под платьем не такая худышка, как это можно подумать. Вовсе даже наоборот. Баклаков увидел, что глаза у Гурина какие-то совершенно пустые. Он встал и очень сильно ударил его. Гурин сидел на полу, обхватив голову, потом сплюнул кровь. Вошел Салахов. Мгновенно оценил обстановку, загородил Гурина, поднял его, через плечо спросил: - За что? - Так, - сказал Баклаков. - За дело. - Я сегодня взрывчатку к Монголову транспортирую. Переходи в мою комнату, - сказал Салахов. - Ничего, - сказал Баклаков. - Больше драки не будет. Обещаю. ...Новый год проскочил незаметно. Обошлось без шума, пальбы и выпивки. Над управлением висело "время отчетов". В начале января Баклаков выбросил в мусорную корзину заготовленные наброски глав. Стопкой сложил полевые книжки. Требовалось начать все с начала. Складывая книжки, он быстро просматривал их. Раздавленный между страницами комар, срыв карандашной строчки, следы дождя на покоробленной странице, случайно попавшая травинка - запахи, мечтания, озноб, усталость, долг, мысль, лето. Он положил перед собой карту Монголова. Гурин прав: плоская, без мечты и фантазии карта. Фиолетовое поле триаса. Предположительно палеозойский массив на востоке. На юге зеленая в галочках полоса эффузивов Кетунгского нагорья. Красные в крестиках овалы гранитов. Красные линии разломов, трещин земной коры. Он смотрел на карту, зажав уши. На плоском цветном листе бумаги существовал четырехмерный мир во взаимосвязи перемещений земных пластов, дробящих его трещин, взрывы глубинных магм, буйное сумасшествие вулканических извержений. Когда? Как? Вопроса "почему?" не было. Этот вопрос относился лишь к золоту. О золоте после. Он должен представить себе историю. Разломы? Почему-то мысль его все время возвращалась к разломам. По ним проходят перевалы в хребтах, к ним приурочены речные долины, сбросовые обрывы хребтов. По ним проникает магма, они формируют рельеф. Зачем ему разломы? О них тоже после. Он взял чистый бланк карты и стал, еще не зная цели, переносить на нее красными линиями разломы, те, что наблюдал он сам, и те, что нанес на карту Монголов. Те, что отметил Дамер. Пунктиром он намечал разломы, которые просились предположительно по связи перевалов, речных долин - логике местности... Из управления он ушел последним, в первом часу ночи. Весь следующий день он ходил по берегу бухты. Пытался обрести силу в моральной уверенности. Вечером, по дороге в управление, он зашел за табаком в магазин. Он наладил отличную смесь: три пачки "Трубки мира" на одну большую "Капитанского". Вахтерша пропустила его безропотно, хотя он не был ни в каких списках. Дело шло к весне. Вахтерши за зиму привыкали к их ритму работы. В кабинете он зажег настольную лампу, взял стопу заготовленных раньше отчетов и положил перед собой обзорную карту Территории. И вдруг подумал, что нет смысла тонуть ему сейчас в море фактов. Все эти отчеты он читал по пять раз и знает приложенные к ним карты. Не лучше ли просто подумать? Разломы! Он вытащил из тумбы плитку, поставил на нее жароупорную колбу, взятую в управленческой лаборатории. Сейчас будет чай, и впереди - ночь. Сила пророков в их моральной уверенности. Нельзя сейчас прятаться за мелочи. Он должен дать основу. Детали будут потом. Стены кабинета тонули в полумраке. Он нагнул отражатель настольной лампы так, чтобы свет падал лишь на середину стола. В темноте высились стеллажи с образцами. Каждый камушек перещупан своими руками, доставлен на своем горбу. Почему молчат камушки? Баклаков взял лист бумаги, ручку и вдруг, вместо задуманного списка вопросов, начал писать письмо двум Сонькам: Сонии и Суюмбике. Он писал дурашливое письмо: про таракана Сему, который живет в щели над его койкой, про знакомого бича, который по пьянке прикуривал лупой от северного сияния, про заполярные пейзажи без снега. Он писал и все время думал о горячей, пахнущей травами щеке Суюмбике и вообще о ней. Когда он кончил письмо, то совершенно ясно понял, зачем ему требовались разломы. Если они формируют речные долины, то в зоне пересечения древних разломов коренное ложе долины будет иным, углубленным или смещенным в сторону, или более широким. Именно в зоне пересечения разломов может прятаться россыпь в уготованной для нее ловушке. Россыпь не по всей долине, а там, где долину пересекает другой разлом. Как они не поняли этого с Монголовым летом? Почему не проверили на шурфах? Он быстро перенес на бланковую карту разломов, сделанную им накануне, все гранитные массивы. Золото есть - вездесущие "знаки". Это факт. Оно принесено гранитами. Это тоже факт. Ни в одном из гранитных массивов никто не видел рудного золота - это третий факт. Следовательно, были "специальные" золотоносные граниты, полностью разрушенные к текущему времени? Или золото содержалось в верхних частях существующих гранитных массивов? Верхние части срезаны эрозией. Или есть особый тип гранитов, еще нам пока неизвестный? Он без перехода принялся писать докладную записку Будде. Карта-гипотеза, отчет-гипотеза уже существовали для Баклакова. Он видел эту карту и знал текст отчета. Он писал легко. Смысл докладной записки сводился к следующему: 1. Проверить длинными шурфовочными линиями рельеф древнего ложа долины Эльгая там, где она пересекалась уже отмеченными разломами. Он перечислил названия ручьев, координаты линий. То же сделать для рек: Лосиной, Ватап, Китам. 