? - говорил король. - Потому что они сражались за свой очаг, за свои идеалы. У моих же солдат нет ни очага, ни, тем более, идеалов. Для них очагом служит казарма, а катехизис заменяет все идеалы. Далее он очень трезво и логично развивал свою мысль: "Война есть кровавая тяжба властелинов, и нации она не должна касаться... Несмотря на то, что горожане и крестьяне содержат войско, сами они не идут на поле битвы, и солдаты должны быть набираемы лишь из подонков общества, и только при помощи жестокого насилия их можно удержать в строю!" Но и подонков для пополнения армии Фридриха теперь не хватало. Беря пленных, король включал их в состав своей армии. Ни вера пленных, ни патриотизм их, ни национальность короля не интересовали. - Попался мне - служи мне! - говорил он. Поражение при Цорндорфе ожесточило Фридриха. Никогда этот человек не был жалостлив к людям, но теперь он озверел. У него были в Европе города любимые и нелюбимые. Любимые он еще не палил дотла. Но вот Мекленбург, к которому Фридрих питал особую ненависть, король разорил вконец. - Мы уходим из Мекленбурга, - сказал он. - Истребите все, что поддается истреблению... Когда ему доложили, что приказ исполнен, король ответил: - Нет. Не все! Мы забыли вспороть подушки... Он покидал несчастный город, все улицы и крыши которого были как в снегу. Долго кружился над Мекленбургом пух из перин, долго порхали перья из подушек... Саксонию король просто растерзал на нужды своей армии. Забрал всех мужин, вырубил все леса и продал их, вырезал весь скот, урожаи ссыпал в свои магазины. Скоро король прослышал о назначении Салтыкова командующим. - Я такого не знаю, - ответил король, напрягая память. - Но я знаю русских солдат - это прекрасные командующие сами над собой... Что делать? Кажется, год будет очень тяжелым... ЛЮБОВЬ, ЛЮБОВЬ... За последние полгода, что прошли для графа Шверина в русском плену, поручик Григорий Орлов успел споить его до такой степени, что, казалось, поднеси свечку к носу графа - и граф вспыхнет, сгорая на огне алкоголя! Весной 1759 года Гришка Орлов вывез Шверина из Пруссии на берега невской столицы, где пленный адъютант Фридриха сделался собутыльником великого князя в Ораниенбауме. - Если бы я был на престоле, - говорил ему Петр, - вы бы никогда не стали моим пленным... Пейте, граф! - И целовал немца, тыча в лицо Шверину перстенек с портретом Фридриха: - Вот истинно великий человек. Я проклинаю, заодно с вами, храбрость русских янычар! В кровавой схватке при Цорндорфе Григорий Орлов получил три жестокие раны, но поля боя не покинул. Дрался, как лев. Могуче и яростно. Смерть была бы для него спасением от кредиторов. Отчаянная смелость поручика дошла до Петербурга, а любовные успехи сделали его неотразимым для женщин. Екатерина увидела Орлова впервые из окна - совсем случайно. Улыбка невольно тронула ее губы, а он взял да и подмигнул ей: мол, знай наших! Екатерина сразу оценила его красоту, резкую и вызывающую. Конечно, Орлов лучше Сережи Салтыкова и даже Понятовского. Екатерину всегда привлекал дух гвардейской казармы, шумной, неистовой и пьяной. Именно оттуда выходили по ночам эдакие молодчики, чтобы кого-то свергнуть, кого-то возвести и все, полученное в награду, тут же бесшабашно прогулять. И она с удовольствием узнала, что Григорий в гвардии любим и уважаем товарищами. - Паскуда он! - орал Гришка под пьяную руку о Петре. - Мы там кровь за честь русскую проливали, а он, мизерабль голштинский, еще смеет проклинать нашу храбрость? Товарыщи-гвардия, почто недоумок сей нас янычарами обзывает?.. О! Это было как раз то, что Екатерине требовалось сейчас. Она, как немка, должна опираться именно на русскую силу, чтобы ей простили ее ангальт-цербстское происхождение. Англичане снова дали Екатерине денег, и первым делом она тайком расплатилась за долги Орлова. Между тем британский посол Кейт, маскируясь под алкоголика, всецело покорил ее мужа, даже не заметив, что тем самым потерял дружбу Екатерины, - это очень большой просчет дипломата! Чем же занимались два приятеля, помимо того, что пили? Петр переводил Кейту реляции из русской армии, выдавал секреты Конференции, а посол чаще обычного гнал курьеров в Лондон, которые - понятно! - дальше Берлина не ехали. Канцлер же Воронцов был трус и не тревожил это змеиное гнездо, боясь навлечь на себя гнев великого князя по смерти Елизаветы Петровны. Предел шпионству положила сама же императрица. - А чего это урод мой на Конференции посиживает?.. Отныне, - велела, - племяннику моему ни в сенате, ни в советах Конференции не бывать. Он - вор!.. В утешение Фридрих наградил своего конфидента: Петр Федорович тайно получил патент на чин полковника прусской армии и был счастлив безмерно - скакал на одной ноге, гонял собак по комнатам, ботфортом громил на полу легионы оловянных солдатиков. - Ура! Я