снова в чемодан, потянулась было за "Уставом", но отец отпихнул ее руку. Она за­стегнула чемодан, с визгом по линолеуму задвинула его под кровать и встала с пола, отряхивая колени. Отец лежал лицом к стене. - Шифоньер боком разверни,- не оборачиваясь, сказал он.- Для глаз спокойнее... Липа ухватилась за край платяного шкафа и с гро­хотом повернула его, но неудачно: дверками вплотную к отцову спанью. - Неверно поставила,- сказал Михаил Семеныч в стену.- Больше не тревожь, вечером Георгий придет - разворотите. "Георгий? Почему Георгий?" - подумала Липа. Ко­гда дело касалось тяжелого хозяйства: паковать, гру­зить, ворочать, переезжать - Липа о муже забывала, просто упускала его из вида. Всегда к брату, к Роману. ,, Хоть Георгий и не больной, не инвалид, а все-таки - к Роману. Мужа она в сложных делах в расчет не брала. Так уж повелось. - Дура ты, Липа,- сказал вдруг уже задремавший отец.- И орден тебе дали, а все равно - дура!.. "Помнит!" - обрадовалась Липа, не успев удивиться и обидеться на "дуру". Недавно она получила награду, правда, не орден - значок "Ударник Метростроя". Отец тогда прислал поздравление, окорок и бочонок вишнев­ки для Георгия. В квартиру постучали. - Марусенька!.. Откуда? Почему стучишь - звонок ведь?.. Входи, милая... - Живой? - задохнувшимся голосом спросила Марья. - Господи! - всплеснула Липа руками.- Конечно, живой, какой же! Раздевайся... - Посижу,- Марья движением плеча отпихнула Ли­пу, пытавшуюся снять с нее шубу, и тяжело опустилась на табуретку.- Думала, не успею...- Она захлопала се­бя по бокам. Липа протянула ей "Беломор", но Марья отвела ее руку и нашла все-таки свой "Казбек", покру­тила папиросу в пальцах.- Георгий позвонил - я все бро­сила... У меня завтра доклад на бюро... - Господи боже мой! - Липа всплеснула руками.- Это все Жоржик! Я ему категорически запретила зво­нить тебе... - Догадалась! - Марья гневно выдохнула дым.- Отец помирает, а я - не знать!.. Рассказывай. Липа вынесла из комнаты стул, села возле сестры, вздохнула... - ...Значит, все Шурка выгребла? - усмехнулась Марья, выпуская с шумом дым из ноздрей.- И пальму? - Ее тоже, конечно, понять можно,- забормотала Липа,- ходила за ним десять лет, за стариком... - Ли-па! - Марья так посмотрела на сестру, что та запнулась.- Чего несешь!.. Какой старик? Какие десять лет!.. Он на пенсии-то с прошлого года... - Да я к тому, что ничего, Марусенька, слава богу, живой... - Морду бить поеду! - решительно сказала Марья,- Чай попью и поеду. Посажу, заразу! - Да ты что! - Липа схватилась за голову.- Мару-ся, я тебя умоляю!.., - Ладно!.. Не ной... Подумаю.- Марья кивнула на верь: - Как он сейчас? - Уснул. Утром был профессор.., - Который? - строго перебила ее Марья. - Вяткин, он сказал, что... - Почему не Кисельман? - Кисельман умер, Марусенька,- виновато заспешила Липа.- Да все обошлось. Я думала - удар, а ока-|залось, ничего страшного... - Лекарства? - Все есть, не беспокойся, пожалуйста. - Ну, ладно.- Марья замяла папиросу о спичечный коробок, положила окурок на сундук и встала.- Раз­деться ведь надо. Ну, здравствуй, Липочка. Господи бо­же мой!.. Сестры обнялись и, как всегда при встрече, всплак­нули... Марья вытерла платком глаза и высморкалась. - Не озорует еще? Ты, Липа, смотри, если блажить начнет, я его к себе заберу в совхоз. - Да не беспокойся, ради бога, Марусенька, все хо­рошо будет. - Значит... мне позвонить к себе надо, насчет бю­ро.- Марья взяла трубку телефона.- И еще что-то хо­тела сказать, из башки вылетело... Але, але... Не отвечают... Я тебе денег привезла, не забыть бы... Липа заотнекивалась, но Марья протянула ей сумку, чтобы сама взяла в кошельке, и сделала командирское лицо.- Але, але, барышня, мне Поныри надо, Курской области... - Чайку? - спросила Липа Марью после того, как та повесила трубку. Марья кивнула. - Устаешь, Марусенька? - Не говори, Липа. С ног валюсь. Бегаю, бегаю, ору-ору, а толку. Какой я директор?! Я ведь баба город­ская. Конечно, партии видней, но...- Марья коротким резким жестом показала, что с этой темой - все.- В сум­ках посмотри, взяла, чего под рукой было... Липа, охая, заковырялась в сумках. Чай сели пить в маленькой комнате. Ехать обратно Марья Михайловна решила утром - на бюро все равно .