х, И власть имущества плутов, имущих власть. Он возглаголал бы: "Сей должно ков разъясть! Сей должен быть корабль на путь наставлен снова! Сместить негодного потребно рулевого, Что корабля вести не в силах по волнам, Подобный увалень лишь все испортит нам, - Покуда больших бед не сделал он - заране Я за ухо его приколочу к бизани!" Коль был бы жив Катон - не знать бы нам скорбей. Но нет его - и мы все меньше, все слабей, И диво ли, что нас враги опередили, Пока стояли мы средь моря, в полном штиле, Полуразбитые, почти что на мели. При рулевых таких - плывут ли корабли? И можно ль осуждать безнравственность поступка Того, кого несет к земле ближайшей шлюпка? Но отрекаться я от тех повременю, В чьем сердце место есть сыновнему огню, Любви к отечеству: они как жемчуг редки, Когда на серости - парадные расцветки; Но унывать зачем, пока у нас в дому Толика мудрости дана кое-кому, Довольно есть таких, кто не подходит с ленью К правоблюстительству, к державоуправленью И кто не припасет для собственной мошны Ни одного гроша общественной казны; Не соблазнится кто хитросплетеньем лести, Не будет Господу служить с мамоной вместе. Благочестивец где, что наконец вернет Расцвет Голландии, ее былой почет, Неужто мысль сия - крамола перед Богом? Неужто говорю чрезмерно новым слогом? Нет, все не так, увы. Роскошны времена. Откормлен жеребец, чтоб дамы допоздна Могли бы разъезжать с детьми в златой карете, - Тем временем растут и в брак вступают дети, И мода новая идет по их следам, - Как флаги рыцарей, шуршат вуали дам. Кто повести о них внимать хотел бы дале, В сатире Хейгенса отыщет все детали: Он пышность глупую, клеймя, избичевал. Царит излишество и требует похвал, Чиноторговствует и шлет врагу товары, Ни на единый миг не опасаясь кары, Не платит пошлины, -коль платит, то гроши, С контрабандистами считает барыши И казнокрадствует, совсем притом без риска, Поскольку есть на все кредитная расписка, И часто говорит, что, мол, ему не чужд Весь перечень людских наклонностей и нужд. Что ж - кто последним был, возможно, первым станет. Все лупят ослика - общинный ослик тянет. Вези, осел, зерно! Держава ждет муки! Нам должно погонять, тебе - возить мешки, Доволен будь, осел, гордись своим уделом, Свободен духом ты - пусть несвободен телом. Но ты заслужишь рай, трудясь своим горбом, Нам это не к лицу, а ты - рожден рабом. По доброй воле ты обязан мчать вприпрыжку! Животное бежит, забывши про одышку, Про кашель и про пот, - торопится в грязи. Коль взмолишься, упав, то все равно ползи, Осел кричит, пока погонщик с мрачной злостью Из христианских чувств его лупцует тростью. Как страсти, злые столь, в сердцах произросли? Как не разгневаться? Управы нет ужли На тех, кто из казны деньгу гребет лопатой? И долго ль кары ждать сей шайке вороватой? Неужто палачи перевелись у нас? Их целых три нашлось, увы, в недавний час... А если спросит кто, о чем такие речи, - Отвечу: знаешь сам, ты, лживый человече! Красуясь наготой, рыдает эшафот, Клиентов столько лет он безнадежно ждет, И скорбно каркает, под площадью летая, Некормленых ворон обиженная стая. Ну, нынче Гарпиям раздолье для лганья - К сверженью всех и вся, мол, призываю я, Мол, требую господ лишить господской доли, - Слова такие - ложь, конечно, и не боле. Крестьянину оброк положен был всегда, На свой надел права имеют господа, - И поглядите все, чьи упованья благи, На Йориса де Би, на пчелку из Гааги, Кто потреблял нектар - поклясться я готов - Лишь со своих лугов и со своих цветов. О славные мужи, скажите мне, когда же Беднягу-ослика избавят от поклажи? Он выбился из сил, притом уже давно, - И что убережешь, коль все расточено? В былые дни казне был пересчет неведом, Но, мыши, радуйтесь теперь кошачьим бедам! О благородный Хофт, поэзии глава, Моя встревожила курятник булава, Не трогать личностей поставил я задачей: Да слышит слышащий и да взирает зрячий. По мере сил воздал я вашему отцу, Быть может, хоть листок приплел к его венцу. Сие порождено не суетною лестью, Но только искренним стремленьем к благочестью. С натуры список мой, бумаги долгий лист, Я вечным зрить хочу. Не так ли портретист Продляет век души, запечатляя тело, - Чтоб жить она могла, пока творенье цело? ПОХВАЛА МОРЕХОДСТВУ посвященная благородному, премногоуважаемому, строгому, мужественному, мудрому и прозорливому господину Лаврентию Реалу, попечителю и единовластному повелителю Ост-Индии. Все те, кто облечен уменьем чрезвычайным С кошачьей ловкостью карабкаться по райнам; Морские призраки, кому покорна снасть, Тефидой сызмальства баюкаемы