Денис Бутов. В августе 96-го и другие рассказы
---------------------------------------------------------------
© Copyright Денис Бутов, 2000
WWW: http://www.artofwar.spb.ru/butov/index_tale_butov.html
Date: 11 May 2000
Отзывы о рассказах можно записать в гестбуке "Art of War"
Рассказы номинированы на литературный конкурс "Тенета-2000"
---------------------------------------------------------------
* Денис Бутов. Чеченские дни *
Памяти всех российских солдат,
погибших в Чечне.
Земля вам пухом, ребята.
День первый.
Гранатомет - вещь серьезная. Рацию снесло первым же выстрелом. Вместе с
радистом. Хорошо, что осталась рация в бэтре. Плохо, что бэтр зажгли на
пятой минуте боя. Спросонья все действо воспринималось мной как-то
дискретно, рывками.
Вот я трясущимися руками пристегиваю очередной рожок к автомату, потом
прицеливаюсь, - рожок отваливается и падает на пол. На второй раз
пристегнуть получилось лучше. Наверное. Не помню. Вот, всхлипнув, съезжает
по стенке и съеживается клубком лейтенант Садыков. Вот у меня кончаются
патроны, я переворачиваю Садыкова на спину и начинаю лихорадочно обшаривать
его разгрузку в поисках рожков. Судя по развороченной груди и остекленевшим
открытым глазам, помощь ему уже не нужна. В общем, он был не самым плохим
лейтенантом из всех, кого я видел. Вот оскаленно-бородатая камуфлированная
фигура на мушке и длинная-длинная, патронов на двадцать, очередь. Ладони,
измазанные садыковской кровью, липнут к цевью.
Было нас на этом блокпосту ровно двадцать шесть человек. С утра еще. А
потом нохчам зачем-то понадобились раздолбанные и провонявшие мертвечиной
остатки города, когда-то называвшегося Грозным. И нас за неполный час атаки
чехов на блок осталось десять, из них боеспособных - восемь. Вряд ли,
кстати, чехов поначалу было больше чем нас, просто они грамотно использовали
фактор внезапности. Да и бойцы у них поопытнее наших. По крайней мере,
просто так не подставляются под пули. Не то, что Саня Криволапов, который
лежит сейчас с разнесенным черепом возле Садыкова и еще нескольких ребят, из
тех, кто был в здании.
Блокпост наш расположен удачно. Относительно удачно, конечно. Удачно
для нас, если уж совсем точно. В здании какой-то бывшей конторы. Одноэтажное
небольшенькое здание, построенное из бетонных плит, комнат на пять-шесть.
Много окон, большинство из которых мы заложили мешками с песком. Те, что
остались - неплохие амбразуры. Хороший обзор. Ближайшее здание - метров за
полтораста. Руины метрах в пятидесяти тоже когда-то были зданием, пока не
поработала САУшка. За руины мы не очень опасаемся, - они неплохо минированы.
Почти все МОНки ушли туда, поэтому в здании - в основном растяжки на
гранатах. А это есть не очень надежно. Поэтому у нас кто-то постоянно за
зданием этим наблюдает. И перед атакой наблюдали. Проворонили. Теперь в
здании - две чеховские пулеметные точки. Может и больше, но две мы засекли
точно. И с этих точек по нам неслабо работают пулеметы. Судя по звуку - ПК.
Снайпера нашего посекло осколками в самом начале боя. Так и истек
кровью в обнимку с эсвэдэхой. Я стреляю неплохо, так что решил попробовать
себя в роли снайпера. Занятно. Раньше я думал, что снайпером быть просто -
смотришь в прицел, наводишь перекрестие в область сердца, или там, в лоб,
короче, куда хочешь, вражеская фигура-то - во весь прицел, да и лупишь.
Потом зарубку на прикладе делаешь. Оказалось - хрен так все просто. И
перекрестия нету как такового - какие-то уголки, деления... С кривой с этой
я разобрался вроде. Дальномер, однако. Так на четыреста метров даже если
стрелять - фигурка маленькая получается, хоть куда-нибудь попасть, не то,
чтобы в лоб или в сердце. А как за восемьсот метров выцеливать? Человек-то
не больше гниды получается. По размерам.
Несмотря на такие трудности, все же потихоньку высунулся и решил
пулеметчиков этих заснайперить. Смотрю в прицел - вроде вижу одного. Стреляю
- мимо. Еще - опять мимо. Раза четыре стрелял, и все мимо. Как дал он по мне
из ПК - никакой снайперки не надо. Еле успел по полу расстелиться. Решил,
что горек, однако, снайперский хлебушек. Отложил эсведэ, взял автомат.
Попали мы в осаду. Чехи штурмовать больше не штурмовали, все-таки
огрызнулись мы неплохо - человек восемь у них положили. Я сильно подозреваю,
что даже мусульмане, за исключением совсем отмороженных, к гуриям не
очень-то стремятся. Да и не сильно-то мы им мешали, судя по всему. Так что
оставили они эти гнезда пулеметные, еще человек несколько с другой стороны -
и свалили. А нам валить некуда. Город мы не знаем, где наши - представления
не имеем. Везли нас сюда в бэтре. Водила вместе с бэтром догорает, летеха с
развороченной грудью вместе с остальными двухсотыми в углу лежит. Где
наводчик - никто вообще не знает. Снаружи несколько наших из граника
накрыло, наверное, там лежит. Карты нет. У лейтенанта нашли схему местности
вокруг блокпоста. Нам она сейчас нужна как рыбе зонтик. Короче, робинзонада.
Раненых у нас было семеро, но ранения более-менее легкие почти у всех,
за исключением Рашида Хуснутдинова. У того живот осколком разворотило, кишки
наружу. Перевязали его, промедолом обкололи, да только он все равно часа
через два умер. По-татарски чего-то сказал, улыбнулся и умер. Из оставшихся
самое тяжелое ранение у Малого - один глаз вышибло, второй ослеп. Сидит в
углу, молчит и плачет. Утешать его некому, некогда, да и незачем. Без толку.
У остальных - совсем мелочи. Задетая пулей рука, поцарапанное бедро...
Что делать - никто не знает. Пулеметчики периодически постреливают по
окнам. Благо, здание то стоит не очень для них удачно, есть мертвые зоны.
Остальные чехи, те, что зашли с другой стороны, расположились более
грамотно. Мы это поняли, когда Мурза словил очередь в грудину. Как
говорится, "...И их осталось восемь". Малой - не боец, Мурза пока живой, но
чувствуется - ненадолго. Вкатили ему предпоследний тюбик промедола,
перевязали, положили возле Малого.
Собрались на совещание. Планерка, блин, такая... Напряженная. Четверо
присутствуют. Остальные по окнам сидят, чехов караулят.
- Ну что, - спрашиваю, - делать будем?
Саня Кикин, по прозвищу Кика:
- А хуй ли делать, надо в город прорываться, своих искать.
- А ты знаешь, где свои?
- Найдем.
- Хуй ты найдешь, а не своих, баран!
Это Вагиз нервничает. Они с Рашидом десять лет за одной партой
просидели в Набережных Челнах. Вместе призвались, вместе служили. Один
сейчас - двухсотый, второй - в глубокой жопе, как и мы все. Все мы
нервничаем.
- Карта есть у тебя? Город знаешь? Куда ты искать собрался?
- А хуй ли здесь сидеть?
- Здесь, бля, хоть шанс есть. На связь мы не выйдем вовремя, в бригаде
зашевелятся. Вытащат.
- Ага, это если бригаду еще не раздолбали нахуй.
Задумались. Никто, пожалуй, всерьез не верит, что бригаду могут "нахуй
раздолбать", но обстановка к оптимизму не располагает.
- Заебутся бригаду долбить. Короче, я за то, чтобы здесь сидеть и не
дергаться.
Это Бычок вставил свое веское слово. Оптимист у нас Бычок.
Впрочем, я с ним согласен полностью. Лучше сидеть с невеликими шансами
на знакомой территории, чем ползти хрен знает куда вообще без шансов. Больше
всего меня пугает возможность попасть в плен. Лучше уж как Рашид. А еще
лучше как Садыков. Чик - и ты уже на небесах. Пацаны с бригады рассказывали
- стояли вот так же на блоке, с местными общались. Мирными местными. Ага.
"Ты гранаты не бойся, она совсем ручная". Местные эти мирные им золотые горы
обещали - мол, домой отправим, денег с собой дадим, бросайте воевать... Вот
два дурачка и поверили. Ушли, дебилы, ночью с поста, и автоматы с собой
прихватили. Одного потом чехи обратно подбросили. Нос и губы отрезаны, глаза
выколоты. Это если чехи так обращаются с теми, кто им сам сдался, что ж нас
тогда ждет, если, не дай бог, к ним попасть? Нафиг нафиг.
- Согласен, - говорю.
- Я тоже согласен, - Вагиз говорит.
Кика только плечами пожал.
- Ну и бараны. А ночью что делать будем? А воды до хуя ли у нас? А
патронов? А жрать что будем? Сколько сидеть вообще?
- До упора, - отрезал Бычок. - А насчет всего остального, надо
посмотреть.
Посмотреть я первым делом пробрался на кухню - там у нас стояла
здоровая фляга, которую наполняли раз в несколько дней. Кухня окном своим
выходила точняком на то самое злополучное здание, и самая нижняя из десятка
пробоин во фляге была сантиметров на восемь-десять выше дна. Пол вокруг
фляги был обильно мокрым. Я, стараясь не подставляться, подполз к фляге,
качнул ее. Из пробоин выплеснулась вода. Значит, наполнена она как раз
сантиметров на десять. А это всего литров шесть-семь. Если на всех раскинуть
- даже фляжку не зальешь. Хреново.
Психология... Как только стало ясно, что воды у нас совсем даже
немного, сразу захотелось пить. Я побулькал водой в своей фляжке. Полфляжки
точно есть, а то и больше. Подумал, и решил потерпеть. Подполз в угол, к
ящику с тушенкой. Тушенки у нас банок двадцать, не так и плохо.
Увлекся я. Высунулся неудачно. Чех влупил из ПК, чудом не попал. А,
может, и не по мне целился. Просто так влупил. Но не попал. Вообще, здесь
поневоле начнешь верить в судьбу. Рожденный быть повешенным не утонет. На
растяжке подорваться еще может, а вот утонуть - навряд ли.
Пришлось, скорчившись в углу и по мере возможности, прикрывая автоматом
голову и яйца, пережидать всплеск чеховской активности. Благо, что не
угловая комната. В угловых от второй стены бетонной рикошетит будь здоров. А
здесь перегородки то ли саманные, то ли фиг знает. То ли кирпич такой
самодельный. Крошится, пули в себя берет.
