оря, нет: это переводчики так исказили другое японское слово "Тьо-Тьо". Оно, действительно, означает: "бабочка, мотылек" и, если хотите, подходит молоденькой порывистой девушке. Это Азия. У племен Центральной Африки дело обстоит еще своеобразнее. Ганзелка и Зикмунд, два чеха-путешественника, проехавшие от Алжира до Кейптауна по черному материку, рассказывают любопытные вещи про тамошние имена. Одна молодая негритянка носила красивое имя Да-тини. Путешественники полюбопытствовали, что оно значит. Оказалось, оно значит: "А я что говорила?"Как так? А вот как: ожидая рождения ребенка, родители поспорили: отец думал, что появится сын, мать -- что дочь. Когда родилась дочь, мать с торжеством вскричала: "Датини!", то есть "А я что говорила?" Так и назвали девчонку. Рядом жила другая негритянская женщина, по имени Кабисития, то есть "Спотыкается о корчаги". Но и это имя объяснялось просто: она ходила всегда с гордо поднятой головой и всякий раз, выходя из хижины, ушибала ногу о сложенные у дверей миски. Видимо, у негров есть даже обычай по мере надобности заменять одно имя другим, более подходящим; по крайней мере имена европейцев они всегда заменяют своими, более осмысленными на их взгляд. Ганзелка и Зикмунд вспоминают одного чеха, которого в Африке переименовали во "Нголидана", то есть "Золотой зуб": у него были вставные зубы. Один из его соседей звался у них "Пандлана" -- "Лысая голова", другой -- "Нгвон-дела" -- "Сутулый", третий -- "Масупа" -- "Бородавка", а жена "Бородавки", обладавшая горячим характером-- "Нунгвашу", то есть "Сердитая". Вы скажете: ну да! Почему этому не случаться на краю света, в Декане или в Конго; там все возможно! Но нельзя ли подобрать подобные прим-еры и в языках ближайших наших соседей? Можно! Мы потому лишь не замечаем их, что часто плохо понимаем значение привычных нам имен: узнает человек, что "Федор" -- это "дар божий", и спрашивает: "А что значит имя Лев?" А ведь лев и значит "лев", "царь зверей"; только спрашивающий никогда не обращал на это внимания. x x x Вам, может быть, приходилось встречать болгарское имя Вылко. По-болгарски Вылко значит "волк". Как! Человека зовут волком? А почему, собственно, Львом звать можно, а Волком -- нет? Можно звать и Волком! Имя это распространено и в соседней с Болгарией Югославии; только там оно, как и самое слово "волк", звучит несколько иначе: "Вук". Как и почему могло прийти человеку в голову назвать своего ребенка диким зверем? Выслушайте одну правдивую историю. Жил в Сербии больше столетия назад славный ученый и пламенный патриот, языковед Караджич. Родился он еще в XVIII веке, за двенадцать лет до нашего Пушкина. У Степана Караджича, отца ученого, дети рождались часто, но все, как один, умирали еще крошками. Как помочь такой беде? Старый сербин вспомнил старинное поверье: если твои сыновья не живут на свете, назови того, кто вновь родится, Буком. Волки сильны и выносливы; волка и смерть не берет. От такого имени сын твой станет сам крепок, как волк, и горе отойдет от твоего дома. Крестьянин Караджич и его жена так и поступили. Когда появился у них еще один ребенок, они нарекли мальчишку Вуком. "И что же? -- лукаво посмеиваясь в усы, говорил своим ученикам седовласый языковед лет шестьдесят спустя, -- как видите, старое средство помогло: "Волк" жив до сих пор, и зубы у него еще не затупились!" Такие же или похожие поверья встречались и у других славянских народов, и у всех их соседей. Во всяком случае, у многих мы видим -похожие "волчьи" имена. Вот старогерманское Рудольф. Теперь, употребляя его, немцы не задумываются над его значением: имя как имя, и достаточно. Но дело не так-то просто. Когда-то имя это означало то же, что современные немецкие слова roter Wolf, -- "красный волк". Постепенно оно изменилось; теперь в нем от древнего "Вольф" остались только три последних звука. То же произошло и с именем "Ад-ольф" -- "благородный волк" (впрочем, иные ученые возводят это имя к готскому Attaulf --"помощь отцу"). Как вам кажется, -- велика ли разница между индейским "Ястребиным когтем" и древненемецким "Красным волком"? Сходство таково, что их легко счесть и одноплеменниками и современниками. А эти два Волка в Германии -- не исключение. Там и сегодня пользуется полным правом гражданства имя Вольфганг -- "волчий ход",* в него тоже входит основа "Вольф". История сохранила память о первом христианском епископе германского племени готов: его звали Вульфила, или Ульфила. Это имя -- уменьшительное от готского, то есть древнегерманского, Вульфс -- "волк"; правда, оно чуть-чуть переделано на греко-римский лад. Но, во всяком случае, соплеменники "святого" человека понимали его имя как "Волчонок". ----- * Например, Иоганн Вольфганг Гете. ----- ИЗ ДАЛИ ВРЕМЕН У древних европейцев волк был в почете: он являлся хозяином леса; кто мог тогда поручиться, возьмут ли люди верх над серыми