о-то утверждающих, куда-то призывающих... -- Хотя бы в болото? Лишь бы переться? -- со злостью возразил Руська. -- Хотя бы... Ч-ч-чЃрт его знает, -- заколебался Глеб. -- Ты пойми, я сам считаю, что скептицизм человечеству очень нужен. Он нужен, чтобы расколоть наши каменные лбы, чтобы поперхнуть наши фанатические глотки. На русской почве особенно нужен, хотя и особенно трудно прививается. Но скептицизм не может стать твЃрдой землЃй под ногой человека. А земля всЃ-таки -- нужна? -- Дай ещЃ папиросу! -- попросил Ростислав. И закурил нервно. -- Слушай, как хорошо, что МГБ не дало мне учиться! на историка! -- раздельным громковатым шЃпотом говорил он. -- Ну, кончил бы я университет или даже аспирантуру, кусок идиота. Ну, стал бы учЃным, допустим даже не продажным, хотя трудно допустить. Ну, написал бы пухлый том. С какой-то ещЃ восемьсот третьей точки зрения посмотрел бы на новгородские пятины или на войну Цезаря с гельветами. Столько на земле культур! языков! стран! и в каждой стране столько умных людей и ещЃ больше умных книжек -- какой дурак всЃ это будет читать?! Как это ты приводил? -- "То, что с трудом великим измыслили знатоки, раскрывается другими, ещЃ большими знатоками, как призрачное", да? {91} -- Вот-вот, -- упрекнул Нержин. -- Ты теряешь всякую опору и всякую цель. Сомневаться можно и нужно. Но не нужно ли что-нибудь и полюбить, что ли? -- Да, да, любить! -- торжествующим хриплым шЃпотом перехватил Руська. -- Любить! -- но не историю, не теорию, а де-вуш-ку! -- Он перегнулся на кровать к Нержину и схватил его за локоть. -- А чего лишили нас, скажи? Права ходить на собрания? на политучЃбу? Подписываться на заЃм? Единственное, в чЃм Пахан мог нам навредить -- это лишить нас женщин! И он это сделал. На двадцать пять лет! Собака!! Да кто это может представить, -- бил он себя в грудь, -- что такое женщина для арестанта? -- Ты... не кончи сумасшествием! -- пытался обороняться Нержин, но самого его охватила внезапная горячая волна при мысли о Симочке, о еЃ обещании в понедельник вечером... -- Выбрось эту мысль! На ней мозг затемнится. -- (Но в понедельник!.. Чего совсем не ценят благополучные семейные люди, но что подымается ознобляющим зверством в измученном арестанте!) -- Фрейдовский комплекс или симплекс, как там его чЃрта -- всЃ слабей говорил он, мутясь. -- В общем: сублимация! Переключай энергию в другие сферы! Занимайся философией -- не нужно ни хлеба, ни воды, ни женской ласки. (А сам содрогнулся, представляя подробно, как это будет послезавтра -- и от этой мысли, до ужаса сладкой, отнялась речь, не хотелось продолжать.) -- У меня мозг уже затемнился! Я не засну до утра! Девушку! Девушку каждому надо! Чтоб она в руках у тебя... Чтобы... А, да что там!.. -- Руська обронил ещЃ горящую папиросу на одеяло, но не заметил того, резко отвернулся, шлЃпнулся на живот и дЃрнул одеяло на голову, стягивая с ног. Нержин еле успел подхватить и погасить папиросу, уже катившуюся меж их кроватей вниз, на Потапова. Философию представлял он Руське как убежище, но сам в том убежище выл давно. Руську гонял всесоюзный розыск, теперь когтила тюрьма. Но что держало Глеба, когда ему было семнадцать и девятнадцать, и вот эти горячие шквалы затмений налетали, отнимая разум? -- а он себя струнил, передавливал и пятаком поросячьим тыкал- {92} ся, тыкался в ту диалектику, хрюкал и втягивал, боялся не успеть. Все эти годы до женитьбы, свою невозвратимую, не тем занятую юность, горше всего вспоминал он теперь в тюремных камерах. Он беспомощно не умел разрешать тех затмений: не знал тех слов, которые приближают, того тона, которому уступают. ЕщЃ его связывала от прошлых веков вколоченная забота о женской чести. И никакая женщина, опытней и мудрей, не положила ему мягкой руки на плечо. Нет, одна и звала его, а он тогда не понял! только на тюремном полу перебрал и осознал -- и этот упущенный случай, целые годы упущенные, целый мир -- жгли его тут напрокол. Ну ничего, теперь уже дожить меньше двух суток, до вечера понедельника. Глеб наклонился к уху соседа: -- Руська! А у тебя -- что? Кто-нибудь есть? -- Да! Есть! -- с мукой прошептал Ростислав, лЃжа пластом, сжимая подушку. Он дышал в неЃ -- и ответный жар подушки, и весь жар юности, так зло-бесплодно чахнущей в тюрьме, -- всЃ накаляло его молодое, пойманное, просящее выхода и не знающее выхода тело. Он сказал -- "есть", и он хотел верить, что девушка есть, но было только неуловимое: не поцелуй, даже не обещание, было только то, что девушка со взглядом сочувствия и восхищения слушала сегодня вечером, как он рассказывал о себе -- и в этом взгляде девушки Руська впервые осознал сам себя как героя, и биографию свою как необыкновенную. Ничего ещЃ не произошло между ними, и вместе с тем уже произошло что-то, отчего он мог сказать, что девушка у него -- есть. -- Но