всласть; Честная гильдия при колпаке и робе, Чьей лишь приливный дух пользителен утробе; Седые кормчие, из коих ни один Тугому ложу волн не предпочтет перин, Но отдыхает кто, пассат впивая свежий, Заякориваясь у чуждых побережий; Вы, кто за много лет просолены рапой, Ведущие суда испытанной тропой, - Над парусом моим примите руководство, Над замыслом воспеть благое Мореходство! И пусть Лаврентий нам напутствие пошлет (Не тот, что древле был изжарен, - нет, но тот, Что в Индии теперь наместником), - и силу Ветрам попутным даст, и прочность даст кормилу, Благословением в пути поможет нам Счастливо проскользить по хлябям и волнам. Кого древнейшими почесть из мореходов - Об этом длится спор средь множества народов, Однако истина в веках сокрыта мглой: Сугубо Греция гордится похвалой Язону, Тифию - всем аргонавтам славным, Что обессмертились походом мореплавным За золотым руном; но также Тир давно В морях использовал долбленое бревно; Египет вступит в спор, доказывая жарко, Что камышовая всего древнее барка; Британец правоту докажет нам свою - Мол, прежде всех пошил из козьих шкур ладью; Этруски говорят, что якорь отковали, А финикийцы - те, не первыми едва ли Уменье обрели, с Уранией в ладу, Плывя, держать в виду Полярную Звезду; И славу древнюю доносят отголоски, Сколь гордо по морям шли корабли родосски; Кефисом первый был прият весла удар, Шпринтов срубил Дедал, а парус - сшил Икар, Тот - создал галеас, сей - выстроил караку, За первенство любой готов пуститься в драку, На каждый аргумент имеется ответ, И цель у всех одна: урвать приоритет. Но некоторый дух мне шепчет, с ними споря, Что первый Мореход рожден из пены моря, Где близ Энкхейзена ведет на юг пролив, И ток соленых вод особенно бурлив. Влагорожденный сей, столь скорбью баснословен Моряк на суше был, что плот связал из бревен И жил на нем, пока через пролив впервой Его не отнесло волною штормовой. И с той поры, прельщен достатком постоянным, Он стал паромщиком, полезным поселянам; Он звался ван дер Скуп - скупился на деньгу; Но, перед гильдией решив не быть в долгу, Со смертного одра уже спеша ко гробу, Ей завещал колпак, а купно с ним и робу, Что стали с той поры одеждой моряков И будут таковой служить вовек веков. Как бы то ни было - оставим тему эту, Ко главному пора нам перейти предмету. Легко ли описать, сколь с мифом схожа быль, Когда, придя на верфь, узришь: заложен киль, Вокруг воздвигнуты леса высокорослы, Здесь топоры стучат, а там грохочут теслы, И вверх, где до сих пор зияла пустота, Шпангоуты растут, как ребра из хребта, Чтоб разойтись, и вновь, с изящностью разумной, Сомкнувшись, довершить охват громады трюмной. Вот корпус корабля почти уже готов, Сверкают медь и сталь изогнутых бортов, И доски корабля впитать не могут боле, Чем впитано уже смолы и канифоли. Быстрей, чем я пишу, корабль, чаруя взор, Растет, как цитадель, вернее - как собор, Противостав богам, страшащимся, что ныне Титаны новые, творимые твердыни, От семени людей возросшие враги, Вот-вот с Юпитера потребуют долги За кровь давнишнюю, придавленную Этной, За то, что трон отца поверг древлезаветный. Спрошу однако же: а исполины где, Что возмогли б сию махину свесть к воде? В деянии таком предполагать победу Еще уместно бы, пожалуй, Архимеду. Здесь нужен бы Атлант, иль новый Геркулес, Кто на плечах держать способен свод небес! Утишься, род людской! Смирись, признайся проще: На действие сие тебе не хватит мощи! Однако нет! Народ, не слушая меня, Титана катит, как Троянского коня, Громада движется, и вот, творцам в утеху, Со стапелей летит, в воде прорвав прореху. Встревожен бог морской: со дна, изглубока, Качает тростником густого парика, И в синеве бурчит: Ничтожные людишки! Вам покажу ужо, как богу ставить шишки! За Схевелинг ваш флот пусть выплывет скорей, Дорида там живет средь юных дочерей, А я засну пока в тиши, в придонном иле, Куда меня, увы, плотины оттеснили. Корабль на воду встал, и совершенства в нем, Творимые людьми, все краше день за днем: Сперва рангоуту черед, а следом - вантам, Растет над марсом марс, как будто над гигантом Встал колоколен ряд, как будто род людской С них мыслит обозреть подвластный край морской, Вдали сыскать Олимп, слывущий необорным, - Да вострепещет Марс пред марсом рукотворным! Вот исполин готов. Так встань на рейд смелей Пред анфиладою могучих кораблей! О сколько флагов здесь глядит с высоких стенег! Расцветок фейерверк узри, иноплеменник: Здесь пурпур, киноварь, лазурь и серебро, Здесь весело очам, отрадно и пестро, Гербы и вымпелы овеществили грезу: Да, здесь геральдика пришла к апофеозу! На синем - Саламандр. Льву - придан красный фон. Здесь - воспарил Орел, там - возлетел Грифон, Златоочитый хвост Павлин Юноны вскинул, И Белый Голубь здесь, - когда потоп отхлынул, Он ветвь масличную доставил на ковчег, И с ней на вымпеле запечатлен навек. Я зрю Меркурия, Персея и Пегаса, Морского чудища вон там грозит гримаса, Что деву сторожит, скорбящую в плену; Зрю полный Зодиак, зрю Солнце и Луну, Сплетаются ветра над синею равниной, И, беззаботствуя, полощут парусиной. С каким изяществом - корабль возьми любой - Обшивка галерей украшена резьбой! Но, корабельщики! Вы что ж, не христиане? Иль спьяну сей красой кичитесь в океане? Пусть море вас дарит богатством чересчур, Так нужно ль, чтоб его растратил самодур? За нечто сходное был древле Тир наказан. Но - проповедовать пиита не обязан. Творенье дивное! Меня к тебе влечет! Невеста сей страны, княгиня наших вод! Пленясь красой твоей бесценной диадимы, Почуял сам Нептун страданья нестерпимы; Киприда, мнится мне, в тебе воплощена - На створке устричной когда спешит она К себе на Кипр, - скользит, прещедро брызги мещет, Любовью пламеня все то, что в море плещет. Тот, кто взойдет на борт, с восторгом там узрит Бизань, и фок, и грот, и битенг, и бугшприт, И клюзы в палубе - просветы для отдачи Каната с якорем, коль их назвать иначе; Баталерский отсек; поварню, где всегда На весь дубовый дом готовится еда; Вот - готлинги, а вот - чудовищное дуло Страшилища войны, литого картаула; Вот - ядра тяжкие, вот - склад пороховой, Что мог бы Цербера вогнать в предсмертный вой; Вот - кубрик, шканцы - вот; а далее - каюта, В которой рулевой живет не без уюта; Вот, наконец, и трюм. Воскликнешь ты: Моряк! Безумец, как нырнешь ты в сей стигийский мрак? Там вечной ночи край, в котором все незримо, Там легче заплутать, чем в катакомбах Рима, Там - полюс северный! Ты просто глуп и слеп, Коль хочешь лезть туда, в подводный сей вертеп! Все жито герцогства сюда сгрузи - неполным Сей трюм окажется. Скупец вручает волнам Свое имущество, - пусть весел, пусть угрюм, Он дома - плотию, но духом - втиснут в трюм. Вот - выстроились в ряд ответственные лица, Те, с кем к венцу сия отбудет молодица: Вот - полномочный клерк, он фрахта главный страж; Вот - шкипер, штурман - вот; в расчете на примаж Усердные вдвойне, баталер, боцман, плотник, Цирюльник, канонир, пригитерсный работник, Парусовщик, профос (при надобе - палач), Блюститель бренных тел, а проще молвить - врач, И, наконец, назвать необходимо кока, Что стряпает на всех, не нарушая срока. Матросов сотня здесь, и даже не одна, Штандарт - другой солдат, коль в них нужда видна; Поварня ломится от всякого припаса; Тут лабардан, крупа и вяленое мясо; Гороха, сухарей довольно взято впрок; Все боцман уплетет, что ни сготовит кок. И не чета ему столичные обжоры, Что до еды блюдут три дня голодной форы. Обычай заведен на судне испокон Порядку следовать и уважать закон; Тому, кто совершит поступок непотребный - Покражу, драку, брань, - грозит устав судебный, И виноватому воздастся по делам: Накажут поркою, присудят к кандалам, Привесят на нок-рей, насильственно купая, Под килем проведут, лишат в добыче пая. У всех, кто трудится, - законный кров и стол. Еда - четырежды. На шестерых - котел. Здесь время вахтами и звоном склянок числят. Глупец, кто сей уклад несовершенным мыслит. Так что напомнит нам - мы спросим наконец - Могучий сей корабль? - Лишь княжеский дворец, Воздвигнутый на страх надменным супостатам, Сверкающий резьбой, и мрамором, и златом, Где на любом шагу - ступени, тайники, Чьи погреба темны, чьи залы высоки, Чьи балки в росписях, а вид дозорных башен Для ока пришлеца и радостен, и страшен, Где ни один слуга не смеет встать с колен, Завидя, что грядет владыка сюзерен, Из чьих высоких стен взирают сквозь бойницы Тяжелых кулеврин ужасные зеницы; Где спорные дела решаются всегда По справедливости законного суда. Как птица на заре ширяет без усилья, Готовясь в воздух взмыть, распластанные крылья, Вот так и мой корабль, чаруя очеса, На райны высоко возносит паруса, Дубовый исполин неспешно снасти травит И поперек валов к далекой цели правит; Так точно, как пловец, раздетый донага, Едва оглянется назад, на берега, Всю мощь и ног и рук тугим даруя водам, - Так в плаванье корабль стремится полным ходом. Вот голубь, кажется, восщебетал вдали; Трикраты слышен клик: "Салют, констапель! Пли!" Далекий зов рожка - и раздается эхом Глухих рыданий звук, смешавшийся со смехом. Нет, в море никакой не высветит Фарос Всех тех