зней, еще и сегодня существующей на нашей планете. Но, естественно, то, что случилось, не имело ничего общего с моими предположениями. Мой визитер оказался стражником, одетым, как и все другие, но с одним исключением. Вместо круглой полицейской фуражки на нем был высокий, безукоризненно белый, щегольски заломленный набок колпак шеф-повара. -- Добрый день, мсье, -- сказал он. -- Я Анри, представитель Обязательного питания кухни "Ла Сайте". Я могу сейчас, мсье, принять у вас заказ на обед. -- Что вы порекомендуете? -- Я хотя и был ошарашен, но ухитрился сохранить sang froid <Хладнокровие (фр.)>. Французские и английские слова смешались у меня в голове. -- Пища у нас простая, но мы выиграли награду "L'lncar-ceration" <Заключение в тюрьму (фр.)>, международного журнала тюрем. Для начала парижский суп и к нему порция паштета из гусиной печенки с трюфелями, затем задняя ножка ягненка с гарниром из свежей спаржи, смешанной с мелкопорезанным красным перцем, и сверху все украшено сверкающим раввином из тончайшего оливкового масла. Конечно, мсье, если вы предпочитаете домашнюю птицу, то сегодня у нас есть прославленная утка в утонченном соусе из вишен Монморанси. -- Вот это я возьму. Я имею в виду утку. Если вас не затруднит, -- бормотал я. -- Хотя ничего не имею против бараньей ножки. Я понимаю, вы упомянули ее первой. Так что если вы предпо... Я старался быть осторожным, не привередничать. Я совершенно не представлял, что означает поведение шеф-стражника. В конце концов, Франция -- чудная страна, особенно если вам приходится иметь дело с французами. -- Выбор полностью предоставлен вам, -- перебил меня Анри. -- Могу ли я предложить вам малоизвестный "Строительный мусор-82", который мы сумели сохранить с прошлой недели? -- Что-нибудь среднее, -- кивнул я. -- Но скажите мне... если я могу задать вопрос. -- Конечно, мсье, -- ответил Анри. -- Что все это значит? -- Мсье? -- явно озадаченный, спросил Анри. -- Куда я попал? -- произнес я свой вопрос. -- Заключенные не должны выбирать пищу гурманов с помощью стражника в колпаке, шеф-повара с винным меню в кармане. Я всегда знал, что Франция суперцивилизованная страна, но это уже слишком! -- Нам нравится, мсье, думать о себе как о цивилизованных людях, -- признался Анри. -- Но могу уверить вас, что такое не каждый день случается в системе парижских тюрем. Дело в том, что в настоящее время мы празднуем Год Заключенного. Нет-нет, я не имею в виду, что это последний год. Я просто немного пошутил, мсье. Фактически я несвободен открыть вам, откуда поступает эта превосходная пища. Тюремная еда удовлетворит и императора. В течение курса очищения все будет раскрыто, не бойтесь, мсье. Улыбаясь и кланяясь, Анри оставил мою камеру, не забыв запереть за собой дверь. Я снова сел на скамью и позволил себе расслабиться только на крошечную долю градуса. Трудно объяснить, почему я почувствовал облегчение. Но я попытаюсь, потому что оно прямо связано со странными событиями, ждавшими меня впереди. Мое убеждение, или, давайте скажем, моя теория, что тут, в тюрьме, действуют люди, которые с большого расстояния управляют Духом Места. Что я имею в виду под "Духом Места"? Я говорю об особенностях, которые придают индивидуальность определенным географическим районам. Другими словами, Дух Места -- это сочетание ассоциаций и взаимосвязей, объединяющих прошлое и будущее района. Очертания его границ определяют поведение граждан и даже дают окраску приключениям, которые переживают посетившие данный район. Посмотрим на это еще проще: в Венеции случаются венецианские приключения, в Хабокене -- хабокенские, и можно держать пари, что среди каменистых горных пейзажей Чирикахуа случаются приключения апачей. Так же и с Парижем, городом, который быстро втягивает приехавшего в дух переживаемого времени. Конечно, у Парижа не один аспект. Многообразный и многослойный, он представляет множество лиц, возможностей и настроений. Все зависит от того, в какой Париж вы приехали. Или, точнее, какой Париж проходит через вас. Париж Жана Вальжана, Виктора Гюго, или Париж Осмена, или Париж Дантона, или Париж Комеди Франсез? Возможностей много, но любой выбор будет французским, а все вместе представят коллективную судьбу галльской сущности, по-прежнему развивающейся совокупности тенденций, что и есть Франция. И пока я думал, мне пришло в голову, что после того как Анри, шеф-коп-повар, кланяясь, оставил меня, появилась серьезная возможность, чтобы реальные правила моей ситуации стали меняться. Мы оставили зыбкий мир разоблачений и вошли в новое царство фарса, французского фарса, глупей которого ничего нет. По крайней мере, так я думал. 