титанов. Никому этот камень не поднять, разве что Атланту! Приковали его к почве громовые молоты Кронида. От того титана, что под камнем, ведут свой род Афариды. И сюда, к могильному камню, подошли с Тайгета Идас и Линкей. -- Подождем здесь,-- сказал Линкей и, оглядев огромный камень, спросил Идаса:-- Брат, мог бы ты поднять этот камень и поставить его на ребро щитом между Афаридами и Полидевком, чтобы не было между нами битвы? Не ты ли говорил: "Я все могу". И ответил огромно-неистовый Идас: -- Могу. Но Кастор?..-- И так сумрачно посмотрел в сторону ущелья Тенара. -- Полидевк придет,-- сказал Идас. И, как эхо, повторил за ним Линкей: -- Полидевк придет. Молча сидели братья Афариды на могильном камне и ждали. Тяжек был сегодня им, могучим, купол неба. -- Он был нам друг и брат,-- сказал Линкей. И, как эхо, повторил за ним Идас: -- Был друг и брат. Ждали братья Афариды, и казалось им, отважным великанам, что не они сидят на могильном камне, а что камень всей своей громадой лежит на них. Сказал Линкей: -- Брат, ты боролся с Аполлоном за речную нимфу Марпессу. И Зевс, страшась, что одолеешь бога, сына Зевса, разъединил вас молнией. Огонь трезубцем упал с неба между вами. Брат, и Полидевк -- сын Зевса. Но грозен был голос Идаса: -- Не Зевс дал силу мне. Я сын Земли. Иной огонь был силой. Пусть снова разъединит нас молния с сыном Зевса, но с Полидевком все же я в бой вступлю. У Идаса дерзнул похитить!.. Линкей, я положу его плашмя на землю, сяду ему на грудь и призову титанов и героев: пусть видят, как карает Идас. Сатиров, нимф -- всех созову: пусть смотрят -- и смолкнет смех. Во весь рост стал Идас-великан, и его рука, сжатая в кулак, с угрозой поднялась к небу. -- Идас, а если огненный трезубец Зевса тебя пронзит? -- Зевс не посмеет. -- Зевс? -- И рассмеялся зоркоокий Линкей, брат Идаса.-- Он в тартар низверг больших титанов. Он Прометея пригвоздил к утесу. Атланта сковал с небом. Зевс не посмеет? -- И соскочил с камня Линкей.-- Идас, он бог богов! Но гордо звучал ответ: -- Он чтит меня как Силу. Смолкли братья. Снова сели оба на могильный камень. И темнело над ними грозное небо. Долго смотрел Линкей в это темное небо и, переведя глаза на брата, сказал: -- Зевс никого не чтит, подобно небу. Он -- Зевс. Но голосом титана ответил Идас: -- Я нужен Зевсу: он -- небо, я -- земля. Так говорили братья Афариды друг с другом, словно могучая сила мысли вошла в них, в Идаса и Линкея, в убийц Кастора, здесь, на могильном камне. Сказал Линкей: -- Сегодня нужен -- завтра ты не нужен. Ненужный становится обузой. Ты пеплом станешь, Идас. У кронидов безжалостность -- закон. Я знаю слово Прометея: "На молнию ответить надо молнией". Но ты что можешь, Идас? Твой ясень-кол -- соломинка для Зевса. Метни в Кронида гору -- он, как орех, ее расколет. Не вынес Идас эту горечь слов и, прямо смотря в лучевые глаза брата, весь выпрямившись, вздув горами мышцы, всем телом крикнул иступленно: -- Где ты, Линкей, брат Идаса? Ты робок? Ты, надвое дракона разорвавший? Титан ли ты? Или только полубог? И с грустью ответил Линкей: -- Не знаю, Идас. Мне кажется, я смертен. -- Так ты бессмертным себя сознай -- и ты не будешь смертным. Сказал и сам удивился своим словам Идас. Будто кто-то их подсказывал ему, могучему Идасу. Не титан ли, погребенный под могильным камнем? Но с той же грустью продолжал Линкей: -- Я вижу мир. В тебе -- все сверх и сверх. Но мера дана всему. Есть и для силы Зевса мера. Но неравна ей мера твоей силы. Ты, Идас, мал. -- Я мал? И крикнул великан, огромный Идас: -- Я, как быка, взвалю себе на спину Тайгет и понесу! Мне Зевс не страшен. -- Страшен. Сильнее он, чем ты и я, мы оба. И удивился Идас словам брата: -- Кто страшен? Я видел Страх: он -- Фобос, спутник бога войны. Стоял он за плечом Арея, пред самой битвой полубогов. И я похлопал Страх по плечу. Скривился Фобос и мне сказал: "Идас, со мной не шутят. Ты, видно, очень юн". Тогда еще раз я хлопнул Страх по плечу и отошел смеясь. Он подозвал на помощь брата -- Ужас. И Ужас мне, Идасу, смотрел в глаза, а я смеялся. Я видел Страх. Но как это "страшиться"? Смолк Идас. И вот раздался из-за тучи голос: -- Идас, Идас! Но никого на небе и на земле -- только туча. Стал Линкей вглядываться в эту тучу. Но ослеплял его какой-то блеск. И снова тот же голос из-за тучи сказал: -- Ты слеп, Линкей! И туча обратилась в дым. По-прежнему небо было пусто. Тогда в тревоге сказал Линкей: -- Идас, нас слышал Аполлон! Он ослепил сиянием мои глаза. На небе я видел воздушный след его стопы. Он передаст Крониду твои слова. Он не простит тебе Марпессы. И снова долго всматривался Линкей в даль неба, поверх гор, и сквозь горы, туда, где зыблется незримый для Идаса Олимп. -- Я вижу, Идас: Кронид с