Рауль Мир-Хайдаров. Судить буду я --------------------------------------------------------------- © Copyright Рауль Мир-Хайдаров WWW: http://www.mraul.nm.ru/index1.htm Ё http://www.mraul.nm.ru/index1.htm Email: mraul61(@)hotmail.com Издательство "Советский писатель", 1992 Роман В авторской редакции Date: 11 Nov 2003 ----------------------------------------------------------------------------- I Пока человек со свежим шрамом на лбу, припадая на левую ногу, одолевал просторный холл ресторана "Лидо", принаряженного к Новому году, у Миршаба мгновенно пересохло в горле, и он остро почувствовал, как не хватает ему воздуха. Бросив взгляд на бармена за стойкой, сказал, пытаясь унять волнение: -- Налей побыстрее чего-нибудь... Но фраза не получилась спокойной, нервно свело скулы, и оттого слова прозвучали, тревожно, просительно -- куда подевались обычная властность, металл в голосе? Тревога читалась и на вмиг осунувшемся, бледном лице, хотя Салим Хасанович умел себя держать, и бармен прекрасно знал это. Странный хромой посетитель, осушивший подряд две стопки водки, вселил нервозность и в вальяжного виртуоза бокалов и бутылок, и он тут же дал промашку: вместо традиционного особого армянского коньяка налил водку из запотевшей бутылки и заметил свою оплошность в последний момент, когда Салим Хасанович уже поднес рюмку к губам. Но самое удивительное: педантичный и капризный любовник директрисы "Лидо", не отрывая взгляда от ковылявшего к выходу болезненного вида человека, жадно опрокинул рюмку и жестом попросил повторить, хотя бармен знал точно: Хашимов водку не пил. Бармен наполнил рюмку в протянутой руке и тоже невольно устремил глаза к выходу. Он увидел, как Карен нарочито подобострастно склонился в поклоне, открывая перед посетителем дверь, и выпустив его, тут же кинулся почти бегом к бару, словно чувствовал призывный взгляд Миршаба. Точно так же, как минуту назад Салим Хасанович, со странной кличкой Миршаб, к которой бармен никак не мог привыкнуть, он жадно потребовал: -- Налей поскорее чего-нибудь... -- и, увидев бутылку "Столичной" в руке бармена, добавил: -- Лучше водки, да побольше, целый стакан... Бармен не заставил себя ждать, поискал глазами, чем бы дать закусить... Выпив залпом и не обратив внимания на поданный бутерброд с икрой, Карен обратился к человеку, которого всегда называл "шеф": -- Он заглянул случайно или пришел испортить нам Новый год? Хашимов зло подумал: "Вот если бы ты справился с заданием, раздавил "жигуленок" вместе с прокурором в лепешку, сегодня бы у нас не возникли проблемы и праздник прошел без сюрпризов". Но вслух сказал другое: -- Нет, не случайно. Он объявил, что включил мне счетчик, и напомнил, что мы с Сухробом слишком много ему задолжали. Понимаешь? Шок у него быстро прошел, и Миршаб вполне владел своими эмоциями, да ему и хотелось перед Кареном выглядеть спокойным, уверенным, он знал, что тот просто влюблен в Шубарина за его хладнокровие, выдержку, аристократические манеры. Брат Карена, Ашот, долго служивший у Артура Александровича телохранителем, сам "человек без нервов", всегда поражался безупречной уравновешенности Шубарина и считал своего босса образцом для подражания. Вселять в Карена страх, тревогу не следовало. Всегда осторожный Миршаб заговорил, забыв про парня за стойкой, но тот сам инстинктивно почувствовал, что ему следует держаться подальше от любой информации, и бочком, незаметно, покинул рабочее место. Посетитель с рваным шрамом на лбу вселил тревогу и в его душу. Что могли означать его слова: "За жену, за сына..."? Бармен хорошо знал многих "деловых" и "крутых" людей в городе,-- бар в "Лидо" пользовался популярностью у этого рода публики из-за великолепного ассортимента напитков, а баснословная дороговизна делала его недоступным для случайных посетителей. Но, как ни напрягал память, он не мог припомнить этого хромого клиента, судя по внешности, местного. Он давно привык к всесилию хозяина, человека из Верховного суда и сейчас не мог поверить, что есть кто-то, могущий вселить тревогу в самого Миршаба, да еще в канун Нового года. Но, оказывается, такой человек существовал,-- он сам заявился в "Лидо",-- это читалось на лицах беседующих у стойки людей. Салим Хасанович, уловив тревогу в душе Карена, постарался перевести разговор в романтическую плоскость, столь обожаемую в уголовном мире: -- Слишком театрален прокурор, или у него не выдержали нервы. Помнишь, как у Стивенсона, в "Острове сокровищ", одноногий пират приносит жертве черную метку? Так случилось, что и мы сегодня получили от "москвича" метку... -- Как бы там ни было, благородный поступок с его стороны, он играет в открытую... - сухо ответил Карен. -- Благородство -- дорогая штука, не каждому по карману... - закончил туманно Хашимов и, пожелав боевику весело встретить Новый год, поспешил в кабинет хозяйки ресторана. Наргиз по внутреннему селектору отдавала