Ле-Цзы. Дао де Дзин --------------------------------------------------------------- Перевод В. В. Малявина Оригинал расположен в библиотеке Олега Аристова http://www.chat.ru/~ellib/ Ё http://www.chat.ru/~ellib/ --------------------------------------------------------------- Глава I. НЕБЕСНАЯ ДОЛЯ [1] Ле-цзы жил в местечке Путянь -- охотничьих угодьях царства Чжэн. В течение сорока лет никто не обращал на него внимания, государь и его свита и благородные мужи царства считали его обыкновенным простолюдином. Однажды в Чжэн случился голод, и Ле-цзы задумал переехать в царство Вэй. Ученики сказали ему: -- Учитель, вы собираетесь уехать и не назначаете срока своего возвращения. Ваши ученики осмелятся обратиться к вам с нижайшей просьбой: не соблаговолите ли вы дать нам наставления до своего отъезда? Не доводилось разве учителю слышать поучения премудрого Ху-цзы? И Ле-цзы, улыбнувшись, ответил им: -- Разве почтенный Ху-цзы говорил что-нибудь? Однако же я как-то слышал его разговор с Бохунем-Безвест-ным и сейчас перескажу вам его. Вот что он сказал тогда: "Существует нерожденное и рожденное, изменяющееся и неизменное. Нерожденное может родить рождающееся, неизменное может изменить меняющееся. Рождающееся не может не родиться, изменяющееся не может не измениться -- посему вечно есть рождение, вечно есть изменение. То, что постоянно рождается и изменяется, не может не рождаться и не изменяться во всякое время. Так следуют они круговороту сил Инь и Ян и четырех времен года. Нерожденное непостижимо и само по себе. Неизменное уходит и возвращается. Уходя и возвращаясь, Оно движется по кругу без конца. Непостижим в единственен Путь -- измерить его нельзя. А в "Книге Желтого Владыки" говорится: Дух долины никогда не умрет, Назову его Сокровенною Женщиной. Врата Сокровенной Женщины зовутся корнем Небес и Земли. Оно вьется без предела и словно существует; Пользуйся этим -- и оно не иссякнет [2]. Следовательно, то, что рождает вещи, само не рождается; то, что изменяет вещи, само не изменяется" [3]. Ле-цзы сказал: "В старину мудрые цари прозрели общую основу Неба и Земли в чередовании сил Инь и Ян. Но ежели все обладающее формой родилось из бесформенного, от чего же родились Небо и Земля? Я отвечаю: вначале была Великая Простота, потом появилось Великое Начало, затем появилась Великая Основа, после чего появилась Великая Вещественность. В Великой Простоте еще не было дыхания. Великое Начало было началом дыхания. Великая Основа была началом всех форм. Великая Вещественность -- начало всех вещей. Дыхание, форма и вещь еще не отделились друг от друга, посему такое состояние зовется хаосом. Хаос означает смешение всех вещей, еще не отделившихся друг от друга. Всматривайся в него -- и не увидишь, вслушивайся в него -- и не услышишь. Посему он зовется "простотой". Простое не имеет ни формы, ни границ. Претерпев превращение, оно стало Единым, а из Единого оно стало семью, семь же превратилось в девять. На девятке превращения исчерпываются и снова приходят к единице. А это Единое есть начало превращений всех форм. Чистое и легкое поднялось вверх и образовало небо, грязное и тяжелое опустилось вниз и образовало землю, а дыхание, пронизавшее то и другое, породило человека. Вот так Небеса и Земля заключили в себе семя всего живого, и все сущее обрело жизнь". Ле-цзы сказал: "Небо и Земля не обладают полнотой свершения. Многомудрые мужи не обладают полнотой умения. И ничто в целом мире нельзя использовать сполна. А посему Назначение Неба -- рождать и укрывать. Назначение Земли -- вскармливать и поддерживать. Назначение мудрых -- наставлять и воспитывать. Назначение каждой вещи -- вершить им уготованное. Следовательно, и у Неба есть свои недостатки, и у Земли есть свои преимущества, и у мудрых есть свои промахи, а у каждой вещи есть своя правда. Почему так? Небо, рождая и укрывая, не способно вскармливать и поддерживать. Земля, вскармливая и поддерживая, не способна наставлять и воспитывать. Мудрый, наставляя и воспитывая, не способен заставить вещи действовать вопреки своему назначению, а вещи, вершащие уготованное им, не могут отринуть свое назначение. Посему в Небесном пути должно быть место и силе Инь, и силе Ян, в учении древних мудрецов говорится и о человечности, и о долге, а все сущее в мире, каково бы ни было его назначение, должно быть то твердым, то мягким. Все сие соблюдает предписанное каждому место и не уклоняется от него. Посему есть рожденное и Родитель рожденного, формы и Творящее формы, звуки и Озвучивающее звуки, краски и Раскрашивающее краски, вкус и Творящий вкусы. То, что рождается Родителем, умирает, но Родитель рождающего вовек не умрет. То, что сотворено в форме, имеет облик, но Творящий формы никогда не проявляет себя. Что озвучено в звуке, можно слышать, но Озвучивающее звуки вовек недоступно слуху. Что окрашено в красках, можно видеть, но Окрашивающее