пом бешенстве. Дрожали его плечи, руки; тряслось и кривилось лицо. Он размахнулся; удар пришелся мне по локтю левой руки, которой я прикрыл голову. Тогда, с искренним сожалением о невозможности сохранять далее мирную позицию, я измерил расстояние и нанес ему прямой удар в рот, после чего Гез грохнулся во весь рост, стукнув затылком. - Довольно! Довольно! - закричал Бутлер. Женщины, взвизгнув, исчезли, Бутлер встал между мной и поверженным капитаном, которого, приподняв под мышки, Синкрайт пытался прислонить к стенке. Наконец Гез открыл глаза и подобрал ногу; видя, что он жив, я вошел в каюту и повернул ключ. Все трое говорили за дверью промеж себя, и я время от времени слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил револьвер, так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения женщины - безотносительно к ее репутации, - в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине. Послышались шаги возвратившегося Синкрайта. Это был он, так как, придя, он громко сказал: - Однако наш пассажир молодец! И то правду сказать, вы первый начали! - Да, я погорячился, - ответил, вздохнув Гез. - Ну, что же, я наказан - и за дело; мне нельзя так распускаться. Да, я вел себя безобразно. Как вы думаете, что теперь сделать? - Странный вопрос. На вашем месте я немедленно уладил бы всю историю. - Смотрите, Гез! - сказал Бутлер; понизив голос, он прибавил: - Мне все равно, но - знайте, что я сказал. И не забудьте. Гез медленно рассмеялся. - В самом деле! - сказал он. - Я сделаю это немедленно. Капитан подошел к моей двери и постучал кулаком с решимостью нервной, прямой натуры. - Кто стучит? - спросил я, поддерживая нелепую игру. - Это я, Гез. Не бойтесь открыть. Я жалею о том, что произошло. - Если вы действительно раскаиваетесь, - возразил я, мало веря его заявлению, - то скажете мне то же самое, что теперь, но только утром. Раздался странный скрип, напоминающий скрежет. - Вы слушаете? - сказал Гез сумрачно, подавленным тоном. - Я клянусь вам. Вы можете мне поверить. Я стыжусь себя. Я готов сделать что угодно, только чтобы иметь возможность немедленно пожать вашу РУКУ. Я знал, что битые часто проникаются уважением и - как это ни странно - иногда даже симпатией к тем, кто их физически образумил. Судя по тону и смыслу настойчивых заявлений Геза, я решил, что сопротивляться будет напрасной жестокостью. Я открыл дверь и, не выпуская револьвера, стоял на пороге. Взгляд Геза объяснял все, но было уже поздно. Синкрайт захватил дверь. Пять или шесть матросов, по-видимому сошедших вниз крадучись, так как я шагов не слышал, стояли наготове, ожидая приказания. Гез вытирал платком распухшую губу. - Кажется, я имел глупость вам поверить, - сказал я. - Держите его, - обратился Гез к матросам. - Отнимите револьвер! Прежде чем несколько рук успели поймать мою руку, я увернулся и выстрелил два раза, но Гез отделался только тем, что согнулся, отскочив в сторону. Прицелу помешали толчки. После этого я был обезоружен и притиснут к стене. Меня держали так крепко, что я мог только поворачивать голову. - Вы меня ударили, - сказал Гез. - Вы все время оскорбляли меня. Вы дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я мог бы заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно. Не головой вниз, - я не так жесток, как болтают обо мне разные дураки. Вам дадут шлюпку и весла. Но я больше не хочу видеть вас здесь. Этого я не ожидал, и хотя был сильно встревожен, мой гнев дошел до предела, за которым я предпочитал все опасности моря и суши дальнейшим издевательствам Геза. - Вы затеваете убийство, - сказал я. - Но помните, что до Дагона никак не более ста миль, и, если я попаду на берег, вы дадите ответ суду. - Сколько угодно, - ответил Гез. - За такое редкое удовольствие я согласен заплатить головой. Вспомните, однако, при каких странных условиях вы появились на корабле! Этому {есть} свидетели. Покинуть "Бегущую по волнам" {тайно} - в вашем духе. Этому {будут} свидетели. Он декламировал, наслаждаясь грозной ролью и закусив удила. Я оглядел матросов. То был подвыпивший, мрачный сброд, ничего не терявший, если бы ему даже приказали меня повесить. Лишь молчавший до сего Бутлер решился возразить: - Не будет ли немного много, капитан? Гез так посмотрел на него, что тот плюнул и ушел. Капитан был совершенно невменяем. Как ни странно, именно эти слова Бутлера подстегнули мою решимость спокойно сойти в шлюпку. Теперь я не остался бы ни при каких просьбах. Мое негодование было безмерно и перешагнуло всякий расчет. - Давай шлюпку, подлец! - сказал я. Все мы быстро поднялись наверх. Стоял мрак, но скоро принесли фонарь. "Бегущая" легла в дрейф. Все это совершалось безмолвно, - так казалось мне, потому что я был в состоянии напряженной, болезненной отрешенности. Матросы принесли мои вещи. Я не считал их и не