2. Сделать массовый отбор проб для петрографического анализа гранитных массивов всего района. И для определения абсолютного возраста. Пробы должны быть массовыми, годными к статистической обработке. Если на этой основе не удастся выделить отдельные типы гранитов - значит, золотоносность связана с верхней разрушенной частью обычных для Территории массивов. В этом случае ожидать месторождения золота {по всем рекам Территории}. Поиски золота - поиски "ловушек" в речных долинах. Баклаков посмотрел на часы. Было три часа ночи. Он снял ботинки и в одних носках вышел в коридор. Как он и ожидал, вахтер спал. Он лежал на полу, закутавшись в длинный тулуп. "Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана", - пробормотал Баклаков дурацкую поговорку и бесшумно поднялся на второй этаж. Дверь комнатки Люды Голливуд была не заперта. Он забрал ее пишущую машинку и так же бесшумно вернулся в кабинет. Двумя пальцами он перестукал свою докладную, на ходу шлифуя формулировки. В коридоре уже слышались голоса - менялась вахта. Он подождал, пока разводящий и прежний вахтер ушли и, уже не таясь, отнес наверх машинку. Он вышел на улицу. Вдохнул колючий воздух. Голова гудела от названий рек, перевалов, массивов, горных вершин. В эту ночь он обрел главное - интуицию и уверенность. Он знал, что он прав. Баклаков пошел к почте, чтобы опустить письмо Сонькам. На почтовом ящике висела надпись: "Окурков не бросать". На почте было пусто. Воскресенье, рано. Лишь одна женщина спиной к нему стояла у окошка телеграфа. Баклаков знал ее: техник-электрик с энергокомбината. Недавно от нее ушел муж. Ушел к продавщице на прииске Западном. Решил податься в миллионеры. В Поселке все всЃ про всех знали. - Извини, Тамара, но я эту глупость передавать не буду, - сказал в окошко Алик-в-Очках. Так его звали в отличие от другого - Алика Жеребца, бывшего футболиста "Спартака". Баклаков взял чистый бланк и через плечо заглянул в текст телеграммы Тамары. "У вас светит солнце, а у нас полярная ночь привет с Территории. Тамара". На крыльце нос в нос Баклаков столкнулся с Сергушовой. - О-о! Куда ты пропал? Почему не заходишь? - из-под пухового платка торчал только напудренный нос. Баклаков промолчал. - Ты какой-то синий. В общем, цветной весь. Пойдем, я тебе кофе сварю. Он покорно пошел за ней. - В отпуск хочу, - капризно сказала Сергушова. - Зима меня доконала. Я человек южный, подготовленный для итальянского климата. А тут зима, зима и, наверное, никогда не кончится. - Ходи побольше. Сейчас тихо. Можно на бухту, в сопки. Снег, что асфальт везде. Не застрянешь. - Господи! До чего же ты тошный. Физическое здоровье, работа, и на этом кончился мир. Тоскливый бред. - Я этим бредом живу, - сухо сказал Баклаков. В комнате, где он не бывал с того гнусного вечера, все было по-иному. Валялись вещи Гурина, его книги. Она покидала все это за ширму и уселась, закутав ноги одеялом "Сахара". Плитка тихо пощелкивала, нагреваясь. Он сидел, не сняв полушубок, и смотрел на красную полоску спирали под чайником. Сегодня была хорошая ночь. Радость грядущего лета вдруг проснулась в нем. Он поднял голову. Сергушова смотрела на него в упор, не мигая. Лоб ее был наморщен. Он отвернулся в сторону, и кривая улыбка поползла по лицу. Он ладонью убрал улыбку. Он очень жалел Сергушову. Он жалел, потому что знал: она никак не может найти себя. Как женщина, человек, в конце концов, журналист. Баклаков повернулся и подмигнул ей: - Сегодня была хорошая ночь. Если верить Копкову, я уменьшил количество зла на земле, - сказал Баклаков. 20 Малыш, взятый Монголовым как кадр No 1 будущей разведочной экспедиции, днем и ночью мелькал по Поселку в куртке на собачьем меху, низко обрезанных валенках и якутской шапке с длинными ушами. Он был в том приподнятом состоянии, когда человеку вдруг становится ясной судьба. Обязанности его были разнообразны: он получал на складах снаряжение, выписанное Монголовым, вербовал по "сучьим куткам", в магазине, во время случайной встречи на "коробах" рабочих. Первыми в экспедицию пошли Кефир и Менялка. Малыш нашел их в хибаре около скотобазы, где они второй месяц крутили пластинки Утесова и Шульженко, выбрасывая пустые бутылки в окно. Малыш встряхнул их, поговорил про минувший сезон и завтра велел трезвехонькими являться в управление. Они пришли и под начальством Седого, который был также откомандирован к