Райнер Мария Рильке. Рассказы о Господе Боге --------------------------------------------------------------- Райнер Мария Рильке. Рассказы о Господе Боге. 1900 Перевод с немецкого Е. Борисова 1999 Издательство "Фолио" Харьков 1999 OCR and spellchecking: Sem Ё http://www.sem44.narod.ru --------------------------------------------------------------- ИСТОРИИ О ГОСПОДЕ БОГЕ Дорогая подруга, когда-то я вложил эту книгу в Ваши руки, и Вы полюбили ее, как никто прежде. Так я привык думать, что она принадлежит Вам. Позвольте мне поэтому не только в Вашу собственную книгу, но и во все книги этого нового издания вписать Ваше имя; вписать: Истории о Господе Боге принадлежат Эллен Кай. Райнер Мариа Рильке. Рим, апрель 1904 Эллен Кай (Кей) (1849-1926) - шведская писательница, приятельница Рильке. СКАЗКА О РУКАХ ГОСПОДА БОГА Недавно утром я повстречал фрау соседку. Мы поздоровались. - Чудесная осень! - сказала она, чуть помолчав, и взглянула на небо. Я сделал то же самое. Утро было и в самом деле необычно светлым и радостным для октября. Вдруг мне пришла в голову одна мысль: - Чудесная осень! - воскликнул я и слегка всплеснул руками. Фрау соседка одобрительно кивнула. В это мгновение я смотрел на нее. Ее доброе, румяное лицо качнулось так мило. Оно было очень ясное, лишь около губ и на висках пролегли маленькие темные складки. Откуда они у нее? Тут я спросил, почти непроизвольно: - А что Ваши маленькие дочки? Складки на ее лице разгладились было, но через секунду выступили вновь, еще темнее, чем прежде. - Здоровы, слава Богу, но... - фрау соседка продолжила свой путь, и я шел теперь слева от нее, как и полагается. - Видите ли, они обе теперь в том возрасте, когда Дети целый день спрашивают. Да что там день - вплоть до глубокой ночи! - Да, - пробормотал я, - такой возраст... Но она не позволила себя прервать: - И не то чтобы: куда едет эта повозка? сколько в небе звезд? и больше ли десять тысяч, чем много? - еще и совсем другие вещи! Например, говорит ли Господь Бог по-китайски? или: как выглядит Господь Бог? Без конца о Господе Боге! Но много ли об этом известно? - Нет, конечно, - согласился я, - есть лишь известные догадки... - Или вот о руках Господа Бога - ну что тут будешь делать... Я посмотрел фрау соседке в глаза. - Позвольте, - сказал я осторожно, - Вы говорите - руки Господа Бога, не так ли? Соседка кивнула. Кажется, она немного удивилась. - Да, - продолжал я, - о руках мне как раз-таки кое-что известно. Случайно, - поспешил я прибавить, заметив, как поднимаются ее брови, - совершенно случайно: просто однажды мне... Словом, - закончил я, решившись, - я хочу рассказать Вам, что знаю. Если у Вас есть минута времени, я провожу Вас до дома, этого как раз хватит. - Охотно, - сказала она, когда я наконец дал ей возможность вставить слово, все еще удивленная, - но, может быть, Вы расскажете это самим детям? - Чтобы я рассказывал самим детям!? Нет, дорогая фрау, так не пойдет, ни в коем случае. Видите ли, когда мне приходится говорить с детьми, я тут же теряюсь. Само по себе это не страшно. Но дети могут истолковать мое замешательство так, будто я чувствую себя обманщиком... А так как для меня очень важно, чтобы моя история звучала правдиво, то лучше бы Вы пересказали ее детям, к тому же Вам наверняка это удастся много лучше, чем мне. Вы сделаете ее связной и красивой, я же изложу вкратце лишь голые факты. Идет? - Что ж, хорошо, - рассеянно пробормотала соседка. Я немного подумал, с чего начать. - В начале... - Но тут же спохватился. - Вам, полагаю, уже известно многое из того, с чего я начал бы рассказывать детям. Например, сотворение... Возникла довольно долгая пауза. Затем: - Да... И в седьмой день... - В голосе милой фрау послышалось воодушевление. - Стоп! - воскликнул я, - надо помнить и предыдущие дни, потому что речь пойдет именно о них. Итак, Господь Бог начал, как известно, свою работу с того, что создал землю, отделил ее от воды и повелел быть свету. Затем с поразительной быстротой вылепил вещи - я так думаю, это были настоящие большие вещи, как то: горы, скалы, первое дерево и по его образцу еще много деревьев. Я уже несколько минут слышал за нами шаги, которые не догоняли нас и не отставали. Это сбивало меня с мысли, и я, запутавшись в истории сотворения, продолжал так: - Эту быструю и успешную деятельность можно представить, только если иметь в виду, что лишь после долгого, глубокого раздумья, когда в его голове все уже было готово, Он приступал... Тут наконец шаги поравнялись с нами, и довольно-таки противный, липкий голос приклеился к нашему разговору: - О, Вы говорите, должно быть, о господине Шмидте, прошу прощенья... Я сердито посмотрел на новую попутчицу, но фрау соседка сильно смутилась: - Хм, - кашлянула она, - да... то есть... мы говорили именно, в определенном смысле... - Чудесная осень, - сказала вдруг наша непрошеная