Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
  Данное  художественное  произведение    распространяется    в
  электронной форме с ведома  и  согласия  владельца авторских
  прав  на  некоммерческой  основе  при   условии    сохранения
  целостности  и  неизменности  текста,   включая    сохранение
  настоящего  уведомления.  Любое  коммерческое   использование
  настоящего текста без ведома  и  прямого  согласия  владельца
  авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ и является нарушением закона.

     Предупреждение   для   держателей  электронных  библиотек:
Помещение данного произведения в  Вашу  библиотеку  разрешается
только  в  виде  ссылки. Если Вы хотите иметь у себя на сервере
сам текст произведения НЕОБХОДИМО получить согласие автора, для
этого обратитесь по указанному адресу.

       По  вопросам  коммерческого  использования  этого текста
можно обращаться по адресу:
       sasa@aha.ru
---------------------------------------------------------------
  © Copyright Андрей Молчанов 
---------------------------------------------------------------




                                       Величаем тя,
                                       Живодавче Христе,
                                       нас ради во ад сшедшаго и с
                                       Собою вся воскресившаго.

                     Величание на утрени в неделю Антипасхи.



     Если  нам суждено быть побежденными в этой войне,  наше
поражение будет окончательным. Наши враги провозгласили свои
цели  таким  образом, что у нас не остается никаких  иллюзий
относительно их намерений. Евреи, русские большевики и  тьма
шакалов,  идущих за ними и тявкающих у их ног - ни  один  из
них, мы знаем это, не сложит оружия до тех пор, пока они  не
разрушат  и не уничтожат национал-социалистическую Германию,
превратив ее в груды развалин. В этом страшном конфликте,  в
этой  войне,  где  столкнулись  две  такие  непримеримые   и
несовместимые  силы, неизбежно полное разрушение  одной  или
другой  стороны. Это борьба, которая должна  вестись  обеими
сторонами до полного обоюдного истощения; и с нашей стороны,
мы знаем, что будем воевать до победы или до последней капли
крови.
     Жестокая мысль. Я чувствую ужас, когда думаю, что наш Рейх
будет   разодран  победителями  на  клочки,  а   наши   люди
подвергнутся  варварским эксцессам со стороны большевиков  и
американских  гангстеров. Но даже это видение не  поколеблет
мою  веру  в  будущее  германского  народа.  Чем  больше  мы
страдаем,  тем  более победоносным будет воскрешение  единой
Германии.   Эта  способность  германского  ума:  впадать   в
летаргию,  когда  кажется,  что  само  существование   нации
поставлено  на  карту, - пригодится нам  еще  раз.  Но,  что
касается  лично меня, я бы не смог жить в Германии во  время
переходного   периода,  который  последует   за   поражением
Третьего  Рейха.  Позор и предательство, испытанные  нами  в
1918  году,  покажутся  ничем по  сравнению  с  предстоящим.
Совершенно  непонятно,  как после двенадцати  лет  национал-
социализма    такое   могло   случиться.   Мое   воображение
парализуется  при мысли о том, что Германия впредь  окажется
лишенной своей элиты, которая вела ее к вершинам героизма...
     Какой совет можно дать, что порекомендовать выжившим  и
сохранившим свои незапятнанные души и непоколебимые  сердца?
Разбитые, оставленные в одиночестве, поглощенные собственным
спасением,  живущие как сторожа во мраке ночи, немцы  должны
приложить  максимальные усилия, чтобы неукоснительно  блюсти
те  расовые законы, которые мы для них выработали.  В  мире,
который   становится  все  более  и  более   извращенным   в
результате    воздействия    еврейского    вируса,    народ,
выработавший иммунитет против этого вируса, в конечном итоге
оказывается  наверху. С этой точки зрения национал-социализм
может  рассчитывать  на  вечную  благодарность  народов   за
освобождение Германии и Центральной Европы от еврейства.
     Второй заботой послевоенной Германии должна стать  идея
сохранения  нерасторжимой  связи  всех  германских  народов.
Только когда мы объединимся, мы можем полностью выявить свой
потенциал. Пруссаки при Бисмарке первыми собрали германцев в
один  рейх, тем самым дав им возможность показать,  что  они
первые  люди  в Европе. Я сам, объединив их в  Третий  Рейх,
указал им путь, как стать архитекторами новой Европы. Что бы
ни  было  уготовано в будущем, немцы должны помнить:  крайне
важно, чтобы они избавились от всех элементов, вносящих в их
среду  разногласия, и они должны делать  все  возможное  для
укрепления их единства.

                                             АДОЛЬФ ГИТЛЕР

     "Запомните одно: в этой войне не может быть никаких компромиссов.
Может  быть  только победа или поражение.  И  если  немецкий
народ  не  сможет  вырвать  победы  у  врага,  то  он  будет
уничтожен."
     Я  никогда не забуду слов, которыми Гитлер закончил:  "
Да,  тогда  он заслужит уничтожение, потому что лучшие  люди
Германии погибнут на войне. Конец Германии будет ужасным,  и
немецкий народ заслужит его".
     Мне казалось, что посреди комнаты стоит умалишенный, и все
нити,  которые еще связывали меня с этим человеком,  в  этот
момент  оборвались:  он  хотел приговорить  к  смерти  самое
дорогое  для  него - свой народ. Он жаждал  его  уничтожения
ради удовлетворения собственной злобы ".

     Из воспоминаний Вальтера Шелленберга, бригаденфюрера СС,
начальника 6-го отдела РХСА.

     Если Германия проиграет войну, немецкий народ докажет свою
биологическую   неполноценность   и   потеряет   право    на
существование. Запад вынуждает нас драться до конца.  Однако
ясно, что победителем будет не Запад, а Восток.

     Из  речи  Гитлера  в ставке командующих  армиями  перед
наступлением в Арденнах. 1944 год.




     Пасмурное берлинское небо. В этом марте оно было по-октябрьски
низким и мглистым, словно предвещало унылую сырую зиму, а не
скорое лето, должное согласно прогнозам выдаться на редкость
жарким.
     Даже чрезмерно жарким... Краузе усмехнулся - растерянно и
горько.  Да,  лето будет горячей порой - особенно  здесь,  в
столице  Рейха, - от бомбежек и артиллерийского огня,  если,
конечно,  враг не войдет сюда, в Берлин уже в апреле-мае.  И
просто не верится, что остались какие-то недели до появления
на  этих улицах русских солдат, до даты великого крушения...
Крушения несостоявшейся империи арийцев.
     Что  же  будет? Как жить, а вернее - выживать,  сначала
попросту ища спасения, а после - зачиная продуманное  долгое
возрождение?..
     Внезапно его пробрала дрожь, и он замер прямо посередине улицы,
уцепив ворот шинели судорожно сведенными пальцами.
     Все как бы качнулось и поплыло перед глазами: серо-черные
колонны  Рейхстага, Бранденбургские ворота,  аккуратный  ряд
машин  с  хромированными облицовками радиаторов  у  входа  в
канцелярию фюрера, красные стяги с упрямой, будто готовой  к
решительному  повороту свастикой, недвижимые  фигуры  охраны
СС...
     Словно мягкий прозрачный поток воды обрушился на реальность,
смывая  ее,  и  явилась хрупкая, но ясная и резкая  в  своих
красках картина: тот же Рейхстаг, но уже без купола, цветные
одежды  странной разноликой толпы у главных ворот  Германии,
неон    вывесок   на   новеньких   многоэтажных   домах    с
призматическими  широкими окнами; домах,  стоящих  на  месте
бункера; затаенный уют ресторанов и магазинчиков, и  -  лишь
один  знакомый старый дом, оставшийся на этой улице, зажатый
в  тиски  новостроек, дом в осколочных и  пулевых  выбоинах,
упрямо  отторгавших  шпаклевку,  посланец  прошлого,   чудом
уцелевший  кусочек истинного Берлина. Его, Фридриха  Краузе,
Берлина.
     - Штандартенфюрер? Вам нездоровится?
     Серебряный череп на черном бархате околыша фуражки, мальчишеское
лицо в россыпи веснушек, выжидательно-почтительный взгляд...
     - Все в порядке, унтершарфюрер.
     Перед ним стоял один из офицеров внешней охраны бункера.
     Чисто механическим усилием воли Краузе как бы переместил
образ его туда, в темень будущего, и нашел отклик - словно в
черной   ночной  воде  легонько  плеснула  рыба,   уходя   в
глубину... Этот уцелеет, этому еще жить.
     -  Все в порядке, - повторил он, доброжелательно кивнув
младшему по званию и - пошел к своей машине.
     Устраиваясь на холодной коже заднего сидения, еще раз обернулся в
сторону рейхканцелярии.
     Да,  это все, финал, подумалось отрешенно, как о чем-то
давнем и пережитом - так вспоминают о старом ранении,  глядя
на выбеленый временем шрам.
     Видение было дано ему оттуда, и м и. Видение воскресшего
города,  сметенного железом и огнем врага,  и  возрожденного
чуждо  и странно в примитивных геометрических формах плоских
одинаковых   стен,   бездушно-рациональных...   Но   чувство
подозрительной  неприязни, уколовшее его, шло  вовсе  не  от
архитектурных   категорий,  а  от   иного,   что   ощутилось
пронзительно-остро, как прикосновение к  коварно  отточенной
стали,  мгновенно  вспоровшей дрогнувшую ладонь...  Нечисть.
Нечисть,  пребывающую в этих домах будущего за  затемненными
стеклами   просторных  окон,  кишевшую  в  толпе   у   Врат,
утвердившуюся в городе, стране, мире, поправшую бункер,  что
стал  просто  фундаментом для ее жилья, вот ее-то,  нечисти,
тошнотворный дух он и уяснил как основу данного ему видения,
как суть...
     Пусть смутно, но виделись в толпе будущих жителей города
ненавистные   ему   еврейские  и  негритянские   физиономии,
лучившиеся довольством и сытостью хозяев жизни...
     Но  ведь  тогда  он  -  Фридрих Краузе,  тоже  в  числе
проигравших  без  какой-либо надежды  на  реванш?  Тогда  он
попросту  участник общей агонии, погибающая частица  великой
идеи, мусор истории, уже сметаемый ею в никуда, в безвестие.
Обреченный  жрец...  Может,  с  такими  же  мыслями  ощущали
близкую  катастрофу и жрецы Атлантиды, и  видения  грядущего
тоже   вставали  перед  ними,  как  внезапно  разверзающиеся
пропасти, повергая дух в цепенящее отчаяние?
     Атлантида. Уж он-то знал: она была. Как и Лемурия, чьей
частью  Атлантида являлась, как и таинственный остров  Туле,
погибший  в  арктических  водах, хотя...  погибший  ли?  Или
существующий   доныне,  сохраненный   высшими   силами   ему
благоволившими  в  ином пространстве, а под  студеные  волны
ушла  всего  лишь часть земной суши, однако никак  не  суть,
взращенная ею.
     Суть,  дух,  эфир. Как ошибаются многие и  многие,  кто
думает  о  понятиях  данных будто бы о  просто  эволюционной
категории,  вступающей в силу со смертью  материально-земных
сущностей.  Все  гораздо сложнее, и  эволюция  -  не  только
изменение  простого к усложненному, она - не летящая  вперед
стрела,   а   бумеранг.  И  потому  в  глубоком  заблуждении
пребывают археологи, исследователи окаменелых костей,  и  не
тот возраст приписывают они человечеству, кости прародителей
которого  никогда и не смогли бы окаменеть, ибо первая  раса
людей,  - оторванная часть сущности Создателя, была  эфирно-
бесполой, являя собой тени Луны, и он, Фридрих Краузе, нашел
в  монастырях  Тибета  древние манускрипты,  доверившие  ему
тайну... В том числе, тайну обретения тенями физических тел.
Миллионами  лет  обретались эти тела,  становясь  плотнее  и
плотнее;  наконец, произошло разделение полов, а  затем  уже
пробудилась мысль. С помощью высших сил, внедрявших в темную
массу  науки  и  искусства, началось строительство  городов-
убежищ:  еще  в  первый  ледниковый  период,  на  пра-Земле,
миллионы  лет назад, в первом королевстве Туле, что осталось
бессмертным  и  чье  бдительное око  -  Полярная  звезда.  И
недаром:  ведь  родина Туле - Арктика,  однако  простиралось
королевство  далеко  в нынешнюю Азию. И  раса  человечества,
существовавшая на данном пространстве тогда, еще д о в р е м
е  н,  претерпевшая эволюцию из бессмысленных образований  в
разумную  общность,  имело  источник  всех  энергий,  данных
каждому  - тот "третий глаз", что был расположен в  середине
передней   части   головы,  а  после,  с  течением   времени
переместился  к темени и стал вратами входа и  выхода  духа,
сам же затаясь в шишковидной железе.
     Зеленый луг - первое обиталище, закрыл панцирь ледника, и люди
ушли  на  новый  континент  -  Лемурию,  простиравшуюся   от
Индийского  океана до Австралии; они заселили  и  Атлантиду,
выстроив  города-гиганты, что оставили лишь  редкие  осколки
своих таинств: статуи на острове Пасхи, развалины на вершине
Тиахуанако  в Андах... Но еще сохранились и крупицы  знаний,
переданные  египетским  жрецам,  врачам  Филиппин,   лечущим
недуги без наркоза и скальпеля... Но и не только это. Кто-то
сохранил  божественный третий глаз, и в  предвидении  гибели
Атлантиды  избежал  ее, дав жизнь пятой расе,  что  и  стала
нынешним человечеством, утвердившемся на новом континенте  -
Европе.  Именно здесь исток сегодняшней эры и  ее  конец,  а
оттуда  -  из  Туле,  Атлантиды  и  Лемурии  тянутся  корни,
взрастившие  несостоявшийся тысячелетний Рейх, чья  элита  -
отсеченная рука эволюции...
     ...Краузе едва не рассмеялся. Он вдруг спокойно и  даже
юмористически осознал все происходящее, равнодушно глядя  на
руины города, проносящиеся в оконце. Да, он - жрец; да,  ему
выпало  испытание, ему дан жесточайший урок, и урок  этот  -
унижение и разгром Германии, однако все впереди, и будущее -
за  ним  -  облеченным знанием, прошедшим через страдание  и
горнило высшего опыта. И путь его указан ему извне, и знание
дано  не  напрасно,  равно  как и дар  ясновидения.  Там,  в
неведомых  соседних  мирах, он, конечно,  расценивается  как
ученик,  но, одновременно, и как избранный, однако осознание
себя избранным - не повод для самовозвеличения и эйфории,  а
жесткое   руководство  к  действию.  Действием   же   явится
проникновение  в  те  миры, что словно  тончайшие  капилляры
питают   его  сознание  мыслью,  надеждой,  уверенностью   и
смыслом.  Он  очутится там, благо ключи  к  великим  вратам,
ведущим  туда,  в  руках  его.  А  затем  вернется  обратно,
наделенный могуществом и бессмертием, дабы начать иную  игру
-  выверенную  и  тонкую. Об этом бредит сейчас  неудавшийся
кандидат  в  повелители мира - деградант,  промотавший  все,
дарованное ему: идею, власть и даже физическое здоровье.
     Он  был  слишком упоен собою, этот Адольф.  И  чересчур
эмоционален.   И  гнетуще  прямолинеен.  Он   почитал   себя
посланцем высшего разума и носителем великой идеи, и в  чем-
то   был  прав,  однако  впоследствии  отождествил  себя   с
надстоящей над ним силой, не понимая, что пешка  и  игрок  -
категории разные, общее у них лишь одно: процесс игры. Да  и
возможно ли счесть число непоправимых его ошибок! Он шел  на
поводу  чувств  и  интуиции,  когда  событиями  должна  была
управлять логика, причем не его, а логика профессионалов. Он
честно  назвал врагами всех, кто был ими, а далеко  не  всем
надо было объявлять о том, кем они для него являлись.
     Он не оставил даже и тени надежды славянам, а ведь мог бы
взять  их  во временные союзники, мог! И вот эти озлобленные
азиато-славяне  идут  сюда. Как победители.  Не  ведая,  что
истинные   победители   -   евреи.  Американские,   русские,
эфиопские...  Война была начата ими и ими  будет  закончена,
этими  паразитами рода человеческого. А виновником в  глазах
освобожденного  от фашизма человечества предстанет  безумец-
Гитлер  -  он и только он. Намеки на обозначение фюрера  как
сумасшедшего уже прослеживаются и в восточной, и в  западной
прессе,   и   пусть  версия  такого  рода  пошла   в   своей
незамысловатости,  однако  ей  как  удобным  широким   щитом
прикрывается  то  многое и многое, что не предназначено  для
глаз  простых смертных. А он, Гитлер, да и Сталин,  впрочем,
знают у кого в мире самый сильный и проворный капитал, и кто
владелец   идеологического  наркотика,   в   том   числе   -
коммунистического.  А  уж  сами  заправилы  Запада  слепо  и
безоговорочно  подчинены  тем суфлерам,  по  чьей  подсказке
играют  свои  хорошо  оплачиваемые  роли.  А  потому   после
еврейской   победы   если   и  будет   суд,   то   тщательно
срежиссированный и скорый, а для знающих подоплеку как суда,
так и событий, суду предшествовавших, будет выбор: примкнуть
к победителям - тем или иным и помалкивать, события прошлого
не комментируя или же - обречь себя на верную, скорее всего,
гибель.
     А что же он, Краузе? Ему ведь тоже придется затаиться до
поры,  посвятив себя последним разгадкам тибетских  тайн  из
древних  манускриптов, и каждая тайна  -  ключ  к  невидимой
двери, ведущей в те миры, куда обычному смертному хода  нет.
И   когда   отыщется  последний  необходимый  ключ,   тогда,
возможно, он получит все: вечную молодость, власть...
     Невольно вспомнился фюрер: согбенный, со смертной тоской в
немигающем   больном  взоре  вопросительно  и   с   надеждой
устремленных на него, Краузе, глаз. Дай, как бы говорил этот
взгляд, дай мне оружие и силу, дай...
     Нет. Он не даст фюреру ничего. Пусть питается радужными
перспективами,   что   рисуют  ему  каждодневно   придворные
астрологи  - лукавые и трусливые, а он, истинно посвященный,
тоже,   как  и  астрологи,  попросту  будет  тянуть   время,
занимаясь личным спасением, а не реанимацией трупа.
     Обреченный Адольф... Ты ведь не знаешь основы основ: смысла своей
миссии  в нынешней инкарнации. Не знаешь, что одна и  та  же
сила выпестовала как тебя, так и главного твоего противника.
И  сила  эта, сатаной именуемая, столкнула вас,  всего  лишь
попробовав:   кто  окажется  наиболее  годным   для   задачи
будущего: задачи Пришествия.
     Вы не антихристы, а лишь кандидаты. Кремлевский кавказец
тоже слеп в действиях и тоже весьма самонадеян. И - озабочен
личным  бессмертием. Лукавый исподволь взлелеял  в  нем  эту
озабоченность,  усердно нагнетая всю  серьезность  спектакля
его  диктатуры,  чтобы  актер и  мысли  не  допустил,  будто
участвует  всего  лишь  в репетиции, может,  и  генеральной,
однако - в репетиции.
     А вот следующая инкарнация, вероятно, будет сопряжена с
ролью  Пришедшего,  кому  будет  даровано  все:  бессмертие,
неуязвимое   тело,  гениальный  ум  ученого,   художника   и
мыслителя... Впрочем, кто знает планы князя мира сего? Да  и
состоится ли такое Пришествие?
     Реалии же дня нынешнего означают одно: безусловный крах
фюрера.  Он,  Краузе, намекнул сегодня вождю: дескать,  шанс
все-таки  есть...  Он  умышленно солгал,  сказав,  будто  бы
говорил  с  с ил а м и, и что фюреру необходимо  вступить  с
ними  в контакт, после чего, вероятно, пойти на последний  и
крайний шаг - на д о г о в о р...
     О,  они прекрасно понимали о чем идет речь,- два черных
мага,  но понимали каждый по-разному... Ему, Краузе, тайному
мистическому советнику вождя, было превосходно известно, что
пути  сообщения с существами иных планов во власти  патрона,
но  инфернальные  иерархии разнятся в своих возможностях,  а
помочь   фюреру   ныне  в  состоянии  лишь   кто-то   весьма
могущественный...
     Поможет ли? Вряд ли. Но вдруг? Это "вдруг" Краузе устраивало.
Однако   реальным  представляется  иной,  нелучший  исход...
Договор  -  шаг  отчаяния. С другой стороны  -  это  тот  же
деловой контракт. Услуга, оказываемая за определенную плату.
А  ее,  плату,  адские  легионы потребуют  непременно.  И  -
наперед.  Платой  же,  как правило, является  жертва.  Фюрер
утверждает,  что потери никогда не бывают слишком  большими,
ибо  сеют семена будущего величия. Так, по крайней мере,  он
заявил  маршалу  фон  Ратенау. А значит,  жертвам  не  будет
числа.  Уже  сейчас предписывается уничтожать  свои  города,
фабрики,  мосты, уже сейчас истребляются люди, причем,  даже
близкие  фюреру люди, и кто знает, не войдет ли в  их  число
штандартенфюрер Фридрих Краузе? Но дело даже не в этом.  Как
маг,  фюрер  естественно знает, что, прежде чем  реализовать
идею  в  физическом  плане,  для  нее  надо  создать  вполне
определенную  почву, а почвы уже нет, и теперь его  способно
выручить только чудо, а зачем творить чудо Сатане? А  потому
исход будет таким: ад, конечно, возьмет плату, но взамен  не
сделает ничего.
     Он   уже  неперспективен  для  ада  в  нынешней   своей
инкарнации,  Адольф Гитлер, он - отработанный материал,  что
не  состоялся  ни  в  политике, ни в  воинской  стратегии  и
тактике, ни, наконец, в том, что составляло стержень его как
личности - в мистике.
     К  физическому бессмертию он не стремился, полагая, что
будущее его предназначение - стать духом-хранителем нации  и
империи, им созданной, однако он ошибался и в этом, ибо там,
за  гранью  земного, его устремления и желания - ничто,  там
иные  властители  и законы, в том числе -  необоримый  закон
кармы...
     Нельзя отрицать, что фюрер - способный маг, но сгубило его
то,  что  слишком  уж  часто полагался он  исключительно  на
интуицию,    порою    напрочь    пренебрегая    элементарной
осторожностью,  особенно - в работе с тонкими  материями,  а
ведь   небрежный  или  попросту  неумелый  контакт  с   ними
разрушает  оператора,  да  и  разрушил  в  итоге  фюрера   -
вегетарианца,   не  выносящего  ни  алкоголя,   ни   табака;
превратил  в  развалину... Он пытался вести  адскую  машину,
даже в общем не представляя ее устройства.
     "Безграмотный сатанист и непросвященный христианин... -
мелькнуло  у Краузе. - В чем-то они похожи, но первому  куда
как  хуже...  Темная  крестьянка в  провинциальном  костеле,
истово молящаяся Христу, но ничего о Христе да и о Библии, в
общем-то, не знающая, тем не менее, упоена и счастлива  этой
своей верой - безотчетно-слепой, вложенной в нее еще дедами,
тоже  молящимися  скорее  на основе какого-то  неосознанного
инстинкта,  диктующего необходимость  подобного  действа.  А
почему?  А потому, что этот инстинкт раба, столь ненавистный
ему, Краузе, приведет крестьянку в рай, а вернее - в верхние
миры, ведь главное там, с и х точки зрения - чистота души  и
помыслов, а не утонченное теологическое образование...  Надо
и еще отдать должное общению с Богом и Светом: такое общение
оператора не разрушает...
     - Роланд, - внезапно спросил Краузе водителя, - слышишь
меня?
     - Да, штандартенфюрер...
     - У меня вопрос.
     - Да-да...
     - Ты знаешь, почему Христа называют Спасителем?
     - Своей смертью... он как бы спас человечество...
     - И все?
     - Вроде бы...
     - Спас от чего?
     -  Ну, сформулировал заповеди, кажется. Я вообще-то  не
поп, штандартенфюрер.
     Краузе хохотнул.
     - И тебе даже неинтересно, Роланд?
     -  Мне?  Почему?  Вы всегда рассказываете  удивительные
вещи, почище, чем в любых университетах!
     -  Тогда слушай. Миссия Христа очень конкретна. Как при
жизни его, так и после смерти. После смерти он сошел в ад.
     - Как?..
     - Ну так. Довольно банальный факт. Он сошел в ад, чтобы
дать  томящимся  там грешникам возможность выхода  в  высшие
миры.  Миры  просветления и гармонии. До его  сошествия  они
данной возможности были лишены. Он как бы прорубил окна...
     - Хм, - откликнулся водитель неопределенно.
     А Краузе подумал:
     "Вряд  ли  я  стал бы просвещать тебя в  этаком  плане,
дружок,  если бы все шло к победе, а не к поражению...  Ведь
фюрер  мыслил поместить на всех церквях, соборах и  часовнях
вместо крестов - свастику, на алтари возложить "Майн Кампф",
слева  от  них - шпаги; ну а священников заменить  офицерами
СС.  Вначале  фюрер, конечно, заигрывал с попами,  вынуждала
ситуация, ну а после отбросил дипломатию напрочь...  Как  он
сказал в сорок третьем? " Вы думаете, Ватикан смущает  меня?
Этот  сброд...  Да  я  пойду прямо  на  Ватикан!"  И  насчет
протестантов   неплохо  сказал:  мол,  кто  они   такие?   -
незначительные  людишки, покорные как  собаки;  потеющие  от
смущения, когда вы разговариваете с ними..."
     Краузе вновь взглянул на шофера.
     Этот  паренек  возил  его  уже  около  года.  Шарфюрер.
Исполнительный,   аккуратный  и  безотказный.   Механический
человечек. Водитель, адъютант и секретарь в одном лице.
     Порою  Краузе  позволял  себе пофилософствовать  вслух,
порассуждать   о   текущих  событиях,   неизменно   и   даже
настороженно  ощущая  пусть молчаливое,  однако  обостренно-
тщательное  восприятие всего им произносимого.  Этот  Роланд
был  непростой штучкой и наверняка анализировал  его  слова,
превращая  их  в  и  н  ф  о р м а  ц  и  ю.Кому  информация
предназначалась,вот   вопрос!  Самому   Роланду?   Тогда   -
замечательно,  тогда Краузе помимо всего,  еще  и  наставник
будущего образованного арийца. А может, информация  -  всего
лишь материал для отчета... Версия неприятная, хотя с другой
стороны, кто усомнится в лояльности офицера СС Краузе? Да  и
о  главном: кто такой офицер Краузе и чем именно занимается,
этот  паренек лишь в состоянии смутно догадываться, не более
того.  Лишь  малое  количество избранных, включая  фюрера  и
рейхсфюрера, знают о нем - специалисте, ха-ха, по загробному
миру, усердно налаживающему связи Рейха с теми, кто стоит за
тенью,  отбрасываемому его фасадом... Вернее,  с  теми,  кто
когда-то там стоял... Увы, истина заключается именно  что  в
прошедшем  времени, но сказать о таком вслух - опасно,  хотя
истина очевидна.
     - Прибыли, штандартенфюрер!
     - Спасибо, Роланд.
     Машина стояла у института Маятника.





     Для ознакомления: Стюарту Мензису.

     ...Институт  Маятника  создан по инициативе  Гитлера  и
Гиммлера,    как    учреждение,    монополизировавшее    все
эзотерические изыскания, проводящиеся в Рейхе. Помимо  этого
специалистами института осуществляется конкретная магическая
практика,  привязанная  к военным и диверсионным  операциям.
Использование  маятника  в  магии  сопряжено  с   одним   из
направлений  "радиостетики" или же "радионики" -  оккультной
науки, чьи корни происходят от древнего колдовского действа:
"предсказания  воды",  когда  оператор,  снабженный   веткой
орешника  или  же ивы, ищет скрытые под землей колодцы  либо
источники. В месте, расположенном над водой, ветка  начинает
подрагивать,  а  порой  даже  извиваться.  Заменой  ветки  в
современной   практике  часто  служит  предмет,  аналогичный
согнутой под прямым углом вязальной спице. Таким же  приемом
определяются залежи полезных ископаемых.
     Теории о всякого рода "вибрациях", идущих из-под земли и
воздействующих на инструмент оператора, равно как и гипотезы
о  бессознательных контактах самого оператора с  необходимым
ему   материалом,  после  тщательных  исследований  признаны
экспертами института как несостоятельные.
     Имеются подтвержденные факты, когда абсолютно положительные
результаты достигались теми же действиями, совершенными  над
той или иной топографической картой местности.
     Значительные потери немецкого военно-морского флота в субмаринах на
протяжении   1942  года  вынудило  адмирала  Деница   начать
специальное    расследование,   целью   которого    являлось
выяснение, не используется ли метод маятника для обнаружения
германских подводных лодок в Великобритании?
     Расследование проводилось в институте Маятника по принципу контр-
приема,  направленного  на выяснение дислокации  британского
конвоя  с  помощью специально изготовленной карты Атлантики.
Ответственный за эксперимент: капитан военно-морской  службы
Германии Ганс Роедер.
     В  1943  году,  согласно приказу Гитлера,  в  институте
проводились    оперативные   оккультные    мероприятия    по
обнаружению   на   территории   Италии   Бенито   Муссолини,
смещенного  со  своего поста и находящегося  под  стражей  в
строго   засекреченном  районе.  Эксперты  института   точно
определили местонахождение дуче на острове Маддалена, вблизи
северной оконечности Сардинии.
     Спецподразделение СС под командованием капитана СС Отто Скорцени,
несмотря  на  перемещение Муссолини с  острова  на  материк,
сумело  провести акцию по его похищению из отеля "Спорт"  на
вершине Гран Сассо в Абруцци 12.09.1943г.


     И.С.В.И."М"
     Строго секретно
     Штандартенфюреру СС Ф.Краузе

           РАПОРТ

     Из  известного  Вам источника "Лемур", по  линии  связи
английского  сектора  6-го отдела РХСА,  пришла  информация,
суть которой сводится к следующему:
     1.   Согласно   личному  распоряжению   У.Черчилля   от
08.09.1940   г.,   об  использовании  в  вооруженных   силах
Великобритании   квалифицированных   астрологов   и   магов,
проводился   тщательный  отбор  кандидатур   среди   данного
контингента лиц, привлекающихся к работе как непосредственно
в военных ведомствах, так и в секретных службах.
     2.   Ответственным   работником  по  интересующей   Вас
тематике    в   составе   британской   разведки,    является
привлеченный  туда  Луи де Войль - по национальности  венгр,
лицо с правом проживания в Англии.
     3.   Согласно  полученным  сведениям,  основная  задача
указанного    лица    заключается    в    установлении    им
астрологических  прогнозов д-ра Крафта, близкого  к  высшему
руководителю Рейха. Как следует из высказываний де  Войля  ,
методика д-ра Крафта ему известна. Опасения вызывает и  факт
связи   де   Войля  с  румынским  министром  В.Тилеа,   ныне
проживающем в Лондоне и также осведомленным о роде занятий д-
ра Крафта.
     4.  Приостановка  операции "Морской Лев",  чьим  итогом
является     оккупация     нашими    войсками     территории
Великобритании,   объясняется   оккультными   мероприятиями,
проводящимися   военно-морским   ведомством   противника   в
Гэмпшире.  Как следует из анализа стратегической обстановки,
высадка   германского  десанта  на  территорию  Англии,   не
сопряжена   с   оказанием  силами  противника   сколь-нибудь
существенного  сопротивления,  тем  более,  нами  преодолена
"Линия Мажино" с ее основными защитными укреплениями и взяты
под безраздельный контроль все порты Франции.
     Группа  лиц  женского  пола, имеющая  кодовое  название
"гэмпширские   ведьмы",  насколько  известно,   осуществляет
регулярную  групповую  медитацию, направленную  на  создание
известного   импульса,  трансформируемого   нашему   высшему
руководителю.
     Ритуалы осуществляются на берегу пролива.
     По  непроверенным данным, во время ритуалов имели место
добровольные жертвоприношения, связанные с отказом некоторых
участников  принять защитные меры от холода,  что,  согласно
установкам, в значительной мере усиливает магический  эффект
действа.

                          Ганс фон Толль, унтерштурмфюрер СС


     Что до меня, я всегда буду любить Бога и останусь верным
католической церкви.

                                Из дневника Генриха Гиммлера

     Наши добрые немцы? Они как вдовы. И когда христианский миф
будет  отнят у них, они захотят чем-либо заполнить его место
и возрадуются детскими сердцами.

                                    Из высказывания Гиммлера
            по поводу установления ритуальных празднеств СС.




     ...Он  захлопнул дверцу "Хорьха" и поднялся по ступеням
к знакомому подъезду, на ходу вынимая из внутреннего кармана
шинели пропуск.
     Коридоры были пустынны, он не встретил никого из знакомых, чему
невольно  порадовался,  ибо и не  хотел  никого  видеть;  он
слишком   устал,   к   тому  же,  давило   какое-то   черное
предчувствие  беды,  и беды близкой,  что  просто  дышала  в
затылок могильной грозной жутью...
     Открыв кабинет, сел за стол. Занавеси на окне были сдвинуты,
мебель  черного дерева громоздилась вдоль стен и,  казалось,
уже глубокие осенние сумерки, а не мартовский полдень.
     Ощущение страха. Откуда оно? Из-за мрачных размышлений о
будущем? А может, патологически подозрительный фюрер  уловил
какую-то  фальшь?  И  тогда  ему достаточно  лишь  позвонить
Гиммлеру,  чтобы  уже  сегодня  Фридрих  Краузе  оказался  в
каторжной  тюрьме  Плетцензее, где в  одном  из  подвалов  -
видавшая   виды  гильотинка,  любовно  обухоженная   палачом
Кналплом,  выполняющим свою деликатную работу  неизменно  во
фраке и в белых перчатках...
     Да,  он  слишком  много знает, Фридрих Краузе,  слишком
много...  И  уберут его безо всяких объяснений, следствия  и
уж, конечно, не по приговору имперского военного суда.
     Вспомнился Эрик Гануссен. Впрочем, настоящим его именем было
Герман Штайншнейдер. Великий, ха-ха, ясновидящий.
     Это он накануне поджога Рейхстага вопил на каждом углу по
подсказке,  вероятно,  Геббельса: " Вижу...  большой  дом  с
портретами...  Вижу...  пламя! Совершен  поджог!  Они  хотят
ввергнуть  Германию  в  бездну, они  хотят  помешать  победе
фюрера!"
     "Пророчество"  сбылось буквально через  день,  а  через
месц Германа-Эрика благополучно шлепнули.
     А  чем он, Краузе, отличается от данного "провидца"? Он
тот  же носитель информации, только куда более значимой;  он
ведает  высшие тайны и способен рассказать, что именно  есть
третий  Рейх,  а есть он - оккультное государство,  начавшее
удовлетворять потребности века и общества в сатанизме. Долго
будут  потом  историки  и  философы объяснять  этот  феномен
причинами   экономическими   и   политическими,   но   какой
экономикой  они объяснят изготовление мыла из  человеческого
жира  и  каким  антисемитизмом  -  уничтожение  миллионов  и
миллионов  в печах и газовых камерах? Он же в состоянии  как
объяснить, так и оправдать и то и другое...
     Краузе вздрогнул от телефонного звонка.
     -  Слушаю...-  произнес  осторожно,  еле  справляясь  с
оторопью.
     - Штандартенфюрер? - послышался тихий, бесцветный голос
Гиммлера.
     -  Так  точно, рейхсфюрер...- Краузе невольно привстал,
проглотив вязкую слюну.
     -  Я хотел бы вас видеть...- Гиммлер выдержал паузу.  -
Завтра. В десять утра.
     - Слушаюсь, рейхсфюрер.
     Отбой.
     Он  медленно  опустил на рычаги внезапно  потяжелевшую,
будто  из  чугуна, трубку. Ужас - горячечный, полыхнувший  в
мозгу  как разорвавшаяся граната, овладел им безраздельно  и
властно.  Хаос  мыслей и чувств, - словно предсмертный,  как
при падении с высоты...
     Неужели - конец?
     Он подошел к одному из шкафов, достал недопитую бутылку
коньяка, хлебнул прямо из горлышка...
     Вот оно - сбывшееся предчувствие, вот...
     И  что же делать, куда деваться? В его распоряжении еще
есть  неполные  сутки,  он  что-то обязан  придумать,  чтобы
только  не  очутиться  завтра на  Принц-Альбрехт-штрассе,  в
Министерстве  имперской безопасности, а вернее,  в  подвалах
его, застланных тяжелыми красными коврами, отчего подземелье
именовалось среди сведущих лиц "красной тюрьмой".
     Повод   же  для  ареста  будет  незамысловато-обтекаем:
государственная измена. Без каких-либо уточнений. Да  и  кто
уточнений потребует?
     Как опасно порой много знать, как опасно...
     А   может,   волнения  нелепы,  и  звонок   рейхсфюрера
предваряет обыкновенную рабочую встречу, каких были десятки?
Может,  и  так. Но обольщаться и рисковать не стоит.  Он  не
имеет  права  ставить под удар ни себя,  ни  то,  что  несет
будущему.  А позволить подвергнуться уничтожению, пойти  как
баран  на  бойню с тупой покорностью палачу, кто  сам  одной
ногой  стоит  в  могиле  - идиотизм и  преступление.  Дудки,
господин рейхсфюрер!
     Он несколько успокоился. Закрыв глаза, уткнулся лицом в
ладони.  Неожиданно вспомнилась Вестфалия тридцать девятого,
замок  Вевельсбург,  выстроенный еще в семнадцатом  веке  на
месте  старой  крепости;  зал  с  огромным  круглым  столом,
обставленным креслами с высокими спинками, обтянутыми свиной
кожей,  куда  словно  были вдавлены  серебряные  пластины  с
именем  каждого из владельцев кресел. В креслах - тринадцать
избранных, включая Великого Магистра. У каждого - ритуальный
кинжал. Все "рыцари" - члены СС.
     Взоры собравшихся устремлены в центр зала, где словно в
колодец  ведут ступени, а на дне колодца - каменная  купель,
окруженная  двенадцатью пьедесталами. Со смертью  любого  из
избранных,  помимо лишь Великого Мастера, герб его  подлежит
сожжению  в  купели,  а  затем, замурованный  в  урну  пепел
установится на каменное возвышение. Великий Мастер -  Генрих
Гиммлер.
     В Вевельсбурге рейхсфюрер собрал элиту элиты ордена, как
бы сконцентрировав сам дух СС под сводами старого замка, что
стал резиденцией высшей иерархии, и наверняка он пошел бы  и
дальше  в  таком  своем начинании, учредив  в  каждом  полку
подобный центр германского величия, истории и культуры.
     Краузе  тоже  немало  поработал  над  целой  программой
специального   обучения   офицеров,  включавшей   рунические
доктрины,   положения  о  внутренних  кругах  и   ритуальных
празднествах, проходивших согласно календарю СС. Был  там  и
праздник тридцатого января - день прихода партии к власти, и
много  иных  торжественных дат, включая двадцатое  апреля  -
день рождения фюрера, и тридцатое апреля - праздник костров,
переходящий   в   Вальпургиеву   ночь,   однако   главнейшим
праздником  СС лично Гиммлер установил середину  лета  -  то
есть,   летнее  солнцестояние,  одно  из  четырех   солярных
торжеств, возродив тем самым древнюю магическую церемонию.
     В   деле   становления  ордена  принимали   участие   и
интеллектуалы,  и  невежды,  а  порою  и  просто  параноики,
проникшие  потом  сюда,  в  институт,  где  вполне  серьезно
пытались  воплотить  в  жизнь  бредовые  свои  замыслы  типа
изучения  силы  розенкрейцеровского содружества,  символизма
ирландской  арфы  из  Ольстера, тайного значения  готических
башен  и  итонских  высоких шляп.  Они  же  после  неудачной
бомбежки  Оксфорда,  когда бомбы не достигли  цели,  затеяли
расследование якобы магических свойств колоколов  городского
собора,    что   являли   собой   оккультную    защиту    от
бомбардировщиков Люфтваффе.
     Гиммлер странно соединял в себе и здравый эзотерический
практицизм,   и   явную  мистическую  шизофрению.   Он   был
прекрасным      полицейским     администратором,      вполне
материалистически оценивающим реалии жизни и,  одновременно,
непредсказуемо-экцентричным безумцем.
     В  день  тысячелетия  смерти  короля  Генриха  Первого,
рейхсфюрер  посетил его могилу в Кветлинбурге и  отсалютовал
умершему   нацистким   приветствием   во   время   церемонии
поминания,  -  как  другу и советчику. Да,  он  был  опытным
медиумом и постоянно общался с усопшими, а особенно - с этим
древним саксонским владыкой. Правда, спустя некоторое время,
Гиммлер  начал  утверждать,  что  сам  является  инкарнацией
короля,  хотя каким образом дух наносил визиты к  своему  же
воплощению,  он не комментировал. Почему? Краузе подозревал,
что высокий секрет связи богосотворенной монады с чередой ее
воплощений в человечестве рейхсфюреру известен, но  делиться
подобной тайной он попросту ни с кем не намерен.
     В  тридцать  седьмом  году Гиммлер  в  составе  большой
торжественной  процессии нес прах короля для  захоронения  в
Кведлинбургском   соборе,   к  месту   его   первоначального
успокоения,  и  с  этого  дня каждую  последующую  годовщину
рейхсфюрер проводил в полночном бдении над могильной  плитой
в  мистической  беседе со своим покровителем,  кто,  как  он
полагал, и являл собою его, Гиммлера, суть.
     Краузе считал, что основа той личности Гиммлера, каковая
существовала сейчас, уже в конце войны, была заложена еще  в
двадцатых  годах,  когда в Мюнхене, в штаб-квартире  СС,  он
прочитал  меморандум, составленный местным лидером НСДАП.  В
меморандуме     отражалась    идея    создания     национал-
социалистического  ордена внутри партии,  идея,  затронувшая
глубинные пласты его души.
     Главой  СС  он стал в двадцать девятом году, уже  после
пятилетнего    существования   организации,   сформированной
Юлиулом  Шреком  по  приказу Гитлера как охранную  структуру
штаб-квартиры  партии.  Вначале  в  ней  было  всего  восемь
человек, но и уже тогда они представляли собой некую  элиту,
связанную  жесткими  правилами поведения,  где  даже  мелкие
прегрешения могли караться смертной казнью. Однако созданный
Гиммлером   орден  "Мертвая  Голова"  отличался  еще   более
строгими  ограничениями  для  посвященных,  кто  должен  был
осуществить  согласно  его  замыслу  связь  между  Рейхом  и
могущественными   существами   литтоновских   и    тибетских
подземных миров.
     Структурно организация копировала орден иезуитов, - орден
магический, ибо одной из основ обучения его членов  являлась
систематическая визуализация, чья цель - приблизить монаха к
Внутреннему  Христу, и отсюда родилось положение,  созданное
иезуитами:"Царство  Божие - внутри нас".  Основатель  ордена
святой Игнаций составил "духовные упражнения", что, конечно,
весьма  разнились  от  эзотерического тренинга  школ  черной
магии, но технику имели практически ту же.
     Гиммлер перенял у иезуитов и принцип особых привилегий,
дающихся  членам ордена перед простыми смертными, и  систему
слепого   повиновения   руководителю,   и,   наконец,   даже
организационную основу, созданную еще Лойолой, когда орденом
управляет  генерал с пятью советниками, за  что  получил  от
Гитлера  прозвище  "мой Игнаций Лойола",  а  от  иных  же  -
"черный иезуит".
     Отбор новобранцев в СС производился с особой тщательностью.
Пьяницы, болтуны и лентяи в орден не допускались, не  говоря
уже   о   гомосексуалистах  -  эти  подлежали   беспощадному
уничтожению.   Вначале  отбор  шел  по  расовому   признаку,
разработанному Бруно Шульцем - профессором, гаупштурмфюрером
СС.   Он  выделил  несколько  расовых  подгрупп:  собственно
нордическую; нордическую с примесью динарических, альпийских
или   же   средиземноморских  характеристик;   ненордическую
европейскую;  и,  наконец, ненордическую внеевропейскую.  На
членство  в СС могли претендовать лишь представители  первых
трех  категорий. Согласно Шульцу, блондины чисто нордической
крови должны были явить собою тот тип идеального немца,  что
повсеместно  укоренится  в Рейхе на протяжении  будущих  ста
двадцати лет.
     Однако новобранец СС считался поначалу всего лишь допущенным
к  ордену, но никак не членом его. Ему еще предстоял  долгий
период  обучения  перед  тем  как  произнести  торжественную
клятву  фюреру  и,  особо,  - ордену,  в  которой  порою  он
обязывался отказаться от брака, если его расовый признак или
же здоровье не удовлетворяли надлежащим критериям.
     Итогом же для избранных была черная форма, "сиг" на петлице -
руна в виде двух молний, высокие сапоги, пояс "Сэм Браун"  и
фуражка с эмблемой мертвой головы. Серебряное кольцо  с  той
же  эмблемой поначалу давалось автоматически, но  после  для
его получения требовался не менее как трехлетний стаж, а  уж
право на именной кинжал имела сугубо элита.
     Но с каждым своим шагом вверх неофит обнаруживал, что он
переходит как бы по мостикам из одного круга в иной,  доселе
потаенный,    и   что   внутри   храма   существуют    храмы
другие...Таким  был  принцип внешних  и  внутренних  кругов,
последний  из  которых  мог  быть  пересечен  лишь  в  замке
Вевельсбург, за круглым рыцарским столом...
     Краузе с трудом заставил себя оторваться от раздумий  и
воспоминаний.
     Уже вечерело; он, даже не глядя в окно, ощущал, как серая
пелена неба уплотняется дымной мглой ненастных сумерек,  как
невидимое солнце погружается за горизонт, выдавливая  пучину
космоса на подлунную тревожную сторону несчастной планеты...
     Лампочка загорелась тускленько и нехотя; дробящийся свет
нестойко  замер  на черной полировке мебели, бронзе  люстры,
чугунном  лике  фюрера,  слепо глядевшим  из  ниши  стены...
Слепо, но завораживающе.
     Внезапно Краузе едва не впал в визуализацию, соединив свое
подсознание  с этим незрячим взором, однако вновь  пересилил
себя, тяжело, но решительно привстав из-за стола.
     Он-то знал, для чего вешаются портреты вождей на стенах и
для   чего  стоят  по  углам  их  бюсты...  Он  ведал,   как
воздействуют на человечков и символы, и лозунги, и форма,  и
марши...  Тот  же  Великий Мастер часто  шепотом  говорил  с
портретом фюрера, висевшим в его кабинете, подобно мальчику,
советующемуся с божеством... Портрет обрамляло золото,  и  в
углу  виднелся автограф вождя... Да, он нашел своего  идола,
Генрих  Гиммлер, но только ли не предаст ли его  также,  как
когда-то, будучи еще застенчивым, бесцветным юношей,  предал
Бога?  Ему ведь давался огромный шанс в этой его инкарнации,
но  шанс  был  непонят;  первоначальное  благоговение  перед
церковью  сменилось ее отрицанием, и началась  бесцельная  и
хаотическая игра, а, вернее, заигрывание с теми силами, кому
он  если  и  был нужен тут, на поверхности планеты,  то  как
мясник,  питающий их кровью, страданием и ужасом принесенных
им жертв, за которые он же сам и заплатит. Дно ада ждет его,
и  тяжелые  магмы  сомкнутся над ним,  и  настанет  вечность
великой  муки, если, конечно, не позаботится о нем  Сам,  не
заберет его в демонические крепости своих миров, готовя  для
новой темной миссии...
     Краузе открыл дубовую дверцу шкафа, за которой скрывался
сейф.  Долго  возился с ключами, проклиная заедающий  старый
замок.
     Наконец,  достал  из сейфа портфель;  поставив  его  на
стол, нежно провел по желтой мягкой коже ладонью. Здесь было
все,  в  этом  портфеле: настоящее, прошлое,  будущее.  Нет,
отнюдь  не  его,  скромного Фридриха  Краузе.  Человечества.
Мира.  Однако на сегодняшний миг - он держит все это в своих
руках.
     "Нет-нет,  я  только  касаюсь,  только  оберегаю"...  -
поправился он суеверно и даже вжал голову в плечи, страшась,
что будет покаран за невольную свою гордыню теми, кто вверил
ему  находящееся  в  портфеле сокровище,  теми,  кто  сейчас
незримо обступал его и вел, конечно же, дорогой спасения  из
города, застланного огромной тенью смерти, ощутимо густеющей
с каждой свинцовой минутой наступающего краха.




     Он  не  предполагал, что задержится в Арабских Эмиратах
столь  надолго. Рутинные дела, по которым он сюда  прилетел,
завершились  буквально  за день; еще  сутки  заняли  отчеты,
мгновенно  отосланные спецсвязью в Лэнгли,  а  уж  там-то  и
начались   их   пятидневные  блуждания  по   бюрократической
иерархии, покуда, наконец, начальство вынесло свое резюме  и
дало  ему,  Ричарду Валленбергу, "о кей"  на  возвращение  в
Штаты.
     Впрочем, сетовать на задержку в своем пребывании  здесь
он не мог.
     Летняя жара уже спала, Персидский залив был спокоен как
озеро,   и   бюрюзовая   вода   его,   светившаяся   золотом
растворенного в ней солнца, уже приобрела осеннюю  легонькую
прохладцу.
     Побережье утопало в зелени кустарников и цветочных кущах, мир
был полон тишины и благолепия, и Ричард, лежа под коренастой
пальмой  на  комфортабельном пляже, невольно  мечтал,  чтобы
мгновения этой дивной командировки, превратившейся в отпуск,
тянулись как можно дольше. Впереди, по крайней мере,  ничего
отрадного  ему  не виделось: тяжкий перелет через  Европу  и
Атлантику,  недельная очумелость от разницы  во  времени,  а
далее  -  привычные  коридоры ЦРУ: просторные,  светлые,  но
безлико-казенные;   такие   же   офисы,   чья    стандартная
одинаковость   мебели,   голубеющих  дисплеев   компьютеров,
телефонов  и  жалюзи просто-таки вызывала тоску; бесконечные
звонки, отчеты, хождения по начальству; и, наконец, знакомый
марштрут:  супермаркет-дом.  Затем  беглый  просмотр  почты,
подписывание  чеков  за каждый свой вздох  и  выдох  в  этой
стране;  телевизионные новости, кабель, изредка -  стаканчик
джина  с  тоником и - сон. Вот, в принципе, все,  не  считая
нюансов, что тоже особого вдохновения не привносили.
     Вернувшись с пляжа на арендованной японской машинке - юркой и на
диво  экономичной,  он  хотел  переодеться  и  съездить   за
зарезервированным билетом, но, едва вошел в номер отеля, тут
же раздался звонок из резидентуры, нарушивший все планы: его
срочно вызывали к себе здешние коллеги.
     Местный резидент был Ричарду превосходно знаком; около года
они  работали в одном из отделов главной конторы, покуда тот
не  был командирован на периферию; отношения у них сложились
едва  ли  не товарищеские, хотя известный официоз в  общении
соблюдался  неизменно, особенно здесь, да  и  неудивительно:
ведь вскоре господин Валленберг окажется в далеких кабинетах
начальства, где будет вынужден по элементарному долгу службы
доложить  свое  личное мнение об обстановке в резидентуре  и
лицах,  ее составляющих. А от таких докладов зависит многое.
Вернее   то,   каким  именно  образом  доклад  составлен   и
преподнесен.
     -  Ричард.- Резидент выдержал паузу.- Сегодня с утра  я
говорил  с  шефами,  ваша  миссия завершена,  однако  возник
некоторый  непредвиденный момент,  к  вам  непосредственного
отношения не имеющий, однако...
     -   Билл,   вы   всегда   любили  обтекаемые,   длинные
предисловия.
     Это часть какой-то методики или же просто манера?
     -  Просто  манера.  Итак,  у нас  возникла  горяченькая
рабочая  ситуация. Я не хотел бы задействовать в  ней  своих
людей, а если уж откровенно - засвечивать их...
     - По пустякам.
     - Ну-у, Ричард...
     - Хорошо, я пошутил. Итак?
     -  Мы  хотим,  чтобы вы поработали с  одним  человеком.
Установочная   беседа.  Кстати.  О  методиках.   Руководство
полагает, что в данном вопросе вы просто виртуоз.
     -  Передайте спецсвязью мою благодарность руковод-ству.
Обожаю лесть.
     - Кроме того,- оставив данный комментарий без внимания,
продолжил резидент,- вы хорошо знаете ту страну, откуда этот
человек явился...
     - Отлично,- кивнул Ричард.- Кто такой? Откуда? И прочие
общие данные.
     Легонькая, коварная усмешка...
     - Всенепременно, сэр.
     Ситуация оказалась довольно стандартной, хотя и отличалась
некоей деликатностью. Молодой парень, попавший в Эмираты  из
Ирака,   вышел  на  людей  из  торгового  представительства,
заявив,  что  располагает полезной для  США  информацией,  а
затем, при повторной встрече с лицом, близким к резидентуре,
сообщил, будто бы является офицером разведки Ирака, желающим
установить контакты с ЦРУ.
     Данный  орешек, возможного "инициативника",  предложили
раскусить ему, Ричарду. Точнее - надкусить, если за объектом
действительно  стояло  что-либо  перспективное.  Термин   же
происходил из понятия "инициативный шпионаж".
     В   свое   время  на  подобных  установочных  контактах
Валленберг  специализировался  достаточно  плотно,  но   пик
такого рода деятельности пришелся на семидесятые годы, когда
в  Америку хлынул мутный поток третьей российской эмиграции,
сплошь состоявший, впрочем, из лиц еврейской национальности,
что  возжелали приехать в благополучные Штаты, а не в  вечно
воюющий,  плотно зажатый арабским миром, Израиль, являвшийся
официальным конечным пунктом их эмиграции.
     Тогда  Ричард работал в ФБР, куда попал после окончания
славянского  отделения  нью-йоркского университета,  выявлял
русских  шпионов,  в  том числе - и  среди  множества  новых
переселенцев  из СССР, однако в большинстве  своем  "шпионы"
сдавались сами, разделяясь в основном на две категории: либо
завербованные  за возможность своего выезда из тоталитарного
государства мелкие информаторы с неясной перспективой,  либо
вообще откровенные аферисты, наивно полагающие сорвать куш с
американских  спецслужб в обмен на всякого  рода  истории  с
географией,  что  легко проверялись специалистами  и  шли  в
бездонный  "мусорный"  архив. Серьезных  персон  среди  этой
сволочи  обнаруживалось весьма немного. Да и откуда им  было
взяться?   Основной  контингент  составляли   уголовники   и
местечковые  иудеи с образованием и мировоззрением  тягостно
убогими.   Уголовники  быстренько  находили   пристанище   в
исправительных учреждениях или же перестреливали друг друга,
а  "местечковые"  оседали в своих  лавочках  и  на  сидениях
такси.  Однако  общение с этой публикой  дало  Ричарду  опыт
бесценный и многогранный.
     После он был переведен в арабский сектор, однако встречаясь
с   коллегами,  курирующими  восточно-европейские  страны  и
бывший  СССР, на вопрос:" мол, как там с "инициативниками"?"
-  вместо  ответа  зачастую слышал лишь  удрученный  тяжелый
вздох...
     В  конце  восьмидесятых  Америку  буквально  захлестнул
"перестроечный" поток всякого рода шпионов - и  реальных,  и
мнимых.  Рухнувшая  система осела,  как  взорванное  здание,
выплеснув  кучу  мусора и пыли, частью  долетевших  до  всех
спецслужб  Запада. Этим "материалом" с ЦРУ  охотно  делились
все   европейские  собратья,  возлагая  таким  образом   всю
неблагодарную  работу  по проверке  людей  и  информации  на
мощнейшую аналитическую машину крупнейшего разведывательного
ведомства,  что перелопачивала горы шелухи в поисках  редких
полезных зерен.
     Таким образом, предложенная Ричарду задача ничем обычным не
отличалась,   разве  -  несла  на  себе  некоторый   оттенок
конъюнктурности:  Ирак  представлял  собой   стратегического
противника, и заполучить оттуда грамотного информатора - тем
более, связанного с разведкой!- было бы не просто удачей, но
и серьезнейшим достижением.
     Поэтапный план разработки "инициативника" был тривиален: во-
первых,  выяснить,  что это за человек в  принципе  -  путем
крайне  дружественного,  непринужденного  расспроса,   начав
буквально  с  даты  и места его рождения; далее  подробнейше
пройтись по всей биографии, уделив особое внимание положению
родителей,   родственников,  службе  в  армии,  обучению   в
разведовательной  школе, включая сюда имена  преподавателей,
дисциплины, расположение учебных классов и, когда составится
более-менее  ясный  психологический  и  социальный  портрет,
сделать   паузу,   выясняя  главное:  мотив  сотрудничества.
Идейные  соображения,  корысть,  месть  начальству,  желание
эмигрировать из-за боязни преследований?
     Вопрос о мотиве Валленберг, как правило, оставлял на разгар
беседы,   когда  контроль  над  естественными  реакциями   у
собеседника несколько ослабевал, и ложь ловилась уже  не  на
уровне  интуиции,  а  в  явных  мимических  и  интонационных
"провалах".
     Далее надлежит выяснить круг прошлых и настоящих служебных
обязанностей,   вероятные  перспективы,  и  массу   всякого-
разного,  подведя, наконец, итог: чего же, мол,  вы  хотите?
Деньги, американскую грин-карту или же просто "спасибо"? Как
правило, просят и то, и другое, и третье.
     Затем уже он, Валленберг, сделает предварительное заключение
об объекте: либо тот показался ему пустым авантюристом, либо
провокатором,  либо  реальным  разведчиком,  стремящимся   к
сотрудничеству. Впрочем, две последние категории друг  другу
не   противоречили.  Существовали  и  иные  вариации,   как,
например, "хитрый сумасшедший", но, в основном, все так  или
иначе укладывалось в треугольник старой доброй схемы.
     Встречу организовали в номере дешевого отельчика на одной из
торговых улочек, заполоненных крохотными магазинчиками,  что
пестрили грудами свезенного со всего мира товара.
     Вначале Ричард "снял объект" в безлюдном, располагавшемся
возле   пляжа   районе,  задействовав   арендованную   через
подставное  лицо  машину; представился  ему  как  Хантер  и,
затем, ведя разговор на отвлеченные от основного мероприятия
темы, некоторое время ездил по городу, "проверяясь".
     Парень  был  молод - всего двадцать шесть лет;  в  меру
контактен;  английским, несмотря на сильный  акцент,  владел
довольно-таки   свободно,   хотя   знания   отдавали   явной
книжностью;  особой  нервозности в его поведении  Ричард  не
усмотрел,  держался тот ровно, соблюдая ответную  корректную
доброжелательность,и  в  номер  отеля,  приятно  выстуженный
кондиционером,   они  вошли,  обоюдно   готовые   к   долгой
актуальной беседе.
     -  Должен  предупредить,  -  произнес  Ричард  сочувст-
венным  тоном свою коронную для данных случаев  фразу,-  что
основой  нашего разговора должна быть правда и  искренность,
иначе...Он   помедлил.-  Иначе  я  не   могу   гарантировать
конфиденциальности наших отношений.
     Парень кивнул, сцепив кисти рук в замок - знак отчуждения и
обороны.  Пальцы  его внезапно дрогнули, и  Ричард  подумал,
что,  вероятно,  переборщил в своей мягкой угрозе:  в  конце
концов, надо понять, что перебежчик из Ирака и в самом  деле
рискует  головой  -  тем более здесь,  в  арабском  мире,  с
паспортом, где нет ни одной визы цивилизованных стран...
     Да,   что-то   сломалось   и  сломалось   непредвиденно
скоротечно;   хрупкий  первоначальный  контакт,   вроде   бы
установленный  по  дороге  сюда, утратился  и,  ругнув  себя
мысленно  за  некоторую самонадеянность,  Валленберг,  шумно
открывая  морозные  банки с "сэвэн-ап",  непринужденно  увел
беседу  в  сторону, делясь своими наблюдениями  о  специфике
бытия  арабских стран,и не забывая при этом, конечно  же,  о
комических    казусах,   в   которые    невольно    попадает
неискушенный,   наивный  американец  пребывающий   на   этом
восхитительно-экзотическом мусульманском Востоке.
     Перебежчик несколько успокоился, даже размяк и вдруг, словно бы
покорившись   уже  окончательно  некоему  тяжко  выстранному
решению, разоткровенничался.
     Психологически ситуация разрешилась, отметил Ричард, участливо кивая
собеседнику. Главное - неуклонно вести ее в выбранном русле:
исключительно дружеском и доверительном.
     Извинившись,  он  вытащил из  папки  блокнот  и  ручку,
стенографируя    все    здесь   произносимое;    пользование
аппаратурой исключалось - он работал на чужой территории,  и
любую магнитную запись местная контрразведка могла расценить
как серьезный ай-яй-яй.
     Беспрерывно водить пером по бумаге в течение нескольких часов -
занятие  безрадостное,  и тут Ричарду вспомнилось  изречение
его  прошлого  супервайзера из ФБР, весьма  недолюбливающего
людей  из  Лэнгли: дескать, эти-то? Да, как же, щит  страны,
неусыпное око. Вообще разведчики - это большие труженники!
     Тогда  он  смеялся, именно смеялся, а  не  подхихикивал
начальству. Теперь же...
     -  Хорошо. А сколько лет было этому инструктору?..  Ну,
примерно...  Около пятидесяти? Вы могли бы  начертить  схему
учебного  полигона? Замечательно. Сколько человек занималось
с   вами  в  этой  группе?  Вы  помните  их  по  именам?  Вы
встречались с ними в дальнейшем?
     И так далее, так далее, так далее...
     Валленберг заменил ручку - в стержне иссякли чернила.
     Пик беседы: мотив.
     Прерваться,  выпить  глоток газированной  кисло-сладкой
водички и затем - серьезно-учтивым тоном...
     Впрочем, вопрос о мотиве уже отпал; причины, по которым
этот  парень  находится здесь, выяснились в ходе  разговора:
диктатура   в   стране,  гибель  нескольких   родственников,
приближенных к высшему кругу власти, боязнь - как бы  самому
не  угодить  под чугунную пяту тирании... Факты  логичные  и
проверяемые.    Но    все-таки   констатация    мотива    от
первоисточника - вещь необходимая хотя бы потому, что за ней
выкристаллизовывается личность. В формулировке есть  суть  и
средства,  ее выражающие и оценкой их оценится этот  парень.
Вначале  здесь,  после  -  в Лэнгли, в  чудовищно-гениальных
компьютерных  мозгах, что моментально разложат  по  полочкам
каждое  его  слово  и  выплюнут через  принтер  скальпельно-
логическое решение по поводу дальнейшей участи "объекта".
     - Простите, а какова ваша национальность?
     Вопрос прозвучал для Валленберга несколько внезапно.
     -  Национальность?  - переспросил он.  -  Мои  родители
родом из Англии. А что?
     -  Так...- Собеседник пожал плечами. - В общем, я так и
предполагал.  Раньше почему-то англосакс  представлялся  мне
неким   коренастым   типом,   с   крупными   чертами   лица,
рыжеволосым...
     - А сейчас?
     - Ну... стереотип где-то сидит в подсознании, но почему-
то  в  большинстве  своем  мне встречаются  такие,  как  вы:
высокие, худощавые, кареглазые и черноволосые.
     Ричард усмехнулся. Все перечисленное безусловно относилось к
нему,  но внешние данные он получил от матери, чьи предки  в
самом деле были родом из Англии; отец же родился в Германии,
откуда  после  войны  переехал в США и являл  собою  типично
нордический тип: высокий блондин с ясными голубыми глазами.
     Волосы отца выбелило время, он сильно ссутулился, однако и
сейчас в нем многие безошибочно признавали немца.
     Впрочем,  подробности своего происхождения он прояснять
в данной ситуации не желал.
     -   Вернемся,   если  не  возражаете,  к  нашей   общей
тематике,продолжил  Ричард.-  Как  понимаю,  вы  хотели   бы
попасть в Америку, забыть весь кошмар прошлой жизни и...
     -  Да-да-да,-  перебил  собеседник  с  некоторой  долей
раздражения.
     Что-то  опять  не  так с этим арабом, чем-то  он  вновь
внутренне  озаботился и, судя по болезненной тени в  глазах,
по нервному подергиванию века, снова произошел сбой...
     - Поймите, Хантер,- произнес парень, скрипнув зубами, -
или  же  Джон,  Джеймс... Мы с вами играем в  игру,  правила
которой мне тоже более или менее известны. Я могу еще  целые
сутки диктовать вам имена, рисовать схемы зданий, указывать,
где  в  кабинете моего начальника стоит стол, а где сейф;  я
также   великолепно  понимаю,  что  мой  статус   достаточно
скромен: оперативный сотрудник среднего уровня, пусть  и  из
главного аппарата... В том числе, я сознаю и другое: если бы
перед  вами  находился не перебежчик,  а  действующий  агент
спецслужб   противника,   могла  бы   строиться   какая-либо
перспектива, пусть с допущением провокации и так далее, тому
подобное.    Но   перед   вами   именно   что    перебежчик,
невозвращенец. А посему главное для вас - выжать информацию.
Всю. До капли. А уж что потом...
     - Но...
     - Я хочу договорить.
     - Извините.
     -  Так вот."Потом" - важно для меня, не для вас.  Вы  -
благополучный стареющий мужчина, вам ведь уже за сорок?
     - Увы.
     -  Но,тем  не  менее. У вас есть стабильная  престижная
работа,  дом,  деньги,  гражданство в мощнейшем  государстве
мира...  А что у меня? Объяснять, полагаю, не надо. Поэтому,
чтобы  не  быть  выкинутому в мусорную корзину  как  выжатый
апельсин - простите за банальное сравнение,- я должен  иметь
реальные  козыри  и  сыграть  ими  не  здесь,  а   в   ваших
Соединенных  Штатах.  Козыри  таковы:  мне  известно,  каким
образом,  куда  и  кем  распространяются  в  арабском   мире
современные    технологии   по   производству   химического,
бактереологического и ядерного оружия из бывшего  СССР.  Вот
мой сегодняшний ночной конспект.- Он вытащил из кармана брюк
вчетверо  сложенную  бумагу.- Здесь - общие  данные.  Однако
есть   и  пикантные  детали:  фамилии  некоторых  ученых   с
генеральскими погонами, их контакты...
     -  Забавно,-  произнес Валленберг  в  нос,  внимательно
изучая бумагу.
     -  Я старался писать насколько мог отчетливо; извините,
ни  компьютера,  ни  печатной машинки  под  рукой  здесь  не
имеется...
     - Текст четкий, не беспокойтесь.
     - А я и не беспокоюсь, честно говоря. Вы передадите эти
данные  куда  следует и, думаю, ответ на мое  требование  по
перемещению в Штаты придет положительный.
     Мгновение Валленберг пребывал в замешательстве. Подобный поворот
учитывался,  однако  то,  чем  располагал  перебежчик,  было
необходимо  не только в Лэнгли, но, наверняка,  и  еще  кое-
где...  И  в  первую очередь он, Ричард,  лично  нуждался  в
полнейшей и всесторонней информации по данному поводу...
     -  М-да,-  принял он озабоченный тон. - Все это  крайне
серьезно,  но  на сегодняшний момент суть нашей  беседы  все
равно  остается  прежней. Я буду откровенен:  в  мою  задачу
входит  определение степени вашей полезности, а  потому  мне
необходимы детали... Вы - профессиональный человек и  должны
понимать,  что  мой доклад о вас пойдет по инстанциям,  а  в
этих  инстанциях  - люди. Причем, - разные; каждый  обладает
собственными представлениями и логикой; но в равной  степени
никто  из них не ведает, кто вы такой, они не видели,  да  и
вряд  ли  когда-нибудь увидят вас, а судить же о  вас  будут
исключительно через меня. Мне же вы симпатичны, я чувствую в
вас  интересного  и... думаю, глубокого человека,  а  потому
просто  хочу помочь вам. Тем более, представляя положение  в
вашей стране...- Он вздохнул.
     -   Вам   необходимы  подробности,  -   произнес   араб
утвердительно.
     -  Да.  И  вот  почему.  Подробности  -  доказательство
компетентности.  Мало  ли  кто что  слышал  или  видел...  Я
обещаю, что сделаю все возможное, чтобы вы улетели отсюда  в
США  в кратчайшие сроки, но пусть они там...- косо указал  в
потолок,поверят,   понимаете...   в   вашу    действительную
ценность...
     -   Стоп!-  Собеседник  легонько  хлопнул  ладонью   по
журнальному  столику.-  У  нас  пошел  торг.  Бессмысленный.
Просчитанный,  не  скрою, мною заранее.  Я  дал  достаточное
количество  фактического материала, чтобы мои  условия  были
выполнены  вашей  стороной. Вот мой паспорт.  При  следующей
нашей встрече в нем должна стоять американская виза, а между
страниц   лежать   авмабилет.  Все.  Дальнейшие   переговоры
бесполезны. Лично вы ничего не решаете, решают в Вашингтоне.
Я  не  хотел  бы  избирать резкий тон, поскольку  и  от  вас
зависит довольно-таки много, но, как профессионал вы  должны
меня  простить и ничего личного в наши оперативные отношения
не вносить. Убедительно вас об этом прошу.
     - Хорошо. Но хотя бы некоторые штрихи, о кей?
     -   Повторяю:  я  дал  достаточную,  многократно   мною
выверенную информацию.
     - Виза и билет.
     -  Да,  виза  и билет. И еще: если можно, двести-триста
долларов. У меня кончаются деньги.
     Ричард вытащил бумажник.
     - Не знаю, есть ли у меня столько наличных...
     Триста долларов, впрочем, нашлось.
     - Мне где-то расписаться?- спросил араб сухо.
     -  Просто  - подпись, - в тон ему отозвался Валленберг,
подвигая  блокнот  с  записями.  -  Вот  здесь,  или  там  -
неважно...
     Араб расписался старательно и длинно.
     "Если  пошла игра в дезинформацию, то приготовлена  она
довольно-таки  нестандартно,- размышлял Ричард.  -  То,  что
парень  занял  столь  жесткую позицию, - несколько  странно.
Обычно  перебежчики куда как более податливы. То  есть,  ему
есть  что  сказать. Виза - чепуха, ну, буквально  завтра  же
вклеют ему эту туристическую визу с двухнедельным сроком  ее
действия и что дальше? И араб это замечательно понимает, как
понимает и то, что играть в дурацкие игры с ЦРУ себе дороже.
Если  он  провокатор,  то  отлично  подготовленный.  Степень
реакций  приближена  к  естественной до  полного  резонанса,
зацепиться  за  что-либо  практически  невозможно.   Логичен
абсолютно.  Что же, твоя взяла, араб. Резидент,  безусловно,
будет  готов исполнить твои требования еще до того,  как  их
одобрит центр, а одобрить центр их просто обязан; ну, а, что
касается  его,  Валленберга, - он в данной  ситуации  никто,
опрашивающая  машина, чья функция с этой  минуты  завершена.
Осталось  лишь  написать соответствующий и - как  ни  крути,
объективный отчет, ибо необъективность всплывет, как  только
араб   очутится  в  руках  специалистов  непосредственно   в
Лэнгли".
     -   Я   довезу   вас  в  тот  же  район,   где   мы   и
встретились,произнес  Ричард, вставая  со  стула.  -  Завтра
увидимся вновь. В девять часов вечера. Если выйдете из отеля
и  пройдете  где-то полмили влево, увидите автобусный  круг.
Там  найдете  мою машину. В переулке у ювелирного  магазина.
Запомнили?
     - Я знаю и где этот круг, и где магазин, - ответил араб
вежливо.
     - Чудно. Тогда - поехали!
     Они  вышли  из  отеля в душный тропический  вечер,  под
беззвездное небо, словно затянутое пыльной черной  шалью,  в
дробящееся  сияние  неисчислимых  неоновых  огней,  которыми
полыхал город, и через считанные минуты уже катили в плотном
потоке  автомобилей в сторону трассы, проходящей мимо  вилл,
отгораживающих   ночную  безбрежность  теплого,   спокойного
залива.
     "Вот  и  все,  - думал Ричард, - завтра я  вручу  арабу
необходимые  бумажки, а послезавтра -  до  свидания  Аравия,
привет Америка! Интересно, увижу ли я этого парня вновь, уже
в Вашингтоне? А ведь вполне вероятно..."
     Он  не ошибся. Через день он вылетел вместе с арабом  в
качестве  сопровождающего лица, а  буквально  через  час  по
прибытии  ему было предписано продолжить начатую  разработку
перебежчика уже на "собственной территории".