стаями? Сделать именем название такого страшного зверя казалось вполне почетным. А когда слово становится именем, оно остается им надолго, даже если мир вокруг меняется и причины, которые возвысили имя, исчезают. Этого мало; наши предки относились к имени не так, как мы с вами. Что оно для нас? Простая кличка, и только. А они верили: имя, данное человеку, не просто прилеплено к нему случайной прихотью родителей, оно срастается с человеком; кто скажет, что важнее -- человек или его имя? Это было естественно: тогда и каждое слово еще расценивалось как заклинание, обладающее опасной таинственной силой. Вот, например, живет в лесу самый страшный, самый сильный зверь, тот, который может ходить и на задних лапах. Положим, мое племя назвало его так: Бурый. Надо остерегаться зря произносить это опасное имя: выговоришь его неосторожно, а вслед за ним явится к тебе и сам его хозяин. Лучше давайте называть страшилище как-либо иначе: мы-то все поймем, о ком речь, а ему самому будет невдомек. Назовем его хотя бы Косолапым, или Топтыгиным, или хоть Лесным. В нашем слове "медведь", которое означает "тот, кто ест мед", до сегодняшнего дня дожило воспоминание об этом далеком прошлом: оно было когда-то именно таким вторым, запасным именем свирепого хозяина леса. * ----- * Можно спросить: какое же "медвежье имя" было в древности "первым", настоящим у наших предков? Не берусь сказать вам наверняка, а гадать можно по-разному. Обращает на себя внимание, скажем, такое обстоятельство: у нас, русских, хозяина леса нередко именуют не очень почтительно -- "мишкой": "Проказница-Мартышка, Осел, Козел Да косолапый Мишка Затеяли сыграть квартет..." Откуда взялось это имя? Неужели только из присутствия звука "м" в начале слова "медведь"? Вряд ли. Любопытно, что в родственном русскому -- болгарском -- языке слова "медведь", похожего на наше, вовсе нет: по-болгарски медведь -- "мечка". Мечка? Но ведь это поразительно напоминает нашего "мйщку".Можно пойти и далее: у литовцев медведь -- "мешка" ("meska"). -Но у них же есть слово "мишкас", которое значит "лес". Между тем литовский язык весьма богат древними и древнейшими словами и в то же время родствен древнерусскому языку. А что, если когда-то и наше "мишка" означало "лесной хозяин", самое страшное животное леса? Может быть, это слово или другое, к нему близкое, и было первым, главным именем бурого великана. Тогда именно его заменили "обходным", условным, косвенным и описательным обозначением "медоед", чтобы не тревожить понапрасну старого соседу. А потом произошло то, что часто происходит в языке: описательное имя стало привычным, старое -- ироническим, смешным. Медведя стали звать медведем, а охотники нащих северных лесов начали воздерживаться от произнесения этого слова вслух в лесу; даже и сейчас они, где-нибудь в глуши, предпочитают называть Косолапого где "зверь", где "хозяин", где еще как. (См. Герасим Успенский. По заповедным дебрям. Детгиз, 1956, стр. 78.) ----- Теперь легко сообразить: если каждое слово обладает чудесной силой, то человеческое имя, разумеется, может быть могучим талисманом, добрым или злым смотря по своему характеру. Досталось человеку удачное имя -- счастливой будет его жизнь. Промахнулись родители, не угадали, -- пусть он пеняет на них: лучший смельчак и силач наверняка погибнет, раз ему дали плохое имя. А как отличить плохое от хорошего? Это ведомо волхвам и кудесникам, но думать можно, что слово, которое значит что-либо приятное, могучее, светлое, не должно, став именем, принести вред. Скорее, оно передаст его носителю эти качества. Мир давно забыл о большинстве таких наивных верований, а имена остались. Мы не помним, почему когда-то наши предки начали называть своих детей так, а не иначе; нам даже странно, когда ученые вскрывают причины этого, так они нелепы. Но в языке сила вековых привычек неимоверна: старые имена живут и живут. И мы ими пользуемся. "Хорошо, -- скажете вы. -- Если так поступали другие народы, почему же у нас, русских, нет и не было имени Волк?" Нет, было. В 1492 году, как раз тогда, когда каравеллы Колумба плыли через Атлантику в Новый Свет, по бездорожью Европы ко двору императора Максимилиана пробиралось русское посольство. В его составе ехал именитый московский дипломат, дьяк Волк Курицын. Мы знаем об этом из письменных источников. Но даже без них ученые все равно утверждали бы: имя Волк когда-то существовало. Во все времена множество русских людей носило фамилию Волковых. Что значит Волков? Сын Волка, так же, как Петров -- сын Петра, а Львов -- сын Льва. Услыхав фамилию Львов, вы не думаете, надеюсь, что кто-то из предков этого человека был хищным зверем -- львом. Вы понимаете: кто-либо из них носил такое имя -- Лев. То же приходится думать и о Волковых. А так как их на Руси всегда было немало, имя "Волк", очевидно, являлось некогда довольно распространенным. Впрочем, к