собеседница как ни в чем не бывало, и ее маленькое красное лицо лоснилось. - Да, - услышал я ответ моей соседки, - Вы правы, Фрау Хюпфер, осень на редкость хороша! Затем они попрощались. Фрау Хюпфер все еще улыбалась: - И поцелуйте за меня малюток! Однако моя милая соседка ее уже не слушала; ей все же было любопытно узнать мою историю. Но я проговорил самым суровым голосом: - Теперь вот я уже не помню, на чем мы остановились. - Вы говорили что-то про Его голову, то есть... - Фрау соседка покраснела. Я был изрядно всем этим уязвлен и поэтому стал рассказывать быстро: - Ну так вот, пока были сотворены одни только вещи, Господу Богу, видите ли, незачем было все время смотреть на землю. Там не могло случиться ничего особенного. Ветер, конечно, уже бродил над горами, которые так похожи были на тучи, давно ему знакомые, но все еще с некоторым недоверием избегал прикасаться к вершинам деревьев. И Господу Богу это очень нравилось. Вещи Он создал, так сказать, во сне, и только когда дело дошло до животных, работа Его заинтересовала; Он склонился над нею и лишь изредка поднимал Свои широкие брови, что-бы бросить взгляд на землю. А приступив к человеку, Он и совсем забыл о ней. Не знаю, до какой хитроумной части тела Он уже дошел, когда возле Него зашелестели крылья. Какой-то ангел, пролетая мимо, пел: "Ты, о всеведущий..." Господь Бог испугался. Ведь Он ввел ангела во грех, потому что тот пропел неправду. Бог-Отец быстро взглянул вниз. И действительно, там уже произошло нечто, что едва ли можно было исправить. Маленькая заблудившаяся птичка металась над землей, словно в испуге, и Бог не в силах был помочь ей вернуться домой, потому что не знал, из какого леса прилетело бедное создание. Он сильно рассердился и сказал: "Пусть птицы сидят там, где я их посадил". Но тут же вспомнил, что дал им по просьбе ангелов крылья, - ангелам хотелось, чтобы и на земле были существа, похожие на них, - и от этого стал еще сумрачнее. В таком настроении самое лучшее - работа. И вернувшись к сотворению человека, Бог вскоре снова повеселел. Перед Ним были, словно зеркала, глаза ангелов. Он вымерял в них Свои собственные черты и медленно и осторожно лепил из комка глины у Себя на коленях первое человеческое лицо. Лоб Ему удался. Куда труднее было проделать симметричные ноздри. Он все ниже склонялся над работой, пока над Ним снова не послышался шелест. Он взглянул наверх - тот же самый ангел кружил возле Него; гимна на этот раз не было слышно, потому что из-за его лжи мальчишка онемел, но по его губам Бог увидел, что он по-прежнему поет: "Ты, о всеведущий". Тут подошел святой Николай, который пользуется особой благосклонностью Бога, и пробурчал в свою огромную бороду. "Твои львы сидят смирно, спеси-то в них, надо сказать, предостаточно. Но вот одна маленькая собачонка носите по самому краю земли, терьер, видишь ли, как бы ему свалиться". И действительно, Бог увидел, как какое-то маленькое белое существо, словно солнечный зайчик, беззаботно скачет где-то в Скандинавии, где земля уже довольно опасно закругляется. Он изрядно опять рассердился и бросил святому Николаю, что если ему не по нраву Его львы, пусть попробует сделать своих. Тогда святой Николай молча повернулся и вышел из небес, хлопнув дверью так что одна звезда сорвалась и упала - прямо терьеру на голову. Это было уже из рук вон плохо, но Господу Богу пришлось признать, что Он один во всем виноват, и Он решил впредь не спускать с земли глаз. И стало так. Он поручил работу Своим рукам, которые ведь тоже по-своему мудры, и хотя Ему было очень любопытно узнать, каким окажется человек. Он все же неотрывно глядел вниз, на землю, на которой теперь, как назло, не желал шелохнуться ни один листик. Но чтобы иметь хоть какое-то утешение после всех неурядиц, Он повелел Своим рукам показать Ему человека, прежде чем отпускать его в жизнь. Он без конца нетерпеливо спрашивал, как дети, когда играют в прятки: все? все? Но в ответ слышал лишь шорох разминаемой глины. Вдруг Он увидел, как через все пространство что-то упало, что-то непонятное, и, судя по направлению, оно падало из того места в небе, где сидел Он. Охваченный мрачным подозрением, Он кликнул свои руки. Они явились к Нему, заляпанные глиной, разгоряченные и дрожащие. "Где человек?" - крикнул Он. Тут десница набросилась на шуйцу; "Это ты его выпустила!" - "Очень мило, - закипятилась шуйца, - ты же вечно все делаешь одна, а меня ни к чему даже не подпускаешь". - "Но ты же только что его держала!" - Десница уже замахнулась было, но вовремя опомнилась, и обе руки закричали, перебивая друг друга: "Он был такой нетерпеливый, этот человек. Он все время порывался жить. Мы никак не могли с ним сладить - конечно, мы обе не виноваты". Но Господь Бог рассердился не на шутку и оттолкнул руки прочь, чтобы они не заслоняли Ему землю: "Все, Я вас больше не знаю, делайте