можно только в результате неопределенно долгого периода усилий, опыта, ошибок, кризисов, реформ и перестроек. Как распределить живую рабочую силу нации между разными отраслями хозяйства? Какую единицу измерения принять для человеческих потребностей? Какую часть народного дохода предназначить на потребление и какую выделить для расширения производства? Как распределить потребительный фонд между городом и деревней; между разными категориями промышленного труда и администрации? Эти основные вопросы едва намекают на гигантские трудности системы планирования, которая в своем идеальном достижении должна представлять конвейер, охватывающий все производительные функции общества в бесконечной сложности их внутренних взаимоотношений. Обозревая задачи планирования, нельзя оставлять в стороне вопрос, который имеет, в последнем счете, решающее значение: мировое распределение труда. Поскольку планирование есть дело рук правительственных органов, оно по необходимости ограничивается, по крайней мере на данной стадии, государственными границами. Между тем производительные силы человечества давно переросли национальные рамки. В пределах одного государства нельзя планировать экспорт и импорт. Повышение хозяйственного уровня СССР не ослабляет, а, наоборот, усиливает его связь с мировым рынком. Здесь система планирования упирается в альтернативу: автаркия218 или расширение радиуса планирования на другие государства, на всю нашу планету. Идея автаркии во всех своих разновидностях, в том числе и идея замкнутого социализма в отдельной стране, является реакционной утопией. Человечество не откажется от мирового разделения труда. Остается расширение планирования за пределы национальных границ путем соглашения национальных планов. Проблема исключительной трудности и длительности. Было бы в корне ошибочно понимать наши слова как скептицизм в отношении планового начала. Нет, мы видим в нем единственный творческий принцип нашей эпохи. Но мы решительно отвергаем дилетантски-спортивное отношение к вопросу о построении социалистического хозяйства. В короткий, намеченный по произволу срок этой задачи разрешить нельзя: тут требуется работа поколений. Если в такой оценке и есть элемент скептицизма, то он направлен не против возможностей и способностей человечества, а против неумеренных претензий бюрократии. Сказанным определяется до некоторой степени наше отношение к результатам первого пятилетнего плана и к перспективам второго. Трудно сказать, кто более насилует действительность: те ли, которые трубят о безукоризненном выполнении первой пятилетки, или те, которые кричат о ее полном провале. По самой сути дела не могло быть и речи о том, чтобы первая, еще крайне примитивная, гипотеза планового хозяйства на 5 лет вперед, - уравнение с огромным количеством неизвестных, - оказалась "выполнена" в буквальном смысле слова. Действительный процесс выполнения навсегда останется тайной как вследствие полной переделки плана в процессе его выполнения, так и вследствие отсутствия устойчивой денежной единицы для ценностного измерения достигнутых результатов. Отчасти под действием недоброжелательной критики противников, отчасти под влиянием внутренних политических потребностей, советские власти сделали для себя вопрос[ом] престижа утверждать, будто план выполнен почти на сто процентов. Но почему же, возражают злорадно - и к сожалению, не без основания - многочисленные противники, уровень жизни масс столь далеко отстоит от норм, намеченных планом? Откуда острые продовольственные и иные затруднения? Если подходить к результатам первой пятилетки с точки зрения промышленно-технических достижений: новых заводов, энергетических станций и проч., то материальные результаты, даже независимо от статистических показателей, способны поразить воображение. В сущности, человечество впервые увидело, какие гигантские возможности таит в себе современная техника, даже по отношению к крайне отсталой стране, при условии централизованного и планового применения рабочей силы. Если, однако, подойти к делу с точки зрения повседневных потребностей населения, то не трудно прийти к пессимистическим выводам. Этот контраст свидетельствует о глубоких внутренних диспропорциях хозяйства, отчасти унаследованных от прошлого, отчасти явившихся результатом неправильного распределения сил и средств. Нельзя забывать ни на минуту, что плановое руководство является обоюдоострым оружием: оно может преодолевать диспропорции хозяйства, но способно и накоплять их. Сосредоточив в своих руках все рычаги хозяйственного управления, государство может достигать на одном полюсе головокружительных результатов, оставляя на другом полюсе без удовлетворения самые насущные нужды. Это не довод против планового начала. Но это довод в пользу критического отношения к плановому началу. Степень успешности первой