они продвигаются по
службе.
А психология урки очень проста, очень доступна к усвоению:
1. Хочу жить и наслаждаться, на остальных на.....!
2. Прав тот, кто сильней.
3. Тебя не <дол>бут -- не подмахивай! (т. е. пока бьют не тебя, не
заступайся за тех, кого бьют. Жди своей очереди.)
Бить покорных врагов по одиночке! -- что-то очень знакомый закон. Так
делал Гитлер. Так делал Сталин.
Сколько нам в уши насюсюкал Шейнин о "своеобразном кодексе" блатных, об
их "честном" слове. Почитаешь -- и Дон-Кихоты и патриоты! А встретишься с
этим мурлом в камере или в воронке...
Эй, довольно лгать, продажные перья! Вы, наблюдавшие блатарей через
перила парохода да через стол следователя! Вы, никогда не встречавшиеся с
блатными в вашей беззащитности!
Урки -- не Робин Гуды! Когда нужно воровать у доходяг -- они воруют у
доходяг! Когда нужно с замерзающего снять последние портянки -- они не
брезгуют и ими. Их великий лозунг -- "умри ты сегодня, а я завтра!"
Но, может, правда они патриоты? Почему они не воруют у государства?
Почему они не грабят особых дач? Почему не останавливают длинных чЃрных
автомобилей? Потому что ожидают там встретить победителя Колчака? Нет,
потому что автомобили и дачи хорошо защищены. А магазины и склады находятся
под сенью закона. Потому что реалист Сталин давно понял, что всЃ это --
жужжанье одно -- перевоспитание урок. И перекинул их энергию, натравил на
граждан собственной страны.
Вот каковы были законы тридцать лет (до 1947-го): должностная,
государственная, казенная кража? ящик со склада? три картофелины из колхоза?
Десять лет! (А с 47-го и двадцать!) Вольная кража? Обчистили квартиру, на
грузовике увезли всЃ, что семья нажила за жизнь? Если при этом не было
убийства, то до одного года, иногда -- 6 месяцев...
От поблажки воры и плодятся.
Своими законами сталинская власть ясно сказала уркам: воруй не у меня!
воруй у частных лиц! Ведь частная собственность -- отрыжка прошлого. (А
персональная собственность -- надежда будущего...)
И урки -- поняли. В своих рассказах и песнях такие бесстрашные, --
пошли они брать там, где трудно, опасно, сносят головы? Нет. Трусливо и
алчно попЃрли туда, куда их поноравливали -- раздевать одиноких прохожих,
воровать из неогражденных квартир.
Двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые годы! Кто не помнит этой
вечно висящей над гражданином угрозы: не иди в темноте! не возвращайся
поздно! не носи часов! не имей при себе денег! не оставляй квартиру пустую!
Замки! Ставни! Собаки! (Не обчищенные вовремя фельетонисты теперь высмеивают
дворовых верных собак...1
Сколько обокраденных граждан знает, что милиция даже не стала искать
преступников, даже дела не стали заводить, чтобы не портить себе отчЃтности:
потеть ли его ловить, если ему дадут шесть месяцев, а по зачЃтам сбросят
три? Да и пойманных бандитов еще будут ли судить? Ведь прокуроры2 "снижают
преступность" (этого требуют от них на каждом совещании) тем странным
способом, что просто заминают дела, особенно если по делу предвидится много
обвиняемых.
Наконец обязательно будет сокращение сроков и конечно именно для
уголовников. Эй, поберегись свидетель на суде! -- они скоро все вернутся, и
нож в бок тому, кто свидетельствовал!
Оттого, если видишь, что залезают в окно, вырезают карман, вспарывают
чемодан твоего соседа -- зажмурься! иди мимо! ты ничего не видел! Так
воспитали нас и воры и -- законы!
В сентябре 1955 года "Литературная газета" (смело судящая о многом,
только не о литературе) проливала крокодиловы слЃзы в большой статье: ночью
на московской улице под окнами двух семей с шумом убивали и убили человека.
Выяснилось позже, что обе семьи (наши! советские!) были разбужены,
поглядывали в окна, но не вышли на помощь: жены не пустили мужей. И какой-то
их однодомец (может быть и он был тогда разбужен? но об этом не пишется),
член партии с 1916 года, полковник в отставке (и, видимо, томясь от
безделья) взял на себя обязанность общественного обвинителя. Он ходит по
редакциям и судам и требует привлечь эти две семьи за соучастие в убийстве!
Гремит и журналист: это не подпадает под кодекс, но это -- позор! позор!
Да, позор, но для кого? Как всегда в нашей предвзятой прессе, в статье
этой написано всЃ, кроме главного. Кроме того, что:
1) "Ворошиловская" амнистия 27 марта 1953 года в поисках популярности у
народа затопила всю страну волной убийц, бандитов и воров, которых с трудом
переловили после войны. (Вора миловать -- доброго погубить.)