теперь, что хотите". И они попробовали было что-нибудь сделать, но что бы они ни делали, им удавалось лишь начало. Без Бога ведь ничего не завершишь. А потом они, наконец, устали. Теперь они целыми днями простаивают на коленях и каются, - по крайней мере, так говорят. Нам же кажется, что Господь Бог отдыхает, а Он просто сердит на свои руки. Так что седьмой день все еще продолжается. Я на секунду замолчал, и фрау соседка очень разумно этим воспользовалась: - И Вы думаете, они никогда не помирятся? - Ну что Вы, - сказал я, - во всяком случае, хотелось бы надеяться. - И когда это может произойти? - Видимо, когда Бог узнает, как выглядит человек, которого против его воли покинули руки. Фрау соседка подумала немного, потом рассмеялась: - Но для этого же Ему достаточно только взглянуть вниз! - Простите, - сказал я учтиво, - Ваше замечание свидетельствует о Вашем остроумии, но история еще не закончилась. Так вот, когда руки удалились, и Бог снова окинул взглядом землю, опять-таки прошла минута, или, скажем, тысячелетие, что, как известно, одно и то же. Вместо одного человека был уже миллион. Но все они были теперь одеты. А поскольку мода в те времена была прямо-таки ужасна и к тому же нещадно обезображивала лица, то у Бога сложилось совершенно неверное и (не хочу скрывать) очень неблагоприятное представление о людях. Фрау соседка хмыкнула, но я не дал ей возразить и с особым нажимом заключил: - Поэтому совершенно необходимо, чтобы Бог узнал, каковы люди на самом деле. И надо радоваться, когда находятся такие, что говорят Ему... Фрау соседка радоваться не спешила: - И кто бы это мог быть, скажите на милость? - Дети, конечно, а кроме того иногда те люди, которые рисуют, пишут стихи, строят... - Что строят, церкви? - И церкви, и все, что угодно. Фрау соседка медленно качала головой. Многое показалось ей очень и очень странным. Мы уже прошли ее дом и теперь не спеша возвращались обратно. Вдруг она развеселилась: - Ну что за вздор, ведь Бог же всеведущ. Он же долженбыл точно знать, откуда, к примеру, прилетела та маленькая птичка. Она торжествующе посмотрела на меня. Я, должен признаться, слегка растерялся. Но когда я собрался с мыслями мне удалось сделать чрезвычайно серьезное лицо. - Дорогая фрау, - сказал я учительским тоном, - это, собственно, не более, чем история. И чтобы Вы не подумали, что это лишь отговорка (она, разумеется, энергично запротестовала), я скажу Вам еще два слова: Бог обладает всеми качествами, это бесспорно. Но прежде, чем Он смог, условно говоря, приложить их к миру, они все казались Ему единой могучей силой. Не знаю, ясно ли я выражаюсь. Но вот перед лицом вещей Его способности специализировались и возросли до определенной степени - до степени долга. Ему нелегко было охватить взором их все сразу. Ведь существуют же конфликты. (Между прочим, я говорю все это только Вам, Вы ни в коем случае не должны пересказывать это детям.) - Ну вот еще, - заверила моя собеседница. - Видите ли, если бы ангел, пропевший "Ты, о всеведущий", пролетел мимо, все было бы иначе... - И Ваша история была бы не нужна? - Конечно, - подтвердил я и хотел уже попрощаться. - А Вы знаете это совершенно точно? - Я знаю это совершенно точно, - повторил я чуть ли не клятвенно. - Тогда мне будет что рассказать сегодня детям. - Я бы и сам с удовольствием послушал. Прощайте. - Прощайте, - ответила она, но тут же снова повернулась ко мне: - Но почему же именно этот ангел... - Фрау соседка, - прервал я ее, - теперь я вижу, что Ваши милые девочки вовсе не потому так много спрашивают, что еще дети. - Почему же? - спросила моя соседка с любопытством. - Ну, доктора говорят, есть некая наследственность... Моя фрау соседка погрозила мне пальцем. Но мы раскались, конечно, друзьями. Когда я позже (после довольно долгого, к слову сказать, перерыва) вновь повстречал фрау соседку, она была не одна, и я не мог узнать, рассказала ли она девочкам мою историю и с каким успехом. Мои сомнения разрешило письмо, которое я получил вскоре после этого. Поскольку отправитель не давал мне позволения его публиковать мне придется ограничиться пересказом его окончания из которого без труда можно понять, кто его автор. Оно заканчивается словами: "Я и еще пять других детей, потому что я тоже с ними". Я отвечал, сразу же по получении письма, следующее: "Дорогие дети, я охотно верю, что вам понравилась сказка о руках Господа Бога; мне она тоже нравится. И все-таки я не могу к вам прийти. Не сердитесь из-за этого. Кто знает, понравлюсь ли вам я. У меня некрасивый нос, а если к тому же на его кончике, что случается то и дело, вскочит красный прыщик, то вы все время будете рассматривать это пятнышко, удивляться ему, и совсем не станете слушать, что будет говориться чуть ниже под ним. А может быть, вы начнете даже фантазировать об этом прыщике. Все это не для меня. Поэтому я