пятилетки определяется, в частности, тем, в какой мере она подготовила условия для нового плана. На этот счет было посеяно особенно много иллюзий. Вторая пятилетка была первоначально рассчитана на совершенно фантастические темпы (30-40%) ежегодного прироста национального дохода! Автор этих строк, начиная с 1929 года, предупреждал в печати, что преувеличенные ритмы первой пятилетки должны неизбежно накопить диспропорции, за которые придется расплачиваться резким снижением роста во второй пятилетке. В 1932 году мы предлагали отодвинуть приступ ко второй пятилетке, посвятив 1932 год генеральному ремонту советского хозяйства, т. е. заполнению пробелов, смягчению диспропорций, преодолению противоречий. Предложение формально не было принято Москвой. Но фактически второй пятилетний план не применяется, - вряд ли он существует сегодня даже на бумаге! Ритмы хозяйственного роста чрезвычайно снижены. Понадобятся серьезные реформы в советском хозяйстве и в самих методах планирования, чтобы сделать возможным дальнейший устойчивый рост при высоких коэффициентах. Только очень поверхностные или заведомо пристрастные критики могут в этих приливах и отливах хозяйственного процесса, как и в ошибочных расчетах советской бюрократии, открывать "банкротство" планового хозяйства. Нельзя формирование нового общественного режима оценивать, как спортивный рекорд! 2. Политика СССР и Соединенные Штаты Америки Самая реалистическая оценка результатов пятилетки и всего вообще советского хозяйства может быть выражена, по нашему мнению, в такой фразе: уже один тот факт, что первый опыт государственного планирования в отсталой и изолирванной стране не закончился крушением, а открыл новые возможности, представляет собой несомненную историческую победу. Принципиальное значение победы будет тем неоспоримее, чем меньше мы будем преувеличивать размеры конкретных хозяйственных достижений. Прежде всего надо помнить, что Советскому Союзу, наследнику нищеты и варварства, пришлось при помощи плановых методов бороться за тот материальный уровень, который в передовых капиталистических странах был превзойден уже в условиях свободной конкуренции. И сегодня еще Советы по размерам национального дохода на душу населения чрезвычайно отстают от передовых стран, особенно от Соединенных Штатов. Нет надобности пояснять, в какой мере экономическая и культурная отсталость затрудняет и замедляет применение планового начала. Наибольшие трудности оказались, разумеется, в области сельского хозяйства. Здесь же совершены и наибольшие ошибки. Раздробленность и примитивность крестьянского производства открывали широкий простор для административных опытов и увлечений. Эпоха их далеко еще не закончилась и сегодня. Процент коллективизированных крестьянских хозяйств превосходит первоначальную плановую цифру (20%) по крайней мере в три раза; но о повышении крайне низкой производительности сельскохозяйственного труда, несмотря на далеко продвинувшуюся машинизацию, пока еще говорить не приходится. Не разрешенной остается и задача распределения дохода, которая имеет решающее значение для производства вообще, для сельского хозяйства в особенности: именно способ распределения готовых продуктов должен давать стимул к повышению производительности труда. Коллективизация в целом не вышла еще из стадии первых опытов. Приходится пожалеть, что для этих опытов сразу взяты были слишком широкие масштабы. По общему правилу можно, следовательно, сказать, что успехи планирования наиболее очевидны в тех областях, где решающую роль играет централизованная государственная инициатива при активной поддержке наиболее передовых частей рабочего класса. Наименьшие экономические эффекты пятилетка дала пока в тех областях, которые требуют участия больших человеческих масс, особенно крестьянских, и предполагают систематическое повышение их культурного и технического уровня. Противоречие между городом и деревней есть самая тяжкая часть наследства царизма, который сочетал в своей экономике кочевое варварство с новейшей техникой. Рост советской промышленности подготовил первые предпосылки для реорганизации замледелия и оздоровления взаимоотношений города и деревни в будущем. Но самые успехи промышленности были приобретены ценою обострения взаимоотношений между городом и деревней в настоящем. Здесь приходится расплачиваться не только за историческое прошлое, но и за свежие грехи советской бюрократии, которая слишком торопливо замещает культурно-экономические факторы чисто административными. По этой линии развертываются в течение последних лет глубокие разногласия между так называемой "оппозицией", к которой принадлежит автор этих строк, и правящей ныне фракцией. Новый общественный строй не может быть, по нашему несокрушимому убеждению, создан по готовым чертежам бюрократии. План есть только рабочая