вирели. Я двинулся дальше с вытянутыми вперед руками и пересек
так всю деревню. Теперь музыка звучала где-то совсем близко. Глаза различили
тусклый свет керосинового фонаря. Дома остались за моей спиной, а впереди
какие-то тени мелькали нескончаемой чередой, заслоняя свет. Дальше шло
открытое пространство, очевидно, здесь начиналась сама пустыня. Бесшумно
обогнув последнюю преграду - глиняный дувал, - я разглядел множество
человеческих фигур. Это были стоящие и сидящие зрители; я переступил через
ребятишек, которые, сидя на корточках возле дувала, смотрели, как
завороженные, туда, где светил фонарь. Никто не обратил на меня внимания.
Пожалуй, лучше всего остаться около стены, где меня не видно, и не
двигаться, затеряться среди всех этих закутанных в бурнусы людей, неотрывно
смотрящих на нескончаемое шествие силуэтов.
И тут же я сообразил, что это не шествие, а танец, мужской хоровод. Идя
по кругу, танцоры часто перебирали ногами, наклонялись, опускали руки к
земле и снова поднимали их к небу под колдовские звуки рожков и дробь
барабанов. В широком кольце танцующих можно было рассмотреть музыкантов. И
там происходило еще что-то, мелькали две женские фигуры, то они вроде
сидели, качаясь, на каких-то стульях, то их будто кто-то волочил по кругу за
волосы, спиной вперед. Я щурился, вертел головой и так и сяк, пытаясь
разобрать, что там делается, но тут все мое внимание сосредоточилось на
новой детали. Один человек отделился от хоровода и, не переставая танцевать,
направился ко мне. В руке он держал короткий меч, которым взмахивал под
музыку.
Откуда я взял, что он ко мне идет, разве можно меня рассмотреть в
темноте? Но нет, никакого сомнения, он именно меня приметил... И вот уже меч
сверкает перед моим носом. Я принудил себя улыбнуться, дескать, шутка есть
шутка, я все понимаю. Однако ответной улыбки не было. Суровый араб,
пританцовывая, продолжал размахивать своим мечом. Уголком глаза я видел, что
вокруг фонаря по-прежнему вращается кольцо танцующих, только этот чудак
напирал на меня. Я снова попробовал улыбнуться, но потом до меня дошло, что
улыбаться тут нечему, я попал в дурацкое, унизительное положение. Острие
меча то грозило отсечь мне нос, то вонзалось в дувал около моей головы.
Я лихорадочно соображал, как мне быть. Перехватить меч рукой? Останусь
без пальцев. До самого танцора мне не дотянуться. Он как-то нетвердо ступал,
словно находился в трансе. Пьян? Но я не видел, чтобы здесь пили вино.
Накурился наркотика? Кто мне ответит, кто научит, что делать, пока меч не
расписал мне лицо.
И тут, подчиняясь шестому чувству, я вдруг пустился на такую штуку, что
сам усомнился в своем рассудке. Видели бы меня сейчас мои родные, они решили
бы, что я свихнулся. Я начал танцевать, да, да, танцевать. Сперва на месте,
чтобы не напороться на меч. Похоже, араб опешил, во всяком случае он на миг
как будто сбился с такта, но тут же опять запрыгал, и мы, танцуя вместе,
двинулись к фонарю - он задом наперед, я за ним. Участники хоровода
механически расступились, пропуская нас в круг, и никто не реагировал на
наше появление, я же так старался поточнее повторять движения танцоров, что
уже не различал особо ни моего партнера с мечом, ни кого-либо из остальных.
А когда ко мне вернулась способность наблюдать, я уже слился с широким
кольцом танцующих арабов, будума и канембу и видел только четырех
музыкантов, которые стояли, приплясывая, у самого фонаря. Танец был совсем
несложный: знай, шаркай ногами под музыку, подпрыгивай и наклоняйся, как
все.
Я как-то не сразу заметил, что круг постепенно становится меньше.