не успеет, так хоть выспится в кой-то веки. На отца Марья взглянуть забыла. Жив и жив, слава богу. Бить морду Шурке Марья Михайловна раздумала. За Михаилом Семенычем закрепили Липину с Геор­гием кровать, хотя у окна была другая, односпальная,- для Романа, если заночевывал. А заночевывал он часто, хотя и получил недавно собственную жилплощадь; Липа, сама никакой поздноты не боявшаяся, каждый раз умо­ляла брата поздно к себе не возвращаться: как-никак Фили - окраина. Теперь отец лежал, утопленный в перине, за шифонь­ером на двухспальной кровати, а у окна возле комода жались на узкой койке Липа с Георгием. Георгий начал было ворчать: почему, мол, так, не по-людски, но Липа его тут же осадила: критиковать отца и все связанное с ним никому, кроме родственников по их линии, не дозво­лялось. Но было действительно тесно, и потому, когда Геор­гий в очередной раз начал ворчать, Липа встала, выдер­нула из-под него второй матрац и улеглась на полу. В та­ком расположении, удобном для всех, и стали жить: отец за шифоньером, Георгий у окна, Липа на полу, кот у Ли­пы в ногах; в маленькой комнате дочери и Глаша. Роман приходил каждый вечер. И обязательно совал Липе деньги. Деньги Липа сначала брала, а потом наот­рез отказалась, разрешив брату иногда приносить про­дукты. Просто лежать и болеть Михаилу Семенычу было не­интересно, и по мере выздоровления он становился все невыносимей. - Блажит? - спрашивал Роман. - Озорует,-- вздыхала Глаша.- Рыбу просил. Вче­ра щуку купила, они говорят: "Ту-у-хлая", а она его - ать - хвостом по носу...- Роман засмеялся, Люся тоже прыснула, но Липа, поджав губы, строго взглянула на брата, в смехе которого проявилась непочтительность к отцу. - Люся! Иди учить уроки. - Чего это ты меня, как маленькую? - Люся недо­вольно фыркнула, но все-таки ушла. Разложила на письменном столе тетради и учебники, немного выдвину­ла ящик и сунула туда раскрытый томик Мопассана. - Отец вырос на Волге и привык к свежей рыбе,- подождав, когда дочь закроет за собой дверь, громко и с нажимом на слове "свежей" сказала Липа,- а твоя щу­ка затхлая, пахнет тиной!.. - Вырос он, прямо скажем, не на Волге, а в казар­ме текстильной фабрики, ну да не важно,- Роман улыб- нулся.- Хулиганит, значит, помалу?.. Я его к себе возьму. - Да ты что, Ромочка! Да пусть себе, господи, вели­ка беда!..- залепетала Липа.- Скучно ему. Так - так так, чего ж теперь. А Михаил Семеныч тем временем захулиганил уже по-крупному. Он захотел жениться. В пятый раз. Позвал Липу, сел в постели и заявил, что - все, надо жениться. Больше так нельзя. Липа внимательно посмотрела на него: нет, не тро­нулся, соображает, и речь чистая. - ...скоро подымусь - и сватать будем,- подытожил отец свое сообщение. Глаша ойкнула, чуть не выронив кастрюлю. - Михаил Семеныч любит женщин,- строго сказала Липа, выгоняя взглядом домработницу из комнаты. Та послушно вышла. Липа закрыла за ней дверь поплот­нее.- Куда же тебе еще жениться? Семьдесят лет. У те­бя ж удар почти, а ты жениться...- Насчет "удара" Липа перебарщивала, желая возбудить в отце испуг. Отец лежал молча, прикрыв глаза, чтобы не видеть дочь и не волноваться без толку. - Ты же не татарин,- напирала Липа.- Верующий человек... Смотри, я Марусе сообщу... Михаил Семеныч открыл глаза: - Я тебе сообщу. Моду взяли...- Он полежал, сооб­ражая новую мысль. Липа молча ждала.- Тогда пусть из баб кто придет посидеть,- Михаил Семеныч прикрыл глаза, поделал сферические движения обеими руками возле груди,- толстая эта, с петухами. "С петухами", то есть в красном китайском халате с драконами, была Василевская, монолитная, интеллигент­ная вдова, жившая в конце коридора. Василевскую он углядел из-за шкафа, несмотря на плохое зрение, когда та забежала позвонить. Углядел и запомнил, запомнил и молчал, пока не почувствовал се­бя выздоравливающим. Итак, он велел позвать Василевскую. Липа странную просьбу отца отклонить не могла, хотя в глубине чувст­вовала, что в ней что-то не то, и, подыскивая предлог, поплелась в конец коридора к Василевской. Василевская пришла раз, пришла два. Она деликат-г',но загибала простыню и присаживалась на постель, по- тому что стул поставить было некуда, а если и поста­вить, то тогда Василевская получалась очень далеко от Михаила Семеныча и ее было почти не видно, а только слышно, чего Михаилу Семенычу было мало. Он просил ее почитать газеты вслух и поговорить по прочтении о политике. - Англия - проститутка,- объявлял он для затрав­ки, а Василевская, краснея от нехорошего слова, подхва­тывала беседу. Во время третьего визита он, поговорив с Василев­ской о политике, сел в постели: - А вы, я слышал, вдовица? - Увы,- бесхитростно-беззащитно ответила Васи­левская и скорбно развела в стороны полные руки. Дра­коны на ее большом животе заволновались.- А ваша внучка Люся замечательно для своих лет владеет немец­ким языком,- желая порадовать больного, сообщила Ва­силевская.- Она иногда забегает ко мне поболтать, для практики... Михаил Семеныч поерзал, усаживаясь поудобнее, как бы пробуя себя на скручивание, покачался взад-вперед и вдруг, протянув руки, резко наклонился, схватил Васи­левскую и потянул на себя... Китайский халат на вдове затрещал, она тяжело за­билась в выздоравливающих руках Михаила Семеныча и, не вырвавшись, закричала. В комнату влетела Липа. Василевская, с красным, как халат, лицом, отряхи­валась посреди комнаты, а отец как ни в чем не бывало мирно лежал, утонув в перине, и смотрел в потолок. - Вот! - гневно выдохнула Василевская и пальцем ткнула в голову Михаила Семеныча, вернее, в то место шифоньера, за которым его голова должна была нахо­диться.