е".
На первый взгляд может даже показаться, что я говорю о чем-то новом и
необычном, собираясь научить людей тому, каким образом они могут стать
"кузнецами своего счастья", т. е. излагая учение, которое наверняка с
радостью захотят изучать буквально все, пока не увидят, какие трудности оно
заключает в себе. Ведь то, что необходимо для достижения счастья, не менее
значительно, столь же редко и не менее трудно, чем то, что необходимо для
достижения добродетели, и в равной мере тяжело и трудно стать и истинным
политиком, и истинно нравственным человеком. Разработка же этого учения в
огромной степени содействует росту значения и авторитету науки. Ведь прежде
всего для чести науки чрезвычайно важно, чтобы все эти догматики поняли, что
образование ни в коем случае не должно быть похожим на жаворонка, который
умеет только носиться в вышине, наслаждаясь собственным пением, и больше
ничего; нет, оно скорее должно быть сродни ястребу, который умеет и парить в
вышине, и, если захочет, броситься вниз и схватить добычу. Далее, развитие
этого учения способствует и совершенствованию наук, ибо основным принципом
всякого подлинного исследования является то, что в материальной сфере нет
ничего, что бы не имело параллели в хрустальной сфере, т. е. в интеллекте. А
это означает, что в практике не может быть ничего, что не имело бы какой-то
своей науки или теории. Однако наука все же без особого восхищения смотрит
на это искусство строить счастье и считает это делом второстепенным. Ведь ни
для кого ни при каких обстоятельствах собственное счастье не может быть
платой, достойной ниспосланного нам Богом даром бытия. Более того, нередко
люди выдающиеся добровольно отказываются от собственного благополучия для
того, чтобы посвятить себя более возвышенным целям. Тем не менее счастье
также достойно быть объектом исследования и посвященной ему науки в той
мере, в какой оно является орудием добродетели и приносит пользу другим.
К этой науке относятся как некоторые общие правила, так и множество
частных советов самого разнообразного характера. Общие правила касаются
истинного познания других людей и самого себя. Первое предписание,
являющееся основой для познания других людей, требует, чтобы мы всеми силами
стремились найти то окно, которое некогда хотел найти Мом ^: обнаружив в
человеческом сердце множество тайников, темных уголков, он пожалел о том,
что не существует окна, через которое можно было бы рассмотреть все эти
темные и запутанные закоулки. Мы обретем такое окно, если самым тщательным и
внимательным образом будем собирать сведения о всех тех людях, с которыми
нам приходится иметь дело, об их характерах, страстях, целях, нравах, о тех
средствах, к которым они преимущественно прибегают и которые им приносят
успех; и, с другой стороны, об их недостатках и слабостях; о том, с какой
стороны они менее всего защищены и более доступны для наших ударов, об их
друзьях, политических симпатиях, покровителях, о людях, зависящих от них
самих; и, наоборот, о врагах, завистниках, соперниках, кроме того, о тех
минутах, когда к ним легче всего подойти:
Ловко к нему подступить и вовремя ты лишь умеешь... ""
наконец, о принципах и нормах поведения, которых они придерживаются и
т. п. Но и этого недостаточно. Нужно получить информацию не только о самих
лицах, но и об отдельных поступках и действиях, временами совершаемых ими, и
получить ее, так сказать, по горячим следам; знать, чем они направляются и
насколько успешны; что способствует им и что мешает; каковы их значение и
важность, каковы их последствия и т. п. Ведь знание того, что делают люди в
данный момент, в высшей степени полезно уже само по себе, и, кроме того, без
него наши представления о людях будут обманчивыми и ошибочными, ибо люди
меняются в ходе своей деятельности и, находясь во власти событий и
обстоятельств, совсем не похожи на тех, какими они становятся, когда
получают возможность естественно быть самими собой. И все эти разнообразные
сведения как о людях, так и об их действиях и поступках образуют как бы
малые посылки в каждом активном силлогизме. Ведь как бы истинны и
великолепны ни были наблюдения или аксиомы, из которых извлекают большие
политические посылки, они не могут быть достаточно прочным основанием для
заключения, если будет ошибочной меньшая посылка. А что такого рода знание
достижимо, подтверждает нам Соломон, говоря: "Мысли в сердце человеческом
подобны глубокой воде, но мудрец сумеет вычерпать ее" ^. И хотя само это
знание не поддается регламентации, ибо это -- познание индивидуумов, все же
можно дать несколько полезных советов о том, как его приобрести.