Приполз обратно в центральную комнату, штаб наш... Рассказал, что и
как. Вагиз с Бычком притащили еще несколько фляжек. Я говорю:
- Надо флягу как-то сюда притаранить, а то если этот пидор так и дальше
палить будет, мы совсем без воды останемся. А ее у нас и так меньше, чем у
него патронов.
Притаранили. В общем, и несложно. Кика дал пару очередей с другого окна
и залег за мешками с песком. Пока пулеметчики то окно обрабатывали, мы флягу
и вытащили. Правда, не меньше литра расплескали по дороге. Тушенки несколько
банок еще захватили.
Сел я, к стеночке привалился, банку тушенки уже приноровился штык-ножом
вспороть. И вот тут-то меня и затрясло. Тушенку уронил, штык-нож тоже,
руками себя за плечи обхватил. Трясет как малярийного. Еще и срать
захотелось до невыносимости, а подняться не могу. Кузя заметил, в разгрузке
своей покопался, и протягивает мне чекушку. Взял я ее и машинально вспомнил,
где у нас водка заныкана была. По всем моим расчетам, водки у нас ощутимо
больше, чем воды. Хоть какая-то радость в этой говенной жизни.
Сорвал колпачок зубами, сделал пару длинных глотков. Отпустило почти
моментально. Вернул чекушку Кузе, подобрал тушенку, вскрыл. Чехи
постреливают изредка. Нехотя так. Народ сидит вокруг, жует. Я тоже жую, хотя
не очень и хочется. Хлеба нет, воды нет. Точнее есть, но мало. Практически
нет. Хрен его знает, сколько нам тут сидеть. На тушенку тоже налегать не
стоило бы так. Я говорю об этом пацанам, они со мной согласны. Но жрать
продолжают. Отставляю свою банку в сторону, там еще почти две трети. Тушенка
на удивление хорошая, не те жилы и желе, которое нам привозили в последнее
время.
Пошел посрал. Со стороны, наверное, смешно смотрелось - подтер задницу
и в той же позе до двери. Заглянул к раненым. Точнее, к раненому. Мурза уже
не раненый. Мертвый уже Мурза. Малой без сознания. Тела тут же лежат. А на
дворе август - далеко не самый прохладный месяц в Чечне. Скоро запах пойдет.
Пригибаясь, пробрался к Бычку. Тот наблюдал за пулеметчиками. Наблюдаем
мы парами. Четверо караулят - по двое в каждой угловой комнате. Пятеро
отдыхают.
Закурили.
- Мурза умер, - говорю.
- Сам виноват. - Бычок глубоко затянулся. - Нехуй было разгуливать, как
на параде.
Мурзу у нас никто не любил. Был он жадным и тупым, даже земляки-татары
с ним не общались. Даже имени его никто из нас не знал. Мурза и Мурза.
Фамилия у него Мурзаев была, кажется.
- А все равно боец не помешал бы.
- Базара нет, - согласился Бычок. - Не помешал бы. Только не Мурза. Как
там Малой?
- Отрубился.
- Малого жалко.
Малого действительно жалко. Хороший боец, и парень неплохой. Хреново
ему теперь слепому будет.
- Ладно, - сказал я, - иди похавай. Я посижу.
Бычок, пригнувшись, ушел, а я остался с Васей-Алтайцем. Раньше я
наполовину всерьез думал, что Вася-Алтаец не умеет говорить по-русски.
Теперь я почти уверен, что он вообще говорить не умеет. За те две недели,
которые я его знаю, ни разу от него не слышал ни одного слова. Вот и сейчас
молчит. Я тоже молчу. Чехи тоже молчат. Всеобщее такое молчание. Бурое
безмолвие.
День вторый.
Ночью застрелился Малой. Снес себе полчерепа. Я как раз сидел на посту
- наблюдал за зданием. Услышал очередь внутри блокпоста, кинулся в ту
комнатку, где лежали трупы и Малой. Уидел, как мозги Малого сползают по
стене. Теперь в той комнатке одни только трупы.
Чехи молчат. Даже на эту очередь не откликнулись. Может их там и нет
уже вовсе, только сходить проверить желающих не нашлось. Часа через три
стало ясно - чехи на боевом посту. Обкуренные, наверное. Начали хлестать из
пулеметов как угорелые. Каждый по коробке извел, не меньше. У них-то с
патронами проблем нет, судя по всему. У нас тоже. Только у нас и пулеметов
нет. Автоматов - помойка, хоть весь обвешайся. А потяжелее - только
эсвэдэшка, из которой никто грамотно стрелять не умеет.
Так и сидим. Я снял разгрузку, броник, подложил под голову и лег. Рядом
прилег Кузя, свинтил крышку с фляги, глотнул водки сам, протянул мне. Я тоже
глотнул пару раз, вернул фляжку обратно.
- Жопа, - сказал Кузя, завинчивая крышку и мечтательно глядя куда-то в
угол.
- Точно, - согласился я.
Кузя, завинтив фляжку, тут же опять открыл ее и глотнул еще раз. Опять
протянул мне. Так мы с ним допили всю водку во фляжке.
- Я где-то читал, - сказал Кузя, - что каждая война - это, типа,
репетиция глобальной войны добра и зла. Ну, там, - бог и дьявол бьются между
собой. Вот, например, Великая Отечественная - это дьявол был за немцев, а
бог - за нас.
- А сейчас? - спросил я, - За кого бог? За нас или за нохчей?
- А сейчас, по моему, вообще бог ни при чем. Это вообще два чертенка
обкуренных на бабки шпилятся.
- И кто выигрывает? - я расхохотался.
- А никто. Они мухлюют оба не по детски. И, по ходу, никто и не
выиграет. Набьют друг другу морды и все.
Жара стоит прямо-таки угнетающая. К вечеру мы выпили почти всю воду,
которая у нас еще оставалась. Из комнаты, где лежат трупы, ощутимо потянуло
мертвечиной. Прорвало Васю-Алтайца - с час он матерился по-русски и
по-нерусски. Потом опять замолчал.
День третий.
Не сплю третьи сутки. Под утро прикемарил было - чехи открыли бешеную
пальбу. Я очумело подкинулся, не сразу понял, что палят чехи не по нам, там
явно шел бой. А кто там может с чехами драться? Только наши.
Я рванул в угловую комнатку, выходящую окнами на то злополучное здание,
где засели чехи. Решили поддержать наших, хотя бы морально - влупили со
всего имеющегося в наличии оружия по окнам, где раньше сидели пулеметчики. Я
высадил два рожка, захлопал по карманам разгрузки - а патронов-то больше
нет. Пришлось бежать в мертвецкую - там у нас лежали еще и лишние автоматы,
и эсвэдэшка, и разгрузники, снятые с трупов. Дашать там было возможно только
через рот.
Пока бегал за патронами, бой закончился. Из-за здания выскочила
бээмпэшка и газанула к нам. Я еще успел подумать, чем будем отбиваться, если
это чеховская коробочка, но БМП, подлетев, развернулась боком, из люка
выглянул чумазый боец и заорал: "Кто такие, блядь?!"
Как оказалось, это были мотострелки-федералы, которые ехали на выручку
своему блокпосту, а нарвались на нас. Точнее не на нас, а на нохчей, которые
нас блокировали. Повезло нам, короче говоря.
День пятый.
Лечу из Ханкалы в Моздок. Оттуда, говорят, - домой. На борту кроме
техники, пяти десятков вэвэшников и федералов - еще тридцать мертвых ребят.
Скоро мы полетим домой. Все вместе.
Примечания:
Бэтр, бэтээр - колесный бронетранспортер БТР-80 (БТР-70)
Разгрузка, разгрузник - разгрузочный жилет
Чехи, нохчи - чеченцы
Саушка, САУ - самоходная артиллерийская установка
МОН, МОНка - мина осколочная направленного действия
СВД, эсвэдэ, эсвэдэха - снайперская винтовка Драгунова
ПК, ПКМС - пулемет Калашникова модернизированный станковый
Двухсотый, груз 200 - убитый солдат
БМП, бээмпэшка - боевая машина пехоты
Федералы - солдаты войсковых частей, относящихся к Министерству обороны
Коля Булкин ехал отдавать долг Родине. Автобус, дымя и попЃрдывая,
оставил позади Колин родной поселок, Колину любимую девушку и Колино
детство. На краевом сборном пункте Коля провЃл почти неделю, пока
"покупатель" не забрал его в часть.
Первый месяц армейской жизни Коле показался адом. Подъем, отбой, в
туалет по команде, зарядка, "форма одежды два -- голый торс", еда, которой
Колина мама постеснялась бы кормить свиней, -- все это настолько отличалось
от привычной гражданской расслабленной жизни, что Коля затосковал не на
шутку. Масла в огонь подбавляли сержанты, с первого дня окрестившие Колю
"Булкой". После того, как Коля, подергиваясь, сумел подтянуться только
полтора раза, Булкой его стали звать все, кроме, пожалуй, офицеров.
Дедовщины, к которой Коля готовился и которой боялся до дрожи в
коленях, на удивление -- не было. Впрочем, с "дедами" молодые солдаты
практически и не общались -- КМБ, курс молодого бойца, карантин. Молодые
жили в отдельной казарме, питались в столовой перед всеми остальными
подразделениями и ждали присяги. Единственными старослужащими, с которыми
общались молодые бойцы, были сержанты учебной роты. Да и какие это
старослужащие -- на полгода старше призывом. Сержанты пугали: "Вот кончится
карантин, распределят по ротам -- там и начнется настоящая армия. А это у
вас так... Курорт".
Сержанты были правы. Первый месяц в армии, показавший Коле адом,
оказался раем. Парадизом. Курортом. И дело было даже не в дедовщине,
которая, как оказалось, была вполне обычным, и даже терпимым, явлением. Дело
было в однообразности и монотонности армейской жизни. Подъем, зарядка,
завтрак, утренний развод, строевая подготовка или зубрежка уставов, обед,
вечерний развод, караул или наряд, ужин, полчаса личного времени, отбой.
Дедовщина. Ночной подъем,
"упор-лежа-принять-на-раз-руки-согнуты-на-два-разогнуты-раз-два-раз-два-раз-два-полтора-стоим-стоим-стоим-вставай-хлюпик",
"джампы" до сорока --
"тридцать-пять-тридцать-шесть-тридцать-семь-тридцать-семь-тридцать-семь-тридцать-семь-кто-вякнул?-тридцать-два-тридцать-три".
Подъем. На пост. "Ты туалет с умывальником вымыл? Кому ты чешешь? А мне
поебать, иди перемывай". Бодрствующая смена. Отбой. Подъем. Зарядка. "Эй,
молодняк, караулку мыть, бегом!". Обед. Развод. Ужин. Отбой. Подъем. "Упор
лежа принять!". Отбой. Подъем. "Пока располагу не перемоешь, наряд хуй
приму". Отбой. Подъем. Отбой. "День прошел! -- Ну и хрен с ним! -- Завтра
новый! -- Поебать!". Подъем. Завтрак. Обед. Строевая. Развод. Отбой.
