. Впрочем, Копкова в Городе хорошо знали. Вопросы пошли как положено: не встречались ли признаки самородной ртути, как глубоко может залегать продуктивная зона, величина эрозионного среза. ...Вышел Баклаков. Он поймал брошенный из-под век взгляд Будды: "Спокойно, и не зарывайся". Баклаков и начал нарочито спокойно. Он описал геологическое строение долины реки Эльгай. С подробными петрографическими данными рассказал о двух типах гранитов - более древних, за пределами работы партии, и молодых, распространенных, видимо, по всей Территории. Вскользь рассказал о возможном делении на формации лав Кетунгского нагорья. "Касситерита на территории партии не обнаружено, - сказал Баклаков. - Причина, по нашему мнению, заключается..." - Об олове мы знаем достаточно, - перебил его Робыкин. - Но странное дело! На реке Эльгай работает разведка. О ней мы не слышали ни слова. Или в Поселке не знают, сколько стоит день работы разведки и сколько стоит один шурф? - Робыкин обвел всех присутствующих взглядом, как бы приглашая понять столь очевидную нелепость. - Или нечего сказать, или засекречено, - сказал тот же приближенный Робыкину голос. Баклаков опять поймал взгляд Чинкова, внимательный и настороженный. - В приложении к отчету изложены возможные перспективы золотоносности. Данных по разведке просто пока нет, так как промывка шлихов приурочена к весне. Есть предположение... - Об этом позвольте мне, - сказал Чинков. Он встал, - В отчете изложено мнение Сергея Александровича Баклакова о возможном для Территории типе ловушки для золотых россыпей. Эти ловушки приурочены к зонам пересечения разломов. По предварительным данным разведки... В это время раскрылась дверь, и, как в кино, возник Монголов. На мгновение в проеме мелькнула победная фигура Голубенчика, который за пять часов успел захватить самолет, поймать Монголова и доставить его в управление. Монголов был небрит и, как никогда, походил на кадрового армейского неудачника. За Монголовым топал Малыш с фанерным листом на вытянутых руках. На листе лежали пронумерованные мешочки со шлихами. - Как подтверждение взглядов авторов отчета на золотоносность, мы можем продемонстрировать пробы из долины реки Эльгай, - закончил Чинков. - Еще раз напоминаю, что пробы намыты именно в том месте, которое теоретически предсказал инженер Баклаков. Баклаков поймал на себе мгновенный фотографирующий взгляд Робыкина. Малыш хотел положить фанеру на стол Чинкова, но передумал и сунул лист на колени сидящего рядом с Робыкиным представителя Города. Все мешочки были заполнены равномерным желтым песком о самородками. В нескольких лежали отдельные крупные яйцевидные с вкраплениями кварца куски золота. Когда улегся шум, встал Робыкин, откашлялся и печально сказал: - Мы являемся свидетелями уникального, можно сказать, открытия, ознаменовавшего успех многолетних поисков. Мы видим, наконец, золото Территории. Вот оно - перед вами. Здесь все мужики, и я позволю себе непринужденную шутку: если люди из дерьма делают конфетку, то неужели из золота Территории мы не сможем сделать простой Государственной премии? Но даже не в этом дело, товарищи. Всеобщее распространение золотых знаков на Территории позволяло предполагать, что существует хотя бы одно, пусть небольшое, промышленное месторождение золота. Оно открыто. Радостно, товарищи, сознавать, что ключевую роль в его открытии сыграл молодой инженер Сергей Александрович Баклаков. Мы видим кадры, которые сменяют нас, стариков. Специалист-геолог растет медленно, медленнее, чем в большинстве профессий, - он должен накопить огромный опыт изучения недр, прежде чем станет специалистом. Тем приятнее сознавать успех Сергея Александровича Баклакова, который как бы знаменует весну, пришедшую на смену традициям "Северстроя". Тем приятнее отметить, что он является учеником всеми уважаемого Владимира Михайловича Монголова, руководящего разведкой реки Эльгай. - От имени всех присутствующих позвольте поблагодарить начальника управления за лестные слова, - Будда говорил ровно и даже несколько сонно. Лишь тонкая усмешка как бы застыла в углах рта. - Но до победных реляций еще весьма далеко. В отчете Баклакова изложены принципы быстрой проверки на золотоносность долин рек Эльгая, Ватап, Лосиной. Пока мы имеем лишь одну шурфовочную линию с хорошим золотом. В перспективе мы можем иметь все или ничего. Можно лишь утверждать, что деньги, вложенные в разведку долины Эльгая, будут оправданы. Защита кончилась. В коридоре к Баклакову подошел Гурин. - Поздравляю, стари-и-ик! - сказал он. - С чем? - Если ты немедленно перейдешь в Город, карьера твоя обеспечена. Из тебя сделают противовес Будде. - Ты всегда меня дешево ценил, Доктор, - сказал Баклаков. В коридор вышел Робыкин. Он шел, выдвинув вперед округлый живот и смешно выбрасывая ноги с развернутыми носками. За