гипотеза. Выполнение плана означает неизбежно его радикальную переделку теми массами, жизненные интересы которых находят свое выражение в плане. Бесконтрольная бюрократия будет неизбежно накоплять противоречия и диспропорции. Только организованное трудящееся население, активно участвующее в выработке и проведении плана, способно своевременно сигнализировать об его недостатках и достигать их исправления. Плановое начало без действительной активной и гибкой советской демократии в городе и деревне таит в себе величайшие опасности административного авантюризма. Острые продовольственные и иные затруднения должны быть признаны непосредственным результатом происшедшей за последние годы бюрократизации советского режима. Но эта большая тема, в которой экономика связывается тесным узлом с политикой, не входит непосредственно в рамки нашей статьи. Ждать уже в ближайшие месяцы и годы осуществления экономической гармонии на территории бывшей царской России было бы наивнейшей утопией. Утверждать, что в СССР уже "осуществлен социализм" значит издеваться над фактами и идеями. Главная работа еще впереди. Противоречия и кризисы еще неизбежны. Чтобы не впасть в малодушие и уныние, нужно успехи и неудачи планового строительства рассматривать в большой исторической перспективе, измеряющейся не годами, а рядом десятилетий. Либеральный капитализм в эпоху своего подъема и расцвета разрешил проблему хозяйственных пропорций посредством свободной игры спроса и предложения и периодических колебаний конъюнктуры. Современный, монополистский капитализм при всем могуществе своих технических средств беспомощно уперся в проблему пропорций, которая стоит перед ним как проблема "сбыта". Национализация средств производства и обращения создала в СССР предпосылки для планового разрешения проблемы пропорций. Автоматическая игра спроса и предложения заменяется учетом, статистическим предвидением, административным руководством. Материальные и психологические трудности не исчезли при этом, а оказались переведены на язык планового руководства. Если капитализм складывался и рос в течение столетий, то новое плановое хозяйство требует по крайней мере нескольких десятилетий, чтобы выработать и проверить свои основные методы и воспитать необходимые кадры руководителей и исполнителей. Задача вполне разрешима - не нужно только объявлять ее уже разрешенной. Она тем менее может считаться разрешенной, что, несмотря на национализацию средств производства и монополию внешней торговли, Советский Союз отнюдь не отделен от остального мира непроницаемой стеной. Ход его экономического строительства в огромной степени зависит от того, что станется в течение ближайших десятилетий с хозяйством Европы и всего мира, которое бьется ныне в конвульсиях ужасающего кризиса. Здесь мы подходим вплотную к вопросу о возможных экономических взаимоотношениях Советского Союза и Соединенных Штатов С[еверной] Америки. При коренном различии социальных систем американское хозяйство имеет с советским хозяйством две общие черты: грандиозность масштабов и концентрированный характер средств производства, по крайней мере в промышленности. При смелости и проницательности с обеих сторон экономическое сотрудничество может получить на этих основах небывалый в истории размах. Новые хозяйственные методы, применяемые сейчас в Соед[иненных] Штатах, основаны на государственном планировании при сохранении частной собственности на средства производства219. Входить в оценку этих методов здесь не место. Проверка будет дана опытом. Ясно, однако, что даже при самых благоприятных результатах опыта внутреннее планирование должно упереться в вопросы внешней торговли. Поддается ли она контролю разума? Лондонская конференция220 дала на этот счет красноречивый ответ. Отказаться от развития экспорта означало бы для Соед[иненных] Штатов отказаться от развития вообще. Между тем на карте мировой торговли есть сектор, который допускает планирование уже сейчас. Это торговля с СССР. С карандашом в руках можно наметить схему взаимоотношений между двумя гигантскими государствами, гипотетический план обмена, развертывающегося по системе спирали. При всех недочетах и противоречиях советское хозяйство позволяет гораздо лучше заглядывать вперед, чем, скажем, насквозь больное хозяйство Германии. У американского правительства, которое силою вещей стало сейчас неизмеримо ближе к вопросам хозяйства, чем стояло какое-либо правительство заокеанской республики, имеются, при условии установления нормальных дипломатических отношений, достаточные возможности для правильного и систематического ознакомления со всеми процессами советского хозяйства, а следовательно, и для определения "коэффициентов риска", заложенных в американско-советских экономических отношениях. Если на нашей потрясенной неурядицами планете, в атмосфере новых военных опасностей и кровавых потрясений, остается еще хозяйственный опыт, который заслуживает того, чтоб его проделать до конца, так этот опыт советско-американского сотрудничества. Л. Троцкий 7 сентября 1933 г. [Письмо М.