материк, а на Соловецких островах сосредоточить Северные Лагеря Особого Назначения! Восьмидесятилетние и даже столетние монахи умоляли с колен оставить их умереть на "святой земле", но с пролетарской непреклонностью вышибли их всех, кроме самых необходимых: артели рыбаков7, да специалистов по скоту на Муксалме; да отца Мефодия, засольщика капусты; да отца Самсона, литейщика; да других подобных полезных отцов. (Им отвели особый от лагеря уголок Кремля со своим выходом -- Сельдяными воротами. Их назвали трудовой коммуной, но в снисхождение к их полной одурманенности оставили им для молитв Онуфриевскую церковь на кладбище.) Так сбылась одна из любимых пословиц, постоянно повторяемая арестантами: свято место пусто не бывает. Утих колокольный звон, погасли лампады и свечные столпы, не звучали больше литургии и всенощные, не бормотался круглосуточный псалтырь, порушились иконостасы (в Преображенском соборе оставили) -- зато отважные чекисты в сверхдолгополых, до самых пят, шинелях, с особо-отличительными соловецкими чЃрными обшлагами и петлицами и чЃрными околышами фуражек без звЃзд, приехали в июне 1923 года созидать образцово-строгий лагерь, гордость рабоче-крестьянской Республики. Что значит особое назначение еще не было сформулировано и разработано в инструкциях. Но начальнику соловецкого лагеря Эйхмансу, разумеется, объяснили на Лубянке устно. А он, приехав на остров, объяснил своим близким помощникам. ___ Сейчас-то бывших зэков да даже и просто людей 60-х годов рассказом о Соловках может быть и не удивишь. Но пусть читатель вообразит себя человеком чеховской и послечеховской России, человеком Серебряного Века нашей культуры, как назвали 1910-е годы, там воспитанным, ну пусть потрясЃнным гражданской войной, -- но всЃ-таки привыкшим к принятым у людей пище, одежде, взаимному словесному обращению, -- и вот тогда да вступит он в ворота Соловков -- в Кемперпункт.8 Это -- пересылка в Кеми, унылый, без деревца, без кустика, Попов остров, соединенный дамбой с материком. Первое, что он видит в этом голом, грязном загоне -- карантинную роту (заключЃнных тогда сводили в "роты", еще не была открыта "бригада"), одетую... в мешки! -- в обыкновенные мешки: ноги выходят вниз как из под юбки, а для головы и рук делаются дырки (ведь и придумать нельзя, но чего не одолеет русская смекалка!). Этого-то мешка новичок избежит, пока у него есть своя одежда, но еще и мешков как следует не рассмотрев, он увидит легендарного ротмистра Курилку. Курилко (или Белобородов ему на замен) выходит к этапной колонне тоже в длинной чекистской шинели с устрашающими чЃрными обшлагами, которые дико выглядят на старом русском солдатском сукне -- как предвещение смерти. Он вскакивает на бочку или другую подходящую подмость и обращается к прибывшим с неожиданной пронзительной яростью: "Э-э-эй! Внима-ни-е! Здесь республика не со-вец-ка-я, а соловец-ка-я! Усвойте! -- нога прокурора еще не ступала на соловецкую землю! -- и не ступит! Знайте! -- вы присланы сюда НЕ для исправления! Горбатого не исправишь! Порядочек будет у нас такой: скажу "встать" -- встанешь, скажу "лечь" -- ляжешь! Письма писать домой так: жив, здоров, всем доволен! точка!.." Онемев от изумления, слушают именитые дворяне, столичные интеллигенты, священники, муллы да тЃмные среднеазиаты -- чего не слыхано и не видано, не читано никогда. А Курилко, не прогремевший в гражданской войне, но сейчас, вог этим историческим приЃмом вписывая своЃ имя в летопись всей России, еще взводится, еще взводится от каждого своего удачного выкрика и оборота, и еще новые складываются и оттачиваются у него сами. И любуясь собой и заливаясь (а внутри -- со злорадством: вы, штафирки, где' прятались, пока мы воевали с большевиками? вы думали в щелке отсидеться? так вытащены сюда! теперь получайте за свой говЃнный нейтралитет! а мы и с большевиками сдружимся, мы люди дела!) -- Курилко начинает учение: -- Здравствуй, первая карантинная рота!.. Плохо, еще раз! Здравствуй, первая карантинная рота!.. Плохо!.. Вы должны крикнуть "здра!" -- чтоб на Соловках, за проливом было слышно! Двести человек крикнут -- стены падать должны!!! Снова! здравствуй, первая карантинная рота! Проследя, чтобы все кричали и уже падали от крикового изнеможения, Курилко начинает следующее учение -- бег карантинной роты вокруг столба: -- Ножки выше!.. Ножки выше! Это и самому нелегко, он и сам уже -- как трагический артист к пятому акту перед последним убийством. И уже падающим и упавшим, разостланным по земле, он последним хрипом получасового учения, исповедью сути соловецкой обещает: -- Сопли у мертвецов сосать заставлю! И это -- только первая тренировка, чтобы сломить волю прибывших. А в черно-деревянном гниющем смрадном бараке приказано будет им "спать на рЃбрышке" -- да это хорошо, это