жадно целовал, гладил по голове, потом, опомнившись, снова опустил на ложе. Она слабо сопротивлялась, все хватают и тащат в один и тот же угол, а она все никак не решится расстаться с невинностью. -- Ингвар, беги! -- повторила она настойчиво. Слезла, морщась, на пол, отыскала убитого своим клинком, выдернула нож. Глаза Ингвара расширились. Он кажется только сейчас заметил, что убитых больше, чем он сразил, ив глазах, устремленных на Ольху, было восхищение, смешанное с каким-то другим чувством. Только бы и он не счел меня медведицей, подумала она в страхе. Не выношу, когда сперва напиваются, потом лезут. -- В корчме полно их людей, -- сказала она настойчиво. -- Не понимаю, как ты сумел. -- Это было нетрудно, -- ответил он со злостью, -- я убью Рудого! -- Да-да... Ингвар, что с Павкой? -- Перестань, -- поморщился он. -- На нем заживет как на собаке. Кости целы. А за побои и раны получает пять серебряных гривен за лето. А когда заживет, я его разорву своими руками! Она попыталась высвободиться из его объятий: -- Ингвар! Обещай ничего ему не делать! Это я обманула, заставила поехать со мной! -- Перестать, Ольха. Он сопротивлялась в его руках: -- Нет! Пока не скажешь... Он шепнул ей в ухо: -- Все по-другому, Ольха. Павка знал, на что идет... И Рудый знал. Это все дело рук проклятого Рудого. Я чуть не убил его, когда он сказал, когда оправдывался. В распахнутую дверь потянуло гарью. Пахло горящим маслом, ветошью, деревом. Ольха встревожилась, со второго поверха бежать через горящий поверх непросто, Ингвар зло отмахнулся: -- Погасят. Рудый народу привел как муравьев. Эх, ухватить бы мне его за горло. Он с мечтательным выражением в глазах стиснул кулаки. Ольха спросила непонимающе: -- Рудый? -- Ну да,. -- ответил он тоскливо. -- Это все штучки проклятого Рудого. Рассчитал точно, змей подколодный! Нарочито проиграл Студену, попросил в залог твои драгоценности... твои-твои!.. ты, чистая душа, согласилась, чтобы спасти этого... его ли нужно спасать? Его топить надо. Его брось в самую середку океана с привязанной к ногам скалой, он и оттуда выплывет со Щукой в зубах! Даже я, как и все русы -- бесхитростные младенцы рядом с Рудым, а что уж говорить про невинных славяк, не видавших коварного Царьграда? У нее голова шла кругом. Значит, Рудый все делал нарочито? Смотрел ей в глаза и лгал? -- Ненавижу, -- сказала она искренне. -- Я его ненавижу! -- Как и я, -- ответил он сурово. -- Как он мог? Да плевать на самый крупный заговор -- подумаешь, разоблачил! -- если тебе из-за этого хотя бы прищемят палец. Я его вызову на двобой. Ее плечи зябко передернулись. Рудый тоже был оберуким. И, говорят, никому еще не уступал в бою. -- Я сама с ним поговорю сперва, -- сказала она. Он еще держал ее в руках, когда послышались голоса, тяжелые шаги множества ног. Через проем шагнул Рудый, в его руках было по мечу. С обоих клинков щедро стекала кровь. Шлем носил следы ударов, а булатные пластины на груди и плечах прогнулись. -- Прости, -- возопил он с порога отчаянным голосом, -- но Студена я сам пришиб... не утерпел. Глаза его с тревогой смотрели в лицо Ольхи. Ингвар поднялся с ужасным ревом: -- Да как ты посмел! Рудый как заяц скакнул назад, выставил перед собой трясущиеся ладони: -- Не до смерти!.. Сам связал, держу для тебя. Или для княгини. На лице его был ужас, он трясся, шлепал губами, зубы выбивали дробь. Ольха ощутила, как ее губы сами собой начали растягиваться в улыбку. Рудый, хитрый, как Симаргл, никак не хочет выглядеть серьезным и величавым. А Ингвар рядом с ним. проигрывает. -- Прекратите, -- закричала она. Поднялась, задержала дыхание от боли в боку, но не подала виду, Ингвар и так вне себя. -- Студен проговорился, что его люди уже окружили великого князя. Его хотят убить. Ингвар подхватил меч, оглядывался растерянный, одной рукой поддерживая Ольху. Рудый сразу посерьезнел: -- Там Асмунд... он бдит. Что еще сказал? Эй, приведите Студена! Гридни, толкаясь, бросились прочь. Ингвар заорал бешено: -- Это все твои штучки! -- Мои, -- согласился Рудый. -- Но Ольха меня простит... потом, а ты поймешь. Тоже -- потом. Сейчас же нам лучше поспешить в Светлолесье. Там сегодня большая охота. А подстеречь да убить любого проще всего на охоте. В коридоре послышался топот, ругань, сопенье. Ввели Студена, лицо в кровоподтеках, одежда изорвана, руки скручены за спиной. В глазах была бессильная ненависть. Живот в крови, красная струйка текла по ногам. Рудый вопросительно поглядывал на рану, появилась до того, как поймал прыгающего из терема воеводу: -- Говори быстро! Кто и где замышляет на Олега? Студен плюнул ему под ноги. Ингвар ухватился за меч, лицо перекошено яростью. -- Ах, ты... Гридни, как огромные охотничьи псы-медвежатники, повисли на его руках, а Рудый сказал коротко: -- Скажешь, дам быструю смерть. Упрешься, что ж... Умрешь на колу. Студен встретился с его серыми, как волны моря, глазами, вздрогнул. Несколько мгновений боролся с собой, слышно было сопение дюжих гридней, прижавших Ингвара к стене. Наконец Студен прошептал: -- Кожедуб и Калина. Рудый кивнул удовлетворенно, направился мимо него к дверям, а гридням бросил коротко: -- На кол. Ольха не поверила своим ушам, а Студен ахнул: -- Ты... ты ж обещал! -- Да разве мне можно верить? -- удивился Рудый. Слышно было, как дробно простучали его подкованные сапоги по ступенькам. Ингвар с рычанием расшвырял скрутивших его гридней, кинулся следом. Другие поднимали с пола обвисшего Студена. Ольха слезла с ложа, с ненавистью посмотрела на пленника: -- У нас таких привязывают за ноги, -- сказала она медленно, -- к верхушкам деревьев... А потом отпускают! Гридни пыхтели, один оказал с натугой: -- Неплохой обычай. И воронам не надо топтать землю. -- Только все слишком быстро, -- добавил второй недобро. -- Нет, когда на колу -- это лучше. А третий обронил укоризненно: -- Больно ты добрая, княгиня! Она не поверила своим ушам. Уже и русы начинают называть ее княгиней? И никто не смотрит как на пленницу. Видно по глазам, лицам, повадкам. Или потому, что сообщила о заговоре? -- Надо спешить, -- сказала она. -- Кто. знает, как там обернется? Прямо во дворе растут два ясеня! В проеме возникла сгорбленная фигура. Когда человек разогнулся, Ольха ахнула, увидя разбитое в кровь лицо Павки. Он успокаивающе улыбнулся ей толстыми почерневшими губами: -- Нутро цело, остальное заживет. Собирались тешиться долго. Хлопцы, княгиня права. Покончим с ним быстро! Надо спешить к Олегу. Спускаясь по лестнице, Ольха оскальзывалась на залитых кровью ступеньках, переступала через трупы. Только теперь поняла весь размер заговора против Ингвара. Сюда были стянуты все, верные Студену, и все полегли, благодаря прожженному Рудому, который на хитрость ответил коварством и двойной хитростью. Если Студен вероломству научился у русов, которые столкнулись с тем в прогнившем Царьграде, то сами русы учились у изворотливых греков, которые спать не лягут, если не обманут, не соврут, не украдут и не нарушат клятву. В корчме столы были перевернуты. Абрам с одним помощником ползали по полу, спешно замывали кровь. Убитых уже вынесли. Несмотря -на кровавую бойню, торговля должна продолжаться. Свет не кончается на одной драке, пусть и очень кровавой. Дверь на выходе висела на одной петле. Солнечный свет слепил глаза, воздух был свеж, с легким запахом свежепролитой крови. У коновязи стояли кони, а через раскрытую дверь конюшни Ольха углядела свою белоснежную кобылу. Двое быстро залезли на березы, привязали веревки, внизу дружно потянули вниз, прикрепили пригнутые вершинки к торопливо вбитым в землю кольям. Студена бросили оземь, быстро и умело привязали крепко-накрепко правую ногу к одной вершинке, левую к другой. Руководил Павка, трое уже выводили коней. Один гридень, взглянув на Ольху, молча подвел ей кобылу и опустился на одно колено. Ольха благодарно кивнула, без такой ступеньки не влезла бы, тело стонет от боли. Натянув поводья, сказала нетерпеливо: -- Павка, заканчивай! Тот оглянулся, на обезображенном лице усмешка была волчьей: -- Сейчас-сейчас! Не тревожься, Ингвар и Рудый поспеют вовремя. Да там еще и Асмунд. -- Я не о том тревожусь, -- сказала она сердито. -- Как бы они не подрались. . Лицо Павки стало серьезным. Он вытащил из-за пояса нож: -- Хошь перерезать? Ольха заколебалась, но подумала, с каким трудом дается каждое движение, только-только села так, что не больно, покачала головой: -- Кончай скорее.. -- Добрая ты, -- сказал Павка уважительно. -- Прямо ангел. -- Кто это? -- не поняла она. Павка ухмыльнулся: -- Да это... такие... ну, как-нибудь расскажу. В Царьграде чего только не узнаешь. Он начал пилить туго натянутую веревку. К другой ноге подошел Боян, приставил острое, как бритва, лезвие к дрожащей от напряжения веревке. Подул ветерок, листья тревожно шелестели. Студен застонал сквозь зубы, закрыл глаза. Путы сняли, руки были свободны. Павка сопел, пилил. С другой стороны ждал Боян, готовый перехватить веревку одним движением. Студен дышал все чаще, лицо его покрылось крупными каплями пота. Внезапно он вскрикнул, широко открыл глаза. Его пальцы судорожно ухватились за вбитые в землю колья. -- Во-во, -- сказал Павка удовлетворенно. -- Посмотрим на крепость твоих рук... Мужик ты был здоровый. Он полоснул по веревке сильнее, и Боян, уловив движение друга, перерубил веревку на своей стороне. Студена рвануло вверх и в стороны. Он успел страшно закричать, туго натянулись жилы на руках, но пальцы соскользнули с кольев, и вершинки берез освобожденно взметнулись к небу, там был треск, хлопок, и березки закачались, размахивая