Виктор Левашов. Убить демократа --------------------------------------------------------------- © Copyright Виктор Левашов С разрешения правообладателя © изд. "ОЛМА-ПРЕСС", 2004. http://www.olma-press.ru/ Ё http://www.olma-press.ru/ ISBN 5-224-04571-1 "Кодекс чести", 2 Date: 07 Nov 2004 --------------------------------------------------------------- Первоначально роман выходил в серии "Солдаты удачи" под коллективным псевдонимом А.Таманцев. Всего в серии вышло 17 романов, из них Виктором Левашовым написаны 7, они выходят теперь отдельной серией "Кодекс чести" в издательстве "Олма-Пресс". Роман Глава первая ДЕТЕКТОР ЛЖИ I "Это я, это я, Господи! Имя мое -- Сергей Пастухов. Дело мое -- воин. Твой ли я воин, Господи? Или Царя Тьмы?.." Суки. На этот-то раз куда меня занесло? И куда еще занесет? Еще вроде не очень далеко. И не слишком глубоко. Хочется в это верить. А занесло пока вот куда -- в старинный немецкий, а со времен Потсдамской конференции российский портовый город К. Балтика. Первые числа ноября, но довольно тепло. Туманы. Сгустки фонарей по ночам. Такое впечатление, что город тесный, с замысловатыми переулками, с готикой медных и черепичных, потемневших от времени и вечной сырости крыш. Но когда с рассветом ветер-шелоник слизывает туман, открываются длинные унылые улицы с тяжелыми, сталинской постройки домами-комодами, с безликими просторными площадями, приспособленными скорей для посадки вертолетов, чем для жизни людей. Память Великой Отечественной. В январе 45-го в ходе Восточно-Прусской операции (мне она как раз на госэкзаменах в училище досталась) бомбардировщики 3-го Белорусского фронта перемололи в крупу всю древнюю готику, а потом пленные немцы возвели на старых, частью сохранившихся еще с XIII века фундаментах этот памятник социалистического градостроительства. А поскольку коренные жители из тех, что не успели эвакуироваться в Германию, остались в развалинах, а почти все остальные были без огласки перемещены в Северный Казахстан и в Восточную Сибирь, освободившееся пространство заселили народом из Архангельской и Вологодской областей, с Витебщины, Могилевщины, из соседней Литвы. Так и смешались в городской речи поморско-прибалтийско-белорусские говоры. Только пригороды остались почти нетронутыми, да в центре чудом уцелело несколько десятков старинных домов. Они-то и сообщали городу еле уловимый ганзейский дух. Они и еще, пожалуй, немецкая чистота на улицах. Я уже почти неделю торчу здесь. С утра от корки до корки прочитываю все местные газеты, потом шляюсь по продутым тяжелыми балтийскими ветрами улицам, терпеливо выстаиваю на предвыборных митингах или высиживаю в заводских клубах и домах культуры на встречах местного электората с кандидатами в губернаторы этой старинной прусской, а ныне российской земли. А вечером возвращаюсь в просторный однокомнатный люкс гостиницы "Висла" и включаю огромный "Панасоник", вылавливая из ежевечернего телеменю все общественно-политические программы. Ну, и между этими делами занимаюсь еще кое-чем. Я бы так сказал: ищу иголку в стоге сена. А точнее, черную кошку в темной комнате. Постепенно теряя уверенность, что кошка в комнате есть. Но главное -- вот это добросовестное, хотя и совершенно пассивное участие в общественно-политической жизни города К. Не столько слушаю кандидатов и их доверенных лиц, сколько присматриваюсь к участникам предвыборных сборищ. При сем присутствую. Почему? Потому. Условие контракта. Они сказали: вникайте и думайте, это единственный путь. Это меня и раздражает. Несоответствие цели и средств. Цели, которая передо мной поставлена: вникать и думать. И средств, которые были затрачены для того, чтобы я согласился на это невинное занятие. Невинное -- по крайней мере, на этом, первом этапе. А до второго, судя по всему, вряд ли дойдет. Причем, говоря "средства", я имею в виду не только бабки. Хотя и бабок немало. Но кроме них -- очень внушительный комплекс спецмероприятий. Очень. Поэтому я и говорю: суки. Потому что не понимаю. Пока я понимаю только одно. Я торчу здесь потому, что в этом балтийском городе некоторое время назад произошло событие, которое я для себя определил так: предварительное убийство. Не сразу определил. Пройдя по смысловой лестнице: -- обыкновенное убийство; -- обыкновенное заказное убийство; -- странное заказное убийство; -- очень странное заказное убийство. Больше скажу: чрезвычайно странное заказное убийство. Ранним вечером 12 октября на крыльце своего дома в пригороде К., застроенном не слишком богатыми, но ухоженными каменными и бревенчатыми особнячками под красными черепичными крышами, двумя выстрелами (один -- прицельный, метров с шести-семи, другой -- контрольный -- в голову, в упор) был застрелен человек, у которого было столько же шансов стать жертвой профессионального заказного