жа, так как у него тоже была борода. Однако в отличие от Джорджа он был безукоризненно одет: костюм из серой фланели, жилетка, белоснежная рубашка, со вкусом подобранный, хотя и мрачноватый галстук и большие, крепкие башмаки, начищенные до блеска. Я в смущении остановился на пороге, в то время как Джордж окинул меня насмешливым взглядом. -- Добрый вечер,-- произнес он.--Судя по тому, с какой скоростью ты сюда влетел, можно думать, что тебя интересуют не дополнительные занятия. Я извинился за вторжение, а потом рассказал Джорджу про странные гнезда. -- Вот хорошо, что вы здесь, Теодор,-- обратился Джордж к своему бородатому собеседнику.-- Теперь я могу передать этот вопрос в руки специалиста. -- Ну уж, специалиста...-- возразил человек по имени Теодор. -- Джерри, это доктор Теодор Стефанидес,-- сказал Джордж.-- Он знает почти все, о чем ты только можешь спросить, он сам тебе расскажет. Так же, как и ты, он помешан на природе. Теодор, это Джерри Даррелл. Я вежливо поздоровался, но, к моему удивлению, бородатый человек встал с места, быстро прошел по комнате и протянул мне большую белую руку. -- Очень рад познакомиться,-- сказал он, явно обращаясь к собственной бороде, и смущенно взглянул на меня своими лучистыми голубыми глазами. Я пожал его руку и ответил, что тоже очень рад с ним познакомиться. Потом мы оба стояли в неловком молчании, а Джордж смотрел на нас и улыбался. -- Ну что, Теодор? -- сказал он наконец.-- Как вы думаете, кто соорудил эти странные тайники? Теодор заложил руки за спину, поднялся несколько раз на носках, так что его ботинки протестующе скрипнули, и принялся внимательно разглядывать пол. -- Ну... э...-- произнес он, неуверенно подбирая слова.-- Сдается мне, что это могут быть норки земляного паука... э...-- вид, вполне обычный здесь, на Корфу... то есть, если я говорю обычный, это значит, что мне встретилось около тридцати или... э... сорока экземпляров за то время, пока я тут живу. -- А-а! -- сказал Джордж.-- Вы говорите, земляные пауки? -- Да,--ответил Теодор.--Мне кажется, что это именно они и есть. Впрочем, я мог и ошибиться. Чуть скрипнув ботинками, он поднялся на носки, опустился снова и посмотрел на меня проникновенным взглядом. -- Если они не очень далеко, то, может, нам лучше пойти туда и проверить,-- осмелился он предложить.-- То есть, я хотел сказать, если у тебя нет других дел и если это не очень далеко... Его голос замолк на вопросительной ноте. Я сказал, что это не так уж далеко, как раз у самой горы. -- Гм,-- произнес Теодор. -- Не позволяйте ему таскать себя по всему острову,-- вмешался Джордж.-- Еще недоставало, чтобы вас гоняли по горам и долам. -- Да нет, нет,-- ответил Теодор.-- Я как раз собирался уходить и вполне бы мог пройтись домой пешком. Это совсем не трудно для меня..: э... я срежу путь до Канони через оливковые рощи. Он надел свою изящную серую шляпу и, расставаясь с Джорджем, крепко тряхнул ему руку. -- Благодарю за восхитительный чай,-- сказал он на прощанье и тяжелой поступью направился по тропинке рядом со мной. По дороге я украдкой разглядывал Теодора. У него был прямой, хорошей формы нос, насмешливые губы, скрытые пепельной бородой, а из-за прямых, довольно пушистых бровей на мир глядели проницательные глаза, смягченные веселым огоньком и добрыми морщинками в уголках. Теодор шел бодрым шагом, что-то напевая про себя. Когда мы проходили канаву со стоячей водой, он на минуту остановился, чтоб заглянуть в нее. -- Гм,-- поспешил он поделиться со мной.-- Daphia magna. Потом пригладил большим пальцем растрепавшуюся бороду и снова пустился в путь. -- К сожалению,-- сообщил он мне,-- я приходил сюда в гости... э... к моим друзьям и поэтому не захватил с собой коллекционной сумки. Досадно, потому что в этой канаве может оказаться кое-что интересное. Когда мы свернули с довольно ровной дороги и пошли по каменистой козьей тропке, я ожидал протеста, однако Теодор шагал за мной с прежней бодростью, продолжая напевать себе под нос. Наконец мы вступили в темную оливковую рощу. Я подвел Теодора к моховому бугру и показал таинственный люк. Теодор разглядывал его, прищурив глаза. --Ага,--произнес он,--да... гм... да. Вынув из жилетного кармана маленький перочинный ножик, он легонько поддел кончиком лезвия дверцу люка и отворил ее. -- Гм... да,--повторил он.--Cteniza. Заглянув в отверстие, Теодор подул туда и снова захлопнул дверцу. -- Да, это норки земляных пауков,-- сказал он.-- Только в этой, видимо, никто не живет. Обычно паук упирается в крышку погребка ногами или, вернее, коготками и прижимает ее так крепко, что, если вы захотите открыть ее, надо действовать очень осторожно, иначе она сломается. Гм... да... это, конечно, норки самок. Самец роет такую же норку, только раза в два меньше. Я сказал, что это самые замечательные постройки, какие мне приходилось видеть. -- Ага,-- отозвался Теодор.