Существует шесть путей, дающих возможность познать человека. Это его
выражение лица, его слова, его дела, его характер, его цели и, наконец,
мнение других людей. Что касается познания людей через выражение их лиц, то
здесь меньше всего следует обращать внимание на старинную пословицу: "Ни в
чем не доверяй лицу" ". Хотя это совершенно правильно сказано в отношении
общего строения и внешних черт лица и обычной жестикуляции, однако есть
какие-то более тонкие и выразительные движения глаз, губ, изменения всего
выражения лица и непроизвольные жесты, в которых, по удачному выражению
Цицерона, раскрывается настежь "некая дверь души" ^. Был ли кто-нибудь более
скрытен, чем Тиберий? Однако Тацит говорит о Галле, что тот "по выражению
лица его догадался, что он (Тиберий) обижен". Он же, отмечая различный
характер речей Тиберия, в которых тот воздавал перед сенатом хвалы Германику
и Друзу за их победы, говорит, что речь в честь Германика была "слишком
пышной и пространной для того, чтобы показаться искренней", похвальное же
слово Друзу было "короче, но более взволнованное и искреннее", Тацит же,
отмечая, что тот же самый Тиберий в иных обстоятельствах бывал несколько
менее скрытным, говорит: "В других обстоятельствах он как бы с трудом
выдавливал из себя слова, но несколько свободнее говорил, когда хотел
поддержать кого-нибудь" ". Действительно, едва ли можно найти такого
замечательного и опытного мастера притворства, с лицом столь непроницаемым
и, как он говорит, "натянутым", который смог бы избежать в своей притворной
и неискренней речи всех тех признаков, которые бы сделали заметными для
других то, что его речь или более развязна, чем обычно, или слишком
отделана, или несколько неясна и сбивчива, или слишком уж суха и
немногословна.
Что же касается человеческих слов, то к ним можно отнести выражение,
которое врачи употребляют о моче: meretricia ^. Но вся эта уличная косметика
прекрасно разоблачается двумя способами: когда слова неожиданно срываются с
языка или когда они произносятся в сильном волнении. Так, Тиберий,
выведенный вдруг из себя ехидными словами Агриппины и несколько забывшись,
внезапно нарушил границы своего врожденного притворства. "Эти слова, --
говорит Тацит, -- вырвали из этого скрытного сердца непривычные речи, и он
прочитал ей греческий стих: "Ты потому раздражена, что не царствуешь" ^.
Поэтому-то поэт не без основания называет такого рода волнения "пыткой", так
как они заставляют людей выдавать свои тайны:
...хоть терзает вино или злоба ^
Да и сам опыт бесспорно свидетельствует о том, что найдется очень мало
людей, способных столь глубоко скрывать свои тайны и быть настолько
скрытными, чтобы когда-нибудь не раскрыть и не сделать известными самые
сокровенные свои мысли иногда под влиянием гнева, иногда -- из хвастовства,
иногда -- из особой симпатии к друзьям, иногда -- по слабости душевной,
когда человек уже не в состоянии выдерживать один весь груз своих
размышлений, или. наконец, -- под действием какого-нибудь другого чувства.
Но самым лучшим средством проникнуть в тайники души -- это ответить на
притворство притворством, как говорит испанская поговорка: "Скажи ложь и
добудешь истину".
И даже самим делам и поступкам человека, хотя они и являются вернейшими
выразителями склада человеческой души, не следует вполне доверяться до тех
пор, пока самым тщательным и внимательным образом не будут предварительно
взвешены их значение и характер. Ведь как это бесконечно правильно сказано:
"Коварство старается снискать к себе доверие в малом, чтобы успешно обмануть
в большем" ^. А итальянец считает, что его уже продают с торгов, если вдруг
с ним без всякой видимой причины начинают обращаться лучше обычного. Ведь
все эти мелкие услуги и знаки внимания как бы усыпляют бдительность людей,
отнимая у них осторожность и энергию, и совершенно правильно Демосфен
называет их "пищей беспечности". О том, что представляют собой по своему
характеру и сущности некоторые поступки, которые рассматриваются даже как
благодеяния, можно судить также и по тому, как с Антонием Примем обошелся
Муциан, который, восстановив с ним дружеские отношения, коварно предоставил
различные высокие должности большинству друзей Антония: "и тут же стал щедро
предоставлять его друзьям должности префектов и трибунов", и с помощью этой
хитрости он не только не усилил Антония, но, наоборот, полностью обезоружил
и оставил в одиночестве, переманив на свою сторону его друзей ^
Но самый надежный ключ к раскрытию человеческой души -- это
исследование и познание самих человеческих характеров, их природы или же
целей и намерений людей. Во всяком случае о более слабых и простых людях
лучше всего судят по их характерам, о более же умных и скрытных -- по их
целям. Весьма разумно и не без юмора (хотя, по-моему, не вполне верно)
ответил один папский нунций по возвращении своем из какой-то страны, где он
был послом. Когда стали спрашивать его, кого выбрать ему в преемники, он
посоветовал "ни в коем случае не посылать туда человека выдающегося ума, а
лучше направить человека средних способностей, потому что ни один достаточно
умный человек не сумеет догадаться, что именно собираются делать люди этой
страны". Действительно, это очень частая и чрезвычайно характерная для умных
людей ошибка -- мерить людей меркой собственных способностей и поэтому
частенько метать свое копье дальше цели, предполагая, что люди помышляют о
каких-то настолько значительных вещах, что они прибегают к каким-то столь
тонким и хитрым средствам, о каких те даже и понятия не имеют. Об этом
великолепно сказано в итальянской пословице: "Денег, мудрости и честности
всегда оказывается меньше, чем рассчитывал". Поэтому о людях не слишком
умных, поскольку они довольно часто поступают без всякого смысла, следует
судить скорее по наклонностям их характера, чем по тем целям, к которым они
стремятся.