Либеру]221 New York 7 сент[ября] 1933 [г.] Либеру 1. Чек на 1070 фр[анков] получен. 2. Посылаю вам книгу Николаевского222 "Азеф" на немецком языке. Автор - серьезный исследователь революционного движения. Его книга основана на крайне добросовестном изучении архивов и материалов. В то же время она представляет собою своего рода уголовный роман. Я думаю, что книга может найти в Америке значительный сбыт. Может быть, вам удастся найти для нее издателя? Книга во всех отношениях заслуживает этого. Я готов со своей стороны оказать будущему издателю содействие в деле "рекламирования" книги. У меня есть также русский экземпляр книги, который я немедленно вышлю вам, если дело устроится и если перевод будет сделан с русского оригинала. 3. По поводу книги о Ленине223 вам вкратце уже написано. Предлагаемые Ф.В.224 условия значительно хуже условий, предлагаемых английским издателем, который хочет иметь также американские права. Я согласился бы отделить американские права от английских лишь при значительном улучшении предложенных вами условий. Именно: а) аванс должен быть повышен минимум до 5.000 долларов, б) ввиду полной неизвестности относительно судьбы доллара вся сумма должна быть выплачена единовременно при заключении договора или же, в случае рассрочки, автор должен быть застрахован от дальнейшего падения доллара, в) рассрочка мыслима в таком виде: при заключении договора и не позже 1 января издательство уплачивает 2500 долларов, первого июля 1934 г. издательство уплачивает 2500 дол[ларов]. 4. Я начинаю сдавать рукопись переводчику по частям с 1 июля 1934 г. и заканчиваю сдачу 1 января 1935 г. 5. В качестве компенсации издателю (на случай смерти и проч.) я могу заранее предоставить все авторские права на будущие издания моей автобиографии и "Истории русской революции" в Америке. 6. Общий размер книги не менее 400 страниц и не более моей автобиографии. [Л.Д.Троцкий] [Письмо Н.И.Седовой] 8 сент[ября] 1933 [г.] Милая Наталочка, от тебя - после первого письма - ничего нет. Беспокоит меня, не пропало ли твое письмо (некоторые письма приходят со странными запозданиями). Возможно, конечно, что ты так "забегалась" - без квартиры? - что и написать не могла. У меня все довольно благополучно. Доктор делает мне по утрам уколы мышьяка со стрихнином: нашел, что у меня только 4.100 красн[ых] кров[яных] шариков вместо 5.000 (на опред[еленную] единицу объема - забыл какую). В отношении малярии и гриппа он исходит приблизительно из отрицания обоих и пытается доискаться, в чем дело. Подагру он также "отрицает": редкая болезнь, преимущественно английская; но здесь вопрос терминологии, - немцы, как и французы, не злоупотребляют именем подагры для разных, хотя и родственных процессов. Доктор разрешил мне персики и груши, сам принес хороших фруктов, принес Nijol (вместо Lactobil225), Nijol, по-видимому, действительно лучше... Темп[ература] около 37А, потею, но меньше, - чай днем перестал пить, чтобы не потеть. Сплю неплохо, диктую, с собаками провожу час-полтора, в четыре приема. Американск[ий] агент пишет, что статьи идут хорошо, требует продолжения. Я вчера послал две небольшие статьи. От анг[лийского] изд[ателя] ответа еще нет: возможно, что опять задержалось письмо, как в прошлый раз. Есть письмо от Фишера: ничего нового, ждет, боится. Говорят, что 15 сент[ября] кончается лето. Куродо приезжал сюда и приглашал на охоту - он знаток дела. Но у меня охота к охоте как-то пропала: думаю, временно. Просто обильное потение смыло с меня всякие грешные страсти. Из Лиги слухи не очень хороши; но дело не только в интригах: правление совершенно игнорирует организацию, аристократически-деляческий душок (Навилль-Раймон). Придется им, по-видимому, на этот раз пострадать... Получил очень милое письмо от Анри [Молинье], но еще не ответил ему. Если увидишь его, передай ему мой горячий привет. Очень дельное письмо от Вана (о состоянии Лиги). Прерываю: надо мерить температуру. Может быть, сегодня и не удастся больше написать. Будь здорова, родненькая, пиши о себе, хоть немножко, но почаще. Очень хочется узнать о лечении. Твой Л.