-- Конечно, они замечательные. Но вот что меня всегда удивляет: как это самка узнает о приближении самца? Я заморгал глазами, а Теодор взглянул на меня, покачался на носках и продолжал: -- Паук, конечно, сидит внутри своей норки и дожидается, пока какое-нибудь насекомое -- муха, кузнечик или еще кто-нибудь -- не окажется поблизости. Вероятно, паук как-то умеет определять, достаточно ли близко насекомое, чтобы его схватить. Если оно близко, паук... э... выскакивает вдруг из своего убежища и хватает беднягу. Ну вот, а когда самец разыскивает самку, он ведь тоже должен пробираться к погребку через мох, и я часто думаю, почему же его никогда... э... не сожрет по ошибке самка. Конечно, возможно допустить, что его шаги звучат иначе. А может, он умеет издавать... ну, знаешь... какой-нибудь звук, и самка узнает его. На обратном пути мы оба молчали, а когда дошли до того места, где тропка разветвлялась, я остановился и сказал, что здесь нам надо расстаться. -- Да, да, до свиданья,-- ответил Теодор, разглядывая кончики своих ботинок.-- Очень рад был с тобой познакомиться. С минуту мы постояли в молчании. Вероятно, Теодор всегда чувствовал сильное смущение, когда ему приходилось здороваться или прощаться с людьми. Еще с минуту он упорно продолжал глядеть на ботинки и наконец протянул мне руку. -- До свиданья,--серьезно сказал он.--Я... э... я надеюсь, что мы еще встретимся. Он повернулся и, размахивая тростью, зашагал вниз по склону. Я глядел ему вслед, пока он не скрылся из виду, а потом медленно побрел к себе домой. Теодор привел меня в смущение и в то же время вызвал восторг. Во-первых, он казался мне личностью необыкновенно значительной, так как, без сомнения, был очень крупным ученым (я мог судить об этом по его бороде) и, в сущности, это был единственный человек из всех, кого я до сих пор встречал, разделявший мою любовь к зоологии. Во-вторых, мне было чрезвычайно лестно, что он обращался и разговаривал со мной так, будто мы были одного возраста. У нас в семье со мной никто не говорил снисходительно, и я всегда не любил тех людей, кто пробовал это делать. Но Теодор обращался со мной как с равным не только по возрасту, но и по знаниям. Всю дорогу у меня не выходило из головы то, что он рассказал мне о земляном пауке. Я пытался представить, как паук сидит у себя в шелковом погребке, держит крышку изогнутыми лапами и прислушивается к движениям насекомых наверху. Интересно, как это все звучит для паука? Я мог вообразить, что улитка, переползающая по моховому покрову, производит такой звук, словно кто-то потихоньку отдирает липкий пластырь, а сороконожка топает, наверно, как целая конница. Быстрые, семенящие шажки мухи прерываются вдруг паузой, когда муха начинает мыть передние лапки -- тупой, режущий звук, будто точильщик ножей пустил в ход свое колесо. Большие жуки, решил я, грохочут, как паровые катки, а жуки помельче -- божьи коровки там и всякие прочие -- те, наверное, ползут по моховому ковру с шуршанием заводных автомобильчиков. Поглощенный такими мыслями, я шагал в наступающих сумерках через поля, собираясь рассказать дома о своем новом открытии и о знакомстве с Теодором. Я надеялся встретиться с ним снова, так как мне надо было задать ему тысячи всяких вопросов, но боялся, что он не станет тратить на меня время. Однако я ошибся. Через два дня Лесли, вернувшись из города, передал мне небольшой пакет. -- Встретил бородатого франта,-- коротко объявил он.-- Ну, знаешь, того ученого парня. Сказал, что это для тебя. Я с недоверием посмотрел на пакет. Неужели для меня? Нет, должно быть, здесь какая-то ошибка. Не станет же такой видный ученый посылать мне посылки. Я перевернул пакет и на обратной стороне увидел свое имя, написанное мелким, аккуратным почерком. В волнении я поспешил сорвать бумагу. Внутри оказалась небольшая коробка и письмо. Дорогой Джерри Даррелл, после нашей недавней беседы я подумал, что тебе для исследования местной природы неплохо было бы иметь какой-нибудь увеличительный прибор. Поэтому я решил послать этот карманный микроскоп в надежде, что он тебе пригодится. У него, конечно, не очень сильное увеличение, но ты увидишь, что для работы в поле оно достаточно. Желаю тебе всего хорошего, искренне твой Тео Стефанидес Р. Ї. Если в четверг ты ничем не занят и захочешь прийти ко мне на чашку чая, я смогу показать тебе свои кое-какие препараты. 