. справочник по психиатрии). Причем, ведь очень многие из них были не старше, а то и моложе его, когда решались на великие дела. Чингисхан, Наполеон, Ульянов-Ленин, генерал Слащев, из Самоновейшей истории - Хосе Диас, Кемаль Ататюрк, принц Коноэ. Да мало ли людей, поставивших последний рубль ребром и сорвавших банк. И, что главное, ухитрившихся в итоге умереть своей смертью, а не от веревки или пули! Другое дело, что нет у него необходимых истинным реформаторам непреклонной воли, беспринципности и безжалостности, так они пока и не требуются. "Революцию" будем совершать пока что в сфере чистого разума. Вадим вообще был человеком самым обыкновенным и хорошо понимал это. Но знал за собой и кое-какие сильные стороны. Например, понятия, так называемой, чести всегда превосходили в нем инстинкт самосохранения или личной выгоды. Что, он не помнит, каким взглядом ожег его Тарханов, когда вообразил, что доктор, пользуясь своим положением, собирается сорваться с поля боя? А вот этого никогда в жизни Ляхов себе не позволял. Лучше сдохнуть, чем дать кому- то усомниться в его моральных качествах. Причем - самое смешное, планку-то этих качеств он устанавливал себе сам, а не представитель "референтной группы". В повседневной жизни он был прост, тороплив, не всегда серьезен, эмоции и слова у него зачастую обгоняли мысль. Зато ночью, как сейчас, скажем, над книжной страницей, за листом бумаги или пишущей машинкой он становился рассудителен, не по годам умен и проницателен. И очень часто, читая книгу даже общепризнанного авторитета, легко находил у него слабости стиля и дефекты мышления. Вот и сейчас, например, он уже постиг главный пробой в замыслах "реформаторов". Именно потому, что имел время подумать, был человеком со стороны, изначально не зашоренным в пределах одной-единственной доктрины. Выходило так, будто люди, замыслившие пусть не переворот, а "капитальный ремонт" системы, исходят из предположения, будто у них в распоряжении имеется "второй народ", который в нужный момент изменит и свой характер, и привычки, всю, наработанную за тысячелетие национальную психологию. А это вряд ли. Хотя, если взглянуть слегка под другим углом... В алгебре он был не силен со школьных лет, но понимал, что уравнение получается не простое. Однако основополагающая идея у него уже возникла. Следует ее только проработать как можно тщательнее. Кроме того, Ляхов задумался еще над одной проблемой, вытекающей из всего предыдущего. Если он ввяжется в это дело, то следует помнить, что закончиться оно может по-разному. Победой, славой, триумфом со всеми вытекающими, приятными лично для него вещами. Или - поражением, военно-полевым судом, стенкой, петлей, в лучшем случае каторгой. А вот на это он был не согласен ни в коем случае. Однако имелась у Ляхова некая теория, вначале позаимствованная, а потом уже самостоятельно развитая. Еще когда было ему лет шестнадцать от роду, Вадим разыскал в библиотеке отца потрепанную книжку воспоминаний ныне всеми забытого офицера царского флота, некоего капитана второго ранга Соболева. Он ее прочел, и она его поразила. Своеобразной философией, чем-то перекликающейся с рассуждениями Марка Аврелия. И в тот же час юный гимназист стал ее страстным адептом и всю дальнейшую жизнь ею руководствовался, видоизменяя по мере необходимости и приспосабливая к текущему моменту. До тех пор Ляхов, уже любивший жить, еще не задумывался над такой малоприятной вещью, как смерть. И вдруг не только задумался, но и осознал нечто такое, чего не знали другие. Смерть начинается вовсе не в тот момент, когда у человека останавливается сердце. Начинается она гораздо раньше, смотря по обстоятельствам. К сожалению, в большинстве случаев начало ее можно определить только задним числом, в чем и заключалось основное неудобство ляховского открытия. Вот, например, у Тарханова она началась за полгода до рокового случая, - а именно в тот момент, когда он оформил свой контракт на службу в Экспедиционном корпусе. И последние полгода, по существу, жил уже мертвецом. По философии капитана Ляхова, смерть начиналась там, где в жизнь входила ее скрытая причина - будь это попавший в кровь смертельный вирус, знакомство с женщиной, из-за которой будешь убит на дуэли, или соответствующий приказ по военному ведомству. Вот и он, возможно, уже начал бесповоротно и неудержимо умирать. С того момента, когда не отказался категорически и резко от общения с бароном Ферзеном, генералом Агеевым и иже с ними. Однако, оставалось неизвестное пока количество времени, чтобы подсунуть старой ведьме что-то такое, способное спутать ее коварные расчеты. Старой