окровавленными половинками. Вниз плеснуло как из ведра кровью, посыпались внутренности, а кишки протянулись между вершинками от дерева к дереву. Ольха отвела взор, ударила коня под бока сапожками. Багдадский конь прыгнул вперед так резко, что едва не вылетела из седла. Чудом успела направить в раскрытые ворота. За пол версты от корчмы ее догнал Павка, а сзади мчались еще с десяток дружинников. Матерых, отборных, закаленных. Какие бы не были богатыри у Студена, но Рудый, похоже, предусмотрел и это. Только сейчас Ольха вспомнила, что видела только троих раненых из его дружины, а убитых не было вовсе. Коварный Рудый! Наверняка ухитрился и здесь одолеть какой-то хитростью, вывертом, обманом! Глава 39 В лицо дул холодный после дождя ветер, а спину грело солнце. Ольха с благодарностью поблагодарила богов, чувствуя как возвращаются силы. Любые раны заживают быстрее, если с души свалится камень. Она страшилась гнева Ингвара... нет, его недоверия, презрения, а он слова не бросил в упрек! Разве что, подумала внезапно, все еще не считается с нею, как с человеком. Козу трудно винить, что забралась в огород, на то и коза, животное неразумное, так же многие русы, как успела заметить, относятся и к женщинам. Даже то, что гридень подставил ей колено, или то, что начинают звать княгиней... Все делают скидку на то, что женщина. Не знаю даже, подумала она в сердитом смятении, хорошо это или плохо. Ладно, сейчас об этом думать некогда. Впереди вырастала черная стена леса, словно в насмешку названного Светлолесьем. Может быть, так в древности и было, а сейчас надвигались деревья с черной корой, корявые, с узловатыми перепутанными ветвями. От него веяло за версту опасностью. Павка пригнулся, гикнул, и деревья расступились, помчались по обе стороны узкой тропки. Даже не человечьей, а звериной. Звери по ней ходят ни поля, жрут посевы, пытаются вытеснить человека. Воздух стал холодным и влажным, с листьев сдувались капли дождя. -- Куда мы скачем? -- крикнула Ольха. -- Я знаю, где будет охотиться Олег, -- крикнул Павка. -- Успеваем? -- Не знаю, -- ответил Павка честно. Олег прыгнул со скачущего коня, длинное лезвие ножа взвилось в воздух. Он упал на спину убегающего кабана, дыхание от удара вылетело со всхлипом. Лезвие вошло в тугую плоть, как в теплое масло. Он слышал треск разрываемых железом мышц. Кабан всхрапнул на бегу, он все еще волочил на себе повисшего человека. Нож дважды поразил сердце, прежде чем ноги зверя подогнулись. Олег скатился на миг раньше, его перевернуло через голову, он ударился спиной о дерево. Несколько мгновений лежал недвижимо, вслушивался в хрипы кабана, настоящего лесного великана, умолкших птиц, легкий шелест листьев... Он не родился князем, и каждый шорох в лесу, мышиный писк или стрекот сороки для него были наполнены смыслом. И сейчас поднимался неспешно, видя и слыша не только то, что перед ним, но и то, что по бокам и даже сзади. Все же знакомый свист едва не застал врасплох. Он мгновенно упал. Волосы дернуло, в трех шагах с сочным чмоканьем впилась стрела. Он перекатился в сторону, поднялся во весь рост, ибо стоял на поляне, а кусты, откуда вылетела стрела, в двух десятках шагов. -- Слабый выстрел, -- сказал он громко. -- Перо дребезжит по ветру! Над зеленью куста поднялся высокий человек с короткой черной бородкой. Руки обнажены до плечей, мускулистые, а сам в кожаной душегрейке, открывавшей широкую грудь. В обеих пуках был лук с натянутой стрелой. Лицо перекосилось от ярости: -- Да? А этот? Он мгновенно натянул лук, держа по-скифски: кончик стрелы неподвижно возле уха, а древко быстро выбросил вперед. Звонко ударила тетива, чернобородый тут же выхватил из тулы вторую, молниеносно бросил в Олега, потянулся за третьей. Олег быстро качнулся в сторону, пропуская стрелу, а вторую схватил рукой. Глаза хазарина расширились. Он задержал третью стрелу, натягивал и снова возвращал лук в прежнее положение, словно в нерешительности, на самом же деле стерег каждое движение немолодого уже князя. Наконец отпустил тетиву, быстро выхватил другую, выстрелил, выхватил третью, четвертую... Олег неуловимо быстро сдвигался из стороны в сторону, не отрывая ног от земли. Когда хазарин выпустил четвертую стрелу, Олег коротко взмахнул рукой, а когда победно вскинул ее, в сжатом кулаке была стрела. Глядя насмешливо противнику в глаза, небрежно переломил одними пальцами, выпустил из ладони. Хазарин побагровел от оскорбления. Затравленно оглянулся, услышал хруст веток, насторожился, затем вскрикнул: -- Наконец-то! К нему проломились еще двое, такие же чернобородые, смуглые, разве что помоложе. Запыхавшиеся, оба, однако, сразу сорвали с плечей луки, разом наложили стрелы. Олег посерьезнел, отступил на шаг. Первый из стрелков нехорошо улыбнулся, что-то