и прорубил окна во все стороны. Крепостного права не существовало, народовольцев не вешали, декабристы победили. История была прополота, как ухоженная грядка. Валерьянка беспощадно корчевал сорняки и закрашивал позорные пятна. 15) Прошлое стало не хуже будущего, а в настоящем наступил порядок. Все оружие было уничтожено, войны запрещены, и счастье торжествовало на всех пяти континентах. Безработица ликвидировалась заодно с самим капитализмом: ккапиталисты понурились в очереди на раздачу цветной капусты и кефира (полезно-то полезно, но как мерзко!). - 41 - Болезни искоренили, а кстати и докоторов, - доволно этих извергов в белых халатах с их шприцами, всем и так хорошо. Население сплошь стало стройным и умным. Расовые и национальные различия исчезли (половые пока остались): все смуглые и высокие. Женщины в основном блондинки. За добро платили добром, потому что зла нигде не было. Военных преступников переработали на мирные нужды, а милитаристы перевоспитались и охраняли мир. У всех все было, поэтому никто ничего не воровал, и тем не менее все работали. Не дрались, не пили, не курили, не ругались, а врали только из гуманизма. Умерщвлять таких людей рука не поднимается, и Валерьянка даровал человечеству бессмертие. И процветание - чтоб умирать не хотелось. 16) Он растопил Антарктиду, пресек экологическую катастрофу и извлек энергию из космических лучей. Зима радовала снегом, лето - солнцем, а дожди для сельского хозяйства лили ночью. В степях паслись мамонты и бизоны. Волки и тигры питались концентратами морской капусты. Ружье и рогатка украшали Музей пережитков прошлого. Меж прозрачных зданий и шумящих сосен ездили велосипеды и лошади. Труд стал умственным, а все остальное - техническим. В семь часов двадцать минут все делали зарядку. А детей в семье была куча, и растить их помогали восьмирукие хозяйственные роботы и идеальные няньки - овчарки-колли. 17) Дети мигом устроили скачки на овчарках, а за ними в панике гнались хозяйственные роботы, роняя из восьми рук кошелки и веники. Валерьянка ужаснулся своему созидательному гению: Воды растаявшей Антарктиды захлестнули ароматные сосны и прозрачные здания. Степи и вовсе не осталось: расплодившиеся мамонты и тупые жвачные бизоны сожрали всю траву, - черные бури сметали тигров и волков, захиревших на капустной диете, как привидения. И среди этого кошмара полчища старцев делали утреннюю зарядку - они были бессмертны. Валерьянка допускал отклонения от идеала: времени нет детально обдумывать, какое ж дело застраховано от ошибок? - на подобные неприятности он заблаговременно заготовил Третье правило всегмогущества. Что бы ни делалось - все можно будет переделать. Дамба, снитарный отстел и вечная молодость. Это нам раз плюнуть. 18) Бесссмертных людей прибывло, и Земля завесилась табличкой: "Свободных мест нет". Вот и звезды пригодились. Всем взлет! Братья по разуму выкарабкались из "летающих тарелок", махая флагом дружбы и сотрудничества. А где вы раньше были, граждане? Теперь мы сами с усами, над вами шефство оформим. Звездолеты бороздили обжтую вселенную: колпаки над планетами, искусственная атмосфера, синтетика и кибернетика: счастье... Так. А что же дальше?.. Все? Жаль... Еще оставалось время. И чистое место в тетради. - Сашка, ты что делаешь? - прошептал он через проход. - Д'Артаньяна королем, - трудолюбиво просопел Гарявин. Иванов играл в баскетбол за сборную мира. Лалаева уничтожала все болезни. Генка Курочков строил двигатель вечный универсальный на космическом питании. Новые идеи отсутствовали. - 42 - - Петр Мефодьич, я все, - сообщил Валерьянка. - Можно сдать? - Как так - все? - изумился Петр Мефодиевич. - Раньше срока сдавать нельзя. Ты должен сделать все, что только можешь. - А зачем? - скучно спросил Валерьянка. Он устал. Надоело. - Задание такое, - веско объяснил Петр Мефодиевич. Валерьянка вздохнул и задумался. - А вдруг я сделаю что-то не то? - усомнился он. - Это не мое дело, -отмежевался Петр Мефодиевич, вновь прикрываясь своей черной физикой с формулами. - Решай сам. "То", "не то"... Все - "то"! всемогущество и безделье несовместны. (Безделье - частный случай всемогущества.) И под чарующим дурманом личной безответственности - коли фамилий и отметок не будет - в Валерьянке зашевелилось искушение, выкинуло длинный хамелеоновский язык, излучило радугу... Где и когда же, если не здесь и сейчас? 19) "Если нельзя, но очень хочется, - то можно". Валерьянка казнился безнравственностью и оправдывался желанием, подозревая его у всех. ...