кого отделЃнные за взятку всунут на нары. А остальные будут ночь с т о я т ь между нарами (а виновного еще поставят между парашею и стеной). И это -- благословенные допереломные докультовые до-искаженные до-нарушенные Тысяча Девятьсот Двадцать Третий, Тысяча Девятьсот Двадцать Пятый... (А с 1927-го то дополнение, что на нарах уже будут урки лежать и в стоящих интеллигентов постреливать вшами с себя.) В ожидании парохода "Глеб Бокий"9 они еще поработают на кемской пересылке, и кого-то заставят бегать вокруг столба с постоянным криком: "Я филон, работать не хочу и другим мешаю!"; а инженера, упавшего с парашей и разлившего на себя, не пустят в барак, а оставят обледеневать в нечистотах. Потом крикнет конвой: "В партии отстающих нет! Конвой стреляет без предупреждения! Шагом марш!" И потом, клацая затворами: "На нервах играете?" -- и зимой погонят по льду пешком, волоча за собой лодки, -- переплывать через полыньи, а при подвижной воде погрузят в трюм парохода, и столько втиснут, что до Соловков несколько человек непременно задохнутся, так и не увидав белоснежного монастыря в бурых стенах. В первые же соловецкие часы быть может испытает на себе новичок и соловецкую приЃмную банную шутку: он разделся, первый банщик макает швабру в бочку зелЃного мыла и шваброй мажет новичка; второй пинком сталкивает его куда-то вниз по наклонной доске или по лестнице; там, внизу, его, ошеломленного, третий окатывает из ведра, и тут же четвЃртый выталкивает в одевалку, куда его "барахло" уже сброшено сверху как попало. (В этой шутке предвиден весь ГУЛаг! и темп его и цена человека.) Так глотает новичок соловецкого духа! -- духа, еще не известного в стране, но творимого на Соловках будущего духа Архипелага. И здесь тоже новичок видит людей в мешках; и в обычной "вольной" одежде, у кого новой, у кого потрЃпанной; и в особых соловецких коротких бушлатах из шинельного материала (это -- привилегия, -- это признак высокого положения, так одевается лагерный адмсостав) с шапками -- "соловчанками" из такого же сукна; и вдруг идет среди арестантов человек... во фраке! -- и не удивляет никого, никто не оборачивается и не смеется. (Ведь каждый донашивает своЃ. Этого беднягу арестовали в ресторане "Метрополь", так он и мыкает свой срок во фраке.) "Мечтой многих заключЃнных", -- называет журнал "Соловец. о-ва"10 получение одежды стандартного типа.11 Только детколонию полностью одевают. А например женщинам не выдают ни белья, ни чулок, ни даже платка на голову -- захватили сватью в летнем платье, так и ходи заполярную зиму. От этого многие заключЃнные сидят в ротных помещениях даже в одном белье, и на работу их не выгоняют. Столь дорога казЃнная одежда, что никому на Соловках не кажется дивной или дикой такая сцена: среди зимы арестант раздевается и разувается близ Кремля, аккуратно сдаЃт обмундирование и бежит голый двести метров до другой кучки людей, где его одевают. Это значит: его передают от кремлЃвского управления управлению филимоновской железнодорожной ветки12, -- но если передать его в одежде, приЃмщики могут не вернуть еЃ или обменить, обмануть. А вот и другая зимняя сцена -- те же нравы, хотя иная причина. Лазарет санчасти признан антисанитарным, приказано срочно шпарить и мыть его кипятком. Но куда же больных? Все кремлЃвские помещения переполнены, плотность населения Соловецкого архипелага больше, чем в Бельгии ( -- а какая ж в соловецком Кремле?). Так всех больных выносят на одеялах на снег и кладут на три часа. Вымыли -- затаскивают. Мы же не забыли, что наш новичок -- воспитанник Серебряного Века? Он ничего еще не знает ни о Второй Мировой войне, ни о Бухенвальде! Он видит: отделЃнные в шинельных бушлатах с отменной выправкой приветствуют друг друга и ротных отданием воинской чести -- и они же выгоняют своих рабочих длинными палками -- дрынами (и даже глагол уже всем понятный: дрыновать). Он видит: сани и телегу тянут не лошади, а люди (по нескольку в одной) -- и тоже есть слово ВРИДЛО (Временно Исполняющий Должность Лошади). А от других соловчан он узнаЃт и пострашней, чем видят его глаза. Произносят ему гибельное слово -- Секирка. Это значит -- Секирная гора. В двухэтажном соборе там устроены карцеры. Содержат в карцере так: от стены до стены укреплены жерди толщиною в руку и велят наказанным арестантам весь день на этих жердях сидеть. (На ночь ложатся на полу, но друг на друга, переполнение). Высота жерди такова, что ногами до земли не достаЃшь. Не так легко сохранить равновесие, весь день только и силится арестант -- как бы удержаться. Если же свалится -- надзиратели подскакивают и бьют его. Либо: выводят наружу к лестнице в 365 крутых ступеней (от собора к озеру, монахи соорудили); привязывают человека по длине его к балану (бревну) для тяжести -- и вдольно сталкивают (ни