убийства, сколько выиграть миллион долларов по автобусному билету. Николай Иванович Комаров. Пятидесяти пяти лет. Вдовец. Кандидат исторических наук. Доцент местной гуманитарной академии, бывшего пединститута. Не имеющий никакой собственности, кроме приватизированной половины особнячка, в которой он жил вместе с семьей своего тридцатилетнего сына. Не имеющий врагов. Да и особо близких друзей, кажется, тоже. Любитель покопаться в своем крошечном огородике, выращивать редкостные сортовые тюльпаны, луковицы которых он сдавал в местную фирму "Цветы" по довольно скромным ценам. Лишь одно выделяло его среди трехсот с небольшим тысяч жителей этого областного центра: при поддержке малозначительного умеренно-демократического объединения "Социально-экологический союз" он выдвинул свою кандидатуру в губернаторы на предстоящих в ноябре выборах, собрал необходимое количество подписей и был официально зарегистрирован в областной избирательной комиссии. Он не успел провести даже первой встречи с избирателями, со студентами и преподавателями своего института. В тот вечер, когда он собирался на нее -- вышел из дома и запирал дверь, он был убит. На первый взгляд здесь просматривался мотив: убрали соперника. Но в том-то и дело, что Комаров не был соперником ни одному из кандидатов в губернаторы, представляющих куда более мощные общественно-политические силы -- от "Нашего дома -- Россия" и КПРФ до ЛДПР и "Яблока". Он никому не был соперником, потому что даже при самых оптимистических прогнозах его шансы пройти во второй тур выборов были равны нулю. Нулю. Где здесь мотив? А убийство было очевидно заказным. И выполнено профессионалом. Пистолет скорее всего с глушителем. Потому что соседи ничего не слышали, а было-то всего лишь начало шестого. Попадание с шести-семи метров точно в основание черепа в осенних сумерках и при слабом свете лампочки над крыльцом. Контрольный выстрел опять же. Ствол, правда, не бросили. Но это вовсе не говорило о том, что работал любитель. Чтобы забрать с собой ствол, у исполнителя могло быть много разных причин. Уважительных, если здесь можно употребить это слово. К определению "чрезвычайно странное заказное убийство" я пришел довольно быстро. А вот следующий логический шаг дался мне гораздо трудней. Но я его все-таки сделал. Предварительное убийство. В самой этой формуле была несвершенность. Или недовершенность. Словесная неточность определения меня не смущала. Меня смущал смысл. Предварительность подразумевает завершение. Или сначала продолжение и только потом завершение. Предварительное убийство. Промежуточное убийство. Окончательное убийство. Да не мерещится ли мне все это в тумане медленно остывающей и переходящей в зиму Балтики, древнего Варяжского моря, все пространство над которым густо насыщено прошлым -- недавним, давним и очень давним? Как Москва, над разгуляями и лубянками которой все еще словно бы звучат колокольцы загульных купеческих троек, бодрые марши физкультурных парадов и ночные моторы энкавэдэшных "воронков". "Там, где неизвестность, предполагай ужасы". Я часто вспоминаю эту надпись на полях старинной русской лоции, которую когда-то, очень давно, увидел в Ленинградском военно-морском музее. И запомнил. И правильно сделал, потому что мореплаватели в стародавние времена понимали кое-что в жизни. Не меньше нашего. А может, и больше. И еще я накрепко запомнил правило, которое вдалбливал в нас инструктор на курсах выживания: "Забрался в болото -- вернись по старому следу". Похоже, пришло время мне это сделать. Вернуться к началу. И вновь -- мысленно -- пройти путь, который привел меня в город К. Пройти, не беззаботно сбивая прутиком головки одуванчиков, а всматриваясь в каждую мелочь. Чтобы понять. Что понять? А хрен его знает! Ну, хотя бы вот что: как я оказался втянутым в это дело? II По обе стороны от КПП, по всему периметру трехметрового забора из серых бетонных плит весело трепыхались на свежем октябрьском ветерке флажки с российским триколором. Такое же трехцветное полотнище реяло и над плацем. Так что слово "краснознаменное" в полнопарадном титуле моего училища выглядело неким анахронизмом. Или архаизмом. Как и слова "ордена Октябрьской революции", а равно имени всесоюзного старосты. Если бы все эти исторические прибамбасы убрать, осталась бы суть: "Высшее командное училище ВДВ". Воздушно-десантных войск. Не убрали, однако. Верность традициям? Ну, традиции -- это традиции. Какими бы они ни были. Все лучше, наверное, чем никаких. Остались же "Московский комсомолец" и "Комсомольская правда". Да и "Правда" осталась. С уточнением "Правда-5". Четыре "правды" незаметно проехали. Как ночные Клин, Дмитров, Тверь и Бологое на "Красной стреле". Прокемарили под стук колес. А тут уже и чай несут. Или "стрела" уже тоже не красная, а трехцветная? Не знаю, очень давно не