опасностей, которые матрос В минуту грозную обязан грудью встретить, Чтоб их преодолеть, чтоб доблестно ответить На бешенство стихий. Он говорит не зря, Что знает наизусть все звезды, все моря И все прибрежия. Сколь много саг изустных Возможно бы собрать о кормщиках искусных, - Как тот или иной счастливый путь сыскал Средь грозных отмелей и смертоносных скал. Все ужасы Харибд, все Сцилл водовороты, Пучины жуткие, в которых тонут лоты, Буруны пенные - дурных вестей гонцы, Слепые отмели, надводные гольцы, Ветра, сулящие в пути одно лишь худо, Чрезмерная жара и тягостная студа, Мгла, непрозрачная для самых зорких глаз, Тоска полночная - "собачьей вахты" час, Шуршанье тяжких волн среди пустой равнины, Их вечный переплеск - и хрупкость древесины, Которой моряки вручили жизнь свою; Томление по тем, кто ждет в родном краю, С детьми и женами прискорбная разлука, Рутина странствия, безмерная докука, Подгнивший такелаж, подпорченность харчей, Болезни, множество нежданных мелочей, Тайфуны, наконец, угроза флибустьеров - Все, что растет в умах до сказочных размеров. Однако - небосклон уже все мене хмур. И роздых нам сулит учтивый Палинур: Встречает ныне тех, кто морю бросил вызов, Страна смиренных волн и благодатных бризов. Убавя паруса, ослабив грота-шкот, Отрадно созерцать форштевня гордый взлет, Покуда Гелиос, сверкнув прощальным взглядом, Уступит Небеса блистательным Плеядам. Весь небосклон - в звездах. Бездействует штурвал. Обвисли паруса. Корабль заштилевал. Но буря, зародясь у скал, в прибрежной пене, Уже приблизилась, и в небе звезд все мене. И шорохи опять плодятся над водой; Весь океан укрыт туманною грядой, Неся и шторм, и хлад, и град, и дождь, и вьюгу, Востоку - Запад враг, враждебен Север - Югу, Зефира Эвр на бой, безумствуя, зовет, Точит слезу Борей. Рыдает грозный Нот Прибой, обрушившись на Сирты и на мели, Язвит прибрежия чем доле, тем тяжеле; Эола истерзав, первичный Хаос путь Изыскивает, чтоб весь мир в себя вернуть, Но тою же Эол ему монетой платит; С приливом спорит вихрь, и волн громады катит. Но какова судьба, скажите, корабля, Что ввергнут смерти в пасть, разверстую, бурля? Он сбережен сухим: стараньями матросов, Уборкой парусов, работою насосов; Корабль в опасности уже со всех сторон, И мнится - сам Нерей вот-вот утратит трон; Вот - мачтою корабль прокалывает тучи, Тотчас же - прямо в ад несется с водной кручи, Страх перед бездною людей объял сейчас; Лжет рулевому руль, а штурману - компас. Смолкают музы здесь. Вот так во гневе яром Случается восстать турецким янычарам, Вскипеть, взреветь, взроптать, возжаждать всей душой Кровавый самосуд устроить над пашой. Но гнев морских богов смирить, спасенья ради, Умеет Тифий мой, простившись с частью клади; Он мачт не пощадит, когда велит нужда; Все лишнее пожрет пусть алчная вода. В снастях он слышит вой ветров, лихих и шалых, Ни солнца он не зрит, ни маяка на скалах, Лишь изредка ему, как грозный знак, блеснет Перун Юпитера чрез темный небосвод; Вот утро, наконец, невзрачное настало, И тот, кто уцелел, глядит вокруг устало. Безжалостна судьба: разгул ночных часов Не уберег ни рей, ни мачт, ни парусов; На скалах, на песке спасенные созданья Дрожат в отчаянье и страждут состраданья; В волнах скользит доска, лежат вповал на ней Кто мертвый, кто живой - полуживой, точней; Другие, обретя последнюю отвагу, Из шлюпки яростно вычерпывают влагу, И тщетным выстрелом доносит вдаль мушкет Мольбу о помощи - спасенья в море нет. Не чудо ли, Протей, что эти люди ныне Еще не сгинули в разгневанной пучине? Не меньше ужасов, коль скоро мой пинас То к небу, то к земле свершает страшный пляс, Готовят якоря, но стать на них не может; Скалистый брег, явясь, гребцов обезнадежит, И Кавр безжалостный, воспряв из глубины, Их в пене погребет вспружиненной волны. И день, и два, и три пучины полны гнева, Измученная снасть дымит от перегрева, И загорается, и рвется, будто нить: Не сплеснить бедную, и нечем заменить. Чтоб упредить сию беду хотя отчасти, Потребно отдых дать переслужившей снасти: По палубе разнесть, терпя любой ценой Опасность гибели, влекомую волной. Вот эти одолеть стихий недоброхотства - И есть важнейшая заслуга Мореходства: Уместно доблестных ее побед венцу Пенфесилее бы самой пойти к лицу, Кто, войска во главе, своим одним лишь видом Внушала должный страх властительным Атридам Кто, луновидному щиту благодаря, Существенный урон дорийцам сотворя, Доподлинную всем свою явила силу - Дерзнула бросить клич всемощному Ахиллу! Но знает Океан и отдыха часы, Позволив дочерям себе чесать власы. На