мечтал о чине поручика, а стал полковником!.. Не дорого оценил Фридрих своего друга, если чин полковника он дал и безграмотному тобольскому раскольнику Зубареву. *** Де Еон закончил новую книгу "Налоги в древности и во Франции", которая и вышла в Париже, вызвав шумные похвалы. Писал он при свечах, по ночам, не щадя глаз. Насмешки, которым он подвергался здесь, в Петербурге, за свою нравственность, сделали его отчасти замкнутым. Из женщин он дружил лишь с толстощекой резвушкой Катенькой Воронцовой, дружил пламенно и платонически, - до тех пор, пока она не вышла замуж за князя Дашкова, тупого и красивого гиганта. Сейчас де Еон погрузился в русскую историю. Европа совсем не знала России: каждый, побывав два дня в Петербурге, мог потом врать что угодно, - все равно поверят. Оттого-то и бегали волки по улицам Москвы, оттого-то и питались русские солдаты мясом своих павших товарищей... Много было тогда небылиц! Заслуга кавалера де Еона в том, что он захотел поведать о России, исходя из правдивых источников. Из-под его пера появилось несколько статей, которые позже он и напечатал: "История Евдокии Лопухиной", "Указ Петра Великого о монашествующих", "Очерк торговли персидским шелком" - и другие. По тем временам это были серьезные исследования о России, и статьи де Еона впоследствии переводились и переиздавались неоднократно... Однажды маркиз Лопиталь вытащил "прекрасную де Бомон" в театр. Зал был битком набит придворными. Нельзя сказать, что все они были страстными театралами; иные, экономические, причины настоятельно призывали вельмож в театр. Ибо - по указу Елизаветы - за непосещение театра без уважительного повода платился штраф в 50 рублей. Так обстояло дело с высоким искусством. С религией было иначе: за отсутствие в церкви придворные сажались на цепь. Статские советники - на золотую, коллежские советники - на серебряную, а сенатская мелюзга - на цепь обычную. Грянула музыка. Началось игральное действо под названием "Радость русского народа при появлении его Астреи". Сама же "Астрея" (с громадным флюсом во всю щеку) сидела в ложе, которая помещалась как раз напротив ложи французского посольства. Рядом с императрицей появился Воронцов, и маркиз с де Еоном уже не смотрели на сцену, - их занимала только царская ложа. - Уверяю, - шепнул Лопиталь, - они говорят о нас... О, я бы дорого дал, чтобы подслушать их беседу! - Я догадываюсь, о чем они рассуждают. Их взволновал проект Версаля, чтобы Россия дала Франции армию для завоевания Англии со стороны моря... Вам, маркиз, предстоит свидание в казенном доме; учтите - козыри в руках русских! - Король сам просил Елизавету об этом. - Елизавета тоже сама просила короля о многом... *** Воронцов вызвал посла Франции к себе: - Мы прочитали ваш проект и вполне согласны с гением Вольтера, который назвал его сказкой из "Тысячи и одной ночи"... Начнем с того, маркиз, что ни Штеттин, ни Одер, откуда вы предлагаете России отправиться для завоевания Англии, России не принадлежат. Что же касается наших войск, которые его величество король Франции просит выделить для него... - Да, да! Вы, надеюсь, успели доложить императрице? - Успел. Вот она и спрашивает: где это Версаль усмотрел наши свободные от дела войска? Российская армия бьется на громадных просторах - от Померании до Силезии! И, наконец, императрица препоручила мне задать вам, господин посол, один вопрос... - Посол короля ответит за короля! - напыжился Лопиталь. Воронцов усмехнулся: - Боюсь, что не ответите. - Отвечу! - Тогда отвечайте: с каких это пор в Париже стали думать, что Россия находится в состоянии войны с Англией?.. Посол короля ничего не мог ответить за короля. Россия дала понять Франции, что вмешиваться в колониальную войну между французами и англичанами она не станет (у России в этой войне свои интересы). Людовик был неприятно удивлен. У него уже все было готово для завоевания Англии: в Гавре и Дюнкерке стоял громадный флот для высадки десантов на Британские острова. Англичане же - люди опытные - не стали ждать хорошей погоды и вдребезги разнесли все эскадры Людовика, так и не отплывшие от берегов Франции. Но мысль о завоевании Англии не оставляла Людовика, и де Еону еще предстоит немало потрудиться над этими королевскими химерами. Но об этом мы расскажем позже, а сейчас вернемся к извечной теме любви. *** Поздно вечером с куртага возвращалась к себе великая княгиня. С вечера шел дождик, теплый и приятный, в воздухе парило (к грибам, к ягодам, к грозам), а за деревней Тярлевой карета Екатерины, дребезжа стеклами в рамах, застряла в колдобинах. Четверик лошадей, пластаясь брюхами над лужами, никак не мог вырвать колеса из баламутной слякоти. - Настегни еще! - крикнула Екатерина кучерам... -. И вдруг какая-то сила подняла карету на воздух, аккуратно переставив ее на сухое место. Екатерина