Монголову, занялись получением грузов. И они же с первой партией груза, где в основном были гвозди, бельтинг и деревянные рейки, выехали в долину Эльгая - ставить палатки для будущих кадров. В механических мастерских день и ночь трещала электросварка и шипел газовый резак - из железных бочек готовились печи для палаток. Занимался этим Валька Карзубин. Среди стихии огня и металла, с чумазой рожей, торчащей из-под щитка, Валентин Карзубин был уверен и весел. "Что в башку взбредет, то и соорудим", - приговаривал он, вгрызаясь в очередную бочку. Технология изготовления печей была несложна: из бочки вырезалось днище, вваривалось снова на глубине одной трети, снизу прорезалась дырка для поддувала, выше - дырка для дверцы, наверху наваривался кусок обсадной буровой трубы, на который потом надевались жестяные дымовые трубы. Дальше бочка поступала к жестянщикам, которые ладили дверцы и в комплект клали колена труб, изготовленных тут же. Монголов писал проект на разведку в выделенной ему клетушке. Отчет за минувший сезон был передан Баклакову "и. о. нач. партии". Из-за срочности проекта у Монголова даже не было времени как следует поговорить с Баклаковым, он лишь передал ему материалы и геологическую карту предварительной рисовки. Монголов никак не мог отделаться от посторонних ненужных мыслей. Впервые в жизни он не подчинился приказу руководства, чтобы на другой день, как мальчишке, сменить решение. Он покрыл преступную выходку Малыша, взял на себя роль судебного органа. "Если все будут самолично разрешать преступления, что будет с порядком?" - думал Монголов. И самое плохое, он не протестовал против дела, в пользу которого для государства не верил, и, следовательно, был обязан бороться с ним в должном порядке. Все это, он понимал, являлось следствием смутного ощущения ошибки, произошедшего летом. Монголов все более уходил в себя, худел, замыкался, и всем в управлении вдруг стало заметно, что Монголову за пятьдесят. Прораб Салахов перевозил взрывчатку. Склады ее находились в пятнадцати километрах от Поселка, в узкой долинке, затянутой колючей проволокой. Часовые, контрольно-пропускные пункты. Тракторные сани, помеченные красным флажком опасности, медленно выползали из ворот на зимник и, обходя Поселок, двигались в далекую заснеженную долину Эльгая. Малыш, Салахов, Седой, назначенный комендантом палаточного городка на Эльгае, действовали самостоятельно, минуя Монголова. В этом была именно армейская четкость майора-артиллериста - выбрать себе помощников. Чинков беспрепятственно подписывал приказы об откомандировании к Монголову всех, кого тот просил. Восточный разведучасток появлялся из-за поворота долины как странный нарост на заснеженной строгой тундре. Он помещался в той самой котловине, где осенью Куценко поставил свою палатку. Сверху и снизу по течению реки котловину зажимали сгрудившиеся сопки. На вытоптанном и грязном от дыма снегу здесь стояло шесть больших каркасных палаток. Над палатками торчали печные трубы, расходились тропинки к шурфовочным линиям. Шурфы издали замечались по темным ореолам разбросанного при взрыве грунта. Отдельная тропинка вела к небольшой наледи, где брали лед для воды. Уголь в мешках, бочки с соляркой, бензином и керосином лежали прямо на снегу, возле длинной складской палатки с незапертой дверью. ...Кефир и Седой снова работали в паре. Пока один бил копьевидным ломиком бурку в глубине шурфа, второй курил или тащил от другого шурфа вороток на салазках. В этот раз была очередь Кефира, стоя одной ногой в бадье, он опустился в шурф и принялся долбить бурку, время от времени вычерпывая грунт ложкой на длинной деревянной ручке. В проходке шурфов, кроме физической силы, требовались разум и опыт. Иначе шурф уходил вбок или расширялся, точно бутылка, или грозил обрушением. Во всяком случае, новичку приходилось вынимать грунта вдвое больше. Лом был заправлен хорошо, Седой умел это делать. Кефир с выдохом опускал лом, останавливаясь только, чтобы вытереть пот и взглянуть на темный квадрат неба в десяти метрах над ним. На этой линии были глубокие шурфы. "Это ж надо, - отвлеченно думал Кефир, - самому себя закопать на такую глыбь". Над головой его пристроенная на палке-распорке с треском горела свечка. Свечки в шурфах сгорали вдвое быстрее, чем на воздухе. "Тяга, что ли, тут действует, - думал Кефир. - Хотя какая тут тяга, откуда воздух тянуть?" Было морозно, и пламя свечи погружалось в стаканчик из парафина. Кефир снял рукавицы и обмороженными, обожженными, потерявшими чувствительность пальцами ободрал парафин. В шурфе посветлело, стены его засверкали кристаллами льда. Кефир увидел, что бурку уводит вбок, придется крепко обдалбливать с одной стороны стенку шурфа. И бурка должна быть сорок сантиметров, ни больше ни меньше, потому что сорок сантиметров называется "проходка" или "сороковка". Это учитывают, когда моют