ведьмой капитан Соболев, а вслед за ним и Вадим Ляхов называл судьбу. Он почти наизусть помнил посвященные этой теме страницы книги и сейчас фотографически воспроизводил в памяти то, что писал автор, вспоминая начало Мировой войны. Совершенно один к одному то, что волновало сейчас Вадима. Судьба - некоторая мрачная мистическая сила, которая задалась целью так или иначе напакостить лично ему, капитану Ляхову. Во избежание осложнений он, как и его духовный учитель, кавторанг Соболев, старался не раздражать эту злобную силу по пустякам: не закуривал третьим от одной спички, непременно выпивал хотя бы одну рюмку водки тринадцатого числа каждого месяца, выплескивая остаток в живой огонь, при каждой пришедшей в голову мрачной мысли тут же делал "рога" мизинцем и указательным пальцем левой руки. До сих пор - помогало. И в мирной жизни, и в военной. Не только выбрался живым из безвыходной ситуации, а еще и сделал блестящую карьеру. Кроме того, он надеялся, что поможет ему и смена имени и рода занятий тоже Пока еще глупая старуха сообразит, куда это вдруг делся ее подопечный... Самое же главное, Вадим был уверен, что старая ведьма наживается только на идиотах, которые не умеют расшифровать ее топорные хитрости. Умный человек всегда способен разгадать их и противопоставить им свою волю, одним остроумным ходом спутать всю мистическую шахматную партию. Ляхов привычно сложил пальцы нужным образом, и буквально тут же догадка, сумасшедшая, но несомненно верная, сверкнула перед ним. Да, да, именно так и следует поступить! ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Мужчина лет пятидесяти, с заметной проседью в темных густых волосах и аккуратной, очень коротко постриженной бородкой завтракал в полном одиночестве в своем рабочем кабинете, выходящем двумя полукруглыми окнами на Болотную набережную и Отводной канал. Вдали виднелись Большой Каменный мост и Кремлевские стены. Несмотря на то, что круглый мельхиоровый поднос с несколькими тарелками, бутылкой сухого красного вина и хрустальным бокалом был пристроен на краю обширного, заваленного бумагами письменного стола, человек держался так, будто находится за ресторанным столиком в весьма приличном обществе. Покончив с варенными всмятку яйцами, гренками и сыром, он допил оставшееся в бокале вино и звонком вызвал секретаря из приемной. - Благодарю вас, Анатолий. Уберите. И, пожалуйста, кофе. Пока секретарь убирал на столе, стараясь не стронуть с места разложенные в известном только хозяину кабинета порядке бумаги, сам он отошел к окну, где на круглом, инкрустированном слоновой костью столике размещались всевозможные курительные принадлежности: пачки, папирос и сигарет, открытая коробка сигар, несколько трубок на особой подставке, банка с голландским табаком. По совету врачей Василий Кириллович Бельский, государственный советник юстиции, представитель Генерального прокурора по Москве и Московскому округу, курил только после приема пищи или с друзьями за ломберным столом, в сопровождении рюмочки хорошего коньяка. Причем отнюдь не привыкая к определенному сорту и виду табачных изделий, а под настроение. Сейчас, поколебавшись, он взял массивную изогнутую трубку с блестящей, слегка закопченной крышечкой, стал медленно ее набивать, предвкушая первую за этот день затяжку. Секретарь подал кофе в посвистывающем и булькающем стеклянном аппарате, позволяющем наблюдать за процессом экстракции кофеина из особым образом подобранных и смолотых зерен. Василий Кириллович почти пятнадцать лет провел на полулегальной работе в Шанхае и Мукдене, где и научился ценить и уважать всякого рода ритуалы. Он любил к случаю цитировать китайские афоризмы, в том числе и такой: "Откровенность без церемониала - это хамство". Хамство же было изначально чуждо его рафинированной натуре, поэтому, общаясь с людьми, он обычно выражался столь витиевато, что собеседник далеко не сразу был способен осознать, что его только что банальным образом извозили мордой об стол. Отсюда понятно, почему генерала за глаза называли не иначе, как Конфуций, он знал это и не обижался. Даже напротив. Нацедив чашечку кофе, поинтересовался у секретаря, не записывался ли сегодня кто-нибудь на прием. До завтрака он всегда работал с бумагами и запрещал отвлекать себя даже секретарям и референтам - Дочь ваша. Майя Васильевна, ждет. Минут двадцать назад приехала. Прикажете пропустить? - Больше никого? Ну, пропусти... В рабочее время Бельский не признавал родственных отношений, но сейчас Майя выступала в роли не дочери, а сотрудницы, хотя и нештатной. Поскольку кроме легальной прокурорской должности Василий Кириллович