После того как в журнале вышла публикация "Легко ли быть молодым в июне 96-го" ("Огонек" N 25, 1996), мы получили несколько откликов типа: то, что вы поведали, это столичные заботы, в провинции у молодежи все по-другому." Это правда. Провинция хранит явления уходящие, от которых в столицах уже и следа не сыщешь. Помните ли вы "ребячьих комиссаров", шумных бунтарей от педагогики 70-х годов? Невозможно было не сочувствовать им, почему-то трудно было избавиться и от тревожных ощущений при соприкосновении с этими странноватыми, возбуж- денными, такими притягательными для ребят энтузиастами... Об одном из таких, но уже сегодняшних, наш рассказ.

Восемь лет назад благодарный уроженец башкирского города Бирска двадцатиоднолетний студент-заочник журфака Свердловского университета Игорь Карелин решил заняться местными подростками. Набрать так называемую школу юных корреспондентов (впоследствии переименованную в Школледж). Трудно сказать, что им действительно двигало. Это был человек молодой, энергичный, одержимый мрачной романтикой, суровой разочарованностью и некоторым стоицизмом. Он был вооружен также сладкими и темными словами вроде "экзистенция" и замыслами психологических опытов; детские души-потемки почему-то его занимали. В местной газете под названием "Победа" появилось объявление, сулящее неслыханное, и в пыльных интерьерах этой самой газеты неслыханное и началось... Стоит упомянуть и о почве, в которую Карелин бросал свои зерна. ...Представляю себе некий текст не нашего века: "провинция хранит в себе много странных противуречий..." Но и по сию пору ни перечисление этих противуречий, ни подробные описания нравов не дают настоящего, полного ощущения так называемой глубинки, сколько ни объясняй, что провинциалы, с одной стороны, убеждены, что живут в окончательной, забытой историей дыре, а с другой -- презирают мнение центра и собственные мысли о миропорядке считают затерянными в Сибири (например в Сибири) крупицами настоящей мудрости. Бирск, в котором я родилась, -- город вполне среднестатистический, со среднестатистической мистикой, среднестатистическим общественным мнением и так далее. Четвертая остановка от автовокзала называется "Центр"; впрочем, город слегка перекошен, и центр несколько смещен. Постоянное чувство узнавания, с каким житель маленького городка шествует по родным улицам, не имеет ничего общего с гордостью столичного жителя, знающего Москву. Москвич знает десяток особняков, площадей, исторических мест. Провинциал узнает каждый пенек.

Каждый забор, каждый наличник. Каждый ларек, которых всего десять; каждые кафе и кинотеатр, которых по одному: "Молодость" и "Аврора". Несколько школ пронумерованы так, будто часть из них провалилась сквозь землю: нет, скажем, второй, шестой... Зайдя в музыкальную школу, натыкаешься на удивительно подобранные высказывания композиторов, в которых кукушка хвалит петуха. Даже в этом есть что-то наивно-провинциальное.

Из года в год житель Бирска наблюдал один и тот же ассортимент бледных пуговиц в "Галантереях", одни и те же банки с березовым соком в продуктовых. Вкушал вялое, но безупречное хамство. Пинал сыпучий асфальт из крупной гальки и серого песка. Расстояние от пункта А до пункта В, будь то кратчайшая прямая, преодолевается с трудом и напряжением -- местный феномен. И, наконец, неизгладимо сказывается на психике то, что видишь одни и те же лица. Жизнь в провинции вообще сродни тайным опытам над людьми. Что касается мистики -- это не объяснимо словами. Прибывшего в Бирск, как правило, посещает странное и нехорошее чувство: что-то должно случиться. И, как правило, ничего не случается. Однако на сей раз случилось -- Карелину в довольно короткий срок удалось поставить город на уши путем непрекращающейся череды обвинений. Сейчас это кажется детским садом, но надо знать удивительную косность провинции тех лет: всякий намек на то, что вы, мол, "неправильно живете", воспринимался как оплеуха, которую простить невозможно. Юнкоры, конечно, маскировали свое частное человеческое отчаяние, строча статьи с тем смыслом, что "молодежи некуда пойти" или "одной дискотеки мало, и та похожа на зоопарк", либо предъявляя взрослым обвинения межпланетного масштаба и подкрепляя оные актуальными цитатами из Виктора Цоя, вели всего лишь разговор с собственными родителями... Юнкорами интересовалась милиция, врывающаяся в места ночных сборищ, подозревая групповой секс. Вообще, постоянный настороженный взгляд местных властей сплачивал, как ничто другое. Кроме того, они-то, юные корреспонденты, знали, что есть нечто похлестче группового секса, хотя и сродни ему, такое же тайное и незаконное. Эта штука была названа Карелиным мясорубкой и восходи- ла к исповеди, а низводилась до партсобрания. Молодой человек должен был рассказать всю свою жизнь -- некоторые, говорят, рыдали и плакали. И еще бы! Сказать о себе, что я, мол, всегда казался себе странным, не таким как все, или -- я одинок, или -- я пережил неразделенную любовь, или -- пытался покончить с собой и так далее, значило, очертя голову, кинуться на амбразуру, а затем товарищи и, главное, дорогой руководитель, чей авторитет был бесспорен, выносили твоей жизни оценки (и запросто могли сказать: я тебя не уважаю). После таких совместных переживаний дружба крепчает, и эта среда становится самой приемлемой и свободной. В итоге Школледж стал чем-то вроде местной молодежной элиты. Перед самым своим развалом он разросся неимоверно. Причем журналистика как таковая интересовала немногих.

