нятное и рассыпала во все стороны пули из зажатого в кулаке маленького, но ужасного пистолета. Наконец выстрелы немного успокоили ее, и она обрела дар речи; и Гена в кустах услышал нечто, о чем он почти уже догадывался еще дома, в Ленинграде, но всякий раз отбрасывал свои догадки, вспоминая Эмпирейский пролив и нырнувший в волны злодейский истребитель. - Проклятая скотина! Маразматик! Сколько извилин шевелится в твоем мозгу? Ты хуже самого старого вола из твоих бесчисленных стад! Тебе давно пора на свалку! - кричала, теперь уже без всякого "демонизма", а совсем как рыночная торговка, мадам и совала свой пистолетик в огромную перезрелую клубнику, то есть в нос господина Сиракузерса. - Из-за твоего скудоумия, из-за твоего склероза рухнул весь гениальный замысел, созревший в этой хорошенькой головке! - Она постучала себя рукояткой пистолета по лбу. - Изящная аристократка, вместо того чтобы наслаждаться искусством, цветами, любовью, взвалила на свои хрупкие плечи всю тяжесть операции "Сундучок". Она рядилась в несвойственные ей личины агента "И-М-С", старика антиквара, дворничихи в этом огромном опасном Ленинграде! Каким опасностям подвергалось нежное существо, отпрыск древней французской фамилии! Весь гениальный план: высадка на ГФ-39, обман мультимиллионера, захват зурбаганского лайнера - все рухнуло из-за склероза старого вола, не помогли даже витамины "Гигант"! Сподвижники, товарищи мои, борцы за великую океанскую идею, мы также далеки от кассиопейских сокровищ, как в самом начале нашего пути! Плачьте, сподвижники! - рявкнула она и, только убедившись, что все плачут, снова запричитала: - Что нам остается теперь, милые мученики идеи? Жалкие мультимиллионы этого ничтожества? - Да, жалкие мультимиллионы, - радостно зарыдали "борцы-сподвижники". - Все мои жалкие мультимиллионы - ваши, - торопливо сказал Сиракузерс. - Только умоляю, мадам, больше не надо... пальцем! - Мало! - рявкнула Н-Б и снова застонала, словно Дездемона. - Ваша любимая, прелестная, величественная прошла сквозь такие тернии! Ей пришлось надеть на себя маску идиота-туриста! Ей пришлось, для того чтобы завладеть кассиопейской "флейточкой", обезобразить свое милое личико седыми усами, а свою прелестную фигуру скрыть под черной дурацкой крылаткой! Ей пришлось укокошить какое-то несовершеннолетнее существо... - Вдруг она запнулась и медленно повернулась к коленопреклоненной Бубе Флауэр: - Встань! Ты говорила что-то о несовершеннолетнем? - Любимая, прелестная, величественная! - воскликнула Буба с театральным жестом, видимо, таков был стиль обращения бандитов к их атаманше. - В самом начале операции начались некоторые недоразумения. Во-первых, не прилетел из Парижа Лестер Тиу-Чан, и нам пришлось начинать без него... Внезапно в идиллический шум прибоя и рокот пальм под крепким теплым ветром вплелся какой-то посторонний звук. Все повернули головы и увидели, что из-за вершины островной горы вылетел и стал быстро приближаться к ним военный геликоптер "хьюи", явно купленный по дешевке на сайгонской толкучке, после того как огромная американская экспедиционная армия убралась восвояси. Бандиты взяли оружие наизготовку и плотным кольцом окружили вертолет, который сел на бетон, взвихрив своими винтами некоторые легковесные "реликты памяти". - Лестер Тиу-Чан! - вскричала Буба Флауэр, когда из вертолета выскочил тот самый плейбой - блондин, что так позорно стушевался перед Геннадием в парижском аэропорту Орли. - Величественная, разрешите мне пристрелить этого труса? - Любимая, прелестная! - вскричал Лестер Тиу-Чан и шмякнулся ничком на бетон в ноги мадам Н-Б. - Величественная! Твой верный сподвижник у твоих ног! Признаюсь, я не смог прилететь вовремя в Зурбаган из-за своей слабости. Мадам, вы знаете меня по Гонконгу, по Макао, по Борнео, по Эмпиреям и ГФ-39, вы знаете, что Лестер Тиу-Чан нигде не праздновал труса. Мадам, в Орли я был потрясен, я едва не отвалил копыта, мадам! Мадам, я