проходки. Наверху заскрипел снег, и кусок мерзлого грунта запрыгал по стенкам, ударил Кефира в плечо. Он выматерился вверх и тут же услышал странный стук лома. Он нагнулся и поднял гладкий окатыш величиной чуть меньше куриного яйца. На боку окатыша отсвечивала блескучая полоса. Самородок! Кефир покидал его в ладони и почему-то вздохнул. Потом без перехода развеселился и заорал вверх, как в трубу. - Се-е-д-ой!.. В душу твою, в ребра! Держи! Сверху, крохотная на таком расстоянии, нависла голова Седого в лохматой шапке. - Что базлаешь? - Держи, дура! - Кефир, изогнувшись, запулил в небо кусок золота. Голова исчезла. Сам Кефир отпрыгнул в сторону, прикрыл голову лопатой - бахнет такой сверху, прошибет темечко до кишок. Самородок не бахнул. Вверху опять заскрипел снег, видимо, Седой искал. В просвете опять возникла голова, и Седой с чувством сказал: - В веру, надежду и святость. Там еще нет? - У тебя глаз счастливый, спускайся, - хитро сказал Кефир и опять начал долбить бурку. Наверху Седой еще раз осмотрел самородок и бросил его на кучу грунта. Меж тем Кефир кончил долбить бурку, зачистил ее края и крикнул: "Давай!" Седой сбросил ему красные пропарафиненные патроны, аммонит и опустил на проводах детонатор. Кефир заложил в бурку патроны, приспособил детонатор и принялся тщательно трамбовать грунт, чтобы взрыв был хорошим. В шурфе потеплело от его разгоряченного тела и свечки. Он снял телогрейку и стал каблуком уплотнять грунт. Потом постукал по нему торцовой стороной лома. Седой уже спускал сверху бадью. Кефир снова встал в нее одной ногой, другой зацепился за трос, наверху заскрипел вороток, и он пополз вверх, отталкиваясь от шершавых льдистых стенок шурфа... ...В тундре было тихо. Слышались только далекие голоса на соседней линии в двухстах метрах от них. Стоял серый рассвет, уже кончалась полярная ночь, и днем часа на два светлело. Из-под обмызганного кустика выскочил ошалелый куропач и закеркал, закричал. - Чтоб тебя чахотка, - выругался Кефир, - весну предвидишь? Кефир пошарил глазами, поднял самородок и запустил им в куропача. Он промахнулся сантиметров на пять, Куропач возмущенно крикнул и отбежал. "Дай я", - сказал Седой и побежал к самородку. Так они швыряли в куропача минут десять, отбежав уже далеко от шурфа. Наконец, куропач замахал крыльями, отлетел на увал и там завопил совсем возмущенно. Кефир поднял самородок, сунул его в карман, и они побежали к взрывной машинке. Кефир присоединил провод, крутнул ручку. Ухнул взрыв, и вдруг они с ужасом увидели, как в дыме, пыли и песке из шурфа вылетел человек, шмякнулся на отвал. - Как-ой бог? Кого туда заволок? - заикаясь спросил Кефир. Они с ужасом смотрели на темный распластанный силуэт возле шурфа. Потом Кефир стал тихо трястись от смеха. Он сидел, ухватившись за взрывную машинку, бледный, как снег, и все трясся, все хихикал. - Я т-там т-т-телогрей-ку з-за-б-был, - сказал он. - Это, п-понимаешь, она взлетела. - Ну тебя к фене, - сказал Седой. - С тобой заикой станешь. Только теперь он заметил, что Кефир был в одном свитере. Они подошли к шурфу, и Кефир сказал: - Идея есть! Давай шабашку устроим. Они, не сговариваясь, двинулись к палаткам. Перед палаткой Монголова Кефир отряхнул с телогрейки землю, шмыгнул носом и открыл сколоченную из реек, обтянутую брезентом дверь. Монголов сидел за камеральным столом над картой. - Вот, Владимир Михайлович, - смирным голосом сказал Кефир и положил самородок на карту. - Обмыть надо. По закону старателей. - Где? - быстро спросил Монголов. - Линия четыреста тридцать, шурф восемь, на первой проходке десятого метра. - Ага! - повторил Монголов и снял самородок с карты. Он нашел на карте шурф, про который сказал Кефир. - Вот что, - сказал Монголов, - хоть умрите, но бить до плотика. И в скальный войти сантиметров на пятьдесят. А спирта нет. Был бы - не жаль. Кефир вышел к дожидавшемуся его Седому. - Вот что, товарищ Кадорин, - сказал он. - Выпивки у начальства нет. Но предвидится. И еще предвидится, что Гиголов, то есть я, и Кадорин, это ты, Седой, заработают в этом месяце и в последующие по пять-шесть, при усердии семь. Такой выделен фронт работ. - Ух! - с непривычной дурашливостью сказал Седой и швырнул рукавицы на землю. - Горит душа по работе! Айда, что ли? - Счас! - Кефир снова вернулся в тамбур, открыл дверь к Монголову и просунул длинноволосую голову. - Еще дрогнет небо от копоти, Владимир Михайлович! - сказал он. - Пожалуй, может и дрогнуть, - согласился Монголов. Седой и Кефир вернулись к шурфам. Монголов вышел следом за ними. Где закономерность? Самородок с куриное яйцо - не "знаки". Такой не может появиться случайно. В глубоких шурфах. Только не самородками жива золотая промышленность. Она жива песочком и пылью. Так что рано трубить. Вынутые грунты лежали бесполезно - они требовали промывки. Песочек и пыль золота должна обнаружить промывка. Без