ним плотным кольцом шли приближенные Робыкина и Фурдецкий. Позади всех сонно шагал Чинков. Поравнявшись с Баклаковым, Робыкин повернулся и пожал ему руку пухлой ладонью. - Поздравляю, - сказал Робыкин. - Будем иметь в виду. Нам нужны молодые кадры, очень нужны. - Все правильно, - сказал Гурин, когда процессия спустилась по лестнице. - Ничто не меняется в мире. Греция, Рим, Венеция, Территория. - Пойду повидаю Монголова, - сказал Баклаков. - Веришь не веришь, не видел его небритым. - Нет, не верю, - усмехнулся Гурин. - Не верю, потому что так не бывает. И не может быть. - Что именно? - Будда подумал, решил рискнуть и, используя связи, добыл деньги на разведку. Баклаков подумал и придумал тип ловушки для россыпей. Бац - золотая россыпь. Теперь мы побегаем лето по тундре - бац, золотоносная провинция. Лауреаты появляются пачками. Газеты пестрят портретами. Если это действительно так, мне пора бросать геологию и идти торговать пивом. Баклаков не успел ответить. Снизу послышались шаги, и на лестнице показался Будда. Он, видимо, усадил приезжих в машину и шел к себе в кабинет. Чинков поднялся по лестнице и прошел мимо них. Но вдруг стремительно обернулся и тихо раздельно сказал: - Если вы, Баклаков, поверили хоть единому слову, сказанному на техсовете о вас, я уволю вас по статье дураков. Начальник партии обязан верить только себе и природе. С годами Баклаков пришел к выводу, что этой странной фразой Чинков хотел оберечь и наставить его. Охранить его от самоуверенности, но оставить веру в себя. "Верь себе и природе". Чем дальше шли годы, тем больше Баклаков убеждался в справедливости фразы Чинкова. 31 Накатившийся вал весны тревожил души. Баржи на берегу вытаяли, и на их пригретых солнцем, все еще пахнущих смолой бортах снова стали собираться перебедовавшие зиму бичи. Дни стали бесконечно длинными, и темные зимние сумерки ушли, как будто наваждение. На крыше управления бесились воробьи. На улицах Поселка снова возник дед Миша - возчик продовольственного магазина. Вместе с лохматой своей лошадью, телегой он был такой же достопримечательностью Поселка, как баржи на берегу, маленький цементный обелиск с надписью, что здесь будет памятник основоположникам. Дед Миша появился здесь чуть ли не с первым пароходом и с тех пор ухитрился ни разу не выехать на "материк". Отпуск он проводил в низовьях Китама, там, где стояла избушка бывшей фактории. Когда-то он сам был заведующим, уполномоченным по территории шестьсот на шестьсот километров с горными хребтами, тундровыми урочищами и полноводными реками. Он много кем был в прошлой жизни, пока не стал возчиком торга с багровым своим носом и доброй улыбкой все на свете понявшего человека. Когда лошадь и тележка с консервными ящиками двигались по залитой весенним солнцем улице Поселка, мимо раскисающих, подтаявших застругов, сосулек, капели, мимо мощных грузовиков, снующих в порт и обратно, дед Миша казался олицетворением Всеобщего Окончательного Решения. Только преходящие страсти: честолюбие, гонор, жажда власти, денег, успеха или фантастическая вера в идею - мешают человечеству прийти к его, дедамишиному усталому выводу. Так казалось. Достоинством бытия деда Миши было то, что в прошлой, настоящей и малом отрезке будущей жизни не имелось злого на него человека. Первые пуночки, тележка деда Миши, свет и тревожные запахи рождали иллюзию гусиного крика. Гуси были еще далеко на юге, за горными хребтами и заснеженными пространствами, первые разведчики прилетали лишь в мае, но и сейчас, казалось, звенел в небе вековой крик гусиной стаи, и у всех мужчин в Поселке сжимались сердца, потому что Поселок все-таки был бродячим местом, местом, где живут временно. В вечерних тревожных сумерках мужчины думали о женщинах. Весной вспоминали о забытых девушках "на материке", о бывших любовницах, с которыми разошлись, об утратах, встречах. Весной казалось, что "настоящая жизнь" впереди, а прошедшее было простой подготовкой. Управление жило суматошной коридорной жизнью. У стенок на корточках сидели и курили работяги "на подхвате" - погрузить, оттащить, получить, притащить. Шла бешеная дробь из комнаты машинисток - последние страницы отчетов и исправлений в них. Уже выплыли на сцену пистолетные кобуры, ружья и винтовки. Уже слово "заброска", транспортное сумасшествие каждой весны, перестало быть загадочной магией. Каждая партия выковала свой основной, запасной и сверхзапасной вариант, как попасть в район. 