"Дембель стал на день короче, спи, старик, спокойной ночи". Отупелая
усталость.
Но ничего, втянулся Коля. Перестал в подушку плакать ночами -- был
такой грех. Окреп. Пятнадцать раз на турнике, после первоначальных полутора,
-- не шутка. А скучно. А тоскливо. А приехали вербовщики. "Эй, боец, на
войну хочешь?". Романтика. Батальоны просят огня. "Кормят как на убой --
раз. Спецпаек, доппаек, все дела. Дедовщины нет -- два. Сам подумай, у тебя
ж автомат в руках. Какому деду охота пулю в спину поймать? Деньги платят --
три. Здесь у тебя восемнадцать пятьсот в месяц, а там шестьдесят шесть тонн
в день, прикинь, боец! На дембель машину купишь! Кстати, и дембель раньше --
четыре. День за три, сечешь?". Секу, товарищ капитан.
Комбат, подполковник Дымко. "Пошел ты нахуй со своим рапортом, дэбил! Я
тебя на картошке сгною! Я тебе, блядь, здесь Чечню устрою! Что, три
мушкетера в жопе заворочались?". Заворочались. Второй рапорт -- на.
"Капитан, какого хрена ты мне здесь воду мутишь?". "Разнарядка у меня,
комбат. Сам знаешь, не маленький". Третий рапорт -- на. "Пошел нахуй.
Горбатого могила исправит". Не возражаю -- Дымко.
Поезд, моргая фарами, подтащил кишку вагонов, до отказа набитую
пассажирской требухой, к перрону Н-ска. Сопровождающий капитан, сильно болея
с похмелья, скомандовал "Где-то у выхода нас должна ждать машина. Вперед,
хлопцы", и хлопцы в количестве неполного взвода побрели вперд к выходу
искать обещанную машину. Как ни странно, машины не обнаружилось. Мороз
двадцать пять в минусе, на часах три-ноль-ноль. "Машины, видимо, не будет,
пошли-ка, хлопцы, пешком, тут недалеко". Пошли пешком. Недалеко. Километров
восемь по ночному Н-ску. Хрустя снегом под сапогами, дымя примой и смаргивая
морозные слезы с ресниц.
Неделю прожили в Н-ске, ждали полного сбора команды и борт. Взлет.
Посадка. Взлет. Посадка. Взлет-посадка-взлет-посадка. Н-ск. Екатеринбург.
Нижний Новгород. Минводы. Моздок. Взлет. Посадка. Ханкала. Приехали.
Кормят как на убой -- раз. В смысле -- все равно убьют, нахрен вас
кормить? Коля отстоял очередь к полевой кухне. Шшшшлеп ложку сечки в
котелок, скрррряб ее по стенкам. Чтоб казалось -- больше, -- угрюмо
догадался Коля. Хлеб. Булка на дюжину бойцов. Не переедай, родимый.
Дедовщины нет -- два. "А мне пофигу, сколько ты отслужил". Табуреткой
по башке -- хрясь. Сапогом в лицо -- хрясь. Дужкой от кровати -- по ребрам
-- хрясь. Разве это дедовщина, сынок? Вот у нас была дедовщина... А это
разве дедовщина? Нет, дедушка, это не дедовщина. Это беспредел. Оп-па.
Табуреткой по башке -- хрясь. Сапогом. Дужкой. В санчасти Коля заявил:
"Упал". "С кровати?" -- ласково уточнил замполит батальона. "С нее, товарищ
старший лейтенант. Хлипкая какая-то". Служи, сынок, как дед служил. Перелом
носа и двух ребер. Отдохни с недельку.
Автомат Коле осточертел на вторые же сутки. А бронежилет -- на первые.
Шестнадцать килограмм железа давят на плечи, подгибают колени. Зато дают
ощущение неуязвимости. Я -- Терминатор, узнали меня? Айл би бэк. Лейтенант,
мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой, два дня как после училища.
Училище какое? инженерно-техническое? инженер, говоришь? Вот тебе взвод в
инженерно-саперной роте. С обеда будешь командовать, а сейчас -- на
инженерную разведку. Дорогу проверить на мины. А то колонна в обед выходит.
Поехали, какой разговор. Броник не забудь в каптерке взять. Шестнадцать
килограмм железа. Айл би бэк. Первое боевое задание, на бэтр залез, как на
боевого коня. Марш-марш, аллюр три креста. Снайпер, сука, с минарета --
хлоп. Грудные пластины прошибло, а вот на тыльные пороху не хватило.
Отрикошетила пулька обратно, а там -- опять грудные. Их пробить -- тем более
никак. Опять пороха не хватило. Зато хватило рикошетов внутри броника
понаделать. Сняли парни броник с летехи, а там -- малиновое варенье.
Покомандовал взводом. Мин нет.
Особенно Колю доставал дедушка по кличке Кузя. Был он водителем бэтра.
А Колю наводчиком БТР назначили. Равняйсь! Смирно! Ты, ты, ты и ты --
снайпера. Ты, ты и ты -- наводчики. Ты, ты и ты -- гранатометчики. А мне
похуй, что ты бэтээр только в кино видел. Не можешь -- научим, не хочешь --
заставим, хе-хе.
Наводчик так наводчик. Собрали всех новоиспеченных наводчиков возле
бэтра. Булкин! -- Я! -- Херня! Залазь вон на то креслице. Залез. Лезть
неудобно. Вылазить -- еще хуже. Зато сидеть удобно. Все под руками, резина
на оптике мягко ласкает глазницу. "А вылазить как, товарищ капитан, если
что?". "Запомни, боец, наводчик вылазит в трех случаях. Либо клинит оба
пулемета, либо кончают патроны, либо сжигают". Весело. "Так вот. Здесь два
пулемета, понял? Капэвэтэ, вот этот, здоровый, и пэкатэ -- который поменьше,
понял? Так вот. Капэвэтэ -- га-а-авно, клинит после первой же коробки. Зато
пэкатэ -- это Калашников, понял? Песка нахерачь в него -- ему похеру, он
один хрен стрелять будет. А бэка у него -- две тыщи патронов, понял?" Понял.
"Короче, обычно жгут наводчиков". Понял. Зашибись.
Кузя, сука, заставляет кроме пулеметов, еще и двигатели вылизывать.
Главное, что? Главное -- Коля не в Кузином ведь даже экипаже. Зачем,
спрашивается, докопался? Свой двигатель отчисти, а потом еще и Кузин.
"Давай, салабон, работай, в жизни пригодится". Плохо оттер -- хлоп в рыло.
Не так подал -- хлоп в рыло. Сигарету не нашел -- в рыло. "Ну, сука, попадем
в бой..." -- озверел Коля. Сказано -- сделано.
Вели колонну с Моздока. Впереди два бэтра, потом пара
сто-тридцать-первых бортовых, штук шесть наливников-АРСов. Сзади бэтр и
бээмпэ. Коля сидел во втором бэтре. Стволы вправо на сорок пять градусов. У
головного -- влево на сорок пять. А там ложбинка такая между холмами, слева
на холме кошара стоит. Бывшая кошара. Одно название, что кошара. Ездили сто
раз уже здесь. Что там еще за кошара, посрать на нее. Ша-рах!!! По тормозам!
Коле чуть глаз окуляром не выдавило. В машине должны оставаться водитель,
командир и наводчик -- так Колю учили. Раз, два, -- пара секунд, и Коля один
сидит. Ни командира, ни водителя. Ни десанта. Водитель с воплем "Передний
бэтр сожгли!!!" десантировался первым. "Кузя бы не свалил", -- вскользь
подумал Коля. Кузя подхватил дезуху и усиленно срал в городке, так что
водителя сунули со второй роты. Вторым сдернул командир машины боевой. А
потом как тараканы из-под веника ломанулся десант. В "бабочки" в брониках
протискивались! Коля потом не только без броника, без бушлата пытался -- не
получилось.
А по броне лупит пулями и осколками. А снаружи-то бой нешуточный! Слева
палят, справа палят, сзади палят, спереди в бэтре горящем патроны рвутся.
Жопа. В смысле -- жопа у Коли к креслицу примерзла. Что делать -- непонятно.
Куда палить -- непонятно. Куда бежать -- тоже непонятно, да и страшно. Ай да
хрен с ним. По броне лупит, вроде, слева. Стволы туда, задрать повыше, чтоб
своих не задеть, большой палец -- в электроспуск до упора. Файер фрай.
Заработал КПВТ, потряхивая машину. Коробка -- пятьдесят патронов -- ушла
мигом. И наступила тишина.
Коля с усилием отодрал палец от кнопки электроспуска. Снаружи -- хруст
гравия под ногами. Хрен, живым не дамся, нащупал Коля автомат. В проеме люка
показалась голова ротного. "Ну выходи". Коля выполз, отчаянно потея и
готовясь к громадным пиздюлям. Ну как же, стрельба без команды, вдруг
кого-то из своих зацепил. Да и вообще... Даже как-то неудобно после такого
без пиздюлей остаться. Не по-людски.
Проморгавшись от порохового дыма, плотным клубком стоявшего в бэтре,
Коля вдруг с удивлением обнаружил перд собой протянутю для рукопожатия
ладонь ротного. "Молодец", -- сказал ротный, сжимая Коле руку так, что тот
аж привстал на цыпочки. -- "Сразу их заметил?" "Ага", -- машинально соврал
Коля, лихорадочно соображая, кого и когда он мог заметить.
Ага, кошара. Вот куда коробка-то ушла. Трындец кошаре. Капэвэтэ -- это
вам не в тапки срать. Развалины рейхстага. Плохо, что чехи в зеленку свалили
сразу, ни одного положить не удалось. Счет 9-0, из головного бэтээра не
выскочил никто. "Сержант, пидор гнойный!!!", -- орал ротный, выбивая пыль из
сержанта-контрактника -- командира Колиной машины. -- "Сука, блядь, ты где
должен был быть?! Убью нахуй!" Не убил, конечно, так, ногами потоптал.
Строй. Перед строем -- экипаж без сержанта. Начштаба полка подполковник
Богомилов лепит, как по учебнику. Проявили мужество, а как же. Умелыми
действиями тыры-пыры представить к медалям "За отвагу". Сержанту --
внеочередного младшего сержанта. Будь здоров и не серчай.
Ну, отметить-то надо. Отметили. Очухались в зиндане, побитые изрядно.