последние наказы на кухню, и Салим Хасанович, придвинув к себе ярко-красный телефон, набрал номер дежурной на этаже института травматологии, где лечился Прокурор республики,-- он помнил его наизусть. -- Скажите, пожалуйста, не поздно ли будет часа через два завезти праздничный ужин прокурору Камалову? -- спросил он любезно, не забыв поздравить дежурную по этажу с наступающим праздником. -- Кто спрашивает? -- поинтересовалась на всякий случай медсестра, видимо, люди из прокуратуры провели с персоналом соответствующий инструктаж. -- Салим Хасанович Хашимов, из Верховного суда, -- ответил, довольный трюком, Миршаб. -- Спасибо за внимание и хлопоты, Салим Хасанович, но должна вас огорчить: прокурор встречает Новый год вне стен нашей больницы. -- Он что, уже выписался? -- деланно удивился собеседник. -- Нет, отпросился у профессора Шаварина ровно на сутки. Ему еще долго у нас находиться... Ответ любезной медсестры успокоил Миршаба, и он, удовлетворенный, положил трубку. Наргиз, слышавшая разговор, удивленно спросила: -- Ты хотел поздравить с Новым годом Камалова? -- А почему бы и нет? Коллеги все-таки, одним делом занимаемся, и Бог у нас един -- правосудие. Не приведи Аллах попасть в такую аварию, я ведь тоже на машине день и ночь мотаюсь. -- Ему не хотелось впутывать любовницу в свои дела, но на всякий случай он отметил, что обеспечил себе бесценное алиби: медсестра наверняка при необходимости подтвердила бы факт телефонной беседы. На улице уже смеркалось, и во дворе разом вспыхнули фонари. Сквозь большое оконное стекло холла в свете ярких ламп снег падал особенно театрально, словно в замедленной съемке, что еще больше поднимало предпраздничное настроение. Две заснеженные чинары у ограды в обманчивом вечернем освещении издали походили на ели. "Зря их не догадались украсить хотя бы лампочками",-- подумал Салим Хасанович и вспомнил про подарок для Наргиз. "Проклятый "москвич!" -- чертыхнулся про себя Миршаб, из-за него он совсем забыл про новогодний подарок. Обидеть в такой день любимую женщину -- непростительная ошибка, объяснения в таком случае не принимаются! Но "москвич" не шел у него из головы, и он подумал, что если сейчас, тут же, не вручит Наргиз презент, то опять может забыть о нем. Мысли его против воли крутились только возле прокурора, и не было в них места ни для праздника, ни для Наргиз, которую он все-таки любил. Наргиз, заметив, что ее покровитель чем-то озабочен, подошла к нему и нежно погладила по голове. Волосы у Салима, уже чуть тронутые сединой, слегка вились, сами без особых ухищрений парикмахера укладываясь в прическу, придававшую ему импозантный вид. Но все же что-то актерское проглядывало во внешности, манерах Хашимова, в его постоянном внимании к своему гардеробу. Ласки Наргиз всегда успокаивали Миршаба, но тут он обрадовался другому: подвернулся вполне естественный повод вручить подарок. Из внутреннего кармана темно-синей вечерней "тройки" он достал узкий футляр с тяжелым, пятирядным колье из розового жемчуга. Вчера одни люди в благодарность за услуги принесли целый дипломат изящных вещей, и среди них оказалось это чудесное изделие в роскошной коробке из золотистой замши. Колье отличалось тем, что в середине все пять рядов жемчуга соединялись с удивительной красоты изумрудом. Целый час, позабыв про дела, любовался он работой, пытаясь найти хотя бы две разные жемчужины -- хоть по цвету, хоть по размеру, хоть по форме, но китайский жемчуг из Гонконга оказался без единого изъяна. В дипломате были и другие украшения, но сегодня, в Новый год, он остановил свой выбор на этой изящной вещи, вспомнив, как в день ограбления прокуратуры Беспалый обещал подарить Наргиз жемчужное колье... -- Закрой глаза,-- попросил Миршаб и, привстав, ловко застегнул колье на высокой, лебяжьей шее любимой женщины, на миг ощутив тяжесть ее жгуче-черных волос. В последние годы Ташкент наводнили жемчугом, особенно много его привозили армяне-репатрианты, о чем некогда поведал Артем Парсегян по кличке Беспалый, а теперь, когда стал свободным выезд в Китай, привозили уйгуры и дунгане, проживающие в Узбекистане и Казахстане. Но колье из пяти рядов розового жемчуга с огромным изумрудом Наргиз оценила сразу, хотя и имела целую шкатулку бус: в старинных мусульманских фамилиях с незапамятных времен жемчуг ценился дороже бриллиантов. -- Спасибо!.. -- искренне поблагодарила Наргиз, обвив шею давнего любовника горячими руками,- она не сомневалась, что Салим любит ее. - Оно чудесное! Подарок обрадовал и огорчил одновременно: она подумала, что он засобирался домой, отсюда такая поспешность с подношением, хотя Миршаб особенно не торопился. Налюбовавшись драгоценностью у зеркала, Наргиз заглянула в соседнюю комнату, где уже был сервирован стол на двоих. На улице совсем стемнело, а окна ее личных апартаментов выходили в глухой двор, оттого в зале стояла темнота. Но Наргиз не включила