увидел среди пассажиров, летящих в Зурбаган, нашего страшного врага, того бесенка, с которым когда-то вместе тренировался под командой Дика Бугги - хорошего огоньку под его сковородку! - с которым мы высадились на Эмпиреях и который нас всех тогда погубил, - я увидел, мадам, Джина Стрейтфонда собственной персоной! - Это он! - завопила Буба Флауэр. - Он освободил пилотов, засадил нас в чемоданы и скрылся! Он не мог далеко уйти! Все бандиты повернулись к Накамура-Бранчковской в ожидании приказа. Женщина-чудовище кусала пунцовые губы. - Злой гений моей судьбы, - медленно проговорила она. - Джин Стрейтфонд, отнявший у меня Корону Больших Эмпиреев! Там, в Ленинграде, какой-то мальчишка, похожий на него, путался у меня под ногами. Уж не он ли? Интуиция подсказывает мне, что он охотится за нашим сундучком. - Она повернулась к Сиракузерсу и подняла свой страшный палец. - Куда побежал мальчишка? - Вон в те кустики, - всхлипнул Сиракузерс. Трусливый богач даже не подумал в этот момент, что, предавая смельчаков, он лишает себя последнего шанса на спасение. - Буллит, Пабст, Грумло, Латтифудо, Тиу-Чан - в вертолет! - скомандовала мадам Н-Б. - Мы настигнем их с воздуха. Живыми они отсюда не уйдут! Она не подозревала, что "злой гений ее судьбы" вместе с экипажем зурбаганского лайнера лежит в двадцати метрах от вертолета и держит оружие наизготовку. - Бейте в бензобак, ребята, - тихо скомандовал Гена Филу, Эспу, Зиту, Гале и Акси. - Огонь! Шесть стальных струй прошили тропические заросли и ударили в борт вертолета. Мгновение спустя взорвался бензобак. Огненное облако поднялось в небо. Клубы дыма повалили от горящей машины и скрыли из глаз мечущиеся фигуры бандитов. - Отступаем в гору! - скомандовал Гена, и они все шестеро пустились бежать по тропинке вверх, туда, где на фоне красного заката, словно силуэт сказочного замка, вырисовывалась скалистая вершина острова. Любитель сочных деликатесных рыб океанский бог Де-Винду оказался милостив. Стоял штиль, и странный караван беспрепятственно двигался всю ночь в фосфоресцирующих водах. Пловцы и гребцы-буксировщики сменяли друг друга. Между прочим, когда в коренники вышла бабушка Мария Спиридоновна, скорость каравана резко возросла, что вызвало среди жертв веселое оживление. Стихия была настолько ласкова и добра к нашим жертвам, что даже и стихией-то не казалась, а казалась какой-то уютной и милой средой обитания. Быть может, потому так вела себя стихия, что наши жертвы даже и не казались ей жертвами, а просто какой-то симпатичной компанией чудаков-весельчаков. Все жертвы, представители разных наций, вели себя преотменно, подбадривали друг друга доброй, порой ядреной шуткой, смехом, брызгами, разговором. Компанийка хиппи подбадривала музыкой: трелями тибетской флейты, звоном лондонских колокольчиков. Помпезов Грант Аветисович подбадривал всех чтением на память философских книг - Гегеля, Фейербаха... Что касается маленьких детишек - китайчонка, татарчонка, мальгашонка, австрийчонка и маори, - то они были просто счастливы. Знаете ли вы океанскую ночь? Да кто же нынче не знает океанской ночи! Нет, наверное, на земле ни одного человека, который бы хоть раз не видел ее в кино, и вам, многоуважаемый современный читатель, не нужны никакие подробные описания. "Океанская ночь", - говорит автор, и вы сразу же представляете себе светящуюся тяжелую мглу необозримой влаги и над ней черную прозрачность необозримого неба, где полыхают Южный Крест и Лебедь, Орион и Скорпион, и где нынче деловито пробираются сквозь звездную толчею искусственные звезды-спутники, военные и штатские. "Ах, - подумала в эту звездную океанскую ночь Наталья Вертопрахова, отдыхая на плоту и глядя в небо с непонятным волнением, - ах, мне кого-то не хватает в эту ночь: то ли родителей, то ли тренера, то ли этого несносного заносчивого одноклассника, вообразившего, что быть героем приключенческих книг гораздо заманчивее, чем чемпионом по