занимал еще и нелегальную, начальника московского отдела бюро Специальной государственной информации, организации сугубо секретной, занимающейся деликатными вопросами, которые нежелательно было доверять Министерству госбезопасности. Подчинялось бюро одному из заместителей премьер-министра, карьерному чиновнику, бессменно занимающему свой пост, в отличие от самого премьера и прочих членов кабинета, выдвигаемых победившими на выборах партиями. Она вошла, румяная и свежая с мороза. Очевидно, все же не приехала, а пришла пешком. Поздоровалась сдержанно, дождалась, когда отец предложит и ей чашечку, только после этого села в кресло и прежде потянулась не к кофе, а к сигарете. Бельский недовольно хмыкнул. Хоть и была дочь вполне самостоятельной женщиной, третий год жила отдельно от родителей, некоторых ее привычек генерал не одобрял. Курение в том числе. - Не беспокойся, я тоже уже позавтракала... И тут же перешла к делу, посмеиваясь и утрируя манеры старательного, но недалекого агента. - Так что позвольте доложить, господин начальник, разработка объекта "Мила" идет вполне успешно. Мною то есть проведена операция "Знакомство", которая позволила сначала познакомиться с объектом, не вызывая подозрений, потом разрешить ему проводить меня домой и попытаться назначить следующее свидание... - Слушай, не паясничай. У меня времени нет выслушивать твои упражнения в изящной словесности. И почему вдруг "Мила"? - А чтоб никто не догадался. Вы же всегда стараетесь кодовые обозначения поглупее выдумывать. То у вас какой-то "Намазчик" фигурирует, то "Одноосный"... С детства твои разговоры слышу. - Что ты там слышала и от кого - не знаю. А болтать все равно не надо. В общем, коротко - твои впечатления? - Нормальные впечатления. Мы с ним, конечно, ни о чем таком пока не говорили, но по развитию парень гораздо выше среднего уровня. И убеждения у него вполне патриотические. Он их проявил и высказал в довольно острой ситуации, в которой другой, скорее всего, воздержался бы. И вообще парень непрост, очень не прост. Перспективная фигура. - Открытие сделала. Туда дураков вообще не берут, а если уж Георгиевский кавалер и принят по прямому указанию княжеской канцелярии, то непременно патриот. А вдобавок и монархист. Я другим просил поинтересоваться. - Ага! Только познакомились, и я у него должна согласие на сотрудничество выбивать? Знаешь, я уж сама как-нибудь разберусь, как дело вести. Вот когда он мне сам начнет историю своей жизни выкладывать, о друзьях-товарищах, прежних и нынешних, говорить, в любви признаваться, тогда и нашего дела коснемся осторожненько. А раньше... - Майя развела руками. - Ты смотри только, не заиграйся. Как бы оно все наоборот не вышло. Девушка сделала легкомысленный жест. - Даже и в этом случае, папаша, даже и в этом случае. Если предположить, что я способна влюбиться, это никак не помешает мне приложить все силы, чтобы привлечь его на свою сторону. Зачем мне возлюбленный, не разделяющий моих убеждений? Генерал поморщился. Не сделал ли он ошибки, поручив дочери эту работу? Он ценил ее выдающиеся способности, но сегодняшнее легкомысленное настроение настораживало. Натура она увлекающаяся, что, если гипотетическое предположение уже становится истинным? Бельский привлекал дочь к особо деликатным операциям, в которых требовалось участие обольстительной женщины без комплексов, именно потому, что единственно ей мог доверять на сто и более процентов. Но сейчас его что-то тревожило. Некое легкое облачко на горизонте, которое может рассеяться без следа, а может превратиться в мощный грозовой фронт. - Знаешь... Сегодня у нас что, вторник? Повстречайся с ним еще пару раз, а в субботу пригласи к нам на дачу. На лыжах покататься, что ли. Или на снегоходах. А там и я как-нибудь внезапно объявлюсь. С друзьями по дороге на охоту заверну, скажем... - И зачем это? - Так. Посмотреть на твою "Милу" хочу, в приватной обстановке. Ты ему еще не говорила, чья ты дочь? - Повода не было. Но он, если захочет, в два счета это может узнать. К примеру, мне показалось, что он знаком с одним моим шапочным приятелем, который знает о тебе. Да что за беда? Ну, прокурор, так и что? На вывеске рядом с дверью в твою контору это написано. И я от тебя никак не завишу, живу на капитал, завещанный мне дедом. - Кто таков этот твой приятель? - Несмотря на слова дочери, Бельский все равно насторожился. Майя сказала. - Хорошо, проверим. Это у вас единственный общий знакомый? Майя пожала плечами. - В принципе, объект в Москве недавно. Возможно, что и единственный. - Проверим, - повторил Бельский. - И на сегодня все. Тебе деньги нужны? - Если