- Вот!.. И, не попрощавшись, вышла из комнаты. Липа подошла к постели и возмущенно уставилась на отца. - Иди-иди,- зашикал на нее отец.- Уставилась... Своими делами занимайся, я спать буду... Бабу нормаль­ную и ту позвать не могут. Все.- Он отвернулся к стене. Липа в ужасе стояла перед ним и молчала. Ее при со­вершении кем-либо из родных сомнительного проступка всегда беспокоил не сам проступок, а общественный ре­зонанс, им производимый. Сейчас она больше всего боялась быть ославленной в коридоре, а затем, не дай бог, и во всем доме. Пока Липа решала, как быть и что предпринять, вспоминая, что в таких случаях советуют делать медици-на, опыт ближних и произведения художественной литературы, отец спать раздумал и повернулся лицом в комнату: - Каши хочу черной. Вразварочку. - Хулиган,- выдохнула Липа и ушла на кухню. - Я Роману пожалуюсь,- сказала она через полча­са, заходя в комнату с кастрюлькой в руках. - Я тебе пожалуюсь! - выкрикнул отец и тихо ойк­нул, хватаясь за сердце.- Ка-пелек... Выздоровление отца, бывшее уже очевидным, неожи­данно отложилось. Вероятно, внезапный отпор Василев­ской нанес его неокрепшему организму моральную трав­му. А может быть, Василевская во время освобождения от посягательств толкнула Михаила Семеныча больше необходимого. Липа, во всяком случае, приписывала ухуд­шение здоровья отца именно травме физической, хотя и скрытого характера. Она перестала здороваться с Васи­левской и запретила Люсе говорить с вдовой по-немецки, а также и просто по-русски. Подошла весна. Михаил Семеныч встал. Липа воз­вращалась с Метростроя поздно. Днем отцом занима­лись Глаша и Аня после школы, потому что у Люси по-прежнему был художественный свист и немецкий язык у фрау Циммер. А кроме того, Люся невзлюбила деда, ко­торый лишил ее дополнительной практики в немецком языке у Василевской. Липа на недоуменные вопросы дочери, чем же все-таки Василевская обидела дедушку, помявшись, отве­чала: "Она его оскорбила". Георгия повысили - теперь он стал заместителем главного бухгалтера. Липа не знала, как реагировать на его повышение, и чем дольше думала, тем ошеломитель­ней был результат ее раздумий. Она вдруг с неслыхан­ной силой возревновала мужа. Возревновала не к кому-то определенному, а ко всей заводской бухгалтерии. Кое-какое формальное основание для ревности у Липы было, потому что Георгий, во-первых, все еще был кра-а во-вторых, штат его состоял из женщин, две из которых во время нэпа были девицами легкого поведс ния, а сейчас просто красивыми женщинами. Георгий не испытывал от ревности жены удовольствия, потому что к Липе он давно особых чувств не питал" и, чтобы прекратить неумелые и нелепые претензии ны, просто сказал ей: - Ну, чего ты с ума все сходишь?! Они же у нас все какие-то паршивенькие, горбатенькие... Не дури. Липа облегченно перевела дух и ревновать перестала. Как потом выяснилось, ревновала она не по собственно­му почину, а по совету старшего товарища по службе на Метрострое, хотя ей, Липе, и подчиненного - экономи­ста Элеоноры Альфредовны Блиндер. Георгий приходил домой, ужинал, читал вслух газе­ты для себя и выздоравливающего тестя и шел прогу­ляться. Когда выдавалась возможность, он шел в шко­лу- к классной руководительнице Анечки, послушать, как та в сотый раз будет хвалить его младшую дочку. К Люсе на родительские собрания он старался не захо­дить, потому что Люся училась плохо, а кроме того, он уже начал ее безотчетно побаиваться. - Смотри, Люська, будешь плохо учиться - отдам в бухгалтерию,- воспитывал он иногда дочь, набравшись храбрости. Бухгалтерию свою Георгий не любил. Иногда вече­ром Георгий отстранял Глашу от грязной посуды и мыл ее сам, приговаривая при этом: - Вот эта работа приятная! Была грязная посуда - стала чистая; это тебе не отчет писать! ...Днем Михаил Семеныч, надев валенки, гулял на балконе с котом, которому Липа вот уже шесть лет за­бывала придумать имя. Отец сидел на балконе, огромном, как зал, среди развешанных для просушки простынь. Глаша время от времени проверяла его, звала обедать, укладывала отдохнуть и снова выпускала на воздух. Старик на балконе скучал. Он уже изучил все тонко­сти двора. Если из подвала соседнего корпуса валил пар, значит, был вторник либо пятница - работала пра­чечная. Если вдруг посреди недели люди с шайками шли в сторону Разгуляя, значит, был четверг, и татары шли в баню. Выпустив Михаила Семеныча на балкон, Глаша за­пирала его снаружи на ключ, как велела Липа, чтобы отец не ушел куда-нибудь и не осрамил ее дополнитель­но. Беспокоилась на этот счет Липа не напрасно: два раза балкон забыли запереть - и