художественной гимнастике. Ах, - подумала она, - все это шутки переходного возраста и, как бы сказал присутствующий, но молчащий Брюквин, "ноу комментс"..." Так они плыли и старались не думать о том, что под ними несколько километров водной толщи, населенной неведомыми существами. На рассвете, когда часть жертв частично выбилась из сил и отчасти почувствовала себя и в самом деле жертвами, вожатый каравана Фуруруа Чуруруа испустил торжествующий вопль. Ни европейцы, ни американцы, ни азиаты, ни австралийцы, ни африканцы еще не видели на горизонте никаких признаков земли, но Фуруруа Чуруруа своей чуткой кожей полинезийца уже почувствовал близость атолла ГФ-39. И впрямь через несколько часов в лучах восходящего солнца предстал взору наших жертв крохотный клочок суши, окаймленный неизменным океанским ожерельем, белоснежной стеной мощного прибоя. Теперь предстояло собрать последние силы и преодолеть стену мощного прибоя, не растеряв по дороге женщин, хиппи и детей. ГЛАВА IX, в которой говорится о том, как не вредно иметь многодетных друзей Маленький отряд во главе с тем, кого так не хватало кое-кому на импровизированном плоту, то есть во главе с Геной Стратофонтовым, отступал по звериным тропам сквозь джунгли неведомого острова в гору, то есть к вершине единственной на этом острове, но довольно крутой горы. Сначала бандиты шли по пятам. Смельчаки слышали даже их хриплые голоса, не говоря уже о беспорядочных выстрелах в темноту. Потом выстрелы смолкли и голоса отстали. Бандиты, видимо, решили отложить охоту на завтра: ведь все равно с острова уйти никуда нельзя. Остров был естественной ловушкой. Прошло еще несколько часов, прежде чем отряд достиг вершины окруженного скалами маленького плоскогорья, похожего на естественную крепостную башню, очень удобного для укрытия и обороны и покрытого к тому же мягким упругим мхом. - Подождем рассвета, - предложил Гена. - Отсюда мы увидим весь остров и окружающее пространство. - Подождем рассвета, - согласились Фил, Эсп и Зит, - и увидим все пространство. - И выставим караул, - предложил Гена. - И выставим караул, - согласились Гала и Акси и тут же предложили мужчинам подкрепить свои силы какими-то увесистыми плодами, которые будто бы опустились из темноты прямо в руки стюардесс. Стюардесса верна своей профессии в любых условиях. Плоды были по вкусу похожи на смесь грейпфрута, дыни и швейцарского сыра и замечательно подкрепляли силы. Они определенно снимали также и нервное напряжение, эти таинственные плоды, и внушали надежду и оптимизм, хотя надеяться беглецам было особенно не на что. Патрулировать первым выпало Филу, и Геннадий растянулся на мягком пушистом мху. Он хотел было взвесить и оценить все события истекшего дня, но отвлекся от событий и попал во власть какого-то странного ощущения. Над ним распростерло огромные ветви некое могучее дерево. Оно гудело под океанским ветром и кипело пышной листвой с какой-то особенной доброй силой, и сквозь листья этого дерева просвечивало созвездие Кассиопеи. Все это вместе - гул дерева, и кипение его листвы, и мигающие огоньки созвездия - словно бы говорило Геннадию: "Спи, мой мальчик! Не взвешивай и не оценивай событий. Ты устал, завтра разберемся". ...Когда он открыл глаза, то увидел над собой молодого леопарда. Шерсть красивого зверя золотила заря, поднимающаяся из океана, "розовоперстая Эос", как называли ее когда-то древние греки. Леопард лежал на нижней ветви могучего дерева и дружелюбно смотрел на мальчика. Могучее дерево своими бесчисленными ярусами уходило в небо, и вершины его не было видно. Гена встал, потянулся, подпрыгнул и покачался немного на нижней ветви могучего дерева. Леопард одобрительно помахал хвостом. Гена увидел на фоне утренней зари красивый силуэт стюардессы Акси. Она сидела на скале, положив на колени автомат, а рядом с ней лежал, свернувшись калачиком, впрочем, скорее не калачиком, а здоровенным калачом, еще один молодой леопард. "Какие