вершины преднебесного оплота смотрит на нас. В его руке перун. Брат, не борись с бессмертным Полидевком! Он -- сын Зевса. -- И Аполлон -- сын Зевса. -- Брат, ты отважен, ты могуч, ты -- Идас, но молнии не вынес и Атлант. -- И молнии гаснут. Не шагают, не бегут, не скачут Бури, а разом, будто со всех сторон, налетят -- и завертят, закружат, увлекут все в свой водоворот. И не опомнишься, как уже сам ты стал одним из тысяч крыльев этих Бурь. Такой бурей налетел и Полидевк на братьев Афаридов. закружились они все трое в вихревой схватке-пляске у могильного камня. Бьются ли, борются ли -- не понять: только ухватился Идас за конец своего копья, что пронзило грудь Кастору, хочет вырвать его из рук Полидевка, и кружатся оба, держась с двух сторон за его концы. Хочет Линкей помочь Идасу, но не знает, как ему подступить к Полидевку: кинется к нему, а борцы уже поменялись местами. Ухватился он, наконец, за середину копья, повис на нем: согнулось копье в дугу и переломилось пополам. Отлетели в разные стороны Идас и Полидевк, каждый с обломком копья в руках. Упал от толчка и Линкей и ударился затылком о край могильного камня. Брызнули из его глаз во все стороны лучи, и померкли глаза Линкея. Что же недоглядел ты, Идас? Уже подскочил к упавшему Линкею Полидевк, обхватил его туловище поперек, взвалил его себе на плечо и бросился с ним бежать по могильному камню, к его краю, нависшему высоко над морем. Клокочет внизу морская пучина -- то поднимется, как грудь при дыхании, то отхлынет и откроет свои каменные зубы чудовища. Среди тех зубов один зуб выдавался особенно далеко над водой. Обточили его волны водоворота. Словно шпиль подводной башни, злобно торчал он из пены. На этот зуб упало с высоты тело Линкея. Вонзилось острие зуба в его спину, вышло сквозь грудь наружу, и остался Линкей навек пригвожденным к каменному зубу пучины. Девять валов поднял владыка вод Посейдон, один выше другого, и покрыл ими тело Линкея. Девять валов должны отхлынуть в море, чтобы вновь открылось тело Линкея и торчащий из него каменный зуб. Отплатил Полидевк Идасу за копье, пущенное в сердцевину дуба-прапращура. Так ни зверь, ни Смерч-Вихрь не взвоет, как взвыл Идас при гибели брата Линкея. Так взвыл Идас, что сорвался со скалы водопад в дальнем ущелье и затопил убежище речной нимфы Марпессы. Поздно подбежал ты, Идас, к краю могильного камня. И тут схватились друг с другом два борца -- Идас и Полидевк, чтобы биться насмерть. Но не знали ни Идас, ни Полидевк, смертны они или бессмертны. Не открыли им этого ни титаны, ни боги. Разъярен был Полидевк за смерть Кастора. Разъярен был Идас за гибель Линкея. Гнут они свирепо друг друга к земле -- и не могут пригнуть. Неодолим Идас для Полидевка. Неодолим Полидевк для Идаса. Ударит кулачный боец Полидевк Идаса в грудь кулаком-молотом, так что мамонт свалился бы замертво, а Идас и не заметит. Нипочем и Полидевку удар Идаса. Уже дважды отходили борцы от могильного камня и дважды возвращались к нему. И заметил Полидевк, что чем ближе они к тому камню, тем сильнее напирает на него Идас, а чем дальше они от камня, тем натиск Идаса слабее. Стал тогда Полидевк отводить Идаса подальше от могильного камня. Видит Идас, что одолевает его в борьбе противник. Вырвался он тогда из рук Полидевка и пустился бежать назад, к камню, вскочил на него. И уже на самом могильном камне в третий раз вступили бойцы в смертный бой друг с другом. Ну и титаны! Обхватили руки тела, и хочет каждая рука сломать тело. Давит глыба на глыбу. Страшным дыхом вырывается воздух из груди. И бьет молот в кузне сердца двойным ударом. Нет, не уступят друг другу ни сердца, ни тела, ни руки. Века был недвижим могильный камень. И вдруг покачнулся он под тяжестью тел могучих борцов и чуть сдвинулся с места. Не титан ли, под ним погребенный, шевелится во сне? Пошатнулся Полидевк. Еще больше сдвинулся камень, приподнялся один его край. И услышали борцы словно подземное дыхание. Вдвое могучее стал вдруг Идас. Теснит, гнет Полидевка. Собрал тогда Полидевк всю свою силу, оторвался от Идаса, ступил с камня на землю, хочет прочь бежать от могильного камня. Тут и свершилось неслыханное. Спрыгнул на землю вслед за ним и Идас и, двойной налившись силой, приподнял тот могильный камень над землею: устоял и бросил им, тяжким, в Полидевка. Не успел увернуться Полидевк. Хотел было отбить громаду руками, но грохнулся под ноги могильный камень, зацепил краем бойца. И упал Полидевк, сын Зевса, на колени. Тогда загремело глухо в облаках: -- Не прыгай, Идас! Но не слышит громового голоса Идас. Прыгнул он огромно-неистовый, на Полидевка, опрокинул его и прижал плечами к земле. Еще грознее загрохотало в небе. Но не слышит и не видит Идас. Перед глазами у него Линкей, пронзенный