негромко сказал своим. Те придержали стрелы, часто дышали. Их затуманенные бегом глаза впились в неподвижного князя. Когда взвились сразу три стрелы, Олег уже был сплошным комком нервов. Рванулся в сторону, выбросил вперед растопыренные пальцы. Хлопнуло, он качнулся и замер с двумя стрелами в разведенных руках. Посмотрел на хазарина, усмехнулся и щелкнул зубами, показывая, что третью стрелу мог бы поймать как щука сонного карася. Один из новых стрелков зло швырнул лук на землю: -- Мечами его! Он выхватил меч и ринулся вперед через кусты. Старший заорал вдогонку: -- Назад! Он таких как ты, пятерых... с закрытыми глазами! Второй, он тоже бросил было лук, теперь поднял и стал накладывать стрелу. Молодой и горячий нехотя вернулся, буравя князя русов злобно-удивленным взором, в котором были уже страх и почтение. Они накладывали стрелы, когда шагах в пяти сзади в воздух взвились три дротика. Блестящие острия ударили в спины двух, а старший, уловив опасность звериным чутьем, упал навзничь откатился и вскочил на ноги уже с коротким мечом в руке, согнутый, озверелый, готовый дорого продать жизнь. Через кусты проломились трое старших дружинников, за ними бежали Асмунд и Рудый с запыхавшимся Ингваром. Рудый и Ингвар с облегчением перевели дух. Великий князь цел, Асмунд укоряюще покачал головой: -- Все тешишься? Почему не кликнул? -- Ну да, -- сказал Олег сварливо, -- а потом растрезвонишь, что я испужался всего-то троих хазар... Эй, стой там1 Хазарин, к которому Олег обратился, вздрогнул, застыл. Остановились и русы, смотрели выжидательно. Олег неспешно снял с плеча свой лук, попробовал тетиву, вытащил из тулы длинную толстую стрелу с белым лебяжьим пером. -- Эй ты, -- сказал он хазарину. -- Теперь моя очередь... Но я поступлю по-доброму. Всего один выстрел! Всего одна стрела. Сумеешь избежать -- твое счастье. Уходи живым, никто тебя пальцем не тронет. Рудый слегка кивнул Ингвару, оба отступили и пропали среди зелени. Асмунд вскрикнул негодующе: -- Сдурел? У тебя ж руки трясутся, будто курей по ночам таскаешь. -- А у тебя -- колени, -- отпарировал Олег. Он наложил стрелу, начал оттягивать тетиву. Хазарин, в лицо которому смотрело блестящее острие, побледнел, затравленно оглянулся. В двух шагах справа высилась довольно толстая неопрятная сосна. Внезапно в глазах мелькнула надежда. Он сдвинулся на шаг, Асмунд протестующе завопил, но Олег и ухом не повел. Хазарин сделал еще шаг, укрылся за деревом. Ведь проклятый князь русов сказал, что если не поразит одной стрелой, то отпустит живым, а о том, чтобы именно увернуться, условия не ставил... А слово дано -- уже не по-княжески брать обратно. Да и не в обычаях русов так делать. Олег неспешно прицелился, отпустил тетиву. Стрела мелькнула белым пером, исчезла. Послышался глухой стук в дерево, затем -- крик страха и боли. Асмунд как медведь проломился через кусты. За ним спешили дружинники. Глаза воеводы стали огромные, как у филина: -- Ни-че-го себе... Ты откуда знал, что там дупло? -- Так отсюда же видно, -- буркнул Олег, он изо всех сил скрывал довольство, но рот сам расплывался в усмешке. -- Но вообще-то деревья знать надо... А ты все еще березу от сосны не отличишь! Дружинники подхватили хазарина, тот зажимал рану на животе. Кровь обильно текла между пальцами, обломок стрелы торчал как расколотый зуб. Несчастного уволокли за кусты. Вскоре оттуда послышались дикие крики, душераздирающие стоны. Олег повел бровью: -- Кто? -- Боярин Кожедуб, -- ответил Асмунд так же коротко. -- Что с ним? -- Защищался. А когда увидел, что берем живьем, бросился на меч. Олег помрачнел: -- Добрый был воин... Что ему не так? Вместе ходили на Царьград, вместе воевали тиверцев, примучивали берендеев, тор-ков... А как там Калина? Асмунд смотрел подозрительно: -- И это знаешь? Или догадываешься? Похоже, тоже в заговоре. Как бы не сам направил этих троих. Без него бы не пробраться через цепь наших загонщиков. Рудый там такие засады устроил... Я думал, пуганая ворона куста боится, а, поди ж ты -- прав! -- Где Рудый сейчас? Асмунд развел руками: -- Караулят хазарина на тропе. Кто мог подумать, что дерево пробьешь насквозь? Про дупло я смолчу. Отрок с расширенными от страха и любопытства глазами бегом привел храпящего великокняжеского коня. Олег легко вскочил в седло, стремени не коснулся, что всегда удивляло Асмунда. Русы были морским народом, на коней садились неохотно. А Олег, ухватив поводья, велел благожелательно: -- Ладно, не мучь ребят. А то им долгонько придется ждать. А тут комары аки волки голодные. Он остервенело шлепнул себя по шее. Ладонь окрасилась кровью. Отрок и дружинники ломали ветки, отмахивались. Хазарин снова вскрикнул. Олег поморщился, ему уже было ясно, кто держал в руках все нити, но ладно уж, пусть его воеводы развязывают и