Он правил в хрустальном дворце. Пенилось море о мраморную ступень, и шептали пальмы. Под сенью фонтанов, истому орекстра, он отведывал яств и напитков. Дворец ломился золотом, личные яхты и самолеты ждали сигнала. Толпа повиновалась движенью его бровей. н был Сутлтан Всего. Султан воровато оглянулся, прикрыл тетрадь локтями и последовал в гарем. В гареме цвели все красавицы мира, проводя время в драках за очередь на его внимание. Гарем представлял собой среднеарифметическое между сортивным лагерем "Буревестник" и римскими банями периода упадка, и упадок там был такой кто хочешь упадет. Кинозвезды по его команде показывали такое кино, куда даже киномехаников не допускают. Он мгновенно удовлетворял любые свои прихоти - и мгновенно удовлетворять стало нечего... Скука кралась к незадачливому султану. - Друг мой, железный граф, - плакал он на груди Атоса. - Я чудовище. Я погряз в пороках. - Жизнь - обман с чарующей тоскою, - вздыхал Атос. - Вы еще молоды, и ваши горестные воспоминания успеют смениться отрадными. - Жизнь пуста, - разбито говорил Валерьянка. - Выпейте этого превосходного испанскогь вина, - меланхолично предлагал Атос. Валерьянка запивал виски ромом, купался в шампанском и сплевывал коньяком. Крутилась рулетка, трепетали карты, рассыпались кости: он сорвал все банки Монте-Карло, опустошенный Лас-Вегас играл в классики и ножички. Тьфу... 20) В каждом холодильнике отогревался водочкой Дед-Мороз с подарками. Канарейки пели строевые песни с присвистом. Животные заговорили и высказали людям все, что о них думают. Обезьяны наконец-то превратились, посредством упорного труда, в людей и влились в братскую семью народов Вселенной... Всемогущество начало тяготить, как пресловутый чемодан без ручки: тащить тяжко, бросить жалко... Валерьянка попробовал ввести для интереса ограничения и препятствия своим возможностям, но самообман с поддавками не прошел: преодолевать искусственные трудности, созданные себе самим, - занятие для идиотов. - Петр Мефодиевич, а отказаться от всмогущества можно? - Нельзя. Учитель-мучитель... Ну, чего еще не было? Пробуксовка... - 43 - На одной планете обезьяны посадили людей в зоопарки. По будильнику кровать стряхивала спящего в холодную ванну. Ветчина охотилась на мясников. Девчонки, вечно желающие быть мальчишками, стали ими - различия между мужчинами и женщинами исчзли: ну и физиономиии были у некоторых, когда они обнаружили это отсутствие различий!.. Детей не будет? - зато никто не вякает, алиментов не платить, стрессов меньше, а народу и так полно. 21) Он слонялся по ночному Парижу (шпага бьет по ногам) и затевал дуэли, коротая время. Время еле ползло. мертвый якорь. Непобедимый бретИр был прикован к всемогуществу, как каторжник к ядру. Раздраженный неодолимым грузом, он трахнул этим ядром наотмашь. "Веселый Роджер" застил солнце, и теплые моря похолодели от ужаса: пиратский флот точил клинки. Не масштаб: Валерьянка спихнул Чингисхана с белой кошмы и объявил Великим каганом себя. Пылали и рушились города, выжженная пустыня ложилась за его спиной. От его имени с деревьев падали дятлы. Он ехал на вороном, как ночь, коне, - весь в черном, с золотым мечом. При виде его люди теряли сознание, имущество и жизнь. Зловещий палач следовал за ним - Тристан-Отшельник из "Собора Парижской богоматери". Прах и пепел. Бич народов - Валерьянка, так его и прозвали. Черный звездолет "Хана всему" вспарывал космос, и обреченно метались на своих курортных планетах бестолковые красавцы. 22) Зачем он дал себе волю?! Может, вырвать эту страницу? Но выпадет и езе одна - из другой половины тетради: слишком заметно, да и бессвязно получится... Не видно никакого смысла в его последних действиях! Хм... - Петр Мефодиевич... в чем смысл жизни? решился Валерьянка. - Сделать вс, что можешь! - хахохотал настырный директор. Академию наук мобилизовали искать смысл жизни. Академики рвали седины, валясь с книжных гор. Пожарники заливали пеногонами дымящиеся ЭВМ. Смысл! Творить добро? Для этого надо, во-первых, знать, что это такое; во-вторых, уметь отличить его отзла; в-третьих - уметь вовремя остановиться. Хоть с бессмертием: чего ценить жизнь, если от нее все равно не избавишься? Или со Спартаком - а что тогда делать Гарибальди? И Возрождения не будет - чего возрождать-то? Если всюду натворить добра, то в жизни не останется места подвигу, потому что подвиг - когда легче отдать жизнь, чем добиться справедливости. Исчезнет професссия героя - это не простят! Несостоявшиеся герои всех эпох и народов гнались за Валерьянкой, потрясая мечами и оралами. Бежали полярники, тоскующие без льдов, доктора, разъяренные всеобщим здоровьем, строители, спившиеся без новостроек, - бесь бессмертный безработный мир, кипящий ненавистью и местью к нему, своему благодетелю... А навстречу неслись, смыкая окружение, спортсмены, лишенные рекордов, топыря могучие руки, и красавицы, озверевшие в гареме от одиночества. - За что?.. - задыхался удивленный Валерьянка. - Я же вам... для вас!.. А если нечаянно... стойте - ведь есть Четвертое правило всемогущества. Что бы ни делалось - я не виноват. - 44 - Камнем, бесчувственным камнеи надо быть, чтобы сердце не разбилось людской неблагодарностью! 