6. Чудесная весна В последние дни уходящего лета и в течение всей теплой, влажной зимы наши чаепития у Теодора стали постоянными. Каждый четверг я набивал карманы спичечными коробками и пробирками со всякой живностью, и Спиро отвозил меня в город. Такое свидание я не променял бы ни на что в мире. Теодор принимал меня в своем кабинете, который пришелся мне очень по вкусу. Именно такой, в моем представлении, и должна быть комната ученого. Все стены уставлены высокими книжными шкафами, где собраны тома по биологии пресных вод, ботанике, астрономии, медицине, фольклору и другим таким же важным и увлекательным предметам и вперемежку с ними -- разные детективные романы. Шерлок Холме, таким образом, оказывался здесь ближайшим соседом Дарвина, а Ле Фаню стоял плечом к плечу с Фабром. Так оно, на мой взгляд, и должно было быть в хорошей библиотеке. У одного окна, задрав к небу нос, точно воющая собака, стоял телескоп Теодора, а на всех подоконниках красовались банки и бутылки, где среди нежной зелени водных растений крутилась и вертелась мелкая пресноводная фауна. С одной стороны стоял огромный письменный стол, заваленный газетными вырезками, микроснимками, пачками рентгеновских снимков, календарями и записными книжками. На другой стороне был столик для микроскопа с мощной лампой, склонившейся, словно лилия, на своей подвижной ножке над плоскими ящичками, где у Теодора хранились препараты. А сам микроскоп, сиявший, как именинник, был накрыт стеклянными колпаками в виде ульев. --Мое почтение,--приветствовал меня Теодор, как будто я был незнакомым ему человеком, и пожимал мне руку в своей обычной манере -- резко дергал ее книзу, словно проверял прочность узла на веревке. Покончив с формальностями, мы могли переключать свое внимание на более важные вещи. -- Как раз перед твоим приходом,-- сообщал Теодор,-- я просматривал препараты и отыскал среди них то, что могло бы тебя заинтересовать. Это ротовые части крысиной блохи... понимаешь ли, Ceratophyllus fasciatus. Постой, я сейчас наведу микроскоп... Ну вот... видишь? Очень интересно. Я хочу сказать, что это похоже на человеческое лицо, правда ведь? А вот тут другое... э... предметное стекло. Очень занятное. Вот, смотри. Это прядильный орган садового паука, или паука-крестовика... э... по-латыни Epeira fasciata. И мы, забыв все на свете, склонялись с ним над микроскопом и увлеченно обсуждали одну тему за другой. Если Теодор не мог ответить на все мои многочисленные вопросы, у него для этого были книги. В книжных шкафах начинали появляться просветы, Теодор вынимал оттуда для справки том за томом, и около нас постепенно вырастала целая гора книг. -- А это вот циклоп...Cyclops viridis... Я поймал его как-то около Говино. Это самка с яичными сумками. Я сейчас отрегулирую... ты сможешь очень хорошо рассмотреть яички... А теперь я помещу ее в пробирку... э... гм... тут вот еще несколько видов циклопов, найденных на Корфу. В кружке яркого белого света появляется странное существо. Грушевидное тело, длинные усики дрожат в негодовании, хвост как веточка вереска и с каждой стороны (словно переброшенные через спину осла мешки с луком) две большие сумки, набитые розовыми бусинками. -- ...называются они циклопами потому, что у них, как ты можешь видеть, всего один глаз посреди лба. То есть посреди того, что могло бы быть лбом, если б циклопы его имели. В греческой мифологии циклоп был из тех великанов... с одним глазом. Они ковали для Гефеста железо. За окном теплый ветер трогал скрипучие ставни, а по оконному стеклу, будто прозрачные головастики, катились друг за другом дождевые капли. -- Ага! Удивительно, что ты об этом заговорил. У крестьян в Салониках есть такое же... э... суеверие. Нет, не только суеверие. Тут у меня в одной книге очень интересно рассказано о вампирах в... гм... Боснии. Видимо, местные жители... Приносили чай, пирожные с пышным слоем крема, горячие гренки под пеленой тающего масла. Сияли чашки, легкий пар поднимался из носика чайника. -- ...но, с другой стороны, нельзя утверждать, что на Марсе не может быть жизни. Мне кажется, какие-то формы жизни там будут найдены... э... открыты, если нам удастся когда-нибудь туда попасть. Только не надо думать, что любая форма жизни, найденная там, будет сходна... Теодор сидел за столом в своем изящном костюме из твида и медленно, методично жевал гренок. Борода его распушилась, в глазах всякий раз вспыхивал огонь, как только в наш разговор вплеталась новая тема. Запас его знаний казался мне неистощимым. Это был настоящий кладезь премудрости, и я без устали черпал из него. Чего бы мы ни коснулись в нашей беседе, Теодор обо всем мог рассказать что-нибудь интересное. Наконец Спиро подавал мне с улицы громкие сигналы, и я с сожалением поднимался из-за стола. -- До свиданья,-- говорил Теодор, дергая мне руку.