ездил. Альма-матер, в общем. "Краснознаменное... ордена... имени..." имеет честь пригласить Вас на военно-спортивный праздник, посвященный 50-летнему юбилею училища". Надо же, вспомнили. С чего бы? Ни разу не вспоминали. Правда, с момента моего поступления в училище до сего дня круглых дат не было. 40-летие было в 87-м, я как раз среднюю школу заканчивал. По два раза в неделю ездил из своего Затопина в Долгопрудный на вечерние подготовительные курсы в физтех. Три часа туда, три обратно. И думать не думал ни о каких краснознаменных. На вступительных экзаменах набрал 19 баллов из 20. Только одну ошибку сделал в сочинении в слове "участвовать". Или "учавствовать"? Точно: "участвовать". Так с тех пор каждый раз на этом слове и запинаюсь. Конкурс, однако, прошел. Но тут события развернулись неожиданным образом. Когда батя узнал, что я стал студентом такого шибко научного вуза, на радостях он слегка. Это самое. На три недели. В самый разгар силосования. И уж в какой дружбе он ни был с тогдашним председателем колхоза Семеном Фотиевичем Бурлаковым, а все же пришлось тому разжаловать батю с начальника кормоцеха в старшие скотники. А там уж совсем недалеко было и до родовой нашей профессии, от которой и фамилия наша пошла -- Пастуховы. Почтенная профессия. Уважаемая в деревне. Но сыну с нее шибко научное образование не дашь. И потому не прошло и трех месяцев, как я оказался не в Большой физической аудитории в Долгопрудном, а километров на сто подальше. И в такой же вот солнечный, чуть морозный и ветреный октябрьский денек уже бухал кирзой по этому вот самому плацу и с остервенением рявкал: "А для тебя! Р-радная! Есть почта! Пал-левая! Пращай, труба зовет! Сал-даты! В пах-ход!" Только флаг над плацем был тогда соответствующим названию училища. Красным. "Имеет честь пригласить..." Сначала я не хотел ехать. Ни к чему это. Только душу зря бередить. Но тут взбунтовалась Ольга. Неужели тебе не хочется повидать однокурсников? И вообще. Мы скоро мхом зарастем. У тебя уже стружка из ушей торчит. В этом роде. Насчет мха это была, конечно, чистой воды гипербола. А насчет стружки не очень. В стружке и в древесной крошке я был с головы до ног. Третий день пытался наладить шипорезный станок. Нашей, отечественной конструкции. Дурак платит дважды. Правильно однажды какие-то японцы сказали: "Лучшее у вас -- дети. А все, что сделано руками, ужасно". Про СССР сказали. Но Россия недаром правопреемница этого новоявленного исторического архаизма. Или анахронизма. А насчет однокурсников... Конечно, очень бы мне хотелось повидаться с ребятами. Были, однако, сомнения, что мне это удастся. Были, к сожалению, были. Но тут и Настена мать поддержала, запрыгала: ура, едем! Поодиночке-то я с ними справляюсь, а с двумя -- трудновато. Ну, я не стал и пытаться. Едем так едем. В общем, приятно, конечно, побриться не наспех, а с чувством, с толком фирменным "жиллетом", надеть хороший костюм, сесть в хорошую машину и катиться по свободному воскресному шоссе, высушенному ночным морозцем. Всем вместе. Не так уж часто это бывает. Часа через два мы свернули с Ленинградского шоссе, прошелестели гудьировскими шинами по бетонке, разрезавшей сосновый бор, и влились в праздник. Веселое трепыхание маленьких триколоров на ограде, гостеприимно распахнутые ворота КПП. Легковушки, автобусы, нарядно одетый люд: родители, друзья, невесты. Не все, конечно, невесты, но все равно приятно. У мамаш пудовые сумки в руках -- подкормить курсантиков. У папаш и дружков тоже кое-что имеет быть. А у прапоров на вахте глаза волчьи и словно бы песок на зубах скрипит. Ну, не ваш это день, ребята, не ваш. Ясно, что начальство училища решило совместить празднование краснознаменного юбилея с присягой салабонов. Приятное с полезным. Я поставил свою тачку в ряд "жигулят" и "волжанок", мы смешались с толпой. На входе стояла группа старших офицеров при полном параде и встречала гостей. Узнал я только двоих. Один -- начальник училища, генерал-лейтенант Нестеров. Я учился на втором курсе, когда он пришел к нам после Афгана, отлежав больше года в госпитале. И хотя с тех пор прошло почти десять лет, на его худом лице все еще словно бы сохранялся афганский загар. Как будто не от солнца, а от пороховой гари пополам с пылью. Другого, полковника Митюкова, я предпочел бы вообще не узнавать. Но невозможно было забыть его ряшку, похожую на поросячью задницу. Как и его коронную фразу, с которой он начинал свой курс: "Научный коммунизм -- это стройная система знаний". Собственно, это и все, что я знаю о научном коммунизме. Но знаю основательно. В мое время Митюков был замполитом и бессменным секретарем партбюро, а как его должность теперь называется, я не знал. И знать не хотел. Но как раз он-то заметил меня, узнал и окликнул: -- Пастухов! А ты почему не в форме? Я вообще-то