23) Валерьянка стал камнем. Тверд и холоден: покой. Все нипочем. Века, тысячелетия. Когда надоело, он пророс травинкой. Зелененькой такой, мягкой. Чут корова не сожрала. Фигушки! Он сам превратился в корову. Во жизнь, ноу проблем: жуй да отрыгивай. Только рога и вымя мешают. И молоко, гм... доить?.. Луучше быть собакой. А если на цепь? Улетел птицей. А совы? Утек он рекой в океан. Так прожил себе жизней, наверно, семьсот, и... 24) - Заканчивайте, - предупредил Петр Мефодиевич. - Пора. Ах, кончить бы чуть раньше - на том, как все было хорошо! И пихнула его нелегкая вылезти со своей готовностью: сидел бы тихо. А теперь ерунда какая-то вышла... все под конец испортил. В тетрадке оставалась одна страница. Хоть у него почерк размашистый, но - сколько успел накатать! Наверно, потому, что не задумывался подолгу, а - без остановки. Переписать бы... Уж снова-то он не наворотил бы этих глупостей, сначала обдумал бы как следует. Вообще нельзя задавать такое сочинение без подготовки. Предупредили бы заранее: обсудить, посоветоваться... Он перелистал тетрадь в задумчивости. Словно бы раздвоился: оин, единый во всех лицах, суетился в созданной им, благоустроенной до идеала (или до ошибки?) и испорченной Вселенной, а второй - как будто рассматривал некую стеклянную банку, внутри которой мельтешили все эти мошки, - эдакий аквариум, где он поставил опыт... - Все! - приказал Петр Мефодиевич. - Ошибки проверять не надо. ...и опыт, подошедший к концу, его удручает. И Валерьянка, повинуясь сложному искушению, - подгоняемый командой, влекомый этим последним чистым листом, втянувшийся в дело, раздосадованный напоротой чушью: уж либо усугубить ее до конца, либо как-то перечркнуть, и вообще - играть, так уж на всю катушку! - грохнул к чертям эту стеклянную банку, дурацкий аквариум, этот бестолковый созданный им мир, взорвал на фиг вдребезги. Чтоб можно было с чистой совестью считать все мыслимое сделанным, а тетрадь - законченной, и следующее сочинение начать в новой. И в этот самый миг грянул звонок. 25) Валерьянка сложил портфель и взял тетрадь. И растерялся, помертвел: тетрадь была чистой. Как... Он только мечтал впустую!! Ничего не сделал! Лучше хоть что-нибудь! Чего боялчся?! И увидел под паротой упавшую тетрадь. Уф-ф... раззява. Он их просто перепутал. - Урок окончен, - весело объявил Петр Мефодиевич, подравнивая стопку сочинений. - Обнадежен вашей старательностью. Замешкавшийся Валерьянка сунул ему тетрадь, поспешая за всеми. - Голубчик, - укоризненно окликну Петр Мефодиевич, - ты собрался меня обмануть? - И показал раскрытую тетрадь: чистая.. - Я.. я писал, - тупо промямлил Валерьянка, не понимая. - Писал - или только хотел? М? Наважденье. Сочинение покоилось в портфеле между физикой и литературой: непостижимым образом (от усталости?) он опять перепутал: сдал новую, уготованную для следующих сочинений. - Извините, - буркнул он, - я нечаянно. Петр Мефодиевич накрыл тетради своей книжкой и встал со стула. - 45 - Тут Валерьянка, себя не понимая (во власти мандража - не то от голода, не то от безумно кольнувшей жаслости к своему чудесному миру, своей прекрасной истории и замечательной вселенной), сробел и отчаялся: - Можно, я исправлю? - Уже нельзя, - соболезнующе сказал Петр Мефодиевич. - Времени было достаточно. Как есть - так и должно быть, - добавил он, - это ведь свободная тема. - Какая же свободная, закричал Валерьянка, - оно само все вышло - и неправильно! а я хочу иначе! - Само - значит, правильно, - возразил Петр Мефодиевич. - От вас требовалось не придумать, а ответить; ты и ответил. - Хоть конец чуть-чуть подправить! - Конец и вовсе никак нельзя. - А еще будем такое писать? - с надеждой спросил Валерьянка. - Одного раза вполне достаточно, - обернулся из двверей Петр Мефодиевич. - Дважды не годится. В других классах - возможно... Ну - иди и не греши. В раздевалке вопила куча мала. Валерьянку съездили портфелем, и ликование выкатилось во двор, блестящий лужами и набухший почками. Гордей загнал гол малышне, Смолякова кинула бутерброд воробьям, Мороз перебежал перед троллейбусом и пошел с Лалаевой. Книжный закрывался на перерыв, но Валерьянка успел приобрести за пятьдесят семь копеек, сэкономленных на завтраках, гашеную спортивную серию кубинских марок. - Ботинки мокрые, пальто нараспашку, - приветствовала Зинка. - Не смей шарить в холодильнике, я грею обед! Холодильник был набит по случаю близящегося Мая, Валерьянка сцапал холодную котлету и быстро сунул палец в банку с медом, стоящую между шоколадным торотом и ананасом. Испытатели счастья - Шайка идиотов, - кратко охарактеризовал он нас. - Почему, почему я должен долдонить вам прописные истины? Я смешался, казнясь вопросом. Нет занятия более скучного, чем программировать счастье. Разве только вы сверлите дырки в макаронах. Лаборатория закисала; что правда, то правда. Но начальничек новый нам пришелся вроде одеколона в жаркое: может, и неплохо, но по отдельности. 