отец, воспользовав­шись свободой, тихо скребся в квартиру Василевской. К счастью, Василевской не было дома. Но о действиях Михаила Семеныча Липе было доложено со всеми под­робностями лифтершей Дусей, внимательно следившей за ним сквозь специально не заделываемую щель в две­ри. Щель не нравилась многим в коридоре, но Дуся все равно ее не заделывала. Иногда Аня затыкала щель тря­почкой или бумажкой, на что Дуся жаловалась Липе. Липа умолила лифтершу не распространяться в коридо­ре об отцовских проделках, Дуся согласилась, но взяла с Липы обещание, что та выпорет дочь за шалости с дверью. Аню Липа пороть не стала, а сделала внушение Глаше, чтобы следила за отцом старательней. Лето подошло вплотную. Михаил Семеныч оклемался полностью, и теперь ему разрешалось гулять возле дома и даже в саду Баумана, правда под присмотром Анечки. Люсе было не до того, она уже стала совсем взрослая, у нее появились прыщики на лбу и темные волоски на ногах, что придавало ее облику даже некоторую инте-ресность. Ощущая свое повзросление, Люся категориче­ски отказалась тратить свободное время на гулянье с дедом. Михаил Семеныч велел Липе купить ему репейное мас­ло и пояснил: для смазывания волос, чтоб активнее росли. - Чему расти?!-удивилась Липа.- У тебя ж во­лос-то не осталось. - Будут,- недовольно буркнул тот.- Твое дело мас­ло купить, а не спорить. Масло Глаша купила, и теперь Михаил Семеныч. каж­дый раз перед гуляньем мазал лысину репейным маслом. В июне началась жара. Окна держали открытыми. Молокозавод под окном тарахтел круглосуточно, каза­лось, что он-то и нарабатывает эту жару. Михаил Семе­ныч жаловался, что трудно дышать, и винил толстую черную трубу молокозавода, говоря, что от нее вонь и нагрев. Похоже, старику действительно было тяжело, по­тому что, когда Липа решила проверить, не блажит ли отец, и намекнула, что у Марьи Михайловны в совхозе, мол, воздух чистый, отец неожиданно согласился пое­хать к старшей дочери. Липа сообщила сестре. Та подтвердила согласие и еелела плюс к отцу привезти к ней Аню: каникулы нача- лись и нечего ребенку болтаться в городе. На воскресе­нье были куплены билеты. В субботу вечером Михаил Семеныч с Георгием ре­шили попрощаться, как положено. Михаил Семеныч чув­ствовал себя удовлетворительно, вполне пригодным для проводов. Липа хлопотала с отъездом: стирала, гладила, упа­ковывала чемоданы -словом, была занята и, когда отец с Георгием заявили о желании прогуляться, отнеслась к их плану без внимания и выпустила на улицу. - Деньги-то у тебя хоть есть? - хмуро спросил Ми-хайл Семеныч Георгия на выходе из подъезда. В глуби­не этого вопроса помещалось легкое презрение к недо­статочной, с его точки зрения, самостоятельности зятя. - Миха-а-ал Семеныч! - полуобиделся Георгий, по­казывая тем самым, что вопрос тестя по меньшей мере неуместен; конечно, деньги есть, хотя на самом деле де­нег было мало. В сад имени Баумана они вошли медленно и как бы незаинтересованно, что отчасти соответствовало само­чувствию Михаила Семеныча. Георгий же хоть и испы­тывал некоторое возбуждение в преддверии "прощания", перед тестем суетности обнаружить не желал и потому был степенен более, чем требовал темп прогулки. Они не спеша брели в глубь сада. Ни в Летний театр, ни в кино билетов не покупали, значит, и не намерева­лись их посетить. Пока они шли зигзагами - от аттрак­циона к аттракциону. Из-за плохого зрения Михаил Се­меныч не мог пострелять в тире, хотя очень хотел. По­стрелял Георгий. Безуспешно, чем порадовал, вернее, не расстроил тестя. Михаил Семеныч подождал, пока зять управится в тире, и вместе с ним пошел ломать рога уп­рямому металлическому бычку со стрелкой на лбу, ука­зывающей силу рук ломающего. Несмотря на пожилой возраст и недавний постельный режим, Михаил Семеныч обнаружил значительную силу рук в сравнении с силой рук зятя. Чем тоже остался доволен. А чтобы подкре­пить неслучайность своей силы, ударил деревянной ку­валдой по вблизи от быка стоящему силомеру. И здесь он оказался на высоте. - Расплатись,- через плечо, не оборачиваясь, бро­сил он Георгию. Заканчивать аттракционы они зашли в комнату смеха. Михаил Семеныч глядел на уродства в зеркалах и не мог решить, как себя вести. С одной стороны - смешно, а с другой... чего ж смешного, если старый (он поправился - "солидный", слово "старый" применительно к себе он не любил), если солидный, заслуженный человек с рабочим стажем больше шестидесяти лет, технический руководитель ткацкого объединения, которого на пенсию провожал сам замнаркома, Михаил Семеныч Бадрецов в присутствии зятя так безобразно отражен в зеркалах, пока он раздумывал, медленно двигаясь вдоль зеркал, исомната смеха кончилась. Георгий хохотал... Михаил Семеныч сдержал проступивший все-таки смех и недовольно откашлялся. Аттракционы остались позади. Заложив руки за спину, оба по-прежнему молча брели вперед. Справа в ог­ромной фанерной раковине духовой оркестр из слепых играл "Амурские волны". Георгий, несмотря на любовь к духовой музыке, вопросительно глянул на тестя; Миха­ил Семеныч, несмотря на равнодушие к музыке, кивнул головой и направился к задним скамейкам. Но оказывается, слепые уже заканчивали музыку. Георгий в хорошем более обычного настроении от "Амур­ских волн" улыбнулся тестю: - Давай сфотографируемся. - У-у-у...