2) Существует в уголовном кодексе (УК -- 1926) нелепейшая статья 139-я
"о пределе необходимой обороны" -- и ты имеешь право обнажать нож не раньше,
чем преступник занесЃт над тобой свой нож, и пырнуть его не раньше, чем он
тебя пырнЃт. В противном случае будут судить тебя! (А статьи о том, что
самый большой преступник -- это нападающий на слабого -- в нашем
законодательстве нет!..) Эта боязнь превзойти меру необходимой обороны
доводят до полного расслабления национального характера. Красноармейца
Александра Захарова у клуба стал бить хулиган. Захаров вынул складной
перочинный нож и убил хулигана. Получил за это -- 10 лет как за чистое
убийство! "А что я должен был делать?" -- удивлялся он. Прокурор Арцишевский
ответил ему: "Надо было убежать!" --
Так к т о выращивает хулиганов?!
3) Государство по уголовному кодексу запрещает гражданам иметь
огнестрельное либо холодное оружие -- но и не берет их защиты на себя!
Государство отдаЃт своих граждан во власть бандитов -- и через прессу смеет
призывать к "общественному сопротивлению" этим бандитам! Сопротивлению --
чем? Зонтиками? Скалками? -- Сперва развели бандитов, потом начали собирать
против них народные дружины, которые, действуя вне законодательства, иногда
и сами превращаются в тех же. А ведь как можно было просто с самого начала
"Согните им голову под ярмо закона!" Так Единственно-Верное Учение поперЃк
дороги!
Что было бы, если б эти жены отпустили мужей, а мужья выбежали бы с
палками? Либо бандиты убили бы их, это скорей. Либо они убили бы бандитов --
и сели бы в тюрьму за превышение необходимой обороны. Полковник в отставке
на утреннем выводе своей собаки мог бы в обоих случаях посмаковать событие.
А подлинная самодеятельность, такая, как во французском фильме
"Набережная утренней зари", где рабочие без ведома властей сами вылавливают
воров и сами их наказывают, -- такая самодеятельность не была бы у нас
обрублена как самовольство? Такой ход мысли и фильм такой -- разве у нас
возможны?
Но и это не всЃ! Есть еще одна важная черта нашей общественной жизни,
помогающая ворам и бандитам процветать -- боязнь гласности. Наши газеты
заполнены никому не интересными сообщениями о производственных победах, но
отчЃтов о судебных процессах, сообщений о преступлениях в них не найдешь.
(Ведь по Передовой Теории преступность порождается только наличием классов,
классов же у нас нет, значит и преступлений нет и потому нельзя писать о них
в печати! не давать же материал америкадским газетам, что мы от них в
преступности не отстали!) Если на Западе совершается убийство -- портретами
преступника облеплены стены домов, они смотрят со стоек баров, из окон
трамваев, преступник чувствует себя загнанной крысой. Совершается наглое
убийство у нас -- пресса безмолвствует, портретов нет, убийца отъезжает за
сто километров в другую область и живЃт там спокойно. И министру внутренних
дел не придется оправдываться в парламенте, почему преступник не найден:
ведь о деле никто не знает, кроме жителей того городка. Найдут -- хорошо, не
найдут -- тоже ладно. Убийца -- не нарушитель госграницы, не такой уж он
опасный (для государства), чтоб объявлять всесоюзный розыск.
С преступностью -- как с малярией: рапортовали однажды, что нет еЃ
больше -- и больше лечить от неЃ нельзя, и диагноза такого ставить нельзя!
Конечно, закрыть дело хочется и милиции и суду, но это ведЃт к
формальности, которая еще больше на руку истинным убийцам и бандитам: в
нераскрытом преступлении обвиняют кого-нибудь, первого попавшегося, а
особенно охотно -- довешивают несколько преступлений тому, за кем уже есть
одно, -- Стоит вспомнить дело Петра Кизилова3 -- дважды без всяких улик
приговоренного к расстрелу (!) за НЕсовершенное им убийство, или дело
Алексеенцева4 (сходно). Если бы письмо адвоката Попова (по делу Кизилова)
пришло не в "Известия", а в "Таймс", это кончилось бы сменой королевского
суда или правительственным кризисом. А у нас через четыре месяца собрался
обком (почему -- обком? разве суд ему подвластен?) и, учитывая "молодость,
неопытность" следователя (зачем же таким людям доверяют человеческие
судьбы?), "участие в Отечественной войне" (что-то нам его не учитывали в
своЃ время!) -- кому записали выговор в учЃтную карточку, а кому погрозили
пальцем. Главному же палачу Яковенко за применение пытки (это уже после XX
съезда!) еще через полгода дали будто бы три года, но поскольку он -- свой
человек, действовал по инструкции, выполнял приказ -- неужели же его
заставят отбывать срок на самом деле? За что такая жестокость?.. А вот за
адвоката Попова придется приняться, чтобы выжить его из Белгорода: пусть
знает блатной и всесоюзный принцип: тебя не <дол>бут -- не подмахивай!
Так всякий, вступившийся за справедливость, -- трижды, осьмижды
раскается, что вступился. Так наказательная система оборачивается для
блатных поощрительной, и они десятилетиями разростались буйной плесенью на
воле, в тюрьме и в лагере.