Трое суток просидели. Подняли. Строй. Перед строем -- небритый, опухший,
вонючий экипаж. Без сержанта. Тот же начштаба лепит, зараза, как по
учебнику. За недисциплинированность тыры-пыры представления на медали
отозвать. Да и хер с ними. Хорошо, хоть под суд не отдал.
Кузя просрался, дезуху залечил, и началось дрочево по новой. Хоть его
стреляй, хоть сам стреляйся. Главное, -- до дембеля пара месяцев, нахрена
напрягаться? Нет же, встает сам в семь утра, чтобы Коля в бэтре не спал. И
не его ведь экипаж, вот что занятно! Мудак. Маленький, жилистый, --
попробовал как-то Коля залупиться -- отоварился тут же по полной программе.
А пришла Кузе посылка -- отсыпал Коле сигарет цивильных да конфет щедрой
рукой. Чужая душа -- потемки. А бить не перестал.
Очередной выезд на сопровождение. До колонны так и не доехали. Сработал
фугас, известив окончание войны для Коли Булкина. Дальше Коля не помнит
ничего. Очнулся в госпитале. Правой ноги до колена нет. Отвоевался.
"Дискотеку на плацу освещают трассера..." Фигня. Главное -- живой остался. А
с ногой придумаем что-нибудь. А по ночам -- мозжит культя, мочи нет, а по
ночам -- зубы скрежещут и крошатся. А по ночам -- жить не хочется.
Начал уже ходить на костылях. Вышел на крыльцо -- покурить. Опа, пацаны
свои! С Колиной роты! Серега-Блинчик и Костя-Гном. "Колян, здорово! Как ты",
-- деликатно не смотрели на остаток ноги. Да нормально. Главное, блин, --
живой остался. Как там в батальоне, что там? "Да что, нормально все.
Потрепали нас тут. Комбата ранило, ротному нашему, прикинь, осколком кончик
носа отхуячило. Ходит теперь такой гоблин. А, Кузя в бэтре сгорел." Как
сгорел?! "Да, сгорел, на зачистке. Образцово-показательная такая зачистка
была, с журналистами, с генералом, вся хуйня. Кузя как раз генерала вез.
Фугас ебнул, обстре, вся хуйня. Кузя с перебитыми ногами увел бэтр во двор.
Хуе-мое, паника там, вся хуйня. Давай генерала эвакуировать, вертушку
вызывать, "крокодилов" на прикрытие, вся хуйня. Про Кузю забыли, пидоры. А
чехи давай с граников хуячить, ну и подожгли бэтр. Пацаны потом
рассказывали, Кузе метра не хватило доползти до люка. Ну вот и сгорел. Зато
теперь к Герою представили, вся хуйня."
Вернувшись в палату, Коля долго сидел как оглушенный, на краю своей
койки. А потом, как будто включившись, заплакал. Заплакал навзрыд по носу
ротного, по комбату, по своей ноге. А больше всего -- по своему "дедушке".
Дедушке Кузе.
Сижу, привалившись спиной к бетонной стене блокпоста. Жарко. Очень
жарко. Хочется пить. Вытаскиваю фляжку из чехла, скручиваю крышку, делаю
пару глотков. Вода горячая и тошнотно отдает хлоркой. Воду на блок привозят
в молочной фляге, получается по фляжке на человека в день. Восемьсот грамм.
Хочешь - пей, хочешь - душ прими. Восемьсот грамм, хоть залейся. Жарко. Бэтр
мой стоит в десяти метрах, за бетонными блоками. У него сдохло чего-то в
моторе, я хрен его знает, что именно. Не разбираюсь я в моторах. В моторах
разбирается мой водила по кличке Гаврик. Вон он, залез в моторный отсек,
только ноги торчат. Ремонтирует, наверное. А может, дрыхнет. Я бы тоже
поспал, но жарко. А ему пофигу.
О! Это орет наш взводный. Интересуется, чистил ли я пулеметы. Ясен
пень, чистил. Вчера еще. Нет, ему надо, чтоб я сейчас же пошел и почистил
еще раз. Шило в жопе у него, что ли? Переизбыток нервной активности, как
говорит наш санинструктор. Он мединститут закончил, а военки там не было.
Вот он и загремел на год. Сейчас говорит - чего ж я, кретин, в политех не
пошел? Там, говорит, военка была, был бы сейчас летехой. Я ему отвечаю - ну
и дурак, летехой ты бы здесь не год отвисал бы, а два. Он чешет в репе и
говорит - ну да, то рядовым, а то летехой. Они ж, говорит, бабки получают. Я
говорю - да и хрен с бабками, зато два года. А он за свое - а мы, говорит,
за бесплатно тут уродуемся. Не люблю я его. Жадный он и глупый. Не могу я с
ним долго разговаривать.
Нет, неймется ему. Это я про взводного. Молодой он еще, только после
училища. Вторую неделю в роте. Ретивый, как савраска. Делать нечего,
поднимаюсь, вешаю на плечо автомат и бреду к бэтру. Ох, как неохота в
бэтр-то лезть! Там вообще душегубка внутри. Сауна, блин. Бреду, бреду, а
краем глаза смотрю на взводного, может, поверит, что я такой исполнительный,
и уйдет нафиг в свой блиндаж. Нет, не верит, все-таки уже вторую неделю в
роте. Наблюдает. Подхожу к бэтру. Гаврик высовывает свою чумазую морду из-за
капота и говорит - ганджа курнем? Базаришь! - говорю я. Конечно, курнем.
Водка кончилась вчера, а ганджа у Гаврика всегда полные карманы, где он
его берет - непонятно. Мы однажды накурились в говно, и я его пытался
расколоть на это дело, но он только лыбится в ответ, как идиот. Да мне, в
принципе, по фигу, где он берет накур, потому, что он не жмот, и всегда
делится. Оглядываюсь на взводного. Он стоит и смотрит. Вот козел. Шел бы с
Барабаном водку пил, у них еще осталась бутылка, сам видел. Барабан - это
наш замок, замкомвзвода. Он контрактник и полный отморозок.
Я говорю Гаврику - видишь, палит стоит. Он говорит - ну, ладно, давай
попозже, а ты чего приперся-то? Я говорю - стволы чистить, чего еще. А, -
говорит он. - Ну, чисти, а я тут у себя почищу.
Неохота лезть в бэтр. Хочу пива. Холодного. И бабу. Во! Хочу холодного
пива, литра три, и бабу. Блин, как я хочу холодного пива и бабу!!! А вместо
этого у меня в наличии полфляжки горячего раствора хлорки, два пулемета и
малахольный взводный. Смешно. Я аж ржать начинаю, сначала тихо, потом во
весь голос. Гаврик опять отлипает от своего мотора. Вытаращился на меня и
тоже заржал. Так мы стоим и ржем, как идиоты. Минуты две ржем. У меня даже
живот заболел. Потом я говорю - олень, а ты че ржал? А он отвечает - да у
тебя, говорит, вид смешной был. У тебя, говорит, уши оттопырились и
шевелятся. Я не выдержал и опять заржал. Гаврик тоже. Взводный, наверное,
решил, что мы сдвинулись. Смотрю - нет его. Плюнул, наверное, и ушел водку
пить. Водку он пить умеет. И стрелять еще умеет. На стрельбище. По мишени. А
хрена ли, его четыре года учили по мишени стрелять. И строевым шагом ходить.
О! Еще он умеет строевым шагом ходить. Водку пить и по мишени стрелять.
Охренеть, какой набор умений и навыков. Пацаны рассказывали, три дня назад
были они в поиске, или в засаде, не помню. В поиске, кажется. Так этот
умелец чуть растяжку не сорвал. Если бы не Харлей - кранты наступили бы
бравому лейтенанту.
Лезу в бэтр. Там страшно жарко и душно. И воняет солярой. Протискиваюсь
на свое место наводчика, снимаю башню со стопора, разворачиваю ее. Левой
рукой кручу колесо вертикальной наводки. Скучно. Хочется пива. И бабу. Кручу
башней туда-сюда. В прицеле мерзкий пейзаж. Степь. Разворачиваю башню,
стопорю ее. Снимаю крышку с ПКТ, вынимаю затвор. Создаю видимость
деятельности. С КПВТ возиться неохота, пока на него обратно крышку наденешь
- запаришься.
Залазит Гаврик. Он, оказывается, уже приколотил, осталось только
курнуть. Он прикуривает, затягивается пару раз, передает мне. Выкуриваем
ублюдок. Ублюдок - это сигаретина типа Прима со вставленной в нее гильзой
или мундштуком, хрен знает, как это назвать, и с анашой вместо табака. Такие
ублюдки у нас в ходу за неимением Беломора. Хорошая все-таки трава у
Гаврика. Стало пофиг вообще на все, даже на жару. Я говорю, - прикинь,
Гаврюша, жаль, что такой травы нет, чтоб раз курнул и до дембеля колбасило.
Мы опять ржем как лошади.
В бэтр заглядывает Батон. Он не наш, он с пехоты. А мы - разведрота. Мы
типа круты. Мы и еще гэсн. Гэсн - это ГСН, группа специального назначения.
Туда отбирают за габариты, силу, выносливость и толщину черепной коробки. В
идеале - череп должен быть сплошной, только мозжечок нужен для поддержания
равновесия и спинной мозг - для реакции на команду "Фас". А мы, типа, элита
внутренних войск, как нам задвигает начразведки полка Соловей, он же майор
Соловьев. Мы в него все влюблены. Свое дело он туго знает. Ага, элита... Как
же. Полк у нас самый плохой в бригаде. Это я подслушал, когда был
дневальным. В ППД еще. Соловей и ротный наш киряли в канцелярии. И старшина
с гэсна. Полк наш худший в бригаде, бригада самая плохая в округе, ну а
округ - хрена там говорить - Северо-Кавказский округ внутренних войск,
естественно, самый плохой во всей нахрен стране. Вот такое говно. А Батон,
ко всему, с самой залетной роты самого отмерзлого батальона - 1 рота 1 БОНа.
То есть он - самый плохой вэвэшник в стране.
Я делюсь этой свежей мыслью с Батоном и Гавриком. Батон лыбится до
ушей, как будто я ему комплимент сделал. Вообще-то так оно, наверное, и
есть. Гаврик накуривает Батона. Предлагает мне, но я отказываюсь. Мне и так
ништяк, вот только жрать захотелось мгновенно и дико. Мы засылаем Батона за
тушняком. Пацаны на блоках вообще питаются стабильно одним сухпаем. Как у
них кишки еще не завернуло, интересно? Сухари и тушняк. Мы-то хоть иногда в
полк приезжаем, жрем хоть по-человечески. Да чего "иногда", - раз в три дня.
Регулярно, можно сказать. В полку даже доппай выдают. Раз в день по кусочку
колбасы, кусочку сыра и печенюшке.