кто она, слушай? -- допытывался Глеб. Чуть приоткрыв одеяло, Ростислав ответил из темноты: -- Тс-с-с... Клара... -- Клара?? Дочь прокурора?!! {93} -------- 16 Начальник Отдела Специальных Задач кончал свой доклад у министра Абакумова. (Речь шла о согласовании календарных сроков и конкретных исполнителей смертных актов заграницей в наступающем 1950-м году; принципиальный же план политических убийств был утверждЃн самим Сталиным ещЃ перед уходом в отпуск.) Высокий (ещЃ увышенный высокими каблуками), с зачЃсанными назад чЃрными волосами, с погонами генерального комиссара второго ранга, Абакумов победно попирал локтями свой крупный письменный стол. Он был дюж, но не толст (он знал цену фигуре и даже поигрывал в теннис). Глаза его были неглупые и имели подвижность подозрительности и сообразительности. Где надо, он поправлял начальника отдела, и тот спешил записывать. Кабинет Абакумова был если и не зал, то и не комната. Тут был и бездействующий мраморный камин и высокое пристенное зеркало; потолок -- высокий, лепной, на нЃм люстра, и нарисованы купидоны и нимфы в погоне друг за другом (министр разрешил там оставить всЃ, как было, только зелЃный цвет перекрасить, потому что терпеть его не мог). Была балконная дверь, глухо забитая на зиму и на лето; и большие окна, выходившие на площадь и не отворяемые никогда. Часы тут были: стоячие, отменные футляром; и накаминные, с фигуркою и боем; и вокзальные электрические на стене. Часы эти показывали довольно-таки разное время, но Абакумов никогда не ошибался, потому что ещЃ двое золотых у него было при себе: на волосатой руке и в кармане (с сигналом). В этом здании кабинеты росли с ростом чинов их обладателей. Росли письменные столы. Росли столы заседаний под скатертями синего, алого и малинового сукна. Но ревнивее всего росли портреты Вдохновителя и Организатора Побед. Даже в кабинете простых следователей он был изображЃн много больше своей натуральной величины, в кабинете же Абакумова Вождь Человечества был выписан кремлЃвским художником-реалистом на полотне пятиме- {94} тровой высоты, в полный рост от сапог до маршальского картуза, в блеске всех орденов (никогда им и не носимых), полученных большей частью от самого себя, частью -- от других королей и президентов, и только югославские ордена были старательно потом замазаны под цвет сукна кителя. Как бы, однако, сознавая недостаточность этого пятиметрового изображения и испытывая потребность всякую минуту вдохновляться видом Лучшего Друга контрразведчиков, даже когда глаза не подняты от стола, -- Абакумов ещЃ и на столе держал барельеф Сталина на стоячей родонитовой плите. А ещЃ на одной стене просторно помещался квадратный портрет сладковатого человека в пенсне, кто направлял Абакумова непосредственно. Когда начальник смертного отдела ушЃл, -- во входных дверях показались цепочкой и прошли цепочкой по узору ковра заместитель министра Селивановский, начальник отдела Специальной Техники генерал-майор Осколупов и главный инженер того же отдела инженер-полковник Яконов. Соблюдая чинопочитание друг перед другом и выказывая особое уважение к обладателю кабинета, они так и шли, не сходя со средней полоски ковра, гуськом, по-индейски, ступая след в след, слышны же были шаги одного Селивановского. Худощавый старик с перемешанными седыми и серыми волосами, стриженными бобриком, в сером костюме невоенного покроя, Селивановский из десяти заместителей министра был на особом положении как бы нестроевого: он заведовал не оперчекистскими и не следовательскими управлениями, а связью и хрупкой секретной техникой. Поэтому на совещаниях и в приказах ему меньше перепадало от гнева министра, он держался в этом кабинете не так скованно и сейчас уселся в кожаное толстое кресло перед столом. Когда Селивановский сел, -- передним оказался уже Осколупов. Яконов же стоял позади него, как бы пряча свою дородность. Абакумов посмотрел на открывшегося ему Осколупова, которого видел в жизни разве что раза три -- и что-то симпатичное показалось ему в нЃм. Осколупов был {95} расположен к полноте, шея его распирала воротник кителя, а подбородок, сейчас подобострастно подобранный, несколько отвисал. Одубелое лицо его, изрытое оспой щедрее, чем у Вождя, было простое честное лицо исполнителя, а не заумное лицо интеллигента, много из себя воображающего. Прищурясь поверх его плеча на Яконова, Абакумов спросил: -- Ты -- кто? -- Я? -- перегнулся Осколупов, удручЃнный, что его не узнали. -- Я? -- выдвинулся Яконов чуть вбок. Он втянул, сколько мог, свой вызывающий мягкий живот, выросший вопреки всем его усилиям, -- и никакой мысли не дозволено было выразиться в его больших синих глазах, когда он представился. -- Ты, ты, -- подтвердительно просопел министр. -- Объект Марфино -- твой, значит? Ладно, садитесь. Сели. Министр взял разрезной