32 Первой к месту работы выехала партия Копкова. Выезжали на тракторных санях. Загруженные сани вел дядя Костя. Дядю Костю, как всегда, извлекли перед рейсом из домика Тряпошной Ноги. Он был очень тяжел в этот раз, поминутна доставал многолитровый китайский термос и каждый раз с детским изумлением разглядывал красную розу, изображенную на синем фоне термоса. Проехав склады, дядя Костя остановил трактор в тихой ложбине и лег спать. Копков ему не препятствовал: если дядя Костя выезжал за черту Поселка, значит, он уже в рейсе, и теперь будет доставлять партию любой ценой. Старые копковские кадры тоже спали, забравшись в олений мех, лишь новенькие смотрели на белую мглу ложбины, на поземку, неотвратимо заметавшую их след, и на черное лицо дяди Кости, когда он через час вылез из кабины и сунул голову в снег. Умывшись снегом, дядя Костя хлебнул смеси из спирта и чая и взялся за рычаги, чтобы теперь сутками не выпускать их из рук. Неизвестно, чему тут приходилось удивляться: выносливости машины или человека. Сутки за сутками, оставляя за собой черневшие на снегу пустые бочки, они шли через темные от камня перевалы, заснеженные долины. Грохот дизеля вспугивал зайцев. На перевалах доверчивые горные куропатки чуть не попадали под гусеницы, а куропачи, с налитыми яростной весенней кровью бровями, бросались на сани в безумной самцовской отваге. Трактор пересекал песцовые, оленьи и росомашьи следы. Было странное совпадение в том, что трактор шел точно по маршруту, которым двести лет назад проходил капитан Баннерс, иностранец на службе русского флота. Оставив свои корабли на попечение младших офицеров, он сухопутным путем бежал в Петербург от осточертевшей полярной пустыни. Дорогой Баннерс заполнял дневник сентенциями, которые надолго должны были отвратить людей от Территории. Но, впрочем, это были другие времена, с другими понятиями. 33 Константин Сергеевич Васильчиков Дядя Костя погиб, возвращаясь с базы Копкова. В санях у него лежало только три бочки солярки для обратной дороги, тросами прикрученные к полозьям из буровых труб, потому что рачительные мужики Копкова раздели сани до последней щепки. Он хотел срезать крюк западного притока Серой реки и выскочил в узкую расселину другого притока. С перевала он попал на наледь. Наледь показалась ему надежной - весь март по ночам стояли большие морозы. По какому-то затмению души дядя Костя не учел, что именно морозы и опасны наледи. В верхней части ущелья река промерзла почти до дна. Видно, гусеницы оказались последней каплей, нарушившей равновесие. Лед вверху лопнул с артиллерийским грохотом, и полоса воды валом покатилась к трактору. Дядя Костя хотел проскочить как можно быстрее. Сзади шла вода, по бокам - отвесные борта ущелья, и оставалось только убегать вперед по скользкой, припорошенной снегом наледи. Втянув впалые щеки и со свистом прихватывая воздух, дядя Костя дергал рычаги, дал педаль газа, и грохот траков по льду был ему победной и спасительной музыкой. Но, видимо, последний час его пришел, потому что лед под трактором провалился, и он попал в подледную пустоту, откуда вода ушла по щели. Мотор сразу заглох. Надо льдом торчала только крыша кабины. Дядя Костя закрыл глаза на секунду. И только одно было в голове: "спальный мешок". Копков чуть не силой втискивал ему в кабину теплый олений кукуль, но дядя Костя, как все трактористы старой северной школы, был суеверен. Поедешь с кукулем и продуктами - вернешься без трактора. Это была старая заповедь старых времен "Северстроя", когда трактор стоил куда больше, чем тракторист. Он не сдался еще. До базы Монголова ему оставалось километров сто пятьдесят. Дядя Костя выскочил из кабины. В небе полозьями торчали вздыбленные сани, и холодно отсвечивал полированный на снегу металл. Он вскарабкался на сани и ухитрился развязать трос на бочке с соляркой. Солярка - это огонь, а значит, и жизнь. В сани уже ударила вода и стала заливать ледяную яму, где был трактор. Он еще успел прыгнуть в кабину за телогрейкой, проверил, в кармане ли спички, выпихнул на лед бочку и покатил ее вниз. Но сверху набежал новый вал, вода подняла бочку и быстро понесла ее. Дядя Костя еще рванулся, чтобы удержать солярку, около которой он мог продержаться сутки или двое, поскользнулся и упал в воду. Последней его мыслью было: "Если бы раньше, то, может быть, лучше для всех. Справедливее". Трактор дяди Кости нашли через две недели. Копков, после того как заработала рация, сообщил о дне его выхода. Из-за краткой оттепели в верховьях Лосиной и Китама в тундре начинался гололед. Вездеходы управления были мобилизованы для поездки в стада, хотя и неизвестно было, чем они могли там помочь. На поиски трактора дяди Кости вышел второй трактор управления, который должен был забросить партию Жоры Апрятина. Ему пришлось дойти до партии Копкова, затем по обратному следу дяди Кости до наледи. Этот трактор повторил ошибку дяди Кости и тоже пошел по наледи, но на этот раз все обошлось. Обнаружили оледеневшую верхушку кабины, вздыбленные сани. Два дня люди орудовали ломами, освобождая трактор и сани, пока не обнаружили, что кабина пуста. И уже когда собирались уезжать, нашли занесенный снегом бугор у края наледи - спина