     Миша Аверин, рожденный в шестидесятые годы века двадцатого,
детство    и    юность   провел   в   семье,    отличавшейся
добропорядочностью несомненной. Дед, отец папы - большевик с
восемнадцатого  революционного года, в  прошлом  -  директор
крупного  военного завода; основа семьи - Папа  -  секретарь
райкома   партии   коммунистов,   достойно   традиции   деда
продолжал,   а   мама  растила  детей  -  Мишу   и   Марину,
младшенькую. В семье - согласие, мир и достаток. Два пайка -
дедовский и отцовский, машина персональная, на которой  папа
на  работу  ездил, а мама по магазинам, квартира из  четырех
комнат, ведомственные санатории на морском берегу...
     Радостно жили, радостно трудились. Смело смотрели в будущее. До
трагических  восьмидесятых.  Миша  в  ту  пору  в  институте
международных отношений учился, имея непробиваемую бронь  от
армии, Марина в институт иностранных языков готовилась, папу
на   повышение   выдвигали,   деда   чествовали,   наперебой
приглашали  в  гости к пионерам, мама в хронической  эйфории
пребывала, как вдруг - началось!
     Арестовали папу. За взятки. И - караул! Обыск, конфискация, и где
только она - эйфория?!
     Миша помнил отца на последнем свидании, уже в тюрьме.
     -  Брезгуешь  мной,  сынок?-  произнес  тот  тихо.-  Не
говори,  знаю,  что брезгуешь... И оправдываться  не  стану,
виновен.  А  началось-то  как?  Приходит  ко  мне  начальник
строительного  управления и тридцать тысяч в конверте  -  на
стол.  Твое,  говорит. Я - на дыбы. А  он  -  спокойно  так,
глазом  не  моргнув:  это, мол, за твои  резолюции.  Можешь,
конечно, ОБХСС вызвать, но только не районный, его я  и  сам
могу...  И учти: резолюции есть, а что ставил их, под  чужое
убеждение попав, то - не оправдание. Посадить не посадят, но
низвергнут до нуля. Выбирай. Можешь денежки в урну  бросить,
можешь сжечь, дело твое. И деньги твои. Кстати, об ОБХСС.  И
не о районном. Там тоже свои. И... там тоже все в порядке. А
белых ворон не любят. Потому их и нет, как понимаю.
     Много раз вспоминал Миша эти слова отца. Виноват был отец?
Или система виновата? Миша полагал - система.
     А ведь неумолима оказалась она в новой своей ипостаси...
     Едва  арестовали папу, сразу неважно  стало  у  Миши  с
успеваемостью  в  институте.  И  не  потому,   что   папиным
авторитетом  он  там держался. Уж какие  вопросы  на  сессии
памятной,  последней,  Мише-отличнику  задавали,   таких   в
программе   захочешь  -  не  обнаружишь.   И   наконец   без
предоставления академотпуска - за борт. Далее пошло крушение
за  крушением... В месяц сгорела от рака мать,  ударилась  в
загулы   Маринка,  начала  путаться  с  заезжей   кавказской
публикой по ресторанам, после - с иностранцами...
     Денег не было. Прижимистый дед с кряхтением отдавал пятаки
на  молоко и творожные сырки из своей большевисткой  пенсии.
Одряхлел   дед  окончательно,  помутнел  разумом,   хотя   к
переменам в семье единственный отнесся философски. Отцовское
падение  переживал,  конечно,  но  видел  его  через  призму
собственного  опыта,  а на памяти деда  таких  падений,  ох,
сколько  было... Погоревал и по матери, но и  смертей  видел
дед   много,  тоже  притупилось...  Лишь  об  одном  Михаила
спросил:  может, неудобен, а Дом ветеранов партии,  говорят,
неплох... Но тут уж Миша без колебаний возразил: и не думай!
Ужас Мишу охватил - любил он деда, дед частью детства был, а
ныне  последним  родным  кусочком прежней  жизни  оставался,
последним...
     Маринка вскоре замуж выскочила за московского азербайджанца,
сказочно  богатого,  но в браке продержалась  недолго.  Муж-
мусульманин  воли  жене  не давал,  желал  десяток  детей  и
требовал  строгой  домашней дисциплины. Разошлись,  впрочем,
мирно.  Состоятельный супруг оставил беспутной жене квартиру
с мебелью, двадцать тысяч как откуп и спешно бежал к другой,
страшненькой,  но  благонравной, из своего  рода-племени.  А
Миша  устроился  переводчиком в  "Интурист".  С  трудом,  за
большую  по  тем временам взятку, одолженную  из  сбережений
деда.  И  познакомился  Миша  с миром  возле  "Интуриста"  -
валютчиками,  фарцой и проститутками, среди которых  в  один
день  узрел  и свою сестрицу... Узрел, а ничего  в  душе  не
дрогнуло. Закономерно, видимо, так он и подумал.  А  если  о
нотациях - просто глупо, на себя посмотри.
     Засосала Мишу спекуляция. Быстро, как зыбучий песок золотой. И
освоился он в новой среде легко. Начал с импортных сигарет и
шмоток,  обретя  основательные связи, со  службы  ушел  и  -
ударился  в  спекуляцию  дефицитной тогда  радиоаппаратурой:
телевизорами,  компьютерами, видео и аудио техникой.  Деньги
потекли   рекой.  Гладкой  и  полноводной.  Однако  иллюзией
оказалась безмятежность быстрого обогащения. Караулила  Мишу
беда.  Сбили  его  на  самом гребне спекулятивной  удачи,  с
предельной  ясностью  доказали три  крупных  противозаконных
сделки, и очутился он в камере...
     Застойный дух тюремных стен. Вдохнув его, Миша понял: выбираться
надо  любыми  способами, любыми... И  предложил  тогда  Миша
гражданам  начальникам свои услуги... Многих из  преступного
мира  он  уже  знал; знал: кто, как, когда, сколько.  И  это
касалось  не  только спекулянтов, валютчиков и  проституток.
Знал   Миша   и   воров,   рэкитиров,  жуликов-кооператоров,
покупавших у него электронику и модное тряпье...
     И скоренько Миша из тюремных стен вышел. Так скоро, что
и  не  заметил никто его отсутствия... Но вышел теперь иным,
далеко  не вольным стрелком. Появился у Миши куратор в  лице
опера  Евгения Дробызгалова, и стал Миша куратора просвещать
по  части  секретной  уголовной хроники...  Гешефты  Михаила
продолжались  уже  с гарантией их полной  безопасности,  ибо
надлежало  ему "хранить лицо"; нажитого никто не отбирал,  а
Дробызгалов  удовлетворялся блоком "Лаки-страйк",  импортной
бутылкой  или  же  демонстрацией ему какой-нибудь  пикантной
видеопленочки,  которую  он именовал "веселыми  картинками".
Откровенных  взяток  опер не брал.  Но,  с  другой  стороны,
сволочью  был  Дробызгалов изрядной. Шантажом не  брезговал,
хотя  подоплека шантажа была примитивненькой:  мол,  Мишуля,
работай плодотворно, не финти, без утайки чтоб, а то  узнают
коллеги  твои  о  тайном лице, скрытом  за  маской  честного
спекулянта, и, Мишуля...
     Видел как-то Миша личное свое дело на столе Дробызгалова, и
поразило  его,  что на обложке было выведено  чьей-то  чужой
пакостной рукой: кличка - "Мордашка".
     - Почему это... Мордашка? - справился он у Дробызгалова
с угрюмой обидой.
     -  Ну...  так... соответствует, - дал опер расплывчатый
ответ,  убирая  папку,  оставленную  на  столе,  видимо,  по
оплошности, в громоздкий сейф. - Спасибо скажи, что  "харей"
не назвали или "мурлом" там каким...
     - Хрена себе!
     -  Не выступай, - отрезал Дробызгалов. - Обсуждению  не
подлежит. Вообще - ничего не видел, ясно?
     -  Грубые вы все же... менты, - подытожил Миша. - И вся
ваша  натура подлая налицо в этом... эпизоде. Правду говорят
наши: самый лучший мент - мертвый.
     - Ты мне... сука... - привстал из-за стола Дробызгалов.
     - Шучу! - глумливо поджал губы Миша. - Шу-чу!
     - Ты... сука... в следующий раз...
     Впрочем, Дробызгалов быстро остыл.
     Указания опера Миша выполнял, работал на совесть. Хотя,
отметить  надо,  если  и  забирали кого-нибудь  из  Мишиного
окружения,  то  красиво,  наводкой  не  пахло,  осведомителя
милиция  не  подставляла.  Более  того:  устранялись   порой
опасные  конкуренты, перебивавшие Мише игру. И росла  Мишина
клиентура,  росло влияние; рос штат шестерок, работавших  на
Мишу  за  свой процент, а шестерок за самодеятельность  Миша
тоже  тюремным сроком мог наказать: и за нечестность,  и  за
лень,  да  и  вообще  в  зависимости от  настроения...  Одно
удручало  Мишу: растаяла мечта о заграничной жизни,  которую
он  лелеял  едва ли не с малолетства, а заработанные  тысячи
постепенно  теряли  смысл. Он поднялся  над  бытием  простых
трудяг,  но - как?!вися на ниточке между готовыми сомкнуться
ножницами,  причем  ниточка была  ниточкой  именно  что  для
ножниц,  для  него же она представляла собою стальной  трос,
спеленавший его намертво.
     Может,  все  было  бы  ничего - гуляй,  пей,  пользуйся
дарованной тебе неприкосновенностью, не отказывая себе ни  в
чем,  но  Мише  мешало прошлое - то прошлое, в  котором  был
облеченный властью отец, несостоявшееся будущее дипломата, а
там кто ведает - посла; а из послов с таким-то папой и дедом
еще выше...
     Въелась в Мишу песенка: "Все выше и выше, и выше..." Жил он
ей,  его  семьи эта песенка была, да вот выше - не вышло.  К
потолку  привесили.  А  песенку спетую  осмеяли  и  забвению
предали, как пережиток известной эпохи.
     Лучший Мишин деловой дружок Боря Клейн умудрился в Америку
съехать  и  теперь  по  надежному каналу,  через  одного  из
фирмачей, клиента Марины, перебрасывал Мише письма, призывая
к  контрабандным  операциям и выражая  готовность  к  любому
совместному  предприятию. Миша писал другу ответные  депеши,
однако свойства общего, ибо почвы для кооперации не видел.
     За границу Боря удирал в спешке, буквально из-под ареста,
а потому остался Михаил хранителем его дензнаков, нескольких
бриллиантов и дачи в Малаховке, записанной на чужое имя.
     Миша  остро Борису завидовал. И даже попытался  однажды
слукавить  с милицейскими, выскользнуть из тисков,  попросив
сестру  Марину свести его с невестой какой-нибудь заморской,
и  вроде  нашлась шведка одна разбитная, и брала  шведка  за
фиктивный  брак  всего-то  пять  тысяч  в  "гринах",  но   -
пронюхали. Незамедлительно заявился Дробызгалов, сказав:
     -  Что,  корешок,  на измену присел? Не  шути  шуточек,
Мордаха.  С  ножом в спине ходишь. И всадят нож по  рукоять.
Устроится  легко,  понял? И тот киллер, кто  всадит  перо  в
стукача  с превеликим своим блатным удовольствием,  тут  же,
родной,  на  вышак  и  отправится.  Все  согласовано  будет,
рассчитано. Так что...
     Вскоре Марина укорила брата:
     -   Чего   ж  ты?  Струхнул?  Зря!  Такую  телку   тебе
поставила... Глядишь, и любовь бы получилась потом большая и
искренняя... А?..
     - Не, - сказал Миша. - Кто я там? Прикинул - не! К тому
ж деда на кого оставить? Он же из запчастей состоит...
     - То есть?
     -   Челюсть   искусственная,  протез,  очки,   слуховой
аппарат...
     - Ну и шуточки у тебя...
     - Не шуточки, грустный факт. Так что заграница временно
откладывается.
     -  Тогда  - набивай зелененьких, - сказала сестрица.  -
Чтобы  там  сразу  в рантье... А шведок еще найдем.  Правда,
цены могут вырасти...
     - Утроим усилия, - откликнулся Миша.
     Исподволь понимал он, что не жизнь у него, а существование в
замкнутом  круге противных до тошноты привычек, обязательств
и  вычисляемых за десять шагов вперед коллизий. Коллизий ли?
Так,  мелких приключений, а если и неприятностей -  то  типа
венерической болезни или же возврата бракованной  аппаратуры
возмущенным клиентом, которая после ремонта снова  пускается
в  реализацию... Здоровьем Миша отличался изрядным, мафия  и
милиция  были хотя и не союзниками ему, однако и не врагами,
а  потому перемены порядка вещей он не желал, ибо не  худший
то  был порядок, а к лучшему стремиться считал он в ту  пору
идеализмом, дорожа тем, что имел, и стремясь иметь больше  и
больше...
     Так что сначала было "выше", а после это самое "больше". И
второе представлялось куда надежнее первого.


     ...Стабильность  сытого  бытия  рухнула,  как   всегда,
внезапно.  Попал  Миша Аверин в долги  к  Груше  -  крупному
квартирному  вору, у которого взял на выкуп товара  изрядную
сумму  и,  хотя  долг возвратил полностью,  протянул  с  его
отдачей   лишние  три  дня,  за  что  уголовник   потребовал
проценты. Однако - не деньгами.
     -  Мы  люди свои, - мирно сказал Груша Мордашке, -  так
что  "фанеры"  не надо, а сдай богатого фраера.  Наколка  на
хату, и мы в расчете.
     Информацию о таком предложении Аверин передал Дробызгалову
немедленно.  И  порешили: предложение принять.  Милицейскому
начальству  гуляющий  на  свободе  Груша  надоел,  так   что
перпектива  прихватить  его  на  горяченьком,  да  еще  и  с
подручными   представлялась  заманчивой.   Оставалось   лишь
выбрать подходящую квартирку и продумать детали "отмаза"  от
подозрений со стороны уголовников для Михаила.
     Кандидатуру для ограбления наметил он же, предложив в жертву
некоего  Петю-Кита, своего конкурента по  бизнесу.  Накануне
Петя-Кит  выкупил партию часов "Ролекс", искусно подделанных
под  внешний  вид  оригинальных изделий.  Часов  было  около
двухсот  штук, статья о спекуляции вполне проходила,  а  для
воров такой товар тоже представлял немалый интерес. Так  что
в  итоге операции Груша со своей командой привлекался  бы  к
ответственности за кражу с проникновением в жилище, а Кит  -
уплывал  бы  за  спекуляцию в дальние  океаны...  Наводка  с
"Ролексом"  Грушу  вдохновила, однако он  потребовал,  чтобы
наводчик участвовал в деле.
     План "отмаза" такого поворота событий не предусматривал.
Михаил уперся, но под ножом бандитов согласился.
     -  Вдруг  мы запамятовали чего, вдруг не то заберем,  -
дружелюбно  объяснил  ему Груша. - Боишься?  Хорошо.  Десять
процентов  товара  - твои. Нет? Ладно, я  добрый.  Будешь  в
общей доле.
     Вход в квартиру Пети-Кита преграждала стальная дверь  с
сейфовым  змком.  Ворам  пришлось на веревках  спускаться  с
крыши  на  балкон девятого этажа. Квартиру ограбили,  но  на
улице  началась  операция захвата, прошедшая крайне  удачно.
Группу  взяли с поличным, оперативники артистично,  пусть  и
экспромтом,   сымитировали  побег   с   места   преступления
наводчика  Мордашки,  но...  кто  знал,  что  на  одном   из
уголовников    висело   дело,   расследуемое   прокуратурой?
Потянулись нити, началось копание в подробностях, и - выплыл
факт  присутствия  некоего Михаила  Аверина  при  ограблении
квартиры спекулянта... В этот факт, как оголодавший бродячий
пес  в  кусок  парного  мяса, вцепился дотошный  молоденький
прокурорчик,   требуя  у  Дробызгалова  непременной   выдачи
соучастника.  И  хотя  оперативный уполномоченный  оьъяснял,
что,  мол, это свой человек, внештатник, так сказать, чинушу
переубедить не мог. Прокурор металлическим голосом  чеканил,
что  имеет относительно "внештатника" конкретную информацию,
из   которой  явствует  будто  тот  -  ни  кто   иной,   как
профессиональный    спекулянт,    вращающийся    в     среде
организованной преступности, среди махровых бандитов, причем
- под странной, знаете ли, опекой милиции...
     Начальство Дробызгалова ссориться с прокуратурой не желало, также
решив,  что  агенту Мордашке полезно бы попариться  в  зоне,
выйдя  откуда,  он  приобретет  в  уголовной  среде  больший
авторитет,  а  вместе  с тем - покорность  и  паталогический
страх перед людьми с милицейскими погонами.
     Так бы и куковать Мише Аверину в исправительно-трудовом
учреждении,  если бы не внезапно изменившиеся обстоятельства
в  милицейской  и  гэбэшной работе  вокруг  некоего  Валерия
Фридмана,     финансировавшего    преступные    группировки,
организатора   всяческого  рода  контрабанды   и   валютного
махинатора.
     В   уголовной   среде   Фридман   пользовался   немалым
авторитетом, равно как и в высоких административных  сферах,
где  у  него  имелись влиятельные защитники,  однако,  решив
эмигрировать в США, где проживал его старший братец-мафиози,
он  тем  самым нарушил застойную оперативную ситуацию вокруг
себя,  вызвав  живейший интерес органов к  его  материальной
базе,  оставлять которую кому-то в подарок он  наверняка  не
намеревался. Кроме того, прошла информация, что кандидатом в
американские  граждане  вложена  изрядная  сумма  в   партию
бриллиантов   старинной  огранки  и   уникальные   старинные
украшения.
     Совместить арест Фридмана с изъятием у него драгоценностей,
предназначенных  для  тайного вывоза  из  страны,  надлежало
обэхэсникам  и Дробызгалову. Однако люди из ГУБХСС  вкупе  с
курировавшими   дело  гэбэшниками,  сознавая  недосягаемость
цели,   от   работы  под  всякими  благовидными   предлогами
отлынивали,  и  основной груз лег на плечи  Дробызгалова,  в
свою  очередь также не ведавшего, каким образом  осуществить
задачу, намеченную руководством.
     Фридмана круглосуточно охранял едва ли не взвод боевых ребят
спортивного  сложения, имелись у него посыльные  и  связные,
мощная   автотранспортная  база  и  радиосвязь;   агентурные
подступы  к  нему  существовали  на  уровне  малоэффективной
доступности,   и   лишь  за  одну  ниточку  мог   ухватиться
Дробызгалов: за романтические отношения Фридмана с  Мариной,
сестрой  его агента Мордашки, по которому уже не плакала,  а
навзрыд рыдала тюрьма.
     Михаилу было подробно и откровенно поведано и о его личном
положении,  и  о  Фридмане,  чьи  дореволюционные  ювелирные
ценности  в  случае  их конфискации органами,  гарантировали
Аверину полнейшее освобождение от домогательств прокуратуры.
     Ультиматум поневоле был принят, хотя Марина, получившая уже
статус  невесты американского иммигранта, быстренько таковой
утратила,  ибо  о  роде ее занятий Фридман каким-то  образом
пронюхал и резко к своей пассии охладел.
     Зная  циничность и крайнюю расчетливость  сестры,  Миша
поведал  ей  о  бриллиантах, предложив создать  ситуацию,  в
которой  Фридман временно окажется без охраны и  без  каких-
либо  свидетелей, дабы совершить его похищение и  дальнейшую
обработку по методике устрашения раскаленным утюгом вкупе  с
применением психотропных средств, что мыслилось, конечно, на
уровне весьма теоретическом - ни один, ни другой бандитизмом
никогда   не  занимались,  и  попросту  отдавали  дань   тем
стереотипам,   которые   в  изобилии  питала   перестроечная
российская повседневность.
     Внезапно пришла новость из-за границы: закадычный дружок
Михаила  -  Боря Клейн, устроившийся подручным  у  Фридмана-
старшего  в Нью-Йорке, подтвердил готовящуюся контрабанду  и
предложил  данным  фактом озаботиться, гарантируя  в  случае
изъятия  камушков, выгодную их продажу на Западе. В качестве
залога  своего  партнерства Боря прислал  Аверину  подлинный
американский  паспорт  с  чужой фамилией,  однако  с  родной
Мишиной  физиономией, благодаря чему теперь  имелся  у  него
серьезный шанс съехать из матушки России через третью страну
за океан.
     Оставался, правда, еще один немаловажный вопрос:  каким
именно образом в эту третью страну попасть?
     И выдвинул тогда Миша встречный ультиматум Дробызгалову:
мол,  работа  начнется  только  тогда,  когда  сделаешь  мне
выездной документ.
     И был документ составлен, предъявлен Мише, однако в руки
ему   не   вручен,   ибо   согласно   контракту   становился
собственностью   гражданина  Аверина   исключительно   после
успешного  завершения с его помощью операции  "Бриллиантовая
галактика"  -  так  ее окрестили, по данным  стукачей,  сами
братья Фридманы.
     Каких-либо действительно реальных подступов к  Фридману
Михаил  как ни старался, не обнаруживал, тянул время, "делая
мозги"  оперу,  обещал ему скорый и безусловно положительный
результат,  сам  же  готовясь удариться  в  бега,  для  чего
обращал последние рублевые доходы в твердую валюту и  спешно
распродавал барахло.
     Между  тем  коварная  сестра Миши,  не  удовлетворенная
перпективой долевого участия, решила перехватить инициативу,
готовя грандиозный спектакль, роль в котором своему брату не
отводила.
     По   средам   Фридман  ужинал  в  "Пекине"  со   своими
прихлебателями и охранниками, и как бы случайная ее  встреча
с  ним  произошла  в  этом  дорогом ресторане,  пародирующем
экзотический блеск Востока, в устоявшейся здесь в  последнее
время атмосфере полубогемной-полупреступной злачности.
     Как  и рассчитывала Марина, Валерий подошел к ней  сам,
поклонился  шутливо, но и корректно, явно  не  претендуя  на
приглашение  присесть  к  столу,  где,  помимо  его   бывшей
невесты,  находилась еще одна дама, представившаяся Фридману
под именем Джейн.
     По легенде - международная аферистка, подруга Марины еще
со  школьных  лет,  Джейн  являлась сотрудницей  отдела  виз
американского  консульства, и вскоре должна была  улететь  в
очередной   свой  отпуск  в  Штаты,  что  в  какой-то   мере
соответствовало   истине,  ибо  реальный  прототип   обладал
аналогичным именем и действительно на днях уезжал на отдых в
Америку.  Данный  факт  Фридман  легко  мог  проверить,  что
впоследствии, кстати, и сделал, хотя нисколько не  усомнился
ни   в  непринужденности  манер  Джейн,  ни  в  ее  типичном
англоязычном  акценте, ни в косметике, ни в прическе,  ни  в
подлинности   великолепных  колец  и  кулонов  от   классных
западных ювелиров...
     И уж, конечно, совершенно невозможно было бы заподозрить
респектабельную  даму в том, что она  -  Мавра,  -  одна  из
бывших бандерш Марины, подруга ее и компаньонка, в очередной
раз прибывшая по своим делишкам в Москву из Чикаго, где жила
уже   несколько  лет,  великолепно  выучив  язык  и   освоив
американское бытие в полной мере. Впрочем, как уже  отметила
Марина,  во  всем,  чем занималась Мавра, проявлялся  у  нее
добросовестный и тонкий профессионализм.
     Фридман наживку заглотил. Вновь зазвучали слова о любви к
Марине-Мариночке, разрыв решено было забыть, но  выдвигалась
и  просьба:  вывести обладающую дипломатическим  иммунитетом
американку,  не  гнушавшуюся,  как  понял  со  слов   Марины
Фридман, выгодным гешефтом, на деловой разговор...
     Разговор состоялся через два дня на обочине Ленинградского
шоссе,   куда  Джейн  прикатила  на  "Мерседесе"  с  красным
дипломатическим   номером,   изготовленным    рукодельником-
кустарем.
     Предложение Фридмана оказать помощь в провозе контрабанды из Союза
в  Америку  было  принято. Сумма за  услугу  устраивала  обе
стороны,  содержание контрабанды не уточнялось. Единственным
обязательным условием при передаче ей груза, Мавра выдвинула
абсолютную  конфиденциальность  их  встречи.  Люди   Валерия
обеспечивали  ему  отрыв  от каких-либо  "хвостов",  встреча
назначалась  на случайной квартире в присутствии  Марины,  и
нахождение  кого-либо постороннего вблизи от места  контакта
исключалось категорически.
     Фридман  исполнил предписанное, за исключением  нюанса:
вмонтированный  в  его  автомобиле  радиомикрофон   позволил
охране,  прослушивающей  разговор  шефа  с  указывающей  ему
дорогу  Мариной, вычислисть расположение дома и  квартиры  и
подъехать   к  подъезду,  на  всякий  случай  подстраховывая
хозяина.
     Контакт состоялся, но, к величайшему разочарованию заговорщиц,
никаких  драгоценностей Фридман не привез, -  вместо  них  в
качестве    контрабанды   предлагался    сфальсифицированный
Фаберже,  чья реализация требовала определенных знакомств  и
особенных  дивидентов, естественно, не сулила. Подобный  шаг
Мавра расценила как знак недоверия: ей предлагалось работать
во  втором  эшелоне, что было безусловно логично со  стороны
осторожного Фридмана, не желавшего использовать в  серьезном
деле   непроверенных   исполнителей.   С   другой   стороны,
согласившись  на  псевдо-Фаберже,  они  упускали  не  только
крупный  куш,  но  и  вообще возможность какой-либо  будущей
встречи  без  посторонних лиц с этим богатеньким  иудеем,  а
потому  было  принято отчаянное и глупое  решение:  оглушить
Фридмана,  связать и под пытками заставить  его  рассказать,
где находятся истинные драгоценности.
     Что и исполнили. Но - неудачно. Фридман упорно твердил,
что   бриллианты   уже  вывезены,  умолял   отпустить   его,
гарантируя свое прощение и даже суля деньги, но, ни  в  одно
его  слово не верящая Мавра переборщила в пытках, от которых
он и скончался.
     Охрана терпеливо сидела в машине около подъезда, выжидая
оговоренные  шефом  два часа, должных по максимуму  уйти  на
переговоры;  уже  был подготовлен ключ от искомой  квартиры,
благодаря  которому теперь имелась возможность  стремительно
ворваться  в  помещение, где сейчас царила слепая,  лишенная
какой-либо логики, паника.


     Звонок   от  Марины  произвел  на  Михаила  впечатление
ошарашивающее, будто его пырнули ножом.
     "Похитить Фридмана! Девки сошли с ума!"
     Осев в кресло, он замер с закрытыми глазами и лишь через
минуту  вскочил, обожженный дотлевшей до фильтра  сигаретой.
Вновь  замер, глядя отчужденно на коробки из-под аппаратуры,
заставившие комнату.
     Вот он - тот день, когда все может перевернуться с ног на
голову.
     Что  же...  этот день не застал врасплох Мишу  Аверина.
Спасибо  Дробызгалову за предупреждение о вероятном  аресте,
спасибо  американским "почтальонам" Бориса, доставившим  ему
синенький  штатский  паспортишко, спасибо  всем!  Он,  Миша-
Мордашка,  многое  упредил,  о многом  позаботился.  Красные
червонцы  превращены  в  зеленые, кубышка  припрятана,  есть
ботинки  с  "бриллиантовыми" каблуками, да и  чемоданчик  со
всем  необходимым для дальней поездки заготовлен...  Вопрос:
ехать ли сейчас к Марине на Большую Грузинскую?
     О  том,  что  Фридман  мертв, он еще  не  знал,  Марина
умолчала о его смерти умышленно, надеясь на какую-то  помощь
со  стороны брата в этой дичайшей, накаленной уже до предела
ее же собственным психозом обстановке.
     Напоследок решил проведать деда, сегодня с утра его не видел, как
бы не занемог старик...
     Свет в комнате деда не горел. Михаил раскрыл дверь, спросил
громко:
     - Спишь? - но ответа не получил.
     Нажал на клавишу выключателя. И - мигом все понял. Старик
был мертв. Видимо, смерть случилась еще прошлой ночью, а он,
Михаил, только сейчас уясняет, что не слышал сегодня  сквозь
сон   обычного  громыхания  кухонной  посуды   и   неверного
стариковского шарканья по паркету...
     Подошел  к  умершему. Поцеловал деда в лоб.  С  горькой
благодарностью и отчаянием. Подумал, не коря себя за цинизм:
     "Вовремя, дед, ушел. Да и тяжко тебе было в живых".
     И, погасив свет, покинул квартиру.
     К  дому  Мавры  подъезжать не стал,  оставил  машину  в
соседнем   переулке.  Поразмыслив,  достал  из  подголовника
сидения  спрятанный  там "ТТ", что купил  по  случаю  неделю
назад. Послал патрон в ствол.
     Сунул пистолет за ремень брюк. Мало ли что?.. Он не верил
никому,  допуская  даже, что сообщницы могли  затеять  любую
пакость и против него, ведь обстоятельства способны меняться
с  логикой  внезапной и парадоксальной... А уж если  затеяли
что  - "ТТ" пригодится. И тогда, не раздукмывая,разрядит  он
обойму и в сестру родную, мразь эту, теперь уже все равно...
     В  дверь позвонил, как уславливались: два длинных,  два
коротких.
     Мавра открыла незамедлительно.
     - Миша, караул... - прошептала, безумно на него взирая.
- Кончился он, сука, зараза, теперь хлопот... - Она закусила
костяшку кулака, болью отгоняя подступающую истерику.
     -  Тихо  ты,  -  брезгливо проронил Михаил,  проходя  в
квартиру.
     В  гостиной  увидел скрюченное на полу тело Фридмана  с
разверзнутым как бы в немом крике ртом, забрызганный  кровью
паркет...
     На  диване, уткнувшись лбом в крепко сжатые,  белые  от
напряжения кулаки, безучастно сидела Марина.
     - Ничего... не сказал? - кашлянув равнодушно, обернулся
Михаил к Мавре.
     - Сказал, уже вывез...
     -  Ну  вы  и даете, гестапо в юбках... - Михаил покачал
головой.  - Совсем охренели. Идиотки! Убили слона, и  теперь
не  знаете,  куда  его закопать? Главное, сами  ведь  хотели
бабки сорвать, без дележа, а не вышло - сразу - ау, Миша!  А
чего  теперь аукать? Чтобы труп вам помог закопать?..  -  Он
осекся, вытащив из-за пояса пистолет: в замке входной  двери
что-то заскреблось, после раздался отчетливый щелчок  и  тут
же  в  прихожую буквально влетели трое парней: плечистых,  в
одинаковых  кожаных  куртках, высоких,  на  толстой  подошве
кроссовках...
     Михаил,   мгновенно  оттолкнув  в  их  сторону   Мавру,
кувырком  перекатился  в соседнюю комнату,  рванул  на  себя
створку  окна  и,  не  раздумывая ни мгновения,  спрыгнул  с
третьего этажа вниз, на газон.
     Вскочил.  Боль  пронзила  правую  лодыжку,  но,  скрипя
зубами,  не  выпуская  из  рук пистолет,  он  заставил  себя
побежать  в сторону машины. В голове мелькало: почему,  как?
Эти трое - из мафии, не милиция...
     Сзади раздался шум двигателя приближающейся машины. Михаил
коротко оглянулся через плечо, увидел черный "Додж" с желтым
номером, знакомую ему машину охраны Фридмана... Значит,  тот
подстраховывался, хотя и неудачно...
     "Додж"   двигался   на  Михаила,  не   тормозя   и   не
отворачивая...
     С  абсолютным  спокойствием, будто бы проделывал  такое
каждодневно, он спустил предохранитель и, присев на  колено,
пальнул  из  "ТТ" по передним колесам, четырежды  переместив
мушку...
     "Додж"  повело в сторону; перевалив бордюрдный  камень,
машина  с глухим хрустом под звон битого стекла уткнулась  в
стену дома.
     Не   теряя   ни  секунды,  Михаил  бросился  к   своему
"Жигуленку".  Повернул ключ в замке зажигания,  и,  пропищав
пробуксовавшими на месте шинами, автомобиль понесся прочь.
     Через десять минут, превозмогая нервную дрожь, Аверин звонил
из телефона-автомата Дробызгалову.
     -  Привет, начальник! - произнес как можно беззаботнее.
-   У   меня  классные  новости:  Фрюша  -  твой  со   всеми
потрохами... Детали - при встрече...
     - Когда? - коротко вопросил Дробызгалов.
     -   Да  хоть  сейчас...  Только  машину  в  гараж  надо
поставить...
     -   Подъезжай  к  управлению,  я  жду...  -  в   голосе
оперуполномоченного звучало нескрываемое волнение.
     -  О,  давай  так... - озадачился Михаил.  -  Заеду  за
тобой,  потом  воткнем тачку в бокс и -  ко  мне.  Чуть-чуть
отдохнем.  День был жуткий, стаканчик "Мартини"  мне  бы  не
помешал... А тебе как?..
     - Никаких вопросов.
     -  Тогда через пять минут спускайся вниз, я подъеду. А,
вот что! Не забудь паспортишко мой...
     - Паспорт - после дела, - отрезал Дробызгалов.
     -  Правильно. Но я хочу знать, врал ты или  нет,  когда
утверждал, будто бы там стоит немецкая виза...
     -  Хватит  трепаться...  - Дробызгалова,  видимо,  стал
раздражать этот слишком откровенный разговор по телефону.  -
Распустил язык... Убедишься, за меня беспокоиться нечего!
     Когда  Михаил подъехал к управлению, опер уже  стоял  в
ожидании на улице.
     Присев рядом на переднем сиденье, протянул Аверину паспорт.
     Михаил не торопясь изучил документ.
     - Все в порядке? - Дробызгалов протянул руку. - Виза на
целый  год, не хухры-мухры. Друзья народа помогали...  Давай
сюда и - выкладывай свои новости.
     Со вздохом Михаил возвратил заветные корочки.
     - Приедем ко мне, все по порядку и расскажу, - произнес
он,  держа курс в направлении гаража. - Знай самое  главное:
дело сделано.
     - Надеюсь, - кивнул Дробызгалов.
     У гаража Михаил остановился, не глуша двигатель.
     -  Я  ворота открою... - Он вылез из-за руля.  -  А  ты
въезжай...
     Дробызгалов покорно перебрался на переднее сиденье.
     Когда нос машины впритык придвинулся к стеллажу, заваленному
барахлом  и  запчастями, Дробызгалов, с  хрустом,  до  упора
подняв  рычаг  ручного  тормоза, открыл  дверь,  намереваясь
выйти  из "Жигулей", но тут же и оцепенел под черным зрачком
"ТТ", смотревшим ему в висок.
     На колени оперативного уполномоченного упали наручники.
     - Пристегнись к рулю, менток...
     Пришлось подчиниться.
     Широкая клейкая лента "скотча" плотно легла на рот.
     -   Извините,  обстоятельства  изменились,  -  процедил
Михаил,   обыскивая  его.  -  Так,  ключи  от  машины,   мой
замечательный  заграничный паспорт, а ваше табельное  оружие
заберете со стеллажа... Когда - не знаю, но ночевать сегодня
придется здесь. Что еще? Бумажник ваш мне не нужен, грабежом
милиции не занимаюсь... Пожалуй, все. Пока.
     Из под груды старых покрышек в углу Миша достал пакет с
валютой  и ботинки с "бриллиантовыми" каблуками. Переобулся,
со смешком глядя на выпученные глаза Дробызгалова за лобовым
стеклом  автомобиля. Со стеллажа снял чемодан, прикрытый  от
пыли упаковочной бумагой.
     Постоял в тяжком раздумье. Затем открыл дверь "Жигулей" и,
коря  себя за непредусмотрительность, привязал к рулю вторую
руку  опера,  а  шею его старым собачьим поводком  прикрутил
вплотную к подголовнику кресла.
     - Вот так оно понадежнее, - произнес удовлетворенно, не
принимая  во внимание зверское мычание и хрюкание онемевшего
поневоле Дробызгалова. - Не бойся: смертного греха  на  душу
не  возьму. Дня через два позвоню в ментовку твою хотя бы  и
из Берлина.
     Он  погасил в гараже свет и запер тяжелые двери.  Через
пять минут такси уносило его в аэропорт.
     Ощупывая нывшую от неудачного падения ногу, Михаил размышлял,
застанет  ли  он  в  "Шереметьево-2" знакомую  даму,  твердо
гарантировавшую  места  "на  подсадку".  В  крайнем   случае
придется  звонить ей домой. Предстоит и звонок родственникам
относительно похорон...
     Надо же, не суметь даже деда похоронить, что за жизнь... А
какая  впереди?  Кто  знает...  Не  исключено,  что  сегодня
придется ночевать в камере - ведь валюту и камни он вынужден
везти на себе и выхода - никакого... Ладно. Если в камере  -
значит, не судьба.
     Спустя считанные часы на него уже смотрели проницательные
глаза таможенника.




     По  узкому,  петляющему в аллеях пирамидальных  тополей
шоссе,  они уже затемно приехали в район Вюнсдорфа, где  жил
Краузе.
     Из  багажника  Роланд  выгрузил пакет  с  продуктами  и
поднялся  с  ним  по  ступеням к  массивной  входной  двери.
Краузе,  не  выпуская из рук портфеля, достал  ключи,  отпер
замок.
     Не  обронив  ни  слова, они вошли в гостиную.  В  доме,
несмотря  на  теплую  апрельскую пору,  было  зябко;  открыв
заслонку  печи, Краузе увидел на колосниках лишь серый  прах
прогоревших углей и хотел было уже сказать шоферу, чтобы тот
принес  корзину спрессованных топливных брикетов из подвала,
но передумал.
     Сегодня он не будет топить дом. Да и вообще будет ли топить
его когда-либо?
     Тяжело прошелся по огромной гостиной, занимавшей практически
весь  первый этаж, машинально поправил плотную черную  ткань
светомаскировки на окнах...
     Роланд возился на кухне, готовя ужин. Вот еще незадача - этот
шофер...  Сейчас Краузе была нужна машина и  -  абсолюно  не
нужны никакие свидетели... А Роланд - свидетель опасный. Кто
ведает,  что на уме у парня? Если сейчас он, Краузе, соберет
вещи  и уедет один куда-либо, кто гарантирует, что буквально
через   минуту   после  такого  исчезновения  не   последует
незамедлительный   доклад   на   Принц-Альбрехтштрассе,   не
перекроются  дороги,  и  завтрашняя встреча  с  рейхсфюрером
состоится уже в подвале Министерства Безопасности?
     Никто.  А  то,  что  Роланд Гюнтер  -  осведомитель,  в
нынешних  условиях особо тщательно отслеживающий каждый  его
шаг, не просто вероятно, но и закономерно.
     Нет,  он  не  имеет  к парню претензий,  таковы  законы
"рейхзихерхайтсхауптамт"  -  имперской  безопасности,   чьей
частицей тот является, но лично Краузе от того нисколько  не
легче.
     - Надо бы протопить дом, - раздался голос Роланда.
     Шофер стоял у двери гостиной.
     - Сначала - ужин, - буркнул Краузе.
     - Ужин почти готов...
     -  Ну  вот...  перекусим,  и...  -  Краузе,  сгорбленно
сидевший  на стуле возле печи с открытой заслонкой, небрежно
махнул ладонью: мол, ступай, не мешай...
     Потоптавшись в некотором замешательстве, шофер отправился обратно
на кухню.
     Краузе подошел к обеденному столу, на котором громоздко и
одиноко стоял желтый портфель.
     Не  торопясь  расстегнул хромированные замки,  отбросив
толстые мягкие ремни с рифлеными застежками.
     Так   же  неспешно  вытащил  офицерский  "Вальтер-РРК",
хранящийся  в  одном  из отделений, -  именное  позолоченное
оружие, личный дар фюрера с вязью тонкой гравировки:
     "  Штандартенфюреру  СС Фридриху Краузе  за  выдающиеся
заслуги в деле строительства великого Рейха.
     Лично от фюрера".
     Закрыв дверь гостиной, Краузе неловко передернул затворную
раму, послав патрон в ствол. Толком обращаться с оружием  он
не  умел, да и зачем, собственно, была нужна ему эта  наука,
когда  в распоряжении его имелись куда как более действенные
средства и нападения, и обороны.
     Сунул пистолет во внутренний карман кителя. Призадумался.
Решение   ликвидировать  шофера  представлялось  единственно
правильным,  хотя ни малейшего воодушевления  от  того,  что
предстояло  ему совершить, Краузе не испытывал. К  тому  же,
ему  еще  никого  не  приходилось  убивать.  Вновь  поневоле
припомнился   Гиммлер,  обожавший  детей,  животных,   порою
застенчивый  и  сентиментальный... Он тоже никого  лично  не
застрелил  и  не повесил. Уничтожение миллионов и  миллионов
происходило  для  него  как некое  отвлеченное  действие,  а
смертные  приговоры,  подписанные им, являли  собою  обычную
бумагу,  на которую всего лишь надо было поставить закорючку
подписи.  И  он довольно-таки искренне недоумевал,  а  порою
даже  и  возмущался, когда, просматривая газеты или  хронику
противников, находил там определение себя кровавым монстром,
василиском,  персонифицированной  сущностью,  посланной   на
землю    силами    ада...   Что,   кстати,   соответствовало
действительности, - это Краузе знал доподлинно, в отличие от
рейхсфюрера   -   человекоорудия   инфернальных    легионов,
безотчетно следующего их воле.
     Сам  Краузе  многократно видел смерть,  причем,  смерть
насильственную, когда принимал участие в программах общества
"Аненэрбе",  созданного  еще в тридцать  третьем  году,  как
организация,     занимающаяся    исследованиями     вопросов
распространения,  психологии, поведения  и  наследственности
нордической    расы   индогерманцев   -    так    официально
формулировались положения ее деятельности.
     В сорок втором году общество стало частью личного штаба
Гиммлера, кто взял на себя роль его президента.
     Таким образом, появился новый отдел СС, в котором Краузе
пусть  и  косвенно, однако пришлось поработать, ибо тематика
многих   его  исследований  тесно  соприкасалась  с   кругом
интересов "Аненэрбе".


           РЕЙХСФЮРЕР СС
           СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
           ВОЛЬФРАМУ ЗИВЕРСУ,
           ИМПЕРСКОМУ ДИРЕКТОРУ ОБЩЕСТВА
           "АНЕНЭРБЕ", ШТАНДАРТЕНФЮРЕРУ СС.


           ПРИКАЗ


     1.Создать институт военных научных изысканий.
     2.Всеми   возможными  средствами  оказывать  содействие
изысканиям,   проводимым  гауптштурмфюрером  СС  профессором
доктором  Хиртом,  и  поддерживать  все  связанные  с  этими
изысканиями мероприятия.
     3.Предоставить   требуемую  аппаратуру,   оборудование,
вспомогательные средства и персонал, либо принять меры к  их
обеспечению.
     4.Воспользоваться возможностями, имеющимися в Дахау.
     5.Связаться с руководителем главного управления  СС  по
административно-хозяйственным вопросам по  поводу  расходов,
которые могут взять на себя отряды войск СС.

                                          ГЕНРИХ ГИММЛЕР




     ...К  главным  управлениям СС были  также  присоединены
исследовательские   институты,   известные   под   названием
институтов  по  вопросам наследственности  (  "аненэрбе"  ).
Утверждалось,  что члены этой организации  были  в  основном
почетными  членами  СС.  Во  время  войны  к  институтам  по
вопросам  наследственности был присоединен институт  военных
научных   изысканий,  который  проводил  опыты   в   широких
масштабах,  используя в качестве объектов живых  людей.  Эти
опыты  субсидировались  и проводились  под  покровительством
рейхсфюрера  СС,  который был инициатором  создания  данного
учреждения .

     ...Подсудимому Карлу Брандту вменяется  в  вину  особая
ответственность  за  совершение и  участие  в  осуществлении
экспериментов по переохлаждению, экспериментов  с  малярией,
ипритом,   аминобензол-сульфаниламидом,   экспериментов    с
инфекционной   желтухой,  экспериментов  по   стериализации,
экспериментов по регенерации костей, мышц и нервной ткани  и
по  пересадке  костей, экспериментов с  морской  водой  и  с
сыпным тифом ...

     ...Эксперименты с регенерацией костей  и  с  пересадкой
костей  проводились в концентрационном лагере Равенсбрюк  на
той  же  группе польских женщин, которые использовались  для
экспериментов   с   аминобензол-сульфаниламидом.   На   этих
польских  гражданах  производились  костные  операции   трех
видов:  искусственно вызываемые переломы  костей,  пересадка
костей   и   наложение  шин;  условия  проведения   операций
создавались специально в каждом конкретном случае.  В  одном
случае  у  жертвы были изъяты небольшие кусочки малоберцовой
кости; в другом случае была удалена надкостница на ноге.
     Имели место случаи, когда людям, над которыми проводились
эксперименты,  намеренно  в нескольких  местах  переламывали
конечности, после чего испытывался эффект различных способов
лечения.  Имел  место  случай  (а,  может,  он  был   и   не
единичным),  когда подопытный человек шесть раз  подвергался
операции   по  перепиливанию  костей.  В  другом  случае   у
подопытного была удалена лопаточная кость...

     В КРИМИНОЛОГИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ
     ВНИМАНИЮ ДОКТОРА ВИДМАНА
     БЕРЛИН
     СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
     Концентрационный лагерь Саксенхаузен,
     11 сентября 1944 г.

     В  присутствии штурмбаннфюрера СС доктора Динга на пяти
лицах,    приговоренных   к   смерти,    были    произведены
эксперименты,  с аконитиннитратовыми пулями. Это  были  пули
калибра 7,65 мм, наполненные ядом в кристаллической форме. В
каждого  из  подопытных  был произведен  выстрел  в  верхнюю
область   левого  бедра.  У  двух  подопытных   бедро   было
прострелено насквозь, поэтому никакого действия на них яд не
оказал.   Эти   лица  не  использовались   для   дальнейшего
проведения эксперимента.
     Симптомы у трех других отличались поразительным единобразием.
Через 40-50 минут началось сильное слюнотечение. Отравленные
индивиды  все  время  делали глотательные  движения,  но  со
временем  поток  слюны стал настолько  сильным,  что  с  ним
нельзя  было  справиться  глотанием.  Изо  ртов  отравленных
вытекала пенистая слюна. Затем наступили удушье и рвота.
     Смерть подопытных наступила соответственно через 121 минуту,
123 минуты и 129 минут после выстрела.
     Р  е  з  ю м е: Пули, заполненные приблизительно 38  мг
аконитиннитрата   в   твердой  форме,   невзирая   на   лишь
незначительное ранение, по прошествии двух часов приводят  к
смерти...

                 Мруговский, оберфюрер СС и начальник отдела

     ...  В  ответ  на  просьбу Рудольфа Брандта  подсудимый
Зиверс,  руководитель "Аненэрбе", 9 февраля 1942 г.  сообщил
ему  некоторые  данные о том, что, как  предполагается,  для
имперского  университета  в  Страсбурге  желательно   добыть
коллекцию   скелетов   евреев.  В  докладе,   представленном
подсудимому Брандту, содержалось следующее заявление:
     "  Добывая  черепа еврейских большевистских комиссаров,
которые  представляют... характерную часть человечества,  мы
имеем возможность получить реальные научные данные. Для того
чтобы  на  практике без труда добыть и собрать  эти  черепа,
лучше  всего  издать  директиву  вермахту  с  тем,  чтобы  в
последующем  вооруженные  силы  немедленно  передавали  всех
еврейских  большевистских комиссаров живыми в  руки  полевой
полиции ".
     Упоминаемый выше проект был претворен в жизнь: не менее 86 человек
было убито с единственной целью получить их скелеты.


     ...Из  письма  Зиверса к Эйхману от  21  июня  1943  г.
явствует,  что гуптштурмфюрер СС Бегер - сотрудник  общества
"аненэрбе"  -  провел  предварительную работу  по  собиранию
коллекции   скелетов  в  концентрационном  лагере  Освенцим,
использовав  79 евреев, 30 евреек, 2 поляков  и  4  азиатов.
Трупы  жертв  были тремя партиями отправлены в анатомический
институт Хирта при Страсбургском университете.


     РУДОЛЬФУ БРАНДТУ, штандартенфюреру СС,
     личному референту рейсфюрера СС.

     В  соответствии с предложением от 9 февраля 1942  г.  и
санкцией  от  23 февраля 1942 г. штурмбанфюрер СС  профессор
Хирт  запланировал создание коллекции скелетов,  которая  до
сего  времени  отсутствовала.  Подготовка  скелетов  еще  не
завершена,  так как масштаб связанной с этим  делом  научной
работы  велик. Хирт запрашивает, как поступить с коллекцией,
принимая  во  внимание угрозу вторжения войск  противника  в
Страсбург.  Хирт  может  размягчить все  препараты  и  таким
образом   сделать  их  неузнаваемыми.  Но  в  таком   случае
окажется, что часть общей работы была проделана впустую, что
будет  большой  научной потерей, поскольку  впоследствии  не
удастся  изготовить  слепки, а данная  коллекция  уникальна.
Коллекция  скелетов как таковая в глаза не бросается.  Можно
дать  объяснение, что внутренние органы остались от  трупов,
которые,  насколько известно, были оставлены в анатомическом
институте  французами с указанием подвергнуть  их  кремации.
Требуется принять решение по следующим предложениям:
     1.Коллекцию можно сохранить.
     2.Коллекцию можно частично уничтожить.
     3.Коллекцию нужно полностью уничтожить.




     ...  21  января  1944  года, когда происходила  большая
селекция,  во  время  которой почти все оставшиеся  в  живых
евреи были отобраны для отравления их газом, я посетил  моих
больных, находящихся в блоке вместе с остальными жертвами. Я
нашел там мальчика из города Бендзина и спросил его: "Ну как
твои  дела, Георгий?" Он ответил мне:"Я не боюсь, здесь  все
так страшно, что там, в небе, мне, наверное, будет лучше".

           Из показаний Оттона Волькена, врача из Освенцима.
                                       Нюрнбергский процесс.




     ...На  ужин Роланд разогрел консервированную ветчину  и
пожарил картофель.
     Скудная пища военного времени, равно как и другие лишения,
переносились  Краузе с равнодушной невозмутимостью;  он  был
неприхотлив  по  самой своей природе, и если  имел  какую-то
слабость - то разве склонность к долгому сну, но даже  не  в
силу  каких-либо физиологических особенностей  организма;  в
своих  снах  он  подчас  попадал в  удивительные  миры,  чья
невероятная  реалистичность  ничем  не  отличимая  от   яви,
вначале  повергала его в изумление и трепет, но  вскоре  его
путешествия  в мир видений стали привычно-повседневными,  он
уже   выработал  четкие  ориентиры  и  шел  порою  знакомыми
дорогами   в   неведомых,   зачастую   мрачных   и   грозных
пространствах, ощущая рядом присутствие т е х, кто хранил  и
оберегал  его,  слыша их неясные голоса и даже  различая  их
ломкие лунные тени, что вскоре обретут для него плоть, когда
преодолеются  им оковы привязанности к трехмерности  земного
бытия,   и   тогда  далекие  странные  города  с  усеченными
пирамидами  нагроможденных друг на друга башен,  видимые  им
издалека,  отделенные покуда непреодолимым рубежом,  откроют
ему великие тайны своих обитателей.
     - Пожалуй, я начну топить дом, штандартенфюрер?
     Краузе кивнул, неотрывно глядя на пламя горевшей на столе
свечи.
     С  розетки серебряного подсвечника потянулся,  волнисто
отвердевая, матовый восковой сталактит.
     - Уголь в подвале, Роланд. Корзина там же.
     Шофер загромыхал подкованными сапогами на каменной лестнице,
винтом уходящей в подземелье дома.
     Краузе хищно прищурился, вслушиваясь в едва доносившийся до
него перестук ссыпаемых лопатой в корзину угольных брикетов,
затем  Роланд  закашлялся  - видимо,  от  попавшей  в  горло
подвальной  пыли  и, наконец, раздалась  тяжелая  поступь  -
шофер возвращался с нагруженной корзиной наверх.
     Краузе упруго поднялся со стула, шагнув к выходу из подвала.
     Роланд уже был на середине лестнице, представляя  собою
прекрасную  мишень,  но  неискушенного  в  стрельбе   Краузе
смутила  широкая,  плетеная из ивняка корзина,  которую  тот
держал  на уровне груди и, чтобы попасть точно в голову,  он
выждал,  когда  шофер сделает еще пару шагов;  потом,  резко
сунув за пазуху руку, нащупал рукоять пистолета, дернул  ее,
вынимая  оружие  и  вдруг  с ужасом ощутил  опалившее  грудь
пламя,  жгучее  проникновение пули  в  плоть,  а  уж  после,
старательно пытаясь не завалить неповинующееся, будто  чужое
тело  в  сумрачный  зев  подземелья, ускользающим  сознанием
уловил - как вспомнил, неясный звук выстрела...
     Дилетант Краузе, не поставив пистолет на предохранитель, в
спешке нажал на курок и теперь лежал, неестественно вывернув
руку,  в  узеньком коридорчике рядом с кухней,  и  шелковая,
кремового  цвета подкладка его форменного кителя  постепенно
набрякала кровью...