1 Немало пробитых табель-часами дней улетело в мусорную корзину с того утра, когда Павлик-шеф торжественно оповестил от дверей: - Жаловались, что скучно. Н-ну, молодые таланты! угадайте, что будем программировать!.. С ленцой погадали: - Психосовместимость акванавтов... - Параметры влажности для острова Врангеля... - Музыкаьное образование соловья. - Это Митька Ельников, наш практикант-дипломник, юморок оттачивает. Самоутверждается. - 46 - - Любовь невероломную. - А это наша Люся ресницами опахнулась. А Олаф отмежевался: - Я не молотой талант... - Олафу год до пенсии, и он неукоснительно страхуется даже от собственного отражения. Павлик-шеф погордился выдержкой и открыл: - Счастье. - Негромко так, веско. И паузу дал. Прониклись чтоб. Осознали. Вот так в жизни все и случается. Обычная неуютность начала рабочего дня, серенький октябрь, мокрые плащи на вешалке, - и входит в лабораторию "свой в стельку" Павлик-шеф, шмыгает носом: будьте любезны. Счастье программировать будем. Ясно? А что? Все сами делаем, и все не привыкнем, что есть только один способ делать дело: берем - и делаем. Павлик же шеф принял капитанскую стойку и повелел: - Пр-риступаем!.. Ну, приступили: загудели и повалили в курилку - переваривать новость. Для начальства это называется: начяали осваивать тему. Эка невидаль: счастье... Тьфу. Деньги институту девать некуда. Это вам не дискретность индивидуального времени при выходе из анабиоза на границе двух гравитационных полей. Обхихикали средь кафеля и журчания струй ту пикантную деталь, что фамилия Павлика-шефа - Бессчастный. Потом прикинули на зуб покусать: похмыкали, побубнили... Вдруг уже и сигареты кончились, забегали стрелять у соседей; на пальцах прикидывать стали, к чему что. Соседи же зажужжали, насмешливо и завистливо. Нас заело. Мы от небрежной скромности выше ростом выправились. Стихло быстро: работа есть работа. Мало ли кто чем занимается. Вдосталь надержавшись за припухшие от перспектив головы, всласть обсосав очередное задание, кто с родными, а кто с более или менее близкими, - и вправду приступили. - Два года сулили... я обьещал - за год, - известил Павлик-шеф. Втолковали ему, что мы не маменькины бездельники, время боится пиравмид и технического прогресса, дел-то на полгода плюс месяц на оформление, ибо к тридцати надо иметь утвержденные докторские. Ельникова мы законопатили в библиотеку: не путайся под ногами. Люся распахнула ресницы, посветила зеленым светом, - и все счастье в любви и блоиз оной препоручили ее компетенции. А сами, навесив табличку "Не входить! Испытания!", сдвинули столы, вытряхнули старую вербу из кувшина, работавшего пепельницей, и (голова к голове) принялись расчленять проблему на составные части и части эти делить сообразно симпатиям. И было нам тогда на круг, братцы, двадцать четыре года, знаменитая вторая лаборатория, блестящий выводок вундеркиндов, отлетевший цвет университета. Одному Олафу стукнуло пятьдесят девять, и он исполнял роль реликта, уравновешивая средний возраст коллектива до такого, чтоб у комиссий глаза не выпучивались. Прошел час, и другой, - никто ничего себе брать не хочет. - Товарищи гении, - обиделся шеф, - я эту тему зубами выгрыз! - А, удружил... - резко дернул шкиперской бородкой Лева Маркин. - Через полгода сдадим и забудем - и втягивайся в новое... Пусть бы старики из седьмой до пенсиии на ней паразитировали. - У стариков нервная система уже выплавлена... такой покой прокатают - плюй себе на солнышко да носы внукам промакивай. - Ошипаетесь! - скрипнул Олаф. - Старики-то на излете учтут то, о чем вы и не подумаете по молодости... - 47 - Мы были храбры тогда: размашисто и прямо брались за главное, не тратя время и силы по мелочам. И поэтому, вернувшись из столовой (среда -хороший день: давали салат из огурцов и блинчики с вареньем), мы разыграли вычлененные задачи на спичках и постановили идти методом сложения плюсоваых величин. Митьку прогнали за мороженым, мы с Левой забаррикадировались справочниками, Игорь ссутулился над панелью и защелкал по клавиатуре своими граблями баскетболиста, а Олафу Павлик-шеф всучил контрольные таблицы ("ваш удел, старая гвардия... не то наши молокососы такого наплюсуют..."). Сам же Павлик-шеф умостился на подоконнике и замурлыкал "Мурку"; это он называл "посоображать". - Поехали! Вот так мы