дяди Кости. Его похоронили на верху обрыва, а рядом памятником поставили стоймя, как они были во льду, железные тракторные сани для перевозки тяжелых грузов. Можно думать, что необычный этот памятник простоит очень долго, потому что железо слабо ржавеет в климате Территории, а пурги зимой полируют его. Чинков издал приказ, в котором трактористам запрещалось уходить в рейс без палатки, примуса, спального мешка и недельного запаса продуктов. Геологам-съемщикам отныне категорически запрещалось ходить в маршрут в одиночку. Начальнику партии Апрятину объявлялся строгий выговор, и он переводился на два месяца на должность техника с исполнением обязанностей начальника партии. Семен Копков также получил переданный по рации выговор. Приказ звучал бескомпромиссно и строго, но все знали, что геологи-съемщики будут ходить в одиночку и не так-то просто выбить из людей традиции отмененного "Северстроя". Видимо, и Чинков понял это, потому что собрал у себя всех начальников партий, техников и инженеров, бывших в управлении, и кратко сказал: - В этот сезон не должно быть никаких ЧП. Они мешают работе. Кроме того, мне не нужны расследования. Совещание окончено. - Мандражирует начальство, - сформулировал в коридоре Саня Седлов. - Боится гласности происходящего. А бояться чего? Вся наша жизнь как сигаретка на сильном ветру. Саня Седлов завтра вел вездеходы к реке Ватап и уже ничего не боялся. 34 Вечером Баклаков отправил людей на аэродром. Ему оставалось получить оружие и официальное техзадание, подписанное Чинковым. Он ночевал в полуопустевшем бараке. В некоторых комнатах еще шумели, звякали бутылками, мелькали какие-то женские фигуры, у дверей стояли упакованные рюкзаки и болотные сапоги, но дух барака был уже нежилым, опустевшим. Утром в управлении он встретил Монголова. Монголов постарел, загорел на весеннем тундровом солнце и как-то отяжелел. Не стало его прежней высушенной армейской легкости. Было похоже, что Монголова надломило золото, в которое он не верил, но отыскал. - Пойдем, - сказал Монголов Сергею и взял его выше локтя. Так, не разжимая пальцев, он провел Баклакова в отдел кадров, где Богода с красными от бессонницы глазами (шел переучет личных дел) маялся средь пыльных папок и карточек. - Дай, - сказал Монголов. Богода проскрипел протезами к высокому зеленому сейфу, заслонив собой замок, открыл сейф и вынул из глубины чехол из нерпичьей шкуры и тяжелый нерпичий же мешочек. - Бери, - вздохнул Монголов, протягивая Баклакову свой короткий винчестер, зависть управления. - Бери, дарю! И подал мешочек с патронами. Было в жестком лице Монголова нечто такое, что заставило Сергея просто сказать: - Ага. Спасибо. Ты-ы! Ну, спасибо! И уйти. Тяжесть винчестера в руке как бы переводила жизнь в другую плоскость, теперь он был уже в поле, он уже был экспедиционный, и жизнь подчинялась экспедиционным, а не поселковым или городским законам. Баклаков открыл кабинет, заваленный обрывками кальки, миллиметровки, забракованными образцами прошлого лета, машинописными перечеркнутыми листами отчетов. Никто до осени не войдет в эту комнату, и они сами осенью будут убирать покрывшиеся пылью образцы, пожелтевшие листки бумаги. Он вынул винчестер из чехла. Все честь по чести было щедро промазано маслом, поворонка не стерлась, и только на ореховом ложе местами - щербинки. Короткое, удобное, мощное оружие. Баклаков машинально заглянул в подствольный магазин - девять штук патронов влазит туда, как раз на маршрут. Он развязал мешочек. Маслянистые короткие патроны, чуть похожие на наш автоматный, редкий тип винчестера, там же лежала отвертка, масленка и вишер. Военный человек Монголов: все в идеальном порядке. Лидия Макаровна сказала: "Илья Николаевич просил тебя зайти". Он вошел в кабинет Будды. Чинков, как всегда, сидел за идеально чистым столом в своем кресле-троне с медными гвоздиками. - Садитесь, Сергей Александрович, - сказал Чинков, вынул из ящика стола фирменную папку "Северстроя" с листиками технического задания. Баклаков взял папку, сел, положив ее на колени. - Весенняя погода. Скоро все развезет, - сказал Будда и посмотрел в окно. Баклаков молчал. - Еще раз повторяю, - сказал Чинков, - что за результаты партии отвечаете вы, Баклаков. Методы, которые вы будете применять для выполнения работы, меня не интересуют. - Это моя забота, - согласился Баклаков. - Прошу запомнить, что наши идеи и наша интуиция имеют ценность лишь в том случае, если они согласуются с реальностью. Мы живем под принудительной силой реальности, Баклаков. Ваша задача - иметь раскаленный мозг, вырабатывать идеи и тут же согласовывать их с принудительной силой реальности. В просторечии это называется мудростью. - Выше головы не прыгнешь, Илья Николаевич. - Я не требую, чтобы вы были Спинозой или Конфуцием, Баклаков, вы не способны быть ими. Но я