39. ФОШОН -- Иветт! -- воскликнул я. Только что я думал о ней, и вот она стоит передо мной. Со СВОЕЙ улыбкой на лице. С соответствующей улыбкой. Знаете, что я имею в виду? Улыбка, которая говорит вам, что вы приняты в игру. -- Привет, бэби, -- хрипло проговорил я. -- Мне приятно думать, что это ты. -- Правда? -- так же хрипло произнесла Иветт. -- Vraiment <Правда (фр.)>, -- ответил я. -- Правда, что это ты, та самая одна-единственная, давным-давно обещанная мне в другой стране? -- Больше не ищи, -- посоветовала Иветт. -- Я здесь, вечная женственность, поселившаяся в невечной женщине. -- Я люблю слушать, как ты говоришь, -- признался я. -- Где ты научилась этому? -- В Барбизонской школе метафизической чепухи. -- Лэндсмен! -- воскликнул я. -- Ваймеранер, -- ответила она. Я подошел ближе и коснулся ее лица. Почувствовал щетину. Открыл глаза. Узрел инспектора Фошона, терпеливо улыбавшегося, выпятив нижнюю губу, и с похвальным милосердием ждавшего, пока я полностью проснусь и приду в себя. -- С вами все нормально? -- спросил он. -- О, конечно, прекрасно, -- ответил я. -- Приговор уже утвержден? Куда собираются меня выслать? На остров Дьявола? В Новую Каледонию? Если у меня есть выбор, мне бы приятнее было отбывать срок в замке Иф. Знаете, я большой почитатель Дюма. -- Возьмите себя в руки, -- с отеческой строгостью проговорил Фошон. -- Пойдемте со мной в офис. Произошла нелепая ошибка. Мы зашагали по коридорам, сделанным не по меркам человека, поднялись на второй этаж в офис, куда не заглядывало солнце, в мрачное чистилище галлов, где меня лишили свободы. Фошон предложил мне поудобнее устроиться в большом кресле, которое он держит только для уважаемых посетителей, и послал за кофе с молоком и круассанами. -- Очень любезно с вашей стороны, -- поблагодарил я. -- А как там обед гурмана, который я раньше заказал Анри, шеф-стражнику? Фошон озадаченно уставился на меня, потом с явным удовольствием разулыбался. -- А, вы шутите! Прекрасно! У вас, наверно, была галлюцинация. Простите, но у нас нет службы изысканных обедов для заключенных. Однако я бы с удовольствием сегодня вечером пригласил вас в первоклассный ресторан, чтобы отчасти искупить глупейшую ошибку моих подчиненных. Понимаете, я сказал Жаку Лефевру, младшему офицеру, если это правильно звучит по-английски, заглянуть по пути в отель и попросить вас прийти и встретиться со мной. Жаку самому этого сделать не удалось, и он, уходя, оставил поручение, которое по странным обстоятельствам попало на рю Морг. Его ординарец, не знаю, правильное ли это слово, и помощники поняли так, что им поручено доставить вас. И они, считая, что вы обычный преступник, использовали обычные методы: грубо ворвались в ваш номер в отеле. Еще раз повторю, je suis desole <Я огорчен (фр.)> и прошу прощения. -- Ничего страшного не случилось, -- пробормотал я, пожимая протянутую руку Фошона. У меня мелькнула мысль, что вся эта история, арест и потом извинения, могла быть полностью инсценирована для того, чтобы я оценил преимущества сотрудничества. -- Для чего вы хотели меня видеть? -- спросил я. -- Моя новость доставит вам большое удовольствие. Мы все узнали о вашем друге Алексе Синклере. Неплохая работа парижских топтунов, а? -- Нет, -- согласился я. -- Вернее, да, и вправду очень хорошая. Когда я смогу его увидеть? Фошон поднес зажигалку к "галуазке". С сигаретой в середине выцветшего рта "бантиком", сощурив французские голубые глаза от табачного дыма, он наклонился вперед, ближе ко мне, и сказал: -- Ах! Что касается встречи, то боюсь, там есть трудности. 40. АРНЕ; АЛЕКС НАШЕЛСЯ В "Ле Пер Транкиль", как обычно, толпился народ. В кафе под открытым небом в защищающих от солнца очках сидели поклонники парижских улиц. Я заказал омлет и бутылку оранжада и ждал, глядя на мир пожелтевшими увядшими глазами. В этот момент вслед за Гамлетом я мог сказать: нет ни мужчин, восхищающих меня, ни женщин. Появился мим Арне, с набеленным лицом и накрашенным "бантиком" клоунским ртом. На нем были черные мешковатые штаны и клетчатая куртка с надписью: "W.C. Fields". Он некоторое время показывал свой номер, а потом подошел к моему столу и сел. -- Как жизнь? -- спросил он. Я сделал итальянский жест, означающий ничего нового. -- Плохо, как всегда? -- сказал Арне. -- Недавние приключения с твоим другом Эстебаном не сделали ее лучше. -- Я коротко пересказал ему события предыдущей ночи в Булонском лесу. -- Я никогда не говорил, что он мой друг, -- внес поправку Арне. -- Впрочем, может, он шутил. Эти южноамериканцы великие шутники. -- Я это заметил. -- Не беспокойся, -- проговорил он. -- Скоро что-то произойдет. -- Именно этого я и боюсь. Арне вернулся к своему представлению и оставил в темноте незнания меня и мир. Я сидел и пытался вычислить, в какой момент в игру вошли южноамериканцы и какой смысл заключался в том, что рассказал мне Фошон. В таком настроении и нашел меня Найджел, когда прогулочным шагом, поигрывая ротанговой <Ротанг (ротанговая пальма) -- лианы рода каламус, идут на изготовление мебели, стройматериалов и т.