поехали. Мы заложили нулевой цикл, и в основание его пустили здоровье ("мэнс сана ин корпоре сано", - одобрительно комментировал из-порд вороха книг испекающийся до кондиции эрудита М. Ельников), и на него наслоили удовлетворение потребностей первого порядка. Затем выстроили куст духовных потребностей, и свели на них сеть удовлетворения. Промотали спираль разнообразия. Ввели эмиссионную защиту. Прокачали ряды поправок и погрешностей. Люся все эти дни читала "Иностранку", полировала ногти и изучала в окно вид на мокрые ленинградские крыши. - У тебя с любовью все там более или менее? - не выдержал Павлик-шеф. Из индивидуального закутка за шкафом нам открылись два раскосых зеленых мерцания, и печально и насмешливо прозвенело: - С любовью, мальтчики, все чуть-чуть сложнее, чем с рациональным питанием и театральными премьерами... И - чуть выше - на нас с сожалением и укоризной воззрилась Лариса Рейснер, Марина Цветаева и Джейн Фонда: вот, мол, додумались... понимать же надо. Павлик-шеф закрыл глаза, сдерживая порыв к уничтожению нерадивой программистки в обобльстительном русалочьем обличье. Молодой отец двух детьей Лева Маркин пожал плечами. Олаф скрипнул и вздохнул. Мы с Митькой Ельниковым переглянулись и хмыкнули. А Игорь с высоты своего баскетбольного роста изрек: - Бред кошачий... Мы встали над нашейц "МГ-34", как налетчики над несгораемой кассой, и шнур тлел в динамитном патроне у каждого. Взгретая до синего каления и загнанная в угол нашей хитроумной и бессердечной казуистикой, разнесчастная машина к вечеру в муках сигнализировала, что да, ряд вариантов в принципе возможен без любви. Злой как черт Павлик-шеф остался на ночь, и к утру выжал из бездушной техники, капитулироваовшей под натиском человеческого интеллекта, что ряд вариантов счастья без любви не только возможен, но и несовместим с ней... И через две недели мы получили первый результат. Его можно было счесть бешено обнадеживающим, если б это не было много больше... Мы переглянулись с городостью и страхом: сияющие и лучезарные острова утопий превращались в материки, реализуясь во плоти и звеня в дальние века музыкой победы... Священое сияние явственно увенчало наши взмокшие головы. - Надеюсь, - скептически скрипнул Олаф, - что, несмотря на радужные прогнозы, пенсию я все же получу. - 48 - Его чуть не убили. - Вопрос в следующем, - шмыгнул носом Павлик-шеф. - Вопрос в следующем: может ли быть от этого вред. Ельников возопил. Олаф крякнул. Люся рассмеялась, рассыпала колокольчики. Игорь постучал по лбу. Лева поцокал мечтательно. И, успокоенный гарантиями коллектива, Павлик-шеф отправился на алый ковер директорского кабинета: ходатайствовать об эксперименте. От нас потребовали аргументированное обоснование в пяти экземплярах и через неделю разрешили дать объявление. II - Что лучше: несчастный, сознающий себя счастливым, или счастливый, сознающий себя несчастным?.. - А ты поди различи их... Вслед за Павликом-шефом мы вышли на крыльцо, как пророки. Толпа вспотела и замерла. В стеклянном солнце звенела последняя желтизна топольков. - Представляешь все-таки, прочесть такое объявление... - покрутил головой Игорь. - Тут всю жизнь пересмотришь, усомнишься... - Настоящий человек не усомнится... хотя, как знать... - А мне, прошептала Люся, - больше жаль тех, кто на вид счастливы... гордость... Мы устремились меж подавшихся людей веером, как торпедный залп. Респектабельный и осанистый муж... чахлая носатая девица... резколицый парень с пустым рукавом... к_т_о?.. рыхлая заплаканная старуха... костыли, золотые серьги... черные очки... Лица менялись в приближении, словно таяли маски. Глаза всех цветов и разрезов кружились в калейдоскопе, и на дне каждых залегло и виляло хвостом робкое собачье выражение. Слабостная дурнота овладела мной; верят?.. последняя возможность?.. притворяются?.. урвать хотят? имеют право?.. Н_е_у_ж_е_л_и м_ы с_м_о_ж_е_м? Пророк и маг ужаснулся своего шарлатанства. Лик истины открылся, как приговор. Асфальт превратился в наждак, и ослабшие ноги не шли. Неистовство и печаль чужих надежд разрушали однозначность моего намерения. - Вам плохо, доктор? ...