К нам как-то повадились мелкие чехи ходить. Лет по 8-10. Тощие,
грязные. Жалко их было. Мы им доппай свой отдавали. Хрена, все равно не
наешься. А так человек на пять хватало. Если с роты собрать. А потом два
спеца отловили ночью одного такого голодающего. С Мухой. Днем они наш доппай
лопали, а ночью из Мух по нам же и херачили. Это они с нами так хлеб делили.
Кавказское гостеприимство и благодарность. Ну, после этого мы сами свой
доппай съедать начали.
Бэтр наш, конечно, не вовремя сломался. Мы уже как раз в полк ехали. Из
поиска. Ничего мы в этом поиске не нашли, ясен пень, с таким-то командиром.
Я спрашиваю у Гаврика - че там у тебя сломалось? Он мне в ответ выдает
что-то про форсунки и клапана. Для меня все это звучит полнейшей
абракадаброй. Ну не разбираюсь я в моторах. Зато помню, как ржал Гаврик,
когда я ему сказал, что в КПВТ есть боевая личинка. Ни фига Гаврик в
пулеметах не разбирается. Кесарю - кесарево, слесарю - слесарево. Я говорю,
- да срал я на твои форсунки, когда ты наладишь свой драндулет? Он говорит -
такой же мой, как и твой, между прочим. Я говорю - ну, хрен бы, когда ты
наладишь наш драндулет? Он говорит, - забудь, ты здесь жить остался. Мы
опять ржем взахлеб.
Залазит Батон с сухпаем. Открываем тушняк штык-ножами, на каждого по
банке. Блин, банка тушняка и сухари - что еще надо для счастья простому
российскому вэвэшнику. Ухнуло, как в прорву. Я говорю Батону - сына, не
расстраивай дедушку, не говори, что у тебя всего один жалкий мелкий
сухонький паечек. Батон старше меня призывом на полгода. Он говорит - сам ты
сына, у нас и так перерасход. Гаврик говорит - ну да, вам делать-то нечего,
сидите, жрете, вон, какой жирный уже. Батон весит килограмм шестьдесят. А
рост под сто восемьдесят. Мы опять ржем. Отходняк пошел. Голова тяжелая.
Сейчас бы поспать пару часов. Жарко.
Во мне просыпается совесть. Выгоняю этих засранцев из бэтра и начинаю
генеральную чистку вооружения. А песка-то... Через стволы задувает. А чехол
свой я где-то просрал. Старшина мне уже за чехол шпиндель вставил со спины
пониже пояса. Как это... Клизму - на полведра скипидара пополам с
патефонными иголками. Часа два провозился с пулеметами, темнеть начало.
Здесь вообще рано темнеет. И быстро. Никаких тебе романтических сумерек. Как
будто свет выключается, хлоп и все. Защелкиваю крышку ПКТ, выбираюсь из
бэтра. Гаврика нет. Дрыхнет, небось, зараза, в блиндаже. Пойду-ка и я
внутрь. Поем тушняка и завалюсь до утра. Глядишь, утром прилетит вдруг
волшебник в голубом вертолете. МИ-8. И заберет меня домой к маме. К пиву и
бабам. А нет - так нет. Сам поеду через год. Подумаешь, год. Отбой во
внутренних войсках.
Примечания:
Гандж - анаша, легкий наркотик
ПКТ - пулемет Калашникова танковый, калибр 7,62мм
КПВТ - крупнокалиберный пулемет Владимирова танковый, калибр 14,5мм
ППД - пункт постоянной дислокации
БОН - батальон оперативного назначения
Сухпай - сухой паек
"Рота, подъем! Строиться на зарядку, форма два!" Крик дневального
разодрал утреннюю тишину. Послышался шорох, грохот чьего-то падения со
второго яруса и приглушенные невнятные ругательства. Рота просыпалась.
Сначала вскочили молодые - "чекисты", они же "салаги". Трое сразу
умчались в умывальник набирать в тазики воду и мыть пол в расположении, двое
или трое убежали "на территорию" - подметать асфальт рядом со входом в роту,
опорожнять урны. Почти одновременно с "чекистами" поднялись и "слоны" -
отслужившие по полгода. "Слонам" мыть пол еще в принципе положено, но только
если не хватает молодых. Следом за "чекистами" и "слонами" встали и
"черпаки" с "дедушками". В роте остались только уборщики, наряд и "дембеля".
Бойцы, голые по пояс, трясясь крупной дрожью от холода и недосыпа,
выстроились на улице.
- Кто зарядку проводит? - хрипло высунул голову из окна канцелярии
ответственный по роте, он же ее командир, старший лейтенант Бурыкин, среди
солдат - Дрель. За что он получил такое прозвище, никто уже не помнит,
вполне возможно, что за настырный характер.
- Я... - а это младший сержант Алексей Комаров по прозвищу Комар. Он
уже два раза становился целым сержантом, и оба раза ненадолго, слишком
независим и дерзок в суждениях, на взгляд старших офицеров.
- Ну, так вперед, чего ждешь?
- Рота... Бегом... МАРШ!
Саня Толмачев проснулся оттого, что солнце светило ему прямо в глаз. В
правый. Повернулся на другой бок, натянул на голову одеяло. Сон прошел.
Спать больше не хотелось, да и немудрено - последнюю неделю Саня только и
делал, что спал, ел и пил. Жизнь насекомых. Месяц до дембеля - по неписаному
закону дембелей не ставили в наряд, не отправляли на работу, они даже не
бегали ежедневные кроссы и еженедельные марш-броски. Единственное, что
оставалось, - уход за оружием, это святое. Да еще стажер, обучение которого
Саня начал неделю назад. Стажер попался шустрый, понимает все с полпинка.
Хоть с этим повезло.
Саня откинул одеяло, сел. Двое других дембелей еще спали. Максим
Кудашов по прозвищу Камасутра натянул одеяло на голову, вытянув волосатые
ноги. Камасутрой его прозвали, когда проверяющий полковник из штаба дивизии,
долго задвигавший про верность Отчизне, славные традиции и недопустимость
неуставных взаимоотношений, спросил, проникновенно глядя на Макса: "А что же
такое Устав, товарищ солдат?", на что Макс, не моргнув глазом, ответил -
"Устав - это Камасутра армии, товарищ полковник". Полковник оценил суровый
армейский юмор, и Максим, кроме прозвища, получил трое суток "кичи".
Третий дембель - Саня Харлов по прозвищу Харлей, оказывается, уже
проснулся и лежал, потягиваясь.
- Пошли умываться, гражданин Харлей, - сказал Саня.
- Пойдем...
Они сунули ноги в тапочки, взяли "мыльно-рыльные" принадлежности и, все
еще зевая, побрели в умывальник.
- Задолбало меня все. Домой хочу, - пробормотал Харлей. - Точик,
поехали домой!
Точик - это сокращение от Токаря. А Токарь - это кличка Толмачева.
Получил он ее, когда на спор съел три банки сгущенки с двумя булками хлеба.
Ротный, подошедший к концу второй банки, молча подождал окончания
представления, а потом буркнул: "Ну, ты токарь, бля, по металлу, по хлебу и
по салу..."
- Подгоняй бэтр, поедем с комфортом.
- Да я уже пешком готов, мне-то недалеко, - говорит Харлей.
Харлей родом из Краснодарского края. А Саня - из Сибири, из-под
Новосибирска.
- Да мне тоже буквально рядом - три часа на самолете.
Харлей оживился:
- Точа, поехали ко мне! Лето на носу, е-мое! Загуляем, блин! У нас
девчонки, знаешь какие! Женим тебя! Что ты забыл в своей деревне?
- А у вас что? Станица! Та же деревня, только называется по-другому.
- Сам ты деревня! Мы же казаки! Женим тебя на казачке, будешь тоже
казаком.
Этот разговор повторялся уже неоднократно, с незначительными
вариациями.
- Не, Харлей, меня девчонка дома ждет, ты ж знаешь.
- Да... Это тебе с бабой повезло, дождалась.
- Сплюнь! А то получится, как у Ганса.
- Тьфу-тьфу-тьфу...
Ганс - это Серега Гансович. Его девушка обещала его ждать, когда он
уходил в армию. Писала по два-три письма в неделю, на которые Ганс в
обязательном порядке отвечал. Все завидовали таким чувствам. А кончилось все
тем, что Ганс за два месяца до дембеля получил очередное письмо от своей
любимой Танечки, которое начиналось словами "Сережа, извини, но так
получилось..." В этот день Ганс был в карауле. О чем он там думал, никто так
и не узнал, потому что, отстояв час на посту, Ганс из автомата снес себе
полчерепа.
В умывальник залетел дневальный "слон" Чумаченко по прозвищу Чума.
- Токарь, ротный тебя зовет!
Чуму в роте не любят. Многие подозревают, что он стучит, хотя за руку
(или, точнее, за язык) никто пока не схватил. А еще есть подозрение, что
Чума "крысит", уж очень часто у пацанов пропадают лезвия и другая мелочь,
когда Чума дневалит.
- Нахрена?
- Не знаю, сказал позвать.
- Ладно, вали...
Токарь отвернулся к зеркалу и начал тщательно намыливать подбородок.
- Сань, он сказал срочно...
- Я сказал - вали.
- Что ему надо, интересно? - спросил Харлей, озабоченно разглядывая в
зеркало прыщик на носу.
- А я стебу? Сейчас схожу узнаю.
- Разрешите, товарищ старшлейтенант?
- Заходи.
- Вызывали?..
- Наш бэтр сегодня ночью в Червленых на фугасе подорвался.
- Блядь...
- Вот-вот. Два трупа. В том числе Семенов.
Семенов был наводчиком БТР в первом взводе. До дембеля ему оставался
год.
Саня сразу понял, чем ему грозит этот взрыв. По штату в роте должно
было быть десять бэтээров - по три на взвод плюс командирский. На самом же
деле в наличии было три. Остальные были либо в ремонте на армавирском
заводе, либо стояли без двигателей и колес в автопарке, дожидаясь своей
очереди. Из трех более-менее исправных один теперь тоже кандидат в Армавир,
второй - командирский, а третий... А наводчиком третьего бэтра и был Саня
Толмачев.
Семеновский БТР выполнял служебно-боевые задачи в составе Временной
оперативной группировки сил на Северном Кавказе. Так, наверное, будет
написано в сопроводительном письме, прилагаемом к цинковому гробу. А если
простым языком, то примерно треть полка в составе тактической группы
охраняла границу России (Дагестана, если точнее) с Независимой Ичкерией. Это
был тот период, который, может быть, когда-нибудь назовут странной войной.
А, может быть, и не назовут. Даже, скорее всего не назовут. Ведь и в 95-96
годах в Чечне была не война, а восстановление конституционного порядка.