краски недоступно зрению. То, что имеет вкус, можно попробовать, но Творящее вкус вовек нельзя распознать. Все это принадлежит Недеянию. А Недеяние способно творить Инь, творить Ян, смягчать и укреплять, удлинять и укорачивать, делать круглым или квадратным, убивать или рождать, дарить тепло или холод, держать на плаву или топить, исторгать звук гун или звук шан [4], выводить вперед или прятать, делать черным или желтым, творить сладость или горечь, благоухание или вонь. Оно ничего не знает и ничего не умеет, а все же нет ничего, что бы оно не знало и не умело". Есть животное шаньюань, которое зачинает само от себя, это называется лэй. Есть водоплавающая птица, которая зачинает от взгляда, -- это птица-рыболов. Среди морских черепах есть только самки, а некоторые существа бывают только самцами: таковы маленькие осы. В стране Сы женщины зачинают без совокупления с мужчиной. Хоу Цзи родился от следа великана. И Инь родился в дупле шелковицы. Из теплой сырости рождаются стрекозы, из уксуса -- насекомое сицзи. Растение янси, соединяясь со старым бамбуком, рождает существо пиннин, циннин рождает леопарда, леопард -- лошадь, а лошадь -- человека. Человек же со временем возвращается в зародыши. Все сущее в мире выходит из зародышей и в зародыши возвращается [5]. Направляясь в царство Вэй, Ле-цзы присел закусить на обочине и заметил валявшийся в траве столетний череп. Ткнув его палкой, он сказал ученику Байфэну: -- Только он и я знаем, что ты никогда не рождался и никогда не умрешь. Вправду ли ему нужно печалиться? Вправду ли нам нужно радоваться? В семенах есть мельчайшие зародыши. Когда они попадают в воду, они начинают расти. На границе воды и суши они превращаются в лягушачью кожу. На берегу они становятся подорожником. На навозе подорожник становится "вороньей лапкой", а корни вороньей лапки превращаются в древесных червей, листья же ее становятся бабочками. Бабочка превращается в насекомое, которое выглядит так, словно сбросило свои чешуйки, живет под очагом и зовется цюйдао. Спустя сто дней цюйдао превращается в птицу, которую называют ганьюйгу. Слюна ганьюйгу становится сыми, а сыми превращается в насекомое илу, которое водится в уксусе, а илу порождает насекомое хуанкуан. От хуанкуана, живущего в уксусе, родится цзюю, от цзюю родятся комары, а от комаров -- светлячки. Баранья печень превращается в вещество дигао. Кровь людей и коней превращается в блуждающие огоньки; сокол превращается в ястреба, ястребы превращаются в кукушек, а те в свое время снова становятся соколами. Ласточки превращаются в устриц, кроты --- в перепелов, сгнившие тыквы -- в рыб, порей -- в петушиный гребень, старый баран -- в обезьяну, рыбья икра -- в насекомых. В "Книге Желтого Владыки" говорится: "Когда тело движется, оно приводит в движение не тело, а тень. Когда раздается звук, он рождает не звук, а эхо. Когда Небытие претерпевает перемену, оно рождает не Небытие, а нечто наличествующее". То, что обладает формой, неизбежно придет к своему концу. Наступит ли конец для Неба и Земли? Они прекратят свое существование вместе со мной. Но неведомо, прекратится ли когда-нибудь сам конец. Наступит ли когда-нибудь конец Пути, если у него отродясь не было начала? Как прекратится то, что по сути не существует? Все рожденное возвращается в нерожденное. Все обладающее формой возвращается в бесформенное. Но нерожденное в сущности -- это не то, что никогда не рождалось, а бесформенное -- это не то, что никогда не имело формы. Все рожденное должно неизбежно прийти к своему концу. Все, что кончается, не может избежать своего конца, подобно тому как все, что родилось, не может избежать своего рождения. Следовательно, желать жить вечно и никогда не приходить к своему концу есть великое заблуждение относительно своей судьбы. Дух принадлежит Небу, кости принадлежат Земле. То, что принадлежит Небу, чисто и рассеянно. То, что принадлежит Земле, осязаемо и слеплено воедино. Когда дух покидает тело, то и другое возвращаются к своему подлинному состоянию. Вот почему души умерших называют "гуй", ибо "гуй" означает "возвратиться домой": они возвратились в родной дом [6]. Желтый Владыка сказал: "Когда дух мой выйдет в свою дверь, а мои кости вернутся к корню, из которого они выросли, что останется от меня?" От рождения до смерти человек проходит через четыре великие перемены: детство, молодость, старость и смерть. В детстве его энергия сосредоточенна, а воля собрана воедино -- вот предел душевной гармонии. Ничто не способно причинить ему ущерб, ничто не может добавить ему силы. В молодости его кровь кипит, страсти и замыслы бурлят в нем. Окружающие соперничают с ним, так что его жизненные силы тают. В старости его желания и помыслы слабнут и его тело ищет покоя. Никто не стремится опередить его, и, хотя он не достигает совершенства, присущего детству, его состояние намного улучшается. А