     Первые дни своего пребывания в Германии Миша провел в Кельне,
поселившись  в  маленькой семейной гостинице "Элштадт",  что
располагалась  на старинной, чудом уцелевшей после  бомбежек
прошлой  войны улочке, неподалеку от набережной грязноватого
быстрого Рейна.
     Он  как  бы  попал  в иной мир, где вся  прошлая  жизнь
представлялась кошмарным сном; мир восторженного  созерцания
готического  чуда  Кельнского  собора  с  древним   мрамором
могильных  плит, водруженных над прахом тевтонских  рыцарей,
бело-красными ризами священников, тысячами свечей,  тепло  и
ровно   горевших   под  монументальными  сводами   каменного
исполина; мир чистых, сверкающих зеркальными витринами улиц,
уютных  кабачков,  пиццерий  и ломящихся  изобилием  товаров
магазинов.
     В  Кельне  он  оказался случайно, взяв билет  на  самый
ближайший  рейс,  улетавший  в  Германию,  ибо  находился  в
лихорадке  горячечного страха от всего  им  содеянного,  под
властью  единственной мысли: бежать куда угодно и как  можно
скорее.
     Теперь же, неспешно побродив в безмятежности города, Михаил
возвращался  в  отель,  где,  лежа  на  чистеньких   голубых
простынях,   листал  книги  из  гостиничной  библиотеки   на
недоступном  ему  немецком языке,  пил  легкое  сухое  вино,
наслаждался фруктами, отдавая предпочтение крупному  черному
винограду,  чьи  терпкие плоды давил языком  о  небо,  долго
смакуя   упругую   мякоть  ягоды;   и,   наконец,   засыпал,
умиротворенно прислушиваясь к шуму толпы, всю ночь сновавшей
по усеянной пивнушками улице.
     Он  просто  отдыхал, даже не пытаясь строить каких-либо
планов  на будущее, но, по прошествии недели, бытие туриста-
ротозея  начало  приедаться, уступая место размышлениям  над
дальнейшей своей судьбой.
     Красивая и благоденствующая Германия оставалась чужой и
непонятной. Никого тут Миша не знал, его ломаный  английский
язык был явно недостаточен для общения, к тому же, далеко не
все немцы английским владели, а потому желалось Мише улететь
отсюда  в  Америку, поближе к приятелю Боре  Клейну,  кто  в
последнем  телефонном разговоре клятвенно заверял Михаила  в
дееспособности присланного им американского паспорта, однако
соглашался,  что, задай чиновник иммиграционных  служб  пару
вопросов  указанному в документе лицу - а именно  -  некоему
Эрику  Вуду, то получить от него ответы можно будет лишь  на
уровне междометий.
     Нет,  рисковать  столь крупно Миша не  жаждал.  Избежав
российской тюрьмы, удачно вывезя деньги и ценности,  угодить
в  американскую каталажку, да еще с перспективой депортации?
Чтобы в аэропорту конечного назначения, продвигаясь к выходу
в каре пограничников и милиции, узреть лицо встречающего его
Дробызгалова? Спасибо...
     Да,   влекла  Мишу  американская  сказка,  мнился   ему
волшебный   Брайтон-Бич  -  центр  русскоязычной   еврейской
колонии,  где,  под эмигрантские мелодии и напевы,  все  как
один  счастливы и дружны, пьют в блеске витрин и бриллиантов
сытые  его собратья-перебежчики шампанское с русской водкой,
и  уж  они-то всегда готовы протянуть руку помощи, не говоря
об элементарной моральной поддержке...
     Миша не представлял себе маленькую полутрущобную улочку с
мостом "подземки", тесные ресторанчики, поток прохожих,  где
очень  редко различишь русское лицо, - очерченный  океанским
прибоем краешек задворок Америки. Жалкое гетто.
     Здесь,  в  Кельне,  Миша находился в  центре  культуры,
благополучия,  хорошего  вкуса,  традиций  и  даже  большего
изобилия.
     Но  Миша того не ведал. Однако интуитивно решился он на
грамотный  и простенький, в общем-то, шаг: сдаться  властям,
как политический беженец. И сдался, угодив из уюта гостиницы
на  казенную  койку спецобщежития, где очутился  в  компании
югославов,   поляков,  цыган  и  румын  -   публики   темной
интеллектуально,  к  антисанитарии  привычной  с  детства  и
тюрьму  считавшей  вполне подходящим  местом  для  передышки
между своими криминальными мероприятиями.
     В  отличие  от  основного контингента, Миша  не  бузил,
алкоголя  и наркотиков не употреблял, воровством в магазинах
не  промышлял, а жил в соответствии с предписанным  режимом,
вежливо раскланивался с комендантом, консультируясь  у  него
частенько  по поводу тонкостей немецкого языка,  усердно  им
изучаемого, ходил с вымытой головой и в чистой рубашке, что,
конечно   же,   производило  благоприятное  впечатление   на
администрацию,  нечасто  встречавшую  в  этих  стенах  столь
нравственного и интеллигентного персонажа.
     Легенда Миши как политического беженца также отличалась
изящной  незамысловатостью: дескать,  виною  была  страстная
любовь,  чей  результат выразился в лишении им девственности
дочери начальника районного КГБ, кто, в свою очередь,  узнав
о   данном  торжестве  плоти,  от  брака  дочери   с   сыном
осужденного партийного работника категорически отказался,  и
,  из  соображений слепой отцовской мести,  подвергнул  Мишу
уголовному  преследованию за надуманные  валютные  операции,
используя  при этом свой авторитет в карательных  структурах
власти.
     Еще  пышно  цвел  пустоцвет "перестройки",  еще  стояла
Берлинская  стена,  возле  которой  лишь  начинали  бушевать
страсти,  и  шустрый как веник Горбачев  сновал  по  Европе,
встречаясь-раскланиваясь-болтая, запечатляя  иудины  поцелуи
на   старческих  щеках  ракового  больного  Хонеккера;   еще
проникновение  русских  на  Запад исчислялось  разрозненными
единичными экземплярами, а потому Миша Аверин, оказавшийся в
привилегированном  в  то  время меньшинстве,  без  особенных
хлопот  получил постоянную прописку на немецкой  земле  и  -
влился,  а  точнее, - вклинился в свободное, как  ему  тогда
казалось,западное общество.
     Активный и свободолюбивый коммерсант по натуре, он же - следуя
прошлой  совдеповской  терминологии - "махровый  спекулянт",
Михаил  быстро  уяснил,  что приложение  своим  силам  среди
закормленных бюргеров навряд ли найдет.
     Перепродажа дефицитного товара в тоталитарном Союзе не требовала
особенных   физических  и  умственных  усилий;   необходимым
условием  для  этого  являлась лишь отвага  и  пренебрежение
коммунистической  моралью;  здесь  же  подобное  поощрялось,
однако  было  сопряжено с вкладом в дело немалого  капитала,
налогами,  бухгалтерской  волокитой,  изучением  рынка  и  -
весьма  скромными  в  своем итоге  дивидентами,  если  и  не
откровенным    прогаром   бизнеса,    поскольку    выдержать
конкуренцию в условиях всеобщего изобилия - задача нелегкая.
     Тем не менее, Михаил не унывал. В конце концов, жизнь его
ныне протекала в развитой цивилизованной стране, давшей  ему
статус,  бесплатную  квартиру и медобслуживание,  различного
рода пособия, курсы по изучению языка, и, хотя по завершении
безмятежного периода адаптации ожидался прессинг со  стороны
властей  в  отношении трудоустройства, он был к тому  готов,
решив: коли сильно нажмут, что же - пойдем на крайние  меры:
будем работать...
     В очередной раз получив пособие на жизнь, а также сумму
на  приобретение  мебели и телевизора, Михаил  отправился  в
торговый  центр, где, с полчаса пошлявшись для вида,  сделал
затем  официальное  заяление ответственному  лицу:  дескать,
буквально  пять минут назад неизвестным карманником  у  него
был  похищен  бумажник  с деньгами и с  паспортом,  и,  если
администрация  не  в  силах выявить преступный  элемент,  то
пусть  хотя  бы  даст  Мише  официальную  справку  о  данном
инциденте.
     Для составления справки пригласили представителей полиции,
отнесшихся  к беженцу сочувственно, и уже на следующий  день
конторе по социальной помощи пришлось повторно раскошелиться
на  утраченную  ее  подопечным сумму,  ибо  -  как  оставить
нуждающегося человека без материальной поддержки?- а что  же
касается полиции, то и ей пришлось выписать Михаилу  Аверину
солидный  синий  паспорт постоянно проживающего  в  Германии
лица,  что,  безусловно,  был  куда  более  действеннее  для
передвижений  по миру, нежели серпасто-молоткастый  ущербный
документик...
     Гуманистические основы богатейшего государства мира Михаил
эксплуатировал безжалостно.
     Он даже не подозревал, что поступками его руководил тот
подспудный  негативный опыт, что был невольно накоплен  всей
предыдущей   жизнью   в   стране,  где   ложь   и   насилие,
задрапированные   красными   коммунистическими    логунгами,
въедались  в  каждую  клеточку сознания ее  обитателей,  чей
принцип  "  хочешь  жить  -  умей  вертеться",  хотя  и   не
провозглашался  всенародно, однако был превосходно  известен
каждому.
     То  же, хотя и в меньшей мере, относилось к сокурсникам
Михаила  по  изучению  сложного  немецкого  языка:  полякам,
румынам    и    прочим    национальным    меньшинствам    из
разваливающегося  социалистического  лагеря,  чью  компанию,
впрочем,  Аверин воспринимал с некоторой долей  брезгливости
за   ее  бескультурие,  жуликоватость  и  мелко-криминальные
наклонности.
     А  посему  угнетало Мишу одиночество и бездеятельность,
хотелось  ему  какого-то  большого и  долговременного  дела,
хотя,  с  другой стороны, каких свершений можно  ожидать  от
примитивного   спекулянта,  пускай   и   обладающего   даром
выдающегося авантюриста?
     Но  судьба,  или  же тот, кто ведает тайные  желания  и
устремления   человеков,  порою  волшебно  их  воплощает   в
действительность.  И миг, когда рухнула  стена,  разделявшая
два Берлина, стал в жизни Аверина эпохальным, пусть поначалу
отнесся  он  к данному событию равнодушно и даже с  опаской:
мол,   хлынут  теперь  сюда,  в  процветающий  Кельн,  толпы
изголодавшихся   социалистических  немцев,   а   на   хрена,
извините, они н а м?..
     Миша  мыслил,  подобно  втиснувшемуся  в  переполненный
троллейбус   пассажиру,  сначала  требовавшему  от   публики
уплотниться, а после огрызающемуся на заднего, еще  висящего
на поручне: мол, куда прешь, паскуда, не видишь, блядь,- все
занято!
     Опасения оказались напрасными: немцы, в большинстве своем
организованные, ответственные и дисциплинированные,  сумбура
в   новой   объединенной  Германии   не   допустили,   начав
равномерное,  отлично продуманное развитие,  и  озападненный
славянин Аверин, по национальности способный быть отнесенным
к иудеям, ибо мама его являлась еврейкой, начал постигать ту
истину,   что,   пусть   немец  и   восточный,   социализмом
деформированный, порою умеющий лишь камень дробить, но немец
этот,   в   желтой   форменной  фуфайке  молотком   отбойным
орудующий,  неизменно будет хозяином на этой  земле,  а  вот
Миша - никогда. Миша - ауслэндер, чужак, изгой, и - имей  бы
он гражданские права, "Мерседес" последней модели, виллу или
же замок, все равно отныне и вовек в Германии он будет всего
лишь   жалким  приживальщиком  и  паразитом  в  глазах   как
обывателей, так и власть имущих. Аминь!
     Невольно задумался Михаил и над тем, что, с разрушением
берлинской  перегородки открывалась площадка  с  миллионными
массами  еще не опомнившихся от гнета социалистических  идей
немцев, естественно нуждавшихся в западных товарах народного
потребления. Не сыграть ли тут в какую-либо игру?
     Миша мыслил неверно и наивно, ибо крупные корпорации уже
ледоколами  прорубались намеченными маршрутами по  восточным
территориям,   осваивая   заранее   ими   распределенные   и
расчерченные  с  хирургической точностью и  основательностью
рынки.
     Но, самоуверенно обольщаясь непогрешимостью собственных
общих  идей,  давно  и детально проработанных  компетентными
экономическими аналитиками финансово-промышленных  монстров,
Михаил  принял к руководству слепую схему, где мысль рождает
действие,  а  действие  - последующие мысли,  пусть  никаким
конкретным содержанием ни мысли, ни действия не отличаются.
     Вспомнился Мише некий Курт Эрлингер, с кем полгода назад
познакомился  он  в  одной из пивных  Кельна.  Курт,  житель
Восточного  Берлина,  работник  одного  из  НИИ,  навещал  в
Западной Германии дальних родственников.
     Видок  у социалистического германца был жалкий: дешевый
костюмчик,  застириранная рубашечка,  галстук,  доставшийся,
видимо,  в  наследство от дедушки; неоднократно  бывавшие  в
ремонте ботинки...
     Несомненным его достоинством в глазах Михаила являлось свободное
владение  русским  языком  -  Курт  в  свое  время   окончил
Московский университет.
     Миша,  с  гордостью  сознавая  свое  превосходство  как
джентльмена из капиталистической мировой системы, щедро поил
стесненного в средствах Курта пивом и водкой, ностальгировал
по  Москве; в итоге они обменялись телефонами, и вот  теперь
Аверин решил напомнить об этой случайной пивной встрече и  о
себе лично звонком в Берлин.
     Курт Мишиному звонку внезапно обрадовался. Сообщил, что
произошли у него крупные перемены в жизни, причем,  с  таким
вздохом сообщил, будто вся берлинская стена на него именно и
обрушилась; сказал, что был бы не против увидеть Мишу у себя
в  качестве гостя, на что получил незамедлительное  согласие
Аверина, тут же отправившегося на вокзал.
     Курт   поселил  Михаила  у  себя  дома,  в   просторной
четырехкомнатной квартире, где проживали также жена  Эмма  и
двое малолетних детишек, слабо еще говоривших не только  по-
немецки,  но  и вообще по-человечески, обходясь  в  основном
нескончаемым   ором,   а  в  редкие   спокойные   минуты   -
нечленораздельным попискиванием. Долговременное проживание в
такой обстановке для Михаила, конечно же, исключалось.
     Восточный Берлин произвел на Мишу впечатление ошеломляющее. Та
же Москва. Была здесь просто-таки копия Ленинского проспекта
с  явно  узнаваемым  стилем "сталинского"  градостроения;  в
квартире  же  Курта Миша узрел щемяще знакомую  гэдээровскую
мебелишку  из  древесно-стружечных плит и еще  кучу  утвари,
аналогичной  той,  что  повсеместно  бытовала  в  России  во
времена развитого, ха-ха, социализма.
     Идею об облагодетельствованиии восточных немцев западным
дефицитом  Курт  воспринял с восторгом. Сам он  находился  в
достаточно   сложном   материальном  положении,   ибо,   как
чистосердечно признался, работал совместно с супругой  вовсе
не  в  мифическом  НИИ, а в "штази" - госбезопасности,  ныне
расформированной и преданной анафеме.
     Нет,  утверждал Курт, они не оперативные работники,  не
следователи,  а  рядовые  бумагомаратели  из  экономического
департамента,  но  каток  прошелся  по  всем  равномерно,  и
будущего  теперь  у  них  никакого:  государственная  служба
отныне  исключена, только неквалифицированный  труд  или  же
частный бизнес, а потому готовы они хоть куда, лишь  бы  где
посытнее и потеплее...
     Первый  вечер  торжественной встречи будущих  партнеров
ознаменовали три выпитых до дна бутылки водки "Горбачев".
     -  У тебя - язык, у меня - это... - Миша стучал себя по
голове согнутым пальцем. - Не пропадем. Развернемся!
     Жена  Курта Эмма взирала на гостя хмуро. Миша не  знал,
говорил   ли   Курт   правду  относительно   бумагомарателя-
экономиста, но взгляд Эммы более напоминал именно  что  взор
следователя, причем, из системы гестапо.
     И  затаенно-остро уяснил тогда Михаил то,  что  понимал
ранее  более разумом, нежели сердцем: чужак он здесь,  да  и
вообще - р у с с к и й, и хотя гость жданный, но не очень-то
и  желанный, и сидит за столом вовсе не из-за доброты хозяев
и их симпатий к нему, а из-за безысходности и растерянности,
царивших в этой некогда благополучной семье, чья сегодняшняя
задача состояла в элементарном стремлении выжить.
     Однако  отринул от себя Михаил тягостные эмоции,  вечер
закончил  на  оптимистической ноте, и  бесцеремонно  остался
ночевать  в  казенной  квартире бывших немецких  гэбэшников,
решив, что хоть и тяжел хозяйки взгляд, а цена ему все равно
меньше, чем номеру в отеле.
     Утром  же  гулял  он,  опохмеляясь  баночным  пивом   у
Бранденбургских ворот, поглядывал на серенький Рейхстаг  без
купола, увезенного в качестве трофея американцами за океан и
обдумывал дальнейший план действий.
     Что  делать? Вечный вопрос. Загрузить машину с  дешевой
видеоаппаратурой и двинуться на восточную периферию? Но  как
и  кому продавать товар? Это же немцы, они не станут хватать
дорогие вещи с раскладных лотков! А если поторговать  всякой
красочной мелочевкой?
     - Ми-иша?!
     В  голосе  звучали одновременно восторг  и  недоумение.
Боже,  что  за  знакомая рожа... А, Женя Лысый из  Перова...
Спекулянт   иконами  и  прочими  аксессуарами   религиозного
культа...
     - Женек... ты-то здесь откуда?
     И на границе капиталистического мира и бывшего соцлагеря
расцеловались,  искренне при том прослезившись,  также  двое
бывших   уже   спекулянтов,   границу   эту   в   чем-то   и
олицетворявших.
     Приятеля своего Миша просто не узнавал; куда-то исчезла и
прежняя  неопрятность  его,  и  дурные  полублатные   манеры
фарцовщика...
     Одет был Женя в элегантный темно-серый костюм в неуловимую
клетку,   узкие   щегольские   штиблеты;   выглядел   весьма
представительным, полным бодрости и здоровья, словно побывал
в  некоем пансионе, где наряду с калорийным питанием получил
воспитание  и  осанку  аристократа  средней  руки.   Прежняя
желтизна  рыхлой кожи уступила жизнерадостной розовощекости,
в   глазах   заблестел  живой,  с  хитрецой  ум,  неопрятная
плешивость  оформилась в благородные залысины,  а  реденькие
мелкие   зубки   заменил  безукоризненный  стоматологический
оскал.
     Уже через полчаса Миша сидел в ресторанчике в окружении
Жени  Лысого и еще пяти знакомых ему личностей  все  той  же
торговой    специальности,   и   проходила    за    трапезой
заинтересованная  беседа, где роль воспоминаниям  отводилась
несущественная, а вот перспективам же - преимущественная.
     С  открытием  беспрепятственного выезда за рубеж,  Женя
Лысый,  выдвинув  лозунг: "коммунизм - это советская  власть
плюс   эмиграция   всей   страны",  -  собрал   компаньонов,
незамедлительно отчизну покинув, и крутился теперь со  своей
бандой в Берлине, причем небезуспешно.
     Еще   до   падения  стены  ввозил  он  в  ГДР  японскую
радиоаппаратуру, продавая ее по бросовым ценам и раскладывая
социалистические   марки   на   многочисленных   счетах    в
сберкассах.  Валютные  кредиты предоставлялись  проверенными
западными  партнерами под контрабандный  антиквариат,  и  за
считанные   месяцы  интенсивной  деловой   активности   были
заработаны  Женей  и компанией миллионы  в  твердой  валюте,
поскольку социалистические бросовые денежки доброе  западное
правительство   автоматически   превратило   в    стабильные
капиталистические.
     - Скажи, - захлебывался завистью Миша, - Жень, ну... ты
вот... неужели сам так рассчитал?
     -   Информация!   -  многозначительно  выпячивал   губы
Евгений,
     отправляя в зубастую пасть основательный кусище стейка,
сочащегося непрожаренной кровью. - Да и не могли они  иначе,
эт-тебе  не совдеповские реформы, когда по-живому... Европа,
брат, культура и гуманизм, понял?
     В отличие от Михаила, Женя Лысый и компания, несмотря на
основательный  капитал,  никаким  социальным   статусом   не
обладали.
     Ребята попросту приобрели за взятки прописку и красненькие
гэдээровские  паспорта,  без  хлопот  выписываемые   местной
полицией,  что чувствовала свой скорый и неминуемый  разгон.
Паспорта    именовались   ими   "комсомольскими   билетами",
действительно соответствуя таковым и по размеру, и по форме.
     В  недалеком будущем документы подлежали обмену,  а  их
владельцы - перерегистрации, что Женю серьезно заботило, ибо
дело   могло  обернуться  депортацией,  а  возвращаться   на
беспокойную родину ему не жаждалось.
     -  Пока  -  живем,  а  что потом  -  непредсказуемо,  -
удрученно  кряхтел  он, заливая в организм  очередной  бокал
желтенького берлинского пива. - Но, полагаю, прорвемся!  Ты-
то как, чего мутишь, вообще?..
     Состроив скорбную мину, Михаил вкратце поведал о прошлых
происках ментов, о бегстве, нынешнем бытие в Кельне,  планах
по  охвату  социалистического населения продуктами  развитых
технологий...
     -  Чушь - синяя! - категорично определил Мишины замыслы
Евгений,  и жующие его соратники молча закивали, подтверждая
правильность такого умозаключения. - Ты о немцах  забудь,  -
продолжал  Лысый  назидательно, - немцы  они  сами  в  своих
проблемах  разберутся. Тут надо по другому  течению  грести,
парень.
     - И ты, конечно, знаешь, по какому?! - спросил Миша без
издевки, однако - с напором.
     - Знаю, - спокойно откликнулся Женя. - Армия тут стоит,
между прочим. Наша: советская, освободительно-оккупационная,
краснознаменная и, утверждают, непобедимая... И мы  -  в  ее
авангарде,  усекаешь? Немцев он дурить  захотел,  умник!  На
хрена они?.. Армия! Вот!..
     Вот  и  все.  Вот и уразумел Миша: все у него  будет  в
порядке,  и  в  этой  пивнушке  положат  они  начало   своей
организации, что будет впоследствии именоваться русской  или
же красной мафией, а Курт, кстати, тоже весьма пригодится со
своим замечательным, без акцента, немецким языком, - в роли,
естественно,  шестерки,  поскольку  организация,  во-первых,
имеет  национальный славяно-еврейский признак, а  во-вторых,
по  характеру своему немец мог претендовать исключительно на
роль  исполнителя, не отличаясь способностью  к  творческому
мышлению   в   единственно  рациональном  в  данном   случае
криминальном направлении деловых мероприятий.
     -  В долю не прошусь, но в компанию - да, - громогласно
заявил Михаил.
     Присутствующие молча подняли бокалы. Меленькие пузырьки воздуха
поднимались  от  их узких донышек в пухлую окаемку  хмельной
белоснежной   пены,   отличавшей   качественный   германский
продукт.

     ...  Лучше  всего, если вы будете использовать  русских
поодиночке,  тогда вы можете ездить с ними  в  танках.  Один
русский  с  двумя или тремя немцами в танке  -  великолепно,
никакой опасности. Нельзя лишь допустить, чтобы один русский
встречался  с  другим русским - танкистом, иначе  эти  парни
войдут в сговор.

                                  Из высказываний Г.Гиммлера




     ...  Корзина  с углем рухнула Роланду под  ноги,  и  он
наверняка  бы  сверзился со ступеней в  подвал,  если  бы  в
последний  момент не успел судорожно опереться о шероховатую
стену ладонью.
     То,   что  произошло,  не  отвечало  абсолютно  никакой
логике,  да  он и не пытался искать объяснений случившемуся,
чисто механически расстегивая китель Краузе и прислушиваясь,
бьется ли его сердце.
     Кажется, штандартенфюрер был мертв.
     С  шеи  его  он  снял  кулон,  укрепленный  на  кованой
серебряной  цепочке,  -  вероятно, старинной  работы.  Кулон
представлял  собой  камень, обрамленной тем  же  зачерненным
временем  серебром; камень, вовсе не сочетавшийся  со  своей
оправой:   крупный,   чудесно   ограненный   рубин,    будто
наполненный сгустком искристого, теплого света...
     Отерев  салфеткой измазанный кровью "Вальтер",  Гюнтер,
превозмогая   сумятицу   мыслей,  заставил   себя   все-таки
призадуматься,  понимая,  что шеф  был  далек  от  мыслей  о
самоубийстве,  а  намеревался  как  раз  покончить  с   ним,
Роландом. По какой только причине?
     Еще  год  назад, сразу же по назначению его из охранных
подразделений СС личным шофером Краузе, он был вызван  прямо
на  Принц-Альбрехтштрассе, где до того служил в комендатуре,
и  тут же завербован гестапо, чей сотрудник разъяснил ему  в
мягкой, но, одновременно, и четкой форме, что новый его  шеф
- серьезный ученый, чьи секретные научные изыскания жизненно
необходимы Рейху, а потому тайной полиции желательно знать о
всех  его  высказываниях, слабостях, привычках и  контактах,
ибо каждому человеку суждено ошибаться или же заблуждаться в
каких-либо  понятиях,  но  если  таковое  и  допустимо   для
безответственных обычных смертных, то совершенно неприемлемо
в отношении лиц государственного значения, способных вольно,
а,  может,  невольно  принести  непоправимый  ущерб  великой
Германии.
     Упрашивать  себя  Роланд Гюнтер не заставил.  Отказ  от
сотрудничества  был невозможен, равно как и недобросовестные
дальнейшие  доносы,  а  потому оставалось  честно  исполнять
предписанные  ему обязанности осведомителя, которыми  он  не
тяготился,  поскольку в системе Рейха к подобному принуждали
едва ли не каждого немца.
     Друг на друга стучали практически все, нагнетая и без того
тягостную атмосферу всеобщего страха, безраздельно  царившую
в стране.
     Итак, вполне вероятно, что Краузе решил убрать его, как
ненужного  свидетеля. Только свидетеля чему?  Он  же  ничего
толком  не  знал,  а  о  роде  деятельности  шефа  даже   не
догадывался, и только сейчас, перетряхивая увесистый  желтый
портфель,  находит  какие-то странные  древние  рукописи  на
непонятном  языке,  а вот и толстенные блокноты  с  записями
самого Краузе, более напоминающие пособия по черной магии и,
наконец, вещи с назначением понятным: кинжал почетного члена
СС,  еще  один  кинжал - на этот раз старинный,  с  золотой,
украшенной  каменьями  рукоятью;  пачки  денег:  рейхсмарок,
английских  фунтов,  американских  долларов;  чистые  бланки
всяческих  документов и металлическая коробка со  множеством
печатей...
     А  что, если штандартенфюрер попытался драпануть  куда-
либо  подальше?  Тогда  все вопросы, в  общем-то,  отпадают,
тогда   ситуация  становится  ясной:  шефу   был   необходим
автомобиль  и  категорически не нужен шофер, тем  более,  не
такой  Краузе и дурак, чтобы доверять Роланду... К тому  же,
штандартенфюрер знаком лично с рейхсфюрером, а, вероятно,  и
с  самим великим вождем, а потому кто ведает, в какие именно
игры он с ними играл?..
     Да,  но  что  теперь  делать  ему,  скромному  младшему
офицеру,  попавшему,  видимо, в  те  жернова,  выбраться  из
которых едва ли возможно?..
     По  логике  он обязан позвонить в гестапо,  доложить  о
случившемся,  но  что  произойдет  впоследствии?   Хитрейшие
ищейки быстренько уяснят, что шеф покушался именно на  него,
о  чем  свидетельствует характер раны  и  десяток  всяческих
мелочей,  изменять которые - заранее вешать  себе  петлю  на
шею.  Может,  конечно, и обойдется, но он-то, Роланд,  более
чем  уверен,  что на протяжении расследования  очутится  под
замком  в  жутком  подвале, откуда  редко  кто  возвращается
полноценным  и  жизнерадостным;  откуда  вообще  редко   кто
возвращается...
     Посмотрел на лежащую на столе цепочку с кулоном. Камень изменил
свой  цвет.  Из  ало-лучившегося он стал  мертвым,  потухше-
черным, словно выгорел изнутри.
     Интуитивно Роланд сжал его в ладони, как бы пытаясь передать
кристаллу   живую  энергию  собственной  плоти,   однако   -
напрасно:  матовая  чернота, подернувшая  грани,не  ушла;  а
каким-то вторым планом сознания открылось, что природа этого
камня  -  тайная  и  высокая, попросту не совпадает  с  его,
Роланда,  сущностью,  представившейся вдруг  ему  же  самому
крохотно-убогой и никчемной....
     На мгновение он оцепенел, тронутый каким-то мистическим,
неясным  чувством,  будто  заглянул  в  темень  заброшенного
колодца, но сумел управиться с бессмыслицей всяческого  рода
неясных  ассоциаций,  вернувшись  к  реальности:  положил  в
портфель позолоченный "Вальтер", застегнул замки; машинально
набросил на шею цепочку с кулоном; собрав со стола продукты,
вышел  из  дома,  даже  не обернувшись на  неподвижное  тело
Краузе.
     С него будто сошел дурман.
     Теперь все оставалось позади: ученый шеф в форме, карьера
офицера  СС, ежедневные доносы в гестапо, жизнь, а,  вернее,
существование  во  имя Рейха и фюрера, - к чертовой  матери!
Уже идиоту ясно, что война бесповоротно проиграна, вскоре  в
Берлин  войдут  американцы и русские, а потому  самое  время
затаиться  и  переждать  считанные  недели  суматохи,  после
которой  не будет ни политической тайной полиции, ни  флагов
со свастикой, ни угрозы отправки на фронт...
     Родители Роланда жили в небольшом городке у самой границы с
Францией,  но  попытаться добраться туда  представилось  ему
делом  рискованным: во-первых, уже буквально через несколько
часов   могли  начаться  его  розыски;  во-вторых,  миновать
многочисленные   кордоны,  не  имея   надлежащих   проездных
документов, означало обречь себя на вполне вероятный провал,
хотя полицейские патрули, как правило, не испытывали желания
в досмотре машин, приписанных к РХСА.
     Поразмыслив,  он отправился обратно в Берлин,  в  район
Карлсхорста,    где   находился   дом   приятеля,    летчика
"Люфтваффе", его тезки, ровестника, уже с год воевавшего где-
то на Украине.
     Родители парня погибли еще в тридцатых годах в автомобильной
катастрофе, жил он покуда один, не решаясь на брак в смутное
военное  время, а перед отправкой на фронт попросил  Роланда
присмотреть  за  домом,  куда  тот  приезжал  раз  в  месяц,
протирал пыль с мебели и выпивал порою стаканчик вина или же
пива,  чьи  изрядные  запасы находились в  огромном  подвале
рядом с котельной.
     Последнее письмо от приятеля он получил с полгода назад; более
никаких  известий от него не поступало, и Роланд подозревал,
что  мог  тот  и сгинуть в мясорубке Восточного фронта,  как
десятки  и  десятки  тысяч других. Он даже  хотел  попросить
Краузе  выяснить  судьбу  друга, но  отчего-то  не  решился:
желчный  штандартенфюрер вообще неохотно исполнял какие-либо
просьбы,  не связанные с его личными интересами, а  потом  -
стоило  ли  пороть  горячку из-за  паузы  в  переписке,  что
затянулась всего лишь на несколько месяцев?..
     Сейчас же Роланд был доволен, что никого не посвятил  в
подробности своего надзора за жильем приятеля. Если  гестапо
начнет поиски, то происходить они будут в первую очередь  на
западе  и юге Германии, где живут почти все его родственники
и  большинство знакомых, и вряд ли кому придет в голову, что
Роланд  Гюнтер - возможно, с завтрашнего дня  -  дезертир  и
уголовник,  находится в каких-то неполных  тридцати  минутах
езды  от  имперского  управления безопасности,  в  элитарном
районе,  среди  чьих обитателей немало  и  генералов  СС,  и
всяческих высоких полицейских чинов.
     К ночи пошел дождь - холодный и обильный.
     На  подъезде к Карлсхорсту Роланд запарковал  машину  в
тихом  узеньком переулке; набросив дермантиновую накидку  на
фуражку,  достал  из  багажника портфель Краузе,  объемистый
сверток  с  продуктами и двинулся длинной путаной дорогой  в
сырую  темень,  стараясь держаться ближе к  стенам  домов  с
задрапированными светомаскировкой окнами.
     Вода обильно заливала брусчатку тротуаров и мостовых, что
Роланда  как  нельзя больше устраивало, ибо  если  завтра  к
обнаруженной машине привезут полицейских собак, то навряд ли
они возьмут какой-либо след после этакого разгула стихии.
     Далекие прожектора метались по облачному беззвездному небу,
напрасно отыскивая самолеты врага: очередная ночная бомбежка
откладывалась  из-за  непогоды, и  сегодня  берлинцы  могли,
наконец-то, уснуть в собственных постелях, а не в убежищах.
     Впрочем,   Карлсхорст  от  налетов  авиации  противника
покуда   не  пострадал,  видимо,  не  представляя   никакого
стратегического  интереса  - как спальный  район  с  великим
множеством  мирных  двухэтажных вилл, спрятанных  в  плотных
кущах кустарников и деревьев.
     Несколько раз неясными тенями перед Роландом мелькали патрули;
он  замирал,  вжимаясь в стены или же прячась  за  облезлыми
стволами  тополей  и  в подворотнях, однако  к  дому  тезки-
летчика  добрался без приключений; отпер низенькую  железную
дверцу  черного входа и - в изнеможении опустился  на  сухой
деревянный пол прихожей...
     Какое-то  время  его била дрожь -  не  то  от  нервного
перевозбуждения, не то - от сырости и пота, пропитавших  всю
его одежду до нитки.
     Он   заставил  себя  встать,  зажег  свечу,  решив   не
пользоваться  электричеством;  обмылся,  переоделся  во  все
сухое; натянул на себя толстый шерстяной свитер и, выпив  из
горлышка  на  едином дыхании целую бутылку  красного  сухого
вина, что обнаружилась в буфете, пошел в спальню, где, как в
кокон закутавшись пуховой периной, погрузился в черный,  без
сновидений, сон.
     Гроза  уже  уходила от Берлина, восток  мутно  озарялся
рассветом   и   в  предутренней  мгле  неба,  укрупняясь   в
очертаниях,  уже  летели  на город неотбомбившиеся  за  ночь
самолеты  будущих победителей, желающих наверстать упущенное
время еще незавершенной войны.


     РЕЙХСФЮРЕРУ СС ГЕНРИХУ ГИММЛЕРУ
     Строго секретно

     Р А П О Р Т

     Вчера,  следуя Вашему личному указанию, я отправился  в
район   Вюнсдорфа   с   целью   срочно   доставить   к   Вам
штандартенфюрера  Ф.К.,  однако  выполнение  Вашего  приказа
явилось  невозможным, поскольку объект был  найден  в  своем
доме в бессознательном и крайне тяжелом состоянии вследствие
проникающего огнестрельного ранения в области сердца.
     Предварительная медицинская экспертиза установила значительную
кровопотерю.  Кроме  того, характер  ранения  и  повреждений
одежды,  указывают на нанесение огнестрельной раны самим  же
Ф.К.
     По  извлеченной  из стены дома пуле,  установлено,  что
выстрел производился из пистолета "Вальтер РРК".
     Выдвижению версий покушения на самоубийство или же неосторожного
обращения   с  оружием  препятствуют  следующие   выясняемые
обстоятельства:
     1.Исчезновение с места происшествия искомого оружия.
     2.Неизвестное нахождение водителя Ф.К. и его служебного
автомобиля.
     Допрос Ф.К. невозможен в силу его нынешнего физического
состояния. Прогноз врачей хирургического отделения госпиталя
СС,  куда он помещен, носит характер неопределенный  в  силу
кризисного состояния пациента.
     Необходимые полицейские мероприятия по розыску водителя и
автомашины проводятся.

                        Отто фон дер Гольц, штурмбанфюрер СС


     Документ СССР-89
     Совершенно секретно
     Секретное дело командования
     Берлин, 1 июня 1941 г.


     Не разговаривайте, а действуйте. Русского вам никогда не
"переговорить"  и  не  убедить словами.  Говорить  он  умеет
лучше,  чем  вы, ибо он прирожденный диалектик и унаследовал
"склонность  к  философствованию". Меньше  слов  и  дебатов.
Главное  - действовать. Русскому импонирует только действие,
ибо он по своей натуре женствен и сентиментален.
     Если вы вместе с русским поплачете, он будет счастлив, ибо
после  этого  он  сможет  презирать вас.  Будучи  по  натуре
женственными, русские хотят также и в мужественном  отыскать
порок,   чтобы  иметь  возможность  презирать  мужественное.
Поэтому   будьте   всегда   мужественны,   сохраняйте   вашу
нордическую стойкость.
     Остерегайтесь русской интеллигенции, как эмигрантской, так и новой,
советской.  Эта интеллигенция... обладает особым обаянием  и
искусством влиять на характер немца. Этим свойством обладает
и русский мужчина и еще в большей степени русская женщина.
     Проверка и расследование прошлого и разбор ходатайств отнимут у
вас время, необходимое для выполнения ваших, немецких задач.
Вы не судебные следователи и не стена плача...




     1/214 СЕКР.
     Совершенно секретно,
     Государственной важности.
     Берлин, 27 апреля 1942г.

     Еще  в ноябре 1941 года мне стало известно, что главное
имперское  управление безопасности работает над  генеральным
планом  "Ост".  Ответственный сотрудник главного  имперского
управления безопасности штандартенфюрер Элих назвал мне  уже
тогда  предусмотренную  в  плане цифру  в  31  млн.  человек
ненемецкого  происхождения,  подлежащих  переселению.   Этим
делом  ведает  главное  управление  имперской  безопасности,
которое   сейчас  занимает  ведущее  место  среди   органов,
подведомственных рейхсфюреру СС. При этом главное управление
имперской   безопасности,   по   мнению   всех   управлений,
подчиненных  рейхсфюреру СС, будет выполнять  также  функции
имперского комиссара по консолидации германского народа.
     ...Теперь  можно  с  уверенностью  сказать,  что   наши
прежние  антропологические сведения о русских, не  говоря  о
том,  что  они  были  весьма  неполными  и  устаревшими,   в
значительной степени неверны. Это отмечали уже  осенью  1941
года  представители управления расовой политики и  известные
немецкие   ученые.   Такая  точка  зрения   еще   раз   была
подтверждена   проф.   доктором   Абелем,   бывшим    первым
ассистентом проф. Е.Фишера, который зимой текущего  года  по
поручению верховного главнокомандования вооруженными  силами
проводил подробные антропологические исследования русских...
     Абель видел лишь следующие возможности решения проблемы: или
полное уничтожение русского народа, или онемечивание той его
части,  которая имеет явные признаки нордической  расы.  Эти
очень   важные   положения   Абеля  заслуживают   серьезного
внимания.  Речь  идет  не  только о разгроме  государства  с
центром  в Москве. Достижение этой исторической цели никогда
не означало бы окончательного решения проблемы.
     Дело  заключается скорее всего в том, чтобы  разгромить
русских как народ, разобщить их. Лишь в случае, если  данная
проблема   будет   рассматриваться   с   биологической,    в
особенности с расово-биологической, точки зрения  и  если  в
соответствии  с этим будет проводиться немецкая  политика  в
восточных районах, появится возможность устранить опасность,
которую представляет для нас русский народ.
     Предложенный Абелем путь ликвидации русских как народа, не говоря
уже  о  том, что его осуществление едва ли было бы возможно,
не  подходит  для нас также по политическим и  экономическим
соображениям.  Чтобы  решить русскую  проблему,  нужно  идти
различными    путями,   которые   вкратце    характеризуются
следующим.
     А.   Прежде   всего   надо   предусмотреть   разделение
территории,  населяемой русскими, на различные  политические
районы  с собственными органами управления, чтобы обеспечить
в каждом из них обособленное национальное развитие.
     Народам, населяющим такие районы, нужно внушить,  чтобы
они  ни  при  каких  обстоятельствах не  ориентировались  на
Москву,  даже  в  том  случае,  если  там  будет  находиться
немецкий имперский комиссар.
     Как на Урале, так и на Кавказе существует много различных
народностей и языков. Невозможно, а политически, пожалуй,  и
неправильно  делать основным языком на Урале  татарский  или
мордовский, а на Кавказе, скажем, грузинский язык. Это могло
бы  вызвать  раздражение у других народов  данных  областей.
Поэтому стоит подумать о введении немецкого языка в качестве
языка, связывающего все эти народы. Тем самым увеличилось бы
и значительно немецкое влияние на Востоке.
     Русскому горьковского генерального комиссариата должно быть
привито  чувство,  что  он  чем-то  отличается  от  русского
тульского генерального комиссариата. Нет сомнения в том, что
такое   административное  дробление  русской  территории   и
планомерное обособление отдельных областей является одним из
средств борьбы с усилением русского народа.
     Здесь уместно напомнить слова фюрера: "Наша политика  в
отношении  народов,  населяющих  широкие  просторы   России,
должна  заключаться  в  том,  чтобы  поощрять  любую   форму
разногласий и раскола".
     Б.Вторым путем, еще более действенным, чем мероприятия,
указанные  в  п."а", является ослабление русского  народа  в
расовом   отношении.  Онемечивание  всех  русских  для   нас
невозможно  и  нежелательно с расовой точки  зрения.  Однако
можно   и   нужно   отделить  имеющиеся  в  русском   народе
нордические группы населения и постепенно онемечивать их.
     Важно,   чтобы  на  русской  территории   население   в
большинстве  состояло из людей примитивного полуевропейского
типа.  Оно не доставит много хлопот германскому руководству.
Однако в руководстве как таковом эта масса весьма нуждается.
Если  германскому руководству удастся предотвратить  влияние
немецкой  крови на русский народ через внебрачные связи,  то
вполне  возможно сохранение германского господства в  данном
районе   при   условии,  что  мы  сможем  преодолеть   такую
биологическую  опасность,  как чудовищная  способность  этих
людей к размножению.




     Берлинская жизнь Михаила была расписана буквально по часам, чем-
то  напоминая  хлопотное московское  бытие.  Кстати,  и  сам
Берлин  мало  чем отличался для него от российской  столицы,
ибо  с каждым днем сюда прибывали знакомые персонажи из  его
прошлой жизни - деловые мерзавцы, желавшие сорвать свой  куш
на  необремененном покуда налогами импорте товаров, экспорте
редких  металлов,  перегоне  краденых  "Мерседесов"  и  ином
многообразии  коммерческих полузаконных  или  же  откровенно
уголовных операций.
     Ушлые конкуренты, проворные, как тараканы, принуждали к
скорейшему занятию наивыгоднейших позиций, а потому коалиция
джентльменов  удачи, возглавляемая Михаилом  и  Женей-Лысым,
действовала напористо и эффективно, создавая опорные базы  в
виде  оптовых магазинов в центре западного Берлина на  улице
Кантштрассе,  куда  доставлялся  дешевый  товар  из  Турции,
Вьетнама, Гонконга и Китая.
     Миша,    вооруженный   солидным   паспортом   резидента
Германии,   мотался   по  азиатским  государствам,   закупая
контейнеры   всевозможных  товаров,  что   прямо   с   колес
распределялись  по  "лесникам" - так  именовались  розничные
торговцы,  что каждое утро убывали с подотчетным барахлом  в
расположение   советских  воинских  частей,  где   жалование
солдатам  и  офицерам  выдавалось уже  полновесной  западно-
германской маркой.
     Товар:    ножи,    газовые   и   дробовые    пистолеты,
радиоаппаратура,   дубленки,   часы,   верхняя   одежда    и
парфюмерия,  - сметался падкими на капиталистическую  мишуру
воинами  в  одночасье.  Прибыль порою составляла  до  тысячи
процентов  в  день.  Налоги, естественно,  не  уплачивались,
дезориентированная  полиция  просто  не  понимала,  с  какой
категорией лиц и с каким видом бизнеса имеет дело, а  потому
свобода наживы была полнейшей и беспрепятственной.
     Десятки мелких дельцов, имеющих всего лишь туристические визы,
а  порою  и  вовсе  не  обладавших какими-либо  документами,
приобретя   подержанные  машины  и   раскладные   столы,   с
целеустремленностью голодных комаров колесили  по  просторам
Германии, где еще стояли войска покинутой ими родины.
     Десанты торговцев увеличивались каждодневно в прогрессии
геометрической,    и   оптовику-Михаилу   уже    приходилось
согласовывать отпускные цены с коллегами, и даже  подумывать
о  конъюнктурности того или иного барахла,  ибо  публика  из
армейских  частей на глазах становилась все привередливее  и
грамотнее,   зачастую  напоминая  не  столько   покупателей,
сколько товароведов.
     Проблему со своим социальным статусом Женя-Лысый и компания его
соратников  решили  крайне неожиданным  образом,  благодаря,
впрочем,  официальному правительственному постановлению,  по
которому   восполнялась   популяция  еврейского   населения,
пострадавшего от нацистов во время войны.
     Мишин приятель Курт, осуществлявший в коалиции связи  с
немецкой   общественностью  в  качестве  высокооплачиваемого
переводчика,  отчего-то иудеев недолюбливал  и  высказал  на
такое  высокое  административное решение  следующее  мнение:
дескать,  всецело  подчиненная в  свое  время  американскому
еврейскому капиталу Западная Германия, сохранила доныне свою
полнейшую подчиненность победителям-жидо-масонам, и нынешние
просионистские  веяния  -  не  что  иное,  как   продолжение
политики захвата мировой власти легионами паразитов.
     Мише подобное нацистское измышление не понравилось,  но
аргументов  для  возражений у него не  нашлось,  ибо  что-то
логичное в словах немца как ни крути, а присутствовало...
     К  тому  же  и Женя-Лысый и вся окружавшая его  братва,
включая  Михаила,  корни свои имела, за редким  исключениям,
явно  израильские,  как  и большинство  заполонивших  Берлин
"деловых",   что  срочным  порядком  занялись  изготовлением
фальшивых   свидетельств  о  рождении,  владельцам   которых
вменялась   бесспорно   иудейская   национальность,    столь
привилегированна в западном полушарии.
     Настал краткий период, когда иммиграционная служба, следуя
безоговорочному предписанию свыше, лишь небрежно  просмотрев
метрику, выносила вердикт: Еврей? Проходи!
     И   на   тех   многих,   кто  сумел   данным   периодом
воспользоваться, мгновенно посыпались блага в виде  квартир,
бесплатных зубных протезов и сложных хирургических операций,
пособий и всяческих курсов по обучению и повышению...
     Далее,   все  как  один  использовали  подобие  Мишиной
легенды с утратой социальной финансовой помощи и паспорта и,
спекулируя  потихоньку  в советских военных  частях  или  же
занимаясь  иными  манипуляциями,  плотно  садились  на   шею
государства,  выкачивая из него все возможные и  невозможные
блага. С цинизмом беспримерным. В чем только вот заключалась
природа такого цинизма? В национальной особенности или же  в
коммунистическом  воспитании?  А  кем  утверждались   основы
воспитания?..
     Служащие социальных контор искренне недоумевали, когда,
грациозно  скользя мимо череды сидевших на казенных  стульях
убогих  нуждавшихся германцев, проплывала иудейская  дива  в
манто, увешанная крупнокалиберными бриллиантами, и, небрежно
выведя  закорюку в ведомости за несколько сотен полагавшихся
ей  на  пособие марок, водружалась затем в сияющий  лимузин,
уносивший ее в неведомые, порочные дали...
     Что удивительно, грошовым пособием не брезговали и такие
миллионеры, как Женя-Лысый, которого однажды вполне серьезно
Михаил  спросил,  не получил ли тот деньги  за  полагающийся
один раз в году отпуск.
     -  Отпуск?!  - искренне изумился компаньон,  только  на
днях  содравший  с  "социала" деньги на приобретение  зимней
одежды  и нового телевизора, которыми он бы мог завалить  из
собственных  запасов  треть  Германии.  -  Но  мы  ведь   не
работаем...
     -   Все   равно  положен,  -  напирал  Михаил.  -   Для
реконструкции организма. Иди в турбюро, бери там  разнорядку
на  двухнедельную поездку на Сейшельские острова...  Обязаны
оплатить!
     - А ты?..
     - Я уже, - небрежно отвечал Миша.
     - На острова?
     -  Ты  дурак? У нас с тобой здесь дел... - Миша  провел
указательным  пальцем  по горлу.  -  Главное  -  чтоб  денег
дали...
     - И дают?
     - Ну ты замотал...
     - Во, дела...
     И  Женя спешно отправился в турбюро, взяв оттуда не без
сложных объяснений, разнорядку с печатью, а после двинулся в
контору  государственного милосердия, где заявил о  законных
своих требованиях изумленным сотрудникам.
     Отрицательное решение по поводу своих необоснованных претензий он
выслушал  с  тонкой усмешкой искушенного профессионала,  ибо
Михаил  предупредил,  что  в некоторые  периферийные  отделы
указания  на  подобные  выплаты  покуда  не  поступали,   и,
возможно, будет необходим звонок в высшие инстанции,  откуда
поступит незамедлительное распоряжение.
     Номера   телефонов  инстанций  Миша  Евгению   записал.
Действительные,  как  оказалось,  номера,  хорошо   знакомые
социальным служащим.
     И  призадумались чиновники: вдруг, начальство и в самом
деле сподобилось на парадоксальные новшевства?
     Последовали долгие, более часа переговоры, в результате которых
выявился  Евгением подлейший розыгрыш Михаила,  отношения  с
кем были им после такого инцидента разорваны на целые сутки.
     После необходимого примирения, - ибо проживали друзья в
квартире   Евгения,  где  Миша  снимал  комнату,  была   ими
расстелена  на  кухонном  столе потрепанная  школьная  карта
бывшего   ГДР,   где  толстым  фломастером  отмечались   уже
известные точки расположения боевых сил Советского Союза  на
территории Германии.
     Друзья  гадали, где может таиться еще не охваченный  их
усилиями рынок сбыта.
     Впоследствии авторство гениального открытия утратилось, но
бесспорным   остался   его  факт:  с  абсолютной   точностью
вычислилось,  что  возле  каждого  железнодорожного   тупика
располагается советская воинская часть!
     Тупики!  Возле  них-то и сосредотачивалась  вся  боевая
мощь оккупационных коммунистических сил!
     Убедившись на практике в достоверности данной гипотезы, Женя-
Лысый  и  Михаил иной раз посматривали друг на друга,  будто
некие коллеги-аналитики из аппарата какого-нибудь там ЦРУ по
завершении  головоломной операции: мол, ничего  так,  умеем,
да?..
     Деньги, когда-то ввезенные Мишей контрабандой на Запад,
обернулись уже десятки раз, составившись в солидный капитал,
новое их вложение, как и всякой изрядной суммы, несло в себе
уже прямо пропорциональный риск вероятной потери, а в случае
же  успеха - не очень-то и высокий процент прибыли, а потому
Миша старался финансировать разного рода мелкие рентабельные
сделки  и  предприятия, одним из которых стал  созданный  им
небольшой   магазинчик   в  восточном   районе   Берлина   -
Карлсхорсте,  поблизости  от расположения  танковой  бригады
советских войск.
     Магазинчик приносил мелкий, однако стабильный доход, но
свехзадачей открытия новой торговой точки было участие в той
весьма  специфической кутерьме, что отличала именно  здешнюю
дислокацию   военнослужащих  и,  помимо   них   -   великого
разнообразия  гражданских  лиц, населявших  данный  обширный
регион на началах полулегальных или же нелегальных вовсе.
     Согласно советско-германскому договору, армия редела, офицеры с
семьями  возвращались  в Союз, оставляя  квартиры,  которые,
согласно  уже сомнительным устным договорам с администрацией
войск,   арендовали  личности,  к  воинской  повинности   на
территории  Германии отношения ни прямого, ни косвенного  не
имевшими,  хотя  каким-то  образом  получали  они  подлинные
удостоверения  работников воинской части для предъявления  в
нередких  экстремальных  случаях  повседневности  работникам
полиции.
     Цена за удостоверение порою доходила до тысячи марок, что
не  смущало желающих приобрести таковое, ибо никакими  иными
бумагами,   удостоверяющими   личность,   многие   обитатели
Карлсхорста не владели; документы и визы заменял им огромный
их  опыт  и  мастерство тайного проникновения через  границы
различных государств на актуальное пространство.
     В  одном из домов, освободившихся от уехавших на родину
вояк,  открылась  под эгидой якобы совместного  предприятия,
дешевая   гостиница,   куда   хлынули   изо   всех   союзных
социалистических республик, включавших, кстати,  Монголию  и
Болгарию, потоки туристов-коммерсантов, перекупающих газовое
оружие и автомобили.
     Рядом с магазином промтоваров Михаилу пришлось парковать
десятки  реэкспортных "жигулей" и потрепанных  "мерседесов",
предлагая их заезжей публике за свои комиссионные.
     Бизнес процветал.
     Рекламации, связанные с неисправностью автомобилей  или
же  с  некачественностью  мелкого  товара,  не  принимались:
стоявший  за  прилавком бывший гэбэшник Курт перекладывал  в
каждом конфликтном случае ответственность на Михаила, а  тот
же,   зловеще  глядя  на  надоедливого  покупателя,  посылал
последнего по известным матерным адресам, зачастую при  этом
раскланиваясь  и  с  заходившими  в  магазин   лицами   явно
гангстерского вида, и с местным участковым Питером, - в миру
-  Петей,  бывшим гэдээровским милиционером,  кто  курировал
данный  участок  и  пользовался безусловным  правом  закупки
товаров  по  их  оптовой,  да еще и  с  пятидесятипроцентной
скидкой, цене.
     Преимущество в льготных тарифах полагалось всей местной военной
администрации  и врачам близлежащего госпиталя,  -  отличным
специалистам,   не  раз  выручавшим  Михаила   в   проблемах
стоматологии и венерологии.
     Подбор квалифицированных медицинских кадров определялся
неподкупной   в   данном   случае   позицией   генералитета:
профессиональный уровень танкистов, составлявших  берлинский
гарнизон, именовавшийся, кстати, "арбатским", был не столько
и  важен,  да  и  кто  с  кем  собирался  воевать?  -  а  от
искушенности же медиков зависело вполне конкретное  здоровье
высокопоставленных лиц.
     Посему "блатных" дилетантов в белых халатах содержать никто
не   стремился;  для  таковой  цели  существовали  различные
командные   и   хозяйственные   должностишки,   оплачиваемые
армейской  казной,  чьи  финансовые  запасы  пополнялись  из
бюджета Ф.Р.Г.
     Конечно,  немцы  раскошеливались  не  из-за   любви   к
советским  воинам,  а  в  соответствии  с  правительственным
соглашением  с  Россией, чей бравый президент  с  горячечной
готовностью,  наводящей  на  размышления,  подписал  пакт  о
безусловном и наискорейшем выводе "освободительных войск"  с
германских, да и с прочих соседних земель.
     Взвешивая очевидные факты, Михаил не раз вспоминал про себя
неонацистские измышления Курта, постигая: нынешний  немецкий
капитал  зависит от американского, то есть, - от  еврейского
мирового;  значит,  денежки,  отпущенные  на  армию   -   из
сионистского  источника,  заинтересованного  в   возвращении
прежних  победителей  на рубежи почти  что  пятидесятилетней
давности,   и   лозунг  свободной  Европы,   -   безусловно,
привлекательный и благородный, не имеет никакого отношения к
России, чьи граждане с каждым днем испытывают все большие  и
большие  сложности с въездными европейскими и  американскими
визами,  и  никаких претензий по данному  поводу  Западу  не
предъявляется. Ни славянским правительством, ни президентом-
россиянином, ни женою его Наиной, участвующей в гуманитарных
контактах, предоставленных ей согласно статусу...
     Впрочем, как и ариец Курт охотно сотрудничал с деловыми
российскими  евреями, зарабатывая на хлеб  насущный,  так  и
Михаил   не   пенял   на  сомнительные  позиции   каких-либо
правительств и высокопоставленных деятелей, понимая:  ругай,
изобличай, анализируй, мели языком и строй теории - денег от
того  не  прибавится,  а  времени и интеллектуальных  усилий
затратится   впустую   уйма,  а   потому,   коли   жизненные
обстоятельства  опасности не представляют, нет  смысла  идти
против них, принимая мир таким, каков он есть.
     В  престижном  здании западного Берлина "Европа-Центр",
Михаил  на  паях  с Женей-Лысым арендовали офис,  как  штаб-
квартиру  открытой ими фирмы по поставкам  в  Россию  водки,
спирта  и шоколада. Поскольку компаньоны до сих пор получали
социальную помощь, президентом, или же, в немецкой версии  -
гешефтфюрером - стал все тот же Курт, принявший на себя  всю
ответственность за коммерческую деятельность компании.
     Справедливости ради стоит заметить, что обязанности свои немец
исполнял пунктуальнейше и даже с энтузиазмом, хотя жена  его
Эмма,  узрев однажды набитый наличностью портфель, с которым
супруг  ходил  на  работу, пришла в ужас,  умоляя  кормильца
завершить  сотрудничество с русской ужасной мафией,  о  чьих
деяниях каждодневно сообщали газеты и телевидение.
     Курт активно разуверял жену в криминальности совместного с
Мишей  бизнеса, показывая солидные регистрационные документы
компании с ограниченной уголовной ответственностью, где даже
существовал   получавший  зарплату  бухгалтер  и   налоговый
куратор,   по-немецки   именовавшийся  штоербератером.   Для
Михаила  произношение такого термина представляло  известную
сложность,   и  куратора  он  называл  "штурмбанфюрером"   -
словечком,  почерпнутым  в  детстве  из  книг  о   войне   и
партизанах.
     Ходил теперь Михаил в роскошных итальянских костюмах, обедал
и  ужинал  исключительно в ресторанах и вместо  старенького,
болотного  цвета  "Мерседеса",  готового  в  любую   секунду
скончаться   на   обочине,  приобрел  себе  последнее   чудо
германской  автомобильной  промышленности  с  радиотелефоном
спутниковой связи.
     Квартиру под Кельном он сдал в аренду, а сам же, познакомившись
в  процессе  армейского  бизнеса со  многими  ответственными
генералами,  въехал  в  шикарный  особняк,  находящийся   на
балансе   берлинского  гарнизона  в  том   же   Карлсхорсте,
неподалеку от магазина, обслуживающего танковую бригаду.
     Особняк ранее занимал большой чин из военной контрразведки
КГБ,  уже  съехавший в Союз, и всего лишь за  взятку  в  три
тысчи  марок,  здание  с прилегающим к  нему  участком  было
передано   Михаилу  в  бессрочное  пользование  с   условием
смехотворной  ежемесячной  квартплаты.  Коммунальные  услуги
вовсе  не  учитывались:  счетчики  за  пользование  водой  в
восточной   Германии   покуда  отсутствовали,   а   приборы,
отслеживающие потребление света и газа в особняке, армейские
специалисты  отрегулировали  таким  образом,  что  день   те
работали  в режиме активного контроля, а за ночь производили
реверс в своих показаниях.
     Регулировал счетчики знакомый Мише сантехник-рукодельник из все
той   же  танковой  бригады,  кто,  манипулируя  отвертками,
комментировал событие объединения германских народов так:
     -  Капитализма захотели? Будет им капитализм!  Поставят
тут  скоро  компьютеры, вот они тогда и  подумают:  унитазом
воспользоваться, или же за углом посрать!
     Опять-таки,  справедливости ради, заметим,  что  многие
социалистические  немцы от объединения  с  западными  своими
собратьями восторга не испытывали, кляня предателя-Горбачева
и  слезно  ностальгируя  по прежней, социально-защищенной  и
безмятежной   жизни,  оберегаемой  ныне   уходящими   отсюда
вооруженными  силами  некогда могучей  державы,  распавшейся
подобно сгнившему трупу.
     Практик-Миша, пытавшийся заглянуть в будущее, был убежден: как
только  последний  солдатик покинет  иностранные  земли,  а,
может,  и  ранее,  явятся  в  особняк  официальные  немецкие
представители  и предпишут ему помещение покинуть,  ибо  все
договоры   аренды   с   советской  армией,   касающиеся   ее
территорий, станут исторически недействительными.
     К   тому  же  существовала  реальная  угроза  появления
истинных  хозяев  особняка  -  потомков  разбитых  фашистов,
которым окажут всестороннюю помощь в восстановлении их  прав
владельцев берлинской недвижимостью.
     В этом случае конфискация особняка никакому сомнению не
подлежала.
     Кроме того, Миша уже был наслышан, что в центре города, на
Александерплатц,  где  на  месте убогой  пивнушки  выстроили
небоскреб,  началась  склока между администрацией  города  и
отпрысками бывших хозяев увеселительного заведения. Отпрыски
требовали  космическую по масштабам сумму компенсации,  а  в
случае отказа от выплат, просили восстановления пивной путем
сноса небоскреба.
     Такая  форма  претензий  представилась  Михаилу  весьма
оригинальной,  и,  следуя более наитию, нежели  юридическому
знанию   проблемы,   он   вновь  обратился   к   всемогущему
генералитету, попросив, как говорится, вдогонку оказать  ему
дополнительную  бесплатную услугу: подписать  акт,  согласно
которому   в  особняке,  пострадавшим  от  течения  времени,
произведен  капитальный ремонт на сумму пол-миллиона  марок,
пожертвованных из его, Михаила, средств.
     Идея была ясна: в случае конфискации особняка, немецкие
власти  должны были бы компенсировать арендатору указываемые
им   финансовые  потери,  а  потому  насчет  "вдогонку",  не
получилось:   составление  требуемого   документа   обошлось
Михаилу в дополнительные полторы тысячи марок, затребованных
алчными держателями армейских печатей и бланков.
     Армия,  равно  как и страна, ею от кого-то  защищаемая,
перенимала  капиталистическую меркантильность  и  впадала  в
коммерцию   стремительно  и  повсеместно.   Социалистический
"блат"  органично  трансформировался  в  жесткий  финансовый
расчет.
     Розничный магазинчик в Карлсхорсте являл собою лишь вершину
айсберга   тех   Мишиных  свершений,  за  которыми   маячила
коррумпированная верхушка лиц с золотыми погонами.
     Полуспившиеся прапорщики, возившие за десять-двадцать марок взводы
солдат   для   отоваривания  в  магазинчике,  рентабельности
основному  бизнесу  не  делали.  Зато,  приходя  в  знакомые
кабинеты   армейских   хозяйственных   чиновников,    Михаил
подписывал  контракты  на  снабжение  частей  продуктами   и
промтоварами, цена на которые устанавливалась произвольно  и
без  каких-либо  дискуссий. Чиновник распоряжался  безликой,
однако реальной безналичной суммой, необходимой для тех  или
иных  закупок,  не задаваясь вопросом, кому  из  поставщиков
данную  сумму  переводить;  проблема  для  него  заключалась
единственно   лишь  в  размере  взятки  за   предоставляемый
эксклюзив.  Брались  же  взятки крупнокалиберными  купюрами,
преимущественно  -  с  портретами братьев  Гримм  -  великих
сказочников.
     Таким образом, бюрократические традиции развитого социализма
находили   свое  абсолютное  соответствие  хищным  принципам
капиталистического  мировоззрения, порою  заставляя  Михаила
вспоминать лукавую философскую формулировку: " в  дьяволе  -
Бог ", что являлась неверной концепцией, ибо Бог - Богом,  а
сатана - сатаною.
     Впрочем, Миша молился исключительно на денежные  знаки,
философией и какой-либо верой себя не утруждая.
     С  другой стороны, благоденствуя, забыв прошлые беды  и
мытарства,   испытывал   он  порою   неясную   досаду,   ибо
благополучие свое строил на офицерских и солдатских  грошах,
как  и  жлобы в генеральских мундирах, что когда-то, как  ни
удивительно, тоже были бедными лейтенантами...
     Факт,  что  его обирают, был известен каждому  здешнему
солдатику,   считавшему  таковое  положение   вещей   вполне
естественным, что уяснил для себя Михаил из бесед с рядовыми
автотранспортной, к примеру, роты, сливавшими ему за полцены
в "Мерседес" казенный армейский бензин.
     Таким образом, армия, как большая откормленная акула, имела
на  брюхе  своем  множество прилипал, которым  суждено  было
сгинуть, как только рыбина уйдет в неблагоприятные, холодные
воды...
     Немало Мишу озадачивала та перемена в сознании не только
военных,  но  и вообще практически всего бывшего  советского
народонаселения,  что  случилась  в  короткие  годы,   когда
прежние   понятия   наживы   и   эксплуатации,   считавшиеся
несомненно преступными, стали вдруг естественными критериями
повседневности.   Постулаты   коммунистической    идеологии,
зачастую несшие в себе толику бесспорного гуманизма, были  с
легкостью  отринуты  и  преданы  осмеянию,  как   и   многие
несомненные достижения советской истории, за которыми стояла
кровь, труд и часто - заслуживающий уважения энтузиазм,  чьи
корни были духовны, а не материальны.
     Отчего же так произошло? Отчего миллионы и миллионы людей
столь    просто   отвергли   весь   прошлый   смысл   своего
существования? Или точно также христианская Россия  когда-то
отказалась  от Бога, подчинившись с покорностью и  восторгом
бесовским мероприятиям большевиков, топившим иконами печи  и
использующих храмы под картофельные склады?
     Здесь,  в  Берлине, очень редко кто из  так  называемых
наследников боевой славы отцов и дедов, всерьез задумывался,
сколько  было  положено жизней, прежде,  чем  над  цитаделью
умного  и безжалостного врага взметнулся флаг Победы. Данный
факт мало кого интересовал.
     И  неужели,  думал  Миша,  прошлая  кровь  оплачивается
сегодняшней твердой валютой?..
     Но то, конечно, были мысли праздные и высказывать их кому-
либо вслух попросту не стоило, ибо ничего, кроме недоумения,
вызвать они у собеседников-прилипал не могли.



     Он  проснулся  в спокойной уютной тьме, и долгое  время
лежал без движения, понимая обреченно, что сегодняшний  день
-  начало уже другой жизни, а к прошлой возврата нет, он сам
перечеркнул ее - твердо и навсегда.
     Оперевшись на локоть, подтянулся к окну, отодвинув буквально на
миллиметр в сторону шторку светомаскировки.
     Лужи выпарило солнце, беззаботный весенний день сиял над
Берлином, на булыжной мостовой играли детишки,и абсолютно не
верилось,  что где-то рядом грохочет война, а его,  Роланда,
разыскивает гестапо, уже наверняка обнаружившее и машину,  и
покойного штандартенфюрера Краузе...
     Рядом с домом, цокая подковами сапог по серому булыжнику,
прошелся полицейский патруль, и Роланд инстинктивно отпрянул
от окна: ему показалось, что офицер заметил щель между рамой
и тканью светомаскировки...
     Встав с постели, он замер, прислушиваясь, не донесется ли
сейчас  требовательный стук в дверь, означавший то страшное,
о чем он не решался даже задуматься...
     Пронесло.  Никто  не  заметил  ничего  подозрительного,
патруль  прошел  мимо, и Гюнтер, подставив словно  опаленное
жаром  лицо  под  струю холодной воды из крана,  понял,  что
страхи  напрасны, и вряд ли кому взбредет в голову заглянуть
в этот покинутый хозяевами дом.
     Он  зажег  свечу и отправился в подвал, где  обследовал
запасы продуктов.
     Помимо бочек с вином и пивом, в подземелье имелся изрядный
запас консервов, картофеля, а подвешенные под потолок свиные
копченые  окорока приятно обнадежили Роланда  в  возможности
пересидеть в таком убежище, если потребуется, долгие месяцы.
     Он плотно позавтракал, выпил пару бокалов вина, и вновь
провалился в сон, а проснулся уже поздним вечером от далеких
взрывов - город опять бомбили.
     Зажег  свечу, послонялся бесцельно по комнатам, а после
открыл  портфель  Краузе,  вытащил  толстенные  блокноты   с
записми, сделанными бывшим начальником и - погрузился  в  их
изучение...
     Впоследствии он не раз спрашивал себя, жалеет ли, что коснулся этих
проклятых рукописей?..
     И - не находил ответа. Но время, проведенное в кромешной
тьме    заброшенного   дома,   запомнилось   ему   навсегда.
Собственно, он и не ощущал никакого течения времени...
     Горели свечи, озаряя неверным мечущимся светом страницы,
плотно  исписанные штандартенфюрером - черным магом, знавшим
такие   секреты   третьего  Рейха  и  СС,   что   ежеминутно
изумляющемуся  внезапными  открытиями  Роланду  приходилось,
справляясь с оторопью, то и дело прикладываться к  алкоголю,
и  тяжелое  пьянство,  перемежаемое сном  и  чтением,  стало
своеобразным  его  бытием, чья ирреальность  была  заполнена
таинственными,  однако  явно,  как  казалось  ему,   зримыми
образами далеких миров и населявших их сущностей, питавшихся
тонкими материями земных человеческих страданий.
     Он не пытался постичь аспекты самой магической практики,
детально  описанные  Краузе  в своих  дневниках;  оккультные
науки, о которых ему было известно лишь в общих чертах,  как
и большинству людскому, представились теперь пирамидой столь
сложного  и  утонченного знания, на освоение  которого,  под
неусыпным  руководством искушенных наставников,  требовались
долгие и долгие годы.
     К  тому же он понял, что магическая сила даруется  лишь
редчайшим избранным, остальные же могут ее лишь заслужить.
     Ритуалы, чье проведение зависело от фаз Луны, искусство
релаксации  и  созерцания  Таро  -  древней  иероглифической
книги,  когда-то  появившейся  в  Египте,  секреты  Каббалы;
мирской,  нравственный и божественный  треугольники;  столпы
милосердия, строгости, нежности и сефироты, их составляющие;
цвета  "королевской шкалы", связанной с миром  Брийа  -  эти
понятия,  как  сотни  и  сотни  иных,  предназначались   для
образованных  посвященных, и в подобные  детали  он,  бывший
младший офицер СС Роланд Гюнтер, самостоятельно вникнуть  не
мог.
     Он   уяснял  лишь  узловые  позиции  изысканий  Краузе,
стремящегося  проникнуть  в  параллельные  миры,  населенные
существами,  порою не имеющими ничего общего с  человеческой
природой, но крайне заинтересованными в том, что творится на
этой Земле.
     Миров этих, свойства однозначно инфернального, существовало
множество,   хотя   и  властвовал  над   ними   всего   лишь
единственный  великий  Демон, кто, согласно  теории  Краузе,
существовал, как один из сподвижников Сатаны, а  понятие  же
Дьявола  и Бога, столь упрощаемое людскими умами, и  великий
конфликт  Люцифера,чье имя в переводе означало, оказывается,
"несущий  свет", с Создателем; конфликт, начавшийся  еще  до
начала  каких-либо  времен, - все  это  являлось  понятиями,
столь  вселенскими по масштабам своим, что попросту не могли
они  быть  постигнуты человеческим сознанием, привязанным  к
насущной  повседневности, плотским потребностям и неизбежным
хворям.
     Массовое уничтожение иных рас, новый мировой порядок, власть
ордена  "мертвой  головы"  -  получали  свое  обоснование  с
позиций   не   политических  или   же   социальных,   а   из
мировоззрения  глубоко оккультного, связанного  с  таинством
самого   зарождения   рода  людского  и   сотворения   мира,
окруженного  мирами  иными, стихиалями  света  и  тьмы,  чье
противоборство   иной  раз  упиралось   в   тот   или   иной
компромисс... Так, например, ни божьи, ни инфернальные  миры
одинаково  не  были заинтересованы в гибели человечества  и,
как предположил Роланд, потому не дали, наверное, фюреру, то
волшебное  атомное  "оружие  возмездия",  о  котором  подчас
упоминал Краузе, как о последней надежде на победу...
     Шли дни, череду которых Роланд уже не замечал, проживая во
мраке,   тревожимым  только  огнем  свечей;   магическая   и
алкогольная  отрава заполнили его существо тупым равнодушием
ко  всему, - порою он даже был готов выйти из дома,  но  для
чего?- он ведь ни в чем не нуждался...
     Смерть? Она уже не страшила его, равно, как и жизнь...
     Грохотавшая в городе нескончаемая канонада, оживленное шарканье
чьих-то  ног  по мостовой, доносившиеся крики  и  рев  сирен
сознавались  ,  как  нечто суетное  и  малозначимое,  однако
очередным   утром,  выдавшимся  на  редкость   тихим,   даже
беззвучным, словно оцепенел весь мир, он проснулся,  начисто
отрезвленным  от долгого и тягостного дурмана;  сжав  голову
ладонями, уселся на кровати, испытывая безразличную  пустоту
мыслей, а после подошел к окну, отдернув светомаскировку...
     Мягкий свет майского утра тотчас заполонил комнату.
     И в сознание Роланда врезалась, намертво запечатлевшись
в  памяти,  картина:  катящий по улице "виллис",  на  заднем
сиденье  которого сидели, небрежно забросив руки за  спинку,
двое  офицеров  в фуражках со звездами, а впереди,  рядом  с
пожилым   шофером  находилась  девушка  с  пышными  волосами
шатенки,  в  очках с круглой роговой оправой и  в  выцветшей
пилотке,  радостно улыбавшаяся несшемуся  на  нее  весеннему
ясному пространству...
     Победители.
     Светомаскировку с окон снимать он не стал, а зажег свет, уселся в
кресло и какое-то время размышлял, что же теперь делать?..
     Судя по всему, в этой части города хозяйничали русские, а
встреча  с  ними ему, офицеру СС, не сулила ничего  доброго,
как,  впрочем, наверняка и с американцами, и с  англичанами,
но  последние представлялись все-таки менее опасными, нежели
большевики,   имевшие,   как  слышал   Роланд,   еще   более
кровожадную, нежели гестапо, контрразведку.
     В   одном  из  отделений  бумажника  у  него  хранилось
несколько  своих  фотографий и,  использовав  чистые  бланки
документов  и  печати из портфеля Краузе, он уже  через  час
стал  Роландом Валленбергом, присвоив себе фамилию приятеля-
летчика,  канувшего в неизвестность на просторах  восточного
фронта.
     Подлинная метрика приятеля, различные его удостоверения и
дипломы обнаружились в деревянной шкатулке, стоявшей в одном
из ящиков письменного стола.
     Спустившись в подвал, Роланд прихватил с собой из подсобки лопату
и   лом;  подковырнув  одну  из  тяжеленных  бетонных  плит,
устилавших  дно  подвала, отвалил ее в  сторону,  принявшись
копать  яму,  куда  опустил портфель Краузе,  предварительно
обмотав его своей шинелью.
     Из    портфеля   он   взял   только   деньги;    записи
штандартенфюрера ему были попросту не нужны, именной  кинжал
и  "Вальтер"  представляли опасность  для  их  владельца,  а
потому  и свой табельный "Люгер" он тоже решил захоронить  в
яме.
     Бланки документов тоже могли вызвать много вопросов в случае
вероятного  обыска; единственное, о чем жалел Роланд  -  так
это  о  старинном кинжале, представлявшим, конечно, музейную
ценность,  но ведь и его способны расценить, как  незаконное
холодное   оружие,  а  потому  на  какое-то   долговременное
обладание   столь  уникальной  вещицей  в   данных   смутных
обстоятельствах рассчитывать не приходилось.
     Машинально он нащупал под рубашкой грани окаймленного серебром
камня,  решив оставить его при себе, - в крайнем  случае,  -
невелика потеря.
     В  яму  полетел  форменный китель,  галифе,  фуражка  с
эмблемой-черепом;  плита ровно улеглась  на  прежнее  место;
стыки  ее  Роланд не поленился залить цементым раствором,  а
после,  тщательно  убрав  остатки грунта  с  пола,  поднялся
наверх, в душевую, смыв с себя пот и грязь.
     После  не торопясь собрал рюкзак с продуктами  и,  хотя
неудержимо хотелось выпить вина, в удовольствии такого  рода
он себе решительно отказал.
     Его словно кто-то подталкивал к незамедлительному уходу из
этого дома, - пусть в неизвестность, пусть в лапы врага...
     Он  запер  за  собой дверь черного входа и  постоял  на
ступенях,  превозмогая дрожь во внезапно  ослабевших  ногах,
опьяненный, как от доброй бутыли "рейнского" - свежим,  хотя
и с явным запашком гари, воздухом.
     Вот и все.
     Теперь ему надлежало уходить на запад. Снова - в другую
жизнь.


     Будущее других стран представляется неясным из-за постоянно
меняющейся  ситуации.  Двадцать лет назад  я  писал,  что  у
немцев  в Европе только два союзника: Британия и Италия.  За
это время события развернулись таким образом, что проведение
политики  в  соответствии с этим моим утверждением  является
невозможным.  Британцы вроде бы все еще  обладают  имперской
силой,  но  у  них  уже нет тех моральных  качеств,  которые
необходимы    для   сохранения   империи.   Казалось,    они
господствовали в мире, а на самом деле ими управляли  евреи.
Италия попробовала превзойти Древний Рим. У нее имелись  все
древнеримские амбиции, но ей не хватало решительности духа и
материальной силы. Единственной козырной картой  у  нее  был
истинно римский лидер. Какая трагедия для этого человека!  И
что  за  трагедия  для страны! Как для  народа,  так  и  для
отдельного  индивидуума трагично иметь цели  и  не  обладать
необходимыми   средствами   для   их   достижения.   Франция
продолжает  являться врагом немецкого народа. Ее непрерывная
дегенераци  и  ее  частые  "кризисы  нервов"  вынуждали  нас
иногда  преуменьшать  важность ее  действий.  Если  она  еще
больше  захиреет,  что  очень вероятно,  то  это  не  должно
привести  к  уменьшению недоверия к ней с нашей стороны.  От
военной мощи Франции ныне остались одни воспоминания,  и  уж
хотя бы с данной точки зрения вы можете быть вполне уверены,
что она больше никогда не доставит нам неприятностей. Что бы
не говорили, эта война, по крайней мере, поставила Францию в
ту  категорию, где ей надлежит быть: держава пятого разряда.
Но  при  всем  этом,  благодаря ее бесконечной  коррупции  и
неподражаемому искусству вымогательства, она все  еще  может
быть  опасной  для  нас. И потому надо  и  впредь  проявлять
недоверие  и  бдительность по отношению к ней.  Пусть  немцы
никогда  не  позволят убаюкать себя. Придерживаться  строгих
принципов  в отношениях с другими странами не представляется
возможным.  Кроме  того,  нужно быть  готовым  приспособлять
политику  к  меняющимся условиям. И тем  не  менее  можно  с
уверенностью  заявить,  что  Германия  всегда  найдет   себе
стойких    друзей   среди   тех   людей,   которые   активно
сопротивляются  еврейской  заразе.  Я  уверен,  что  японцы,
китайцы и мусульманские народы всегда будут нам ближе,  чем,
например,  Франция,  несмотря  на  нашу  родственную  кровь.
Трагедией  Франции  является  ее  постоянная  дегенерация  в
течение  веков  и  развращение евреями  ее  высших  классов.
Теперь  же  Франция  обречена проводить еврейскую  политику.
После  поражения Рейха и предстоящего появления  азиатского,
африканского и, вероятно, южно-американского национализма, в
мире  останутся  только  две державы,  которые  в  состоянии
противостоять  друг  другу: Соединенные  Штаты  и  советская
Россия. И исторические, и географические законы вынудят  обе
эти  державы испытать свои силы либо военным путем,  либо  в
области  экономики и идеологии. Те же самые законы неизбежно
заставят  обе  эти державы стать врагами Европы.  Совершенно
ясно,  что  рано или поздно, обе эти державы пожелают  найти
поддержку  единственной выжившей великой нации  в  Европе  -
немцев. И я отдаю себе полный отчет в том, что скажу сейчас:
любой  ценой  немцы  должны  избегать  роли  пешки  в  обоих
лагерях.  При  подобной конъюнктуре трудно  определить  -  с
идеологической  точки зрения, - что окажется более  вредным:
еврейский  американизм  или еврейский большевизм.  Возможно,
что  под  влиянием  событий русские полностью  избавятся  от
еврейского  марксизма,  но  только  лишь  для  того,   чтобы
возродить  панславянизм  вего самом  свирепом  и  ненасытном
виде. Что же касается американцев, то, если они не избавятся
от  ига  нью-йоркского  еврейства, их  ждет  гибель  еще  до
наступления  поры  зрелости.  Тот  факт,  что  они  сочетают
обладание   колоссальной   материальной   силой   с    явным
отсутствием интеллигентности, невольно наводит  на  мысль  о
ребенке,  пораженном слоновой болезнью. Не суждено  ли  этой
цивилизации  погибнуть столь же быстро, как  она  развилась?
Если   Америке   не  удастся  выработать  менее   ребяческую
доктрину,  чем та, которая в данный момент является  как  бы
моральным  путеводителем и которая основана на  возвышенных,
но  химерических принципах и на так называемой  христианской
науке,   то  возникнет  вопрос:  надолго  ли  она  останется
преобладающе-белым континентом? Вскоре станет  ясно,  что  у
этого  колосса  с глиняными ногами после его  захватывающего
взлета   осталось  сил  лишь  на  то,  чтобы  вызвать   свое
собственное   падение.  И  какая  великолепная   возможность
представится желтой расе с этим внезапным падением! Итак,  в
этом  жестоком мире, стало очевидным, что единственные белые
народы, у которых есть шансы выжить и процветать, - это  те,
кто  знает,  как  страдать и кто все еще обладает  мужеством
бороться  до  конца, - даже тогда, когда положение  выглядит
абсолютно  безнадежным.  И  только  те  народы  имеют  право
говорить  об  обладании  такого  рода  качествами,   которые
способны  вытравить  из  своих  организмов  смертельный   яд
еврейства.

