и всеми вещественными аттрибутами прошлой и так хорошо им знакомой жизни. - Бабушкина сестра, красавица Сара с ярко-синими глазами и черными еврейскими волосами, - продолжал БД, видя как внимательно его слушает московская публика, Даррел и даже сыновья, прекратившие молчаливую драку ногами под столом, - наоборот, заделалась яростной к-коммунисткой. Она осталась старой девой, носила сапоги, маузер, грубой выделки юбку и солдатскую гимнастерку. Ее старания были замечены и перед войной она стала секретарем Подольского райкома партии в Киеве. - Даваайтэ выпэм, геенацвалэ! - Заявила Даррел и потянулась к бутылке. - Ну что за народ, эти латыши! - Вспылил Кузя. - Мало что ли людей в России погубили, теперь им еще свободу подавай. - К-когда началась война, отца отправили в Архангельск принимать военные самолеты, поступавшие по лендлизу из Америки, - продолжал БД. Он отпил из бутылки, поглядел на Кузьму. - Когда после войны мы вернулись в Киев, наша квартира была занята беженцами и дед с трудом получил в ней маленькую комнатку, в которой все мы стали жить. Однако самое ужасное мы узнали позже: бабушкину сестру, красавицу Сару, которая осталась в киевском подполье, немцы неприлюдно расстреляли в Б-бабьем Яру... - Рыыженкый, может, хватыт, - вновь встряла Даррел, держа за руку младшего сына, у которого под глазом наливался красным будущий синяк. - Публычно сыплэш сол в раны. - Ты хотела позвонить в Ригу, подружка. Второй телефон на кухне, - напомнил Кузя. - П-после войны отец быстро делал карьеру военного инженера-к-конструктора и занимался модными тогда реактивными двигателями, - сказал БД и поискал глазами Даррел. - Однако безработный дед тоже не сидел без дела, и мы опять стали жить благополучно, в большой хорошо меблированной квартире в Ленинграде. Но т-тут кто-то опять снял ружье со стены и спустил курок. Отцу вспомнили, что во время войны он работал с американцами и посадили, обвинив в шпионаже. Мы опыть потеряли все... К счастью, отец просидел недолго, но вышел из т-тюрьмы больным человеком, с кучей неврозов, которые с переменным успехом потом всю жизнь лечила моя мама. - Еслы чэловэк нечэм хвастать, он хвастаыт своим несчастыем, - заметила Даррел. Глава 5. Латыши Поселившись в Риге, БД пробыл год безработным. Сначала он пробовал деликатно атаковать руководителя местного Центра грудной хирургии, с которым давно и хорошо был знаком, почти уверенный, что тот не откажет, но завяз в грамотно расставленной паутине проволочек и невыполнимых условий. Потом принялся готовить бумаги на получение гранта в медицинском институте, что позволяло создать новую лабораторию и продолжить работы. Его заявка на получение гранта прошла жесткую местную экспертизу и была передана независимым международным экспертам. - Позвольте на этом закончить свое выступление, джентльмены! - сказал он, обращаясь по-английски к экспертам и членам комиссии. - Если я не очень утомил вас, с удовольствием отвечу на вопросы... - Почему бы вам не поехать в Америку, - встал руководитель датчан. - Есть сотни причин, по которым я этого не делаю. Многие из них вы знаете не хуже меня. Я много раз бывал в Штатах, и мои коллеги-американцы всегда твердили, что лаборатории там мне век не видать. Только мальчик на побегушках: "вставь катетер", "сделай разрез", "выведи мочу", "отнеси анализы", "сгоняй за пиццей". В моем возрасте это слабое утешение - the cold comfort. По крайней мере, в Латвии у меня есть крыша над головой, за которую пока платит моя жена, не помышляющая об Америке. - What about Russia? - Кардиохирург из датского королевства был настырным мужиком.. - А Россию, которая не пустила к себе на порог, огородившись барьерами, почище железного занавеса так... люблю и ненавижу, как когда-то Грузию... - И сразу вспомнил, как Кузьма настойчиво притащил его на переговоры с Учителем, а сам остался в машине... - Похоже, - сказал тогда БД обреченно, сидя в неудобной позе, будто родственник тяжелобольного, на краешке низкого кресла в кабинете любимого Учителя, - я не очень преуспел и влип в ситуацию, в которой нельзя выиграть. Благоразумные и унылые латыши видят во мне то завоевателя, то м-мигранта и охотно сражаются, стараясь не вспоминать, что я хирург, который может научить их... - БД, похоже, забыл, что явился к Учителю просителем. - They fuck tell me: "You will have before to learn Latvian!", и я чувствую себя уличной девкой, которая говорит епископу: "Если вы не хотите этого, Ваше преосвещенство, мне вас не научить...". Учитель улыбнулся, но по-прежнему не смотрел в его сторону и увлеченно перебирал бумаги на столе, брезгливо касаясь длинными пальцами с аккуратными ногтями хаотично разбросанных листов. - Хочешь виски? - спросил он так, как спрашивают: "Посошок на дорожку?" - З-заряжайте! - сказал БД и опять неудобно замер с прямой спиной. Глядя в Учителев