когда он умирает, он обретает покой и достигает предела своего бытия. Когда Конфуций странствовал по горе Тайшань, он увидел Жупа Цици, который бродил по равнине в одеждах из шкур, подпоясанный простой веревкой, и напевал песню, подыгрывая себе на лютне. -- Уважаемый, отчего вы так веселитесь? -- спросил его Конфуций. -- О, у меня есть много причин для веселья! -- ответил Жун Цици. -- Среди всех вещей в этом мире человек -- самое драгоценное, а я имею счастье родиться человеком. Вот первая причина для веселья! Из двух полов мужчины ценятся выше, чем женщины, а я имею счастье родиться мужчиной. Вот вторая причина для веселья! Среди родившихся на этот свет многие не живут и дня или месяца и никогда не выходят из пеленок, а я уже прожил девяносто лет. Вот моя третья причина для веселья! Для всех людей бедность -- это судьба, а смерть -- конец существования. Я принимаю свою судьбу и спокойно ожидаю конца, о чем же мне беспокоиться? -- Прекрасно! -- воскликнул Конфуций. -- Вот человек, знающий, как быть довольным в этом мире. Когда Линь Лэй уже прожил на свете без малого сотню лет, он в разгар весны надел меховую шубу и пошел по полю, распевая песни и подбирая колоски, оставшиеся на брошенной ниве. Его заметил издали Конфуций, ехавший в то время в царство Вэй. Повернувшись к ученикам, Конфуций сказал им: -- С этим стариком нужно поговорить. Пусть кто-нибудь подойдет к нему и заведет с ним разговор. Цзы-Гун предложил свои услуги. Он настиг Линь Лэя у самой кромки поля, взглянул на его лицо и, вздохнув, спросил: -- Неужели вы ни о чем не сожалеете? Вы поете, подбирая в поле колоски. Линь Лэй не остановился и даже не прекратил петь. Тогда Цзы-Гун пошел за ним следом, повторяя свой вопрос. Наконец Линь Лэй обернулся и сказал: -- О чем же мне сожалеть? -- Вы, уважаемый, в юности не пеклись о добронравном поведении, в зрелые годы не стремились к успеху, в преклонном возрасте не имеете ни жены, ни детей, а смерть ваша уже близка. Какое же счастье привалило вам в жизни, что вы поете, подбирая в поле колоски? -- Причины для радости у меня такие же, как у всех людей, -- ответил с улыбкой Линь Лэй. -- Но люди так часто делают их причинами своих забот. В молодости я не радел о благонравном поведении, а в зрелые годы не стремился к успеху -- вот почему я смог прожить так долго. В преклонном возрасте у меня не было ни жены, ни детей, а смерть моя уже близко -- вот почему я могу радоваться жизни сейчас. -- Но человеку свойственно держаться за жизнь и бояться смерти. Отчего же дума о смерти вас радует? -- Смерть -- это возвращение туда, откуда мы вышли, когда родились. Как же могу я знать, что, умерев сейчас здесь, я не буду рожден где-нибудь еще? Откуда мне знать, не является ли моя любовь к жизни заблуждением? Откуда мне знать, что моя смерть не будет лучше моей жизни? Цзы-Гун выслушал эти слова, но не понял их смысла. Он вернулся и пересказал их Конфуцию. -- Я знал, что этот человек достоин разговора, -- сказал Конфуций. -- Так оно и есть. Он постиг кое-что, но не постиг всего [7]. Цзы-Гун устал учиться и сказал Конфуцию: -- Я хочу отдохнуть. -- В жизни нет отдыха, -- ответил Конфуций. -- Значит, мне не суждено обрести покой? -- Нет, ты найдешь его. Взгляни на тот могильный курган, такой величественный, такой могучий, и ты поймешь, где ждет тебя покой! -- Воистину смерть велика! -- воскликнул Цзы-Гун. -- Благородный муж обретает в ней отдохновение, заурядный человек покоряется ей. -- О, ты все понял, Цзы-Гун! Люди понимают радость жизни, но не ее пошлость, печаль старости, но не ее безмятежность, ужас смерти, но не ее упокоение. Янь-цзы сказал: -- Как хорошо люди древности понимали смерть! Достойные мужи находили в ней отдохновение, презренные покорялись ей. В смерти наши жизненные свойства достигают своего предела. Древние называли умершего "вернувшимся к началу". Говоря, что умерший "вернулся к началу", они давали понять, что живые -- странники в этом мире. Странник, который забыл вернуться назад, не знает, где его дом. А того, кто не знает, где его дом, весь свет осудит. Но когда все люди забывают про свой дом, то уже некому осудить их. Положим, некто ушел из своей родной деревни, покинул своих родичей, презрел свои семейные обязанности ради того, чтобы скитаться где-то на чужбине, -- что можно сказать о таком человеке? Люди в мире наверняка назовут его глупцом и недотепой. Положим, что некто гордится собой, выставляет напоказ свои способности и умение, добивается славы и почета и не может удержаться от того, чтобы не хвастаться на виду у всего света, -- что можно сказать о таком человеке? Люди наверняка сочтут его умным и достойным уважения. Оба этих человека не правы, однако же люди будут порицать одного и хвалить другого. Только мудрец знает, кого следует порицать, а кого хвалить. Ле-цзы спросили: -- Почему ты ценишь пустоту? -- В пустоте нет ничего