На первом этаже я заперся в туалете, курил, сморкался, плкал и шептал разные вещи... У лестницы упал и расшиб локоть - искры брызнули; странным образом удар улучшил мое настроение и немнорго успокоил. В лаборатории мы мрачно уставились по сторонам и погнали Ельникова в гастроном. Люся появилась лишь назавтра и весь день не смотрела на нас. Подопытного привел презирающий нас старик Олаф. "Дошло, з_а ч_т_о м_ы в_з_я_л_и_с_ь?" - проскрипел он. III Это был хромой мальчик с заячьей губой и явными признаками слабоумия. Сей букет иъянов издевательски венчался горделивым именем Эльконд. Лет Эльконду от роду было семнадцать. "Ему жить, - пояснил Олаф свой выбор. - Счастливым желательно быть с молодости..." - 49 - Мы подавили вздохи. Сентиментальность испарилась из наших молодых и здоровых душ. Это вам не рыдающая хрустальными слезавми красавица на экране, не оформленное изящной эстетикой художественное горе; горе земное, жизненное - круто и грубо, с запашком не амбре. Наши эгоистичные гены бунтовали против такого родства, и оставалось только сознание. Мальчик затравленно озирался, ковыряя обивку стула. Однако он знал, за чем пришел. Тряся от возбуждения головой и пуская слюни, проталкитвая обкусанные слова через ужасные свои губы, он выговорил, что если мы сделаем его счастливым.. обмер, растерялся и наконец прошептал, что назовет своих детей нашими именами. Олаф положил передо мной карточку. Он не мог иметь детей... Каждый из нас ощутил себя значительнее Фауста, приступившего к созданию гомункулуса. Мы должны были выправить саму природу, по достоинству создав человека из попранного его подобия. ...Сначала мы сдали его в Институт экспериментальной медицины, и они вернули нам готовый продукт в образцово-показательном состоянии. Это оказалось проще всего. Теперь имя Эльконд по чести принадлежало юному графу. Веселый ореол здоровья играл над ним. Павлик-шеф улыбнулся; Люся подмигнула ведьмовским глазом; Олаф скрипел о лафе молодежи. Графа препроводил в Институт экспериментального обучения, и педагоги поднатужились: мы вчистую утеряли умственное превосходство над блестящей помесью физика с лириком. Прямо в вестибюле помесь нахамила вахтеру, тут же была развернута на сто восемьдесят и загнана на дошлифовку и Институт экспериментального воспитания, открывшийся недавно и очень кстати. И тогда мы прокрутили на него всю нашу программу и отступили, любуясь совершенным творением рук своих, как создатель на шестой день. А Митьку Ельникова прогнали за шампанским и цветами. И выфпустили его в жизнь. И он влетел в жизнь, как пуля в десятку, как мяч в ворота, как ракета в звездное пространство, разогнанная стартовыми ускорителями до космической скорости счастья. Романтика и практицизм, жизненная широта и расчет сочетались в нем непостижимо. Он завербовался на стройку в Сибирь, а пока комплектовался отряд, сдал экзамены на заочные биофака и исторического. Купил флейту и самоучитель итальянского, чтобы понимать либретто опер; заодно увлекся Данте. Занялся картэ. Помахав ему с перрона Ярославского вокзала, мы пошли избавляться от комплекса неполноценности. ...На контрольной явке на него было больно смотреть. Печать былых увечий чернела сквозь безукоризненный облик. Эльконд влюбился в замужнюю женщину - исключительно неудачно для всех троих. - С жиру бесится, - пригорюнился Олаф, крестный отец. А эрудит Ельников процитировал: - "Человек, который поставит себе за правило делать то, что хочется, недолго будет хотеть то, что делает..." Павлик-шеф сопел, коля нас свирепыми взглядами. - Несчастная любовь - тоже счастье, - виновато сообщила Люся. - Вам бы такое, - соболезнующе сказал Эльконд. Люся чуть побледнела и стала пудриться. - "Любовь - случайность в жизни, но ее удостаиваются лишь высокие души", - утешил Митька. А Павлик-шеф схватил непутевого быка за рога: чего ты хочешь? Увы: наше дитя хотело разрушить счастливую дотоле семью... - 50 - - "Не философы, а ловкие обманщики утверждают, что человек счастлив, когда может жить сообразно со своими желаниями: это ложно! - закричал Ельников. - Преступные желанья - верх несчастья! Менее прискорбно не получить того, чего желаешь, чем достичь того, что преступно желать!!" Однако обнаружились мысли о самоубийстве... - Да пойми, ты счастлив, осел! - рубанул Игорь. - Вспомни все! - Нет, ты понимаешь хоть, что счастлив? - требовательно спросил Лева, выдирая торчащую от переживаний бороду. - Что есть счастье? - глумливо отвечал неблагодарный дилетант. - "Счастье есть удовольствие без раскаяния!" - вопил Ельников, роняя из карманов свои рукописные цитатники. - "Счастье в непрервыном познании неизвестного! и смысл жизни в том же!" "Самый счастливый человек - тот, кто дает счастье наибольшему количеству людей!" - Вряд ли раб из Утопии, обеспечивающей счастье других, счастлив сам, - учтиво и здраво возразил Эльконд. - "Неет счастья выше, чем самопожертвование", - воздел руки Ельников жестом негодующего попа. - Это если ты сам собой жертвуешь. Чаще-то тебя приносят в жертву, не особо спрашивая твоего согласия, а? Ельников выдергивал закладки из книг, как шнуры из петард, и они хлопали эжффектно и впустую: перед нами стоял явно несчастливый человек... IV "Милый мой, хороший! Долго ли еще я буду не видеть тебя неделями, а вместо этого писать на проклятое "до востребования"... Я уже совсем устала... Павлик-шеф