каменным зубом. Сжал Идас тело Полидевка руками-удавами, навалил его на себя и хотел было бросить его близ камня в расщелину, где земля вдруг открыла свои недра. Поднял Идас голову к небу. В руках у него тело исполина. Видит -- нависают над ним черные космы козьей шкуры, эгиды Зевса, со страшным ликом чудища посередине. А над ликом грозовые глаза в ослепительном сиянии гнева. И огненные ресницы вокруг глаз. Только раз увидишь ты такие глаза. И в глаза самому владыке мира, Зевсу, крикнул неистовый Идас: -- Не страшусь я тебя, Небодержец! Я поднял прикованный тобою камень. И я, Идас, бессмертен, как ты. Выйду я и с тобою на битву. Не страшусь я твоих огненных ос. Где Линкей, брат мой солнечноокий? Стих мир. И ударило с неба огнем в землю. Страшен был удар перуна Зевса. Раскололся пополам могильный камень. Выскользнуло тело Полидевка из могучих титановых рук, и упал на обломки камня Идас. Тогда спросил громовый голос в небе: -- Что же ты корчишься, неистовый Идас! Где твое бессмертие титана? Вновь сверкнул огненный трезубец, и вновь спросил голос в небе: -- Слышишь меня, Идас? Ты -- как мед для моих огненных ос. Атлант был горше. В третий раз ударил Зевс с неба, и свергли копья молний тело Идаса в раскрытые недра земли. Не спрашивай, путник, в Мессении об Идасе. Не спрашивай, где лежит могильный камень. Позабыто давно это место у моря. Но, бывало, отхлынут в море волны пучины, где томилось пригвожденное к каменному зубу тело титана Линкея, откроется оно взору, и вот откроет тогда Линкей глаза и посмотрит в небо на нового Солнцебога. Метнет он яростно из земных глаз в Аполлона лучи, проникающие сквозь камень и кость. Улыбнется Аполлон, и в ответ пошлет Солнце-бог в глаза Линкея свои золотые небесные стрелы. Ослепнет зоркоокий Линкей. И лежит он, ослепленный, устремив слепые глаза на небесную дорогу, пока не вернутся обратно с моря один за другим девять волн-валов и не покроют его свинцовой влагой, погуляв по морскому простору. СКАЗАНИЕ О ТИТАНЕ КЕНТАВРЕ ХИРОНЕ ЧАСТЬ I. СКАЗАНИЕ О ТИТАНЕ КЕНТАВРЕ ХИРОНЕ-ВРАЧЕВАТЕЛЕ И ОБ АСКЛЕПИИ, МАЛЬЧИКЕ-БОГЕ Сказание о нимфе Харикло и об ослеплении ее сына Тиресия У пещеры кентавра Хирона, на горе Пелион, умирала старая Харикло. Некогда была нимфой Харикло, дочь древнего титана Перса. И, как все титаны, была титанида Харикло бессмертной и вечно юной. Но когда боги Крониды низвергли древних титанов Уранидов в тартар, а других, непокорных титанов изгнали на край земли, к Мировой реке-океану, приманила к себе дочь Зевса Афина юную титаниду Харикло, и стала нимфа Харикло подругой небесной богини. Был у Харикло сын -- юноша Тиресий. И таким обладал он проницательным взглядом, что любую добычу мог увидеть сквозь гущу листвы, в глубине речных вод и на самой далекой горной тропе. Но случилось нежданное. Как-то бродил Тиресий по заповедным местам Пелиона, и послышался ему плеск и радостный смех, каким смеются счастливые боги. "Верно, нимфы резвятся",-- подумал Тиресий и метнулся из лесной мглы через заросли тамарисков и тернии прямо к светлому озеру, на золотой песок. Это озеро было насквозь зеркальным, и кто к нему подходил, у того на мгновение слетала с глаз пелена смертности и он мог видеть мир, каким его видят бессмертные. И увидел Тиресий: плещется перед ним в озере, по пояс в воде, богиня Афина и рядом с нею мать Тиресия нимфа Харикло. Такой увидел богиню смертный юноша Тиресий, какой видеть ее могли только боги. Вскрикнула в гневе богиня. Согнуло от ее крика деревья над озером, и дриады опрокинулись от испуга головой к воде. Над озером повисли их волосы. Вышла богиня из воды. И вздохнуть не дала Тиресию, как уже стоит перед ним во всей красоте своей, вся как есть, и грозно смотрит в глаза юноше. Замер восхищенный Тиресий. Не встречал он еще на земле такой красоты и мощи: не речная нимфа перед ним, не наяда гротов Пелиона -- верно, перед ним небожительница. И готов он все отдать за мгновение, только бы видеть богиню. Не упал он ниц перед нею, не закрыл своих смертных глаз, не взмолился к Чудо деве Олимпа: "Пощади! Я не знал... Я случайно..." Стоит Тиресий перед Афиной и смотрит глазами смертного юноши прямо в ее бессмертные глаза. О, и грозен был голос богини: -- Видишь ты меня и свет солнца, но в последний раз видишь, смертный! Не успела Харикло крикнуть сыну, не успела прикрыть его своим телом, не успела умолить богиню-подругу, как уже издала Дева-Воительница боевой клич Кронидов: рванулись ее руки к смелым глазам юноши-героя и вырвали эти глаза из глазниц. В ярости бросила их Афина на песок и ногой отметнула в озеро: -- Лови яблоки света, Харикло! Застонало материнское сердце. Кинулась Харикло из воды на берег к сыну, обняла его окровавленное лицо, прижала к груди, и