п.> тростью и геройски выпятив вперед подбородок, подошел к столику. Он был в безукоризненно белом летнем костюме и франтовато надвинутой на один глаз панаме. -- Скучаешь? -- приветствовал меня Найджел, воплощение отвратительного добродушия. -- Твое "скучаешь" пачкает меня, -- буркнул я. -- Ах, сегодня в полдень мы немного сварливы, так? -- Найджел сел и с легкостью поймал взгляд официанта, еще одно неприятное открытие: мне это никогда не удавалось. Он заказал джин с тоником. -- Ладно, какие новости? -- Немного, -- ответил я. -- Если не считать, что Алекс нашелся. -- Значит, дело закончено? -- Не совсем. Я еще должен увидеть его и отдать деньги, которые привезла Ракель. -- Ну это просто деталь, -- заметил Найджел. -- Почему бы нам сейчас не пойти и не встретиться с ним? -- Потому, я цитирую инспектора Фошона, там есть трудности. -- Минуточку. -- Найджел долго потягивал свой джин с тоником, нашел в серебряной узорной коробке начатую манильскую сигару и прикурил. Потом откинулся на спинку стула и скрестил ноги. -- О'кей. Я готов ко всему. -- Инспектор Фошон сказал, что он знает, где Алекс. А трудность в том, что он пообещал Клови никому об этом не говорить, пока Клови не закончит съемку фильма. Найджел заворчал и сделал еще один долгий глоток джина с тоником. -- К этому я не готов. Почему он дал Клови такое обещание? -- Алекс нужен Клови в фильме. Алекс две недели участвовал в дорогостоящих съемках. Снимать все заново будет еще дороже. Но еще хуже то, что Клови на это не пойдет Ты же знаешь его репутацию. Или он снимает фильм с начала до конца, или отказывается от него. -- Однако какое это имеет отношение к Алексу? То есть почему люди не могут его увидеть? -- Фошон сказал, что Клови озабочен, потому что Алекс уже дважды исчезал и срывал-расписание съемок. Задержки в работе стоили больших денег и поставили под вопрос весь проект Теперь, когда Алекс снова появился, Клови держит его затворником, пока не будут сняты финальные кадры фильма. -- Затворником где? -- В этом и заключается обещание Фошона: он никому не должен говорить где. Во всяком случае, до тех пор, пока не будут закончены съемки. -- Но почему Фошон оказывает Клови такую любезность? -- Это требует некоторого разъяснения. Ты же знаешь, что французское правительство путем различных гарантий и льгот вкладывает средства в большинство отечественной кинопродукции. Фильм Клови уже стоил около десяти миллионов долларов. Расходы окупятся, когда он выйдет на экраны, если, конечно, с Клови все будет в порядке и он закончит работу. Министр культуры хочет видеть этот фильм завершенным. И, кстати, его дочь участвует в производстве. -- Иветт? -- спросил Найджел. -- Конечно, Иветт. Вот так обстоит дело. Важные персоны хотят, чтобы Клови закончил свой фильм. Алекс необходим Клови. За Алексом не числится никаких преступлений. И поэтому Фошон рассуждает так: если американец хочет покинуть родину, то нет закона, запрещающего ему это сделать. -- Но он сказал тебе, что с Алексом все в порядке? -- Именно так и сказал. "Целый и невредимый" -- его точные слова. У французской полиции нет причины брать на себя заботу, если разыгрывается какая-то дурацкая интрига. Если человек хочет отгородиться от мира и не отвечает на телефонные звонки, хорошо, это его дело. Ведь полиция не арестовала американского миллионера Говарда Хьюза, который несколько лет сидел запершись, правда? Это пример Фошона, не мой. -- Так какой у нас следующий шаг? -- Я вот что думаю, -- ответил я. -- Ты и Жан-Клод похитите Клови и будете угрожать ему кошмарными пытками, пока он не откроет, где прячет Алекса. -- Для этого нам понадобится машина, -- задумчиво протянул Найджел. -- И стоить это будет немало. -- Забудь об этом, -- оборвал я его. -- Это только гипотеза, и притом недействующая. -- Хорошо. Но что мы должны делать? -- Я немедленно пойду позвоню Клови и потребую от него объяснений, -- объявил я. -- Да, -- согласился Найджел, -- по-моему, ты должен это сделать. -- Увидимся позже, -- бросил я и пошел внутрь кафе, чтобы воспользоваться телефоном. Я подошел к столу размена и попросил жетон, маленькую круглую железку, которая приводит в действие аппараты, запрограммированные на жетоны. Привлечь внимание девушки, сидевшей за кассой, оказалось довольно трудно. Она была увлечена спором с одним из официантов, маленьким парнем с глупым лицом и длинными поэтическими волосами, некий местный вариант циника-нигилиста. Разговор они вели такой скучный, что его не стоило переводить. Наконец мне удалось вытребовать жетон, и я направился вниз. Там в подвале находятся туалеты, телефонные будки и неизбежная консьержка. У этой туалетной сторожихи были глаза василиска, нос гарпии, плоские седые волосы и бескровные губы. Я бочком пробирался к