не гордый, меня все в деревне зовут на "ты". Но все же есть какие-то границы, которые, по-моему, переступать не следует. Полковнику Митюкову, в частности. Поэтому я приветливо улыбнулся и ответил: -- Здравствуйте, полковник. Извините, не узнал вас. Я был уверен, что вы давно уже генерал. Вот так. Умылся? Ольга укоризненно на меня посмотрела. Я сокрушенно развел руками. Ну, неблагородный я человек. Сам знаю. Борюсь с собой. Упорно. Но пока безуспешно. -- А в штатском я по очень простой причине, -- продолжал я тем же светским тоном. -- Видите ли, меня -- как бы это получше сказать? - вышибли из армии без права на ношение формы. И на получение пенсии. Даже не знаю, что обиднее. -- Вышибли? -- удивился он. -- Ты же был капитаном! Уже через три года после выпуска! -- Через два. -- Надо же, -- равнодушно посочувствовал он. -- А чем теперь занимаешься? -- Да так, кручусь по мелочам. Разрешите, полковник, представить вам мою жену. Познакомься, Ольга. Это полковник Митюков, я тебе о нем много рассказывал. Доктор исторических наук. Он читал нам научный коммунизм. Это был мой самый любимый предмет. После строевой подготовки. -- Кандидат, -- поправил Митюков и переключил внимание на Ольгу. -- Очень приятно познакомиться. Мне знакомо ваше лицо. Я мог вас где-нибудь видеть? -- Запросто, -- сказал я. -- В Большом зале консерватории. -- Вы певица? -- Да ну, что вы, -- снова вмешался я. -- Обыкновенная деревенская домохозяйка. Хотя по профессии музыковед. -- А ты обыкновенный деревенский плотник, -- парировала Ольга. Я решительно возразил: -- Ничего подобного. Столяр. -- Это, наверное, большая разница? -- не без иронии предположил Митюков. -- Принципиальная, -- подтвердил я. -- Как между полковником и генералом. И снова виновато глянул на Ольгу. Ну вот такая я сука. Нужно было смотреть, за кого выходила замуж. Я и тогда не притворялся выпускником дипломатической академии. -- Не обращайте на него внимания, его шутки далеко не всегда удачны, -- проговорила Ольга и с улыбкой прикоснулась рукой к локтю Митюкова. Эдак доверительно. Как бы умоляя о снисхождении. Рукой в белой лайковой перчатке по локоть. Выпростанной из-под небрежно наброшенного на плечи норкового полупердяйчика. Когда этот шнурок из бутика хотел мне сообщить, сколько это стоит, я не стал слушать. Дал ему кредитную карточку "Виза" и сказал: "Сунь ее куда следует, а мне ничего не говори. Вообще ничего. Понял? Может, мне повезет и я так до конца жизни этого не узнаю. Потому что покупать такие вещи -- грех. Как чревоугодие. А оно, между прочим, в православии считается самым тяжким грехом. Вторым после уныния". Он понял. И Митюков, судя по его физиономии, понял. Он взглянул вниз, на Настену, которая деловито посыпала песочком его сверкающие штиблеты, и не слишком естественно улыбнулся. -- Какое прелестное дитя! Вся в маму! И как нас зовут? Прелестное дитя посмотрело на него снизу и спросило: -- А у вас автомат есть? -- Нет, -- честно признался Митюков. -- А у папы был, -- сказала Настена и потеряла к нему всяческий интерес. Полковник повернулся к начальнику училища и отрекомендовал ему Ольгу. А затем небрежно представил меня: -- Ее супруг. Пастухов, наш выпускник. При этих словах какой-то довольно молодой штатский в коротком светлом плаще, стоявший рядом с генерал-лейтенантом, быстро взглянул на меня и тут же отвернулся, продолжая созерцать праздничную толпу, вливавшуюся через ворота на территорию училища. Нестеров суховато-любезно поклонился Ольге и протянул мне руку: -- Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Спасибо, что приехали. -- Спасибо, что пригласили, -- ответил я. -- Вы что, всем выпускникам разослали приглашения? Не боитесь, что места не хватит? -- Нет, только тем, кто закончил училище с отличием. -- Тогда хватит, -- сказал я. Он хмуро покивал: -- Что делать! Такова жизнь. -- Да, -- согласился я. -- Такова. Тут в ворота училища вкатились три черные "Волги", утыканные антеннами, младшие офицеры кинулись к ним открывать дверцы, а начальствующий состав с приличной неспешностью двинулся встречать высоких гостей. Только штатский, который стоял рядом с начальником училища, остался на месте. Будто это его не касалось. И может быть, действительно не касалось. А что, интересно, его касалось? Мы снова влились в праздничную толпу. Ольга внимательно посмотрела на меня: -- Ну? В чем дело? -- Что про что? -- Про то. "Такова жизнь". Какова? -- Ты же сама слышала. Такова. Боюсь, не удастся мне встретиться с однокашниками. Из нашего выпуска красные дипломы получили шестеро. Трое в Чечне остались. Один в Абхазии. И один в Таджикистане. -- Как - остались? -- Ну как. Насовсем. Она помолчала и предложила: -- Хочешь уехать? -- Почему? Раз приехали на праздник, давай праздновать. Ты же хочешь посмотреть, как я жил? -- Очень, -- сказала