этому надо добавить вот что: у дьяка Курицына, судя по старым грамотам, было и второе имя -- Иван. Документы зовут его то так, то эдак -- Иваном Курицыным, Волком Курицыным и даже Иваном-Волком. А это почему? СВОЕ - НЕ ЧУЖОЕ Странную новость я только что сообщил вам: у одного человека -- два имени: Иван и Волк. Обратите внимание: второе имя -- Волк -- чисто русское слово, с определенным значением. И вы и я понимаем, что оно значит. А докопаться до значения слова Иван, зная один только русский язык, нельзя. Надо знать древнееврейский. Это имя -- чужестранец. Мы помним, оно родилось давно и далеко -- в древней Иудее. Там оно звучало как Йоханаан и означало "дар бога" Отправиться в далекий путь от народа к народу оно смогло лишь после того, как из Палестины все дальше и дальше начало распространяться по свету религиозное учение одной из древнееврейских сект, много позже названное христианством. Спустя много лет после этого имя Йоханаан, изменившись до неузнаваемости, став Иоанном, попало к нам на Русь. Тут оно, во-первых, превратилось "в имя Иван, а во-вторых, окончательно потеряло "вещественное" значение: было значимое слово, стало имя, которое, собственно, не означает ровно ничего. Но христианство проникло на Русь в конце X века не прямо из Иудеи, -- а через Византию (Грецию); недаром у нас его стали звать "греческой верой". Жрецы этой новой веры -- священники и монахи -- вступили в яростную борьбу с верой старой, язычеством, В такой смертельной борьбе все средства хороши. Был придуман очень хитроумный ход: отныне все дети могли получать имена только при посредстве христианской церкви, во время обряда крещения, и конечно уж, только христианские имена, уже принятые в Византии. Именно о этих пор слова "назвать" и "окрестить" стали у нас значить одно и то же. В древней Греции, как и всюду, люди брали любое понравившееся им слово и делали его человеческим именем. Было слово "басйлиос" ("васйлиос") -- "царский" -- и стало именем Васйлиос. Было в латинском языке слово "паулюс"-- "малый", и его сделали именем Паулюс. Имя Лауренциус (Лаврентий) выросло из слова, означавшего "увенчанный лаврами, лауреат". Имя Стефан было когда-то словом "стэфанос" -- "венок". Имя Катерина, если разобраться, означало когда-то "вечно чистая". Первые христиане в Греции и в Риме носили вовсе не христианские; а самые обычные языческие, греческие и римские имена. Но потом выработался обычай называть детей обязательно в честь какого-нибудь человека, прославленного христианской церковью, "святого", как говорили тогда. В этом был известный смысл: христиане верили, что после смерти такие угодные богу люди возносились на небо для новой жизни. Став жителями иного мира, они, однако, продолжали заниматься делами грешной земли. Их живо интересовали все здешние дела; оттуда, с неба, они могли наказывать одних, мешать другим, помогать третьим. Кто же в первую очередь мог рассчитывать на эту высокую помощь? Подумайте сами: имя в понимании древних было не простым словом, а совершенно особенным, волшебным. Два человека с одинаковыми именами, по их мнению, были всегда таинственными узами связаны друг с другом. Обменяйся вы именем с кем-нибудь совсем чужим, и вы станете ближе, чем родичи, больше, чем братья. И уж если брат скорее поможет брату, чем постороннему,-- думали древние, -- так тем более святой, по имени Николай, постарается прежде всего выручить из беды тех Николаев, которые остались на земле: ведь они -- его "тезки". Ну, а уж потом, на досуге, он, возможно, обратит внимание и на других достойных внимания людей. Правда, у этих других тоже могут найтись "небесные заступники: у одного Петр, у другого Родион или Силантий. Но как же плохо тому, у кого совсем нет тезки на небе, кого родители-язычники назвали в честь бессильного языческого бога, а то и просто взяли ему вместо имени обыкновенное слово. Кто поддержит его, кто за него заступится? Очевидно, получить такое спасительное имя было довольно важно. А чтобы получить его, надо было стать христианином. Очень хитро придуманная ловушка. С тех пор в глазах людей стало несущественным, что значит, красиво или некрасиво звучит то или другое имя. Полезнее было узнать, какой христианский святой носил его, большую ли он может оказать своему подшефному помощь? Чем знаменитее, чем могущественнее он был, тем лучше. И совершенно неожиданно русские люди, став христианами, попали в затруднительное положение. На Руси еще не могло быть своих святых: святые не могли быть язычниками. Значит, не было и таких русских имен, которые принимала бы христианская церковь. Приходилось давать детям, в виде новых талисманов, непонятные, странно звучащие греческие или еврейские имена, да и взрослых при крещении переименовывать. Это было так непривычно, так не нравилось многим, что вскоре установился довольно странный обычай. Если верить