дальше язык проигравшему. Тот знал, на что шел. И деньгу получил наверняка заранее. А кто ходит за чужой шерстью, пусть не плачется, если стригут его самого. Когда Ингвар и Рудый, не глядя друг на друга, явились на зов, оба лишь таращили глаза на невозмутимого князя. Асмунд сдерживал усмешку. Теперь ему выпал редкий случай поиздеваться над хитроумным Рудым. Пусть догадается, как великий князь достал стрелой хазарина, если козе было ясно, что тот Юркнет за дерево! Они тронулись с поляны, когда раздался стук копыт. Из чащи, ломая кусты, выметнулись на взмыленных конях Ольха и Павка. Ольха, увидев Олега, закричала: -- Берегись! Студен замыслил тебя убить! Кожедуб и Калина -- предали тебя! Загрохотали еще копыта. На поляну выметнулось с десяток Дружинников, что были с Ольхой и Павкой. Они быстро окружили великого князя, мечи в их руках блестели наготове, глаза горели злостью, а щиты поднимали на уровень груди, закрывая Олега от стрел. Олег, окруженный воинами, через их головы внимательно смотрел на раскрасневшееся, со следами побоев лицо древлянки. Она, видя что Олег в безопасности, начала обеспокоенно оглядываться, отыскала взглядом Ингвара, подъехала. Лицо ее сразу стало акенственным, милым. Ингвар высился над ней на полголовы, суровый и могучий, похожий на петуха из северных деревень. В глазах его было всем видимое беспокойство, во Олег всматривался до тех пор, пока не увидел нечто намного большее, чем беспокойство. Он улыбнулся одними губами, но голос держал нарочито строгим: -- Откуда ведаешь? -- Студен сознался, -- выдохнула она. Ее глаза все еще с тревогой обшаривали зеленые кусты, ветви деревьев. С удивлением оглянулась на невозмутимого князя, похожего на скалу, покрытую мхом. -- Студен жив? -- поинтересовался Олег. -- Нет, -- ответила она, -- но еще живы вороны, которые его клюют. Рудый дернулся: -- Я ж велел на палю! -- А потом сесть вокруг и лузгать семечки? -- огрызнулась она. -- Нашелся полянин! Я велела разметать деревьями. Ингвар дергался, ерзал в седле, словно сидел на шиле. Густые брови сдвинулись на переносице, а глаза сверкали зло и растерянно. Ничего себе, стерегут пленницу! Она им, видите ли, велела. Послушались, как будто, так и надо. И кто -- русы! Пряча усмешку, Олег вскинул руку: -- Уходим. Мы забили оленей больше, чем съедим за неделю. Асмунд к тому же двух поросят... ну ладно, кабанов зарубил. -- Трех, -- сварливо поправил Асмунд. -- Все три -- вепри! Секачи в половину твоего коня. А весом -- с тебя. А даже малость схожи... Это не олени, которые сдачи не дают. Недовольно сопя, он взобрался на коня. Тот закряхтел и пошатнулся, вздохнул обреченно. Олег тронул коня, остальные поехали за ним. Только Рудый рявкнул на своих гридней, те послушно ускакали вперед. Асмунд буднично упомянул о том, как хазарин спрятался за толстенное дерево в два обхвата, но князь и ухом не повел, аль не заметил в благородной рассеянности: просадил насквозь хазарина вместе с деревом. У Рудого отвисла нижняя челюсть до луки седла, но лицо Асмунда было абсолютно честным. К тому же для Асмунда пошутить, что равно что кабану, полдня не жравши, порхать под облаками, и Олег вскоре услышал, как Рудый возбужденно рассказывает дружинникам, как хитрый хазарин спрятался за дерево в три обхвата... Олег услышал, чуть усмехнулся. Рождается новая сказка о Вещем Олеге. Олег смеялся, шутил, конь под ним выгибал шею, порывался пойти вскачь, но Ольха видела грустные глаза великого князя. Никто не замечал, даже Ингвар и Рудый, самые близкие ему люди, даже преданный Асмунд не видел глубокой печали Олега, прозванного Вещим. Она посматривала искоса, внезапно Олег повернул голову и чуть улыбнулся ей. Ольха ощутила как кожа на ее руках пошла крупными пупырышками. Великий князь понимал ее мысли и поблагодарил молча за сочувствие. И в то же время наклоном головы, полуспущенными тяжелыми веками, изгибом губ так же молча сказал, что эту ношу нести ему одному. И одному отвечать за обильно пролитую кровь. Ольха верно чуяла, что думы великого князя чернее грозовой тучи с градом. И смотрел поверх голов, потому что кому как не великому князю видеть больше и дальше? Кто из этих местных знает, что варяг Роллон, изгнанный из Ильменя и Киева, вскоре снова собрал викингов? На этот раз, не рискуя скрестить мечи со славянами, на драккарах поднялся с моря по реке Сене, разбил наспех собранное ополчение местных жителей. Его пытались остановить, но он быстро закрепился на захваченных землях, расширил их еще и еще, пока со всем войском не выступил против него сам французский король Карл. Увы, яростный в бою Роллон разбил и Карла. Вынудил признать право норманнов на захваченные огромные земли, которые этот отряд разбойников гордо назвал Нормандией. Карлу пришлось даже отдать свою дочь за их вожака! А