единой площадки, и ступеньки настолько круты, что бревно с человеком на них не задерживается). Ну, да за жЃрдочками не на Секирку ходить, они есть и в кремлЃвском, всегда переполненном, карцере. А то ставят на ребристый валун, на котором тоже не устоишь. А летом -- "на пеньки", это значит -- голого под комаров. Но тогда за наказанным надо следить; а если голого да к дереву привязывают -- то комары справятся сами. Еще -- целые роты в снег кладут за провинность. Еще -- в приозЃрную топь загоняют человека по горло и держат так. И вот еще способ: запрягают лошадь в пустые оглобли, к оглоблям привязывают ноги виновного, на лошадь садится охранник и гонит еЃ по лесной вырубке, пока стоны и крики сзади кончатся. Новичок раздавлен духом, еще и не начав соловецкой жизни, своих бесконечных трЃх лет срока. Но поспешил бы современный читатель, если б вытянул палец: вот открытая система уничтожения, лагерь смерти! Э нет, мы не так просты! В этой первой экспериментальной зоне, как и потом в других, как и в самой объемлющей изо всех, мы не открыто действуем -- наслоенно, смешанно -- и потому так успешно и потому так долго. Вдруг въезжает через кремлЃвские ворота какой-то лихой человек верхом на козле, держится со значением, и никто не смеется над ним. Это кто же? почему на козле? Дегтярев, он в прошлом -- ковбой13, потребовал себе лошадь, но лошадей на Соловках мало, так дали ему козла. А за что ему честь? -- Что ковбой? Нет, он -- заведующий Дендрологическим Питомником. Они выращивают экзотические деревья. Здесь, на Соловках. Так с этого всадника на козле начинается соловецкая фантастика. Зачем же экзотические деревья на Соловках, где простое разумное овощное хозяйство монахов -- и то уже загубили, и овощи при конце? А затем экзотические деревья при Полярном круге, что и Соловки, как вся Советская Республика, преображают мир и строят новую жизнь. Но откуда семена, средства? Вот именно: на семена для Дендрологического Питомника деньги есть, нет лишь денег на питание рабочим лесоповала (питание идет еще не по нормам -- по средствам). А вот -- археологические раскопки? Да, у нас работает Раскопочная Комиссия. Нам важно знать своЃ прошлое. Перед Управлением лагеря -- клумба, и на ней выложен симпатичный слон, а на попоне его "У" -- значит У-СЛОН -- (Управление Соловецких Лагерей Особого Назначения). И тот же ребус -- на соловецких бонах, ходящих как деньги этого северного государства. Какой приятный домашний маскарад! Так всЃ очень мило здесь, Курилко-шутник нас только пугал? И вот свой журнал -- тоже "Слон" (с 1924 г., первые номера на машинке, с No. 9 -- печатается в монастырской типографии), с 1925 г. -- "Соловецкие острова", 200 экз. и даже с приложением -- газетой "Новые Соловки" (разорвем с проклятым монашеским прошлым!). С 1926 г. -- подписка по всей стране и большой тираж, большой успех!14 И над журналом -- верхоглядная какая-то цензура; заключЃнные (Глубоковский) пишут юмористические стишки о Тройке ГПУ -- и проходит! И потом их поют с эстрады соловецкого театра прямо в лицо приехавшему Глебу Бокому Обещали подарков нам куль Бокий, Фельдман, Васильев и Вуль... -- и начальству нравится! (Да ведь лестно! Ты курса не кончил -- а тебя в историю лепят.) И припев: Всех, кто наградил нас Соловками, -- Просим: приезжайте сюда сами! Посидите здесь годочков три иль пять -- Будете с восторгом вспоминать! -- хохочут! нравится! (Кто ж разгадает, что здесь -- пророчество?..) А обнаглевший Шепчинский, сын расстрелянного генерала, вывешивает тогда лозунг над входными воротами: "Соловки -- рабочим и крестьянам!" (И тоже ведь пророчество! -- но это не нравится, разгадали и сняли.) На артистах драматической труппы -- костюмы, сшитые из церковных риз. "Рельсы гудят". Фокстротирующие изломанные пары на сцене (гибнущий Запад) -- и победная красная кузница, нарисованная на заднике (Мы). Фантастический мир! Нет, шутил негодник Курилко!.. А еще же есть Соловецкое Общество Краеведения, оно выпускает свои отчЃты-исследования. О неповторенной архитектуре XVI века и о соловецкой фауне здесь пишут с такой обстоятельностью, преданностью науке, с такой кроткой любовью к предмету, будто это досужие чудаки-учЃные притянулись на остров по научной страсти, а не арестанты, уже прошедшие Лубянку и дрожащие попасть на Секирную гору, под комары или к оглоблям лошади. Да в тон с добродушными краеведами и сами звери и птицы соловецкие еще не вымерли, не перестреляны, не изгнаны, даже не напуганы -- еще и в 28-м году зайцы доверчивым выводком выходят к самой обочине дороги и с любопытством следят, как ведут арестантов на Анзер. Как же случилось, что зайцев не перестреляли? Объясняют новичку: зверюшки и птицы потому не боятся здесь, что есть приказ ГПУ: "патроны беречь! Ни одного выстрела иначе, как по