телефонной будке, как немедленно раздалось угрожающее: "Мсье?" Она протягивала мне маленькое полотенце для рук. Я тут же понял, что она решила, будто я иду в туалет Конечно, я мог бы объяснить, что всего лишь хочу воспользоваться телефоном. Но эта публика не любит объяснений, им нужны только деньги. Поэтому я взял полотенце, дал ей десять франков и вошел в телефонную будку. Я видел, как она следит за мной через цветное стекло, и опять начал чувствовать, что меня окружают некие таинственные силы. Часы, проведенные в камере "Ла Санте", и правда не очень полезны для душевного равновесия. А у меня оно и в хорошие времена довольно шаткое. -- Да, алло, кто говорит? Меня озадачил неожиданно зазвучавший возле уха голос Клови. Хотя ответ донесся из трубки после того, как я набрал номер. -- Клови? Это Хоб. - Кто? - Об! -- А, почему вы сразу не сказали? Где вы? Почему не держите со мной связь? Вы пропустили вчерашнюю съемку. Вы знаете об этом? Я было собирался устроить ему черт-те что за то, что он скрывает от меня Алекса, но, подумав, решил, что сначала лучше объяснить причину моего отсутствия. -- Я хотел позвонить вам сегодня утром, но пришли полицейские и вытащили меня из постели... -- Стойте, -- прервал меня Клови. -- Пардон? -- Я хочу, чтобы вы сберегли эту историю. На следующей съемке вы расскажете ее перед камерой. -- Простите, Клови, но, кажется, я не совсем вас понимаю. -- Сегодня вечером мы снимаем ключевую сцену, -- стал объяснять Клови. -- Во время съемки вам надо что-то говорить. Что вы скажете, не имеет значения, мы потом сделаем Дубляж в нашей собственной манере. Продублируем после того, как поймем, о чем, собственно, получилась сцена. До вас доходит? -- Нет. Простите, я хотел сказать "да". -- Будьте в десять ноль-ноль. Без опоздания. Присутствует вся труппа. Это большое дело, мальчик. Мы рассчитываем на вас. -- Ох, не беспокойтесь, -- заверил его я (что было глупо, как я теперь понимаю). -- Кстати, Алекс шлет привет, он не дождется встречи с вами. Так в десять! Он повесил трубку. Я сидел в телефонной будке, держал трубку в руках и с отвисшей челюстью смотрел на свое отражение в стекле. С минуту я сомневался в реальности происходящего, но потом взял себя в руки. Да, он это сказал. Алекс! Сегодня в десять! Раздался злой стук в дверь. Консьержка. Я встал и вышел. -- Мадам? -- спросил я. -- Полотенце, -- буркнула она, вырывая его из моих рук. -- Никто не берет полотенце в телефонную будку. Я подумал, надо бы попытаться объяснить ей, но это было слишком трудно. Легче сунуть еще десять франков и ускользнуть по лестнице вверх. "Подожди, пока об этом услышит Найджел", -- подумал я, и скромное торжество нарастало у меня в груди. Потом я остановился на полшаге и хлопнул себя по лбу ладонью правой руки. Я не удосужился спросить у Клови адрес, где будет съемка.  * ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ *  41. ТЕЛЕФОНЫ В КАФЕ Взглянем мельком на Париж. Бело-синие прямоугольники названий улиц. Грили самообслуживания. Люди, несущие длинные батоны французского хлеба, известного как багет. И рядом продуктовые рынки под полосатыми навесами или зонтами. Величественная красота сделанного людьми, осознающая себя эталоном вечной живописи жизни. Длинные низкие баржи на Сене - ле бато. И по соседству рыболовы. Японские туристы в аккуратных деловых костюмах, обвешанные фотоаппаратами. И всюду - любовь. Любовь, разлитая в воздухе. Пары, гуляющие, держась за руки. Или обвив руки вокруг талии друг друга. То здесь, то там они останавливаются чтобы обменяться бесконечным поцелуем. Взглянем мельком на ориентиры. Эйфелева башня, Нотр-Дам, башня Монпарнаса, Сакре-Кер, Дворец Инвалидов, Пантеон, Люксембургские сады, завихрения машин вокруг площадей Этуаль и Конкорд. И дизельные грузовики, пыхтящие вдоль бульвара Сен-Мишель. У частных детективов есть пословица: прежде чем повернуться к изощренному, не забудь об очевидном. Поэтому я повернулся и снова спустился по затянутым ковром ступенькам к телефонным будкам, туалетам и назойливой консьержке. Когда я оказался в наблюдаемом ею пространстве, она нахмурилась. И я заметил, как ее рука, защищая, легла поверх стопки бесценных полотенец. Я мельком кивнул ей -- делового человека не может беспокоить бессмысленность полотенец в телефонной будке. И тут я понял, что израсходовал свой единственный жетон на предыдущий звонок. У меня не было времени, как идиоту, возвращаться назад. Я выудил из кармана стофранковую купюру. -- Силь ву пле, пять жетонов, а сдачу оставьте себе. Эти слова вызвали улыбку поджатых и бескровных губ. Мое необычное поведение подкреплялось хорошей французской валютой, поэтому теперь она, наверно, ничего против меня не имела. Зажав в кулаке жетоны, я бросился к телефонной будке, которую как раз занимала обширная блондинка средних лет с продуманным