Участники неприметно отходили по одному, и вот уже всего человек десять -
двенадцать танцуют вокруг фонаря и музыкантов. Дудочник, должно быть, с
младенчества дул в свою свирель, потому что щеки у него были, совсем круглые
и как будто сделанные из черной резины, которая, растягиваясь, становилась
коричневой. А может быть, это мне так казалось из-за освещения. Но что у
него по лбу пот катил градом, это уж совершенно точно, и приглядевшись, я
обнаружил, что все остальные тоже обливаются потом. И еще я увидел: у
каждого танцора была в руке монетка, ее отдавали дудочнику, когда отделялись
от хоровода и ныряли в темноту. Не пристало мне быть хуже других! Я достал
из кармана ассигнацию Республики Чад, тотчас дудочник, сопровождаемый
барабанщиками, приблизился и задудел мне прямо в лицо, темп возрос, круг еще
больше сузился, осталось всего четверо танцоров, и внимание музыкантов
недвусмысленно сосредоточилось на самом щедром. Глядя на своих потных
партнеров, я с удивлением заметил у них явные признаки утомления, словно они
в этом состязании кто кого перепляшет уже дошли до точки. У нас в Европе
любители твиста или шейка так скоро не сдаются, но, может быть, у всадника
из пустыни ноги послабее, чем у северного лыжника, я только-только во вкус
начал входить, правда, они, наверно, танцуют не первый час, а я только что
начал, могу хоть целую вечность продолжать в этом духе,
шарк-шарк-скок-нагнулся-выпрямился, ух ты, еще быстрее, видно, музыканты
решили, что пора заканчивать, еще один вышел из круга, за ним другой,
состязаться так состязаться, быстрей, быстрей, так и запыхаться можно, ага,
последний сдался, я танцую один, дудочник бросается мне на шею и хватает
ассигнацию, люди напирают, белки, зрачки, всем надо посмотреть, и поди пойми
эти взгляды... Жадно глотая ночной воздух, я ощущал приятную усталость и
радовался, что человек с мечом пропал. В эту минуту из темноты вынырнул
какой-то могучий детина и подвел ко мне двух дородных дам не первой
молодости, красотой и пропорциями заметно уступающих многим местным
жительницам, которых мы видели днем на пляже. Их черная кожа блестела от
пота, как у тех ребят, что плясали со мной. Уж не те ли это женщины, которые
что-то изображали в центре круга? Их молча поставили рядом со мной, словно
призовые кубки. Тусклый свет фонаря падал на сотни арабских и негритянских
лиц, окруживших меня со всех сторон. Что делать? Как выйти из положения,
которое все более осложняется, и как выйти из этой толпы в ночь, откуда я
пришел?
Вдруг чья-то тяжелая рука легла мне на плечо - Умар!
- Мсье брав тамтам, - одобрительно сказал он, исчерпав этим свой запас
французских слов.
Я смотрел на улыбающееся лицо моего спасителя, единственное знакомое
лицо. Этот праздник явно был для простых людей, ни султан, ни шериф не
пришли. Но Умар тоже пользовался авторитетом, и увидев, что я на дружеской
ноге с родственником султана, толпа расступилась. Вдвоем мы прошли под
аккомпанемент цикад через безлюдную деревню.
После этого случая мои акции в Боле заметно поднялись. На следующий
день только и говорили о том, как я здорово танцую под тамтам и как щедро
вознаградил музыкантов. Между тем шериф получил новые известия о том, что в
пустыне неспокойно, и настаивал на том, чтобы мы оставались его гостями,
пока за нами не пришлют самолет. Связаться микрофоном с Форт-Лами не
удалось, но радист передал ключом, что нам нужно воздушное "такси".
Мы приобрели немало добрых друзей в Боле и с удовольствием проводили
дни на папирусных лодках на озере. Так прошла неделя. Но вот в воздухе над
плавучими островами раздался гул мотора, маленький самолет пронесся бреющим
полетом над папирусом, развернулся над самыми крышами Бола и сел на ровной
песчаной дорожке. Через минуту мы уже здоровались с французским летчиком. Он
был готов тотчас лететь обратно, забрав нас троих, но киноаппаратуру его
самолетик осилить не мог, только по чемоданчику с одеждой на каждого.
Связанную для нас папирусную лодку мы примостили на крыше одного джипа, все
остальное снаряжение погрузили во второй, к Бабе. Шериф и султан заверили,
что без бледнолицых чужеземцев чернокожие шоферы могут ехать через пустыню
спокойно, на них, никто не нападет.
Последними с нами простились лодочные мастера Умар и Мусса и переводчик
Абдулла Джибрин. Шериф и султан не раздумывая сказали "да", когда я спросил,
можно ли братьям приехать ко мне в гости в Египет, если мне понадобятся
специалисты строить папирусную лодку. Абдулла перевел мой вопрос с
французского на арабский для Умара, Умар с арабского на язык будума для
Муссы, и братья восторженно подтвердили свое согласие, смеясь, кивая и
пожимая мне руку двумя руками.
- Они согласны, - торжественно сообщил Абдулла, - а я поеду
переводчиком!
В эту минуту мы уже сидели в самолете, и я сквозь чихание
капризничавшего мотора сам не разобрал своего ответа, но Абдулла понял меня
так, как ему хотелось.
К самолету протянули провода от джипа Бабы, наконец мотор заработал, мы
тронулись с места и взмыли в воздух над хижинами будума, над кадай и
папирусными зарослями. За хвостом самолета желтела безбрежная пустыня, через
которую мы сюда добрались, а внизу раскинулось озеро Чад с самыми
удивительными в мире островами. Около Бола поверхность озера напоминала
мозаику, сдвинутую неосторожной рукой. Зеленые островки были разделены
сложным лабиринтом синих проливов. На некоторых клочках потрескавшегося
пейзажа были изображены крохотные круглые хижины и пасущиеся игрушечные
коровы, а в голубых просветах горчичными зернышками желтели кадай. Дальше до
самого устья Шари протянулась сплошная синева. На весь путь через озеро и до
Форт-Лами ушел какой-нибудь час. А затем началось томительное ожидание
джипов. Прошел день, другой, третий. С Болом наладили микрофонную связь, и
шериф подтвердил, что обе машины давно выехали.
Договорившись с владельцем автобазы, мы отправили из Форт-Лами
навстречу третий джип. Водитель, проехав полдороги до Бола, вернулся и
доложил, что видел только нашу колею. Послали на рекогносцировку маленький
самолет. Он три часа кружил над нашим маршрутом, но нигде не было видно
застрявших в песке машин. Ученые, работавшие на озере Чад, проверили всю
дорогу до Бола - ничего.