заключЃнному!" Итак, все страхи были шуткой! Но -- "Разойдись! Разойдись!" -- кричат среди бела дня на кремлЃвском дворе, густом как Невский, -- трое молодых людей, хлыщеватых, с лицами наркоманов (передний не дрыном, но стеком разгоняет толпу заключЃнных) быстро под руки волокут опавшего, с обмякшими ногами и руками человека в одном белье -- страшно увидеть его стекающее как жидкость лицо! -- волокут под колокольню. (Вон туда под арку, в ту низенькую дверь, она -- в основании колокольни.) В эту маленькую дверь его втискивают и в затылок стреляют -- там дальше крутые ступеньки вниз, он свалится, и даже можно 7-8 человек набить, а потом присылают вытянуть трупы и наряжают женщин (матери и жены ушедших в Константинополь; верующие, не уступившие веры и не давшие оторвать от неЃ детей) -- помыть ступени.15 Что ж, нельзя было ночью, тихо? А зачем же тихо? -- тогда и пуля пропадает зря. В дневной густоте пуля имеет воспитательное значение. Она сражает как бы десяток за раз. Расстреливали и иначе -- прямо на Онуфриевском кладбище, за женбараком (бывшим странноприимным домом для богомолок) -- и та дорога мимо женбарака так и называлась расстрельной. Можно было видеть, как зимою по снегу там ведут человека босиком в одном белье (это не для пытки! это чтоб не пропала обувь и обмундирование!) с руками, связанными проволокою за спиной16 -- а осужденный гордо, прямо держится и одними губами, без помощи рук, курит последнюю в жизни папиросу. (По этой манере узнают офицера. Тут ведь люди, прошедшие семь лет фронтов. Тут мальчишка 18-летний, сын историка В. А. Потто, на вопрос нарядчика о профессии пожимает плечами: "ПулемЃтчик". По юности лет и в жаре гражданской войны он не успел приобрести другой.) Фантастический мир! Это сходится так иногда. Многое в истории повторяется, но бывают совсем неповторимые сочетания, короткие по времени, и по месту. Таков наш НЭП. Таковы и ранние Соловки. Очень малое число чекистов (да и то, может быть, полуштрафных), всего 20-40 человек приехали сюда, чтобы держать в повиновении тысячи, многие тысячи. (Сперва ждали меньше, но Москва слала, слала, слала. За первые полгода, к декабрю 1923 г., уже собралось больше 2000 заключЃнных. А в 1928 г. в одной только 13-й роте (роте общих работ) крайний в строю при расчЃте отвечал: "376-й! Строй по десяти!" -- значит, 3760 человек, и такая ж крупная была 12-я рота, а еще больше "17-я рота" -- общие кладбищенские ямы. А кроме Кремля были уже командировки -- Савватиево, Филимоново, Муксалма, Троицкая, "Зайчики" (Заяцкие острова). К 1928 г. было тысяч около шестидесяти). И сколько среди них "пулемЃтчиков", многолетних природных вояк? А с 1926-го уже валили и матЃрые уголовники всех сортов. И как же удержать их, чтоб они не восстали? Только у ж а с о м! Только Секиркой! жердочками! комарами! проволо'чкой по пням! дневными расстрелами! Москва гонит этапы, не считаясь с местными силами, -- но Москва ж и не ограничивает своих чекистов никакими фальшивыми правилами: всЃ, что сделано для порядка -- то сделано, и ни один прокурор действительно никогда не ступит на соловецкую землю. А второе -- накидка газовая со стеклярусом: эра равенства -- и Новые Соловки! Самоохрана заключЃнных! Самонаблюдение! Самоконтроль! Ротные, взводные, отделЃнные -- все из своей среды. И самодеятельность, и саморазвлечение! А под ужасом и под стеклярусом -- какие люди? кто? Исконные аристократы. Кадровые военные. Философы. УчЃные. Художники. Артисты. Лицеисты.17 По воспитанию, по традициям -- слишком горды, чтобы показать подавленность или страх, чтобы выть, чтобы жаловаться на судьбу даже друзьям. Признак хорошего тона -- всЃ с улыбкой, даже идя на расстрел. Будто вся эта полярная ревущая морем тюрьма -- небольшое недоразумение на пикнике. Шутить. Высмеивать тюремщиков. Вот и Слон на деньгах и на клумбе. Вот и козЃл вместо коня. И если уж 7-я рота артистическая, то ротный у неЃ -- Кунст. Если Берри-Ягода -- то начальник ягодосушилки. Вот и шутки над простофилями, цензорами журнала. Вот и песенки. Ходит и посмеивается Георгий Михайлович Осоргин: "Comment vous portez-vous18 на этом острову'?" -- "А` lager comme a' lager". -- (Вот эти шуточки, эта подчЃркнутая независимость аристократического духа -- они-то больше всего и раздражают полузверячих соловецких тюремщиков. И однажды Осоргин назначен к расстрелу. И в этот самый день сошла на соловецкую пристань его молодая (он и сам моложе сорока) жена! И Осоргин просит тюремщиков: не омрачать жене свидания. Он обещает, что не даст ей задержаться долее трЃх дней, и как только она уедет -- пусть его расстреляют. И вот что' значит это самообладание, которое за анафемой аристократии забыли мы, скулящие от каждой мелкой беды и каждой мелкой боли: три дня непрерывно с женой -- и не дать ей догадаться! Ни в одной