глянула в заднее слюдяное оконце: Григорий Орлов, вытирая руки, запачканные о дышло, подмигнул ей - как и в тот, первый раз. Лошади радостно взяли рысистым наметом, а Орлов резво вскочил на запятки. Всю дорогу шла перестрелка глазами через муть оконца. Посмотрят друг на друга и - смеются... Так и ехали! Но возле самого дворца Орлов будто сквозь землю провалился, и Екатерине вдруг стало грустно. Ей даже подумалось, что врут люди, воспевая безумную храбрость Орлова, - сейчас-то он чего испугался?.. Встречи с мужем ее? Или голштинских караулов?.. Она прошла к себе. Камер-фрау Шаргородская принесла свечи, взбила подушки на постели великой княгини. - Идите, милая, идите! - И Екатерина отстегнула пояс... Окно открылось; перекинув ногу через подоконник, в комнаты упруго и неслышно соскочил Орлов. За его спиной шумела чистая, обмытая дождями листва. Оба молчали. Екатерина собралась с духом. Открыла комод, на дне которого муж ее устроил потайной склад бутылок. Плеснула вина: себе - на донышко, а Орлову - полную чашку. - Виват, гвардия! - рассмеялась она, счастливая безмерно... Начинался новый ее роман - самый решительный в жизни этой женщины. Однако не надо думать, что он зиждился исключительно на любви. Это неверно; роман был политический, - именно Орлов, неустрашимый русак с громадными связями по гвардии, и должен был подсадить ее на престол России. Под этот роман Гришка Орлов кредитовал себя теперь направо и налево. Все давали: от лакея в царской конюшне до графа Сен-Жермена, который скоро появился в Петербурге, как всегда таинственный. Читатель помнит "Пиковую даму" Пушкина? "Тройка, семерка, туз..." Вот этот самый Сен-Жермен и стал другом Орлова. Историки до сих пор спорят: чей шпион был Сен-Жермен - версальский или берлинский? Если задуматься, то какое странное было время! Где-то клокотали страсти, творили Сумароков и Ломоносов, Петербург отстраивался, хорошея, первые ученики Академии художеств с робостью присели за чистые мольберты, медные губы Сен-Жермена пророчили загадочно, а Петербург расцветал в огнях праздничных салютов: Виват, Россия! Виват, драгая! Виват, надежда! Виват, благая! Победы русского оружия украшали Россию... А лето в этом году было знойное. И очень рано поспела в Петергофе клубника. В оранжереях вельмож, в Мартышкине и под Стрельной, отлично вызревали померанцы и ананасы. ПАЛЬЦИГ В разгар лета 1759 года Петр Семенович Салтыков двинул свою армию в поход из Познани, имея три задачи: соединиться с австрийцами, испортить немцам канал у Франкфурта и попытаться совершить набег на Берлин. Конференция связала крылья генерал-аншефу приказом строжайшим, чтобы он следовал советам венского маршала Дауна (побеждавшего медлительностью). Петр Семенович имел свои взгляды на кампанию, желая - как он сам говорил - "баталю дать". Эта "баталя" предназначалась им лично королю прусскому! Против армии Салтыкова король поначалу выставил армию графа Христофора Дона, очень опытного полководца, сообщив ему: - Я здесь, в Богемии, превратился в цепного пса и сторожу каждое движение прохвоста Дауна. Увы, счастие разбить русские колонны передаю вам, Дона! Старайтесь излупить их на марше... Салтыков сразу оказался в трудном положении: - Даун-то не идет к нам. Штабные люди предложили ему самому выйти навстречу Дауну. - Не могу, - отвечал Салтыков. - Тогда мы откроем для Фридриха земли Восточной Пруссии, нами завоеванной. Хуже того: король тут же отсечет нас от Познани и магазинов... Скорым маршем русская армия настигла эшелоны Дона. Кавалерия Салтыкова рассекала дороги, наскоком врывалась в прусские города. Это был ряд мелких, частых болезненных ударов. Прекрасная подвижная армия Дона, закаленная в битвах за Померанию, была растеряна. Салтыков, как опытный фехтовальщик, окружил ее сеткой уколов. Не выдержав, армия Дона побежала. Фридрих в отчаянии заломил руки: - Эти напудренные чурбаны бегут? Дона, Дона, Дона.., и он - бежит? Бездарность! Кретин!.. Зовите Веделя! Ведель, мальчишка среди седых ветеранов Пруссии, был любимцем короля. Ведель никогда не думал. Ведель лишь точно исполнял приказы. Ведель был непобедим. Веделю король всегда верил. Ведель сейчас предстал перед ним... - Ведель, - потухшим голосом сказал ему король, - ты слышал про этого негодяя Дона?.. Салтыков уже вошел в земли Бранденбурга. Ты знаешь, славный Ведель: если у меня где-либо потекло, то скважину я затыкаю тобой! Сейчас у меня сносит плотины... Ведель, я не могу сделать тебя, молокососа, своим маршалом... Но я даю тебе права римского диктатора! Отныне твои приказы имеют силу моих приказов. Делай что хочешь, но Салтыков не должен соединиться с австрийцами... Ты меня понял, мальчик? Ведель был уже на коне. - Стой! - задержал его король. - Я забыл сказать тебе самое главное. Не вздумай прекратить сражение. Когда потухнет