ценного, -- ответил Ле-цзы. -- О ней нельзя так говорить. Просто нет ничего лучше покоя, нет ничего лучше пустоты. В покое, в пустоте находишь место, где жить. А давая и отбирая, мы теряем место, где жить. Тот, кто, совершив ошибку, начинает играть в "человечность" и "справедливость", не вернет потерянного. Юй Сюн сказал: -- Те, кто говорят, что небо и земля разрушатся, ошибаются. Те, кто говорят, что небо и земля не разрушатся, тоже ошибаются. Мы не можем знать, разрушатся они или нет. Каждый судит со своей точки зрения. И вот живые не знают, что такое быть мертвым, а мертвые не знают, что такое быть живым. Тот, кто приходит, не знает тех, кто ушел. А тот, кто ушел, не знает тех, кто придут после. Почему мы должны беспокоиться о том, разрушатся небо и земля или нет? Шунь спросил своего помощника: -- Могу ли я обрести Путь и владеть им? -- Вы даже своим телом не можете владеть, как же вы можете владеть Путем? -- Если мое тело мне не принадлежит, то чье же оно? -- Это форма, данная вам на время Небом и Землей. Ваша жизнь вам не принадлежит: это гармония жизненных сил, дарованная вам на время Небом и Землей. Ваша природа и судьба вам не принадлежат: это Путь, предначертанный вам Небом и Землей. Ваши дети и внуки вам не принадлежат: Небо и Земля ниспослали их вам, как змеи сбрасывают кожу. Поэтому вы странствуете, не зная, куда направляетесь, покоитесь на месте, не зная, на что опираетесь, и питаете себя, не ведая как. Вы -- вечное дыхание Неба и Земли, которое влечется во всех направлениях. Как же вы можете владеть им? [8] -- Вращаясь без конца, Небо и Земля движутся неприметно. Но кто ведает об их движении? Ведь что уменьшится здесь, увеличится там, что произрастает здесь, увядает там. Уменьшаться и увеличиваться, произрастать и увядать -- значит в одно и то же время рождаться и умирать. А перерыв между появлением и исчезновением столь ничтожен -- кто заметит его? Чем бы ни была вещь, ее энергия не вдруг появляется, ее форма не вдруг исчезает: просто невозможно понять, когда приходит зрелость и когда наступает увядание. То же происходит и с человеком за время его жизни: его облик, суждения и манеры меняются со временем, его кожа, ногти и волосы одновременно растут и выпадают. Однако ж невозможно распознать, как претерпевают они эти перемены. Мы узнаем о них лишь после того, как они произойдут. Некогда в царстве Ци жил человек, который так боялся, что небо обрушится, а земля обвалится вниз и ему негде будет жить, что даже не мог есть и спать. Нашелся некто, кто принял близко к сердцу его страхи, пришел к нему в дом и стал его успокаивать: -- Небо -- это только скопление воздуха, и нет такого места, где бы не было воздуха. Ты целый день ходишь и лежишь внутри неба, ты внутри неба потягиваешься и сгибаешься, делаешь вдох и выдох. Почему же ты страшишься, что небо рухнет на тебя? -- Но если небо -- это только скопление воздуха, то разве не свалятся с него солнце и луна, звезды и планеты? -- возразил цисец. -- Солнце, луна, звезды и планеты -- это скопления воздуха, которые светятся. Даже если они упадут, то никому не причинят вреда. -- А если земля обрушится? -- К чему бояться, что обрушится земля? Ведь земля -- это скопление твердого вещества, которое заполняет пустоту во все четыре стороны. Нет места, где бы не было вещества. Ты целыми днями и стоишь, и ходишь, и все делаешь на земле. Чего же бояться, что она обрушится? Услышав это, цисец очень обрадовался, и его друг обрадовался тоже. Когда Чанлу-цзы услышал про их разговор, он рассмеялся и сказал: -- Радуга, облака и туманы, ветер и дождь и четыре времени года -- все это скопления воздуха, и из них получается небо. Горы и холмы, реки и моря, металлы и камни, огонь и дерево -- все это скопления твердого вещества, и из них получается земля. Зная, что это скопления воздуха и твердого вещества, как можем мы быть уверены в том, что они никогда не разрушатся? Небо и земля -- это только песчинка в целой вселенной. Конечно, должно пройти еще очень много времени, прежде чем им придет конец, и предугадать этот срок очень трудно. Беспокоиться о том, что они разрушатся, конечно, глупо. Но утверждать, что они не разрушатся никогда, -- столь же неверно. Поскольку небу и земле суждено погибнуть, придет время, когда им наступит конец. И если мы окажемся в это время здесь, то почему бы нам и не беспокоиться об этом? Когда Ле-цзы услышал эти слова, он тоже улыбнулся и сказал: "Сказать, что Небо и Земля погибнут, -- это неправда. И сказать, что Небо и Земля не погибнут, -- тоже неправда. Погибнут они или нет -- этого мы знать не можем. Все зависит от того, как на это посмотреть. Ведь живые не знают, что такое смерть. Мертвые не знают, что такое жизнь. Те, кто есть сейчас, не знают тех, кто был прежде. А те, кто был прежде, не знают тех, кто есть-сейчас. К чему нам беспокоиться о том, погибнут Небо и Земля или нет". В