фразе не намекнуть! не дать тону упасть! не дать омрачиться глазам! Лишь один раз (жена жива и вспоминает теперь), когда гуляли вдоль Святого озера, она обернулась и увидела, как муж взялся за голову с мукой. -- "Что с тобой?" -- "Ничего", -- прояснился он тут же. Она могла еще остаться -- он упросил еЃ уехать. Когда пароход отходил от пристани -- он уже раздевался к расстрелу.) Но ведь кто-то же и подарил им эти три дня. Эти три осоргинских дня, как и другие случаи, показывают, насколько соловецкий режим еще не стянулся панцырем системы. Такое впечатление, что воздух Соловков странно смешивал в себе уже крайнюю жестокость с почти еще добродушным непониманием: к чему это всЃ идЃт? какие соловецкие черты становятся зародышами великого Архипелага, а каким суждено на первом взросте и засохнуть? ВсЃ-таки не было еще у соловчан общего твЃрдого такого убеждения, что вот зажжены печи полярного Освенцима и топки его открыты для всех, привезЃнных однажды сюда. (А ведь было-то так!..) Тут сбивало еще, что сроки у всех были больно коротки: редко десять лет, и пять не так часто, а то всЃ три да три. Еще не понималась эта кошачья игра закона: придавить и выпустить, придавить и выпустить. И это патриархальное непонимание -- к чему всЃ идЃт? -- не могло остаться совсем без влияния и на охранников из заключЃнных, и может быть слегка и на тюремщиков. Как ни чЃтки были строки всюду выставленного, объявленного, не скрываемого классового учения о том, что только уничтожение есть заслуженный удел врага, -- но этого уничтожения каждого конкретного двуногого человека, имеющего волосы, глаза, рот, шею, плечи -- всЃ-таки нельзя было себе представить. Можно было поверить, что уничтожаются классы, но люди из этих классов вроде должны были бы остаться?.. Перед глазами русских людей, выросших в других, великодушных и расплывчатых понятиях, как перед плохо подобранными очками, строки жестокого учения никак не прочитывались в точности. Недавно, кажется прошли месяцы и годы открыто объявленного террора, -- а всЃ-таки нельзя было поверить! Сюда, на первые острова Архипелага, передалась и неустойчивость тех пЃстрых лет, середины 20-х годов, когда и по всей стране еще плохо понималось: всЃ ли уже запрещено? или напротив, только теперь-то и начнЃт разрешаться? Еще так верила Русь в восторженные фразы! -- и только немногие сумрачные головы уже разочли и знали, когда и как это будет всЃ перешиблено. Повреждены пожаром купола -- а кладка вечная... Земля, возделанная на краю света -- и вот разоряемая. Изменчивый цвет беспокойного моря. Тихие озЃра. Доверчивые животные. Беспощадные люди. И к Бискайскому заливу улетают на зиму альбатросы со всеми тайнами первого острова Архипелага. Но не расскажут на беспечных пляжах, но никому в Европе не расскажут. Фантастический мир... И одна из главных недолговечных фантазий: управляют лагерной жизнью -- белогвардейцы! Так что Курилко был -- неслучаен. Это вот как. Во всЃм Кремле -- единственный вольный чекист: дежурный по лагерю. Караулы у ворот (вышек нет), наблюдательные засады по островам и поимка беглецов -- у охраны. В охрану кроме вольных набираются бытовые убийцы, фальшивомонетчики, другие уголовники (но не воры). Но кому заниматься всей внутренней организацией, кому вести Адмчасть, кто будут ротные и отделенные? Не священники же, не сектанты, не нэпманы, не учЃные да и не студенты (студентов не так мало здесь, а студенческая фуражка на голове соловчанина -- это вызов, дерзость, заметка и заявка на расстрел). Это лучше всего смогли бы бывшие военные. А какие ж тут военные, если не белые офицеры? Так -- без сговора и вряд ли по стройному замыслу -- складывается соловецкое сотрудничество чекистов и белогвардейцев! Где же принципиальность тех и других? Удивительно? Поразительно? -- только тому удивительно, кто привык к анализу классово-социальному и не умеет иначе. Но тому аналисту всЃ на свете удивительно, ибо никогда не вливаются мир и человек в его заранее подставленные желобочки. А соловецкие тюремщики и чЃрта возьмут на службу, раз не дают им красных штатов. Положено: заключЃнным самоконтролироваться (самоугнетаться). И кому ж тут лучше поручить? А вечным офицерам, "военным косточкам" -- ну как не взять организацию хоть и лагерной жизни (лагерного угнетения) в свои руки? Ну как подчиниться и смотреть, что кто-то возьмЃтся неумеючи и шалопутно? Что погоны делают с человеческим сердцем -- мы уже в этой книге толковали. (Вот погодите, придЃт время и красных командиров сажать -- и как повалят в самоохрану, как за этой вертухайской винтовкой потянутся, лишь бы доверили!.. Я писал уже: а кликни Малюта Скуратов нас?..). Ну, и такое должно было быть у белогвардейцев: а-а, всЃ равно пропали, и всЃ пропало, так и море по колено! И еще такое: "чем хуже, тем