летописи, первой христианкой на Руси оказалась великая княгиня Ольга, жена Игоря и мать прославленного воина Святослава. Имя Ольга -- не христианское, не греческое и не древнееврейское, а скандинавское, варяжское имя. У варягов оно звучало Хельга и значило, по-видимому, "святая". Княгиня крестилась; при этом ей нарекли новое имя. Поступив под покровительство давно умершей матери римского императора Константина, она стала, как и та, называться Еленой, что по-гречески значит "светлая, сияющая". А теперь загляните в старые святцы. День 24 июля обозначен там как двойной праздник, -- в память и Елены и Ольги. Церковь признала святой эту лукавую, жестокую, но очень умную женщину; церковь примирилась даже с тем, что благодаря ей новое, языческое, варяжское имя попало в христианские святцы. И все-таки она упорно продолжала звать Ольгу "во святом крещении Еленой", напоминая, что, как там ни крути, а имя Ольга -- не вполне доброкачественное. Святых-то Ольг до этого не было! Есть у вас такие тетя Лена или тетя Оля, которые еще справляют свои именины 24 июля? Если есть, вы имеете право звать Олю Леной и наоборот, и они не должны обижаться. Но не попадитесь впросак: ежели ваша тетя Лена именинница в марте или в сентябре, вы окажетесь сущим невеждой. В этом случае ее небесный шеф совсем не русская княгиня, а римлянка Елена, которая никогда не была Ольгой; называть ее Олей нет решительно никакого основания. Вот какие сложности! Случай с Ольгой -- не исключение. Внук Ольги-Елены, тот самый Владимир Киевский, который ввел христианство на Руси, получил при крещении имя Василий; я уже сказал, что по-гречески "василиос", "бази-лиос" -- "царский". Но в святцах и старых календарях под 15 (28) июля вы прочтете: "Равноапостольного великого князя Владимира (Василия), мучеников Кирика, Иулитты, Авудима". Смотрите-ка: трое святых остались каждый при одном имени (они нерусские), а Владимира церковь, даже наградив за великие заслуги званием "равноапостольного святого", так сказать "святого первого ранга", все-таки сопровождает оговоркой: "По-настоящему-то он Василий, ну да уж ладно!" Церковь с удовольствием и вовсе отказалась бы от первого, нехристианского, имени, да народ слишком привык к нему и продолжал именовать князя Красное Солнышко, своего героя, по-русски. Приходилось идти на уступки... Вы поняли теперь, почему и дьяк Курицын носил вместо одного имени два? Народы медленно, с трудом оставляют старые свои привычки, меняют вкусы, особенно связанные с языком. В XV веке, когда жил дьяк Курицын, никто уже не помнил о язычестве; тем не менее родители, кроме чужого и все еще непривычного Ивана, дали сыну чисто русское, каждому понятное имя Волк. А может быть, подобно отцу и матери Вука Караджича, они хотели этим сделать его стойким в жизни и удачливым? Если так, старая примета подвела их: Волк Курицын кончил плохо: в начале XVI века его, как еретика, казнили страшной казнью -- сожгли на костре. ВО СВЯТОМ КРЕЩЕНИИ ИОСИФ В знаменитой Публичной библиотеке Ленинграда хранится как великое сокровище -- Евангелие, принадлежавшее некогда новгородскому посаднику Остромиру. Чем прославилось оно? Девятьсот лет назад, в 1056--1057 годах, некий дьяк Григорий, ученый книжник и замечательный художник, то ли один, то ли с помощниками, выполнил огромный труд: выводя искусно букву за буквой, киноварью и золотом расписывая заставки и заголовки, украшая рукопись изящными рисунками-миниатюрами, он тщательно переписал для знатного заказчика священную в глазах христиан книгу. Мастер этот, несомненно, был русским человеком: переписывая по-старославянски (священные книги древней Руси были написаны на этом языке), он, как ни старался соблюдать правила, делал ошибки, свойственные русскому. То он заменит славянский "юс" русским "у", то вместо болгарского "жд" поставит свое "ж", то перепутает "ъ" и "о"... Так эта книга стала памятником не только старославянского, но одновременно и русского языка. В те дни, конечно, было переписано немало и других книг, но дошло до нас только семь из них, и древнее Остромирова евангелия у нас нет памятников письменности. Естественно, что наука дорожит им, как зеницей ока. Внешне Евангелие -- прекрасная, переплетенная в кожу книга из 294 пергаментных листов, толстый том в 35 сантиметров длиной, около 30 сантиметров шириной. В особой приписке дьяк Григорий сообщил нам и дату окончания работы, и свое имя, а также и имя заказчика: "В крещении Иосиф, а мирскы [то есть по-мирскому, по-граждански] Остромир". Вот и еще раз перед нами человек о двух именах. Это не язычник, отнюдь не враг христианства (враг не заказал бы для себя Евангелия -- в те времена такой заказ стоил больших денег), и все же, кроме церковного, он носит второе, "мирское имя", хотя со дня крещения Руси прошло уже много лет. Велика же была сила старых верований и привычек, если они так упорно не хотели