- сморщился Михаил Семеныч, но не по­тому, что не хотел сфотографироваться, а потому, что инициатива исходила не от него. Они пошли дальше. Слева за высокой оградой, облепленной мальчишками, шумела музыка. Но не плав­ная, как у слепых в раковине, а дерганая, нехорошая... - Чего там? - Михаил Семеныч недовольно смор­щился в сторону шума.- Поют?.. - Танцы,- ответил Георгий и чуть было не предло­жил тестю заглянуть туда.- Для молодежи,- добавил он солидным голосом.- Люська уже бегает потихонь­ку... Хорошо танцует... Роман научил. Михаил Семеныч вскинул брови: - Мой? - Наш,- подтвердил Георгий.- Поехал в санато­рию язву закрыть, а привез фокстрот... Да сейчас это ни­чего, можно... - Выдрать ее! -буркнул Михаил Семеныч.-Моду взяли... Ты Липу вот спроси, как я их сек, если что... В кровь. Зато не стрекулистки... - Давай сфотографируемся,- перебил его Геор­гий.- Пять минут - и снимок. На память. А то когда еще. Давай... - У-у-у...- отмахнулся Михаил Семеныч, недоволь­ный, что его перебивают повторно.- Вперед иди. Ресторан "Грот" находился не на основной аллее са­да, по которой они двигались, а немного сбоку, однако каким-то образом они оказались именно на этой боковой аллейке. "Грот" действительно находился в гроте, воспроиз­веденном в натуральную величину в искусственно соз­данной горе, наверху которой стоял каменный горный козел, напрягшись перед прыжком в небо. Посещение ресторана произошло само собой, без об­суждения. Михаил Семеныч вошел на веранду ресторана и сел за ближайший столик, безучастный и как бы недоволь­ный тем, что оказался втянут в подобную непристойность. - Жарко,- проворчал он, снял картуз и вытер лос­нящуюся от репейного масла лысину. К столику подскочил официант. - Значит, так!..- потирая ладони, сказал Георгий. - Я чего говорю,- Михаил Семеныч отхлебнул пи­ва, аккуратно, чтобы не накапать в стакан, отжал на­мокший ус и отломал у рака вторую клешню.- Мы с Аб­рам Ильичом, аптекарем, на Москве-реке были в пар­ке Горького. Тоже жарко. Там купальня, освежались... В прокат дают. Недорого: трусы - пятиалтынный, а суп­руге Абрам Ильича - четвертак, все, что положено,- Михаил Семеныч показал, "что положено", и вздохнул. Вздыхал он всегда, когда говорил о женщинах. Он по­молчал, занятый раком, и вдруг рассердился: - Ну, кро­ме пива-то, что - все?! ...Когда они вышли из ресторана, уже смеркалось. В походках их, особенно Георгия, чувствовалась неуве­ренность. Михаил Семеныч держался устойчивее, так как был потолще и покороче. - Давай сфотографируемся,- предложил он Геор­гию, проходя мимо фото.- На память... -Да-а-а...- Георгий кивнул расслабленной головой. Зашли в "Моментальное фото". Мастер усадил их на плюшевую козетку и велел приготовиться, то есть чтобы Георгий открыл глаза. Михаил Семеныч пытался возбу­дить зятя от дремоты, но тщетно. Фотограф, поняв ситуа­цию, снял их какие есть. В ожидании снимка они сидели на лавочке возле фото. Гремела музыка на танцверанде. В паузах между ганцами доносились громкие голоса и музыка из летне-jro кинотеатра. Михаил Семеныч сидел сначала прямо, но вдруг неосторожно дернулся, вышел из равновесия и стал мед-ленно заваливаться в сторону Георгия. Тот принял плечом Михаила Семеныча и так и оставил его прислоненным к своему плечу, не возвращая в прежнее положение. Фотограф вынес снимки и постучал в спину Георгия: - Заказ готов. Два рубля, пожалуйста. - Зачем? - спросил Георгий, стараясь придать голосу трезвую солидность. Он открыл глаза.- Что это? - Это вы с папашей. С ними,- фотограф уважительно, не тыкая пальцем, движением корпуса указал на Михаила Семеныча. Георгий достал кошелек и подал фотографу. Тот по­копался в кошельке, вынул два рубля, повертел их пе­ред глазами Георгия и сунул кошелек обратно Георгию в карман. Георгий пробормотал "спасибо" и задремал, отки­нувшись на спинку лавочки. На плече его храпела голо­ва Михаила Семеныча. Снимок выпал из руки Георгия и лег возле его ног на гаревую дорожку. Какой-то прохожий поднял снимок, отряхнул его и, сложив пополам, засунул Георгию в нагрудный карман. - Поныри! - выкрикнула проводница.- Три минуты стоим, кому выходить - поспешайте!.. Первой вылезла из вагона Липа, потом спустился Михаил Семеныч, поддерживаемый Аней. Проводница подала вниз чемоданы, корзину и огромную круглую ко­робку с тортом. Липа пересчитала места и огляделась. На станции Поныри никого не было. - Задерживается...