затылок у алкогольного шкафа в дальнем углу кабинета, попросил неуверенно и жалко, презирая себя: - М-м-может, в-в-возьмите в институт... Учитель дернулся и пролил виски. Он нагнулся и стал разглядывать пятно, негромко матерясь. Потом разогнулся и двинулся к БД: - Кудаблядья могу тебя взять, Рыжий! Уволена половина сотрудников... В Академии денег нетнихуя... И где ты станешь жить? - П-пожил бы у Кузьмы, - оживился БД и взял стакан. - Я мог бы продолжить занятия к-консерваций... После визита в лабораторию бандитской публики из Ростова, что корешила меня впрячься в их убойный бизнес по извлечению органов из живых людей и организовать подпольную лабораторию, идея поиска новых решений в создании "банков органов" странным образом завладела мной и я помимо воли втянулся в это, постоянно перебирая теперь уже в уме возможные варианты продления сроков хранения... Учитель напрягся, внимательно посмотрел на него, но промолчал. - К-какого черта, Учитель?! Я рассказывал вам эту историю несколько раз... и п-про мужика рассказывал, что привел их и сел на корточки посреди кабинета, стрессанув меня этим сильнее всего... Т-теперича вот во мне дозревает идея, которая может иметь хорошую перспективу... Я вернулся к теме комбинированной консервации, чтоб использовать в качестве перфузатов газовые смеси и фторуглеродные эмульсии... Подумайте! Ваш институт вошел в объединение "Евротрансплант" и межгосударственный обмен органами становится почти рутиной... и Америка не за горами. Если удасться удлинить п-продолжительность безопасной консервации будущих трансплантантов до трех-четырех суток, станет возможной не только гарантированная их сохранность при длительной транспортировке... Можно будет п-проводить предварительное типирование тканей... Эту идею стоило бы запатентовать... Ваш могучий п-патентный отдел л-легко спра... - What is the use of running when you are not on the right road... Нетблядьуже патентного отдела давно и проблема эта твоя сегодня никому не нужна... как и ты самблядь со своими мозгами, хирургическим мастерством, иронией и проницательностью. Понял? - Учитель знал, что не прав, и злился, и жалел БД и себя, но брать на службу не хотел... или не мог... - У меня дохуяпроблем с институтом... До самой жопы! Я долженблядьсохранить его. - It makes me sick to hear, Teacher! Не казните себя так, - сказал БД. - Тот, кто п-первым бросил вместо камня матерное слово - подлинный творец цивилизации... Последователи могут только гордиться этим... Фрейд. - Насколько мне известно, ты не умираешь с голода в Латвии, - пробубунил Учитель и посмотрел на телефоны на столе, и БД понял, что пора уходить, но не смог удержаться и сказал: - Не умираю... Однако прогресс основан на врожденной потребности всякого организма жить не по средствам. - Ты у себя в лаборатории, в Тбилиси, не удержался, сидя в... комфортабельной повозке, запряженной смирными лошадьми, - Учитель старательно подбирал слова, избегая привычной матершины. - Здесь тебя посадят на необъезженного жеребца... Попробуй удержатьсяблядь! - Я ходил там всегда по канату, который старательно раскачивала темпераментная грузинская публика. Это отсюда он вам казался столбовой дорогой с частыми кабаками на поворотах... Если в Грузии я смог на голом месте выстроить лабораторию, здесь служить мне будет легче в семь раз. Соглашайтесь, Учитель, - БД встал и привычно подошел к окну и посмотрел вниз, на скучную неприметную площадку перед входом в институт с неработающим фонтаном, редкими "Жигулями" вокруг, несколькими машинами "скорой помощи" и пыльными кустами сирени с пожухлыми осенними листьями. - Возможно, я придурок, но был почти уверен, что вы сами предложите работу, - сказал БД, продолжая глядеть в окно. - Приезжай через пару месяцев, - гнул усердно свое Учитель. - Поговорим. - О чем? Вы посоветуете п-приготовиться к тому, чтобы жить п-позднее или предложите поучаствовать в фестивале народных танцев трансплантированных больных? - посетовал БД, отходя от окна. Он поставил на пол возле кресла нетронутый стакан виски и, не попрощавшись, вышел, забыв закрыть дверь. - Поезжай тогда в Америку, умник! - донесся до него Учителев призыв. - В Москве дохуяинститутов, - сказал Кузьма, открывая дверцу подошедшему БД. И начались мучительные походы по институтам и клиникам, благо, Кузя таскал его с места на место в своей машине. С небольшими вариациями, то смешными, то грустными, мизансцена в кабинете Учителя повторялась с пугающим постоянством. - Можете быть уверены: наше заключение даст вам наибольший бал в конкурсе заявок, - сказал руководитель датских экспертов. Из двенадцати программ, представленных на экспертизу, заявка БД получила самую высокую оценку. Перед отъездом наивные датчане поздравляли с успехом, обещали финансовую поддержку, оборудование... БД сдержанно благодарил и чувствовал, как в