промывки шурфовочные линии немы. Монголова уже захватывал азарт. Он искал Салахова, который где-то вверху делал разметку следующей линии. Монголова остановил крик. Кто-то бежал к нему от палаток. Он узнал Гаврюкова, управленческого радиста, который налаживал им радиостанцию. Без шапки, пламенея рыжей шевелюрой, Гаврюков издали крикнул: - "Северстрой" накрылся, товарищ Монголов! - Что-что? - Накрылось "Северное строительство", - сообщил, подойдя, Гаврюков. - Только что по рации Город слушал. Организация ликвидирована как отслужившая срок эпохи. На месте организуется нормальная административная единица. Как всюду, везде. - Ты не ошибся? - Радист за распространение ложных слухов карается... - обиженно сказал Гаврюков. - Согласно статье... - Так, - вздохнул Монголов. - Понятно. Он вдруг подумал об утреннем самородке, а также о Будде. Неужели Чинков знал о предстоящей смене эпох и успел проскочить в тот миг, когда дверь еще открыта, но скоро захлопнется? Невероятно! Всунуть золото Территории в щель междувластия. Если есть, то останется. Если нет - пусть уйдет, как былые грехи "Северстроя". Уж не колдун ли вы, товарищ Чинков? - Что будет-то, товарищ Монголов? - Что именно? - Управление наше, разведка. Вообще? - "Северстрой" отменили, а не работу, - просто сказал Монголов, - Иди послушай еще. И рация нам нужна. Поспеши с монтажом. ...В тот же вечер, не ожидая трактора, Малыш на лыжах убежал к прииску. Монголов поручил ему организовать и доставить бойлер для зимней промывки. Он сам нарисовал ему чертеж: две сваренные бочки, из которых нижняя - топка, верхняя - котел для нагревания воды. В "Северстрое" черт-те что делалось из железных бочек. В эту ночь Монголов долго не мог заснуть. Он жил в палатке один. На улице было тихо, лишь разошедшаяся печь гудела и светилась во мраке палатки вишневым цветом. Было жарко, и Монголов лежал поверх спального мешка, закинув руки за голову. Ему не хотелось зажигать свечку, не хотелось работать. Жену и сына он давно уже отправил в подмосковный город Мытищи. Там у Монголова была дача, купленная на премию за открытие месторождения прииска Западный. Монголов хотел, чтобы в старших классах сын учился в строгой школе, без скидок на отдаленность. Осенью ему предстоял полугодовой отпуск, а после отпуска он мог уже выходить на пенсию. Но Монголов не думал сейчас о пенсии. Сообщение о ликвидации "Северстроя" не удивило его. Этого можно было ожидать. Значительная часть жизни Монголова была связана с "Северным строительством". От печки в палатке было очень жарко. Монголов сунул ноги в валенки, надел полушубок, прикрыл поддувало печки и вышел на улицу. Ночь была светлой. С ближней шурфовочной линии доносились голоса и стук металла - многие шурфовщики предпочитали работать по ночам. От луны долина Эльгая казалась серебряной. Холод забирался Монголову под полушубок. Он думал об удачливости и твердой воле главного инженера Чинкова. Монголов посмотрел на призрачную невесомую гряду сопок. Эти сопки... и вдруг Монголов подумал, что замыслы главного инженера должны идти гораздо дальше Эльгая. Он не завидовал способности Чинкова идти на риск. Его, Монголова, жизненные принципы были другими. Много удачливых честолюбцев на его глазах гибли и губили других. Но если Чинков мыслит масштабами Территории, не его ли монголовский долг встать под знамена Чинкова? Или, напротив, не дать зарваться. "Ты должен принять решение сейчас, до результатов зимней промывки. Это решение в принципе. К удаче каждый примкнет, - думал Монголов. - И каждый найдет основание, чтобы отвернуться от неудачника". На шурфовочной линии хлопнул взрыв. Стихло. Раздался смех, пробурчал чей-то голос, и опять смех. Долина лежала в лунном свете, и вдруг сознание Монголова раздвоилось. Он понимал, что стоит тут, ощущал холод под полушубком, стыли ноги в непросохших валенках В то же время он чувствовал, как мимо и сквозь него мчится и течет лукавый изменчивый поток жизни. Бытие вихрилось, заполняло долину Эльгая и миллионы других долин и материков, оно не имело цены именно вследствие ежесекундной изменчивости, текучести. Все параграфы, правила и устои были ничтожной слабой броней против мудрой и лукавой усмешки, висевшей над миром. - Так скоро стихи начнешь сочинять. Отставить, Монголов! - сказал Монголов и пошел обратно к палатке. ВСЕСТОРОННЕЕ ОПИСАНИЕ ПРЕДМЕТА "Вышеупомянутое священное золото цари их тщательно охраняют и ежегодно чтут богатыми жертвами". Геродот. "История". "Если даже любовь к святым апостолам не может поднять христиан, то пусть их поднимет любовь к золоту и серебру, в изобилии имеющимся у неверных". Византийский император Алексей Комнин. Обращение к крестоносцам. "Подготавливая Крымскую войну, Пальмерстон и другие главные организаторы ее отлично знали, что если на долю царской России в сороковых годах XIX века приходилось 40% мировой добычи золота, то уже в 1852 году империя Николая I давала лишь 8,9%, Австралия 45,9%, Калифорния 35,1% золота, добываемого во всем мире". В. В. Данилевский. "Русское золото". "...