скажу "нет" - поверишь? - Мог бы и поверить. По моим данным, с твоим счетом все в порядке. - Ага! Теперь выходит, что я на оперативные цели свое приданое тратить должна? Не выйдет. Кто заказывает музыку, тот и платит. - Ладно, ладно, после обеда переведу тебе на расходную карточку. - И вот что еще, - сказала Майя, вставая. - Давай условимся о времени. Скажем, ты появляешься между шестнадцатью и семнадцатью часами в субботу. Не хватает, чтобы я все время ждала, когда вдруг входная дверь скрипнет. Нам ведь не нужно, чтобы "Мила" засекла, что я работаю в "ждущем режиме"? - Пожалуй. Значит, договорились. - Почти. - Майя сделала именно такое лицо, вызывающе-надменное и одновременно хитрое, какое Бельский терпеть не мог. Вытянула губы трубочкой, выпуская дым в потолок. - А теперь скажи мне, пожалуйста, ради чего все это затеяно. В смысле - подходы к полковнику. Есть у меня привычка, вычитанная у фельдмаршала Суворова, - каждый солдат должен знать свой маневр. Так вот, хочется мне знать, чтобы работать эффективно, заподозрен ли уже в чем-то господин Половцев, связан ли с преступными группировками или же это просто задача по подготовке вербовки перспективного кадра? Бельский тяжело вздохнул. Насколько проще было бы работать с агентессой, не имеющей привычки, а главное - возможности задавать вопросы начальству. Но от этой барышни избавиться невозможно. На резкость ответит еще большей резкостью, а то и вообще откажется от задания. - Ладно, слушай. Ты знаешь, для чего я вообще тут сижу? - Великолепно знаю. И очень рада, что столичные власти сочли нужным держать здесь именно тебя, поскольку в противном случае сидела бы в этом ужасном Питере, "дыша духами и туманами", что мне категорически не нравится. И что дальше? - Дальше, по смыслу моей работы, я должен присматривать за всем, что творится в окружении Великого князя, поскольку очень многие в правительстве с большой опаской относятся к его деятельности. - И совершенно зря, по-моему. Симпатичный дядька, всецело занятый своими служебными делами. И они у него идут неплохо. Походи, если будет время, по улицам, с людьми поговори. Только самое хорошее услышишь. - В том и дело. Кое-кто считает, что в отличие от прошлых Регентов он приобретает опасную популярность не только в Москве, но и за ее пределами. - И неудивительно. На фоне тех, что по дальновизору показывают... - Не буду спорить, и тем не менее. С меня спрашивают не о народных эмоциях, а о других предметах. А за последние годы наметилась интересная тенденция. Все больше и больше толковых людей, и офицеров, и гражданских чинов, как-то постепенно, незаметно перебираются в Москву. Один по плановой замене, другой, выйдя в отставку, находит приют не в Ялте и не в Кисловодске, а опять же в Первопрестольной. Авторитет московских учебных заведений вроде бы неприметно, но растет, оклады жалованья для чиновников, причастных к великокняжеским учреждениям, тоже повыше государственных... - Тенденция, однако, - сострила Майя. - Вот именно, - не принял шутки Вольский. - А кроме того, чем дальше, тем более отчетливо витает в московском воздухе душок этакой "дворянской фронды". Вроде как во Франции времен Ришелье и Мазарини. Мы это уже не первый год отслеживаем. - И опять я тебя не понимаю. Ну, фронда, ну и что? Москва всегда вольнодумством славилась и некоторым пренебрежением к Питеру и тамошней власти. Отчего-то вас не волнует деятельность оппозиционных партий, даже самых непримиримых. Почитай, например, что левые эсеры в своих газетках пишут. Это предложение выглядело насмешкой. Уж кто, как не Василий Кириллович, знал все о тайных и явных перипетиях политической борьбы в России. - Да пусть пишут, что им заблагорассудится. На то и демократия. Они и на выборах когда-нибудь победить могут, не исключаю. А у нас тут другое. Вот посуди сама. На конкретном примере. "Мила" твоя. Неизвестно откуда взявшийся полковник неполных тридцати лет от роду. Георгиевский кавалер, но о причине награждения выяснить что-нибудь определенное нельзя. Выписка из академического личного дела, которую мне доставили, страдает редкостным лаконизмом. Родился в Петрограде, учился в ныне упраздненной гимназии, служил в армии вольноопределяющимся, потом переведен на особый учет, по линии разведупра Генштаба, очевидно. Окончил спецшколу в Монреале. Отличился в спецоперациях командования в регионах жизненных интересов России. Подробности - смотри дело Й 0033287. А к делам с такими нулями даже и мы доступа не имеем. Выяснить-то можно, если постараться, только пока не следует. Естественно, возникает вопрос - какая связь между отличием в спецоперациях и зачислением в Дипломатическую академию, экстренно, без экзаменов и после начала учебного года? А там и без него не все ладно. И если бы он один был такой. Соображаешь? Майя аккуратно загасила окурок в пепельнице. Лицо у нее теперь было вполне серьезным. - Вот, папаша, объяснили, и как-то все сразу стало на свои места. Знаю теперь, в какую сторону работать. Выходит, будем отслеживать контакты генштабистов с канцелярией князя? Очень интересно. Далеко можно зайти, если не остановят. Короче, жду вас на вашей же даче в субботу... ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. Наконец все назначенные себе сроки для отдыха и развлечений вышли. Совершенно как не хотелось героям Ремарка возвращаться после отпуска на фронт, так и Тарханову поперек горла была мысль, что вот он позвонит сейчас по указанному номеру, и тут вся его свобода и кончится. Но деваться ведь некуда? Обращаться в контору Чекменева его впрямую никто не принуждал, однако положение у него какое? Денег пока достаточно, даже в избытке, и паспортов целых два, а попробуй с ними устроиться? Разве что на самом деле под именем Узи Гала торговлишку открыть? Или уехать-таки обратно в Израиль на роль почетного еврея? Выдвинуть свою кандидатуру на выборах в кнессет от партии "Назад в Россию". Вот и все варианты. Проснувшись после не слишком удачного прощания с Владой, он, оттягивая время, сначала позавтракал в ближайшем к его номеру буфете, сходил в парикмахерскую, по полной программе подстригся, побрился, освежился одеколоном и часов около одиннадцати набрал нужное сочетание цифр на диске. Ответил ему очень мягкий и приятный женский голос. После условной фразы его спросили: - Вы откуда звоните и кому? Сожалею, это, наверное, ошибка. Попробуйте перезвонить. Длинная пауза, но вместо ожидаемого гудка отбоя вдруг последовала произнесенная быстро и торопливо фраза: "Из уличного автомата". Ну, раз просят... Тарханов оделся по погоде, поскольку за окном ветер буйствовал, превосходя все мыслимые пределы, рассовал по карманам деньги и оружие, не зная, придется ли вернуться в ставший почти родным домом номер. Если уж они там, судя по всему, в гнезде контрразведки, не уверены в защищенности своей связи, на что надеяться ему, завязанному на чужие игры скромному армейцу? Покрутился немного по переулкам, закрываясь поднятым воротником от бьющего в глаза снега, проехал на метро одну остановку, вышел на "Красных воротах", позвонил из вестибюля, цепко оглядываясь по сторонам. Среди двух десятков людей, занятых в кабинках тем же самым, он, кажется ничем не выделялся. Прежний девичий голос ответил сразу. После повторенного пароля предложил: - Идите до левого входа в Политехнический. Вас будет ждать машина номер такой-то. Не забывая о нью-йоркских вариантах, он запрыгнул на углу Мясницкой в прицепной вагон трамвая и так же на ходу с него соскочил. Под названным номером Тарханов увидел стоявший носом в сторону Лубянки довольно потрепанный долгой службой армейский джип "Вихрь". Но все-таки в командирском варианте. То есть прилично герметизированный, с металлической крышей и дверками. В обычном сейчас был бы такой колотун... Не успел он потянуться к ручке двери, сзади его окликнул парень, одетый совершенно в стиле московских гомосексуалистов. Противного розоватого оттенка длинное пальто, широкополая шляпа, которую из-за ветра он придерживал обеими руками, лакированные ботинки на пуговицах. Да вдобавок еще и подкрашенные губы. - Вы, любезный, по вызову? Подавив естественное желание послать парня по матери и дальше, Тарханов кивнул. - А как же? Только и не иначе. - Тогда садитесь. Сергей, непроизвольно дернув щекой, рывком вскинул тело на высокую подножку. В машине он увидел мужчину лет пятидесяти, одетого в теплый, на меху бушлат с потертыми полковничьими погонами. Лицо у него было полное, но страшно усталое. И не очень тщательно выбритое. Это же, по легенде, что получается? Утомленный службой офицер, не в силах побороть природной страсти, ловит клиентов с помощью уличного сутенера? - Здравствуйте, Арсений Николаевич. Рад вас, наконец, видеть. Ох и заставили вы нас поволноваться. Нет, сами представьте. Получаем мы из Нью-Йорка сообщение, копию вашей кассеты (великолепно сделано, хочу заметить), а потом - ничего. Пропал человек, будто его и не было... - Простите, с кем имею честь, - стараясь, чтобы его голос звучал посуше, осведомился Тарханов. Он испытал к новому своему "хозяину", как он понимал складывающуюся систему отношений, неожиданную неприязнь. Ну, чего ради в центре Москвы косить под боевого офицера-фронтовика? Если даже и вправду служишь в