нож из рубинового плексигласа, почесал им за ухом и сказал: -- В общем, так... Вы мне голову морочите сколько? Два года? А по плану вам было пятнадцать месяцев? Когда будут готовы два аппарата? -- И угрожающе предупредил: -- Не врать! Вранья не люблю! Именно к этому вопросу и готовились три высоких лгуна, узнав, что их троих вызывают вместе. Как они и договорились, начал Осколупов. Как бы вырываясь вперЃд из отогнутых назад плеч и восторженно глядя в глаза всесильного министра, он произнЃс: -- Товарищ министр!.. Товарищ генерал-полковник! -- (Абакумов больше любил так, чем "генеральный комиссар") -- Разрешите заверить вас, что личный состав отдела не пожалеет усилий... Лицо Абакумова выразило удивление: -- Что мы? -- на собрании, что ли? Что мне вашими усилиями? -- задницу обматывать? Я говорю -- к числу к какому? И взял авторучку с золотым пером и приблизился ею к семидневке-календарю. Тогда по условию вступил Яконов, самим тоном сво- {96} им и негромкостью голоса подчЃркивая, что говорит не как администратор, а как специалист: -- Товарищ министр! При полосе частот до двух тысяч четырЃхсот герц, при среднем уровне передачи ноль целых девять десятых непера... -- Херц, херц! Ноль целых, херц десятых -- вот это у вас только и получается! На хрена мне твои ноль целых? Ты мне аппарата дай -- два! целых! Когда? А? -- И обвЃл глазами всех троих. Теперь выступил Селивановский -- медленно, перебирая одной рукой свой серо-седой бобрик: -- Разрешите узнать, что вы имеете в виду, Виктор СемЃнович. Двусторонние переговоры ещЃ без абсолютной шифрации... -- Ты что из меня дурочку строишь? Как это -- без шифрации? -- быстро взглянул на него министр. Пятнадцать лет назад, когда Абакумов не только не был министром, но ни сам он, ни другие и предполагать такого не могли (а был он фельдъегерем НКВД, как парень рослый, здоровый, с длинными ногами и руками), -- ему вполне хватало его четырЃхклассного начального образования. И поднимал он свой уровень только в джиу-джицу и тренировался только в залах "Динамо". Когда же, в годы расширения и обновления следовательских кадров, выяснилось, что Абакумов хорошо ведЃт следствие, руками длинными ловко и лихо поднося в морду, и началась его великая карьера, и за семь лет он стал начальником контрразведки СМЕРШ, а теперь вот и министром, -- ни разу на этом долгом пути восхождения он не ощутил недостатка своего образования. Он достаточно ориентировался и тут, наверху, чтобы подчинЃнные не могли его дурачить. Сейчас Абакумов уже начинал злиться и приподнял над столом сжатый кулак с булыгу, -- как растворилась высокая дверь и в неЃ без стука вошЃл Михаил Дмитриевич Рюмин -- низенький кругленький херувимчик с приятным румянцем на щеках, которого всЃ министерство называло Минькой, но редко кто -- в глаза. Он шЃл, как котик, беззвучно. Приблизясь, невинно-светлыми глазами окинул сидящих, поздоровался за руку с Селивановским (тот привстал), подошЃл к торцу стола {97} министра и, склонив головку, маленькими пухлыми ладонями чуть поглаживая желобчатый скос столешницы, задумчиво промурлыкал: -- Вот что, Виктор СемЃныч, по-моему это задача -- Селивановского. Мы отдел спецтехники не даром же хлебом кормим? Неужели они не могут по магнитной ленте узнать голоса? Разогнать их тогда. И улыбнулся так сладенько, будто угощал девочку шоколадкой. И ласково оглядел всех трЃх представителей отдела. Рюмин прожил много лет совершенно незаметным человечком -- бухгалтером райпотребсоюза в Архангельской области. Розовенький, одутловатый, с обиженными губками, он, сколько мог, донимал ехидными замечаниями своих счетоводов, постоянно сосал леденцы, угощал ими экспедитора, с шоферами разговаривал дипломатически, с кучерами заносчиво и аккуратно подкладывал акты на стол председателя. Но во время войны его взяли во флот и приготовили из него следователя Особого отдела. И тут Рюмин нашЃл себя! -- с усердием и успехом (может, к этому прыжку он и жмурился всю жизнь?) он освоил намотку дел. Даже с усердием избыточным -- так грубо сляпал дело на одного северофлотского корреспондента, что всегда покорная Органам прокуратура тут не выдержала и -- не остановила дела, нет! -- но осмелилась донести Абакумову. Маленький северофлотский смершевский следователь был вызван к Абакумову на расправу. Он робко вступил в кабинет, чтобы потерять там круглую голову. Дверь затворилась. Когда она растворилась через час, Рюмин вышел оттуда со значительностью, уже старшим следователем по спецделам центрального аппарата СМЕРШа. С тех пор звезда его только взлетала (на гибель Абакумову, но оба ещЃ не знали о том). -- Я их и без этого разгоню, Михал Дмитрич, поверь. Так разгоню -- костей не соберут! -- ответил Абакумов и грозно оглядел всех троих. Трое виновато потупились. -- Но что ты хочешь -- я тоже не понимаю. Как же