Из-за золота перебили десять миллионов человек и сделали калеками тридцать миллионов в "великой освободительной" войне 1914 - 1918 годов". В. И. Ленин. "О значении золота, теперь и после полной победы социализма", ПСС, т. 44. "Спрос на золото в международном масштабе достиг беспрецедентного размера. Дельцы в Лондоне в один голос заявляют, что рынок окажется не в состоянии справиться с таким спросом на золото". Газеты 1967 года. "13 марта на лондонской бирже продано 150 тонн, в Цюрихе 60 тонн, в Париже 16 тонн золота. 14 марта в Лондоне продано 200 тонн, в Цюрихе 100, в Париже 60 тонн золота. Паника нарастает. Операции на бирже временно прекращены". "Развертывается настоящая эскалация "желтого металла". Газеты. Март 1968 года. "В Париже цена золою достигла 46,12 доллара за унцию - это самый высокий уровень после 1968 года..." Газеты. Январь 1972 года. "Цена за одну унцию золота подскочила в Лондоне до 70 долларов. В Париже до 70, 66 доллара..." Газеты. Август 1972 года. "Цена на "желтый металл" достигла почти 92 долларов за унцию (при официальной стоимости 42 доллара за унцию)". Газеты. Март 1973 года. ВЕСНА 21 Монголов поместил бойлер для зимней промывки шлихов у нижней шурфовочной линии. Подвезли уголь, расшуровали топку, набили льдом верхнюю бочку. Мыть шлихи начинал Кефир, имевший старательский опыт. Он и это назначение принял со спокойствием. "Мышь меня забодай! Ни на одной работе без меня обойтись не могут". Холмики проходок чернели вокруг гулкой дыры шурфа. Дощечки с карандашными номерами проходок торчали, как маленькие памятники. Над долиной посвистывал мерзлый ветер. С верховьев реки доносились взрывы. Удивленный тундровый ворон неспешными галсами туда-сюда пролетал над дымящим бойлером, искал вороньей поживы. ...Промывка нижней линии ничего не дала. Шлихи оказались или пустыми, или с ничтожным содержанием пылевидного золота. Монголов дал об этом радиограмму Чинкову и приказал перетащить бойлер на следующую по порядку линию. Монголов знал, что Чинкову во что бы то ни стало нужен результат. Для результата надежнее мыть на линиях, пробитых в котловине, где осенью намыл свое золото Куценко, а Кефир с Седым нашли самородок величиной с яйцо. Но поступать так значило прыгать в поисках удачи. Гоняться за фартом Монголов не хотел и не мог. Это было бы изменой принципам его жизни. Вторая линия также оказалась пустой, и бойлер методически переместился на третью линию, где первые промывки также оказались пустыми. В разведке уже притерпелись к этой странной процессии: трактор ДТ-54, за ним на прицепе чадящее сооружение бойлера, а позади неторопливо шагает Кефир с мундштучком в зубах и видом человека, знающего, что ничто не может изменить установленный в мире порядок, а главное, незачем его изменять. Эту процессию окрестили "похоронка", потому что пока она хоронила надежды на золото. На разведке жило тридцать пять мужиков, приехавших на Территорию не за романтикой, а за деньгами. И они зарабатывали деньги вне всякой зависимости от того, что дает промывка. Ни один из них не был материально заинтересован в золоте, никому не мерещились премии. Сделай дырку в земле и ступай дальше. Но по общему закону всякого человеческого дела, куда вложен труд, неудача промывки тенью легла на разведку. В одной из палаток поставили бражку. Возникла пьяная драка, которую, как всегда, молчаливо разнял Малыш. Но, расшвыряв по койкам дерущихся, Малыш не ушел. Дыбился у входа в своей собачьей дохе и шумно сопел. Минут через десять, когда все стихло, Малыш поднял кулак и сказал: "Если еще драку замечу - больно поколочу. Того, кто бил, того, кого били, и тех, кто смотрел. Лучше живите тихо". Малыш еще посопел и вышел из палатки. Он шел на верхнюю линию, чтобы проверить, все ли в порядке там. Дорогой Малыш обдумывал: те ли слова он сказал, чтобы поняли необходимость порядка. Дисциплина нужна. Прежде всего, когда невезуха. Чем больше неудач, тем строже должна быть дисциплина. Иначе - труха. Так лично ему сказал Монголов. К Монголову Малыш испытывал чувство нерассуждающей преданности. Его личная жизнь приобрела на разведке Эльгая твердую основу. Письма из Астрахани шли регулярно. Даже вскользь задавался вопрос: не зазнался ли он, заедет ли в отпуск домой или сразу кинется по шикарным курортам? Заедет! Отпуск будет осенью. Если позволит Монголов. Заедет и вернется сюда вместе с ней. Если она захочет. А она, пожалуй, захочет. Но, конечно, надо посоветоваться с Монголовым. Как Владимир Михайлович скажет, так он и поступит. Точка. ...