свет, а зажгла ароматные свечи в тяжелых четырехрожковых бронзовых шандалах, стоящих в центре стола, от которых заиграли длинные причудливые отсветы на тонком фарфоре и столовом серебре, задвигались тени по высоким стенам. Подумав, она включила гирлянду на небольшой, щедро наряженной елочке в углу, и только потом пригласила Миршаба в зал. Мягкая лирическая музыка,-- саксофон знаменитого Папетти,-- доносящаяся из огромных динамиков по углам комнаты, хвойный аромат от оплывающих свечей, светящаяся огнями, блистающая украшениями елка, стол, белевший во тьме зыбким квадратом с дрожащими на нем тенями, изысканно сервированный на двоих,-- все это вернуло Миршабу утерянное ощущение праздника, и он, обняв Наргиз, волнуясь, прошептал ей на ухо: -- С наступающим Новым годом, милая... Наргиз ответила легким поцелуем, а уходя, чтобы позвать официантов накрывать стол, все же сказала с нескрываемой горечью: -- Жаль, что мы с тобой встречаем Новый год по-дальневосточному... Она и раньше знала, что праздники он отмечает в кругу семьи, но сегодня не удержала обиду в себе. Но Хашимов пропустил колкость мимо ушей, просто уже не слышал ее: его мысли вновь вернулись к прокурору Камалову. Если до сегодняшнего дня он был уверен в своей безопасности и считал, что в капкан "москвича" попал только его шеф и однокашник Сухроб Акрамходжаев, которого он часто, даже в мыслях, называл Сенатором, то теперь иллюзия благополучия пошатнулась, если не рухнула,-- его жизнь тоже оказалась в опасности. Выходит, оставалось одно -- действовать, и действовать немедленно, прокурор и в больнице представлял угрозу. Бежать... Бежать, прихватив с собой прекрасную Наргиз и пять миллионов аксайского хана Акмаля, отданных не то во имя торжества зеленого знамени ислама, не то для спасения из рук КГБ -- первое, что приходило на ум. "И жить в вечном страхе, ожидая каждый день ночного стука в дверь?" -- нашептывал внутренний голос, и Миршаб без сожаления отмел этот вполне логичный путь,-- вне власти жизни он уже не мыслил... Оставалось одно -- ликвидировать прокурора Камалова, а заодно и взломщика Артема Парсегяна, Беспалого, находящегося в следственном изоляторе КГБ, куда его упрятал хитрющий начальник уголовного розыска республики полковник Джураев. Беспалый знал про Сенатора нечто такое, что грозило жизни и его однокашнику Миршабу. Хотелось немедля, сию минуту, несмотря на приближающийся Новый год, что-то делать, предпринимать -- ведь речь шла о его жизни, его судьбе. Кроме того, жаль было расставаться с деньгами, властью, положением. "Нет, меня так дешево, как Сенатора, ты не заполучишь!" -- мысленно пригрозил он прокурору Камалову. Миршаб чувствовал, как злоба начинает мутить ему голову, туманить мозги, и он приказал себе: "Стоп! Возьми себя в руки. Против "москвича" нужно действовать осторожно, расчетливо, желательно чужими руками. Возможно, он и явился в "Лидо", чтобы спровоцировать ярость и лобовую атаку, мастак он заманивать в ловушку. Не забывай про смерть снайпера Арифа, владельца знаменитого восьмизарядного "Франчи", как тот угодил в собственноручно расставленную засаду и поплатился жизнью. А сколько высших чинов милиции в Москве пошло из-за Камалова в тюрьму, пока не вычислили, что именно он охотник за оборотнями в органах... Многим людям и в Москве, и в Ташкенте стоит поперек горла этот несговорчивый прокурор, и ничему-то жизнь его не научила..." В большом зале ресторана оркестр начал настраивать инструменты. Время от времени высоко и резко взлетал визг трубы, забивая саксофон легендарного Фаусто Папетти. Ярко разгоревшиеся свечи уже освещали ближний угол комнаты, переливалась огнями елочка, пахло хвоей, теплом, уютом, праздником -- но Салим ничего не видел, ничего не слышал, ничего не ощущал. Он все время возвращался мыслями к неожиданному визиту прокурора в "Лидо". Таким задумчивым и застала его Наргиз. Два официанта вкатили следом за ней столик с горячими и холодными закусками, зеленью, фруктами, брынзой, Наргиз же несла в руках огромную вазу с отборными мандаринами. Неожиданный запах цитрусовых из далекой Абхазии пробил что-то в сознании Миршаба, и он, пересиливая себя, отринув мысли о прокуроре, поднявшись навстречу, воскликнул искренне: -- О, какие чудесные мандарины, как дивно пахнут! Засиделся он, на удивление Наргиз, долго, но на это у него появились свои причины,-- он решил все-таки не откладывать дела в долгий ящик. Вдруг, во время изысканного ужина с очаровательной Наргиз, когда, казалось, мысли о прокуроре Камалове отступили окончательно, ему припомнился Коста... Миршаб понял, что без его помощи на этот раз не обойтись. Зная, что Джиоев встречает Новый год в "Лидо", он и задержался здесь, чем доставил искреннюю радость Наргиз. Когда Коста появился в ресторане, его предупредили, что Хашимов в "Лидо", и он зашел поздравить компаньона своего шефа Шубарина с Новым годом. Обменявшись