обязываю вас быть безжалостным и мудрым во всем, что касается золота Территории. Нам нужны перспективы, чтобы требовать деньги и деньги, чтобы развивать перспективы. Россыпь реки Эльгай - мелочь. Ваше будущее целиком зависит от этого лета. - Вы поговорили с Куценко? - Он будет работать так, как это положено. И больше того. - Спасибо. - Идите, Баклаков. Идите и выполняйте. Желаю удачи. Не заставляйте меня разочаровываться в вас. В вашу силу я верю. Будда протянул ему мягкую ладонь. Сергей вернулся в кабинет, забрал винчестер, пнул разодранный лист миллиметровки и запер за собой дверь. Повесив ключ от кабинета на щит, он зашел в "предбанник" к Рубинчику. Рубинчика не было, лишь тяжелый табачный дух висел в комнатушке. Он написал записку: "Из четырнадцатой благополучно отбыли Гурин и Баклаков. Ключ в двери, вещички завернуты в матрасы на койке. Не унывай, Рубинчик". На другой день партия Баклакова без приключений, двумя рейсами выбросилась в район холмов Нганай. Они могли бы вылететь и одним, но хозяйственный Куценко наотрез отказался лететь без двух бочек солярки, которые он спер прямо на аэродроме. - В солярку полезно обмакивать руки, когда моешь шлихи в холодной воде, - утверждал он. Когда Сергей предложил взять банку технического вазелина, то Куценко с обезоруживающей простотой сказал: - А топить чем? Весновку надо в тепле проводить. Если у примуса маленько отверстие рассверлить, он на солярке как реактивный фугует. Под базу выбрали место там, где в устье Малого Китама скалистый обрыв переходил в тундровую ложбину. Холмы защищали их от ветров с севера, в ложбинке обещал быть ранний ручей, с высоты виднелось синее и белое Кетунгское нагорье. Прямо под ними находился широкий ровный плес, где, как утверждал бешеный рыболов Боря Бардыкин, голец хватает, если в лунку просунуть палец. Он обещал прилететь к ним в конце апреля, выбросить еще солярки, притащить ящик спирта и всемирные новости в обмен на мороженого гольца. Груда снаряжения казалась огромной из-за хаоса, где перемешались консервные ящики, рюкзаки, спальные мешки, примусы, рейки. В первый же вечер Баклаков на лыжах вышел в маршрут на холмы Марау. Он взял кусок брезента вместо палатки, толстый кукуль из меха зимнего оленя и маленький примус. До холмов Марау семьдесят километров, и он надеялся обернуться в четыре дня. Лыжи были плохие, он привык к хорошим, дорогим, шведским, норвежским, финским лыжам или фирменным лыжам марки "Эстония", к облегченным гоночным ботинкам. Но вскоре забытое с детства ощущение ременной петли и валенка вернулось, и он быстро пошел по застругам на северо-запад. Винчестер был с ним. Он решил не расставаться с подарком Монголова. Было хорошо идти по розовому, озаренному закатом снегу. Сзади морозно синели холмы Нганай. Редкие прутья кустов с детской весенней надеждой выглядывали из-под снега. Баклаков заночевал в долине тундровой речки под надутым пургами козырьком снега. Немного подкопал его, ножом вырезал пару снежных плит. Получилась пещера. Брезент постелил на снег и залез в мешок, раздевшись догола. Есть и пить не хотелось, потому что тело просило работы. В мешке было тепло и удобно. Он потрогал лежащий рядом на брезенте металл винчестера и посмотрел на отрешенное небо и бледные точки полярных звезд. "Я научился соразмерять желание и реальность, - думал Баклаков. - Два года назад я не стал бы делить работу с ребятами. Я пошел бы по Большому Кольцу и тем загубил задание. Жизненный опыт в том, чтобы соразмерить желание и реальность". Он быстро заснул. Еще не проснувшись, Баклаков почувствовал радость. Невысокое солнце вкось освещало тундру. Ночью выпал небольшой снег, снежинки лежали плоскими кристалликами на выстругах, и от их отражения вся тундра искрилась разложенным спектром света. Мягкий сверкающий ковер шел, изгибался по холмам, впадинам долин, обволакивал кустарники и заструги. Жизнь была сказочна. Если лето начинается так, значит, оно будет удачным. Ко второй половине дня он добрался до холмов Марау. Начался такой солнечный жаркий день, что лицо Баклакова обгорело до красного цвета. Снег раскис и не держал лыжи. К вечеру он сделал работу. Всю ночь Баклаков шел обратно, проверяя курс по Полярной звезде, которая должна была находиться над левым плечом. Скрипел снег под лыжами. Баклаков дремал на ходу, сгорбившись, положив отяжелевшие кисти на винчестер, который висел на груди, как автомат. На базу он пришел к двенадцати дня. Было очень жарко, пот разъедал глаза. Куценко выкладывал защитную стенку из камня вокруг палатки. Гольцы, воткнутые в снег головами, торчали как частокол. На отполированном ветрами склоне сопки маячила высоко у вершины тяжелая фигура. - Курорт, а не жизнь, - устало сказал Баклаков, скидывая рюкзак. - От выдает! - глядя вверх, ответил Куценко. Гурин мчался по склону, выписывая