                                           АДОЛЬФ ГИТЛЕР




     Наверное, это был их единственный откровенный  разговор
с  отцом,  в  котором тот впервые коснулся своего  прошлого,
рассказав  обо  всем, что произошло с  ним  во  время  войны
именно  так, как это обстояло в действительности, и  что  не
нашло своего отражения в иммиграционных анкетах, заполненных
им при переезде из Германии в США.
     Ричард в ту пору находился в процессе развода со своей женой
Элизабет,  -  высокой  брюнеткой, не  менее  эффектной,  чем
кинозвезда с аналогичным именем, но по фамилии Тейлор.
     Служаку из ЦРУ практичная Элизабет сменила на респектабельного
главу   крупной  адвокатской  конторы,  взявшегося,  кстати,
быстрейшим   и  бесплатным  образом  процедуру   развода   и
оформление  соответствующих документов  осуществить;  вместо
казенного  жалования Ричарда в распоряжении  супруги  теперь
имелись  иные  денежные суммы и, наконец-то, воплотилась  ее
давняя мечта о дорогих парижских туалетах, умопомрачительных
манто,  бриллиантовых аксессуарах и новеньком "ягуаре",  чей
белый  кожаный  салон  изысканно  гармонировал  с  янтарными
отделочными панелями из карельской березы.
     Смертельно устав от рабочей суеты, равно как и от бесконечных
материальных претензий Элизабет по поводу раздела  имущества
и  недвижимости, Ричард взял неделю отпуска, решив  повидать
отца  и  навестить могилу матери, умершей  с  год  назад  от
скоротечного рака.
     Отец  жил в пригороде Нью-Йорка, и через считанные часы
полуспортивный  "фордик",  мчась  по  широкой  95-й  дороге,
окруженной  в  ту осеннюю пору золотым и багряным  раздольем
великолепных   лиственных   лесов,   привез    Ричарда    из
провинциальной столицы Америки в столицу мира, цитадель, как
ее  называл  отец,  империализма,  вздымавшую  свои  лощеные
небоскребы над широкой гладью Ист Ривер.
     Миновав исполинские готические арки моста Verrazano, он съехал
на  трассу  Белт Парк Вэй, ведшую из мрачноватого, кирпично-
багрового Бруклина к тихим двухэтажным домикам Лонг Айленда,
в одном из которых проживал отец.
     Он приехал днем, застав старика в сборах на глубоководную
рыбалку,  и  с  радостью согласился присоединиться  к  нему,
сменив костюм на непромокаемый громоздкий комбинезон.
     У  отца  была небольшая яхта, с которой тот управлялся,
несмотря  на преклонный возраст, весьма решительно и  умело,
как заправский моряк.
     Вскоре полоска берега исчезла вдали, а с нею как бы сгинули
все  служебные  и  семейные неурядицы;  нос  судна  рассекал
легкую  черноватую волну, вились чайки над мачтой, и  Ричард
отдохновенно   и   восторженно  ощущал   подлинность   пусть
временной,   но  прекрасной  свободы  в  своем  единении   с
завораживающим  чудом океанского простора, дышавшего  ему  в
лицо соленой, вольной свежестью бриза.
     С   рыбалки   они   вернулись  уже   поздним   вечером,
пришвартовав   яхту  у  пирса,  в  спокойной   воде   узкого
заливчика, извилиной вдававшегося в побережье.
     Возиться с уловом трески и камбалы не хотелось; они закидали
рыбу  мелким  крошевом  льда из хранящегося  в  морозильнике
пластикового  мешка  и,  стянув с себя  рыбацкие,  грубой  и
толстой  вязки  свитера, устроились  возле  камина,  попивая
горячий  глинтвейн, терпкий от корицы и бутонов  гвоздичного
дерева.
     Ослепительно золотая, нежная, как летящая в солнечном луче
паутинка, кончилась в тот день теплая осень, и уже  ночью  с
Атлантики  нагнало тяжелые тучи, засвистал  ветер,  кидая  в
штормовые  черные  валы, катящие на  пустынные  пляжи,  кипы
листвы  из прибрежных лесов, и за покрытыми холодной моросью
окнами будто шелестели шаги приближающейся скорой зимы.
     Непогода  словно бы приурочилась к Хэллуину - отчего-то
популярнейшему  в  Америке  празднику  нечисти,  прошедшему,
впрочем, без обычных бурных молодежных увеселений, когда  на
улицу вываливались толпы в масках ведьм, мертвецов и чертей;
промозглое   ненастье   принудило   даже   самых    активных
энтузиастов  встретить  сомнительное торжество  у  домашнего
очага.
     Итак,  они  сидели у камина, наслаждаясь глинтвейном  и
уютом  теплой комнаты; желтые листья липли к мокрым  стеклам
окон,  изредка  пошипывали избытком  пара  клапаны  батарей,
разноцветным пятном светил в углу телевизор - по тринадцатой
программе  шел голливудский боевичок на тему второй  мировой
войны...
     И тут отец неожиданно произнес:
     -  Удивительная  все же хреновина -  этот  американский
кинематограф!  Порою смотришь - не оторваться.  А  в  финале
понимаешь:  очередное  дерьмо! Если и  есть  исключения,  то
разве - десяток картин...
     Он  с неприязнью выделил прилагательное "американский",
чему  Ричард привычно не удивился: отец, проживший в  Штатах
десятилетия,  откровенно не любил  эту  страну,  а  ко  всем
проявлениям   патриотизма  янки   относился   с   брезгливым
скепсисом.
     Однажды они сидели в ресторане, где после шоу, знаменуя
окончание  вечера, грянул государственный гимн и публика,  в
большинстве  своем  изрядно  подвыпившая,  прижав   руки   к
сердцам,   грянула   полупьяным   хором   осанну   в   честь
простершейся  "от  берега до берега"  территории  под  сенью
"звездного флага полосатого"...
     Ричард,  хотя  и  не стал упражняться в вокале,  однако
поднялся  со  стула,  а  отец же остался  сидеть,  не  меняя
небрежной  позы,  причем,  в  глазах  его  стояло  даже   не
презрение, а какая-то холодная гадливость...
     Впрочем, окружавшие их тогда тупые, сытые физиономии, и
разевающиеся  пасти,  выдыхающие  вперемешку  с   пивным   и
водочным перегарами слова национального гимна, положительных
эмоций,  право,  могли и не вызвать. Да и  сам  он,  Ричард,
подумал    тогда   о   некоем   "демократическом   фашизме",
пронизавшем американскую жизнь и во многом соответствовавшим
коммунистическим  постулатам,  также  заставлявшим   русских
горланить "Интернационал" на своих партийных сходках, что по
сути  мало  отличало и тех и других от германских  нацистов,
голосивших  за  здравие Рейха и фюрера в своих  пивнушках  в
порыве верноподданического энтузиазма...
     Он  вообще  находил официальное осуждение нацизма,  как
некий  блеф,  ведь разноликая Америка, где  смешалась  кровь
всех  рас,  имела  четкий, невзирая на цвет  кожи,  критерий
американского  гражданина, слепо обязанного  следовать  всем
канонам  определенного  образа  жизни,  что  создавало  расу
определенного   мировоззрения,   отступление   от   которого
означало   невозможность  занять  какие-либо   ответственные
позиции  в  обществе.  А что уж говорить  об  иммиграционных
анкетах,  предписывающих указать как расовую принадлежность,
так  и  обязывающих  новых поселенцев не принимать  никакого
участия  в  публичных выступлениях, затрагивающих социальные
основы   государства   или  же  злободневные   аспекты   его
политики...
     В той или иной мере, аналогичные условия преобладали и в
остальных  странах, причем, не тоталитарных, а  просвещенных
европейских,  а  такие же как Германия,  Франция  и  Англия,
вообще  являли  собой образцы несомненного  и  всестороннего
приоритета  национального  большинства  перед  какими-нибудь
проживающими  там  неграми, китайцами  или  даже  белокожими
иностранцами...
     Выходило так, что осуждался не столько фашизм, сколько его
откровенная  декларация  и  заимствованные  символы   времен
существования гитлеровской Германии типа свастики.
     -  ... И ты посмотри только на этот мешок с дерьмом,  -
донесся  до  Ричарда  голос отца. - Он  пытается  изобразить
группенфюрера СС! Да от этого актеришки аж через экран несет
хот-догами, кока-колой и поп-корном! Его форма  -  шорты  до
колен,  рубашка  цвета  "какаду"  и  кепка  с  козырьком  на
затылке... И кроссовки, конечно. Группенфюрер!
     -  А  чем...  несло от группенфюрера? - лениво  спросил
Ричард, усмехнувшись.
     - Смертью, - кратко откликнулся отец.
     -  Папа...  -  Ричард выдержал паузу. - Твоя  любовь  к
Америке   мне  превосходно  известна.  Это...  отрицательная
величина.  Однако  -  почему?  У  тебя  же  сложилась  здесь
достаточно благополучная судьба, ты не бедствовал...
     -  Да.  Благодаря деньгам, которые увез из  Германии  и
удачно вложил.
     - Ты не ответил на вопрос.
     - Долгий разговор, - отмахнулся отец.
     -  Ты  куда-то спешишь? У тебя важная встреча? В  конце
концов, мы не так часто видимся. Можно и поговорить, нет?
     -  Хорошо. Только выключи телевизор. Ненавижу еврейский
кинематограф.
     - Еврейский?
     -  А  что в этой стране нееврейское? Здесь всюду власть
детей  Сиона,  милый мальчик. И уж тебе-то это  должно  быть
известно.
     - Да, но кино-то причем?
     - Еще Скотт Фицджеральд сказал, что Голливуд - сплошной
праздник  для евреев и трагедия для всех остальных.  Кстати,
он  и  был  создан евреями, Голливуд. Что  ты  на  меня  так
пристально  смотришь? Тебе нужны доказательства? Пожалуйста.
Называй ведущие компании. Поименно.
     -  "Парамаунт  Пикчерс"! - провозгласил Ричард  не  без
иронии.
     -  Отлично. Основатель - еврей из Венгрии Адольф Цукор,
- откликнулся отец.
     - "Фокс Филм Корпорейшн"...
     - Вильям Фокс. Национальность та же. И тоже, кстати, из
Венгрии.
     -  "Юниверсал  Пикчерс", - продолжил Ричард  осторожным
тоном.
     - Лемле, еврей из Германии.
     -  Относительно "Метро-Голдвин-Мейер" , полагаю, у тебя
наверняка имеется козырь?
     -  Ну, тут уже все ясно из самого названия... А могу  и
уточнить: Луис Мейер, выходец из России.
     -  А  как насчет "Уорнер Бразерс"? - прищурился  Ричард
испытующе.
     -  Братья  Уорнеры;  папа - польский еврейчик,  работал
сапожником  в  Балтиморе. Что, сдаешься? - Он усмехнулся.  -
Вот  они и понаехали в Голливуд из своих местечек и гетто...
Они  были  никем,  изгоями,  американская  аристократия   их
попросту  не  воспринимала,  а всем  им  хотелось  вверх,  к
власти...
     -  Не  понимаю,  -  перебил Ричард. -  Ребята  добились
успеха.  Стали богаты. Евреи они, или японцы... Мне кажется,
тут есть элемент какой-то ущербной зависти...
     -  О,  нет!  Дело не в успехе и даже не в путях,  каким
успех был достигнут. А уж о зависти вообще не идет речи!
     - А в чем же тогда суть... претензий?
     -  В  том,  что,  понимая невозможность достижения  ими
какой-либо власти, они захотели создать свой мир, в  котором
чувствовали   бы   себя   всемогущими   владыками;   мир   с
определенной  системой ценностей, взращенных  из  их  убогой
сущности... Ты что-то сказал об ущербной зависти?.. Да,  ими
руководила именно она, присущая их нации безраздельно. И они
создали  такой  мир - ирреальный мир бредовой  "американской
мечты",  основой которого стал хищный материалиьный  расчет,
мой дорогой Рихард.
     Отец часто любил произносить его имя в германской,  что
называется,  версии, хотя покойная мать, чей род  происходил
из    Англии,    отчего-то   зачастую   противилась    такой
интерпретации.  С  легким, но безнадежным укором  она  также
осуждала его непримеримый антисемитизм.
     -  Их  виллы,  -  продолжил он, -  тонули  буквально  в
римской роскоши, об оргиях этих подонков ходили легенды,  но
да  и черт с ними, не в том дело! Не в том, что достигли они
своих самых смелейших вожделений!
     -  Такие  вожделения бытуют не только среди  евреев,  -
заметил Ричард безучастно.
     - Но среди большинства их - повсеместно.
     - А как с меньшинством?..
     -  Как раз к данной теме я подступил, - отозвался отец.
-  Когда  говорил, что дело не в тех позициях  материальных,
которые  евреи  завоевали. Капитал - почва политики.  Как  и
пресса,  и еще в большей мере - кинематограф, воздействующий
уже  не  только на сознание, но и на подсознание... Тебе  не
надо, к примеру, пояснять эффект "двадцать пятого" кадра?..
     - Не надо.
     Ричард прекрасно знал, что,вставленный в киноленту фрагмент,
неспособный  быть  зримо различимым зрителем,  оказывает  на
него,  тем  не  менее, сильнейшее неосознанное  впечатление,
бесспорной информационной формулой визуально запечатляющейся
в мозгу.
     -  Так  вот. Факт достигнутого благополучия их  уже  не
интересовал.
     Отец отхлебнул из высокого бокала темно-вишневый глинтвейн.
Отблеск пламени от камина розовой тенью скользнул по  седине
его  волос  и чисто выбритой, здоровой коже щек.  То  ли  от
алкоголя, то ли от волнения, с которым он говорил,  внезапно
проявился  его,  казалось  бы, преодоленный  долгими  годами
жизни здесь, немецкий жесткий акцент.
     -   Они,   создавшие   свою   империю,   где   ковались
выпестованные киношные архетипы и даже традиции,  обратились
к  упомянутому тобой меньшинству, кто владел их религиозными
постулатами  и  властвовал  над  их  духовным,  вернее   же,
бездуховным   началом.  А  содержание   главного   постулата
составляла идея, согласно которой все "гои" по рангу  своему
ниже  скотины,  ну,  а скот, как известно,  надо  сгонять  в
послушное  стадо... Их кино и стало своеобразным  кнутом.  И
подчинились  ему  не  только американцы,  но  и  европейские
арийцы, каждодневно и привычно впитывающие отраву...
     -    В    России   американские   фильмы    почти    не
демонстрировались, - заметил Ричард.
     - Правильно, - кивнул отец. - Я не испытываю симпатий к
коммунистам,  но  в  определенный момент они  отказались  от
еврейской верховной роли в своей стране, ибо поняли -  иметь
в  руководстве дегенеративную нацию - значит, обречь себя на
полнейшее  вымирание. Что там наши концлагеря?..  Эта  мразь
уничтожила  почти всю нордическую элиту славянства,  выморив
ее эмиграцией, голодом, пьянством и тюрьмами...
     Он запнулся. Звенел телефон.
     Присев в кресло, стоявшее в дальнем углу гостиной, отец повел
разговор  с неизвестным собеседником, - вероятно, с соседом,
-  о пустяках стариковского бытия, а Ричард же погрузился  в
невольное раздумье над всем им сказанным...


     ...Примечательно,    что   на   последних    заседаниях
Государственной  Думы  ни один русский  не  выступал  против
правительства, только евреи. Таким путем большевики пришли к
власти,  и  теперь  никакая сила не сдерживала  евреев.  Они
скинули  свои  маски и установили чисто еврейское  "русское"
правительство. Приведем имена.
     Комиссар по военным и иностранным делам - Бронштейн (Троцкий),
вдохновитель  красного  террора;  комиссар  по  культуре   -
Луначарский;  комиссар  образования  -  Коллонтай;  комиссар
торговли  -  Бронский; комиссар юстиции -  Штейнберг;  глава
ЧеКа  -  Моисей  Урицкий.  В  его  следственной  тюрьме   по
известному  адресу  Гороховская,2  без  суда  убиты   тысячи
невинных. Абрахам (Крыленко) - о нем говорилось выше -  стал
главнокомандующим всех армий. После того,  как  обнаружилось
его  участие  в весьма скандальной истории, он  был  заменен
евреем Посерном. Председателем Петербургского совета рабочих
и   солдатских  депутатов  является  Апфельбаум  (Зиновьев);
аналогичного  Московского совета - Смидович.  Делегатами  на
мирных   переговорах   в   Брест-Литовске   были   Бронштейн
(Троцкий),   Йоффе   и   Карахан   -   все   евреи.   Первым
дипломатическим  курьером в Лондоне  (он,  вероятно,  привез
своим   братьям  по  крови  хорошие  новости!),  был   еврей
Хольцман.
     Почти все представители советского правительствыа за рубежом
- евреи. В Берне - "русский" посол Шкловский; в Христиании -
Бейтлер;  в  Стокгольме  -  Воровский;  Розенблюм  (Каменев)
отправлен в Вену, а небезывестный Йоффе - в Берлин.
     На  переговорах, где уточнялись детали Брест-Литовского
соглашения,   "русская   сторона"  была   представлена   уже
упомянутым   Воровским,   к   которому   прибавилось   около
двенадцати евреев и евреек.
     В  дополнение  назовем  имена  ведущих  пропагандистов,
пишущих для большевистских газет: Нахамкес (Стеклов),  Лурье
(Ларин) и Собельсон (Радек).
     В  свое  время во имя гуманности они требовали  свободы
слова  и  отмены смертной казни. Но как только они пришли  к
власти,  была  установлена такая цензура, которой  не  знали
даже в самые мрачные времена царизма.
     Смертная казнь применялась практически повсеместно, а затем ее
ввели  и  в  "легальном" плане. Им удалось привлечь  наивные
массы  под  знамена  братства и  мира;  незамедлительно  они
начали  разжигать яростную ненависть ко всему "буржуазному",
и вскоре началась систематическая резня и гражданская война,
если  можно  только  назвать  таким  термином  одностороннее
убийство.
     Вся русская интеллигенция, десятилетиями самоотверженно
боровшаяся   за   права  народа,  подверглась  безжалостному
уничтожению.  На этих страницах не представляется  возможным
входить  в детали, но можно смело сказать, что все лучшее  и
честное,   имевшееся  в  русском  народе,  было   беспощадно
уничтожено.
     Однако ненависть к евреям в России постоянно растет. Даже
самые мягкосердечные и терпеливые русские преисполнены  этой
ненавистью. Если нынешнее правительство падет, в  России  не
останется  в  живых  ни одного еврея. Можно  с  уверенностью
сказать,  что  тех,  кого не убьют,  вынудят  уехать.  Куда?
Поляки  уже  дали  понять, что не желают их  принимать.  Вот
поэтому-то они и направятся в старушку-Германию, где мы  так
любим евреев, что сохраняем для них самые теплые места!




     Личность должна быть безупречна в расовом отношении. Пускай
человек  будет немцем, индейцем или негром и т.д. и  т.п.  Я
одинаково  уважаю всех. Мы можем работать  и  полагаться  на
каждого  из  них.  У  каждой нации есть вполне  определенные
черты.  Соответственно можно сказать,  что  какую-то  работу
один  человек выполнит лучше, чем другой. В данном отношении
люди не отличаются от собак или лошадей. Способности и черты
каждой расы четко установлены, и всегда можно заранее знать,
на что можно рассчитывать в том или ином случае.
     Но  если имеет место расовое смешение, неважно - какое,
никогда  нельзя знать, какие расовые черты будут действовать
в ответственный момент, в особенности тогда, когда предстоит
принятие  важных решений. На работе, выполненной  монгрелом,
всегда  лежит  отпечаток обеих рас, чья кровь  течет  в  его
жилах.  Если вы предоставите ему ответственный и влиятельный
пост,  то обнаружите бессознательную борьбу, происходящую  в
его  смешанной крови и отражающуюся на его делах, поступках,
решениях.
     Ленин  являет  собой  самый  превосходный  пример.  Вся
большевистская  революция представляется отражением  борьбы,
происходившей у него в крови: борьба между азиатской  жаждой
разрушения и европейской тягой к культуре.
     Вот поэтому-то никогда всерьез не следует полагаться на
полукровок.
     Стремление расы оставаться расово чистой является доказательством
ее  жизненности  и здоровья. Гордость за расу  -  и  это  не
подразумевает  презрения к другим  расам  -  также  является
нормальным и здоровым чувством.
     Я никогда не считал китайцев или японцев неполноценными
по сравнению с нами. Они принадлежат к древним цивилизациям,
и  я  охотно  признаю,  что их прошлое  значительнее  нашего
собственного.  У  них  есть право гордиться  своим  прошлым,
равно как и мы имеем право гордиться цивилизацией, к которой
принадлежим.  В  самом  деле,  я  считаю,  что   чем   более
непоколебимыми в гордости за свою расу останутся  китайцы  и
японцы, тем легче окажется для меня общение с ними.
     Расовая гордость - то качество, которым немцы в основном не
обладают. Дело в том, что последние три столетия наша страна
была раздираема внутренними распрями и религиозными войнами,
а  также  испытывала  иностранные  влияния  и,  кроме  того,
находилась под воздействием фальшивого христианства, как оно
преподносится  новообращенными проповедниками в  сегодняшних
церквях.  Когда расовая гордость просыпается  в  немце,  как
иногда  случается,  она проявляется в  наиболее  агрессивной
форме.    Это   своего   рода   компенсация   за    комплекс
неполноценности, испытываемый многими из них. Вряд ли  нужно
говорить,  что  это  не  относится к  пруссакам.  Со  времен
Фридриха   Великого   они  обладают  чувством   достоинства,
являющимся  отличительным признаком уверенных в себе  людей.
Благодаря этому пруссаки сумели создать единую Германию.
     Национал-социализм пытался дать всем немцам ту гордость,
которую  до  сих пор знали только пруссаки. У  австрийцев  в
крови  есть схожее чувство, порожденное тем, что  в  течение
веков  никакая  другая  раса не господствовала  над  ними,а,
напротив, они сами долгое время отдавали приказы и встречали
подчинение.  Они  обладают накопленным опытом  господства  и
власти,  и  за  счет этого можно отнести их изящество  речи,
которое никто не может отрицать.
     В тигле национал-социализма расплавятся и смешаются все
эти  качества, характерные для германской души; и  возникнет
современный германец - трудолюбивый, сознательный, уверенный
в  себе  и  одновременно простой, гордый не самим собой  или
тем,  что  он  есть,  но  своей принадлежностью  к  великому
сущему. Это чувство общего превосходства ни в коем случае не
подразумевает  какое-либо  желание  подавить   и   сокрушить
других.  Я  знаю,  были моменты, когда мы слишком  увлеклись
культом данного чувства...
     Наша расовая гордость не агрессивна, пока она не касается
еврейской  расы. Мы употребляем термин "еврейская раса"  для
удобства,  хотя  в  действительности и с генетической  точки
зрения  такого явления, как еврейская раса, просто нет.  Тем
не  менее  есть группа, к которой таковой термин может  быть
применим  и  существование которой допускают сами  евреи.  И
именно эту группу человеческих существ мы называем еврейской
расой.  Отметим,  что  это не религиозное  сообщество,  хотя
еврейская религия используется этой группой как наклейкой.
     Еврейская раса - прежде всего абстрактная раса ума. Она
объединяет  как  наиболее  рьяных  атеистов,  так  и   самых
убежденных,  искренне  верующих.  Объединяет   их   и   факт
многовекового  преследования, хотя евреи забывают,  что  они
сами провоцируют эти преследования.
     Следует   заметить,   что  евреи   не   обладают   теми
антропологическими характеристиками, которые  определили  бы
их принадлежность к однородной расе. Однако нельзя отрицать,
что  у  любого  еврея в мире наличествуют  несколько  капель
чисто  еврейской крови. Если бы это было не так, не  имелось
бы  никакой  возможности объяснить присутствие  определенных
физических  черт, присущих всем евреям от варшавского  гетто
до  марокканского базара: безобразный, хищный нос,  жестокие
грязные ноздри и т.д.
     Раса ума являет собой нечто более цельное и более прочное,
чем  обычная раса. Перевезите немца в Соединенные Штаты -  и
вы  превратите  его в американца. Но еврей остается  евреем,
куда  бы  он ни перемещался; остается существом, которое  ни
одна  окружающая среда не может ассимилировать.  Характерная
особенность  умственного устройства его расы  позволяет  ему
оставаться невосприимчивым к процессам ассимиляции. И именно
тут,  в  двух словах, находится доказательство превосходства
ума над телом...
     Поразительное влияние, которого они достигли в девятнадцатом веке,
дало   евреям  чувство  их  собственной  власти  и  вынудило
сбросить их маску. Мы благодарны им за порыв откровенности с
их  стороны,  - откровенности со стороны нашего смертельного
врага.
     Я  всегда  был  абсолютно справедлив  в  моих  делах  с
евреями.    Накануне   войны   я   сделал    им    последнее
предупреждение. Я сказал им, что если они вызовут  еще  одну
войну,  щадить их никто не будет и что я вымету паразита  из
всей  Европы  -  раз  и навсегда. На это предупреждение  они
ответили объявлением войны и дали ясно понять, что где бы  в
мире ни находился еврей, там будет неумолимый враг национал-
социалистической Германии.
     Мы  вскрыли еврейский нарыв, и мир будущего будет вечно
нам благодарен.

                                           АДОЛЬФ ГИТЛЕР


     Когда  отец, закончив разговор, положил трубку,  Ричард
сказал:
     -  Ты говоришь о стаде. И о кнуте. Да, это применимо  к
сталинской  России, к гитлеровской Германии, но относительно
Америки - вопрос довольно-таки спорный.
     - Германия и Россия? Нет, там все обстояло сложнее. Там
была  диктатура, предлагавшая жить под эгидой идеи и во  имя
ее.
     -  Не  столько  предлагавшая, сколько  принуждавшая,  -
поправил Ричард.
     -  Пусть  -  так,  - кивнул отец. - Но  в  Штатах  была
избрана   попросту  куда  более  гибкая  система   того   же
принуждения.  Если  ты  не  соблюдаешь  каких-либо   правил,
система  автоматически отторгает тебя, и в итоге  ночлег  ты
проводишь  под  мостом,  в  картонной  коробке,   а   доходы
получаешь  лишь  в  качестве милостыни. В  конце  концов,  и
достаточно  быстро,  такой индивидуум естественно  погибает,
попадает в накопитель морга и, впоследствии, совместно с ему
подобными отправляется в общую безымянную могилу, а, вернее,
в  строительную  яму, заливаемую бетоном.  А  вот  послушных
биороботов система лелеет. Оглянись вокруг, и ты найдешь  их
повсюду. Порою они производят впечатление интеллектуалов, но
образование  их и искушенность касаются, как правило,  сферы
финансов   и  бизнеса,  где  важен  не  столько   талант   и
самостоятельное мышление, а овладение комплексом навыков...
     Обхватив колено ладонями, Ричард потянулся всем телом и,
рассмеявшись, спросил:
     - Ко мне это тоже относится?
     -  Нет.  Во-первых, ты - страж системы, а  потому  тебе
даны  специальные  знания. Во-вторых,  работа  твоя  требует
присутствия  в  твоем  сознании творческого  начала,  умения
анализировать,  прогнозировать и адаптироваться  в  той  или
иной  среде.  За  это,  кстати, система  предоставляет  тебе
пожизненные льготы, чтобы ты также пожизненно был верен  ей,
-  нравится  она  или нет. А в третьих,  в  тебе  -  хорошие
германские крови.
     -  Да был я в этой твоей любимой Германии, - отмахнулся
Ричард.  -  Между прочим - возрожденной усилиями и  деньгами
Америки!  Ты,  конечно,  скажешь  -  еврейскими  деньгами  в
расчете на дальнейшее Германией манипулирование...
     - А что, не так?
     - Так.
     - И в чем же тогда...
     -  А  в  том, что более роботизированной нации я вообще
нигде  не  встречал! Вся жизнь - согласно графику. В  девять
часов  вечера  все  замирает. Не успеешь купить  что-либо  в
магазине  в  пятницу  -  жди до понедельника.  В  транспорте
проверяются документы, в подземке ходят контролеры билетов с
собаками...
     - Зато соблюдается порядок и дисциплина. К тому же, это
не нью-йоркский сабвей, где жизнь висит на волоске буквально
каждую  минуту,  особенно  по ночам...  А  два  обязательных
выходных   продиктованы  заботой  о   здоровье   нации.   Ты
цепляешься к мелочам, Рихард.
     -  А  что  ты  скажешь  о порно, что  демонстрируют  по
официальному телевидению?
     -  А  то его здесь не смотрят! Да, в программе штата  и
голой задницы не мелькнет, вырежут - как же, безнравственно!
Но порнокабель работает двадцать четыре часа в сутки. Страна
лицемеров, Рихард. Там узаконены публичные дома, а здесь они
в  подполье, однако проституции не меньше, и управляется она
мафией.  Но  никакая итальянская, китайская или же  японская
мафия  не сравнится по возможностям и деньгам с мафией мафий
- еврейской!
     -  Я  чувствую,  - сказал Ричард, - ты  бы  нашел  себе
абсолютно адекватную компанию среди ветеранов СС. Кстати.  Я
заметил,  что  ты  избегаешь общения  со  здешними  немцами.
Причем - явно умышленно. Не так?
     Отец, тяжело вздохнув, задумался.
     -  Хорошо, - произнес вдруг тихим, будничным  тоном.  -
Вероятно, мне стоит кое-что тебе рассказать. Начну  с  того,
что  Валленберг - фамилия вымышленная. И зовут  тебя  Рихард
Гюнтер. Вернее, так бы тебя следовало называть.
     -  Сюрприз,  - откликнулся Ричард отчужденно.  -  Ты...
серьезно?
     - Вполне. И история такова...
     Он  выслушал  отца с интересом, хотя никаких  особенных
эмоций  от  рассказа  его не испытал: спасающий  свою  жизнь
человек,  поневоле попавший в переплет, действовал  согласно
закономерной в тех обстоятельствах логике, сначала скрываясь
в заброшенном доме, на который, как ни парадоксально, Ричард
теперь имел права наследника, а после уйдя на Запад.
     -  Но  ты хотя бы пытался отыскать родителей? - спросил
он отца. - Ты говорил, они погибли...
     -  Скорее  всего, - кивнул тот. - Пока я скрывался,  их
увезли в гестапо. Но я выяснил и другое: меня искали с таким
усердием,  с  каким  ищут  только важнейших  государственных
преступников.
     - Причина - в портфеле?
     - Именно. И я подумал: вдруг Краузе остался жив? Или же
его  сподвижники  выстроили  логическую  схему  и,  зная   о
документах, начали охоту? Рано или поздно они бы нашли  меня
- Германия не столь велика, как Штаты...
     - И ты решил "переплыть лужу"?
     -  Да.  И  сидеть здесь тихо, с эмигрантами из  бывшего
Рейха  не  общаясь. Понимаешь... даже, если бы я  вернул  им
портфель, они вряд ли бы оставили меня в живых, - я  слишком
много  узнал, находясь на уровне, несоответствующем  таковым
знаниям.
     - А почему бы им было не принять тебя в свою компанию?
     -  Это  весьма  дискуссионный вопрос, Рихард.  Принципы
такого членства мне до конца неизвестны, но, возможно, я  им
просто не удовлетворял.
     -  Ладно!  - Ричард легонько стукнул ребром  ладони  по
краю  обеденного  стола.  -  Мне  непонятно  самое  главное:
практическое  применение  всего  этого  оккультного   бреда.
Точнее,  вероятно ли его какое-либо использование в реальных
целях? И если нет, тогда из-за чего сыр-бор?
     -  О-о,  -  присвистнул отец. - Чувствую, мало  что  ты
уяснил из моего рассказа, дружок. Хотя, конечно... как может
современный американец понять то время и то государство... А
те,  кто  таким государством руководили, прекрасно  отдавали
себе  отчет,  что  оккультизм и реальная  власть  -  понятия
далеко не параллельные. Кстати, ты знаешь, кого Гитлер начал
уничтожать в первую очередь? Думаешь, коммунистов и  евреев?
Нет.  Мистиков,  колдунов, астрологов и  гадалок.  Спешно  и
планомерно.Почему? Да потому что ему, кто сам являлся магом,
не нужна была конкуренция и бардак на самой ключевой позиции
внутреннего  устройства государства. Это вполне  сравнимо  с
тем,  если  бы  частным  компаниям в  Америке  позволили  бы
заняться  проблемами оружия массового поражения.  Да-да,  не
улыбайся.  Вот  и  был  создан институт  Маятника,  где  вся
просвященная  в  эзотерических науках  публика  работала  на
благо   Рейха,   под  жестким  контролем,  без  возможностей
самодеятельности, организованная в четкую структуру. Причем,
сами  магические кадры по отдельности, таинство своей миссии
не  осознавали.  Таинством же была высшая  идея  -  создание
единого  магического  социализма. Это только  казалось,  что
Германия   исповедует   научный  материализм,   и   вся   ее
тоталитарность на том и держится. Гитлер знал, что в  основе
любой    философии    есть   один    из    трех    подходов:
материалистический,  когда человек  думает  только  о  своем
брюхе и мнит себя властелином мира; духовно-мистический, что
относится  к  безраздельному служению  Творцу;  и,  наконец,
мистически-материалистический, то бишь -  оккультный,  когда
речь  идет  о  связях  с  демоническими  мирами.  Вот  он  и
манипулировал  всеми  тремя  аспектами,  выдавая   себя   за
материалиста  перед  толпой, призывая избранных  к  служению
Богу,  а  сам  же ища поддержки инфернальных  сущностей.  Из
этого,  естественно, следовало запрещение любой  мистической
литературы,  а  еще  в  тридцать четвертом  году  берлинская
полиция  ввела запрет на все предсказания будущего.  Закрыли
отделение   теософского   общества   Блаватской,   запретили
публикации  Адольфа Ланца, наставника фюрера...  Вообще  это
имя старались похоронить как можно скорее и надежнее. А ведь
еще  в  начале  тридцатых  годов этого...  вот  уж  воистину
сатанинского века, он провозгласил, что Гитлер, мол,  ученик
нашего ордена, и он развернет такое, отчего содрогнется весь
мир.
     - Ланц?..
     -  Ага. Бывший монашек, цистерианский послушник. Изгнан
из монастыря за грехи плоти. И вообще за мирские желания.  А
назывался  монастырь - Хайгиленкройц. Ну,  изгнан,  казалось
бы,  так  и  ступай  в мир людской суеты...  Нет,  решил  он
создать  собственный орден: Нового Храмовничества. При  этом
именовал  он  себя  доктором Йоргом Ланцем фон  Либенсфельс,
утверждая,   будто  папа  его  -  барон   Иоганн   Ланц   де
Либенсфельс,  что было полным враньем. Орден духовным  своим
истоком   избрал   легенду   о  Граале,   а   идеологические
направления  сводились  к идее арийской  расы,  чья  чистота
обуславливалась   методами  строжайшей   селекции.   Попутно
выдвигались   идеи   стериализации  низших   рас,   создания
инкубаторов-колоний для выведения арийского  потомства...  А
после Ланц провозгласил, что орден его - часть гитлеровского
движения. Думаю, провозгласил не из соображений конъюнктуры.
Гитлер  зачитывался его сочинениями еще в пору своей юности,
к  тому  же, еще в начале века они встречались в Вене,  ведя
заинтересованные беседы... Кстати, он-то, Ланц, купив когда-
то  развалины  древнего замка и, приведя их в  относительный
порядок,  создал  как  бы  храм, где проводились  магические
ритуалы  и  висело  знамя... Интересное  такое  знамя...  Со
свастикой.
     - То есть свастику впервые использовал Ланц?.. Я имею в
виду - в Германии? - спросил Ричард.
     -  Нет. Возможно, он лишь заимствовал идею. Был у  него
приятель  -  некто Гвидо фон Лист - писатель по профессии  и
оккультист  по  призванию. Причем,  специализацией  его  был
рунический оккультизм. Сам он считал себя выходцем  из  расы
Арманен  -  расы германских мудрецов, посвященных  в  высшие
мистические  тайны.  Поговаривали, что обладал  он  и  даром
ясновидения,  но  взор свой обращал не  столько  в  будущее,
сколько в прошлое, ища там истоки возникновения высшей расы.
И  вот, на одном из холмов под Веной, отмечая солнцестояние,
он  выложил  из пустых винных бутылок эту самую свастику,  -
древнейший  символ  Солнца и жизни.  Нельзя  с  уверенностью
говорить  о  предложении Ланца Гитлеру  использовать  данный
знак    в   качестве   эмблемы   партийной,   а   затем    и
общенациональной.   На   авторство   подобного   предложения
претендовал  и  Фридрих Корн из тайного Германского  ордена,
стоматолог  по профессии. Впрочем, к чему я клоню?  Клоню  к
тому,  что  имена  тех,  кто  строил  фундамент  Рейха   как
оккультного  по сути образования, должны были  исчезнуть  из
истории.  И  чтобы авторство как символов, так и руководящих
идей,  благодарный  немецкий народ без  сомнений  приписывал
фюреру. Тем более, в "Майн Кампф" ему достаточно было только
упомянуть,  что свастика, мол, отражает победоносную  миссию
арийца,   белый   диск,  на  котором  она  изображалась,   -
олицетворение  националистической идеи, а красное  полотнище
флага - социальной. Вот и все. Вполне достаточная информация
для  среднего  немца.  А  всякие предыстории,  наводящие  на
размышления, - излишни.
     -  Тогда  -  вопрос, - сказал Ричард. - О твоей  личной
позиции. Ты поклонник Гитлера или же нет?
     - А ты?
     -  Ни то, ни другое. Я вырос в обществе, где о подобном
выборе никто не задумывается. Да и кто здесь что-либо  знает
о   каком-то  там  Рейхе?  Информация  соответствует  уровню
элементарных  исторических  сведений:  да,  была  война,  мы
победили; да, нехорошие эсэсовцы уничтожали евреев... Но,  с
другой стороны, на протяжении всей человеческой истории кто-
то кому-то сворачивал головы, и Гитлер во многих современных
умах  -  точно  такой  же  энциклопедический  персонаж,  как
Чингисхан  или  же  Тамерлан. А вот относительно  тебя  дело
обстоит иным образом, - ты - носитель конкретного знания,  а
потому имеешь право высказать мнение уже очевидца событий...
Оно-то меня и занимает.
     -  А мнения как такового и нет... - Пожал плечами отец.
-   Как   нет  идеального  государства.  Нравилась  ли   мне
нацистская  Германия? Да. Мое отношение  к  Гитлеру?  Крайне
отрицательное. И ответственность за проигрыш войны  лично  я
возлагаю  исключительно  на него. Он  объявил  смертный  бой
еврейству, а пострадали безвинные люди. Он мог найти в  лице
многих русских союзников, а вместо этого затеял геноцид,  не
оставляя  никому  никакого выбора, как только  сражаться  до
конца.  А  посмотри,  что  сделала с  этим  коммунистическим
монстром, улучив момент, та же сионистская верхушка  тайного
мирового  правительства... Таковое ты отрицать, надеюсь,  не
будешь?
     - Лично ни с кем не знаком, - сказал Ричард сухо.
     -  Да,  но  действует оно твоими руками или  же  руками
твоих коллег. И действует умно. Какого, в самом деле, черта,
тратиться на бомбы, снаряды, танки и авиацию? Дешевле купить
агентуру   влияния   в   той  или  иной   стране,   или   же
запрограммировать  тех  или иных личностей  для  действий  в
необходимом  направлении,  и от бывшего  врага  безо  всяких
кровавых битв с ним остается всего лишь пшик. Где теперь тот
могучий  СССР?  Где  его  наука,  армия,  производство?   И,
думаешь,  можно к кому-то предъявить претензии? Или устроить
новый  нюрнбергский  процесс над  ЦРУ?  М-да...  Филигранная
работа.
     - Домыслы, - зевнул Ричард.
     -  Конечно!  - подтвердил отец с апатичной хитринкой  в
голосе.
     -   А...  что  же,  интересно,  с  портфельчиком?..   -
переменил Ричард тему. - Так и покоится под камнем?
     -  Минуту!  -  Отец ушел в спальню, откуда  вернулся  с
пакетом фотографий. - Порывшись в нем, вытащил старый черно-
белый  снимок.  - Вот. Можешь взять себе на память.  Кстати,
именно об этом доме я тебе и рассказывал.
     Ричард  посмотрел на снимок. На ступенях особняка,  под
карнизом, стояли, обнявшись, два офицера в немецкой форме, в
одном из которых он сразу признал отца.
     -  Фотография была у меня в бумажнике, - пояснил тот. -
Совершенно о ней забыл, иначе сжег бы ее еще тогда... Ну,  а
потом  заклеил  в обложку книги, решив оставить  -  все-таки
память... Так она со мной и переехала в Америку.
     - А кто... второй? - спросил Ричард напряженно.
     - Второй - мой тезка... Роланд. Валленберг.
     - Тот самый летчик?
     -  Да...  -  Отец  зябко поерзал  в  плюшевых  объятиях
тесного  кресла  и,  вытянув ноги, сцепил  на  груди  пухлые
пальцы.  -  В  начале  восьмидесятых, кстати,  мне  довелось
побывать  в  Восточном  Берлине. И я,  естественно,  посетил
Карлсхорст.
     - Встреча с прошлым?..
     - Представь, как будто бы и не прошло почти сорока лет!
Там  ничего  практически не изменилось. Разве  что  основные
жители  -  русские  офицеры, поблизости  стоит  их  воинская
часть. В доме же поселился какой-то генерал, так что и  речи
не  могло  идти  о  каких-либо визитах  туда...  И,  значит,
Валленберг  погиб.  Хотя, с другой стороны,  если  бы  он  и
остался  в  живых,  вряд  ли  мог претендовать  на  особняк.
Получил бы бетонную социалистическую квартирку...
     -  Русские  скоро уйдут, - сказал Ричард. -  Ты  можешь
претендовать на недвижимость. Подумай!
     - Вот тогда-то, - заговорщески подмигнул отец, - ты мне
составишь  компанию, и мы поднимем плиту... В  случае  удачи
обещаю  тебе  золотой "Вальтер" и пару кинжалов  в  качестве
сувениров...
     - Меня более интересуют рукописи, - отозвался Ричард.
     -   Возьмешь  и  рукописи.  Правда,  к  чему  тебе  эта
зараза?..
     - Отец уже хотел убрать оставшиеся фотографии обратно в
пакет,  но,  спохватившись,  перевернул  его,  и  на   стол,
звякнув, вывалилась толстая серебряная цепь с кулоном.
     Ричард взял ее в руки. Его заинтересовал камень - крупный,
красиво ограненный, словно из черного блестящего стекла...
     - Амулет Краузе, - буркнул отец.
     -  Интересно,  что  за минерал...  -  Ричард  осторожно
поворачивал  камень кончиками пальцев, рассматривая  его  на
свет.
     -  Я  показывал  его многим ювелирам... Ответы  получал
разные:  то  ли  вулканическое стекло, то  ли...  что-нибудь
заковыристое...  Но  заключительное мнение  единодушное:  ни
малейшей ценности не представляет.
     Ричард уже хотел положить цепочку на стол, но тут заметил
какие-то  неясные  красноватые пятна  на  гранях  кристалла.
Отсвет огня из камина?
     Нет...  Камень отчего-то менял цвет, принимая  вишневую
окраску, что постепенно наполнялась алой теплотой...
     -  Что  ты  нашел  там любопытного? - небрежно  спросил
отец.
     -  Твой  булыжник,  по-моему, превратился  в  рубин,  -
молвил Ричард растерянно.
     - Что?!
     - Смотри...
     Отец принял переданную ему цепь.
     Некоторое время камень сохранял свой малиновый цвет, но потом
снова  начал  сереть  и,  наконец, покрылся  прежней  стылой
чернотой, подернувшей грани.
     - Все, как тогда... - прошептал отец.
     - То есть? - привстал Ричард с кресла.
     -  Когда  я  снял  его с шеи Краузе,  камень  тоже  был
розовым, а в руках у меня стал как уголь...
     -  Ну-ка,  дай!  - Ричард плотно сжал кулон  в  кулаке.
Выждав  с  полминуты, разжал пальцы. На ладони его  покоился
сверкающий рубин. Или - нечто на рубин похожее.
     - Вот и не верь в чудеса, - констатировал отец.
     -  Думаю,  никакой  тайны тут нет, - заявил  Ричард.  -
Нечто,  подобное  принципу, на котором  действует  копеечный
индикатор  стресса. У тебя же он, кажется, был... Прижимаешь
к идеально черной пластинке пальчик, и она, в зависимости от
твоего  эмоционального состояния либо синеет, либо зеленеет,
а  то и краснеет. А когда состояние глубоко стрессовое -  то
остается  черной.  У  тебя  же, видимо,  стресс  постоянного
характера. Очевидно - после пережитых ужасов фашизма.
     -  Помимо  меня, камень держало в руках  дюжина  других
людей, Рихард.
     -  Ну,  хорошо.  Значит,  здесь  присутствует  какой-то
эффект  энергетической избирательности. Наверняка, способный
быть обоснованным научно.
     - Научно обосновывается абсолютно все.
     -  Верно. Было бы желание. - Ричард помедлил. -  Ты  не
возражаешь,  если я покажу эту штучку одному моему  приятелю
из технического отдела...
     - Да забирай совсем, - махнул рукой отец.
     -  Спасибо. Оч-чень забавная вещичка. - Ричард  накинул
цепочку на шею. - О результатах экспертизы сообщу.
     Отец внезапно ахнул, посмотрев на часы.
     - Уже скоро рассвет!
     -  Ничего.  Завтра  отоспимся. И  пожарим  рыбу.  А  за
сегодняшнюю  ночь спасибо, папа. Мне еще едва ли  не  неделю
придется переварить в мозгах все, что я сегодня услышал...
     -  Завтра  я  могу  устроить тебе не  менее  любопытное
продолжение, - заметил отец.
     - Буду признателен. Знание умножает скорбь, как заметил
Экклезиаст, однако, коли уж идешь по пути его обретения...
     - Поэтому над входом в ваш профсоюз выбито изречение: "
И познаете вы истину, и истина сделает вас свободными"? - не
без сарказма спросил отец.
     -  Библейский мудрец под истиной подразумевал  Бога,  -
сказал  Ричард.  -  А  кое-кто, не поняв  сути  его  мыслей,
истолковал  их  по  другому, как свободу  от  любых  мирских
условностей и морали. Так мы стали ведомством рыцарей  плаща
и кинжала.
     -  И  -  инструментом еврейских монополий,  -  вдумчиво
резюмировал отец.
     Ричард,  ничего  не  ответив  ему,  отправился   спать.
Поудобнее устраиваясь под периной в холодной комнате -  отец
соблюдал   немецкие  традиции,  считая,  что  здоровый   сон
возможен  только  на  свежем  воздухе,  он  некоторое  время
размышлял, профессионально препарируя полученную информацию.
     Самым  любопытным представлялся тот факт,  что  фамилия
Валленберг оказалась фикцией. Магический Рейх с его  тайнами
интересовал его в степени весьма незначительной, если вообще
интересовал;  а вот недвижимость в Германии, на  которую  он
мог  претендовать, представлялась заманчивой целью, особенно
после  того серьезного материального урона, что был  нанесен
разводом по инициативе несносной Элизабет.
     Возвращаясь же к мнению отца об Америке, он, не опровергавший
такового мнения, но, одновременно, и не соглашавшийся с  ним
в  силу  определенных  правил ведения диалога,  сейчас,  под
периной,   с   невольным   одобрением   кивнул,   припоминая
критические доводы собеседника.
     Он,  Ричард Валленберг, тоже не любил Америку. Он знал,
кто   ею   правит.   И  ведал  приемы,  которыми   правление
осуществляется.   И   испытывал   органическую,    хотя    и
необъяснимую антипатию к евреям. Однако позволить себе какие-
либо  комментарии в отличие от престарелого отца, кому  и  в
самом худшем случае выявления нацистского прошлого, спишется
все, не мог.
     И поэтому, прежде чем впасть в очередное ночное забытье,
он,  расчленяя фрагменты беседы, пытался выявить погрешности
своих  реакций и высказываний, словно, попивая  глинтвейн  у
камина,  находился под микроскопом, к чьему  окуляру  приник
внимательный  и  безжалостный глаз, схожий с  тем,  что  был
изображен  над усеченной пирамидой на купюре достоинством  в
один  доллар.  Множество символов воплощала эта  купюра,  но
смысл их был открыт далеко не многим.
     Смысл тринадцати звезд, тринадцати листов ветви, зажатой в
когтях орлана, как и тринадцати стрел; шести полос на щите и
девяти хвостовых перьях...
     Снились же ему безликие коридоры ЦРУ, будто уходящие в какую-
то  стерильную  бесконечность, и  он  неторопливо  шел  ими,
поглядывая  в стекла, где в близоруко-размытой дали  пестрел
эксперимент смертного, гниющего мира.


     Мы  очень  признательны руководителям средств  массовой
информации... за то, что они в течение более, чем сорока лет
соблюдали  предельную  осторожность  относительно  освещения
нашей деятельности. Фактически, в противном случае мы просто
не  смогли  бы  в  течение всех этих лет  осуществлять  наши
проекты,  если  бы  на  нас  было сосредоточено  пристальное
внимание   общественного  мнения.  Но  сегодня   мир   более
совершенен   и  более  предрасположен  к  созданию   Единого
Мирового     Правительства.     Сверхнациональная     власть
интеллектуальной    элиты   и   мировых    банкиров    более
предпочтительна,  нежели право народов  на  самоопределение,
которому мы следовали в течение веков.

                   Из Обращения Главы Трехсторонней комиссии
                          Дэвида Рокфеллера к представителям
                              средств массовой информации на
                             встрече Бильдербергского клуба.
                                                Июнь 1991 г.





     Последнюю неделю Миша пребывал в состоянии удрученном, - одна за
другой наваливались проблемы, касающиеся и быта, и бизнеса.
     На  днях  состоялся  малоприятный разговор  в  немецких
городских инстанциях, претендовавших на помещение, в котором
располагался магазин в Карлсхорте, а также и на особняк, где
Михаил проживал, основательно уже обустроившись.
     Относительно магазина тревожиться, в принципе, не приходилось: речь
шла   всего   лишь  о  новой  арендной  плате,  возрастающей
пятикратно в сравнении с той, что Миша отстегивал  армейским
чинам,   кто   волей-неволей  передавал   всю   недвижимость
берлинскому    муниципалитету   согласно   правительственным
соглашениям.  Мишины интересы соглашениями, естественно,  не
учитывались.
     А вот с особняком дело обстояло куда напряженнее. Бывшие
его  хозяева  не  объявлялись, что,  конечно,  радовало,  но
власти от столь лакомого куска, чувствовалось, отказаться не
желали  и,  хотя  Михаил  предоставил чиновникам  "ремонтный
счет", восприняли они его равнодушно, что являлось симптомом
тревожным   -  ибо,  как  ни  крути,  а  силы  муниципальной
адвокатуры представляли угрозу серьезную.
     Бизнес тоже потихонечку увядал. Множество армейских частей
уже  передислоцировалось в Россию, в  оптовых  магазинах  на
Кантштрассе начал залеживаться товар, а действия  полиции  в
отношении   "красной   мафии"   стали   принимать   характер
наиактивнейший.
     На том же Кантштрассе происходили едва ли не ежедневные
проверки,  выявляющие факты незаконной  торговли  газовым  и
электрошоковым оружием, у продавцов требовались  лицензии  и
документы  на  право работы; ряд Мишиных дружков  надолго  и
прочно  угодили в тюрьму за изготовление фальшивой валюты  и
торговлю  краденым товаром, а потому Михаил не без оснований
полагал, что волна полицейских репрессий вскоре докатится  и
до  захолустного  Карлсхорста, где уже  начались  облавы  на
нелегальных  иммигрантов, проживающих в  оставленных  армией
квартирах.
     Оснований же для предъявления герру Аверину претензий у немецкой
полиции имелось предостаточно.
     Сидя в кресле за прилавком магазина, Миша обозревал товар,
выставленный  на  стеллажах, тоскливо сознавая,  что,  зайди
сюда сейчас кто-либо из компетентных лиц - ему конец!
     Ни  одной  законной накладной - сплошная липа. Половина
товара   -   трофеи  местных  воров,  громивших   берлинские
магазины;   причем,   на   некоторых   вещах   он    отметил
легкомысленно   оставленные  прошлые   ценники,   являвшиеся
бесспорными   уликами.  В  подсобке  -  ящики   с   газовыми
пистолетами, на витрине - богатейший ассортимент баллончиков
со  слезоточивым газом и тесаки, подобные рыцарским мечам...
И  еще  дурак Курт приклеил к стеклу объявление: " Всегда  в
продаже  вино и пиво ". А то вояки не знают, что по субботам
и воскресеньям магазин именуется в районе "реанимацией". Ну,
а  потребуй  у  него  сейчас кто-либо лицензию  на  торговлю
алкольными напитками?..
     Миша подошел к окну, со злобой сорвал объявление.
     Вздохнул, заглянув в подсобку, где громоздились поддоны
с  пивом и дешевым сухим вином в бумажных пакетах. В  случае
чего   придется   пояснять,  что  это,  мол,   для   личного
пользования...
     Эх,  дай  Бог здоровья либеральному участковому  с  его
покуда еще гуманной социалистической точкой зрения на мелкие
коммерческие  шалости  этих неисправимо  неследующих  закону
русских...
     Сегодня Курт выхлопотал себе свободный день, сославшись на
семейные  дела,  и  Михаилу  пришлось  взять  на  себя  роль
продавца, а, вернее, - созерцателя, ибо магазин становился с
каждым  днем  все  менее  и  менее  посещаемым:  каждодневно
редеющие  ряды  офицеров и прапорщиков, закупивших  уже  все
необходимое для жизни на отчизне, заходили теперь сюда  если
только за сувенирной мелочевкой.
     Хороший доход приносили ныне лишь туристические группы,
ящиками  забиравшие газовое оружие и оптом скупавшие дешевый
ворованный товар.
     Немцы же , за редчайшим исключением, не посещали магазин
вовсе,  и в каждом зашедшем сюда аборигене Михаил подозревал
сотрудника криминальной полиции.
     С  месяц  назад, сидя в ресторане, Миша разговорился  с
одним  из  жителей западной части Берлина. Разговор коснулся
рода Мишиных занятий.
     -  Торгую,  -  честно  признался Аверин.  -  Магазин  у
меня...
     - Где?
     - В Калсхорсте.
     -   Да?   -   удивился  немец.  -  У  меня  там   живут
родственники... И где же ваш магазин находится?
     Михаил уточнил, тут же отметив на лице немца тень каких-то
нехороших эмоций.
     Разговор,  столь заинтересованный и дружеский поначалу,
резко  трансформировался в своей манере, став  натянутым,  и
тем самым моментально себя исчерпал.
     Немец вежливо попрощался, однако, уколотый таким внезапным
поворотом  в их общении, Михаил все-таки напрямик  вопросил,
чем вызвана перемена в настроении собеседника.
     -  Даже  вот  такой ребенок... - процедил  немец,  водя
ладонью  на  уровне своего колена и тем самым  рост  ребенка
обознача, - знает, что это за магазин...
     -   И   что   же   это  за  магазин?  -   с   искренней
непосредственностью осведомился Михаил.
     -  Это  магазин  русской мафии, - закончил  немец,  как
плюнул. И - отправился восвояси.
     Мише оставалось только пожать плечами.
     Благополучному немцу, конечно, было легко презирать и осуждать
хлынувшую в его страну криминальную чужеземную свору, однако
многие   оказались   в  своре  вовсе  не  из-за   преступных
наклонностей  своей натуры. Это касалось не только  русских,
но  и  турков, и румынов, и югославов, стремящихся  попросту
выбраться  из  затхлости  своих  незадачливых  государств  в
страну повсеместного процветания.
     Брякнул колокольчик над дверью, и в магазин вошел пожилой
тучный  мужчина.  Молча  наклонил голову,  продемонстрировав
таким приветствием обширную веснушчатую лысину.
     "Немец!"  - замер Аверин, закаменев лицом, но  -  бегая
глазами.
     Покупатель небрежно ощупал полы кожаных курток, скользнул
равнодушным  взором  по  товару армейской  конъюнктуры  и  -
заспешил обратно к двери.
     "Не   мент",  -  отлегло  от  души  у  Михаила,  и   он
расслабленно  откинулся спиной к стеллажу, создав  некоторые
вибрации  в  товаре,  на  которые отреагировало  "говорящее"
зеркало  на  батарейках, только и ждавшее хотя бы  малейшего
потрясения.
     -   Ай   лав  ю,  -  проникновенным  глубоким   голосом
произнесло зеркало заложенную в микросхему фразу.
     Немец замер с поднятой ногой, как будто на него вылили ушат
воды.  После  - очумело оглянулся на невозмутимого  Михаила.
Подумав, сказал с опаской:
     - Данке шен... - И - выскочил на улицу.
     Миша ухмыльнулся угрюмо: вот же, "пассажир"...
     К  полудню  магазин посетила шайка украиских  бандитов,
гнездовавшаяся  на  нелегальной основе  в  одном  из  бывших
армейских жилищ. Бандиты внесли Михаилу деловое предложение:
принять косвенное участие в переправке на территорию  России
партии  ворованных престижных автомобилей,  используя  связи
Аверина   с   летчиками  военной  авиации  и  администрацией
армейского аэродрома "Шперенберг".
     -  Прикинь, - убеждал Мишу глава бандитов. - Лох  вышел
со  службы,  а тачки нет... Он еще по округе бегает,  а  наш
человек   уже  выруливает  с  московского  аэродрома...   На
Щелковское  шоссе.  У  тебя же есть в Чкаловском  завязки  с
таможней?..  Ну!  Будешь в доле. Платим по  факту  загрузки.
Условия ФОБ. Класс!
     Миша пыхтел в раздумье, обещая предложение рассмотреть.
Связываться   с   уголовниками  не  хотелось,   но   инерция
авантюрной    натуры   влекла   на   очередное   рискованное
мероприятие... Да и степень риска представлялась не такой уж
значительной. Прямого участия в криминале с его  стороны  не
требовалось;  опасность могла возникнуть только  со  стороны
лихих  компаньонов, в будущем способных под любым  предлогом
"наехать" на него по надуманному поводу с целью отнять долю,
но  Мишу подобная перспектива ничуть не страшила. Достаточно
звонка  в  полицию, заявления о вымогательстве и - прощайте,
господа гангстеры навсегда! В лучшем случае вас ждет  вагон-
скотовоз  и  депортация, в худшем - тюрьма  Моабит,  откуда,
после отбытия срока, последует опять-таки пинок коленом  под
зад  - прямо в лапы правоохранительных органов Украины,  где
половина компании числится в розыске за грехи прошлого.
     -  Возможности - пробью! - заверил Михаил уголовников.-
Но ни к одной тачке не притронусь и пальцем!
     -  Конеш-шно...  -  прошипел согласно  главарь.  Желтая
слюна пузырилась в грязных углах его тонкогубого ротика.
     Мразь, наконец, очистила помещение, повалил покупатель,
к  вечеру  в  кассе  образовалась сумма порядка  двух  тысяч
марок,  из  которых  пятьсот пришлось  выплатить  очередному
криминальному нелегалу за два краденых им велосипеда.
     Похититель велосипедов - коротышка с круглым лицом, на котором
сияла неизменная улыбка, скоро, как полагал Михаил, очутится
на  нарах,  ибо удача сопуствовала ему уже чрезмерно  долгую
пору;  велосипеды же, оборудованные едва ли не компьютерами,
представляли собой ходкий товар, и Миша хотя преждевременно,
но  справедливо  огорчался ожидаемым потерям  в  доходах  по
данной категории ассортимента.
     Уже поздним вечером закрывая магазин, Михаил подумал, что
сегодня  ему  еще  придется заглянуть  на  "Шарлоттку"  -  в
публичный  дом, хозяину которого он сбывал партии  фальшивых
"Ролексов" с истинно золотыми браслетами и корпусами, однако
с механизмами свойства сомнительного.
     Судя по регулярности заказов, часы пользовались несомненным
спросом   среди  клиентов  обители  разврата,  где   Михаила
приветствовали, едва ли ни как компаньона хозяина, буквально
все,   начиная  от  мадам-менеджера  до  бармена,  бесплатно
потчующего делового посетителя любыми напитками.
     Девочки,  которых мысленно Миша именовал "организмами",
тоже  питали  к нему известную симпатию, но, опасаясь  "чумы
двадцатого   века",   он  не  рисковал  воспользоваться   их
услугами,  предпочитая контингент офицерских жен, томившихся
одиночеством  в  частых  отсутствиях своих  благоверных,  то
дежуривших   по  казармам,  то  отбывающих  на   бесконечные
полигонные учения.
     Усаживаясь в машину, Миша задал себе самый главный вопрос: чем
заниматься,  когда  армия покинет Германию  окончательно?  В
запасе  еще  имелся  примерно год, но задуматься  над  своей
дальнейшей судьбой стоило уже сегодня.
     Одно он знал твердо: деньги медленно обретаются, быстро
транжирятся, а когда кошелек твой пуст, ты никому не нужен.
     С другой стороны, влачить существование на Западе лучше,
чем сидеть в российском исправительном лагере, где, судя  по
слухам,  обитает его сестрица Марина. Через своих  знакомых,
часто бывающих в Москве, он передал ей весточку, где выразил
готовность  приютить ближайшую родственницу по  освобождении
из  колонии,  и  даже  выдать ее замуж  за  добропорядочного
бюргера,  которого  она со своим опытом влияния  на  мужчин,
окрутит в момент.
     А   вообще-то,  какими-либо  основательными  прогнозами
будущего  Миша себя не занимал, полагаясь на непредсказуемое
течение жизни и благосклонность к нему фортуны, которая, как
он  цинично  сформулировал, если  и  поворачивалась  к  нему
задницей, то только для того, чтобы он по ней похлопал...





     Как  и  обычно  по  утрам, он пил кислый  теплый  отвар
шиповника,  поглядывая из кухонного окна на  солнечную  даль
океана.
     День выдался безветреным, легкий ноябрьский морозец обмел
искрами инея пожухлую листву, еще оставшуюся на деревьях,  а
небо же голубело по-летнему теплой приглушенной пастелью.
     Он  всегда поражался небу Америки - какому-то  необычно
высокому и просторному, столь отличному от европейского,  а,
особенно,   от   берлинского,  как  бы  стлавшегося   низкой
серенькой  пеленой. Таким, по крайней мере, оно  осталось  в
его памяти.
     Звякнул звонок у входной двери. Он отставил в сторону кружку,
тяжело    поднялся   и,   присмотревшись   в   зарешетченный
иллюминатор двери, увидел паренька лет двадцати  в  униформе
почтальона.
     - Мистер Валленберг? Вам - пакет...
     Отворив  дверь, он принял увесистый сверток,  различив,
приглядевшись, обратный адрес - посылка пришла от сына.
     - Распишитесь в получении... - Парень подал ему планшет
из фанеры с привязанной к нему авторучкой.
     Роланд отыскал свою фамилию в ведомости, но расписаться не
сумел - видимо, в стержне авторучки закончилась паста.
     Пришлось пройти в дом.
     Он  уже  открыл  ящик  стола, где  хранились  различные
канцелярские  причиндалы, как вдруг почувствовал  за  спиной
какое-то смутное движение, и увидел вошедшего вслед  за  ним
почтальона, но теперь тот держал в руках не рабочий планшет,
а  никелированный, внушительных размеров пистолет с насадкой
глушителя.
     Парень молча указал пистолетом в сторону кресла, и столь же
молча Роланд подчинился его требованию.
     После  человек в униформе достал из кармана портативную
рацию, проговорив в нее единственное слово:
     - Готово!
     И уже через минуту в коридоре послышались шаги.
     В  комнате  сначала появился мужчина  лет  тридцати,  с
гладко  зачесанными назад волосами, в спортивной  куртке,  в
джинсах,  обутый  в  тяжелые  замшевые  башмаки  на  толстой
подошве - такие обычно носят строительные рабочие.
     Мужчина мельком, безо всякого интереса, как на домашнего кота,
взглянул  на  хозяина дома, отмечая сам факт его присутствия
здесь,   а   затем  буквально  вытянулся  по  швам,   поедая
преданными   глазами   вышколенной   овчарки   сгорбленного,
сухонького старичка в плаще, ступившего на порог.
     Старичок опустился в кресло напротив Валленберга, достал из
кармана  плаща  носовой  платок,  шумно  и  как  бы  даже  с
удовольствием  высморкавшись; затем аккуратно сложил  платок
и, убрав его обратно, вдруг неожиданно рассмеялся - хрипло и
с торжеством.
     Роланд  как зачарованный смотрел на его сжатые  кулаки,
покоящиеся на костистых коленях, отмечая такую же, как  и  у
него, старческую "гречку", обметавшую кожу и вдруг узрел  на
безымянном   пальце  знакомое  серебряное   кольцо;   кольцо
посвященного...
     Узкий подбородок старца подергивался от смеха, водянисто-
прозрачные   глаза  сияли  задором  какого-то   сатанинского
веселья,  и  тут в морщинисто-дряблой маске,  являвшей  лицо
незваного   гостя,   угадались  знакомые,   страшные   черты
покойного штандартенфюрера Краузе...
     -  Я  не  мог  умереть, не повидавшись с  тобой,  милый
Роланд,  - произнесло привидение, и уголок нижней  губы  его
пополз  вниз,  обозначая подобие улыбки.  -  Но  даже  и  не
столько с тобой, сколько с моим любимым портфельчиком...
     Роланд проглотил горький колючий ком, застрявший в схваченном
судорогой горле.
     Внезапно его обуял какой-то животный страх, вернувшийся как бы
из  детских  кошмаров,  когда  ему  мерещилось  неотвратимое
падение  с  высоты на торчащие из покрывшего тумана  далекую
землю чугунные пики.
     Давно похороненный в памяти образ этого жуткого сновидения
сейчас  возвратился к нему зловеще и зримо; он хотел  что-то
сказать,  но  язык  не повиновался ему; обморочная  слабость
овладела  всем  существом,  и  неожиданно  поплывший   перед
глазами  мрак  он  воспринял с тем же облегчением,  с  каким
когда-то  выныривал  в уютную солнечную  реальность  детской
спаленки из липкой, смертной духоты ночного кошмара.