предлагаю другой выход. У нас есть (даже не считая вашу маму) много общих друзей и знакомых, которые уже не дети. Вы вскоре узнаете, о ком я говорю. Время от времени я буду им рассказывать какую-нибудь историю, и благодаря их участию она дойдет до вас еще более прекрасной, чем если бы ее рассказал я сам. Потому что среди этих наших друзей есть самые настоящие большие поэты. Я пока не открою вам, о чем будут мои истории. Но поскольку вас ничто так не занимает и ничто так не близко вашему сердцу, как Господь Бог, я обещаю вам при любой возможности вставлять в них, что я о Нем знаю. Если же что-то окажется неверным, то напишите мне еще одно милое письмо или передайте через вашу маму. Ведь очень может быть, что я в чем-то ошибаюсь, потому что с тех пор, как я узнал самые лучшие истории, прошло много времени, и мне пришлось увидеть еще и другие, далеко не такие прекрасные. В жизни так бывает. Но все же жизнь - великолепная вещь: об этом тоже частенько будет идти речь в моих историях. За сим - всего вам хорошего. - Я, один человек, но тоже лишь потому, что и я с вами". НЕЗНАКОМЕЦ Один незнакомый человек написал мне письмо, не о Европе написал мне незнакомый человек, не о Моисее, не о больших пророках, равно как и не о меньших, не об императоре России и не о царе Иване Грозном, его ужасном предшественнике. И не о бургомистре или соседе сапожнике, не о близлежащем городке, не о дальних городах; и даже лес, в котором бродят косули и где я пропадаю каждое утро, не показывается в его письме. Ничего не рассказывает он мне и о своей матушке или о сестрах, которые, конечно, давно замужем. Видимо, его матушка уже умерла, - иначе как бы могло случиться, что на четырех страницах письма я не нахожу ни одного упоминания о ней? Он оказывает мне большее, несравненно большее доверие, он делает меня своим братом - он говорит со мной о своей беде. Вечером незнакомец приходит ко мне. Я не зажигаю лампу, лишь помогаю ему снять пальто и приглашаю его попить со мной чаю, потому что как раз в это время я пью свой вечерний чай. Ведь если у тебя в гостях близкий друг, незачем слишком заботиться о приличиях. Когда мы уже садимся за стол, я замечаю, что мой гость чем-то обеспокоен: в его взгляде затаился страх, и его руки дрожат. - Верно, - говорю я, - вот это письмо для Вас. И принимаюсь разливать чай. - Вам с сахаром? Может быть, с лимоном? В России я научился пить чай с лимоном. Попробуете? Затем я зажигаю лампу и ставлю ее в дальний угол на возвышение - так, чтобы были, собственно, сумерки, лишь немного смягченные теплым розоватым светом. И лицо моего гостя тоже становится спокойнее и мягче, словно лицо хорошего знакомого. Я еще раз приветствую его: - А знаете, я давно уже ждал Вас. - И прежде, чем незнакомец успел удивиться, поясняю: - Я знаю одну историю, которую я не мог бы рассказать никому, кроме Вас. Не спрашивайте, почему так, скажите только, удобно ли Вам сидеть, достаточно ли сладок чай и хотите ли Вы послушать эту историю? Мой гость улыбнулся. Потом просто ответил: -Да. - Три раза "да"? - Три раза. Мы оба откинулись на спинки кресел, так что наши лица оказались в тени. Я отодвинул мою чашку, порадовался золотистому отблеску чая, медленно вновь забыл эту радость, затем спросил: - Вспоминаете ли Вы еще о Господе Боге? Незнакомец задумался. Его глаза смотрели далеко в темноту и с их двумя маленькими пятнышками света в зрачках напоминали две длинные аллеи в разросшемся парке над которым широко распростерлось лето и солнце. Они точно так же начинаются под сумеречным сводом ветвей тянутся через сужающуюся темноту и заканчиваются мерцающей в отдалении точкой - выходом в намного, может быть, более светлый день. Пока я думал об этом, он сказал - медленно и словно бы неохотно слыша собственный голос: - Да, я еще вспоминаю о Господе Боге. - Хорошо, - сказал я благодарно, - потому что моя история как раз о Нем. Но сперва скажите мне еще вот что: разговариваете ли Вы иногда с детьми? - Бывает, во всяком случае, мимоходом. - Тогда Вам, может быть, известно, что из-за безобразного непослушания Его рук Богу так и не довелось узнать, как, собственно, выглядит готовый человек? - Я где-то слышал об этом, не знаю только, от кого, - ответил мой гость, и я увидел, как по его липу пробежали неясные воспоминания. - Все равно, - прервал я их, - послушайте дальше. Много времени терпел Бог эту неизвестность. Ведь терпение Его велико, как Его могущество. Но однажды, когда между Ним и землей много дней стояли плотные облака, так что Он почти не знал уже, не приснилось ли Ему все - мир и человек и время, - Он кликнул Свою правую руку, которая так давно была изгнана из Его взгляда и трудилась, склонившись над мелкими второстепенными тварями. Она с готовностью предстала перед Ним: она думала, что Бог теперь наконец-то простит ее. И в самом деле, когда Бог увидел ее, ее