гарнизоне, так остальные приколы явно лишние. Меру знать нужно. - Ах, простите, забыл представиться. Полковник Савичев. Валерий Валентинович. Я так был обрадован вашим появлением, что даже забыл об этикете... Настолько внешность полковника не гармонировала с избранным им тоном, что Тарханов не выдержал. - Послушайте, полковник, ну зачем вы дурака валяете? - несколько даже устало спросил Сергей. - Я ведь не из тех. С восемнадцати лет служу. Есть о чем говорить - говорите, нет - у меня другие занятия найдутся. И маскировка у вас, должен заметить, безвкусная. - Ладно, вы правы, - полковник тоже посерьезнел. - Не будем валять дурака. Просто мне хотелось посмотреть, что вы за человек. Я ведь о вас совершенно ничего не знал, кроме очень краткой информации от Игоря Викторовича. Признаюсь, испытывал некоторые сомнения. Вам, должно быть, понятные. Что же касается маскировки - поработаете в Москве с нами, еще и не то придумывать станете. - И вообразили, что, глядя на ваше кривляние, проникнусь почтением? Так вы ошиблись. Я человек грубый, не слишком воспитанный и совершенно лишенный склонности к чинопочитанию. Машина в это время уже неслась по Таганке в сторону выезда из города. - Хорошо, Арсений Николаевич. Все, прошлое - забыли. Хотя резкость ваших слов мне неприятна. Просмотрите вот это. Перед серьезным разговором. Тарханов раскрыл коричневую кожаную папку и прочитал княжеский рескрипт о производстве в чин полковника и награждении званием Героя и орденом Святого Георгия. - Все понял, спасибо. В смысле - "Служу Отечеству!". И что дальше? Теперь уж точно можем разговаривать на равных. - Теперь - не торопитесь. Спокойно порадуйтесь, и все. Остальное - чуть позже. Скажу честно - хотел бы оказаться сейчас на вашем месте. У меня, как видите, служба идет хуже. Сергей не столько радовался, сколько раздумывал, что за всем этим последует. Наконец машина въехала через хорошо охраняемый КПП на территорию обширного городка, поближе к воротам похожего на дачный поселок, но на опытный взгляд - совершенно военного объекта. Хотя бы потому, что Тарханов заметил несколько полос проволочного заграждения, делящего территорию на локальные зоны, не слишком тщательно замаскированные бункера с пулеметными амбразурами, а в глубине территории многоэтажный корпус синего стекла, возле которого рассредоточенно стояли несколько бронетранспортеров последней модели. Насколько он мог судить, все это более всего напоминало базу примерно бригадного масштаба или окружной военно-учебный центр. "Вихрь" зарулил на стоянку позади неразличимо похожего на остальные в этом квартале кирпичного домика. Савичев пригласил Тарханова войти. Как Сергей и ожидал, на первом этаже, в большой, жарко натопленной комнате, был накрыт обеденный стол. На двоих. Разделись, сели, выпили по рюмке холодной водки, начали с густых мясных щей. Далеко не банкет, поскольку кроме поданного вестовым с сержантскими погонами первого на столе стояли только селедочница и тарелки с хлебом, солеными помидорами и капустой. Чтобы много о себе не воображал новоиспеченный полковник. Или другого на здешней кухне просто не готовили. - Так все же? - спросил он, опрокинув вторую без тоста. - Вы ешьте, ешьте, - ответил Савичев. - Что за манера гнать лошадей? Я так уже сутки ничего не ел и не пил. - Неужто и столичным полковникам приходится в таком режиме службу нести? - Что вы о столичной службе знаете? - огрызнулся Савичев. - Я б, может, с большим удовольствием тоже в нормальном гарнизоне послужил. Хотя бы и командиром полка. Тарханов ему поверил. Так не сыграет "паркетный шаркун", как выражались в старое время. Когда хозяин насытился первым блюдом и велел подавать второе, тушеную свинину с картошкой (ну, точно из офицерской столовой), Тарханов, ковырнув вилкой, свою тарелку отодвинул. После вчерашнего ужина в ресторане - не идет. Закурил и стал смотреть, как ест хозяин. На самом деле, оголодал человек. Чем же они тут, вправду, занимаются. Не война чай. А может быть, и война, кто их знает... - Значит, так, Арсений Николаевич, - сообщил Савичев, после волокнистого мяса воспользовавшись вместо зубочистки спичкой и начав отхлебывать кофе из большой фарфоровой кружки. - Должность вам сейчас предлагается чисто солдатская. Готовы послужить на благо Отечества, сообразно своим личным способностям? Чины ваши останутся при вас, но сейчас – рядовым. - Рядовым, это в смысле как? В строевой роте, наподобие разжалованных декабристов, или несколько иначе? - Разумеется, иначе. Как господа белые офицеры в Корниловской и Марковской дивизиях служили. Капитаны и подполковники, в снегу, в грязи, цепями