Точно так же и о государях лучше всего судить по особенностям характера
(хотя и совсем по иной причине) ; о частных же лицах легче судить по тем
целям, к которым они стремятся. Ведь государи, достигнув вершины
человеческих желаний, по существу не имеют никаких целей, к которым им нужно
было бы особенно энергично и настойчиво стремиться и по характеру
отдаленности которых можно было бы судить о направлении и последовательности
остальных их поступков. Это, между прочим, является одной из главных причин
того, что "сердца царей неисповедимы", по выражению Писания ^. Но нет ни
одного обыкновенного человека, кто не был бы в полном смысле слова подобен
путнику, настойчиво идущему к какому-то пункту на своем пути, где бы он мог
остановиться, и по этой его цели легко можно догадаться, что он сделает и
чего не сделает. Ведь если что-то может способствовать достижению его цели,
то, вероятно, он сделает это, если же что-то противоречит ей, то он этого ни
за что не сделает. И нужно не только просто познать все разнообразие
характеров и целей людей, но и стараться сопоставить их между собой, чтобы
выяснить, какие именно черты в них преобладают и направляют остальные. Так,
мы знаем, что Тигеллин, понимая, что он уступает Петронию Турпилиану в
способностях придумывать и доставлять Нерону все новые и новые виды
наслаждений, как говорит Тацит, "возбудил страх у Нерона" ^ и таким путем
устранил соперника.
Что же касается того познания человеческой души, которое мы получаем не
непосредственно, а со слов других, то здесь достаточно сказать немногое.
Недостатки и пороки лучше всего ты узнаешь от врагов, достоинства и
способности -- от друзей, привычки и нравы -- от слуг, а мнения и замыслы --
от ближайших друзей, с которыми особенно часто беседуешь. Народная молва не
заслуживает внимания, мнения людей, занимающих высокое положение, не очень
правильны, ибо люди перед ними обычно бывают более сдержанны. Правильное
мнение исходит от домашних ^.
Но самый короткий и удобный путь к этому всестороннему познанию
предполагает соблюдение трех требований. Во-первых, необходимо приобрести
как можно больше друзей среди тех, кто обладает многосторонним и
разнообразным знанием как вещей, так и людей; особенно же следует стремиться
к тому, чтобы всегда иметь при себе хотя бы несколько человек, которые могли
бы дать нам основательные и надежные сведения по любому предмету, поскольку
нам приходится иметь дело с различными людьми и вступать с ними в самые
разнообразные отношения. Во-вторых, необходимо соблюдать разумную меру,
держаться некоей середины и в свободе речи, и в молчаливости, чаще прибегая
к первой, но и умея молчать, когда этого требует дело. Откровенность и
свобода речи как бы приглашают и побуждают других говорить с нами так же
свободно и откровенно и тем самым помогают нам узнать многое; молчаливость
же внушает к нам доверие и заставляет людей охотно делиться с нами своими
тайнами. В-третьих, нужно постепенно выработать в себе привычку во всех
наших разговорах и действиях внимательно и трезво следить как за тем, что
нас интересует в данный момент, так и за тем, что может вдруг случиться.
Ведь подобно тому как Эпиктет советует философу при каждом своем поступке
говорить себе: "Я хочу этого, но я хочу также и следовать своим принципам"
^, так и политический деятель при решении любого вопроса должен говорить
себе: "Я хочу этого, но я хочу также и узнать еще что-нибудь, что может мне
оказаться полезным в будущем". Поэтому те, кому по складу их характера
свойственно слишком много внимания уделять настоящему и целиком отдаваться
тому, чем они обладают в данную минуту, и даже не задумываясь о том, что
может случиться потом (черта характера, которую признает за собой Монтень
^), могут даже оказаться прекрасными государственными деятелями, но в своих
собственных делах они постоянно хромают. В то же время нужно всячески
сдерживать чрезмерную горячность и слишком сильные порывы души, дабы, мня
себя многознающим, не вмешиваться на этом основании во множество дел. Ведь
такое увлечение множеством дел всегда кончается неудачно и свидетельствует о
неблагоразумии человека. Поэтому все эти разнообразные познания как вещей,
так и людей, которые мы советуем приобретать, в конце концов должны быть
направлены на то, чтобы как можно тщательнее выбирать те дела, которыми мы
хотим заняться, и тех людей, на чью помощь мы рассчитываем, а это даст нам
возможность действовать и более умело, и более надежно.