-- Рад был повидаться с тобой... э... нет, нет, нисколько. Жду тебя в четверг. Когда наладится погода... э... будет не так мокро... словом, весною... мы сможем совершать с тобой прогулки... поищем что-нибудь... В канавах в Вальде-Ропа встречается кое-что интересное... гм, да... Ну, до свиданья... Не стоит. Весело насвистывая песенку, Спиро вез меня домой по темной, мокрой дороге, а я сидел рядом с ним и мечтал о весне, мечтал о тех замечательных животных, которых мы с Теодором будем ловить. Теплый ветер и зимние дожди в конце концов так отполировали небо, что, когда наступил январь, оно засияло ясной, нежной голубизной, той самой голубизной, какою светятся маленькие язычки пламени, пожирающие стволы олив в ямах, где выжигают древесный уголь. Ночи стояли тихие и прохладные, луна на небе была совсем тусклая, и на море от нее ложились лишь едва приметные серебряные блики. После бледной, прозрачной зари в небо, будто гигантский кокон, поднималось закутанное в дымку солнце и обрызгивало остров тонкой золотой пылью. С мартом пришла весна. Остров покрылся цветами, заблагоухал, заиграл светлой зеленью. Кипарисы, всю зиму со свистом метавшиеся по ветру, стояли теперь прямые и гладкие, под легким плащом из зеленовато-белых шишечек. Всюду цвели восковые желтые крокусы, кучками выбивались среди корней деревьев, сбегали по откосам речных берегов. Под кустами миртов гиацинты набирали свои похожие на фуксиновые леденцы бутоны, а по дубовым чащам разлилась синеватая дымка буйно цветущих ирисов. Хрупкие, нежные анемоны распускали кремовые венчики с винно-красным отливом по краям. Лютики, чина, асфодели и сотни других цветов сплошь покрывали теперь поля и леса. Даже тысячелетние оливы, согнутые и дуплистые, украсились кистями мелких кремовых цветков, скромных и все же нарядных, как и подобает в их почтенном возрасте. Да, .уж это была весна так весна: весь остров дрожал и гудел от ее шагов, все живое откликалось на ее приход. Это узнавалось по сиянию цветочных лепестков, по яркости птичьих перьев, по блеску в темных влажных глазах деревенских девушек. Среди сочной зелени в залитых водой канавах гремел восторженный хор лягушек. В деревенских кофейнях вино словно бы потемнело и стало как-то хмельней. Загрубелые, шершавые пальцы перебирали струны гитары с какой-то удивительной мягкостью, а звучные голоса распевали живую веселую песенку. На нашу семью весна действовала по-разному. Ларри купил себе гитару и большой бочонок крепкого красного вина. Теперь он отрывался иногда от работы, бренчал на гитаре и мягким голосом пел старинные романсы, все время подливая себе в стакан. Это навевало на Ларри меланхолию, песни его становились все печальнее, и после каждой из них он делал передышку, чтобы сообщить, если кто-либо из нас оказывался поблизости, что весна для него означает не начало нового года, а смерть старого. Кончину, говорил он, извлекая из гитары зловещие звуки, и начинал зевать все сильнее. Как-то вечером мы все ушли из дому, оставив Ларри наедине с мамой. Весь вечер он пел песни, одну заунывнее другой, и это в конце концов вызвало у обоих острый приступ тоски. Они попробовали смягчить ее вином, но, к сожалению, результат получился обратный, так как оба не привыкли к крепким винам Греции. Вернувшись домой, мы были несколько удивлены, что мама встречает нас на пороге дома с фонарем в руках. С большим достоинством и точностью она сообщила нам, что хочет быть похороненной под кустами роз. Новизна этого сообщения заключалась в том, что для погребения останков было выбрано такое доступное место. Мама уже потратила немало времени, выбирая места, где ее похоронят, но все они были расположены в такой невероятной дали, что нам всегда представлялась похоронная процессия, свалившаяся у дороги без сил еще задолго до конца пути. Но, если не считать таких случаев, весна для мамы означала бесконечное множество свежих овощей, с которыми она экспериментировала, и изобилие новых цветов в саду, так восхищавших ее. Из кухни стало поступать потрясающее количество новых блюд -- супов, тушений, закусок, приправ -- и каждое из них быЛо сочнее, душистее и экзотичнее, чем предыдущее. У Ларри начались нелады с желудком. Презирая простейшее лекарство -- есть поменьше,-- он запасся огромной банкой соды и торжественно принимал определенную дозу всякий раз после еды. -- Зачем столько есть, милый, если это тебе вредит? -- спросила • мама. -- Если бы я ел меньше, это было бы неуважением к твоему кулинарному искусству,-- ответил Ларри елейным голосом. -- Ты ужасно толстеешь,-- заявила Марго.-- Это тебе не на пользу. -- Ерунда! -- с беспокойством произнес Ларри.-- Я вовсе не толстею. Мама, скажи? -- Пожалуй, ты прибавил немного в весе,-- решила мама, окидывая его критическим взглядом. -- А все по твоей вине,-- необдуманно сказал Ларри.-- Без конца соблазняешь меня этими ароматными блюдами. Дело дойдет до язвы. Надо переходить на диету. Марго, ты можешь предложить мне хорошую диету? -- Конечно,-- сказала Марго, с восторгом обращаясь к своей излюбленной теме.-- Попробуй диету из апельсинового сока и салата. Это очень полезно. А можешь сесть на молоко и сырые овощи. Тоже очень полезная диета, но отнимает много времени. Есть еще диета из вареной рыбы и черного хлеба. Только я пока не знаю, что это такое, я ее еще не пробовала. -- Бог мой! -- воскликнул совершенно потрясенный Ларри.-- И это называется диетой? -- Да,-- серьезно ответила Марго.