корабле - досуг: затеи, песни, шутки, Сердца возвеселит игра моряцкой дудки, И солнцем ублажить теперь пора себя, Тому подобно, как, по Кеику скорбя, У Алкионы есть на берегу забота Почистить перышки, готовясь для полета, И вдаль к супругу мчать: так повелось с тех пор, Как им отчизною воздушный стал простор, Владеет множеством искусств моряк бывалый, К примеру, тяжкий рой брасопить силой малой, Иль сделать должный галс, иль фордевинд кормой Умело уловить, - а под ночною тьмой, От коей, кажется, никто не сыщет спасу, - Свой курс препоручить надежному компасу. Лилея целится, Арктур держа в виду, С мечтой облобызать Полярную звезду. О привлекательность чудесного магнита! Божественная власть в тебе и тайна скрыта: Поведай мне, прибор, почто стрела твоя Всегда устремлена в полночные края, Томима сотни лет соблазном неизвестным, Влекома лишь к одним Медведицам Небесным! Колени преклоним пред истой лепотой Счисления светил, наукою златой, Что позволяет путь среди коварных хлябей Исчислить с помощью прекрасных астролябий, Доподлинно узнать, насколько небосвод Своей срединою восстал из дольних вод, Иль, небольшую дань пожертвовав старанью, Павлина отыскать над неба южной гранью, Там, где Возничего столь высоко взнесло, Что он язвит главой лебяжее крыло. При вспоможеньи сих созвездий путеводных Курс проложить легко во всех просторах водных. Гиппарх, Анаксимандр - вас ныне восхвалю: Вы словно маяки, что светят кораблю, Атланты, кем ответ охотно подается На всякий правильный вопрос морепроходца; Здесь Тихо помяну, который возродил, Сатурна огорчив, счисление светил, Шлифовкой огранил свой несравненный разум И дал нам звезд чертеж, порой чуть зримых глазом, Чтоб ныне Кастор мой, средь моря путь держа, Провел его прямым, как лезвие ножа. Вот - ученик его, кто, правда, не пирожных Творец, но дивных карт, орудий всевозможных, Средь коих - глобусы, чудесные шары, Столь верные, что нам никто до сей поры Подобных не давал, - а также лоций томы, В которых с точностью неслыханной рекомы Морские отмели, скалистые брега - Все то, что в моряке зрит вечного врага. Дубовый замок мой, на Пафосе загружен (Чтоб фрахт его свезти - большой обоз бы нужен), Сегодня якоря подняв из кипрских вод, До устья нильского назавтра досягнет, В Партенопейский край придет, заверить смею, Где пели некогда сирены Одиссею, И беспрепятственно могли бы корабли, Восход узрев сто раз, пройти вокруг Земли Так мчится мой Погас, вовеки не устанет, Где птицы прочие лишь крыльями табанят! Но слышу жалобу: покуда плыл ковчег, Иссяк и затонул златой, счастливый век, Железный век настал. Явилась Алчность миру, Ввела "мое", "твое", и вознесла секиру, И кинула полям, плодя кровавый гнев, Драконовых зубов чудовищный посев. Урок невозместим попранным Правосудьем, Защиты у него искать невместно людям, Всяк ладит свой забор, доверья нет ни в ком, Над живорыбным всяк своим дрожит садком. Да, выкинуть за борт, пожалуй бы, не худо Исчадье оного всемерзостного блуда: Да сгинет навсегда сей выродок презлой! Нет места жалости! Долой его, долой! Скитайтесь по любым, известным вам, просторам, Но будьте верными делам и уговорам, Блюдя Христов закон, искореняйте лжу, Ничем потворствовать не смейте грабежу, Прославьтесь честностью! Не зря Эол-владыка, Чтоб каждому пришлась известная толика, Народу ниву дал любому под косьбу, Чтоб людям не вступать в ненужную борьбу, И чтобы всем и вся был ясный принцип ведом: Сколь неудобно жить, рассорившись с соседом, И что любой надел - всех прочих только часть, Что тела член, решив от всех иных отпасть, Чинит себе же вред. Но, если цели благи, К которым корабли спешат по синей влаге, Благословение, о Господи, низлей На них, как на браду священника елей; По слову моему прославься, Мореходство! Пусть будет образ твой символом превосходства Поставлен в море, там, где в Тессел бьют валы, И штевни где всегда от пены волн белы. Там да воздвигнется осьмое чудо света! Пусть будет статуя по-княжески одета, В короне пусть брильянт пылает, как свеща, На золото не след скупиться для плаща, Корсаж из бархата, в кораллах и рубинах, Зеленым будет пусть, как цвет воды в глубинах, Пусть, будто Флотовождь, стоит сей образ так: Зажав в деснице жезл, а в шуйце - флотский флаг. Воззрятся на него, воспряв со дна со вздохом, Морские божества, поросши древним мохом, Се - покровители саморазличных стран, Кому прибрежный край иль выход к морю дан. Там - зрю Венецию, помолвлену с волнами, Престольный Лондон зрю, соседствующий с нами, И гордый Лиссабон, и занятой Марсель, И Амстердам, чей