живая кровь смертного потекла по бессмертному телу нимфы: -- Боги, боги! Какие же вы боги, Крониды! Это сын мой, Тиресий. Он услышал голос матери, выбежал к ней навстречу, на радость. Что же топчете вы титанову правду! Пошатнулся Тиресий, упал на песок, и, обнимая, прикрыла его своим телом нимфа Харикло и плакала такими слезами, какими плачет только мать. А богиня Афина уже в боевом доспехе. Еще грознее стал ее лик и взор, и в них неумолимость Кронидов: -- Не знала я, что есть у тебя смертный сын, что ты, мать, посмела быть подругой Девы-Афины. Разорван наш союз, Харикло. Не резвиться нам отныне вдвоем, не купаться в озере Радости. Но была ты все же подругой Афины, богини Олимпа. Проси у меня чего хочешь, но в последний раз ты у меня просишь. Оторвалась тогда Харикло от тела сына, протянула к богине руки: -- Исполни материнскую просьбу: верни Тиресию глаза! Дай ему опять увидеть мир Кронидов! Проницал он среди смертных любую тьму, мог высмотреть добычу сквозь любую листву, сквозь любую глубину речных вод, на любой далекой горной тропе. И услышала Харикло ответ богини: -- Не могу я вернуть ему глаза. И никто их не может ему вернуть -- ни бог, ни титан, ни сам Кронид. Кого мы, боги, ослепили, тот навеки слеп. Кого люди ослепили, тот может прозреть. Но в милость тебе, былой подруге, дам я ему иное зрение: будет Тиресий прозрителем. Будет он читать тайные знаки живой жизни, понимать голоса птиц и зверей, шепот трав и журчанье вод, будет видеть грядущее в дне текущем, будет помнить все былое, забытое. Сможет он познавать даже мысли богов. И срок его жизни будет ему удлинен против других смертных втрое. И когда сойдет он в аид, будет он помнить и там, среди бесплотных теней, все былое, забытое и, как прежде, видеть грядущее. Но одного да не дерзает он: открывать людям мысли богов Кронидов без воли Кронидов,-- или утратит он тотчас свой дар прозрения: исчезнет его зрячесть слепоты. Останется он просто слепцом, не видящим даже своей дороги, и преследуемый демонами -- адской Манией и безумящей Лиссой, будет он слепо блуждать по земле, гонимый и людьми, и зверями, и водами, и даже камнями. Будут его птицы клевать и звери терзать, будут его хлестать деревья ветвями, будут травы опутывать его голени, и колючки вцепятся в него, и камни будут падать ему под ноги, и воды будут затягивать его в тину. И никто не будет ему сострадать. Неумолима казнь богов. И вонзила богиня копье в землю. -- Но ты -- за тот дар прозрения сына отдашь мне половину своего бессмертия титаниды. Знай, не дается даром смертным прозрение. Ты молила меня голосом матери, упрекнула нас, богов Олимпа. Уранида ты -- а я от Кронидов. Говори: отдаешь ли ты, мать, половину своего бессмертия за прозрение слепого сына? И ответила сквозь слезы Харикло: -- Отдаю. Засмеялась Дева-Воительница, издала победный клик Кронидов, трижды ударила копьем оземь, сказала: -- Встань, Харикло. Посмотри на себя в озеро Радости. Станет оно теперь озером Печали. И исчезла Афина в небе. Подошла Харикло к озеру. Видит -- опрокинулась в озеро вверх ногами не нимфа, а опрокинулись четыре копыта. У копыт высокие конские ноги. На ногах -- конское туловище. Нагнулась Харикло к воде и тотчас увидела вновь себя, да только до пояса: приросла она к конской груди белой кобылицы, там, где обычно у лошади поднимается шея. В кентавра обратила Афина нимфу. И осталось ее человеческое тело бессмертным, но ее конское тело было смертным. О, как обняла тогда мать Харикло обеспамятевшего сына ТиресияКак приподняла его с земли и унесла в пещеру на гору Хирона -- на Пелион! ...Вспоминала старая Харикло. Вспоминала, как нашел ее потом кентавр Хирон, как ушла она к нему, к сыну Крона, в пещеру. И тогда казалась она себе вечно юной, как прежде. Но ушли года и пришли годы. Стало смертное тело кобылицы бороться за жизнь с бессмертным телом нимфы. Вздох за вздох, частицу за частицей отдавало тело титаниды свою силу жизни конскому телу. И вот уравнялись их силы живой жизни, и начала сила бессмертия иссякать. Долго боролся чудный врачеватель Хирон со смертью в Харикло -- за живую жизнь в ее теле с жизнью мертвой. И все же стала нимфа и стареть, и хиреть. Пришел час. У порога пещеры Хирона умирала старая Харикло. А Гелий-Солнце, древний друг, все тот же. Много лекарственных трав и кореньев приносил ей Хирон из лесов, и не раз чудесный врачеватель возвращал умирающую к жизни. Готовила Харикло целебные зелья и вливала в зелье ту каплю амброзии, которую, что ни утро, доставляла в зобе бессмертному кентавру голубка из сада Гесперид. Нарушая запреты богов Кронидов, смертной Харикло отдавал ту каплю Хирон, а сам питался нектаром цветов, даром нимф луговых Пелиона. Амброзийное благоуханье наполняло пещеру. Но не помогли ни травы, ни амброзийные зелья. Еще долго бродила Харикло по заповедным местам в горах, ковыляя на распухших конских ногах, в поисках чудодейного Прометеева корня с алым цветком. Говорили, будто вырастал тот цветок из капель крови титана Прометея, что сочилась из его растерзанной раны и падала с высоты к подножию скалы Кавказа. Копала Харикло расщепленным копытом землю, нюхала ее, долго втягивая воздух, но не нашла Харикло чудодейного корня. Тогда вернулась старая к пещере на Пелионе, опустилась конским телом на кучу сухих листьев и мха у ее входа, прислонилась человеческим телом к гранитному косяку и ушла глазами в далекие леса и горы. Там вдали гора Осса, у моря. А за нею не то облака грядами, не то снеговые холмы Олимпа. Зуд и дрожь в ее старом конском теле. Медленно подняла было Харикло заднюю ногу, чтобы почесать копытом зудевшее место на распухшем брюхе, но передумала и, с трудом изогнувшись в пояснице, почесала человеческой рукой. Сказание о юных великанах Алоадах Смотрит Харикло на Оссу и Олимп. Встает перед нею далекое былое. Помнит, помнит она, как некогда юные братья, великаны Алоады, От и Эфиальт, захотели взойти на небо и сбросить с неба на землю Кронидов. Как два солнца, были красивы Алоады. То-то приходился им отцом солнечный титан Алоэй и матерью -- прекрасная Афимедейя. Титанами были Алоады, да еще какими титанами! Когда, бывало, ввечеру, станут братья плечом к плечу на вершине Пелиона, казалось, две огромные звезды скатились с неба на землю, чтобы удивить ее красотой. Так стояли однажды красавцы Алоады на вершине Пелиона. И вдруг пронеслась мимо них вслед за ланью Артемида-Охотница. Увидели ее братья великаны и уже забыть не могли. Стали они за нею гоняться. Не поймать им ее, быструю, на земле. А богиня все проносится мимо, словно дразнит, и манит, и играет с мальчиками-великанами. И не знали сперва солнечные мальчики Алоады, что, скрываясь за исполином-кедром, смотрит сверху на эту игру юный Солнцебог Аполлон с золотым луком в руке. Неспроста дразнит солнечных братьев сестра Солнцебога Артемида, неспроста охотится за ланью близ титанов. Не терпит Аполлон, Солнцебог, соперников -- Гелиадов. Говорил он на Олимпе богам: -- О, высокомерны от мощи Алоады! Слишком дерзко сияет их красота. Затмить хотят своей красотой красоту Кронидов. Богоборцы они. И забавы их великанские -- не просто забавы. Отомстить хотят нам за гибель их отца, Алоэя. Скоро, скоро зазвенит моя тетива! Скоро, скоро запоет моя золотая стрела! Говорил От Эфиальту: -- Небесный лазутчик затаился за деревом. Стрел у кего полный колчан. Что-то он задумал недоброе. Отвечал Эфиальт Оту: -- Что ж! Разве наши стрелы -- не стрелы? Разве наши руки -- не руки? Не в обычае титанов таиться за стволами и облаками. Взойдем открыто на небо. Пусть попомнят Крониды братьев Алоадов! Пусть уступят нам Артемиду. Высоко над Олимпом небо. Навалим гору на гору. Взгромоздим Оссу на Олимп. А на Оссу поставим Пелион. И шагнем по ним на небо Кронидов. Или будем мы, титаны, богами, или сбросим богов с неба на землю. Свергли же молнии Зевса солнечного Алоэя в тартар! Будет рад нам титан Гелий на высоком небе. Одна у нас с ним титанова правда. И сказал Эфиальту От: -- Что ж, возьмемся, Эфиальт, за Оссу. Позабавимся сегодня горами. А богиня Артемида-Охотница все мелькает перед братьями, все дразнит мальчиков-великанов, уводит у них из-под носа золоторогую лань. "Погоди же,-- подумали Алоады,-- похитим мы тебя с неба вместе с твоим лунным гребешком!" Стали братья Алоады по обе стороны Оссы, обхватили ее руками великанов, уперлись пятами в подошву соседних гор, напрягли всю свою титанову силу и оторвали Оссу от почвы. Застонала Гея-Земля. Услышали тот стон и звери, и птицы, и травы, и малые твари. Не услышали его только мальчики-великаны: приподняли гору и держат. И казалось издалека, будто две малые горы с двух сторон подпирают одну большую гору. Еще выше приподняли Алоады Оссу и стали ее валить на Олимп, чтобы потом взгромоздить еще Пелион на Оссу и взобраться по ним на небо. Загрохотало на вершине Олимпа. Не слышат грозного грохота мальчики-великаны. Качается Осса в их руках. Выбегают опаленные звери из лесов -- львы, медведи, вепри, рыси, олени. Проносятся дикие табуны кентавров, мечутся с ревом и воплем по полянам и луговинам. Шарахаются от них зеленые Магнезийские кобылицы. Взмыла тьма птиц над горой. Реки и ручьи ринулись водопадами в пропасти, и падают, с грохотом срываясь, камни-утесы. Стонет Гея-Земля от ран. И вот заговорили дубы и буки-исполины, у которых уже века, как ушел голос в вековые думы. И дриады, полумертвые от страха, вышли из сердцевины стволов вместе со слепыми совами и, ухватившись за ветки, тоже застонали, как земля. Все грознее