любезностями, Миршаб пригласил его пообедать сразу после Нового года, и Коста понял: что-то стряслось, если человек из Верховного суда приглашает домой, да еще в праздники. Заручившись согласием Коста, Салим Хасанович заторопился к семье, он считал, что праздники для него уже кончились -- счетчик его долгам включил очень серьезный человек. II Направляясь к машине после неожиданной встречи с Хашимовым в ресторане, Камалов уже жалел о своей несдержанности. Не стоило раскрывать козыри -- давать понять, что он знает, кто стоит за убийством его семьи, за покушением на него самого на трассе Коканд-Ленинабад. Теперь действия Хашимова могли стать непредсказуемыми: он мог попытаться исчезнуть, затерявшись в бывших владениях хана Акмаля, или же с помощью его людей мог легко перебраться в Афганистан. В войну контрабандисты наладили надежные коридоры, а связи, судя по всему, у человека из Верховного суда были, да и деньги водились немалые. И если Сенатор успел стать доверенным человеком хана Акмаля, то сегодня Салим Хасанович вполне мог быть распорядителем его многих миллионов. Вот какой расклад на будущее он, сам того не желая, веером расстелил перед Миршабом. Но существовал и другой путь, более радикальный, который у них уже дважды срывался,-- попытаться снова убрать его. Этот путь наверняка Миршабу больше по душе; в случае удачи -- концы в воду, и Сенатору путь на свободу забрезжит, скажут: оболгал Беспалый кристально честного человека, борца за демократию и справедливость по наущению прокурора Камалова. "Как ни крути, выходит, дал промашку",-- укорял себя прокурор, отыскивая глазами на просторной автостоянке машину Нортухты, с которым они попали в засаду Арифа во время ферганских событий. Но что-то в нем сопротивлялось однозначной оценке событий: "Да, по логике вроде сделал ошибку. Но не все же должно оцениваться в жизни, как в математике, только со знаком "плюс" или "минус",-- уверял он себя, и вдруг понял: такой оценке в нем противится не хладнокровный прокурор, а просто мужчина, у которого убили любимую женщину, сына. Вот с этой позиции он поступил верно, намеренно открыв карты, дал понять, что пощады им от него не дождаться и расплата предстоит по высшей мере: око за око. Поступил по-мужски, открыто сказал в глаза,-- таким поступком следовало гордиться. А что испортил праздник -- так это вышло случайно, он не ставил себе такой цели, сегодня, наверное, Миршабу и Новый год будет не в радость, страх на его лице был очевиден. Эта мысль не только успокоила прокурора, но и привела к неожиданному выводу: ведь Хашимов может подумать: если прокурор заявился в "Лидо" и открыто заявил, что знает, кто стоит за покушением на него, значит, у него уже собрано достаточно материалов и готов ордер на арест. Вряд ли такой человек станет угрожать без оснований. Разве не могла прийти человеку из Верховного суда подобная мысль? "Вполне",-- ответил сам себе прокурор и улыбнулся. А из этого следовало только одно -- Миршаб сейчас же начнет действовать, времени на раскачку у него уже не осталось... Бежевая казенная "Волга" Нортухты оказалась припаркованной между двумя роскошными "Мерседесами" с ташкентскими номерами, а сам он разглядывал вишневого цвета "Вольво", стоявшую напротив. Мельком глянув на респектабельное "Вольво", Камалов вспомнил майора ОБХСС, зятя крупного хапуги из Совмина. Кудратова-то и потрошил Беспалый вместе с неким рэкетиром по имени Варлам,-- они знали, что обэхээсэсник собирается купить "Вольво" за двести двадцать пять тысяч, и как раз вишневого цвета. "А не Кудратова ли это машина?" -- подумал прокурор и на всякий случай "срисовал" номер. "Солидная публика собирается отмечать Новый год в "Лидо",-- отметил про себя и пожалел, что нет возможности заснять помпезный бал на видеопленку,-- интересное получилось бы кино. Нортухта, увидев прокурора, поспешил к машине. Выезжая со стоянки, лукаво спросил: -- Мне показалось, вы знаете хозяина "Вольво", хотя машина наверняка появилась в городе месяца два-три назад, когда вы находились в больнице... -- Да, ты прав. Хозяин машины, по-моему, Кудратов, работник милиции, но на всякий случай проверь мою догадку, ведь я полгода не у дел, не в форме. -- Еще не вошли в рынок, а как много развелось в Ташкенте роскошных иномарок, наша "Волга" рядом с ними смотрится колымагой, -- сказал с сожалением в голосе шофер. -- Интересно, когда появится первая "Мазерати" в республике и кто будет ее хозяин? -- поддержал разговор прокурор, пытаясь уйти от мыслей, связанных с "Лидо". -- А я про такую и не слышал. Что, очень престижная машина? -- О да! Автомобиль экстра-класса, супер-люкс, делается на заказ в Италии, персонально, учитывая все прихоти хозяина. Я видел всего три-четыре в Париже... К дому на Дархане подъехали быстро, и Камалов, глянув на часы, сказал: -- Значит, завтра к четырем часам жду тебя,-- я обещал вернуться в больницу к