в штыковые атаки. У нас здесь тоже есть подразделения, где только офицеры служат. В массе, конечно, поручики и штабс-капитаны, но отчего бы и вам не попробовать? Кстати, часть, куда я вас приглашаю, по штату как раз к Корниловской дивизии имени Лавра Георгиевича и относится. На параде сможете черным мундиром с черепом на рукаве щегольнуть... Зато и другую службу тоже попробуете. Настоящую службу. Мы уже знаем, что вы великолепный солдат, умеющий такое, что нашим бойцам и не снилось. Вот и постараетесь им помочь, поучить настоящей работе. А уж там, дальше, все будет соответственно. Кстати, этот домик закреплен за вами. Казарменный режим здесь только по специальному приказу вводится. А с вашим новым командиром, если об остальном договорились, я вас сейчас познакомлю. Тарханов по уже десятилетней привычке знал, что спорить и торговаться с начальством бессмысленно, прогадаешь в любом случае, а вот согласиться - никогда не вредно. - Зовите, что же еще? Однако то ли с мимикой Тарханов не справился, то ли с интонацией, но полковник среагировал сразу. - Только очень прошу, держите себя в руках. - Да о чем вы, командир? Не знаю, как кого, а меня с первого дня в училище научили гальюны зубной щеткой драить и не жужжать. До поры... * * ... Место, где Тарханов-Неверов оказался, действительно было весьма серьезной организацией. И учебно-тренировочной базой, и фортом, и, как Сергей очень быстро догадался, подходящим плацдармом на случай чего. Чего именно - не его дело. По крайней мере, все оргштатные мероприятия он прошел за пару часов в том самом, господствующем над территорией здании синего стекла. И был зачислен в отряд "Печенег-3". Действительно рядовым. Так и было записано в карточке: "Рядовой капитан Неверов". Невзирая на низшую должность, целых три унтер-офицера помогли ему выбрать на складе положенное вещевое имущество и вооружение. Для него в домике имелся железный шкаф, куда Сергей поместил положенные по штату пистолет-пулемет Судаева, штурмкарабин Симонова, пистолет Воеводина для постоянного ношения и еще один, такой же, но с глушителем. И патронов ему выдали массу, то есть столько, сколько он сам счел нужным забрать со склада, а могли бы дать и больше, только попроси. Ему уже сообщили, что тиром можно пользоваться по собственному усмотрению в любое время и за расход огнеприпаса не отчитываться. Три комплекта полевых камуфляжей на все сезоны, сапоги и ботинки. Бронежилет и каску. Спортивные тренировочные костюмы, шерстяной и льняной. Кроссовки и тапочки. За то и любил Тарханов армию, что в большинстве вопросов вместо тебя думают специально на то поставленные люди. Только вот парадной корниловской формы не дали. Сказали, что - в ателье и под заказ. Грамотному человеку всего случившегося было выше головы для некоторых выводов. То есть поднимут по тревоге, и через две минуты изволь быть готовым к бою помимо всяких там ружкомнат, очереди за получением "синего конверта" и прочей бюрократии. А где может потребоваться готовность к бою посреди Москвы? Правильно, в Москве же. Подумаешь, бином Ньютона, вспомнил Тарханов слова доктора Ляхова на перевале. x x x ... А еще до этого они с Савичевым обсудили некоторые детали. Например, чтобы не смущать новых сослуживцев и начальство, Сергей решил, что пока по-прежнему будет числиться в капитанском звании, и геройского знака тоже носить не будет. Поскольку жизнь у него начинается совсем другая, где следует заново подтверждать свое право не только на ордена, а вообще на хоть какой-то авторитет. - Это вы правильно сообразили. Ваше от вас не уйдет. И жалованье по ведомости тоже будете получать капитанское. Остальное - на книжку. Последнее, что могу пообещать, - не понравится, рапорт об отставке напишете - сразу подпишу. Только мне отчего-то кажется, что не напишете. - Посмотрим, - уклонился от прямого ответа Тарханов. "Это мы еще посмотрим, кто рапорты раньше надумает писать". x x x ... Следующий раз со своим новым начальником, капитаном второго ранга Кедровым, перешедшим в гвардию из морской пехоты и продолжавшим носить на кауфляжной рубашке флотские погоны, Тарханов встретился, когда уже переоделся в положенную по времени и обстановке форму. Поздоровался совершенно в рамках субординации. Ты командир, я рядовой, вот и вся дипломатия. Молчи, когда с тобой разговаривают. Но перед этой встречей Сергей привинтил свой Георгиевский крест над левым карманом повседневного кителя. Кедрова, похоже, это не задело. - Независимо от прошлых заслуг начинать придется с самого начала, - сообщил кавторанг, ощущающий себя командиром-единоначальником. - Специфика у нас. Раньше