можно по телефону по голосу узнать? Ну, неизвестного -- как узнать? Где его искать? {98} -- Так я им ленту дам, разговор записан. Пусть крутят, сравнивают. -- Ну, а ты -- арестовал кого-нибудь? -- А как же? -- сладко улыбнулся Рюмин. -- Взяли четверых около метро "Сокольники". Но по лицу его промелькнула тень. Про себя он понимал, что взяли их слишком поздно, это не они. Но уж раз взяты -- освобождать не полагается. Да может кого-то из них по этому же делу и придЃтся оформить, чтоб не осталось оно нераскрытым. Во вкрадчивом голосе Рюмина проскрипнуло раздражение: -- Да я им полминистерства иностранных дел сейчас на магнитофон запишу, пожалуйста. Но это лишнее. Там выбирать из человек пяти-семи, кто мог знать, в министерстве. -- Так арестуй их всех, собак, чего голову морочить? -- возмутился Абакумов. -- Семь человек! У нас страна большая, не обедняем! -- Нельзя, Виктор СемЃныч, -- благорассудно возразил Рюмин. -- Это министерство -- не Пищепром, так мы все нити потеряем, да ещЃ из посольств кто-нибудь в невозвращенцы лупанЃт. Тут именно надо найти -- кто? И как можно скорей. -- Гм-м... -- подумал Абакумов. -- Так что с чем сравнивать, не пойму? -- Ленту с лентой. -- Ленту с лентой?.. Да, когда-то ж надо эту технику осваивать. Селивановский, сможете? -- Я, Виктор СемЃныч, ещЃ не понимаю, о чЃм речь. -- А чего тут понимать? Тут и понимать нечего. Какая-то сволочь, гадюга какой-то, наверно, что дипломат, иначе ему неоткуда было узнать, сегодня вечером позвонил в американское посольство из автомата и завалил наших разведчиков там. НасчЃт атомной бомбы. Вот угадай -- молодчик будешь. Селивановский, минуя Осколупова, посмотрел на Яконова. Яконов встретил его взгляд и немного приподнял брови, как бы расправляя их. Он хотел этим сказать, что дело новое, методики нет, опыта тоже, а хлопот и без того хватает -- не стоит браться. Селивановский был достаточно интеллигентен, чтобы понять и это движение бро- {99} вей и всю обстановку. И он приготовился запутать ясный вопрос в трЃх соснах. Но у Фомы Гурьяновича Осколупова шла своя работа мысли. Он вовсе не хотел быть дубиной на месте начальника отдела. С тех пор, как он был назначен на эту должность, он исполнился достоинства и сам вполне поверил, что владеет всеми проблемами и может в них разбираться лучше других -- иначе б его не назначили. И хотя он в своЃ время не кончил и семилетки, но сейчас совершенно не допускал, чтобы кто-нибудь из подчинЃнных мог понимать дело лучше его -- разве только в деталях, в схемах, где нужно руку приложить. Недавно он был в одном первоклассном санатории, был там в гражданском, без мундира, и выдавал себя за профессора электроники. Там он познакомился с очень известным писателем Казакевичем, тот глаз не спускал с Фомы Гурьяновича, всЃ записывал в книжку и говорил, что будет с него писать образ современного учЃного. После этого санатория Фома окончательно почувствовал себя учЃным. И сейчас он сразу понял проблему и рванул упряжку: -- Товарищ министр! Так это мы -- можем! Селивановский удивлЃнно оглянулся на него: -- На каком объекте? Какая лаборатория? -- Да на телефонном, в Марфине. Ведь говорили ж -- по телефону? Ну! -- Но Марфино выполняет более важную задачу. -- Ничего-о! НайдЃм людей! Там триста человек -- что ж, не найдЃм? И вперился взглядом готовности в лицо министра. Абакумов не то, что улыбнулся, но выразилась в его лице опять какая-то симпатия к генералу. Таким был и сам Абакумов, когда выдвигался -- беззаветно готовый рубить в окрошку всякого, на кого покажут. Всегда симпатичен тот младший, кто похож на тебя. -- Молодец! -- одобрил он. -- Так и надо рассуждать! Интересы государства! -- а потом остальное. Верно? -- Так точно, товарищ министр! Так точно, товарищ генерал-полковник! Рюмин, казалось, ничуть не удивился и не оценил самоотверженности рябого генерал-майора. Рассеянно глядя {100} на Селивановского, он сказал: -- Так утром я к вам пришлю. Переглянулся с Абакумовым и ушЃл, ступая неслышно. Министр поковырялся пальцем в зубах, где застряло мясо с ужина. -- Ну, так когда же? Вы меня манили-манили -- к первому августа, к октябрьским, к новому году, -- ну? И упЃрся глазами в Яконова, вынуждая отвечать именно его. Как будто что-то стесняло Яконова в постановке его шеи. Он повЃл ею чуть вправо, потом чуть влево, поднял на министра свой холодноватый синий взгляд -- и опустил. Яконов знал себя остро-талантливым. Яконов знал, что и ещЃ более талантливые люди, чем он, с мозгами, ничем другим, кроме работы, не занятыми, по четырнадцать часов в день, без единого выходного в году, сидят над этой проклятой установкой. И безоглядчивые щедрые американцы, печатающие свои изобретения в открытых журналах, также косвенно участвуют в создании этой установки. Яконов знал и те тысячи трудностей, уже побеждЃнных и ещЃ только возникающих, среди которых, как в море пловцы, пробираются его инженеры. Да, через шесть дней истекал последний из последних сроков, выпрошенных ими же самими у этого куска мяса, затянутого в китель. Но выпрашивать и назначать несуразные сроки приходилось потому, что с самого начала на эту десятилетнюю работу Корифей Наук отпустил сроку год. Там, в кабинете Селивановского, договорились просить отсрочки десять дней. К десятому января обещать два экземпляра телефонной установки. Так настоял замми-нистра. Так хотелось Осколупову. РасчЃт был на то, чтобы дать хоть какую-нибудь недоработанную, но свежепокрашенную вещь. Абсолютности или неабсолютности шифрации никто сейчас проверять не будет и не сумеет -- а пока испытают общее качество да пока дойдЃт дело до серии, да пока повезут аппараты в наши посольства за границу -- за это время ещЃ пройдЃт полгода, наладится и шифрация и качество звучания. {101} Но Яконов знал, что мЃртвые вещи не слушаются человеческих сроков, что и к десятому января будет выходить из аппаратов не речь человеческая, а месиво. И неотклонимо повторится с Яконовым то же, что с Мамуриным: Хозяин позовЃт Берию и спросит: какой дурак делал эту машину? Убери его. И Яконов тоже станет в лучшем случае Железной Маской, а то и снова простым зэком. И под взглядом министра почувствовав неразрываемую стяжку петли на своей шее, Яконов преодолел жалкий страх и бессознательно, как набирая воздуха в лЃгкие, ахнул: -- Месяц ещЃ! ЕщЃ один месяц! До первого февраля! И просительно, почти по-собачьи, смотрел на Абакумова. Талантливые люди иногда несправедливы к серякам. Абакумов был умней, чем казалось Яконову, но просто от долгого неупражнения ум стал бесполезен министру: вся его карьера складывалась так, что от думанья он проигрывал, а от служебного рвения выигрывал. И Абакумов старался меньше напрягать голову. Он мог в душе понять, что не помогут десять дней и не поможет месяц там, где ушли два года. Но в его глазах виновата была эта тройка лгунов -- сами были виноваты Селивановский, Осколупов и Яконов. Если так трудно -- зачем, принимая задачу двадцать три месяца назад, согласились на год? Почему не потребовали три? (Он уже забыл, что так же нещадно торопил их тогда.) Упрись они тогда перед Абакумовым, -- упЃрся бы Абакумов перед Сталиным, два бы года выторговали, а третий протянули. Но столь велик страх, вырабатываемый долголетним подчинением, что ни у кого из них ни тогда, ни сейчас не хватило мужества остояться перед начальством. Сам Абакумов следовал известной похабной поговорке про запас и перед Сталиным всегда набавлял ещЃ пару запасных месяцев. Так и сейчас: обещано было Иосифу Виссарионовичу, что один аппарат будет стоять перед ним первого марта. Так что на худой конец можно было разрешить ещЃ месяц, -- но чтоб это был действительно месяц. {102} И опять взяв авторучку, Абакумов совсем просто спросил: -- Это как -- месяц? По-человечески месяц или опять брешете? -- Это точно! Это -- точно! -- обрадованный счастливым оборотом, сиял Осколупов так, будто прямо отсюда, из кабинета, порывался ехать в Марфино и сам браться за паяльник. И тогда, мажа пером, Абакумов записал в настольном календаре: -- Вот. К ленинской годовщине. Все получите сталинскую премию. Селивановский -- будет? -- Будет! будет! -- Осколупов! Голову оторву! Будет? -- Да товарищ министр, да там всего-то осталось... -- А -- ты? Чем рискуешь -- знаешь? Будет? ЕщЃ удерживая мужество, Яконов настоял: -- Месяц! К первому февраля. -- А если к первому не будет? Полковник! Взвесь! ВрЃшь. Конечно, Яконов лгал. И конечно надо было просить два месяца. Но уж откроено. -- Будет, товарищ министр, -- печально пообещал он. -- Ну, смотри, я за язык не тянул! ВсЃ прощу -- обмана не прощу! Идите. ОблегчЃнные, всЃ так же цепочкой, след в след, они ушли, потупляясь перед ликом пятиметрового Сталина. Но они рано радовались. Они не знали, что министр устроил им крысоловку. Едва их вывели, как в кабинете было доложено: -- Инженер Прянчиков! -------- 17 В эту ночь по приказу Абакумова сперва через Селивановского был вызывай Яконов, а потом, уже втайне от них всех, на объект Марфино были посланы с перерывами по пятнадцать минут две телефонограммы: вызывался в министерство зэ-ка Бобынин, потом зэ-ка Прян- {103} чиков. Бобынина и Прянчикова доставили в отдельных машинах и посадили дожидаться в разных комнатах, лишая возможности сговориться. Но Прянчиков вряд ли был способен сговариваться -- по своей неестественной искренности, которую многие трезвые сыны века считали душевной ненормальностью. На шарашке еЃ так и называли: "сдвиг фаз у Валентули". Тем более не был он способен к сговору или какому-нибудь умыслу сейчас. Вся душа его была всколыхнута светящимися видениями Москвы, мелькавшими и мелькавшими за стЃклами "Победы". После полосы