красоту, юность и силу. Ему захотелось помириться с ней. Но Он тут же спохватился и, глядя в сторону, приказал: "Ты отправишься на землю. Ты примешь облик, который видела у человека и обнаженной поднимешься на гору, так чтобы я мог хорошенько тебя рассмотреть. Перво-наперво, как только спустишься на землю, подойди к молодой женщине и скажи ей, но очень тихо: я хочу жить. Тогда вокруг тебя возникнет малая темнота, потом большая - она называется детством, - а потом ты станешь человеком и поднимешься на гору, как Я тебе приказал. Все это займет лишь мгновенье. Ступай". Десница попрощалась с шуйцей, при этом называла ее многими ласковыми именами и даже, как уверяют, вдруг склонилась перед ней и воскликнула: "О Святой Дух!" Но уже подошел апостол Павел, отнял у Господа Бога правую руку и передал ее ангелу-хранителю, который унес ее, завернув в свои широкие одежды. Бог же левой рукой закрыл рану, чтобы кровь не хлынула на звезды и не пролилась оттуда скорбным дождем на землю. Чуть погодя Бог, Который внимательно следил за всем, что происходило внизу, заметил, что возле одной горы собралось необычно много чем-то встревоженных людей в железной одежде. И Он стал ждать, чтобы туда поднялась Его рука. Но там появился лишь какой-то человек в красном, как Ему показалось, плаще; он волочил на себе что-то черное, раскачивающееся из стороны в сторону. В тот же миг Его левая рука, которая сдерживала Его открытую кровь, всполошилась и, прежде чем Он успел ей помешать, соскочила со своего места и заметалась, как помешанная, меж звездами, вопя: "О несчастная десница' И я никак не могу ей помочь!" Она отчаянно билась, стремясь отделиться от плеча. А вся земля стала красной от крови Бога, и уже невозможно было разглядеть, что там происходит. Бог тогда чуть не умер. Из последних сил Он призвал обратно свою десницу; она пришла бледная, дрожащая, и легла на свое место, словно больной зверь. Но даже шуйце, которой ведь уже было кое-что известно, поскольку она узнала там на земле десницу Божию, когда та в красном плаще всходила на гору, - даже шуйце не удалось выведать у нее, что происходило на горе дальше. Видимо, это было что-то очень страшное. Потому что десница Бога до сих пор еще не оправилась и страдает от воспоминаний не меньше, чем от Божьего гнева, ибо Бог все еще не простил свои руки. Я остановился и перевел дыхание. Незнакомец закрыл лицо ладонями. Мы долго сидели молча. Потом незнакомый человек сказал голосом, который я знаю уже давно: - Почему же Вы рассказали эту историю именно мне? - Кто бы еще ее понял? Вы пришли ко мне не по службе, без чина, безо всякого земного титула, почти без имени. Когда Вы вошли, было темно, но я все же заметил в Ваших чертах сходство... Незнакомый человек вопросительно посмотрел на меня - Да, - ответил я его тихому взгляду, - я часто думаю, что Божья рука, может быть, снова в пути... Дети узнали эту историю, и, очевидно, им рассказали ее так, что они смогли понять все, потому что им нравится эта история. ПОЧЕМУ ГОСПОДЬ БОГ ХОЧЕТ. ЧТОБЫ НА ЗЕМЛЕ БЫЛИ БЕДНЫЕ ЛЮДИ Предыдущая история распространилась настолько широко, что господин учитель расхаживает теперь по улице с выражением глубочайшей обиды на лице. Я его понимаю. Какому учителю понравится, когда дети вдруг узнают что-то, чего он им не рассказывал? Учитель должен быть, так сказать, единственной дыркой в заборе, через которую можно заглянуть в сад; если же есть еще и другие дырки, то дети каждый день теснятся у новой, а вскоре им вообще наскучивает смотреть. Я бы не стал приводить здесь это сравнение, потому что, наверное, не всякий учитель согласится быть дыркой, но учитель, о котором я говорю, мой сосед, когда я рассказал ему о нем, нашел его в высшей степени подходящим. И если даже кто-то придерживается другого мнения, все равно, авторитет моего соседа для меня непререкаем. Он стоял напротив меня, то и дело поправлял очки и говорил: - Я не знаю, кто рассказал детям эту историю, но в любом случае недопустимо перегружать и перенапрягать их фантазию столь непривычными представлениями. Это, видите ли, что-то вроде сказки... - Случайно я ее слышал, - перебил я его. (Я не солгал: однажды после того вечера моя фрау соседка пересказала мне ее.) - Так-так, - кивнул учитель. Он нашел это легко объяснимым. - Ну, и что Вы на это скажете? Я помедлил, тем более, что сам он не собирался сделать передышку: - Прежде всего, я считаю недопустимым так вольно и безответственно обращаться с религиозным, тем более с библейским материалом. В катехизисе все это изложено так, что лучше все равно не скажешь... Я хотел что-то заметить, но вовремя вспомнил, что господин учитель сказал "прежде всего", и что теперь, следовательно, в соответствии с грамматикой и чтобы не повредить здоровью всего периода, должно последовать "затем" и даже, может быть, "наконец" - лишь после этого смогу заговорить