За познанием других следует познание самого себя. Во всяком случае
нужно приложить не меньше, а скорее больше усилий к тому, чтобы получить о
самих себе, а не только о других подробные и правильные представления. Этот
призыв "Познай самого себя" является не только каноном мудрости вообще, но
и, в частности, занимает особое место в политике. Ведь святой Яков очень
хорошо говорит, что "тот, кто увидел свое лицо в зеркале, тотчас же, однако,
забывает, как он выглядит" ^, так что необходимо как можно чаще смотреть в
зеркало. Точно так же происходит и в политике. Но зеркала бывают разные, Ибо
божественное зеркало, в которое мы все должны внимательно вглядываться, --
это слово божье, зеркало же политики -- это не что иное, как положение дел и
те обстоятельства, в которых мы живем.
Итак, человек должен самым тщательным образом (а не так, как это обычно
делают люди, слишком любящие себя и снисходительные к самим себе) взвесить и
оценить собственные способности, достоинства и преимущества, а также и свои
недостатки, неспособность к тем или иным видам деятельности и вообще все,
что может ему мешать, стараясь при этом анализе всегда преувеличивать свои
недостатки и преуменьшать достоинства по сравнению с действительными. При
такого рода оценке особенно следует принять во внимание следующее.
Во-первых, необходимо обратить внимание на то, в какой мере человек по
складу своего характера и по своим природным качествам соответствует своему
времени, и если выяснится, что его характер и его природные данные вполне
соответствуют требованиям, предъявляемым эпохой, то он может во всем
поступать совершенно свободно, подчиняясь влечению собственного характера,
не чувствуя себя ничем связанным. Если же существует какое-то противоречие
между нравами человека и нравами его времени, то в таком случае во всех
жизненных действиях постоянно следует проявлять осторожность, быть возможно
более скрытным и стараться меньше появляться в общественных местах. Так,
например, поступал Тиберий, который, сознавая, что его нравы не очень-то
хорошо согласуются с нравами его века, никогда не присутствовал на играх и,
более того, в течение двенадцати последних лет ни разу не появился в сенате;
наоборот, Август постоянно находился на виду у всех, и на это обращает
внимание Тацит: "Нрав Тиберия проявился иначе" ^. Точно так же вел себя и
Перикл.
Во-вторых, следует знать, подходят ли человеку те виды занятий и тот
образ жизни, которые в данное время особенно распространены и особенно
ценятся и из которых ему предстоит избрать наиболее подходящий для себя.
Если решение об определенном роде деятельности еще не принято, то такое
знание поможет остановиться на наиболее подходящем и наиболее
соответствующем его характеру и образу жизни; ну а если уже раньше избран
такой жизненный путь, к которому человек по своим природным способностям и
склонностям совершенно не приспособлен, то нужно ' при первом же удобном
случае сойти с него и вступить на другой. Именно так, как известно, поступил
Валентин Борджа: отец готовил его к духовной карьере, но тот, однако,
отказался от нее и, подчиняясь влечению своего характера, посвятил себя
военной деятельности, хотя он в равной степени был не достоин и командовать
войском, и быть священником, поскольку оба этих рода деятельности этот
чудовищный человек покрыл позором ^.
В-третьих, человек должен сравнить себя со своими сверстниками и
соперниками, которые вполне могут оказаться его конкурентами в жизненной
борьбе; следует выбрать для себя такую область деятельности, в которой
особенно ощущается недостаток людей выдающихся и где вполне вероятно, что ты
сможешь особенно выделиться среди остальных. Именно так поступил Гай Юлий
Цезарь. Вначале он занимался ораторской деятельностью и выступал в суде,
посвятив себя главным образом гражданской деятельности. Когда же он увидел,
что Цицерон, Гортензий, Катулл превосходят его славой своего красноречия, а
в военной области нет ни одного достаточно известного человека, за
исключением Помпея, он оставил избранный им вначале путь и, распрощавшись с
надеждами приобрести влияние на гражданском поприще, обратился к изучению
военного дела и искусства командования и в этой области смог подняться на
вершину славы ^.
В-четвертых, каждый должен при выборе друзей и знакомых иметь в виду
природные особенности своего характера. Ведь разным людям нужны разные
друзья: одним подходят друзья важные и молчаливые, другим -- дерзкие и
хвастливые и так далее в том же роде. Во всяком случае стоит обратить
внимание на то что собой представляли друзья Цезаря (Антоний, Гирций, Панса,
Оппий, Бальба, Долабелла, Поллион и др.). Все эти люди обычно клялись: "Я
готов умереть, лишь бы жил Цезарь" ^, демонстрируя беспредельную преданность
Цезарю и свое презрение и пренебрежение ко всем остальным; это были люди
очень деловые и энергичные, но с довольно сомнительной репутацией.