[Троцкий] Еще раз о Парижской конференции (Шаг вперед или шаг вправо) Когда движение переходит на новую, более высокую стадию, всегда находятся элементы, которые отстаивают вчерашний день. Более широкая перспектива пугает их. Они не видят ничего, кроме трудностей и опасностей. Товарищи, присутствовавшие на одном из собраний большевиков-ленинцев, передают мне такую примерно критику одного из участников: "На парижской конференции мы не сделали никаких завоеваний; дело свелось к переговорам и соглашениям между верхами; такая политика не может иметь революционного значения; совместный документ, подписанный "верхушками" четырех организаций, означает в сущности уклон в сторону социал-демократии..." Так как эта критика - правда в очень преувеличенной форме - лишь передает сомнения и тревогу известной части товарищей (по всем данным, небольшого меньшинства), то надо остановиться на приведенных выше доводах серьезно. "Переговоры велись только между верхушками". Что означает этот аргумент? Конференции и съезды всегда состоят только из верхушек, т. е. из представителей. Свести в одно место всех членов левой оппозиции, САП, РСП, ОСП задача невыполнимая. Как можно достигать соглашения между организациями без переговоров между представителями, т. е. "верхами"? В этом пункте критика явно лишена какого бы то ни было смысла. Или, может быть, автор критики хотел сказать, что представители организаций, подписавших общую декларацию, не выражали мнения низов? Разберем и этот довод. В отношении САП всем известно, что рядовые члены партии давно стремятся не только к сближению, но даже к полному слиянию с нами, тогда как верхи уклонялись до последнего времени и тормозили, боясь оторваться от возможных союзников справа. Что же означает в таком случае тот факт, что верхи увидели себя вынужденными подписать совместно с нами в высшей степени ответственный документ? Ответ ясен: давление низов влево, т. е. в нашу сторону, стало так сильно, что вождям САП пришлось повернуться лицом в нашу сторону. Кто умеет правильно толковать политические факты и симптомы, тот скажет: это огромная победа. Вывод этот сохраняет всю свою силу независимо от того, насколько умело и искусно велись переговоры между верхами. Не переговоры решили дело, а вся предшествующая работа левой оппозиции. С ОСП (Голландия) дело обстоит приблизительно таким же образом. Эта организация совершенно не была связана с нами. Года два тому назад она находилась в блоке с Зейдевицем и Розенфельдом. Сегодня она сблизилась с ними. Ясно, что вожди этой организации никогда бы не пошли на такой шаг, если бы не было решительной тяги низов влево. Несколько иначе обстоит дело с РСП (Снивлит). Здесь дружественные отношения существуют уже довольно давно. Многие товарищи знают, какую активную поддержку оказывали левой оппозиции Снивлит и его друзья во время копенгагенского совещания и особенно во время амстердамского конгресса против войны. Организационно оформить политическую близость мешал вопрос о Коминтерне226. Когда мы высказались за новый Интернационал, разделявшая нас перегородка пала. Разве не очевидно, что наша ориентация сразу же дала в этом случае конкретный и ценный результат? Месяца три тому назад (15 июня) мы писали гипотетически о том, что в среде левосоциалистических группировок мы могли бы, вероятно, при более широкой и решительной политике найти немало союзников. Месяц-полтора тому назад мы высказывали предположение, что разрыв с Коминтерном должен будет чрезвычайно облегчить приток в нашу сторону революционных группировок социал-демократического происхождения. Неужели же не ясно, что парижская конференция подтвердила оба эти предположения, притом в таких размерах, каких мы два-три месяца тому назад сами не ожидали? Жаловаться в этих условиях на то, что все свелось будто бы к переговорам "верхов", и утверждать, что новый союз не имеет революционного значения, значит обнаруживать полное непонимание основных процессов, происходящих ныне в пролетарском авангарде. Но особенно странно (говоря мягко) звучит довод о том, что мы делаем поворот в сторону... примирения с социал-демократией! Так клевещут на нас сталинцы, притом не первый день. Какие основания переносить эти "доводы" внутрь нашей собственной организации? Присмотримся, однако, ближе к делу. Парижская конференция была созвана не нами. За ее состав и порядок дня мы не несем ни малейшей ответственности. Мы явились на эту конференцию, чтобы изложить там нашу точку зрения. Может быть, наша Декларация заключала какие-нибудь уступки социал-демократии? Пусть кто-нибудь решится это сказать! Декларация, подписанная четырьмя организациями, не содержит в себе, разумеется, нашей программы. Но она ясно намечает путь Четвертого Интернационала на основе непримиримой борьбы с социал-демократией, полного разрыва с бюрократическим центризмом и решительного осуждения всяких попыток в духе Интернационала номер два с половиной. Где же тут уступка социал-демократии? Декларация четырех не дает, и по обстоятельствам дела не могла дать, ответа на все вопросы программы и стратегии. Строить новый Интернационал на основе одной только этой Декларации, разумеется, невозможно. Но мы и не собираемся это делать. В самой Декларации ясно сказано, что подписавшиеся под ней организации обязуются в короткий срок выработать программный манифест, который