я. Так и случилось. Но поскольку этой тирадой, чье безупречное строение не может не порадовать любого ценителя, господин учитель одарил не только меня, но и многих других слушателей, которые, конечно, тоже не скоро ее забудут, - я приведу здесь лишь то, что последовало за великолепным вводным словом "наконец", словно финал некой блестящей увертюры: - И наконец... (вступают фантастические фанфары каденции) материал даже не проработан как следует и рассмотрен далеко не во всех аспектах. Если бы я имел досуг, чтобы писать истории... Я не смог удержаться, чтобы не перебить его: - На Ваш взгляд, в этой истории чего-то недостает? - На мой взгляд, недостает многого. Хотя бы с литературно-критической точки зрения. Если я могу говорить с Вами как с коллегой... Я не понял, что он имеет в виду, и скромно заметил: - Вы слишком добры, но я никогда не трудился на учительском поприще... Вдруг мне пришло кое-что в голову, я замолчал, и он продолжал с некоторой холодностью: - Не говоря о прочем: совершенно невероятно, чтобы Бог (если уж на то пошло), чтобы Бог... стало быть, говорю я, чтобы Бог не предпринял дальнейших попыток увидеть человека, как он есть; я полагаю... Тут я счел необходимым снова немного смягчить господина учителя. Я слегка поклонился и начал: - Общеизвестно, что Вы питаете горячую приверженность (и, если можно так выразиться, не без взаимности) к социальному вопросу. Господин учитель улыбнулся. - Поэтому я могу рассчитывать, что Вам будет небезразлично то, что я хочу сейчас рассказать, тем более, что я смогу взять за отправную точку Ваше последнее чрезвычайно остроумное замечание. Он посмотрел на меня с удивлением. - Разве Бог... - Конечно, - подтвердил я, - Бог не оставил свои попытки. - В самом деле? - не отступал господин учитель. - И это известно в компетентных инстанциях? - Об этом я не могу сказать Вам ничего определенного, - посетовал я, - я никак не связан с соответствующими кругами. Но может быть, Вы все же выслушаете мою историю? - Вы доставите мне большое удовольствие. Господин учитель снял свои очки и тщательно протер линзы, в то время как его глаза стыдливо щурились. Я начал: - Однажды Господь Бог рассматривал большой город. Когда от всей этой пестроты у Него устали глаза (чему немало способствовала паутина электрических проводов), Он решил на какое-то время ограничиться одним высоким доходным домом, потому что это было намного легче. Тут же Он вспомнил и о своем давнем желании посмотреть на живого человека, и Его взгляд стал подниматься этаж за этажом к окнам и заглядывать в комнаты. Люди на втором этаже (это был богатый купец с семьей) состояли почти сплошь из одной одежды. И не только все части их тел покрывали дорогие ткани, - во многих местах они собирались в такие причудливые складки, что можно было засомневаться, есть ли там вообще тела... Этажом выше дело обстояло не легче. На четвертом этаже люди одевались уже намного проще, но были настолько грязны, что Господь Бог, сколько ни приглядывался, видел лишь серые борозды и в милости Своей чуть было не повелел им цвести и плодоносить. И только под самой кровлей, в закутке с перекошенными стенами, Господь Бог нашел человека в ветхой рубахе, который сосредоточенно месил глину. "Ого, откуда это у тебя?" - окликнул его Господь Бог. На что человек, не потрудившись даже вынуть трубку изо рта, пробурчал: "Черт знает, откуда. Лучше бы я стал сапожником. Сидишь тут, света белого не видишь..." И о чем бы Господь Бог дальше ни спрашивал, человек отвечал в том же духе. Пока однажды он не получил большое письмо от бургомистра этого города. Тогда он сам, не дожидаясь вопроса, рассказал Господу Богу все. У него так долго не было заказов. Теперь ему поручили изваять статую для городского парка, и она будет называться "Истина". Художник день и ночь трудился в одном ателье на окраине города, и когда Господь Бог наблюдал за его работой, в Нем пробуждались старые воспоминания. Если бы Он до сих пор не сердился на свои руки. Он бы теперь, наверное, тоже за что-нибудь взялся. - Но когда настал день, назначенный для водружения статуи на ее пьедестал в парке, где ее мог бы рассмотреть и Господь Бог, разразился большой скандал, потому что комиссия, состоящая из отцов города, учителей и других важных персон, потребовала, чтобы фигура, прежде чем ее увидит публика, была хоть немного одета. Господь Бог не понял, почему художник изрыгал такие громкие проклятия. Отцы города, учителя и прочие ввели его в этот грех, и Господь Бог, конечно... Но у Вас же ужасный кашель! - Уже проходит, - сказал мой учитель совершенно чистым голосом. - Ну, мне осталось досказать совсем немного. Господь Бог отвернулся от доходного дома и парка и хотел уже одним взмахом вытащить из города Свой взгляд, как вытаскивают из реки удочку, чтобы посмотреть, не клюнуло ли что-нибудь. На этот раз