со стороны Ла-Манша во Францию ворвался другой викинг -- Оттар. Его тоже помнят новгородцы за те бесчинства и резню, которую учинил на Ловати. Оттар, подобно Роллону, тоже захватил огромные земли, а все его викинги до единого, включая. дураков и слабоумных, стали знатными сеньорами и получили в собственность десятки деревень с населением. Но и там, это видно каждому, кто знаком с дорогами людей, через два-три поколения перестанет звучать речь викингов, а их правнуки уже будут считать себя французами. Только и останутся в названиях владений норманские названия на "виль", "кур" или "бо"... Но все утратят язык, имена, и вольются в покоренный народ, добавив струю горячей крови в дряблые жилы. И что же? Ему, как Вещему, зримо, как эти свирепые норманны, уже став французами, забыв родной язык и разговаривая только на французском, через поколения вторгнутся через Ла-Манш в Британию, разобьют, победят, захватят, заставят склониться... Более того, захватив всю Британию, сами станут королями, от них пойдет новая династия. Но и они через поколения растворятся среди местных саксов, забудут уже и французский язык, примут новые имена и новый для них язык... Уже англицкий! Так стоит ли, глядя на то, что творится на свете, ополчаться на пришлых русов? Они уже -- стоит посмотреть хотя бы на Ингвара и Ольху! -- растворяются среди славян. Только и того, что имя останется, как у болгар, к примеру. А то и того не останется, как случилось с троянцами, что во главе с великим героем Энеем высадились на берегу Тибра, победили латинян, основали династию, но даже имени их там не осталось! Но зримо только ему, который прозревает внутренним взором грядущее. Остальной народ не зрит дальше своего носа. Ослеплен ненавистью к русам. Неважно, что те принесли мир и спокойствие в здешние земли. Увы, люди живут не умом, а чувствами. А чувства сильнее, чем самый мощный ум. Любой ум в услужении чувств, он выполняет их повеления, даже самые дикие и неразумные! Как поступить? А поступить надо как-то необычно. Иначе славянские племена не успокоятся, пока и русов, как раньше варягов, не изгонят из своих земель. Сами изойдут кровью, половину народа покладут под дерновое одеяльце, жен и детей заморят или продадут в рабство, но сбросят русов в их северное море! Ольха придержала коня, подождала пока приблизится Асмунд. Поехали рядом, впереди маячили спины великого князя, Ингвара и Рудого. Воеводы, редкие богатыри даже среди русов, рядом с великим князем выглядели мальчиками. Но их спины были гордо выпрямлены, а великий князь горбился, словно держал на плечах незримую тяжесть. Ольха кивнула в его сторону: -- Я слышала, как он сумел. Но это просто чудо! Ловить стрелы на лету... я о таком даже не слыхивала. -- Он умеет многое, -- ответил Асмунд. Их кони шли легким шагом. Копыта почти не стучали по земле. Ольха сказала, понизив голос: -- Но пробить дерево в пять обхватов... разве не чудо? Асмунд странно посмотрел на нее, вздохнул: -- Олег сам был величайшим воином. Я сам видел, как он прошел в неприступную крепость, где выкрал карты, подслушал все секреты, зарезал старшего воеводу, заглянул в спальню к женам местного князя... гм... ну, это не главный подвиг, хотя, по чести сказать, жен было семеро, а за дверью то и дело топала сапожищами стража. Ольха сказала с неприязнью: -- Крепость охраняла коза на веревке? Асмунд сказал очень серьезно: -- Я с ним дошел до ворот, где он меня и оставил. Ворота были открыты и ночью, но под аркой ворот полыхал костер, на котором жарили здоровенного оленя. Костер освещал вокруг саженей на десяток, а вокруг костра сидело двенадцать стражей! Плечо к плечу, спинами подпирали стены. Пройти в крепость можно было только на виду у всех, да и то оттаптывая им ноги! Конь его фыркнул, рванулся вперед, пытаясь догнать трех передних всадников. Ольха непроизвольно заторопила свою чудо-лошадь, догнала, выпалила: -- И что он сделал? -- Кто? -- не понял Асмунд. Оглянулся, просветлел лицом, -- а, ты об Олеге... Хочешь узнать воинские трюки русов, дабы повернуть против них же? Ха-ха... Вряд ли кто-то сумеет повторить. А как, по-твоему, что он сделал? -- Напал о мечом в руках, -- предположила Ольха насмешливо. -- Он мог бы, -- ответил Асмунд серьезно, -- и победил бы. Он великий воин! Но он еще и Вещий... Потому достал из-за пазухи гусиной яйцо, пахло гадостно, будто протухла дохлая жаба. Пока я воротил нос, он из темноты швырнул яйцо. По большой дуге, чтобы упало в костер сверху. Я только-только подумал, что от великого ума князь рухнулся, но вдруг в костре как будто молния полыхнула! Даже у меня красные мухи перед глазами замелькали, а стражи и вовсе ослепли. Да еще и угли разметало: кому на ноги, кому... выше. Вскакивали, ругались, кричали, что Змей харканул в костер со всей