смертельный внутригосударственный разрыв и при всей затянувшейся войне не произвел бы революции - при администрации живой, деятельной, ответственной, не окруженной тысячами паразитов. Но в дремоте монархии стали традиционны отменно плохие назначения на гражданские и военные посты людей самоублажИнных, ленивых, робких, не способных к решительным действиям в решительный час. Стояла Россия веками - и дремалось, что еИ существование не требует настойчивого изобретательного приложения сил. Вот так стоит - и будет стоять. Эта дремота была - шире чем только администрации, это была дремота всего наследственного привилегированного класса - дворянства, особенно в его титулованных, высоко-бюрократических, великокняжеских и гвардейских кругах. Этот класс, столько получивший от России за столетия, и всИ авансом, теперь в переходную напряжИнную пору страны в лучшем случае выделял немногочисленных честных служак, а то - вождей взволнованного общества, а то даже - и революционеров, в главной же и высшей своей части так же дремал, беззаботно доживая, без деятельного поиска, без жертвенного беспокойства, как отдать животы на благо царя и России. Правящий класс потерял чувство долга, не тяготился своими незаслуженными наследственными привилегиями, перебором прав, сохранИнных при раскрепощении крестьян, своим всИ ещИ, и в разорении, возвышенным состоянием. Как ни странно, но Государственное сознание наиболее покинуло его. И в грозный декабрь 1916 дворянство, погубившее эту власть, ещИ от неИ же и отшатнулось с громкими обличениями. Но и при всИм том на краю пропасти ещИ могла бы удержать страну сильная авторитетная Церковь. Церковь-то и должна была создать противоположное духовное Поле, укрепить в народе и обществе сопротивление разложению. Но (до сих пор сотрясИнная безумным расколом XVII века) не создала такого. В дни величайшей национальной катастрофы России Церковь - и не попыталась спасти, образумить страну. Духовенство синодальной церкви, уже два столетия как поддавшееся властной императорской длани, - утеряло высшую ответственность и упустило духовное руководство народом. Масса священства затеряла духовную энергию, одряхла. Церковь была слаба, высмеяна обществом, священники принижены среди сельской паствы. Не случайно именно семинарии становились рассадниками атеизма и безбожия, там читали гектографическую запрещИнную литературу, собирали подпольные собрания, оттуда выходили эсерами. Как не заметить, что в страдные отречные дни императора - НИ ОДИН иерарх (и ни один священник) православной Церкви, каждодневно возносивший непременные за Государя молитвы, - не поспешил к нему поддержать и наставить? Но ещИ и при этом всИм - не сотряслась бы, не зинула бы пропастью страна, сохранись крестьянство еИ прежним патриархальным и богобоязненным. Однако за последние десятилетия обидной послекрепостной неустроенности, экономических метаний через дебри несправедливостей - одна часть крестьянства спивалась, другая разжигалась неправедной жаждой к дележу чужого имущества - уже во взростьи были среди крестьян те убийцы и поджигатели, которые скоро кинутся на помещичьи имения, те грабители, которые скоро будут на части делить ковры, разбирать сервизы по чашкам, стены по кирпичикам, бельИ и кресла - по избам. Долгая пропаганда образованных тоже воспитывала этих делИжников. Это уже не была Святая Русь. ДелИж чужого готов был взреветь в крестьянстве без памяти о прежних устоях, без опоминанья, что всИ худое выпрет боком и вскоре так же точно могут ограбить и делить их самих. (И разделят...) Падение крестьянства было прямым следствием падения священства. Среди крестьян множились отступники от веры, одни пока ещИ молчаливые, другие уже разверзающие глотку: именно в начале XX века в деревенской России заслышалась небывалая хула в Бога и в Матерь Божью. По сИлам разыгрывалось злобное бесцельное озорство молодИжи, небывалое прежде. (Тем более оно прорывалось в городах, где безверие воспитывалось ещИ с гимназической реформы 60-х годов. Знаю по южным. Например, в Таганроге ещИ в 1910 году в Чистый Четверг после 12 Евангелий хулиганы нападали на богомольцев с палками, выбивали фонарики из рук.) Я ещИ сам хорошо помню, как в 20-е годы многие старые деревенские люди уверенно объясняли: - Смута послана нам за то, что народ Бога забыл. И я думаю, что это привременное народное объяснение уже глубже всего того, что мы можем достичь и к концу XX века самыми научными изысканиями. И даже - ещИ шире. При таком объяснении не приходится удивляться, что российская революция (с еИ последствиями) оказалась событием не российского масштаба, но открыла собою всю историю мiра XX века - как французская открыла XIX век Европы, - смоделировала и подтолкнула всИ существенное, что потом везде произойдИт. В нашей незрелой и даже несостоявшейся февральской демократии пророчески проказалась вся близкая слабость демократий процветающих - их ослеплИнная безумная попятность перед крайними видами социализма, их неумелая беззащитность против террора. Теперь мы видим, что весь XX век есть растянутая на мiр та же революция. Это должно было грянуть над всем обезбожевшим человечеством. Э_т_о имело всепланетный смысл, если не космический. Могло бы, воля Божья, начаться и не с России. Но и у нас хватало грехов и безбожия. В Константинополе, под первое своИ эмигрантское Рождество, взмолился отец Сергий (Булгаков): "За что и почему Россия отвержена Богом, обречена на гниение и умирание? Грехи наши тяжелы, но не так, чтобы объяснить судьбы, единственные в Истории. Такой судьбы и Россия не заслужила, она как агнец, несущий бремя грехов европейского мiра. Здесь тайна, верою надо склониться." Февральские деятели, без боя, поспешно сдав страну, почти все уцелели, хлынули в эмиграцию и все были значительного словесного развития - и это дало им возможность потом десятилетиями изображать свой распад как торжество свободного духа. Очень помогло им и то, что грязный цвет Февраля всИ же оказался светлей чИрного злодейства коммунистов. Однако если оценивать февральскую атмосферу саму по себе, а не в сравнении с октябрьской, то надо сказать - и, я думаю, в "Красном Колесе" будет достаточно показано: она была духовно омерзительна, она с первых часов ввела и озлобление нравов и коллективную диктатуру над независимым мнением (стадо), идеи еИ были плоски, а руководители ничтожны. Февральской революцией не только не была достигнута ни одна национальная задача русского народа, но произошИл как бы национальный обморок, полная потеря национального сознания. Через наших высших представителей мы как нация потерпели духовный крах. У русского духа не хватило стойкости к испытаниям. Тут, быстротечно, сказалась модель опять-таки мiрового развития. Процесс померкания национального сознания перед лицом всеобщего "прогресса" происходил и на Западе, но - плавно, но - столетиями, и развязка ещИ впереди. 1980-1983