душе зреет надежда. Однако его ироничный ум тут же в пух и прах разгромил розовую мечту, но он все-таки попытался надуть щеки в разговоре с членами местной комиссии: - Раз Латвия стала демократическим государством, испытывающим оргазм от сделанного выбора, следует придерживаться международных норм и правил. Вы сами п-приглашали экспертов и оплачивали их визит! - Поймите, коллега! - раздраженно объясняли ему. - Эксперты могут только рекомендовать... Комиссия сама решает, кому раздавать гранты. - Больше года н-назад, когда меня изгоняли из института хирургии в Тбилиси, я вспомнил и сказал своим коллегам слова, услышанные позже, в моей будущей, далекой отсюда жизни: "Грузинская интеллигенция - самое худшее, что можно п-пожелать нации". Комиссия напряженно заулыбалась и насторожилась... - Сегодня эти слова можно с полным правом отнести и к вам, товарищи ученые... - А вы не любите нашу страну и не владеете латышским, - сказали ему. "Ибо сказываю вам, многие поищут войти и не возмогут", - вспомнил он Евангелие от Луки и успокоился. Наступала зима. БД был готов к свершению подвигов, но заявок не поступало. Той мелочи на карманные расходы, которую выдавала через день Даррел, едва хватало, чтоб добраться до центра города и обратно, в типовой дом на окраине Риги, где теперь они жили с сыновьями. Он понимал, что нищенской зарплаты Даррел, устроившейся анестезиологом в одну из больниц, не хватает ни на еду, ни на квартиру, но поделать ничего не мог. Он мог только страдать и делал это истово, с удовольствием, сознавая, что ничто так не разделяет, как общее жилье. За обедом они ели отвратительную на вкус колбасу: зерна риса, как объясняла обстоятельная Даррел, пропитанные кровью. Колбасу следовало жарить, и этот процесс был не менее омерзителен, чем последующая еда. Вторым деликатесом считалась салака, которую Даррел приносила с базара и тоже жарила с остервенением. Первую неделю рыба казалась вкусной. Но позже, поднимаясь вечерами по лестнице после бесцельных шатаний по городу, БД с трудом сдерживал тошноту. - Твои гастрономические приверженности, Даррел, делают тебе честь! - Не выдержал он за одним из обедов. - Рыыжэнкый! - привычно затянула Даррел. - Развэ ты нэ знааэш... скоро эта еда нэ будэт, еслы ты нэ поискааеш сылнэе рабооту! А мальчики обожали ее и никогда не называли мамой, предпочитая вечную и прекрасную кличку "Даррел", придуманную БД задолго до их рождения. Они, может быть, понимали ущербность своего бытия, но не протестовали, хотя старший помнил прежнюю жизнь: большую профессорскую квартиру, картины на стенах, которые, как и книги, БД фанатично коллекционировал всю жизнь. Он обожал словари и покупал их всегда без разбору, несмотря на протесты Даррел, укорявшей его в эгоизме, прекрасно помня, как Мендельштам написал однажды, что у интеллигента нет биографии, есть список прочитанных книг... С младшим было проще: он ничего не помнил. Ему казалось, что все жили и живут так, как они сейчас: с кровяной колбасой и жареной салакой. Он водил дружбу с Тбилисскими художниками, которые в те идеологически суровые времена, писали как хотели, поплевывая на местные власти, гораздо более либеральные, чем московские. Однажды в большом доме Ладо Гудиашвили, стены которого были увешаны огромными полотнами с язвительными мифологическими сюжетами на темы социалистического строительства, БД с группой американских хирургов в одном из коридорчиков наткнулись на лежащего на раскладушке маленького, старого, небритого человечка, похожего на Пикассо. БД с трудом узнал в нем хозяина квартиры и, ошалевший, склонившись спросил: - Что с-случилось батоно Ладо? П-почему вы лежите здесь? - Болею, - тихо ответил художник и отвернулся к стене, не узнав его. - Но почему в коридоре? - не унимался БД. - Здесь сквозняки гуляют как... как на свадьбе. Вы слишите, батоно Ладо? С-сквозняки у вас гуляют, как гости на грузинской свадьбе. - Слышу, батоно Бориа, слышу. А где мне еще лежать? В тот день БД получил в подарок акварельный набросок великого мастера: небольшой лист сероватого картона с натюрмортом, в котором могучая рука передала настроение неряшливой игрой света на предметах... БД вспоминал худую, красивую до умопомрачения Даррел, которая, обложившись поваренными книгами, кучей тетрадей с записями блюд грузинской кухни и просто листочками в клеточку с уникальными рецептами, жарила в духовке поросенка, готовясь к очередному приезду Учителя или Кузи, иностранцев или родной сестры с мужем - партийным бонзой в ЦК Компартии Латвии, или варила сациви, названивая по телефону приятельницам и покрикивая на девок-лаборанток, приехавших помочь ей. Девки не сердились, считая большинство ее команд идиотскими. Она была женой БД, совершенно не похожей ни внешне, ни поведением на грузинских женщин. Независимая, даже дерзкая, вызывающе нездешняя и красивая