Теперь же и восстановления никакого нет, а уж войны и подавно, да вот только
"двухсотых" полк отправляет за неделю по домам пять-шесть стабильно.
- Я не поеду, - прокрутив в голове веселенькую перспективу месяц
совершать разведрейды в приграничной полосе, заявил Токарь.
- А куда ты нахрен денешься? Партия сказала "надо", комсомол ответил
"есть".
- Да не поеду я, товарищ старшлейтенант! Вон, сейчас в санчасть схожу,
бутылку доктору поставлю, он мне постельный выпишет.
- Дурачок ты, епа мать... Постельный режим, чтоб ты знал - это всего
лишь рекомендация для меня от врача, и я на нее могу болт забить с чувством
выполненного долга, понял?
- Ну, товарищ старшлейтенант! Месяц до дома! Чего херней-то
заниматься?.., - заныл Саня.
- Понимаю и сочувствую. Но помочь ничем не могу. Бэтр в разведке нужен?
Нужен. Кому больше кроме тебя ехать? Некому. Так что бери стажера и
готовься. Все, свободен.
Саня вышел из канцелярии с чувством неслабо обгаженного человека. Вот
уж чего он не ждал и не желал, так это еще одной поездки в "район прикрытия
административной границы".
- Ну и что, Токарь? Чего ротный хотел? - это спросил уже проснувшийся и
введенный в курс дела Камасутра.
Матерился Саня минут пять без остановки. Когда выдохся, внимательно
слушавший Камасутра спросил:
- Вот это и хотел? Неужели, правда, такой извращенец?!
Харлей захохотал, к нему присоединился и Камасутра. Саня не выдержал и
тоже засмеялся.
- Стажер! СТАЖЕР, БЛЯ!!! Бегом!!!
Стажер, рядовой Федор Палыкин, схватив в охапку две коробки со
снаряженными лентами для КПВТ, неровной трусцой побежал к бэтээру.
- Ты че, сука, тормозишь, бля?! Щас в лоб стебну, будешь, бля,
шевелиться!!!
Токарь, злой, как собака, и чумазый, как ростовский шахтер, выглядывал
из открытого люка. Они со стажером готовились к предстоящей поездке, а это
значит, что им надо было почистить пулеметы, дотащить их от комнаты для
хранения оружия до бэтра, установить их (что в случае с КПВТ тоже не весело,
полцентнера - не шутка), перетащить в бэтр боекомплект (8 коробок для КПВТ и
10 коробок для ПКТ), разместить бэка в ниши... И все это до обеда, потому
что уже в 3 часа колонна уходит.
В моторном отсеке ковырялся Белый - Серега Шлыков. Белым его прозвали
за цвет волос. Белый - водила, служить ему еще полгода. Кроме Белого, Токаря
и стажера, на границу едут еще разведчик-снайпер Коля Воробьев по кличке
Воробей, разведчик-пулеметчик Саня Абулазаров по кличке Балаган, разведчики
Иван Чупрыгин по кличке Лапоть и Иван Балутенко по кличке Рекс. А командиром
экипажа машины боевой едет старшина роты старший прапорщик Самороков по
прозвищу Старый, не к ночи будь помянут.
За голову Старого чехи давали большие деньги. Крови он им попил немало.
Служил он поначалу в разведбате сто первой. Когда бригада стояла в Грозном,
он уходил из городка дня на три, на четыре. Возвращался с гирляндой ушей,
причем резал только левые, чтобы никому даже в голову не пришло, что он у
одного чеха два уха берет. Ствол у него был - ВСС-ка, она же "комплекс
"Винторез", тогда еще редкая вещь. За сто метров выстрела уже не слышно в
принципе, а прицельная дальность - 500.
Погрузились, получили сухпаи, пообедали... "По машинам!". Поехали. Саня
уже успокоился, и стажер, с утра летавший как сраный веник, наконец-то
вздохнул спокойно.
Когда приехали в группу, уже стемнело. Зашли в ротную палатку. Пацаны
сидели и молча пили водку. Кто-то налил по стакану и вновь прибывшим. "Вон
там тушняк..." Выпили. Помолчали.
- Ладно, отбой, рота... - негромко сказал взводный, лейтенант Спрыжков.
Никто не спорил, все дружно встали. Кто-то пошел умываться, молодые
принялись убирать остатки "ужина". Легли, потушили свет. Отбой.
Это был обычный разведпоиск, каких за месяц было уже немало. Инженерная
разведка на дороге от Червленых Бурунов к Терекли-Мектебу проводилась раз в
сутки. Казалось, этого достаточно, но практически на том же месте, что и в
прошлый раз, бронетранспортер наскочил на фугас.
Уже ехали в городок, шутили, зубоскалили. Ба-бах! Удар в днище, грохот,
звон! Отсек десанта мгновенно наполнился черным вонючим дымом, режущим
глаза. Горох по броне! Звон! Крик взводного: "Слева!" Саня, кашляя, крепко
зажмурил левый глаз, правым плотно прижался к окуляру. Руки сами делали то,
что надо - правая разворачивает башню, левая опускает ствол. Большой палец
на электроспуск. Звон по броне! Треск снизу - это выскочившие пацаны легли
под колеса, открыли ответный огонь.
- Бля, не вижу ни хрена!!! - Саня был близок к панике. - Товарищ
лейтенант! Где они?! Ни хрена не вижу!
В ответ ни звука. Хлопок, и Саня оглох. Сперва даже показалось, что
башню сорвало с корпуса и ударило ей по Саниной голове. Инстинктивно он
вдавил палец в кнопку электроспуска, почувствовал, как заработал КПВТ, но не
услышал выстрелов. Тишина, только еле различимый звон в ушах. Увидел!
Огоньки! Из кошары! Пламя из стволов! Пулемет туда! На, сука!!! НААА!!!!
Очередь четырнадцати-с-половиной-миллиметровых пуль снесла половину крыши и
без того еле стоявшей заброшенной кошары, облако дыма, пыли. Побежали,
крысы! Сука, зеленка рядом, уйдут! На, пидор, на! Получи свое!!! Бежишь?! На
тебе в спину!!!
Саня своими глазами увидел то, что раньше только слышал от других. Что
бывает с человеком, когда в него попадает капэвэтэшная пуля маркировки МДЗ -
"мгновенного действия зажигательная". Маленький фугас четырнадцати с
половиной миллиметров в диаметре. Руки, ноги в разные стороны, кровь, клочья
мяса. На, падла! Нравится?! На еще!!!
КПВТ захлебнулся - кончилась коробка. Ушли суки, нырнули в зеленку...
Как ни странно, убитых среди наших не было, только оглушило Саню,
разбита голова у взводного, да Тимохе - Сереге Тимохину - прострелили плечо.
Уцелела даже рация, хотя бэтр можно было сдавать на металлолом. Вызвали
подкрепление, перевязались. Подлетела маневренная группа - два бэтээра. В
городок. У Сани в ушах нарастал звон, из него стали вычленяться невнятные
звуки. Заболела голова.
- Все, блин... - думал Саня, - все! Два дня до дембеля! Завтра в полк,
послезавтра домой! Никакой санчасти, дома отлежусь. Домой!
Кроме Сани на дембель уезжали еще трое. Да еще старшина из РМО зачем-то
в полк поехал. Поехали на сто тридцать первом, машину вел контрактник,
Трофим Иваныч. Интересный мужик - не пил, не курил, даже не матерился,
водитель первого класса. Достоевским зачитывался. Выспался перед выездом. На
вопрос о том, почему он вошел в поворот, не снижая скорости, он потом только
пожимал плечами, глядя растерянно. Машина перевернулась, Саню придавило
бортом. Это был последний двухсотый в полку за этот апрель.
День начался весело. Сразу после подъема прибежал взъерошенный Васька
Сергачев и, скалясь до ушей, посоветовал прогуляться к уличному сортиру.
- А что там? - спросил я.
- Сходи, не пожалеешь!
В сортир я, честно говоря, не хотел, но все-таки пошел, потому что
стало интересно. В принципе, даже без Сергачева было ясно, что возле сортира
происходит что-то странное и, судя по дружному ржанью собравшейся толпы,
веселое. Протиснувшись вперед, я увидел голову, торчавшую из очка. Голова
принадлежала сержанту Распопину из третьей роты.
Сержант Распопин из третьей роты был редкостным бараном. Впервые он
отличился в первом же своем карауле после учебки. Среди ночи начальник
караула был разбужен грохотом, донесшимся из помещения бодрствующей смены.
Грохот чрезвычайно напоминал звук выстрела. Ссыпавшись с койки, начкар
метеором вылетел на место происшествия. Картина, представшая перед его
глазами, была достойна кисти Петрова-Водкина или, там, Дали: сержант (тогда
еще младший) Распопин, с обалделым видом и круглыми глазами, держащий между
колен автомат, дыра в потолке и обваливающаяся оттуда же штукатурка. Как нам
потом рассказывал начкар, присутствовавший на "разборе полета" у командира
полка, Распопин заявил, что он хотел посмотреть, как пуля врезается в канал
ствола. И успеть отдернуть голову, естественно.
От греха подальше Распопина заслали на месяц на стрельбище, копать
траншеи для кабелей дистанционного управления мишенями. Работенка эта была
совсем не из халявных, поэтому широко использовалась для перевоспитания
трудом. На стрельбище отсылали залетчиков. В основном дембелей. Распопин,
судя по всему, произвел соответствующее впечатление на дембелей-залетчиков,
потому что приехал он еще более ушибленным. По приезде Распопин сразу
направился в санчасть в надежде выклянчить пару дней постельного режима, где
тут же и отличился в очередной раз - попытался спереть банку с каким-то
спиртовым раствором на глазах у санитара. Санитар, дембель по кличке Туша
(крепенький паренек, надо сказать), приготовивший эту банку для себя, сделал
Распопину замечание, после которого тот неделю отлеживался там, куда пришел,
то есть в санчасти. Хотел постельный режим - получил постельный режим.
После этого у Распопина было еще немало подвигов, но по прошествии
полугода, в честь какой-то знаменательной даты, ему кинули-таки еще одну
лычку на погон.
Теперь сержант Распопин сидел во горло в сортирном очке и закатывал
глаза с сосредоточенным видом. Вонь, идущая из очка, сшибала с ног.
- Что творится-то? - спросил я.
Сразу несколько бойцов стали наперебой объяснять, что Распопин пошел
ночью погадить и умудрился при этом уронить в очко автомат. До утра он
безуспешно пытался вытащить автомат палкой. С наступлением утра он пошел и
прибил к палке гвоздь, но даже с использованием этой хитроумной конструкции
успеха не добился. Тогда Распопин героически разделся и сиганул в очко сам -
нашаривать автомат босой ногой. Уже полчаса нашаривает, - уточнил один из
бойцов.