___
И всегда на всЃ есть освящающая высокая теория. Отнюдь не сами
легковесные литераторы определили, что блатные -- наши союзники по
построению коммунизма. Это изложено в учебниках по советской
исправительно-трудовой политике (были такие, издавались!), в диссертациях и
научных статьях по лагереведению, а деловее всего -- в инструкциях, на
которых и были воспитаны лагерные чины. Это всЃ вытекает из Единственно
верного Учения, объясняющего всю переливчатую жизнь человечества --
классовой борьбою и ею одною.
Вот как это обосновывается. Профессиональные преступники никак не могут
быть приравнены к элементам капиталистическим (то есть, инженерам,
студентам, агрономам и монашкам); вторые устойчиво-враждебны диктатуре
пролетариата, первые -- лишь (!) политически неустойчивы. (Профессиональный
убийца лишь политически неустойчив!) Люмпен -- не собственник, и поэтому не
может он сойтись с классово-враждебными элементами, а охотнее сойдЃтся с
пролетариатом (ждите!). Поэтому-то по официальной терминологии ГУЛага и
названы они социально-близкими. (С кем породнишься...) Поэтому инструкции
повторяли и повторяли: оказывать доверие уголовникам-рецидивистам! Поэтому
через КВЧ положено было настоятельно разъяснять уркачам единство их
классовых интересов со всеми трудящимися, воспитывать в них
"презрительно-враждебное отношение к кулакам и контрреволюционерам"
(помните, у Авербаха: это он подучил тебя украсть! ты сам бы не украл!) и
"делать ставку на эти настроения"! (помните: разжигать классовую борьбу в
лагерях?)
Завязавший5 вор Г. Минаев в письме ко мне в "Литературной газете"6: "Я
даже гордился, что хоть и вор, но не изменник и предатель. При каждом
удобном случае нам, ворам, старались дать понять, что мы для Родины всЃ-таки
еще не потерянные, хоть и блудные, но всЃ-таки сыновья. А вот "фашистам" нет
места на земле."
И еще так рассуждалось в теории: надо изучать и использовать лучшие
свойства блатных. Они любят романтику? -- так "окружить приказы лагерного
начальства ореолом романтики". Они стремятся к героизму? -- дать им героизм
работы! (если возьмут...) Они азартны? -- дать им азарт соревнования!
(Знающим и лагерь и блатных просто трудно поверить, что это всЃ писали не
слабоумные.) Они самолюбивы? они любят быть заметными? -- удовлетворить же
их самолюбие похвалами, отличиями! выдвигать их на руководящую работу! -- а
особенно паханов, чтобы использовать для лагеря их уже сложившийся авторитет
среди блатных (так и написано в монографии Авербаха: авторитет паханов!)
Когда же стройная эта теория опускалась на лагерную землю, выходило вот
что: самым заядлым матЃрым блатнякам передавалась безотчетная власть на
островах Архипелага, на лагучастках и лагпунктах -- власть над населением
своей страны, над крестьянами, мещанами и интеллигенцией, власть, которой
они не имели никогда в истории, никогда ни в одном государстве, о которой на
воле они и помыслить не могли -- и теперь отдавали им всех прочих людей как
рабов. Какой же бандит откажется от такой власти? центровые воры! верховые
уркачи полностью владели лагучастками, они жили в отдельных "кабинках" или
палатках со своими временными женами. (Или по произволу перебирая гладких
баб из числа всех своих подданных, интеллигентные женщины из Пятьдесят
Восьмой и молоденькие студентки разнообразили их меню. Чавдаров был
свидетелем в НорильЛаге как шпаниха предлагала своему блатному муженьку:
"Колхозничкой шестнадцатилетней хочешь угощу?" То была крестьянская девочка,
попавшая на Север на 10 лет за один килограмм зерна. Девочка вздумала
упираться, шпаниха сломила еЃ быстро: "Зарежу! Я -- что, хуже тебя? Я ж под
него ложусь!") У них были шестЃрки -- лакеи из работяг, выносившие за ними
горшки. Им отдельно готовили из того немногого мяса и доброго жира, который
отпускался на общий котЃл. Уркачи рангом поменьше выполняли руководящую
работу нарядчиков, помпобытов, комендантов, утром они становились по двое с
дрынами у выхода из двухместной палатки и командовали: "Вы'-ходи без
последнего!" Шпана помельче использовалась для битья отказчиков -- то есть
тех, кто не имел сил тащиться на работу. (Начальник полуострова Таймыр
подъезжал к разводу на легковой и любовался, как урки бьют Пятьдесят
Восьмую.) Наконец, урки, умевшие чирикать, мыли шею и назначались
воспитателями. Они речи произносили, поучали Пятьдесят Восьмую, как жить,
сами жили на ворованном и получали досрочки. На Беломорканале такая морда --
социально-близкий воспитатель, ничего не понимая в строительном деле, мог
отменять строительные распоряжения социально-чуждого прораба.
И это была не только теория, перешедшая в практику, но и гармония
повседневности. Так было лучше для блатных. Так было спокойнее для
начальства: не натруживать рук (о битьЃ) и глотки, не вникать в подробности
и даже в зону не являться. И для самого угнетения так было гораздо лучше:
блатные осуществляли его более нагло, более зверски и совершенно не боясь
никакой ответственности перед законом.