В одной проходке третьей линии Кефир намыл хорошее золото. Так как эту пробу ждала вся разведка, Кефир прямо в лотке понес ее на вытянутых руках за два километра к Монголову. Дорогой лоток заледенел, когда Кефир поставил его на стол, то оказалось, что и руки примерзли, лоскут кожи остался на окованном жестью борту. - Рукавицы не мог надеть... твою душу? - спросил Монголов. Кефир вздрогнул. Раньше Монголов никогда не матерился. Даже и представить себе было нельзя. - Я в теплой воде хорошо отогрелся, - ответил он и, лучезарно улыбнувшись, добавил: - В теплой-то воде... ласково. - Мой, прошу тебя, хорошо. Может быть, спирта хочешь? - Спирт мне никак нельзя, Владимир Михайлович, - быстро ответил Кефир. - Фарт спугну. Закон старателей. Кефир выбрался в тамбур палатки и дальше всю обратную дорогу до бойлера что-то убедительно доказывал самому себе, размахивая забинтованной рукой. Но это была единственная удачная проба на третьей линии. Дальше снова пошли пустые. Над разведкой, над скопищем палаток с черным снегом вокруг них, над продырявленной шурфами землей, над долиной, в верховьях которой все так же вяло хлопали взрывы, повис тягостный дух неудачи. Приближение весны мешало спать тем, кто вернулся со смены, и поэтому они лежали на нарах и вели вялые монологи: "Хорошо бы найти три ба-а-льших самородка и..." Но это были слова, лишенные смысла. Мужики, работавшие на Восточной разведке, были старыми кадрами, знавшими золото Реки или иных мест. Золото само по себе не вызывало у них никаких эмоций. Тусклый грязноватый металл, имеющий дурную лишнюю ценность. Очень опасный металл, если у тебя мозги пойдут набекрень, как у такого-то и такого-то в таком-то и таком-то году. Разговоры о золоте затихали. Иногда кто-либо выходил из палатки и просто стрелял в воздух: "Душа громкого требует. Добьем разведку, рванем в отпуск. Устроим шумный шорох под звездами, эх и устроим..." 22 В феврале кончилась полярная ночь. Над Поселком стало появляться бледное солнце, улицы изменились. Стало заметно, что пыльные зимние бури сорвали со стен побелку, обшарпали застрявшие с Октябрьских праздников лозунги. На обдутых улицах лез в глаза всякий хлам: выброшенные валенки, сапоги, консервные банки. С первородным изумлением жители смотрели на сугробы, соединявшие дома вровень с крышами. В сугробах были пробиты тоннели. Лица прохожих выглядели белыми, как картофельные ростки. Поселок походил на старый, выдержавший штормы корабль. Но уже были две приметы весны. В геологическом управлении всплыло слово "весновка". Пока оно употреблялось в прошедшем времени "помню, прошлый год, на весновке, мы...". Сам факт весновки возник из-за сугубого бездорожья Территории. Каждая партия забрасывалась в район по зацементированной морозами тундре, по льду рек и озер. Второй приметой весны был слух "Бог Огня опять костер запалил". Зимой Бог работал на базе "Северторга". Каждую осень его охотно брали сюда. В новеньком белом полушубке, низко загнутых валенках, в кожаной шапке Бог Огня с плотницким ящиком ходил всю зиму из склада в склад. Ремонтировал крыши, там, где в крохотные дырки протекал снег, сколачивал стеллажи для товаров, забивал приготовленные к отправке ящики, чинил загородки, вертушки и двери, врезал замки. Платили ему хорошо, и что там еще желать? Смутная волна неясных желаний накатывала на него в феврале. Солнечный свет тревожил. Бог Огня шел на берег бухты, смотрел на белую гладь, широкие ноздри вздрагивали. Он слышал запах талого снега, запах земли и влажного льда, хотя все это было еще далеко впереди. Бог Огня разжигал на берегу костерок и затихал на какое-то время, глядя на прыгающее слабое пламя, на то, как оседает снег под костром. Когда ветер бросал дым в лицо, Бог Огня закрывал глаза и так сидел на корточках, лишь ноздри все шевелились. Но сидеть долго на месте он не мог и шел дальше. Шлялся точно потерянный между домами Поселка, неловко перелезал через "короба", натыкался на стены. Приткнувшись где-либо у "короба", Бог Огня снова разжигал костерок. Щепки, газеты, доски от ящиков как бы сами возникали у него в руках, и сам по себе загорался огонь. Бог Огня снова замирал у костра. Лицо его темнело, глаза превращались в щелки, и Бог Огня напоминал теперь дикого таежного жителя, неизвестно как очутившегося среди домов. Он вставал и походкой лунатика уходил дальше. Ноги при ходьбе подгибались, уши кожаной шапки как бы оживали и странно топорщились, полушубок горбом вздувался на спине. Бог Огня опять затихал ненадолго у очередного костра и опять уходил, все больше и больше превращаясь в странное нашего мира существо, у которого ноги, руки, шапка, валенки, полушубок, рукавицы, глаза живут отдельной и разобщенной жизнью. Где-то у очередного костра его находил Жакон есть жакон и, отечески приговаривая, вел в КПЗ, где и запирал на ночь. Но и в КПЗ Бог Огня устраивался на корточках в темном углу и по-шамански вытягивал руки, будто грел ладони над незаметным всем прочим костром. Утром Жакон есть жакон выпускал Бога Огня на работу, смотрел ему в спину и что-то говорил по-татарски, жалостно покачивая головой. Через несколько дней история повторялась. Жакон никогда не ругал и не оскорблял Бога Огня. Может быть, жалел как больного, может быть, суеверно побаивался его, а может быть, просто за многие годы совместных походов в КПЗ у них выработалась своеобразная дружба. ...