там, действительно, что-то висело. Совсем маленький домик с многими жильцами, на которых было совсем мало одежды, потому что все они были очень бедны. "Вот оно что, - подумал Господь Бог, - люди должны быть бедными. Эти, кажется, уже по-настоящему бедны, но Я бы сделал их еще беднее, чтобы у них не было даже рубашки". Вот что задумал Господь Бог. Я поставил голосом точку, чтобы показать, что я кончил. Господин учитель и на этот раз остался недоволен: и в этой истории он не нашел подобающего завершения и закругленности. - Да, - сказал я в свое оправдание, - для этой истории нужен сочинитель, который придумал бы ей какой-нибудь фантастический конец, ведь в действительности она все еще не закончилась. - Как так? - удивился господин учитель и нетерпеливо посмотрел на меня. - Но, дорогой господин учитель, как Вы забывчивы! Вы же сами состоите в правлении здешнего общества вспомоществования бедным... - Да, уже почти десять лет, и что же? - Вот в том-то и дело: Вы и Ваше общество много лет не даете Господу Богу достичь своей цели. Вы одеваете людей... - Но позвольте, - скромно сказал господин учитель, - это же просто-напросто любовь к ближнему. Это в высшей степени угодно Богу. - И в компетентных инстанциях в этом, конечно, не сомневаются? - спросил я простодушно. - Ну разумеется. Мне как члену правления доводилось слышать в нашем обществе немало благодарственных слов. Скажу Вам по секрету, у нас даже планируют при первой возможности отметить мою деятельность на этом поприще... Вы понимаете? - Господин учитель смущенно покраснел. - Желаю Вам всего наилучшего, - ответил я. Мы пожали друг другу руки, и господин учитель пошел дальше столь горделивой, столь степенной поступью, что я уверен: в школу он пришел слишком поздно. Как мне потом сказали, отчасти - насколько она подходит детям -- эта история все же стала им известна. Не сочинил ли господин учитель для нее конец? КАК НА РУСИ ПОЯВИЛАСЬ ИЗМЕНА У меня есть еще один друг по соседству. Этот светловолосый человек парализован, и зимой и летом он сидит на стуле у своего окна. Обычно он выглядит очень молодо, иногда в его внимательном лице проглядывает даже что-то мальчишеское. Но бывают дни, когда он вдруг стареет, минуты пролетают над ним, как годы, и он превращается в старика, в чьих потускневших глазах вот-вот погаснет последняя искорка жизни. Мы знаем друг друга давно. Сначала мы лишь обменивались взглядами, потом невольно стали улыбаться друг другу, уже год мы раскланиваемся и Бог знает уже сколько рассказываем друг другу то одно, то другое, все без разбора, что только происходит на свете. - Добрый день, - крикнул он, когда я проходил мимо; его окно все еще было раскрыто в тихую, красочную осень. - Давненько я Вас не видел. - Здравствуйте, Эвальд. - Я подошел к окну, как делал обычно, когда мне было по дороге. - Я уезжал. Где же Вы были? - спросил он с нетерпеливым огоньком в глазах. - В России. - О, так далеко! - он откинулся на спинку стула. - Что это за страна - Россия? Она очень большая, не правда ли? - Да, - сказал я, - большая, и кроме того... - Это был глупый вопрос? - улыбнулся Эвальд и покраснел. - Нет, Эвальд, напротив. Когда Вы спросили, что это за страна, мне многое стало ясно. Например, с чем Россия граничит. - На востоке? - предположил больной. Я немного подумал. - Нет, скорее... - На севере, - допытывался мой друг. - Видите ли, - нашелся я, - чтение по карте портит людей. Там все плоско и вразумительно, и когда они видят меридианы и параллели, им кажется, что больше ничего и не надо. Но страна - не атлас. На ней есть горы и бездны. И вверху и внизу она ведь тоже с чем-то соприкасается. - Гм. Вы правы, - задумчиво сказал Эвальд. - А с чем граничит вверху и внизу Россия? Вдруг он взглянул на меня совсем как мальчишка. - Да Вы знаете это! - воскликнул я. - Наверное, с Богом? - Конечно, - подтвердил я, - с Богом. - Так. - кивнул мой друг понимающе. Но потом у него возникли, видимо, какие-то сомнения. - Разве Бог - страна? - Не думаю, - ответил я, - но в языках первобытных народов многие вещи называются одинаково. Есть страна, которая называется Бог, и тот, кто над ней властвует, тоже зовется Бог. Простые народы часто не могут различить их страну и властителя: оба велики и милостивы, грозны и велики, - Я понимаю, - медленно произнес человек у окна. - А люди в России замечают это соседство? -- Бго замечают повсюду. Влияние Бога самое мощное. Сколько бы ни ввозили из Европы, западные вещи, стоит им пересечь границу, тут же превращаются в камни. В том числе драгоценные, но, конечно, только для богатых, или как они себя называют, "образованных", тогда как из другой страны - той, что внизу - народ получает хлеб, которым живет. - Должно быть, хлеба у народа вдоволь? Я помедлил. - Нет, не совсем так, некоторые обстоятельства затрудняют ввоз из Бога... - Я попытался перевести разговор на