лучше", поможем вам обуютить такие зверские Соловки, каких в нашей России сроду не бывало -- пусть о вас слава дурная идЃт. И такое: наши все согласились, а я что -- поп, чтобы на склад бухгалтером? И всЃ же главная соловецкая фантазия еще не в том была, а: заняв Адмчасть Соловков, белогвардейцы стали бороться с чекистами! Ваш, де лагерь -- снаружи, а наш -- внутри. И кому где работать, и кого куда отправить -- это Адмчасти дело. Мы наружу не лезем, а вы не лезьте к нам. Как бы не так! -- именно внутри-то и должен быть лагерь весь прослоЃн стукачами Информационно-Следственной Части! Это была первая и грозная сила в лагере -- ИСЧ. (И оперуполномоченные тоже были -- из заключЃнных, вот венец самонаблюдения!) И с ней-то взялась бороться белогвардейская АЧ! Все другие ч а с т и -- Культурно-Воспитательная, Санитарная, которые столько будут значить в дальнейших лагерях, тут были хилы и жалки. Прозябала и ЭкономЧасть во главе с Н. Френкелем -- заведывала "торговлей" с внешним миром и несуществующей "промышленностью"; еще не прометились пути еЃ восхода. Две силы боролись -- ИСЧ и АЧ. Это с Кемперпункта начиналось: к отделЃнному подошел новоприбывший поэт Ал. Ярославский и зашептал ему на ухо. ОтделЃнный, отчеканивая слова по-военному, рявкнул: "Был тайным -- станешь явным!" У Информационно-Следственной Части -- Секирка, карцеры, доносы, личные дела заключЃнных, от них зависели и досрочные освобождения и расстрелы, у них -- цензура писем и посылок. У Адмчасти -- назначения на работу, перемещения по острову и этапы. Адмчасть выявляла стукачей для отправки их на этап. Стукачей ловили, они убегали, прятались в помещении ИСЧ, их настигали и там, взламывали комнаты ИСЧ, выволакивали и тащили на этап.19 (Их отправляли на Кондостров, на лесозаготовки. Фантастичность продолжалась и там: разоблаченные и потерянные выпускали на Кондострове стенгазету "Стукач" и с печальным юмором "разоблачали" друг друга дальше -- уже в "задроченности" и др.) Тогда ИСЧ заводила дела на старателей Адмчасти, увеличивала им срок, отправляла на Секирку. Но осложнялась еЃ деятельность тем, что обнаруженный сексот по истолкованию тех лет (ст. 121 УК: "разглашение... должностным лицом сведений, не подлежащих оглашению" -- и независимо от того, по его ли намерению это разглашение произошло, и насколько он должностное) считался преступником -- и не могла уже ИСЧ защищать и выручать провалившихся стукачей. Попался -- сам и виноват. Кондостров был почти узаконен. Вершиной "военных действий" между ИСЧ и АЧ был случай в 1927 г., когда белогвардейцы ворвались в ИСЧ, взломали несгораемый шкаф, оттуда изъяли и огласили полные списки стукачей -- отныне потерянных преступников! Затем с каждым годом Адмчасть слабела: бывших офицеров становилось всЃ меньше, а всЃ больше уголовников ставилось туда (например "чубаровцы" -- по нашумевшему ленинградскому процессу насильников). И постепенно была одолена. Да с 30-х годов начиналась и новая лагерная эра, когда и Соловки уже стали не Соловки, а рядовой "исправительно-трудовой лагерь". Всходила чЃрная звезда идеолога этой эры Нафталия Френкеля, и стала высшим законом Архипелага его формула: "От заключЃнного нам надо взять всЃ в первые три месяца -- а потом он нам не нужен!" ___ Да где ж те Савватий с Германом и Зосимой? Да кто ж это придумал -- жить под Полярным Кругом, где скот не водится, рыба не ловится, хлеб и овощи не растут? О, мастера по разорению цветущей земли! Чтобы так быстро -- за год, за два -- привести образцовое монастырское хозяйство в полный и необратимый упадок! Как же это удалось? Грабили и вывозили? Или доконали всЃ на месте? И тысячи имея незанятых рук -- ничего не уметь добыть из земли! Только вольным -- молоко, сметана, да свежее мясо, да отменная капуста отца Мефодия. А заключЃнным -- гнилая треска, солЃная или сушеная; худая баланда с перловой или пшенной крупой без картошки, никогда ни щей, ни борщей. И вот -- цынга, и даже "канцелярские роты" в нарывах, а уж общие... С дальних командировок возвращаются "этапы на карачках" (так и ползут от пристани на четырЃх ногах). Из денежных (из дому) переводов можно использовать в месяц 9 рублей -- есть ларЃк в Часовне Германа. А посылка -- в месяц одна, еЃ вскрывает ИСЧ, и если не дашь им взятки, объявят, что многое из присланного тебе не положено, например крупа. В Никольской церкви и в Успенском соборе растут нары -- до четырЃхэтажных. Не просторней живЃт 13-я рота у Преображенского собора в примыкающем корпусе. Вот у этого входа представьте стиснутую толпу: три с половиной тысячи валят к себе, возвращаясь с работы. В кубовую за кипятком -- очереди по часу. По субботам вечерние проверки затягиваются глубоко в ночь (как прежние богослужения...) За санитарией, конечно, очень следят: насильственно стригут волосы и