солнце и пушки расплавятся от огня, ты все равно должен продолжать битву. - До каких пор, ваше величество? - спросил Ведель из седла. - До тех пор, пока все русские не будут изрублены в куски! Но и тогда битва еще не кончена. Брось эти куски в Одер, и только потом ты, мой Ведель, станешь велик, как Македонский... Салтыков уже занял Цюлихау - твердо стоял под Франкфуртом. Ведель шел все время на рысях, - конница Тотлебена не задержала его: Ведель одним ударом выбил Тотлебена из города Цюлихау. Салтыков в ярости вскочил на коня - помчался впереди казаков на разведку. Старый генерал-аншеф, в ответ на уговоры поберечься, говорил так: - Король прусский не пужлнвый, все своими глазами глядит. Нешто же мне, российскому воину, отставать от короля?.. Он решил дать сражение пруссакам, не дожидаясь подкреплений и подхода австрийской армии. - Петр Семенович, - удерживал его Фермер, - как бы нас не разбили тут. От Познани мы далеко, а Фридрих-то рядышком, и помощи от Дауна ждать не след! Салтыков скатал карты, бросил их на стол: - Война есть упражнение воинское в чести, в риске и в бесстрашии. Кто рискует - тот выигрывает... У короля прусского многому поучиться можно: человек бессовестный, зато рискованный! - Петр Семенович, но у Веделя кавалерии больше нашей. - Зато у него нет такой артиллерии, какова наша. - Кавалерия прусская намного лучше нашей; она сомнет нас! - Это кто так сказал? Сие проверить еще надобно... 12 июля Салтыков дал Веделю бой. Возле деревушки Пальциг состоялось единоборство в силах. Пруссаки первыми открыли огонь из пушек. Русские несли большие потери, но с позиций не отошли. Когда канонада утихла, Салтыков приказал: - Всех убитых быстро заместить из резерва! Полки встали опять, сверкая оружием. Через узкие дефиле Ведель бросил свои войска в атаку - их отбили. Легко отбили, словно играючись. Ведель послал войска снова вперед - опять дали по зубам. Далее Ведель осатанел от упорства русских и стал швырять свои батальоны, как в мясорубку: туда они уходили, но обратно уже не возвращались. Салтыков резко опустил трубу, оперся на трость. - Я думал, он умный, - сказал про Веделя, - а он дураком оказался. Таких сопляков бить - даже удовольствия не испытать! - Не грозитесь, - нахмурился Фермер. - Ведель имеет на руках еще одну карту: прекрасную прусскую конницу. - Ваш тезис, - ответил генерал-аншеф, - я не утверждаю... Чугуевцев славных пустить в дело! - велел Салтыков. Чугуевский казачий полк (половина его - калмыки) ударил во фронт пруссаков. А следом пошла в атаку регулярная кавалерия. Салтыков напутствовал ее в бой такими словами: - Робяты! - сказал он. - Карабины за плечом держи. Не надо стрельбой отвлекаться... Ты до злыдня доскаки и руби вмах! Сражение под Пальцигом стало кровавым праздником русского холодного оружия, - именно здесь проявились молодечество и бесшабашная удаль русской конницы. Ни единого выстрела. Только ржанье коней. Только свист сабель. - Руби их в песи! Круши в хузары! Ведель потерял мужество: у него погибли уже два генерала. К восьми часам вечера все было закончено вчистую, и Салтыкова стали поздравлять со славной викторией. - Бросьте! - отвечал старик сердито. - Ежели по дружбе хвалите меня - глупо, ежели по лести - негоже... Что мне Ведель этот? Мне прусский король надобен... А сейчас, времени не тратя даром, зарывайте мертвых. Покойникам всем ведите счет подробный. Трофеи сносите в вагенбург. Победители тут же, на поле битвы, стали копать широкие могилы. Прусских мертвецов было зарыто в этот день 4220 человек, своих же русские закопали 900 человек. Четыре знамени и три штандарта, захваченные у Веделя, бросили в шатер к Салтыкову. Воздев на нос очки, старик (в нижней сорочке, держа в тазу с водой воспаленные за день ноги) уже писал донесение в Конференцию. Впервые за эти годы она получала такой отчет. В нем Салтыков особливо подчеркивал человечность русского рядового воина. Если под Цорндорфом пруссаки раненых пленных живьем зарывали в землю, то здесь, под Пальцигом, - "многие наши раненые прусских раненых на себе из опасности боя выносили; солдаты наши своим хлебом и водою, в коей сами великую нужду тогда имели, их снабжали..." Пальциг - первая в Семилетней войне битва русских с пруссаками, когда баталию выиграли не только силой и упорством рядовых, - нет, теперь у армии был командующий! И войска постоянно ощущали его железную волю, на себе чуяли биение его мысли. Безобразно показала себя лишь конница Тотлебена: Ведель легко выбил ее из Цюлихау, она не завершила разгрома отступающих войск Веделя после битвы... Фридрих ждал от Веделя курьера с известием, что "куски брошены в Одер". Спокойно он взломал печати на пакете... И разом мир потемнел в его глазах. Началось бешенство: - Найдите мне самую грязную и зловонную лужу в Европе, чтобы я мог выполоскать