     Перебежчика-араба решили поселить в небольшом городке под
Вашингтоном  -  в  частном  доме,  принадлежавшим  ЦРУ,  что
находился в секторе, охраняемом специальной местной  службой
безопасности.
     Таким образом, исключались все и без того маловероятные его
контакты с кем-либо, но Ричарду теперь ежедневно приходилось
мотаться  в  пригороды,  контролируя  своего  подопечного  и
устраивая  встречи  с ним разнообразных  экспертов,  дотошно
выжимавших из "объекта" всю полезную информацию, которой тот
располагал.
     Сегодняшний день посвящался ключевому мероприятию: перебежчик,
сразу  же  после  беседы  с психологом,  должен  был  пройти
испытание   на   полиграфе,   размещавшимся   в   одной   из
муниципальных   клиник,   где   разведовательное   ведомство
арендовало для своих целей верхний этаж.
     Пациенты клиники, равно как и медперсонал, естественно, даже не
представляли, что за "научная лаборатория" располагается  за
снабженной специальными кодовыми замками дверью, за  которой
скрывались  ничем  не  примечательные,  молчаливо-корректные
люди в халатах врачей.
     Вероятно, в такой же нераспознаваемой близости от  мира
людей,  находятся,  по  утверждениям  посвященных  мистиков,
иерархии  ада, чья сущность в той или иной мере  имеет  свое
отражение как в самой деятельности каких-либо спецслужб, так
и в тех, кто деятельность подобного рода осуществляет.
     Почтить своим присутствием процедуру "прокачки" араба Ричарду
не  довелось:  тонюсенько  запищал пэйджер,  пристегнутый  к
брючному ремню и на табло высветился номер телефона шефа,  с
которым он незамедлительно связался, получив приказ передать
подопечного  другому офицеру, а самому же срочно  прибыть  в
контору.
     Там  Ричарда ожидало ошеломляющее известие: в Нью-Йорке
вчера скончался отец...
     - У тебя тяжелый год, - сочувственно коснулся его плеча
немногословный  начальник,  видимо,  имея  в   виду   мороку
недавнего  развода  и  драму дня  сегодняшнего.  -  Поезжай,
разбирайся там... С делами управимся без тебя.
     Впрочем,  никаких особенных нагрузок в последнее  время
на  Ричарда  и не возлагалось, за исключением, разве,  опеки
над  арабом  и  разбора малозначительной бумажной  волокиты,
касавшейся уже закрытых направлений работы.
     Скудость своих текущих рабочих планов он находил настораживающе-
странной,  и о причинах этакой синекуры, внезапно  сменившей
плотный  каждодневный график, всерьез задумался по дороге  в
Нью-Йорк.
     Что это - недоверие? Или же у начальства появились планы
перевода его в иной департамент?
     Все началось примерно с месяц назад; кстати, после того,
как   и   сам   он   прошел  проверку  на  полиграфе,   хотя
представилась  она  ему  закономерной,  планово-необходимой;
аспекты    его    возможной    изменнической    деятельности
затрагивались в стандартных, никакой особенной спецификой не
отличавшихся вопросах; реакции он проявил, как ему казалось,
отменные; однако чутье - категория, в общем-то, мистическая,
но  в его профессии весьма объективная, подсказывало: вокруг
него  начинается  какая-то возня, причем, хвост  этой  возни
мелькал, что называется, в разных углах.
     Детали некоего неблагополучия окружавшей его обстановки
проявлялись  неотчетливо, однако он, как и тот  же  детектор
лжи,  остро чувствовал еле заметные отклонения от  привычной
нормы  даже  в  мелочах:  в мимике  и  интонациях  некоторых
собеседников,  определенных реакциях на его  предложения  по
тому или иному вопросу...
     Но даже если он в чем-то и подозревается, претензий ни к
кому  не  предъявишь, ибо недоверие ко всему  и  ко  всем  -
основа   основ   любой  секретной  службы,   находящейся   в
постоянной  конфронтации  не  только  с  очевидными   своими
противниками,  но  зачастую  и  с  коллегами  из  дружеских,
казалось бы, соседних ведомств...
     Кстати!
     Он  убрал  руку с руля, набрав кнопками телефона  номер
коммутатора  нью-йоркского  отделения  ФБР,  где  в   службе
контрразведовательных операций работал его ближайший  дружок
Алан,   бывший  соратник  по  прежней  работе  с   советской
эмиграцией, кто так и остался в известном Ричарду  кабинете,
чьи окна выходили на шумный Бродвей...
     И    пока   телефонистка,   выслушав   сообщенный    ей
четырехзначный код, соединяла его с затребованным абонентом,
Ричард  словно воочию увидел знакомый небоскреб на  Федерал-
плазе,  ветерана ФБР старика Джорджа, сидевшего в стеклянной
кабине  бюро пропусков на первом этаже; аквариум  небольшого
холла-простенка  между входами в лифты и, наконец,  знакомый
этаж,   где   на  темно-синем  фоне  золотом  сияли   буквы:
"Intelligence Department".
     Коммутатором пришлось воспользоваться по причине регулярных
изменений  "прямых" телефонов Алана, вызванных  "отработкой"
определенного   оперативного  ресурса.   Что   же   касается
телефонистки, то для нее Алан именовался Джоном.
     -   Умер   отец,   -  сообщил  Ричард,   после   обмена
стандартными    приветствиями   и,    выслушав    участливые
соболезнования, продолжил:
     -   Через  час  я  буду  в  Лонг-Айленде.  Что  у  тебя
относительно сегодняшней программы на вечер?
     - Полностью к твоим услугам.
     - Спасибо... Джон.
     Остаток  дня  заняли  переговоры с похоронным  бюро,  с
паталогоанатомом,  констатировавшим  смерть   от   обширного
инфаркта,  с  менеджером  банка, где  находились  сбережения
отца,  и  в  пустой теперь дом на Лонг-Айленде Ричард  попал
только  к  вечеру,  где  его  тотчас  атаковали  звонки   от
приятелей отца, от владельца дома, готового вернуть половину
депозита  за  аренду в случае, если Ричард вывезет  все  ему
необходимые  вещи  в течение трех дней и - предлагавшему  по
сходной цене приобрести остающуюся посуду и мебель.
     После зашел сосед - молодой парень, желавший приобрести ныне
беспризорную яхту и место на причале.
     Вскоре Ричард не без озлобления понял, что погружается в
какую-то   коммерческую  пучину,   где   сам   факт   смерти
единственного  ему  родного человека  выступает,  как  нечто
условное и абсолютно уже непринципиальное, отраженное лишь в
деликатности  тона, с каким вносились те  или  иные  деловые
предложения.   И   за  всем  этим,  как   он   вдруг   остро
почувствовал, скрывалась именно та суть американского образа
жизни,   что  была  столь  неприемлема  для  отца,   причем,
неприемлема органически, в отличие от него - воспринимавшего
подобный   подход   к  бытию,  если  и  с   неприязнью,   то
умозрительной, ведь он вырос именно здесь, впитав в  себя  с
американским  воздухом все положения и нормы, основанные  на
принципе "не успел - опоздал".
     Бродя  по  дому с трубкой радиотелефона в руке,  Ричард
раздумывал,  что  из  наследства  отца  ему  взять  с  собой
Вашингтон?  Разве  - семейные фотографии и документы?..  Ну,
еще  памятные ему с детства вещицы и столовое серебро.  Да!-
коллекцию  спиннингов  -  ее отец собирал  всю  жизнь.  Вот,
пожалуй, и все.
     Среди бумаг он обнаружил и метрику отца, и документ на право
собственности,   касающийся  особняка  в  Карлсхорсте,   что
представился ему весьма перспективным...
     Вскоре  он  собрал  средних размеров спортивную  сумку,
уместившуюся в багажнике "Форда".
     И,  когда  уже поворачивал ключ, запирая замок,  увидел
Алана,   въехавшего   прямо  на  парковочный   драйв-вей   и
остановившего свой новенький, сверкающий перламутром дорогой
краски  "Бьюик"  -  нос  к  носу  с  запыленным  автомобилем
Ричарда.
     Друзья обнялись, Ричард выслушал повторные соболезнования,
пригласил  Алана  пройти в дом, но тот отказался,  предложив
отметить встречу в каком-нибудь кабачке.
     Ричард  и сам подумывал, где бы провести вечер, избежав
одинокого  времяпрепровождения в тишине  опустевших  комнат,
невольно  и  не  без сочувствия вспомнив при  этом  бедолагу
араба,  томящегося сейчас в цэрэушных апартаментах, а потому
предложение  приятеля  принял  с  удовольствием,  и   вскоре
"Бьюик"  мчался из унылых пригородов по скоростному шоссе  в
сторону Бруклина.
     Когда  миновали  серые громады муниципальных  домов  на
Пенсильвания-авеню, он спросил Алана, не слишком  ли  далеко
они забираются вглубь города, на что тот рассеянно ответил о
каком-то  новом  ресторане с удивительно изысканной  кухней,
где    редкий   гость   из   Вашингтона   должен    побывать
всенепременно.
     И  вдруг  -  то ли интонация, с которой тот отвечал  на
вопросы,  то  ли  - чересчур напряженные взгляды  в  зеркала
заднего  обзора,  внезапно открыли Ричарду  обескураживающий
факт:  Алан  "проверялся"; а дальнейшие  пируэты  и  зигзаги
маршрута по односторонним улочкам, выведшим в итоге на Кони-
Айленд авеню, куда можно было безо всяких сложностей съехать
с  основной  трассы,  лишь доказали правильность  возникшего
подозрения.
     Звякнули "квотеры", упав в чрево счетчика парковочного времени,
и  уже через пару минут они сидели в шумной суете небольшого
арабского   ресторанчика,  битком   набитого   разношерстной
публикой.
     Тучный плечистый Алан громоздко восседал за миниатюрным для
его комплекции столиком, равнодушно листая меню.
     -  Странная дорога и странный кабак, - произнес  Ричард
словно в пространство.
     - И странная жизнь, - в тон ему откликнулся приятель.
     Заказали сухое красное вино, овощной салат, шампиньоны с
вареной  кукурузой;  главным же блюдом  Алан  избрал  хорошо
прожареный  стейк,  а  Ричард, предпочитавший  дары  моря  -
лобстера в чесночном соусе.
     Никакой оригинальностью местная кухня не отличалась, однако от
высказывания такого суждения Ричард воздержался не только по
соображениям  элементарного такта, но и в силу  окончательно
окрепшей   уверенности,  что  место  для  их  общения   Алан
"вычислил"  еще накануне; неясной оставалась лишь  подоплека
конспиративных таинств...
     Вопросы,  конечно, вертелись на языке, но  он  привычно
выжидал  время,  предпочитая игру  "черными",  ибо,  вслепую
начина  партию в профессиональном диалоге, можно было  сразу
же всерьез и непоправимо промахнуться.
     Алан начал первым.
     - За мной - должок, - сказал он, пригубив терпкое вино.
     -  Какой? - равнодушно спросил Ричард, оглядывая дымное
ресторанное пространство. Хотя какой именно должок  -  понял
мгновенно.
     Когда-то они совместно "вели" одного из информаторов, кому
время  от  времени  выплачивались  солидные  денежные  суммы
вознаграждений   и,   хотя   по  правилам   передача   денег
производилась при обязательном присутствии офицера-свидетеля
во   избежании  злоупотреблений,  Алан  зачастую  служебными
установками  пренебрегал,  более  того  -  часть   гонораров
прикарманивал,   что  Ричард  случайно   установил,   но   с
соответствующим    докладом   к   начальству    не    пошел,
ограничившись   дружеской,  хотя   и   суровой   беседой   с
напарником.
     -  Оцениваю твою забывчивость, - подмигнул  Алан.  -  И
повторно выражаю признательность. Где бы я сейчас был...
     - Я не люблю эксгумаций, - обтекаемо заметил Ричард.
     - А я - долгов.
     - Ну ладно, открывай карты.
     - Мои сегодняшние маневры ты, конечно, заметил...
     - Рад, что ты заметил, что я заметил...
     -  В  нашем  возрасте уже в романтику  не  играют,  как
понимаешь, - продолжил Алан с угрюмой интонацией.
     -  Да,  ее  заменяет излишняя мнительность, - улыбнулся
Ричард обезоруживающе.
     -  Мнительность? - переспросил собеседник язвительно. -
А  что  ты  скажешь, если я сообщу, сильно при том  рискуя!-
что,  еще  до твоего сегодняшнего звонка, со мной беседовали
очень  влиятельные господа, попросив меня  об  услуге:  мол,
если  ты  выйдешь со мною на связь, а это ты и  сделал,  мне
надлежит провести с тобой беседу, аспекты которой следующие:
удовлетворен ли ты своим нынешним положением в конторе; есть
ли  у  тебя  материальные проблемы; и - главное -  будет  ли
проявлен   тобой  интерес  к  моим  служебным  обязанностям,
связанным с "русской" тематикой . Кроме того, господам  было
бы  любопытно  узнать твое мнение по поводу  происходящих  в
бывшем СССР событий. Интересно?
     -  Конечно, - кивнул Ричард с безусловным согласием.  -
Место контакта обозначалось?
     - На мое усмотрение.
     - И что дальше?
     -  То, что еще месяц назад я написал подробнейший отчет
по  всем  эпизодам нашей совместной работы  в  ФБР,  частных
контактах  вне  службы  и особо - день  за  днем  -  изложил
перипетии поездки в Тунис на отдых с женами... Хотя -  когда
это  было?  Четыре года прошло! Кстати, вопросы  о  причинах
развода тоже поднимались...
     Тунис.  Вот  что.  Значит,  предчувствие  не  обмануло,
значит - вцепились.
     - Еще месяц назад? - переспросил он задумчиво.
     - Что? А, да.
     - Теперь я твой должник, Алан. Аппетит ты мне, конечно,
испортил...   Ну,   выводы  ясны.  Или  предполагается   мое
выдвижение  на  какой-то ответственный пост, что  требует...
сам понимаешь...
     -  Или ты русский шпион, а Тунис - территория связи,  -
закончил Алан.
     -  Это  твое  личное мнение на сей счет?..  -  вопросил
Ричард утвердительным тоном.
     - Нет. У меня противоположная точка зрения.
     - Отчего же?
     -  Я  подумал  вот  о чем... Хорошо,  положим,  русские
завербовали тебя. Когда? Благоприятные условия у них были  в
тот  период, когда ты еще служил у нас. И дело не  только  в
контактах  с  эмигрантами. Тогда они, русские,  представляли
силу.  Тоталитарная империя не пожалела бы никаких  средств,
чтобы  заполучить в свою агентуру офицера спецслужб главного
противника,   да   еще   на   таком  специфически-актуальном
направлении его текущей работы...
     - Пока ты противоречишь себе.
     - Нисколько. Реальные мотивы твоего сотрудничества в то
время  -  либо  деньги,  либо  идейные  соображения.  Шантаж
исключаю:  всех  баб  мира  тебе тогда  с  успехом  заменяла
Элизабет,  а  иные  гнилые подходы логически  обосновываются
трудно.
     -  Так-так... - Ричард принялся за лобстера, отковырнув
вилкой   хвостовой  панцирь,  под  котором  нежно   розовело
пропитанное горячим соусом мясо.
     -  То  есть,  повторяю, - продолжил  Алан,  -  остаются
деньги  или идея... Но в таком случае ты попросту не мог  не
использовать  возможности завербовать  меня,  согласись.  Мы
всегда  с полувзгляда понимали друг друга, морально  ты  был
гораздо сильнее а, благодаря той... ситуации легко мог  меня
переломить... Я находился в шоке, был абсолютно управляем...
     Все.  Начиналась лирика. Углубляться  в  нее  не  имело
никакого смысла, а возвращаться к деталям написанных  Аланом
отчетов   и   его   бесед  с  тайными  недругами   господина
Валленберга    -    значило    бы    проявить     нездоровую
заинтересованность,  что  никак  не  соответствовала  имиджу
уверенного в себе профессионала.
     -  Я  чувствую...  -  Ричард помедлил,  -  с  крушением
Советского Союза... о, вот, кстати, и мое мнение на заданную
тебе  тему...  Чувствую, у ФБР сильно поубавилось  работы  в
плане   контрразведывательных   мероприятий.   Посему    для
поддержания  бюджета надо найти врагов. Те же проблемы  и  в
нашей  конторе,  ничего удивительного. -  Он  позволил  себе
зевок.  -  И  у русских, вероятно. Ладно, закончим  на  том.
Пусть ребята делают свою работу, успехов им всяческих,  меня
же  интересует вот что: сынок твой собирается в  университет
или по-прежнему болтается по бейсбольным площадкам?..
     Они еще с часок поговорили о том, о сем, не возвращаясь
более к острым вопросам инсинуаций контрразведки в отношении
своего  бывшего  агента, и расстались к  полуночи  у  дверей
бруклинского   мотеля:  ехать  в  Лонг-Айленд   Ричарду   не
хотелось,  а  с  Аланом, вызвавшимся  помочь  в  организации
похорон,  они  договорились встретиться утром  здесь  же,  в
мотеле  "Мотор Инн", в народе именовавшимся мотелем "горячих
простыней",  ибо  основным его контингентом были  влюбленные
парочки, снимавшие комнаты всего на несколько часов и весьма
редко - на целую ночь.
     Задумчиво вращая рюмку с коньяком на полированой стойке
полупустого бара, Ричард размышлял над всем тем, что поведал
ему Алан.
     И, право, ему было над чем поразмыслить!


     Мы хотим вернуть немцам, проживающим в Соединенных Штатах
и  отчасти отдалившимся от своего германского отечества и от
германской нации, сознание великой общности крови  и  судьбы
всех  немцев.  Для  этого  необходимо  духовное  возрождение
немцев, подобное тому, какое пережили их соотечественники на
родине...
     Американцы немецкого происхождения, подготовленные таким образом,
оздоровленные  экономически  и активные  политически,  будут
затем  использованы  в  грядущей  борьбе  с  коммунизмом   и
еврейством для перестройки Америки под нашим руководством.

                              Из пропагандистских материалов
                       "Германо-Американского Бунда". 1937г.


     ... В настоящее время на территории США действуют более
750    нацистско-фашистских   организаций,    прикрывающихся
всевозможными    патриотическими    и    националистическими
наименованиями.  Все они сотрудничают с Германо-Американским
Бундом    и   действуют   под   непосредственным   контролем
руководителей шпионских и пропагандистских служб Германии.
     Головными организациями являются следующие:
     "Американская фашистская партия";
     "Партия судьбы Америки";
     "Национальная рабочая лига";
     "Бюро патриотов-изыскателей";
     "Национальная лига борьбы за Америку без евреев";
     "Крестовый поход белых рубашек";
     "Воинствующие христиане";
     "Американская националистская федерация";
     "Христианские воины";
     "Американская белая гвардия";
     "Ассоциация защиты Америки от евреев";
     "Протестанты - ветераны войны";
     "Серебряные рубашки";
     "Фалангисты";
     "Свободные янки";
     "Национал-социалистическая партия Америки";
     "Общество социальной республики"; "
     Партия национального единства";
     "Серебряный батальон";
     "Рыцари белой камелии";
     "Крестоносцы американизма";
     "Национальная партия свободы"; "
     Рабочая партия за Америку без евреев".

                                    Из справочных материалов
                     Федерального Бюро Расследований. 1939г.



     ...  Мы должны постоянно быть начеку в отношении угрозы
тайного  нацистско-фашистского проникновения в экономическую
и  политическую жизнь Америки. Это касается притока  в  наше
полушарие   нацистских   средств  и   появления   нацистских
подпольных руководителей, которые будут пытаться найти здесь
укрытие и базу для подготовки реванша.

                Из речи госсекретаря США Эдуарда Стеттиниуса
             на межамериканской конференции в Мехико. 1945г.





     Из  окна  манхэттенского небоскреба Краузе в молчаливой
задумчивости  обозревал  ночные  огни  Нью-Йорка,  испытывая
сложные  чувства восхищения перед рукотворным чудом  города-
монстра   и,  одновременно,  ненависти  к  нему  -  цитадели
кишащего   здесь  сброда,  кормящегося  крохами  с   ладоней
подлинных   хозяев  этих  зданий-громад,  рекламных   огней,
миллионов машин, да и всей суеты гигантского механизма,  имя
которому  -  нет, наверное, не Нью-Йорк и даже не Америка...
Весь мир.
     Он  жил  в  огромной пятикомнатной квартире на  верхних
этажах;    квартире,   принадлежавшей   северо-американскому
филиалу  его организации, - самому влиятельному  и  мощному,
превосходно законспирированному и, главное, имеющему т р а д
и ц и и.
     Те  традиции, чье начало положили давние, уже более чем
столетние  идеи  германских  правителей  о  подчинении  себе
Соединенных Штатов.
     Еще в самом начале века президент Пангерманского союза в
Берлине  Эрнст  Хассе  говорил,  что  немецкий  дух   обязан
покорить  Америку,  и тогда германский император,  возможно,
перенесет  свою  резиденцию в Нью-Йорк, -  город,  достойный
любого владыки.
     Конечно,   никто  не  подразумевал  идеи   вооруженного
вторжения  на территорию, лежавшую за океаном, разве  фюрер,
да  и  то - как кульминацию в стратегии покорения мира; план
заключался  в  ином:  в  создании  немецких  общин,  где  из
поколения в поколение передавался бы закон "земли и крови" и
гордость  за  родину предков. Таким образом культивировалась
почва для вероятного переворота изнутри.
     Кто знает, во что бы претворились эти устремления на уже
созданном в Штатах к сороковым годам базисе, если бы не крах
Рейха, кто знает...
     Звонок телефона прозвучал мягкой, вкрадчивой трелью.
     Краузе снял трубку.
     -  Магистр,  - доложил голос, - за объектом заехал  его
знакомый,  видимо, коллега... Они направились в Бруклин,  но
по дороге мы их потеряли...
     - Почему? - вопросил Краузе бесстрастно.
     -  Мы... могли обнаружить себя излишней настойчивостью.
К  тому  же,  свою машину объект оставил в Лонг-Айленде.  Он
собрал сумку...
     - Та-ак, - произнес Краузе заинтересованно.
     -   Ничего   особенного,   -  ответил   собеседник   на
невысказанный вопрос. - Безделушки, документы... Все то, что
мы  уже  видели.  Теперь.  У меня есть...  скажем,  странная
новость. Я только что говорил с нашей вашингтонской группой.
Они  не  могут подойти к его квартире. Там... В  общем,  его
"пасут"...
     - Кто? - удивился Краузе искренне.
     -  По первым впечатлениям - люди из его же профсоюза...
И  в  этой  связи  позволю себе вывод:  кажется,  у  объекта
служебные неприятности...
     - А здесь?.. Никаких хвостов?
     - Чисто, - отрубил собеседник.
     - Возьмите его сегодня, - приказал Краузе. - В багажник
и - в Пенсильванию. На базу.
     - Накануне похорон?
     - Плевать!
     -   Магистр,  учитывая  информацию  из  Вашингтона,   я
рекомендовал  бы проанализировать ситуацию более  тщательно.
Учтите, его могут "вести" электронными средствами. Мы  можем
здорово подставиться.
     -  Да,  -  вздохнул  Краузе. - Вы  правы.  Я  постоянно
забываю,  что  на  пороге уже двадцать первый  век.  Хорошо.
Здесь я вам не советчик. Действуйте по своему усмотрению.
     Откинувшись в кресле, он закрыл глаза, пытаясь преодолеть жгучую,
исступленную злобу. Опять неудача! Опять препятствие, словно
созданное кем-то свыше! Или лучше сказать - извне!
     А ведь цель, казалось, была так близка, когда он вошел в
этот  дом  на окраине Нью-Йорка! Он даже не сомневался,  что
вот-вот,  и  сбудутся его многолетние ожидания, и  сокровище
вернется к нему, ведь недаром, конечно же, недаром!- им было
преодолено   и   безнадежно-тяжкое  ранение,   и   страдания
эвакуации,  и  тропические лихорадки  в  джунглях  Латинской
Америки;  и, наконец, долгое становление той организации,  о
которой  он мечтал еще тогда, когда бомбы противника  падали
на горевший Берлин...
     Спокойно, приказал он себе, подождем. После десятилетий
ожидания  не  так  и трудно потерпеть еще несколько  дней...
Главное - не давать волю эмоциям.
     Впрочем,  в  слабости  духа он  вряд  ли  мог  бы  себя
укорить.
     Уверенность не покинула его даже после внезапной смерти этого
болвана  Гюнтера. Безраздельная уверенность, что, покуда  не
выполнена  предначертанная миссия, он, Краузе, не  может  ни
умереть, ни позволить себе жить подобно миллионам других,  в
том  числе - бывшим соратникам, усердно забывающим  прошлое.
Именно  эта уверенность заставляла его на протяжении  долгих
лет  планомерно искать следы сгинувшего шофера  в  различных
странах,  отрабатывать  сотни  версий,  пока,  наконец,   не
состоялась  долгожданная  и столь  нелепо  завершившаяся  их
встреча...
     Кто думал, что идиот перепугается вот уж действительно -
до  смерти?  Как будто кому-то была нужна его жалкая  жизнь!
Нужен  был  портфель; даже не портфель, а древний колдовской
кинжал,   камень   и  несколько  нерасшифрованных   обрывков
тибетской    рукописи,   каждый   из   которых,    тщательно
переложенный  папиросной бумагой, хранился между  страницами
рабочей тетради.
     Даже в нередкие минуты черного отчаяния, когда, казалось,
поиски  шофера  заходили в безнадежный тупик, Краузе  верил:
раритеты  не могли сгинуть в послевоенной круговерти,  и  он
обязательно вернет их! Вернет!
     Безрезультатный обыск дома в Лонг-Айленде, где проживал Гюнтер,
заставил  пережить  Краузе  известное  разочарование,   хотя
обнаружилась  новая  ниточка:  у  Валленберга,  чью  фамилию
Роланд  присвоил,  был особняк в Карлсхорсте,  и  теперь  не
существовало  ни  тени сомнения, что окончание  войны  шофер
пересидел  в тихом районе Берлина, под носом у гестапо,  что
рыскало в его поисках по всей стране.
     Возникло естественное предположение: может, портфель до сих пор
находится в особняке?
     Однако начать проработку такой гипотезы Краузе не спешил,
полагая,  что  раритеты  могли быть подарены  отцом  сыну  -
Гюнтеру-младшему,  или  уже  Валленбергу  -  черт  их   всех
разберет...  Во  всяком  случае, хоть  что-то  о  содержимом
портфеля парню наверняка известно, а если он и есть нынешний
владелец искомых ценностей, то хранит их либо дома,  либо  в
банковском сейфе...
     Так  или  иначе, сынок покойного шофера должен в  любом
случае   предстать   перед  его  глазами   и   подвергнуться
пристрастному допросу. А если потребуется, - то и допросу  с
устрашением.   Хотя   очень  сомнительно,   чтобы   взрослый
благоразумный  человек  не  отдал бы  добровольно  забавные,
однако  бесполезные предметы, чью стоимость ему компенсируют
в пятикратном размере от цены, назначенной любым независимым
антикваром. Впрочем, размер цены - категория несущественная.
Его,  Краузе, никогда не интересовали деньги. Всю  жизнь  он
удовлетворялся  лишь  самым  необходимым,  глубоко  презирая
стяжателей всех мастей. В деньгах он нуждался всего лишь как
в  инструменте для физического воплощения Идеи,  и  те,  кто
располагал    деньгами,    остро    чувствовали    в     нем
целеустремленность  духа,  а  не  страстишку  к  наживе,   и
открывали   ему   неограниченный  и  бессрочный   кредит   с
единственным обязательством с его стороны: вхождением  их  в
очерчиваемый  им  круг приближенных, не более.  И  когда  он
очутился  здесь, в Америке - нищий, больной, бездомный,  то,
ничуть   не   смущенный  ни  видом  своим,   ни   финансовой
стесненностью, сразу же отправился к тем зеркальным  дверям,
за   которые   мало   кто  допускался  и   по   внушительным
рекомендацим.
     Он знал, к кому и с чем идти. Знал, что сказать охраннику
на входе, что - секретарю и что, наконец, - ключевой фигуре,
восседавшей за музейным письменным столом...
     Ему  было  достаточно лишь остановить свои  неподвижные
гипнотизирующие  зрачки  на  чьем-либо  лице,  чтобы   сразу
установился   контакт...  После  же  -   взвешенные   слова,
магические   интонации,  жесты,  а  порою  -   и   невнятная
скороговорка   коротких   фраз,   заставляющих   собеседника
напрасно  напрягать слух, тут же проскальзывающих  мимо  его
сознания, чтобы, однако, намертво запечалеться в нем  кодом,
известным лишь древним египетским жрецам и посвященным ламам
Тибета.
     Здесь  правил  еврейский капитал, но  бастионы  Круппа,
Гугенберга,   Тиссена,  Стиннеса  и   других   тоже   стояли
незыблемыми   обелисками  германского   могущества,   прочно
вросшими  в  заокеанскую почву. А в том, чтобы  обелиски  не
пошатнулись, а только ширились и росли, он, Краузе, принимал
живейшее участие.
     И  сейчас,  на  одном  из этажей  небоскреба  в  центре
Манхэттена  находился  старый,  согбенный  годами   человек,
иссохший  плотью, что тоже имел свою частицу  власти  и  над
этим   великим   городом,  и  над  страной,  которую   город
олицетворял,  и... над миром, чей князь с  черными  крылами,
неустанно  примечавший  суету  легиона  своих  рабов,  порою
выделял среди них и вассалов.





     Следующим утром в мотель приехал Алан и - закрутилась круговерть
с  похоронами,  передачей  дома лэнд-лорду,  продажей  яхты,
аннулированием банковского счета отца...
     К  вечеру Ричард уже садился в свой "Форд", намереваясь
отбыть в Вашингтон.
     Провожавший его Алан стиснул мощными ладонями плечи приятеля.
     - Будь... осторожен, - произнес самым серьезным тоном.
     Ричард понуро кивнул.
     На том и расстались.
     Уже спускались сумерки, когда Ричард, притормозив у будки
контролера  на  Стейтен-Айленде, чтобы заплатить  за  проезд
через  мост, узрел в зеркале заднего обзора через три машины
от  своего "Форда" как бы притаившийся "Кадиллак" пепельного
цвета,  который  он  заметил еще  на  трассе,  идущей  вдоль
бруклинского побережья.
     Хвост?
     Он  механически бросил на сиденье полученную с  десятки
сдачу,  и  резко  тронул с места, выжимая из  двигателя  всю
мощь,  однако "Кэдди", поневоле застрявший в очереди,  легко
наверстал   упущенное  благодаря  восьми  цилиндрам   своего
пятилитрового  мотора,  и  теперь  отчетливо  маячил  сзади,
двигаясь по второй правой полосе. Ни водителя, ни пассажиров
за его затемненными стеклами Ричард не различал.
     Созрел план: сбавить скорость, рассмотреть цифры номерного
знака,  и  прямо  из машины позвонить знакомым  полицейским,
чтобы установили, кому "Кэдди" принадлежит.
     Однако мысль таковую Ричард тут же отринул, ибо если и "вели"
его,  то уж никак не вражеские агенты, а свои ребята, у кого
концы  и  с  номерами,  и  с  типом  автомобиля  обязательно
сойдутся,  как  и у вражеских, впрочем, агентов,  а  потому,
если  и затевать проверочный маневр, то уж лучше свернуть  с
трассы  к  дорожной закусочной, тем более, ему действительно
не  мешало  бы  сжевать  какой-нибудь гамбургер,  запив  его
ледяной пепси-колой...
     Включив сигнал поворота, он ушел в крайний ряд, съезжая с
трассы,  а  "Кадиллак"  же,  напротив,  переместился  влево,
стремительно унесшись вперед и растаяв вдали.
     Поливая кетчупом лист салата, Ричард подумал, что все его
ухищрения   -   бессмыслица   и  дурость.   Профессиональные
радиофицированные   бригады,   сменяющие   друг   друга   на
протяжении  маршрута,  в  ночное время  на  подобной  трассе
практически не выявляются, да и пусть бы за ним следили  все
секретные  службы мира - что это меняет на день сегодняшний?
Ничего.
     Через  несколько  часов он приедет домой,  как  следует
отоспится,  а  вот  завтра,  вероятно,  начнется   серьезная
игра...
     Только стоит ли ее начинать?..
     Об  этом  он  думал всю прошедшую ночь,  проведя  ее  в
сомнениях  и воспаленных воспоминаниях, покуда не утвердился
в окончательном безрадостном выводе: произошел провал.
     На  пути в Эмираты он совершил остановку в Тунисе,  где
встретился   со   связником   русских,   и   встречу    эту,
подготовленную наспех, наверняка отследили. Наверняка,  ведь
уже  к тому времени от Алана потребовали написать отчет, где
фигурировали прежние поездки в Северную Африку, а значит, по
сути  своей командировка в Эмираты с транзитом через  Тунис,
представляла этакого аппетитного "живца", на которого  он  к
полному восторгу контрразведки и клюнул...
     Далее - подопечный араб. Фигура - в свете последних открытий
-   немаловажная.   Скорее   всего,   араб   -   превосходно
подготовленный  провокатор. Основная  ценность  выданной  им
информации  касается  утечки  в  мусульманский  мир  военных
русских  технологий.  Сведения горячие,  а  посему  Ричарду,
конечно     же,     надлежит    поспешить    связаться     с
заинтересованнымиыми в них инстанциями.
     Этого-то с нетерпениеми от него и ждут. И когда сбудутся
ожидания,  ему  мгновенно предъявят  обвинения  по  эпизодам
четко зафиксированного контакта с русским агентом в Африке и
выхода на оперативную связь с противником на территории США.
Одновременно   русские   заполучат  "дезу",   преподнесенную
Ричарду на блюдечке ЦРУ "иракским перебежчиком". Так кто  же
кого разрабатывал, а? Ну, араб!
     Что  же касается дезинформации, не планируется ли здесь
сколь-нибудь долговременной игры? Вряд ли. Громоздкий проект
выстроить в данной ситуации маловероятно, а "ослиные уши" им
распознаются  быстро,  так что рисковать  попусту  никто  не
станет. И единственное, что сейчас от него ждут - выхода  на
связь...
     Провал же на связи - вариант самый распространенный, даже
банальный и... л о г и ч н ы й.
     Вот в чем заковыка! Вот что его так неосознанно мучило, но
сейчас-то  он  абсолютно  уверен:  его  предали,  у  русских
завелся "крот" на высоком уровне, и он-то, "крот", и  сделал
погоду...
     Теперь - о выходе из ситуации. Вернее, о том, как избежать
прикосновения к запястьям стали наручников.
     Тактическая сторона действий в таком направлении особенных
размышлений  не  требует;  теоретически  отшлифован  десяток
вариантов исчезновения с горизонта, но вот вопрос:  а  стоит
ли подаваться в бега?
     На сегодняшний момент ему может быть инкриминирована лишь
встреча с русским связником, что, конечно, серьезно,  но  не
смертельно.   Встречу  он  помнит  в   деталях,   все   было
обставлено, как случайный контакт; ни одной фразы  никем  не
произносилось; связник благополучно с места контакта убыл, и
как  бы  не  чесались руки у ЦРУ, подобраться  к  нему  было
небезопасно:  контрразведка Туниса  ни  с  кем  особенно  не
церемонится,  и  надо еще поискать охотников  попасть  в  ее
лапы,  чтобы  затем очутиться на дне бетонной ямы  в  песках
Сахары.
     Кстати,  связник по национальности тоже являлся арабом,
а  не российским представителем "Аэрофлота", что лишний  раз
подтверждало версию о "кроте".
     Итак,  пока  ему, Ричарду, могут быть предъявлены  лишь
косвенные  обвинения,  хотя неоспоримо,  что  фактор  утраты
доверия  в  данной ситуации закономерен, и  в  Лэнгли  агент
Валленберг уже не жилец.
     Потягивая через соломинку из объемистого пластикового стакана
пепси-колу,  смешанную с шариками льда, Ричард гнал  "Форд",
вспоминая  обстоятельства "грехопадения", приведшего  его  к
краю сегодняшней пропасти.
     Что   же  способствовало  его  измене  великим  северо-
американским штатам?
     Сам  он  усматривал целый комплекс мотивов, главный  из
которых можно было определить, как глубочайшее разочарование
в  своей  работе.  Занимаясь русскоязычными эмигрантами,  он
поневоле  начал постигать хитросплетения жизни  чуждого  ему
общества,  постепенно  приходя к заключению,  что,  по  сути
своей,  две  противостоящие друг  другу  державы  отличаются
весьма  мало по абсолютной величине, а претензии на  мировое
господство  у  них аналогичны. КГБ, ЦРУ, ФБР являлись  всего
лишь  исполнителями  политических заказов.  И  ему,  Ричарду
Валленбергу, не вменялись в служебные обязанности  раздумья,
на  чьей  стороне историческая правда. Ему вменялось  только
слепое  служение Америке - самому справедливому и  гуманному
государству   в  мире,  щедро  оплачивающему  услуги   своих
защитников,   каждодневно  совершенствующихся  в   искусстве
нападения.   Империалистический  спрут  и   коммунистический
динозавр, что говорить, стоили друг друга! И бесы стояли над
их  схваткой, теша себя противоборством гигантов, ни  одному
из  которых  Ричард предпочтения не отдавал. Беззаветное  же
служение  подонкам-политикам вдохновения в нем не  поселяло.
Они  платили ему, - роботизированному профессионалу, деньги,
и   он   их  отрабатывал,  пропуская  мимо  сознания  всякую
патриотическую  муру  различного  рода  установок,  чему   в
немалой  мере содействовал и отец, прививший ему критическое
отношение к несомненности каких бы то ни было постулатов.
     Потом  появилась Элизабет, которую явно  не  устраивала
зарплата офицера контрразведки; обстановка на службе тоже не
радовала: новый шеф Ричарда - низкорослый, слюнявый еврейчик
с   дегенеративной   нижней  челюстью,   вечно   суетящийся,
крикливый,   с   непомерным   апломбом   отрыгивающий   свои
гениальные  измышления, явно недолюбливал агента Валленберга
то  ли за происхождение, то ли за отсутствие подобострастия,
то ли - за самостоятельность решений.
     Как  полагал  Ричард,  шеф страдал  манией  величия,  и
одновременно   мучался   комплексом   неполноценности,   что
представляло,  возможно, интерес с точки зрения  психиатрии,
но  никакого  положительного воздействия на  подчиненных  не
оказывало.
     У   руководства,   тем   не  менее,   шеф   пользовался
благосклонностью,   ибо  в  начальственных   кабинетах   его
постигала  чудесная  метаморфоза: он становился  воплощением
деликатности  и  заинтересованной  любезности;   почтительно
выпячивая  толстенькую  задницу, с чувствительностью  радара
впитывал  каждое слово, и этой же задницей растворяя  дверь,
убывал  исполнять высочайшие распоряжения, на обратном  пути
претерпевая  возвращение  к естественному  своему  облику  и
манерам.
     При одном взгляде на шефа Ричард испытывал приступ слепой
ярости,   однако  ничем  таковую  не  проявлял,   вел   себя
безукоризненно  корректно, хотя вопрос: кто -  кого?-  стоял
уже ясно и определенно.
     Выйдя на контакт с русскими, Ричард буквально в течение
месяца разрешил служебные неурядицы, с треском провалив  ряд
непосредственно курируемых шефом мероприятий,  причем,  его,
Валленберга позиция, касающаяся предварительных разработок и
- напрочь отвергнутая, в итоге оказалась единственно верной.
     Шеф отправился на почетную пенсию, обстановка разрядилась,
но  теперь  Ричард  уже  жил двойной  жизнью,  поначалу  его
смущавшей, а затем вошедшей в привычную колею.
     Он   отдавал  должное  КГБ:  неукоснительным  и  щедрым
расчетам,   хитроумным   операциям   прикрытия,   мгновенным
реагированием  на  все  его  просьбы  или  же  пожелания   и
тщательной конспирации.
     Ему  открытили  счет  в швейцарском  банке;  на  случай
чрезвычайных  ситуаций  он  располагал  аварийными  каналами
связи  и,  кроме того, уже по своей личной, несущей  в  себе
известный  риск  инициативе,  обзавелся  тремя  европейскими
паспортами   и   парой  комплектов  подлинных   американских
документов, хранящихся в надежных тайниках вместе с наборами
всякого рода спецсредств.
     Конечно, его мучили теперь уже неактуальные сомнения  в
правомерности  содеянного,  но  тут  зачастую  выручал  отец
своими замечаниями и комментариями. К примеру:
     -  Слушай,  Рихард, а ведь в КГБ евреев  не  принимают.
Проявили  они себя при Сталине, хватит. Хотя...  кто  знает,
может, он их специально поставил на самую кровавую работу. А
потом  же  друг  друга они и перестреляли.  Папа-Джо  многое
делал   с  дальним  прицелом.  С  Израилем  он  промахнулся,
обманули  его.  Не получился у Советов плацдарм  на  Ближнем
Востоке.  Но  резервацию еврейскую у себя он  устроил,этакое
супер-гетто,  хотя дело и не довел до конца...  А  все-таки,
думаю,  кое-что для себя полезное он перенял у фюрера.  Хотя
бы - идею расового закона; ведь есть нации, чей тип мышления
генетически предопределен. И ничего, кроме вреда,  ждать  от
них   не   приходится.  Потому  после  войны  он  и  занялся
переселением народов... А кто был переселен? Вечные носители
вечной  смуты,  умеющие только грабить  и  убивать,  потомки
кочевников - бескультурные, агрессивные варвары. Другое дело
-  этим  надо  было заниматься планомерно и до конца,  а  он
ограничился полумерами. А что такое полумеры? Это  посеянные
семена грядущей мести и ненависти.
     Когда к власти в Союзе пришел Андропов, отец сказал:
     - Русские опоздали. У генсека не хватит дыхания. Ему бы
скинуть  хотя  бы десяток лет... И тогда люди  бы  гордились
страной,  в  которой живут. Наверняка. Нет, ему  не  успеть,
крах близко.
     - Крах? - переспросил тогда Ричард со смешком.
     -  Конечно.  Посмотри, кто сидит в Кремле.  Паралитики,
подпираемые  шпаной.  А шпану вы сами  и  научите,  как  все
развалить...   Купите,  подскажете,  создадите  определенные
обстоятельства...
     - А КГБ будет на это взирать и умиляться, да?
     -  Умиляться не будет, - заметил отец. - Но, как только
сдвинутся  общественные ориентиры, а это зависит всего  лишь
от  нескольких  людей,  в  КГБ  начнутся  сбои,  и  механизм
разладится, я это уже проходил.
     - То есть?
     - То есть в карательных органах работают люди из мяса и
костей,  и люди эти более всего заинтересованы в собственном
благополучии. Кроме того, что тебе КГБ, или ЦРУ, или гестапо
-  все  они представляют тот или иной коллектив. А  в  любом
коллективе  существует зависть, интриги, фальшь  и,  конечно
же,  стремление  к лидерству. Порою, кстати,  и  к  дурацким
новшествам  тоже.  Но  нигде, как в спецслужбах  не  развито
столь  остро  чувство  конъюнктуры.  Оно  естественно,   ибо
строится   на   конкретной  информации  и   профессиональном
анализе.  Вот  и возьми теперь ту же РСХА. После  войны  шеф
всех  наших  шпионов Шелленберг утверждал,  будто  начальник
гестапо  Мюллер  мыслил  в прокоммунистическом  направлении,
боготворил  Сталина и еще в сорок третьем году стал  русским
агентом. А сразу после войны был вывезен в Москву НКВД,  где
и окончил свои дни в достатке и почете со стороны тех, с кем
он  так  усердно боролся. Враки? Не знаю. Шелленберг  с  ним
вечно    враждовал,   хотя   склока   между   разведкой    и
контрразведкой,  как  понимаю,  интернациональна.  С  другой
стороны, то, что после войны чешские агенты выкрали  Мюллера
из  Кордовы  и  отдали  его русским -  факт  неоспоримый.  И
понятный.  Очутись шеф гестапо в руках союзников  и  прознай
пресса о его сотрудничестве с большевиками - поднялся бы оч-
чень  нездоровый шумок... И даже не в силу одиозности фигуры
Мюллера или же такового альянса.
     - А почему?
     -  Объясню.  Но сначала вернемся к Шелленбергу.  Мюллер
считал, что это змея, пригревшаяся в СС. И не без оснований.
Форму тот одел по чисто практическим соображениям; самого же
его  всегда  тянуло  к Западу, а в самый горячий  момент  он
решил  без боя сдать Германию американцам - якобы для ее  же
блага.   И  начал  сепаратные  переговоры,  втянув   в   них
деморализованного дурака Гиммлера, которому вообще ни на что
рассчитывать  не  приходилось. А важен  был  Шелленбергу  не
результат  переговоров, а сам процесс. Ибо  он,  Шелленберг,
предполагал грядущие судебные неприятности. Предполагал  еще
тогда,  когда  ощутилась  лишь тень  поражения,  лишь  малое
сомнение в победе... А потому все дела, связанные с  кровью,
заблаговременно распределил по своим подчиненным.  И  их  не
касался.   В   результате   -  его  заместитель   Зандбергер
приговаривается  к  виселице, а мистер  Шелленберг  получает
шесть  лет  тюрьмы  и  то  -  по  исключительному  настоянию
советского   прокурора.  А  поскольку  заключенный   активно
сотрудничает   с   англичанами,  условия  отсидки   у   него
комфортабельные - хотя, конечно, и не такие, как  в  Швеции,
где он, умник, переждал конец войны, правильно опасаясь, что
за шуры-муры с американцами будет разжалован и расстрелян. А
сорвал  переговоры  не кто иной, как  Мюллер,  в  чем  я  не
сомневаюсь.  Возможно,  по конкретному  заданию  Советов.  И
таким  образом шеф гестапо во многом определил раздел Европы
на  два  лагеря.  Вот так-то. Но добровольно  сдаться  своим
покровителям   из  НКВД  все  же  поостерегся,   закономерно
опасаясь,  что  его незамедлительно пристрелят.  Однако  как
понимаю,  два других палача - Сталин и Берия, решили  судьбу
собрата  по  крови самым парадоксальным образом. И  пощадили
его  за  исторические заслуги в деле строительства  мирового
коммунизма на планете. Короче, все запутано в этом мире, ибо
-  лукав,  увы,  человек... И обстоятельства  сильно  меняют
мировоззрение.  Кстати. Посмотри на  Америку.  Она  чернеет,
желтеет,    деградирует   экономически,   ибо   все    хотят
пробавляться  комиссионными и мало кто жаждет работать...  И
рано  или  поздно она падет, поверь. И если в  то  же  самое
время у русских дела заладятся, что хотя и маловероятно,  то
неизвестно, сколько твоих коллег-бандитов согласится перейти
на службу во враждебный лагерь...
     - Бандитов, - повторил Ричард утвердительно.
     -   Конечно,  -  сказал  отец.  -  В  такие   ведомства
отбираются   авантюристы   и   гангстеры.   Правда,   хорошо
воспитанные и образованные. Но крокодилы по сути.
     - Спасибо, папа.
     -  Не  стоит.  А кто создавал ЦРУ? Ну? Компания  бесов.
Аллен    Даллес,   бывший   компаньон   адвокатской   фирмы,
субсидировавшей,  кстати,  наших  фашистов   и   оформлявшей
германо-американские картельные соглашения. Славный  генерал
вермахта   Гелен,   хотя  вместо  него   кое-кто   предлагал
кандидатуру  того  же  Шелленберга,  но  она  не  прошла   -
побоялись шума, - все-таки, заместитель Гиммлера... Но  куча
консультантов  без  громких имен  из  имперского  управления
безопасности, включая гестаповцев, фигурировала. Кроме того,
специалисты   из  английской  разведки  с  Кимом   Филби   в
арьергарде,  -  ответственным буквально за  весь  шпионаж  в
соцлагере  и  по  совместительству  -  агентом  КГБ.  Боевая
команда!   А   вернее,   паноптикум.   И   заведеньице   они
организовали под стать себе, как понимаю.
     Отец оперировал фактами и возразить ему было трудно. Хотя
Ричарду  и  не  хотелось пускаться в какие-либо  возражения.
После  таких  разговоров он уже не испытывал никаких  уколов
совести,  и все неприятные эмоции сводились исключительно  к
опасению перед маловероятным разоблачением.
     Однако - сбылись худшие ожидания.
     И сейчас, паркуя "Форд" на подземной стоянке под домом,
он, доставая из багажника сумку, подумал, что содержимое  ее
вряд  ли  ему  пригодится.  За  исключением,  разве,  старых
немецких документов.
     Оказавшись у себя в квартире, он методично обследовал контрольные
метки, которые именовал "капканчиками".
     Так и есть, в его отсутствие квартиру навестили искушенные
в проведении тайных обысков дяди.
     Подняв  вверх раму окна, он долго и грустно смотрел  на
знакомую  тихую  улочку,  вдыхая морозный  ночной  воздух  и
рассеянно слушая сообщения с автоответчика, накопившиеся  за
его отсутствие.
     Он принял решение.
     И теперь прощался с Америкой.


     ...Мировая   война  привела  к  дальнейшему  уменьшению
нордических  элементов в жизни России. Их последние  остатки
были сметены революцией и большевизмом.
     Надо заметить, что уничтожение высшего, нерусского слоя
осуществлялось не только самой славянской расой.  Для  этого
ей понадобились новые лидеры - евреи. Еврейство, стремящееся
к  мировому господству, уничтожило высший чужеродный слой  с
помощью   славянского  расового  инстинкта.  Таким  образом,
совершенно   понятен  процесс  захвата  еврейством   ведущих
позиций  во  всех  сферах  русской  жизни,  произошедший   в
результате  большевистской  революции,  ибо  само  по   себе
славянство  не  обладает  организационными  способностями  и
вместе  с  ними  -  государство-формирующей  и  государство-
охраняющей  силами.  Если  изъять из  славянского  мира  все
неславянские   элементы,   немедленно   произойдет    распад
государства...
     Россия  наших  дней имеет хозяином еврейство,  которое,
уничтожив  бывший высший слой, должно теперь  доказать,  что
обладает  собственными  государство-формирующими  силами.  В
истории  еврейство всегда было разрушительной силой, поэтому
можно  предположить,  что и в России оно  явится  "ферментом
разложения".
     Неизбежно придет день, когда панславянская идея восстанет против
большевистско-еврейской государственной идеи. Это  восстание
закончится  гибелью  еврейства.  Но  то,  что  останется  от
России, будет иметь жалкое, малоспособное правительство...
     Настанет эпоха непрекращающихся волнений и беспорядков, ибо
чисто  славянское  государство лишено высшего,  государство-
цементирующего слоя. Бескрайние земные просторы  окажутся  в
жутком  смятении.  Вместо стабилизации  в  отношениях  между
государствами наступит период самых тревожных перемен.

                                           АДОЛЬФ ГИТЛЕР





     За  оконцем  служебного автомобиля в ранних  ноябрьских
сумерках  зажигала дробящиеся в мороси огни  Москва  времени
упадка  -  очередного, пост-советского.  И  время  это,  он,
Алексей  Трепетов,  ощущал, как неотступную  зубную  боль  -
ежеминутно и - обреченно, ибо никакой дантист с болью такого
рода не справился бы.
     Время упадка, время крушения всех былых ценностей. Впрочем,
как   и   сотни  других  сотрудников  КГБ,  он  уже  напрочь
освободился  от  ностальгии  по  коммунистической  эпохе,  и
удручали  его  не столько перемены, сколько  тот  стабильный
бардак, что безраздельно воцарился в стране.
     Конечно,  прежняя  система давала  элитарные  дивиденды
тем,  кто  охранял незыблемость ее устоев. Однако  дивиденды
более  походили  на незначительные подачки,  хотя  в  начале
своей карьеры молоденький лейтенант Трепетов расценивал  их,
как  специальные коммунистические блага за особые заслуги  -
опять-таки  специально, но очень справедливо распределяемые.
И  адекватно со звучанием своей фамилии - то есть, трепетно,
-  относился ко всем ценностям развитого социализма:  как  к
духовным, или же на некую духовность претендующим, так  и  к
материальным,     означавшим     комфортабельное      жилье,
государственную дачу, продуктовые пайки, загранпоездки и уж,
конечно,  -  высокий  статус  индивидуума  с  удостоверением
карательной организации.
     Ныне  -  все в прошлом. Всемогущий КГБ раскололся,  как
березовое поленце под колуном на морозе, и первый его  главк
-  разведка,  превратился в отдельную бюджетную  организацию
едва  ли  не  полугражданского типа. Ему же,  Трепетову,  от
прошлых   государственных  благ  осталась   лишь   служебная
"Волга",  да  и  то  благодаря его  относительно  серьезному
должностному  положению,  а все  остальное  ушло  в  область
приятных воспоминаний.
     И  все-таки  сейчас, рассеянно глядя на  размытые  огни
новостроек вдоль Рублевского шоссе, он радовался - странно и
усмешливо,  -  своей брезгливости к сладенькому,  никчемному
былому.
     Развал системы, которой он прислуживал, обернулся для него
внезапным благом: самооправданием той второй, тайной  жизни,
которую  он  вел,  возможностью крутого решения  и  началом,
вероятно, абсолютно нового этапа своего бытия.
     И  начинался этот этап с завтрашнего дня. С субботы.  С
выходного,  что  станет для него тяжелейшим рабочим  буднем.
Датой "икс".
     "Волга" притормозила у подъезда многоэтажки.
     - В понедельник, в девять, как обычно?.. - Шофер скорее
не спрашивал, а утверждал.
     - Естественно. Спасибо, Саша.
     Квартира встретила его темнотой и тишиной. Жена еще  не
приходила. Слава Богу. Некоторое время он может побыть один,
не   выслушивая  истерик  по  поводу  нехватки  денег,   его
неучастия  в серьезнейших бытовых проблемах, как-то:  некому
отвезти   белье   в  прачечную,  купить  мешок   каждодневно
дорожающей  картошки, доставить теще в далекий район  Митино
целебный  мед  из экологически чистой уссурийской  тайги,  а
внуку   -   витамины...  У  нее  же,  начальника   налоговой
инспекции,   зарабатывающей  куда  больше   мужа-полковника,
просто  не  хватает ни на что времени, а он  -  классический
персонаж  мизансцены, где присутствует телевизор,  сигарета,
газета,  домашние  тапочки  и - паралитическая  недвижимость
влипшего  в  кресло тела. А что, - правда! Он  не  соблюдает
условий  игры под названием "семья", он - вне ее. А  почему?
Да потому что игра надоела. Никчемная. Отлюбил, отслужил...
     Да,  с  завтрашнего дня он - никто. Хотя, как  сказать!
Через недельку он наверняка получит статус изменника и будет
представлять немалый интерес для многих и многих...
     Достав из бара бутылку с коньяком, он налил рюмку, привычно
опрокинул  ее,  ощутив приятное теплое  жжение  на  языке  и
деснах...
     И - отчего-то вспомнил Канаду, где когда-то работал под
вполне  официальной  журналистской  "крышей".  Вот  же  были
безмятежные  денечки!  Необремененная трудозатратами  жизнь,
казенный  "Крайслер", шикарная квартира,  "представительский
фонд", заискивание в глазах сослуживцев...
     Жена закупала барахло на распродажах, умело и осторожно
реализуя  его  в отечестве с помощью надежных  знакомых;  он
тоже  усердно  ковал свое маленькое благополучие,  составляя
отчеты  о разных разностях, как правило, яйца выеденного  не
стоящих,  однако  преподносимых им  в  качестве  материалов,
имеющих  весомое значение для построения высших политических
умозаключений;   и,   казалось,   беспечной   сказке    того
существования  не  будет  конца,  но  конец  с  естественной
неотвратимостью все же настал.
     Все  началось  с  задания вербовки одного  независимого
французского журналиста.
     Журналист пошел на вербовку легко, хотя за услуги  свои
потребовал  гонорары  изрядные.  Начальство  в  ту  пору  не
мелочилось,  платило  исправно и  щедро,  и,ставший  агентом
Трепетова   француз  работал  активно  и,   можно   сказать,
плодотворно,  имея  связи многосторонние  и  влиятельные  во
многих странах проклятого капиталистического мира.
     Отношения их становились все более доверительными, и вот как-то,
уже без экивоков, по-приятельски, француз сказал:
     - Слушай, Алекс, сколько ты получаешь? По-моему, какую-
то  ерунду.  Давай-ка так. Увеличивай мои вознаграждения,  и
будем  мы  их  делить.  Пятьдесят на пятьдесят.  Тем  более,
предвидится  тут  очень даже забавная информация  для  твоих
шефов... А мне с тобой делиться - большой резон. Я теперь  в
серьезной игре, а докладываешь и об игре, и об игроках ты...
В общем, не мальчики, верно?- все ясно, надеюсь.
     Умен был француз, обаятелен, и кто только не входил в круг
его общения: люди из ЦРУ, из крупного бизнеса, из Голливуда,
из мафии...
     Колебался Трепетов, мучился, но, когда подоспела очередная
выплата,  француз  за  общую  сумму  расписался,  а   после,
отсчитав  половину, оставил ее на столе.  Без  комментариев.
Лишь  руку  пожал,  сука,  и  улыбнулся  -  одобрительно   и
сердечно.
     После же были конспиративные совместные хождения в японский
публичный   дом,   дававший  официальную   рекламу   "массаж
простаты";  обеды  в  хороших  ресторанах,  и  вот  однажды,
пребывая  в  состоянии  сильнейшого  похмельного  страдания,
услышал   шпион  Трепетов  сквозь  звон  в  ушах   следующее
предложение французского друга: дескать, имеется  у  того  в
приятелях    некий   бельгийский   журналист,   политический
обозреватель  авторитетной  газеты,  и  интересуется  он   в
настоящий  момемнт тематикой, связанной с разведслужбами,  в
том  числе - и с КГБ, и готов хорошо заплатить за информацию
даже пустякового свойства...
     Охлажденное американское пиво "Миллер" ледяным комом встало в тот
момент    в   горле   офицера   разведки   Союза   Советских
Социалистических    республик,    -    Трепетова     Алексея
Константиновича.
     И мигом припомнились нежные японки, ресторанные счета, а
также  -  проработанная  еще  в Москве  версия  о  возможной
двойной  игре  француза,  и  о  его  вероятном  внедрении  в
коммунистическую  агентуру,  инспирированным  или  разведкой
"лягушатников", или же вездесущим ЦРУ.
     Все   эти  пакостные  мыслишки,  пронесшиеся  в  голове
Трепетова, француз с покровительственной ухмылкой тотчас ему
и   изложил,  как  бред  шпиономании,  не  имеющий  никакого
отношения  к реальному положению вещей. Дескать, предложение
бельгийца  носит  характер  принципиально  коммерческий,   и
провокация исключена. К тому же, если после этого какие-либо
спецслужбы  и выйдут на француза, то Трепетов о  том  узнает
незамедлительно и преподнесет данный факт своим  шефам,  как
замечательный   подарок:   мол,   нашего   агента   пытаются
перевербовать,  начинается живая  работа,  а  тут  уж  можно
замутить   интересную  поганку,  и  принесет  таковая   ему,
Трепетову,  почести, повышение в должности и  звании.  Да  и
требуются-то   журналисту   пустяки,   просто-таки   бытовые
подробности,  типа  того,  пронумерованы  ли  в  КГБ   двери
кабинетов или же нет...
     -  Пронумерованы,  -  отвечал Трепетов  хмуро.  -  Все.
Исключение - сортиры.
     -  Вот,  чудненько, - кивал француз.  -  Далее.  Какого
цвета  стены,  сколько оперативных сотрудников  находится  в
одном  помещении,  существуют  ли  между  ними  внеслужебные
отношения,  размер  зарплаты  председателя  и  охранника   в
следственном изоляторе "Лефортово"...
     Тут Трепетов покрылся обильным потом.
     -  Существуют ли какие-либо трения с прокуратурой...  -
продолжал француз. - Да чушь, в общем, гуманитарная! Уж что-
что,  а  эти детали компетентные ребята знают доподлинно.  А
бельгиец - вот идиот!- платит за этот воздух двадцать  тысяч
долларов  США,  понимаешь?.. Богатый  он,  может,  оттого  и
любопытный...
     -  А  почему  с таким предложением он вышел  именно  на
тебя? - проглотив пиво, задал Трепетов топорный вопрос.
     -  Ну, мы же с тобой общаемся, - пожал плечами француз.
-  В  том  числе,  и  на приемах в посольствах.  И  никакого
секрета  из своих дружеских отношений двух журналистов,  по-
моему,  не делаем. Коллега же мой справедливо полагает,  что
все  русские  представители на Западе - шпионы. Или  прямые,
или косвенные. Разве не так? А потому и попросил меня...
     И   сверкнуло  тогда  в  затуманенном  похмельем  мозгу
Трепетова, сверкнуло ясной и пронзительной молнией:  сегодня
же  сообщить  начальству  о гаденьком  предложении  верткого
агентишки!.. Без промедлений!
     Молния, однако, угасла во мраке сомнений: каким образом
расценят  подобный эпизод в высоких кабинетах? Ведь разговор
подобного рода вероятен с личностью морально разложенной, не
сумевшей   выдержать   определенной  дистанции,   в   чем-то
проколовшейся, подставившей себя...
     На крайний случай имелся защитник - тесть-генерал КГБ, но
ныне  тесть  пребывал  на  пенсии,  а  пенсионер  доблестных
органов  -  не  просто политический труп, но даже  возможный
враг,  ибо его праздный статус служит порою большой головной
болью    для   секретных   ведомств.   Болтливы   становятся
пенсионеры,  не связанные прежними жесткими обязательствами;
позволяют   себе   и   порассуждать,  и  предаться   вредным
воспоминаниям о боевом прошлом...
     И  тут  же  полыхнула  вторая  молния:  двадцать  тысяч
зеленых! Состояние!
     -  И...  что ему надо конкретно? - как можно  небрежнее
вопросил Трепетов.
     - Я же сказал...
     - Повтори.
     И француз повторил.
     - Готовь деньги, - крякнув, вынес Трепетов резюме.
     - А мне?.. - поинтересовался француз неопределенно.
     -  Три процента, - улыбнулся Трепетов с натугой. -  Как
посреднику.
     - Имей совесть, Алекс.
     - Шучу. Двадцать.
     - У нас ведь пятьдесят на пятьдесят...
     - У меня большие материальные затруднения.
     - Ну, хотя бы двадцать пять...
     - Черт с тобой!
     От  общей  информации  неведомый  бельгиец  перешел   к
подробностям,   освещение  которых   представляло   вопиющий
криминал,   но  Трепетов  заставлял  себя  лишь   болезненно
догадываться   о   подлинных  заказчиках   передаваемых   им
сведений, которые касались уже не только цвета или орнамента
линолеума в секретных ведомствах СССР...
     Как    безнадежный   больной,   он    заставлял    себя
самообманываться,  надеяться на некое  чудо,  хотя  сознание
опытного, в общем, разведчика, подсказывало, что трясина над
его головой сомкнулась глухо, и обратного хода нет.
     В  свою  очередь, француз выдавал информацию встречную,
ценности  чрезвычайной,  и  при  очередном  своем  визите  в
Москву,  Трепетов,  каждый раз отправлявшийся  на  родину  с
чувством  камикадзе, получил орден, внеочередную  звезду  на
погоны  и  -  новую  огромную квартиру  с  двумя  туалетными
комнатами  и  холлом,  где  можно  было  устроить  небольшой
спортзал.
     В   какой-то  момент  чувство  неотвязного   страха   и
депрессивной  подавленности  преодолела  логика  и  смелость
профессионала.
     Трепетов сам вызвал француза на жесткий разговор, где не было
место  актерству и лицемерию, после чего они превратились  в
парнеров,  играющих на пасах в одни ворота. Сумму гонораров,
не  обремененных никакими процентными отчислениями, Трепетов
назначал  уже  сам, деньги КГБ, отпущенные на  француза  без
церемоний забирал себе, с полного, впрочем, одобрения псевдо-
агента;  а  на  встрече  с  ответственным  сотрудником  ЦРУ,
курировавшим его, теперь уже "крота", потребовал в  качестве
гарантии  будущее американское гражданство, в предоставлении
которого его твердо заверили.
     Остатки же всякого страха улетучились с развалом той страны,
которой  он  когда-то искренне служил; где  было  пионерское
безмятежное детство, комсомольская юность, воинская присяга,
партийные  и  чекистские  клятвы, ну  и  прочие  "взвейтесь-
развейтесь".
     После же свершенной криминальной революции, к тем, кто сидел
в  зданиях  на Лубянке, понесли коррумпированные  преступные
кланы мешки денег, и он, предавший систему, а, значит,  и  и
идею ее, еще давно, уже с холодной брезгливостью наблюдал за
теми,  кто  совершал  по  сути  то  же  отступничество,   не
сопряженное, однако, практически ни с каким риском.
     Держава превращалась в некое географическое понятие, где всем
командовали  откровенные  бандиты и  их  облеченные  властью
наместники. Преступность уверенно занимала позиции не только
в  административной  вертикали, но даже в  промышленности  и
средствах информации.
     Иерархия  лагерного устройства с ее якобы  исполняющими
официальный закон "ментами", всесильными "ворами в  законе",
приближенными  к  ним  "блатными" и "мужиками"-трудягами,  -
стала  конкретной  моделью  целого  общества,  воспринявшего
подобную метаморфозу, как данность, причем, естественную.
     И  вот  тогда-то оборвались последние нити, связывающие
его  с этой землей, и теперь он был безраздельно свободен  в
своих  обязательствах, в том числе,  и  в  моральных,  перед
заповедником  бандитов, гордо именующим себя Россией,  а  на
самом же деле никакой Россией не являвшимся.
     Конгломерат,  представлявший собою очередное  торжество
демонизма,   ухищренно  самоистязался  и   деградировал,   с
легкостью  отринув  ненужную  теперь  культуру  и  традиции,
подмененные  заокеанскими эрзацами, и всецело,  как  полагал
Трепетов,   управлялся   точными  руководящими   указаниями,
поступавшими из известного всему миру пригорода Вашингтона.
     С  другой  стороны,  если  и  справились  американцы  с
исторической задачей уничтожения коммунизма, то вряд ли были
продуманы ими все последствия такого уничтожения, - пусть  и
гениального,  практически  бескровного.  В  мире   создалась
опасная  зона,  наполненная агрессивными,  лишенными  морали
сущностями;  социалистический  благостный  закон   всеобщего
братства, замененный законом голой наживы и обретения какой-
либо  власти любыми путями, грозил полыхнуть пожаром  войны,
не  поддающимся  локализации, и уже  неугасимо  горевшим  по
окраинам бывшей империи.
     Долларизация соцэкономики тоже являлась палкой о двух концах;
миллионы  стодолларовых  купюр,  прилетавшие  из-за  океана,
ручейками   разбегались   по  просторам   бывших   советских
республик,  однако  все ручьи текут  обратно  в  море,  и  в
нынешней    американской   инфляции   сразу   же    появился
дополнительный, серьезно ее стимулирующий фактор...
     Трепетов полагал, что следующим закономерным шагом должен
явиться  завуалированный, но жесточайший  геноцид  огромного
населения,  ибо  безопасность Запада гарантировалась  только
относительным   безлюдьем   на  непредсказуемых   российских
просторах...
     Существовал,    правда,    и    вариант    христианско-
мусульманской бойни, весьма предпочтительный в своей логике,
однако, и крайне опасный: легко могла быть утрачена буферная
зона,  отделяющая Восток от благополучной Европы,  а,  кроме
того,  призраки  ядерных  грибов  и  чернобыльских  выхлопов
проступали  на  горизонте будущего  апокалиптической,  но  и
реальной жутью.
     В положении же его, Трепетова, несмотря на грандиозность
исторических преобразований, мало что изменилось.  Отношение
к  изменникам в аппаратах спецслужб формальных метаморфоз не
претерпело;   святой  завет  монастыря:  смерть   чужеземным
шпионам,  работающим под личиной и в погонах  соратников,  -
остался прежним, как и понятия о чести мундира.
     Таким образом, положение свое он расценивал, как весьма
двусмысленное. Суммы цэрэушных гонораров заметно уменьшались
по вполне объективным причинам резкого увеличения количества
информаторов   и   свободного  доступа  к  закрытым   прежде
источникам.   Американская   резидентура   действовала   уже
практически открыто, и контрразведчики, стиснув зубы,  порою
только  со вздохом изумлялись ее наглости, но - и не  более,
ибо  опасались политических осложнений, тесно  связанных  со
служебными нагоняями.
     Нет,   стоимость   его,   как  агента   в   спецслужбах
противника, была по-прежнему немалой, но все-таки  он  решил
выйти   из  затянувшейся  смертельно-опасной  игры,   сорвав
напоследок изрядный куш.
     Ричард Валленберг стоил дорого. Вернее, не столько Ричард,
сколько  информация  о  нем. И хотя  от  суммы  назначенного
вознаграждения  в  ЦРУ долго, вероятно, не  могли  прийти  в
себя, требуемые деньги в банк нейтральной страны перевели, а
он  же предоставил заинтересованной стороне не только имя их
"крота",   но  и  неопровержимые  доказательства  преступной
деятельности такового...
     Никаких угрызений совести при этом Алексей Трепетов  не
испытывал,  полагая, что предательская продажа  источника  в
целях личного обогащения мало чем отличается по нравственной
абсолютной   величине   от   согласованного   в   инстанциях
пожертвования агентурой, преследующего оперативные цели.
     Однако теперь у него оставалось не так уж и много времени,
ибо, хотя американцы и попытаются, вероятно, обставить арест
своего сотрудника таким образом, чтобы и тени подозрения  не
пало  на  него,  бесценного  осведомителя  Трепетова,  он-то
прекрасно сознавал, что находится на грани провала.
     В  любом  случае  специалисты из контрразведки  начнуть
отработку версии утечки сведений, а если произойдет хотя  бы
микроскопический сбой за океаном, круг тут же сузится,  и  в
нем,  круге, останется лишь один полковник внешней  разведки
Трепетов,  куда  лучше,  чем  все  вместе  взятые  цэрэушные
аналитики    знающий,   а,   вернее,    кожей    чувствующий
обстоятельства, складывающиеся вокруг его личной  персоны  и
ничего радостного ему не сулящие.
     Чем  глубже будут копать почву вокруг него,  тем  более
податливой  начнет она становится, а в итоге -  разверзнется
глубокой могилой.
     ...Жена   пришла   с   работы  в  необычном   для   нее
прекраснодушном  настроении,  расцеловав  его,  и   тут   же
принявшись за стряпню.
     На миг у Алексея защемило сердце.
     "  Гореть  мне  в  аду синим пламенем ",  -  подумалось
горько и отчужденно.
     И тут же пришла спасительная мыслишка: нет, он, конечно
же,  не  бросит ее... Устроится на Западе, а через некоторое
время, и она приедет к нему...
     -  Ч-черт!  Ну,  скотина! - донесся  с  кухни  знакомый
грозный  рык  и  зашлепали по коридору, приближаясь,  женины
шаги. - Какого хрена ты влез в банку с медом!
     - Попробовал... а... что?
     - Я тебе эту банку покупала? А?! Я матери ее покупала!
     - Что изменилось от какой-то там... ложки...
     - Вот эту ложку засунь себе...
     Трепетов внезапно для себя рассмеялся.
     - И он еще ржет, сволочь!
     -  Дорогая, - сказал он. - Я искренне... прошу  у  тебя
прощения. И не только за мед.
     - Прощение можешь засунуть туда же.
     Чтобы  не подлить масла в огонь каким-либо неосторожным
словом,  Трепетов  отправился прогуляться на  улицу,  заодно
решив  купить  сигарет  в  одном  из  коммерческих  ларьков,
обступивших станцию метро.
     В  такой  час,  еще  несколько  лет  назад,  здесь,  на
асфальтовой  пустоши,  можно  было  лишь  встретить   редких
прохожих; ныне же кипела активная ночная жизнь, связанная  с
торговлей, ночным извозом, прочими услугами и предложениями.
     Всюду проглядывал народившийся российский капитализм, -
убогенький, скособоченный, чья явная недоделанность виделась
Трепетову  постепенно  переходящей в долгострой,  отвечающий
лучшим традициям поры развитого бетонного социализма.
     И  неужели он будет скучать по этой заплеванной жизни в
столице некоей т е р р и т о р и и?..
     Хотя,  говорят, русскому человеку труднее всего уезжать
оттуда, где жить невозможно...
     Ему,  Трепетову, придется проверить правильность такого
парадоксального утверждения.