обривают бороды (так же и всем священникам сряду). Еще -- обрезают полы у длинной одежды (особенно у ряс), ибо в них-то главная зараза. (У чекистов -- шинели до земли). Правда, зимою никак не выбраться в баню с ротных нар тем больным и старым, кто сидит в белье и в мешках, вши их одолевают. (МЃртвых прячут под нары, чтобы получить на них лишнюю пайку -- хотя это и невыгодно живым: с холодеющего трупа вши переползают на теплых, оставшихся). В Кремле есть плохая санчасть с плохой больницей, а в глуби Соловков -- никакой медицины. (Исключение только -- Голгофско-Распятский скит на Анзере, штрафная командировка, где лечат... убийством. Там, в Голгофской церкви, лежат и умирают от бескормицы, от жестокостей -- и ослабевшие священники, и сифилитики, и престарелые инвалиды и молодые урки. По просьбе умирающих и чтоб облегчить свою задачу, тамошний голгофский врач даЃт безнадежным стрихнин, зимой бородатые трупы в одном белье подолгу задерживаются в церкви. Потом их ставят в притворе, прислоня к стене -- так они меньше занимают места. А вынеся наружу -- сталкивают вниз с Голгофской горы.)20 Как-то вспыхнула в Кеми эпидемия тифа (год 1928-й), и 60% вымерло там, но перекинулся тиф и на Большой Соловецкий остров, здесь в нетопленном "театральном" зале валялись сотни тифозных одновременно. И сотни ушли на кладбище. (Чтоб не спутать учЃт, писали нарядчики фамилию каждому на руке -- и выздоравливающие менялись сроками с мертвецами -- краткосрочниками, переписывали на свою руку.) А в 1929-м, когда многими тысячами пригнали "басмачей" -- они привезли с собой такую эпидемию, что чЃрные бляшки образовывались на теле, и неизбежно человек умирал. То не могла быть чума или оспа, как предполагали соловчане, потому что те две болезни уже полностью были побеждены в Советской Республике, -- а назвали болезнь "азиатским тифом". Лечить еЃ не умели, искореняли же так: если в камере один заболевал, то всех запирали, не выпускали, и лишь пищу им туда подавали -- пока не вымирали все. Какой бы научный интерес был нам установить, что Архипелаг еще не понял себя в Соловках, что дитя еще не угадывало своего норова! И потом бы проследить, как постепенно этот норов проявлялся. Увы, не так! Хотя не у кого было учиться, хотя не с кого брать пример, и кажется наследственности не было, -- но Архипелаг быстро узнал и проявил свой будущий характер. Так многое из будущего опыта уже было найдено на Соловках! Уже был термин "вытащить с общих работ". Все спали на нарах, а кто-то уже и на топчанах; целые роты в храме, а кто -- по двадцать человек в комнате, а кто-то и по четыре-по пять. Уже кто-то знал своЃ право: оглядеть новый женский этап и выбрать себе женщину (на тысячи мужчин их было сотни полторы-две, потом больше). Уже была и борьба за тЃплые места ухватками подобострастия и предательства. Уже снимали контриков с канцелярских должностей -- и опять возвращали, потому что уголовники только путали. Уже сгущался лагерный воздух от постоянных зловещих слухов. Уже становилось высшим правилом поведения: никому не доверяй! (Это вытесняло и вымораживало прекраснодушие Серебряного Века.) Тоже и вольные стали входить в сладость лагерной обстановки, раскушивать еЃ. Вольные семьи получали право на даровых кухарок от лагеря, всегда могли затребовать в дом дровокола, прачку, портниху, парикмахера. Эйхманс выстроил себе приполярную виллу. Широко размахнулся и Потемкин -- бывший драгунский вахмистр, потом коммунист, чекист и вот начальник Кемперпункта. В Кеми он открыл ресторан, оркестранты его были консерваторцы, официантки -- в шелковых платьях. Приезжие товарищи из ГУЛага, из карточной Москвы, могли здесь роскошно пировать в начале 30-х годов, к столу подавала им княгиня Шаховская, а счЃт подавался условный, копеек на тридцать, остальное за счЃт лагеря. Да соловецкий Кремль -- это ж еще и не все Соловки, это еще самое льготное место. Подлинные Соловки -- даже не по скитам (где после увезЃнных социалистов учредились рабочие командировки), а -- на лесоразработках, на дальних промыслах. Но именно о тех дальних глухих местах сейчас труднее всего что-нибудь узнать, потому что именно ТЕ-то люди и не сохранились. Известно, что уже тогда: осенью не давали просушиваться; зимой по глубоким снегам не одевали, не обували; а долгота рабочего дня определялась уроком -- кончался день рабочий тогда, когда выполнен урок, а если не выполнен, то и не было возврата под крышу. И тогда уже "открывали" новые командировки тем, что по несколько сот человек посылали в никак не подготовленные необитаемые места. Но, кажется, первые годы Соловков и рабочий гон и заданье надрывных уроков вспыхивали порывами, в переходящей злости, они еще не стали стискивающей системой, на них еще не оперлась экономика страны, не утвердились пятилетки. Первые