-- И все они очень полезны. -- Ну нет! -- твердо сказал Ларри.-- Не стану я этого делать. Я не какое-нибудь копытное, чтобы мерами изгрызать сырые фрукты и овощи. Вы все должны примириться с тем, что я уйду от вас в молодые годы, погибнув от ожирения сердца. В следующий раз он принял большую порцию соды перед едой и потом жаловался, что вся пища имеет какой-то странный вкус. На Марго весна всегда действовала скверно. Заботы о внешности, и без того имевшие для нее первостепенное значение, стали теперь настоящим безумием. Спальня ее была сплошь завалена кипами выстиранной и выглаженной одежды, а кругом на веревках болталось еще множество всяких только что постиранных вещей. Марго носилась по дому с грудами прозрачного белья и флаконами духов, и всюду слышалось ее нескладное пение. Она ловила каждый удобный случай, чтобы юркнуть вдруг в ванную, взметнув за собой белый вихрь полотенец. А уж оттуда ее нельзя было вытянуть никакими силами. Вcе мы по очереди кричали и колотили в дверь и в ответ всякий раз слышали заверения, что она уже почти готова. Заверения эти, как мы знали по горькому опыту, вовсе ничего не значили. Но вот наконец Марго появлялась перед нами вымытая до блеска и, напевая, уходила загорать в оливковые рощи или же спускалась к морю купаться. В одну из таких экскурсий она встретила на берегу невероятно красивого турка. По своей скромности Марго никому не сообщила о частых свиданиях с этим красавцем, думая, как она объясняла потом, что для нас это будет неинтересно. Обнаружил все, разумеется, Спиро. Он неустанно пекся о благоденствии Марго с ревностным участием сенбернара, и ей почти никогда не удавалось ничего сделать, о чем бы не проведал Спиро. Теперь он постарался застать маму утром на кухне одну, осторожно огляделся, убеждаясь, что их никто не подслушивает, глубоко вздохнул и открыл тайну. -- Мне очень не хочется говорить вам об этом, миссис Даррелл,-- пробурчал он,-- но я думаю, что вы должны это знать. Мама уже давно привыкла к заговорщицкому виду Спиро, когда он приносил о нас какие-нибудь вести, и теперь это ее больше не тревожило. -- Ну, что у тебя на этот раз? -- спросила мама. -- Мисси Марго,-- сказал огорченный Спиро. -- А что с нею? Спиро тревожно оглянулся. -- Вы знаете, что она встречается с мужчиной? -- спросил он дрогнувшим шепотом. -- С мужчиной? А... э... Да, знаю,-- отважно солгала мама. Спиро поддернул брюки и подался вперед. -- А вы знаете, что это турок? -- спросил он свирепым голосом. -- Турок? -- рассеянно откликнулась мама.-- Нет, я не знала, что он турок. А что в этом плохого? Спиро был потрясен. -- Боже мой, миссис Даррелл, что в этом плохого? Он же турок! А этим сукиным сынам нельзя доверять девушек. Он перережет ей горло, вот что он сделает. Клянусь вам, миссис Даррелл, это опасно. Мисси Марго плавает с ним. -- Ладно, Спиро,-- успокоила его мама.-- Я поговорю с Марго. -- Я только думал, что вам это надо знать, вот и все. Но вы не волнуйтесь... Если этот тип сделает что-нибудь мисси Марго, я его поставлю на место,-- серьезно уверял ее Спиро. Получив такие сведения, мама пересказала их Марго, в несколько менее жутком тоне, чем Спиро, и посоветовала пригласить юного турка к чаю. Обрадованная Марго побежала за турком, а мама тем временем испекла на скорую руку пирог, немного коржиков и предупредила всех нас, чтобы мы вели себя прилично. Турок оказался высоким молодым человеком с курчавыми волосами и парадной улыбкой, в которой было очень мало юмора и очень много снисходительности. В нем чувствовалось хладнокровие самодовольного, вкрадчивого мартовского кота. Молодой человек прижал мамину руку к губам, будто оказывал ей честь, и щедро рассыпал улыбки для остальных. Чувствуя, как мы все ощетиниваемся, мама отчаянно бросилась на выручку. -- Рада вас видеть в доме... давно собиралась... все нет времени, знаете... дни так летят... Марго много нам о вас рассказывала... попробуйте коржик,-- говорила она, не переводя дыхания, и с ослепительной улыбкой передавала ему кусок пирога. -- Очень приятно,-- пробормотал турок, обращаясь не то к нам, не то к самому себе. Наступило молчание. -- Он здесь на каникулах,-- сообщила вдруг Марго, как будто в этом было что-то необыкновенное. -- В самом деле? -- язвительно спросил Ларри.-- На каникулах? Потрясающе! -- Я был однажды на каникулах,-- выговорил Лесли, еле прожевывая пирог.-- Очень хорошо это помню. Мама старалась за всем следить и нервно передвигала чашки. -- Сахару? -- спросила она мелодичным голосом.-- Вам положить еще сахару? -- Да, пожалуйста. Снова наступило молчание, и мы все смотрели, как Марго разливает чай и усиленно старается придумать тему для разговора. Наконец турок обратился к Ларри. -- Вы, кажется, пишете? -- спросил он совершенно равнодушно. Глаза Ларри сверкнули. Заметив признаки опасности, мама немедленно вступила в разговор, прежде чем Ларри успел ответить. --Да, да,-- улыбнулась она.