она. -- Да, очень. Пока готовилась торжественная часть, я показал Ольге казарму, в которой прошли лучшие годы моей молодой жизни, кухню, на которой тоннами чистил картошку по нарядам вне очереди. Правда, сортир, который драил по тем же нарядам, показывать не стал. Зато с особенным удовольствием показал "губу", обитель размышлений. -- Ты сидел на "губе"? -- поразилась Ольга. -- Здравствуйте. Какой же нормальный человек не сидел на "губе"? -- И часто? -- Сейчас точно скажу. Сколько у Бетховена симфоний? -- Девять. -- Правильно, девять. На все девять у нас был абонемент в Зал Чайковского. И еще одна симфония Малера. Очень длинная. -- Пятая. -- Возможно. Хорошая симфония. Но явно затянута. Я опоздал из увольнения ровно на два с половиной часа. Десять "губарей" получается, так? И еще была симфония Гайдна. Где музыканты свечи гасят. Закончил свою партию, погасил свечу и тихонько ушел. -- "Прощальная". -- Она самая. Очень красивая симфония. Я вспоминал ее ровно семь суток. -- Семь суток?! -- А как ты хотела? Это была четвертая самоволка за месяц. Мог и под трибунал загреметь. -- В ту ночь ты первый раз остался у меня. -- Об этом я тоже вспоминал. Семь суток и всю остальную жизнь. И сейчас вспоминаю, -- добавил я. В общем, удалось мне ее отвлечь. Мы посмотрели торжественную часть, поаплодировали приветствию президента, которое огласил какой-то сановный штатский валуй, из тех, что прикатили на черных "Волгах", посмотрели присягу и парад салабонов. Потом объявили перерыв, и на курсантиков набросились мамаши, впихивая в их желудки содержимое сумок. Папаши наверняка пытались зарядить чад и другим припасом, покрепче. И если кто дрогнул, то я тому не завидую. Прапоры, они народ терпеливый. Как крокодилы. Своего часа дождутся. Потом действие переместилось на стадион, где старшекурсники показывали свое мастерство. Пока они выкладывались на штурмовой полосе, а потом под ахи, охи, визги и аплодисменты зрителей крушили ребрами ладоней кирпичи, ломали доски и швыряли друг друга оземь, как цыган шапку, я попытался собраться с мыслями. В самом факте персонального приглашения меня на этот праздник молодости, силы и красоты не было ничего необычного. Среди публики я заметил нескольких знакомых ребят с младших и старших курсов -- одного майора, трех или четырех капитанов, пару старлеев. Наверное, и они закончили училище с красными дипломами. То, что меня сразу узнал Митюков, тоже было нормально. Уж ему-то я крови попортил. А сколько он мне -- об этом и не говорю. И даже то, что меня узнал Нестеров, было, в общем, вполне объяснимо. Тем более что Митюков меня представил, хоть и через губу. Другое было необъяснимо. Каким образом Нестеров мог вспомнить, что мое имя Сергей? Да не просто Сергей, а Сергей Сергеевич. Училище ВДВ -- не то место, где к курсантам обращаются по имени или по имени-отчеству. "Курсант Пастухов, три наряда вне очереди!" "Есть, товарищ сержант!" "Курсант Пастухов, в следующий раз я не смогу спасти вас от трибунала. И вряд ли захочу. Вы все поняли?" "Так точно, товарищ генерал-лейтенант!" Сергей Сергеевич. Это просто узнать. Нужно всего лишь затребовать из архива училища мое личное дело. Не проблема. Но чтобы его затребовать, нужно иметь для этого какую-то причину. Какую? С каких фигов начальнику училища интересоваться личным делом давно выпущенного курсанта, да к тому же уволенного из армии вчистую? Об этом он, кстати, не знал. Или знал? Поднакапливалось вопросов. А главное -- этот штатский. Лет тридцати пяти. Вряд ли больше. Среднего роста. Плотный. Но не тяжелый. Не накачанный, как бычок. Черные, с ранней проседью волосы. Короткая стрижка. Жестковатое лицо. Давний белый шрамик на лбу, над левым глазом. Хорошо, видно, кто-то ему врезал. Левая бровь чуть изломана этим же шрамиком. От этого на лице постоянное словно бы слегка насмешливое выражение. Светло-серый приличный костюмчик. Голубоватая рубашка, аккуратный галстук в тон. И что важно -- несуетность. Человек, который знает себе цену. И цена эта, видно, немаленькая. Все нормально, в общем-то. Кроме одного. Не нравятся мне такие штатские, которые смотрят не на Ольгу, а на меня. И при этом скрывают, что смотрят. И очень даже умело скрывают. Он смотрел на меня затылком. Ладно. Как любит говорить один мой знакомый хирург, экс-капитан медицинской службы Иван Перегудов по прозвищу Док: понаблюдаем. Ольга повернула ко мне раскрасневшееся от свежего ветерка и азарта лицо: -- А ты тоже умеешь кирпичи разбивать? -- Конечно, умею. -- Рукой?! -- Зачем рукой? Кирочкой. Такой молоток с плоским концом. Ну, видела, когда я фундамент выкладывал. -- А рукой? Как они? -- Когда-то умел. А сейчас вряд ли. -- А доски ломать умеешь? Тоже рукой? -- Доски я предпочитаю пилить. Пилой. И лучше электрической. -- Да ну тебя! -- засмеялась она и снова уставилась