- неопределенно пробормотала она, оправдываясь перед отцом за отсутствие встречи. Михаил Семеныч недовольно кашлянул. Из открытого окна станционного здания с вывеской "Поныри" высунулась рука, нащупала веревку, исходя-Щую из маленького колокола над окном, проплыл сла­бый звон. Состав зашипел, дернулся, а из-за угла выка­тилась бричка и тихо подъехала к прибывшим. -Слава богу, Семен Данилович! - с облегчением сказала Липа.- Это Машенькин конюх,- пояснила она отцу. - Марь Михайловна в поле. Сенокос, велела вас встренуть. Значить вот, приехали... С приездом! - Он посмотрел на сидящего на чемодане Михаила Семеныча и тихо спросил Липу: - Папаша-то у вас как, двигается или помочь? - Спасибо, не надо,- ответила Липа и схватилась за чемоданы, чтобы положить их в бричку. - Липа! - одернул ее Михаил Семеньгч. Липа послушно опустила чемоданы на землю. - Грузи,- кивнул Михаил Семеныч конюху. Марья Михайловна жила при конторе совхоза. Заво­дить хозяйство она, одинокая, не стала и от полагавше­гося ей директорского дома отказалась. Двух комнат при конторе ей вполне хватало. Пока конюх перетаскивал чемоданы и ставил само­вар, Липа расспрашивала про директорскую жизнь сестры. - Да что об них говорить!.. Конюху надоело увили­вать от ответа, он остановился возле Липы с самоваром в руках, поставил его на землю и махнул рукой: - Все сами, все сами, а толку?.. Сенокос вон начали, а кто ж в эту пору сенокосит? С виду-то травы встали, а посмот­реть: не выстоялись, иссохнутся - скотине жрать нече­го.- Конюх развел руками и, видно испугавшись своей разговорчивости, добавил: - А так-то они женщина по­ложительная, старательная... Пироги к вашему приезду взялась чинить, да вызвали... Михаил Семеныч сидел под вербой и чувствовал, что хочется ему рассердиться, но объекта для недовольства пока не находил. Мычали коровы, солнце садилось в пруд. Он задремал. Сквозь дрему с закрытыми глазами Михаил Семеныч миролюбиво отбивался от немногочис­ленных комаров, попискивающих возле его картуза... Аня внимательно следила, как надувается на руке деда комар, но не убивала его. Комар раздувался все больше и больше. Михаил Семеныч укуса почему-то не чувствовал, красное брюшко комара раздулось, и нако­нец он, упершись передними лапками в тугую синюю жилу на руке деда, не торопясь, вытянул хоботок и перевел дух. Аня занесла руку, чтобы его прихлопнуть, но в последний момент раздумала, так безвинно вел себя ко­мар. Комар посидел на руке Михаила Семеныча, подпрыгнул и, тяжело неся налитое брюшко, медленно поплыл в сторону. Аня поглядела вокруг. - Мама! Смотри, какой большой лопух! - Не трог! - одернул ее Семен Данилович.- Это борщевик. Для пчел медонос, а людям вызывает поче­суху... Марь Михаловна! - вдруг сказал он, прислуши­ваясь к далекому конскому топоту.- Едут! Аня повернула голову: - Нет никого. - Как нет, сейчас будут,- проворчал конюх.- Я ко­ня завсегда узнаю. Мальчик-то вон он, засекает... - Тпру-у-у! - грубым, охрипшим голосом крикнула Марья. Михаил Семеныч потревоженно открыл глаза, с не­довольным видом сложил руки на груди. - Он же тебя разнесет! - воскликнула Липа.- Как же ты не боишься, Марусенька?! Марья - похудевшая, легкая, тоненькая, в мужских бриджах, заправленных в сапоги,- соскочила с седла и закрутила вожжи за вербу. - Господи! - она всплеснула руками.- Как же я вас заждалась! Началась встреча. Липа с Марьей заплакали. Миха­ил Семеныч с удовлетворением переждал основной плач и осадил дочерей: - Ну, все, все, будет... Марья легко оттолкнула зацелованную Аню, громко высморкалась, вытерла глаза косынкой. Развязала торт, понюхала. - Зачем привезли?-недовольно спросила она.- Сколько раз говорить: ко мне едете - не брать ничего! Я хозяйка!.. Семен! Выкини, прокис!.. Конюх взял торт и пошел выкидывать, но по дороге раздумал и положил его в бричку. Торт был свеж или почти свеж, так как покупался вечером у Елисеева, тем не менее Михаил Семе­ныч с удовлетворением кивал головой: все правильно, как учил, как воспитывал, гость - святое дело. И сам до недавнего времени только этоге правила держался. Каж­дое лето в Иваново приезжала вся родня: Липа с семьей, Марья, Роман. В те годы Шурка - сначала прислуга, потом жена - целый месяц безмолвно обхаживала всех да плюс еще Глашу. Липа брала ее для помощи, но отец и Глашу причислял к отдыхающим и от хозяйственных забот отстранял. - Марья Михайловна, самовар поспел! Липа толкнула сестру локтем,- мол, угостить надо конюха, но та одернула ее: - Сама все знаю! Ступай, Семен! Езжай в Бабрухин Лог, скажи - меня сегодня не будет. Лошадей без меня не давать. Никому! Понял?! - Она обернулась к от­цу: - Пойдемте в дом, папаша. Липа с одной стороны, Марья с другой повели отца в дом, подстраиваясь под его медленный ход. - Я чай не буду,- пробурчал Михаил Семеныч.