-- Он все пишет, день за днем. Непрестанно стучит на машинке. -- Мне всегда казалось,-- заметил турок,-- что я смогу отлично писать, если попробую. -- В самом деле? -- откликнулась мама.-- Да, тут, я думаю, нужен талант, как и во многом другом. -- Он хорошо плавает,-- сообщила Марго.-- Заплывает ужасно далеко. -- Я не боюсь,-- скромно сказал турок.-- Я очень хорошо плаваю, поэтому не боюсь. На лошади я тоже не боюсь, потому что хорошо езжу верхом. Я могу отлично управлять парусной лодкой во время тайфуна и тоже не боюсь. Он не торопясь попивал свой чай и с одобрением глядел на наши лица, где видел благоговение. -- Вот видите,-- пояснил он на тот случай, если мы упустили главное.-- Вот видите, я не из трусливых. На другой день после чаепития Марго получила от турка записку с предложением пойти с ним вечером в кино. -- Как ты думаешь, мне надо пойти? -- спросила она у мамы. -- Иди, если тебе хочется, милая,-- ответила мама и твердо добавила: -- Но только скажи ему, что я тоже пойду. -- Веселенький тебя ждет вечерок,-- заметил Ларри. -- Пожалуйста, мама, не ходи,-- запротестовала Марго.-- Это покажется подозрительным. -- Глупости, милая,-- неуверенно ответила мама.-- Турки привыкли ко всяким стражам... вспомни только их гаремы. В тот вечер, принарядившись, мама и Марго вышли вместе из дому. В городе был один-единственный кинотеатр под открытым небом, и все мы рассчитывали, что представление должно закончиться уж в крайнем случае к десяти часам. Ларри, Лесли и я с нетерпением ждали их возвращения. В половине второго ночи Марго и мама, полумертвые от усталости, вошли в дом и без сил повалились на стулья. -- О, так вы вернулись? -- сказал Ларри.-- А мы уж тут думали, что вы умчались вместе с ним, разъезжаете теперь по Константинополю на верблюдах и ветерок играет вашей чадрой. -- Какой ужасный вечер,-- сказала мама, сбрасывая туфли.-- Просто кошмар. -- Что случилось? -- спросил Лесли. -- Уж одни его духи чего стоят,-- сказала Марго.-- Они сразу убили меня наповал. -- Мы сидели так близко к экрану, что у меня разболелась голова. Народу набилось, как сельдей в бочке. И в довершение всего меня стала кусать блоха. Тут нет ничего смешного, Ларри. Я просто не знала, куда деваться. Проклятая блоха забралась мне под одежду, и я чувствовала, как она там бегает. Нельзя было по-настоящему почесаться, это выглядело бы неприлично. Я старалась прижаться к спинке сиденья. Он, наверно, это заметил... потому что все время как-то косился на меня. Потом, в перерыве, он вышел и вернулся с отвратительными восточными сладостями, мы все обсыпались сахарной пудрой, и меня начала мучить жажда. Во время второго перерыва он принес цветы. Ну, скажите на милость, цветы в середине фильма. Вот букет Марго, на столе. Мама показала на большой букет весенних цветов, перевязанный цветными лентами. Порывшись в сумочке, она вынула из нее букетик фиалок, имевший такой вид, будто он побывал под копытами лошади. -- Вот,-- сказала она,-- мои цветы. -- Но хуже всего была обратная дорога,-- заметила Марго. -- Просто ужасная,-- согласилась мама.-- Когда мы вышли из кинотеатра, я полагала, что мы возьмем такси. Не тут-то было! Он затиснул нас на извозчика, и притом со всякими ароматами. Просто безумие проехать весь этот путь на извозчике. А мы ехали целую вечность, потому что бедная лошадь уже выбилась из сил. Всю дорогу я старалась быть любезной, умирая от желания почесаться и от жажды. А этот дурень с улыбкой глядел на Марго и распевал любовные песни. Так бы и пристукнула его. Мне казалось, что конца пути не будет, даже у своего холма мы не смогли избавиться от турка. Он объявил, что в это время года кругом в зарослях полно змей, и пошел нас провожать со здоровенной палкой. Только когда он наконец ушел, я могла вздохнуть свободно. Знаешь, Марго, впредь ты должна выбирать себе приятелей поосторожней. Второй раз я этого не вынесу. Я так боялась, что он окажется у самой двери, и нам тогда придется пригласить его в дом. -- Да, не очень-то ты была грозным стражем,-- сказал Ларри. Для Лесли наступление весны означало мягкий свист крыльев горлиц и вяхирей или внезапное появление какой-нибудь еще дичи среди зарослей миртов. Он исходил все охотничьи магазины, вел разговоры со специалистами и наконец явился домой, с гордостью показывая нам двустволку. Лесли сразу унес ее в свою комнату, разобрал на части и стал чистить, а я стоял рядом и не отводил восхищенного взора от блестящих стволов и ложа, с удовольствием вдыхая тяжелый запах смазочного масла. -- Правда ведь, красотка? -- говорил он с умилением, обращаясь скорее к себе, чем ко мне.-- Правда ведь, душечка? Лесли с нежностью погладил свое красивое ружье, потом, вскинув его вдруг к плечу, начал целиться в воображаемую стаю птиц под потолком. -- Паф! Паф!..