на современных гладиаторов. И даже Настена повизгивала от восторга. О, женщины! Я присмотрелся к тому, что происходило на стадионе. Ну, неплохо ребята работали. Старательно. И двигались грамотно. Только один был на порядок выше. И с ходу даже не скажешь чем. Очень хорошо уходил. Просто чуть смещался, и эти бычки свистели мимо него. Ему оставалось только слегка подкорректировать их свободный полет. Он явно всех переигрывал и уверенно набирал очки. И главное -- не работал на публику. Просто работал. А публика ревела от восторга при каждой яростной атаке бычков. Правильно, наверное, говорит один мой знакомый актер, в прошлом старший лейтенант спецназа Семен Злотников по прозвищу Артист: публика дура. -- А теперь -- гвоздь нашей программы! -- объявил судья-капитан тоном циркового шталмейстера. -- Бои на звание "рейнджер года"! Прошу всех перейти вон туда, к кирпичной стене, там я вам все объясню! Такие бои можно увидеть только в двух местах: у нас и в Техасе! Надо же. А я-то думал, что этот аттракцион давно прикрыли. Нет, оказывается. -- Что такое рейнджер? -- поинтересовалась Ольга, пока мы вместе с публикой переходили с трибун стадиона к развалинам на заднем дворе гарнизона. -- Так в Америке раньше называли конных полицейских, а теперь называют коммандос. Ну, Чак Норрис, кто-то там еще. Раз в год в училище устраивают соревнования на звание лучшего рейнджера. Как в Техасе. А чем мы хуже? -- Какие соревнования? -- встряла Настена. -- Вроде как форт Байярд? Юное телевизионное поколение. -- Сейчас вам все подробно расскажут, -- пообещал я. Пока капитан довольно толково объяснял почтеннейшей публике правила игры, я отыскал пролом в кирпичной стене и заглянул внутрь. Когда-то давно здесь была свиноферма подсобного хозяйства училища. Блок из рыхлого от времени силикатного кирпича длиной метров в сто и шириной метров в двадцать. Когда я поступил, ферма уже несколько лет не функционировала. Почему-то свиньи дохли, как осенние мухи, все разом. Уж кого только не вызывали: ветеринаров из московской "тимирязевки", знатных свиноводов с ВДНХ. Без толку. В конце концов ферму построили в другом месте, а эта понемногу разваливалась, портя вид военного городка и вызывая неудовольствие инспектирующего начальства. Вышел приказ: снести это безобразие к чертовой матери. Стропила и деревянные переборки попросту выжгли, приступили уже к стенам, но тут кого-то осенило. Ну, если говорить без ложной скромности, -- меня. На этот раз скромность можно отбросить, потому что за свою догадливость я едва не оказался в дисбате. В те годы видаки были даже на гражданке большой редкостью, но училищу повезло: какие-то шефы премировали нас японским "Фунаем" за наши подвиги на ихней картошке. Видак приставили к телевизору в клубе, и пошла такая ночная жизнь, что за первый месяц пьянство среди курсантов снизилось в четыре раза. Среди кассет попался и фильм про это дело, про соревнования рейнджеров. Смысл их был в том, что рейнджер с кольтом на изготовку должен пройти какое-то расстояние, при этом перестрелять всех гангстеров на пути и самому не подставиться. И не подстрелить какого-нибудь случайного прохожего, почтальона или домохозяйку. Причем все фигуранты возникали неожиданно: они были нарисованы на фанерных силуэтах и выскакивали, как чертики. То ли на пружинах, то ли их кто-то за веревки дергал. Выигрывал тот, кто доберется до цели быстрей других без условных дырок в собственном организме и без случайных жертв. И пошло-поехало. На фанерках изобразили вероятных противников. Кто в те романтические восьмидесятые был вероятным противником? Ну, "зеленые береты" США. "Краповые береты" Ее Королевского Величества. Десантники фээргэшного абвера. Французские легионеры. А, вот кто еще -- израильские коммандос. Еще двух япошек изобразили в виде ниндзя. И штук пять-шесть случайных прохожих, в том числе двух полицейских непонятной национальной принадлежности, но со звездами американских шерифов. Причем один из них появлялся с обнаженным кольтом. От него нужно было просто уйти в развалины и не дай Бог подстрелить -- сразу пятнадцать очков долой. Сначала стреляли из учебного просверленного ПМ. Как дети, языком: "Бах! Бах!" Надоело это дело быстро, слишком много возникало споров: успел -- не успел. Уломали начальство выдавать нам холостые патроны. Пошло веселей, но творческая мысль продолжала работать. Наточили резиновых пуль. Ну, тут уже про видак совсем забыли. На наше счастье, Митюков в ту пору был в академическом отпуске на предмет написания докторской диссертации по насущным проблемам научного коммунизма в преломлении к идеям перестройки, прежний начальник училища болел, а начальник штаба, сорокалетний подполковник Могилевский, сам так втянулся в эту забаву, что самым жлобским образом, нагло злоупотребляя своим служебным