и страшнее грохочет Олимп. Смотрит Харикло: там, в стороне заката, над Олимпом стоит черная, невиданной громады туча в багровом пламени по краям, вся изрезана трезубцами синих молний. И при сверкании молний стали видны посреди черной тучи грозные лики огромных богов: как взирают они на неслыханную дерзость двух мальчиков-великанов. Смотрит Харикло: над нею, на утесе, упираясь копытами в самый край, стоит, весь подавшись вперед, сын Крона, Хирон, и могучие руки кентавра протянуты не к богам, а к детям-великанам. И вдруг крикнул зычно Хирон: -- Титаны вы, мои титаны! Слышишь ли, отец Крон? Видишь ли ты из тьмы тартара: титаны поднимают горы! Все страшнее в стороне заката черная туча. Все грознее вспышки синих молний: летят от Олимпа зубчатые копья. Но под прикрытием поднятой Оссы неуязвимы для огненных копий Олимпа мальчики Алоады. Обернулась Харикло в сторону восхода. Как чудно там озарено небо! Что за ясность! Словно на ладони вся небесная дорога, и на ней в сверкании копыт возносятся солнечные кони на высоко поднятых вожжах. Как сияли тогда глаза Гелия-титана, каким полуденным торжеством! Он все видел, все слышал, все знал -- и смотрел на Хирона. Было конское тело Хирона львиного цвета, и блистало оно, переливаясь золотом, и сливалось со смуглозолотистой кожей человеческого торса и золотой бородой кентавра. И когда стоял в тот час Хирон с его бирюзовыми глазами под лучами глаз Гелия, весь он сиял, как сияют боги. Что присели вдруг разом на задние ноги кони Солнца и взвились на дыбы? Что замерли в воздухе их распростертые крылья и копыта? Что недвижимы вытянутые руки титана Гелия и напряженные вожжи? Аполлон, юный сын Зевса, стоял перед конями Солнца, преграждая им путь, и золотой лук в его руке. Вот уперся юный бог спиной в золотое дышло возка, и уже тетива, словно одежды Радуги-Ириды, натянута поперек небесной дороги, и на тетиве золотая стрела. Зазвенело тонко в воздухе, запело. И видела Харикло, как что-то пронзило воздух, словно оторвался от сиянья Солнцебога одинокий луч. Ударился этот луч об Оссу, отскочил от нее и золотой стрелой вонзился в Эфиальта. И вот уже летит вторая стрела во второго великана -- в Ота. Зашаталась поднятая Осса В руках мальчиков-великанов, Накренилась, вся набок осела И в обратную сторону качнулась. А затем опустилась подножием На глубокую рану в почве И покрыла собою два тела Великанов-братьев Алоадов. Тихо стало в мире и на Пелионе. За море ушла с Олимпа черная туча. Исчез с солнечной дороги юный Аполлон, и в тусклом сиянии, окутав облаком голову и опустив лучистые вожжи, стоял на солнечном возке титан Гелий, и катился возок по туманному небу к океану. Удалился в пещеру и Хирон. Там подогнул он под себя конские ноги и с лирой в руках стал слагать песнь о юных отважных титанах -- о мальчиках Алоадах. И слушала тогда его песню Харикло. Но иное рассказывали друг другу охотники на вольных пастбищах Пелиона, где пасутся дикие козы. Будто бы приняла Артемида образ золотой лани, и когда на вершине Пелиона стояли красавцы-охотники Алоады, каждый с луком в руке, и говорили, смеясь, друг другу: "Нет такой быстрой лани на Пелионе, которую не догнали бы наши стрелы, будь та лань сама Артемида",-- вдруг, откуда ни возьмись, пронеслась между братьями золоторогая лань. Пустил в нее каждый из братьев по стреле, но с такой быстротой пронеслась между ними лань, что попала стрела великана Ота в сердце Эфиальту, а стрела Эфиальта -- в сердце Оту. Пали братья-великаны на землю. Только одно слово успели выкрикнуть разом: -- Артемида! И, смеясь, говорили на Олимпе боги Крониды: -- Истребили друг друга великаны Алоады. Где им тягаться с нами, Кронидами! И об этом знала старая Харикло. Сказание о смерти Харикло, жены Хирона, и о его юных питомцах, Актеоне и Язоне В тот час, когда богиня Пандейя выливала в небе из голубых ведер на поля такую пышность полуденного золота, что в его отсвете пропадала даже хмурость Пелиона, Хирон стоял перед входом в пещеру и, склонив голову, смотрел на Харикло. Он видел не раз, как умирают на земле, и понимал, что значит умирать. И хотя он мог слышать шаги Смерти и воочию видеть бессмертными глазами Смерть, но говорить с нею -- не говорил. Бессмертные не беседуют со Смертью. Умирала старая Харикло. О, как весело звучали под горой голоса! И впрямь, веселые, звонкоголосые возвращались с охоты Актеон и Язон -- юноши, питомцы Хирона. Они с хохотом поднимались к поляне по крутой тропе, гуськом. На плечах у них стволы ясеней -- не стволы, а исполины Пелиона для костров полубогам-героям. И увешаны стволы от вершины до комля добычей. Легко нести юношам добычу. На стволах качались звериные туши -- медведи, вепри, связки косуль, и рядом с ними пучки съедобных и целебных корней