Я постоял, покурил, полюбовался этим представлением и пошел восвояси в
роту. Сегодня мне предстоял выезд в поиск - надо было подготовиться. Ну там,
стволы проверить, почистить, ленты тоже посмотреть и смазать. Короче, работы
хватало. Одному мне работать было в напряг - и долго, и скучно, - поэтому я
взял в помощь молодого. Пожалел я об этом уже через полчаса, когда молодой
сначала уронил гранату, а потом небрежно высыпал из коробки на пол ленту,
снаряженную эмдэзэшными патронами. Я решил, что лучше быть уставшим и
скучающим, но живым, и молодой отправился драить очки в ротном туалете. К
обеду я закончил возиться с оружием, пошел доложить об этом ротному и узнал,
что все мои усилия были напрасны - в поиск мы сегодня не едем. Уточнять
почему, я не стал - какая нафиг разница. В общем-то, это было даже к лучшему
- у Вовки Буйко сегодня день рождения, так что намечалась пьянка.
Пьянка, как показалось сначала, у нас не удалась. Часа в два ночи
раздался громкий и настойчивый стук в дверь. Дежурный по роте, прикемаривший
на своей койке, подскочил на метр, с размаху приложился головой о верхнюю
перекладину, взвыл спросонья, побежал к двери, запутался в ногах, упал,
наконец, добрался до двери, открыл, тут же получил плюху от злого ротного,
опять упал... Кроче, водку мы убрать успели. Не успели убрать праздничный
стол - табуретку с банками тушенки, перловки и банкой маринованных огурцов,
которую где-то надыбал Миня Дуров по прозвищу Еврей.
Еврей - это вообще отдельная песня. По национальности он на самом деле
был чистокровный русак, но деловым его качествам позавидовал бы, я уверен,
любой иудей. Будучи совсем еще молодым бойцом, он однажды ночью был разбужен
дембелем Кузей, которому приспичило мороженого. В два часа ночи. Ну
захотелось человеку мороженого. Меня однажды отправляли ночью за апельсином.
Я, естественно, никакого апельсина искать не стал, спустился на этаж ниже, в
третью роту, покурил полчаса с дневальным одного со мной призыва, потом
вернулся к себе в роту, заявил, что апельсина я нигде не нашел, огреб
положенную порцию колотушек и со спокойной душой и разбитым носом лег спать.
Зато Еврей через пятнадцать минут явился с мороженым. Обалдевший Кузя даже
сказал ему "спасибо". В следующий раз Еврей отличился, когда мы поехали на
гарнизонную базу разгружать вагоны с луком. Путем обмена почти полвагона
лука на сливочное масло и продажи этого самого масла Еврей наварил столько,
что рота неделю курила исключительно "Мальборо". Подобные махинации Еврей
проводил постоянно - были у него предпринимательские наклонности, были, чего
уж там. Но венцом карьеры Еврея была продажа бэтээра одному наивному аварцу.
Аварец пришел к нам на КПП с шикарным предложением - продать ему БТР за
пять тысяч долларов. На его беду, дежурным по КПП был Миня. Естественно,
предложение было тут же принято. Аварцу пришлось еще и водку выставлять -
для закрепления договора. Вперед Миня взял тысячу, как он сказал аварцу -
для неофициального материального стимулирования должностных лиц полкового
парка автобронетехники. Завороженный обилием умных слов, аварец, не
сопротивляясь, отдал деньги, после чего Еврей пообещал подогнать бэтр ночью,
когда все, мол, будут спать. Аварец пришел, как условились, в два часа ночи
к воротам и прождал до семи. В семь часов ворота распахнулись и Еврей в
бэтре гордо выехал из расположения части. За ним выехала колонна той самой
автобронетехники (которая из полкового парка) и, во главе с Еврейским
бэтээром, попылила на замену тактической группировки махачкалинской бригады.
Аварец этого, конечно, не знал, поэтому, потеряв всяческое терпение,
примерно к обеду начал беспокоить наряд по КПП с требованием подать ему
честно купленный БТР к порогу. Ему накидали по ушам и выкинули на улицу.
Неугомонный аварец дождался появления начальника штаба полка полковника
Богомилова, которому и пожаловался на ненадлежащее выполнение деловых
обязательств личным составом полка. Энша внимательно выслушал истца, после
чего, по его же, энша, указанию, аварцу опять накидали по ушам и выкинули на
улицу. Больше аварец не появлялся.
Ротный волком глянул на наш натюрморт и прорычал дневальному поднимать
роту. Тот, видимо, с перепугу, заорал "Рота, сбор!" таким истошным голосом,
что салага Черпаченко тут же с грохотом навернулся с верхнего яруса. Это
такой прикол у нашего ротного - как с женой поцапается, так с расстройства
бегает до изнеможения. А так как одному бегать его, видимо, напрягает, то он
берет с собой роту. Чтоб служба медом не казалась. Вот и сегодня - наверняка
поругался с женой, поэтому нам предстоит увлекательная прогулка. Пешая. Или,
точнее, бежая.
Вообще-то, нам не привыкать. "Разведчик должен стрелять как ковбой и
бегать как его лошадь" - любимая поговорка начальника разведки полка майора
Соловьева. Ротный эту поговорку принимает близко к сердцу, поэтому раза
два-три в неделю мы бегаем на стрельбище, стреляем по мишеням и бежим
обратно. До стрельбища восемнадцать километров. Когда я, буквально позавчера
приехавший в полк и определенный в разведроту, первый раз побежал по этому
маршруту, через пять километров я был твердо уверен - вот она, моя смерть
пришла. Но ничего, выжил. А потом даже привык. Не то, чтобы нравиться стало,
но и не напрягало особенно. Даже курить не бросил. Впрочем, у нас никто из
тех, кто курил, не бросил. Зато многие некурящие закурили.
На этот раз ночная пробежка оказалась недолгой - ротный, уж сильно
расстроенный размолвкой с женой, с такой энергией скакал впереди, что
вывихнул ногу, попав ею в сусличью нору. После этого пробежка туда переросла
в пробежку обратно с "раненым" ротным на руках. Отнесли его в санчасть, где
он скомандовал "Рота, отбой". Ну, отбой так отбой. "Дембель стал на день
короче, спи, старик, спокойной ночи". Спокойной ночи у нас все-таки не
получилось, потому что водки оставалось еще много.
Утром я, неся на плечах свою многострадальную голову как индийские
женщины носят кувшины с водой - плавно и не делая резких движений, укрылся
подальше от глаз начальства - в парке. Со второй попытки залез в свой бэтр и
прикемарил минут на двести. Проснулся очень вовремя - со стороны
контрольно-технического пункта доносился рык подполковника Богомилова.
Разобрать ПКТ и сделать вид, что очень занят приведением вверенного боевого
оружия в идеальное состояние - дело десяти секунд. Или даже восьми. Впрочем,
усилия оказались ненужными - Богомилов погрохотал-погрохотал, и голос его
затих в направлении штаба. Спать уже не хотелось, зато хотелось пить. И даже
не просто хотелось, а хотелось жутко. А так как фляжку с водой я с собой с
утра прихватить не додумался - думать было просто-напросто больно, то
пришлось плестись в роту.
Естественно, первый, на кого я наткнулся, войдя в расположение, был
ротный. По выражению его лица я, не задумываясь, определил, что с женой он
не помирился, все бабы - суки и вообще пошла она к такой-то матери. Вдобавок
ко всему, как мне позже сообщил ротный писарь татарин по имени Мубарак
(клички у него не было, потому что с таким именем она и не нужна), Богомилов
громыхал именно на ротного из-за того, что до сих пор не организован
разведпоиск. Да еще заболел гриппом старшина роты, который тоже должен был
ехать. Правда, отмазка не прокатила, так что старшина, разбрызгивая сопли и
бациллы, метался по роте, разыскивая свой спальник (который, надо заметить,
Еврей продал еще третьего дня).
Выехали вечером, когда стемнело. Без приключений, естественно, не
обошлось - гриппозный старшина забыл сухпай. Обнаружилось это уже под утро,
когда мы подъезжали к омоновскому блокпосту, поэтому ротный решил заскочить
на блок и занять у ментов пару коробок. Нам повезло - на блоке сидел
уральский омон - мужики веселые и не жадные. Пока ротный договаривался с
омоновцами, я залез на бэтр, свесил ноги по обе стороны капэвэтэшного ствола
и закурил. Уже рассвело, задувал легкий ветерок...
Вот и дембель. "Уезжают в родные края дембеля, дембеля, дембеля..."
Дембелей, вместе со мной, было 9 человек, все с Новосибирска, кроме меня.
Трое суток ехать вместе. Трое суток мы не просыхали, поэтому особых
подробностей о поездке я не помню. Ночь от Новосибирска до Красноярска я
приходил в себя - валялся пластом на верхней полке и пил минералку. А вот и
дом, милый дом...
Устроился на работу, восстановился в институте, защитил диплом.
Естественно, влюбился. А она влюбилась в меня, что вовсе не естественно. От
родителей я ушел, стали снимать квартиру. Потом родился сын - веселый
крепкий пацан... В папу весь.
Дальше домечтать я не успел, потому что снайпер, засевший в "зеленке",
влепил мне пулю в горло, прямо над срезом бронежилета. Нелепо взмахнув
руками, всей своей массой я навернулся с бэтра, ударившись голенью о
раскрытый люк. Потом я умер.
Примечания:
Начкар - начальник караула
Эмдэзэшные патроны - патроны для КПВТ маркировки "МДЗ" - мгновенного
действия зажигательные
КПП - контрольно-пропускной пункт
"Зеленка" - лесополоса, участок с густой растительностью
Огонь. Дым режет глаза. Бэтээр горит. Я горю! Рвутся коробки с
патронами. На выход, немедленно! Не могу! Ноги! Ноги зажало! Горю!!!
Больно!!! Не хочу!!! Харлей! Харлей, сука!!! Вытащи меня!! Не могу больше!!!
Не могу!!!!
- Денис! Денис!
Я сажусь рывком на кровати. Дома. Простыня мокрая, я тоже мокрый.
Вспотел, блин.
- Ты мне опять спать не даешь. Опять кричишь во сне.
Это мой брат. У нас с ним одна комната на двоих. С тех пор, как я
уволился в запас, спокойный сон у него кончился. Если, конечно, не считать
случаев, когда я не ночую дома. Впрочем, таких случаев немало.
- Извини, Серега.
- Да ладно...
Иду в ванную, сую голову под струю воды. Спать уже совсем не хочется.
Моя бы воля, так я бы вообще не спал. Мама спрашивает, почему я так много
пью. Ха! Да потому, что когда я сваливаюсь пьяный, я не вижу снов. Вот
почему.