положением, норовил встрять без очереди. И встревал. В общем, когда какая-то сука все-таки настучала и появились поверяющие, они обнаружили, что курсанты доблестного краснознаменного и орденоносного имени всесоюзного старосты не по мишеням резиновыми пулями лупят, а друг по другу, катаясь в сухом свинячьем дерьме и маскируясь всяческим подсобным материалом. И как мы ни убеждали инспекторов, что делается это исключительно в интересах повышения боевой подготовки и что стреляем мы до минимума уменьшенными пороховыми зарядами, а на головы надеваем мотоциклетные шлемы (что было, конечно же, полной туфтой), Могилевского как начальника штаба, меня как главного закоперщика и еще двух комвзводов засунули на "губу" и стали готовить дело к передаче в военную прокуратуру. Но тут начальником училища назначили Нестерова, он приказал продемонстрировать ему все наши игры и сказал, что так-перетак, а дело это полезное, и если бы ребята перед Афганом проходили такие же тренировки, то цинков под шифром "груз 200" было бы намного меньше. Через неделю по его приказу снабженец привез откуда-то четыре автомата для пентбола и такие запасы пуль с красной краской, что их хватило до моего выпуска и еще осталось. А поскольку пентбольные автоматы были все же оружием вшивеньким, мы с благословения Нестерова приспособились заряжать пулями с краской табельные "Макаровы" и ТТ. Так что условия, в которых проходили наши игры, заметно приблизились к боевым. И как знать, не выручило ли это многих из нас, когда на нашу долю выпала Чечня. Меня-то уж точно выручило. Когда Митюков, закончив труды праведные по обогащению научного коммунизма и получив их объективную оценку в свете событий августа 91-го, вернулся к исполнению служебных обязанностей, его чуть кондрашка не хватила от этих нововведений. Он начал было со страшной силой писать, но прежние ответственные адресаты в ГлавПУРе исчезли вместе с ГлавПУРом, иных адресатов не объявилось, и он сообразил, что выгодней поддержать новый опыт обучения молодых офицеров-десантников, чем подставлять себя под тяжкую длань бывшего афганца генерала Нестерова. Единственное, с чем он не мог смириться, так это с тем, что игра, как ни крути, была все же американская, блин, и никаких аналогов ей в русских молодецких забавах не усматривалось. Я хотел ему подсказать, что есть вполне национальное российское развлечение, которое называется "гражданская война", но решил не осложнять себе жизнь. Как-то не улыбалось мне оставаться без увольнительных, а эту пакость он всегда мог мне устроить. С тех пор свиноферма преобразилась. Нарыли окопчиков, натаскали бетонных блоков, приволокли два списанных танка и три БТРа. Ну, Грозный и Грозный после первого штурма. Или, может быть, какой-нибудь Кандагар, где мне побывать не пришлось, а генералу Нестерову очень даже пришлось. Полигон со всех сторон обнесли высоким забором, снаружи приспособили приступочки для зрителей, оборудовали НП для судей за толстым стеклом, наладили механику для мгновенного появления мишеней. В общем, сделали все по уму. В пристроенной каптерке хранились отпечатанные в типографии силуэты-мишени. Они меня и заинтересовали: кто же нынче у нас вероятный противник? Коллекция наводила на глубокомысленные размышления. Никаких тебе "зеленых беретов", никаких еврейских штурмовиков. Лица кавказской национальности всевозможных видов и одеяний, исламские террористы с клетчатыми, как у Арафата, платками на шеях и головах. Боевики ИРА в темных беретах. Какие-то финно-угорские подозрительные типы. Ну, и случайный народ -- милиционеры, пожарники, просто прохожие. Да, негусто у нас, оказывается, с предполагаемым противником. Если так и дальше пойдет, нужно будет печатать афишки с шахтерами и монтерами. Вот и реформируй тут армию, о чем столько разговоров идет. А как ее реформировать, если противника нет? Эти недавние дела насчет расширения НАТО на Восток -- может, это и есть попытка хоть как-то обозначить неприятеля и тем самым придать ускорение военным реформам? Размышлениям на эту тему я и предавался, пока судья-капитан давал пояснения и шли первые бои. Публика вела себя, как на футболе. Советы так и сыпались сверху на игроков: "Там он, за танком!", "Не гуляй туда, Жора!", "Миха, гаси его, гаси!" Судья сделал несколько попыток навести порядок, но в конце концов только рукой махнул. На благоустроенных трибунках возле щита судьи разместились Нестеров, Митюков и чины из Москвы. Там же был и штатский, на которого я еще раньше обратил внимание. Краем глаза я заметил, как он что-то сказал на ухо Нестерову, тот с некоторым недоумением вздернул брови, потом наклонился к судье и что-то ему приказал. Тот не понял. Генерал растолковал. Понял. После финального боя, в котором, как я и предполагал, победил тот самый понравившийся мне парнишка, судья неожиданно