и клубней. Вот день так день! Еще издалека они радостно кричали: -- Учитель Хирон, смотри: сегодня мы без оружия добыли дичь -- руками и умом, как ты нас учил! Дичь добрая, на славу. Так, значит, мы и делали добро. Смотри, отец! И юноши смеялись. Но, выйдя, бурно дыша, с горящими глазами, на поляну, они взглянули на Хирона и умолкли. Он не сказал им, как бывало: -- Младенцы, о-го-го! Теперь мясного молока в ковшах немало. Пригубите. А соблюден лесной закон? И юноши, бывало, отвечали: -- Он соблюден. Нет лишнего. По мере нужды -- не больше. -- А соблюден закон звериной правды? -- Он соблюден: "Без лютости отвага". -- Ну, расскажите коротко и прямо. И начнут, бывало, юноши говорить, и скажут друг о друге: -- Отец, Язон медведицу под себя подмял и отпустил, увидев двух малолеток-медвежат. Он мать почтил. -- А Актеон у барса вырвал из когтей козленка и погрозил когтистому зверюге: "Смотри в другой раз!.." Барс был сыт и рвал козленка без нужды -- от ярости и злобы. ...Но сегодня наставник не спросил их, как бывало. Он даже не оглянулся на охотников. Осторожно свалили юноши на траву стволы с добычей и стали рядом. Смотрят во все глаза на Хирона. Сегодня он иной. Таким герои-полубоги еще не видели мудрого кентавра. Неподвижно, долго-долго стояли удивленные юноши, наблюдая учителя. И вот Актеон осторожно, чуть подтолкнув Язона, шепнул ему: -- Ты видишь? -- Вижу. -- Это что? В буром золоте бороды Хирона что-то серебрилось и белело. Казалось, будто Время, которое еще никогда не подступало к бессмертному кентавру, вдруг потянулось к нему паутинными пальцами и, перебирая в его играющей золотом бороде волос за волосом, тончайшей, тоньше воздуха, кистью неслышно серебрило то один волосок, то Другой. И вдруг, не выдержав, шагнул Актеон к Хирону и спросил: -- Отец, кто проводит по золоту твоих волос серебром, как у стариков? Ведь ты не подвластен Хроносу-Времени. -- Я познал утрату,-- ответил Хирон. -- И что ж! Утраты не омрачают радость богов. Они были у тебя и прежде. Осенью много листьев опадает с деревьев. Разве кто жалеет листья? Это ж осень. Не так ли ты нас учил? И ответил Хирон: -- Ты, мальчик, прав. Так говорил я вам и себе. Я видел утраты -- и свои, и чужие, но тогда я еще не познал их. Утрату познают, когда любят. Тогда впервые слышишь голос Ананки-Неотвратимости. Я услышал сейчас ее голос. И учусь сейчас новому мужеству, более твердому, чем былое. Переглянулись ясными глазами Актеон и Язон, полубоги, и слегка пожали плечами. От таких плеч отползли бы львы в кусты. Они были молоды, и хотя были смертны, но еще не познали утрат. А Любовь?.. И тут оба разом обернулись друг к другу, и встала перед их глазами Меланиппа, с конским телом, блестящим, как агат, и с девичьим торсом, золотисто-белым, словно цветы асфодели,-- их подруга-красавица, внучка Хирона. И вдохнули юноши в себя полмира: -- Меланиппа! А у входа в пещеру тихо испустила свой последний вздох Харикло. -- Умерла... -- Актеон, мне будто послышался голос учителя. Кто-то сказал: "Умерла". Ты слышал? -- В глазах Язона стоял вопрос. -- Слышал. Да, ведь старая Харикло была смертной. Но и в глазах Актеона стоял тот же вопрос. -- Пойдем, окунемся в волны. И пошли юноши, полубоги-герои, к потоку, где жила нимфа Окирроэ, дочь Хирона, мать девушки-кентавра красавицы Меланиппы. Сказание о мальчике-боге Асклепии и об океаниде Филюре Что за горный поток, то журча, то бурливо кипя, бежит за скалой на закат далеко, к подножию Пелиона? В том потоке живет речная нимфа Окирроэ. Раз подошел к потоку, где жила Окирроэ, бог Аполлон, принес в гнезде птицы-феникса младенца. Положил гнездо с младенцем на берегу и исчез бог Аполлон. Только Заря-Эос улыбнулась младенцу и сказала: -- Здравствуй, Асклепий! Нашла на заре Окирроэ гнездо. Понесла гнездо с новорожденным к Хирону в пещеру. А Хирон уже все знал о младенце и сказал дочери Окирроэ: -- Пестуй. И стала Окирроэ пестуньей Асклепия. Спросили юноши-герои Хирона: -- Отец, кто этот малютка? Он титан? Или, как мы, герой? И ответил им Хирон: -- Он бог. Близ потока в гроте пестовала нимфа Окирроэ Асклепия. Говорил, бывало, малютка-бог нимфе: -- Окирроэ, расскажи мне какую-нибудь правду! Ты ведь знаешь столько настоящих правд. И спросит Окирроэ Асклепия: -- А какую правду ты хочешь услышать? -- Расскажи мне настоящую правду, но и самую-самую лучшую. -- Хорошо,-- отвечает Окирроэ,-- расскажу я тебе правду чудес, настоящую правду. Живет эта правда чудес за океаном. И поют о ней океаниды и ветры. И поют о ней сестры Сирены. А мы, речные нимфы, слышим отсюда тот дальний-дальний голос Сирен из-за океана. И начнет Окирроэ течь словами, такими словами, какие еще никогда не текли на горе Пелион. Кругом сидят юноши -- полубоги-герои, и слушают