должен будет стать основным документом нового Интернационала. К этой работе должны быть привлечены все наши секции, все три основные союзные организации, как и все сочувствующие группы и элементы. Собираемся ли мы в этом Манифесте делать уступки социал-демократии? Декларация большевиков-ленинцев, оглашенная на конференции, ясно говорит, на каких основах мы думаем строить Манифест: решения четырех конгрессов Коминтерна, "21 условие"227, "11 пунктов" левой оппозиции. Будут ли у нас на этой почве серьезные разногласия с союзниками, покажет будущее. Если разногласия обнаружатся, мы серьезно поборемся за свои взгляды. В принципиальных вопросах мы до сих пор не обнаруживали излишней уступчивости. Где же основание для разговоров о повороте в сторону социал-демократии? Те же критики прибавляют еще и следующий аргумент: новый Интернационал можно строить только на волне революционного движения; ныне же, в атмосфере упадка, всякие попытки в этом направлении заранее обречены на крушение. Этот глубокомысленный исторический довод целиком заимствован у бесплодного схоласта Суварина (который, - увы! - насколько знаю, успел тем временем описать дугу в 180 градусов). Необходимость разрыва со Вторым Интернационалом и необходимость подготовки Третьего была провозглашена большевиками осенью 1914 года, т. е. в обстановке ужасающего распада социалистических партий. И тогда было не мало мудрецов, говоривших об "утопичности" (словом "бюрократизм" тогда еще не злоупотребляли) лозунга Третьего Интернационала. Каутский пошел даьше в своем знаменитом афоризме: "Интернационал есть орудие мира, а не войны". По существу дела, ту же мысль высказывают и цитированные выше критики: "Интернационал есть орудие подъема, а не упадка". Интернационал нужен пролетариату всегда и при всяких условиях. Если Интернационала сегодня нет, об этом надо сказать громко и немедленно же приступить к подготовке нового Интернационала. Как скоро удастся его поставить на ноги, зависит, конечно, от всего хода классовой борьбы, от упадка или подъема рабочего движения и проч. Но и во время самого тяжкого упадка надо готовиться к будущему подъему, давая собственным кадрам правильную ориентацию. Фаталистические жалобы на объективный упадок чаще всего отражают собственный субъективный упадок. Возьмем для сравнения конференции в Циммервальде и Кинтале. Они вошли в историю, как необходимые ступени между Вторым Интернационалом и Третьим. Что представляли из себя эти конференции на деле? Они состояли по необходимости только из "верхов" (всякая конференция состоит из верхов). По количеству непосредственно представленных рабочих они были слабее парижской конференции. Большинство в Циммервальде и Кинтале составляли правоцентристские элементы (Ледебур228, не решавшийся еще голосовать против военного бюджета, Гофман229, Бурдерон230, Мергейм, Гримм231, Аксельрод, Мартов и проч.). Ленин счел возможным подписать манифест всей конференции, несмотря на всю неопределенность этого документа232. Что касается циммервальдской левой, то она была чрезвычайно слаба. После разгрома думской фракции большевиков и местных организаций большевистская партия во время войны не была сильнее нынешней левой оппозиции. Остальные левые группы были несравненно слабее трех наших нынешних союзников. Общее положение рабочего движения в условиях войны казалось совершенно безнадежным. Тем не менее большевики, как и группа "Нашего слова"233, с самого начала войны взяли курс на Третий Интернационал. Без этого курса невозможна была бы Октябрьская революция. Повторяем: Ленин счел возможным в тогдашних условиях подписать вместе с Ледебуром, Бурдероном, Гриммом и Мартовым манифест против войны. Большевики-ленинцы не подписали сейчас резолюции большинства парижской конференции и не возьмут на себя, разумеется, никакой ответствености за это большинство. Уж не была ли политика Ленина в Циммервальде и Кинтале... поворотом в сторону социал-патриотизма? Можно возразить, что ныне, в условиях мира, нужен еще более строгий отбор, чем во время войны. Правильно! Ледебур и Бурдерон рисковали, подписывая манифест Циммервальда, а Транмель и КА занимаются своими маневрами (правую руку - скандинавской социал-демократии, мизинец левой руки - парижской конференции) без малейшего риска. Именно поэтому мы и отказались подписывать бессодержательную резолюцию парижского большинства. Где уж тут уступки социал-демократии? Однако два наших союзника - возразит нам критик - подписали резолюцию большинства, показав тем, что они еще не сделали окончательного выбора. Совершенно верно! Но мы и не берем на себя ответственности за наших союзников, как и они не берут на себя ответственности за нас. Условия нашего соглашения формулированы точно и доступны ныне всем. В какую сторону сделают свой окончательный выбор наши союзники, покажет