царстве Ци жил богач по фамилии Го, а в царстве Суп жил бедняк по фамилии Сян. Вот бедняк приехал в Ци, чтобы разузнать, как стать богатым. Богач Го сказал ему: -- Я хорошо научился воровать. С тех пор как я стал вором, в течение первого года я смог прокормиться, во второй год добился достатка, а в третий год -- изобилия. А потом я стал раздавать милостыню в окрестных селениях. Бедняк Сян обрадовался, но он понял только, что богач Го был вором, и не понял, как нужно воровать. Поэтому он стал перелезать через стены и врываться в дома, хватая все, что попадется под руку, и в скором времени его осудили за кражу и отняли все его имущество. Решив, что богач его обманул, бедняк вновь отправился к нему. -- Как же ты грабил? -- спросил его богач. Бедняк рассказал ему, как все произошло. -- Да разве можно было так далеко уклониться от правильного способа воровства? -- вскричал богач Го, услышав рассказ бедняка. -- Позволь мне объяснить тебе. Я слышал такие слова: "Небо жалует время, земля жалует богатства". Я краду у неба и земли богатства, которые предоставляют времена года, я краду у облаков и дождей влагу, у гор и равнин -- их плоды, чтобы вырастить свой урожай, посеять свои семена, воздвигнуть свои стены, построить свой дом. Я краду птиц и зверей у земли, рыб и черепах -- у воды. Все это -- воровство, ибо урожай и семена, глина и дерево, птицы и звери, рыбы и черепахи даются нам небом -- как могут они быть моим Личным достоянием? Но никто не осуждает меня за то, что я крал у неба. А вот золото и яшма и прочие драгоценности, зерно и шелк и разные товары собраны людьми -- разве их посылает нам небо? Что же удивительного, что тебя осудили за то, что ты присвоил их себе? Бедняк Сян был в недоумении и решил, что богач Го опять смеется над ним. Он пошел к Дунго-цзы, расспросил его и получил такой ответ: -- Разве само тело у тебя не украдено? Если тебе приходится красть Инь и Ян для того, чтобы поддержать жизнь в своем теле, как можешь ты не красть вещи, тебя окружающие? В действительности все вещи между небом и землей не отделены друг от друга, а потому утверждать, что нечто принадлежит тебе лично, -- значит творить обман. Го ворует, как все люди, и потому не подвергается осуждению. Ты же воровал в одиночку, и потому тебя осудили. Проводить ли различие между общим и частным или нет -- ты все равно будешь считаться вором. Сами небо и земля делают общее общим, а частное -- частным. Для того, кто постиг природу неба и земли, нет ничего, что было бы воровством и что не было бы воровством. II. ЖЕЛТЫЙ ВЛАДЫКА Десять и еще пять лет восседал на царском престоле Желтый Владыка, и ему доставляло удовольствие знать, что весь мир был в его власти. Он "брал от жизни все", тешил свое зрение и слух, искал наслаждений для обоняния и вкуса, пока от непрестанных увеселений кожа его не высохла, а пять органов чувств не притупились окончательно. В последующие пятнадцать лет он был озабочен лишь беспорядками в Поднебесной и посвятил свое зрение и слух, свои знания и способности управлению народом. Однако кожа на нем еще больше иссохлась, а его органы чувств совсем расстроились. Тогда Желтый Владыка сокрушенно вздохнул и сказал: -- О, сколь велики мои заблуждения! Заботиться только о себе -- это порок. Но заботиться только о других -- порок не меньший! Тут он забросил все свои царские дела, покинул дворец, распустил свиту, упразднил свой оркестр с колоколами и барабанами и отказался от изысканных кушаний, а сам стал жить в праздности в хижине, очищая свое сердце и тело. Вот так он прожил три месяца, ни разу не вспомнив о своих обязанностях государя. Однажды, когда он заснул днем, ему привиделось, что он попал в страну Хуасюй [10]. Страна эта лежала на запад от области Яньчжоу и на север от области Тайчжоу, а в скольких миллионах ли от Срединного царства -- неведомо. До нее нельзя добраться ни на лодке, ни на телеге, ни пешком. Странствовать там можно лишь в мыслях. В этой стране нет ни начальников, ни старших и все устраивается само собой. В людях нет ни жадности, ни похоти, и каждый живет сам по себе. Люди там не радуются жизни и не боятся смерти, и поэтому никто не умирает прежде срока. Они не знают, что такое ставить себя выше других, и поэтому им неведомы любовь и ненависть. Они не знают, что такое угождать или вредить другим, соглашаться с другими или идти наперекор чужой воле, поэтому они не ведают ни выгод, ни убытков. В мире нет ничего, что вызывало бы в них недовольство или сожаление, ничего, что страшило бы их или заставляло завидовать. Они ходят по воде -- и не тонут, ступают по огню -- и не горят. Ударишь их -- и на них не появятся раны. Ущипнешь их -- и на их коже не останется следа. Они ходят по воздуху, как по суше, спят в пустоте, точно в постели. Облака и туманы не мешают им смотреть, раскаты грома не мешают слушать, красота и уродство не смущают их сердца, горы