В-пятых, нужно избегать примеров и глупого стремления подражать другим,
когда считают, что то, что легко одним, должно обязательно быть таким же и
для других, нимало не задумываясь над тем, сколь велико может быть различие
в природных способностях и складе характера подражателей и тех, кого они
берут себе за образец ^ Именно такую ошибку явно допустил Помпей, который
(по словам Цицерона) имел привычку повторять: "Сулла смог, почему же я не
смогу?" "" Но в этом он чудовищно ошибался, ибо характер и образ действий
Суллы отличались от его собственных как небо от земли, так как Сулла был
жесток, необуздан и его интересовала чисто практическая сторона дела. Помпей
же был строг, уважал законы, в любом поступке заботился прежде всего о своем
величии и добром имени, а поэтому не мог так успешно, как первый, достичь
исполнения своих замыслов. Существуют и другие советы аналогичного
характера, но достаточно для примера и тех, которые мы привели здесь.
Но человеку недостаточно познать самого себя, нужно найти также способ,
с помощью которого он сможет разумно и умело показать, проявить себя и в
конце концов изменить себя и сформировать. Что касается умения показать
себя, то как часто приходится видеть людей, не отличающихся большими
достоинствами, но умеющих создать видимость обладания ими и добиться
внешнего эффекта! Поэтому о немалом уме свидетельствует способность искусно
и с достоинством показать себя перед другими с лучшей стороны, умело
подчеркивая свои достоинства, заслуги и даже удачливость (однако не выражая
при этом ни заносчивости, ни пренебрежения к другим) и, наоборот, искусно
маскируя свои пороки, недостатки, неудачи и поражения, подробно
останавливаясь на первых, выставляя их в выгодном свете и стараясь скрыть
или найти подходящее оправдание для вторых и т. п. Тацит, например, так
пишет о Муциане, одном из умнейших и энергичнейших людей своего времени: "Он
обладал особым искусством показать все, что он говорил и делал" ^. И это,
конечно, требует особого искусства, чтобы не вызвать у других отвращения и
презрения к своему хвастовству; однако же стремление показать себя с
наилучшей стороны, даже если это и граничит иной раз с фанфаронством,
является пороком скорее с точки зрения этики, чем политики. Ведь как обычно
говорится о клевете: "Клевещи смело, всегда что-нибудь останется!", так,
пожалуй, можно сказать и о хвастовстве (если оно, разумеется, не становится
уже совершенно неприличным и смешным): "Хвастайся смело, всегда что-нибудь
останется!" Останется, конечно, только в сознании толпы, а люди поумнее
будут про себя смеяться, но приобретенное таким способом расположение
большинства с лихвой компенсирует брезгливое пренебрежение одиночек. Так что
это умение показать себя, о котором мы здесь говорим, безусловно, в немалой
степени способствует нашей репутации, если только оно осуществляется
достойно и разумно, например: если человек не скрывает какой-то врожденной
своей душевной чистоты и благородства; или если приходится говорить о своих
достоинствах в таких обстоятельствах, когда либо угрожает опасность самой
жизни (как, например, военным людям на войне), либо человек становится
жертвой зависти других; или если создается впечатление, что слова, в которых
мы хвалим сами себя, случайно сорвались с языка, когда мы были заняты совсем
другим делом и сами не придали им никакого серьезного значения; или если
кто-то хвалит себя так, что при этом не боится и осудить себя в чем-то или
подшутить над собой; или, наконец, если он делает это не по собственной
воле, а его вынуждают к этому нападки и оскорбления со стороны других. Но
конечно, существует немало таких людей, которые, будучи по своей природе
людьми весьма основательными и отнюдь не ветреными, именно по этой самой
причине не владеют искусством самопрославления и расплачиваются за свою
скромность потерей какой-то части своего авторитета.
Быть может, какой-нибудь не очень умный или слишком нравственный
человек осудит такого рода демонстрацию добродетели, но во всяком случае
никто не станет отрицать, что нужно по крайней мере приложить максимум
усилий, чтобы добродетель из-за нашей беспечности не утратила своей
настоящей ценности и не стала бы ставиться ниже того, чем она на самом деле
является. Эта постепенная потеря добродетелью своей ценности обычно
совершается тремя путями. Во-первых, это случается тогда, когда кто-нибудь
настойчиво предлагает свои услуги и помощь в деле, хотя его никто не звал и
не приглашал: ведь вознаграждением за такого рода услуги обычно является уже
то, что от них не отказываются. Во-вторых, когда кто-нибудь в самом начале
предприятия слишком злоупотребляет своими силами и то, что следовало делать
постепенно, делает сразу; это в случае успеха приносит ему минутную
популярность, но под конец надоедает. В-третьих, когда кто-нибудь слишком
легко и быстро в награду за свою добродетель испытывает похвалы,
рукоплескания, почет, благодарности и получает от этого удовольствие. На
этот счет существует мудрое предостережение: "Смотри, как бы не показалось,
что ты плохо знаком с вещами важными, если тебе доставляют удовольствие
такие пустяки" ^.
Но не менее, чем умная и искусная демонстрация достоинств, важно
тщательное сокрытие недостатков. Существуют три основных способа скрыть наши
недостатки, так сказать, три убежища, в которые можно их упрятать. Это --
предосторожность, приукрашивание и наглость. Предосторожностью мы называем
способность благоразумно воздержаться от того, что мы не в состоянии
выполнить, тогда как, наоборот, беспокойные и дерзкие умы безрассудно и
легко берутся за незнакомое им дело и тем самым обнаруживают собственные
недостатки и по существу сами оповещают о них. Приукрашиванием мы называем
умение предусмотрительно и благоразумно проложить себе надежный путь для
пристойного и удобного объяснения наших недостатков, пытающегося доказать,
что они имеют совсем иное происхождение или приводят к иным последствиям,
чем обычно считают. Ведь об убежище пороков хорошо сказал поэт:
Часто таится порок в близком соседстве с добром 'АА.
Поэтому если мы заметим в себе какой-нибудь недостаток, то должны
постараться заимствовать у соседней с ним добродетели, в тени которой он мог
бы скрываться, ее облик и тем самым найти предлог для его оправдания.
Например, медлительность следует объяснять важностью, малодушие -- мягкостью
и т. д. Полезно также найти какую-нибудь убедительную причину, которая будто
бы мешает нам использовать все наши силы, и рассказывать всем о ней для
того, чтобы создалось впечатление, что мы не столько не можем, сколько не
хотим сделать что-то. Что касается наглости, то хотя это средство, конечно,
постыдно, однако же оно и самое надежное, и самое эффективное. Оно состоит в
том, чтобы заявлять о своем полном презрении и пренебрежении к тому, чего на
самом деле мы не в состоянии достичь, как это делают умные купцы, у которых
существует обычай расхваливать свои товары и ругать чужие. Есть и другого
рода наглость, еще более постыдная, чем эта. Речь идет о том, чтобы вопреки
сложившимся представлениям выставлять всем на показ свои недостатки, как
будто бы ты обладаешь выдающимися достоинствами в том, что является твоим
самым слабым местом; а для того, чтобы легче внушить эту мысль остальным,
следует изображать себя неспособным даже в том, в чем на самом деле ты
являешься достаточно сильным. Так обыкновенно поступают поэты: ведь если при
чтении поэтом своих стихов вы отзоветесь чуть-чуть неодобрительно хотя бы об
одном-единственном стихе, он тотчас же скажет, что один этот стих достался
ему труднее, чем множество других, и приведет вслед за этим какой-нибудь
другой стих, который будто бы представляется ему неудачным, и будет
спрашивать ваше мнение о нем, хотя ему прекрасно известно, что это один из
лучших его стихов, который не может вызвать никаких замечаний. Но для того,
о чем мы сейчас говорим, т. е. для умения показать себя перед другими с
самой лучшей стороны и во всем сохранить заслуженное уважение, нет ничего
более опасного с моей точки зрения, чем в силу особой доброты и мягкости
своей природы оказаться безоружным перед нападками и оскорблениями со
стороны других. Наоборот, нужно при всех обстоятельствах время от времени
пускать в ход стрелы ума свободного и благородного, способного быть не
только сладостным, но и ядовитым. Впрочем, этот надежный образ жизни и
постоянная душевная готовность дать отпор всякому оскорблению для некоторых
являются результатом каких-то привходящих обстоятельств и неизбежной
необходимостью, как, например, для людей с физическими недостатками, для
незаконнорожденных и вообще для людей чем-то обиженных и обесчещенных. В
результате все такого рода люди, если они при этом обладают какими-то
способностями, как правило, становятся счастливыми.