Мы обратились к властям. Они ничем не могли нам помочь. Рейсовый
самолет, который садился в Форт-Лами только раз в неделю, ушел без нас.
Кинооператоров ждало в Эфиопии другое задание, но они не могли лететь туда
без своей драгоценной аппаратуры.
Наконец мы смекнули, что надо делать, и во главе с Мишелем пошли в штаб
французских войск. Когда Чад стал независимой республикой, французы покинули
правительственные учреждения, но при желании их не трудно было найти. И для
командующего французским корпусом не представляло труда найти пропавшие
джипы. Уже через несколько часов командующий сообщил нам, что обе машины
найдены, стоят бок о бок под большим деревом в глухой деревушке. Как
выяснилось, это наши собственные шоферы удрали с драгоценной добычей,
рассчитывая сбыть ее арабам. Папирусная лодка, ради которой мы все затеяли,
их меньше всего интересовала, они выбросили ее. Увы, в пустыне не нашлось
покупателя на киноаппаратуру, им удалось продать лишь бензин из баков обеих
машин. Патруль, поймавший беглецов, передал по радио, чтобы мы выслали
машину и бензин, если хотим вернуть джипы в Форт-Лами.
Не знаю уж, чем все это кончилось для вероломного Бабы и его приятеля.
Их не было в джипе, который через неделю подъехал с нашим снаряжением к
трапу рейсового самолета. А вот нашего преданного переводчика Абдуллу
местные власти вскоре арестовали и бросили в тюрьму. Но тогда, вылетая в
Европу, мы никак не могли этого предвидеть.
И вот уходит назад удивительный тигель Центральной Африки, леса и
пустыни, чернокожие африканцы и желтые просторы Сахары, через которые, не
оставляя следа, скользнула тень нашего огромного самолета - тень двадцатого
века.
До свидания, Африка.
Глава 5
Среди черных монахов в истоках Нила.
За папирусом в Эфиопию.
Чтобы связать лодку, нужен материал. Мне нужен был необычный материал -
папирус. Где он есть? На озере Чад. Но сердце Африки не связано с внешним
миром никакими артериями, ни рекой, ни шоссе, ни железной дорогой. Самолет?
На нем можно вывезти мастеров, но не вывезешь столько папируса, сколько надо
для большой ладьи. Да и как его доставишь из Бола до аэродрома в Форт-Лами?
В Египте? Ну конечно же. На каменных стенах гробницы фараона нарисованы
лодки из папируса. Камень и папирус. Камень в пустыне, папирус по берегам
Нила. Природа даровала древнейшим жителям Нильского поречья камень и
папирус. Да еще ил с Эфиопских гор, который откладывался на берегах реки. Ил
кормил крестьянина, из папируса вязал себе лодку рыбак, камень нужен был
фараону, беспокоившемуся о своей загробной жизни. На бумаге из папируса
ученые-египтяне записывали события древнейшей истории человечества. На
папирусе перевозили камень, на камне увековечивали папирусную лодку. Цветок
папируса - обычный мотив в искусстве Древнего Египта. Он служил
государственным знаком Верхнего Египта, и в одном из мифов птицечеловек Гор,
сын солнечного бога Ра, связывает его вместе с цветком лотоса Нижнего
Египта, объединяя весь Египет в одно царство.
Если вам нужен бальсовый плот, делайте, как делали инки: отправляйтесь
в лесные дебри Эквадора и срубите стволы, полные природного сока. Если вам
нужна папирусная лодка, делайте, как делали люди фараона: отправляйтесь на
заболоченные берега Нила и нарежьте зеленого папируса. Когда фараону нужна
была лодка, задача решалась просто. К его услугам были вооруженные
многовековым опытом искуснейшие корабелы, которые знали все о папирусе и
папирусных ладьях, он имел сколько угодно рабочих рук, и строительный
материал рос в изобилии прямо у ворот его дворца. Заросли папируса тянулись
по обоим берегам Нила на десятки километров от Средиземного моря на юг, в
глубину страны. Но так было при фараонах.
- Теперь в Египте папирус больше не растет, - объяснил мне Жорж Сориал,
египетский аквалангист, знающий Нил как свои пять пальцев. - Камня
предостаточно, если тебе захочется построить пирамиду, но папируса не
наберется даже на игрушечную лодку.
И он подвел катер поближе к берегу, чтобы я мог убедиться в его
правоте.
Множество парусов скользило вверх и вниз по Нилу между пальмами,
песчаными отмелями и возделанными полями, но ни один золотоволосый стебель
папируса не склонял больше своей косматой головы над бурой нильской водой,
чтобы покрасоваться перед зеркалом. Папирус перевелся в Египте еще в прошлом
веке. Никто не знает, почему. Боги забрали обратно один из своих древних
даров, буквально выдернули его с корнем. Камень есть - остались горы,
остались пирамиды, но ила тоже поубавилось с появлением плотин. И вместе с
папирусом с берегов Нила исчез последний египтянин, который владел
искусством строить папирусные лодки.
Мы странствовали по живописному Нильскому поречью верхом на конях и
верблюдах, на автомашинах, поездах и катерах. Приходили на рыбачьи шаланды и
грузовые баржи, сидели под солнцем на серых досках и ели арабские лепешки с
липнущим к палубе мягким сыром, надеясь получить какие-то сведения от
речников, которые не знали, что такое обувь, и редко сходили на берег. Они
родились на борту, и все; жена, дети, скот, скарб - находилось тут же. Сто
раз чиненная деревянная лодка с каютой-шатром - родной дом нильского рыбака,
его деревня, его мир. И мы немало узнали от них. О том, как люди ухитряются
жить в трудиться там, где, казалось бы, и повернуться-то негде. Как стряпают
на легковоспламеняющейся палубе над глиняным очагом. Как заготавливают
провиант, который не боится никакого солнца. Но о папирусе они нам ничего не
могли рассказать, тут скорее мы их могли поучить. Рыбаки В жизни не видели
папирусного цветка, не видели даже маленького пучка этой травы, посаженного
для туристов у фонтана перед входом в Каирский музей. Они не заходили внутрь
гробниц. И отцы им не говорили, что некогда Нилу ходили совсем другие лодки,
а не те, на которых они сами выросли.
Однако Нил велик. Он тянется на юг через Египет и Судан до своих
истоков в Уганде и Эфиопии. И вот там-то, по берегам озер в его верховьях,
папирус уцелел. Я услышал даже, будто бы он там растет так же пышно, как на
озере Чад.
Должно быть, древние любили странствовать по свету, ведь многие из
фараонов, правивших Египтом, родились в далекой Эфиопии, где начинается
Голубой Нил. Но в средние века нильский путь был забыт, и легенда помещала
истоки великой реки в таинственных, неведомых Лунных горах. Лишь после того
как европейцы во времена Колумба тоже пустились в странствия, итальянцы и
португальцы вновь открыли верховья Нила. И люди нашей эпохи узнали, что
Голубой Нил вытекает из озера Тана, лежащего высоко в горах Эфиопии. В
Марокко и на Сицилии тоже есть папирус, но очень мало, на большую ладью
сразу не соберешь.
Итак, отправляйся за папирусом к истокам второй по длине реки земного
шара; позавидуешь фараонам... К тому же в Судане были какие-то осложнения, и
власти косо смотрели на туристов, да еще таких, которые уверяли, что цель их
поездки - связать лодку из цветков папируса! Зато Эфиопия не стала чинить
препятствий, и рейсовый самолет доставил нас в Аддис-Абебу, столицу древнего
королевства, расположенную на высоте 3 тысяч метров над уровнем моря,
посреди зеленого нагорья с россыпью желтых цветов.
Моим спутником был начинающий кинооператор, итальянец Тоси, худой и
такой долговязый, что мы насилу втиснули его в маленький самолет местной
линии, который ходит на озеро Тана. И вот уже нас качает на воздушных ухабах
над зелеными холмами Эфиопии. Внизу на склонах и вершинах жались в кучу
живописные круглые соломенные хижины. Долго ландшафт напоминал волнистую,
всех оттенков зелени площадку для игры в гольф. Потом пошли изборожденные
ущельями горы. На дне глубоких диких каньонов пенились белые ручьи. А вот и
верхнее течение Нила - красно-бурая лента на дне судорожно извивающейся
теснины между обрывистыми скалами. Эти извивы были словно рисуночное письмо
самой природы, повествующее о том, как древняя река в союзе с всесильным
временем тысячелетиями вгрызалась в горный массив, выплевывая пережеванные
ею скалы Эфиопии в виде миллионов тонн ила на засушливые равнины Судана и
Египта. С незапамятных времен Нил без устали перемалывает горы Эфиопии в
удобрение для полей Египта. Вот уж подлинно исторический ландшафт, ведь из
этих борозд возникла почва, питавшая один из корней мировой культуры.
Мои размышления были нарушены. Пилот взял ручку на себя, самолет резко
пошел вниз и чуть не сбрил крылом макушки деревьев на скальном ребре в одном
из зигзагов реки. Нил исчез, мы видели только деревья и скалы. И в ту же
секунду вдруг услышали со всех сторон громоподобный гул, в котором
совершенно тонул рокот мотора. Руки вцепились в сиденье, живот стал
невероятно тяжелым, дыхание на миг остановилось. Тут же впереди снова
показалось русло Нила, но это была картина безумного хаоса. Великая река
была разорвана поперек во всю свою ширину и могучей стеной уходила отвесно
вниз. Впереди нас, по бокам, вверху, внизу падали с уступа на уступ
беснующиеся белые каскады, вода бурлила, рокотала, кипела, пенилась,
курилась. Мрачные утесы заслонили солнце...
Ручку от себя, нас вдавило в кресла, высотный руль вкупе с сильной
восходящей струей воздуха бросил машину вверх, мы влетели в изумительную
радугу на фоне голубого неба и пронеслись над самым краем бушующего кратера,
там, где идущий нам навстречу лоснящийся поток, как бы надломившись,
обрывался в пропасть. И опять под нами Нил, но уже этажом выше, волшебно
изменившийся - бурого цвета, степенный, неторопливый, неслышный. И никаких
круч или барьеров, ровное зеленое плато, ничем не заслоненный вид на отлогие
холмы, блестящую воду и вечнозеленый лиственный лес.
- Хотите еще раз посмотреть? - спросил летчик. Не дожидаясь ответа, он
развернулся, прошел над обрывом и опять бросил машину вниз, в клокочущее
ущелье.
- Водопад Тиссисат, - бесстрастно сообщил он, когда остался позади
оглушительный рев. - Здесь Нил срывается отвесно вниз с плато. Местные
называют водопад Тис Аббай. Аббай - имя Нила, а "тис" означает "дым".
Получается "курящийся Нил".
Мы обернулись - в самом деле, там, где великий Нил исчезал в
преисподней, к безоблачному небу, словно дым исполинского костра,
поднималась завеса из мельчайших капелек.
Самолет приземлился в Бахар-Даре, и вскоре мы уже снимали тот же
водопад с земли. Здесь пролегала грань между двумя мирами - или этажами
двухэтажного мира. Мы знали, что совсем близко люди по-прежнему, как во
времена фараонов, плавают на папирусных лодках: всего один дневной переход
отделяет Тиссисат от озера Тана, в котором берет начало Голубой Нил и на
котором мы рассчитывали найти папирус в неограниченном количестве.
И вот мифические Лунные горы, вот начало реки, и серебряная с чернью
гладь озера Тана отражает вечерние тучки, контуры гор и макушки деревьев. В
заливе что-то двигалось, словно какие-то животные с загнутым вверх хвостом
беззвучно пересекали серебристую дорожку. Нырнут в тень - пропадут, выйдут
опять на отливающий серебром клин - отчетливо видно длинные силуэты. Я
насчитал шесть силуэтов; шесть папирусных лодок бесшумно скользили по воде
там, где два лесистых мыса сдавливают озеро Тана и рождается поток, который
медленно катится к водопаду.
На каждой лодке сидели люди - где один, где двое, где трое, - и гребли
тонкими шестами, как двухлопастным веслом. Может быть, они ловили рыбу в
протоке, а может быть, просто тешились на досуге, бороздя тихие струи, с
которых начинается Нил. Пониже чья-то лодка лихо неслась по белым перекатам
в опасной близости от могучего водопада, но черный гребец искусно вывел
легкое суденышко из бурлящей стремнины и пошел обратно к озеру, держась в
тени у самого берега.
Лунные горы. Горы, вздымающиеся к Луне. Так рисовался здешний край
путешественникам средневековья, карабкавшимся вверх с берегов Красного моря
или с египетских равнин. Озеро Тана лежит на высоте 1800 метров над уровнем
моря, а горы кругом достигают 3 - 4 тысяч метров. Озеро большое - с одного
берега другой не видно. На нем нашли себе приют черные монахи. Лесистые
острова стали их обителью, и сотни лет только папирусная лодка связывает их
с внешним миром.
Хотя уже смеркалось, я даже на таком расстоянии рассмотрел интересную
особенность здешних лодок. Если на кадай на уединенном озере Чад корма
обрезана прямо, и только нос загнут вверх красивой дугой, то папирусная
лодка, дожившая до наших дней в истоках Нила, сохранила исконную египетскую
форму. Не только нос, но и корма изогнута вверх, причем ахтерштевень еще
загибается внутрь, образуя характерный древнеегипетский завиток. И в этот
тихий вечерний час я мысленно перенесся вниз по течению Нила, перенесся в
далекое прошлое, когда занималась безмятежная заря истории.
Краешек тропического солнца провалился за далекие лесные кроны, и свет
медленно померк, как в кинозале. Горы и озеро, скрывшись во тьме,
растворились во времени. Теплый ночной ветерок принес сладкий запах
благовоний и веяние нетленных тайн - дыхание островов, где календарь застыл
на месте, где в наши дни живет средневековье, лелеемое и сберегаемое
монахами, которые пронесли сквозь столетия образ жизни, одежду, ритуалы и
веру, доставленные сюда их святыми предшественниками в ту далекую пору,
когда средневековье для всех еще было явью.
Хотя на островах высятся могучие деревья, монахи по сей день не делают
ни долбленок, ни дощанок. Предки провели папирусную лодку из седой древности
в средневековье, потомки невозмутимо ведут ее дальше, в атомный век. Вот мы
и приехали к ним за наукой: им ли не знать, как вяжут папирусные лодки и где
найти нужное нам количество папируса!
Откуда пришли учителя черных монахов? Древние народы, обитавшие в
разных концах Нила, делились друг с другом не только папирусными лодками и
фараонами. Зарождающееся христианство проникло в Эфиопию из Египта за тысячу
лет до того, как в спячке средневековья заглохли естественные связи между
равнинами в устье Нила и нагорьем в его истоках. Уже около 330 года, задолго
до прихода христианского учения на север Европы, в Эфиопии распространилась
коптская вера. Первые христиане поселились севернее озера Тана, в древнем
королевстве Аксум высоко в эфиопских горах. Позже многие из них бежали от
преследований на юг, на затерявшиеся в просторах озер Тана и Звай острова.
Черные монахи, нашедшие убежище на Тане, живут там уже семьсот лет, а
преемственность обеспечивают, привозя на своих папирусных лодках молодежь с
побережья.