и ущелья не утомляют их ноги, ибо они странствуют всюду душой. Когда Желтый Владыка проснулся, он был очень рад тому, что снова вернулся к своей жизни. Позвал он своих советников Тяньлао, Лиму и Тайшань Цзи и сказал им: -- Я прожил в праздности три месяца, очищая свое сердце, и тело, желая понять, как нужно владеть собой и управлять другими, но успеха так и не добился. Устав, я заснул, и вот что я увидел во сне. Теперь я знаю, что Верховный Путь нельзя постичь посредством чувств. Я знаю его, я его обрел, но я не могу рассказать вам о нем. Прошло еще двадцать лет, в продолжение которых Поднебесная управлялась так же хорошо, как и в стране Хуасюй, и Желтый Владыка вознесся на небеса. А люди не переставали оплакивать его в течение двух столетий. Гора Гуешань стоит на островах, там, где Желтая Река впадает в Океан. На этой горе живет Божественный человек. Он вдыхает ветер, пьет росу и не ест злаков. Его сердце -- как бездонный источник, его внешность -- как у юной девушки. Он не ведает ни милости, ни любви, но небожители и мудрецы рады быть его советниками. Он не внушает страха, никогда не сердится, но люди способные и добросовестные рады быть его посланниками. В них нет щедрости и доброты -- а другие всего имеют в достатке. Он ничего не собирает и не делает запасов, но ни в чем не нуждается. Там силы Инь и Ян всегда пребывают в согласии, солнце и луна всегда светят в положенное время, четыре времени года исправно сменяют друг друга, равномерно дуют ветры и идут дожди, своевременно взрастает все живое, урожай всегда обилен, а в округе не бывает мора, не умирают преждевременно люди, не болеют животные, а души умерших не доставляют беспокойства живым. Учителем Ле-цзы был Старый Шан, а другом -- Богао-цзы. Ле-цзы досконально перенял искусство обоих и возвратился домой, оседлав ветер. Услышал о нем Инь Шэн, присоединился к его ученикам и в течение нескольких месяцев не искал себе пристанища[11]. Десять раз, когда Ле-цзы отдыхал от своих дел, он просил его открыть свои секреты, и каждый раз Ле-цзы отсылал его обратно, ничего ему не сказав. Инь Шэн обиделся и попросил разрешения уехать. Ле-цзы не стал возражать. Прошло несколько месяцев, Инь Шэн не отказался от своих намерений и снова пришел к Ле-цзы. -- Почему ты столько раз приходишь и уходишь? -- спросил его Ле-цзы. -- Не так давно я обращался к вам с просьбой, а вы не удостоили меня ответом. Тогда я обиделся на вас, но ныне обида прошла, и вот я опять здесь, -- ответил Инь Шэн. -- Я считал тебя проницательным, а ты, я вижу, ничего не понимаешь! Ну хорошо, я расскажу тебе, чему я научился у моего учителя. Спустя три года после того, как я начал учиться у моего учителя и подружился с одним человеком, мое сердце уже не занимали мысли о "правильном" и "неправильном", мои уста более не говорили о пользе и вреде, и, тогда учитель впервые посмотрел в мою сторону. Спустя пять лет в моем сердце снова появились мысли о правильном и неправильном, а мои уста вновь заговорили о пользе и вреде -- и тогда учитель впервые мне улыбнулся. Спустя семь лет я уже не прилагал к своим мыслям понятия правильного и неправильного и говорил все, что приходило на ум, не задумываясь о пользе и вреде. Тогда учитель впервые предложил мне сесть рядом с собой. Спустя девять лет я принимал свободно все, что появлялось в моем сердце, и говорил свободно все, что приходило на ум, не зная, правильно это или неправильно, полезно или вредно, и даже не помня, кто мой учитель и мой друг. Тогда, когда я дошел до предела всего, что было внутри и вовне меня, мое зрение стало подобным моему слуху, мой слух -- подобным моему обонянию, мое обоняние -- подобным вкусовым ощущениям. Мое сознание стало собранным воедино, а тело -- расслабленным, плоть и кости срослись воедино, я не замечал, на что я опираюсь и где ступают мои ноги, я скитался вместе с ветром на запад и на восток, подобно листку, сорванному с дерева, или высохшей мякине, и даже не знал, ветер ли гонит меня, или я подгоняю ветер. А теперь ты захотел стать моим учеником и, не пробыв со мной и одного года, уже обижаешься на меня. А ведь ветер не поднимет в воздух и частицы твоего тела, земля не удержит и одного сустава на твоем пальце. Как же ты собираешься ходить по воздуху и скитаться вместе с ветром? Тут Инь Шэн устыдился так, что долго даже вздохнуть не осмеливался. Больше он не подходил с расспросами к Ле-цзы. Учитель Ле-цзы спросил у Гуань-иня: "Высший человек идет под водой -- и не захлебывается, ступает по огню -- и не обжигается, воспаряет над всем миром -- и не пугается. Позвольте спросить, как этого добиться?" -- Этого добиваются не знаниями и ловкостью, а сохраняя чистоту жизненной силы, -- ответил Гуань-инь. -- Присядь, я расскажу тебе. Все, что обладает формой и образом, звучанием и цветом, -- это вещи. Чем же отличаются друг от друга вещи и чем превосходят они друг