выхлопотал мне выговор за срыв сроков работы всей лаборатории. А требуется от меня ни больше ни меньше подготовить данные: как быть счастливым в любви... (А?) А ведь легче и вернее всего быть счастливым в браке по расчету. Со сватовством, как в добрые прадедовские времена. Все чувства, что держала под замком, все полнее направляются на избранника, словно вынимают заслонки из водохранилища и набирающая силу рекап размывает ложе... Кто-то умный и добрый (как ты сама, пока не влюбилась) позаботится о выборе, и тогда тебе: предвкушение - доверие - желание - близость, а уже после: узнавание - любовь. Наилучшая последовательность для заурядных душ. А я - человек совершенно заурядный. А внешность и прочее - так относительно, правда? Лишь бы ничего отталкивающего. Я понимкаю, как можно любить урода: уродство его тем дороже, что отличает единственного от всех... Глупая?.. Знаю... когда созрпеет необходимость любить - кто подвернется, с тем век и горюем. Но только - прислушайся к себе внимательно, родной, будь честен, не стыдись, - на самом первом этапе человек сознательным, волевым усилием позволяет или не позволяет себе лююить. Сначала - мимолетнейшее действие - он оценит и сверит со своим идеалом. Прикинет. Это как вагон вдруг лишить инерции - тогда можно легким толчком придать ему ход, а можно подложить щепочку под колесо. Вот когда он разгонится - все, поздно. Ах, предки были умнее нас. Когда у девушки заблестят глаза и начнутся бессонницы - надо выдавать ее замуж за подходящего парня. И с вами аналогично, мой непутевый повелитель... - 51 - И пусть сильным душам противопоказан покой в браке, необходимы страти, активные действия... они будут ногтями рыть любимому подкоп из темницы, но неспособны к мирной идилии... ведь таких меньшинство. Да и им иногда хочется покоя - по контрасту... Господи, как бы я хотела хоть немножко покоя с тобой... Твоя дура-Люська..." V И навалились мы всем гамбузом на любовь. Нельзя, твердили, ее просчитать... Отчего так уж вовсе и нельзя? Примитивные женолюбы всех веков, малограмотные соблазнители прекрасно владели арсеналом: заронить жалость, уколоть самолюбие, подать надежду и отказать; восхититься храбростью и красотой, притянуть своей силой, поразить исключительностью, закружить весельем, убить благородством; привязать наслаждением и страхом... Лишенная прерогатив Люся вошла в разработку ина общих основаниях. И коллективом мы скоро раскрутили универсальный вариант счастливой любви, - на основании предшествующего мирового, а также личного опыта; при помощи справочников, таблиц, выкладок и замечательной универсальной машины "МГ-34". Мы учли все. На фундаменте инстинкта продолжения рода мы возвели невиданный дворец из физической симпатии и духовного созвучия, уважения и благодарности, радужного соцветия нежных чувств и совместимости на уровне биополей; спаяи швы удовлетворением самолюбия и тщеславия, пронизали стяжками наслаждения и страсти, свинтили консоли покоя и расписали орнаменты разнообразия, инкрустировав радостью узнавания, стыдливостью и откровенностью. Мы были молоды и не умели работать не отлично. Нам требовалось совершенство. И мы получили его - как получаешь в молодости все, если только тебе это не кажется... И когда в четырехтомной инструкции по подготовке данных была поставлена последняя точка, Казанова выглядел перед нами коммивояжером, а Дон Жуан - трудновоспитуемым подростком. Мы были крупнейшими в мире специалистами по любви. По рангу нам причиталось витать в облаках из роз и грез, не касаясь тротуаров подошвами недорогих туфель, купленных на зарплату младших научных сотрудников. Институт вслух ржал и тайно бегал к нам за советами. А мартовское солнце копило чистый жар, небесная акварель сияла в глазах, ватаги пионеров выстреливались из дверей с абордажными воплями, спекулянты драли рубли за мимозки и коварные скамейки раскрашивали под зебр те самые парочки, уют которым предоставляли. Но если раньше осень пахла мне грядущей весной, - теперь весна пахла осенью... На беспечных лицах ясно читались будущие морщины. И имя "Эльконд" вонзилось в совесть серебряной иглой. Наверное, мы сделались мудрее и печальнее за эти полгода. Усталая гордость легла в нас тяжело и весомо. Хмуроваты и серы от зимних бдений, мы были готовы дать этим людям то, о чем они всегда мечтали. Счастье и любовь - каждому. - 52 - VI Избегая огласки, мы обратились в Центральное статистическое бюро и прогнали двести тысяч карточек. - А как меня на работе отпустят? - тревожилась Матафонова Алла Семеновна, 34 года, русская, не замужем, бухгалтер Ленгаза, образование среднее... воробушек серый и затурканный. - Оплатят сто процентов, как по больничному, - успокаивал я. - Я больна? - пугалась Алла