Чтобы познакомиться с монахами и разведать участки папируса, мы взяли
на прокат железную моторку с папирусной лодчонкой на буксире. Один
предприимчивый итальянец привез две таких моторки на Тану и конкурировал с
ладьями из папируса, забирая зерно на мелких пристанях и доставляя его на
два центральных базара в северной и южной частях озера.
Густой лес покрывал откосы первого острова, к которому мы подошли,
корни деревьев переплелись даже в воде. Мы протиснулись к суше на папирусной
лодчонке и спрыгнули на берег под сень листвы. Между стволами начиналась
узкая тропка, здесь стояли два монаха, словно поджидали нас. В длинных
облачениях с опущенным клобуком, босые, темно-коричневая кожа, черная
борода. Придерживая рукой коптский крест на груди, они молча поклонились и
учтивым жестом указали нам путь к стоящей наверху часовне.
У солнечной стены сушились поставленные на ребро папирусные лодки,
лежали снопы сухого папируса Часовня стояла в высшей точке острова, такая
же, как разбросанные по откосу скромные лачуги монахов, только размером
побольше. Круглая постройка из жердей под толстой соломенной крышей конусом.
Раздались низкие мелодичные звуки гонга - подвешенной каменной плиты,
по которой колотили дубинкой, и к часовне потянулись монахи. Красивые,
статные люди, как большинство эфиопов: темная кожа, чеканное лицо, орлиный
нос, острая черная бородка. Тут и юноши, и зрелые мужи, и согбенные
седобородые старцы. Все в грубых облачениях, босые или в открытых сандалиях;
я приметил несколько апатичных, изможденных лиц. Кормились эти бедняки тем,
что им давали жалкие клочки земли, да рыбой из озера. Дни проходили в
молитвах, псалмопениях и раздумье.
Нас приняли как желанных гостей; можно было надеяться, что мы здесь
получим важные сведения. Два старика в чалмах приволокли похожие на бочонок
барабаны и, колотя по ним ладонями, затянули надтреснутыми голосами
диковинные церковные песни, явно унаследованные от древнейших эфиопских
христиан. Должно быть, так же пели учредители их церкви, когда пришли сюда
из королевства Аксум.
Остров называется Ковран Гавриил, и архангел Гавриил богатырского
роста, с мечом в руке встретил нас, когда монахи предложили нам войти в их
часовню с соломенной крышей. Его изображение, обрамленное многокрасочными
библейскими сценами, украшало своего рода алтарь, который занимал всю
среднюю часть часовни от пола до потолка, оставляя круговой проход вдоль
стен с выходами на все стороны. По этому принципу устроены все коптские
церкви на озере Тана.
Цветная роспись алтаря позволяла проследить всю библейскую историю. По
словам монахов, которые подтверждаются очаровательно наивной трактовкой,
алтари были расписаны лет двести - триста назад, а то и раньше. "На
картинке, изображающей, как фараон со своим египетским войском тонет в
Красном море, только блестящие рыцарские шлемы и ружейные дула торчат из
воды...
Нас попросили разуться у входа в часовню, и когда мы вышли, то вынесли
с собой полчища блох, которые долго постились на церковных коврах. Я еще
легко отделался, а вот порывистые движения кинооператора говорили о том, что
передовые блошиные отряды быстро добрались до его подмышек и головы. Бегом
спустившись к лодке, он, к великому замешательству монахов, затеял что-то
вроде стриптиза с дезинфекцией при помощи пульверизатора.
К тому времени я уже успел выведать у монахов то немногое, что они
могли рассказать о плавучести папируса. Хотя для этих островитян папирусная
лодка то же, что для жителя пустыни лошадь и верблюд, никто из них не
пользовался ею больше одного дня подряд. Походят день - непременно вытащат
на берег и поставят ее сушиться, не то очень сильно намокнет. А намокший
папирус хоть и не тонет, но грузоподъемность совсем не та. Чем больше лодка,
тем дольше она сохраняет плавучесть, но чересчур большие делать нет смысла,
слишком тяжело вытаскивать из воды и сушить.
Да, не густо.
Следующий остров назывался Нарга. Он был плоский, с папирусом в мелких
заливах, но это растение нужно было самим монахам для пополнения своего
флота. Они говорили, что папирус как-никак гниет; сколько ни просушивай
лодки, раз в год приходится вязать новые. А в старинной каменной башне сидел
монах, который вообще ничего не говорил. И не двигался с места. Только и
видно темный силуэт на фоне облаков. Башня была построена царицей Ментуаб
250 лет назад, монах же уселся на верхней площадке лишь несколько лет назад,
зато дал богу обет неподвижно просидеть там всю жизнь. До самой смерти. Его
собратья смотрели на него как на живого святого.
Мы поспешили к соседнему острову, Дага Стефано, его лесистые взгорья
высоко вздымаются над водой. Это самый священный остров на всем озере, до
того священный, что ни одной женщине, будь она хоть царица, не дозволяется
сходить здесь на берег. Последний раз такая попытка была сделана 250 лет
назад. Царица Эфиопии Ментуаб со своей свитой подошла к острову на большой
папирусной лодке, но ее учтиво спровадили. И пришлось ей продолжить путь до
Нарга, где она и соорудила храм и башню.