блеск неоспорим досель, И хлебный Данциг зрю, - а вот, по воле Божьей, Грядут и мавры к нам, сверкая черной кожей, Кумиру моему воздать по праву честь, На паруса его глаза горе возвесть. Земля - поблизости. Вот - лоцманские боты Спешат избавить нас от страха и заботы, Умело в порт введя, - и вот, как всякий раз, Тритоны вод морских сопровождают нас. Вот - крепость Мейдена, очам уже открыта, - Всем главам там глава - наш Хофт-архипиита, И бог залива, Главк, средь волн необорим, На танец нимф зовет. Беседку Моря зрим, Сей рынок христиан, край роскоши уместной, Где Биржа славная взнеслась в простор небесный, - И вот уже причал, желанный столь, и вот Нас амстердамских дев встречает хоровод, В нагрудных кружевах, без головных уборов, Танцуют и поют, даря сияньем взоров. Двух девочек сюда счастливый рок привел Нас танцем усладить и музыкой виол, Ведь каждая из них - Дианы светлой жрица. Что ж, якорь отдадим. Пора остановиться. Здесь должно обрести конец морской тропы, Здесь к дому Румера ведут меня стопы, Истерли славный чей порог за многи леты Ваятели, певцы, художники, поэты. ЯН ЯНСОН СТАРТЕР (1593-1626) СОЛДАТСКИЕ ЛЮБОВНЫЕ И ПЬЯНСТВЕННЫЕ ПЕСНИ Испанцы: Беса ме, беса, моя плутовка! Поберегись, красотка моя! Смелее в бой! Экипировка Готова - от шомпола до ружья. В поход, в поход супротив мужичья! Фортуна вновь показала зад... Хоть гранде вино - горька судьбина, Но лос эспаньолес от страсти горят! Итальянцы: О белла донна, моя дорожетта! Нет на свете равной тебе ни одной! Что вижу я? Ты еще одета? Займись-ка, прелесть, любовью со мной! Нужно развлечься перед войной! Бене винетто мы тоже не прочь! Соблюдем для приличий итальянский обычай - Призовем поселянок в эту славную ночь! Французы: Бон выпивон! Шансон горланить! Наливай, мон шер, и пей до дна! Будем топать и хлопать, вопить и буянить! Вив ля гер! Наступает война! Эй, веселее! Еще вина! Пьем! На войне так уж как на войне! Мужичье отлупим, выпивки купим - Никто помешать не посмеет мне! Англичане: Благородные инглиш джентльмены! Каждому - леди, энд вери вел! Ваши услуги весьма бесценны В веденьи голландских военных дел! Берись за дело, коли умел,- Энд кис ее, кис - лови момент! Смелее тыкай тяжелой пикой! Не оставляй ржаветь инструмент! Немцы: Моя сокровищ, давай не груститься! Война имеет начаться ведь! Шорт побери! Мушичье поучиться От меня имеет порядок иметь! Долшен и деньги в карман звенеть! Я никогда не упустит мое! Выдершим стойко добрый попойка! За все имеет платить мушичье! Нидерландцы: Вы, нидерландские матросы, Бойцы на земле и в стихии морской! Вам надоели пашни, покосы - Вы берете оружье крепкой рукой - Началась война, - кончен покой! Поскольку исхода мирного нет, Испанские орды получат твердый И недвусмысленный ответ! Фризы: Проасти, невеста, проасти, милоашкоа, Жениться, увы, никак не моагу. Печальноа, грустноа, скорбноа, тяжкоа. А будешь плоакать - проасто сбегу. Милоашкоа, да где ж я воазьму деньгу? Воайна! Вербоавщики с разных стороан! Хвоативши лишку, бегу вприпрыжку - Мне оабещали тысячу кроан! Латинисты: Вос, студиози, народ особый, Вы, что привыкли с давних пор Деньгибус тратить не для учебы, А на танцыбус эт случайный амор, Продавайте книги, бросайте вздор, Чем по платеас шляться, вконец охмелев, Кончайте драки, ступайте, вояки, На мужикибус выместить гнев! *** Эх, что там тысяча монет! Да что стихии!.. Что там!.. Мою любовь уж столько лет Пою по старым нотам: Сирена сладкогласная, Лишь до дверей - согласная И страстная, А дальше - нет как нет. Вхожу покорнейшим слугой, Она твердит лукаво: "Ах, Яспер Янсен, дорогой! Я так ценю вас, право! Я за любовь признательна, Я с вами обязательно Старательно Спляшу разок-другой!" "Такой ответ приятен мне, Я рад столь щедрой встрече, Я в барыше - вдвойне, втройне, Но от подобной речи, Деталь простите гадкую, Я сласть ворую сладкую Украдкою, Увы, на стороне!" Ушла, пощечину влепив: Чудесная развязка! Я буду скромен и учтив: Поджарилась колбаска! Являюсь, в ноги падаю: "Что ж,- молвит,- вас пощадою Порадую: Но мне претит мотив!" Я чую: по уши увяз - Ну, как тут сваришь пиво? "Во избежание проказ Учтите: я ревнива!