объявил в матюгальник: -- Дорогие друзья! Только что мы приветствовали лучшего рейнджера нынешнего года. Такой успех выпадает нашим курсантам только раз в жизни. Нет ни одного человека, который стал бы рейнджером дважды. Но! Твою мать. Только этого мне не хватало. Как чувствовал -- не нужно было сюда ехать. Но это, пожалуй, вряд ли что-нибудь изменило бы. Это я уже понимал. -- Но есть человек, который сумел стать лучшим рейнджером три раза, -- июньским соловьем разливался судья. -- Три, друзья мои! Вы не ослышались! Три года подряд был лучшим из лучших выпускник нашего славного училища, молодой офицер-десантник Сергей Пастухов! И он сейчас среди нас! Поприветствуем его! Сука ты, капитан. И больше никто. Я встал. А что было делать? Раскланивался, как клоун. Ольга и Настена вместе со всеми восторженно аплодировали и гордо поглядывали по сторонам. Ну, женщины! Судья поднял руку, требуя тишины. Трибуны нехотя угомонились. -- Дамы и господа! -- продолжал он. -- У меня есть для вас прекрасный сюрприз. Вот здесь, рядом со мной, сидит еще один выпускник нашего замечательного училища. Правда, пятнадцать лет назад, когда он получил диплом и первый офицерский чин, еще не было этого полигона и конкурс на звание лучшего рейнджера не проводился. Но он прошел другую школу в горячих точках и стал одним из самых опытных офицеров-десантников. Разрешите представить -- подполковник Александр Егоров! Аплодисменты, друзья мои, аплодисменты! Этот долбаный капитан явно ошибся в выборе профессии. Ему бы в ведущие какого-нибудь телешоу. Штатский со шрамом встал и раскланялся. Подполковник, значит. Неплохо для его лет. Очень даже неплохо. -- Сегодня мы видели бои наших лучших курсантов, -- выпевал судья. - А хотите увидеть бой настоящих профессионалов? -- Хотим! -- вразнобой загудела публика. -- Не понял! -- объявил капитан. -- Хотим или не хотим? -- Хотим! -- дружно грянули в ответ. -- Теперь понял. Тогда давайте попросим Сергея Пастухова и Александра Егорова показать нам, что такое настоящий бой! Попросим, друзья мои, попросим! И сам захлопал, показывая пример. Вот это и называется -- попасть в расклад. И не отнекаешься. Все равно уломают. И получится, что кокетничал. Поэтому я без спора отдал Ольге свою "сейку" и бумажник (на всякий пожарный, чтобы в каптерке не сперли) и вместе с моим нежданным соперником направился в раздевалку. Начальник вещсклада, старшина Сан Саныч, который служил здесь едва ли не с момента создания училища, выдал нам камуфляж, спецназовские ботинки с высокой шнуровкой и черные вязаные шапки типа "ночь" с прорезями для глаз. Егоров переоделся быстрей меня, кивнул: жду. И вышел из раздевалки. -- В каком году он закончил нашу школу? -- спросил я у Сан Саныча. Для того и тянул с переодеванием, чтобы спросить. -- Ни в каком, -- буркнул тот. -- Я его первый раз в жизни вижу. -- Точно? Сан Саныч даже не посчитал нужным ответить. А я не стал переспрашивать. Уж если он сказал, что видит этого типа первый раз в жизни, так оно и есть. Он мог пожаловаться на печень, источенную местной самогонкой во время борьбы за всеобщую трезвость, но на память он пожаловаться не мог. Он даже мой размер не спросил. Может, конечно, на глазок прикинул. Но вполне возможно, что помнил. А у Егорова, кстати, спросил. Когда мы подошли к судейской трибуне, судья объявил: -- Сейчас участники боя выберут оружие! На столе было разложено штук пять ТТ, "Макаровых" и даже невесть откуда появившиеся в арсенале училища две "длинные девятки" -- "Беретта-92Р8", которую лет десять назад американцы приняли на вооружение, переименовав в М9. Я не смог отказать себе в удовольствии побаловаться такой классной игрушкой и взял "беретту". Егоров последовал моему примеру. Капитан объявил: первый этап -- проход через "опасную зону". Второй этап -- собственно бой. На каждый этап участникам выдается по восемь патронов. По жребию первым в зону вошел Егоров. Шестнадцать минут. Неплохо. И всего пять штрафных очков. Не успел выстрелить в моджахеда с ручным пулеметом, но успел увернуться. Очень неплохо. Я прошел зону за тринадцать минут, но с пятнадцатью штрафными очками: пристрелил мента, который выскочил на меня с пистолетом. Я был уверен, что пристрелил этого мента правильно, но не стал спорить. Ну, проиграл первый тур. На втором отыграюсь. Перед вторым туром судья перезарядил наши "беретты", вставил по новой обойме. Мне выпало входить в зону с дальнего конца, Егорову с ближнего. Перед тем как нам разойтись, он приостановился и негромко сказал мне со странноватой усмешкой: -- В обоймах по одному боевому патрону. Не первый и не последний. Учти. После чего натянул на голову "ночь" и скрылся в проломе. Первым моим движением было разрядить пистолет и проверить обойму. Но правилами это запрещалось: участник боя должен помнить, сколько в его