вечернему обходу. С Новым годом тебя и всех твоих близких. -- И, уже взявшись за ручку дверцы, добавил с волнением: -- Честно говоря, после покушения на трассе я думал, что ты попросишься на другую машину. Работа со мной, кроме опасности, не сулит ничего хорошего. Сейчас вот хотел пожелать тебе счастья, покоя, благополучия, того, что принято в нормальном обществе, но мы с тобой живем в перевернутом мире и втянуты в смертельную игру, где ничьей не бывает. У меня язык не поворачивается говорить банальные слова, хотя я от души желаю тебе счастья и благополучия... -- Он перевел дыхание, но все же решил сказать все без обиняков. -- Полчаса назад я видел одного из тех, кто организовал охоту на нас с тобой во время ферганских событий, и я должен дать тебе еще раз шанс подумать, стоит ли работать со мной. Если что, я не обижусь... -- Нет, Хуршид Азизович,-- прервал Нортухта затянувшуюся паузу. -- Я сразу почувствовал: в ресторане что-то произошло с вами -- недаром меня так и подмывало пойти следом... За полгода, что вы находитесь в больнице, у многих эта забегаловка на слуху... Говорят, очень большие люди покровительствуют этому гадюшнику, и немудрено, что кое-кому вы тут вот так... - Он чиркнул себе поперек горла.-- А что касается моей работы... Обыкновенная, мужская работа, я ее сам выбрал. Знаете, у нас в Афгане была в ходу поговорка: "Лошадей на переправе не меняют...". Так что до встречи в Новом году, то есть завтра... ...Странное ощущение испытывал прокурор, войдя в дом, в котором не был полгода, и он понимал, что это не из-за времени. В свою московскую квартиру он возвращался из Парижа после тринадцатимесячной разлуки, а из Вашингтона однажды даже после двухлетнего отсутствия, но то было иным измерением. Сегодня он вернулся, как бы побывав по ту сторону жизни,-- теперь-то он понимает, что чудом остался жив, пролежав двадцать восемь дней в реанимации,-- и его не встречали, как обычно, жена и сын. Казалось, еще все в доме хранило следы их рук, вещи таили их тепло, запахи... Случайно забытая книга на подоконнике, крем в ванной, комнатные туфли у кровати, теннисная ракетка в прихожей, плеер с наушниками на письменном столе словно дожидались владельцев, а их уже нет... И хотя два часа назад он был на их могилах, но все же в глубине души не верилось, что они погибли, в человеке всегда теплится надежда на чудо. Как хотелось закричать, заплакать от бессилия, невозможности что-то изменить в судьбе, вернуть дорогих людей, и он со стоном повалился на тахту, на которой, казалось, еще вчера сидел рядом с сыном и женой. Высокие напольные часы в корпусе из потемневшего красного дерева напомнили, что до Нового года осталось всего шесть часов, и с боем старинных часов, купленных женой по случаю, в комиссионном магазине, он вдруг понял, что отныне для него начался отсчет совершенно нового времени. После такого открытия он и на вещи вокруг себя смотрел уже по-другому -- привычные, родные, они жили как бы своей жизнью, обходились без холившей, лелеявшей их хозяйки; да и погибни он сам вместе с семьей, сегодня тут расхаживал бы чужой человек и пользовался его вещами, слышал этот бой часов... Никогда до этой минуты он не ощущал с такой пронзительностью бренность жизни, хотя с молодых лет ходил, что называется, по лезвию ножа. -- Успеть бы! -- неожиданно вырвалось у него вслух, но он не связывал это "успеть" со встречей в ресторане, с Миршабом. Успеть -- для него значило реализовать хоть часть задуманного. Он чувствовал, как словно в песок ушли годы, и даже главные работы его жизни, не потерявшие актуальности за десятилетия, и по сей день лежат с грифом "Совершенно секретно", не востребованные обществом, лишний раз напоминая, на сколько лет мы опоздали... И он в который раз пожалел, что так рано ушел из жизни Юрий Владимирович Андропов, спасший его однажды... Несмотря на отсутствие хозяйки, дом не выглядел запущенным, о том, что тут постоянно бывала родня, он знал, и сейчас инстинктивно ждал телефонной трели или звонка в дверь. Он не предупредил никого из близких, что намерен покинуть больницу на Новый год,-- все вышло неожиданно, под влиянием дивного снегопада. Узнав, что он вернулся, родственники кинутся приглашать к себе -- провести праздник в кругу родных. Но ему хотелось побыть в новогоднюю ночь одному, восстановить в памяти счастливые дни с семьей, поразмышлять о себе, о времени, о деле, которым занят, -- там ведь и минуты не дадут остаться наедине со своими мыслями, будут заботиться, опекать, жалеть. А ему не хотелось вторгаться со своей бедой в чужую жизнь, даже родственников, хотя знал, что пекутся они о нем искренне. Для Камалова не прошло бесследно, что он столько лет жил вдали от родины и придерживался в жизни традиций уже скорее европейских, чем восточных, но не оттого, что отдавал предпочтение иной системе ценностей. Так сложилось, что его работа всегда требовала