в ней этого Веделя! Я дал ему то, чем сам не обладаю: права римского диктатора! Это выше бога... Я послал этого негодяя спасти Берлин. А теперь мне надо бросать войну с Дауном, проститься с Богемией и Саксонией, чтобы спасать самому уже и Берлин и этого сукина сына, который оказался полным дураком при Пальциге... Вечером он письмом вызвал к армии своего брата Генриха. "Мы давно уже нищие, - писал ему король, - у нас все отнято, у нас ничего не осталось, кроме чести..." Де Катту король сказал: - Готовьте реляцию в Берлин о Пальцигском сражении, как о сражении не вполне выигранном нами. Не забудьте упомянуть, что Ведель отступил с большим достоинством! - Каковы проставить потери? - спросил его де Катт. - Наши потери - 1400 человек... Умножьте эту цифру на десять, и это будут потери русские - 14 тысяч человек... Армия Салтыкова уже открыла дорогу на Берлин. *** "Жалкий цыпленок", как звали за глаза Салтыкова, был рожден для войны. Армия раньше его совсем не знала, зато он всегда знал и любил армию. Петр Семенович понимал солдата (хотя солдат не всегда понимал его). Генерал-аншеф не гнушался есть кашу из общего котла, среди ночи вставал, чтобы проверить аванпосты. Был не суетлив и хладнокровен. Он не боялся на ходу перестраивать свои планы. Он быстро подчинялся обстановке, чтобы затем подчинить обстановку своей воле. Желая сразу же закрепить победу под Пальцигом, пока Ведель не очухался от поражения, Салтыков приказал быстро захватить Франкфурт-на-Одере, и тут к нему прибыл, в окружении блестящей свиты, австрийский маршал Евгений Лаудон. - Каковы ваши цели в эту кампанию? - спросил он Салтыкова. - Берлин! - кратко отвечал генерал-аншеф. - Сначала вы должны помочь нашей армии. - Нет! - отрезал Салтыков. - Вы бы лучше нам помогли. Лаудон поднял палец с громадным сапфиром в перстне: - Вы забыли, что против Дауна стоит сам король! - Вот именно, что стоит... Король стоит и смотрит на Дауна, а Даун стоит и смотрит на короля. В гляделки, что ли, играют - кто смигнет первым? Лаудон категорически потребовал для своих нужд корпус в 30 тысяч русских солдат. - Вы еще очень скромны, маршал, - съязвил Салтыков, - что кобылу из-под меня не выдергиваете. Дай я вам тридцать тысяч, тогда мне в лазарет лечь надобно... А зачем вам столько людей? - Мы возьмем Франкфурт, - гордо посулил Лаудон. - И для этого просите от меня тридцать тысяч солдат? - Да! - Франкфурт уже взяли мои пятьсот человек. - Я вам не верю! - вспыхнул Лаудон. Петр Семенович заложил два пальца в беззубый рот - свистнул. Моментально явился юный адъютант, что-то дожевывая: - Звали, батюшка? - Ключи сюда! - велел генерал-аншеф. Лаудону были предъявлены ключи от Франкфурта-на-Одере. - Отправляйте их в Петербург, - наказал Петр Семенович, захлопывая ящик. - А вас, маршал, прошу отобедать со мной... После обеда Лаудон мечтательно сказал: - Теперь же, генерал, когда Франкфурт взят вами, позвольте мне получить с вас миллион талеров. - А это еще за что? - За Франкфурт, конечно! Вена уже рассчитала, что с этого города можно содрать два миллиона; вот и получается, что один миллион - вам, а другой - нам. - Контрибуций не брали, сударь! - А также, - клянчил Лаудон, - нам нужно продовольствие. - Не дам! - ответил Салтыков. - Ныне спешно форсируйте Одер и соединяйтесь своими войсками с моими. - Не имею на то приказа от Дауна. - Простите, но.., какой же приказ вы имеете от Дауна? Лаудон отчеканил: - Чтобы ваша армия соединилась с моим корпусом и шла на подмогу Дауну; тогда Вена берет на себя и снабжение войск ваших. Оба замолчали. Лаудон с интересом рассматривал Салтыкова; директивами Петербургской Конференции генерал-аншеф был подчинен маршалу Дауну, и Лаудону было любопытно, как сейчас поведет себя Салтыков. Исполнит он приказ Петербурга или нет? Салтыков пальцами снял нагар со свечек, заявил твердо: - Ради соединения с Дауном я отступать не стану. Ежели я Дауну нужен, пусть бросает Силезию и спешит сюда, в центр земель германских, где и решится кровопролитная тяжба народов. - Вена, - заметил на это Лаудон, - отлично знакома с указами вашей Конференции... Вы разве не собираетесь их исполнять? - Но я здесь, на месте, лучше Конференции все знаю! Лаудон в смещении потоптался на месте: - Кому нам жаловаться.., на вас? - Вот Конференции и жалуйтесь. Салтыков повидался с генерал-поручиком Румянцевым: - Хотел я, Петруша, тебя на Берлин отправить, да спя экспедиция, кажись, лопнула... Даун-то ведь не пришел к нам! Прислал своего попрошайку Лаудона, вот с ним и воюй. - Может, - предложил Румянцев, - пока Фридрих далече, я и успею на Берлин конницей сбегать... Туда и обратно галопом! - Нет. Уже поздно. Фридрих силы собирает. Скоро король персонально сюда к нам заявится... Узнав, что Франкфурт взят, австрийцы валом повалили туда, в надежде разграбить богатый