будущее. Мы хотим помочь им сделать правильный выбор. Одно из важнейших правил революционной стратегии гласит: следи за союзником так же, как и за противником. Такое же право мы даем, конечно, и союзникам по отношению к нам. Взаимная критика на началах полного равноправия. В этом нет и следа какой-либо закулисной дипломатии верхов; все делается и будет делаться на глазах масс, под их контролем, в целях воспитания масс и в целях воспитания верхов посредством контроля масс. Других путей и методов революционной политики вообще не существует. * * * Есть и другие правила революционной политики, о которых не мешает напомнить: не пугайся зря и не пугай без основания других; не выдумывай ложных обвинений; не ищи капитуляции там, где ее нет; не тащи организацию назад, когда она готовится двинуться вперед; не заменяй марксистское обсуждение беспринципной склокой. Долгий опыт показывает, что как раз в такие моменты, когда организация готовится из тесного закоулка выйти на более широкую арену, всегда находятся элементы, которые приросли к своему закоулку, знают всех соседей и соседок, привыкли передавать все закоулочные новости и слухи и заниматься страшно важными делами "низвержения министерств" в своем собственном закоулке. Эти консервативные и сектантские элементы страшно боятся, что на более широкой арене их искусство не найдет себе применения. Они хватают поэтому колесницу за колеса, пытаются повернуть их назад и оправдывают свою, по существу реакционную работу, страшно "революционными" и "принципиальными" доводами. Мы пытались выше взвесить эти доводы на весах марксистской диалектики. Пусть товарищи сами решают, каков оказался вес. Г. Гуров [10 сентября 1933 г.] [Письмо Н.И.Седовой] 11 сент[ября] 1933 [г.] Милая Наталочка, получил твое второе письмо, и обрадовало, и огорчило меня. Обрадовало тем, что ты в благополучных условиях, спокойна (физически), отдыхаешь. Огорчило тем, что ты собираешься уехать, не дождавшись врача. Ведь придется через 10 дней снова ехать в Париж? Стоит ли возвращаться? Вера и Жанна справляются, даже дежурят по очереди (приспособились), - так что успевают читать. Мое состояние без больших перемен (как осенью 1923 и затем 1924 года). Доктор здесь, он очень внимателен, продлил свой отпуск, выстукивает меня, исследует кровь и все прочее, носит мне лекарства и фрукты... но теряется в догадках, как и Гетье234, как и берлинские доктора. Не думаю, чтобы он открыл "секрет". Надо надеяться, что пройдет при более спокойном образе жизни. Надо уменьшить свидания, переговоры и пр. Я уж принял меры. Сегодня Лева уезжает по делам (в Париж), и я хочу послать тебе это письмецо. Мне кажется, тебе ни в коем случае не возвращаться сюда, если только не неудобно оставаться дольше. Но ведь вряд ли "неудобно"? Меня очень огорчает мысль, что ты вернешься преждевременно, и все будет по-старому. Если ты останешься там, я тоже за это время поправлюсь (наверняка!). Погода здесь склоняется к осени. Кругом много стреляют: охотники! Есть пролетная дичь: перепела и пр[очее]. Меня совсем не тянет... Сейчас опять был доктор (он приходит 3-4 раза в день, фотографирует нас и пр[очее]). Его план: остаться для уколов (всего 11), - следовательно еще 3-4 дня, затем составить план дальнейшего лечения (он имеет в виду и клинику). Не знаю, удастся ли в клинике (со стороны "конспирации")235. Посмотрим... Милая, милая моя, спокойнее было бы на Принкипо, сейчас уже недавнее прошлое кажется лучше, чем было, - а ведь мы так надеялись на Францию... "окончательная" ли это старость, или только временный чересчур крутой спуск, после которого еще будет подъем (некоторый...). Посмотрим... Вчера приезжали ко мне двое пожилых рабочих и один учитель. Был и Навилль (он сегодня вечером уезжает). Я чувствовал себя усталым, и беседа была малозначительна. Но я с любопытством смотрел [на] пожилых провинциальных рабочих... Надо кончать, Наталочка, так как перед отъездом Левы и Навилля еще предстоят разговоры. Прилагаю письмецо для А.К. [Клячко]236. Наталочка, ты в сущности ничего не написала о своем физическом самочувствии: хоть немного отдохнула? Ты уехала очень усталой и ослабевшей... Милая, милая... обнимаю крепко твою родную голову, плечи твои целую и руки... Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо Н.И.