     ...Россия    получила   в   1992-93   гг.   коэффициент
жизнестойкости   в   1,4   балла.   Согласно   критериям   и
разъяснениям ЮНЕСКО-ВОЗ, бал ниже 1,4 указывает на  то,  что
любая  помощь  таким  странам бессмысленна.  Нация  с  таким
коэффициентом   жизнестойкости  уже  не   имеет   внутренних
источников поступательного развития и иммунитета. Ее удел  -
медленная деградация.

                                              ЮНЕСКО-ВОЗ





     В  Москву  самолет  из  Парижа прилетел  ночью,  на  ее
переломе  к тускленькому декабрьскому рассвету, но, несмотря
на  ранний  час, Ричарда встречали бодрые, без  тени  сна  в
глазах,  молодые  люди,  посодействовавшие  ему  без  хлопот
миновать таможенный и пограничный контроль.
     Закашлявшись от едкого угара солярки, которой коптили громоздкие
автобусы, скучившиеся под козырьком терминала, он  нырнул  в
просторный салон машины - местной, очевидно, марки, что  тут
же покатила в сырую темень неизвестности.
     Один из его энергичных сопровождающих комментировал этапы
пролетавшей в оконце дороги: дескать, мы на шоссе, что ведет
в  центр города, а вот и сам центр; справа - Кремль, там  вы
обязательно  побываете; тот серый уродливый  дом  -  обитель
сталинского правительства; а в пяти минутах от него -  место
вашего сегодняшнего ночлега...
     Квартира была просторной, с высокими потолками,  вполне
приличной мебелью... Она даже отличалась известным  уютом  и
ухоженностью, но, отмечая многоопытным взором детали, Ричард
понимал:  он  находится  в  помещении,  предназначенном  для
конспиративных  контактов, и впечатление обжитости  идет  от
выверенных   элементов   антуража,  создающих   определенную
атмосферу, необходимую именно что для сторонних посетителей.
     Впрочем,  никакого дела до этой квартиры с ее  прошлым,
настоящим  и  будущим, ему не было. Им владело  единственное
желание: побыстрее уснуть после трех суток бодрствования  на
путаном  пути  сюда,  в Россию, если не  считать  нескольких
часов смутной дремы в кресле авиалайнера.
     Один из сопровождающих сообщил, что в холодильнике гость
найдет  сыр,  масло,  яйца и ветчину.  Кофе,  чай,  сахар  и
конфеты  -  на  кухонной полке. Чистое постельное  и  нижнее
белье - в тумбочке.
     Если мистер не против, то входная железная дверь в течение
ночи  будет заперта, тем более, что причин для променадов  в
данное время суток и в данной ситуации не существует.
     Телефоном просьба не пользоваться, однако в случае чрезвычайной
необходимости можно позвонить вот по этому номеру...
     Номер был тут же начертан на бумажной салфетке и сопровожден
следующим паролем: "Говорит тридцатый"...
     Зачем-то осмотрев напоследок ванную комнату и туалет  -
видимо,    в    поисках    затаившегося    там    возможного
злоумышленника, офицеры поочередно пожали Ричарду руку  и  -
скрылись  за  входной дверью, долго скрежетавшей запираемыми
сейфовыми замками.
     Затем навалилась оглушающая, однотонная тишина...
     Ричард присел в глубокое плюшевое кресло, смежив набрякшие от
бессонницы веки.
     А  когда  открыл  глаза,  в комнате  уже  царил  давний
солнечный свет, из прихожей доносились какие-то приглушенные
голоса   и,  чертыхнувшись  с  внезапного  просонья,  Ричард
подскочил  к выключателю, погасив горевшую с прошедшей  ночи
люстру,  боковым зрением отмечая, как в комнату входят  двое
незнакомцев.
     Один - низенький, пожилой, напоминал бухгалтера небольшой
фирмы,  второй  же - лет сорока пяти, сутулый,  с  вытянутой
вперед   шеей,   в   очках,  нес  на  себе   печать   некоей
наукообразности.   Оба   -  в  серых,   невзрачного   покроя
костюмчиках.
     У  входной двери, в темноте прихожей, неясно маячил еще
чей-то  силуэт  и,  приглядевшись,  Ричард  опознал  в   нем
личность  одного  из вчерашних сопровождающих.  Этот  парень
своим присутствием, похоже, ничего принципиального не решал,
и  внимание  Валленберга сосредоточилось на первой  парочке,
которая, вероятно, и определит все то, что с ним случится на
протяжении, по крайней мере, ближайшей недели.
     Пожилой,   как   прикинул  Ричард,  занимал   должность
заместителя   директора   разведывательного   ведомства,   а
сутулый,  по  всей  видимости, в  чине  своем  был  не  ниже
начальника одного из отделов. Генерал и полковник.  Тот  же,
что в коридоре - капитан. Максимум - майор.
     Последовали представления.
     Имена-отчества Ричард пропустил мимо ушей из-за мутного еще
после внезапного пробуждения восприятия действительности, да
и  не  так  уж  ему  были  важны эти  имена,  тем  более,  в
правдивости их имелись причины усомниться.
     -  Прошу  прощения, одну минуту... - Он вышел в ванную,
наскоро  сполоснул холодной водой лицо, пригладил  волосы  и
вернулся  обратно  к посетителям, а, вернее  -  к  хозяевам,
расположившимся в креслах у журнального столика.
     - Завтракали? - спросил сутулый без интереса.
     -  Еще  нет,  -  признался  Ричард  с  обескураживающей
улыбкой.
     - Ничего, сейчас организуем. - Сутулый прошел на кухню,
где  уже  скрылся  капитан  и, видимо,  дав  соответствующие
наставления, снова устроился в кресле.
     - Ну, что же... - неторопливо, с добродушной интонацией
в  голосе,  начал генерал, поглаживая полноватой  старческой
кистью  руки седые виски, - по-русски вы понимаете, так  что
изберем для беседы...
     - Пожалуйста, - покладисто заметил Ричард.
     - Вот и хорошо. Как долетели?..
     -  Прекрасно.  Ваши  люди  во  Франции  обеспечили  все
наилучшим образом. Я им очень признателен.
     Пролог,  как водится, состоял из чепухи, но со светской
частью беседы, касающейся вопросов погоды в различных частях
света, покончили быстро, далее же пошла часть конкретная,  и
доброжелательность,  лучившуюся в глазах  генерала,  покрыла
поволока  отчужденной сосредоточенности, а  сутулый,  словно
иглой уколотый, подобрался, неестественно прямо держа голову
с прилизанной прической и, стреляя глазами то на Ричарда, то
на начальство, достал блокнот с авторучкой, разместив его на
костистом  колене.  Поставленный на тумбочку  возле  кровати
диктофон, медленно вращал компактную магнитную ленту.
     Главный вопрос ждать себя долго не заставил.
     -  Насколько  я в курсе... вы бесповоротно  убеждены  в
своем провале? - буркнул генерал, насупившись.
     - Да.
     - Я хотел бы услышать обоснования...
     Ключевой момент беседы. Рассказывать правду, тем  самым
подставляя  Алана  как  кандидата на возможную  теоретически
вербовку, Ричард не мог. Во-первых, тот спас ему жизнь, а во-
вторых,  делать русским какие-либо подарки в  планы  его  не
входило.
     - Я обнаружил за собой слежку в Тунисе после встречи со
связником,  -  заявил  он.  - Затем  -  световод  у  себя  в
квартире, "клоп" в салоне автомобиля...
     - Ну, этому могут быть и иные объяснения, - вклинился в
разговор сутулый.
     -  Да,  -  сказал Ричард. - Вы правы. В Тунисе за  мной
следила  местная конрразведка, спецтехнику  мне  воткнули  в
профилактических  целях... Можно рассуждать  и  так.  Однако
существуют и некоторые дополнительные подробности...
     Картина провала, нарисованная им, отличалась удручающе-
безжалостной логикой и, отслеживая реакции собеседников,  он
понял,  что  приводимые доводы восприняты ими с  однозначным
согласием.
     -  Грустно,  грустно, - молвил генерал, как бы  подводя
итог  монологу Ричарда. - Однако, - щелкнул он  пальцами,  -
неясно главное... - И - замолчал.
     Молчал и Валленберг. Генералу пришлось продолжить:
     - ... причина провала?..
     На слово "причина" пришлось ударение.
     -  А  сами вы что думаете по данному поводу? -  спросил
Ричард.
     -  Мы?..  А что - мы?.. - сказал генерал. - Наша  точка
зрени в немалой мере зависит от вашего личного мнения.
     Ох, и лис, подумалось Ричарду.
     -  Ну,  -  сказал  он,  -  выбор  тут,  как  понимаете,
небольшой. Или я сам где-то прокололся, или прокололи  меня.
Я  категорически  склонен к последней версии,  пусть  она  и
попахивает самооправданием...
     -  То  есть сигнал поступил с нашей территории, - мягко
уточнил сутулый.
     - Убежден, - сказал Ричард.
     В  это  время капитан-майор внес в комнату  поднос.  На
подносе  дымились  тарелки  с  яичницей,  посыпанной   мелко
нарезанным зеленым луком и чашки с крепко заваренным чаем.
     В течение минуты, покуда сервировался стол, разговор не
возобновлялся. Наконец, младший офицер отправился обратно на
кухню.
     -  Убеждены...  -  повторил  генерал,  косо  на  ячницу
взирая. - Почему?
     - Я уже проработал предварительный график всех эпизодов
работы,  - ответил Ричард. - С точной привязкой по  времени.
Думаю,  позднее мы уточним его с вашими аналитиками. Однако,
итог будет тот же, уверен: провал носил характер внезапный и
лавинообразный. Аргументы же в пользу каких-либо оперативных
подступов  или  режимной  профилактики,  давшей  неожиданные
плоды,  приемлемы  лишь  для того,  кто  в  подобной  версии
заинтересован. Здесь налицо целеустремленная работа согласно
точной оперативной информации.
     -  Но учтите, что круг людей... - начал генерал, однако
Ричард его перебил:
     - ... знавших меня, чрезвычайно узок, не так ли? Браво.
Но также как и я, так и вы в курсе о многих и многих арестах
сверхзасекреченных агентов, произошедших благодаря  наводке,
идущей  с  самого  верха.  И меня,  например,  абсолютно  не
удовлетворяют  такие объяснения провалов, как  жизнь  не  по
средствам, наличные деньги неясного происхождения  и  прочая
чепуха,  предназначенная  для прессы  и  обывателя,  что,  в
конечном итоге, одно и то же.
     -  Ну, если вы правы... - Генерал помедлил. - Что  тоже
нельзя  исключать...  то "крота" мы вычислим.  Приложим  все
усилия.  Теперь  -  другой вопрос. С  какими,  так  сказать,
мыслями  вы  прибыли  к  нам?  Ну,  естественно,  чтобы  все
поставить на свои места, это понятно...
     - Чем можем служить? - улыбнулся сутулый принужденно.
     -  Честно - не знаю, - сказал Ричард. - Полнейший  и...
наверное, закономерный сумбур в голове.
     - Ну, - сказал генерал, - вы уж не падайте духом, как в
одной  русской  песне поется; мы вам подскажем  варианты  на
перспективу. И вообще... будьте уверены: за вами - стена.  И
такая,  что... крепче не бывает. Все ваши проблемы мы  берем
на  себя.  К  тому  же,  нам еще предстоит  уйма  совместной
работы.
     " М-да, - подумал Ричард. - Предстоит. Высосать из меня
все, что знаю и видел в этой жизни".
     -  Сделали вы для нас немало, - констатировал  сутулый,
пригубив   чай,  -  а  мы,  и  в  том  вы  убедитесь,   люди
благодарные...
     -  Оле-ег! - нараспев произнес генерал в сторону кухни,
и  сию  же секунду появился тот, кому Ричард присвоил звание
капитана-майора. - Вот - Олег... - сказал генерал.  -  Будет
отныне  каждодневно с вами, все вопросы к нему, он  в  курсе
событий,   ваш  ангел-хранитель.  -  Генерал  встал,   вновь
покосившись на нетронутые порции яичницы. - Есть  ли  у  вас
какие-либо пожелания... лично ко мне? - спросил, прямо глядя
в глаза Ричарда.
     -  Я... буду жить здесь? - Ричард обвел взглядом  стены
комнаты.
     -  А  вот это, - махнул рукой генерал, - пускай вас  не
заботит.  Жилье  мы вам подберем приличное,  кроме  того,  у
Олега машина, а, что касается наличных денег, то вы получите
их  завтра.  В разумных пределах, конечно... тем  более,  не
скрою,  у  нас сейчас нелегкие времена... Да!  -  Он  поднял
палец.   -  Непременные  и  естественные  условия:   никаких
ресторанов  и  прочих  публичных мест.  К  тому  же,  должен
заметить  со  всей  большевистской  прямотой:  ваши  коллеги
работают тут, в Москве...
     - Бывшие коллеги, - уточнил сутулый.
     -  Да. В общем, резвятся, как в своей вотчине. Поэтому:
осторожность, осторожность и еще раз осторожность. А  там  -
придумаем, как и что...
     На том и расстались.





     Москву Трепетов покинул безо всяких конспиративных таинств;
взял   билет  в  "Шереметьево-2",  предъявив  синий  паспорт
постоянно  проживающего в Германии лица без  гражданства  по
фамилии  Цивинский; побродил по магазинчикам "Duty Free"  за
пограничными кордонами, а уже через несколько часов  "Боинг"
взял курс в сторону аэропорта Тегель.
     Уют салона, ровное жужжание турбин, хорошенькие, словно
сошедшие   с   глянцевых   рекламных  плакатов   стюардессы,
обносившие  публику  обедом: рис с  цыпленком,  сухое  вино,
кофе, папайя и манго - самолет летел в Европу из Таиланда, -
вернули  Трепетову, казалось бы, бесповоротно утраченное  им
чувство  безмятежности, и схлынули тревоги  прошедших  дней,
канув   в   белесую   бездну,  рассекаемую   видневшимся   в
иллюминаторе   крылом.   Его  постигло   ощущение   как   бы
вернувшейся сказки детства - надежной, с обязательным благом
в  конце, и как в студеную ночь у камина, так и сейчас  было
ему  приятно и защищенно смотреть на бушевавшую над  Польшей
грозу, желтыми трещинами молний бороздившую небо.
     А  над  Берлином сиял безоблачный и солнечный  день,  и
Трепетов, глядевший в иллюминатор, отчетливо различал  шпиль
городской   телебашни,  бурый  кубик  Рейхстага,  аккуратные
новостройки  вдоль  Отто  Гротеволь-штрассе,  ждущей  своего
переименования, бирюзовые от окисленной меди купола  соборов
и даже остов разрушенной войной кирхи возле зоопарка.
     Купив в почтовом отделении аэропорта пластиковую карточку,
Трепетов  сунул  ее  в щель телефонного аппарата,  мгновенно
высветившего на табло существующий на карточке кредит.
     К  городскому  телефону никто не  подошел,  и  пришлось
набирать  длиннющую  комбинацию  кода  сотовой  связи,   что
принесло положительный результат.
     -  Слушаю,  -  донесся усталый голос на фоне  какого-то
сложного шума - видимо, абонент говорил из автомобиля.
     -  Виктор?  - сухо спросил Трепетов. - Привет.  Я  -  в
Берлине. А где ты?
     -  Привет.  А  я  около  Берлина. В  аэропорте  Тегель.
Провожаю приятелей.
     -  Сюрприз, сюрприз... - рассмеялся Трепетов.  -  То-то
думаю,  что  за  шорохи  в трубке...  Проводишь,  подходи  к
крайнему выходу с левой стороны.
     - Если стоять к аэропорту спиной?
     -  Так  точно,  - отозвался Трепетов, отмечая,  как  на
табло  быстротечно тает кредитная сумма: звонок  по  сотовой
был недешев.
     - Буду минут через двадцать, - сказал Виктор.
     Повесив трубку, Алексей подошел к стойке бара, заказав большой
бокал пива.
     Вот  и  все  позади.  Он на месте. Его  вдруг  посетило
окрыляющее чувство свободы - пронзительно-щемящее... И какой
же он все-таки умница, что не поленился в свое время сделать
себе законные немецкие документы...
     В  пору  воссоединения двух Германий он челноком сновал
между Берлином и Москвой, ибо работы было невпроворот: почва
уходила  из-под ног, царила дичайшая паника,  подобная  той,
что  в сорок пятом году и на Принц-Альбрехт-штрассе, в штаб-
квартире  Гестапо и в соседнем СД на Вильгельмштрассе,  102;
спасались  специалисты из Штази, документы, консервировалась
и уничтожалась агентура...
     И   вот,   в   годовщину  "хрустальной   ночи",   когда
демократические  немцы  решили  в  знак  покаяния  несколько
увеличить  популяцию иудеев, пришла ему в  голову  мысль:  а
почему  бы и не заполучить статус беженца в Германии? Лишний
документик никогда не помешает...
     У  него  было два "левых" загранпаспорта,  в  одном  из
которых   значилась  очень  подходящая  к   случаю   фамилия
"Цивинский",  свидетельство же о рождении  местные  аферисты
соорудили  в  течение  получаса, и, таким  образом,  русский
полковник  внешней разведки трансформировался в  украинского
еврея, чьей специальностью была, естественно, торговлишка, а
сутью - приживание в чистенькой, уютной Европе.
     Существовал, правда, и другой вариант отхода:  в  сейфе
одного   из   банков   Варшавы  у  него   хранился   паспорт
американского гражданина, сделанный ему ЦРУ, однако лететь в
Америку  он  не  хотел  по многим причинам.  Во-первых,  его
категорически  не  устраивал сам уклад тамошней  жизни;  во-
вторых,  ждать каких-либо даров от американской разведки  не
приходилось: все полагающееся ему давно выплатили, а остатки
информации  из  него  бы вытряхнули в  качестве  бесплатного
приложения. Ну, а дальше - гуляй по просторам, раскинувшимся
между двумя океанами...
     Задерживаться здесь, в Германии, тоже не имело никакого смысла и
даже  несло в себе известную опасность. Максимальным  сроком
своего  пребывания в Берлине ему виделась от  силы  неполная
неделя,   после  чего  следовало  отправляться  на   далекие
экзотические острова, - к бирюзовой воде атоллов  и  шелесту
пальм с шерстяными стволами под южными звездами.
     Но  до  отбытия  в  рай  земной надлежало  увидеться  с
Виктором...
     Виктор.  Они познакомились около пятнадцати лет  назад,
когда  тот,  работая мелким чиновником МИД, влип в  скверную
историю,    связанную   с   контрабандой,    инспирированной
французской разведкой, и сидеть бы парню долгие годы в  зоне
строгого  режима,  если  бы  оперативные  интересы  КГБ   не
потребовали   его  добровольного  участия   в   долгосрочной
операции;  а, вернее, не столько участия, сколько исполнения
микроскопической, но необходимой роли, сыгранной им послушно
и пунктуально.
     Напуган был Виктор тогда до смерти, но Трепетов, курирующий
незадачливого   контрабандиста,   обошелся   лишь   строгими
внушениями  политико-воспитательного свойства, и даже  помог
ему избежать неотвратимого увольнения со службы, за что тот,
обливаясь слезами благодарности, целовал благодетелю руки.
     Люди  из  контрразведки, в чьем ведении, собственно,  и
находилось  проведение операции, по завершении ее отказались
от  кандидатуры  Виктора  как перспективной  для  агентурной
вербовки;  парень представлялся им достаточно  скользским  и
неблагонадежным    типом,    что,    увы,    соответствовало
действительности; а департамент же политического шпионажа  и
вовсе  не  нуждался  в подобном бездарном материале,  однако
Трепетову  жуликоватый  мальчик  Витя  чем-то  пришелся   по
сердцу:  то  ли  авантюрностью натуры, то ли  независимостью
взгляда    на   общественную   мораль,   то   ли   житейской
изворотливостью...  И  решил  он  попридержать  Виктора  под
личным  прицелом, полагая, что, приковав его к  себе  цепями
зависимости, обретет в итоге верного и безропотного раба...
     Взять парня за жабры сложности не представляло. Уголовное
дело,  связанное  с  контрабандой  было  за  недоказанностью
приостановлено, но не закрыто, а, значит, в любую минуту  на
протяжении пятнадцати лет его архивного хранения могло снова
стать  актуальным,  тем более, что, признательные  показания
Виктора,   не  отмеченные  датой  их  написания,  лежали   у
Трепетова в служебном сейфе.
     После со всей возможной серьезностью, на бланках, увенчанных
грифами "совершенно секретно", в присутствии побледневшей до
синевы  и  потерявшей в очередной раз дар речи жертвы,  были
заполнены  агентурные  анкеты  и  подписка  о  неразглашении
тайны, после чего погруженный в тягостные размышления сексот
отправился  домой, а Трепетов, усмехаясь, бросил  бумажки  в
приемник уничтожителя, вмиг перемоловшего их в лапшу.
     Кандалы сомкнулись.
     Далее Трепетов проводил с подопечным псевдо-оперативные
контакты,  дабы тот не потерял чувства прочной  узды;  давал
ему  мелкие задания, а, ближе к середине восьмидесятых годов
познакомилс  Виктор  с социалистической  немкой  и  попросил
"добро" на брак.
     Тут  перед Трепетовым встала дилемма. Теперь уже  парня
можно  было вербовать и всерьез, однако, подумав, от  такого
решения  он  воздержался: куда лучше было иметь за  границей
своего      карманного     холуя,     нежели      официально
зарегистрированного агента.
     С    оформлением   выездных   документов   он   Виктору
посодействовал, вскоре тот отбыл в Берлин "на  консервацию",
где   они  и  встретились  в  горячую  для  Трепетова   пору
воссоединения Германий, и лицезрением своего куратора Виктор
был  явно удручен, понимая, в какую попал передрягу,  будучи
уже  подданным  не сателлита могучего СССР,  а  независимого
капиталистического  государства, где к  агентам  иностранных
спецслужб относились весьма неприязненно.
     Логически обоснованных опасений Виктора Трепетов, конечно же, не
опровергал.   Наоборот:  намекнул,  что  теперь,   в   новых
условиях,  начинается самая серьезная работа и,  наконец-то,
законсервированный агент будет востребован к действию.
     Восторженной реакции на подобное заявление он, как ни старался,
обнаружить не смог.
     Между тем, Виктор, - человек деловой и толковый, быстро
внедрился  в  верхушку хозяйственных кругов Западной  группы
войск,  заработав немалые деньги на поставках водки, сигарет
и   продовольствия;   открытая  им  компания   по   экспорту
перегоняла фуры с консервами и спиртом на обширнейший  рынок
России  еще  с самого начала его формирования,  и,  судя  по
сведениям,  которыми  Трепетов  располагал,  подопечный  его
намеревался   в   ближайшем   будущем   вложить   деньги   в
приобретение  отеля  на  Канарских островах,  что  наилучшим
образом   свидетельствовало  о  -  поистине   географических
масштабах его доходов.
     В   Берлине   же  жил  Виктор  в  прекрасном,   недавно
отстроенным  доме, заселенным преимущественно  еврейскими  и
псевдо-еврейскими  эмигрантами  из  России,  неподалеку   от
Бранденбурских  ворот. Возведен был  дом  прямо  над  бывшим
бункером   фюрера,   и   поначалу  предназначался   он   для
ответственных  офицеров  государственной  безопасности  ГДР,
однако    новая   власть   распорядидилась   комфортабельным
строением  по-своему, изменив первоначально предполагавшийся
контингент его обитателей.
     Допив  пиво, Трепетов вышел из аэропорта, тут же  узрев
дожидавшегося  его  Виктора, -  кто  поприветствовал  его  с
сердечностью,   достойной  проявления   высшего   актерского
мастерства.
     - По делам? - поинтересовался Виктор нейтральным тоном.
     - Да вроде того, - ответил Трепетов небрежно.
     -  Чем...  могу?  -  Виктор раскрыл  дверь  спортивного
"Мерседеса".
     -  Планы следующие, - садясь в машину, сказал Трепетов.
- Ужин. Отель. Попутно - общение с вами, мой милый друг...
     -  Где  перекусим?  У китайцев? Вьетнацев?  Японцев?  -
Виктор питал слабость к экзотической кухне.
     -  Едем в нормальный европейский кабак, - категорически
завил  Трепетов,  не выносивший диковинок типа  маринованных
червяков,  тухлых яиц, нашинкованного зеленью удава  или  же
мозгов обезьяны, запеченных в майонезе с дольками ананасов.
     Ужинали в дорогом рыбном ресторане в Западном Берлине.
     -  Садись, Витя, - сказал Трепетов, остуживая ладонь  о
мерзлый графин. - Хлопнем водки!
     Хлопнули.
     -  Я  привез  хорошие  новости, - сообщил  Трепетов,  с
удовольствием проглатывая скользкую плоть устрицы.
     -  Неужели?  -  не удержался от саркастической  усмешки
подопечный.
     - Представь себе. Ухожу на пенсию.
     -  Вот  как?  -  На  сей раз в голосе Виктора  сквозило
искреннее удивление.
     -  Да,  дружок,  всему  на свете  приходит  конец,  как
известно. - Трепетов замолчал.
     - Ну, а...
     - Что будет с тобой, да? - спросил Алексей участливо.
     - Ну... хотелось бы знать...
     -  Я  же сказал: я привез хорошие новости. Но - сначала
преамбула. Как ты понимаешь, если человек попадает к нам, то
уже навсегда...
     - Очень хорошо понимаю.
     -  Во-от. Однако времена меняются. Кто мог предположить
еще несколько лет назад, Витя, что ты - в костюме за тысячу,
наверняка,  долларов, будешь сидеть по  той  стороне  стены,
которой,  впрочем,  уже не существует, и  запросто  питаться
устрицами  и  осьминогами, не считая сей  факт  за  какое-то
выдающееся событие, а? - Не дождавшись ответа, продолжил:  -
Итак,  уходя  на  пенсию,  я обязан  передать  всю  агентуру
преемнику.  И  начальство  мое сей факт  тщательным  образом
обязано проконтролировать.
     - Кажется, я понял, - сказал Виктор. - Сколько?
     Трепетов с легкой улыбкой посмотрел на него, выдерживая паузу.
Вспомнил: когда-то Виктор сломал себе передний верхний  зуб,
но  времени вставить новый долго не находил, а потому кривил
рот,  губой прикрывая изъян. После зуб вставил, а рот так  и
остался    привычно-перекошенным.   Как    у    опереточного
Мефистофеля.
     Трепетов кашлянул. Затем произнес равнодушно:
     - Двести тысяч.
     - Марок?
     - А? Нет, долларов.
     -    Безжалостный...   приговор,   -   зло   прищурился
собеседник.
     - Сумма установлена не мной, - пожал Трепетов плечами.
     - Но у меня нет таких денег.
     -  Разве? А мне сообщили, что отель на Канарах  еще  не
куплен. Источник ошибся?
     - Х-ха... - Виктор отбросил вилку на скатерть. - А если
не заплачу?.. Встану на "ручник" и - баста!
     -  А  тебя  никто не принуждает, - сказал  Трепетов.  -
Платить.  И  никто не собирается выдавать немецким  властям.
Или  ты меня за вымогателя принимаешь? Разговор о другом.  О
дне  завтрашнем.  Дело  в том, что в конторе  у  нас  сейчас
творится черт знает что, но проблема заключается не только в
возможности утечки информации, а в тебе самом... Ну, кто  ты
есть? Чисто номинальная фигура. Нулевая. А такими во всякого
рода  играх жертвуют. Думай. Хочешь ходить под косой - ходи.
Вполне  вероятно, что все и обойдется. Но если  уж  переедет
тебя  колесо истории, ко мне прошу претензий не предъявлять.
Я  тебе, кроме добра, ничего не сделал. Ты осьминога-то ешь,
вкусный.
     Собеседник угрюмо уткнулся в тарелку.
     -  У  тебя  есть  еще  один шанс,  -  сказал  Трепетов,
закуривая.  -  Явка  с  повинной.  Но  тут  варианты  какие?
Информационной  ценности ты не представляешь;  сдавая  меня,
подписываешь  себе приговор... То есть, на защиту  спецслужб
можешь  не  рассчитывать,  им нужны  другие  люди.  С  тобой
обойдутся мягко, но - в соответствии с законом. А тут у тебя
есть уязвимое место: будучи агентом иностранной разведки  и,
одновременно, гражданином уже ФРГ...
     - Ну, ясно, ясно, - раздраженно перебил Виктор.
     -   Обещаю,  -  сказал  Трепетов.  -  Клянусь  матерью,
собственным здоровьем, жизнью ребенка и внука, что  лично  я
не  предприниму ни малейшей попытки сделать тебе что-либо во
зло. Веришь?
     Собеседник мрачно кивнул.
     -    Я    просто    вношу   коммерческое   предложение.
Продиктованное  чужой  инициативой.  Но  даю  и  собственные
гарантии по превращению твоего дела в серый пепел.
     - Но - двести тысяч!
     -  Повторяю: никто ни на чем не настаивает. -  Трепетов
задумчиво   вертел   миниатюрный  вазончик   с   питательным
раствором, откуда выглядывала орхидея, будто вылепленная  из
воска с растопленными в нем багровыми крапинами акварели.
     - Деньги надо отдать наличными?
     - Нет. Перевод со счета на счет.
     -  Я  подумаю, - вздохнул Виктор. - Но мне  потребуется
минимум неделя, чтобы собрать бабки. Все - в деле.
     ...Беспокойно    ворочаясь    на    широкой     постели
пятизвездного  отеля на Францозишештрассе,  Трепетов  думал,
что  Витя,  всегда  отличавшийся  трусливостью,  а  также  и
осмотрительностью, присущей многим представителям еврейского
народа,  одним из которых являлся, сдаваться  в  полицию  не
побежит  и  деньги  заплатит. Со стонами,  охами,  скрежетом
зубовным, но - заплатит.
     "Понт", похоже, прошел.
     Трепетов встал с постели,подошел к мини-бару, достал из его
прохладной  глубины сувенирную бутылочку виски и, чокнувшись
со своим отражением в зеркале, осушил ее единым глотком.
     Невольно  вспомнилась московская квартира,  жена,  лица
сослуживцев...
     Но - вот удивительно!- сейчас все это представилось ему
таким  далеким, словно относилось то ли к полузабытому  сну,
то  ли  к  канувшей в небытие эпохе, воспоминания о  которой
были как бесполезны, так и тягомотно-скучны...

     ...Россия  - страна, которая разрушила свою собственную
национальную  экономику  для того,  чтобы  дать  возможность
международному капиталу захватить полный контроль. Вообще  у
славянства  чувствуется  недостаток  сил,  необходимых   для
формирования государства.
     Любые  правительственные формации в России всегда  были
пересыщены иностранными элементами. Со времен Петра Великого
там  неизменно  присутствовало очень много немцев  (балтов),
которые формировали остов и мозг русского государства.
     В    ходе    столетий   бесчисленные   тысячи    немцев
русифицировались,  но,  по  сути  дела,  эти   искусственные
русские  оставались  немцами,  как  по  крови,  так   и   по
способностям. Россия обязана этому высшему тевтонскому  слою
не  только в области политики, но и за то немногое, чем  она
может гордиться в культурном плане.
     ...Немецкая и славянская души имеют очень мало  общего,
если   вообще   можно  обнаружить  какое-нибудь  минимальное
сходство. Наша склонность к порядку не найдет у них любви  и
понимания,   а,  скорее  всего,  вызовет  явное  отвращение.
Поэтому  славянскую Россию всегда больше тянуло  к  Франции.
Женственность  французской жизни  ближе  русским,  чем  наша
суровая  борьба за существование. Следовательно,  далеко  не
случайно, что панславянская Россия с энтузиазмом относится к
политическим  связям  с  Францией, а  русская  интеллигенция
славянской  крови  находит в Париже Мекку  для  собственного
понимания цивилизации...

                                          АДОЛЬФ ГИТЛЕР





     На второй день своего пребывания в Москве Ричард сменил
жилье,  волей  начальства переместившись на новую  квартиру,
располагавшуюся  в  районе  новостроек,  -  скромненькую,  с
низкими  потолками,  -  ячейку в бетонном  улье,  высившимся
среди себе подобных на унылом окраинном пустыре.
     Подъезд дома привел его в ужас. Жестянки подожженных почтовых
ящиков,  грязные  мокрые полы, стены, замалеванные  масляной
краской  удручающих  тонов, разбитые стекла  входной  двери,
пропахшие  мочой лифты с опаленными кнопками,  изуродованные
светильники без ламп, стенные росписи на английском, почему-
то, языке... Южный Бронкс!
     Квартира отделялась от напряженного внешнего мира прочной
стальной  дверью,  что  было  не  только  разумной,   но   и
необходимой  мерой,  обеспечивающей  относительно  спокойный
сон.
     Содержимое же квартиры интереса для злоумышленников  не
представляло;  кроме невзрачной мебелишки  на  фоне  блеклых
обоев  и  старого холодильника на кухне, где  еще  находился
пляжный  пластиковый стол и два табурета,  здесь  ничего  не
было.
     Благодаря  Олегу, Ричарду был предоставлен во временное
пользование телевизор, и каждый вечер он с интересом смотрел
программы   местных  новостей  и  -  без   тени   какой-либо
заинтересованности,       -      американские       боевики,
транслировавшиеся в таком изобилии, что порою вызывало  даже
недоумение. Агрессия Голливуда противостояния в этой стране,
судя   по   всему,   не  находила.  Да  и   вообще   принцип
непротивления злу насилием реализовывался в нынешней  России
едва  ли  не повсеместно, а зло же, не встречая отпора,  как
быстродействующий яд заполняло все капилляры пост-советского
общества.
     Словно  влекомая  кармическим грузом, страна  неуклонно
погружалась  в  бездонную трясину, возврата  из  которой  не
виделось.
     Ему,    непредвзятому   наблюдателю,   рассматривавшему
события  как  бы  извне, население этого  псевдо-государства
тоже   представлялось   сборищем   наблюдателей,   как    бы
находившихся в летящем к бездне поезде и комментировавших  с
легким   укором   пьянство  машинистов,  лень   проводников,
загаженные вагонные клозеты, но не пытающихся не  то,  чтобы
спастись, но и элементарно что-либо исправить и сделать.
     Страна жила распродажей ресурсов, спекуляцией и бандитизмом,
руководимая    погрязшей   в   воровстве    и    откровенном
взяточничестве верхушкой.
     Впечатляло обилие лощеных лимузинов на грязных улицах со щербатым
асфальтом, коммерческие ликерные палатки, от которых  так  и
веяло   криминалом,  жабья  форма  орд  частных  охранников,
разносортица  дешевенького импорта, и - удушающая  атмосфера
мафиозности, пропитавшая все щели и поры этой территории. Но
более  всего  поражала Ричарда народная баранья  покорность,
шедшая  от  безусловного признания диктата уголовной  мрази.
Теперь   ему  смутно  становился  понятен  феномен   давнего
Октябрьского   переворота...   Вернее,   сама    возможность
свершения такового путча.
     Чекисты в кожанках из голливудских лент на историческую тему,
или же гитлеровские штурмовики тридцатых годов по своей сути
мало  чем  отличались  от определенной категории  московской
публики,   что  сновала  в  "мерседесах",  одетая   в   кожу
современного  покроя  и  одинаковые  кепочки,   либо   -   в
спортивные пластмассовые костюмы или же кашемировые  пальто.
Солдатики  криминальной  империи,  словно  вышедшие   из-под
единого    штампа,    узнаваемые    мгновенно     и     ясно
дегенеративностью облика, пустотой и жестокостью глаз...
     Словно  сам  ад выкинул сюда популяцию мелких  крысиных
сущностей,  сбившихся в свои хищные, алчущие крови  стаи.  А
над  крысятами  властвовали крысы  в  безукоризненно  сшитых
костюмах,  жирные,  лопающиеся от самодовольства  и  упоения
властью, и аппетит этих грызунов предела не знал.
     Из разговоров как с генералом, так и с капитаном Олегом,
нехотя  подтвердившим  такое свое  воинское  звание,  Ричард
уяснил,  что  авторитет как мафии, так  и  хозяйничающего  в
стране ЦРУ, спецслужбам приходится поневоле признавать,  ибо
и   в  одном,  и  в  другом  случае,  нити  тянутся  в  высь
недоступную...
     Расчлененный  и раскритикованный КГБ утрачивал  силу  и
самоуничтожалс: профессионалы уходили в коммерцию,  а  порою
и  в  мафию, энтузиасты хотя и крепились в надежде на  некий
реванш, однако тоже искали дополнительные статьи доходов,  в
чем  обвинить их было достаточно сложно, а что  же  касалось
службы  внешней  разведки,  чьи  возможности  ограничивались
жестким бюджетом, то тут, как понял Ричард, все держалось на
исключительной самоотверженности полунищих сотрудников.
     Ричард тихо, но неуклонно впадал в депрессию, старательно
пытаясь   не   проявить   ее   в   общении   с   людьми   из
разведывательного ведомства. Собственно, общение как таковое
сводилось  к долгим детальным беседам-допросам, поставленным
по хорошо известным ему схемам.
     На   предложение  пройти  проверку  на   полиграфе   он
отреагировал с равнодушной готовностью, и тотчас был  усажен
на  табурет  и обвешан датчиками, крепившимися  в  носу,  на
мизинце, запястьях рук и голеностопных суставов.
     Задавались стандартные вопросы, типа:
     "Боитесь ли вы темноты?";
     "Любили ли вы свою мать?";
     "Могли бы вы зарезать овцу?";
     "Злоупотребляте ли алкоголем?";
     "Имелись ли у вас гомосексуальные контакты?".
     Ричард размеренно отвечал "да"-"нет", бесстрастно ожидая
вопроса главного:
     "Вы контактируете с нами по заданию ЦРУ?"
     Вопроса,  в  итоге заданного, причем - в утвердительной
форме.
     Ну  и  что?  Пусть  даже и дрогнула кривая  под  клювом
самописца,  пусть  аналитик впоследствии  обведет  "всплеск"
жирным красным фломастером, отметив в отчете взволнованность
испытуемого  при  данном вопросе, но ведь и  оправданную  же
взволнованность...
     Впрочем,  долбили его основательно, с  учетом  опыта  и
спецподготовки.
     Он не выказывал ни малейшего раздражения или усталости в
течение  многочасовых бесед и тестов,  понимая,  что  версия
какой-либо  провокации с его стороны, должна отработаться  в
полном объеме, согласно жестко установленным правилам.
     Ночью,  лежа  в  кровати  и,  глядя  в  размыто-тусклую
белизну   бетонного  потолка,  он  размышлял  над  неотвязно
встававшим перед ним вопросом: что дальше?
     О  том,  что приехал сюда, он не жалел. Ему  надо  было
увидеть эту страну, уяснить все происходящее в ней, и  пусть
его  постигло  разочарованное понимание, что никогда  он  не
сможет жить здесь, - в зле и отчаянии, под проклятием  Бога,
все  равно в том было необходимо убедиться воочию, а,  кроме
того,  над  его  устремлением в Россию довлело  едва  ли  не
чувство какой-то обязанности; обязанности убедить русских  в
существовании  "крота".  И в этом  руководила  им  вовсе  не
месть,  а  механическое следование глубочайшему  внутреннему
убеждению,   что  миссию  надо  довести  до  ее  логического
завершения, замкнув круг.
     Он не знал, каким видится его дальнейшее бытие здешнему
руководству, но, судя по всему, разговор об этом назрел, ибо
проверочные процедуры подошли к концу, и начинались перепевы
уже  изложенных обстоятельств и фактов, - видимо, в  расчете
на несоответствия и погрешности.
     Однако  к  каким бы выводам относительно  его  будущего
начальство не пришло, ничего увлекательного содержать они не
могли.
     Полагать,  что  ему  предложат  должность  в   аппарате
русской разведки, было бы верхом наивности; использовать его
могли   лишь  в  качестве  привлекаемого  время  от  времени
консультанта, но, стань он и штатным сотрудником, кому бы  и
во  имя  чего  служил? Да и как бы смог  жить  в  такой  вот
коробке на пустыре, ездить по улицам, покрытым жирной черной
грязью, общаться со странными людьми, большинство из которых
озабочено  лишь одним: каким образом поддержать  свое  чисто
физическое прозябание?..
     От  жара  батарей в комнате стояла духота;  он  раскрыл
балконную дверь и - замер, глядя на редкие уличные огни...
     Ночь,  беззвездное московское небо, вой ветра за  окном
пятнадцатого этажа, пустота комнаты... Одиночество.
     Несладок удел разоблаченного предателя. Даже сбежавшего от
возмездия.  Хотя  -  предатель ли он?  Как  посмотреть.  Для
Америки  -  да.  Для России же Ричард Валленберг  -  идейный
борец  с еврейским империализмом и мировым сионизмом. А  то,
что  борясь  за идею, извлекал денежную прибыль -  что  ж...
Деньги  -  страховка на случай провала. Да и чтобы он  делал
без   них  в  нынешнем  своем  положении?  Если  он  захочет
переместиться  куда-нибудь в Сидней или в Преторию,  то  что
будет  там делать? Милостыню просить на углах? Да и кто  ему
оплатит билет туда? Русские? А что, может, и оплатят -  лишь
бы с глаз долой...
     Кстати, тут-то и есть над чем поразмыслить...
     Кто даст гарантию, что ему будет позволен свободный выезд
из  этой  страны? Русские, как он уяснил в течение последних
дней   -   большие  перестраховщики,  и  они  еще  подумают,
выпускать  ли  его за рубеж или нет. А действительно,  вдруг
что-то случится, окажется он в лапах ЦРУ, начнет развиваться
непредсказуемая   ситуация...  Именно  в  таком   извилистом
направлении, сообразно своему специфическому образу мышления
будут рассуждать шпионские чиновничьи умы, - скроенные,  как
он воочию убедился, - по единому интернациональному шаблону.
     Надо отдать должное, что обращались с ним крайне деликатно
и  мягко,  предоставив,  может, и  с  какой-то  определенной
целью,   практически  невероятную  свободу.  Согласно   всем
существующим установкам, должен бы он сейчас обретаться не в
московской квартире, а на охраняемом загородном объекте,  не
имея  права ни шагу ступить оттуда в течение долгих и долгих
месяцев.
     Итак,  выводы. Бесповоротно ясные. Первый: делать здесь
больше  нечего. Второй: надо смываться. К тому же, вчера,  в
достаточно  деликатной форме у него попросили для исполнения
каких-то  якобы формальностей, паспорт и визу на  выезд,  на
что  он соврал, что оставил документы дома, однако отговорка
такого рода может быть разовой, и паспорт, понятное дело,  у
него неизбежно конфискуют...
     Далее.  Сегодня  - ночь, а, вернее, еще  поздний  вечер
пятницы.  Олег заедет за ним в понедельник утром.  То  есть,
времени  у  него  навалом.  Аппаратуру  в  квартиру  если  и
всадили,   то  сейчас  она  наверняка  работает   в   режиме
накопления  данных, ибо в острой оперативной слежке  за  ним
необходимости нет.
     На листке бумаги он написал:

     " Олег!
     Невыносимо скучно. Пришла мысль съездить в Санкт-Петербург.
Поброжу по музеям. Прости за нарушение дисциплины.
     Впрочем,  данная  записка наверняка не пригодится,  так
как  намерен вернуться уже в воскресенье. Но - чем  черт  не
шутит, вдруг - какая-либо задержка?
     Привет!"

     На петербургский поезд он сел буквально за минуту до его
отхода.
     Утром,  на  границе с Финляндией, заспанный  похмельный
прапорщик, изъяв из его паспорта листок выездной визы, хмуро
кивнул в сторону границы: мол, проходи, не задерживай...
     Ему повезло. Нехватка средств и людей в пост-перестроечных
российских   спецслужбах,  а,  кроме  того,   всякого   рода
послабления,  дали ему возможность маневра,  практически  не
сопряженного  ни  с каким риском. Разве - с умозрительным...
Капкан,  который представляла страна Советов  еще  несколько
лет назад, изрядно проржавел.
     Вечером же следующего дня, вылетая из Хельсинки в Берлин, он
искренне  пожалел,  что не увидел, и не  увидит  теперь  уже
никогда - Эрмитаж и Адмиралтейство...
     "Хотя, - подумал он с известной долей цинизма, -  пусть
это будет моей самой большой и последней потерей в жизни"...





     В  тот  вечер мы читали газеты и пили чай, в который  я
добавил  немного рома. От пива устаешь, а чай, тем  более  с
ромом, наоборот придает силы.
     -  Опять  Литвинов угодил в новости, - прервал молчание
Гитлер. - Этот Филькельштейн. Кто-нибудь знает, как все  эти
евреи впервые попали в Россию?
     -  Могу  рассказать  вам,- ответил  я.-  В  16  или  17
столетии  их  изгнали  из  Рейнской долины.  Тогда  польский
король, находившийся под влиянием еврейских банкиров, принял
этих  беженцев. Они поселились в юго-восточной  Польше  и  в
западной части Украины, являвшейся в то время частью Польши,
и уже оттуда распространились по всей России. Вот поэтому-то
русские  евреи говорят по-немецки. В России их язык называют
идиш. По сей день евреи сохранили знание немецкого.
     -  Откуда  вы все это знаете? - спросил Гитлер.  -  Это
совершенно  ново  для меня. Но, вероятно, так  оно  и  есть.
Может  быть, поэтому-то все восточные евреи желают вернуться
в Германию.
     -  Мне  теперь  трудно сказать, откуда я  знаю  это,  -
ответил  я.  -  Но на протяжении ряда лет я  много  читал  и
познакомился с самыми разными вещами и людьми. Может быть, я
узнал  обо  всем  этом от самих евреев.  Но  и  исторические
записи говорят об этом.
     -   Изгнание   евреев  всегда  считалось  универсальным
средством,  когда  их становилось слишком  много,  -  сказал
Гитлер. - Но потом они всегда возвращались.
     -  Они возвращались через длительные периоды времени и,
как  правило,  один за другим, - подчеркнул я.  -  В  долине
Рейна  процент еврейского населения еще очень мал, в  других
местах значительно выше.
     -  В наши дни нельзя просто взять да выгнать евреев  из
большой страны, - заметил Гитлер. - Куда они денутся? Другие
тоже не слишком стремятся раскрыть им свои объятья.
     -   Британская  идея  создания  еврейского  государства
вероятно  заслуживает  внимания. Но  является  ли  Палестина
именно   той   страной,  какая  нужна,  и   может   ли   она
абсорбировать 10-15 миллионов евреев?
     -  Ну,  прежде всего, этих 10-15 миллионов не будет,  -
ответил   Гитлер.  -  Например,  Соединенные  Штаты  следует
исключить.  Евреи  уже захватили там все  ключевые  позиции.
Обещание,  данное  им  в  Ветхом  Завете,  реализовалось   в
Соединенных  Штатах:  все  народы  подчинятся  вам!  Поэтому
американские  евреи  не  уедут  из  Америки.  Да  и   трудно
представить,   что   евреи  всерьез  говорят   о   еврейском
государстве  в  том  плане, в котором о  нем  пишут  газеты.
Видели  ли  вы когда-нибудь лес, состоящий исключительно  из
деревьев-паразитов? Такого в природе не встречается. Паразит
всегда  должен  иметь  жертву, которая бы  обеспечивала  ему
существование.  И  паразиты  могут  существовать  только   в
определенной пропорции к населению-жертвам.
     Заметьте также, что паразиты, как правило, скопляются в больших
городах.  Так, население в Будапеште состоит из  шестидесяти
процентов евреев. Но в деревнях их процент минимален.
     То же самое происходит в Северной Америке. В Нью-Йорке,
например,   проживает  около  трех  миллионов  евреев.   Они
устроились там, подобно глистам в огромном желудке.
     -  Но  все  это  лишь доказывает, что  Палестина  -  не
подходящее место для еврейской колонии, - отметил я.  -  Что
они будут пожирать там?
     -  Я полностью разделяю вашу точку зрения, Вагенер. Вот
поэтому-то  идея еврейского государства там, на мой  взгляд,
имеет  совсем  другой  смысл. Евреи предпочитают  оставаться
незамеченными до тех пор, пока они не обладают властью.  Они
сбрасывают маски сразу же после того, как достигают  ее  или
полагают,  что  достигли  ее. После войны,  кажется,  пришло
время  для евреев изображать из себя хозяев. В Германии  это
неоспоримо.
     Затем,  когда  они  захватят власть  над  всеми  белыми
народами,  им  лишь  останется  создать  штаб-квартиру   для
управления   всем   миром.  В  этом   -   смысл   еврейского
государства.  До определенной поры такое государство  лишено
смысла. Более того, его создание было бы ошибкой.


     ...  Лишь один принцип должен, безусловно, существовать
для  члена СС: честными, порядочными, верными мы должны быть
по отношению к представителям нашей собственной расы и ни  к
кому другому.
     Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского
или  чеха. Мы возьмем от других наций ту кровь нашего  типа,
которую   они   смогут  нам  дать.  Если   в   этом   явится
необходимость, мы будем отбирать у них детей  и  воспитывать
их  в  нашей среде. Живут ли другие народы в довольстве  или
они  подыхают  с  голоду, интересует  меня  лишь  постольку,
поскольку они нужны нам как рабы для нашей культуры; в  ином
смысле это меня не интересует.
     Если десять тысяч русских баб упадут от изнеможения  во
время  рытья противотанковых рвов, то это будет интересовать
меня   лишь   в   той  мере,  в  какой  будет   готов   этот
противотанковый  ров для Германии. Ясно,что  мы  никогда  не
будем  жестокими  и  бесчеловечными, поскольку  в  этом  нет
необходимости.  Мы, немцы, являемся единственными  на  свете
людьми,  которые прилично относятся к животным,  поэтому  мы
будем  прилично  относиться и к этим людям-животным,  но  мы
совершим преступление против собственной расы, если будем  о
них  заботиться  и  прививать им идеалы с тем,  чтобы  нашим
сыновьям и внукам было еще труднее с ними справиться".


                                    Документ ПС-1919/США-170



     1992 год, декабрь.

     В углу просторного кабинета, в глубоких кожаных креслах,
сидели  двое  пожилых  мужчин.  На  небольшом  сервировочном
столике  перед  ними стоял кувшин с апельсиновым  флоридским
соком  и  ваза с фисташками. Велась беседа - неторопливая  и
доброжелательная,  -  какой  ей  и  полагалось  быть   между
старыми, искренними друзьями.
     Один  из  собеседников был хозяином кабинета, другой  -
посетителем.
     -  Итак, Майкл, - сказал гость, - ты должен понять, что
наше   противостояние  нацистам  -  категория  до  сих   пор
актуальная, и организация Краузе - не отряд бой-скаутов...
     -  Да, но в их действиях нет ни агрессии, ни какой-либо
конкретной угрозы государственности...
     -  Правильно.  Они умны. И никогда не станут  проявлять
себя  сколь-нибудь вызывающе, не имея для этого оснований  и
почвы. Мы внедрили к ним своего информатора, что было весьма
непросто,  и  последние  полученные от  него  сведения  меня
настораживают...  Я  объясню, в чем  дело,  но  прежде  меня
занимает один вопрос: что ты можешь сказать о некоем Ричарде
Валленберге?
     Хозяин кабинета усмехнулся, помедлив с ответом...
     -  Забавно...  - произнес в раздумье. - Чем  же  офицер
нашего ведомства заинтересовал вашу организацию, Арон?
     -  Майкл,  организация у нас общая, и ты - ее  почетный
член.   Поэтому  не  стоит  проводить  между  нами   и   ЦРУ
демаркационной линии.
     - Я и не провожу... Просто - своим вопросом ты невольно
задел некоторую болевую, я бы сказал, точку... Он работал на
русских,  Арон.  Работал давно. Но,  как  только  мы  начали
"вести"  его,  исчез.  Видимо, что-то почувствовал,  или  же
случилась утечка информации...
     - Где он может скрываться?
     - Мир большой, Арон.
     - Не такой большой, как кажется. Вы его ищете?
     - Естественно.
     -  Тогда  у  меня сюрприз: его также ищет и Краузе.  Он
ушел  не  только  от  вас, но и от его  людей.  Истинный  же
сюрприз  -  в следующем: его покойный отец въехал в  Америку
под  вымышленным  именем.  И был  он  в  свое  время  не  то
водителем, не то - адъютантом Краузе, что сейчас уточняется.
А весь сыр-бор происходит из-за того, что, как нам известно,
похитил  адъютант в самом конце войны у своего  шефа  важные
документы,  скрывшись  в  неизвестном  направлении.   Далее.
Адъютант  умирает.  Умирает  как  раз  тогда,  когда   после
многолетних  поисков Краузе, наконец-то, его  отыскивает.  И
вот   теперь   началась  охота  за  сыном   покойного,   ибо
предполагается,  что  ему известно,  где  находятся  искомые
бумаги.
     -  Что  за  бумаги,  Арон? И что за надуманные  страсти
вокруг  них?  Вторая  мировая война, если  мне  не  изменяет
память, окончилась около полувека назад.
     -  Да. А теперь представь, что где-то в укромном уголке
завалялся,  скажем,  пистолет времен этой  самой  войны.  Он
покрылся  ржавчиной,  патроны  окислились...  Это  -  ничто,
хлам,металлолом. Но вот он оказывается в умелых  руках  того
обладателя,   кто  знает,  как  его  отреставрировать,   как
применить...  И  -  против кого применить.  Ржавая  железяка
превращается в оружие, не так?..
     - Даже склад с десятком тысяч таких пистолетов ничего в
современности не изменят, - сказал хозяин кабинета. - Другое
дело, если речь идет о каких-то финансовых тайнах...
     -  Речь идет об... оккультном оружии, - сказал Арон.  -
Ни больше, ни меньше. Как тебе подобная тема?
     - Ах, вот оно что...
     -  Любопытная  тема? - Как сказать...  При  условии  ее
профессионального  обсуждения можно дойти  и...  до  высшего
уровня государственной тайны...
     - То-то и оно. Продолжаем разговор?
     - Безусловно.
     -  Тут  необходима преамбула. Начну с того, что Гитлер,
будучи  магом, стремился постичь высшие эзотерические тайны,
прибегая  к помощи грамотных помощников. Каждого из  них  он
держал  на  отдельной  привязи;  он  вообще  ревниво   и   с
подозрением   относился  ко  всякому  носителю   оккультного
знани,  а потому еще с самым началом своего прихода к власти
провел  изрядную  чистку среди всех проживавших  в  Германии
астрологов, хиромантов и колдунов - в боязни возникновения в
стране   внутренней   эзотерической  оппозиции.   Это   было
обязательным условием для создания тоталитарного магического
государства,  чья  цель  -  мировое господство,  диктовалось
правом  на наследование верховной власти. Первое государство
арийцев   Туле,   как  бы  ушедшее  в  иное  измерение,   но
сохранившееся  в параллельном мире; элита, спустившаяся  под
землю  многие тысячелетия назад, чтобы избежать  катаклизмов
от падения лун, потопов и смещения пластов...
     - Падения лун?..
     -  По  эзотерическим преданиям у Земли было  три  луны.
Последняя, четвертая, притянулась Землей всего сто  двадцать
столетий  назад,  и  ей  тоже  суждено  разрушиться,  вызвав
катастрофу... Но это - частности. Нацисты провозгласили себя
потомками  обитателей  Туле  и  недосягаемых  подземелий,  и
именно  отсюда  пошло  понятие господствующей  расы.  Гитлер
полагал,   что   существа,   населяющие   те,   параллельные
пространства, благоволят ему, но он жаждал прямого  контакта
с  ними, а для этого требовался посредник, - тот, кто мог бы
проложить  реальный путь в неведомое. Посредник,  обладающий
особыми психо-физическими данными. Им стал Краузе. Именно он
выступил   инициатором  экспедиций  в  Тибет  -  на   родину
свехлюдей, где в древних монастырях нашел себе и соратников,
и те манускрипты, которые отражали высшую магическую тайну и
несли в себе историю возникновения человеческого архетипа.
     - Много тибетцев погибло при обороне Берлина, - заметил
Майкл.
     -  Да.  В  основном они были последователями  одной  из
тамошних  местных  религий  -  Бон.  Религии,  связанной  со
зловещими ритуалами, специальными психофизическими  методами
тренировок   на  основе  тибетской  йоги...  И   если   ламы
почитаются  образцами божественной духовности,  то  сектанты
Бон-па имеют репутацию колдунов.
     -  И  Краузе  поддерживал с ними теснейшие  связи,  как
понимаю?
     -  И  с ними, и с фюрером, и с рейхсфюрером... Так вот.
Главная задача: проложение пути. Даже для мага средней  руки
подобная  формулировка  однозначно ясна.  Она  сопряжена  со
Второй магической тайной.
     - Поясни, Арон.
     -  Тайн  как таковых, три. Первая: контроль над тонкими
материями,  что  дает оператору способность к  просветлению,
либо  к  подчинению других своей воле. Кстати. Ты  наверняка
видел  архивные  пленки с выступлениями Гитлера,  но  детали
выступлений  промелькнули  мимо твоего  сознания,  как  мимо
сознания миллионов других... А теперь вспомни - прижатые  им
к  груди руки во время страстной речи перед толпой.  Это  не
просто   некий   экзальтированный  жест.  Жест  продуманный,
зачаровывающий массы, жест мага - мол, я беру  на  себя  всю
власть  и ответственность. И, одновременно, замечу, у  толпы
отбиралась  масса  питательной энергетики. Внимающие  фюреру
испытывали  покорность  и слабость...  Другое  дело,  будучи
магом несовершенным, он забирал в себя и чужой негатив,  что
не замедлило сказаться и на здоровье его, и на психике.
     Теперь - о Второй тайне. Состоит она в контроле за событиями
и в создании тех или иных ситуаций на физическом уровне. Для
этого    требуется   концентрация   воли   в    определенный
энергетический  сгусток.  Но, кроме  того,  чтобы  воплотить
идеал  идеи  в действительность, надо подготовить удобренную
почву  для исполнения магической задачи. Главной же  задачей
для  Гитлера  было  то, что воплощает в себе  Третья  тайна:
сообщение  с существами иных планов. А их, этих  планов,  не
так  и мало. Ему была необходима страна Туле и ее обитатели,
но  на  контакт с ним вышли иные: полагаю, - те  твари,  что
обитают  на  близлежащих к этому миру инфернальных  уровнях;
твари,   попросту   использовавшие   его;   взявшими   плату
необходимой  им  кровью и не выполнившими никаких  обещанных
фюреру   обязательств...  Он  общался  с  ними,   он   часто
просыпался  ночью,  заходясь  в  мистических  истериках,  он
понимал, что ступил на неверную тропу, но было уже поздно...
Он   метался   в   восемнадцати  комнатах  своего   бункера,
предпринимая атаки против врага, уже стоящего на подступах к
Берлину,  но атаки эти происходили лишь в мозгу  фюрера,  не
соответствуя их материальной модели. После пришло обреченное
понимание  действительности. Оно пришло к  нему  22  апреля,
когда  провалилась  операция прорыва через  кордоны  русских
войск, проводимая генералом СС Феликсом Штайнером. Именно  в
этот  момент  самоубийство Гитлера  стало  бы  закономерным,
однако  он медлил, хотя риск вероятного плена был уже крайне
велик.  Но  покончил с собой он только тридцатого апреля,  и
эта  дата  не  являлась  случайной;  она  -  одна  из  самых
знаменательных  в  календаре сатанистов,  -  дата  праздника
костров, переходящего в Вальпургиеву ночь.
     А  над  составлением нацистского календаря  посвященных
особо  усердно  потрудились  в  свое  время  два  соратника:
Гиммлер и Краузе.
     - Хорошо. - Хозяин кабинета хлопнул ладонью по толстому
янтарному стеклу стола. - Ты рассказываешь любопытные  вещи.
Однако, я - практик, и...
     -  Гитлер  не  успел с двумя проектами,  -  откликнулся
собеседник. - С ядерной бомбой и с открытием дороги  в  иные
миры.  Относительно бомбы все уже решено, но  второй  аспект
остался  открытым. И - немаловажным. Иначе им бы сегодня  не
занимались  секретные  службы как у  нас,  так  и  в  других
странах.  А  Краузе  был  близок  в  свое  время  к  решению
проблемы. И наша сегодняшняя задача... задача нашего народа,
Майкл...  завладеть  самым  грозным  оружием.  Поэтому   мне
потребуются  силы твоего ведомства. И тут  не  идет  речи  о
мести  какому-то  там Ричарду Валленбергу, понимаешь?  Более
того.  Возможно,  он  нам  еще  и  пригодится,  кто  ведает?
Естественно  -  в  качестве  инструмента.  Так   или   иначе
впоследствии  мы  его  уничтожим. Он  -  антисемит,  причем,
органический,  мне  это известно доподлинно;  он,  вероятно,
истинный  потомок тех, из Туле, и он крайне  опасен  -  хотя
почему, не знаю. Но - чувствую. И боюсь, как бы он не спелся
с Краузе.
     -  Миром  должен править наш человек, - произнес  Майкл
рассудительно.
     -  Да, - отозвался Арон в тон ему. - И т е силы сегодня
-  с  нами.Мы  понесли огромные потери  в  этом  веке.  Печи
Освенцима,  сталинское гетто на Дальнем Востоке,  должное  в
итоге  превратится  в тот же Освенцим... Нас  оберегли  наши
хранители. И теперь у нас есть знания и опыт, как бороться с
врагами  куда более совершенными и эффективными  средствами,
нежели  топорная практика СС... Но о победе  говорить  рано.
Пока  нам  всего  лишь  дан  шанс.  И,  может  быть,  Майкл,
сегодняшний наш разговор - уже история. И вечная слава будет
дарована нам потомками...
     - Я  безраздельно к твоим услугам, Арон...


     Одним из достижений национал-социализма явился тот факт, что
мы смогли реально взглянуть на еврейскую проблему.
     Евреи сами всегда разжигали антисемитизм. На протяжении
тысячелетий  все народы мира реагировали на  них  одинаково.
Неизбежно  наступает время, когда люди начинают  осознавать,
что  они  подвергаются безжалостной эксплуатации со  стороны
еврейства.  Народы  пробуждаются  и  встряхиваются   подобно
животному,  которое  пытается отделаться  от  паразитов.  Их
реакция  резка, и в конце концов они восстают. Такая реакция
инстинктивна,  это  реакция  отвращения  к  чужаку,  который
отказывается адаптироваться и становиться частью целого; это
реакция  на  паразита, который прилипает к  здоровому  телу,
навязывает  себя  и  максимально  эксплуатирует.  По   своей
сущности  еврей  -  паразит, который не может  и  не  станет
ассимилироваться.  Отличительной чертой еврея  является  то,
что в отличие от других иноземцев, он везде требует для себя
прав  гражданина в приютившем его обществе и,  одновременно,
всегда остается евреем. Иными словами, он - единственный тип
во всем мире, который требует особых привилегий.
     Национал-социализм подошел к еврейской проблеме не на словах, а
на  деле.  Он  развился как протест против намерения  евреев
господствовать над всем миром; национал-социализм разоблачал
их  повсюду и в каждой области деятельности; он вышвырнул их
из мест, которые они узурпировали; он преследовал их в любом
направлении,  полный  решимости  очистить  немецкий  мир  от
еврейского   яда.   Для  нас  это  был   важнейший   процесс
дезинфекции,  который мы осуществили в полном объеме  и  без
которого мы бы сами задохнулись и погибли.
     Очень скоро почуяв опасность, евреи бросили на карту все,
что  имелось в их распоряжении ради борьбы с нами. Национал-
социализм должен был быть подавлен любой ценой, даже если бы
при  этом был уничтожен весь мир. Никогда до этого  не  было
войны такой исключительно еврейской.
     Я по крайней мере вынудил их сбросить маски. И даже если
наша  нынешняя  борьба закончится провалом, это  будет  лишь
временная  неудача,  ибо  я  открыл  всему  миру  глаза   на
еврейскую  опасность.  Мы  выявили агрессивность  еврейства.
Фактически,  они  менее опасны в этом состоянии,  чем  когда
лицемерят  и  хитрят. Еврей, открыто признающий  собственную
расу,  в  сто  раз  предпочтительнее  тех  своих  сородичей,
которые заявляют, что отличаются от вас только религией.
     Если  я  выиграю  эту войну, я положу конец  еврейскому
мировому могуществу и нанесу им такой удар, от которого  они
не  оправятся.  Но  ежели я проиграю  войну,  это  не  будет
означать,  что их успех обеспечен, ибо в итоге они  потеряют
благоразумие.  Они  станут столь надменными,  что  неизбежно
вызовут  резкую  реакцию против себя. Они  станут  требовать
различных прав и привилегий в разных странах, оставаясь в то
же время верными своей "избранной расе".
     Исчезнет вертлявый, ласковый и скромный еврейчик, ему на смену
явится  напыщенный  и хвастливый жид;  и  от  второго  будет
столько  же  зловония, сколько от первого, а, может,  и  еще
больше.
     Поэтому-то не нужно опасаться исчезновения антисемитизма, ибо
сами  евреи  делают все возможное, чтобы он  не  исчезал,  а
разгорался с новой силой. В данном отношении можно полностью
положиться  на  них:  пока  евреи  существуют,  антисемитизм
никогда не исчезнет.