окраинного мрака, окружавшего зону Марфина, тем разительней был этот выезд на сверкающее большое шоссе, к весЃлой суете привокзальной площади, потом к неоновым витринам Сретенки. Для Прянчикова не стало ни шофЃра, ни двух сопровождающих переодетых -- казалось, не воздух, а пламя входило и выходило из его лЃгких. Он не отрывался от стекла. Его и по дневной-то Москве никогда не возили, а вечерней Москвы ещЃ не видел ни один арестант за всю историю шарашки! Перед Сретенскими воротами автомобиль задержался: из-за толпы, выходящей из кино, потом в ожидании светофора. Миллионам заключЃнных, им казалось, что жизнь на воле без них остановилась, что мужчин нет и женщины изнывают от избытка никем не разделЃнной, никому не нужной любви. А тут катилась сытая, возбуждЃнная столичная толпа, мелькали шляпки, вуалетки, чернобурки -- и вибрирующие чувства Валентина воспринимали, как сквозь мороз, сквозь непроницаемый кузов автомобиля его обдают удары, удары, удары духов проходящих женщин. Слышался смех, смутный говор, не до конца разборчивые фразы, -- Валентину впору было расшибить неподатливое пластмассовое стекло и крикнуть этим женщинам, что он молод, что он тоскует, что он сидит ни за что! После монастырского уединения шарашки это была какая-то феерия, кусочек той изящной жизни, которою ему никак не доводилось пожить то из-за студенческой скудости, то из-за плена, то из-за тюрьмы. Потом, ожидая в какой-то комнате, Прянчиков не различал столов и стульев, стоявших там: чувства и впе- {104} чатления, захватив его, отпускали нехотя. Молодой лощЃный подполковник попросил его следовать за собой. Прянчиков, с нежной шеей, с тонкими запястьями, узкоплечий, тонконогий, никогда не выглядел ещЃ таким щуплым, как вступая в этот зал-кабинет, на пороге которого споровождающий оставил его. Прянчиков даже не догадался, что это -- кабинет (так он был просторен), и что пара золотых погонов в конце зала есть хозяин кабинета. И пятиметрового Сталина за своей спиной он тоже не заметил. Перед глазами его всЃ ещЃ шли ночные женщины и проносилась ночная Москва. Валентин был словно пьян. Трудно было сообразить, зачем он в этом зале, что это за зал. Он не удивился бы, если б сюда вошли разряженные женщины и начались бы танцы. Нелепо было предположить, что в какой-то полукруглой комнате, освещЃнной синею лампочкой, хотя война кончилась пять лет назад, остался его недопитый холодный стакан чая, и мужчины бродят в одном белье. Ноги ступали по ковру, расточительно расстеленному по полу. КовЃр был мягок, ворсист, по нему хотелось просто кататься. Правой стороной зала шли большие окна, а на левой стороне высилось зеркало от самого пола. Вольняшки не знают цены вещам! Для зэка, кому не всегда доступно дешЃвенькое зеркальце меньше ладони, посмотреть на себя в большое зеркало -- праздник! Прянчиков, как притянутый, остановился около зеркала. Он подошЃл к нему очень близко, с удовлетворением рассмотрел своЃ чистое свежее лицо. Поправил немного галстук и воротник голубой рубашки. Потом стал медленно отходить, неотрывно оглядывая себя анфас, в три четверти и в профиль. Чуть прошЃлся так, сделал некое полутанцующее движение. Опять приблизился и посмотрелся вплотную. Найдя себя, несмотря на синий комбинезон, вполне стройным и изящным, и прийдя в наилучшее расположение духа, он не потому двинулся дальше, что его ждал деловой разговор (об этом Прянчиков вовсе забыл), а потому, что намеревался продолжить осмотр помещения. А человек, который мог из одной половины мира любого посадить в тюрьму, а из другой половины -- любого убить, всевластный министр, перед которым впада- {105} ли в бледность генералы и маршалы, теперь смотрел на этого щуплого синего зэка с любопытством. Миллионы людей арестовав и осудив, он сам давно уже не видел их близко. Походкой гуляющего франта Прянчиков подошЃл и вопросительно посмотрел на министра, как бы не ожидав его тут встретить. -- Вы -- инженер... -- Абакумов сверился с бумажкой, -- ... Прянчиков? -- Да, -- рассеянно подтвердил Валентин. -- Да. -- Вы -- ведущий инженер группы... -- он опять заглянул в запись... -- аппарата искусственной речи? -- Ка-кого аппарата искусственной речи! -- отмахнулся Прянчиков. -- Что за чушь! Его никто так у нас не называет. Это переименовали в борьбе с низкопоклонством. Во-ко-дер. Voice coder. -- Но вы -- ведущий инженер? -- Вообще да. А что такое? -- насторожился Прянчиков. -- Садитесь. Прянчиков охотно сел, заправски придерживая разглаженные ножные трубки комбинезона. -- Прошу вас говорить совершенно откровенно, не боясь никаких репрессий со стороны вашего непосредственного начальства. Вокодер -- когда будет готов? Откровенно! Через месяц будет? Или, может быть, нужно два месяца? Скажите, не бойтесь. -- Вокодер? Готов?? Ха-ха-ха-ха! -- звонким юношеским смехом, никогда не