милые животные, - подумал Гена. - И какое удивительное дружелюбие! Наверное, они думают, что мы тоже леопарды, только другой породы". Он взобрался на одну из скал, окружавших лужайку, подошел к самому краю (внизу была пропасть) и огляделся. С этой огромной высоты он увидел сквозь розовую дымку на юго-западе очертание еще одного острова, а на северо-востоке были отчетливо видны крутые берега третьего. Неожиданно Гену озарила догадка: да ведь это не что иное, как цепочка маленьких Эмпирейских островов, тот самый хвостик той самой грейт-эмпирейской запятой! Мы на архипелаге! Ура! Это меняет дело! Шансы на спасение увеличиваются. Должно быть, мы находимся на острове Флип, или на Фухсе, или на Фео... Да, конечно, это остров Фео: ведь именно он славится самой высокой горой на всем архипелаге. Остров Фео! Гена спрыгнул со скалы и зашагал по пружинящему мху лужайки. Товарищи его, экипаж зурбаганского "ЯКа", безмятежно спали, раскинувшись под гигантским деревом. Похоже было на то, что и часовой Акси, чей силуэт так красиво выделялся на фоне зари, тоже безмятежно спала, красиво выделяясь. Это было бы опасно, если бы Гена не знал нравы своих врагов. Бандиты, окружившие гору, безусловно, тоже дрыхнут после обязательной вечерней пьянки. Похоже, что бодрствуют на всем острове только трое: он сам - Гена, симпатичный леопард на ветке гигантского дерева и само это гордое дерево неизвестной породы, которое, наверно, не спит никогда. Гена подошел к стволу, не уступающему по объему космической ракете, прислонился к нему и вздрогнул от изумления. Ствол дерева был теплый! Тепло шло изнутри дерева, словно там внутри по всем капиллярам и крупным сосудам шла горячая кровь. Читатель, конечно, уже догадался, что сделал наш герой в следующий момент. Конечно, Гена прижался к горячему дереву ухом и, конечно, услышал там внутри взволнованный стук, гулко несущийся сквозь деревянную массу и улетающий как бы в трубу. - Дерево Пульс! - закричал мальчик так громко, что все проснулись, даже очаровательный часовой, а леопард спрыгнул с ветви и посмотрел на Гену удивленными глазами. - Простите, я хотел сказать: это дерево Сульп! - взволнованно объяснил Гена и задумчиво пробормотал: - Что за странная оговорка... Прибой близ атолла ГФ-39, естественно, разметал импровизированный плот на кусочки и теперь выбрасывал на пляж с регулярностью автомата то кресло, то ящик, то чемодан, а то и человека. Бессмысленно было бороться с этой пенной стеной, да и незачем было бороться. Прибой не знал разницы между одушевленными и неодушевленными предметами. Он просто закручивал предмет в своих водоворотах, а потом выбрасывал его на уже горячий от солнца пляж. В конце концов, полуживые, в обрывках одежды, пассажиры сползлись все вместе под высокой кокосовой пальмой. Они лежали на песке, пытаясь отдышаться и выплюнуть излишки соленой воды, попавшей в их организмы при пересечении полосы прибоя. Однако не прошло и десяти минут, как они отдышались, выплюнули излишки и попытались - ох, человеки, неуемные существа! - сориентироваться в пространстве. Атолл ГФ-39 был крохотным кольцом суши вокруг небольшой мелкой лагуны, где важно и безучастно прогуливались несколько заблудших фламинго. Десятка два-три кокосовых пальм раскачивались в потоках пассата. В северо-западной части атолла был небольшой зеленый холм, с этого холма спустилась человеческая фигура и медленно двинулась по ослепительно белому пляжу к нашим жертвам. Мсье Фуруруа Чуруруа вгляделся в эту фигуру и сделал сообщение: - Медам и мсье, к нам приближается население атолла ГФ-39, а именно господин Герман Фогель, к которому я и направлялся на своем стремительном каноэ. Надо сказать, что вождь перепрыгнул через прибой на своем каноэ без особого труда. Беспомощное кувыркание в пенных водоворотах остальных мужчин каравана порядком удивило его, но он ничем не показал своего удивления, а тем более насмешки. Вождь был человеком образованным и