-- восклицал он, слегка ударяя прикладом в плечо.-- Левый, правый, и они на земле. Он в последний раз обтер ружье масляной тряпкой и осторожно поставил в угол, рядом со своей кроватью. -- Поохотимся завтра на горлиц, а? -- продолжал он, разрывая пакет и вытряхивая на постель алые патроны.-- Они начинают появляться около шести. Вон тот пригорок за долиной как раз подходящее место. И вот мы шагаем с ним на заре сквозь туман через притихшие оливковые рощи вверх по склону долины, где ветки миртов гнутся под тяжестью росы, и взбираемся на вершину пригорка. Мы стоим среди виноградных лоз, ожидая, когда совсем рассветет и появятся птицы. Неожиданно бледное утреннее небо покрывается черными точками, они движутся с быстротою стрелы, и мы уже слышим трепет крыльев. Лесли ждет. Он стоит, широко расставив ноги, прижав ружье к бедру, и напряженно следит за птицами. А птицы все приближаются и приближаются, и вот они уже над нами и сейчас скроются за серебристыми верхушками олив позади нас. В самый последний миг ружье плавно поднимается к плечу, блестящие стволы обращаются в небо. Легкий толчок и звук выстрела, словно треснула ветка в тихом лесу. Горлица, которая еще секунду назад неслась в стремительном полете, безжизненно падает на землю, а в воздухе кружатся мягкие светло-коричневые перья. Когда на поясе у Лесли болталось уже пять окровавленных птиц, он зажал ружье под мышкой, закурил сигарету и надвинул шляпу прямо на глаза. -- Пошли,-- сказал он.-- Хватит с нас. Дадим этим беднягам передышку. Мы возвращались через рощи, уже освещенные солнцем, где среди листвы виднелось множество зябликов -- будто сотни монеток были нанизаны на ветвях. Пастух Яни выгонял на пастбище своих коз. Его темное лицо с большими желтыми от никотина усами осветилось улыбкой, из-под тяжелых складок овчинной накидки высунулась узловатая рука и поднялась над головой. -- Херете,-- произнес он своим низким голосом красивое греческое приветствие.-- Херете кирие... будь счастлив. Козы разбрелись среди олив и громким меканьем окликали друг друга, впереди ритмично позвякивал колокольчик вожака. Звонко заливались зяблики, а в миртах, выставив свою грудь, словно мандарин, выводила тонкую трель малиновка. Пропитанный росою остров искрился в лучах утреннего солнца, всюду кипела жизнь. Будь счастлив. Что же, кроме счастья, можно было испытывать в- такое время года? Разговор Как только мы устроились на острове и стали наслаждаться спокойной жизнью, Ларри с обычным для него благодушием написал всем своим друзьям и пригласил их в гости. Очевидно, ему и в голову не пришло, что в доме едва хватало места для нас самих. -- Я пригласил тут кое-кого приехать к нам на недельку,-- сообщил он маме как-то мимоходом. -- Очень приятно, милый,-- опрометчиво ответила мама. -- Мне кажется, нам не мешает иметь вокруг себя умных, живых людей. Мы не должны тут закисать. -- Надеюсь, они не слишком заумные интеллигенты? -- Господи, мама! Разумеется, нет. Это очень простые, милые люди. Не понимаю, откуда у тебя такая неприязнь к интеллигентам? -- Не люблю я их,-- жалобно ответила мама.-- Сама я не отличаюсь ученостью и не могу вести разговоры о поэзии и прочем. А эти люди, кажется, воображают, что, поскольку я твоя мать, я могу пространно рассуждать с ними о литературе. И они всегда приходят задавать мне свои глупые вопросы как раз в то время, когда я особенно занята на кухне. -- Я не заставляю тебя спорить с ними об искусстве,-- вспыхнул Ларри,-- но, мне кажется, ты могла бы не показывать своего пристрастия к скверной литературе. Я завалил весь дом настоящими книгами, а твой столик в спальне просто ломится под тяжестью томов по кулинарии и садоводству и этих вульгарных книжек о сыщиках. Не понимаю, где ты их только достаешь? -- Это очень хорошие детективы,-- защищалась мама.-- Мне приносит их Теодор. Сердито вздохнув, Ларри снова принялся за свою книгу. -- Ты бы лучше сообщил в "Швейцарский пансионат", когда они приезжают,-- заметила мама. -- Для чего? -- удивился Ларри. -- Чтобы там забронировали номера,-- с неменьшим удивлением ответила мама. -- Но я их пригласил к себе домой,-- пояснил Ларри. -- Ларри! Ну как ты мог?! Это же безрассудство. Разве они могут здесь остановиться? -- Я просто не понимаю, из-за чего тебе так волноваться,-- холодно ответил Ларри. -- Но где же они будут спать? -- все больше расстраивалась мама.-- Ты же видишь, что тут и нам едва хватает комнат. -- Все это чепуха, мама. Комнат тут вполне достаточно, если как следует организовать дело. Марго и Лесс могут спать на веранде, вот тебе уже две комнаты. Вы с Джерри переходите в гостиную и освобождаете еще две комнаты. -- Какая ерунда, милый. Мы не можем устроить здесь цыганский табор. К тому же ночи еще холодные, и Марго с Лессом не будут спать на улице. В доме просто нет места для гостей. Так что ты напиши этим людям и постарайся отговорить их. -- Я не могу их отговорить,-- сказал Ларри.