Но и там, где воров не ставили властью, им всЃ по той же классовой
теории поблажали довольно. Если блатари выходили за зону -- это была
наибольшая жертва, о которой можно было их просить. На производстве они
могли сколько угодно лежать, курить, рассказывать свои блатные сказки (о
победах, о побегах, о геройстве) и греться летом на солнышке, а зимою у
костра. Их костров конвой никогда не трогал, костры Пятьдесят Восьмой
разбрасывал и затаптывал. А кубики (леса, земли, угля) потом приписывались
им от Пятьдесят же Восьмой.7 И еще даже возят блатных на слЃты ударников и
вообще слЃты рецидивистов (ДмитЛаг, Беломорканал).
picture: Береговая
Вот одна блатнячка -- Береговая, попавшая в славные летописи
Волгоканала. Она была бичом в каждом домзаке, куда еЃ сажали, хулиганила в
каждом отделении милиции. Если когда по капризу и работала, то всЃ сделанное
уничтожала. С ожерельем судимостей еЃ прислали в июле 1933 года в ДмитЛаг.
Дальше идет глава легенд: она пошла в Индию и с удивлением (только вот это
удивление и достоверно) не услышала там мата и не увидела картежной игры. Ей
будто бы объяснили, что блатные тут увлекаются трудом. И она сразу же пошла
на земляные работы и даже стала "хорошо" работать (читай: записывали ей
чужие кубики, посмотрите на это лицо!) Дальше идЃт глава истины: в октябре
(когда стало холодно) пошла к врачу и без болезни попросила (с ножом в
рукаве?) несколько дней отгулять. Врач охотно (! у него ж всегда много мест)
согласился. А нарядчицей была старая подружка Береговой -- Полякова, и уже
от себя добавила ей две недели пофилонить, ставя ей ложные выходы (то есть,
кубики на неЃ вычитывались опять-таки с работяг). И вот тут-то, заглядевшись
на завидную жизнь нарядчицы, Береговая тоже захотела ссучиться. В тот день,
когда Полякова разбудила еЃ идти на развод, Береговая заявила, что не пойдЃт
копать землю, пока не разоблачит махинации Поляковой с выходами, выработкой
и пайками (чувство благодарности еЃ не очень тяготило). Добилась вызова к
оперу (блатные не боятся оперов, второй срок им не грозит, а попробовала бы
вот так не выйти каэрка!) -- и сразу стала бригадиром отстающей мужской
бригады (видимо взялась зубы дробить этим доходягам), потом -- нарядчицей
вместо Поляковой, потом -- воспитательницей женского барака (! эта
матерщинница, картЃжница и воровка!), затем и -- начальником строительного
отряда (то есть распоряжалась уже и инженерами!) И на всех красных досках
ДмитЛага красовалась эта зубастая сука (см. фото) в кожанке и с полевой
сумкой (сдрюченных с кого-нибудь). ЕЃ руки умеют бить мужчин, глаза у неЃ
ведьмины. ЕЃ-то и прославляет Авербах!
Так легки пути блатных в лагере: один шумок, одно предательство, дальше
бей и топчи!
Мне возразят, что только суки идут занимать должности, а "честные воры"
хранят воровской закон. А я сколько не смотрел на тех и других, не замечал,
чтобы одно отребье было благороднее другого. Воры выламывали у эстонцев
золотые зубы кочергой. Воры (в КрасЛаге, 1941 год) топили литовцев в уборной
за отказ отдать им посылку. Воры грабили осужденных на смерть. Воры шутя
убивают первого попавшегося однокамерника, чтобы только затеять новое
следствие и суд, пересидеть зиму в тепле или уйти из тяжелого лагеря, куда
уже попали. Что ж говорить о такой мелочи, как раздеть-разуть кого-то на
морозе? Что говорить об отнятых пайках?
Нет уж, ни от каменя плода, ни от вора добра.
Теоретики ГУЛага возмущались: кулаки (в лагере) даже не считают воров
настоящими людьми (и тем, мол, выдают свою звериную сущность).
А как же принять их за людей, если они сердце твоЃ вынимают и сосут?
Вся их "романтическая вольница" есть вольница вурдалаков.8
___
Но довольно! Скажем и слово в защиту блатных. У них-то есть
"своеобразный кодекс" и своеобразное понятие о чести. Но не в том, что они
патриоты, как хотелось бы нашим администраторам и литераторам, а в том, что
они совершенно последовательные материалисты и последовательные пираты. И
хотя за ними так ухаживала диктатура пролетариата -- не уважали они еЃ ни
минуты.
Это племя, пришедшее на землю -- ЖИТЬ! А так как времени на тюрьму у
них приходится почти столько же, сколько и на волю, то они и в тюрьме хотят
срывать цветы жизни, и какое им дело -- для чего эта тюрьма задумана и как
страдают другие тут рядом. Они -- непокорны, и вот пользуются плодами этой
непокорности -- и почему им заботиться о тех, кто гнет голову и умирает
рабом? Им нужно есть -- и они отнимают всЃ, что видят съедобное и вкусное.