Молодые люди в провинции делятся на три категории. Первые явно не любят родину и с раннего детства чувствуют, что родились в этом месте вследствие какой-то чудовищной опечатки в книге судеб: все здесь не по ним. Несовместимость почти физическая: от свежего воздуха тошнит, легче дышится в мире асфальта, бетона и больших скоростей. Подобно тому, как краснеющий деревенщина не может сладить с ножом и вилкой, такой человек не может сладить с маленькими провинциальными реалиями. Это не пустые слова -- я сама была такой. Устройство дома, большого и удобного для ведения хозяйства, даже не предполагает идеи уединения и постоянно давит на мозг... Вторая категория -- нормальные здоровые люди, которые отлично существуют в данной среде, как рыба в аквариуме. Третьи наделены и любовью к родине, и пытливым умом, поэтому живут в некотором разладе, с журавлем в небе и комком в горле... Все три типа резко определились года через три, когда подростки выросли, и начался развал. Исчез костяк, движущая сила. Представители первого типа уехали, вторые оставили юношеское буйство, третьи оказались в ситуации выбора... Труднее всего оказалось создателю этого парадиза. Несколько раз он объявлял, что Школледж умер -- и последний восставал из пепла всем клубком дружб, любовей и привязанностей; когда же объявлялось, что Школледж жив -- случался полураспад. Тогда Карелин уехал в столицу Башкортостана город Уфу -- всего час на автомобиле от Бирска, но совершенно другой мир -- и занялся там теми же делами. Первым делом -- дал объявление... У него получалось все резво и организованно, поскольку Карелин был прежде повязан с комсомолом, затем с заменившими его структурами. Он гораздо понятнее как организатор, чем как человек -- темная, смазанная личность с невнятными настроениями, идеями и целями. Почти всякому, кто занялся детьми как смыслом жизни, взрослый мир чем-то существенно насолил, видимо, насолил и ему. Карелин формировал собственный мир, собственный миф, где утверждался и властвовал. Говоря так, я никого не порочу, ибо своих целей -- создание мира для себя, даже, точнее, моделирование настроения для себя самого -- Карелин никогда не скрывал, напротив, заявлял о них публично... Когда Карелин при- ехал в Уфу, были уже другие времена и другие, более независимые подростки, и прежнего авторитета у него больше никогда не было. В Уфе расплодилось великое количество клубов, большая часть из которых создавалась таким путем: как только Карелин бросал по каким-то причинам один клуб (а его кто-нибудь тотчас подхватывал), он собирал новых детей, формировал новый клуб и ставил психологические опыты на них. Все это имело достаточно отдаленное отношение к журналистике. Цвел жанр эпистолярный. Выпускались маленькие газетки для внутреннего пользования. Клубы боролись друг с другом, сами с собой и со смертностью в своих рядах. Массовость достигла таких размеров, что все эти люди были формально объединены в Лигу начинающих журналистов Башкирии (хотя Башкирия во всей широте своих степей почти не была в ней представлена). Верхушку этого айсберга составляли руководители клубов. Карелин же решил стать координатором -- ввиду таинственности и скромного обаяния этого слова... Бирск стал для участников движения его основополагающим мифом, вымершей Меккой с периодически откапываемыми там динозаврами, которые не могли ни изобразить, ни хотя бы подробно вспомнить прежние счастливые времена -- по той причине, что времена слишком изменились, родились уже свои дети... В Школледже был культ дружбы и веселья да небольшой душевный стриптиз. А Лига была настоящим государством в государстве, история его творилась постоянно, тут же фиксировалась -- внутренняя желтая пресса работала вовсю: отношения, интриги, путчи. Цвело фотоискусство и другие способы увековечиться. То и дело целые клубы или отдельные личности (как правило, неглупые люди) попадали к Карелину в опалу и становились прокаженными. Страсти кипели. Кто-то попадал в психбольницу, кто-то пытался покончить с собой. Карелин на все обвинения отвечал: "Вот такой я человек, не нравится -- не ешьте". Надо сказать, Уфа была менее удачной средой для ловца человеков. Другие расстояния, другая тоска. Отравленная река, тяжелый воздух и копченое небо. Это тоже была окраина, и место было таки забыто богом, но зато не все жители знали друг друга в лицо. Здесь труднее попасть в зависи- мость... Забавно проследить настроения общества по ряду изменений карелинского имени на устах юных корреспондентов: его звали Егором, Игорем, Айгором, наконец, Джайгром. Полная американизация. Сейчас он -- Джайгор Волк; пристегнутая фамилия -- человеческая характеристи- ка. В последние годы жесткость и мстительность стали его основными чертами. В нем возобладал чиновник, причем чиновник какой-то боль- ной. Он мог только отдавать распоряжения и насаждать идеологию. Что до распоряжений, они ставили в тупик (скажем, срочно найти многомил- лионных спонсоров и пять автобусов для вывоза начжуров на природу), что до идеологии -- холодок бежит по спине. В учебном пособии "Как надо жить" (одном из многих) читаем за подписью великого координато- ра: "Знаешь, если ты делаешь что-то настоящее, смелое, честное, яр- кое -- тебя обязательно попытаются схватить и схавать... Каждый твой шаг, каждое твое очередное творение должно быть пропитано таким па- тологическим буйственным чувством, чтоб оно встало, вперло поперек глотки по возможности каждому "убежденному жителю"... Пусть всегда отталкивание, отстранение, отрицание, всегда -- отказ, всегда -- "прощевайте!" Я, ничтожный, не хочу и не могу себе позволить быть пойманным в ловушку гармонично-чавкающего бытия. Я всем им ЧУЖОЙ, и мне чужды и крайне отвратительны все их набрякшие радости и горести, идеалы и пороки, все, чем они живут и о чем мечтают. Это -- мой врожденный инстинкт..." Слава богу, подросток пошел более-менее здравомыслящий и не всегда рвет чужие глотки в очередном припадке начжурства. Последний клуб под названием "Кастл-рок" Карелин долго скрывал от остальной Лиги, дабы зараза непослушания и сомнений не проникла в незрелые души. "Кастл-рок" -- словечко из Стивена Кинга, и у начжуров возникали понятные тревожащие ассоциации, плюс еще роняемые координатором туманные фразы о том, что в новом клубе происходит Нечто. Когда новоиспеченные были выпущены в свет, ничего страшного не произошло -- однако, тревога остается... Возникает вопрос: зачем это нужно самим молодым людям? Дело в том, что Уфа -- периферия, в ней есть, как и во всяком подобном месте, с трудом постижимая, но тяжелая для сердца тоска. Чувство, что жизнь проходит другой стороной. Что ты -- на отшибе. А вся эта история с начжурством дает ощущение настоящей, яркой и красочной жизни, ощущение, что ты -- в центре, ты творишь историю -- а увековечивается это мгновенно, что тоже подли- вает масла в огонь... Есть все что нужно -- игра в классики (уезжа- ющие канонизируются), игра в бисер (плетение "фенечек", бисерных браслетов на запястья, которые дарят на вечную память, процветает). Литературное сочинительство достигает высот трагического абсурда, речь постоянно идет о жизни и смерти, да, там все очень серьезно... Прекрасное, захватывающее ощущение на уровне Варфоломеевской ночи. На фоне жидкого неба, архитектурного срама и чадящих труб...

Наталья БЕЛЮШИНА

Между тем Самочувствие подростков в городской среде и в собственной семье стало предметом исследования социологической службы уфимской фирмы "Полином". 73,2 процента юных уфимцев ощущают в родной семье скуку, заброшенность, одиночество, а потому большую часть времени предпочитают проводить вне дома. 67,9 процента школьников сказали, что ни мать, ни отец не интересуются их школьными и личными делами. 98,3 процента взрослых уверены, что любят своих детей. Однако лишь 37 процентов из этого числа положительно ответили на вопрос: "Проявляете ли вы свою любовь к детям?" Подростки были куда более категоричны. 82 процента школьников столицы Башкортостана сообщили, что все усилия их родителей направлены лишь на добывание денег. 84,3 процента ребят заметили, что их родители перестали улыбаться. В 1993 году у несовершеннолетних матерей родилось 290 детей. В 1994-м -- 356. В 1995-м -- 412. Причем девять девочек рожали повторно.