Дага Стефано благодаря пышной растительности очень красив. На вершине
острова между древесными кронами мы различили соломенную крышу с крестом. У
единственного причала стоял на страже оборванный монах с явными признаками
слоновой болезни; к деревьям позади него были прислонены маленькие
папирусные лодки. Волнуясь, мы ступили на священные камни: что последует? Но
монах позволил нам осмотреть лодки и не стал нас останавливать, когда мы
пошли по широкой тропе вверх. Могучие деревья, соломенные лачуги, монахи...
Немые поклоны, рот бормочет молитву, рука придерживает маленький крест...
Папирус? Они дружно показали через озеро. Вон там. Там его сколько угодно.
Они сами его там берут. Сколько держится на воде? Восемь дней. От силы две
недели. К тому времени он, если не затонет под тяжестью груза, все равно
сгниет и развалится на волне. Папирус надо сушить. Вытаскивать лодки на
берег. Больше они ничего не могли нам сказать.
В храм нас не пустили. Его овальные стены из камня, бамбука и соломы
грозили вот-вот рассыпаться. Но рядом было что-то вроде каменного грота с
множеством реликвий. Два улыбающихся монаха любезно ввели нас в этакий
кабинет ужасов. В полумраке на полках лежали белые черепа, старинные кресты
и священные предметы, принадлежавшие покойным отцам церкви. Главной святыней
были накрытые материей длинные стеклянные гробы. Покрывала сдвинули, и мы
увидели мощи, бальзамированные тела четырех эфиопских царей со скрещенными
на груди руками. Здесь, на священном острове, они обрели вечный покой. Их
привезли сюда на папирусных лодках через бурное озеро Тана, как некогда
траурные процессии сопровождали мумии фараонов по тихому Нилу.
Выйдя из темного грота на волю, мы устроили монахам маленький сюрприз:
они услышали собственные голоса, записанные на портативном магнитофоне.
Другим тоже захотелось услышать себя. И вот все монахи сидят в ряд на
широкой лестнице и хором поют в микрофон. Звучат древние коптские псалмы. Я
сижу на корточках перед ними и регулирую запись. Позади меня стоит
долговязый кинооператор, согнувшись в три погибели над штативом. Вдруг я
услышал страшное ругательство, от которого стрелка индикатора на магнитофоне
ударилась в край шкалы, после чего откачнулась на ноль и застыла. Монахи
закрыли рты и вытаращили глаза. Я обернулся и увидел, что мой итальянский
товарищ исполняет какой-то лихой воинственный танец. Штатив он уже сшиб
ногой и теперь торопливо стаскивал с себя рубаху. Отбросив ее, он взялся за
брючный ремень.
- Стой! - яростно прошипел я. - Ты что, рехнулся?!
Мои слова не возымели никакого действия. Штаны последовали за рубахой,
и Тоси, завершив стриптиз, обеими руками схватился за корму.
- Оса! - вопил он. - У меня в штанах оса! Эх, оператор, оператор, так
испортить нам последние минуты на острове Дага Стефано. Я не мог его
простить, хоть и жалко было смотреть на беднягу, который не был в состоянии
даже сидеть, когда мы вернулись в моторку. Монахов с лестницы как ветром
сдуло, осталось лишь не сколько человек; впрочем, они с признательностью
приняли от нас скромную лепту в благодарность за содействие и во искупление
греха, совершенного кинооператором.
В общем визит к черным монахам нас огорчил. Послушать их, так главное -
делать папирусную лодку поменьше, чтобы легче было вытаскивать ее на берег и
просушивать. Не очень-то это подходит для Атлантического океана... Как
только лодка освобождалась, ее немедленно выносили на берег.
Чтобы упростить сушку, лодки побольше здесь делают из двух частей,
которые можно выносить на берег отдельно: тонкий, так сказать, корпус с
загнутыми вверх носом и кормой, а внутри корпуса - пригнанный к нему толстый
папирусный матрац. Чадские кадай куда массивнее. Если монахи озера Тана
стараются делать лодки легкими, ревностно сохраняя исконную древнюю форму,
то для будума на озере Чад важнее всего капитальность конструкции.
Идя дальше через озеро, мы миновали несколько островков, ставших
вотчиной бегемотов. Наше появление вызвало переполох, могучие звери, покинув
свою обитель, погружались в воду и выныривали около нас. Нам объяснили, что
они ненавидят папирусные лодки и всегда норовят их опрокинуть, потому что с
таких лодок исстари били гарпунами бегемотов. Но когда мы столкнули в воду
нашу папирусную лодчонку, бегемоты, окружив ее со всех сторон, только
фыркали и таращили любопытные глаза.
В юго-западной части озера, где берег едва выдается над водой,
раскинулись обширные заросли папируса.
В одном месте сквозь папирус пробивается мутный поток, и по озеру
словно расплывается бурая краска. Здесь в Тану впадает речушка, ее устье
сразу и не отыщешь в густом папирусе, где прячется много крупных болотных
птиц. И так как озеро питает Голубой Нил, эту речку назвали Малым Нилом.
Как правило, Малый Нил настолько мелок, что на моторке по нему можно
пройти всего несколько сот метров, но необычно высокий уровень воды позволил
нам подняться вверх по реке до маленькой деревушки племени абайдар, лежащей
в 3 километрах от озера. При появлении нашей моторки из крытых соломой
круглых хижин высыпали на берег местные жители. Как нам объяснил Али,
впервые одна из двух принадлежащих его итальянскому боссу моторок зашла в
Малый Нил.