- Спать буду, устал. Сейчас постелю,- сказала Марья покорно, но с неко­торым напряжением. Уложили отца, сели за стол. - Ну вот, Марусенька, все, слава богу, хорошо. Все живы. А где Аня?.. Аня! Иди пить чай. - Тетя Марусь! Мальчик отвязался! - Отвязался? Он есть хочет. Отведи-ка его на ко­нюшню, Анечка. Мальчик! Мерин оторвал тяжелую голову от земли, посмотрел, кто зовет, и, обрывая на ходу прядь травы, боком побрел к окну. Марья спустилась с крыльца, погладила мерина и, засунув ногу племянницы в стремя, запихнула ее в седло. - Что ж это ты у нас такая конопатая? - Марья улыбнулась девочке.- Прямо сорочье яичко... - А-а, пройдет!..- Аня махнула рукой, без страха устраиваясь в седле. - Упадет! - заверещала Липа.- Свалится! - Он тихий. - А куда его? - сияя от радости, спросила Аня. - Да он сам знает. Пошел! - Марья хлопнула ме­рина по бугристой, накусанной паутами ляжке.- Чай-то остыл уж небось? Марья стала подогревать самовар, а Липа перешла к московской жизни: - ...Врач говорит, у него не израсходованы мужские потенции... - Чего-чего? - Марья резко смахнула со скатерти несуществующие крошки.- По-тен-ции!.. Кобель ста­рый!.. - И, устыдившись своих слов, смягчилась: -А че­го он так устал, вроде дорога не очень?.. В купейном ехали? : - В купейном...- сказала Липа. Рассказывать про вчерашний поход отца с Георгием в сад Баумана она не стала. - Как у Романа дела? - Все учится... И техникум с отличием кончил, и ин­ститут так же хочет... Начальник подстанции. - Заочно учиться тяжело, по себе знаю,- вздохнула Марья. - На вечернем полегче,- ободрила ее Липа.- На пятый курс перешел. Еще бы женился... - Да уж пора. Полысел... - Сейчас лысых много,- успокоила ее Липа.- От­цу-то нравится, что Ромка лысый, порода видна. Я ему говорю: ты бы женился, Рома, и мне, и Марусе спокой­нее было. А он: не могу. Какая семья, пока учусь... - Правильный подход...- Марья выпустила дым. - Аня дорогу обратно найдет? - забеспокоилась вдруг Липа. - Да это рядом.- Марья стряхнула пепел в раскры­тый спичечный коробок. Липа, поискав по сторонам пе­пельницу и не найдя ее, пододвинула к сестре блюдце.- Чего про Люську не рассказываешь? - спросила Ма­рья.- Чего с учебой надумала? Или так... один свист и будет?.. - Ты очень раздражительна стала, Машенька. В са­наторию бы тебе... Марья посмотрела на сестру с чуть брезгливым со­страданием: - О чем ты говоришь, Ли-ипа!-Она поглядела по сторонам.- Сейчас такая санатория, не приведи госпо­ди! Вчера Михайлова...- Она махнула рукой. - У нас на Метрострое тоже...- закивала Липа. - Ты-то не волнуйся,- успокоила ее Марья.- Ты беспартийная, с тобой все в порядке.- Помолчала, по­думала.- Не хотела тебя волновать, но скажу... Сиди спокойно, чего побелела? Слушай. Если со мной что-ни­будь... Ну, ты понимаешь. Семен, конюх, пришлет тебе лисьмо: мол, Марья Михайловна уехала в командировку. Поняла, ясно? Ну, вот с этим - все. Давай про Люську. Куда будет поступать? - Она предполагает в Торфяной,- робко промолви­ла Липа, наблюдая за реакцией сестры. Та молчала по­ка, только шумно выдувала дым через ноздри.- От до­ма недалеко. И экзамены полегче. Аттестат у нее - сама знаешь! - Лентяйка! - наконец отреагировала Марья, тыкая папиросу в блюдце.- Зла на вас не хватает! И будет всю жизнь в болоте ковыряться!..- Марья постучала пальцем по столу.- Помяни, Липа, мое слово, даст она тебе прикурить... - Ну, что вы все на нее! - всплеснула руками Ли­па.- И Георгий, и ты. Конечно, она не очень старатель­ная, но она способная... - Чаю! -раздался голос Михаила Семеныча. Он сел, отер лысину и, чтобы зря не пропадала строгость, добавил: - А верхом - ты это, Марья, брось! В мужских портках! Никакой солидности! Ты же не просто так, ты директор. И не кури при отце! Марья раздраженно крутанула в блюдце не до кон­ца погасшую папиросу, источающую еле заметный дым. Липа подала отцу чай. - В стакане!-отвел ее руку с чашкой Михаил Се-меныч.- Тебе жакет надо, юбку черную... Варенья на сто­ле не вижу... Сливового. Марья поднялась за вареньем. За ней поспешила Липа. - Отвыкла,- виновато пробормотала Марья.- Не могу вот так вот с места в карьер перестроиться. - Может, мне его забрать все-таки, Машенька? - виновато, потирая руки, спросила Липа. Марья обернулась к сестре, обняла ее и поцеловала: - Да что ты, Липочка, говоришь? Обойдется как-нибудь. Слава богу, живы-здоровы... Обойдется. Мычали коровы, солнце почти совсем ушло в пруд, от него осталась только маленькая желтая горбушка. 