-- Они уже выехали. -- Ты просто невыносим, Ларри! Почему же ты мне раньше не сказал! Когда люди уже на пороге, говорить поздно. -- Я не предполагал, что ты отнесешься к приезду нескольких друзей как к грандиозной катастрофе. -- Но ты же должен знать, милый, что нельзя приглашать людей, если в доме для них нет места. -- Ах, мама, перестань, пожалуйста,-- разозлился Ларри.-- Из всего этого есть очень простой выход. -- Какой же? -- с тревогой спросила мама. -- Ну, если в доме не хватает места, надо переехать в другой, где будет хватать. -- Подумай, что ты говоришь! Где это слыхано, чтобы люди переезжали в более просторный дом только потому, что они пригласили к себе друзей? -- А чем плохая мысль? Мне кажется, это вполне разумное решение. Ты же сама говоришь, что здесь нет места, из этого следует, что надо переехать. -- Из этого следует, что не надо приглашать людей,-- возразила мама. -- Не думаю, чтобы жизнь отшельников пошла нам на пользу,-- сказал Ларри.-- Я ведь пригласил их только ради тебя. Все они очень славные люди. Я думал, что ты им обрадуешься. И жизнь твоя стала бы тогда чуточку веселей. -- Спасибо, она у меня и так достаточно веселая,-- с достоинством ответила мама. -- Теперь я просто не представляю, что тут можно сделать. -- Не понимаю, милый, почему им нельзя остановиться в "Швейцарском пансионате"? -- Нельзя же пригласить людей к себе, а потом выставить их в третьеразрядную гостиницу. -- Сколько человек ты пригласил? -- спросила мама. -- О, совсем немного... двоих-троих. Они приедут не все сразу. Думаю, что они будут поступать партиями. -- Можешь ты мне все-таки сказать, сколько человек ты пригласил? -- настаивала мама. -- Я просто не помню. Некоторые из них мне не ответили, но это ничего не значит... они, может быть, уже едут и думают, что уведомлять нас об этом не стоит. Во всяком случае, если ты будешь рассчитывать свой бюджет на семь или восемь человек, это как раз достаточно. -- Ты хочешь сказать, вместе с нами? -- Нет, нет, я имею в виду семь или восемь человек плюс наша семья. -- Но это же просто смешно, Ларри. Мы при всем желании не сможем втиснуть в этот дом тринадцать человек. -- Значит, надо переезжать. Я предлагаю тебе очень разумный выход. Не понимаю, о чем тут еще можно спорить? -- Не болтай чепухи, милый. Если мы даже переедем в дом, где могут поместиться тринадцать человек, что нам делать с лишней площадью потом, когда они уедут? -- Пригласим еще гостей,-- ответил Ларри, удивленный тем, что мама сама не додумалась до такой простой вещи. Мама застыла с открытым ртом, очки ее съехали куда-то в сторону. -- Послушай, Ларри,-- выговорила она наконец.-- Ты выводишь меня из терпения. -- Ты просто несправедлива ко мне. Я же не виноват, что твое хозяйство рушится от приезда нескольких гостей. -- Нескольких гостей! -- воскликнула мама.-- Рада узнать, что восемь человек -- это несколько гостей, как ты считаешь. -- Я считаю, что ты занимаешь самую неразумную позицию. -- А в том, что ты пригласил людей и не предупредил меня, не было ничего неразумного? Ларри обиженно посмотрел на нее и вновь взялся за книгу. -- Ну, я сделал все, что мог,-- сказал он.-- Большего я сделать не могу. Наступила продолжительная пауза, в течение которой Ларри спокойно читал свою книгу, а мама расставляла розы в вазочки с водой и с ворчанием разносила их по комнате. -- Ну что ты лежишь, как бревно? -- сказала она немного спустя.-- В конце концов это твои друзья. Ты и должен о них заботиться. Ларри со страдальческим видом отложил книгу. -- Не понимаю, что я должен делать? -- сказал он.-- Ты же отвергла все мои предложения. -- Если бы это были разумные предложения, я бы их не отвергала. -- Не вижу ничего неприемлемого во всем, что я предлагал. -- Но, Ларри, милый, будь благоразумен. Нельзя же бросаться в новый дом только потому, что к нам приезжают люди. Да мы и не успеем уже его найти. И потом -- уроки Джерри. -- При желании все это можно легко уладить. -- В другой дом мы не поедем,-- твердо заявила мама.-- Это я уже решила. Мама поправила очки, с вызовом поглядела на Ларри и гордой походкой отправилась на кухню, каждым своим шагом выражая решимость. 7. Бледно-желтый дом Это был высокий, просторный венецианский особняк с выцветшими бледно-желтыми стенами, зелеными ставнями и буровато-красной крышей. Он стоял на холме у моря в окружении заброшенных оливковых рощ и безмолвных садов, где росли лимоны и апельсины. Все здесь наводило на грустные мысли о прошлом: дом с облупленными, потрескавшимися стенами, огромные гулкие комнаты, веранды, засыпанные прошлогодними листьями и так густо заплетенные виноградом, что в нижнем этаже постоянно держались зеленые сумерки. С одной стороны тянулся маленький, запущенный садик с каменной оградой и чугунными ржавыми воротами. Там над заросшими дорожками раскинулись