максимальной свободы и независимости в отношениях с людьми, а в родне человек растворяется, становится повязанным тысячами условностей. Поэтому он чувствовал себя не совсем уютно, иногда даже чужим среди многочисленной родни, и они, пожалуй, догадывались об этом, старались не быть назойливыми, но все-таки... Сегодня особенно хотелось побыть одному, уже по-новому оценить свои потери, взвесить свои возможности, ведь он объявил Миршабу по-русски: иду на вы! За окнами стемнело, старинные часы мелодичным боем уже дважды напоминали ему о приближении Нового года, а он все никак не мог подняться, включить свет, хотя ему хотелось пройтись по квартире, заглянуть в спальню, в комнату сына, на кухню. Опять разболелась нога, заныла от бедра, и он понял, что нынче ему не уснуть. Вдруг раздался телефонный звонок, и Камалов, превозмогая боль, поднялся, уже протянул руку за трубкой, но внезапно остановился: он твердо решил встречать Новый год один - так, казалось ему, будет лучше для всех. Часы в углу предупредили: от уходящего года остался всего час, и он, придерживаясь рукой за стенку, доковылял до выключателя. Нога в движении разболелась еще сильнее, и он долго стоял, притулившись к дверному косяку, время неуловимо приближалось к двенадцати, нужно было подготовиться к встрече Нового года, отметить его хотя бы символически, и опять, то держась за стол, то за стул, Камалов добрел до бара. Он знал, что там обязательно что-нибудь найдется, на худой конец он откроет одну из роскошных бутылок виски или джина, что жена держала для украшения бара, сама покупала перед отъездом из Вашингтона. Но в баре нашлась и водка, и коньяк; правда, "Столичной" оказалось полбутылки, и он отодвинул ее в сторону, праздник все-таки, и взял местный коньяк "Узбекистан", вряд ли уступавший известным во всем мире коньякам. Он уже собрался захлопнуть дверцу бара, скрывающую зеркальную обшивку внутренних стенок, как вдруг взгляд его среди множества блестящих болтов крепления отыскал один потайной: бар у него был с секретом, и он уже давно не заглядывал в тайник, хотя всегда помнил, что у него там хранится. Он с усилием нажал на болт, и зеркальный квадрат стал беззвучно и медленно уходить внутрь, и сразу пахнуло затхлостью, несвежим воздухом... Он нашарил в темноте сверток и, достав его, возвратил зеркальную панель на место. Захватив бутылку коньяка и рюмку из серванта, держа в руке сверток, вернулся за стол. Развернув матерчатую обертку, прокурор достал пистолет, и приятная тяжесть старого оружия напомнила ему совсем молодые годы в Москве. Он учился тогда в аспирантуре, в родном МГУ, после того как успел поработать прокурором в Ташкенте, и выбрал для своего научного труда редкую по тем годам тему "Преступления против правосудия", то есть о преступлениях внутри самих органов. По одному заинтересовавшему его вопросу он обратился в КГБ за помощью, догадывался, что там есть материал для его диссертации, но то, что случилось, определило его дальнейшую жизнь. Всех материалов, ему, конечно, не показали, но кое-что он увидел, и когда он пришел туда в третий раз, проявив настырность и настойчивость, сотрудник госбезопасности вдруг пошутил с намеком: шустрый, мол, больно, хочешь готовенькое заполучить, чужими руками жар загребать, не благороднее ли пойти поработать в органах и добыть материал самому. Его самолюбие было задето, и через неделю Камалов, оставив очную аспирантуру, пошел работать в уголовный розыск, имея тайную цель -- охоту за оборотнями, предателями в милицейской среде. Его работа не ограничивалась сменными дежурствами, после которых он, как и все младшие офицеры, сдавал табельное оружие, его тайная миссия была крайне опасна, и через год ему вынуждены были выдать этот пистолет: слишком рисковым, смертельным делом занимался капитан Камалов. Через семь лет, когда он дослужится до звания подполковника, в одной операции по задержанию вооруженной банды в него почти в упор стрелял коллега по службе. Оборотни тоже вычислили, какому охотнику они обязаны своими провалами. Вот тогда и спасет ему жизнь второй пистолет, бывший при нем, кроме табельного. После защиты диссертации в одном из закрытых учебных заведений КГБ, писавшейся годы, ему и подарят этот пистолет как именное оружие, за личную храбрость, и получит он его из рук самого Андропова. ...