Им нужно пить -- и они за водку продают конвою вещи отобранные у соседей. Им
нужно мягко спать -- и при их мужественном виде считается у них вполне
почЃтным возить с собой подушку и ватное одеяло или перину (тем более, что
там хорошо прячется нож). Они любят лучи благодатного солнца, и если не
могут выехать на черноморский курорт, то загорают на крышах строительств, на
каменных карьерах, у входов в шахту (под землю пусть спускаются кто дурней).
У них великолепно откормленные мускулы, собирающиеся в шары. Бронзовую кожу
свою они отдают под татуировку, и так постоянно удовлетворена их
художественная, эротическая и даже нравственная потребность: на грудях, на
животах, на спинах друг у друга они разглядывают могучих орлов, присевших на
скалу или летящих в небе; балдоху (солнце) с лучами во все стороны; женщин и
мужчин в слиянии; и отдельные органы их наслаждений; и вдруг около сердца --
Ленина или Сталина, или даже обоих (но это стоит ровно столько, сколько и
крестик на шее у блатного). Иногда посмеются забавному кочегару,
закидывающему уголь в самую задницу или обезьяне, предавшейся онанизму. И
прочтут друг на друге хотя и знакомые, но дорогие в своЃм повторении
надписи: "Всех дешевок в рот...!" (Звучит победно, как "Я -- царь
Ассаргодон!") Или на животе у блатной девчонки: "Умру за горячую...!" И даже
скромную некрупную мораль на руке, всадившей уже десяток ножей под ребра:
"Помни слова матери!" Или: "Я помню ласки, я помню мать." (У блатных --
культ матери, но формальный, без выполнения еЃ заветов.)
Для укрупнения чувств в их скоробегущей жизни они любят наркотики.
Доступней всех наркотиков -- анаша' (из конопли), она же плантчик,
заворачиваемая в закурку. С благодарностью они об этом и поют:
Ах, плантчик, ты плантчик, ты божия травка,
Отрада для всех ширмачей9
Да, не признают они на земле института собственности и этим
действительно чужды буржуа и тем коммунистам, которые имеют дачи и
автомобили. ВсЃ, что они встречают на жизненном пути, они берут как своЃ
(если это не слишком опасно). Даже когда у них всего вдоволь, они тянутся
взять чужое, потому что приедчив вору некраденный кусок. Отобранное из
одежки они носят, пока не надоест, пока внове, а вскоре проигрывают в карты.
Карточная игра ночами напролЃт приносит им самые сильные ощущения, и тут они
далеко превзошли русских дворян прошлых веков. Они могут играть на глаз (и у
проигравшего тут же вырывают глаз), играть под себя, то есть проигрывать
себя для неестественного употребления. Проигравшись, объявляют на барже или
в бараке шмон, еще находят что-нибудь у фраеров, и игра продолжается.
Затем блатные не любят трудиться, но почему они должны любить труд,
если кормятся, поются и одеваются без него? Конечно, это мешает им
сблизиться с рабочим классом (но так ли уж любит трудиться и рабочий класс?
не из-за горьких ли денег он напрягается, не имея других путей заработать?)
Блатные не только не могут "увлечься азартом труда", но труд им отвратителен
и они умеют это театрально выразить. Например, попав на сельхозкомандировку
и вынужденные выйти за зону сгребать вику с овсом на сено, они не просто
сядут отдыхать, но соберут все грабли и вилы в кучу, подожгут и у этого
костра греются. (Социально-чуждый десятник! -- принимай решение...)
Тщетно пытались заставить их воевать за Родину, у них родина -- вся
земля. Мобилизованные урки ехали в воинских эшелонах и напевали,
раскачиваясь: "Наше дело правое! -- Наше дело левое! -- Почему все драпают?
-- ды да почему?" Потом воровали что-нибудь, арестовывались и родным этапом
возвращались в тыловую тюрьму. Даже когда уцелевшие троцкисты подавали
заявления из лагерей на фронт, урки не подавали. Но когда действующая армия
стала переваливать в Европу и запахло трофеями, -- они надели обмундирование
и поехали грабить вослед за армией (они называли это шутя "Пятый Украинский
Фронт" ).
Но! -- и в этом они гораздо принципиальнее Пятьдесят Восьмой! --
никакой Женька Жоголь или Васька Кишкеня с завернутыми голенищами, однощекою
гримасою уважительно выговаривающий священное слово "вор" -- никогда не
поможет укреплять тюрьму: врывать столбы, натягивать колючку, вскапывать
предзонник, ремонтировать вахту, чинить освещение зоны. В этом -- честь
блатаря. Тюрьма создана против его свободы -- и он не может работать на
тюрьму! (Впрочем, он не рискует за этот отказ получить 58-ю, а бедному врагу
народа сразу бы припаяли контрреволюционный саботаж. По безнаказанности
блатные и смелы, а кого медведь драл, тот и пня боится.)
Увидеть блатаря с газетой -- совершенно невозможно, блатными твЃрдо
установлено, что политика -- щебет, не относящийся к подлинной жизни. Книг
блатные тоже не читают, очень редко. Но они любят литературу устную, и тот
рассказчик, который после отбоя им бесконечно тискает ро'маны, всегда будет
сыт от их добычи и в почЃте, как все сказочники и певцы у примитивных
народов. Ро'маны эти -- фантастическое и довольно однообразное смешение
дешевой бульварщины из великосветской (обязательно великосветской!) жизни,
где мелькают титулы виконтов, графов, маркизов, с собственными блатными
легендами, самовозвеличением, блатным жаргоном и блатными представлениями о
роскошной жизни, которой герой всегда в конце добивается: графиня ложится в
его "койку", курит он только "Казбек", имеет "луковицу" (часы), а его
"прохоря'" (ботинки) начищены до блеска.
Николай Погодин получал командировку на Беломорканал и, вероятно, проел
там немало казны, -- а ничего в блатных не разглядел, ничего не понял, обо
всЃм солгал. Так как в нашей литературе 40 лет ничего о лагерях не было,
кроме его пьесы (и фильма потом), то приходится тут на неЃ отозваться.
Убогость инженеров-каэров, смотрящих в рот своим воспитателям и так
учащихся жить, даже не требует отзыва. Но -- о его аристократах, о блатных.
Погодин умудрился не заметить в них даже той простой черты, что они отнимают
по праву сильного, а не тайно воруют из кармана. Он их всех поголовно
изобразил мелкими карманными ворами и до надоедания, больше дюжины раз,
обыгрывает это в пьесе и даже у него урки воруют друг у друга (совершенный
вздор! -- воруют только у фраеров, и всЃ сдается пахану). Так же не понял
Погодин (или не захотел понять) подлинных стимулов лагерной работы --
голода, битья, бригадной круговой поруки. Даже не разобрался он, кто в
лагере "товарищ", а кто "гражданин". Ухватился же за одно: за "социальную
близость" блатных (это подсказали ему в Управлении канала в Медвежке, а то
еще раньше в Москве Горький) -- и бросился он показывать перековку блатных.
И получился пасквиль на блатных, от которого даже мне хочется их защитить.
Они гораздо умней, чем их изображает Погодин (и Шейнин), и на дешевую
перековку их не купишь, просто потому, что мировоззрение их ближе к жизни,
чем у тюремщиков, цельнее и не содержит никаких элементов идеализма! -- а
все заклинания, чтоб голодные люди трудились и умирали в труде -- есть
чистый идеализм. И если в разговоре с гражданином начальником или
корреспондентом из Москвы или на дурацком митинге у них слеза на глазах и
голос дрожит -- то это рассчитанная актЃрская игра, чтобы получить льготу
или скидку срока -- а внутри урка смеется в этот момент! Урки прекрасно
понимают забавную шутку (а приехавшие столичные писатели -- не понимают). --
Это невозможно, чтобы сука Митя вошел безоружный и без надзирателя в камеру
РУРа, -- а местный пахан Костя уполз бы от него под нары! Костя конечно
приготовил нож, а если его нет -- то бросится Митю душить, и один из них
будет мЃртв. Вот тут наоборот -- не шутка, а Погодин лепит пошлую шутку. --
Ужасающая фальшь с "перевоспитанием" Сони (почему? что заставило еЃ взять
тачку?) -- и через неЃ Кости?! -- и переход двух воров в стрелки? (это
бытовики могут сделать, но не блатные!). И невозможное для трезвых циничных
урок соревнование между бригадами (разве только для смеха над вольняшками).
И самая раздирающе-фальшивая нота: блатные просят дать им правила создания
коммуны!
Нельзя оглупить и оболгать блатных больше! Блатные просят правил!
Блатные прекрасно знают свои правила -- от первого воровства и до последнего
удара ножом в шею. И когда можно бить лежачего. И когда нападать пятерым на
одного. И когда на спящего. И для коммуны своей -- у них есть правила еще
пораньше "Коммунистического манифеста"!
Их коммуна, а точней -- их мир, есть отдельный мир в нашем мире, и
суровые законы, которые столетиями там существуют для крепости того мира,
никак не зависят от нашего "фраерского" законодательства и даже от съездов
Партии. У них свои законы старшинства, по которым их паханы не избираются
вовсе, но входя в камеру или в зону, уже несут на себе державную корону и
сразу признаны за главного. Эти паханы бывают и с сильным интеллектом,
всегда же с ясным пониманием блатняцкого мировоззрения и с довольным
количеством убийств и грабежей за спиной. У блатных свои суды ("прави'лки"),
основанные на кодексе воровской "чести" и традиции. Приговоры судов
беспощадны и проводятся неотклонимо, даже если осужденный недоступен и
совсем в другой зоне. (Виды казни необычны: могут по очереди все прыгать с
верхних нар на лежащего на полу и так разбить ему грудную клетку.)
И что значит само их слово "фраерский"? фраерский значит --
общечеловеческий, такой, как у всех нормальных людей. Именно этот
общечеловеческий мир, наш мир, с его моралью, привычками жизни и взаимным
обращением, наиболее ненавистен блатным, наиболее высмеивается ими, наиболее
противопоставляется своему антисоциальному антиобщественному кублу.
Нет, не "перевоспитание" стало ломать хребет блатному миру
("перевоспитание" только помогало им поскорей вернуться к новым грабежам), а
когда в 50-х годах, махнув рукой на классовую теорию и социальную близость,
Сталин велел совать блатных в изоляторы, в одиночные отсадочные камеры и
даже строить для них новые тюрьмы (крытки -- назвали их воры).