необычной красотой, она толпами влюбляла в себя тбилисскую публику независимо от пола.. - Чээтвэрть стакана тэкуучей вооды из-под крана, молотый грээчэскый орэх и что эщо, дорогууша? - вопрошала она по телефону, постигая процесс лишь после того, как повторяла его сама. - Я стаавлу бадриджаны на горясчую сковоороду и ждуу... Коррэгирую тэмпратууру... - неуверенно продолжала она, путая понятия поставить и положить, как путала многое в русском языке. У БД щемило сердце от любви к ней, когда она говорила о стороже у ворот детской больницы, в которой работала: "Этот воротнык - жуткый взятнык. Бэз рубла в болныцу ногой пускаэт." Или о том, что пора мыть их общую машину: "Опьять ты, Рыженкый, забыл отвесты "Жыгул" на помойку!". "Положии кубык фэнтаныла в вэну, Лаамара", - говорила она своей анестезистке во время операции... Он пригласил Даррел давать наркозы ослам на первых операциях по имплантации искусственных желудочков сердца. Незадолго до этого в Лаборатории побывала группа кардиохирургов из Франции. После обычных в таких случаях знакомства и фуршетной выпивки один из французов рассказал БД, что его сын работает в ветеринарной клинике парижского ипподрома, и что нет ничего более сложного, чем наркоз у лошадей. Эта информация сильно бередила душу БД и, приглашая Даррел, он надеялся не столько на ее профессионализм - она никогда в жизни не давала наркоз лошадям - сколько на латышскую осмотрительность. Благополучно загубив нескольких ослов, вымотав нервы БД и Лабораторной публике, Даррел, искренне полагавшая, что главное дело в кардиохирургии - это наркоз, смогла в конце концов так наладить всю процедуру безопасной анестезии, что через пару месяцев он смог доверить наркоз анестезиологам Лаборатории. Даррел знала, что красива и нестандартна, но не придавала этому большого значения. У нее было прекрасное лицо аристократки, нечаянно попавшей в обычную латышскую семью, и удивительно серые глаза с постоянно сползающими линзами. Однако годы делали свое: Даррел толстела, становилась сварливой, привередливой - к сожалению, не в еде, непреклонной и жесткой в оценках и решениях. БД стал в ее глазах причиной всех бед семьи латышского периода, и она стреляла в него из всех стволов, произнося мучительные монологи, в которых, как когда-то в ее прекрасных салатах, было намешано все: плохие родители, давшие ему неправильное воспитание; разбаловавшие его сотрудники, женщины, незаслуженно сделавшие из него кумира, приятели, потакавшие ему ради иронии и дурацких шуток, наконец, его жидовское, как она любила говорить, прошлое, наложившее отпечаток на сыновей, которых она постарается вырастить непохожими на него. Глава 6. Грузины Порфироносный Пол, с которым в пустом институте мы делали первые опыты по консервации и пересадке сердца, а потом выстроили лабораторию, которого я любил и ценил и который был непререкаемым авторитетом по части грузинского этикета, благородства, образа жизни, норм и принципов, на одном из последних диссертационных банкетов, что еще оставались традиционными в лаборатории, хотя публика сильно обнищала, взял и прилюдно ударил меня ногой в лицо, примеряя будущее изгнание. Как всегда, первое слово было предоставлено научному руководителю. Я, взяв любимый стакан из нержавейки, встал и собрался привычно пошутить по поводу хорошей работы диссертанта, которая и не могла быть плохой, потому что вышла из стен замечательной лаборатории. Однако вместо этого назидательно изрек: - Ч-человек не является, к счастью, ни венцом, ни творцом, ни даже целью природы. Он лишь инструмент познания и развития, и к этому надо относится с пониманием и делать все, чтобы эти процессы не прерывались... Я рад, что лабораторная публика понимает это и мы продолжаем работу, и сегодняшняя защита лучшее тому подтверждение... Потом поднялся Пол и, сильно волнуясь, сказал: - Мы сегодня, генацвале, будем говорить только по грузински, за что приношу извинения иностранным гостям. Мы живем в свободной стране и предпочитаем говорить на родном языке... - И без паузы продолжил уже по-грузински. Привычный шум голосов смолк. Замолчал, наконец, и Пол... Неловкость нарастала. - Ты что спятил, парень? - Растерянно спросил я, понимая, что все это серьезно, даже слишком, и выходит не только за рамки приличий. "Началось... Вот так бездарно они выталкивают меня из лаборатории, - подумал я, вслушиваясь в привычно истеричный пафос гамсахурдиевской речи на многодневном митинге, транслируемом по радио. - Почему они так беспросветно грубы и жестоки со мной?" Ситуация требовала немедленных действий и нельзя было делать вид, что ничего не происходит. Вспомнился Мерфи: "Smile... tomorrow will be worse". Но улыбаться я уже не мог и нервно продолжал по-английски: - Okay! Let us separate and meet again when we will be able to speak Russian, аnd I'll be the first to leave this