другое. - Но многие обычаи происходят там из этого обширного соседства. Например, весь церемониал. К царю там обращаются примерно так же, как и к Богу. - Так значит, ему не говорят "Ваше Величество"? - Нет, обоих зовут "батюшка". - И перед обоими преклоняют колени? - Перед обоими повергаются ниц, бьют челом оземь и обоих слезно молят: "Грешен я, смилуйся, батюшка!" Немцы, видя это, думают: какое низкое раболепие. Я же считаю иначе. Для чего падают на землю? Этим как бы говорят: я благоговею. Но для этого достаточно обнажить голову, - скажет немец. Ну разумеется, и приветствие, и поклон в какой-то мере выражают то же самое - однако это лишь сокращения, к которым прибегают в странах, где не хватает земли, чтобы все могли простираться на ней. Но к сокращениям быстро привыкают и начинают употреблять их механически, уже не вспоминая об их смысле. Поэтому хорошо, когда есть место и время для того, чтобы целиком выписать это прекрасное движение, это мудрое слово: благоговение. - Да, если бы я мог, я бы тоже повергался ниц, - посетовал больной. - Но и множество других вещей, - продолжал я после небольшой паузы, - русские получают от Бога. Они уверены, что все новое идет от Него, будь то платье, кушанье или добродетель; и даже любой грех лишь тогда войдет в обычай, когда есть на то Его воля. Больной посмотрел на меня почти с испугом. - Об этом говорит одна сказка, всего лишь сказка, - поспешил я его успокоить, - так называемая былина, или повесть о бывшем. Я расскажу Вам ее вкратце. Она называется "Как на Руси появилась измена". - Я облокотился на подоконник, и больной закрыл глаза, как он делает всякий раз, когда слушает историю. - Грозный царь Иван задумал обложить данью окрестных князей и пригрозил им большой войной, если они не пришлют в Москву, белокаменный город, двенадцать бочек золота. Князья стали держать совет и ответили царю так: "Вот тебе три загадки. В день, который мы назначим, приходи к белому камню, что на востоке, там мы будем ждать тебя с ответами. Ответишь верно - дадим тебе золота, сколько требуешь". Царь Иван стад было думать, да только ему все время мешали бесчисленные колокола его белокаменной столицы. Тогда он кликнул своих ученых и советников и повелел каждого, кто не сможет разгадать ему хитроумных загадок, вести на широкую красную площадь, где только что построили собор Василия Блаженного и не мешкая отрубать ему голову. За этим занятием время пролетело незаметно, так что он лишь тогда вспомнил, что до сих пор не знает ни одного правильного ответа, когда уже сел на коня, чтобы ехать на восток, к белому камню, у которого ждали его князья. Но путь предстоял долгий, и еще оставалась возможность повстречать какого-нибудь мудреца, которые ведь во множестве бродили тогда повсюду, скрываясь от царей из-за их привычки отрубать мудрецам головы, если те не казались им достаточно мудрыми. Только на этот раз не попалось царю ни одной подходящей головы. Зато однажды утром он увидел старого бородатого мужика, который достраивал церковь. Он уже установил стропила и теперь покрывал их маленькими дощечками. Но как он это делал! За каждой новой тоненькой планкой старик спускался на землю, где они лежали аккуратной стопкой, вместо того, чтобы поднять их в своем длинном кафтане сразу целое беремя. Он только и делал, что карабкался, кряхтя, вверх и вниз по лестнице, а стопка все не убывала, и конца-края всему этому не было видно. Не мудрено, что царь потерял терпение. "Дурак, - крикнул он (так в России принято обращаться к незнакомым мужикам), - ты бы нагрузился как следует этими деревяшками, да и лез на церковь, этак-то куда проще". Мужик, который как раз спустился на землю, посмотрел из-под ладони на царя и ответил: "Уж в это ты не мешайся, царь Иван Васильевич, всяк свое ремесло разумеет; а коли уж ты тут проезжаешь, то вот тебе разгадки трех загадок, которые ждут от тебя у белого камня, что на востоке, тут уж недалеко - запоминай же хорошенько", - и он назвал их по порядку, загибая пальцы. Царь от изумления не мог вымолвить слова. "Чего ты хочешь в награду?" - спросил он, опомнившись. "Ничего", - ответил мужик, взял новую дощечку и пошел к лестнице. "Стой, - крикнул царь, - так не пойдет, изволь-ка чего-нибудь пожелать". - "Ну, коли ты, батюшка, велишь то отдай мне одну из двенадцати бочек золота, которые ты возьмешь с князей на востоке". - "Хорошо, - кивнул царь, - будет тебе бочка золота". И он поспешил в путь чтобы не забыть отгадки. Когда же царь вернулся в Москву, он первым делом заперся в своих палатах, что посреди пятивратного кремля, и высыпал все золото, бочку за бочкой, посреди зала, так что на блестящем полу выросла целая золотая гора с длинной черной тенью. В своей забывчивости царь опорожнил и двенадцатую бочку. Он хотел было наполнить ее вновь, но ему стало жаль такой велелепной кучи. Ночью он спустился во двор,