Седовой] 12 сент[ября] 1933 [г.] Ната, милая, сегодня получил твое третье письмо (заказное), где ты настаиваешь на своем возвращении 15-18-го. Не знаю, что и сказать. Доводы ты приводишь серьезные; с другой стороны, боюсь, что второй раз не скоро выберешься. Врач наш уезжает отсюда 16-го. Если ты хочешь его застать, то надо приехать к этому дню. Но это лишь в том случае, если ты решишь вообще не оставаться там до конца месяца. Доктор делает все, что может, - но он не может сделать больше того, что сделали Гетье, Александров237, немецкие профессора. У меня та самая история, к[о]т[о]рая была в 1923-1926 гг. и которая, если память меня не обманывает, совсем прекратилась в течение 1927-1933 гг. Я хочу - по соглашению с доктором - провести три дня в полном покое без свиданий, бесед, диктовок и пр[очее]. Не думайте, пожалуйста, Наталочка, что мое состояние "плохо", - но tА нет-нет и дает о себе знать. Надо прибегнуть к тому решительному средству, о к[о]т[о]ром мы с тобой говорили, т[о] е[сть] к абсолютному отдыху. Сегодня у меня был американец, сочувствующий; он был у нас в прошлом году вместе с другом, Солоу...238 Разговаривали часа три. Сегодня вечером придет, кажется, Гурбиль239. Но на этом - конец. Завтра с утра - покой. Жанна и Вера ко мне очень внимательны, я ни в чем не нуждаюсь и не испытываю никаких неудобств... Только Вас нет, Наталочка, но я себя всегда, когда тоскливо без Вас, утешаю тем, что ты отдыхаешь и немножко набираешься сил... Навилль провел здесь два дня, мы поговорили и поспорили изрядно, но расстались друзьями: он стал, по-моему, гораздо лучше. Ты скажи Дениз [Навилль], что я был очень рад Навиллю и остался доволен результатами беседы... Насчет предположения С. Конст.240, что у меня пот и пр[очее] от нервов, я с доктором говорил. Конечно, "нервы" поднимают tА-у и "бросают в пот". Но все же должен быть какой-то органический процесс: одни нервы не дают температуры, это было общее мнение всех врачей, и в Москве, и в Берлине... Доброе утро, Наталочка, письмо вчера не ушло, слишком поздно было, уйдет сегодня утром. Я принял адалин, спал хорошо, отдохнул, сегодня буду лежать и читать... Будь здорова, Наталочка, крепко-крепко обнимаю тебя. Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо Н.И.Седовой] []13 сент[ября] 1933 [г.] Милая Наталочка, только что получил письмецо от Левы, - он пишет, что ты замечательно поправилась, "никакого сравнения" с тем, что было... А.К.[Клячко] согласна оставаться с тобой дольше... При этих условиях было бы прямо-таки преступлением для тебя возвращаться сюда. Поскольку дело идет обо мне, о моем здоровье, - лучше ухаживать за мной невозможно (сегодня мне приготовили совсем "необыкновенный" обед, - я уж сердился, сердился...). Сегодня я целый день лежу, чувствую, что мне это полезно; полежу еще несколько дней (читаю). Не беспокойся обо мне нисколько, для моего душевного состояния неизмеримо лучше сознавать, что ты отдыхаешь и крепнешь. Мне было бы теперь неизмеримо тяжелее, если бы я видел тебя рядом, без сна, с больными руками. Оставайся, Наталочка, до новой квартиры, отдохни, ты должна упрочить свою поправку. Ни о чем другом сейчас писать не могу. Крепко-крепко обнимаю тебя. Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо Н.И.Седовой] 15 сент[ября 1933 г.] Родненькая Наталочка, сегодня получил твое (четвертое) письмо от 12 сент[ября] с "разговором" С.К. по поводу необходимости для тебя поехать на 15 дней в Нормандию. Я отправил тебе телеграмму о своем самочувствии: гораздо лучше. Я переселился совсем в твою комнату и сейчас (8 ч[асов] вечера) пишу на маленьком столике у кровати, с той стороны, где я сплю. Три дня лежу (одетым), читаю, дремлю, выхожу только собак покормить, но и тут все готовят для меня Жанна, Вера, Крепо241. 13-го самая высокая tА вечером - 37А, 14-го - 36,8А, сегодня, 15-го - 36,6А, я перестал потеть, аппетит хороший, кормят меня изысканно (они обе мастерицы и щеголяют своим искусством). Доктор по коже на животе определил, что я сильно исхудал и требует, чтобы я пополнел, рекомендует мучные блюда и пр[очее], это-де нужно для повышения сопротивляемости организма. Ем много фруктов, д[окто]р разрешил персики и груши... Уколы мышьяка и стрихнина заканчиваются (завтра, кажись, последний раз). Словом, все идет благополучно. Нужно будет лишь постепенно входить в работу, с перерывами для отдыха. 16 сент[ября]. Сегодня у меня день не очень хороший, но не в смысле температуры, пота и пр[очее] (этого совершенно нет), - скорее малярийное состояние: хуже спал, легкая головная боль, - сейчас лучше. Я себя совсем не принуждаю к работе, целый день почти лежал, отчасти в твоей комнате, отчасти в саду. Доктор собирается уезжать. Он уже пробыл здесь 12 дней. Надо сдавать на почту. Крепко-крепко тебя обнимаю, Наталочка, будь здорова, поправляйся, набирайся сил. Письмо тебя застигнет, очевидно, уже в Нормандии. Твой, крепко твой, Наталочка. [Л.Д.Троцкий] Британской секции большевиков-ленинцев Дорогие товарищи, Я еще не имею вашего письма, в котором вы мотивируете ваше отрицательное отношение ко вступлению в НРП. Но я хочу, не откладывая дела, попытаться рассмотреть принципиальные соображения за и против вхождения. Если окажется, что письмо ваше дает дополнительные доводы, я напишу вам вторично. НРП в нынешнем своем состоянии является левоцентристской партией. Она состоит