друга? Формой и цветом -- только и всего! Ведь вещи рождаются в Бесформенном и возвращаются в Неизменное. Какие могут быть преграды тому, кто это постиг? Такой человек пребывает в Неисчерпаемом и хоронит себя в Беспредельном, странствует у конца и начала всех вещей. Он бережет цельность своей природы, пестует свой дух и приводит к согласию свои жизненные силы, дабы быть заодно с творением всего сущего. Небесное в нем сберегается в целости, духовное в нем не терпит ущерба. Как же могут задеть его внешние вещи? Вот и пьяный, упавший с повозки, может удариться сильно, а до смерти не убьется. Тело у него такое же, как у других, а ушибется он по-особому -- ведь дух его целостен. Он не знал, что едет в повозке, и не знал, что свалился с нее, мечты о жизни и страх смерти не гнездились в его груди, и вот он, столкнувшись с каким-либо предметом, не ведает страха. Если человек может стать таким целостным от вина, то насколько же целостнее может он стать благодаря Небу? Мудрый хоронит себя в небесном, и потому ничто не может ему повредить [12]. Ле Юйкоу показывал Бохуню-Безвестному свое искусство стрельбы из лука: натянул тетиву, поставил на локоть кубок с водой, пустил стрелу, а потом, не дожидаясь, когда она долетит до цели, пустил и вторую, и третью. И все это время стоял не шелохнувшись, точно истукан. -- Это мастерство стрельбы при стрельбе, а не стрельба без стрельбы, -- сказал Бохунь-Безвестный. -- А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на скалу и встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей? Тут Безвестный взошел на высокую скалу, встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей, повернулся и отступил назад так, что ступни его до половины оказались над пропастью, а потом подозвал к себе Ле Юйкоу. Тот же, обливаясь холодным потом, упал на землю и закрыл лицо руками. -- У высшего человека, -- сказал Безвестный, -- дух не ведает смущения, даже если он воспаряет в голубое небо, опускается в мировую бездну или улетает к дальним пределам земли. А тебе сейчас хочется зажмуриться от страха. Искусство твое немногого стоит! [13] В роду Фань был человек по имени Цзыхуа, который любил привлекать к себе удалых людей, и его боялись в целом царстве. Он был любимцем правителя Цзинь и, хотя должности при дворе не имел, сидел справа от Трех Советников [14]. Всякий, кого он удостаивал благосклонного взора, получал знатный титул и удел, а те, кого он по собственной прихоти оговаривал, лишались всех чинов и званий. В его доме толпилось не меньше просителей, чем в царском дворце. Цзыхуа позволял самым сильным и смелым людям в его свите обижать слабых и робких. Даже если кому-нибудь в его присутствии наносили увечье, он не обращал внимания. Так он развлекался днями и ночами, и все жители царства уже привыкли к этому. Однажды первые удальцы семейства Фань -- Хэшэн и Цзыбо -- отправились за город и заночевали в доме старого крестьянина Кая с горы Шанцю. До глубокой ночи Хэшэн и Цзыбо говорили о славе и могуществе Цзыхуа, который, дескать, может убить или подарить жизнь, озолотить или разорить по своей прихоти. Кай был бедный человек, вечно страдавший от голода и холода. Притаившись у северного окна, он подслушивал разговор гостей. Воодушевленный услышанным, он собрал еду, положил ее в корзинку и отправился к воротам Цзыхуа. А в свите Цзыхуа состояли родовитейшие люди царства. Одетые в белый шелк, они разъезжали в колесницах с высоким передком или прохаживались по улице, поглядывая на прохожих. Увидев Кая с горы Шанцю, старого и немощного, с обветренным лицом и в ветхой одежде, они отнеслись к нему с презрением, стали толкать и бить его, похлопывать по спине, оскорблять и насмехаться над ним. А Кай не обращал на их издевательства никакого внимания, и удальцы в конце концов исчерпали свое остроумие. Тогда они привели Кая на вершину башни, и один из них сказал в шутку: -- Кто бросится вниз, получит сотню золотых! Все сделали вид, что поверили этому, а Кай, принявший все всерьез, поспешил прыгнуть первым. Он опустился на землю, словно парящая птица, ничего не повредив себе. Люди Цзыхуа решили, что ему просто повезло, и не слишком удивились такому счастливому падению. Но, чтобы еще раз испытать его, кто-то указал на глубокий омут в излучине реки и сказал: -- Там на дне есть драгоценная жемчужина, кто туда нырнет, сможет достать ее. Кай тут же бросился в воду, и, когда он снова вынырнул на поверхность, в руке он держал жемчужину. Тут впервые люди Цзыхуа призадумались, а сам Цзыхуа пожаловал ему вместе с другими шелк и мясо. Внезапно в сокровищнице Фаней вспыхнул пожар. "Если сумеешь войти в сокровищницу и спасти мой шелк, отдам тебе все, что вынесешь!" -- крикнул Цзыхуа Каю. Тут Кай без колебания направился к сокровищнице, исчез в пламени, а некоторое время спустя вышел из него целым и невредимым, даже сажа не оставила на нем следов. Тут