В этих крытках или закрытках воры быстро никли, хирели и доходили.
Потому что паразит не может жить в одиночестве. Он должен жить на
ком-нибудь, обвиваясь.
1 В последовательной борьбе против отдельности человека сперва отняли у
него одного друга -- лошадь, взамен обещая трактор. (Как будто лошадь -- это
только тяга плуга, не живой твой друг в беде и в радости, не член твоей
семьи, не часть твоей души!) Вскоре же и неотступно стали преследовать
второго друга -- собаку. Их брали на учЃт, свозили на живодЃрню, а чаще
особыми командами от местных советов застреливали каждую встречную. И на то
были не санитарные и не скупостные экономические соображения, основание
глубже: ведь собака не слушает радио, не читает газет, это как бы не
контролируемый государственный гражданин, и физически сильный, но сила идЃт
не для государства, а для защиты хозяина как л и ч н о с т и, независимо от
того, какое состоится о нЃм постановление в местном совете и с каким ордером
к нему придут ночью. В Болгарии в 1960 году было не шутя предложено
гражданам в м е с т о собак выкармливать... свиней! Свинья не имеет
принципов, она растит своЃ мясо для каждого, у кого есть нож.
* Впрочем гонение против собак никогда не распространялось на
государственно-полезных оперативных и охранных овчарок.
2 Как прокурор Голушко, "Известия" 27.2.64.
3 "Известия" 11.12.59 и апреля 60 г.
4 "Известия" 30.1.60.
5 З а в я з а т ь (воровское) -- с согласия воровского мира порвать с
ним, уйти во фраерскую жизнь.
6 29.11.62.
7 Привычку жить за счЃт чужого к у б а ж а вор сохраняет и после
освобождения, хотя на первый взгляд это и противоречит его врастанию в
социализм. В 1951 году на Ой-Мяконе (Усть-Нера) освободился вор КрохалЃв и
поступил забойщиком на ту же шахту. Он и молотка в руки не брал, горный же
мастер начислял ему рекордную выработку за счЃт заключЃнных. КрохалЃв
получал в месяц 8-9 тысяч, на тысячу приносил заключЃнным п о ж р а т ь, те
были и этому очень рады и молчали. Бригадир заключЃнный Милючихин попробовал
в 1953 году этот порядок сломать. Вольные воры его порезали, его же обвинили
в грабеже, он был судим и обновил свои 20 лет.
* Это примечание да не будет понято в поправку марксистского положения,
что люмпен -- не собственник. Конечно, не собственник! На свои 8 тысяч
КрохалЃв же не строил особняка: он их проигрывал в карты, пропивал и тратил
на баб.
8 Люди образованного круга, но кто сам не встречался с блатными на
узкой тропке, возражают против такой беспощадной оценки воровского мира: не
тайная ли любовь к собственности движет теми, кого воры так раздражают? Я
настаиваю на своЃм выражении: вурдалаки, сосущие твоЃ сердце. Они оскверняют
всЃ кряду, что для нас -- естественный круг человечности. -- Но неужели это
так безнадежно? Ведь не прирожденные же это свойства воров! А где -- добрые
стороны их души? -- Не знаю. Вероятно, убиты, угнетены воровским
з а к о н о м, по которому мы, все остальные -- не люди. Мы уже писали выше
о пороге злодейства. Очевидно, пропитавшись воровским законом, блатной
необратимо переходит некий нравственный порог. Еще возражают: да ведь вы
видели только ворячью мелкоту. Главные-то подлинные воры, головка воровского
мира, все расстреляны в 37 году. Действительно, воров 20-х годов я не видел.
Но не хватает у меня воображения представить их нравственными личностями.
9 Ширмач -- карманщик.
--------
Глава 17. Малолетки
Много оскалов у Архипелага, много харь. Ни с какой стороны, подъезжая к
нему, не залюбуешься. Но может быть мерзее всего он с той пасти, с которой
заглатывает малолеток.
Малолетки -- это совсем не те беспризорники в серых лохмотьях, снующие,
ворующие и греющиеся у котлов, без которых представить себе нельзя городскую
жизнь 20-х годов. В колонии несовершеннолетних преступников (при Наркомпросе
такая была уже в 1920 году; интересно бы узнать, как с несовершеннолетними
преступниками обстояло до революции), в труддома для несовершеннолетних
(существовали с 1921 по 1930, имели решетки, запоры и надзор, так что в
истрепанной буржуазной терминологии их можно было бы назвать и тюрьмами), а
еще в "трудкоммуны ОГПУ" с 1924 года -- беспризорников брали с улиц, не от
семей. Их осиротила гражданская война, голод еЃ, неустройство, расстрелы
родителей, гибель их на фронтах, и тогда юстиция действительно пыталась
вернуть этих детей в общую жизнь, оторвав от воровского уличного обучения. В
трудкоммунах начато было обучение фабрично-заводское, по условиям тех
безработных лет это было льготное устройство, и многие парни учились охотно.