плавные кривые. В вихре взметенного снега он набрал скорость и, изящно сломившись в бедре, замер в метре от палатки. Яркая рубашка поверх свитера, темные очки - парень с рекламы. - На горных, выходит, умеешь? - прикрыв глаза от нестерпимого света, сказал Баклаков. - МогЃм, начальник. Король Кавголовских холмов - это я. Гурин был весел, и Баклаков подумал, что Гурин все-таки умница и с ним можно поддерживать отношения, даже будучи в ссоре. - Ты на юг ходил? - спросил он. - Еще как ходил! Тебя дожидаюсь, начальник. Мудрого руководящего слова. - Чая нет, Клим Алексеевич? - спросил Баклаков. - Как нет? - удивился Куценко, - Я вас-тебя за пять километров увидел, сразу термос залил. Во-он у стенки вас-тебя термос ждет. Это где же такое бывает: человек из маршрута, а чая нет? Гурин отстегнул лыжи, распустил шнуровку ботинок. Только теперь Баклаков понял, зачем Гурин тащил за собой всю эту ненужную в экспедиции тяжесть. Ладно, черт о ним. Пусто как-то. Предчувствие, что ли? Какое к лешему может быть предчувствие после одного маршрута? Гурин принес рюкзак с образцами. По его словам, на холмах Тачин он обнаружил небольшой гранитный интрузивчик. Может быть, просто верхушка не прорвавшейся вверх магмы, может быть, остаточный корень. Великолепный контакт. Готовая лаборатория. - Значит, расчистки нужны. Возьми Вальку или Седого. Палатку, продукты. Изучи ее капитально. - Валентин-то при деле. Шлихи учится мыть. Я ему задание выдал, - вмешался Куценко. - Лучше Седой. Он горным работам обучен, - согласился Баклаков. - Весна ранняя будет. Скоро снег развезет и объявится гусь, - сказал Куценко. Ночь стояла ясная, светлая, снег подмерз. Гурин и Седой готовились к маршруту на холмы Тачин. Гурин отправлялся на горных лыжах, снял с крючков тросик креплений, чтобы можно было шагать. - Плюнь ты на эту технику, - сказал Баклаков. - Замучаешься через километр. Возьми мои лыжи на валенках или иди как человек. Баклаков злился. Всякие отвлекающие игрушки в рабочем маршруте он считал недопустимым, но не мог приказать Гурину, потому что у них, видите ли, ссора по личным причинам. Гурин выпрямился и воздел руки. - Не ведаешь, что говоришь, начальник. Два года я не вставал на горные лыжи. Что скажут мне загорелые женщины, когда я с глупой пачкой аккредитивов приеду в Бакуриани или Чимбулак? Женщины назовут меня толстым и старым. Они скажут, что мне ничего другого не осталось, как писать диссертацию. А я не хочу быть диссертантом, я хочу быть мужчиной. Эти лыжи я прятал у Рубинчика целую зиму. Чтобы их не украли, не сожгли или не переделали на нарты. - Ладно, - согласился Сергей. - Но доставь злобное удовольствие, я посмотрю, как ты будешь писать свои повороты с рюкзаком за спиной. - Не доставлю, - хохотнул Гурин. - У меня тяньшаньская школа. И не доставил. С рюкзаком за спиной, описывая плавные дуги, он съехал на лед Китама и завершил все это длинной сверхпижонской дугой на слитых воедино лыжах. - Гвадалквивир! Силен! - с неприкрытым восхищением сказал Валька Карзубин. Баклаков посмотрел на него. Он увидел, что парень, с суровой непреклонностью утверждавший, что не пьет по утрам, совсем еще мальчишка. Мир ремеслухи, электросварки, железных работ и бараков как бы законсервировал этого парня, и вот теперь он открывал новые для себя горизонты, иной стиль жизни и поведения. Управление приобрело еще одного верного кадра, которому нет уж обратной дороги в регламентированный мир заводов. Седой уступами спустился вслед за Гуриным, и темные точки их фигур быстро исчезли. Снегопад пришел после трех жарких парниковых дней. Куценко и Карзубин обходили песчаные косы, намечали места будущих шлиховых проб. Баклаков лазил по склонам около базы и искал позарез необходимую фауну. Он все больше приходил к выводу, что на холмах Марау, Чаиай и Тачин так называемые "немые" толщи, слои, не сохранившие окаменевших остатков биологической жизни. Со своей рекогносцировки Карзубин и Куценко принесли по большой вязанке кустарниковых веток. - У живого огня посидеть, надоело примус обнюхивать, - бурчал Куценко, раскладывая костер. Небо с полудня уже затянуло, на вершине холма струились вихри поземки. Но в долинке, где находилась база, было тихо. Снег пошел сразу крупными хлопьями. Где-то в стороне он крутился в струях ветра, но над ними затихал и падал почти отвесно. - Чо хмурый, начальник? - спросил Валька Карзубин. - Скучаешь по грохоту жизни? - Скучаю по фауне. Целый день, как олень, снег копытил. И ни одной ракушки. - Давай напишу в деревню. Внутренний смысл! Там на речке у нас полно всяких. - Напиши. - Пробы-то заранее натаскать, так у первой забереги и мыть можно, - сказал Куценко. Он сидел босиком, поставив квадратные ступни на голенища валенок. Снег падал все гуще, гуще, и спины стали уже намокать от него. И вдруг метрах в пяти от костра