сдаваться! Да это и понятно: народ всегда неохотно отказывается от своего в пользу чуждого, и его сопротивление церковным новшествам привело к трудной, многовековой борьбе между христианскими и языческими именами. Потребовалось долгое-долгое время, чтобы первые победили. Последим за ходом этой борьбы. ОНОМАТОМАХИЯ - ВОЙНА ИМЕН На Московской Руси лет триста-четыреста назад очень любили читать так называемые азбуковники, книги вроде наших энциклопедических словарей, содержавшие расположенные по алфавиту всевозможные сведения. В одном из очень старых азбуковииков говорится: "Первых родов и времен человеци... до некоего времени даяху [то есть -- давали] детем своим имена, якоже отец или мать отрочати [ребенка] изволят: или от взораи естества [то есть по виду и природным свойствам дитяти], или от вещи, или от притчи. Такожде и словене прежде их крещения даяху имена детем своим сице [вот как]: Богдан, Вожен, Первой, Второй, Любим и ина такова. Добра же суть и та [то есть: "и эти имена были недурны"]". Древние документы подтверждают это. В 1015 году, например, жил на Руси, по словам летописцев, "повар Глебов, княжеск, именем Торчин". Слово "торчин" в те дни означало "человек из племени торков" (то есть тюрков). Конечно, нам уже не легко теперь судить, "от взора или от вещи" было взято это имя, то есть был ли его носитель похож на торка, был ли он родом торк. Но ведь дело не в этом. Шестьдесят лет спустя торговал купец, именовавшийся Чернь. Прошло еще двадцать два года, и у одного из князей служит конюхом отрок Сновид. Вот вам задача: откуда взялось такое своеобразное имя? Можно гадать по-разному. Но, пожалуй, всего правдоподобнее вот какое объяснение: мать этого человека до его появления на свет увидела во сне, будто у нее уже родился сын. Это так поразило ее, что, когда радостное событие и на самом деле свершилось, младенца так и назвали "Сновид" -- "Увиденный во сне". Тут как будто и удивляться нечему. Однако часто нам бывает не легко понять соображения наших предков. Хотели бы вы, чтобы вам дали звучное имя Волчий Хвост? А ведь когда-то оно считалось очень достойным: в X веке его гордо носил знатный человек, один из воевод Владимира Красного Солнышка. Правда, он был древним воином, искусным степным ловцом и охотником. Пожалуй, ему такое имя было кстати: чем оно хуже поэтического Ястребиного Когтя индейцев или древнегерманского Красного Волка? Стоит упомянуть и об одном священнике в Новгороде XI века. Этот пастырь добрый звался не слишком благостно: "Упырь Лихой". "Лихой" -- значит "злой", а "упырями" тогда звали сказочных вампиров, мертвецов, оживающих, чтобы высасывать кровь живых людей, вурдалаков: "...Это, верно, кости гложет Красногубый вурдалак. Горе! Малый я не сильный; Съест упырь меня совсем..." (А. С. Пушкин. Вурдалак) Вот и вторая загадка: из ненависти, что ли, к только что рожденному крошке одарили его родители столь жутким именем? Думается, наоборот. Я уверен, -- это имя придумала удивленная и умиленная мать, как только ненаглядное детище -- точь-в-точь вампир-кровосос! -- прильнуло в первый раз к ее груди. "Ах ты упырь лихой!" -- смеясь, воскликнула она, и эти ее нежные слова, обращенные к крошечному человечонку, превратились много лет спустя в имя седого широкобородого старца, который сам давно забыл, каким он был в детстве. Вспомните случай с негритянкой, которую назвали "А я что говорила?". Примите также в расчет, что еврейское имя Исаак (точнее --Ицхок) означает "Она засмеялась"; по преданию, Сарра, глубокая старуха, когда ей предсказали рождение сына, недоверчиво засмеялась, а поскольку предсказание все же исполнилось, то ребенка и назвали "Смех". Как видите, ничего неправдоподобного в таких предположениях нет: и в прошлом такие имена никого не смущали. До нас дошли и другие довольно выразительные имена древних русских священников-христиан, -- языческие, мирские имена: поп Лихач жил в 1161 году, поп Угрюм -- в 1600, поп Шумило -- в 1608 году. Хорошую троицу составили бы, собравшись вместе, эти трое "батюшек", если представить себе, что имена были даны им "по их естеству"! x x x Как видите, до поры до времени все шло довольно просто: каждый человек имел данное ему родными понятное имя и спокойно носил его. Но с конца X века дело осложняется. Церковь начинает среди современников усердно вербовать "крестников" для целой армии святых. Для этого новорожденных надо называть в их честь, а святые -- все иностранцы. Первый человек незнатного рода, носивший нерусское крестное имя, о котором мы знаем, был Гюрги (то есть Георгий), подросток-отрок, служивший у князя Бориса в том самом XI веке, когда у Борисова брата Глеба был конюхом знакомый уже нам Сновид Изече-вич. В те же дни жили в Киеве вельможа Никифор (по-гречески -- "победоносец") и некий боярский сын Константин ("констанс" по-латыни значит "стойкий", "постоянный"). Имя самого Георгия в греческом языке означало "земледелец". Как видите, новые имена тоже были не лишены смысла и значения; беда одна: значений этих никто на Руси не понимал. В самом деле, даже несколько веков спустя, в 1596 году, в книге "Алфавит", во всем подобной тем азбуковникам, о которых мы упоминали на стр. 409, составитель ее с грустью писал: "Нам, словеном, неудобь-ведомы [непонятны] нынешние свои имена, еже что толкуется [то есть "как надо понимать слово"] Андрей, что Василий или Данила..." Он правильно объяснял, в чем тут дело: "Аще бо [если] святый -- римлянин, то и в святцах имя ему по-римски записано; аще же евреянин, то по-еврейски..." Словом, надо было быть полиглотом (знатоком многих языков), чтобы разбираться в значениях таких имен, а простым неученым русским людям совсем не хотелось называть своих чадушек "неудобь-ведомыми" им, странными кличками. Однако их приходилось принимать: церковь сурово карала за отказ от крещения. Но их попрежнему тотчас же заменяли в быту своими, родными, каждому понятными именами-словами. И за человеком закреплялись на всю его жизнь иной раз оба его имени, а иной -- одно, и чаще русское, "мирское". Правда, предки наши были, видимо, людьми покладистыми: и те и другие имена пестрят в старых документах в самой причудливой смеси: Гюрги Собышкинич, Ратмир Нематович, Гнездило Савин, Никифор Дулов, Юрята Пинещинич, Намест. Это все "ноутородцы". В одном, перечне одиннадцать имен. Четыре из них (Гюрги, Никифор, Дула и Сава)--христианские, тесть -- мирские, языческие.* И, видимо, для того, кто их записывал, все они были, так сказать, "равны". ----- * Происхождение имени Юрята сомнительно: может быть, оно произведено от христианского Юрий, но вернее всего - нет. ----- Но все же народ еще явно предпочитал свое чужому. Перебрав все древние документы до XIII века, ученые насчитали в них не более десятка людей, обозначенных только крестными именами. Это всегда знатнейшие из знатных, князьк-рюриковичи -- Васильке, Давид, Андрей, Юрий. Куда чаще, даже среди высшей знати, встречаются двухыменные люди; их упоминают сразу и под официальным, крестным, и под домашним, мирским, именем (когда речь идет о лицах высокопоставленных, мирские имена зовутся "княжими"). Лишь много позднее об этом забыли, и сейчас уже мало кто знает, что с точки зрения церкви не было, например, Владимира Мономаха, прославленного полководца и мудреца. Мономах "во святом крещении" был наречен Феодором; Феодором его и числит церковь. Если не говорить о князьях-рюриковичах, то в первые века христианства на Руси даже знатнейшие люди предпочитали не забывать своих мирских имен: "Преставися [умер], -- сообщает под 1113 годом летопись, -- князь Михаиле, зовомый Святополк..." "Се аз, великий князь Гавриил, нареченный Всеволод, самодержец Мстиславович..." -- гордо начинает грамоту властитель псковский и смоленский. "И нарекоша ей, -- повествует автор Ипатьевской летописи про одну из тогдашних юных княжон, -- имя: во святем крещении Полагая [то есть Пелагея]. А княже - Сбыслава". Это понятно: кто, кроме ученых монахов, мог знать, что Михаил значит по-еврейски "богоподобный", что Гавриил --это "божья твердыня". Не понимал народ и греческого имени Пелагиа -- "морская", происходящего от того же корня, что и наше "архи-пелаг". Конечно, он предпочитал такие имена, о смысле которых нет нужды гадать. Даже самые важные "отцы церкви" не гнушались мирскими именами: про митрополита Волынского, жившего в начале XIII века, сказано, что его звали "Никифором, а прироком -- Станйло". Слово "прироком" означает тут "по прозвищу", "домашним именем". Ну, а раз уж важного церковного сановника в народе именовали языческим именем, ясно, что оно было милее и понятнее для всех. ВСЈ ПЕРЕПУТАЛОСЬ Теперь понятно, откуда взялась древняя двухымен-ность. Боярина Шубу, крещенного Окинфом (XIV век), называли Шубой Федоровичем, возможно, потому, что он родился преждевременно, недоношенным: таких слабеньких младенцев было принято, пока не окрепнут, выдерживать в рукаве теплой родительской шубы. Не удивляет нас и "убиенный от литовского князя Олгер-да" некий "Круглец, нареченный Евстафием".Церковь дала человеку имя Евстафий ("очень стойкий") по своим соображениям; родители же назвали его Кругле-цом, наверное, по "взору или естеству". Но вот под 1350 годом в Галицкой летописи встречается странная запись: "Родился князю Андрею сын Иван. Нарекоша ему имя Василий..." Что за нелепость? Как же звали на самом деле этого княжонка-- Ваней или Васей? Ведь оба эти имени -- церковные, христианские. Это не случайность: дальше мы встретим немало подобных неожиданностей. Приходится думать, что понемногу наиболее часто встречающиеся чужеземные имена как-то обрусели, стали представляться народу роднее, чем другие, более редкие. Ведь и сегодня "Иван" или "Марья" кажутся нам исконно русскими рядом с каким-нибудь "Прискиллой" или "Никто-полионом". А с другой стороны, иные действительно русские по типу имена начали выглядеть как христианские, если они имели какое-то "благочестивое" значение. Возьмите древнее чисто русское имя Богдан: в том азбуковнике, о котором шла речь, оно приведено в виде примера дохристианского наименования. А позднее стали понимать его не как "данный богами", а как "данный богом". Каким богом? Христианским, не языческим! Именно поэтому иногда возникала путаница, разобраться в которой не умели даже и глубокие знатоки именословия, православные монахи и священники. На одной из могильных плит знаменитой Троице-Сергиевой лавры прославленного монастыря-крепости под Москвой, высечена надпись: СОБОТА ИВАНОВИЧ ОСОРЬИН ВО ИНОЦЕХ СИМЕОН. Что в ней особенного? Имя Собота, Соботко, Суббота было очень распространенным когда-то. Это типичное мирское имя, и давалось оно, конечно, как говорится в азбуковнике, "по времени": родилось дитя в счастливый день, под воскресенье, так и будем его звать Субботой. Правда, в святцах такого имени нет, (Имени этому в святцах соответствует христианское имя Савватий) но по смыслу его легко смешать с церковными именами: ведь суббота -- канун православного праздника. "Помни день субботний, во еже святити его..." -- сказано в Библии. Такая путаница произошла и с боярином Осорьиным. Откуда это видно? В старину был обычай -- тяжелобольного человека, готовя к смерти, очищали от грехов, постригая его в монахи. Это был мрачный, даже жуткий, обряд. Над умирающим читали заупокойные молитвы, точно он уже скончался. То земное имя, с которым он прожил всю жизнь, заменяли другим именем, "иноческим", чтобы показать, что грешный человек совсем переродился теперь, стал подобен ангелам и схимникам по чистоте души. Очень важным считалось при этом соблюдать правило: новое имя по инициалу должно было совпадать с крестным. Ивана называли "во иноках" Иоаки-мом или Ионафаном; Григория делали Гермогеном или Гервасием, Феодора -- Филаретом или Феофаном. Думали так: пусть Ивану по -его делам прямая дорога в ад; под видом Иоакима он авось попадет в царствие небесное, избежит заслуженной кары. Как видите, все еще живо было древнее представление о силе имени, о том, что его перемена может полностью изменить и самого человека. Все это, несомненно, было проделано и над Соботой Осорьиным. И, заметьте, священники, совершавшие печальный обряд, постарались подобрать ему имя по всем правилам: Собота -- Симеон. Ясно: даже они считали имя Собота крестным, православным; им бы и в голову не пришло подгонять "ангельское" имя по мирскому. Еще убедительнее та история, которая разыгралась в день кончины царя Бориса Годунова. Вспомним мрачную сцену из пушкинской трагедии. "Ц а р ь Все кончено -- глаза мои темнеют, Я чувствую могильный хлад... Входит патриарх, святители, за ними все бояре. Царицу ведут под руки, царевна рыдает. Кто там? А! схима... так! святое постриженье... Ударил час, в монахи царь идет И темный гроб моею будет кельей... ... Простите ж мне соблазны и грехи, И вольные и тайдые обиды... Святый отец, приближься, я готов". Святой отец и на самом деле -- не в драме, а в действительности -- приблизился тогда к умирающему. Обряд пострижения был совершен: Бориса переименовали в Боголепа. Давая ему новое имя, патриарх, очевидно, был уверен в его законности. Между тем это имя отсутствовало в православных святцах, что и естественно: не могло быть ни грека, ни еврея, ни римлянина с русским именем. В святцах имелось греческое имя Феопрепий, означающее "подобающий, приличествующий богу". Некоторые считают, что его просто перевели уже позднее на русский язык и получили Боголепа. Но это плохое объяснение: ведь имя-то подбирали на ту же букву, что и Борис, и Феопрепий никак не могло подойти. Явно, церковники .пленились богобоязненным смыслом слова "боголеп" и приняли его за христианское имя. Довольно долго совершенно так же по ошибке принимали за утвержденное церковью православное имя Богдан... "Позвольте! -- скажете вы. -- Как же "принимали"? Как "довольно долго"? Да ведь всем известен крупнейший государственный деятель Украины, гетман Богдан Хмельницкий!" Представьте себе, церковь не знает человека с таким именем. При крещении будущему гетману было дано совсем другое имя -- Зиновий (то есть "живущий по-божески"). Богданом гетмана звал весь народ, но имя это было в глазах церкви "мирским", "языческим". Для нее гетман навсегда остался Зиновием, и ни в каких "крестовых календарях" вы имени Богдан не найдете. УМОЙСЯ ГРЯЗЬЮ У каждого, кто читал превосходный роман А. Н. Толстого "Петр I", запечатлелся в памяти образ несчастного и до свирепости обозленного крестьянина, которого окружающие звали "Умойся Грязью". Автору дорога эта жутковатая фигура. Умойся Грязью появляется то на каторге воронежских верфей, то на далеком белозер-ском севере, то