В прокуренный воздух управленческих коридоров проползла тревога. "Помню, прошлый год, на весновке..." Взгляд, уставленный в угол или в окно, усмешка. Весновка была ежегодным откровением жизни, возвращением к ней после затхлого воздуха коридоров и комнат. Солнце, сверкающий снег, крики обезумевших куропаток, сиплое тявканье песца. Мир заполнен выше краев. Белая мгла над тундрой, освещенная изнутри велением неизвестных сил. Вот что такое, братцы, весновка. Мотаешь неизвестно куда и зачем с ружьем, и желание быть в одно и то же время повсюду: на закинутых в небо хребтах Азии, в тундре с темными проталинами по берегам мерзлых рек, в тех самых залах, где ходят чудесные женщины, чудесные, как птица в тропиках, или лучше всего у себя в деревне на коне по лугу, пестреющему, как ситец, цветами. Все это и есть весновка. Придешь в себя, база где-то сзади в десяти километрах, туман, еще эту базу надо найти, размытые тени, усталость и вдруг, верь не верь, трубный гусиный крик, тревожный, как долг, и ясный, как жизненная задача. Весновка! Но до этого проза жизни: проект, защита отчета. Одним словом, когда-то еще прилетят пуночки. На доске приказов висели распоряжения Чинкова. График сдачи отчетов. График сдачи проектов. График выезда в тундру. Раньше выезжали без графиков, все было тихо, мирно. Все было путем, посмотрим, как оно будет с графиками. 23 Чинков предвидел, что начальником центрального геологического управления бывшего "Северстроя" назначат Робыкина. Но все же, узнав, помрачнел и долго сидел у себя в кабинете. Взгляд в стол и поза, как будто Чинков прислушивался к внутренней боли. Конец "Северстроя" означал конец эпохи в истории Реки, Территории... В этой эпохе тесно сплелись жесткие законы освоения новых земель, государственная потребность в золоте и специфический образ жизни замкнутой организации, именуемой "комбинат особого типа". После "Северстроя" остались десятки заброшенных в тайге приисков, сотни километров автомобильных трасс, проложенных по следам легендарных маршрутов первооткрывателей золота. Остался Город, выстроенный на месте груды сваленных на морском берегу грузов. И еще остался след "Северстроя" в судьбах и душах сотен тысяч людей. Правительственный указ о его ликвидации странным, может быть, даже символическим образом совпал со свойственным Городу климатическим феноменом, из-за которого он считался самым опасным для сердечников и гипертоников местом в стране. В конце зимы или в разгар лета в Городе вдруг начинала беситься погода: ветер сменялся снегом, снег - дождем, дождь - ветром противоположного направления и солнцем. Ртутный столбик барометра прыгал по шкале, точно регистрировал землетрясение. Машины скорой помощи носились по Городу, как завывающие вестники служебных перемещений, уходов на пенсию и смертей. (Ритм и обычаи "Северстроя" быстро изнашивали сердца.) Существовала строгая, хотя и никак на связанная с медициной и временем телефонного звонка, иерархия вызовов: чей считается первым, чей - вторым, кто может подождать в демократической общей очереди. Именно такая сумасшедшая погода выпала на второй день после опубликования указа. Телефон в "Скорой помощи" звонил беспрерывно. Но иерархия и регламент были уже нарушены - неизвестно, кто звонит, бывший или, наоборот, будущий. Торжествовали порядок и медицина. Эту ночь в устной хронике Города так позднее и окрестили - "ночь инфарктов". "Ночь инфарктов" миновала Робыкина, более того, вознесла. "Дело не в том, что я когда-то перебежал Коте дорогу, - думал Чинков. - Сила, слабость и опасность Коти в традиции. Он целиком за Реку. Не верю я, что у Робыкина хватит ума подняться". Чинков вполне допускал, что в борьбе с ним Робыкин будет использовать все связи, любые средства. Чинков и сам действовал так. Но он считал необходимым в любую интригу вкладывать изящество и красоту. "Котя играет в "очко" или в покер. Я играю по шахматным правилам", - думал Чинков. Назначение Робыкина начальником центрального геологического управления озадачило не только Чинкова. Робыкин не совершал прославленных маршрутов или открытий, не имел странностей, не славился беспощадным азартом в работе. "Северстрой" же был избалован яркими личностями на руководящих постах. Все они прославились либо причудами, либо разного рода страстями, проявлению которых способствовали крупные северстроевские оклады и почти бесконтрольное положение. Но из всех приличных и неприличных свойств их натур всегда выделялись ум, сила воли, страсть и удача в работе. Сложившийся за двадцать лет ореол