meeting... - Я встал и начал пробираться к выходу, с трудом протискиваясь сквозь столы, стулья и чьи-то ноги. - You, Paul! You will never set the Themes on fire. You can not get your teeth into the Lab, - кричал я в запальчивости, испытавая ужас и стыд и уверенность, что меня остановят, прежде чем доберусь до двери... Я садился в машину, когда подбежал Горелик и, путано объясняя что-то, начал тащить за рукав. - Идите, вы, Горелик, вместе с дурной грузинской публикой к чертям собачьим... и не смейте дергать меня за рукав. Fuck off yourself! Можете делать все, что хотите, и говорить на иврите или по-абхазски... Тут я увидел Этери. Она медленно шла с опущеннной головой, тихо позвякивая железками в карманах, и я понял, что больше всего в этот жуткий день меня беспокоило тревожное ожидание утраты и что сейчас эта утрата так неохотно и медленно приближается ко мне. Я вышел из машины, обнял ее и погладил по волосам: - You will never run out of the wrong things, - равнодушно сказала Этери. - Do not be silly, Honey! If we have nothing to lose by change, relax. - Нет, БД! Я тоже собралась. Я уезжаю. - Ты с-спятила! Где у тебя свербит? Что ты выдумала, чертова девка, и что скажет твой отчим? - Он не отчим... - Она посмотрела на меня, и я почувствовал, что снова начинаю видеть мир ее глазами. Этот мир возникал постепенно, будто оттаивали запотевшие с мороза очки. Вакханалия красок, звуков, чего-то еще, манящего и волнующего, что я не научился излагать человеческим языком, атаковали так, что я терял сознание. Когда сознание возвращалось, мир представал более упорядоченным, и проносящиеся во всех направлениях световые потоки и звуки постепенно выстраивались в символы или образы, интерпретация которых требовала значительных усилий... Иногда моих усилий хватало, чтобы остановить любой звуковой или световой образ в том мире и детально рассмотреть его, и, хотя слово "рассмотреть" ничего не объясняет, я уже знал об этом предмете или событии всю предисторию, новейшую историю и будущие события. К сожалению, сил не доставло, чтобы из потоков образов выдергивать те, что интересовали меня. Этери, стараясь помочь, брала меня за руку, но я не мог или не хотел ее помощи, и она не настаивала. - Чего вы боитесь, БД? - Спрашивала она. - Разве вам не интересно узнать то, что вы хотите? придется платить. - Вы циник. Эти знания бесплатны. Там вы могли бы узнать много нового про консервацию... - Б-бесплатных знаний, как и чудес не бывает. Из одной мухи можно сделать только одного слона. Ты знаешь это не хуже, но гонишь меня туда опять и опять, как на службу, будто исполняешь чью-то волю... А про консервацию органов там известно еще меньше, чем здесь... - Рыжий! Рыжий, погоди! - В мой только что упорядоченный мир образов и звуков, каждый раз заново создаваемый девочкой-лаборантом, ворвался Кузин крик. Я с трудом выбрался из Этери в свою машину и увидел, как Кузьма, поблескивая могучим животом, отрывающим пуговицы на рубашке, приближается к машине. - Ты совсемохуелРыжий! Зачем эти демарши, - горячился Кузьма, глядя как отскакивают пуговицы. - Пойми, дурень, твоя публика сегодня празднует не защиту очередной диссертации, но свободу своей страны... Не твоей, заметь, но своей, и ты на этом празднике лишний! "Он научился формулировать не хуже меня, - машинально подумал я. - А как спорить с самим собой?" Вечеринка начала перемещаться к моей машине, вокруг которой собралась лабораторная публика, постепенно выбирающаяся из зала, гости из Москвы и Берлина, родственники диссертанта, которые все время лезли целоваться... Появился Царь. - Надо вернуться в зал, Боринька. Вы всех обидите, - сказал он мягко. - Обижу?! -Вскипел я. - М-меня выставили... Где теперь дерьмовое грузинское б-благородство? Пол хочет заведовать лабораторией? О'кей. Пусть заведует... С таким же успехом он может управлять Большой Медведицей или писать партитуры... Лаборатория умирает. Вы наблюдаете агонию... Видите Этери? Подойдите, возьмите ее за руку и почувствуете и, может быть, поймете то, что вам еще только предстоит узнать... Вскоре капот моей "Волги" украсила накрахмаленная белая скатерть с едой и выпивкой. Из мощных динамиков автомобиля неслось любимое "Happy Go Lackey Local" в исполнении трио Оскара Питерсона. Кто-то сунул в руку бутылку виски "Johnеy Walker" и я сделал большой глоток, и вскоре мне стало все равно, на каком языке говорит вечеринка, гуляющая на капоте. Через час подошел Горелик с новой бутылкой виски. - Этот вам прислал Пол, - выжидающе сказал он. - У меня п-пока есть, - ответил я, понимая, что не надо было говорить "пока", и отвернулся. - Напрасно вы так болезненно реагируете, - начал Горелик. - Никто не собирается занимать ваше место в лаборатории и тем более Пол. Помните, когда вы только начинали создавать лабораторию, он, как последняя санитарка, мыл