под снежный обрыв тяжко и обессиленно грохнулся один гусь, за ним второй, третий. Гуси отбежали к краю обрывчика и настороженно стояли, готовые в тот же момент взлететь. Так прошло минут пять, встопорщенные перья гусей улеглись. Потом один мягко прикрыл собой лапки, и тут же улеглись все трое. Они лежали, прижавшись друг к другу, как серые валуны, только крайний неотрывно смотрел на людей круглым глазом. - Правильно говорил Илья Николаевич - страна великих возможностей, - тихо и тонко, совсем по-буддиному, сказал Куценко. - Гуси прямо в костер падают. Надо тихонько в палатку перебраться, пущай отдохнут. Снег навалил за ночь слой около полуметра и к утру утих. От белизны его все заполнила слепящая мгла, небо казалось синтетически голубым. Гуси исчезли. Баклаков пошел на скалистый обрыв и безнадежно крушил молотком камни. Глаза даже в темных очках слезились. Пришел Куценко с кружкой чая. - Промой глаза. Лучше чая лекарства нет при таком снеге. - Ничего. - Снежной слепотой заболеешь, время терять будем, - сказал Куценко. Баклаков взял кружку и стал промывать глаза крепким холодным чаем. Глаза слегка щипало, то ли от чая, то ли от пота, который попадал в них вместе с чаем. - А гуси-то улетели, - вздохнул Куценко. - Этот снег к обеду солнце сметет. - Спасибо, Алексеич, - сказал Баклаков. - Болеть сейчас невозможно. Как только Гурин закончит, будем уходить в горы. 35 Сидорчук прилетел в Поселок в конце апреля. Чинков, встречавший его в аэропорту, радостно засмеялся, когда увидел Сидорчука в желтой канадской меховой шубе, в отчаянных каких-то меховых сапогах тоже желтого цвета и тяжелых темных очках. Иностранец, концессионер, прибывший смотреть владения. Дорогой он подшучивал над Сидорчуком, объясняя: "Вот это торосы. Это тундра, покрытая снегом. Это так называемые сопки". Сидорчук все терпеливо сносил. В управлении он долго ходил по обшарпанным коридорам, заглядывал в захламленные и пустые рабочие кабинеты. - Вы бы краску, что ли, какую повеселее нашли. А то с похмелья не угадаешь: в управлении ты или в камере предварительного заключения. - К осени выполним указание. Сделаем, чтобы нашим героям-полевикам было радостно зайти в управление, - с усмешкой ответил Чинков. В тот же вечер Сидорчук и Чинков отправились на разведку Монголова. Вездеход гремел, лязгал, сотрясался, и в кузов забивалась снежная пыль. Сидорчук молчал и лишь однажды сказал Чинкову: - Вместо того чтобы про сопки и торосы рассказывать, лучше бы в мой портфель заглянул. - Давай, Иван, загляну. - Смотри! - Сидорчук открыл портфель, и даже несмотря на бензиновый дух и выхлопные газы в вездеходе запахло аптекой. Скляночки, пузырьки, пакетики. - Может, выкинуть все это на дорогу? Вместе с портфелем? - с веселым отчаянием спросил Сидорчук. Чинков ничего не ответил, и Сидорчук погрузился опять в недра оранжевой шубы. К рассвету вездеход вышел в долину Эльгая. Тракторный след сипел под лучами восходящего солнца, убегал вперед. На разведке Сидорчук быстро и даже как-то небрежно просмотрел пробы, вынутые из сейфа Монголовым. Втроем они пошли на шурфы. Из-за вездехода вывернулся Кефир, с чрезвычайно деловым видом прошел мимо. - Гиголов, - представил его Монголов. - Лучший рабочий. Именно он нашел самородок в триста пятьдесят граммов, который и заставил нас начать зимнюю промывку. И он же намыл первую хорошую пробу. Кефир приподнял шапочку, Сидорчук благосклонно кивнул. - Не в етом подвиг, Владимир Михайлович, - вдруг сказал Кефир. - Подтвердите, что я отказался от спирта, чтобы не спугнуть фарт. Чтобы не подорвать валютную мощь государства, Гиголов героически отодвинул предложенный спирт. Было? - Было, - устало усмехнулся Монголов. Он видел, что на Кефира "нашло". - А досталось-то каково? Вот думают иные начальники: работяга аванс взял, бормотухи, портвейн, по-научному, выпил и сопит спокойно в две дырочки. А начальство о производстве не спит, калики-моргалики из пузырьков отмеряет, заботится - ну как заснет - сразу все рухнет. А производство - что? Это же дерево! И растят его работяги, - Кефир закатил глаза и взмахом нарисовал размеры "дерева". - Начальство... усопло. Работяга угомонился. А труд-то наш, наше-то дерево все растет, растет, ширится. Беспредельно. Ну-у! Кефир искоса глянул на Сидорчука, нахлопнул шапчонку и пошел прочь. Но неожиданно вернулся, с веселой фамильярностью хлопнул Сидорчука по плечу. - Шуба у вас богатая. В такой шубе и по Бродвею. Ну-у! Все американские цыпочки лягут. - Не в шубе сила, - сказал Сидорчук. Он взял Кефира под руку, отвел в сторону и что-то пробормотал ему на блатном жаргоне. Кефир изумленно округлил глаза, и они с Сидорчуком, уважительно пожав руки друг другу, разошлись. Сидорчук улыбался и все оглядывался на спину Кефира. Чинков тихо давился от смеха. Монголов ушел. - Ты слыхал о