в каких должностях служили? - От взводного до комбата. - И вдруг в рядовые потянуло? - Кедров, скорее всего, подумал, что капитан разжалован за какую-то провинность. Бывало такое, и не раз, герой, вся грудь в крестах, а накуролесил чего-то, и - пожалте бриться. Но вроде ничего подобного в документах нового сотрудника не отмечено. Да и Савичев не заикнулся, а должен был бы, если действительно штрафника в отряд отправил. - Начальству виднее, - не стал помогать новому командиру Сергей. - А что умеете? Вопрос показался Тарханову глупым. Захотелось поставить кавторанга на место, поскольку еще неизвестно, что он сам умеет и вправе ли задавать вопросы. Но ответил он все равно аккуратно. - Как все. Стреляю понемножку, из всего, что стреляет, и в пределах технических возможностей. Умею любое количество обормотов срочной и сверхсрочной службы построить в парадный расчет и заставить делать все, что требуется сегодня. Боевые машины водить умею. На вертолете летал (причем совершенно было непонятно слушающему, пассажиром летал или же в качестве пилота). Карту читаю свободно. Тремями языками владею. Все, наверное. - Это понятно, мы тут все такие. Только языками не тремями, а двумями, поскольку командный и матерный - это одно и то же. - Кавторанг сказал это без улыбки. - А крест за что? - Кто его знает. Наверное, за то, что при всех своих умениях за восемь лет ухитрился остаться в живых. - Ага. У нас все то же самое плюс многое другое. Стараясь не показать скептической усмешки, Тарханов согласно кивнул. - Ясное дело, а все же поподробнее знать хотелось бы... Кедров со странной неприязнью в голосе, причины которой Тарханов вполне понимал, сообщил, что их подразделение по численности равняется стрелковой роте, а по сути является специализированной и автономной боевой единицей, предназначенной для решения задач почти любого плана без привлечения дополнительных сил со стороны. - Любого - это хорошо. Но как-то слишком обще. Все же - разведка, контрразведка, контртеррористическая деятельность, диверсионная работа в тылу врага? - И еще многое другое. Смысл именно в том, что мы можем и должны, получив приказ, самостоятельно разработать и провести операцию любого из названных вами типов. Кроме того, параллельно с учреждениями полиции и жандармерии (или вместо них) обеспечить расследование уголовного преступления, если оно представляет интерес для нашего руководства. Ну и всякое другое в этом роде. - Тогда вам действительно требуются специалисты самого широкого профиля. И чистые боевики, и криминалисты, и... - Совершенно верно. Причем желательно, чтобы каждый наш боец сочетал в себе несколько профессий. Вот вы, например, что можете предложить? Тарханов понимал, что настороженность Кедрова (если только он не просто сам по себе тяжелый в общении человек) можно объяснить и тем, что он просто опасается соперника в лице этого офицера. Чин и награды позволяют, да и наверняка хоть какие-то слухи о благоволении к нему Великого князя просочились на сторону. Иначе просто не бывает. И, значит, ему всеми силами следует постараться создать у командира впечатление о полном отсутствии со своей стороны каких-либо амбиций, претензий на лидерство и о готовности безоговорочно выполнять любые приказы. Ну, бывают же такие люди, начисто лишенные честолюбия и стремления к власти. - Что предложить? Только то, что действительно умею согласно военно-учетной специальности. А насколько моя подготовка устроит лично вас - вам и судить, господин капитан второго ранга. x x x ... Когда Тарханов появился в боевом расчете отряда "Печенег-3", к нему отнеслись несколько скептически. Ну, тридцатилетний капитан, пришедший, согласно информации, из строевых частей, никому не известный и явно не сдававший сверхтрудного экзамена на право носить шоколадного цвета берет с золоченым орлом, держащим в когтях меч. Куда ему становиться в один строй с профессионалами, надевшими такие береты в двадцать три - двадцать пять лет. Имеется у него Георгиевский крест, так и ветер ему в парус, мало ли кто и за что получает высокие ордена. А здесь парни, не отмеченные пока ничем, кроме денежных премий и именных часов, но зато знающие свое дело так, как никому и не снилось. Но раз начальство зачем-то сочло нужным направить его в отряд - кто будет спорить? Удержится - молодец, нет - скатертью дорога. Такого отношения к себе и ждал Сергей, поскольку службу знал насквозь, с первого дня собственного юнкерства, начавшегося в семнадцать лет, и до сего числа. И знал, как на подобное реагировать. Прежде всего - не комплексовать и не высовываться, терпеливо выжидать случая, когда смо