в других местах... С большой силой на-рисорал его Толстой. "На берегу... между мокрыми камнями сидели Андрюшка Голиков и... Умойся Грязью, сутулый человек, бродяга из монастырских крестьян, ломанный и пытанный млого..." (Алексей Толстой. Собр. соч., том седьмой, "Петр Первый", кн. 2, стр. 440.) "Умойся Грязью дрался с пятерыми... такой злобы в человеке Андрюшка не видывал сроду..." (Там же, стр. 442.) "Сутулый солдат... Умойся Грязью мрачно подавал из ковшика на руки..." (Там же, стр. 583.) Что за странная кличка у человека -- Умойся Грязью? Имя это, фамилия или прозвище? Или, может быть, оно вообще плод фантазии писателя? Нет, это не так. Человек с таким странным прозванием на самом деле существовал; правда, жил он не во дни Петра I, а лет на сто раньше, в 1606 году. Грамоты с этой датой поминают про "псковитянина Федора Умойся Грязью". Выходит, что пленившее А. Толстого мрачное сочетание слов было чем-то вроде фамилии? Дело, однако, не так-то просто. "Умойся Грязью" -- не фамилия, не прозвище, в нашем смысле этого слова, и уж, разумеется, не "крестное" имя. Что же тогда? А вот судите сами. В старой Руси, как мы видели, люди постоянно носили по два имени сразу: "крестное" -- для "небесных дел" и "мирское" -- для земных. Впрочем, так обстояло дело главным образом в кругу людей более или менее состоятельных. Двухыменность была чрезмерной роскошью для крестьян,ремесленников и всевозможных "подлых" людишек прошлого. Всюду, где мы с ними сталкиваемся (конечно, они попадаются не в царских жалованных грамотах и велеречивых указах, а в решениях судов, в сыскных делах, в запродажных или кабальных записях), почти всегда каждый из них имеет одно-единственное имя. Иногда оно бывает "крестным", из числа хорошо знакомых и нам: Ивашко, Гаврилко, Федька, Дунька... Но едва ли не чаще всплывают совсем другие имена, "мирские", а они так резко отличаются и от крестных и от уже знакомых нам к н я-жих имен тогдашней знати, столь непривычно звучат, что просто не знаешь, как и познакомить с ними читателя, не озадачив его окончательно. Я беру из одной очень серьезной книги, посвященной русскому "именословию", небольшой перечень: Кислоквас Жирное Кислица Кисель Изиосок Несоленой Опухлой Голохребетник Как вам кажется, что это за слова? Автор утверждает: перед вами самые обыкновенные мирские имена простых русских людей, живших в XIV, XV, XVI веках.Трудно поверить. Хочется спросить: неужели, если вам пришлось бы избирать имя для кого-нибудь из ваших маленьких родичей, вы остановились бы на одном из этих диких слов? А вы думаете, что это самые ужасные? Вот еще списочек из того же и еще из другого труда исследователей старины:* Неудача, Огурец, Нелюб, Ончутка (то есть "черт"), Нехорошей, Лубяная, Сабля, Болван, Поганый Поп ----- * Приведенные здесь имена взяты из работ А. М. Селищева "Происхождение русских фамилий, личных имен и прозвищ" и Н. Туликова "Заметки к истории русских имен". ----- Немыслимо объяснить себе, что думали люди, когда награждали своих детей такими "сладостными дарами"... Правда, случается встретить и более сносные на наш слух имена. Жили в то же время на Руси люди, которых звали много приятнее и объяснимее с нашей точки зрения, скажем: Ждан Гость Малинка Любим Милюта Богдан Каждый согласится: лучше называться Жданом, чем Нежданом, Любимом, нежели Нелюбом, и Богданом, а не Болваном. Но горе в том, что таких более или менее благожелательных названий дошло до нас в старых бумагах сравнительно немного. Не так уж много, правда, и злых, "поносных" кличек, вроде приведенных выше. А подавляющее большинство имен представляет собой, что называется, ни то ни се, удивительный подбор таких разнообразных слов, что буквально ума не приложишь, кому пришло в голову сделать их именами... А впрочем, вчитайтесь еще в один список: Горностай Грязка Пешок Нелюб Звяга Будилко Образец Паук Сорока Май Соловей Щетина Пещка Чулок Иголка Сахар Что это? Перечень товаров какого-нибудь странствующего торговца? Список зверей и птиц? Случайный набор имен существительных из старинной грамматики? Нет, это шестнадцать имен, которые спокойно и без всякого смущения носили наши прапрадеды. "Позвольте, позвольте! -- разволнуется иной читатель.-- Да какие же это имена? В лучшем случае -- это прозвища". Он потребует разъяснений и, конечно, будет прав. Но, чтобы дать толковое разъяснение, придется предварительно коснуться целого ряда вопросов. ИМЕНА ИЛИ ПРОЗВИЩА? Да, это основная загадка. Может быть, перед нами действительно не имена, а просто насмешливые клички? Народ любит хлесткие прозвища; и сегодня педагоги в школах затрачивают немало труда на борьбу с привычкой ребят награждать товарищей разными кличками. "Припечатать кого-либо метким словцом" мы всегда умели. Вспомним, что говорит Н. В. Гоголь в "Мертвых душах" о народных прозвищах: "Выражается сильно российский народ! и ес