* - "Я полон рвенья чистого, Прямого, сноровистого: Неистово Быть верен сей же час!" Все было, в общем, решено, Однако потаскушка Сказала: "Все в порядке, но Что скажет мать-старушка, Сии прознав известия?" Не нанесу нечестия Невесте я! Но что-то жду давно! Так год за годом, на измор. "Все ждете? Воля ваша. Не в настроеньи до сих пор Дражайшая мамаша. Ах, не играйте нытика, Потребна здесь политика: Терпите-ка!" И разный прочий вздор. То порет чушь, то ерунду, То шепчется в сторонке. И за подобную-то мзду Я нанят в компаньонки? И розами не мазано, И стыд блюсти приказано: Ну, раз она Не хочет - прочь пойду. УХАЖИВАНИЕ ЗА МЕННОНИТКОЙ Приволокнулся я за юной меннониткой. Лишь первый поцелуй сумел сорвать я прытко, Она сказала мне: "То было или нет, Но удалиться прочь примите мой совет! Ведь от иной сестры схватил бы оплеуху, Пожалуй, даже наш священный брат по духу!". Стеня, к ее ногам я попытался пасть, Я тщетно сообщал, что к ней питаю страсть. Но холодна к мольбам она была, как рыба. Я рек: известны ль ей слова какие-либо В Писаньи - кто клеймил влюбленных и когда? Я тут же принужден сгореть был со стыда. Ярился Моисей, текли псалмы Давида, Из слов апостолов воздвиглась пирамида, Пророки древние смешались в суп густой... (Здесь вряд ли мог помочь и Валентин Святой.) И глянуть на меня не думала, паршивка! Не то цветист камзол, не то пышна завивка. Просторны ли штаны, лазорев ли крахмал, Велик ли воротник - я думал - или мал, Иль на моем плаще излишне много складок? Короче говоря, я грешен был и гадок. "До встречи",- я сказал, увидев наш контраст. "Ступайте, господин, ступайте! Бог подаст". Я через краткий срок пришел для новой встречи, И платье изменив, в переделав речи. Я волосы прижал к вискам по волоску И выбрал воротник, похожий на доску. Ни лишнего шнурка, ни золотой заплаты! Из уст моих текли священные цитаты! "Мир дому!" - возвестил я набожной сестре, Зеницы возводя, как надобно, горе. Я обращался к ней *сестра", а не иначе, Покуда не берясь за сложные задачи. Откуда-то главу прочел ей наизусть (Пусть лишний раз речам святым внимает, пусть...) И делу послужил напор богослужебный: В ее очах огонь затеплился целебный. *Клянусь, что будет так!" - вскричал, яря свой пыл, И сочный поцелуй по-фризски ей влепил. Она зарделась (но, мне кажется, притворно), "Помилуйте, - рекла, - молва людская вздорна", Но я поклялся ей, что тоже не дурак, И лучше станет нам, когда наступит мрак. "Да, свечи потушить я требую сурово, Не то нарушите вы клятвенное слово!" - Она произнесла, - вот свечи я задул, Затем впотьмах с трудом нашел какой-то стул, Привлек ее к себе, пристроился удобно, И прошептал: "Сие мгновенье бесподобно". "Воистину ли так? - промолвила она.- Я, право, признаюсь: я не была должна... Но клятва... Ваших просьб могла бы я не слушать, Но клятву мы могли, к прискорбию, нарушить". "Так будет ли финал?" - я вопросил. "О да, Но не давайте клятв столь дерзких никогда!" КОНСТАНТИН ХЙГЕНС (1596-1687) ИЗ ЦИКЛА "НАЗИДАТЕЛЬНЫЕ КАРТИНКИ" КОРОЛЬ Он - скопом весь народ с короной на челе; Властительный слуга; невольник в кабале; Кров, призванный служить защитою от града; Гроссбух, где счет идет - чего державе надо; Монета, коей мы творцы и кузнецы, Подорожавшая, быв сложена столбцы; Владыка в кандалах; проситель Христа ради; Раб собственных рабов; посылка при балладе; Земная молния, разящая подчас Тех, кто не спрятался; грозы гремучий глас; Светило коему быть не должно подобных Во избежание баталий межусобных; Меньшой среди людей - для Божьей доброты; Мишень для подлых стрел; объект для клеветы; Тот, кто блюдет страну; тот, кто ее бесславит; Мужчина из мужчин; созданье тех, кем правит. Народа воля в том, чтоб волен был король Изволить повелеть: народ, внимать изволь; Ему не продохнуть средь суеты вельможной, Обмана тонкого и лести слишком сложной; Коль скоро истина, не обратившись в ложь, Дойдет до короля, презрев кордон вельмож - Спохватятся они: со скоростью лавины Наврут с три короба, и выйдут неповинны. Не знает дружбы он: для равных вещь сия, В стране же - равных нет, а прочих стран князья Недобродетельны, и попросту обуза - В них дружества искать, или хотя союза. Чтоб дядю ублажить - того посмей, расстрой! - Он заключает брак с двоюродной сестрой: Кобыла куплена, но всадник время тянет, И ногу в стремя ей совать вовек не станет. Его не выручит ни друг, ни фаворит - Что им отечество? Пускай огнем горит, Поболе бы урвать, король пока во славе, Какой бы с тем позор не выпадал державе; Лишь за кулисами у них иная роль: Притворно слезы лить над тем, как слаб король. Нет отдыха ему: рассвет чреват тревогой, Лишь поздно вечером, в плену заботы многой, Властитель опочит: с собой наедине Остаться может он, пожалуй, лишь во сне. От страха смерти - жизнь не делается краше, Мерещится ему отрава в каждой чаше И в кушанье любом: ведь даже сын родной, Чтоб уморить его - не станет за ценой. Златой чертополох! Да будет людям вемо: Ты горше, чем сабур, ты тяжелей