таком... Катинском? - спросил Сидорчук. - Читал докладную записку, - неохотно пробурчал Чинков. - Докладной его ты не читал. Она у меня в единственном экземпляре. Толковая докладная. А тут и ты подвалил со своим мешком золота. Вовремя. Чинков молчал. - Вот ведь интересный мужик, - продолжал Сидорчук. - С Территории его выперли. Он в Средней Азии спрятался, но отчеты читал. Думал. Всю золотоносность Территории по полочкам разложил. Толковый черт, этот Катинский. - Почему не сказал сразу о докладной? - Ты бы не был тогда пуп Территории. А ты лучше работаешь, когда ты именно пуп. Чинков молчал. Редко бывало, чтобы удар доставался ему вот так, неожиданно. Он привык все предвидеть. Он молчал, какая-то нехорошая жилка билась в затылке, и вдруг из темных глубин, как спасительный круг, выплыло короткое тяжелое слово. Оно выплывало к нему уже несколько месяцев, но пока Чинков боялся его. Слово это было "нефть", которое давно уж стало синонимом золота. Пока же Чинков уставил в пространство взгляд и мальчишеским обиженным голосом произнес: - Все равно это золото создал я. Я его сдвинул с места. - Разве кто спорит? - удивился Сидорчук. - Зачем ты приезжал, Иван? Шубой похвастаться? - Убедиться, что золото и разведка существуют в реальности. От тебя всякого можно ждать. - Убедился? - Не ломай голову, - сказал Сидорчук. - Кроме лекарств, у меня в портфеле разные полномочия. Высокий и полномочный ревизор, вот кто я. Я привез тебе деньги. Дополнительные ассигнования на разведку. Акт о ревизии ты сегодня напишешь сам. Завтра я улетаю. - Где твои деньги были месяц назад? Я все полевые партии ограбил. Нищими их отправил. Они гипертониками вернутся. - С каких пор ты жалостливым стал? - Я о неиспользованных возможностях жалею. Гипертония должна быть оправдана. На Лосиной нужна большая шурфовна. На Ватапе есть куда вложить деньги. Кольцевой партии ничем не поможешь. - Почему? - Такой маршрут. Но там у меня честолюбцы. На честолюбии вытявут. - А где твой промывальщик-гений? Хочу познакомиться. - Там, в Кольцевой. Если привезет нужные результаты, я его в старшие инженеры произведу. Диплом нарисую об окончании вуза. Если привезет именно то, что жду, я его кандидатом наук назначу. - Наместник! - вздохнул Сидорчук. - Император. В какой круг ада заявку подал? - Лет через десять скажу, - серьезно сказал Будда. - Едем обратно! - Пусть водитель поспит. У него портфеля с лекарствами нет. - Ничего. Не каждый день к вам высокие и полномочные ревизоры прилетают. - Может, охоту прикажешь устроить? Коньяк, куропатка на вертеле? - Не усердствуй. Твой трон пока прочен. - Мой трон всегда прочен, - усмехнулся Чинков. К вездеходу шел Монголов. В телогрейке, перетянутой офицерским ремнем, армейской шапке и тщательно вычищенных сапогах Монголов резко отличался от монументально одетых Будды и Сидорчука. - Вы обещали отпустить меня в отпуск, как только разведка даст результат, Илья Николаевич, - сказал Монголов, остановившись в нескольких шагах от Чинкова. - Плохо себя чувствуете? - Чинков осторожно скосил глаз на Сидорчука. Тог, вовсе не делая вид, что не слышит, с веселым интересом смотрел на Монголова и Чинкова. - Не сплю. Желудок жжет. Не сдублировать бы Отто Яновича, - невесело усмехнулся Монголов. - Устроим вас в санаторий, Владимир Михайлович, - сказал Чинков. - Северстроевский спецсанаторий. Его пока не отняли. Отдельная комната. Хорошие врачи. - Нет, - все так же невесело улыбнулся Монголов. - Это не для меня. Что хорошо для генералов, не годится для ваньки-взводного. Хочу поехать в деревню. Зайти к простому сельскому врачу. С удочкой посидеть. Подумать. - О чем же, если не секрет, Владимир Михаилович? - весело спросил Сидорчук. Монголов внимательно посмотрел на Сидорчука, на Будду и глухо сказал: - О правилах. Всю жизнь я верил в определенные правила. В личный устав, если хотите. Почему-то все пошатнулось. А человек без правил жить не может. - Удочки. Сельский врач. Лучше и не придумаешь, Владимир Михайлович, - дружелюбно сказал Сидорчук. - Я бы именно так поступил. - Будем взаимно выполнять обязательства, - вздохнул Чинков. - Вы выполнили свое на Эльгае. Я выполняю свое и разрешаю вам отпуск. Подумайте о санатории. Я организую вам любой санаторий страны. - Ни к чему ваньке-взводному... - начал было Монголов. - Бросьте! В управлении организуется отдел разведочных экспедиций. Сейчас у нас две разведки: ваша и киноварь Копкова. Скоро разведок у нас будет много. Вы будете начальником отдела разведок и моим заместителем после отпуска. - В кресле я... - снова начал Монголов. - Не выйдет, Владимир Михайлович, - жестко перебил его Будда. - Вы единственная кандидатура. Вспомните ваши правила. Хотите, чтобы я техника назначал в отдел разведок? Молодого специалиста? Слишком дорого это для государства, Владимир Михайлович. - Хорошо, - сказал М