раздававшимся под этими сводами, расхохотался Прянчиков, откинулся на мягкие кожаные спинки и всплеснул руками. -- Да вы что??! Что вы?! Вы, значит, просто не понимаете, что такое вокодер. Я вам сейчас объясню! Он упруго вскочил из пружинящего кресла и бросился к столу Абакумова. -- У вас клочок бумажки найдЃтся? Да вот! -- Он вырвал лист из чистого блокнота на столе министра, схватил его ручку цвета красного мяса и стал торопливо коряво рисовать сложение синусоид. Абакумов не испугался -- столько детской искренности и непосредственности было в голосе и во всех дви- {106} жениях странного инженера, что он стерпел этот натиск и с любопытством смотрел на Прянчикова, не слушая. -- Надо вам сказать, что голос человека составляется из многих гармоник, -- почти захлЃбывался Прянчиков от напирающего желания всЃ скорей высказать. -- И вот идея вокодера состоит в искусственном воспроизведении человеческого голоса... ЧЃрт! Как вы пишете таким гадким пером?.. воспроизведении путЃм суммирования если не всех, то хотя бы основных гармоник, каждая из которых может быть послана отдельным датчиком импульсов. Ну, с системой декартовых прямоугольных координат вы, конечно, знакомы, это каждый школьник, а ряды Фурье вы знаете? -- Подождите, -- опомнился Абакумов. -- Вы мне только скажите одно: когда будет готово? Готово -- когда? -- Готово? Хм-м... Я над этим не задумывался. -- В Прянчикове уже сменилась инерция вечерней столицы на инерцию его любимого труда, и снова уже ему было трудно остановиться. -- Тут вот что интересно: задача облегчается, если мы идЃм на огрубление тембра голоса. Тогда число слагаемых... -- Ну, к какому числу? К какому? К первому марта? К первому апреля? -- Ой, что вы! Апреля?.. Без криптографов мы будем готовы месяца... ну, через четыре, через пять, не раньше. А что покажут шифрация и потом дешифрация импульсов? Ведь там качество ещЃ огрубится! Да не станем загадывать! -- уговаривал он Абакумова, тяня его за рукав. -- Я вам сейчас всЃ объясню. Вы сами поймЃте и согласитесь, что в интересах дела не надо торопиться!.. Но Абакумов, заторможенным взглядом уперевшись в бессмысленные кривые линии чертежа, уже надавил кнопку в столе. Появился тот же лощЃный подполковник и пригласил Прянчикова к выходу. Прянчиков повиновался с растерянным выражением, с полуоткрытым ртом. Ему досаднее всего было, что он не досказал мысль. Потом, уже на ходу, он напрягся, соображая, с кем это он сейчас разговаривал. Почти уже подойдя к двери, он вспомнил, что ребята просили его жа- {107} ловаться, добиваться... Он круто обернулся и направился назад: -- Да!! Слушайте! Я же совсем забыл вам... Но подполковник преградил дорогу и теснил его к двери, начальник за столом не слушал, -- и в этот короткий неловкий момент из памяти Прянчикова, давно уже захваченной одними радиотехническими схемами, как на зло ускользнули все беззакония, все тюремные непорядки, и он только вспомнил и прокричал в дверях: -- Например, насчЃт кипятка! С работы поздно вечером придЃшь -- кипятка нет! чаю нельзя напиться!.. -- НасчЃт кипятка? -- переспросил тот начальник, вроде генерала. -- Ладно. Сделаем. -------- 18 В таком же синем комбинезоне, но крупный, ражий, с остриженной каторжанской головой вошЃл Бобынин. Он проявил столько интереса к обстановке кабинета, как если бы здесь бывал по сту раз на дню, прошЃл; не задерживаясь, и сел, не поздоровавшись. Сел он в одно из удобных кресел неподалеку от стола министра и обстоятельно высморкался в не очень белый, им самим стиранный в последнюю баню платок. Абакумов, несколько сбитый с толку Прянчиковым, но не принявший всерьЃз легкомысленного юнца, был доволен теперь, что Бобынин выглядел внушительно. И он не крикнул ему: "встать!", а, полагая, что тот не разбирается в погонах и не догадался по анфиладе преддверий, куда попал, спросил почти миролюбиво: -- А почему вы без разрешения садитесь? Бобынин, едва скосясь на министра, ещЃ кончая прочищать нос при помощи платка, ответил запросто: -- А, видите, есть такая китайская поговорка: стоять -- лучше, чем ходить, сидеть -- лучше, чем стоять, а ещЃ лучше -- лежать. -- Но вы представляете -- кем я могу быть? Удобно облокотясь в избранном кресле, Бобынин теперь осмотрел Абакумова и высказал ленивое предполо- {108} жение: -- Ну -- кем? Ну, кто-нибудь вроде маршала Геринга? -- Вроде кого???.. -- Маршала Геринга. Он однажды посетил авиазавод близ Галле, где мне пришлось в конструкторском бюро работать. Так тамошние генералы на цыпочках ходили, а я даже к нему не повернулся. Он посмотрел-посмотрел и в другую комнату пошЃл. По лицу Абакумова прошло движение, отдалЃнно похожее на улыбку, но тотчас же глаза его нахмурились на неслыханно-дерзкого арестанта. Он мигнул от напряжения и спросил: -- Так вы что? Не видите между нами разницы? -- Между вами? Или