До полуночи оставалось меньше четверти часа, когда, отвлекшись от воспоминаний о годах службы в уголовном розыске, он глянул вдруг перед собой. Сюрреалистическая картина, достойная кисти Сальвадора Дали, предстала перед ним в большом зеркале напротив: близится Новый год, а на столе перед болезненного вида человеком со свежим шрамом на лбу стоит бутылка марочного коньяка, низкий пузатый бокал баккара, и тяжелый, но всегда надежный пистолет системы Макарова, частенько называемый за кордоном русским. И в этот момент вновь раздался телефонный звонок, но теперь его одиночество вряд ли кто бы нарушил, и он поднял трубку. -- Добрый вечер, Хуршид Азизович,-- раздался приятный девичий голос. -- С Новым годом, здоровья, счастья, благополучия вам,-- вполне искренне желал незнакомый человек, и прокурор силился вспомнить, кто бы это мог быть. На другом конце провода почувствовали это. -- Вы, наверное, не узнали меня, ведь я звоню вам впервые. Я была у вас две недели назад в больнице. Татьяна Георгиевна, Таня меня зовут, помните?.. -- Помню, конечно, Танечка, помню. С Новым годом вас, пусть год Лошади принесет вам удачу, счастье... -- Спасибо, рада вас слышать. Я приходила поздравить и очень огорчилась, не застав вас в больнице. Но полчаса назад, дома, я вдруг почувствовала, что вы у себя, один, хотя я знаю, у вас многочисленная родня в Ташкенте, и довольна вдвойне, что интуиция не обманула и мне удалось поговорить с вами... В этот момент часы начали медленно отбивать двенадцать, и Камалов, спохватившись, сказал: -- Таня, с Новым годом! Слышите, у меня часы бьют? Вы можете поднять сейчас бокал? -- Да, у меня на столе бутылка вина, и я слышу бой старинных часов... -- А я сейчас, одну секунду, -- заторопился прокурор и плеснул себе в бокал чуть больше обычного. -- Вот и у меня бокал в руке. Раз так вышло, давайте выпьем вместе и пожелаем друг другу удачи, мы ведь служим одному Богу -- Правосудию! -- И они в разных концах Ташкента одновременно осушили бокалы. -- Где вы сейчас работаете? -- неожиданно для себя поинтересовался Камалов. -- В Мирзо-Улугбекском районе, в прокуратуре. У него уже созрела мысль, и он поспешил ее высказать: -- В прошлый раз вы сказали, что хотели бы работать рядом со мной. Не передумали? -- Нет. Вы заняты настоящим делом, и я хочу быть полезной вам. -- После праздников зайдите в прокуратуру, в новый отдел по борьбе с организованной преступностью. Там много секретной документации, и я хотел, чтобы она находилась в надежных руках. Не боитесь? На Востоке говорят: чужие секреты укорачивают жизнь. -- Не боюсь. Я не боялась и до встречи с вами, поэтому ваше предложение принимаю как новогодний подарок... -- И вдруг по-девичьи озорно, лукаво добавила: -- Как быстро начинают сбываться ваши новогодние пожелания, я уже счастлива... -- Пожелав приятно провести новогоднюю ночь, она попрощалась. "Стоило покинуть больницу -- сколько сразу важных событий произошло",-- подумал прокурор, и, вспоминая о последних часах ушедшего года, все отчетливее понимал, что в "Лидо" он погорячился с отчаяния. В тот миг ему казалось, что он один противостоит хорошо организованной мафии, у которой, куда ни кинь, везде свои люди. Выходит, ошибся. Он не один: и Нортухта, водитель, не оставил его, хотя уж он-то видел, как профессиональные убийцы охотились за ними во время ферганских событий, и Татьяна Георгиевна, Таня, вычислившая предателя в республиканской прокуратуре, тоже готова сотрудничать с ним, зная, какому риску может подвергаться ее жизнь. А начальник уголовного розыска республики полковник Джураев, а ребята из его нового отдела по борьбе с организованной преступностью -- все они прошли проверку во время задержания аксайского хана Акмаля. И впервые за долгий день на лицо Камалова набежала улыбка, и он мысленно поздравил всех их с праздником, пожелав удачи,-- непростой и для них Новый год уже вступил в свои права. "Вот и кончился для меня праздник",-- подумал прокурор, вставая из-за стола. Взгляд его упал на пистолет... "Следует спрятать его снова в тайник,-- решил Камалов и вернулся к серванту, но что-то внутри удерживало его от разлуки с оружием. -- Мистика какая-то: в больницу с пистолетом",-- спорил он мысленно сам с собой. Он вспомнил вдруг, что интуиция розыскника, когда он служил в милиции, никогда его не подводила, и решил оставить оружие при себе. III Артур Александрович Шубарин уже восьмой месяц находился в Германии, в Мюнхене, где изучал современное банковское дело. На Германии его выбор остановился не случайно; в школе изучал немецкий, в институте -- английский, и владел обоими языками довольно-таки сносно, но не это было определяющим. Когда-то он обсуждал с погибшим прокурором Азлархановым положение экономики и пришли к выводу, что нашей стране подойдет не всякая финансовая и кредитная система, методы даже преуспевающих в этом деле стран у нас могут не дать свои плоды, нужно перенять опыт государств, у которых с Россией издавна существуют культурные, географические, исторические, экономические, политические связи и традиции. И тут, на взгляд Шубарина, Европа подходила больше всего, хотя он не сбрасывал со счетов ни Америку, ни Азию с феноменальной Японией и азиатскими драконами, но в основание банковского, валютного дела, он считал, должна быть заложена только европейская система. В Европе Россия крепко связана тысячами уз со многими странами, и прежде всего с Францией, но он остановил свой выбор на Германии, ибо понимал, что с воссоединением обеих немецких территорий на европейском континенте, по существу, возникло новое государство с огромными перспективами, и не исключено, что именно она, новая Германия, потеснит в ближайшие годы по экономической мощи и Японию, и Америку. В Европе такой расклад сил первыми почувствовали англичане, уж они-то на континенте явно будут оттеснены немцами, но это историческая реальность, с которой необходимо считаться, как и с закатом нашего государства, на удивление так долго противостоявшего Америке и всему западному миру. Хоть и воевала Россия с Германией со времен тевтонских рыцарей неоднократно, но многое их связывает, даже правящие династии Габсбургов и Романовых в течение нескольких веков находились в родственных связях, а начиная с царицы Екатерины немцы были званы в Россию на жительство, и ныне в пределах нашей страны их проживает более двух миллионов. И хотя в последние годы идет мощный отток российских немцев на свою историческую родину, они все еще заметная нация в России, и это имел в виду Шубарин, отправляясь изучать банковское дело в Германию. Он знал: "Иван, не помнящий родства" -- пословица уникально русская, вряд ли в другом языке можно отыскать ей подобную, и никогда в Германии не забывали о немцах, живущих в России. Замысливая основать свой собственный коммерческий банк, Шубарин с самого начала хотел ориентировать его на прочную связь с Германией, и в местах компактного проживания немцев в Казахстане, Киргизии, Узбекистане уже представлял филиалы своего банка, через них он напрямую вывел бы немецких промышленников и банкиров на соотечественников, чтобы они могли открыть там предприятия, построить эффективные заводы малой мощности, оказать реальную помощь на месте, и тогда прекратился бы хаотичный отток немцев из России, что создает проблемы для обоих государств. И тут, в Германии, он уже находил понимание своих планов. Шубарин часто бывал на Западе и в застойное время, он был "выездным", водил дружбу с такими людьми, чье слово легко открывало любые двери. В ту пору боялись одного -- чтобы не сбежал. А за Артура Александровича можно было поручиться, знали, что на Запад его никакими калачами не заманишь; поехать, посмотреть -- это одно, а жить, для русской души Шубарина, -- невозможно ни при каких обстоятельствах. Пользуясь неразберихой первых лет перестройки, он раньше других мог перевести свои капиталы за границу, но не сделал этого. Многие его компаньоны еще в семидесятые годы уехали на Запад и там, даже разбогатев, ощущали, как не хватает им финансового гения Шубарина, его чутья, железной хватки, недюжинных инженерных знаний. Они предлагали проекты создания совместных предприятий, крупных сделок, чтобы Японец, как называли они его в своем кругу, мог, сохранив капитал, перебраться за кордон. Немало процветающих ныне на Западе людей были обязаны в свое время благополучием Шубарину: одни кормились возле него, другим он помог подняться, кому деньгами, кому советом, чаще и тем и другим. А кое-кого, пользуясь связями, вытащил из петли, а такое вряд ли забудешь. И прослышав, что он находится в Германии, они, не утратив еще русских традиций и привязанностей, частенько навещали его в Мюнхене. Так сложилось, что редко какой уик-энд он проводил в Мюнхене, обычно друзья заезжали за ним, и они отправлялись то в Голландию, то в Швейцарию, то в Австрию. Фирма, организовавшая банковские курсы, снимала для Шубарина меблированную квартиру в хорошем районе, недалеко от места занятий, куда он добирался пешком через ухоженный муниципальный парк. Но сегодня он перебрался в пятизвездочный отель "Риц" на респектабельной Кайзерштрассе, всего на три дня. На игру мюнхенской "Баварии" и повидаться с ним прилетал его старый компаньон, уже тринадцать лет живущий в США, бывший московский грузин Гвидо Лежава, теперь уже мистер Лежава. Правда, Гвидо прилетал не из Америки, а из Португалии, где имел свое дело и приобрел шикарный особняк в пригороде Лиссабона, рядом со знаменитым океанским пляжем Эшториаль, столицу он называл несколько непривычно для нашего слуха -- Лизбон. Запад не убил в Гвидо одной давней страсти -- любви к футболу, он болел за тбилисское "Динамо" и мюнхенскую "Баварию" и приурочил свой приезд к финальной игре на кубок европейских чемпионов любимой команды с португальской "Бенфикой", в раздевалку которой он входил как к себе домой. Гвидо и оплатил два роскошных номера в "Рице", и билеты на хорошие места, стоившие на черном рынке почти тысячу долларов. Благодаря прежним связям в Мюнхене Артур Александрович не нуждался в деньгах и, на взгляд своих коллег по курсам да и руководителей банка, жил на широкую ногу. Он был единственным, кто за дополнительную оплату попросил сменить двухкомнатную квартиру на трехкомнатную -- сработала старая привычка к простору. Через неделю после приезда приобрел чопорно-белый "Мерседес", позволял се