инструменты и драил пол в операционной... Простите его! - Евангелие говорит, что п-прощать надо врагам. О друзьях там ничего не сказано... - БД! Рушится уклад тбилисской жизни, а вы шутите, как всегда, и не замечаете ничего, кроме искусственного сердца и донорских органов! - Кричал Горелик, трезвея и стараясь отобрать у меня почти пустую бутылку виски. - Умение смеяться, когда хочется плакать, и делает человека человеком. Зачем вам моя б-бутылка? - спросил я и продолжал: - Уклад не расшатывается сам. Его расшатывают придурки, что ездят по улицам с ф-флагами, и те, что торчат на митингах, где ничего не происходит, кроме раздачи еды и денег зачинщикам. Горелик пытался возражать, но я не слушал его: "Иди и рази беспощадно, ибо близится царство божие!" - не про грузин... Про вас: "Хвалите Господа, ибо он благостен!" Я сделал глоток: виски закончился неожиданно быстро, и я машинально потянулся к гореликовой бутылке. Я так и не вернулся в ресторанный зал и пришел в себя на заднем сиденье автомобиля. Рядом неподвижно сидела Этери с прямой спиной и смотрела в никуда белыми глазами. Я попросил, чтоб развезли гостей и присел вместе с Кузей на ступеньки. Кузя перепил и устал, и сильно потел, и по красному лицу я понял, что у него поднялось давление. - П-поехали домой. Даррел даст тебе гипотензивных. - Нет. Только чачу! - сказал Кузьма и полез в машину. - Надо ехать в хашную, Боринька. - вырос Пол у меня за спиной. - П-почему ты не на том дерьмовом митинге... и почему русски? - медленно закипая спросил я. - Рыжий! - старался разрядить обстановку Кузя. - Бери Горелика, и поехали. За Полом я присмотрю. Я знал, что перечить пьяному Кузе бессмысленно. Глава 7. Сочи: прогулка с Осей БД несколько лет проработал в компании Хуго Риттенбергса. Вначале тот определил его переводчиком, предварительно спросив, что он умеет делать. - П-пожалуй, ничего интересного для вас. Знаю английский, компьютерные программы, играю на саксофоне, фортепиано, плаваю прилично, теннис, оперирую немного... - Что еще? - спросил, позевывая Хуго. БД видел, что тому не интересен ни он сам, ни его интеллигентская болтовня, и не обижался. Хуго выложил ноги в дорогих итальянских башмаках на полированную крышку стола и передвинул сквозь ткань брюк удивительно большие гениталии. Оскар Берзиньш, деверь БД - его жена приходилась родной сестрой Даррел, - в прошлом секретарь ЦК комсомола, потом один из секретарей ЦК Компартии Латвии, а теперь государственный чиновник высокого ранга в независимом государстве, взял его с собой на вечеринку по случаю открытия новой бензоколонки Риттенбергса в Риге. Деверь, которого БД звал еврейским именем Ося, напряженно вслушивался в общественное мнение, определявшее его поведение. Он был сдержан, осторожен, хорошо одевался, в отличие от большинства местных чиновников, и любил носить очки, не подозревая, что для этого мало быть умным. Между БД и Осей не было большой дружбы. Они встречались из-за жен, у которых было так много общего, что иногда становилось непонятно, кто на ком женат. БД любил повторять по этому поводу: - Нас с Осей связывают не столько родственные узы, сколько классовая солидарность. Лет десять назад мы с Осей и сестрами-женами отправились на отдых в Сочи. Царь забронировал для нас двухместные номера в гостинице "Приморской', а сам расположился по соседству в номере-люксе. Он только что, не без моей помощи, получил звание академика и во всю наслаждался еще необрыдшими поздравлениями, банкетами, банями, пикниками, которые следовали друг за другом с пугающим постоянством. Интеллигентный Царь стоически сносил знаки внимания к своей особе, позволяя блеску короны падать на мои лицо и тело, слегка подсвечивая Даррел и родственников отраженным светом. Кто-то из Царевых друзей переслал ему поездом из Тбилиси двадцати-литровую бутыль редкостного кахетинского вина, и мы с Осей, освободившись от вязкого прессинга сестричек, отправились за ней на вокзал. В те добрые времена тотального дефицита даже в Сочи, предназначенном для приятного времяпрепровождения всей богатой, но бедной страны, попытка завладеть бутылкой пива, к тому же утром, приравнивалась к подвигу. Перед тем как двинуться на вокзал, мы решили заглянуть в "Распределитель для Узкого Круга", адрес которого на вчерашнем банкете мне сообщил местный партийный бонза, припадавший весь вечер к ноге Царя. Мы приближались к заветной двери, и я все чаще поглядывал на салфетку с паролем, написанным Дарреловой губной памадой, в потной, после ночного пьянства, руке. Человек у входа критически посмотрел на нас. Мои драные кожаные шорты, старая армейская майка "US Army" и сильно обгоревшее на солнце лицо, усыпанное мелкими веснушками, на фоне жидкой бороды Оси, его английской трубки и неприлично свежей белой рубахи, внушали охраннику беспокойство. Он придерживал дверь ногой, несмотря