коммерческий город. Но на форштадтах уперлись в русские штыки, - дальше ворот их не пускали. На пегой кобыле выехал навстречу союзникам русский генерал Александр Никитич Вильбоа и вынул из ножен ловкую шпагу: - Назад! Зарублю любого... Грабить-то вы мастера, а вот воевать не умеете... Теперь и Даун, в отместку Салтыкову, нарушил венские директивы: он не поднял свою армию по тревоге и не пошел к русским навстречу, чтобы совместными усилиями разбить Фридриха одним согласным ударом. Русские остались под стенами Франкфурта, вдали от баз и магазинов, один на один со всей прусской армией. Даун рассудил - трезво и подло: Если сейчас Фридрих победит, мы окажемя в большой выгоде. Русские бьются беспощадно, и даже в поражении своем они сумеют нанести Фридриху неслыханные потери... Эти потери для Пруссии будут невосполнимы, Фридрих сразу же ослабеет. А тогда мы, умные австрийцы, полностью сохранив свои силы, сокрушим Фридриха до конца. И после войны, как непобежденные, мы сможем смело предъявить миру свои претензии... Русским же, как побежденным, будет не до претензий... Итак, все ясно. Моя армия с места не стронется более, пока поединок Фридриха с Салтыковым не разрешится ударами мечей! ...Когда жена Дауна появилась в театре, в ложу к ней (прямо на колени) кто-то из партера бросил дохлую кошку. Кошка была, повторяю, дохлая, тощая, ободранная, и маршальша закатила истерику. Представление театральное сорвалось! *** Он презирал медлительных людей. Он был скор. И на руку, и на ногу. Мысль же его была - как росчерк молнии на черном небосводе. Мысли ослепляли его. Он спешил. Даже сейчас Фридрих находил время работать над книгой о походах Карла XII на Россию; эту книгу в разгар боев король опубликовал в двенадцати экземплярах (для истории - не для читателя!). Чего другого, а энергии у короля было хоть отбавляй. Иногда близкий к отчаянию, не расставаясь с дозой сильного яда, составляя одно завещание за другим, Фридрих порою словно молодел, свято веря в чудо. Чудеса он придумывал сам. Всю жизнь этот король воспитывал в пруссаках рабский педантизм. Карл XII, шумный и визгливый король Швеции, совсем не был похож на своих подданных - тугодумных и уравновешенных. Фридрих II не походил на немцев, которых властно подчинил своей воле. Сейчас король шагал, осиянный верой в чудо. - Идите за мной, - говорил он солдатам, - чудо спасет нас! Солдат падал в траву, - король склонялся над ним: - Вставай, приятель! Не время валяться... Трубы славы поют над нами... Уже завтра я обещаю тебе настоящее чудо! Он едва поверил в падение Франкфурта: - Невероятно! А где же были мои кордонные отряды? - Король, их изрубили еще под Цюлихау... Сейчас - по мнению Фридриха - его могло спасти только решительное поражение русской армии. Призрак Цорндорфской битвы еще витал над его головой, и король-: Сделался осторожным. Бить только наверняка! Но сильно бить... Чтобы русские не поднялись! - Напишите на наших штандартах, - велел король, - что на этот раз битва произойдет не ради славы, a pro aris et focis... Мы сражаемся отныне "за святилища и очаги" нашего Берлина! Рядом с королем скакал неустрашимый Зейдлиц. Дни стояли раскаленные, солнце плавилось в зените, а ночи были страшные, удушливые. Вовсю полыхали над Европой зарницы, хлеба сгорали на корню, вытоптанные толчеей давно враждующих армий... По дороге Фридрих безжалостно разбивал австрийцев, пленял их тысячными толпами, захватывал богатые вагенбурги, грабил идущие обозы. Шесть ночей он не закрывал глаз, и эти глаза светились сухим огнем фанатика, верящего отныне не столько в себя, сколько в то чудо, которое он обязан свершить... Умный человек, король понимал всю опасность будущей битвы. - Я ничего так не боюсь, - признался он, - как русской артиллерии. Шуваловские гаубицы - это порождение дьявола. Русские медведи не французские комары, а единороги Салтыкова стоят во сто крат больше, нежели все пушки армий Контада и Дауна. В это время под Франкфуртом создалось весьма странное положение. Совсем невдалеке от лагеря Салтыкова собрались две громадные армии - армия Пруссии и армия Австрии; первая шла, чтобы разбить Салтыкова, но вторая не шла к Салтыкову, чтобы выручать его от ударов Фридриха. - Будем рассчитывать на себя, - утешился Петр Семенович... 