годы у СЛОНа, видимо, не было твЃрдого внешнего хозяйственного плана, да и не очень учитывалось, как много человеко-дней уходит на работы по самому лагерю. Потому с такой лЃгкостью вдруг могли сменить осмысленные хозяйственные работы на наказания: переливать воду из проруби в прорубь, перетаскивать брЃвна с одного места на другое и назад. В этом была жестокость, да, но и патриархальность. Когда же рабочий гон становится продуманной системой, тогда обливание водой на морозе и выставление на пеньки под комаров оказывается уже избыточным, лишней тратой палаческих сил. Есть такая официальная цифра: до 1929 года по РСФСР было "охвачено" трудом лишь от 34 до 41% всех заключЃнных21 (да иначе и не могло быть при безработице в стране). Непонятно, входит ли сюда также и хозяйственный труд по обслуживанию самого лагеря или это только "внешний" труд. Но для оставшихся 60-65% заключЃнных не хватит и хозяйственного. Соотношение это не могло не проявиться также и на Соловках. Определенно, что все 20-е годы там было немало заключЃнных, не получивших никакой постоянной работы (отчасти из-за раздетости) или занявших весьма условную должность. Тот первый год той первой пятилетки, тряхнувший всю страну, тряхнул и Соловки. Новый (к 1930 году) начальник УСЛОНа Ногтев (тот самый начальник Савватиевского скита, который расстреливал социалистов) под "шепот удивления в изумлЃнном зале" докладывал вольняшкам города Кеми такие цифры: "не считая собственных лесоразработок УСЛОНа, растущих совершенно исключительными темпами", УСЛОН только по "внешним" заказам ЖелЛеса и КарелЛеса заготовлял: в 1926 г. -- на 63 тыс. рублей, в 1929-м -- на 2 млн 355 тыс (в 37 раз!), в 1930-м еще втрое. Дорожное строительство по Карело-Мурманскому краю в 1926 г. выполнено на 105 тыс. руб., в 1930 г. -- на 6 млн. -- в 57 раз больше!22 Так оканчивались прежние глухие Соловки, где не знали, как извести заключЃнных. Труд-чародей приходил на помощь! Через Кемперпункт Соловки создались, через Кемперпункт же они, пройдя созревание, стали с конца 20-х годов распространяться назад, на материк. И самое тяжелое, что могло выпасть теперь заключЃнному, были эти материковые командировки. Раньше Соловки имели на материке только Сороку да Сумский посад -- прибрежные монастырские владения. Теперь раздувшийся СЛОН забыл монастырские границы. От Кеми на запад по болотам заключЃнные стали прокладывать грунтовый Кемь-Ухтинский тракт, "считавшийся когда-то почти неосуществимым".23 Летом тонули, зимой коченели. Этого тракта соловчане боялись панически, и долго рокотала над кремлевским двором угроза: "Что?? На Ухту захотел?" Второй подобный тракт повели Парандовский (от Медвежегорска). На этой прокладке чекист Гашидзе приказывал закладывать в скалу взрывчатку, на скалу посылал каэров и в бинокль смотрел, как они взрываются. Рассказывают, что в декабре 1928 на Красной Горке (Карелия) заключЃнных в наказание (невыполнен урок) оставили ночевать в лесу -- и 150 человек замЃрзло насмерть. Это -- обычный соловецкий приЃм, тут не усумнишься. Труднее поверить другому рассказу: что на Кемь-Ухтинском тракте близ местечка Кут в феврале 1929 г. роту заключЃнных около ста человек ЗА НЕВЫПОЛНЕНИЕ НОРМЫ ЗАГНАЛИ НА КОСТГР -- И ОНИ СГОРЕЛИ! Об этом мне рассказал всего один только человек, близко бывший: профессор Д. П. Каллистов, старый соловчанин, умерший недавно. Да, пересекающихся показаний я об этом не собрал (как, может, и никто уже не соберет -- и о многом не соберут, даже и по одному показанию). Но те, кто морозят людей и взрывают людей -- почему не могут их сжечь? Потому, что здесь труднее техника? Предпочитающие верить не людям живым, а типографским буквам, пусть прочтут о прокладке дороги тем же УСЛОНом, такими же зэками в том же году, только на Кольском полуострове: "С большими трудностями провели грунтовую дорогу по долине р. Белой по берегу озера Вудъярв до горы Кукисвумчорр (Аппатиты) на протяжении 27 км, устилая болота... -- чем, вы думаете, устилая? так и просится само на язык, правда? но не на бумагу... -- ...брЃвнами и песчаными насыпями, выравнивая капризные рельефы осыпающихся склонов каменистых гор." Затем УСЛОН построил там и железную дорогу -- "11 километров за один зимний месяц... -- (а почему за месяц? а почему до лета нельзя было отложить?) -- ... Задание казалось невыполнимым. 300.000 кубов земляных работ -- (за Полярным Кругом! зимой! -- то разве земля? то хуже всякого гранита!) -- должны были быть выполнены исключительно ручной силой -- киркой, ломом и лопатой. -- (А рукавицы хоть были?..) -- Многочисленные мосты задерживали развитие работ. Круглые сутки в три смены, прорезая полярную ночь светом керосиново-калильных фонарей, прорубая просеки в ельниках, выкорчЃвывая пни, в мятели, заносящие дорогу снегом выше человеческ