                                           АДОЛЬФ ГИТЛЕР





     День у Михаила задался горячим: уже ранним утром, страдая
от  жуткого  недосыпа,  он выехал  в  Вюнсдорф,  в  аэропорт
Шперенберг,    куда   должен   был   приземлиться    самолет
командующего, на сей раз перевозивший на борту  не  высокого
военного  начальника, а каких-то двух  особистов  с  важными
бумагами  и  -  контрабандный груз  сигарет,  лично  Аверину
предназначенный.
     По  дороге,  позвонив по радиотелефону в  Москву,  Миша
получил  обескураживающую информацию: в  самолете  находился
также  представитель  криминальной  берлинской  полиции,   о
"контрабасе",   впрочем,  ничего   не   ведающий,   но   чье
присутствие   на   воздушном   судне   создавало   некоторые
сложности.
     В   военном  аэропорте,  ни  паспортного  контроля,  ни
таможни, не существовало. Сходи по трапу, выезжай за ворота,
и  вот тебе - Германия с ее сосисками и пивом. Наладив связи
с   необходимыми  людьми  в  Москве,  Аверин  таким  образом
серьезно  увеличил  популяцию иностранцев  из  Юго-Восточной
Азии,   каждый  из  которых  платил  приличные   деньги   за
возможность  своего  проникновения  на  территорию  Западной
Европы.   Однако  присутствие  на  борту  офицера   немецкой
полиции, во-первых, не дало возможность переправить в Берлин
очередную  группу вьетнамцев, а, во-вторых, сильно осложняло
перегрузку  сигарет в зачехленные брезентом  кузова  военных
машин,  должных  перебросить  контрабанду  из  аэропорта   в
Карлсхорст,  где  те же вьетнамцы, занимающиеся  нелегальным
распространением курева, уже выплатили Аверину аванс в  счет
"русского транзита".
     Кроме того, на въезде в Шперенберг Миша расставил четыре
машины  со  своими боевиками, обязанными отразить  возможное
покушение  на товар местной банды чеченцев, контролировавшей
Шперенберг.
     Боевиками руководил переодетый в форму немецкого полицейского
бывший  гэбэшник Курт. Опыт по части разгона чеченов у  него
уже имелся.
     Мистификация выглядела следующим образом.
     К чеченской "братве", дежурившей в машинах около въезда
в  аэропорт, подкатывали машины другие, за стеклами  которых
угадывались силуэты крепких парней, каждому из которых  Миша
платил  по  пятьдесят  марок  за  участие  в  спектакле;  из
головного автомобиля выходил Курт в рубашке салатового цвета
с  погонами и, представившись на идеальном немецком, начинал
проверку документов.
     Проверить ему удавалось, как правило, одну машину; остальные
мгновенно исчезали в пространстве...
     Дело  обычно  ограничивалось взяткой  в  тысячу  марок;
счастливые сознанием того, что избежали неминуемого ареста и
депортации,  кавказские  нелегалы-рэкитеры  покидали   место
засады,  и  Курту  оставалось лишь сопроводить  транспорт  с
контрабандой до Берлина, где коробки с сигаретами  грузились
в  огромный  подвал особняка в Карлсхорсте,  откуда  шустрые
вьетнамцы  партиями  растаскивали  его  в  багажниках  своих
легковушек по всему городу.
     То есть проблема состояла в некоторой задержке груза на
летном  поле,  покуда  не уберется с глаз  долой  германский
полицейский,  ибо коробки, обычно зачехленные,  на  сей  раз
отправлялись  внаглую,  красуясь надписями,  выдававшими  их
содержимое.  В дело могла вмешаться армейская контрразведка,
чьи   представители  зачастую  крутились  в   аэропорту,   а
выяснение  отношений  с  данными  представителями   означало
дополнительные финансовые затраты.
     Кроме того, сигареты отправлялись на основе бартера; самолет
должен  был  принять на борт для обратного  рейса  несколько
ящиков с газовым оружием и арбалетами.
     Операция,  как сформулировал для себя Миша, в очередной
раз  стоила ему "куска оторванного здоровья", однако  прошла
на удивление гладко, и вскоре он, запыхавшийся не столько от
долгого  пути  из  пригорода, сколько от  пережитой  нервной
нагрузки, уже открывал металлическую решетку, зачиная  новый
торговый день в своем "военторговском" магазинчике.
     Сигареты из подвала особняка вьетнамцы решили забрать под
покровом тьмы, поздним вечером, ибо в дневное время  боялись
бдительных   немецких  патрульных,  особо   внимательных   к
находящимся за рулем иностранцам азиатского происхождения.
     Решетка распахнулась, скрипнув петлями, Миша привычно встал у
кассы  в ожидании армейского покупателя, размышляя,  что  на
носу  уже Новый год, а, значит, подошла пора заготовить уйму
пиротехники,  сулящей ему немалую прибыль, ибо  фейерверк  в
Берлине в течение новогодней ночи - неизменная традиция; как
вдруг  вошел  в  магазин странный человек в дорогом  длинном
пальто,  и чем-то глубоко чужим и далеким от этого  человека
повеяло;  и  ощущалась в нем сила внутренняя  и  физическая:
взглд  уверенный и бесстрастный, лицо - здоровое и  жесткое;
крепкая  шея,  широкие  плечи, и даже бицепсы  основательные
угадывались  за просторными рукавами... Нет, не  славянского
происхождения  был  человек этот,  как  бесповоротно  Михаил
уяснил,  но, в то же время, удивительным показалось Аверину,
что  различает  он  и  какую-то  нехорошую  печать  на  лике
вошедшего; печать, служителям закона соответствующую...
     "Ну  - настоящий полковник", - вспомнился Мише фрагмент
из популярного шлягера.
     Брезгливо осмотрев достопримечательности магазина, вошедший
спросил по-русски:
     - Аверин - вы? - Да...
     - Занимаете особняк здесь?..
     - Да...
     - Документы!
     И Миша, словно укушенный залезшим под рубаху насекомым,
полез куда-то глубоко за пазуху, извлекая свой замечательный
синий паспорт постоянно проживающего...
     -  Так-так, - произнес зловещий посетитель, с вниманием
документ изучая. - Ключи от особняка, надеюсь, у вас?
     -  Так точно... - просипел, встрепенувшись, Миша,  всем
видом  выразив глубочайшую заинтересованность  и  готовность
номер один. - А в чем, собственно, дело?..
     Уже представился обыск подвала, опись сигарет, наручники,
"попадалово" на умопомрачительную сумму...
     -  Дело  в  том, - спокойно пояснил незнакомец,  -  что
владелец особняка - я.
     - Ага, - сказал Михаил озадаченно.
     -  Вот  и  "ага". - Незнакомец помедлил. -  Меня  зовут
Рихард  Валленберг.  Я живу в Америке,  а  дом,  который  вы
заняли,  принадлежал  моему отцу.  Я  справлялся  у  местных
властей, и теперь имею точную информацию и о вас, и о  ваших
перспективах  по  пребыванию в данном помещении.  Не  скрою:
перспектив  у  вас  нет. Те бумажки о  ремонте,  которые  вы
предъявили,  обернутся  в  случае вашей  настойчивости  лишь
обвинением  вас  в  мошенничестве:  достаточно  элементарной
экспертизы, а она будет в итоге проведена за ваш счет...
     -  Спокойно! - перебил Миша, с облегчением уясняя,  что
обыск  и  наручники покуда еще ему не грозят. -  Все  понял,
готов к диалогу. Здравствуйте, господин Валленберг! -  И  он
протянул    собеседнику   руку,   ощутив   цепкое    пожатие
тренированных, наверняка, в приемах единоборства пальцев.  -
Вы  не  против  совместного завтрака? Тут буквально  в  пяти
минутах  хода  есть  забегаловка возле Эс-бана...  Фирменное
блюдо: шницель с грибами, рекомендую. Я - угощаю. Как?
     -  За  себя я плачу сам, - сказал Валленберг. -  Обычно
так дешевле выходит. Но позавтракать не откажусь.
     Вскоре они сидели в уютном кафе возле метро; Михаил налегал
на  пиццу  с креветками, а Ричард разделывался со  шницелем,
убеждаясь,  что  тот и в самом деле приготовлен  с  изрядным
мастерством.
     -  Предлагаю  вариант, - говорил Аверин.  -  Пока  идет
оформление документов, то-се, поживем в домике вместе.  Я  -
на  первом этаже, вы - на втором... Места хватит. К тому же,
там моя мебель, холодильники, микроволновая печь...
     - Вы можете все это забрать, - резонно заметил Ричард.
     - А ремонт? Какой-никакой, но был же, так?..
     - Мы возвращаемся к тому, с чего начали.
     -  Ну...  мне  надо время, чтобы съехать, понимаете?  К
тому  же,  дом  вы  наверняка  засадите...  если  в  Америке
живете...
     -  Стоп,  - перебил Ричард. - Давайте начнем с другого.
Вам  негде  жить?  Хорошо, оставайтесь. Что  там  на  втором
этаже?..
     - Кабинет, холл, спальня... Вам понравится.
     - Ладно. Будете платить мне арендную плату.
     - Сколько? - напрягся Аверин.
     - Тысяча марок.
     -  Моя  фамилия  -  не Рокфеллер, -  заметил  Михаил  с
неоспоримой справедливостью. - Да за тысячу марок я...
     -  Не  хотите  -  не  надо. - Ричард отхлебнул  горячий
черный кофе. Пожал плечами.
     - Ну... хотя бы восемьсот...
     -  Тысяча  марок - очень справедливая сумма. И  вы  это
знаете не хуже меня.
     Миша почувствовал, что за горло его держат стальные руки.
     "Эсэсовец,  бля..."  -  дал  он  собеседнику  не  очень
лестную   мысленную  характеристику,  но  вслух  же  выразил
вежливое, пусть и вялое согласие.
     После завтрака поехали осматривать особняк.
     Второй этаж хозяину понравился: просторный кабинет, гостиная
с телевизором и баром, туалет и душевая, отдельный вход...
     Осмотр первого этажа, согласно договору, являвшегося отныне
временной    вотчиной   Михаила,   носил   характер    чисто
экскурсионный,  после  чего настырный  домовладелец  пожелал
осмотреть  подвал,  и  вот  тут-то  Мише  пришлось  поюлить,
сославшись   на  отсутствие  ключей,  поскольку  засвечивать
объемную контрабанду перед посторонним лицом не следовало.
     - Когда будут ключи? - последовал логичный вопрос.
     - Дня через три... Партнер уехал во Францию за товаром,
увез  с собой всю связку, зараза... Да и чего там в подвале-
то? Мое барахло, коробки разные...
     -   Подвал   мне   может  пригодиться,   -   прозвучало
непреклонно. - Так что барахло придется вывезти.
     Миша почувствовал, что лишается замечательного складского
помещения, что удручило его всерьез.
     - Хорошо, за подвал буду платить отдельно...
     -  Обсудим  данный  вопрос, после того,  как  помещение
будет  очищено, - отрезал американец арийского происхождения
и направился вверх по лестнице, ведущей на его территорию.
     Мише  оставалось только скрипнуть зубами, выражая немое
негодование. К тому же, он просто терялся в догадках,  каким
образом вывезти сегодня ночью из подвала сигареты, незаметно
проведя   такую   операцию   в  присутствии   нежелательного
свидетеля.
     К прилавку магазина он вернулся в состоянии взвинченной
озлобленности,   с  ходу  послав  куда  подальше   одну   из
офицерских  жен,  принесшую обменять купленный  ею  накануне
дефектный магнитофон.
     -  Ну,  сука, достали! - высказался он в сторону двери,
куда   шмыгнула   перепуганная  его  агрессивными   матюгами
клиентка.  - Вот ведь народ, бля! - И - запустил  "говорящим
зеркалом",  откликнувшимся на вибрации гневного  его  голоса
елейным  признанием  в любви, - в стену, осыпавшуюся  ветхой
штукатуркой.





     Декабрьским утром в российском посольстве, расположенном на
просторной  Унтер  ден Линден, выходящей к  желтым  колоннам
Бранденбургских  ворот,  появился  ничем  не  примечательный
человек  в дубленке и в шерстяной кепочке; миновал  очередь,
сидевшую   в  приемной  в  ожидании  нотариальных  заверений
различного  рода документов, и спросил у девочки-секретарши,
каким  образом  он  мог бы встретиться с начальником  службы
безопасности данного учреждения.
     - По какому вопросу? - спросила девочка.
     - По крайне серьезному, - ответил посетитель.
     Девочка сняла телефонную трубку, и через пару минут в приемную
вошел  необходимый  человек,  сухо  осведомившийся  -   чем,
собственно, может служить...
     -  Надо поговорить, - ответил посетитель неопределенно,
после чего был препровожден в отдельный кабинет.
     Там,  водрузившись  в  кресло за  канцелярским  столом,
ответственное за посольскую безопасность лицо, изрекло:
     - Слушаю!
     Однако выслушать ничего конкретного чиновнику не довелось,
ибо,  даже  не удосужившись кепочку с головы снять,  или  же
дубленочку расстегнуть, неизвестный намекнул, что поговорить
ему   необходимо  с  лицами,  ответственными  за  деликатные
стороны  дипломатической деятельности, после чего, несколько
секунд посвятив напряженному раздумью, позвонил начальник  в
ведомые  ему  инстанции, откуда явился  сухонький  лысенький
человек, которому незамедлительно командное кресло за столом
было предоставлено.
     Но и с лысеньким ничего не стал обсуждать посетитель, а,
положив на стол конверт без каких-либо надписей, произнес:
     - Ознакомьтесь.
     И, не попрощавшись, вышел.
     Дипломатические сотрудники синхронно перевели взгляды с конверта на
опустевший   стул.  На  его  кожаной  подушке,   обрамленной
головками обшивочных гвоздей, виднелась отчетливая  вмятина,
оставленная ягодицами неизвестного посетителя...
     А  посетителем  же был псевдо-агент бывшего  полковника
Трепетова - Виктор.
     Виктор  не хотел платить умопомрачительную сумму взятки
разложенной   коррупцией  разведке,  рассудив:   после   его
заявления,  которое прочтет, наверняка,  не  один  начальник
российских спецслужб, возникнет закономерный скандал.  И  уж
что-что,  но  его,  Виктора, после  такого  скандала,  никто
никаким  немцам никогда не сдаст. Скорее всего, его попросту
постараются  забыть,  тем  более, какую  ценность  он  собой
представляет? Нулевую. Вони же от него...
     "Насрем  в  большой вентилятор!" - решил  он  дерзко  и
мстительно.
     Профессионал Трепетов совершил ошибку, не разъяснив дилетанту,
насколько  рискованным  мог оказаться  подобный  ход:  угоди
заявление  Виктора  в руки информатора германской  разведки,
или  к  мерзавцу,  искушенному, как на чужих  костях  делать
карьеру  и  деньги,  кровью  бы  оплатилась  каждая   строка
написанная, но в данном случае сработал принцип  везения,  и
уже вечером в Москве данное заявление внимательно прочитали,
приняв по нему мгновенное оперативное решение...
     Вслух - сопровожденное матерным генеральским комментарием,
относящимся к личности изменника Трепетова.
     Конец же комментария был таков:
     -   Когда  это...  "Мерседес"  через  Шперенберг  будут
отправлять, то... багажник там просторный, да?.. Но  -  чтоб
не обделал, отвечаешь!





     Сквозь сонное забытье Трепетов расслышал шорох раскрывшейся
двери,  глухое  фарфоровое звяканье посуды  и,  приоткрыв  в
истоме глаза, увидел коридорного.
     Не  глядя в его сторону, тот поставил на бюро поднос  с
завтраком и вежливым молчаливым призраком скользнул  обратно
к двери.
     Это утреннее пробуждение Трепетов наконец-то воспринял как
явь,  он уже несколько раз просыпался нынешней ночью, словно
в  бреду  постигая, что снова находится в  Европе,  а  не  в
Гималаях,  куда улетал развеяться на неделю, и  виделся  ему
сон: луга в разноцветье диких цветов, теплый медовый воздух,
напоенный  пыльцой,  тишина легкого ветра,  птичий  щебет  в
высокой  пушистой хвое кедров, стволы их, розово  и  округло
убегающие в синь неба, отбеленную сахарными головами  вершин
на горизонте. Безвременье созерцания чуда.
     Вечера он проводил в подвале ресторанчика, за пологом из
цветочных гирлянд с томным запахом жасмина, где душно  тлели
палочки  благовоний  и  дымились  на  черных  тумбах  столов
горячие пиалы с местным целебным чаем, - душистым, терпким и
солнечным.
     Но  вот  экзотическая сказка позади и вновь он в зимней
серой Германии...
     Встав с кровати, поднял жалюзи на окне.
     За толстым оконном стеклом стоял лес, окруживший аквариум
отеля:  вековые  сосны в смерзшейся пене снега,  чья  чащоба
тянулась  к  робкой просини горизонта, где дотлевали  редкие
звезды  и  сквозь длинную рваную брешь восхода косым  пучком
исходили застывшие лучи.
     Он  намеренно остановился в этом предназначенном скорее
для  лыжников отеле, расположенном в отдалении  от  Берлина,
ибо   последнее  время  мучило  его  какое-то   неосознанное
беспокойство.  Виктор  явно  затягивал  с  выплатой   денег,
ссылаясь  на  недобросовестность  кредиторов,  что   рождало
подозрения: а не способен ли подопечный выкинуть  какой-либо
трюк? Но какой?..
     Данные банковского счета, куда деньги должны перевестись,
Трепетов отослал ему по факсу, решив исключить всякие  очные
контакты,  и  на  всякий  случай обронил,  что  находится  в
Венгрии, откуда и будет держать связь.
     С  усилением прессинга на Виктора он покуда не  спешил,
решив   для  начала  кое-что  из  его  уверений,  касающихся
финансовых затруднений, проверить. В частности, тот  заявил,
что один из его компаньонов - некий Миша Аверин, содержавший
магазин  в  Карлсхорсте, обязался поставить  ему  водку  для
воинских  частей,  но  с исполнением контракта  тянул,  хотя
получил предоплату в сто тысяч долларов.
     Позавтракав, Трепетов сел в арендованное "Пежо"  и  уже
через  полтора часа парковался напротив магазинчика, выжидая
момент, когда из торгового зала уйдут покупатели.
     Хозяин заведения стоял возле кассы, отсчитывая сдачу какому-
то  лейтенантику,  державшему  в  руках  коробку  с  дешевой
автомагнитолой, пятачок возле магазина пустовал, и  Трепетов
уже взялся за ручку дверцы, намереваясь покинуть автомобиль,
как вдруг замер, потрясенный внезапным открытием...
     В  направлении магазинчика шагал... Ричард  Валленберг.
Или  мерещится? Но это лицо ныне он вспоминал чаще, чем лицо
родной  матери  или  жены...  Безусловно  Валленберг!  Но  -
откуда? Зачем?
     Между тем американский шпион уверенно прошел в магазин,
осмотрел витрины и - обратился к Михаилу, суетливо полезшему
в карман за документами. После последовал короткий разговор,
дверь  магазина  замкнулась на ключ, и Миша,  что-то  горячо
объясняя  невозмутимо выслушивающему его Ричарду, отправился
вместе с ним в сторону станции метро.
     Трепетов наблюдал за их удаляющимися спинами в зеркальце
заднего обзора.
     Вот так номер... Он сидел, размышляя, каким ветром могло
занести  сюда  офицера из Лэнгли. Прошел час,  но  придумать
сколь-нибудь стоящей версии он не смог.
     В  течение же этого часа мимо машины Трепетова наряду с
многочисленными российскими военнослужащими прошел известный
поэт-пародист,  затем  - двое эстрадных  певцов,  популярная
киноактриса,  а  также главный редактор  одного  из  каналов
центрального телевидения, известный миллионам зрителей.
     Судя  по всему, в этом Карлсхорсте можно было встретить
целый    паноптикум    выдающихся   личностей    российского
происхождения.
     И тут Трепетова осенило!
     Просматривая когда-то личное дело Ричарда, он наткнулся на
донесение  из  Берлина, указывающее,  что,  в  восьмидесятых
годах,  Валленберга-старшего, туриста из США, прибывшего  на
территорию ГДР, усиленно в районе Карлсхорста "пасли",  хотя
никаких   противоправных  действий  тот  не   совершал,   но
прогуливался  по местным улочкам достаточно долго...  Может,
жил  здесь  когда-то? Но если жил и имел дом, либо квартиру,
тогда Ричард - законный наследник недвижимости... Или что-то
тут еще?..
     С другой стороны, покуда здесь стоят российские военные
части и пусть номинально, но все-таки, действует разведка  и
контразведка,  появиться в этих краях  без  согласования  со
своим  начальством агент ЦРУ не имеет права. А он, Трепетов,
серьезно  сомневается  в праве свободного  выезда  господина
Валленберга не только в дальнее зарубежье, но даже и в какую-
нибудь соседнюю Канаду, глубоко дружественную США...
     Значит, Ричард - в бегах? Но каким образом...
     Додумать Трепетов не успел - в магазин с удрученным видом
входил  Михаил  Аверин. Следом за ним в  дверь  проследовала
какая-то дама - видимо, из местных гарнизонных обитательниц,
кто,  как  ошпаренная, буквально через минуту  выскочила  из
помещения вон. Вероятно, хозяин магазина пребывал  в  дурном
расположении духа.
     Это Трепетова не смутило. Профессиональный психолог, он
знал,  что  человек  в  возбужденном состоянии  представляет
собой  неиссякаемый  источник информации.  Вопрос  -  как  к
источнику подойти...
     И,  плотно  захлопнув дверцу "Пежо",  он  направился  к
неприветливой торговой точке, испытывая чувство начинающейся
сложной игры, которой столь не хватало ему на умиротворенных
просторах божественных экзотических Гималаев...


     -   Здравствуйте,   Миша,  -   обратился   Трепетов   с
дружелюбнейшей интонацией в голосе к насупленному Аверину. -
Зовут   меня  Алексей,  -  он  протянул  руку,  -   живу   в
Дюссельдорфе, мне вас рекомендовали люди из "АББЫ"...
     "АББА"   -   крупный   торговый  склад,   отоваривавший
практически всех турецких, югославских и русских  торговцев,
был Аверину, конечно же, известен.
     -    Так,   -   сказал   Михаил   с   некоторой   долей
заинтересованности.
     - Мне сказали, что вам можно предложить водку оптом...
     -  Какую,  цена,  условия поставки... -  произнес  Миша
заученно.
     - "Смирнов", "Гробачев"...
     -  Как-как?..  "Гробачев"? Надо  запомнить.  -  Аверин,
справляясь  с  довлевшими  над ним отрицательными  эмоциями,
выдавил из себя принужденную усмешку.
     -   Но   прежде,  -  продолжил  Трепетов,  -  надо   бы
договориться  о  соблюдении  некоторых  правил...  Может,  я
влезаю   в   местную   тусовку,  а  мне   не   хотелось   бы
неприятностей... Я слышал, вы уже работаете  с  Виктором  по
данной  теме... То ли он вам поставляет товар, то  ли  -  вы
ему...
     -  С  каким-таким Виктором? - нахмурился  Аверин.  -  С
Кудамма, что ль?.. С пастью перекошенной?
     - Ну да...
     - Во, лепят! - искренне возмутился Аверин. - Да я с ним
- "здрасьте-прощай", какая водка! Где он берет, там и я, вся
разница  в  отдаче, в клиентуре. Мне он - по  фигу,  никаких
дел, вообще... Ты и ему предложи, меня не касается...
     -  Ну...  -  замялся  Трепетов, - ему-то  я  ничего  не
предложу;  меня как раз и настораживало то, что вы  якобы  с
ним связаны, поскольку репутация у него...
     - Да знаю его, - сказал Михаил. - Козел! Кроила гнилая.
Не человек, а дракон, бля!
     -  Может,  поужинаем вечером? - предложил  Трепетов.  -
Чего мы здесь, в магазине, тереть будем? Я угощаю.
     - Давай, - кивнул Миша. - А ты здесь-то где проживаешь?
     -  По отелям, - вздохнул Трепетов. - Бизнес, расходы...
Это я в Дюссельдорфе - король... А тут... У тебя-то, небось,
дом, никаких проблем...
     -  Дом!  -  сказал Миша со злобой. - Был дом, да  вышел
сегодня... Хозяин заявился, сука! Права качает...
     - Наследник? - спросил Трепетов участливо.
     - Ну! Традиций СС!
     -  Они  такие... - вставил Трепетов осторожно.  -  Хрен
договоришься. Немцы - одно слово! Что, выгоняет?..
     - Да нет... Пока - объявил аренду. А сам на второй этаж
вселился, волк!
     -  Слушай,  - оживился Трепетов, - а ты бы себе  жильца
взял, да и отбил бы аренду... У тебя сколько комнат?..
     Миша с любопытством поглядел на собеседника.
     - Отбил бы... - повторил с задумчивой иронией. - Он мне
две  штуки  за  все про все влупил... Кто их заплатит?  Если
придурок  только... Мне-то деваться некуда, у меня  склад  в
подвале...
     - Ну... лично я бы за шестьсот марок комнату бы снял, -
сказал  Трепетов.  - В Берлине мне еще крутиться...  Дорого,
конечно... Но за шестьсот... да.
     -  Но тогда - так, - подвел Миша итог. - Будешь как  бы
моим  братом.  Приехал в гости из Москвы,  понял?  Деньги  -
вперед.
     - Так мы сегодня ужинаем?
     - Без вопросов!





     Русский парень, поселившийся в доме, симпатий у Ричарда не
вызвал.  Глаза  -  зеркало души, выдавали  в  нем  продувную
бестию,   живущую  здесь,  в  Германии,  благодаря  каким-то
полукриминальным  операциям, должным  завершиться  с  уходом
русских   войск;   так  что  плутоватый   Миша   был   явным
временщиком,  ничего  общего  со  страной  своего  нынешнего
пребывания не имевшим.
     Аверин пожаловал в апартаменты Ричарда поздним вечером.
     С  ним  был  еще  один  человек  -  плотного  сложения,
светловолосый,  возраста сорока  с  лишним  лет,  и  в  лице
человека  угадывались  черты некоей  интеллигентности,  хотя
взгляд  его разноцветных глаз - один был серым, а  другой  -
карим,  -  Ричарду не понравился: сквозила  во  взгляде  том
кака-то   стылая   оценивающая   настороженность,   присущая
опытным полицейским профессионалам...
     -  Вот  -  ключи  от подвала, - радостно сообщил  Миша,
передавая  Ричарду связку. - Мои "партизаны" все  барахлишко
вывезли...  Так  что - работаем ударными темпами...  Хорошо,
брат сегодня вернулся, у него-то и был второй комплект. - Он
кивнул  на  незнакомца, который незамедлительно представился
глуховатым, спокойным голосом:
     - Алексей.
     - Родной брат? - спросил Ричард невозмутимо.
     - А?.. Двоюродный.
     - И... Он тоже здесь... проживает?
     -  Да, - ответил пройдоха Михаил таким тоном, будто  бы
даже  и удивился этакому вопросу. - Здесь. Вместе со мной...
Но  мы  же  отдельно,  вам  не  мешаем...  А  потом  он  тут
временно...
     -  Где-то  недели две, - вставил незнакомец. - Надеюсь,
что на улицу не выставите?
     Последнюю фразу он произнес на чистом, без малейшего акцента,
немецком. Затем спросил уже по-английски:
     - Не забыли язык предков?
     -  Язык предков я изучал, - отозвался Ричард по-русски.
- С помощью папы. На улицу я вас не выставлю, живите...
     -  Мы  тут  подумали, - вклинился  Миша,  -  хорошо  бы
отметить знакомство, как?.. Ужин стынет, прошу к столу...
     -  Я только что из ресторана, - слукавил Ричард, твердо
для   себя  решивший  ни  в  какие  неофициальные  контакты,
влекущие  за  собой  о  т н о ш е н и  я,  с  фамильярным  и
скользским торговцем не вступать.
     - Ну, хотя бы отметим... - поддакнул полиглот Алексей.
     - Алгоколь не употребляю, - отрезал Ричард. - Извините.
- И - отправился в подвал.
     В  прохладном каменном мешке подземелья он долго  искал
выключатель,   покуда  висевшие  по  углам   светильники   в
зарешетчатых  колпаках не озарили кирпичные,  старой  кладки
стены ровным тускловатым мерцанием.
     Пыльный  затоптанный пол в обрывках упаковочной бумаги,
пластиковые крепежные ленты...
     В подвале, судя по всему, ничего не реконструировалось;
остались  даже  дубовые подставки от тех бочек  с  вином,  о
которых упоминал отец...
     Да,  вот здесь-то и отсиживался он почти полвека назад,
бедняга...
     Ричардом овладела тоскливая грусть... Отец. Последний родной
человек. Ушедший безвозвратно. Боже, теперь никого...  Один.
Впрочем, он еще не так стар...
     Он прервал размышления, внимательно всмотревшись в плиты
пола.  Которая из них?.. Многолетняя грязь, забившая  стыки,
не  позволяла  даже различить, где кончается  одна  плита  и
начинается другая.
     Тут еще предстояло поломать голову...
     Он  пожалел,  что согласился на аренду,  поддавшись  на
уговоры   этого   жулика,  оккупировавшего  первый   этаж...
Раскопки  в  подземелье  могли  натолкнуть  постояльцев,  не
внушавших   Ричарду  ни  малейшего  доверия,   на   ненужные
размышления.
     Впрочем,  завтра  он  вполне справедливо  заметит,  что
оставшийся  в  подвале  мусор  -  свинство,  а  после  -   с
вызывающим  видом  затеет  уборку -  достаточно  оправданную
после высказанных претензий.
     Он  поднялся  к себе наверх, зажег настольную  лампу  и
уселся за письменным столом в кабинете, поневоле задумавшись
о   своих   русских  соседях,  сидевших  сейчас  за  поздней
трапезой.  Кто они? Осколки варварской империи, вклинившиеся
в податливое тело Запада?
     Ричард вспомнил, как один из аналитиков ЦРУ, уверял его, что
падение  "железного  занавеса"  обязано  послужить  причиной
немедленного   его   воссоздания   уже   со   стороны   всех
цивилизованных  стран,  должных уберечь  себя  от  вторжения
Гогов  и  Магогов, чьи агрессивные орды, рожденные на  земле
"тьмы  кромешной",  согласно древним  источникам,  заполонят
весь  мир, неся ему разрушение и погибель. И произойдет  это
на закате человеческой цивилизации.
     Неужели столь близок такой закат?
     Аналитик,    выражавший   в   данном   случае    мнение
субъективное, утверждал, что дата конца света не за  горами,
и  находится,  возможно,  на  грани  нынешнего  и  грядущего
тысячелетий.
     -  Насколько  я  помню Евангелие, -  заметил  на  такое
утверждение Ричард, - о дате финала не знают даже Ангелы...
     -  В  общем-то, и не в дате дело; дата, -  своеобразная
привязка   по  времени,  -  прозвучал  ответ.  -  А   время,
придуманное человеком, на исходе его существования  поглотит
Вечность, которая не знает никаких дат...
     Аналитик утверждал, что падение советской империи - один из
признаков эсхатологического процесса, логически завершающего
цикл  последней человеческой цивилизации. Государство рабов,
говорил  он,  -  высшая  степень  эволюционной  общественной
деградации,  постепенно сметавшей государственность  жрецов,
воинов  и  торговцев, - то бишь, рабовладельцев, феодалов  и
капиталистов.  И отринувшая все свои духовные и  религиозные
ценности  в  семнадцатом году Россия виделась ему обреченной
заложницей      неизбежного      исторического       финала,
предопределенного свыше. Как, впрочем, и Китай,  и  иные  их
коммунистические сателлиты.
     -  Но  ведь  Россия, - возражал Ричард, - знавшая  лишь
зачаточный   капитализм,   сегодня   -   на   пути   к   его
возрождению...
     -   Это   -   противоречит   всей   логике   цикличного
общественного  развития, - утверждал оппонент.  -  От  хаоса
Россию  спасают ее неисчислимые покуда богатства и привычное
умение   практически   каждого  ее  обитателя   воровать   и
подворовывать.   Посему   еще  какое-то   время   на   плаву
продержится странный конгломерат, сочетающий в себе коктейль
всех  исторических формаций. Конгломерат с полузатертой,  но
все-таки  различимой  эмблемой серпа и молота.  Инфернальным
символом.
     - Почему - инфернальным? - спросил он доку-аналитика не
без интереса.
     -  Наука  о  символах - наука для избранных, -  ответил
тот. - И один из постулатов при выборе символа для миллионов
-  его неассоциативность с понятиями оккультными. Вот тебе -
серп  и  молот, олицетворяющие благородный труд человека  на
земле. Но если бы так! Серп аналогичен косе - образу смерти,
орудию Сатурна-Кроноса, погубителю бытия. Молот же - крест с
оборванной  вертикалью - та же смерть и  безысходность,  ибо
продолжение  его означало бы выход ввысь, а тут  указывается
лишь  путь  снисхождения в перспективу  Ада.  Где,  согласно
античным  легендам,  тем  же  молотом  орудует  Гефест...  В
Москве,  кстати,  стоит замечательный  памятник  коммунизму:
колхозница с серпом и рабочий с молотом. В них весь Ад  -  с
его  пламенем  страдалищ и холодом смерти.  Кто,  интересно,
вложил  такую  идею  в голову автора? Загадка!  А  сам  герб
страны... Это же просто торжество демонизма!
     -  А  что там особенного? Колоски, земной шар...  Очень
мило.
     - Там есть солнце.
     - Ну, солнце.
     - Но располагается оно не над милым земным шаром, а под
ним.  Это - древний символ огня ада, так называемое  "солнце
черной  полуночи".  Я  могу  еще объяснять  тебе  про  точку
зимнего  солнцестояния,  олицетворяющую  апогей  космической
зимы, что родила языческие новогодние мистерии...
     Ричард тогда спешил, и собеседника не дослушал; потом, в
кутерьме  служебных дел они общались на  темы  конкретные  и
сиюминутные, а вот теперь он сожалел, что общение отныне уже
невозможно,  и  он  не услышал, вероятно,  весьма  много  не
только любопытного, но и полезного...
     Извилист путь человеческой мысли. Образ эмигранта из России
отчего-то  дал  Ричарду повод задуматься  над  тем,  о  чем,
наверняка,  его  соседу  по  дому  размышлять  попросту   не
полагалось  согласно сверхзадачи его миссии на  этой  земле;
сверхзадачи, ведомой лишь Творцу...
     Собственно,    сверхзадачи    всех    миссий    людских
определялись и определяются отнюдь не их исполнителями.

     Проснувшись,  Ричард  позавтракал клубничным  йогуртом,
выпил  две чашки кофе и спустился в сад, - подышать утренним
морозным воздухом позднего декабря.
     В  отдалении,  в русской воинской части,  мерно  гудели
разогреваемые танковые дизели; случайные снежинки  осыпались
из  серенькой  мглы низкого неба; Карлсхорст  был  мрачен  и
пуст.
     Вход  в дом со стороны заднего двора был открыт, Ричард
заглянул  в  дверной проем и вдруг - услышал голос  Михаила,
донесшийся из глубины расположенного поблизости подвала...
     Дверь в подвал со вчерашнего вечера он намеренно оставил
незапертой, чтобы тем самым развеять возможность  каких-либо
подозрений  относительно  природы  его  особого  интереса  к
данному помещению, и теперь под каменным сводом застал своих
постояльцев, вооруженных швабрами.
     -  Вчера не успели марафет навести, - сказал Миша. - Но
лучше поздно, чем никогда, как у нас говорят... В России, то
есть.
     Ричард  улыбнулся.  Запланированный  конфликт,  похоже,
отменялся.
     - Зря вы... - сказал он. - Я бы сам...
     Михаил  тут  же заверил его, что исполняет обязанность,
находящуюся   единственно  в  его  компетенции.  Компетенции
благовоспитанного джентльмена.
     "Удачи", - как мысленно добавил про себя Ричард,  но  о
таком  уточнении  умолчал - именно что из-за  джентльменских
соображений.
     Уборку закончили около полудня, после чего Михаил отправился
торговать  в  магазин, а его кузен, сославшись  на  головную
боль,  ушел  в  свою комнату, заявив, что  смертельно  хочет
спать,  ибо  вчера не на шутку перебрал, неумеренно  отметив
свое  возвращение в Берлин из Дюссельдорфа, где  проживал  с
семьей...
     Вернувшись в подвал, Ричард, подсвечивая себе карманным
фонариком,  тщательно обследовал стыки плит. И  -  обнаружил
искомую.
     Сомнений он не испытывал. Во-первых, плита явно просела по
отношению   к   остальному   настилу.   Во-вторых,   остатки
цементной,  растрескавшейся  в  крошево  массы  на   стыках,
консистенцией своей явно не соответствовали заполнению  иных
промежутков...
     В  подсобке  он  обнаружил ржавый садовый  инвентарь  и
кривой лом.
     Плита поддалась на удивление легко, будто пенопластовая... И
падение ее на пол прозвучало коротко и отрывисто.
     Из открывшегоя перед ним углубления Ричард вытащил сырой
тюк  с  форменной  одеждой и заплесневелый  портфель  желтой
кожи...
     Прислушался. Мерная, однотонная тишина.
     Он  осторожно уложил плиту на прежнее место,  тщательно
смел в стыки грязь и утоптал ее; кажется - все...
     Поднялся к себе.
     Из портфеля извлек бумаги, распространявшие запах склепа;
разложил  на  столе  кинжалы; холодная, скользская  позолота
"Вальтера",  уместившегося в ладони, наполнила все  существо
его   какой-то   мистической,  тревожной  сопричастности   к
канувшим  в  забвение  временам,  и,  судорожно,  как  змею,
отбросив  пистолет на стол, он долго и возбужденно ходил  по
комнате, теряясь в сумбуре воспаленных мыслей и образов...
     Затем,  успокоившись, брезгливо разобрал ком  протухшей
эсэсовской формы. Плотно сложив ее, упаковал в заплесневелый
портфель.   Эти   аксессуары   истории   теперь   по   праву
принадлежали баку для мусора, что стоял на углу перекрестка.
     Он переоделся в свежее белье, натянув джинсы, рубашку с
короткими  рукавами  и,  охватив в  ознобе  ладонями  ребра,
подошел  к окну, где косо хлестал дождь со снегом и морозные
струи воздуха ползли из щелей в рамах.
     После уселся за стол, углубившись в чтение.
     Через несколько часов с некоторым даже раздражением осознал:
перед  ним  некий оккультный труд, понять который невозможно
хот  бы  потому,  что значения практически всех  терминов  -
неизвестны,  никакой сюжетной структуры  в  записях  нет,  и
уяснение   содержания   требует  многодневной,   кропотливой
расшифровки  едва  ли  не  каждой фразы.  А  ветхие  древние
манускрипты, переложенные коричневой пергаментной бумагой, и
вовсе  были доступны для прочтения и понимания какому-нибудь
изощренному профессионалу.
     Его отвлек стук в дверь.
     Ричард спешно разместил бумаги и оружие в ящиках письменного
стола.
     - Херр Валленберг! - раздался голос Михаила.
     - Слушаю вас... - Ричард раскрыл дверь.
     -  Пора  поужинать, - сказал Миша. - Погода  -  дерьмо:
снег  с  дождем. Чего вам идти в ресторан? Вы не думайте,  -
упредил он возможный отказ, - что мои приглашения могут как-
то  повлиять на на наши деловые релэйшнс... В России  просто
так  принято... Вы не стесняйтесь. У нас это ни  к  чему  не
обязывает. У нас даже знаете как? - хозяин гостя приглашает,
кормит-поит,  целуются,  а потом  заморочка  какая-то,  и  -
запросто  тесак под ребро... А потом чего уж там вспоминать,
кто   сколько  съел  или  принял  на  грудь...  Ничего   так
инвитэйшн, да? Ну, эт-я шучу... Не бойтесь. Братец никак  не
отойдет  от вчерашнего, влежку... Ну, а мы вдвоем тихо-мирно
и посидим, как?
     -  Хорошо, - сказал Ричард. - Только без тесаков. Я это
не люблю.
     Миша хохотнул в ответ и - загромыхал толстыми подошвами
башмаков по лестнице, ведущей на первый этаж.
     На  ужин  предлагалась прожаренная в  специях  свинина,
овощной    салат   и   красное   вино.   Ричард,    впрочем,
удовлетворился холодной кока-колой.
     Миша смешно и интересно рассказывал ему о событиях своего
прошлого московского бытия, о порядках и нравах незабвенного
коммунистического государства, и Ричард, наверное, засиделся
бы   с   ним  до  полуночи,  если  бы  не  одолевавшая   его
сонливость... Сонливость и чувство глубокой досады.
     Он,   влекомый  каким-то  упорно-механическим  чувством
кладоискателя,  откопал  эти  отсыревшие  идиотские  бумаги,
вкупе с пистолетами и кинжаламим, и - что дальше?
     Его грызло осознание того, что он крупно и глупо проиграл.
     Проиграл во всем. И безусловно права Элизабет, что развелась с
ним  -  неудачником,  своею судьбой и  природой  на  неудачи
обреченным.
     - Миша. - Он поднялся из-за стола. - Спасибо за ужин. Я
-  ваш  должник.  Компанию более составить не  могу:  что-то
тянет в сон...
     -  А  разница,  - сказал Миша. - Во времени.  Вы  же  к
своему  привыкли, к американскому... Вот и  сбои.  А  завтра
проснетесь в пять часов утра и будете думать, куда  бы  себя
деть... Вы бы пересилили себя, посидели бы еще чуть...
     -  Не  могу,  - признался Ричард искренне. Повторил:  -
Спасибо.
     -  Ну, - Миша протянул ему руку, - Отдыхайте. Извините,
как  говорится, что обошлось без драки... - И -  уткнулся  в
телевизор, где сообщались последние российские новости.
     В районе Карлсхорста, к великому Мишиному удовольствию,
до   сих   пор   принималась  трансляция  программ   бывшего
советского   телевидения,  что  еще  более  приближало   его
берлинскую   жизнь   к   некоей  новой   ипостаси   прежней,
московской.
     Ричард же, укладываясь спать, уже в наступающей полудреме,
путано  размышлял и о себе, и о своем недавнем  собеседнике,
как  о  заложниках времени, диктующего постоянно  меняющиеся
правила   игры,   что   вмиг   разоряют   недальновидных   и
увлекающихся; времени, должным в итоге, конечно же,  слиться
с Вечностью, упраздняющей и время, и правила.
     И  неотвратимость  такого слияния  определилась  в  его
сознании столь очевидно, что он подумал: ведь к этой  истине
способен придти любой и каждый, кто только в состоянии о ней
задуматься... Только в состоянии... В состоянии...
     На  него уже начал действовать клофелин, подмешанный во
время ужина коварным Михаилом в кока-колу.



     ДЕКАБРЬ 1992г.


     Дождавшись, когда Валленберг поднимется по  лестнице  в
свои  апартаменты, Михаил скоренько сполоснул тарелки, убрал
остатки еды в холодильник и, выключив телевизор, прислушался
к воцарившейся в доме тишине.
     Лже-брат Алексей почивал в соседней комнате, откуда время
от времени доносился легкий храп; крепость же сна американца
никаких  опасений  у  Аверина не вызывала,  а  потому,  взяв
запасные  ключи от дверей второго этажа, он смело отправился
наверх, захватив карманный фонарик.
     Мысль о том, что в доме остались какие-то ценности,  не
вывезенные  родителями  Ричарда  в  Америку,  зародилась   у
Михаила  еще тогда, когда новый хозяин настойчиво потребовал
очистить  подвал,  а затем быстро нашла свое  подтверждение,
ибо,  вернувшись из магазина и, обследовав пол, он  заметил,
что  одну  из плит настила буквально несколько часов  назад,
сразу же после уборки, приподнимали.
     А вот что за ценности хранились в подполе, именно сейчас
и предстояло выяснить.
     Он  прошел в кабинет, и луч фонарика сразу же  высветил
желтый  портфель с многочисленными проржавевшими застежками,
стоявший у письменного стола.
     Вот оно!
     Стараясь не шуметь, он поднял портфель и двинулся обратно.
Времени для обследования содержимого этого саквояжа  у  него
было предостаточно.
     Спустившись на кухню, поставил портфель на стол. От отсыревшей
кожи несло холодной затхлой землей и плесенью.
     Криво усмехнувшись, он взялся за застежку, просунутую в
металлическую петлю...


     Трепетов, словно выполняя учебное упражнение,  бесшумно
вынырнул из-за двери, и - опустил кусок водопроводной трубы,
обмотанной  свитером - на голову согнувшегося над  портфелем
Михаила,  чье тело в тот же миг послушно и мягко  завалилось
под кухонный стол.
     "  А все-таки, - подумалось ему с долей хвастливости, -
выигрывать должен профессионал, ребятки..."
     Он уже протянул руку к портфелю, как вдруг в доме погас
свет.
     Что это? Пробки? Или же...
     Интуитивно он ощутил какую-то неведомую опасность...
     Стараясь двигаться бесшумно, взял со стола портфель и двинулся
в сторону прихожей.
     Бумажник  Михаила с дневной выручкой и  документами  на
"Мерседес",  запаркованным во внутреннем дворике,  лежали  у
него в кармане брюк вместе с ключами от автомобиля.
     С вешалки он снял пальто Ричарда - модное, кашемировое,
решив,  что  оно  заменит ему спортивную нейлоновую  куртку,
оставляемую в качестве сувенира незадачливому Михаилу.
     Некоторое время он выжидал, настороженно прислушиваясь к сырой
темноте,  обступившей  его, затем  медленно  открыл  фрамугу
окна,  ведущего  в сад и - тихо спрыгнул на  землю,  тут  же
резко отступив в сторону...
     Страхи оказались напрасны: ни в саду, ни около дома не было
ни души.
     Мирный Карлсхорст тихо погружался в сон, гася огни в оконных
просветах.
     Отключив пультом сигнализацию, Трепетов уже взялся за ручку
"Мерседеса",   как   вдруг  ощутил   возле   себя   движение
стремительно скользнувшей тени, после чего сознание  как  бы
на  миг  оставило  его,  а после тут  же  вернулось,  однако
находился он теперь не возле дома, а на заднем сиденье какой-
то   машины,   плотно  зажатый  с  двух  сторон  громоздкими
личностями  с  телосложением чемпионов японской национальной
борьбы сумо.
     -  Что,  сука, отпрыгался? - донеслись до  него  слова,
леденящим ужасом проникнувшие в душу.
     Он дернулся, в глупейшей попытке вырваться из салона, но
тут же получил укол в ногу и - захрипел, цепенея от действия
известного ему медикамента, одобренного еще в пору  расцвета
его     карьеры    специальными    медэкспертами    Комитета
Государственной безопасности...


     Тем  временем  в  эфире  звучал следующий  разговор  на
англоамериканском:
     -  ...  Из  дома вышел "объект". С портфелем. Э-э,  его
свинчивают...
     - Кто?!
     - Наверное, люди "немца"...
     - Как?! Этого не может быть! Их там нет! Мы...
     -   Взяли.   Профессионально.  Он  в  машине.   Красный
микроавтобус. "Понтиак".
     - Вы уверены, что это "объект"?
     - Кажется... Пальто его... В доме нет света...
     - Ч-черт! Срочно работайте вариант "аппендикс"...
     - Понял.


     "Фольксваген"  с мигалками, где находилась  оперативная
группа  сотрудников  ЦРУ, переодетых  в  полицейскую  форму,
перехватила "Понтиак" при выезде его на узкое шоссе, с  тыла
опоясывающее Карлсхорст.
     Водитель дисциплинированно остановился, приготовив документы
для проверки, и даже улыбнулся подошедшему полицейскому, ибо
неприятности боевому российскому экипажу "Понтиака" способен
был принести лишь предатель Трепетов, однако тот беспробудно
спал,  привалившись щекой к мощному плечу  одного  из  своих
стражей  и  никаких сигналов "sos" категорически  подать  не
мог.
     Полицейский потянулся за документами, и - бросил в салон машины
металлический предмет, зажатый в кулаке, сам же -  отпрыгнув
в сторону, за капот.
     Бесшумно сверкнула нестерпимая вспышка, высветив каждую
рытвинку  и  волосок на лицах сидевших в  "Понтиаке"  людей;
вслед  за  ней салон мгновенно заполонили ватно-белые  клубы
усыпляющего  газа,  и  уже через минуту бездыханный,  дважды
отравленный   Трепетов  и  желтый  портфель  с  полусгнившей
эсэсовской  формой заботливо перемещались  из  "Понтиака"  в
кузов "Фольсвагена".


     "Полицейские" работали споро, но шесть человек в черных
масках   и  комбинезонах,  выпрыгнувшие  из  тьмы,  обладали
реакцией  и  приемами  нападения  еще  более  изощренными  и
отточенными:  им,  людям  Краузе,  потребовались   считанные
секунды, по истечение которых команда ЦРУ оказалась недвижно
лежащей  в  придорожной  канаве, за исключением  водителя  в
полицейской  форме, взятого в качестве "языка" и помещенного
вместе  с  Трепетовым  и злосчастным  портфелем  в  багажник
подъехавшего   к   месту   горячих  событий   бронированного
"Мерседеса".


     - Магистр, портфель у нас. Но...
     - Что "но", что "но"...
     - Там... какая-то старая форма...
     - Какая еще форма?
     -  Форма... Вонючая, сырая... И фуражка СС. С  черепом.
Мятая.
     - И все?
     - В портфеле - все. И еще: "объект" - не с нами...
     - Что за идиотские сюрпризы! А кто же был в машине?!
     - Русский. Нас ввело в заблуждение пальто...
     -  Пальто,  русский, черт вас всех  подери!  Вы  несете
какую-то чушь!
     -   Мы  все  исправим,  магистр!  -  Немедленно!  -  Не
волнуйтесь, магистр!


     Много  незримых, однако же бурных страстей  кипело  той
декабрьской  ночью в тихом и сонном Карлсхорсте,  но,  также
как  тысячи его обитателей, ничего не ведал о них и виновник
всей  кутерьмы  -  Ричард Валленберг,  спавший,  а,  вернее,
лежавший,   утратив  сознание,  в  темноте  выстуженной   от
раскрытой форточки, спальни.





     Аверин  и  Трепетов, прикованные наручниками к  батарее
центрального  отопления,  тянувшейся  вдоль  стены   пустого
гаража,  очнулись практически одновременно и - с  изумлением
уставились  друг  на друга, припоминая те последние  события
своей  сознательной жизни, что смутно хранила их воспаленная
память.
     -  Леша,  где мы? Что происходит, в натуре? -  просипел
Михаил, испытывая позывы к рвоте и сильнейшую головную боль.
     Трепетов - с бледно-зеленым лицом утопленника, хотел было
произнести: черт его, мол, знает, - но изо рта его  вырвался
всего лишь болезненный хрип.
     -  Напали на нас, что ли? - предположил Михаил каким-то
озябшим голосом. - А?..
     - Пи-ить... - прошептал Трепетов с мольбой в голосе.
     Будто  услышав его, в гараж из боковой двери -  видимо,
ведущей  в  недра  некоего  дома,  своей  стеной  к   гаражу
примыкаюшего, появился мужчина лет тридцати в теплом плаще с
погончиками, идеальным пробором в набриолиненных волосах,  с
гладким  бледным  лицом  и  ртом, перекошенным  в  фальшивой
улыбочке.
     -   Тысяча  извинений  за  столь  неудобный  ночлег,  -
произнес  он  по-русски с явным германским акцентом,  учтиво
наклонив  пробор  и неспокойно смотря исподлобья.  -  Сейчас
вами  займется  врач.  Ма-арти-ин! - крикнул  он  в  сторону
двери, и в гараже появился сутулый верзила - прилизанный,  в
белой рубашке и черном галстуке.
     Верзила осклабился, показав крупные как у лошади  зубы,
коричневые  от  табака  и, вытащив из  кармана  брюк  ключи,
отковал от батареи обессиленных узников.
     -  Прошу, - указал тип в плаще на проход в дом,  первым
поднявшись   к   нему   по  низкой  металлической   лесенке,
вмурованной в бетонный пол гаража.
     Аверин и Трепетов покорно двинулись вслед за ним. Замыкал
шествие человек с длинным лицом и лошадиными зубами.
     Вошли в прохладный сумеречный холл, выложенный черным с
серыми  прожилками  мрамором.  Канделябры,  китайские  вазы,
рыцарские  доспехи,  секиры  и  двуручные  мечи  на  стенах,
ведущая наверх резная дубовая лестница...
     -  Туда,  -  показал человек в плаще  под  лестницу,  и
вскоре  пленники  шагали  в подземелье  дома,  -  коридором,
сплошь   выложенным  голубым  кафелем,  лазурно  сиявшим   в
люминисцентном свечении ламп.
     -  Похоже  на преддверие операционной, - остановившись,
хрипло  заметил  Михаил, незамедлительно  получив  увесистый
пинок,  призывавший продолжать движение согласно  указанному
маршруту.
     Коридор привел в бильярдную.
     Кожаные диваны и кресла, бильярд, стойка с киями, большой
застекленный   портрет  Гитлера,  под   ним   -   цветок   в
пластмассовом   горшке   и   -   сервировочный   столик    с
многообразием напитков спиртных и безалкогольных.
     На  диване сидели двое угрюмых молодых людей, одетых  в
свитера, джинсы и кожаные куртки.
     Облокотившись о биллиардный стол, человек с аккуратным пробором о
чем-то  задумался,  кривя губы; затем,  повернув  в  сторону
кожаных   мальчиков   плоскую,  тщательно   выбритую   щеку,
произнес:
     - Обыщите их еще разок. Поподробнее.
     Мальчики - низкорослые, с могучими красными шеями, послушно
поднялись  с  дивана; по-крабьи расставив руки  и,  наклонив
коротко   остриженные   головенки   борцов,   двинулись    к
задержанным.
     Обыск  был  выполнен ими с блеском и  мастерством  либо
фокусников, либо карманников.
     -  Ни-че-го, - вынес резюме человек с пробором.  -  Что
же.  Наши  ребята вчера потрошили вас хотя и  в  спешке,  но
добросовестно.  Ну-с,  - кивнул на сервировочный  столик.  -
Угощайтесь  пока... - И - вышел вон, сопровождаемый  кожаной
свитой.
     Аверин жадно приник к бутылке с минеральной водой. Трепетов
незамедлительно последовал его примеру.
     -  Ну,  - сказал Михаил, тыльной стороной ладони утирая
рот, - и в какую-такую навозную кучу мы, бля, угодили на сей
гребаный момент?
     Если бы Трепетов и хотел ответить ему, то все равно бы не
успел:   в   бильярдную  снова  вошел  человек  с  идеальной
прической.  Охранники с литыми плечами почтительно  семенили
за  ним.  Невыразительные их лица на этот  раз  отличала  та
сосредоточенная  удрученность, что  обычно  лежит  на  лицах
ассистентов медицинского светила, приступающего к  серьезной
операции.
     Процессию замыкали тип с физиономией непородистой лошади и -
высокий   большеголовый  человек:   лысоватый,   с   тяжелым
неприязненным  взглядом  черных  округлых  глаз,  одетый   в
строгий однотонный костюм.
     Немигающий спокойный взор его уперся сначала в Трепетова, потом -
в Михаила.
     После человек вытащил из золотого портсигара "гаванну",
покатал  ее в длинных пальцах, на одном из которых  виднелся
серебряный  перстень  с изображением "мертвой  головы"  и  -
сунул сигару в рот.
     "Лошадиная   морда"  мгновенно  щелкнул   хромированной
зажигалкой, заботливо приблизив пламя к кончику сигары.  При
этом  он  согнулся в почтительном полупоклоне,  демонстрируя
публике    округлый,   как   у   жеребца,   зад,   обтянутый
синтетическими клетчатыми брюками. Из заднего  кармана  брюк
свисал  несвежий  носовой платок - из материала  аналогичной
расцветки.
     Владелец зловещего перстня, угрюмо наклонив лобастую голову и,
даже  не  глядя в сторону любезного конеобразного  человека,
переместил  сигару  из  одного угла рта  в  другой,  спросив
отрывисто, по-немецки:
     - Жить хотите?
     Миша непонимающе оглянулся на Трепетова; тот невозмутимо
перевел  ему  вопрос, и тут же ответил грозному собеседнику:
да, дескать, не против...
     -  Условия, - жестко продолжил тот уже по-русски, но  с
сильным  акцентом. - Малейшая ложь означает  смерть.  Полная
правда - жизнь. Кое что мы о вас знаем. И о тебе, полковник,
-   кивнул  он  Трепетову,  -  и  о  тебе...  отравитель...-
презрительтно сощурился на Мишу, угнетенно отведшему  взгляд
долу.  -  Да-да,  отравитель! - произнес  сокрушенно,  но  и
глумливо, разведя руками.
     Человеко-лошадь, с почтением внимавший его словам, откликнулся
на  иронию  начальства,  заржав так,  что  подавился  и  ему
сделалось дурно - схватившись за грудь, он судорожно икнул.
     -   Ну,  условия  подходящие?  -  вмешался  в  разговор
набриолиненный  с  пробором,  бесстрастно  выставлявший   на
зеленом сукне биллиардного стола пирамиду шаров.
     -  Ну,  капнул  я ему клофелина, - неожиданно  произнес
Миша. - Ну и чего?.. Не смертельно же... Зато потом меня  по
башке   кто-то...   Череп  чуть  на  фашистские   знаки   не
разлетелся...
     -  Не  "кто-то",  а  он!  -  Набриолиненный  указал  на
Трепетова.  Затем, прицелившись, толкнул кием шар.  Пирамида
рассыпалась, и сетки в двух лузах тяжело провисли.
     -  Грешен, - коротко ответил Трепетов. - Извини,  Миша,
но на моем месте ты поступил бы точно так же.
     -  Несомненно,  - подтвердил человек  с  пробором  и  -
вкатил  дуплет  в  среднюю и дальнюю лузы. Затем  последовал
изящный карамболь.
     -  Сука  ты, Леха, - вяло заметил Михаил, не  глядя  на
Трепетова.
     Трепетов  неотрывно смотрел на биллиард. Два  последних
оставшихся  шара  взгромоздились после отточенного  удара  в
набитые сетки, желтея там выпуклостью костяных сфер.
     Мастерство игрока, скорее всего, имело и другую ипостась,
касающуюся  приемов  рукопашного боя,  стрельбы  и  владения
ножом. Внезапно ему припомнился задержанный китайский шпион,
подготовкой  которого  восторгался  весь  генералитет   КГБ.
Шпион, за три минуты изучив содержание газеты "Правда",  мог
тут  же  процитировать текст со всеми  точками  и  запятыми;
стрелял  же  он из двух рук, поражая из ста целей  все  сто.
Похоже,  под  крышей этого непонятного дома тоже  находились
подобные профессионалы, что Трепетову весьма не нравилось.
     -  Ну, с этим все ясно. - Набриолиненный, отложив  кий,
подошел  к Мише, покровительственно похлопав его по щеке.  -
Уведите,  -  обратился  он к охране,  подтолкнув  Аверина  к
выходу  из  подвала.  -  А  с вами,  -  задушевно  улыбнулся
Трепетову, - придется беседовать долго, с учетом, увы, ваших
благоприобретенных навыков...
     -  Я  плохо  себя  чувствую, - сказал  Трепетов.  -  Вы
обещали врача...
     Человек с перстнем, вытянув жилистую шею в сторону "кентавра",
требовательно щелкнул пальцами.
     Тот незамедлительно распахнул дверцы встроенного в стену
шкафа,  за  которыми  таилась  иная  дверь  -  стальная,   с
"глазком".
     Дверь,  весившая,  пожалуй,  полтонны,  повернулась  на
тщательно смазанных, хромированных петлях и перед Трепетовым
открылось  просторное  помещение, чью  обстановку  составлял
одинокий стульчик, вцементированный в кафельный пол и - стол
с набором всяческих медицинских инструментов и ампул...
     От ручек и ножек стульчика к полу свисали толстые кожаные
ремни...
     Трепетова пробрала горячечная дрожь.
     -  Мы  обещали  врача? - услышал он за  спиной  учтивый
вопрос.  -  Через  минуту  врач  будет,  мы  держим   слово.
Проходите и - чувствуйте себя как дома.


     ...  Первоначально  "Фема"  представляла  собой  тайное
общество   средневекового  ордена  тевтонских   рыцарей.   В
настоящем    -    "Фема"   -   нацистская   террористическая
организация, составленная из бывших офицеров СС.
     Руководитель новой "Фемы", возглавивший ее в 1945 году - Хорст фон
Пфлюгк-Гартунг, один из убийц К.Либхкнехта, во время  второй
мировой войны, - резидент немецкой разведки в Дании.
     Организация действует на территории Европы, Южной и Северной
Америки.
     Основное предназначение: планомерные убийства германских
офицеров,   отрекшихся   от  своих   клятв   членов   СС   и
сотрудничающих с союзниками.
     Особо  следует  отметить расправы "Фемы" над  немецкими
военнопленными в лагерях Конкордия (Канзас),  Хери  (Техас),
Тонкаво (Оклахома), Папаго-Парк (Аризона), Чаффи (Арканзас).
     Члены  "Фемы" считают себя боевой частью тайного ордена
германских властителей, ныне оказавшегося в подполье. Многие
из членов "Фемы" - воспитанники "орденсбургов" - специальных
академий,  созданных  в 1943 году для подготовки  нацистских
руководителей германского генерального штаба.