проверял. Значение совершающегося смутно маячило в далеком углу сознания. Были приспущены тали, и я вошел в шлюпку, повисшую над водой. Со мной вошел матрос, испуганно твердя: "Смотрите, вот весла". Затем неизвестные руки перебросили мои вещи. Фигур на борту я не различал. "К дьяволу!" - сказал Гез. Матрос, двигая фонарем, яркое пятно которого создавало на шлюпке странный уют, держался за борт, ожидая, когда меня спустят вниз. Наконец шлюпка двинулась и встряхнулась на поддавшей ровной волне. Стало качать. Матрос отцепил тали и исчез, карабкаясь по ним вверх. Все было кончено. Волны уже отнесли шлюпку от корабля так, что я видел, как бы через мостовую, ряд круглых освещенных окон низкого дома. Глава XVII Я вставил весла, но продолжал неподвижно сидеть, с невольным бесцельным ожиданием. Вдруг на палубе раздались возгласы, крики, спор и шум - так внезапно и громко, что я не разобрал, в чем дело. Наконец послышался требовательный женский голос, проговоривший резко и холодно: - Это мое дело, капитан Гез. Довольно, что я так хочу! Все дальнейшее, что я услышал, звучало изумлением и яростью. Гез крикнул: - Эй вы, на шлюпке! Забирайте ее! - Он прибавил, обращаясь неизвестно к кому: - Не знаю, где он ее прятал! Второе его обращение ко мне было, как и первое, без имени: - Эй вы, на шлюпке! Я не удостоил его ответом. - Скажите ему сами, черт побери! - крикнул Гез. - Гарвей! - раздался свежий, как будто бы знакомый голос неизвестной и невидимой женщины. - Подайте шлюпку к трапу, он будет спущен сейчас. Я еду с вами. Ничего не понимая, я между тем сообразил, что, судя по голосу, это не могла быть кто-нибудь из компании Геза. Я не колебался, так как предпочесть шлюпку безопасному кораблю возможно лишь в невыносимых, может быть, угрожающих для жизни условиях. Трап стукнул; отвалясь и наискось упав вниз, он коснулся воды. Я подвинул шлюпку и ухватился за трап, всматриваясь наверх до боли в глазах, но не различая фигур. - Забирайте вашу подругу! - сказал Гез. - Вы, я вижу, ловкач. - Черт его разорви, если я пойму, как он ухитрился это проделать! - воскликнул Синкрайт. Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная закутанная фигура, махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу было светлее, чем смотреть вверх, на палубу. Пристально взглянув на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим ее плащом и села на скамейку рядом с той, которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой темного покрывала, я не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря на корабль. Я все еще удерживался за трап. - Как это произошло? - спросил я, теряясь от изумления. - Какова наглость! - сказал Гез сверху. - Плывите, куда хотите, и от души желаю вам накормить акул! - Убийца! - закричал я. - Ты еще ответишь за эту двойную гнусность! Я желаю тебе как можно скорее получить пулю в лоб! - Он получит пулю, - спокойно, почти рассеянно сказала неизвестная женщина, и я вздрогнул. Ее появление начинало меня мучить, - особенно эти беспечные, твердые глаза. - Прочь от корабля! - сказала она вдруг и повернулась ко мне. - Оттолкните его веслом. Я оттолкнулся, и нас отнесло волной. Град насмешек полетел с палубы. Они были слишком гнусны, чтобы их повторять здесь. Голоса и корабельные огни отдалились. Я машинально греб, смотря, как судно, установив паруса, взяло ход. Скоро его огни уменьшились, напоминая ряд искр. Ветер дул в спину. По моему расчету, через два часа должен был наступить рассвет. Взглянув на свои часы с светящимся циферблатом, я увидел, именно, без пяти минут четыре. Ровное волнение не представляло опасности. Я надеялся, что приключение окончится все же благополучно, так как из разговоров на "Бегущей" можно было понять, что эта часть океана между Гарибой и полуостровом весьма судоходна. Но больше всего меня занимал теперь вопрос, кто и почему сел со мной в дикую ночь. Между тем стало если не светлеть, то яснее видно. Волны отсвечивали темным стеклом. Уже я хотел обратиться с целым рядом естественных и законных вопросов, как женщина спросила: - Что вы теперь чувствуете, Гарвей? - Вы меня знаете? - Я знаю, как вас зовут; скажу вам и свое имя: Фрези Грант. - Скорее мне следовало бы спросить вас, - сказал я, снова удивясь ее спокойному тону, - да, именно спросить, как чувствуете себя вы - после своего отчаянного поступка, бросившего нас лицом к лицу в этой проклятой шлюпке посреди океана? Я был потрясен; теперь я, к этому, еще оглушен. Я вас не видел на корабле. Позволительно ли мне думать, что вас удерживали насильно? - Насильно?! - сказала она, тихо и лукаво смеясь. - О нет, нет! Никто никогда не мог удержать меня насильно, где бы то ни было. Разве вы не слышали, что кричали вам с палубы? Они считают вас хитрецом, который спрятал меня в трюме или еще где-нибудь, и поняли так, что