На кухне прохладно, там всегда открыта форточка. Встаю у окна,
закуриваю. Смотрю в ночь...
- Удачи, Балу!
- Удачи, Ден!
- Чтобы все было хорошо!
- Удачи, Ден!
- Удачи!
- Удачи...
Балу - это меня так звали в роте. Сначала прозвище было "Баламут",
потом оно сократилось до "Балу". В роте меня уважали. За то, что я старался
быть... ну, справедливым, наверное... быть надежным... быть человеком. Не
всегда получалось, но я, по крайней мере, старался. Быть человеком. Не
волкодавом. Многие у нас в бригаде стали волкодавами - злющими псами,
которым все равно, кого рвать - волка ли, чужого человека, своего щенка.
Волкодавов тоже уважали. Через страх. Я видел, как менялись лица у молодых,
когда они слышали голос Мамая. Хотя на самом деле Мамай - вовсе не плохой
парень. Он просто отморозок. У него три контузии, легкие, правда, но три.
Заводится он с полпинка, как хороший мотоцикл. Все равно, хоть дедовщина у
нас в роте и была, но не такой беспредел, какой был, когда я приехал в
бригаду. Отслужил я к этому времени месяца четыре. И приехал. Летал, как
сраный веник. Вообще у нас в роте мало волкодавов, в основном они в гэсне.
Группе специального назначения. У них и командир - волкодав.
Провожали меня... Весело меня провожали. Смутно помню, как открыли
ворота, постелили под ноги чистое полотенце. Ноги вытереть. Дурацкая
традиция, честно говоря. Толпой довели до автостанции, посадили на автобус.
Помню, что отлить выходил в Буденновске. В Пятигорске был уже почти трезвый.
Башка трещала, так я пошел в буфет, еще водки хлопнул. Ехал я не сразу
домой, ехал к родне в Черкесск. А когда домой собрался, шахтеры в Ростове на
рельсы сели. Касками застучали. Я и прикинул, что если поеду на поезде, то
домой приеду еще месяца через три. А я хотел на поезде ехать. Не знаю,
почему, но хотел. Ну а тут пошел и купил билет на самолет. С серебристым
крылом.
В аэропорту в Минводах вышел покурить на крыльцо. Капитан какой-то:
"Привет, разведка".
- Привет, - говорю.
- Домой едешь?
Разговорились. Военный комендант аэропорта оказался.
- По соточке? - это он мне.
- Ну а чего ж?
До самолета мне оставалось часа четыре. В общем, меня потом в самолет
грузили, как ценный, но абсолютно неодушевленный груз. Проспал всю дорогу.
Вышел из самолета, пошел пешком до терминала. Выхожу из терминала, иду к
автобусной остановке. Окликают. Отец с братом. Е-мое! Брат за два года так
повзрослел... Я даже не узнал его с первого взгляда.
Приехали домой. Домой! Туда, куда так рвались мы все, туда, где все
наши мечты были. Домой, домой! "Взвоет ветер за бараками, БМП нам лязгнет
траками. Домой, пора домой!" Козырная песня была. Домой...
Бродил по квартире, как неприкаянный. Вспоминал, как я жил два года
назад. В прошлой жизни.
- Не спится?
Это мама. Почувствовала запах табачного дыма. Забыл закрыть дверь в
кухню.
- Да, мам, не спится.
- Опять что-то снилось?
- Нет, мам, все нормально. Просто не спится. Все хорошо, мам. Иди спи.
- В армии служил?
- Да. Вот военник.
- Это хорошо. Нам нужны отслужившие. А где служил?
Пришел я устраиваться на работу. В частное охранное предприятие.
Охранником. По объявлению. Первый месяц я пил. Не просыхал. Потом кончились
деньги. Брать деньги у родителей мне было неудобно и стыдно, но все равно
брал. Не на водку - на сигареты и разные мелочи. За этот месяц мне раза
четыре звонили из разных милицейских контор - ППС, вневедомственной охраны.
Отвечал я им всем одинаково - извините, два года я отдал МВД, с меня хватит,
поищу что-нибудь другое.
- Во внутренних войсках.
- А конкретно?
Восстанавливаться в институте я не хотел, мама уговорила. Студент из
меня, если оценивать объективно, никакой. Но уговорила. Пришел,
восстановился. Бухгалтер, епа мать. Уходил со второго курса экономического
факультета, восстановился на четвертый курс бухучета. Не завидую я той
фирме, что меня бухгалтером возьмет.
- А конкретно - в разведроте.
- А-а-а... Разведка? Спецподготовка там, рукопашный?
- Ага. Спецподготовка и рукопашный.
- А это что? ...Выполнял служебно-боевые задачи в составе...? Воевал,
что ли?
- Было дело.
- Извини, такие нам не нужны.
Челюсть у меня неудержимо поползла вниз.
- Почему?!
- А вы все оттуда больные на голову возвращаетесь, а у нас оружие
боевое выдают. Мало ли, чего ты учудишь, дай тебе настоящий пистолет.
Я молча смотрел на него, на этого чмыря в очочках. Он засуетился,
видимо, почувствовал себя неуютно. Решил, наверное, что сейчас на себе
испытает неадекватность поведения "вернувшихся оттуда". Я расхохотался.
Вспомнил, что я учудил (учудял? учуждал?) со своими пулеметами. Да,
действительно, дай мне НАСТОЯЩИЙ пистолет... Пулеметы-то игрушечные были. Да
и автомат, с которым спал и в сортир бегал - тоже фальшивый. Настоящий
пистолет, бог ты мой! Я согнулся пополам, от смеха слезы катились по щекам.
Чмырь, видно, подумал, что у меня началась истерика. Только бы он не
начал меня по щекам хлопать, подумал я. От этой мысли меня согнуло еще
больше. Упал на стул, с трудом успокоился. Вынул носовой платок, вытер
глаза. Этот засранец протянул мне стакан с водой. На, мол, выпей, легче
станет. Я встал, поблагодарил за интересную и содержательную беседу, взял у
него из рук стакан, вылил ему на аккуратно причесанную голову, забрал
документы и вышел.
- Домой хочу! Знаешь, Балу, как дома классно? Знаешь, как меня ждут?
- Знаю, Харлей, знаю. Меня тоже ждут.
Вранье. Никто меня не ждал. Кроме родни. Гражданка, на которую рвался
два года, о которой думал и мечтал, оказалась дерьмовым местом. У тебя нет
денег? Ты слабак. Ты был в армии? Ты не смог отмазаться, ты дурак. Ты был на
войне? Да еще и рапорт туда сам написал? Ты полный идиот.
Остались еще друзья. Которые тоже ждали тебя. Как выяснилось -
напрасно. Мы больше не понимаем друг друга.
- А расскажи, как там на войне?
- А расскажи, страшно было?
- А расскажи, ты убивал?
- А расскажи, как это?..
- А расскажи?..
Я рассказывал. Когда пил. В полуневменяемом состоянии. После того, как
я на одной из пьянок рассказал о том, почему часового лучше душить, а не
резать горло, девушка, которая мне нравилась, перестала со мной общаться.
Просто бросала трубку и не открывала дверь. Видимо, не понравились
физиологические подробности.
Однажды пили в общаге на краю города. Не помню, как, но оказались мы в
гостях у соседей. А соседи оказались чеченцами. Я сидел голый по пояс, молча
пил водку, подливая себе сам. Когда один из чехов налил мне в стакан вина, я
выбросил стакан в окно. Не помню, почему я не ушел, просто не помню.
Наверное, потому, что там сидели мои друзья. Ну, я так думаю. Сидел и
терпел. Когда чех сказал мне, показывая пальцем на мой опознавательный
медальон - "смертный жетон", - "В следующий раз, когда придешь, сними его у
дверей", я не выдержал. Меня оттащили. Хорошо, что меня оттащили. Иначе я
его завалил бы. И сел бы. Из-за чеха. Обидно вдвойне.
Включил чайник, закурил очередную сигарету. Спохватился, закрыл дверь
кухни.
Когда приехал в Черкесск, пошел гулять по городу. Я ездил туда каждое
лето года, этак, до девяносто четвертого. Тихий, зеленый городок. Есть в нем
своя прелесть. Идешь по улице - растут абрикосы, алыча, тутовник. Залазь на
дерево и лопай.
Стоял на остановке, ждал троллейбус. Хлоп-хлоп! Выхлоп дизеля
грузовика. Рефлексы сработали как у собаки Павлова. Очнулся в кустах,
нашаривая автомат. Секунд десять нашаривал. Потом осознал, как я глупо
выгляжу. Смотрю - все, кто был на остановке, человек тридцать, на меня
уставились. Ну, я представляю, как это выглядело со стороны - стоит парень,
как припадочный прыгает в кусты и выглядывает оттуда. Я встал, штаны
отряхнул, сделал морду лица поиндифферентнее, мол, так задумано было. В
троллейбус уже не полез, пешком пошел. Уши, наверное, у меня аж светились.
Уже дома гулял с девушкой по парку. С той самой, которая, как потом
оказалось, не любит снимать часовых. Она так и не поняла, почему я встал,
как вкопанный, сказал ей "Стой!", постоял несколько секунд, рассмеялся и
пошел дальше. Я не стал ей объяснять, что проволоку, торчавшую из валявшейся
на земле ржавой таблички с надписью "Посторонним В", я принял за растяжку.
Зато меня любят собаки. И я их люблю. "Чем больше узнаю людей, тем
больше нравятся собаки". Это про меня. Я не люблю людей. Совсем. В общей их
массе. За очень редкими исключениями. Я не могу любить людей, которые
говорят мне: "Ты не смог отмазаться от армии? Значит, ты бедный. А если ты
бедный, значит, ты глупый". Я не могу любить людей, которые говорят мне: "Ты
еще молодой и сопливый, вот поживи с мое...". Я не могу любить людей,
которые каждый день обедают в дорогих ресторанах. Пускай это всего лишь
зависть с моей стороны, пускай мне говорят, что можно честно заработать
такие деньги. Все равно я не могу любить таких людей. Я не могу любить
людей, которые могут ударить собаку. Я не могу любить людей с пустыми
глазами. Я не могу любить людей, жалеющих меня.
Я не умру молодым, я знаю это. Потому что мне уже поздно умирать
молодым. Я уже не молод. "Нам по двадцать семь лет и все, что было, не смыть
ни водкой, ни мылом с наших душ...". Мне еще даже не двадцать семь. Я даже
не вклеил еще вторую фотографию в паспорт. Но я уже не молод. Я никому не
говорю этого, потому что люди будут смеяться. Я не люблю этих людей. Я не
люблю себя. Я не люблю жить.
Только не надо меня жалеть. Оставьте себе шанс.
Last-modified: Mon, 02 Dec 2002 09:19:43 GMT