дури. А Олег тем временем неспешно протолкался среди них на ту сторону костра, кого пихнул, кому ноги оттоптал, еще и мне рукой помахал! У меня хоть мухи и плясали перед глазами, но его я узрел... А когда стражи протерли глаза, то костер уже горит, как и горел, олень жарится, аж потрескивает. Ну, успокоились, снова сели, кости бросают, мясо ждут. Он замолчал. Ольха видела, что к рассказу Асмунда прислушиваются и дружинники. Ольха, чувствуя потребность нарушить тишину, спросила задиристо: -- А как воротился назад? -- Не знаю, -- ответил Асмунд простодушно. -- Я не слышал, чтобы травинка шелохнулась, но вдруг кто-то вот так меня по плечу... Как большой сом, с телегу, плавником! У меня душа, признаюсь, стала меньше, чем у комара. Забилась куда-то под стельку, даже нос спрятала. Чего только не передумал, пока поворачивался! А он стоит и зубы скалит. Весело ему, змею подколодному. Дружинники захохотали. Солнце вынырнуло из-за тучи, и далеко впереди внезапно поднялся сказочный город. Ольха задержала дыхание, покосилась по сторонам. Русы скачут, переговариваются, на город почти не смотрят. Скоты, для них этот чудо-град есть нечто привычное. Не удивляются, не замирают в восторге. Но что ждет меня, подумала она смятенно. Возвращаются в Киев, не в терем-крепость Ингвара! Глава 40 Павка умчался вперед, и когда все подъехали к воротам княжеского терема, по двору уже носилась челядь, на кухне разжигали печи, в кузнице засопели мехи, из щелей потянулись дымки. Коней надо перековать, поправить сбрую. Отроки расхватали под уздцы коней. Ингвар протянул руку Ольхе, но та соскочила на землю сама. Кобыла недоверчиво обнюхала ее шею. Дыхание было теплое, чистое, а губы мягкие, нежные. Асмунд на этот раз покинул седло тяжело, покряхтывал, морщился: -- Заговор вырвали с корнем! Но не зреет ли другой? -- Понятно, зреет, -- отозвался Рудый. -- И не один. Как яблочки наливные поспевают! Они повернулись к великому князю. Тот уже ступил на крыльцо. Рудый сказал с надеждой: -- Тому, кто деревья насквозь, как тряпье, бьет, тому судьба на сто лет вперед ведома! Аль не так. Вещий? Олег оглянулся, глаза были невеселые. Ольха ощутила горячее сочувствие к этому странному человеку. -- Судьба? -- усмехнулся он горько. -- Хотел бы я, чтобы судьба в самом деле правила! Чтобы у каждого была своя дорога, предначертанная свыше... И чтобы ее при известных ухищрениях можно было увидеть с помощью гороскопов, линий на руке. Он постоял на крыльце, опершись на перила. Суета во дворе нарастала, ключари побежали отворять подвалы. -- А ты... не можешь? -- спросил Рудый недоверчиво. Олег усмехнулся: -- Как легко было бы жить! Есть великий план богов, только и делов, что подсмотреть хоть краешком глаза... А можно и не подсматривать. Все равно от судьбы не уйдешь, судьбу не изменишь, так на роду писано, судьба такая, с судьбой не перекоряйся... А вся беда... весь страх в том, что судьбы -- увы! -- нет. Страшное, Рудый, то, что каждый из нас -- хозяин своей судьбы. А во многом еще и хозяин рода, племени, народа. Даже мне, великому князю, так бы хотелось, чтобы кто-то умный и всемогущий направлял мою жизнь, вел, учил, поправлял, останавливал перед пропастью. Вокруг крыльца стояли воеводы и старшие дружинники. Смотрели, не дыша. Таким Олега еще не видели. Он грустно улыбнулся: -- Каждый человек -- раб. Даже, если король. Даже, если не признается в этом самому себе. Потому что каждый... почти каждый в глубине души жаждет хозяина. Вождя ли, князя, волхва или бога, который следил бы за каждым его шагом, и без воли которого волос бы не упал... И чем всемогущее бог, тем лучше. Человек ропщет на хозяина, но постоянно его ищет. Сам хозяином своей быть судьбы не хочет. Страшно! Он вдруг улыбнулся: -- Не от великого ума астрологи составляют гороскопы, а от великой трусости! А люди им следуют по той же причине. Он повернулся к двери, гридень услужливо отворил, и великий князь исчез в дверном проеме. Ольха спросила озадаченно: -- Что такое король? И астрологи... и гороскопы... А Рудый толкнул Асмунда в бок: -- Закрой рот, ворона влетит. Заметил? Все-таки не стал отказываться, что грядущее зрит на сто лет вперед! Ингвар провел Ольху в правое крыло. В тереме царила праздничная суета, но Ольха не услышала за спиной топота подкованных сапог стражи. Ингвар шел рядом насупленный, черный чуб свисал безжизненно, а на возгласы встречных Ингвар отвечал вяло, а то и вовсе отмалчивался. На верхней ступеньке лестнице он остановился: -- Вон твоя комната. Прежняя. Я должен вернуться к князю. -- Комната не занята? Она спросила только для того, чтобы спросить, Ингвар не понял, огрызнулся: -- Кем? -- Ну, не знаю... Ладно, проверю. Она пошла к указанной им двери, чувствуя на спине горящий взор. Как и ожидала, мужчины такие