3. ЛЮСЯ ВЫШЛА ЗАМУЖ Зимой Люсю затошнило, а когда "неукротимая рвота беременных", как для внушительности называла токси­коз Липа, прекратилась, с Финляндией был заключен мир. Стал длиннее рабочий день, на улицах появилось много мальчиков в форме ремесленных училищ. Старин­ный друг Георгия по Павловскому Посаду Митя Малы­шев, приходивший до финской кампании по воскресень­ям в Басманный в гости с женой и сыном Витей, стал приходить реже и только с женой: Вите отрезали отмо­роженную на войне пятку, а с палочкой он ходить по го­стям стеснялся. Беременность Люся долго скрывала, пока ее не нача­ло поминутно рвать и все стало безразлично. Виновником Люсиного состояния оказался ее одно­курсник Лева Цыпин. С Левой Люся работала в паре на практике по геоде­зии. Потом в той же паре они остались немного подрабо­тать геосъемкой в колхозе под Калинином. Когда Аня, ездившая проведать сестру, рассказывала дома, какие под Калинином прекрасные места и что спят Лева с Лю­сей на сеновале, Георгий сказал: "Э-э... ребята..." - и сделал жест, будто оглаживал бороду. Липа, естествен­но, была возмущена таким гнусным предположением. Состояние Люси давало основание для законного аборта, но Липа категорически запретила дочери даже говорить об этом, а Георгию - думать: первый аборт, по­следующее бесплодие... Люся будет рожать. Марья по телефону кричала, что надо написать на негодяя в райком комсомола. Не зная, на что решиться, Липа позвонила Роману, сказала, надЉ поговорить. Роман обещал приехать вечером. Аня встревожилась. Из художественной литературы с ей было известно, что благородные молодые люди женят­ся иногда на обесчещенных не ими девушках. А вдруг Роман решит жениться на Люсе? Это никак не входило в Анины планы, потому что она давно уже решила сама выйти за Романа, как только ей исполнится шестнадцать лет. Она узнала у Василевской - Василевская юрист,- такой брак возможен, потому что Роман не родной ма­мин брат, а сводный, сын маминой мачехи. Так что Роман Аню вполне устраивал. Он, правда, не подозревал, что ему предстоит жениться на Ане, но на­верняка обрадуется, когда она ему скажет. Потому что она красивая. Может, у нее и неги толстоваты, и веснуш­ки, но раз все говорят, что она похожа на тетю Марусю, значит, красивая. А веснушки можно свести. Врач из Ин­ститута красоты на улице Горького сказал ей: "Получи­те паспорт и приходите - сведем". , Люся, правда, тоже красивая: и ноги стройные, и гла-эа большие... Заю нос курносый. Но у Люси одно преи­мущество- взрослая. Роман не предложил Люее выйти за него замуж. Он только запретил жаловаться: никаких кляуз, сказал он, не надо ни перед кем унижаться. Ребенка он усыновит. А кроме того - при теперешнем международном поло­жении - аборт поступок антиобщественный. Михаилу Семенычу, проживающему теперь у Рома­на, решили во избежание осложнений ничего не сообщать. Липа успокоенно перевела дух, разложила швейную машинку "Грицнер", подаренную ей отцом на свадьбу, не забыв в тысячный раз вспомнить, что "Зингер" стоил сто пятьдесят, а "Грицнер" двести золотом, и расставила Люсе платье. На весну. Лева-герой романа - в Басманном не показывался. Весна еще толком не началась, когда позвонила Алек­сандра Иннокентьевна, мать Левы, и сказала, что, к ог­ромному ее огорчению, она только вчера узнала о поло­жении вещей и очень бы хотела познакомиться со своей будущей невесткой и ее родителями. Если они не возра­жают, она будет рада принять их у себя. - Заерзали, засуетились! - презрительно усмехнув­шись, сказала Люся.- Познакомиться надумали!.. Не хочется, чтобы сыночка из комсомола поперли!.. - Ты подала в комсомольский комитет? - всплесну­ла руками Липа.- Роман же не велел! - Ничего я не подавала,- огрызнулась Люся.- Что гам, дураки, не понимают... Перед знакомством Липа выяснила у Люси род дея­тельности и социальное положение будущих родственни­ков, впрочем не очень внимательно, ввиду срочности. Сначала про отца. Про отца Левы Люся сказала, что не знает, кем и где он работает, но точно знает, что он не русский... В этом месте Липа понимающе кивнула голо­вой - Цыпин же. Люся помолчала и сообщила, что Алек­сандр Григорьевич недавно освободился из заключения, где ошибочно провел два года. Липа схватилась за голо­ву, потом за папиросы и остальную информацию про род­ственников слушала уже вполуха. Запомнила, что сама Александра Иннокентьевна носит девичью фамилию Щедрина и работает по борьбе с грызунами. Старшая сестра Левы преподает в школе историю. ...Александра Иннокентьевна, высокая седовласая да­ма в пенсне, открыла дверь и поцеловала не по годам повзрослевшую румяную Аню: "Здравствуй, милая". Аня смущенно приняла ее поцелуй и уступила место Люсе, ис­правляя ошибку Александры Иннокентьевны. Люся, по­дурневшая от недавнего токсикоза, недовольно выслушала извинение будущей свекрови, ткнулась губами в ее напудренную щеку и отошла к вешалке. Александра Инно­кентьевна энергично пожала руку Георгию, протянула руку Липе, но Липа в это время расстегивала боты, и ру­ка Александры Иннокентьевны на лишнее время зависла в воздухе. Георгий постучал жену пальцем по спине. Ли­па выпрямилась и в замешательстве потянулась цел