48 тысяч штыков в руках потсдамских ветеранов король уже развернул на армию России. Глубокой ночью его войска начали переправу через Одер ниже Франкфурта, где - на медных понтонах, где - просто вброд, по шею в воде... Фридрих успокоился, когда вся его армада оказалась на другом берегу. Дело теперь за ним. - Дорогу королю! - закричали адъютанты. В свете коптящих факелов, кося кровавым глазом на черную воду Одера, конь Фридриха ступил на понтоны и - шпоры в бок! - вынес короля на обрывистый берег. - Вот теперь, - сказал король, глубоко дыша, - мы уже наполовину победили. Мы появились там, где нас не ждали. Для него развели костер под густым покровом тревожной ночи. Фридрих бросил на землю свой плащ, не раз простреленный в боях, устало лег на него, велел собрать у костра генералов. - Мои друзья, - сказал он им, - я не уважаю своих придворных: все они лишь декорация, на фоне которой мне, королю, удобнее играть королевскую роль. Но вас, генералов, я высоко чту: вы куете будущее непобедимой Пруссии... Может, вы сядете? Они расселись перед ним на траве, кавалеристы широко раскинули свои белоснежные пелерины, словно покойницкие саваны. - Конечно, - сказал король, куснув травинку, - вам нелегко дались эти походы. Но вы не можете пожаловаться, что вам скучно служить со мной... Сейчас я снова стану вас веселить. Вы уже поняли, надеюсь, отчего я привел вас сюда... В самом деле, - вздохнул он, - мне было бы приятнее сидеть сейчас в Сан-Суси и играть на флейте. Но - увы! - я здесь, на голой земле, я не ел с утра, я не спал шесть ночей... Потом, поднявшись с плаща, Фридрих закончил: - Переправой через Одер мы открыли дорогу к успеху. Теперь следует запутать Салтыкова... Вам приходилось наблюдать за жизнью муравейника? Ах, как они деятельны! Все куда-то бегут, спешат, что-то тащат, сталкиваются, снова разбегаются... Вот пусть же и наши войска в канун битвы ведут себя, как эти муравьи; Салтыков должен растеряться от их живости. И не поймет, откуда мы нанесем ему удар... ...Костер медленно угасал. На разодранном плаще, устало раскрыв впалый, словно у мертвеца, безгубый рот, спал король Прусский и курфюрст Бранденбургский. Над ним рушились звезды. Была как раз страдная пора. Но хлеба Европы погибнут в этом году... По берегу Одера еще долго бродил Зейдлиц, и порывы ветра раздували его белый покров. Как саван, как саван, как саван... О чем думал он? Медленно и величаво катил свои воды Одер.., куда? *** До русского лагеря дошла весть, что король уже рядом, его три колонны, как три бивня, нацелены в грудь русской армии. Лаудон не мог скрыть своего удовольствия. - Вот, - сказал он Салтыкову, затаенно улыбаясь, - вы еще не сталкивались с ним основательно. Король - это не мальчишка Ведель; он уже обошел вас... Что скажете теперь, генерал-аншеф? Салтыков ответил Лаудону: - Я думаю, что не врут люди, воинский гений Фридриха восхваляя. И впрямь - отличный полководец! У меня зазнайства перед королем нету. Но почту за счастие великое для персоны своей скромной сразиться лично с королем Пруссии! Салтыков, и без того мало любимый, вызвал всеобщую солдатскую ярость распоряжением рыть шанцы. Копать землю - кому это приятно? Возле селения Кунерсдорф, на виду у города Франкфурта, генерал-аншеф деловито выбрал для армии отличную позицию. - Копай, ребятушки, копай, - говорил он солдатам. - Да языка не погань словом матерным. Не подобает православным христианам матерны лаяти, понеже матерь наша - земля! В нее же и возвращаемся, и тьму смертную, яко отдых, навечно приемлем... Фридрих - через шпионов - внимательно следил за работою Салтыкова. Узнал, что русские основательно укрепляют фронт, и решил ударить на них с тыла. Но Петр Семенович - не дурак; он подождал, пока укрепят его солдаты позиции, затем сказал: - А ну-кась, развернем теперича лагерь... Копай, соколики, с другой сторонки! - Пруссак старый, - неслось ему в спину из окопов. - Нацепил косицу и ходит тут... Курдюк с квашеным поносом! Но Салтыков мнению армии не уступил. Лаской, угрозой, плетями, но приказ заставил исполнить. Глубокий ретраншемент пролег через весь фронт, объединяя фланги армии. Тыл русского войска был укреплен так же прочно, как и фронт его. Покончив с этим, Петр Семенович забрался в прохладу палатки, где его навестил Лаудон: - Мой штаб закончил подсчет. Наши силы превышают силы прусского короля на двенадцать тысяч человек. - А король прусский, - отвечал Салтыков, - прав: надобно не числом побеждать, а умением! Коли на одного молодца двадцать сопляков навалятся и побьют молодца - это еще не успех. - Генерал-аншеф, вы часто ссылаетесь в мнении своем на Фридриха, врага нашего... Уж не влюблены ли вы в него? - Изверга такого в конфидентах своих не держу. Но учиться у врага, ежели, он толков и опытен, не пренебрегаю. И вам советую над тактикой Фридриха почаще задумываться. Лаудон спросил - куда ему поставить свой корпус. - На гороховом поле.., в резерв! - отвечал Салтыков. - А я спать ложусь... Выспаться надо. Митенька, - позвал он адъютанта, забираясь в кошмы, - ежели король со всеми ложками и поварешками пойдет на нас, ты меня сразу толкай.., без жалости! *** Шляпа на голове Фридриха - как тогда говорили - созрела до такой степени, что пора уже ей, переспелой, свалиться на землю. Свалится ли она? Ранним утром 1 августа 1759 года Салтыкова разбудили. - Король движется, - доложили