между нами? -- голос Бобынина гудел как растревоженный чугун. -- Между нами отлично вижу: я вам нужен, а вы мне -- нет! У Абакумова тоже был голосок с громовыми раскатами, и он умел им припугнуть. Но сейчас чувствовал, что кричать было бы беспомощно, несолидно. Он понял, что арестант этот -- трудный. И только предупредил: -- Слушайте, заключЃнный. Если я с вами мягко, так вы не забывайтесь... -- А если бы вы со мной грубо -- я б с вами и разговаривать не стал, гражданин министр. Кричите на своих полковников да генералов, у них слишком много в жизни есть, им слишком жалко этого всего. -- Сколько нужно -- и вас заставим. -- Ошибаетесь, гражданин министр! -- И сильные глаза Бобынина сверкнули открытой ненавистью. -- У меня ничего нет, вы понимаете -- нет ничего! Жену мою и ребЃнка вы уже не достанете -- их взяла бомба. Родители мои -- уже умерли. Имущества у меня всего на земле -- носовой платок, а комбинезон и вот бельЃ под ним без пуговиц (он обнажил грудь и показал) -- казЃнное. Свободу вы у меня давно отняли, а вернуть еЃ не в ваших силах, ибо еЃ нет у вас самих. Лет мне отроду сорок два, сроку вы мне отсыпали двадцать пять, на каторге я уже был, в номерах ходил, и в наручниках, и с собаками, и в бригаде усиленного режима -- чем ещЃ можете вы мне {109} угрозить? чего ещЃ лишить? Инженерной работы? Вы от этого потеряете больше. Я закурю. Абакумов раскрыл коробку "Тройки" кремлЃвского выпуска и пододвинул Бобынину: -- Вот, возьмите этих. -- Спасибо. Не меняю марки. Кашель. -- И достал "беломорину" из самодельного портсигара. -- Вообще, поймите и передайте там, кому надо выше, что вы сильны лишь постольку, поскольку отбираете у людей не всЃ. Но человек, у которого вы отобрали всЃ -- уже не подвластен вам, он снова свободен. Бобынин смолк и углубился в курение. Ему нравилось дразнить министра и нравилось полулежать в таком удобном кресле. Он только жалел, что ради эффекта отказался от роскошных папирос. Министр сверился с бумажкой. -- Инженер Бобынин! Вы -- ведущий инженер установки "клиппированная речь"? -- Да. -- Я вас прошу сказать совершенно точно: когда она будет готова к эксплуатации? Бобынин вскинул густые тЃмные брови: -- Что за новости? Не нашлось никого старше меня, чтобы вам на это ответить? -- Я хочу знать именно от вас, К февралю она будет готова? -- К февралю? Вы что -- смеЃтесь? Если для отчЃта, на скорую руку да на долгую муку -- ну, что-нибудь... через полгодика. А абсолютная шифрация? Понятия не имею. Может быть -- год. Абакумов был оглушЃн. Он вспомнил злобно-нетерпящее подЃргивание усов Хозяина -- и ему жутко стало тех обещаний, которые, повторяя Селивановского, он дал. ВсЃ опустилось в нЃм, как у человека, пришедшего лечить насморк и открывшего у себя рак носоглотки. Обеими руками министр подпЃр голову и сдавленно сказал: -- Бобынин! Я прошу вас -- взвесьте ваши слова. Если можно быстрей, скажите: что нужно сделать? -- Быстрей? Не выйдет. -- Но причины? Но какие причины? Кто виноват? Ска- {110} жите, не бойтесь! Назовите виновников, какие бы погоны они ни носили! Я сорву с них погоны! Бобынин откинул голову и глядел в потолок, где резвились нимфы страхового общества "Россия". -- Ведь это получается два с половиной-три года! -- возмущался министр. -- А вам срок был дан -- год! И Бобынина взорвало: -- Что значит -- дан срок? Как вы представляете себе науку: Сивка-Бурка, вещая каурка? Воздвигни мне к утру дворец -- и к утру дворец? А если проблема неверно поставлена? А если обнаруживаются новые явления? Дан срок! А вы не думаете, что кроме приказа ещЃ должны быть спокойные сытые свободные люди? Да без этой атмосферы подозрения. Вон мы маленький токарный станочек с одного места на другое перетаскивали -- и не то у нас, не то после нас станина хрупнула. ЧЃрт еЃ знает, почему она хрупнула! Но еЃ заварить -- час работы сварщику. Да и станок -- говно, ему полтораста лет, без мотора, шкив под открытый ременной привод! -- так из-за этой трещины оперуполномоченный майор Шикин две недели всех тягает, допрашивает, ищет, кому второй срок за вредительство намотать. Это на работе -- опер, дармоед, да в тюрьме ещЃ один опер, дармоед, только нервы дЃргает, протоколы, закорючки -- да на чЃрта вам это оперноетворчество?! Вот все говорят -- секретную телефонию для Сталина делаем. Лично Сталин наседает -- и даже на таком участке вы не можете обеспечить технического снабжения: то конденсаторов нужных нет, то радиолампы не того сорта, то электронных осциллографов не хватает. Нищета! Позор! "Кто виноват"! А о людях вы подумали? Работают вам все по двенадцать, иные по шестнадцать часов в день, а вы мясом только ведущих инженеров кормите, а остальных -- костями?.. Свиданий с родственниками почему Пятьдесят Восьмой не даЃте? Положено раз в месяц, а вы даЃте раз в год. От этого что -- настрое