предсказуемые... временами, он обогнал ее, открыл дверь, заглянул, бросил с отвращением: -- Все, как ты и оставила. -- Я не оставляю в таком беспорядке, -- ответила она холодно. Он хотел что-то возразить, но Ольха захлопнула перед ним дверь, едва не прищемив нос. По ту сторону слышалось злое дыхание, и она надеялась, что он рассвирепеет окончательно, ворвется, схватит в объятия, она будет драться и царапаться, но он все же намного сильнее, у него в руках такая мощь, а грудь широка, как стол... За дверью взвизгнуло, словно раздавили мышь, и Ольха почти увидела сквозь дубовые доски, как Ингвар развернулся на каблуках, быстро пошел прочь. Дурак, сказала она в бессильном негодовании. Он ничего не понимает,, да и я что понимаю? Сейчас пленница еще или уже нет? С одной стороны -- да, тем более, что даже помогла Студену, с другой стороны -- бросилась к князю русов с предупреждением об опасности... Правда, не потому что он -- князь, а как к человеку, смерти которого не хотела. Обрадованная ключница пригнала девок. Ольху вымыли как ребенка, переодели в чистое. Даже принесли перекусить, когда еще позовут на ужин. Ольха стояла у окна, со смутным чувством на сердце смотрела во двор, где народу металось как муравьев, где железа блестело больше, чем отыщешь во всем Искоростене. Когда в коридоре послышались шаги, она уже знала кто идет. И даже чувствовала, с каким настроением, как держит плечи, как смотрит, как... Что со мной, сказала себе смятенно. Это я. Ольха Древлянская, или же собачка, которая ждет не дождется своего хозяина? Где моя гордость? Не только женская, но и княжеская? Ингвар стукнул, предупреждая, толкнул дверь. Он был в белой рубашке, расстегнутой на груди, рукава едва закрывали плечи. Могучие мышцы играли вызывающе, по-мужски красиво. Ольха ощутила, что не может оторвать от них глаз: древляне всегда носили рубахи с длинным рукавом, и тут же почувствовала, как горячая кровь начала приливать к щекам. Она холодно спросила: -- Ну, что еще? Дура, сказала себе. Зачем я так? Он мне еще вящего не сделал... Уже сделал, возразила себе. Ты радуешься его приходу! Ты встречаешь его как собачка!!! Ингвар пробормотал: -- Я только хотел спросить... может быть тебе надо помыться? Или переодеться? -- Я выгляжу грязной? -- поинтересовалась она ядовито. -- Нет, но... дорога, пыль, пот... -- Меня не пугает свой пот, -- отрезала она со злостью. Этот дурак такой же внимательный, как и все мужчины. -- А кому не нравится, пусть держится подальше. -- Да нет, -- сказал он поспешно, -- я не то хотел сказать. Он шагнул к ней, его руки начали подниматься, словно хотел взять ее в объятия. Хочет показать, что мой пот его не пугает, подумала она еще сердитее, отрезала: -- Зато меня пугает твой. Прикусила язык, но Ингвар уже остановился, будто ноги вросли по колени в землю. Руки бессильно упали вдоль тела. Ольха мысленно подталкивала подойти, что-то сказать, вести себя с привычной русам грубостью и напором, однако северные люди, похоже, чувствительностью не отличаются, Ингвар лишь развел руками: -- Сама понимаешь, наша помолвка... это шутка князя. На самом деле женитьба никогда не случится. -- Ты уверен? -- спросила она. -- Клянусь, -- ответил он с еще большей дурацкой поспешностью, -- здесь можешь не волноваться. Я к тебе и пальцем не притронусь! -- Спасибо, -- сказала она ледяным тоном. -- Что хотел еще? В любом случае, мыться в твоем присутствии я не собираюсь. Но если бы ты этого очень сильно захотел, добавила она мысленно, если бы ты захотел, чтобы я мылась в твоем присутствии... Он попятился, в лице все сильнее начали проступать злость и раздражение, словно только сейчас начал понимать, кто он, что говорит, как глупо выглядит. -- Да черт с тобой, -- бросил он уже от двери. -- Мне еще недоставало смотреть на твои кривые ноги. -- Кривые? -- ахнула она. -- И. волосатые, -- бросил он. -- Как у медведицы. Так что будь спокойна, я на тебя не посягну. Если что надо, только скажи. Ты -- почетная гостья великого князя. И тебе будут оказывать надлежащие почести. На кой мне твои почести, хотела сказать она, лучше возьми меня в свои объятия, но не успела. За дверью послышался топот подкованных сапог. Кто-то выкрикнул короткие слова приказа. Ингвар и Ольха услышали приближающиеся шаги. В дверь бухнуло словно бревном, окованным железом. Громкий голос поинтересовался: -- К вам можно? Ольха молчала, она здесь пленница, пусть отвечает тюремщик. Ингвар тоже молчал, в чужой Комнате не распоряжается, и в дверь постучали громче. Недовольный голос что-то проворчал, в доски бухнуло тяжелым, и дверь распахнулась во всю ширь. На пороге стоял Олег. Ольха увидела спины удаляющихся гридней. Олег окинул Ингвара и Ольху быстром взором: -- А, двое гордецов... Опять поцапались? -- Пошто стучал? -- спросил Ингвар разд