Семеновна, и на поблекшем личике дрожало подозрение, что институт-то наш - вроде онкологического. - Вы здоровы, - ангельски сдерживался Павлик-шеф. - Но... - и в десятый раз внушал, что летнего отпуска она не лишится, стаж, права, положение, имущество сохранит, - а вдобавок... - Ах, - чахло улыбнулась Алла Семеновна, уразумев, наконец. - Не для меня все это. Я ведь неудачница; уже и свыклась, что ж теперь... - рученькой махнула. Уж мне эти сиротские улыбки ютящихся за оградой карнавала... К Маю Алла Семеновна произвела легкий гром в родимой бухгалтерии. Зажигая конфорку, я глотал смешок над потрясенным Ленгазом. Возник кандидат непонятных наук со старенькой мамой (мечтавшей стать бабушкой) и новыми "Жигулями". Мил, тих, спортивен, в пристутсвии суженой он впадал в трепет. Грушевый зал "Метрополя" исполнился скромного и достойного духа счастливой свадьбы неюной четы. Невеста выглядела на ослепительные двадцать пять. Сослуживцы, сладко поздравляя, интересовались ее косметикой. Развалившись вдоль резной панели, мы наслаждались триумфом, как взвод посаженных отцов. Олаф сказал речь. В рюмках забулькало. Закричали "горько!". Запахло вольницей. Нетанцующий Лева Маркин выбрыкивал "русскую" с ножом в зубах, забытым после лезгинки. Игорь "разводил клей" с джинсовой шатенкой: две модные каланчи... В понедельник все опоздали. Игорь предъявил помаду на галстуке и тени у глаз и потребовал отгул. Нет - три отгула! И все захотели по три отгула. И попросили. По пять. И нам дали. По два. Отоспавшись и одурев от весенней свежести, кино, газет и телика, я заскучал и сел на телефон. Люся нежно звенькнула и бросила трубку. У паникующего Левы Маркина обед убегал из кастрюль, белье из стиральной машины, а жена - из дому: сдавать зачет. Мама Павлика-шефа строго проинформировала, что сын пишет статью. Олаф отпустил дочку с мужем в театр и теперь спасал посуду и мебель от внучки. А ночью я проснулся от мысли, что хорошо бы, чтобы под боком посапывала жена - та самая, которой у меня нет. Черт его знает, куда это я распихал всех, кто хотел выйти за меня замуж... Нет, древние были правы, когда начинающий серьезное предприятие мужчина удалялся от женщин. Не один Пушкин "любя, был глуп и нем". Сублимация, трали-вали... Негасящийся очаг возбуждения переключается на соседние участки, восприимчивость нервной системы обостряется, работоспособность увеличивается... азбука. Но счастье, прах его... Уж так эти молодожены балдели... Собственно, был ли я-то счастлив. Неужто сапожник без сапог... Разбудоражившись, я расхаживал, куря и корча зеркалу мужественные рожи, пока не зажгли потолок косые солнечные квадраты. ...На контрольной явке Алла Семеновна, светясь и щебеча, шушукалась с Люсей в ее закутке и рвалась извлесь из замшевой торбы "Реми Мартен". Но перед билетами на гастроли Таганки мы не устояли: нема дурных. Хотя без Высоцкого - не та уже Таганка... Митька выразил опаску: потребительницу напрограммировали; однако Ленгаз восторгался - и всем-то она помогает, и подменяет, и исполняет, и вообще спасибо ученым, побольше бы таких. - 53 - Выдерживая срок, мы перешли к разработке поточной методики. Новое несчастье свалилось на наши головы досрочно. При очередной явке в щебете счастливицы прозвучали фальшивые ноты; а шушуканья с Люсей она уклонилась. Резонируя общей нервической дрожи, Олаф ухажерски принял Аллу Семеновну под локоток и увлек выгуливать в мороженицу. И взамен порции ассорти и двухсот граммов шампанского полусладкого получил куда менее съедобное сакраментальное признание. В его передаче слова экс-неудачницы звучали так: "Чего-то как-то э-ммн..." Я аж кипятком плюнул. Павлик-шеф взъярился. Люся пожала плечиками. Игорь припечатал непечатным словом. Измученный домашним хозяйством Лева Маркин (жена сдавала сессию) зло предложил "вернуть означенную лошадь в первобытное состояние". - Чефо ше ты, душа моя, хочешь? - со стариковской грубостью врубил Олаф в лоб. - Не знаю, - поникла Алла Семеновна, 34 года, трехкомнатная квартира, машина, муж-кандидат, старший же бухгалтер Ленгаза и первая оной организации красавица. - Все хорошо... а иногда лежишь ночью, и тоска: неужели это все, за чем на свет родилась? Хотел я спросить ядовито, разве не родилась она для счастья, как птица для полета... да глаза у нее на мокром месте поплыли. VII - Когда все хорошо - тоже не очень хорошо... - Кондитер хочет соленого огурца... Сладкое приторно. - В разфитии явление перерастает в свою противоположность - это вам на уроках опществоведения не задавали учить, зубрилы-медалисты? - И Олаф постучал в переносицу прокуренным пальцем. - Система минусов, - хищно предвкусил Павлик-шеф, вонзая окурок в переполненный вербно-совещательный кувшин. - Минусов, которые как якоря удер