ярема! Удел опасен сей - и кто бы не зачах, Коль голову сберечь столь трудно на плечах? ГЛУПЫЙ ПРИДВОРНЫЙ Он - знатный человек, что может быть реком Скотиной знатною; дерьма злаченый ком; Раздувшийся пузырь; тряпица на флагштоке; Должник беспамятный; прожора волоокий; Гроссмейстер лодырей; умелец-лизоблюд; Враньем угодливым наполненный сосуд; Блистательный алмаз воды уж больно темной; Тачальщик льстивостей и сплетен швец надомный; Зарница на земле; беспечия символ; Замызганный флакон для благородных смол; К державе некое подобие довеска; Звезда, берущая взаймы крупицу блеска. Он родословье мнит подобием брони Всем действиям своим: достоинством родни Нередко числит он, что честь фамильной шпаги На лжи воздвигнута, на проданной присяге; Он к мудрости брезглив и холоден, ввиду Того, что оной нет и не было в роду, Ввиду того, что кость была и будет белой, Хоть побирушничай, что вообще ни сделай; Сие усвоил он по воле Божества - Мужицкая мораль примерно такова; Сей плод - с того ствола, чей корень стал вельможен За толстый кошелек иль меч, не знавший ножен. Законным отпрыскам - одним почет и честь: Бастардам низменным в дворяне бы не лезть, Чуть что - воспрянет он и уж покажет силу: Ублюдков чует он, как жеребец кобылу; Во всех его речах - ни слова, кроме лжи, Однако "лжешь!" - ему попробуй-ка скажи, Он, кто подобных слов не слыхивал доселе, Потребует, чтоб ты готовился к дуэли. Он восстановит честь, в безжалостном бою Пролив чью-либо кровь, твою или свою. Пустое мужество, обычай окаянства! Почто внесло тебя в родимый край дворянство? Кто к нам привез его из чуждых областей - Не чтитель чести тот, а форменный атей! Отыщешь ли профит иль избежишь урона, Блистая всякий день металлом эспадрона; Уж то-то будет смел рубака в час, когда За Авелеву кровь настанет час суда. Потуги дерзости сколь будут неполезны, В расплаты грозный миг пред зевом жадной бездны; Кто, прежде чем в нее последний сделать шаг, Во страхе не замрет - тот, стало быть, смельчак? Нет, мнится мне, дуэль - сомнительное брашно. Так страшно ль умереть? Вот жить - куда как страшно. Он рад, коль небосвод воскресным утром чист: Он наряжается и в бархат, и в батист И в церковь движется кометою хвостастой, - Пред домом княжеским поди-ка не пошастай - Зачем тогда и жить? Он холит эту страсть, Он в кнут преобразить свою умеет пясть, Коль хочет разъяснить: прочь, смерды, покалечу! Иль на прохожего, бредущего навстречу, С вопросом кинется: "Отколе ныне ветр?" О, здесь его конек! Он - ветрознатель-мэтр! Кто глух к его речам - тому придется худо. Бедняга спрошенный сообразит покуда, Он сам же возвестит секрет: "С утра - норд-ост!" Сие - гласит адепт, великий диагност! Но в Божий храм идти он должен поневоле, Где следует забыть о суетах юдоли. Там исхитрится он спастись наверняка От проповеданий - посредством парика: Он мог бы подремать - однако спать не станет, Иная в этот час его утеха манит, Вот, кажется, его вниманье привлекло Прелестниц городских немалое число,- Он озирает их, знакомых, незнакомых; Как утверждает он - ему неведом промах, Глаз у него что лик; вещает взор его: Ах, я влюблен в тебя, живое божество! С двух до семи три дня он ей мозги морочит, В четвертый устает и продолжать не хочет. И до иных побед он якобы охоч: От века для бесстыдств укромой служит ночь. Но предаются ль им не тайно, а при свете? Он в понедельник, днем, сей путь вершит в карете, Поступок утаить - ему не по уму, Но глух ужли к молве? Мир попривык к тому, Что делать ничего не хочется вельможе, От страха заболеть - мороз дерет по коже, Немало оплеух Венеры он стяжал, Вступая в битву с ней: уж больно туп кинжал; Оружье - вне герба, в том как бы дань приличью. Но, если страшен зверь, зачем бежать за дичью? Зато бывает он куда как вдохновен В мечтах о прелести супружеских измен: Он воссылать хвалу умеет с умным вином Цветам среди шипов и гневным Данаидам: Вот это женщины! Мужья, на вас беда! Кукушка вертится близ вашего гнезда! Но - самого его судьба дарит находкой: Обзаведется он женою, нравом кроткой, Обрящет верность в ней, равно и красоту. Однако не роптать ему невмоготу: Досадует на то, что госпоже досадно, Что он досадует: принять бы можно хладно Упрек в содеянном,- но честная жена В безвинности своей раскаяться должна; Безвинность для нее особой станет мукой, Коль муж ее зовет воровкой и гадюкой. Вот он погневался часок, побушевал, И должен отдохнуть: он держит путь в подвал, Там - бочек славный ряд: о, как же все отлично! Теперь он видеть мир готов философично. Сколь человек ни мал - но он ве