на дважды произнесенный пароль. Мы с Осей старались соблюсти достоинство, но пауза затягивалась. Я не выдержал и небрежно-сурово посмотрел в глаза придурка: - Хотите потерять место, голубчик? Н-немедленно вызовите старшего! - Придурок сразу посветлел лицом и, поздоровавшись, проводил в "Буфетную", как было написано на двери, которую он отворил, пропустив нас вперед. Если бы в Кахетии в те времена замшелого социализма открыли "McDonalds'", я удивился бы гораздо меньше. В опрятном и пригожем помещении стояло несколько столов, вокруг которых вольготно сидели начальственного вида люди в темных костюмах, сильно траченные вчерашним пьянством. Они без опаски громко матерились и с наслаждением поедали мясные и рыбные деликатесы, запивая дефицитным чешским пивом. Мы взяли по полстакана водки, пиво и двух холодных цыплят, пахнувших вокзалами. Часом позже навстречу нам по перрону шел серьезный грузин-проводник с густыми усами и огромной бутылью вина в руках. - Эй! - окликнул я его. - К-куда п-путь держите, генацвале? Тот сразу остановился и поставил бутыль на асфальт, подозрительно глядя на меня, как охранник у дверей распределителя. - П-похоже, этот груз предназначен не для вас, товарищ! - как можно мягче сказал я, улыбаясь и видя, что проводнику мучительно не хочется расставаться с бутылью. Однако, в отличие от утреннего придурка, он сразу усек, кто мы. - Вино для академика Гвеселиани? - Да! Для батоно Давида, - грустно сказал грузин и в последний раз поглядел на бутыль. Пока Ося стоял на часах на перроне, я купил большую клеенчатую сумку, в которую мы с трудом затолкали бутылку, обмотав ее свежевыглаженной Осиной рубахой, и он, поеживаясь от непривычки, остался в простой советской майке странного цвета, без названия. Водка с чешским пивом еще сильно гуляли в нас, и мы чувствовали себя свободными от всех условностей, обязательств и забот в красивом городе Сочи. Нам вдруг сильно, до обморока, захотелось кушать, и я сказал: - Лучше всего двигануть на сочинский базар. Часть вина продадим, а на вырученные деньги купим еду и... съедим. Сдержанный партиец Ося недоверчиво смотрел на меня, считая в уме варианты, и, выдержав паузу, утвердительно кивнул. Это была изнуряющая поездка с пересадками в раскаленных сочинских автобусах, переполненных влажными от пота телами пассажиров. Когда мы добрались до рынка, то чувствовали себя почти счастливыми. Найдя свободное место в овощном ряду, Ося поднял бутыль на прилавок, натянул на себя измятую рубаху и посмотрел на меня. - Жахнем с-сначала... Б-барышни, кто поделится стаканами? - Спросил я, делая ударение на предпоследнем слоге, и вытаскивая пробку. Вокруг собралась небольшая толпа сочинских торговок, которые вместе с нами начали дегустировать вино. Вскоре возле бутыли высилась гора фруктов, сыры, овощи, хлеб-лаваш и огромный вяленый лещ. Вино убывало очень медленно, и мы с Осей купались в любви рыночной публики. - Чтой-то вы не больно похожи на торговцев вином, мужики! - выступила вдруг с заявлением молодая девка в синих джинсах и синем с красным платке, плотно обвязанным вокруг головы. Она продавала белые грибы. - Откуда у вас г-грибы в июле? - Удивился я, прикасаясь к странным созданиям, похожим на гномов. - Место на горе знаю, - просто сказала девка и, повернувшись к толпе возле нас, сказала дурным громким голосом: - Гляди, бабы! Этот рыжий, прям как наш учитель по физике. А второй - райисполкомовский. Точно! Они все там в белых рубахах ходют, когда даже на базар... Большего оскорбления для Оси, всегда элегантного, в отличие от остальной высокой партийной латышской мешпухи, нельзя было придумать. Он сразу посерьезнел и стал оглядываться по сторонам. - Н-напрасно вы засуетились, Ося, - заметил я. - Шпенглер говорил, что общечеловеческой этики не существует... Он был философом... К с-сожалению, беспартийным, но... классиком. Мы выпили еще. Девка в джинсах, что продавала грибы, стала выказывать мне расположение, подсовывая бутерброды. Она уже не была развязной и грустно поглядывала в мою сторону. - Иди ко мне жить, Рыжий! - Неожиданно прошептала девка. - У нас свой дом в Туапсе... Пять комнат. Четыре сдаем... - А что мне надо будет делать? -Не удержался я. - Ничего. Живи просто. Преподавай физику свою. От тебя светло станет, - она мучительно подбирала слова и не находила... - К с-сожалению, я не преподаю физику. Я даже не учитель... - Я знаю. Поедешь? Никому не предлагала... Подошел Ося: - Нам пора, - и потянул за майку. - Вы слишком эмоциональны, барышня, - сказал я, вырывая майку из цепких Осиных пальцев. - Т-так сразу, головой в омут, н-нельзя. А грибы ваши просто потрясающе совершенны. Такими простыми и надежными... должны быть трансплантируемые органы... - Я вдруг замолчал, задумавшись, и, сказав "прощайте", удивленно уставился на Осю: - Да, да! Органы-грибы... выращиваемые из кардиоцитов, почечных или печеночных клеток. Т-только кто мне укажет место на горе, где они растут в июле? Вскоре мы опять потели в переполненном автобусе, чудом сберегая бутыль. Заметив свободное пространство возле водителя, Ося молча двинул вперед, выставив локти в стороны. Шофер сразу проникся к нам симпатией, как барышни на базаре, и широким жестом предложил поставить бутыль возле ног. - Б-боюсь, она вам будет мешать, - робко заметил я. - Не бзди! - Успокоил шофер. - Д-давайте какую-нибудь емкость, отолью пару литров. - Не-е! - ответил водитель. - У меня свое вон, - и показал на трехлитровую банку с пластмассовой крышкой, в дырку которой был погружен тайгоновый катетер от одноразовой системы для переливания крови. Длинный конец трубки, пережатый бельевой прищепкой, лежал на колене рационализатора. - Хлебните, мужики, - великодушно предложил он, и мы втроем, прямо на ходу поочередно втянули в себе автобусное вино. Когда уже почти ночью мы вышли из автобуса и медленно стали перемещаться к гостинице, стараясь оттянуть встречу с сестричками - покидая гостиницу в шесть утра, мы обещали вернуться через два часа, - Ося возмущенно изрек: - Как вам нравится: шофер городского автобуса в центре Сочи - города коммунистического труда: мало, что сам пьет прямо на ходу, но предлагает выпивку пассажирам! - Похоже, старина, вы обмануты ущербностью идеалов, за которые боролись всю жизнь на высокой партийной работе, - сказал я. - Водитель провинциального автобуса сумел разрушить их за несколько минут. - Одинадцатый час ночи, - нервно сказал Ося и посмотрел на меня. - Ну и что! - Храбро ответил я. - Сейчас устроим вечеринку и порадуем девок-сестер. Я почитаю им Рильке. Это он написал когда-то: "Камни не виноваты". А Царь обойдется в этот раз без вина... Ося показал ему Хуго Риттенбергса, и он, еще чувствую себя свадебным генералом, ожидал хотя бы пятиминутной беседы. Однако Риттенбергс лишь издали поглядывал на него, но подходить для знакомства не спешил. БД постарался одеться для выхода в свет и долго перебирал в шкафу выходящие из моды пиджаки, пока не нашел темно-синего американца с красивыми пуговицами и серые фланелевые штаны. Повязал дорогой клубный галстук и остался доволен собой. У него было умное, кричаще интеллигентное и значительное лицо с мелкими мальчишескими веснушками, хорошие очки, густые коричневые, как у лошади, волосы и туфли от Ллойда. К ним с Оскаром подходили, знакомились, но БД интересовал только Хуго Риттенбергс, хотя тогда он не знал ни имени, ни фамилии этого человека. В течение часа со стаканом в руке, в который миловидная и очень высокая барменша постоянно подливала "Ballantine's", БД наблюдал за ним. Хорошо одетый Риттенбергс носился от одной группы людей к другой, не обращая внимания на БД, а потом внезапно подошел и сказал без акцента: - Здравствуйте! Оскар рассказал о вас. Сегодня нам не удастся поговорить. Приходите в офис завтра утром. Знаете, где это? - З-здравствуйте! - ответил БД, пожимая сухую руку. - Спасибо, что подошли. Н-не знаю, но утром буду обязательно. - Вы спрашиваете: "Ч-что еще я могу?" - обиделся БД, сидя следующим утром в кабинете Риттенбергса, забыв на минуту, куда и зачем пришел. - Т-того, что я могу, хватило бы на дюжину ваших сотрудников. БД понимал, что сидящий перед ним человек, демонстративно положивший ноги на стол перед его носом, не в состоянии оценить ни его хирургическое мастерство, ни мозги, ни что-то еще, без чего нет БД, который все знает, все понимает и все может, как когда-то говорила Этери. - Могу выдоить козу! - БД начал терять контроль, понимая, что проиграл и Хуго сейчас выставит его. Но тот вдруг снял ноги со стола и, внимательно посмотрев на него, искренне удивился: - Шутите! - Никогда не был так с-серьезен... Неважно, что я могу. Любимая женщина с чужой планеты говорила, что я могу многое... почти все... Ваш вседорожник под окном? Хотите заведу? Хуго не ответил, но БД видел, что не хочет. - Тогда включу дворники. - И тут же брызнула на лобовое стекло вода и дворники, несколько раз махнув по мокрому, привычно застыли. - С-сформулируйте задачу из сферы вашего бизнеса, - продолжал наступать БД, - а я постараюсь ее решить, если, разумеется, задача будет корректной, а вы, поверив в мои силы, не станете мешать. За окном заурчал мотор вседорожника. Хуго выпрыгнул из кресла и с ужасом уставился на дым, кольцами вылетающий из выхлопной трубы. - Этот с-стакан с пивом, что справа на столе, вам очень дорог? Хуго промолчал, а БД почувствовал, что готов переместить самого Риттенбергса вместе с дорогим и тяжелым кожанным креслом под его задом. Он мельком взглянул на стакан, и тот чуть приподнялся над столом, желто-коричнево всплеснул пивом и, образовав тысячу мелких пузырьков, после недолгих раздумий, медленно двинулся в сторону Хуго и замер неподалеку. Тот