Встречающие спустили на воду лодки из папируса, сушившиеся возле хижин,
и направились к нам, кто на веслах, кто толкаясь шестом. Самые маленькие
здешние лодочки - по сути дела, поплавки, смахивающие на бивень слона; нам
сказали, что они называются коба. Вяжут и применяют их точно так же, как в
Центральной Африке, в Южной Америке и на острове Пасхи. Лодка побольше на
одного человека, называется тароча, а наиболее обычная для Таны разъемная
лодка на двух и больше гребцов - танкуа. Мы видели танкуа с экипажем в
девять человек, но нам говорили, что есть лодки, на которых перевозят через
озеро до 2-3 тонн зерна. Был случай, сильный ветер унес груженую танкуа, и
она целую неделю дрейфовала по озеру, прежде чем ее удалось пригнать к
берегу, даже зерно успело прорасти.
Абайдары, как и черные монахи, считали, что две недели - крайний срок,
после которого танкуа, пропитавшись водой, неизбежно развалится. Корпус этой
лодки настолько тонок, что она извивается на малой волне, будто змея.
Все это подтверждало мои первые впечатления. Хотя танкуа с загнутой
вверх кормой больше похожи на лодки древнего Египта, чем чадская кадай, они
уступают ей в прочности. И поскольку в нынешнем Египте нет ни папируса, ни
строителей папирусных лодок, напрашивалось решение: взять папирус с озера
Тана, строителей - с озера Чад, а образец для задуманной мной реконструкции
- с древнеегипетских фресок.
Ночью разразилась жуткая гроза. Мы привязали моторку за дерево на
берегу и накрылись папирусной лодкой. Гром гремел так, как это бывает, когда
низкие тучи идут над самой водой. Ослепительный блеск молний и оглушительные
залпы говорили о том, что центр грозы над нами. Молнии били в озеро, ударяли
в берег. Вспышка, удар грома, толчок воздушной волны - и совсем рядом с нами
раскололось огромное дерево! Дождь лил как из ведра. Наше имущество плавало
в лодке вместе с дневным уловом рыбаков. А кинооператор крепко спал, в такую
погоду он был избавлен от необходимости сражаться с насекомыми.
...На самом юге Эфиопии, с севера на юг параллельно Красному морю,
протянулась в сторону Кении Рифт-Валли. Геологи полагают, что эта широкая
долина, зажатая между двумя горными грядами, образовалась при медленном
смещении Африки на запад за много миллионов лет. На дне рифта, словно
бусины, лежат в ряд большие озера. На одном из них, озере Звай, вяжут
папирусные лодки. Есть отличная автомобильная дорога, и большинство озер -
излюбленное место отдыха; из столицы, Аддис-Абебы, сюда приезжают охотиться,
ловить рыбу и купаться. Только Звай, хотя оно самое красивое, не посещается
туристами. Сюда не доходит шоссе, и здесь растет папирус, прибежище улитки,
в которой вырастает личинка шистозомы, гроза любителей купанья.
В Аддис-Абебе я встретил двух шведов, от которых кое-что узнал про
Звай. Один из них, этнограф, изучал по литературе жителей тамошних островов.
Другой - он кормится ловлей птиц в Эфиопии - сам побывал на озере.
Я взял напрокат джип, погрузил на него продукты и полевое снаряжение,
мы покинули нашу базу в столице и помчались сперва по отличной, потом по
хорошей, потом по посредственной и, наконец, по отвратительной дороге.
Первый ночлег - у гостеприимных шведских миссионеров на высоком восточном
склоне Рифт-Валли. На другое утро вместе с переводчиком - эфиопским учителем
Асеффа - и "знающим дорогу" молодым парнем из племени галла мы двинулись
дальше к озеру Звай.
Глубокое ущелье с порожистой рекой, секущее равнину к западу от озера,
преградило нам путь, и в поисках переправы пришлось проехать 25 километров
на юг по строящейся дороге, увязая в сыром грунте. Наконец мы пересекли реку
по мощному каменному мосту, после чего километров пятьдесят ехали на
северо-запад вовсе без дороги, где по конной, где по звериной тропе, где
просто в просветах между редкими деревьями. Часто кому-нибудь из нас
приходилось идти впереди джипа, отыскивая путь. "Проводник" сидел смирно, не
раскрывая рта, а если и пытался что-то нам подсказать, то весьма неудачно.
Дикие звери не попадались, зато мы видели много старых могильников. То и
дело встречались нам галла - на плече копье, по пятам трусит собака. Хотели
мы спросить у одного парня про дорогу, но он так перепугался, когда мы
развернули джип в его сторону, что поднял копье для защиты, потом пустился
наутек и мигом исчез среди акаций.
Вечерело, когда мы выехали на высокий утес, с которого открывается
великолепный вид на восточный берег озера Звай и два ближних острова. На
утесе стоял дощатый домик и большая палатка - шведская миссионерская
поликлиника. Заведовала поликлиникой медицинская сестра, но она уехала в
отпуск в Швецию, и мы застали только сторожа, живущего с семьей в шалаше по
соседству. Он п