ту правду чудес, настоящую правду. И слушает ее Меланиппа, внучка Хирона, а бывало, и сам мудрый кентавр Хирон. -- Стоит средь океана, на Мировой реке, голый каменный остров. На каменном острове -- скала. А на скале сидят птицы -- не птицы, девы -- не девы, змеи -- не змеи. Будто срослись в них птица с девой и дева со змеей. Что за птицы чудные! И в хвосте у них змейки. Да как вдруг запоют!.. Чуть услышишь их песни -- так стал, и ни с места. Только и в тебе все поет. И дышать -- не дышишь. Подумаешь: вот оно, пение муз на горе Геликон! Да ведь где Геликон! А стоит здесь каменный остров средь океана. На каменном острове -- скала. А на скале сидят птицы -- не птицы, девы -- не девы, змеи -- не змеи... и поют. Что за сладкий сон! Берегись, берегись этих снов, мореход! Берегись Сирен!.. Спи же, Асклепий, спи. Сирены -- нам сестры... И скажет Асклепий, малютка-бог: -- Я сплю. Расскажи мне еще одну правду чудес, Окирроэ. И начнет течь Окирроэ словами: -- У праотца потоков и рек, у древнего титана Океана, было пятьдесят дочерей-океанид. И среди них -- океанида Филюра, с волосами как лесная листва. Не захотела Филюра жить только в одном океане, между мирами живой жизни и мертвой. Захотела Филюра выплыть в море Крона, в живую жизнь. Захотела не то видеть, что за океаном, захотела видеть то, что впереди океана, где живут титаны и великаны. Выплыла она из черных вод в воды зеленые. А затем увидела и воды синие. А за ними воды голубые. И только залюбовалась голубыми, как увидела и воды пурпурные. Так плыла Филюра все дальше и дальше, то играя с сестрами-нереидами, то с дельфинами, то с морскими конями. Гнались за нею разные Дивы -- и морские титаны, и боги. Уходила от них океанида. Доплыла она до гор Магнезии, близ суровых берегов Пелиона, где вдали по склонам пасутся небывалые нимфы-кобылицы, все, как одна, густозеленые. Спи же, Асклепий, спи... Увидала их океанида Филюра. Захотелось ей поиграть с кобылицами. Вышла Филюра на высокий берег, вся одетая морской пеной. Как увидели ее кобылицы, одетую в морскую пену, понеслись они к лесам Пелиона. А за ними океанида по травам. Колышутся высокие травы, словно моря зеленые волны, и плывет по ним океанида. Обняли ее ласковые травы и несут к лесной листве Пелиона. Впереди же скачут кобылицы, все, как одна, густозеленые, и шумит уже листва вторым зеленым морем. Окунулась в море листвы Филюра, плывет по листве, а ветви плещут. Все ближе подплывает к кобылицам. А они то скачут, то играют... Спи же, Асклепий, спи... Доплыла Филюра до одной кобылицы, прикоснулась к ней, и -- так оно бывает -- обернулась она сама в кобылицу, обернулась и поскакала. Смотрит -- скачет рядом конь золотой. "Что за чудо-конь, весь золотой? -- подумала Филюра.-- И откуда он? Не прямо ли с солнца, из упряжки Гелия-титана?" А конь уже не золотой, а весь серебряный. "Что за чудо-конь, весь серебряный? -- думала Филюра.-- Не от месяца ли? Не конь ли Луны-Селены?" А уж чудо-конь не серебряный, а весь сине-синий, словно в поле выкормлен васильками. Только глаз у него смарагдовый -- смотрит неотрывно на океаниду. И Филюра на нем глаза покоит: не видела таких коней ни в океане, ни в море... Спи же, Асклепий, спи... Кругом шумят липы-исполины. И листва ходит волнами, да какимиВдруг покрыло их зеленое море. Только сказал ей небывалый конь: -- Филюра! С тобой Крон -- вождь титанов Уранидов. Утонула Филюра с конем в море листвы. Но не вынырнула из него кобылицей: вынырнула нимфой -- лесной Липой-Великаншей. Родила нимфа Липа-Филюра от Крона на Пелионе кентавра Хирона. И затем, как рассказывали волны, уплыла океанида обратно к отцу Океану. Да мало ли что расскажут волны! А кентавр Хирон, сын Крона, остался на горе Пелион... Спи же, Асклепий, спи... И уснет малютка-бог Асклепий под самую лучшую, настоящую правду пестуньи Окирроэ. И слушал, бывало, эту настоящую правду сам мудрый Хирон и юноши герои-полубоги. Сказание об охоте на Железного Вепря И в этот день все было как всегда на Пелионе -- для лапитов, кентавров и нимф. Но для Хирона выпал день иной. В этот день раньше, чем обычно, вернулись с охоты юноши герои-полубоги Язон, Актеон и другие. Они были угрюмы и пришли без добычи. Спросил их Хирон: -- Что вы так? Где же медведи? Где вепри? Где львы? Даже кореньев не вижу у вас в руках! Все ли вы здравы? Но в смущении, потупившись, стояли полубоги-охотники перед учителем и молчали. И в тревоге спросил Хирон: -- Где же мальчик? -- Я здесь, отец,-- ответил Асклепий.-- Не ходил я с ними на охоту. Я играл с Гелием в метанье копья. Я метал его до самого солнца, и Гелий метал его вместе с лучом мне с неба обратно -- в самый полдень, когда до солнца так близко. Но копье раскалилось, и я отдал его Окирроэ в волны, чтобы его