я не хочу бросить вас одного. - Я не могу знать что-нибудь о вас против вашей воли. Если вы захотите, вы мне расскажете. - О, это неизбежно, Гарвей. Но только подождем. Хорошо? Предполагая, что она взволнована, хотя удивительно владеет собой, я спросил, не выпьет ли она немного вина, которое у меня было в баулах. - чтобы укрепить нервы. - Нет, - сказала она. - Я не нуждаюсь в этом. Но вы, конечно, хотели бы увидеть, кто эта, непрошеная, сидит с вами. Здесь есть фонарь. Она перегнулась назад и вынула из кормового камбуза фонарь, в котором была свеча. Редко я так волновался, как в ту минуту, когда, подав ей спички, ждал света. Пока она это делала, я видел тонкую руку и железный переплет фонаря, оживающий внутри ярким огнем. Тени, колеблясь, перебежали в лодке. Тогда Фрези Грант захлопнула крышку фонаря, поставила его между нами и сбросила покрывало. Я никогда не забуду ее - такой, как видел теперь. Вокруг неб стоял отсвет, теряясь среди перекатов волн. Правильное, почти круглое лицо с красивой, нежной улыбкой было полно прелестной, нервной игры, выражавшей в данный момент, что она забавляется моим возрастающим изумлением. Но в ее черных глазах стояла неподвижная точка; глаза, если присмотреться к ним, вносили впечатление грозного и томительного упорства; необъяснимую сжатость, молчание, - большее, чем молчание сжатых губ. В черных еИ волосах блестел жемчуг гребней. Кружевное платье оттенка слоновой кости, с открытыми гибкими плечами, так же безупречно белыми, как лицо, легло вокруг стана широким опрокинутым веером, из пены которого выступила, покачиваясь, маленькая нога в золотой туфельке. Она сидела, опираясь отставленными руками о палубу кормы, нагнувшись ко мне слегка, словно хотела дать лучше рассмотреть свою внезапную красоту. Казалось, не среди опасностей морской ночи, а в дальнем углу дворца присела, устав от музыки и толпы, эта удивительная фигура. Я смотрел, дивясь, что не ищу объяснения. Все перелетело, изменилось во мне, и хотя чувства правильно отвечали действию, их острота превозмогла всякую мысль. Я слышал стук своего сердца в груди, шее, висках; оно стучало все быстрее и тише, быстрее и тише. Вдруг меня охватил страх; он рванул и исчез. - Не бойтесь, - сказала она. Голос ее изменился, он стал мне знаком, и я вспомнил, {когда} слышал его. - Я вас оставлю, а вы слушайте, что скажу. Как станет светать, держите на юг и гребите так скоро, как хватит сил. С восходом солнца встретится вам парусное судно, и оно возьмет вас на борт. Судно идет в Гель-Гью, и, как вы туда прибудете, мы там увидимся. Никто не должен знать, что я была с вами, - кроме одной, которая пока скрыта. Вы очень хотите увидеть Биче Сениэль, и вы встретите ее, но помните, {что ей нельзя сказать обо мне}. Я была с вами потому, чтобы вам не было жутко и одиноко. - Ночь темна, - сказал я, с трудом поднимая взгляд, так как утомился смотреть - Волны, одна волны кругом! Она встала и положила руку на мою голову. Как мрамор в луче, сверкала ее рука. - Для меня там, - был тихий ответ, - одни волны, и среди них есть остров; он сияет все дальше, все ярче. Я тороплюсь, я спешу; я увижу его с рассветом. Прощайте! Все ли еще собираете свой венок? Блестят ли его цветы? Не скучно ли на темной дороге? - Что мне сказать вам? - ответил я. - Вы здесь, это и есть мой ответ. Где остров, о котором вы говорите? Почему вы одна? Что вам угрожает? Что хранит вас? - О, - сказала она печально, - не задумывайтесь о мраке. Я повинуясь себе и знаю, чего хочу. Но об этом говорить нельзя. Пламя свечи сияло; так был резок его блеск, что я снова отвел глаза. Я видел черные плавники, пересекающие волну, подобно буям; их хищные движения вокруг шлюпки, их беспокойное снование взад и вперед отдавало угрозой. - Кто это? - сказал я. - Кто эти чудовища вокруг нас? - Не обращайте внимания и не бойтесь за меня, - ответила она. - Кто бы ни были они в своей жадной надежде, ни тронуть меня, ни повредить мне они больше не могут. В то время, как она говорила это, я поднял глаза. - Фрези Грант! - вскричал я с тоской, потому что жалость охватила меня. - Назад!.. Она была на воде, невдалеке, с правой стороны, и ее медленно относило волной. Она отступала, полуоборотясь ко мне, и, приподняв руку, всматривалась, как если бы уходила от постели уснувшего человека, опасаясь разбудить его неосторожным движением. Видя, что я смотрю, она кивнула и улыбнулась. Уже не совсем ясно видел я, как быстро и легко она бежит прочь, - совсем как девушка в темной, огромной зале. И тотчас дьявольские плавники акул или других мертвящих нервы созданий, которые показывались, как прорыв снизу черным резцом, повернули стремглав в ту сторону, куда скрылась Фрези Грант, бегущая по волнам, и, скользнув отрывисто, скачками, исчезли. Я был один; покачивался среди волн и смотрел на фонарь; свеча его догорала. Хор мыслей пролетел и утих. Прошло некоторое время, в течение которого я не осознавал, что делаю и где нахожусь; затем такое сознание стало появляться отрывками. Иногда я старался понять, вспомнить - с кем и когда сидела в лодке молодая женщина в кружевном платье. Понемногу я начал грести, так как океан изменился. Я мог определить юг. Неясно стал виден простор волн; вдали над ними тронулась светлая лавина востока, устремив яркие копья наступающего огня, скрытого облаками. Они пронеслись мимо восходящего солнца, как паруса. Волны начали блестеть; теплый ветер боролся со свежестью; наконец утренние лучи согнали призрачный мир рассвета, и начался день. Теперь не было у меня уже той живой связи с ночной сценой, как в момент действия, и каждая следующая минута несла новое расстояние, - как между поездом и сверкнувшим в его конце прелестным пейзажем, летящим - едва возник - прочь, в горизонтальную бездну. Казалось мне, что прошло несколько дней, и я только помнил. Впечатление было разорвано собственной силой. Это наступление громадного расстояния произошло быстрее, чем ветер вырывает из рук платок. Тогда я не был способен правильно судить о своем состоянии. Оно прошло сложный, трудный путь, не повторимый ни при каком возбуждении мысли. Я был один в шлюпке, греб на юг и, задумчиво улыбаясь, присматривался к воде, как будто ожидал действительно заметить след маленьких ног Фрези Грант. Я захотел пить и, так как бочонок для воды оказался пуст, осушил бутылку вина. На этот раз оно не произвело обыкновенного действия. Мое состояние было ни нормально, ни эксцессивно - особое состояние, которое не с чем сравнить, разве лишь с выходом из темных пещер на приветливую траву. Я греб к югу, пристально рассматривая горизонт. В одиннадцать двадцать утра на горизонте показались косые паруса с кливерами, стало быть, небольшое судно, шедшее, как указывало положение парусов, к юго-западу при половинном ветре. Рассмотрев судно в бинокль, я определил, что взяв под нижний угол к линии его курса, могу встретить его не позднее, чем через тридцать - сорок минут. Судно было изрядно нагружено, шло ровно, с небольшим креном. Вскоре я заметил, что меня увидели с его палубы. Судно сделало поворот и стало двигаться на меня, в то время как я сам греб изо всех сил. На расстоянии далеко хватающего крика я мог уже различить без бинокля несколько человек, всматривающихся в мою сторону. Один из них смотрел в зрительную трубу, причем схватил за плечо своего соседа, указывая ему на меня движением трубы. Появление судна некоторое время казалось мне нереальным; лишь начав различать лица, я встрепенулся, поняв свое положение. Судно легло в дрейф, готовясь меня принять; я был от него на расстоянии десяти минут поспешной гребли. Подплывая, я увидел восемь человек, считая женщину, сидевшую на борту боком, держась за ванту, и понял по выражению лиц, что все они крайне изумлены. Когда между мной и шкуной оказалось расстояние, незатруднительное для разговора, мне не пришлось начать первому. Едва я открыл рот, как с палубы закричали, чтобы я скорее подплывал. После того, среди сочувственных восклицаний, на дно шлюпки упал брошенный матросом причал, и я продел его в носовое кольцо. - Все потонули, кроме вас? - сказал долговязый шкипер, в то время как я ступал на спущенный веревочный трап. - Сколько дней в море? - спросил матрос. - Не набрасывайтесь на пищу! - испуганно заявила женщина. Она оказалась молодой девушкой; ее левый глаз был завязан черным платком. Здоровый голубой глаз смотрел на меня с ужасом и упоением. Я ответил, когда ступил на палубу, причем случайно пошатнулся и был немедленно подхвачен. - Мой случай - совершенно особый, - сказал я. - Позвольте мне сесть. - Я сел на быстро подставленное опрокинутое ведро. - Куда вы плывете? - Он не так слаб! - заметил шкипер. - Мы держим в Гель-Гью, - сообщил одинокий голубой глаз. - Теперь вы в безопасности. Я принесу виски. Я осмотрел этих славных людей. Они переживали событие. Лишь спустя некоторое время они освоились с моим присутствием, сильно их волновавшим, и мы начали объясняться. Глава XVIII Судно, взявшее меня на борт, называлось "Нырок". Оно шло в Гель-Гью из Сан-Риоля с грузом черепахи. Шкипер, он же хозяин судна, Финеас Проктор, имел шесть человек команды; шестой из них был помощник Проктора, Нэд Тоббоган, на редкость неразговорчивый человек лет под тридцать, красивый и смуглый. Девушка с завязанным глазом была двоюродной племянницей Проктора и пошла в рейс потому, что трудно было расстаться с ней Тоббогану, ее признанному жениху; как я узнал впоследствии, не менее важной причиной была надежда Тоббогана обвенчаться с Дэзи в Гель-Гью. Словом, причины ясные и благие. По случаю присутствия женщины, хотя бы и родственницы. Проктор сохранил в кармане жалованье повара, рассчитав его под благовидным предлогом; пищу варила Дэзи. Сказав это, я возвращаюсь к прерванному рассказу. Пока я объяснялся с командой шкуны, моя шлюпка была подведена к корме, взята на тали и поставлена рядом с шлюпкой "Нырка". Мой багаж уже лежал на палубе, у моих ног. Меж тем паруса взяли ветер, и шкуна пошла своим путем. - Ну, - сказал Проктор, едва установилось подобие внутреннего равновесия у всех нас, - выкладывайте, почему мы остановились ради вас и кто вы такой. - Это история, которая вас удивит, - ответил я после того, как выразил свою благодарность, крепко пожав его руку. - Меня зовут Гарвей. Я плыл туда же, куда вы плывете теперь, в Гель-Гью, на судне "Бегущая по волнам", под командой капитана Геза, и был ссажен им вчера вечером на шлюпку после крупной ссоры. В моем положении следовало быть откровенным, не касаясь внутренних сторон дела. Таким образом все предстало в естественном и простом виде: я сел за плату (не называя цифры, я намекнул, что она была прилична и уплачена своевременно). Я должен был также сочинить цель, с какой пустился в этот рейс, чтобы быть правдивым для наступившего положения. В другом месте и другому человеку мне пришлось бы рассказать истину, когда я думал, что... Словом, экипаж "Нырка" только изредка набивал трубки, чтобы воодушевленней следить за моим рассказом. Мне поверили, потому что я не скрывал той правды, какую они ждали. У меня (так я объяснил) было желание познакомиться с торговой практикой парусного судна, а также разузнать требования и условия рынка в живом коммерческом действии. Выдумка имела успех. Проктор, длинный, полуседой человек с спокойным мускулисто-гладким лицом, тотчас сказал: - Вот это правильная была мысль. Я всегда говорил, что, сидя на месте и читая биржевые газеты, как раз купишь хлопок вместо пеньки или патоки. Остальное в моем рассказе не требовало искажения, отчего характер Геза, после того как я посвятил слушателей в историю с пьяной женщиной, немедленно стал предметом азартного обсуждения. - Его надо было просто убить, - сказал Проктор. - И вы не отвечали бы за это. - Он не успел.. - заметил один матрос. - Никогда бы я не сошел в шлюпку; только силой, - продолжал Проктор. - Он был один, - вмешалась стоявшая тут же Дэзи. Платок мешал ей смотреть, и она вертела головкой. - А ты, Тоббоган, разве остался бы насильно? - Это сказал дядя, - возразил Тоббоган. - Ну хотя бы и дядя. - Что с тобой, Дэзи? - спросил Проктор. - Экая у тебя прыть в чужом деле! - Вы правильно поступили, - обратилась она ко мне. - Лучше умереть, Чем быть избитым и выброшенным за борт, раз такое злодейство. Отчего же вы не дадите виски? Смотри, он ее зажал! Она взяла из рассеянной руки Проктора бутылку, которую, в увлечении всей этой историей, шкипер держал между колен, и налила половину жестяной кружки, долив водой. Я поблагодарил, заметив, что не болен от изнурения. - Ну, все-таки, - заметила она критическим тоном, означавшим, что мое положение требует обряда. - И вам будет лучше. Я выпил, сколько мог. - О, это не по-нашему! - сказал Проктор, опрокидывая остаток в рот. Тем временем я рассмотрел девушку. Она была темноволосая, небольшого роста, крепкого, но нервного, трепетного сложения, что следует понимать в смысле порывистости движений. Когда она улыбалась, походила на снежок в розе. У нее были маленькие загорелые руки и босые тонкие ноги, производившие под краем юбки впечатление отдельных живых существ, потому что она беспрерывно переминалась или скрещивала их, шевеля пальцами. Я заметил также, как взглядывает на нее Тоббоган. Это был выразительный взгляд влюбленного на божество, из снисхождения научившееся приносить виски и делать вид, что болит глаз. Тоббоган был серьезный человек с правильным, мужественным лицом задумчивого склада. Его движения несколько противоречили его внешности, так, например, он делал жесты к себе, а не от себя, и когда сидел, то имел привычку охватывать колени руками. Вообще он производил впечатление замкнутого человека. Четыре матроса "Нырка" были пожилые люди, хозяйственного и тихого поведения, в свободное время один из них крошил листовой табак или пришивал к куртке отпоровшийся воротник; другой писал письмо, третий устраивал в широкой бутылке пейзаж из песку и стружек, действуя, как японец, тончайшими палочками. Пятый, моложе их и более живой, чем остальные, часто играл в карты сам с собой, тщетно соблазняя других принять неразорительное участие. Его звали Больт. Я все это подметил, так как провел на шкуне три дня, и мой первый день окончился глубоким сном внезапно приступившей усталости. Мне отвели койку в кубрике. После виски я съел немного вареной солонины и уснул, открыв глаза, когда уже над столом раскачивалась зажженная лампа. Пока я курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился ко мне, сказав, что Проктор просит меня зайти к нему в каюту, если я сносно себя чувствую. Я вышел. Волнение стало заметно сильнее к ночи. Шкуна, прилегая с размаха, поскрипывала на перевалах. Спустясь через тесный люк по крутой лестнице, я прошел за Тоббоганом в каюту Проктора. Это было чистое помещение сурового типа и так невелико, что между столом и койкой мог поместиться только мат для вытирания ног. Каюта была основательно прокурена. Тоббоган вышел со мной, затем открыл дверь и исчез, надо быть, по своим делам, так как послышался где-то вблизи его разговор с Дэзи. Едва войдя, я понял, что Проктор нуждается в собеседнике: на столе был нарезанный, на опрятной тарелке, копчений язык, и стояла бутылка. Шкипер не обманул меня тем, что начал с торговли, сказав: "Не слышали ли вы что-нибудь относительно хлопковых семян?" Но скоро выяснилась вея моя невинность, а затем Проктор перешел к самому интересному: разговору снова о моей истории. Теперь он выражался тщательнее, чем утром, метя, очевидно, на должную оценку с моей стороны. - Нам надо сговориться, - сказал Проктор, - как действовать против капитана Геза. Я - свидетель, я подобрал вас, и хотя это случилось единственный раз в моей жизни, один такой раз стоит многих других. Мои люди тоже будут свидетелями. Как вы говорили, что "Бегущая по волнам" идет в Гель-Гью, вы должны будете встретиться с негодяем очень скоро. Не думаю, чтобы он изменил курс, если даже, протрезвясь, струсит. У него нет оснований думать, что вы попадете на мою шкуну. В таком случае надо условиться, что вы дадите мне знать, если разбирательство дела произойдет, когда "Нырок" уже покинет Гель-Гью. Это - уголовное дело. Он стал соображать вслух, рассчитывая дни, и так как из этого ничего не вышло, потому что трудно предусмотреть случайности, я предложил ему говорить об этом в Гель-Гью. - Ну вот, это еще лучше, - сказал Проктор. - Но вы должны знать, что я за вас, потому что это неслыханно. Бывало, что людей бросали за борт, но не ссаживали, по крайней мере - как на сушу - за сто миль от берега. Будьте уверены, что ваша история прогремит всюду, где ставят паруса и бросают якорь. Гез - конченный, человек, я говорю правду. Он лишился рассудка, если смог поступить так. Однако нам следует теперь выпить, без чего спасение неполное. Теперь вы - как новорожденный и примете морское крещение. Удивляюсь вам, - заметил он, наливая в стаканы. - Я удивлен, что вы так спокойны. Клянусь, у меня было впечатление, что вы подымаетесь на "Нырок", как в собственную квартиру! Хорошо иметь крепкие нервы. А то... Он поставил стакан и пристально посмотрел на меня. - Слушаю вас, - сказал я. - Не бойтесь говорить, о чем вам будет угодно. - Вы видели девушку, - сказал Проктор. - Конечно, нельзя подумать ничего, за что ... Одним словом, надо сказать, что женщина на парусном судне - исключительное явление. Я это знаю. Он не смутился и, как я правильно понял, считал неприятной необходимостью затронуть этот вопрос после истории с компанией Геза. Поэтому я ответил немедленно: - Славная девушка; она, может быть, ваша дочь? - Почти что дочь, если она не брыкается, - сказал Проктор. - Моя племянница. Сами понимаете, таскать девушку на шкуне, - это значит править двумя рулями, но тут она не одна. Кроме того, у нее очень хороший характер. Тоббоган за одну копейку получил капитал, так можно сказать про них; и меня, понимаете, бесит, что они, как ни верти, женятся рано или поздно; с этим ничего не поделаешь. Я спросил, почему ему не нравится Тоббоган. - Я сам себя спрашивал, - отвечал Проктор, - и простите за откровенность в семейных делах, для вас, конечно, скучных... Но иногда... гм... хочется поговорить. Да, я себя спрашивал и раздражался. Правильного ответа не получается. Откровенно говоря, мне отвратительно, что он ходит вокруг нее, как глухой и слепой, а если она скажет: "Тоббоган, влезь на мачту и спустись головой вниз", - то он это немедленно сделает в любую погоду. По-моему, нужен ей другой муж. Это между прочим, а все пусть идет, как идет. К тому времени ром в бутылке стал на уровне ярлыка, и оттого казалось, что качка усилилась. Я двигался вместе со стулом и каютой, как на качелях, иногда расставляя ноги, чтобы не свернуться в пустоту. Вдруг дверь открылась, пропустив Дэзи, которая, казалось, упала к нам сквозь наклонившуюся на меня стену, но, поймав рукой стол, остановилась в позе канатоходца. Она была в башмаках, с брошкой на серой блузе и в черной юбке. Ее повязка лежала аккуратнее, ровно зачеркивая левую часть лица. - Тоббоган просил вам передать, - сказала Дэзи, тотчас вперяя в меня одинокий голубой глаз, - что он простоит на вахте сколько нужно, если вам некогда. - Затем она просияла и улыбнулась. - Вот это хорошо, - ответил Проктор, - а я уж думал, что он ссадит меня, благо есть теперь запасная шлюпка. - Итак, вы очутились у нас, - молвила Дэзи, смотря на меня с стеснением. - Как подумаешь, чего только не случается в море! - Случается также, - начал Проктор и, обождав, когда из бесконечного запаса улыбок на лице девушки распустилась новая, выжидательная, закончил: - Случается, что {она} уходит, а {они} остаются. Дэзи смутилась. Ее улыбка стала исчезать, и я, понимая как должно быть ей любопытно остаться, сказал: - Если вы имеете в виду только меня, то, кроме удовольствия, присутствие вашей племянницы ничего не даст. Заметно довольный моим ответом, Проктор сказал: - Присядь, если хочешь. Она села у двери в ногах койки и прижала руку к повязке. - Все еще болит, - сказала Дэзи. - Такая досада! Очень глупо чувствуешь себя с перекошенной физиономией. Нельзя было не спросить, и я спросил, чем поврежден глаз. - Ей надуло, - ответил за нее Проктор. - Но нет ничего такого вроде лекарства. - Не верьте ему, - возразила Дэзи. - Дело было проще. Я подралась с Больтом, и он наставил мне фонарей... Я недоверчиво улыбнулся. - Нет, - сказала она, - никто не дрался. Просто от угля, я засорила глаз углем. Я посоветовал примачивать крепким чаем. Она подробно расспросила, как это делают. - Хотя {один} глаз, но я первая вас увидела, - сказала Дэзи. - Я увидела лодку и вас. Это меня так поразило, что показалось, будто лодка висит в воздухе. Там есть холодный чай, - прибавила она, вставая. - Я пойду и сделаю, как вы научили. Дать вам еще бутылку? - Н-нет, - сказал Проктор и посмотрел на меня сложно, как бы ожидая повода сказать "да". Я не хотел пить, поэтому промолчал. - Да, не надо, сказал Проктор уверенно. - И завтра такой же день, как сегодня, а этих бутылок всего три. Так вот, она первая увидела вас, и когда я принес трубу, мы рассмотрели, как вы стояли в лодке, опустив руки. Потом вы сели и стали быстро грести. Разговор еще несколько раз возвращался к моей истории, затем Дэзи ушла, и минут через пять после того я встал. Проктор проводил меня в кубрик. - Мы не можем предложить вам лучшего помещения, - сказал он. - У нас тесно. Потерпите как-нибудь, немного уже осталось плыть до Гель-Гью. Мы будем, думаю я, вечером послезавтра или же к вечеру. В кубрике было двое матросов. Один спал, другой обматывал рукоятку ножа тонким, как шнурок, ремнем. На мое счастье, это был неразговорчивый человек. Засыпая, я слышал, как он напевает низким, густым голосом: Волна бесконечна, Всю землю обходит она, Не зная беспечно Ни неба, ни дна! Глава XIX Утром ветер утих, но оставался попутным, при ясном небе. "Нырок" делал одиннадцать узлов в час на ровной килевой качке. Я встал с тихой душой и, умываясь на палубе из ведра, чувствовал запах моря. Высунувшись из кормового люка, Тоббоган махнул рукой, крикнув: - Идите сюда, ваш кофе готов! Я оделся и, проходя мимо кухни, увидел Дэзи, которая засучив рукава, жарила рыбу. Повязка отсутствовала, а от опухоли, как она сообщила, осталось легкое утолщение внутри нижнего века. - Я вся отсырела, - сказала Дэзи, - я так усердно лечилась чаем! Выразив удовольствие, что случайно дал полезный совет, я спустился в небольшую каюту с маленьким окном в стене кормы, служившую столовой, и сел на скамью к деревянному простому столу, где уже сидел Тоббоган. Он смотрел на меня с приязнью и несколько раз откашлялся, но не находил слов или не считал нужным говорить, а потому молчал, изредка оглядываясь. По-видимому, он ждал рыбу или невесту, вернее то и другое. Я спросил, что делает Проктор. "Он спит", - сказал Тоббоган; затем начал сгребать крошки со стола ребром ладони и оглянулся опять, так как послышалось шипение. Дэзи внесла шипящую сковородку с поджаренной рыбой. Неожиданно Тоббоган обрел дар слова. Он стал хвалить рыбу и спросил, почему девушка - босиком. - В прошлый раз она наступила на гвоздь, - сказал Тоббоган, подвигая мне сковородку и начиная есть сам. - Она, знаете, неосторожна; как-то чуть не упала за борт. - Мне нравится ходить босиком, - отвечала Дэзи, наливая нам кофе в толстые стеклянные стаканы; потом села и продолжала: - Мы плыли по месту, где пять миль глубины. Я перегнулась и смотрела в воду: может быть, ничего не увижу, а может, увижу, как это глубоко... - К северу от Покета, - сказал Тоббоган. - Вот именно, там. Вдруг закружилась голова, и я повисла; меня тянет упасть. Тоббоган зверски схватил меня и поволок, как канат. Ты был очень бледен, Тоббоган, в эту минуту! Он посмотрел на нее; голод здоровяка и нежность влюбленного образовали на его лице нервную тень. - Упасть недолго, - сказал он. - Вам было страшно на лодке? - спросила меня девушка, постукивая ножом. - Положи нож, - сказал с беспокойством Тоббоган. - Если упадет на ногу, будешь опять скакать на одной ноге. - Ты несносен сегодня, - заметила Дэзи, улыбаясь и демонстративно втыкая нож возле его локтя. Воткнувшись, нож задрожал, как бы стремясь вырваться. - Вот так ты трепещешь! У вас, верно, есть книги? Мне иногда скучно без книг. Я пообещал, думая, что разыщу подходящее для нее чтение. "Кроме того, - сказал я, желая сделать приятное человеку, заметившему меня среди моря одним глазом, - я ожидаю в Гель-Гью присылки книг, и вы сможете взять несколько новых романов". На самом деле я солгал, рассчитывая купить ей несколько томов по своему выбору. Дэзи застеснялась и немного скокетничала, медленно подняв опущенные глаза. Это у нее вышло удачно: в каюте разлился голубой свет. Тоббоган стал смущенно благодарить, и я видел, что он искренно рад невинному удовольствию девушки. Глава XX День проходит быстро на корабле. Он кажется долгим вначале: при восходе солнца над океаном смешиваешь пространство с временем. Когда-то еще наступит вечер! Однако, не забывая о часах, видишь, что подан обед, а там набегает ночь. После обеда, то есть картофеля с солониной, компота и кофе, я увидел карты и предложил Тоббогану сыграть в покер. У меня была цель: отдать десять-двадцать фунтов, но так, чтобы это считалось выигрышем. Эти люди, конечно, отказались бы взять деньги, я же не хотел уйти, не оставив им некоторую сумму из чувства благодарности. По случайным, отдельным словам можно было догадаться, что дела Проктора не блестящи. Когда я сделал такое предложение, Дэзи превратилась в вопросительный знак, а Проктор, взяв карты, отбросил их со вздохом и заявил: - Эта проклятая картонная шайка дорого стоила мне в свое время, а потому дал клятву и сдержу ее - не играть даже впустую. Меж тем Тоббоган согласился сыграть - из вежливости, как я думал, - но когда оба мы выложили на стол по нескольку золотых, его глаза выдали игрока. - Играйте, - сказала Дэзи, упирая в стол белые локти с ямочками и положив меж ладоней лицо, - а я буду смотреть. - Так просидела она, затаив дыхание или разражаясь смехом при проигрыше одного из нас, все время. Как прикованный, сидел Проктор, забывая о своей трубке; лишь по его нервному дыханию можно было судить, что старая игрецкая жила ходит в нем подобно тугой леске. Наконец он ушел, так как били его вахтенные часы. Таким образом, я погрузился в бой, обнажив грудь и сломав конец своей шпаги. Я мог безнаказанно мошенничать против себя потому, что идея нарочитого проигрыша меньше всего могла прийти в голову Тоббогану. Когда играют двое, покер весьма часто дает крупные комбинации. Мне ничего не стоило бросать свои карты, заявляя, что проиграл, если Тоббоган объявлял значительную для него сумму. Иногда, если мои карты действительно оказывались слабее, я открывал их, чтобы не возникло подозрений. Мы начали играть с мелочи. Тут Тоббоган оказался словоохотлив. Он смеялся, разговаривал сам с собой, выигрывая, критиковал мою тактику. По моей милости ему везло, отчего он приходил во все большее возбуждение. Уже восемнадцать фунтов лежало перед ним, и я соразмерял обстоятельства, чтобы устроить ровно двадцать. Как вдруг, при новой моей сдаче, он сбросил все карты, прикупил новых пять и объявил двадцать фунтов. Как ни была крупна его карта или просто решимость пугнуть, случилось, что моя сдача составила пять червей необыкновенной красоты: десятка, валет, дама, король и туз. С этакой-то картой я должен был платить ему свой собственный, по существу, выигрыш! - Идет, - сказал я. - Открывайте карты. Трясущейся рукой Тоббоган выложил каре и посмотрел на меня, ослепленный удачей. Каково было бы ему видеть моих червей! Я бросил карты вверх крапом и подвинул ему горсть золотых монет. - Здорово я вас обчистил! - вскричал Тоббоган, сжимая деньги. Случайно взглянув на Дэзи, я увидел, что она смешивает брошенные мной карты с остальной колодой. С ее красного от смущения лица медленно схлынула кровь, исчезая вместе с улыбкой, которая не вернулась. - Что у него было? - спросил Тоббоган. - Три дамы, две девятки, - сказала девушка. - Сколько ты выиграл, Тоббоган? - Тридцать восемь фунтов, - сказал Тоббоган, хохоча. - А ведь я думал, что у вас тоже каре! - Верни деньги. - Не понимаю, что ты хочешь сказать, - ответил Тоббоган. - Но, если вы желаете... - Мое желание совершенно обратное, - сказал я. - Дэзи не должна говорить так, потому что это обидно всякому игроку, а значит, и мне. - Вот видишь, - заметил Тоббоган с облегчением, - и потому удержи язык. Дэзи загадочно рассмеялась. - Вы плохо играете, - с сердцем объявила она, смотря на меня трогательно гневным взглядом, на что я мог только сказать: - Простите, в следующий раз сыграю лучше. Должно быть, мой ответ был для нее очень забавен, так как теперь она уже искренно и звонко расхохоталась. Шутливо, но так, что можно было понять, о чем прошу, я сказал: - Не говорите никому, Дэзи, как я плохо играю, потому что, говорят, если сказать, - всю жизнь игрок будет только платить. Нич