                                Из справочных материалов ФБР




     Пробуждение было тягостным: веки, словно залепленные ссохшейся
глиной,   отказывались   разлепиться;   в   голове    тяжело
пульсировала  свинцовая  боль,  и  им  владело  единственное
желание: вновь возвратиться в блаженное сонное небытие...
     Он  почувствовал, как чья-то мягкая, но уверенная  рука
взла  его за запястье; спиртовой холод ущипнул кожу на сгибе
локтя,  и  вслед  за тем щекотно вошла в  вену  тонкая  игла
шприца...
     Сквозь щелочку едва приоткрывшихся глаз он различил размытый
овал  молодого женского лица и тут же смежил веки, утопая  в
золотистой волне внезапно и странно нахлынувшего на него  не
то  дурмана,  не  то сна, услышав напоследок  словно  сквозь
вату:
     -   Это   хорошее  тибетское  лекарство.   Оно   быстро
нейтрализует   отраву.   В   ней   что-то   от   производных
имидазолина...
     -   Да,  к  обеду  он  будет,  как  новорожденный,  мой
господин...
     Волна,  искрясь,  властно  и  нежно  подхватила  его  и
потянула   в   какую-то   сияющую,  звенящую   радостным   и
торжественным гимном пучину, и он покорно растворился  в  ее
безмятежной, ласковой неге...
     Вдруг - жестко клацнул некий переключатель, и Ричард  с
удивлением  обнаружил  себя на широкой  удобной  кровати  со
спинкой, составленной из концентрических позолоченных дуг.
     В  небольшой светлой спальне, возле низенького столика,
заваленного   таблетками  и  ампулами,   сидела   в   кресле
изумительной  красоты блондинка с зеленоватыми  приветливыми
глазами.
     -  О-у,  -  сказала  блондинка, вставая  из  кресла.  -
Похоже,  господин Валленберг пришел в сознание... -  И  -  с
очаровательной  улыбкой подойдя к Ричарду,  протянула  руку,
выскользнувшую  из полупрозрачного кружева широкого  рукава.
Представилась: - Глория.
     Ноги, кожа, зубки... Сон?
     Взгляд глаз напротив как бы смеялся - и печально, и лукаво.
     Он сжал нежные, мягкие пальцы...
     -  Не  скрою,  -  сказал  с  запинкой.  -  Вы,  Глория,
прелестны. А... где, собственно...
     - Вы у друзей, - ответила она поспешно, - вам скоро все
объяснят.  Ваша одежда в шкафу; одевайтесь и  -  спускайтесь
вниз. - Она подняла руку в приветствии, и тут же исчезла  за
резной  ясеневой  дверью, оставив  после  себя  лишь  тонкий
горьковатый аромат духов...
     Свою одежду Ричард нашел в шкафу. Натянув брюки, подошел к
окну,   отдернул  легкие  занавески  и  -  ахнул,   невольно
оперевшись  ладонями о подоконник: окно выходило в  глубокую
пропасть,  а  вокруг  -  серо тянулся  до  горизонта  горный
нескончаемый массив, осыпанный редким снежком.
     Где он?
     С удивлением открылось, что ни тревоги, ни страха он не
испытывает,  равно как и привычной потребности в  каком-либо
анализе  происходящего. Красотка Глория  сказала,  чтобы  он
спустился вниз? Что же, он спустится вниз.
     Внизу,  в  затянутой гобеленами гостиной,  несмотря  на
самый  разгар  ясного дня, горела люстра, а  окна  закрывали
черные  бархатные  гардины, что в  сочетании  со  скользским
сиянием паркета и зеркалами в позолоченных рамах производило
впечатление некоей заупокойной торжественности.
     -  Дневной  свет  режет мои старые  глаза,  -  внезапно
услышал  Ричард  и только тут заметил сидевшего  в  углу,  в
темно-вишневом   бархатном  кресле,   сухонького   старичка,
уставившегося  на  него  бесстрастно-оценивающим  взором.  -
Вероятно,  вы  слышали обо мне, - сказал  старичок.  -  Меня
зовут  Фридрих  Краузе.  -  И  -  замолчал,  как  бы  ожидая
подтверждения.
     - Да, - сказал Ричард. - Вы взяли свои бумаги?
     Краузе легонько усмехнулся.
     -  Взял,  взял... Ох, и затеяли же вы вчера веселенькую
историю... До сих пор разбираемся...
     - Какую историю, где я нахожусь?..
     -  Не  спешите,  - оборвал Краузе Ричарда.  -  Вам  уже
спешить  некуда.  И давайте - по порядку.  Находитесь  вы  в
Альпах, куда вас перевезли на моем вертолете; среди чудесных
видов  и  свежего  воздуха... А  вкратце  вчерашняя  история
такова:   на   вас  покушались  с  четырех   разных   сторон
одновременно. Верх одержали мои люди, и благодарите  за  это
судьбу,  иначе  уже сейчас военный самолет США  совершал  бы
посадку  в  районе Вашингтона с господином  Валленбергом  на
борту,    закованным   в   наручники.   Желаете    выслушать
подробности?
     - Естественно.
     Краузе изложил подробности.
     - И... что вы сделали с этим русским полковником и с...
     -  С  владельцем  магазина  и  с  боевиком  из  ЦРУ?  -
подсказал Краузе. - Пока - ничего. Коллегу вашего, думаю, мы
отпустим, а вот что делать с русскими постояльцами - зависит
от вас. Можете их казнить, можете - помиловать с возмещением
вам  морального  и материального ущерба,  они  -  ребята  не
бедные, как выяснилось...
     -  Последний вариант - подходящий, - заметил Ричард.  -
Не  понимаю  только  природу вашей  благосклонности  к  моей
скромной персоне...
     -  Вот!  -  Из  кармана  вязаной  кофты  Краузе  достал
серебряную  цепочку  с  камнем, и Ричард  невольно  коснулся
рукой груди, только сейчас обнаружив отсутствие кулона.
     Краузе рассыпал бесцветный, меленький смешок, глядя на его
растерянность.
     -  Вот!  -  повторил уже с некоторой  долей  торжества,
передавая цепь Ричарду. - Это - твое по праву.
     Камень лег на ладонь, сразу же начав окрашиваться в алый
цвет.  Краузе  смотрел  на  эту метаморфозу  с  зачарованным
восторгом.
     -  Милый  Рихард... - Голос его дрогнул. -  Когда-то...
точно также камень отзывался и на мое прикосновение. Но ныне
что-то изменилось... Я не знаю... Может, старость, может,  я
в  чем-то  провинился, и о н и отвернулись от  меня...  И  -
вдруг - ты. И - амулет, признавший нового хозяина... Значит,
ты - избранный. Ты!
     -  А  кто "они"? - поинтересовался Ричард хмуро. - И  о
какой избранности идет речь?
     -  А  это, - сказал Краузе, - долгий разговор.  Однако,
прежде, чем начать его, знай: теперь ты для меня - как  сын.
Сын  и  наследник. Амулету же - несколько тысяч лет. И  лишь
единицы из многих и многих миллионов имеют право носить  его
и  пользоваться  его  силой.  - На  мгновение  он  запнулся:
распахнулась белая, украшенная позолоченными лилиями  дверь,
и в гостиной появилась Глория.
     Темно-синее вечернее платье с поясом из тонких  золотых
колец, кружевные отвороты рукавов, легкие замшевые туфли...
     -  Представлять  вас  нет надобности,  -  констатировал
Краузе. - Однако уточню: Глория - моя внучка.
     - Время обеда, - произнесла она, обращаясь к Ричарду. -
Вам следовало бы всерьез подкрепиться.
     Словно  услышав ее слова, в гостиную вошли две женщины-
китаянки   в  одинаковых  черных  брюках  и  белых  блузках,
принявшись сервировать стол.
     Престарелый Краузе предпочел из поданных блюд отварной рис с
тушеными  овощами; его примеру последовала и Глория;  Ричард
же  отведал  салат из крабов и мясо индейки в  кисло-сладком
соусе.
     -  Я  не позволяю себе алкоголя, - сказал Краузе, -  но
сегодня  особенный  день... - Он  покосился  на  официантку,
тотчас наполнившую высокие, с витыми ножками бокалы медового
цвета вином. - Я хочу выпить за то, чтобы отныне долгие годы
мы каждодневно разделяли совместную трапезу... Прозит!
     Глория  взглянула на Ричарда и тут же  опустила  глаза,
зардевшись.
     Он же, улыбнувшись ей, молча выпил вино, ощущая на себе
испытующий,  но,  одновременно,  и  доброжелательный  взгляд
старика.
     - Завтра, Ричард, - сказала Глория, не поднимая глаз, -
мы  могли бы с вами покататься на лыжах, если не возражаете.
Здесь есть пологий утоптанный склон и подъемник.
     -  Да, - эхом откликнулся старик. - Завтра. Сегодня нам
предстоит долгий разговор.
     По  завершении обеда в гостиной остались лишь Ричард  и
Краузе.
     -  У  вас  необыкновенно  красивая  внучка,  -  заметил
Валленберг.
     -  О,  да-а,  -  согласился  старик.  -  Бедняжка  рано
осталась  без  матери  и  отца, они  погибли  от  рук  наших
извечных врагов... Воспитывать ее пришлось мне, чем  сегодня
горжусь.  И,  не  скрою, буду рад, если вы понравитесь  друг
другу  -  при  том,  конечно, условии, если  все  пойдет  по
задуманному мною плану, который вы всецело разделите...
     -  Итак, - сказал Валленберг, - по-моему, мы подступили
к самому главному.
     -  Итак,  -  сказал Краузе, - вы правы.  С  главного  и
начнем.  С  нынешней  ситуации  в  данном  подлунном   мире.
Ситуация   такова:  население  бесконтрольно  увеличивается,
энергоисточники   иссякают,   ресурсы   планеты   тают,    и
цивилизация,  что  не  секрет,  идет  по  пути   неуклонного
самоуничтожения.  Концепция  выхода  из  тупика  может  быть
выработана лишь теми, кто обладает реальной властью. В  чьих
руках ныне она сосредоточена, вы понимаете не хуже меня. Так
что   же   придумано?   А   вот   что:   создание   мирового
правительства. Но вовсе не пародийного ООН. Правительства на
духовной  масонской  основе  и  на  базисе  известного   вам
банковского  капитала. Однако генеральная цель  деятельности
общности  банкиров и монополистов - не только голая  власть.
Как  и  коммунисты, они хотят утвердить некую сверхзадачу  в
своей миссии, приближающуюся уже к категории оккультной. Тут
я замечу, что коммунизм и капитализм по сути своей во многом
одинаковы.   И  тот  и  другой  строй  глубоко  антидуховен.
Коммунисты уничтожали личность через коллективизм, а  дух  -
через провозглашенный материализм, а капиталистическая  идея
хотя  и  не  отрицает ценность человеческой индивидуальности
как    таковой,   и   дает   право   любому   на   свободное
богоискательство   или  же  сатанизм,   однако   каждодневно
принуждает   поклоняться  всех  золотому   тельцу.   Романо-
германский капитализм менее агрессивен, нежели американский,
ибо  признает  сверхиндивидуальное  качество  личности,   но
постепенно европейский капиталистический тип перекраивается,
согласно    заокеанской    модели   в    человека-биоробота,
неотехнократа.
     -  Ну, и какова конечная модель общества биороботов?  -
спросил Ричард.
     _  О перспективах - позже, - сказал Краузе. - Сначала о
том,   как   такое  общество  создать.  "Золотой  миллиард",
проживающий на Западе стоит на грани экономического кризиса.
Но   как   ядро  населения  будущей  всемирной  системы   он
сформировался  хотя  бы  стереотипами  своего   мышления   и
традициями. Однако он нуждается в мощной подпитке  извне.  А
значит,   для   него  следует  освободить   ресурсы   других
территорий. Как?
     -  Война,  - пожал плечами Ричард. - России  с  Китаем,
России   с   Грузией  или  с  самой  Россией,  Югославии   с
Югославией...
     -  Вот,  -  кивнул  Краузе. -  Вы  правильно  понимаете
проблему.    Но   вот   расчистка   территорий    проведена,
метаполитические   цели  достигнуты,  есть   мировая   элита
банкократии, исполнители ее воли, наконец, просто рабы  и  -
установлен  некий новый порядок. Руководят им жрецы-банкиры,
превратившие  свои банки в храмы, статус каждого  определяют
имеющиееся  у  него  деньги, которые  заменятся  электронным
кодом,  нанесенным,  скажем,  на  ладонь  каждого,  что  уже
сегодня разрабатывается во многих лабораториях...
     -  "  ...будет начертание на правую руку их или на чело
их,  -  процитировал Ричард "Откровение".  -  И  что  никому
нельзя  будет  ни  покупать, ни продавать, кроме  того,  кто
имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его".
     -  "Здесь мудрость, - продолжил Краузе. - Кто имеет ум,
тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его
шестьсот шестьдесят шесть". А почему, знаешь?
     - Нет.
     - Это две трети населения, принявшего новые условия.
     - Условия, установленные Антихристом?
     -  Да.  Так вот. О перспективах. Во-первых, банкократия
безусловно  рациональна, скрытна и  действует  с  коварством
непревзойденным.   Приоритет   национальных   ценностей   ей
отвергаетс  напрочь. Но что она способна  создать  в  итоге?
Огромную  колонию  дегенератов? Скорее всего.  Ибо  по  сути
своей  та  "раса ума", которая и составит элиту, имеет  лишь
паразитические устремления и ту же дегенеративную суть.
     - Вы имеете в виду евреев?
     - Именно.
     - Но ключевые позиции - у них.
     -  Пока далеко не все. Но они к ним стремятся. У  меня,
Ричард,  как  ты  догадался, тоже в  распоряжении  серьезная
организация,   и  мне  поступали  различные  предложения   о
сотрудничестве... Но сотрудничество исключено. Им нужно  то,
чем  я  занимаюсь всю жизнь: тайны магической  практики.  Им
нужны  те  тибетские рукописи, которые были в портфеле.  Эти
рукописи - билет в параллельные миры, Ричард, как бы странно
такое  ни  звучало.  Но могущественным существам  тех  миров
суждено оказывать влияние на здешние события и людей лишь на
уровне тонких материй, и проложить мост отсюда - туда или же
наоборот  -  задача, одинаково сложная для обеих сторон.  Но
теперь, имея все необходимое, я решу это в течение считанных
дней.
     - Моя роль? - отрывисто спросил Ричард.
     -  Дойдем  и  до  роли... Сначала  -  закончим  тему  о
перспективах.  Мировое правительство неизбежно  и  его  идея
верна.  Бардак и сепаратистские амбиции - путь к катастрофе.
Но  состоять такой синклит обязаны арийцы. Раса созидателей,
а не агрессивных паразитов с их тайными методами вампиризма.
Мы уничтожим заразу еврейства, имея то оружие, которое дадут
нам  т  е,  из  Туле, наши хранители. Мы овладеем  сознанием
сильных мира сего, мы будем манипулировать ими, как куклами.
Именно мы приблизим человечество к тому идеалу, которому оно
должно отвечать.
     -  Евреев  уже  уничтожали,  -  вставил  Ричард.  -  Не
получилось.
     -  А  мы  возьмем их нынешние, тихие методы,  -  сказал
Краузе. - И обратим их против же них.
     -  Я  убежден,  -  произнес Ричард,  -  что  финансово-
империалистический      истеблишмент      -       очевидная,
всеразрастающаяся реальность. Но его участники - и германцы,
и  арабы, и англичане... Затем. Не каждый еврей - сионист, и
далеко не все представители этой нации живут в довольстве  и
процветании.
     -  Они - основа, - ответил Краузе. - Дрожжи деградации.
И  тут  надо уяснить следующее: все их интеллектуалы - слуги
не человечества, а исключительно своей расы... Это - раз.  И
теперь   второе:  с  врагами  не  церемонятся.   Иначе   они
уничтожают  тебя. А управиться с ними не так  уж  и  просто,
однако  возможно...  Минуту! - Он поднялся  с  кресла.  -  Я
скажу, чтобы нам принесли чай...


     ИЗ СТЕНОГРАММЫ СОВЕЩАНИЯ У ГЕРИНГА 12.11.1938 г.

     ( Присутствовали: Геринг, Геббельс, Функ,
     Бюркель, Блессинг, Гейдрих, Далиге и пр.)

     ГЕРИНГ:  Должен заметить, господа, что все эти  погромы
мне  надоели. Когда сегодня разрушают еврейское предприятие,
когда  выкидывают  на  улицу товары, то,  во-первых,  органы
страхования возмещают еврею ущерб - и он его вообще не несет
-  и, во-вторых, уничтожаются товары, нужные народу. Если  в
будущем  будут  иметь  место  такие  демонстрации,   а   при
определенных   обстоятельствах  в   них   может   возникнуть
необходимость,  то  я решительно прошу  направлять  их  так,
чтобы  мы  не  подрубали сук, на котором  сидим  сами.  Ведь
безумие,  когда  опустошают и поджигают  еврейский  магазин,
германское  страховое  общество  несет  убыток,  а   товары,
которые крайне необходимы - сжигаются, в то время как нам их
явно не хватает.
     ГЕЙДРИХ:  В  результате  пожаров  разрушены  сто   одна
синагога,  семьдесят шесть синагог разгромлено,  а  по  всей
империи разгромлено 7500 торговых предприятий.
     ГЕББЕЛЬС:  Я придерживаюсь того мнения, что это  должно
послужить  поводом к закрытию синагог. Евреи  должны  снести
все  синагоги,  которые  хотя  бы  немного  повреждены.   Им
придется  заплатить  за это. И то, что  евреи  сами  обязаны
сносить  поврежденные или сгоревшие синагоги и предоставлять
в  распоряжение германской народной общины готовые свободные
участки,  как полагаю, должно теперь быть принято в качестве
руководящего начала для всей страны.
     Далее,  я считаю необходимым, чтобы евреи повсюду,  где
их   пребывание   оказывает  провоцирующее  действие,   были
изолированы от общества. Министерство путей сообщения должно
издать приказ, чтобы для евреев были отведены особые купе  в
вагонах.  Если  купе  уже занято, то евреи  не  имеют  права
занимать другие места. И если нет мест, евреи должны  стоять
в тамбурах.
     ГЕРИНГ:  В  поезде должен быть только  один  вагон  для
евреев. Если он занят, пусть остальные евреи сидят дома.
     ГЕЙДРИХ:  Я  также  хотел бы с чисто полицейской  точки
зрения сделать несколько предложений в пользу изоляции.  Мои
предложения   имеют   ценность  ввиду  их   психологического
воздействия  на общественное мнение. Например, указать,  что
каждый  еврей  согласно  духу  нюрнбергских  законов  обязан
носить определенный отличительный знак... Такой шаг облегчит
нам  многое другое - в эксцессах я не вижу опасности,  -  и,
кроме того, облегчит наши отношения с иностранными евреями.
     ГЕРИНГ: Форма.
     ГЕЙДРИХ:  Отличительный знак. Тем самым можно  было  бы
избежать  убытков,  которые причиняются  иностранным  евреям
потому,  что они по своей внешности не отличаются  от  наших
евреев.
     ГЕРИНГ:  Но,  дорогой  Гейдрих, вы  не  обойдетесь  без
устройства в городах больших гетто.
     ГЕЙДРИХ:  Они должны быть созданы. Все эти  мероприятия
практически неизбежно приведут к организации гетто.
     ФУНК: Еврею придется здорово потеснится.
     ГЕРИНГ:  Еще  один  вопрос,  господа.  Как  вы  оцените
положение, если я сегодня объявлю, что на евреев в  качестве
наказани налагается один миллиард контрибуции?
     ГЕББЕЛЬС:  Я  думаю,  не будет ли у евреев  возможности
уклониться, сберечь что-либо?
     БРИНКМАН: Тем самым они уже нарушат закон.
     КРОЗИГ:  Один вопрос, господин Фишбек. Можно ли занести
в   книгу  контрибуцию,  не  издав  одновременно  запрещения
обращать товары в деньги? Естественно, существует опасность,
что они выбросят свои облигации займов на рынок.
     ФУНК: О деньгах они также обязаны заявить.
     ГЕРИНГ: У них не будет смысла обращать товары в деньги.
Деньги они не смогут никому предоставить.
     ФУНК:  Если  они продадут свою движимость,  то  понесут
убыток.
     ГЕРИНГ: Я так составлю текст, что на всех вместе взятых
немецких  евреев в наказание за гнусные преступления  и  так
далее  будет  наложена  контрибуция  в  один  миллиард.  Это
разорит  их. Впрочем, хочу сказать еще одно: я не  хотел  бы
быть евреем в Германии!




     4 октября 1943г.

     ... Хочу поговорить здесь с вами со всей откровенностью
об  очень  серьезном  деле. Между собой  мы  будем  говорить
совершенно откровенно, но публично никогда не будем говорить
об   этом...   Я  сейчас  имею  в  виду  эвакуацию   евреев,
истребление   еврейского  народа.  О   таких   вещах   легко
говорится.  "  Еврейский народ будет  искоренен,  утверждает
каждый член нашей партии. И это вполне понятно, ибо записано
в  нашей программе. Искоренение евреев, истребление их -  мы
делаем  это  ".  И вот они приходят - восемьдесят  миллионов
честных  немцев,  и  у каждого есть свой  порядочный  еврей.
Конечно, все другие - свиньи, но данный еврей - первосортный
еврей.  Ни  один  из тех, кто так говорит,  не  видел  и  не
переживал  этого. Большинство из вас знает,  что  такое  сто
трупов,  лежащих  рядом,  или  пятьсот  или  тысяча  трупов.
Выдержать такое до конца и при том, за исключением отдельных
случаев    проявления   человеческой   слабости,    остаться
порядочными  людьми  -  вот что закаляло  нас.  Это  славная
страница  нашей истории, которая не написана  и  никогда  не
будет написана.
     Ведь мы знаем, какое бы зло причинили себе, если бы у нас и
сегодня  в  каждом  городе  - при  налетах,  при  тяготах  и
лишениях  военного  времени - оставались  евреи  в  качестве
диверсантов,  агитаторов  и  подстрекателей.  Вероятно,   мы
вернулись  бы теперь к стадии 1916-1917 годов,  когда  евреи
еще сидели в теле германского народа.
     У  нас было моральное право, у нас был долг перед своим
народом уничтожить этот народ, который хотел уничтожить нас.
И  мы  выполнили такую тяжелейшую задачу из любви  к  своему
народу.  И  это не причинило никакого вреда нашей внутренней
сущности, нашей душе, нашему характеру.


     -   Ну-с,   -  продолжил  Краузе,  глядя  на  прислугу,
вносившую   в   гостиную  чай  и  сладости  на  мельхиоровых
подносах,  -  перейдем,  пожалуй, к вопросу  о  твоей  роли.
Только ты можешь проникнуть в Туле. На это указывает камень.
     - Проникнуть? Как?
     -  Своим астральным телом, как ныне модно выражаться, -
сказал Краузе. - Иначе же - шельтом. То есть, все то, что ты
из  себя  представляешь на день сегодняшний  в  нефизическом
воплощении, переместится в Туле.
     - А какой есть еще день? Прошлый, будущий?
     -  Есть  прошлый.  Если иметь в виду  реинкарнацию.  Но
реинкарнация  -  не  универсальный путь  совершенства,  хотя
существует  и  таковой. Конечно, ты задаешь массу  глупейших
вопросов,  но  я  терпеливо  тебе  все  объясню.  Существует
богосотворенная монада, представляющая как бы твой  образец,
которому ты в идеальном итоге должен удовлетворить. Как бы -
выражаясь  языком  технократов,  -  совпасть  с  ней   всеми
параметрами  своего  личностного  "я",  шельта.  Но   покуда
такового  не  случилось, и совершенство  не  достигнуто,  ты
проживаешь  определенное  количество  жизней  -   земных   и
посмертных  - в чистилищах параллельных миров.  Таков  закон
Творца, коего в мирах демонических именуют Тираном.  Что  же
касается  воспоминаний о прежних жизнях, то тут я вывел  для
себя  забавное,  как  мне  кажется,  сравнение...  Представь
компьютер. Это - твой мозг. В нем - масса файлов.  Некоторые
заполнены информацией, другие - пусты. Каждая новая жизнь  -
голое  синее  пространство нового файла. Но  в  определенный
момент,   именуемый   смертью,  файлы  сливаются,   и   тебе
возвращается прежняя память...
     - Это - гипотеза? - спросил Ричард.
     -  Любое  человеческое  знание  -  гипотеза,  -  сказал
Краузе. - Истину знает лишь Бог. Может, и дьявол. Но не я  и
не  ты.  Мы  играем  в игру, придуманную, в  общем-то,  нами
самими.
     - Играю - я, придумали - вы, - заметил Ричард.
     -  Верно.  Но  тебя  никто  не заставляет  играть.  Без
добровольности игра бессмысленна. Ибо обречена на провал.
     - Значит, я могу отказаться?
     -  Можешь, и - окажешься наедине с этим миром.  Жалким,
прозябающим приспособленцем. Никем. Продолжать?
     - Конечно. Я еще ни от чего не отказался.
     -  Ты  попадешь  в  Туле, - продолжил Краузе.  Выдержал
паузу, усмехнувшись. - Попадешь, выражаясь вашими шпионскими
терминами,  по  каналу  известной  мне  связи...  И  -  тебя
встретят.  Кто - не знаю, но встретят те, кому  положено,  в
чем  я уверен. Ты скажешь: дорога открыта. Печати сняты. Ну,
и   достаточно.   Все  остальное  они   поймут   без   твоих
комментариев. И помогут создать нам новый мир. Возможно,  во
главе его встанешь ты. Возможно - я. Но главное в ином:  они
должны дать нам, если мы пойдем на их неведомые пока условия
-  замену  физических тел. Да-да, не удивляйся: параллельные
миры   зачастую  плотно-материальны,  но  состоят  из  иного
сцеплени  атомов...  Кое-кто  из  посвященных  называет  это
демонической  материей, но здесь, на Земле,  данная  материя
бессмертна,  неизменна и неуничтожима. И ты попросишь  их  о
такой трансформе.
     -  В  иной  бы ситуации, - сказал Ричард, - я воспринял
наш   разговор   бредом  шизофреников.   Однако   приходится
опираться на логику. Она подсказывает, что мне придется  вам
подчиниться.  Однако  не  совсем  ясен  один   нюанс.   Вами
упоминалось   царство   антихристово.   Может,   я   пытаюсь
примитивными    человеческими   понятиями   проанализировать
категорию космического порядка, однако все-таки: кто же  мы?
Каменщики,  основывающие фундамент такого царствия?  Будущие
сподвижники  князя  мира сего? Или - олицетворение  аппарата
его управления?
     - Мы - это мы, - сказал Краузе. - Бог - Богом, а сатана
-  сатаною.  А антихрист - антихристом. Индусы  именуют  его
Шакра-варти,  "Вращающий  Колесо".  Почва  для  прихода  его
подготовлена.  Она - сообщество биороботов.  С  восторгом  и
умилением  обязаны  воспринять  эти  человеко-животные   его
темные чудеса, и, влекомые его волей, двинуться по указанной
стезе,  грехами  питая  ад,  и  ниспадая  в  него  в   своем
посмертии.  Кстати, антихрист - определение,  которое  можно
трактовать   по-разному.  Anti-Chist   -   противоположность
Христа,  и  ante-Christ  -  Христу предшествующий.  В  этом,
повторюсь,  тоже  известная  мудрость.  И  она  в  том,  что
антихрист может прийти, а Христос - нет.
     -   Но,  -  заметил  Ричард,  -  согласно  исторической
традиции  - приход Спасителя предопределен. И это не  только
христианская   догма.  В  индуизме  он  именуется   "Десятый
Аватра",  в  буддизме  - "Майтрея", в  исламе  -  "Последний
Скрытый  Имам".  Но все до единой религии  утверждают,  что,
придя,  Мессия навечно отменит власть Дьявола и саму Смерть.
И  неизмеримым  будет горе для тех, кто во  время  истинного
Пришествия заслужит кары Божьей, как сподвижник сил зла...
     -  Да,  этим-то  нас  и пугает традиция,  -  согласился
Краузе.
     -  Но у меня другая идея. Человек сам может создать тот
мир,   в   котором   не  потребуется  никакого   Пришествия.
Утверждение,  отдающее  коммунистическим  запашком,  да?  На
самом  деле  -  не  так.  Речь идет о всемирном  государстве
магического  социализма. И такие миры  уже  существуют,  мой
мальчик. Один из них, думаю, вскоре ты посетишь.
     -  И  каковы  же  основы этого мира? -  спросил  Ричард
бесстрастно.
     -  Первое, - сказал Краузе. - Безусловная селекция рас.
Землю  должны  населять физически и морально здоровые  люди.
Те,  кто  имеет какие-либо отклонения, должны отказаться  от
мыслей  о  потомстве.  Контроль за  численностью  населения.
Реконструкция  нарушенной  экологии.  Бережная  эксплуатация
природы. Ликвидация какой-либо преступности.
     - Думаете, преступность легко ликвидировать?
     - Самая простая задача, - ответил Краузе. - В сороковых
годах,  у  нас в Германии она решалась так: брали  воров  на
месте  преступления,  тут  же  ставили  их  к  стенке  и   -
расстреливали.  А  после  - вешали  небольшой  плакатик  над
трупами:  "Воры".  Через  два дня трупы  обновлялись.  Очень
простая и доходчивая, надо сказать, пропаганда.
     Ричард поневоле усмехнулся.
     -  Я  -  не  сторонник террора, - продолжил  Краузе.  -
Однако - стороннник дисциплины.
     -  Вопрос,  - перебил его Ричард. - Далекий  от  нашего
разговора. Признаюсь, мне очень симпатична Глория. Она...  в
курсе всего того, о чем мы...
     - М-да, - вздохнул Краузе сокрушенно. - Молодой мужчина
мыслит  не  только головой... Что сделать! Запомни:  женщина
должна  знать лишь основы. Основы она знает - милая,  добрая
Глория.  Она ведает и другое: надлежит быть преданной  мужу,
составляя  часть  его; родить и вырастить  сильных  и  умных
детей и - вечно стремиться к гармонии, хотя гармония -  увы,
состояние довольно-таки неустойчивое... - Он встал с кресла.
-  Я  рано  ложусь, Ричард, - сказал с ноткой  извинения.  -
Скоро  вечер.  В  вашей комнате есть то, что вам  необходимо
прочесть. Однако не торопитесь. До того, как вы уйдете т у д
а,  пройдет  около двух недель. А сейчас... вы можете  взять
Глорию  и  -  поехать,  например,  в  долину.  Там  комплекс
горлолыжных отелей, бары, дискотеки и прочая мура. Мои  люди
сопроводят вас. До завтра, мой мальчик!
     "Бог  дает нам шанс, а дьявол - искушение", - отчего-то
родилось  в  голове у Ричарда, когда он смотрел  на  сутулую
спину  бывшего  штандартенфюрера СС, скрывающуюся  в  проеме
идеально белой двери, украшенной позолотой орнамента.
     И  этот  человек знал Гиммлера и Гитлера... Он  пережил
крушение  Рейха, расцвет Америки и Европы, начавшийся  после
того,  как черный маг, чей идеальный мир под сенью  свастики
не  состоялся,  нажал скользский пусковой крючок  пистолета,
тотчас   получив  билет  для  невозвратного  путешествия   в
неведомую даль... Невозвратного ли?..
     - Прокатимся? - раздался вопрос. - Машина готова.
     В  гостиной  стояла Глория. Воплощенный в  плоть  идеал
Ричарда Валленберга, обладающего, кстати, хорошим вкусом.


     ...Неправда,  что я или кто-то другой в Германии  хотел
войны  в  1939 году. Она была желаема и спровоцирована  теми
международными государственными деятелями, которые либо сами
были  еврейского происхождения, либо действовали в еврейских
интересах. Я сделал слишком много предложений по ограничению
и   контролю   над   вооружением  -  они   не   могут   быть
проигнорированы последующими поколениями, -  чтобы  на  меня
возлагали ответственность за возникновение этой войны. Более
того, я никогда не хотел, чтобы после ужасной первой мировой
войны  последовала вторая против Англии с Америкой.  Пройдут
столетия,  но  и  тогда из руин наших городов  и  монументов
возродится  ненависть к тем, кого мы должны  благодарить  за
все случившееся: мировое еврейство и его пособников.
     Всего  за  три дня до начала германо-польской  войны  я
предлагал  английскому  послу  в  Берлине  решение  германо-
польской  проблемы, - решение, аналогичное  тому,  что  было
применено  к  Саарской  области,  когда  ее  поставили   под
международный  контроль.  Невозможно  предать  забвению  это
предложение.  Оно  было  отвергнуто  лишь  потому,   что   в
руководящих кругах Англии хотели войны. Дело в том, что  эти
круги   подпали  под  влияние  пропаганды,  распространяемой
международным  еврейством,  и предвкушали  усиление  деловой
активности.
     Я  также не сомневаюсь в том, что если к народам Европы
еще раз отнесутся как к обычным биржевым акциям, являющимися
предметом  купли  и продажи для финансовых заговорщиков,  то
ответственность  падет  и на тех, кто воистину  представляет
виновную сторону в этой смертельной схватке: еврейство!
     Более того, я не сомневаюсь в том, что на этот раз гибель
миллионов  людей  не  обойдется  без  того,  чтобы   платить
пришлось  и виновным, даже если к ним будут применены  более
гуманные меры, чем они заслуживают.
     После шестилетней борьбы, которая, несмотря на все неудачи,
войдет  когда-нибудь  в  историю как славное  и  героическое
выражение человеческой воли к жизни, я не могу покинуть этот
город  -  столицу  Рейха. Я хочу разделить судьбу  миллионов
людей,  решивших остаться в этом городе. Помимо того,  я  не
желаю  оказаться  в  руках врага, намеревающегося  поставить
новый  спектакль  под  еврейской  режиссурой  для  ублажения
оболваненных ею масс.
     Следовательно,  я  решил остаться в Берлине  и  принять
добровольно  смерть  в тот момент, когда  буду  уверен,  что
резиденция   фюрера  и  канцелярия  не  может  быть   больше
удержанной. Я умираю с легким сердцем...
     ...Превыше  же всего, я призываю лидеров нации  и  всех
подчиненных  им  неукоснительно соблюдать расовые  законы  и
безжалостно противостоять общему отравителю всех  народов  -
международному еврейству.


                               БЕРЛИН, 29 апреля 1945г.,4.00
                                      Подпись: Адольф Гитлер
                              Свидетели: д-р Йозеф Геббельс,
                                              Мартин Борман,
                                         Вильгельм Бургдорф,
                                                  Ганс Кребс





     Танцуя с Глорией в дробящихся огнях дискотеки, под  рев
оглушительной музыки, Ричард размышлял над словами Краузе.
     Проект старика представлялся безумным и ирреальным, но ничего
не  оставалось,  как только последовать  ему.  Он  прекрасно
понимал,  что  отказ  или  всякого рода  несогласие  чреваты
последствиями смертельно опасными.
     Система, которую выстроил Краузе, несмотря на всю  свою
фантасмогоричность,  довлеющей  над  ней   идеи,нашла   свое
физическое  воплощение, за ней стояли люди и  капитал,  и  с
этим приходилось считаться.
     Ни   в   какую   модель  идеального   общества   Ричард
категорически  не  верил,  она  представлялась  ему  заранее
обреченной  из-за элементарной индивидуалистической  природы
человека,  диктовавшей каждому создавать собственный  мирок;
контакт   же  с  какими-либо  параллельными  мирами  виделся
бессмыслицей,  хотя  бы  потому, что  отрицал  установленный
свыше  порядок вещей, не дававший кому-либо право  заглянуть
за  грань  земного бытия; и вывод напрашивался единственный:
он  -  оказался в руках тех, кого попросту обуяла наказуемая
Богом гордыня...
     Но - приходилось танцевать... И по большому счету, и по
малому.  Под дудку Краузе, под руку с Глорией. Второе  было,
конечно, куда приятнее первого.
     Однако общение с ветераном СС многое в мировоззрении Ричарда
изменило.  По крайней мере, он задумался над справедливостью
антисемитизма, - и как такового, и своего, личного.
     Да,  тебе  не  нравятся  евреи или  негры,  поляки  или
русские...    Пусть   ты   не   приемлешь   их   безотчетно,
неаргументированно,  либо  же -  неприязнь  твоя  обоснована
логически    и   подкреплена   фактами.   Однако   неприязнь
умозрительная,  а,  может, и выраженная  на  уровне  бытовых
коллизий  -  одно; в агрессии же она представляет совершенно
иную величину. Агрессия нарушает заповеди. И - убить еврея в
силу  национального признака, убить - нажав на гашетку, либо
-  поставив  подпись на листе приговора - он бы не  смог.  С
другой  стороны, если глобально стоит вопрос: кто  -  кого?-
какую-то позицию поневоле придется занимать, ибо в свой стан
инородцев  евреи  не  принимают  -  это  аксиома.  Но  какую
позицию?  Голословного  обличителя  сионизма?  Безжалостного
воина, которого не смутит никакая жестокость и кровь?  Легче
всего  - отойти в сторонку, умыть руки. Мол, не судья  я  ни
тем, ни другим.
     Но.  Наблюдающий с берега за волнами в бушующем  океане
и,  смахивающий небрежно долетающие до него соленые капли  с
бесстрастного  лица,  рано или поздно может  быть  утянут  в
пучину внезапным цунами...
     Философия Краузе исходила из арийского, добиблейского периода
истории; оттуда тянулись по его убеждению в настоящее  корни
избранной  расы,  как, впрочем, мыслил и  Гитлер;  и  теперь
Ричарду   стала   ясна   суть  идеи  нацистских   храмов   и
пренебрежение  фюрера перед актуальной церковью,  основанной
на  учении,  вышедшем  из  недр иудейского  народа,  хотя  и
отвергнутому  им,  равно как халдейская магия  и  египетские
таинства.  Евреи  впервые в истории человечества  причислили
себя   к   категории  богоподобной,  равной   Создателю   по
нравственным  своим признакам. Через них мир познал  Творца,
но  и  установил связь с сатаною, ибо они же зачли и развили
темные  культы.  В  том числе - масонство.  Они  -  носители
мессианской идеи, отторгнув Христа, возжелали мессию  иного,
земного, устроителя всяческого блаженства в бытие бренном.
     Аргументов в пользу антисемитизма достаточно.
     Но   возможно   ли   принятие  антисемитизма   истинным
христианином? Ведь в этом случае и Спаситель, и  Дева-Мария,
и  все апостолы - представители "низшей расы", что звучит  с
одной стороны кощунственно, с другой - нелепо.
     Краузе  на  такой довод заметил, что Христос -  явление
наднациональное, во-первых, а во-вторых, иудаизм не признает
его даже как реальность. Но этот довод Ричард не воспринял.
     Чем  больше  он  размышлял  над  врагами  арийцев,  тем
отчетливее понимал, что смысл их миссии и даже их золота, из
которого  в  конечном счете выплавится  трон  Антихриста,  -
пройти вертикаль всего Нового Завета от начала и до конца, и
миссия  их - от Бога, постоянно наказывающего их за гордыню,
но  и  постоянно их спасающего, дабы в итоге пришло к  этому
народу,  несовместимому с иными, как  несовместимо  масло  с
водой, прозрение и покаяние. Потому-то неправы и юдофилы,  и
юдофобы.
     Впрочем, кто знает всю правду и кому открыта истина?


     ...Когда, уже сидя в машине, Глория положила ему голову
на плечо, он уныло подумал:
     "Неужели мне простенько и пошло подложили бабу?"
     И  вдруг, усилием воли, напрочь отринул весь свой  опыт
шпиона  и аналитика. Стерильный, призрачный, ядовитый  опыт,
разрушающий человеческое естество. Дурман ада.
     Рядом с ним была молодая, желанная самка. Ждущая от него
любви. Плотской.
     И  они  вошли  в спальню его, разлетелась  по  сторонам
спешно  сброшенная одежда, а после звучал в  полутьме  шепот
отрывистых   слов,  безмятежное  счастье   захлестнуло   их,
слившихся  в  целое,  и он бесконечно  и  сладостно  целовал
волосы ее и глаза, тонкие руки и нежную грудь...
     Настал день, и был снежный склон, тугой воздух, коконом
обволакивающий  летящее на лыжах тело в круговерти  морозной
пыльцы, вновь - ее губы, пахнущие снегом и солнцем; затем  -
семейный   обед   в   присутствии  умиротворенно-деликатного
Краузе,  и вновь, до следующего полудня - плывшие  в  глазах
стены спальни...
     Он  не  ведал, что ждет его впереди, но даже и  пытался
озаботить  себя  какими-либо  прогнозами  и  раздумьями.  Он
просто  жил  и  любил. Впервые. Чего ранее не позволял  себе
никогда.


     ЛЭНГЛИ. ЦРУ. 1993 год, январь


     - Ну, и как ты оцениваешь провал в Берлине, Майкл?
     - Арон... Это - идиотизм обстоятельств. Редчайший...
     -   Ладно,   забудем  об  этом.  Тем  более,   как   ни
парадоксально,  все  сложилось  к  лучшему...   Единственный
прокол:  они "пробили" захваченного полицейского,  и  сейчас
Краузе ищет в своих рядах "крота", связанного с нами...
     - Информатору что-либо угрожает? - Думаю, нет.
     -   Я  готов  тщательно  проработать  операцию  захвата
интересующих нас лиц.
     -   Преждевременно.   Они   готовят   акцию   "Прыжок".
Валленберг  -  исполнитель. Он подошел им по известным  тебе
параметрам.     Лабораторная    мышка.    Дезориентированная
полностью. Старый мистификатор крутит им, как хочет.  Мешать
им не будем, посмотрим на результат.
     - Вытащим каштаны из огня их же руками?
     - Совершенно верно.
     -  А  насколько  будет  полной  информация  о  конечном
результате "прыжка"?
     -   Настолько,   насколько  приближен  к   Краузе   наш
человек... К Краузе и - к Валленнбергу. Информация, полагаю,
будет исчерпаюей.
     - И тебе удалось настолько глубоко внедрить...
     -  Нет.  Скажу  откровенно. Это  -  не  внедрение.  Это
вербовка, закрепленная психологическим кодом.
     -  Даже  не  представляю, как тебе такое  и  удалось...
Действительно: как ты сумел?..
     -  А никакого кода защиты и не было, дорогой Майкл.  Мы
имели  дело  с  его любимой и единственной внучкой...  Какой
материал, Майкл! Ка-акой материал!.. Очень трудно завидовать
Валленбергу, как ты понимаешь... Но - в настоящий  момент...
я бы хотел оказаться на его месте!





     Январским поздним вечером Ричард вышел на опоясывающий виллу
балкон,  облокотившись на балюстраду. Морозный ветер свистал
в  ночи,  растворившей  во мраке горы;  черное  пространство
заполонило  мир, и только колючие звезды в бездонности  неба
обозначали  существование тверди земной,  -  неразличимой  в
круговерти бушевавшей стихии.
     Растрескавшийся мрамор балюстрады напоминал о днях иных, канувших в
вечность  вместе с теми, кто когда-то отстроил это  "орлиное
гнездо",  как символ могущества тевтонского духа, венчавшего
неприступный  утес;  и  кто  мог ведать,  что  именно  здесь
начнется  мистерия древне-германской традиции, и жертвой  на
алтаре суждено быть ему, - Ричарду Валленбергу.
     Время близилось к полуночи; пора было идти в подземелье
замка,  где  его ждали двенадцать посвященных, возглавляемых
Великим Магистром Краузе, - тринадцатым.
     В  преддверии подземелья двое молчаливых лам омыли  его
благовонной  водой  и одели в старинный  балахон  тибетского
монаха.
     Затем распахнулась тяжелая дубовая дверь, окованная черным
железом, и Ричард вошел под низкие своды храма, таящегося  в
глубине скалы.
     Знание было дано ему, и потому спокойно, даже с толикой
равнодушного   отчуждения,  он  оглядел  собравшихся   здесь
"рыцарей"  в  древних одеждах и рогатых  шлемах,  скрывающих
лица.
     Горели свечи, тлели в бронзовых чашах ритуальные гималайские
травы,  тени участников действа густо чернели на  потолке  и
стенах, а над алтарем с магическим кругом медленно вращалась
плоская золотая свастика, подвешенная на тонкой цепи.
     Ричард опустился перед алтарем на колени, застыв в молчании
медитации.
     Камень  амулета, выпростанный из-под балахона, приобрел
оранжевый оттенок, а потом неуклонно начал голубеть, как  бы
откликаясь  на  каждое  гортанное  заклинание,  произносимое
Магистром. "Рыцари" вторили ему, обступая Ричарда  замкнутым
кругом.
     Магистр поднял старый кинжал, некогда хранившийся в желтом
портфеле, установив его жало в центре круга.
     Кинжал  словно  завис  в  воздухе,  блистая  каменьями,
вкрапленными в рукоять; вращение свастики усилилось вместе с
хором   голосов,   слившихся   в  таинственной,   вкрадчивой
гармонии;  перед  взором Ричарда поплыла белесая  пелена,  в
которой различалось лишь пламя свечей, сливавшихся в  единый
огонь,  и  вдруг  - он как бы нырнул с открытыми  глазами  в
теплую  мутноватую  речку:  вот мелькнул  свет,  наполнявший
верхнюю толщу воды, затем в рыжеватой мути почудились какие-
то  бесформенные  очертания, но в ту же  секунду  размытость
призрачных   образов   исчезла,  сменившись   ослепительной,
рельефной реальностью.
     Он  будто  обрел иное зрение, различающее все полутона,
каждый  штришок, и, казалось, еще мгновение,  и  взгляд  его
познает  тайну сцепления частиц, составляющих тот  мир,  что
внезапно  восстал  перед  ним, заворожив  душу  жутким,  как
осознание  падения  с  высоты,  открытием:  он  -   в   ином
пространстве  и  в  ином  времени,  где  все  носило  печать
неземного, чужеродного естества.
     Над  ним  простиралось  глубокое  фиолетовое  небо  без
малейшего   облачка,   вокруг  же  -  дыбились   красноватые
растрескавшиеся скалы, и неживая буроватая растительность  с
черными, отливавшие блеском антрацита колючками, пробивалась
в  трещинах  иссохшей почвы, что никогда, как он  интуитивно
уверился, не знала дождя.
     Ричард стоял на гладкой дороге, по земным понятиям чем-то
соответствующей  проселку, однако без  каких-либо  ухабов  и
рытвин; каменистая утрамбованная поверхность была плотной  и
ровной,  словно впрессованной неведомым гигантским катком  в
какую-то также неведомую твердь.
     Все это походило на некое наркотическое сновидение, и он
невольно  коснулся рукой груди, нащупав амулет с камнем,  по
цвету  теперь уже напоминавшим сапфир; после перевел  взгляд
на  кисти  рук,  и  столь же отчетливо, как  видел  малейшие
камешки  на  дороге со всеми их рытвинками и гранями,  узнал
беловатые шрамы забытых порезов, матовое пятнышко  на  ногте
мизинца...
     Да,  это был он - такой как есть, в здравом уме,  ясном
восприятии  происходящего,  одиноко  стоящий  на   неведомой
дороге   в   монашеском   балахоне   из   мягкой   мешковины
бесформенного плетения, удобно облегавшим тело.
     Вспомнились рогатые шлемы, склонившиеся над ним, блеск лезвия
кинжала,  как бы захваченного вращением свастики и вместе  с
ней  поворачивающегося по какой-то незримой оси... Но -  как
давно  и как бесконечно далеко отсюда случилось все  это,  и
целая вселенная отделяет мистерию в подземелье замка от этих
безжизненных скал и высочайшего неба иного мира; отделяет от
всего того,что когда-то и где-то было с ним прежде...
     А может, он попросту испытывает сейчас то, что именуется
смертью? Или же посмертием?.. Однако он жив, он абсолютно  и
неоспоримо жив...
     - Жив, жив, - уверил его сухой саркастический голос.
     Ричарда охватил парализующий сознание страх.
     Он с трудом заставил себя обернуться в ту сторону, откуда
донесся  голос, полагая, что увидит сейчас если не  черта  с
рогами, то тиранозавра или же по крайности - злобного гнома.
     Перед ним, возникшее словно бы ниоткуда, стояло существо,
одетое  в  серую  сутану  с  капюшоном.  Существо.  В  таком
определении он почему-то уверился сразу и бесповоротно, хотя
незнакомец,  прочитавший  его мысли  и  теперь  с  мудрой  и
снисходительной  усмешкой  взиравший  на  него,  был  вполне
человекообразен: европейского типа лицо, седые кудри длинных
волос,  пронзительные черные глаза, а  вот  уши  -  длинные,
заостренно,  по-волчьи  вытянутые  вверх,  являли  собой  не
уродство, а признак какой-то надчеловеческой расы...
     Тут  Ричард  уяснил, что радужной оболочки в немигающих
глазах незнакомца нет, ее заменял единый мертвый зрачок...
     -  Полюбовался? - осведомилось существо.  Безгубый  рот
при этом даже не раскрылся.
     До Ричарда дошло, что слова просто звучат в его сознании,
не выражаясь в каком-либо определенном языке.
     -  А вы - представитель местных иммиграционных властей?
-  также  мысленно  произнес он. - Тогда  предупреждаю:  мне
неизвестен тип моей визы...
     -   А   что   тебе   вообще   известно?   -   брезгливо
поинтересовалось существо, не принимая его юмора,  а  затем,
как   бы   вздохнув,  добавило:  -  Ну,  идем   за   мной...
парламентер!
     И  они двинулись по однообразной дороге, выведшей их  к
странной, сложенной из валунов крепости, за стенами  которой
Ричард   увидел  изможденных,  в  одних  рваных  набедренных
повязках   людей,   перетаскивающих   огромные   каменья   к
недостроенной угловой башне бастиона.
     При  виде  незнакомца, сопровождающего  Ричарда,  люди,
поклоняясь  ему,  падали  ниц;  лица  их  были  бесформенно-
размытыми,  и  в  одинаковой схожести этих  жалких  созданий
угадывалась    какая-то   обреченная   бесполость,    словно
наложенная на них проклятием свыше.
     Существо в сутане бесстрастно шествовало мимо распростертых
вокруг  него тел, и вдруг, обернувшись к Ричарду,  вопросило
его со зловещей ухмылочкой:
     - Ну и где же, по-твоему, ты находишься?
     - Туле, - произнес тот коротко.
     -  Ах,  Туле-е! - произнесло существо нараспев. -  Нет,
дружок.  То, что ты называешь Туле, - часть небесной страны,
и  она - далеко. Твои неискушенные хозяева отправили тебя  в
другую  дверь,  ошибшись адресом... Они выдали  желаемое  за
действительное,  не  ведая простейшей географии  мироздания,
они   нарушили  законы,  воспрещающие  смертным   переходить
границы  миров, и теперь можешь поздравить себя: ты очутился
в  аду, несмышленыш... Впрочем, - добавил глубокомысленно, -
небрежно  поставив  ступню, обтянутую бархатным  темно-синим
тапком с тонкой плоской продошвой на шею недвижного раба,  -
попал ты далеко не в худший круг... А ведь мог бы угодить  и
на  Дно,  и  в геенну... Ладно! Ступай за мной!  -  приказал
резко.
     По  каменной  лестнице они поднялись в одну  из  башен,
оказавшись  в  просторном помещении, где вдоль стены  стояли
лавки  из  обтесанных  плит,  а  в  овальной  бойнице   окна
виднелись   скалистые  холмы,  однообразно   тянувшиеся   за
горизонт.
     - Как мне вас называть? - спросил Ричард провожатого.
     -  Эрдан,  - откликнулся тот. - Я - надсматривающий  за
каменщиками...
     - А кто они?
     -  Они?  Умершие.  С Энрофа. Так у нас называется  мир,
откуда ты незаконно явился сюда.
     - Но ведь путь был проложен...
     -  Да.  Но  именно  теми, кого груз кармы  принуждал  к
заточению  здесь.  Однако  это  не  главная  ошибка   твоего
наставника.  Он  почему-то решил,  что  существует  какой-то
отдельный, замкнутый сам в себе мир, где существует  синклит
арийского  духа...  В каком-то смысле  он  прав.  Разве  что
синклиты атлантов и германцев - абсолютно раздельны, и имеют
свои  ипостаси и в мирах Творца, и в мирах Великого  Демона.
То  есть, он не определился, к кому именно аппелировать и  -
заслал  тебя, в общем-то, наобум. И ты попал к каменщикам...
В  избранное,  хочу сказать тебе, общество.  Здесь  искупают
свою  вину  те, кого венчали когда-то и королевские  короны,
кто  властвовал,  миловал и казнил,  вел  войны  и  заключал
мир... И есть тут, кстати, бывшие вожди твоего наставника...
     - И они здесь навечно?
     -  Отнюдь. Некоторые претерпевают трансформу и - уходят
в  Свет,  к  Тирану, другие склоняются к нам... И  тогда  мы
освобождаем их от мук, и даем даже возможность инкарнации  и
миссии в том же Энрофе...
     - Под "Тираном" подразумевается Бог? - спросил Ричард.
     - Таков он для нас, - ответил служитель Ада безучастно.
     - Ну, а что будет со мной? Я остаюсь тут? Я возвращаюсь
к Магистру? И, если возвращаюсь - то с чем?
     -  Тут ты не задержишься, ибо не имеешь на то ни права,
ни  возможности,  -  сказал Эрдан.  -  Под  грузом  кармы  в
посмертии каждый погружается в положенный ему круг. Однако о
возвращении  не могу сказать тебе ничего. Ты нарушил  устои;
твое  оправдание  в  том, что ты сделал такое,  подчинившись
чужой воле, однако судьба твоя - в руках моих повелителей, и
вскоре они будут здесь... Они уже здесь, - поправился он,  и
вдруг  бесшумно повернулась в стене каменная плита, являвшая
неприметную дверь, и взору Ричарда открылся огромный  пустой
зал с мраморным столом, и сидели за столом трое великанов  в
черных  атласных  рясах  с одинаково  бледными  и  зловещими
лицами  ;  с  мертвыми невидящими глазами, в которых  застыл
мрак бездны...
     Эрдан,  склонив голову, шагнул к ним в проем  двери,  и
плита послушно сомкнулась за его спиной.
     Ричард остался в одиночестве.
     Он сидел, вперившись взором в фиолетовый просвет окна и -
не думал ни о чем, ибо просто не мог ни о чем-либо думать...
     Небо  начинало чернеть, видимо, и здесь был день и была
ночь,   и  ночь  наступила:  внезапная,  без  сумерек,   она
обрушилась  на  скалистый инфернальный мир  густой  чернотой
неба  с  ярчайшими,  неведомыми  Ричарду  хороводами  звезд,
обступившими три луны, что разбросанными серебряными  шарами
повисли над ущельями и долинами Ада...
     Дверь вновь раскрылась и - появился Эрдан.
     -  Ну,  что,  подкидыш,  -  сказал  он  с  высокомерной
ухмылкой. - Ты доставил немало хлопот... Однако - мы  вернем
тебя. И позаботится о твоем возвращении Сам...
     - Это так сложно? - спросил Ричард.
     -  Да.  Порою вернуться обратно намного сложнее, нежели
куда-то придти... Но прежде, чем мы расстанемся, я отвечу на
твои  невысказанные вопросы. Запомни: есть  много  миров  за
границами  добра и зла. И твоя земля - частица того  общего,
что составляют миры эти в своем противостоянии, зачастую - и
во  внутреннем.  Ты  еще не определился,  на  чьей  стороне.
Советую с этим поспешить. Чем раньше - тем лучше. Ибо  выбор
-   необходимость  для  каждого.  Что  еще?  Тебе  предстоит
нелегкая  и  необычная  жизнь. И мы...  да,  мы  внимательно
понаблюдаем за развитием ее, обещаю. Далее. Уясни: ты можешь
быть  творцом  судьбы и событий только в  своем  Энрофе,  то
бишь, на Земле, а не являться сюда в гордыне с планами каких-
то  переустройств...  Порою, впрочем, с  занятными  планами.
Хотя...Твой  Магистр просил неуязвимого  тела?  Глупец!  Оно
может  быть  дано  лишь  Зверю.  Он  просил  бессмертие?   А
бессмертия нет! Ни для него, ни для тебя, и даже  -  ни  для
меня!  Как  нет  и смерти! Есть вечная череда  трансформ.  И
здесь, и там, и повсюду. И - неотвратимость расплаты.
     Они сидели в размытом свете трех лун, лившемся в бойницу
башни,  и  вдруг  легкий  ледяной  воздух  повеял  из   нее,
коснувшись их лиц, и Эрдан вздрогнул, сузив глаза и, пристав
со скамьи. Сказал:
     - Вот и он... Пошли.
     Они спустились на безлюдную площадь, озаренную космосом
Ада, и Ричард услышал в сознании:
     -  Встань  на колени. И - не смотри на него. Только  не
смотри на него, подкидыш!
     Страшная, всепоглощающая тень скользнула над  миром,  и
даже  камень  сжался в первозданном ужасе перед  властелином
мертвого огня и бездонных лиловых бездн; Ричард почувствовал
чудовищную,  вселенскую мощь темных крыл,  чьим  дуновением,
как  ураганом подхватило его - сжавшегося в комок посередине
булыжной  пустоши человечка, пушинкой отброшенного  во  мрак
летящего навстречу пространства...


     Оглушенный,  он  очнулся  в снегу,  на  площадке  возле
"орлиного  гнезда", а, вернее, возле дымящихся  бесформенных
руин бывшей горной цитадели.
     Занимался тусклый рассвет. Сквозь языки утихающей метели,
гулявшей  по  склонам, различались редкие огни,  горевшие  в
отеле, расположенном в долине.
     Некоторое время он блуждал среди обломков кирпича, черепицы,
мебели и стекла, натыкаясь на обезображенные трупы "рыцарей"
и  прислуги. Увидев раздавленную бетонным перекрытием голову
Краузе  и  его  смятый, с обломанным рогом шлем,  валявшийся
неподалеку, еле совладал с подступившим приступом рвоты.
     Из  разбитого шкафа с оторванной дверцей, что  когда-то
стоял  в спальне, он вытащил свою одежду и, сбросив балахон,
дрожа под порывами пронизывающего жгучего ветра, облачился в
костюм и в пальто.
     Во  внутреннем кармане пиджака нащупал свой бумажник  с
документами и кредитными карточками.
     Еще раз прошелся в развалинах, пока, наконец, неподалеку
от мертвого ламы, не увидел лежавшую навзничь Глорию.
     Стер пальцами припорошивший ее лицо снег... Длинная рваная
рана  тянулась  от лба ее к темени. Короста замерзшей  крови
залепила глазницу и волосы.
     Ему захотелось завыть. В голос. Как умирающему в зимних
горах волку. За что?! Неужели ему вовсе не суждено счастья?!
     Она лежала в снегу, как красивая сломанная кукла, а  он
стоял над ней и беззвучно рыдал, не зная, кого винить и кого
проклинать... Судьбу? Себя? Краузе? Карму?..
     Среди покореженных от взрыва, видимо, газохранилища, машин,
он  обнаружил единственный уцелевший "линкольн" с треснувшим
лобовым   стеклом  и,  взломав  рулевую  колонку,  накоротко
соединил  провода,  пустив двигатель. После,  лавируя  между
завалами кирпича, вывел машину на заснеженную дорогу.
     А  через  два  часа, бросив "линкольн" возле  крохотной
железнодорожной станции, он сел на поезд, идущий в Вену.




     Трепетов очнулся от пробиравшего все его тело мороза на скамье
возле  старого  парка,  некогда  разделявщего  восточный   и
западный Берлин.
     С  трудом  встал,  стуча  зубами  от  озноба.  Сознание
постепенно  освобождалось от дурмана, и он начинал  уяснять,
что  каким-то  чудом  остался в  живых,  и  позади  страшный
подвал,  гулкие  голоса допрашивающих,  доносившиеся  сквозь
наркотическую   пелену,   сонливое   безволие    и    темные
бессознательные провалы памяти...
     Сгибы локтей ныли тупой, неотвязной болью. Он посмотрел на
запястья   рук,   увидев  наплывы  багрово-черных   синяков,
тянущиеся   к   ладоням...  Да,  искололи  его   изрядно   и
безжалостно...
     В   куртке   обнаружился  паспорт  и  -  сберегательная
банковская книжка.
     Дрожащими пальцами он перелистал ее страницы. Так и есть! Эти
сволочи  ограбили его вчистую! Но когда, как?! И  зачем  все
свои деньги надо было держать на одном счету?! Идиот! Сложил
все яйца в одну корзину!
     Вот тебе и дивные тропические острова, вот тебе креветки и
креолки...
     Да и чего ради он сунулся в этот треклятый Берлин! И куда
теперь идти? И кто он теперь? Продрогший, еле волочащий ноги
нищий!
     Единственный человек, к которому он когда-то и мог обратиться -
Виктор, но сейчас любой телефонный звонок бывшему лже-агенту
несет в себе самоубийственную опасность, ибо парень, похоже,
соскочил   с  крючка,  связавшись  с  теми,  от  кого   ему,
Трепетову, бессмысленно ждать пощады.
     Усилием воли превозмогая обморочную слабость, он доковылял до
дороги,  где  остановил  полицейскую  машину,  и  уже  через
считанные  минуты сидел в участке, рассказывая компетентному
лицу   о   похищении   его  злоумышленниками,   демонстрируя
исколотые руки и - банковскую книжку с погашенным счетом...
     -  Это - наверняка русские, - глубокомысленно выпячивая
губу,    предполагал   дознаватель.   -   Кого   из    своих
соотечественников  вы  знаете здесь?..  С  кем  поддерживали
связи?
     -  Ни  с  кем!  Я  хочу восстановить  счет!  -  напирал
Трепетов. - Вы должны мне помочь!
     -   Мы   составим   необходимые   документы,   проведем
расследование... Однако - вопрос. Речь идет  о  внушительной
сумме.  И  мы  обязаны  знать о природе происхождения  таких
средств...
     Ночевал Трепетов в одиночной камере участка.
     Засунув  пальчик  в безжалостные шестерни  полицейского
механизма,  он теперь удрученно размышлял, как  бы  механизм
этот не оттяпал ему всю руку, а то и вовсе не затянул бы  со
всеми потрохами в жернова своего непривлекательного чрева...
     На  том  мы  с бывшим полковником советской разведки  и
распрощаемся.





     В  маленькой русской церкви, расположенной на одной  из
узеньких улиц Карлсхорста, шла служба.
     Окрестившийся здесь всего два дня назад, Миша Аверин, стоял ныне в
толпе верующих, внимая священнику.
     Что заставило его оказаться здесь? Интуитивное стремление
найти  какую-то опору в зыбкой неопреденности своего  бытия?
Избежание    смерти,   неотвратимую   угрозу   которой    он
почувствовал в подвале виллы, среди жутких типов,  способных
отрезать  голову,  не моргнув стылым взором профессиональных
убийц?  Но  что  привело его в тот подвал? Как  ни  крути  -
собственная  корысть,  коварство и  еще  куча  разнообразной
дряни,  накопившейся  в  душе  и  -  основательно  уже  душу
разъевшей...
     Он  помнил,  как из подземелья его привели  в  огромный
кабинет  с  мраморным полом, закопченной  пастью  камина,  с
растрескавшейс  паутиной лепкой карнизов  потолка..  Матовые
стекла   витражей  лили  преобразованный  их  замутненностью
неверный,  водянистый свет из стрельчатых  проемов  окон  на
портреты  рыцарей,  дам и старинную черного  дерева  мебель,
составленную  из  стульев-тронов с грубой  кожей  сидений  и
мрачного  как  надгробие письменного  стола,  перечеркнутого
опрокинутой со стены тенью распятья.
     За столом сидел знакомый темноглазый лысоватый человек с
бледным,  ожесточенным лицом и покрасневшими  от  бессонницы
глазами.  Немигающий  взгляд бешено  расширенных  зрачков  с
грозной  неприязнью  уставился на Михаила  -  сжавшегося  от
страха,  поседевшего  и  осунувшегося.  И  вот  тогда-то   -
неожиданно  и  остро ощутилась им пролегшая  здесь,  сейчас,
грань  между  жизнью и погибелью, но погибель несла  в  себе
завершающий  итог его никчемного, подчиненного исключительно
наживе и греху бытия, не отмеченного никаким приближением  к
Богу...  И  от сознания этого охватил его уже иной  страх  -
удушающий  и  безмерно горький; и вдруг, словно почувствовав
всю глубину такого ужаса, убийца сказал:
     -  Надлежало бы тебе всыпать как следует, мошенник.  Но
ты, гляжу, и так еле жив. Вон отсюда!
     Блаженно стояние в церкви. Блаженна вера, пусть обретенная
запоздало,  но  явившая собою бесценный и непреходящий  дар.
Блажен   Великий   Спаситель,  давший  возможность   каждому
избежать  ада,  но, даже и не избегнув его, подняться  через
муку искупления к Свету.
     Глядя  на обращенные к священнику лица верующих, Михаил
размышлял... Есть, все-таки есть у него живая душа,  и  дана
ей  жизнь  земная  и вечная, но в жизни земной  благополучие
личное  никогда  не построит отныне он на  обмане  и  костях
других, и будет, раб божий, крещенный в возрасте зрелом,  по
интуитивному стремлению своему, по возможности греха на себя
не  брать,  во  лжи не усердствовать, ближнему  помогать,  и
заповеди  наимудрейшие  соблюдать,  искушение  беса  в   нем
сидящего,  всеми  силами  слабыми  своими  преодолевая  и  -
раскаиваясь в скверне прошлого как умом, так и сердцем.
     Так искренне желал себе Миша. На сей час. Не ведая, что
основа религии предков его в том, чтобы предмет веры обладал
действительностью и несомненной материальностью.  Не  ведая,
что, взыграй в его подсознании память поколений, возможно  и
угаснет   в   нем   постепенно  стремление   посещать   храм
православный...





     Рейсовый автобус из Нью-Йорка, следующий в Атлантик-сити -
город  казино  и всевозможных шоу, был заполнен  в  основном
благообразными    пенсионерами,    привлеченными    дармовой
поездкой, ибо деньги, уплаченные за дорогу, возвращались  им
сразу  же  по прибытию в гостиничный комплекс, где  основная
масса  туристов  немедленно устремлялась в огромный  простор
первого   этажа,   заполоненного  сотнями  пестрых   игровых
автоматов.
     Старички порою рисковали десяткой-другой пенсионных долларов,
разменянных  на квотеры, но обычно предпочитали  следить  за
игрой  других,  или  же - бродить в великолепных  зеркальных
коридорах,    увешанных   массивными   люстрами,    сияющими
невероятным   разноцветьем  бликов   граненого,   чистейшего
хрусталя.  Послонявшись по здешним многочисленным ресторанам
и,  истратив выданный каждому пятидолларовый купон на опять-
таки  дармовую  закуску  со  стаканчиком  кофе,  пенсионеры,
делясь  впечатлениями, уже к ночи возвращались  в  Нью-Йорк,
славно   попользовавшись   благами   рекламных   мероприятий
богатейших казино мира.
     Ричард Валленберг, он же, согласно нынешним документам -
Дэвид  Мэдин, выйдя из автобуса, подошел к раздевалке,  снял
пальто  и,  получив номерок, немедленно двинулся  в  игровой
зал,  где  ему тут же выдали пластиковую именную карточку  с
изображением  куполов  казино "Тадж Махал",  напоминающих  о
традиции  русской  церковной архитектуры. По  крайней  мере,
один  из  куполов  -  синий,  усыпанный  золотыми  звездами,
указывал на заимствование очевидно и несомненно.
     Однако заметим, что страсти, бушевавшие под куполами казино,
увенчанных  острыми пиками набалдашников, глубоко отличались
от  того  состояния  духа,  что присущ  человеку  в  здании,
отмеченным сенью возвышающегося над ним креста...
     Подойдя  к одному из столов, Ричард рассмотрел латунную
табличку возле крупье с обозначением высшей и низшей  ставок
на  "чет-нечет" и "красное-черное". От пяти  до  пяти  тысяч
долларов. Сооблазнительный интервал для рискованных игроков.
     Молча протянул крупье четыре с половиной тысячи долларов
наличными.
     - Вашу карточку... - Тотчас подскочил к нему менеджер с
блокнотом   и,   забрав   карточку,  озабоченно   отошел   к
компьютеру.
     Крупье подвинул Валленбергу малиновые фишки с золотым кружком
в центре - каждая по пятьсот долларов.
     -  Может,  что-то возьмете мелочью? - Указал на  черно-
зеленые столбики "сотенных".
     Ричард отрицательно покачал головой.
     Крупье ладонью подкрутил обод рулетки, начавший замедлять
свое   вращение,  и  -  резким  движением  пустил  по  кругу
беленький  шарик,  заскользивший в  полированном  деревянном
пазу...
     В мозгу Ричарда возникла картина из будущей реальности:
шарик, подпрыгнув, ложится в паз цифры восемь...
     В  последний  момент, когда крупье только  приготовился
поднять  ладонь  в  жесте  запрета  на  какие-либо  перемены
ставок, Ричард поставил тысячу долларов на "чет" и тысячу  -
на  "черное". Он мог поставить и на восьмерку, но -  к  чему
привлекать внимание к себе этакой удачей?
     Выпало "восемь".
     Следующая его ставка в немалой степени крупье впечатлила: три с
половиной тысячи вновь на "черное".
     Вновь закрутился шарик, и на антрацитовом стекле табло,
установленным над столом, зелено выскочило: двадцать шесть!
     "Черное"!
     Менеджер срочно снял телефонную трубку и - в считанные секунды
возле  Ричарда возник худощавый высокий итальянец в  светлом
костюме   и  в  очках  с  затемненными  стеклами  в   тонкой
каплевидной оправе.
     - Мистер Мэдин? - произнес итальянец с доброжелательной
улыбкой.  -  Я  -  владелец казино Пол Паллитто...  Вот  моя
карточка...  Ваш  выигрыш составил  девять  тысяч  долларов.
Напоминаю:  при сумме, превышающей десять тысяч  выигрыша  в
день,   вам  придется,  согласно  правилам  налогообложения,
предъявить ваши документы или же - покинуть зал.  Однако  вы
вновь  можете  продолжить  игру после  полуночи  на  прежних
условиях.
     -  Я в курсе, - сказал Валленберг, взглянув через плечо
на    рулеточных   "прилипал",   незамедлительно    начавших
группироваться вокруг него, счастливчика.
     -  Если  вы  пожелаете остановиться у нас  в  отеле,  -
продолжил    любезнейший   итальянец,   -   вам    бесплатно
предоставляется  "люкс",  а также  вы  можете  прямо  сейчас
пройти  в  любой ресторан... Рекомендую "Марко  Поло".  Ваши
расходы составят исключительно чаевые.
     -  Сначала я хотел бы пройти в номер, - сказал  Ричард,
сгребая фишки с бирюзового сукна стола.
     - Очень хорошо!
     Кабина скоростного лифта скользнула в поднебесье, мягко
затормозя  на нужном этаже. - Сорок третий... -  донесся  из
динамика  мягкий и вкрадчивый женский голос,  записанный  на
пленку.
     Отперев дверь номера, Ричард подошел к широкому прямоугольнику
окна,   в   котором  лежала  плоская  равнина   с   кубиками
приземистых  домов,  омываемая  океанской  ширью  с  полосой
облачной   дымки  на  горизонте.  Красно  горели  буквы   на
белоснежной  трапеции  соседнего  отеля  "SHOWBOAT",  зелено
опоясанной лентами оконных пролетов.
     Задернув легкую занавеску, он опустился на стеганное покрывало
широкой кровати.
     В   зеркале  напротив  Ричард  увидел  свое   лицо,   -
неузнаваемо чужое.
     Да,  он  сильно изменился, вернувшись о  т  т  у  д  а.
Кажется,  черты  его остались прежними,  но  все-таки  стали
иными,  а  глаза  подернула  поволока  какой-то  безучастной
темной тоски. И не по себе становилась ему, когда отраженный
в зеркале незнакомец останавливал на нем взор этих глаз...
     Теперь  он  много  знал,  и отмечал  его  странный  дар
безошибочного  ясновидения, пришедший к нему по  возвращению
на   Землю;   возможно,   дар  временный,   должный   вскоре
утратиться, превратив его в прежнего человека, способного  к
прогнозу,   но   никак   ни   к   веданию   того,   во   что
трансформируется неуклонно истекающий миг настоящего...
     Вот  сейчас раздастся телефонный звонок, и Пол Паллитто
сообщит  ему,  что в ресторане "Марко Поло"  мистера  Дэвида
Мэдина  с  нетерпением ждут и - все что от него требуется  -
только поставить свою подпись на счете.
     Телефон зазвонил.
     -  Да, - сказал он. - Очень признателен. И ужин кстати.
Я здорово проголодался.
     Забавно...  Наверное,  он мог бы  и  разорить  все  это
казино, но к чему и зачем? Он же просто хочет пожить  здесь,
в  пестрой  суете  людской,  погулять  по  дощатому  настилу
набережной,  дыша  воздухом  морозной  океанской   дали,   а
после...
     А  вот  что после - ему не мог подсказать даже чудесный
дар...
     Вспомнилось: ты должен определиться. И чем быстрее...
     Да. Это то самое главное, что надлежит ему сделать.
     Не  из-за страха перед Богом или же дьяволом.  Ни  ради
выгод и привилегий. Ради себя самого.
     К вечеру же он сядет в такси и подъедет к замеченному им
еще   по  дороге  сюда  небольшому  католическому  храму   с
бирюзовой  остроконечной крышей. И - войдет под  своды  его,
ибо  в  необходимости такового поступка  отчего-то  возникла
неудержная,  почти  органическая  потребность.  Но   прежде,
покинув  отель,  он прошагает до конца длинного  пирса  где,
размахувшись, забросит далеко в волны кулон...
     Расстегнув рубашку, он снял с шеи цепь с амулетом. Вышел из
номера,  плотно  притворив дверь, мягко  щелкнувшую  язычком
замка.
     В этот миг алый камень, зажатый в его пальцах, сверкнул
голубой  искрой  и  за закрытой дверью отчетливо  послышался
звяк   -   будто  что-то  упало  на  стеклянную  поверхность
сервировочного стола, стоящего в углу комнаты.
     Эхо  донесшегося  звука заставило Ричарда  на  какую-то
секунду  замереть  в раздумье. Ему отчего-то  представилось,
что теперь на столе лежит...
     Древний ритуальный кинжал.

                                      1995    г.,    Москва-
                                      Берлин

Last-modified: Thu, 11 Dec 1997 16:29:47 GMT

Оцените этот текст: