ЗООПАРК играет рок-н-ролл и блюзы, играет здорово. В общем восторге, однако, становится все меньше бесшабашного веселья и все больше ностальгии. Увы, назвать группу "нестареющей" можно только в порядке комплимента. Гордый умница Майк, рыцарь рок-н-ролла: в его рыцарстве уже мерещится привкус донкихотства. В одной из ранних вещей ЗООПАРКА -- притче "Уездный город N" -- пелось о парадоксах времени. "Наполеон с лотка продает ордена... " Науменко вряд ли забыл эту песню, но теперь не поет. Лишь однажды ЗООПАРК развернулся во всю мощь и ворвался в сегодня с прежней своей неукротимостью. Майк пел о тех, кто "мешает нам жить"-- о набыченном 250 251 стаде тупиц и насильников, о героях "качалок", об устроителях драк "район на район". Он не стеснялся в выражениях: "У кого крутые подруги, за которых не дашь и рубля? Кто не может связать двух слов, не взяв между ними ноту "ля"?" ЗООПАРК только что вернулся из Казани. Песня была написана задолго до, но, пожалуй, с такой страстью была спета впервые. .Старшее поколение "новой волны" лелеет свою честную и бурную молодость. Младшее, кажется, ее просто не помнит'-- зрелость пришла к ним сразу: "их взгляд пристальней, и иногда холодней" (это не значит, то он глубже). Надо сказать, что в ленинградской школе -- пока самой сильной в отечественном роке -- смена поколений шла без пауз, внахлест, и путала любые умозрительные разграничения. И все же разница достаточно ощутима. К примеру, нельзя сказать, что "старшим" незнакомо чувство одиночества, но оно никогда не становилось жизненно важной проблемой, не обязывало сделать немедленный выбор между замкнутостью и единством, между волей к свободе и волей к победе. Одиночество, отвергающее страх, но лишенное надежды -- выбор Виктора Цоя, лидера группы КИНО. Он говорит "мы", "наше" ("Мы ждем перемен!"), но иногда думается, что "мы" для него -- лишь способ заслониться от "ты", от связи, обязывающей к самоотдаче. Мир Цоя -братство одиночек, сплоченное отсутствием выхода. "Мы хотели пить -- не было воды, мы хотели света -- не было звезды. Мы выходили под дождь и пили воду из луж. Мы хотели песен -- не было слов. Мы хотели спать -не было снов. Мы носили траур -- оркестр играл нам туш". В этом мире, не думая, отдадут жизнь за самого дальнего, но и ближайшего одернут: "Не тронь мою душу". Как бы ни были зажигательны слова, Цой бесстрастно, почти меланхолически транслирует их в зал, чуть сдавленно протягивая гласные. Он движется по сцене с сумрачным, нелегким изяществом, словно преодолевает сопротивление среды: так рыба плавала бы в киселе. В голосе Цоя больше металла, чем во всем "хэви метал", вместе взятом: он знает, что лезвие опасней, чем кузнечный молот. "Наше сердце работает, как новый мотор! Мы в четырнадцать лет знаем все, что нам надо знать!" -- но ни сила, ни знание не приносят радости. "Мы будем делать все, что мы захотим -- а сейчас мы хотим танцевать!" -- но и танцевать ему не хочется. Слова падают мерно, ровно, и возбуждающие восклицательные знаки распадаются в многоточия... 252 Ответом на отчаянное одиночество КИНО стал боевой клич группы АЛИСА: "Мы вместе!" Лидер ее, лидер второго поколения "новой волны" Константин Кинчев слово "мы" нес как знамя. Вопрос "Во имя чего вместе?" предполагался некорректным. Жесткий, напористый, чрезвычайно эффектный шоумен Кинчев предлагал залу свой собственный образ как собирательный: "Мое поколение" -- и постепенно, почти незаметно перемещал акцент на слово "мое". Позиция трибуна перерастала в позу завоевателя. Приученная воспринимать создание Кинчева как себя самое, аудитория радостно подчиняется певцу и сегодня, когда'подчеркнутый коллективизм "мы" вытесняется гордым "я": "Там иду я", "Мне нужен воздух". Условием единства Кинчев ставит свою монополию на высказывание. Нет слов -- оно того стоит: выступление АЛИСЫ -- едва ли не сильнейшее в концерте. Музыкальная мощь, цвет, свет, пластика -- все соподчинено, все завораживает и требует ответа: но не диалога, а отзвука. Последовательно декларируемый антитоталитаризм АЛИСЫ странно уживается с этим довольно авторитарным и расчетливым управлением чувствами зала. "Тоталитарный рэп -- это аквариум для тех, кто когда-то любил океан. Тоталитарный рэп -- это зоопарк, когда за решеткой ты сам. Тоталитарный рэп -- это аукцион, где тебя покупают, тебя продают..." -- поет Кинчев, играя с названиями ленинградских рок-групп. Можно добавить: тоталитарный рэп -- это Зазеркалье без Алисы. Слава (Алиса) Задерий когда-то подарил свою кличку группе -- как название. Пока Алиса играл в АЛИСЕ -- то на гитаре, то на ударных, -- за спиной красивого демона Кинчева маячил и кривлялся озорной мелкий бес, властные жесты пародировались в кривом зеркале. Задерий ушел, изображение утратило объемность и ироничность, и взыскуемая Кинчевым цельность все заметнее стала оборачиваться маршевыми ритмами и весьма решительными лозунгами. Кинчев видит мир черно-белым (учитывая "фирменные цвета" группы, надо бы сказать: "черно-красным") и своей романтикой монолита и верой в сильную личность отчасти напоминает героев дореволюционных рассказов М. Горького. Оно и по цвету похоже -- помните: "По красному небу плыли черные косы Рады..." Второе поколение "новой волны" предложило выбор между холодноватой неприкаянностью, властолюбивой победоносностью и несколько болезненной самоиронией, 253 приводящей мир к абсурду и .кувыркающейся на его острых обломках (группы АУКЦИОН, АВИА, ИГРЫ и т.д. -- их довольно много). Для того, чтобы занять одну из позиций, нужно было немалое мужество. Но едва ли не большее потребовалось для того, чтобы вообще отказаться от такого выбора. Слава Задерий -- мягкая кошачья пластика, хитрая усмешка -- появляется со своей новой группой НАТЕ. Роль предводителя ему чужда -- он желает залу свободы и готов расплатиться за это невниманием. Все способы подчинить себе аудиторию отвергнуты заранее, право на лидерство под сомнением: НАТЕ словно проделывет путь АЛИСЫ в обратном направлении. Кинчев говорит с залом сверху вниз -- Задерий ненавязчиво предлагает равенство. Ответ на жесткую выстроенность мысли -- капризная вольность тела. Песни НАТЕ ироничны и даже фривольны, но чувственность в них оттенена застенчивостью. Задерий ищет выхода из эротики в любовь. Пока что он пытается открыть эту дверь чужими, подаренными ему ключами. НАТЕ играет тихую песню Башлачева, играет неуверенно, прислащивая искренность разговора музыкальными переливами. "Платина платья, штанов свинец душат только тех, кто не рискует дышать. А нам так легко -- мы наконец сбросили все то, что нам могло мешать..." Прежде Задерий пропускал несколько строк, лишь обозначал проигрышем. Но, раскрепощая аудиторию, певец и сам освобождается от табу на прямосказания. "Наверное, я тебя люблю", -- он наконец решился произнести это. С трудом, но решился. Возможно, будь у лидера НАТЕ больше профессионализма, это облегчило бы его путь. Но ставка на профессионализм в роке несколько сомнительна. До поры до времени проблемы избыточной мастеровитое™ у рок-музыкантов просто не было: уровень игры определялся условиями техники и вообще жизни. Сейчас она осознается как одна из кардинальных: подчинение себя технике, искушение искусностью подталкивает рок в распростертые объятия поп-индустрии. К ленинградскому рок-барду Юрию Наумову эти слова впрямую не относятся. Но все же его выступление -- чрезвычайно красивое, необычное по технике владения гитарой, выдающее талант -- слегка отдавало интеллектуальным эквилибром. Внешне песни Ю. Наумова сходны с песнями Башлачева -- сопряжением дальних смыслов, богатством внутренних рифм, изысканным переплетением 254 корнесловии. Однако игра слов, бывшая для Башлачева мукой, для Наумова остается лишь игрой. Корни, растущие и питающие, -- не чета хитроумно извлекаемым корням: хоть второй, хоть десятой степени. Сегодняшний рок старательно и страстно ищет точки опоры: кажется, он всерьез намерен перевернуть землю. Опора обретается в освобождающейся искренности, в позволяющей выразить себя сполна виртуозности и, может быт, самое главное -- в поисках несомненной, неопровергаемой подлинности за пределами сегодняшнего дня. Рок ищет прямых связей с народной поэзией и музыкой. Отсылка прежде всего к творчеству А. Башлачева здесь и естественна, и обязательна. Трудно решить, насколько сам певец осознавал глубинную укорененность своих песен в русской поэтической традиции. "Все дело в том, то я в этих песнях не лгу -- видимо, не могу". Именно неумение лгать вело к сознанию трагических противоречий, к глубине и гордости самопорицания. Он мог предъявить "чужим" счет: "Через пень колоду сдавали да окно решеткой крестили -- вы для нас подковы ковали, мы большую цену платили. Вы снимали с дерева стружку -- мы пускали корни по новой..." Но и со "своих" вины не снимал: "Если забредет кто нездешний, позразится живности бедной, нашей редкой силе сердешной да дури нашей -- злой, заповедной..." Название новосибирской группы КАЛИНОВ МОСТ-- одной из наиболее интересных групп нового поколения -- самое что ни на есть былинное. На Калиновом мосту русские богатыри бились насмерть с нечистой силой -- и, как водится, побеждали. В мелодике, в поэтической и вокальной интонации, в самой внешности вокалиста Дмитрия Ревякина очевидно стремление к национальной самобытности -- не к стилизованной, а к всамделишной. Ревякин хорош как царевич Иванушка, и в песнях его слышится неподдельная боль "за землю русскую". "Долго ли еще моей земле страдать, дурью задыхаться, пот и слезы глотать, косы заплетать мором да гладом, язвы прикрывать Москвой да Ленинградом..." Пафос вполне искренен, но в самой пафосности видится некоторая опасность. Всякое декларирование идеи -- особенно когда речь идет о "русской идее" -- делает смысл ее линейным и плоским. Народность грозит обернуться лубком, слово "русский" -- не именованием этноса, но призывом к действию. 255 Если душевная мука разродится угрюмой нетерпимостью -- в схватке на "Калиновом мосту" добро, быть может, впервые потерпит поражение. Совсем иной образ "россиянина" предлагает свердловский ЧАЙ-Ф -- пышущий здоровьем, жизнерадостный, простой и крепкий. Он заявляет, что устал от всеобщей усталости и изысков неврастении. Он младший брат петербуржца ЗООПАРКА, отнюдь не претендующий на родство с интеллигенцией: задиристый рабочий парень с Урала. Это одна из немногих групп, сохранивших веселую иронию и не стесняющихся подтрунить над собой: "Возвращаемся с работы -- мы ребята от сохи -- а вокруг читают "Дао". Что творится, мужики! А мы вдыхаем вольный ветер, наши души так легки! И пока мы не в Шанхае, нам все это не с руки..." Простота не возводится ЧАЙ-Фом в ранг гражданской доблести, но остается естественной жизненной позицией. И даже загадочное "китайское" название расшифровывается обескураживающе просто: "Чайная фабрика..." Спор между КАЛИНОВЫМ МОСТОМ и ЧАЙ-ФОМ, между констатацией надломленности и волей к цельности, между болезненным "да" и веселым "нет" решается и в самых верхних этажах сегодняшней нашей рок-культуры. Вновь приходится сказать, что с особой остротой и яркостью он идет в "северной столице" -- в Ленинграде. Простота? Цельность? Этих слов Михаил Борзыкин, лидер группы ТЕЛЕВИЗОР, изысканный атлет-ипохондрик, кажется, не знает вовсе. Он выглядел бы суперменом, если бы не безвольно повисшие кисти рук. Он казался бы красавцем, если бы не застывшее на лице выражение брезгливого испуга. "Зубная боль в сердце" -- о, это о нем, закручивающем свое тело в судорожные пируэты и отшатывающемся от осаждающих его невидимок. Отвернуться, спрятаться на высвеченном пятачке, на худой конец закрыть лицо руками -- только бы дали додумать язвящую изнутри мысль. Он словно бы через силу выталкивает изо рта слова ожесточенные и больные. Каждый гласный отливает стоном, протест превращается в мольбу о пощаде -- мольбу сильного, но вконец издерганного человека. Музыка ТЕЛЕВИЗОРА -- взрывы и тягучие распады синтетических страстей: кисло-сладкие аккорды, набивающие оскомину ударные. Слова лупят наотмашь, но сам певец уже не чувствует ни гнева, ни азарта драки. Ему противно, ему страшно: "... Он может прогнать, он может убить. Твой папа -- фашист! Не смотри на меня так". "Не смотри" -- не угроза, а нечто вроде "не бей меня!" Пожалуй, у ТЕЛЕВИЗОРА -- самая изощренная в нашем роке ритмика песен, самые отточенные синкопы и паузы, придающие исключительную организованность внешне рваному и несвязному тексту. Это характерно: роль связок исполняет то, что призвано разбивать и дробить уравновешенную речь. "...Я открываю рот, я слышу твой крик -- да, старик, -- эта машина нас всех раздавит -- спи спокойно, Сталин! -- Зверь еще жив. -- Но нам надо спешить по этой дороге..." И нужно совсем засушить себя, чтобы надолго задумываться здесь о паузах и синкопах... "Над нашей Северной Пальмирой взойдет звездою русский рок", -- пророчески хрипел в восемьдесят третьем году лидер группы ДДТ Юрий Шевчук. И рок "взошел": созвездиями, плеядами, звездными скоплениями. Шевчуку выпала завидная участь: принять активное участие в исполнении собственного предсказания и -- более того -- своими песнями определить многие главные черты нынешней рок-культуры. Он -- самая яркая "звезда" столицы и гордость периферии. Он самый-самый: самый честный, самый яростный, самый крутой, самый любимый. О чем бы ни пел Юрий Шевчук, он излучает радость жизни, бодрую готовность к главной драке. Его связки могут привести в буйное помешательство симпозиум отоларингологов -- человеку с таким голосом не только петь, шептать надо бы пореже. Его тексты не раз уже приводили в буйное замешательство совсем другие инстанции. Крикун, хрипун, очкастый интеллигентише, человек, в жизни, мягко говоря, неразговорчивый, но со сцены выдающий строки, тут же входящие в поговорку, талант неизвестно чьей милостью, жуткий сквернослов, борец за правду до победного, душа нараспашку, совершенно неуправляемая личность, можно и еще много чего добавить... "Ребята! Все ништяк!" -- ответит Шевчук. И будет прав. "В этом мире того, что хотелось бы нам, -- нет! Но мы верим, что в силах его изменить? -- ДА!" -- ни секунды не сомневаясь, отвечает зал. Это главное. В перерывах между куплетами Шевчук любит изображать какого-то заедающего робота с негнущимися конечностями. Перестав петь, он словно теряет вольность и естественность жеста. Как вернется к микрофону -- снова живой, нормальный. Концерт ДДТ -- показательные выступления по раскрепощению воли. 256 257 Шевчук может на равных выяснять отношения со всей страной: ничего страшного, семейная ссора: "Мне страна говорила о своей любви, вытирая платочком сухие глаза ... называя героческие имена". Перемелется -- мука наконец будет. А "глаза -- имена" -- это рифма такая. Кому не нравится, можно другую поискать: "Два пальца верх -- это победа! И одновременно -- два пальца в глаза. Мы бьемся насмерть во вторник за среду, не понимая уже четверга..." Ну как, "четверга" -- лучше? Шевчук верит в свои силы настолько, что ему плевать на рифмы. Он умеет играть звуком и словом весьма тонко: "Эй, Ленинград, Петербург, Петроградище -- Марсово пастбише, Зимнее кладбище, отпрыск России, на мать непохожий, бледный, худой евроглазый прохожий...", Но не видит в том нужды. Он мощен и победоносен -- более того, он убежденный и несгибаемый оптимист, и это очевидно, хотя в последней программе ДДТ сосредоточенной горечи больше, чем удали и веселья. Человек, который умеет верить, оставляя другим свободу выбора, бурлящая сила которого может тебя поднять, но не будет подминать, жизнелюбец, знающий любую жизненную материю и с лица и с изнанки, герой-насмешник, для которого свобода -- не осознанная необходимость, а естественная принадлежность: право, если песни Юрия Шевчука становятся не только "хитами", но и смысловыми векторами сегодняшнего рока -- "все ништяк". Разговор о концерте в Лужниках здесь нужно было бы завершить, помянув напоследок недобрым словом администрацию комплекса, которая незнание профессиональных законов рок-концерта пыталась компенсировать излишней ретивостью и нагнетанием нервозности за кулисами, но коль скоро речь идет о собирательном образе поколения, есть люди, не сказать о которых невозможно. Ни разговор о нашей рок-культуре, ни разговор о мыслях нашей молодежи не будут иметь смысла, если в них не прозвучит слово АКВАРИУМ. Бориса Гребенщикова в Лужниках не было -- в этот день он репетировал в Ленинграде с заезжими знаменитостями ЮРИТМИКС. В неполноте картины есть, однако, своя правота. Борис Гребенщиков прошел насыщенный открытиями путь от драматической раздвоенности и злой иронии к душевному порядку, к оправданию добра. Каждый шаг на этом пути оплачен: самые лучезарные тексты Гребенщикова отнюдь не наивны. Ему слишком долго снился поезд, и он не раз забывал, где находится небо. 258 Но -- странное дело -- именно тогда, когда мир АКВАРИУМА стал яснее и гармоничнее, по адресу Гребенщикова прозвучало: "Боб, ты предатель!" Наверное, не только потому, что песни торжественного покоя безвольно втягиваются в коммерческие игры. Важнее другое: в глубинах коллективного сознания рок-аудитории коренится убежденность в том, что рок-музыкант не имеет права быть счастливым и спокойным. Гребенщиков не изменял -- он изменялся. Было бы странно и несправедливо винить .его за это, но приходится счесть естественным, что в поминальный венок А. Башлачева не вплелись ни лучи "звезды Аделаиды", ни цветы "Иван-чая". В Лужниках не было самой яркой и самой колючей "звезды" московского рока -- Петра Мамонова и группы ЗВУКИ МУ -- группы жестко саркастичной и безжалостной. Ерническая самопародия, гальваническая судорога пресмыкающегося -- в такие вот игры вовлекает аудиторию липко дергающийся и изломанный в суставах герой Мамонова. Разумеется, этот ядовитый гротеск, не позволяющий надеяться даже на трагедию, -- маска: но где-где, а в роке маски умеют быстро и наглухо прирастать к плоти. Не было ленинградского НОЛЯ с юным меланхолическим баянистом Ф. Чистяковым -- восходящей "звездой" национального рока" (да-да, русский рок играют и на баяне, еще как играют). Тут, впрочем, обошлось без драматических подоплек: просто не было. По техническим причинам. Наконец, не было В. Бутусова и НАУТИЛУСА ПОМПИЛИУСА из Свердловска -- лидера всех последних хит-парадов. Думается, что, ломимо музыкальной и поэтической изысканности, лидерство НАУТИЛУСА обеспечено особостью его героя. В "портрет поколения" В. Бутусов вносит черты страдальчества -- мужественного, но бездейственного и безысходного. Герой Бутусова -- яростный наблюдатель дурного мира, проживающий внутри себя все его драмы, но хранящий отрешенность. Иногда он терял равновесие, иногда подавал совет: ("Прогулка в парке без дога может стать тебе слишком дорого"), иногда укорял: ("Где ты была, когда строился плот для тебя и для всех...") но -- не вмешивался. Лишь тогда, когда стало совсем невмоготу, он взорвался песней-желанием, песней-заклятием: "Твое имя давно стало другим. Глаза навсегда потеряли свой цвет. Пьяный врач мне сказал: тебя больше нет. По- 259 жарный выдал мне справку, что дом твой сгорел. Но я хочу быть с тобой... И я буду с тобой". На гребне феерического успеха Бутусов имел мужество остановиться. Осознать, что НАУТИЛУС вступает в полосу самоэксплуатации, закрепления побед и кружения по пройденным путям. "В игре наверняка что-то не так" -- как сказал бы раньше Б. Гребенщиков: выбор между поиском нового лица и коммерческим триумфом (честно заработанным, но все же губительным) дался недешево. Он, однако, сделан и на сегодня увел НАУТИЛУС ПОМПИЛИУС в зону молчания. Все они хотели быть. Не получилось. И теперь вряд ли когда-нибудь получится: слишком расходятся орбиты "звезд" русского рока. Концерт в Лужниках подвел черту под целым периодом в истории рок-культуры. Органические ее свойства: драматизм мировосприятия, сознательная и часто подчеркиваемая дисгармоничность (дающая знать о себе и тогда -- может быть, сильнее всего, -- когда декларируется воля к душевному порядку), принципиальное отсутствие чувства меры, мятежность и нонконформизм, возведенный в жизненную заповедь, -- все эти черты в большей или меньшей степени становятся чертами общественного сознания в целом. У "песен протеста" становится столь много отзывчивых слушателей, что само слово "протест" лишается смысла. Можно ли предвещать "смерть рока"? Вряд ли. Но можно сказать с большой долей уверенности: рок выполнил свою "жизненную программу". То, что убедительно звучит по отношению к путям культуры, не всегда можно применить к живому челове-ку.Искать какую-то логику в том, что Александр Башлачев перестал жить именно на изломе судеб рока, грешно и безлюбо. И все же, преодолевая стеснение перед высокопарностью, можно сказать: он принес себя в жертву своему времени. Тому, о котором он пел, в котором жил, которое окрестил "Временем колокольчиков". "...С каждым днем времена меняются. Купола растеряли золото. Звонари по миру слоняются. Колокола сбиты и расколоты. Что же теперь, ходим вкруг да около на своем поле как подпольщики? Если нам не отлили колокол, значит, здесь время колокольчиков..." Время колокольчиков кончилось. Может быть, о нем не стоит жалеть. Но помнить о тех, по ком звонили колокольчики, надо. (Дек. 1988) чип СОДЕРЖАНИЕ Предисловие -- От автора Слова Истоки Пионеры Russian "Cavern" Историческое отступление: от "Люрса" до парадняка Russian "Cavern" Неосмешивающиеся потоки Лемма: народное искусство Эпоха длинноволосых "Яма": "там собиралася компания блатная" Хиппи-рок Лемма: рок-текст Вторая голова рок-дракона Птицеферма А. Градского О тех, кто это делал На рубеже: студийный рок На рубеже: Сева Новгородцев На рубеже: движение навстречу Кусок жизни Новый архетип Новая эстетика Последний концерт Высоцкого Ленинградская школа Диверсия без динамита БГ на химии 261 5 7 8 10 12 14 15 17 19 20 23 25 31 31 34 37 41 44 45 47 51 53 55 57 60 64 Новые центурионы 67 "Олеся, убей нас!" 73 На Рубинштейна музыка играла... 75 Звери 81 Наш ответ Питеру 86 Периферия 92 Народная магнитофонная культура (теоретическое отступление) 97 Престижная кормушка 103 Clash 107 Мальчики-мажоры 115 Happy Birninay 117 Clash 121 "Мой чудный мир" 123 Clash 128 Барбароссики 133 На поле боя 135 В патриотическом движении не все гладко 138 Заповедник свободы 143 Лемма: культура -- не музей 145 Эмиссары из Прибалтики 146 151 153 159 165 167 169 173 174 176 178 181 182 Единство отрицательной идеологии Тов. Берия вышел из доверия Новый стиль укрощения искусств Любовь к электричеству За полчаса до весны Welcome to the machine ДДТ в Ленинграде Не мечите презервативы перед прессой Визит к Минотавру В птичнике у Пегги Рок-революция--87 Уральский десант Урок гласности Рок-фольклор Рок-революция--87 Стеб-рок Рок-революция--8 7 У озера Рок-революция--8 7 Кульминация: "Советский Вудсток" Советский Вудсток: взгляд изнутри Рок-революция--87 Это гопники -- они мешают нам жить Неустойчивое равновесие Селен От крестин до поминок Закат солнца вручную Александр Башлачев, 17 февраля Последнее лето Пустите Дуньку в Европу У соседей Мемориал Башлачева Одержание Размышление о первых и последних. Вместо послесловия. М. Тимашева, А. Соколянский: Лики русского рока. 185 187 192 192 193 194 197 201 202 212 214 218 219 221 223 231 233 236 237 239 242 244 248 262 263 Илья Смирнов редактор журнала "Урлайт1 'Штуковиной* оказался один из номеров самиздатовского журнала "Урлайт. Перелистал. Любопытная подборка зарубежных новостей из мира рок-музыки. Рядом* - злобные статейки, где обливается грязью все, что принято считать в социалистическом обществе духовными ценностями". Комсомольская правда, 4.03.1987 "Несколько лет нззад Смирнов и КА занялись изданием нелегального рок-журнала "Ухо". Анализ творчества самодеятельных рок-певцов и ансамблей на "страницах" этого органа то и дело соседствовал с откровенной антисоветчиной". Комсомольская правда, 4.09.1987 "Выступление ленинградского ДДТ небольшой, но явно сплоченной группы, мы увидели, услышали и расценили как откровенно провокационный образчик той самой "массовой культуры". Песни, призывающие к террору. Опять беснующиеся почитатели и выступление лидера движения И. Смирнова, который громогласно объявил через микрофон курс на объединение и, дескать, их тогда никто не победит. Простите, против кого объединение? Мы поняли это, как против существующего строя и народа" Молодая гвардия, 1987, N 10. "Для членов рок-лаборатории, ее актива вопрос ясен. Всех, кто "мутит воду", они знают поименно и в лицо. Давно мозолит им глаза "рыжий Сергей", "человек с квадратной головой" - Илья, которые, прикрываясь справками об умственной неполноценности, ставят палки в колеса рок-движения". Комсомольская правда, 26.04.1987 "Кто же он - Илья Смирнов? И Смирнов ли?" Молодая гвардия, 1990, N 8.