макияжем. Она устроилась там так, будто собиралась весь день провести в болтовне с матерью, живущей где-то в парковой зоне, то ли в Пасси, то ли в Сен-Жермен-ан-Лай. Я постучал жетоном по стеклу, надеясь запугать ее. Я забыл, что это Париж, родина Невозмутимых. Она бросила на меня взгляд, который яснее ясного говорил: "Убирайся к своей бутылке в сточную канаву, санкюлот". Потом она снова повернулась к телефону, очевидно решив говорить, пока не закроется кафе или не замерзнет пекло, в зависимости от того, что случится раньше. В отчаянии я обернулся к консьержке, наблюдавшей за происходящим с обычной иронической ухмылкой. -- Мадам, -- сказал я, -- мне нужно сделать звонок по обстоятельствам чрезвычайной важности. Будьте добры, помогите мне. -- Пока говорил, я положил ей на стол еще одну стофранковую купюру. -- Мсье доктор? -- спросила она с немедленно смягчившимся при виде денег выражением. -- Exactement! <Точно! (фр.)> -- воскликнул я. В конце концов частный детектив -- это своего рода врач болезней социального организма. Или что-то в этом смысле, я готов спорить, если возникнет необходимость. -- Идите за мной, мсье. -- Она поднялась из-за стола, собрала в блюдце монеты и положила в карман своего темного бумазейного платья. Потом провела меня через дверь с надписью "Выхода нет" в длинный, тускло освещенный крохотными лампочками коридор к двери с надписью: "Входа нет". Тут она отперла дверь и вошла. Я следовал за ней по пятам. Мы попали в своего рода кладовку. Вдоль одной стены до потолка высились стальные полки с выстроившимися рядами бокалов. Посередине сгрудились старые столы. На одном из них лицом вниз лежал маленький лысый мужчина в штанах, спущенных до лодыжек. Когда мужчина поднял голову, под ним оказалась совсем крохотная женщина с искусно завитыми волосами и в юбке, задранной до бедер, Я подумал, что снова влез в очередной акт дурацкой пьесы. Последующий спор троицы персонажей начался с пронзительного крика и продолжался в более спокойных тонах. Я обнаружил телефон и тотчас направился к нему. А консьержка в это время объясняла, что мсье доктор должен сделать звонок по обстоятельствам чрезвычайной важности и почему бы мсье Альберту и мамзель Фифи для своих совокуплений не поискать дешевый отель. На этот раз по телефону Клови ответила секретарша. Понимая, что вся троица навострила уши, о чем я буду говорить, я начал так: -- Это доктор Дракониан. Мне надо немедленно поговорить с мсье Клови. -- Но вы не постоянный доктор мсье Клови, -- возразила девушка. -- Что случилось с доктором Амбруазом? -- Речь идет о хирургии. Мне надо немедленно поговорить с мсье Клови. -- Это имеет отношение к его анализам? -- Может быть, -- ответил я. -- Позитивное или негативное? -- Я сообщу это только самому мсье Клови. -- Можете сказать мне. У мсье Клови нет от меня секретов. -- Тогда он сам вам скажет. У меня есть ясные инструкции на этот счет. Мадемуазель, пожалуйста, не отнимайте у меня времени. Соедините меня с мсье Клови. -- Ах, мне очень огорчительно, но я должна сказать вам, что мсье Клови оставил указание никому не говорить, где он. По секрету я могу сказать, что он сегодня вечером снимает кульминационную сцену своего нового фильма. На ней не разрешено никому присутствовать, кроме актеров и технического персонала. Но как только мсье Клови вернется... -- По-моему, вы не поняли, -- перебил я ее, -- я тоже появляюсь в этом фильме. Потребовалась минута, чтобы она восприняла сказанное. -- Вы ДОКТОР мсье Клови, и вы также актер? -- Да, конечно, я играю роль иностранного доктора. Ей это не понравилось. -- Вы совершенно уверены... -- Конечно, уверен! -- снова перебил я. -- Там требуется мое присутствие. Мадемуазель, если я не появлюсь, произойдет ужасный провал. -- Хорошо, я скажу вам, но, надеюсь, у меня не будет неприятностей, -- после некоторого колебания наконец решила она. -- Сегодняшняя ночная съемка будет проходить в "Клозери де Лила" на Монпарнасе. Или, вернее, сначала съемочная группа встречается там на обеде. Потом они поедут туда, где проходит заключительная часть сцены. - Где? -- Я сама, мсье, не знаю. Мсье Клови намерен объявить об этом на встрече съемочной группы. Я от души поблагодарил ее и повесил трубку. Обернувшись, я обнаружил, что маленький лысый мужчина и малюсенькая женщина с тщательно сделанной прической уже в полном порядке. Аккуратно застегнутые, они вместе с консьержкой стояли в ряд и пялили на меня глаза. -- Большое спасибо, мадам, -- сказал я консьержке, поклонился двум другим и направился к двери. -- Если вы будете так любезны, мсье, один момент, -- обратился ко мне лысый мужчина. -- Да? -- ответил я в легком замешательстве от их напряженных взглядов. -- Мы не знали, что вы актер, -- проговорила консьержка. -- Полагаю, не знали, -- ответил я, задумавшись, не считается ли преступлением перевоплощение в кинозвезду. -- Не будете ли вы возражать дать нам автограф? -- С величайшим удовольствием, -- согласился я. Мужчина протянул мне большое меню. Я написал наискось свое имя и вернул ему. Он взглянул, потом озадаченно посмотрел на меня. -- Возможно, мсье будет так любезен, что окажет нам честь своим сценическим именем? -- Ну конечно! -- Я снова взял меню. Быстро, смело, вдохновляемый чем-то вроде рокового каприза, который кажется таким логичным в Париже, я написал над своим именем: "С наилучшими пожеланиями от Алена Делона". -- Я его каскадер, -- объяснил я, прежде чем они успели бы заметить отсутствие сходства. 42. ПЕРЕД КАМЕРОЙ Я пропустил обед в "Клозери де Лила", но за соответствующие чаевые мэтр вспомнил, что он подслушал слова, сказанные таксисту, когда группа Клови уезжала. Они отправились в отель "Лозан" на острове Сен-Луи. Я взял туда такси. Сен-Луи -- маленький островок на Сене, расположенный 'чуть выше острова Сите, почти в географическом центре Парижа. Это заповедник узеньких, узорно выложенных камнями улиц и безмолвных рядов архитектуры без претензий. В отеле "Лозан" когда-то жили некоторые из самых знаменитых французских поэтов и художников. Сейчас парижская мэрия, владеющая отелем, великолепно обновила его, и он стал превосходным задником для исторических драм. Все в порядке. Итак, я вошел в сцену, где люди в напудренных париках под ослепительным светом прожекторов шипели друг на друга, произнося свой текст. Заметив Клови, я стал пробираться к нему. -- Рад, что вы здесь, -- бросил мне Клови. -- В этой сцене вы играете Бодлера <Шарль Бодлер (1821 -- 1867) -- французский поэт, самое известное произведение -- "Цветы зла">. -- Неужели? -- удивился я. -- Вы и правда хотите, чтобы я играл Бодлера? Мне хотелось выразить, что я по-настоящему польщен. Но удержать внимание Клови было очень трудно. Как раз в этот момент в другом конце помещения он увидел старого друга, высокого парня с оливковой кожей и в пальто из верблюжьей шерсти. Может, французского гангстера, или актера, исполняющего роль французского гангстера, или даже кого-то совершенно другого, играющего актера, исполняющего роль французского гангстера. Ведь они в Париже любят такие игры, по крайней мере в том классе, который может разрешить себе несколько смен одежды. Я повернулся к Иветт, стоявшей рядом со своим пюпитром, полным листов сценария и инструкций осветителям. -- Да, -- сказала Иветт, -- очень большая честь, даже если это сложная шутка со стороны Клови. Тут раскрывается часть его метода нахождения актера, который очень противоречив. Пойдемте со мной в костюмерную. Нам лучше, если вы будете одеты и подготовлены. Я проследовал за ней через переполненную маленькую комнату. Мы миновали коридор и подошли к двери с надписью "Гардероб". Там Иветт сказала гардеробщице, чье имя я так и не уловил, что вот, мол, самый новый Бодлер Клови. -- Что вы имели в виду под самым новым Бодлером? Сколько их у него было? -- спросил я у Иветт, пока гардеробщица пошла подбирать мне костюм. -- Вы третий. -- Она обратилась к гардеробщице: -- Не забудьте о туфлях! -- О каких? -- крикнула в ответ гардеробщица. -- О полосатых, которые чередуются во сне, или об огорчительно-нормальных черных и серых? -- Черных и серых. -- Что случилось с другими двумя Бодлерами? -- продолжал я расспросы. Гардеробщица вернулась с охапкой, тяжелой на вид, темной одежды, с белой рубашкой и с черными и серыми туфлями. Иветт показала, чтобы я все забрал, и повела меня снова в коридор. -- С двумя другими, -- повторил я. -- Что с ними случилось? -- Одного из них арестовали за попытку ограбления банка в Ницце. Как вы можете догадаться, он оказался человеком двух профессий, хотя, конечно, Клови не мог об этом знать, когда приглашал его. -- А другой? -- Его сбила машина. Два месяца в больнице. -- Не очень счастливая роль. Интересно, почему Клови выбрал меня. -- Потому что вы подходящего размера, -- объяснила Иветт. -- У нас нет времени заказывать новые костюмы. Особенно туфли. Их трудно достать за два-три часа. -- А что такого особенного в этих туфлях? -- У Клови есть теория о Шарле Бодлере и туфлях. Для Клови туфли -- главный символ перемен настроения, которые испытывает Бодлер. -- Это фильм о Бодлере? -- Не совсем, -- возразила Иветт. -- Трудно сказать, о чем фильм Клови. Никто ничего не знает, пока Клови не закончит редактировать, и переснимать, и переснимать. Вы можете переодеться здесь. -- Иветт показала на дверь. -- Иветт, -- сказал я, -- простите, но я не знал, где сегодня была назначена съемка. -- Ничего не случилось, -- ответила она с таким видом, который ясно показывал, что очень даже случилось. И на минуту мне стало приятно. Она сердилась из-за моего опоздания, а это предполагало, что у нее что-то ко мне есть. Но, немного подумав, я понял, что любой был бы раздраженным, если бы ему пришлось простоять в течение всего обеда, встречая опоздавшего. Так что это не обязательно личное. -- Что-то произошло? -- спросила Иветт. -- Нет, а почему вы спрашиваете? -- Потому что вы стояли здесь и очень долго смотрели в потолок, и я подумала, что у вас приступ или что-то в этом роде. -- Назовите это озарением, -- предложил я. -- Правда, что Алекс здесь? -- Ох, да. Он где-то здесь. -- Вы сказали, что я его ищу? -- Я сегодня с ним не разговаривала. Но я уверена, что мсье Клови сказал ему. Вам лучше начать переодеваться. Я открыл дверь и вошел в маленькую прихожую. Иветт осталась на пороге. В дальнем углу стояла ширма, за ней я и начал переодеваться. Когда я застегивал пуговицы на длинном черном пальто Бодлера, меня охватило жуткое чувство. В смятении я вышел из-за ширмы, чтобы заняться усами и гримом. Иветт стояла у дверей и выглядела легкомысленной и привлекательной в джинсах "луи" и белой рубашке. Темные волосы она собрала в "конский хвост". Над верхней губой выступили крохотные капельки пота, щеки зарумянились. Она выглядела такой свежей и полной жизни, как сама весна. Тут я резко оборвал поток своих мыслей. Потому что и вправду не знал, в какую катастрофу на этот раз втянет меня моя роковая ментальность. -- Мне хотелось бы встретиться с вами, когда закончится съемка, -- сказал я. Она одарила меня милой улыбкой, улыбкой, которая может ничего не означать. Улыбкой, которая появляется, когда все перед вами открыто и мир кажется полным надежды. Затем из коридора донесся голос Клови, он звал ее. Иветт подошла ко мне и прижала к ладони что-то волосатое. -- Ваши усы, -- сказала она. -- Желаю удачи. 43. ОТЕЛЬ "ЛОЗАН" Отель "Лозан" находится на набережной Анжу на северной стороне острова Сен-Луи, почти на равном расстоянии от Мостов Мари и де Сюлли. Когда я был Бодлером, то обычно Жил здесь в маленькой комнатушке под карнизом крыши. Отсюда я смотрел на Сену, горделиво несущую свои воды, и находил, что контраст между многообразной изменчивостью реки и застывшими линиями набережных и мостов -- это символ самого искусства. Дело было очень давно, до несчастного приключения с Жанной Дюваль. И оно было несколько лет назад. А теперь, поскольку я, Бодлер, наслаждаюсь одним из все более редких периодов нормальности, я решил прийти сюда снова. Сегодня вечером регулярное сборище знаменитого Гашиш Клуба, куда приходит так много благородных особ, конечно, не потому, что одобряют курение гашиша, а просто очарованные нашей привычкой к нему, жаждущие поговорить с нами, поудивляться нашему бесстыдству, поклониться алтарю нашего разума. Я поплотнее завернулся в свой длинный плащ, ночь стояла холодная, пригладил несколько торчавшие усы и вошел в отель. Камера проводила меня по лестнице. Там стояла наш лидер, Президент, как мы ее называли, и приветствовала меня. Миновав ее, я поднялся по лестнице и вошел в тесную восточную комнату. Воздух в ней сгустился от дыма горевшего в камине угля и табака в трубках джентльменов из высшего общества и от множества свеч. Собравшиеся сидели на софах с длинными элегантными трубками в зубах, отдыхали на легких стульях, покрытых травчатым шелком и атласом. Между затяжками болтали, смеялись, спорили. Я наблюдал за ними, и мне казалось, будто они слегка дрожат, будто сами стали галлюцинацией, которую искали. Я заметил моего дорогого друга Теофиля Готье <Теофиль Готье (1811 -- 1872) -- французский поэт, писатель, критик.>, почему-то он оказался выше, чем я ожидал. -- Как дела? -- спросил я его. -- Вечер только разогревается, -- ответил он. -- Обычная толпа. Вот на этой кушетке ты можешь увидеть Делакруа, Буассара с дурацкой шляпой на голове и братьев Гонкуров <Эжен Делакруа (1798--1863) -- живописец и график, глава французского романтизма. Жозеф-Фердинан Буассар де Буаденье (1813--1866) -- французский художник, романтик, друг Бодлера. Гонкуры: Эдмон (1822-1896), Жюль (1830-1870) - французские писатели, по завещанию Эдмона в 1896 году основана Гонкуровская премия.>, которые как всегда щеголяют надменным видом. -- А кто этот толстяк с чашкой Кофе? -- Мсье Бальзак <Оноре де Бальзак (1799-1850) - французский писатель>. Он приходит только ради беседы. Он говорит, что столько выпивает кофе и алкоголя, что у него развился иммунитет к воздействию Черного Дыма. Краем глаза сквозь свет прожекторов я заметил, что Клови делает круговые движения рукой. Я истолковал их значение так, мол, он хочет, чтобы Готье и я походили по кругу, чтобы камера могла следить за нами. Я взял Готье под руку и медленно повел через комнату. -- А кто эти двое вон там? -- спросил я, потому что двое мужчин только что вошли и суровым взглядом смотрели на происходившее. -- Тот, что слева, конечно, Вагнер, ты можешь определить это по его небрежному галстуку. А другой -- восходящий молодой поэт по фамилии Рильке <Рихард Вагнер (1813-1873) - немецкий композитор-новатор. Райнер Мария Рильке (1875-1926) - австрийский поэт>. В подборе собравшихся тоже проявляется "метод Клови". Рильке не мог встретиться, к примеру, с Бодлером, потому что родился после смерти поэта.>- Вагнер и Рильке подошли к нам. Камера повернулась к ним. -- Алекс, ведь это ты под бородой, правда? -- почти не шевеля губами, прошептал я Готье. -- Кто бы говорил, -- ответил Готье. -- Черт возьми, как поживаешь, Хоб? -- Я? Я прекрасно. Но, черт возьми, как ты? И, дьявол тебя побери, куда ты исчез? -- Позже поговорим, -- сказал Алекс. -- Откровенно, старина, я очень рад тебя видеть. 44. ДЕЛО ЗАКРЫТО; В ОДНОЙ РАКУШКЕ С АЛЕКСОМ Вскоре Клови закончил съемку. Внизу в зале приемов устраивалась вечеринка для съемочной группы, это один из автографов Клови. Я снял костюм, избавился от грима и спустился вниз, постепенно теряя привилегии, какие были у Шарля Бодлера. Но я напомнил себе, что совсем не так ужасно быть добрым старым Хобом Драконианом, особенно когда он на грани завершения дела. Я ждал, что Алекс бросит меня и снова улизнет. В конце концов, это было бы в духе того, что уже случилось. Но вышло совсем по-другому. Он разыскал меня в зале приемов, предложил удрать, где-нибудь выпить и поговорить. Мы ушли с вечеринки и взяли такси. Алекс знал студенческую забегаловку недалеко от Пантеона, и мы пошли туда. Не помню, как она называлась. По-моему, "Позолоченная ракушка", потому что все в Париже если не золотое, то, по крайней мере, позолоченное. Там на маленькой, залитой светом площадке очень медленно танцевали пары под звуки барабана, электрогитары и коктейльной палочки. Они танцевали слишком медленно. Должны были так танцевать, контролируя свои движения. Старая игра с силой воли. Мы уже видели такое и раньше. Танцующие носили туалеты, показанные в этом году в салонах моды, и, наверно, имели какое-то отношение к моде в творчестве Клови. Почему кого-то могут интересовать нелепые идеи Клови насчет туфель Бодлера? Меня раздражала его зацикленность на важности этого символа. Кто, по его мнению, он такой? Нелепый позер, похлопывающий по спине дух времени и проповедующий с несуществующей кафедры. Оркестр был именно такой, какой и можно ожидать в подобном претенциозном месте. Мандолина и деревянная флейта играли народные песни Бретани. Мы заказали кувшин горького бельгийского пива и блюдо мидий в пряном соусе и начали разговор. Алекс не очень изменился за те десять лет, что я не видел его. Он выглядел хорошо, высокий, мускулистый блондин. Однако он казался немного запуганным, тщательно выбирал столик, сел спиной к стене, чтобы видеть всех входивших и выходивших. -- Так что нового? -- спросил Алекс. -- Что может быть нового? -- пожал я плечами. -- Я теперь частный детектив, по-моему, это ново. -- Полная перемена по сравнению со старыми временами, -- заметил Алекс. -- Ты больше не играешь даже в покер? -- Редко. -- А как продвигается детективный бизнес? -- Неплохо. Я нашел тебя. -- Да, ты нашел. Но это не в счет. Фактически я все время пытался встретиться с тобой. - Ты? Почему? -- Хоб, мне нужна помощь. Конечно, я готов заплатить за нее. -- В каком деле? История Алекса началась несколько лет назад. Как и я, он оставил Европу, вернулся в Соединенные Штаты и начал искать работу. Адвокатский экзамен он сдал несколько лет назад в Вашингтоне, округ Колумбия. Теперь с помощью одного из дядей он пошел работать в корпорацию Селуина, в группу основателей фондов. Шел 1985 год. В 1986-м Алекс обнаружил, что находится в центре интересной ситуации: собирает деньги в фонд помощи никарагуанским контрас и для секретной операции в Иране, которую Белый дом пропагандировал в те годы. Тогда за махинации при сборе денег для этих фондов кое-кто попал в газеты. Хотя Селуин и другие были замешаны в этом деле не меньше. Как раз в то время Алекс встретил Ракель, одного из секретарей группы Селуина. Она и Алекс начали встречаться. Через месяц они переехали в маленькую квартиру в Джорджтауне. Алекс продолжал работать у Селуина. Прошло еще несколько месяцев, и Алекс помимо воли стал замечать, что собрано очень много денег для различных проектов, касавшихся никарагуанских контрас и Ирана, Но сколько бы денег ни поступало, борцам вроде бы перепадало все меньше и меньше. Создалась любопытная ситуация. Все совершалось под лозунгами патриотизма. Однако трудно было отделаться от впечатления, что некоторые люди делали на патриотизме очень большие деньги. Потом пришел 1987 год, и вдруг Иран и никарагуанские контрас попали в газеты. Фонды помощи оказались связаны, их окрестили "Иран-Контрас", а дело получило название "Ирангейт". Кейси, одному из шефов проекта, сделали операцию на мозге, здоровье к нему не вернулось, и вскоре он умер. По