Что же касается проявления себя, то это нечто совершенно отличное от
той демонстрации своих достоинств, о которой мы сейчас говорили. Потому что
в данном случае речь идет не о тех или иных человеческих достоинствах и
недостатках, но о тех или иных действиях человека в жизни. И в этом
отношении нет ничего разумнее, чем придерживаться некоей мудрой и здоровой
середины в раскрытии или сокрытии своего отношения к тому или иному частному
поступку или действию. Ведь хотя умение хранить глубокое молчание, скрывать
свои замыслы и тот метод действий, который все предпочитает совершать
потихоньку, незаметно и, как теперь говорят, "под сурдинку", -- вещь,
несомненно, полезная и замечательная, однако нередко случается, что, как
говорится, "обман рождает такие ошибки, в которых запутывается и сам
обманщик". Во всяком случае мы знаем, что самые выдающиеся политические
деятели не боялись свободно и открыто объявлять во всеуслышание те цели, к
которым стремились. Так Луций Сулла открыто заявил, что он хочет сделать
всех людей или счастливыми, или несчастными в зависимости от того, друзья
они ему или враги. Точно так же Цезарь, отправляясь впервые в Галлию, не
побоялся заявить, что "он предпочитает быть первым в глухой деревне, чем
вторым в Риме" ^. Тот же Цезарь, когда уже началась гражданская война, ни на
минуту не скрывал своих намерений, если верить словам Цицерона о нем:
""Другой", -- говорит он, имея в виду Цезаря, -- не только не отказывается,
но даже в какой-то мере требует, чтобы его называли тираном, каковым он и
является" ^. Опять-таки из одного письма Цицерона к Аттику мы узнаем, как
мало пытался скрывать свои замыслы Август Цезарь. Уже в самом начале своей
карьеры, когда он еще пользовался благосклонностью и симпатиями сената, он
тем не менее, обращаясь к народу на сходках, всегда клялся следующей
формулой: "Пусть удастся мне достичь почестей родителя" ^. А это было,
пожалуй, равносильно самой тирании. Правда, для того чтобы хоть немного
смягчить зависть, он обычно протягивал в то же время руку к статуе Юлия
Цезаря, стоявшей на рострах. Люди кругом смеялись, аплодировали, удивлялись
и говорили друг другу: "Видали? Каков юноша!" Они, однако же, не
предполагали никакого коварства в том, кто столь откровенно и честно говорит
то, что думает. И все эти люди, которых мы здесь назвали, сумели
благополучно достичь всех своих целей. Наоборот, Помпей, стремясь к тем же
целям, шел более темными и тайными путями (как говорит о нем Тацит: "Он был
более скрытен, но не более честен". И точно так же о нем отзывается
Саллюстий: "На словах -- честен, в душе -- бесстыден") 'А*. Он прилагал все
усилия, использовал бесчисленные средства и приемы для того, чтобы как можно
глубже запрятать свои страсти и свое честолюбие, а тем временем привести
республику в состояние полной анархии и смуты, чтобы она была вынуждена
броситься под его защиту и чтобы таким образом ему досталась вся полнота
власти, которой он будто бы не хотел и от которой даже отказывался. Но когда
он уже достиг этого, поскольку он был избран консулом без коллеги (а этого
до сих пор не случалось еще ни с кем), он не смог пойти дальше, потому что
даже те, кто, вне всякого сомнения, был готов помогать ему, не понимали,
чего он хочет. В конце концов он вынужден был пойти по обычному, исхоженному
пути и под предлогом защиты от Цезаря набрать себе войско. Вот насколько
растянуты, подвержены случайностям и по большей части неудачны бывают те
планы, которые готовятся в глубокой тайне. Тацит, по-видимому, разделяет это
мнение, ставя искусство притворства как бы на более низкую ступеньку
мудрости по сравнению с политическим искусством, приписывая первое Тиберию,
а второе -- Августу Цезарю. Ведь упоминая о Ливии, он говорит, "что она в
равной мере владела и искусством своего супруга, и притворством сына" ^.
Что же касается направления и формирования нашего душевного склада, то
нужно всеми силами развивать в нашем духе способность приспособляться и
подчиняться обстоятельствам и ни в коем случае не оставаться перед их лицом
жестким и негибким. Ведь трудно представить себе большее препятствие в любом
деле достижения удачи и счастья, чем то, что выражается словами: "Он
оставался все тем же, но требовалось уже иное" ^, т. е. когда люди остаются
теми же и следуют своим прежним наклонностям, хотя обстоятельства
изменились. Так, Тит Ливий, изобразив Катона Старшего опытнейшим зодчим
собственной судьбы, очень удачно замечает, что он обладал гибким умом ^".
Именно поэтому люди, обладающие умом серьезным, строгим и неспособным менять
свои убеждения, по большей части добиваются уважения, но не счастья и
успеха. Этот недостаток у некоторых существует от природы, и такие люди уже
в силу своего негибкого характера совершенно неспособны измениться. У других
же он существует в силу привычки (а она -- вторая натура) или какого-то
убеждения, которое легко овладевает умами людей, и они считают, что ни в
коем случае не следует менять того метода действия, в достоинствах и удачных
результатах которого они убедились еще раньше. Поэтому Макиавелли очень умно
замечает о Фабии Максиме, что "тот настойчиво хотел сохранить свой старинный
привычный метод медлительной и затяжной войны, хотя природа войны была иной
и требовала более энергичных решений '^. В других же вообще этот порок
появляется от недостатка ума, когда люди не умеют выбрать подходящего
времени для действия и берутся за дело только тогда, когда благоприятный
момент уже упущен. Нечто подобное ставит в вину афинянам Демосфен, говоря,
что они похожи на крестьянских парней, которые, участвуя в состязаниях,
всегда прикрываются щитом только после того, как их уже ударят, а не до
этого "". У иных этот недостаток является результатом того, что им жалко тех
усилий, которые пришлось потратить на ранее избранном пути, и они не умеют
дать сигнал к отступлению, но чаще всего рассчитывают, что сумеют своим
упорством преодолеть сложившиеся обстоятельства. Но эта негибкость и
упрямство ума, из какого бы корня они в конце концов ни произрастали,
приносят огромный ущерб делам и успехам людей, и нет ничего более умного,
чем заставить колеса собственного ума вращаться вместе с колесом фортуны.