ему. - Ну и слава богу! - Генерал-аншеф молодо вскочил с ложа. - Господи, вразуми меня, - покрестился на иконку. - Ежели ныне совладаю с Фридрихом, кровавый пир разом кончится и век меня Россия благодарить станет. Ну, а ежели опозорен буду... Нет, господи: лучше сразу - ядром меня, чтобы не мучился! КУНЕРСДОРФ Уже пахло порохом над Кунерсдорфом, когда Лаудон спросил Салтыкова: - О чем думает сейчас генерал-аншеф? - Думать поздно. Сейчас кровью станем расплачиваться за все, что не продумали ранее, на покое... Они поднялись на пригорок, им подали зрительные трубы. - Любопытно, чем откроет сегодня Фридрих сражение? - Как всегда, - зевнул Салтыков, - "косой атакой". - Почему вы так решили, генерал? - Это не я так решил, это Фридрих так решает... Я свою жену однажды спрашивал: "Чего ты в одном и том же платье шляешься, коли другие в гардеробе, ненадеваны, пылятся?" А она мне ответила: "Прости, батюшка, стара стала, глупа стала..." Лаудон вряд ли понял его, и Салтыков пояснил далее: - Фридрих.., он тоже, как старуха скупая: одно платьишко надел, так и носит его не снимая... Пооборвался уже господин! Но Фридрих сегодня не спешил открывать битву. Весь прусский генералитет во главе с королем был в седлах. Стояли гуртом на вершине холма, позванивая сбруей и оружием. Фигура короля в черном сюртуке резко выделялась среди пестрых мундиров. Головы генералов, густо напудренные, были обнажены; один король в шляпе. Сюда, в ставку Фридриха, сейчас приводили переметчиков, лазутчиков и пленных. Король, перегибаясь через луку седла, лично задавал им каверзные вопросы... Потом он повернулся к генералам: - Господа, я выяснил неприятную новость; нам не придется нападать на русских с тыла. Салтыков свой тыл успел укрепить. Из двух флангов противника мы избираем слабейший - левый... Но прошу еще подождать - я не все уяснил для себя... Сейчас короля смущали сбивчивые сведения о глубоком ретраншементе, связующем русские фланги. Салтыков - через этот ретраншемент - мог перебрасывать свои войска с фланга на фланг. Фридрих же позволить себе такой роскоши никак не мог. Около девяти часов утра король сказал, морщась: - Ладно. Начинать можно только одним способом - начать! Прусская артиллерия взяла под обстрел высоту Мюльберг, занятую войсками князя Александра Михайловича Голицына. Прошло в гуле пальбы еще два томительных часа... Король вел себя как-то странно: он словно не мог решиться на атаку. Лишь ближе к полдню рука Фридриха резко взметнулась кверху. - Честь и слава! - заверещал он пронзительно. - Даже земной шар не покоится на плечах Атласа столь прочно, как стоит королевство Пруссии на плечах своей бессмертной армии... И закончил деловитым распоряжением: - Через виноградники можно пустить инфантерию. Направление атаки - на Мюльберг. Исхождение региментов от Бишофсзее и от Треттина... Прошу, господа, начинать немедля и решительно! Сражение разгоралось. Сначала, как всегда, Фридриху было неинтересно. Он велел намазать кусок хлеба маслом и подать ему в седло. С аппетитом жуя, король сказал: - Интересно, когда уже кипит кровь... Вот, когда мои ребята добегут до Мюдьберга, тогда хоть деньги плати за такое зрелище! *** Излюбленной "косой атакой" (как всегда, как всегда!) король обрушился на левое крыло русской армии, и Салтыков приставил трубу к мутному стариковскому глазу. - Сейчас король, - точно определил он, - милостию божией, кажись, отберет у нас Мюльберг, сбросит князя с горушки вниз. В рукопашной резне князь Голицын был тяжко ранен, и его буквально выдернули из рук прусских гренадер, - Фридриху даже принесли в ставку ботфорт с ноги князя. - Что вы мне тычете в нос старым вонючим сапогом? - обозлился Фридрих. - Иль вы добыли русский штандарт? Мужество защитников Мюльберга было сокрушено натиском пруссаков. Голицын в спешке боя, истекая кровью, перестроил два полка поперек позиции. Они встали здесь насмерть. Но прусская картечь выкосила их. Потсдамкие гренадеры штыками уже добивали канониров. Левое крыло русской армии было смято... Фридриху доложили об успехе: 15 русских батальонов и 42 орудия армии Салтыкова более не существовали. - Прекрасно! - заметил король. - Сейчас я устранил то, что мне мешало. А мешал численный перевес противника. Теперь же этого перевеса не существует. Что ж, "шах" мы сделали, пора приготовить русским "мат"... Салтыков не послал князю Голицыну поддержки: - Резервы прибережем. Фридрих - хитер, и воевать еще не начал: он только пыль нам в глаза пущает... Бой весь впереди, судари! Солдаты Голицына погибли, но долг исполнили. С высот горних, уже нездешних, они сейчас на нас взирают. Память им вечная и поклон низкий ото всей России! Над ним засвистали пули, он взял прутик - обмахивался: - Во, шмели проклятые.., кыш-кыш, негодные! К двум часам дня все укрепления Мюльберга были в руках кор