С 1930 года в системе Наркомюста были созданы школы ФЗУ особого типа -- для
несовершеннолетних, отбывающих срок. Юные преступники должны были работать
от 4 до 6 часов в день, получать за это зарплату по всесоюзному КЗОТу, а
остальное время дня учиться и веселиться. Может быть на этом пути дело бы и
наладилось.
А откуда взялись юные преступники? От статьи 12 Уголовного Кодекса 1926
года, разрешавшей за кражу, насилие, увечья и убийства судить детей с
ДВЕНАДЦАТИЛЕТНЕГО возраста (58-я статья при этом тоже подразумевалась), но
судить умеренно, не "на всю катушку", как взрослых. Это уже была первая
лазейка на Архипелаг для будущих малолеток -- но еще не ворота.
Не пропустим такой интересной цифры: в 1927 г. заключЃнных в возрасте
от 16 (а уж более молодых и не считают) до 24 лет было 48% от всех
заключЃнных.1 Это так можно понять: что почти половину всего Архипелага в
1927 году составляла молодежь, которую Октябрьская революция застала в
возрасте от шести до четырнадцати лет. Эти-то мальчики и девочки через
десять лет победившей революции оказались в тюрьме, да еще составив половину
еЃ населения! Это плохо согласуется с борьбой против пережитков буржуазного
сознания, доставшихся нам от старого общества, но цифры есть цифры. Они
показывают, что Архипелаг никогда не был беден юностью.
Но насколько быть ему юным -- решилось в 1935-м году. В том году на
податливой глине Истории еще раз вмял и отпечатал свой палец Великий Злодей.
Среди таких своих деяний, как разгром Ленинграда и разгром собственной
партии, он не упустил вспомнить о детях -- о детях, которых он так любил,
Лучшим Другом которых был и потому с ними фотографировался. Не видя как
иначе обуздать этих злокозненных озорников, этих кухаркиных детей, всЃ гуще
роящихся в стране, всЃ наглей нарушающих социалистическую законность,
испомыслил он за благо: этих детей с двенадцатилетнего возраста (уже и его
любимая дочь подходила к тому рубежу, и он осязаемо мог видеть этот возраст)
судить НА ВСЮ КАТУШКУ кодекса! То есть, "с применением всех мер наказания"
пояснил Указ ЦИК и СНК от 7.4.35. (То есть, и расстрела тоже.)
Неграмотные, мы мало вникали тогда в Указы. Мы всЃ больше смотрели на
портреты Сталина с черноволосой девочкой на руках... Тем меньше читали их
сами двенадцатилетние ребятишки. А Указы шли своей чередой. 10.12.40 --
судить с 12-летнего возраста так же и за "подкладывание на рельсы разных
предметов" (ну, тренировка молодых диверсантов). Указ 31.5.41 -- за все
остальные виды преступлений, не вошедшие в статью 12 -- судить с 14 лет!
А тут небольшая помеха: началась Отечественная война. Но Закон есть
Закон! И 7 июля 1941 года -- через четыре дня после панической речи Сталина,
в дни, когда немецкие танки рвались к Ленинграду, Смоленску и Киеву --
состоялся еще один Указ Президиума Верховного Совета, трудно сказать чем для
нас сейчас более интересный: бестрепетным ли своим академизмом,
показывающим, какие важные вопросы решала власть в те пылающие дни, или
самим содержанием. Дело в том, что прокурор СССР (Вышинский?) пожаловался
Верховному Совету на Верховный суд (а значит, и Милостивец с этим делом
знакомился): что неправильно применяется судами Указ 35-го года: детишек-то
судят только тогда, когда они совершили преступление умышленно. Но ведь это
же недопустимая мягкотелость! И вот в огне войны разъясняет Президиум: такое
истолкование не соответствует тексту закона, оно вводит непредусмотренные
законом ограничения!.. И в согласии с прокурором поясняется ВерхСуду: судить
детей с применением всех мер наказания (то есть, "на всю катушку") так же и
в тех случаях, когда они совершат преступления не умышленно, а по
неосторожности!
Вот это так! Может быть и во всей мировой истории никто еще не
приблизился к такому коренному решению детского вопроса! С 12 лет за
неосторожность -- и вплоть до расстрела!2 Вот только когда были закрыты все
норы для жадных мышей! Вот только когда были обережены колхозные колоски!
Теперь-то должна была пополняться и пополняться житница, расцветать жизнь, а
порочные от рождения дети становиться на долгую стезю исправления.
И не дрогнул никто из партийных прокуроров, имевших таких же детей
своих! -- они незатрудненно ставили визы на арест. И не дрогнул никто из
партийных судей! -- они со светлыми очами приговаривали детишек к трем,
пяти, восьми и десяти годам общих лагерей!
И за стрижку колосьев этим крохам не давали меньше 8 лет!
И за карман картошки -- один карман картошки в детских брючках! -- тоже
восемь!
Огурцы не так ценились. За десяток огурцов с колхозного огорода Саша
Блохин получил 5 лет.
А голодная 14-летняя девочка Лида в Чингирлаусском райцентре
Кустанайской области пошла вдоль улицы собирать вместе с пылью узкую струйку
зерна, просыпавшегося с грузовика (и всЃ равно обречЃнную пропасть). Так еЃ
осудили только