Итак, о двух наставлениях общего характера, относящихся к искусству строить
свое счастье, сказано достаточно. Частных же предписаний существует великое
множество. Мы, однако, приведем здесь лишь очень немногие, только в качестве
примера.
Первое предписание: человек -- мастер своей судьбы -- должен умело
пользоваться своей линейкой и правильно прилагать ее, т. е. заставить свой
ум определять значение и ценность всех вещей в зависимости от того,
насколько они способствуют достижению им своих целей и своего счастья,
заботясь об этом непрестанно, а не от случая к случаю. Удивительное дело, и
тем не менее это неоспоримый факт, что существует очень много людей, у
которых логическая часть ума (если можно так выразиться) действует хорошо,
математическая же -- очень плохо, т. е. эти люди способны достаточно умно
судить о тех последствиях, которые могут вытекать из того или иного поступка
или действия, но они совершенно не знают цену вещам. Поэтому одни приходят в
восторг, считая, что они достигли вершины счастья, если удостаиваются личных
и интимных бесед с государями, другие -- если им удастся завоевать
популярность среди народа, хотя и то и другое чаще всего рождает зависть и
чревато немалой опасностью. Иные измеряют вещи по степени их трудности и по
тем усилиям, которые они на них затрачивают, считая, что результат
обязательно будет равняться затраченному труду; как иронически сказал Цезарь
о Катоне Утическом, рассказывая о его невероятном трудолюбии, усердии и
неутомимости, которые, однако, не всегда приносили должный результат: "Он
все делал с огромной серьезностью" "А. А это часто приводит людей к
самообману, и они приходят к убеждению, что все у них будет прекрасно, если
они пользуются поддержкой какого-нибудь значительного и почтенного лица,
тогда как истина состоит в том, что для успешного и быстрого исполнения
какого-нибудь дела требуются самые подходящие, а не самые большие
инструменты. С точки зрения истинного математического образования души
прежде всего важно точно знать, что должно стоять на первом месте для
достижения и приумножения счастья каждого, что на втором и т. д. На первое
место я ставлю исправление нашей души, потому что, устраняя и сглаживая
неровности и шероховатости характера, легче открыть путь к достижению
счастья, чем пытаясь исправить недостатки нашего душевного склада и надеясь
при этом на помощь самой фортуны. На второе место я ставлю материальные
средства и деньги, которые многие вероятно поставили бы на первое место,
поскольку они имеют столь большое значение буквально во всем. Но я не могу
согласиться с этим мнением по той же самой причине, что и Макиавелли, хотя
он говорит о другом, но весьма близком к нашему, предмете. Вопреки старой
пословице: "Деньги -- это главная сила войны" -- он утверждал, что главная
сила войны -- это сила храбрых воинов '". Точно так же с полным правом
должно утверждать, что главным для счастья являются не деньги, а скорее
душевные силы: талант, мужество, отвага, стойкость, скромность, трудолюбие и
т. п. На третье место я ставлю общественное мнение и уважение, тем более что
они знают свои приливы и отливы, в если не суметь правильно оценить их и
правильно использовать, то будет нелегко восстановить положение. Ведь очень
трудно вернуть назад убегающую славу. На последнее место я ставлю почести,
ибо, конечно же, легче достичь их одним из трех вышеназванных путей, а еще
лучше -- всеми тремя одновременно, чем, обладая почестями, надеяться добыть
себе все остальное. Но подобно тому как весьма важно соблюдать определенный
порядок в делах, так не менее важно и соблюдение порядка в
последовательности действий; а ведь именно здесь особенно часто люди
совершают ошибки: или торопятся скорее достичь конечного результата, тогда
как прежде всего следует позаботиться о первых шагах к нему; или, сразу же
обращаясь к самым большим и трудным проблемам, легкомысленно проходят мимо
того, что подводит к ним. Действительно, очень верно требование: "Будем же
делать то, что нужно делать сейчас" "^
Второе предписание требует, чтобы мы, увлекшись, не брались
самоуверенно за слишком трудные и недоступные нашим силам дела и не пытались
плыть против течения. Ведь есть прекрасные слова, сказанные о человеческой
судьбе: "уступи судьбам и богам" '". Поэтому нужно внимательно оглядеться по
сторонам и посмотреть, где дорога открыта, а где загромождена и непроходима,
где путь пологий, а где крутой, и не тратить попусту свои силы т