все решили, что Кай владеет Путем, и стали просить у него прощения. -- Мы не ведали, что вы обладаете Путем, и потому смеялись над вами, -- сказали ему люди Цзыхуа. -- Как глупы, как глухи, как слепы мы были! Позвольте же спросить у вас, в чем ваш секрет? -- Никакого Пути у меня нет, -- отвечал Кай, -- Я и сам не знаю, как это все у меня получилось. Но все же попробую вам кое-что рассказать. Не так давно я слышал, как двое из вас, остановившись на ночлег в моем доме, расхваливали славу и могущество Цзыхуа, который якобы может убить или подарить жизнь, озолотить или разорить по своей прихоти. Я верил этому всем сердцем, и вот почему я оказался здесь, а долгий путь показался мне коротким. Когда я пришел сюда, я думал, что все, о чем говорят здесь, -- правда, и я боялся только, что вера моя будет недостаточно крепка. Я не знал, куда направляюсь, не ведал, где для меня польза, а где вред. Я просто сосредоточился на одном -- вот почему для меня не существовало никаких преград. Но теперь, когда я знаю, что вы смеялись надо мной, во мне зародились тревоги и подозрения, хотя я стараюсь казаться спокойным. Оглядываясь назад, я могу считать, что для меня было большой удачей не утонуть и не сгореть заживо. Но посмею ли я снова броситься в воду или в огонь? С тех пор удальцы Цзыхуа, встретив на дороге нищего или коновала, не осмеливались обижать их и даже выходили из коляски, чтобы поклониться им. Услышал об этой истории Цзай Во и рассказал ее Конфуцию. -- А ты разве не знал? -- ответил Конфуций. -- Человек с безупречной верой способен подчинить своей воле все вещи. Он движет небо и землю, заставляет откликаться духов, охватывает собою вселенную и нигде не встречает преграды. Неужели ты думаешь, что он может только проходить через огонь и воду? Ничто не мешало Каю, даже когда он поверил в ложь. Тем более ничто не помешает ему, когда с ним будут искренни! Запомни это, юноша! У конюшего чжоуского царя Сюаня был раб по имени Лян Ян, который был искусен в обращении со зверями и птицами. Он собирал их и держал у себя во дворе и умел укрощать самого свирепого хищника -- вояка, тигра или орла. При нем самцы и самки сбивались в стаи, спариваясь без опаски; разные животные жили вместе и никогда не прогоняли и не кусали друг друга. Государь не хотел, чтобы искусство Лян Яна умерло вместе с ним, и приказал Мао Цююаню стать его учеником. Лян Ян сказал Мао Цююаню: -- Какому искусству могу я, презренный раб, научить вас? Но я боюсь, что государь скажет, что я скрываю от вас свои секреты, а потому позвольте мне рассказать вам о том, как приручать тигров. Вообще говоря, в природе всего живого быть довольным, когда вам угождают, и сердиться, когда вам перечат. Однако же нельзя думать, что довольство и гнев возникают по чистому произволу. Зверь гневается, лишь когда идут против его желаний. Кормя тигра, я не решаюсь давать ему живого зверя, ибо он впадет в ярость, убивая его. Я не даю ему и целую тушу, ибо он впадет в ярость, разрывая ее на части. Я слежу за тем, голоден тигр или сыт, и постигаю причины его раздраженности. Хотя тигры совсем не похожи на людей, но если они ласкаются к человеку, то это потому, что человек угождает ему, а если он бросается на человека, то это потому, что человек идет ему наперекор. А если так, то могу ли я гневать их, идя наперекор их желаниям? Но я и не потворствую им во всем. Ибо когда радость достигает предела, она сменяется гневом, а когда достигает своего предела гнев, нас вновь охватывает радость, ибо в нашей душе нет равновесия. А поскольку в своем сердце я никому не угождаю и не перечу, звери и птицы принимают меня за своего. И потому нет ничего удивительного в том, что они спокойно гуляют по моему двору, не вспоминая о лесной чаще и пустынной равнине, а когда они мирно спят в моем дворе, им не снятся высокие горы и глубокие ущелья. Янь Хой сказал Конфуцию: "Однажды я переправлялся через глубокий поток Шаншэнь, и перевозчик управлял лодкой, словно всемогущий Бог. Я спросил его: "Можно ли научиться управлять лодкой?" "Можно, -- ответил он. -- Это легко может сделать хороший пловец, а если он к тому же и ныряльщик, то научится управлять лодкой, даже не видя ее в глаза". Я спросил его еще, но он не захотел говорить со мной. Позвольте спросить, что это значит?" -- Когда перевозчик сказал, что его искусству легко может научиться хороший пловец, он имел в виду, что такой пловец забывает про воду, -- ответил Конфуций. -- А когда он сказал, что ныряльщик может научиться его искусству, даже не видя лодку в глаза, он говорил о том, что для такого человека водная пучина -- все равно что суша и перевернуться в лодке -- все равно что упасть с повозки. Пусть перед ним опрокидывается и перевертывается все, что угодно, -- это не поколеблет его спокойствия. Что бы с ним ни случилось, он будет безмятежен! [15] Конфуций любовался водопадом в Люйляне.