широким, и он, конечно, понимал, что жители Лондона, Парижа и Ленинграда не встречаются в своей повседневной жизни с такими сильными прибоями. - Дело в том, господа, - продолжал он, - что некоторое время назад Герман Фогель, известный в прошлом радиолюбитель, послал в эфир тревожную радиограмму, адресованную известному и уважаемому в кругах коротковолновиков Геннадию Стратофонтову, то есть вашему внуку, мадам Мария Спиридоновна, вашему сыну, мадам Элла и мсье Эдуард, вашему другу, мсье Четверкин, мадемуазель Даша и Наташа и шевалье Брюквин Валентин. Однако сигналы с атолла ГФ-39 были очень слабыми, предполагаю, что сели аккумуляторы, и уважаемый Геннадий был поставлен в тупик. У каждого из нас, коротковолновиков, господа, есть круг своих друзей по эфиру, и очень часто эти круги соприкасаются. Так, на счастье, заочный друг уважаемого Геннадия, уважаемый Мик Джеггер, почтальон с Фолклендских островов, оказался и моим заочным другом. Я пустил в ход других своих заочных друзей, включая вашего соседа, уважаемого Цитронского Льва Степановича, принес жертву радиобогу Мегагерцу... ну, не будем уточнять, ну, пару кур, корзину рыбы, ну, кое-что еще... короче говоря, господа, Мегагерц оказался милостив, и мне удалось почти точно установить, что таинственные размытые сигналы идут от Германа Фогеля, с атолла ГФ-39. Увы, сигналы отсюда больше не повторялись, и мне пришлось выйти в море на каноэ. Впрочем, я рад, что встретился с вами и что мы теперь лежим все вместе на этом хорошем песке и можем все вместе разделить радость встречи с Германом Фогелем, который сейчас приближается к нам. К ним приближался гигант непонятной расы и непонятного возраста. Мускулистые бронзовые плечи и мускулистые черноватые ноги несли на себе обрывки одежды, которая, возможно, была когда-то сукном цвета хаки, но, возможно, и батистом цвета перванш. Длинные, спутанные пегие волосы ниспадали на плечи, длиннейшая пегая борода была заткнута за пояс. Цвета глаз нельзя было различить из-за нависших пегих бровей. Приблизившись на расстояние двадцати метров, гигант вынул из сумы две гранаты, поднял их над головой и прокричал на каком-то немыслимом языке, в котором клокотали русские, немецкие, французские слова, а также звуки моря, скрип пальм и вой ветра: - Если вы не гутентаген, а геген мир... у-у-у-скр-трек... нихт добро пож-ж-жа-а-гломп-гломп-ло-о-о-о-вать... шерше дизе папир... их буду вас эксплоз-з-з... тр-р-р... кх! Смысл приветствия, кажется, был ясен всем присутствующим : "Если вы пришли сюда с дурными намерениями, я взорву вас на месте!" В подкрепление своих слов гигант выразительно помахал своими ржавыми гранатами. Воцарилось смущенное молчание, и вдруг Четверкин Юрий Игнатьевич, резво вскочив на свои легкие ноги, устремился к гиганту с распростертыми объятиями. - Шер ами! Обер-лейтенант Герман Фогель, елки точеные! Ей-ей, милостивые государи, через пятьдесят девять лет приятно встретить даже бывшего врага! Вы помните, обер-лейтенант, как я сбил ваш "альбатрос" в 1915 году в трех верстах к северу от Перемышля? Я зашел к вам в хвост на своем "ньюпоре" и швырнул в ваш аппарат целый тюк горящей пакли! - Доннерветтер! Поручик Четверкин? - взревел гигант, выронил свои гранаты и заключил бывшего неприятеля в объятия. - Кр-р-р-ш-ш т, у-у-у-вз-з-з, - сказал он. - Унзер камф был жуткий шреклих... Ду бист в з-з-з-ы-ы-ы... - Ах, елки точеные! - Юрий Игнатьевич стукнул Германа Фогеля по спине. - Позволь тебе представить моих друзей, семейство Стратофонтовых! Вдруг все увидели, какого цвета глаза гиганта. Ярко-синие зрачки, казалось, выскочили из-под нависших бровей и остановились в священном ужасе. Он смотрел на семейство Стратофонтовых, словно на ожившие тотемы. Он рухнул перед ними ниц и простер руки, словно дикарь перед алтарем. Он, должно быть, и впрямь считал богами наших милых Стратофонтовых. - Стратофонтовы! Натюрлихе фамилией... гр-р-р-р... россен! Глюклих! Бонжур! Щ-щ-щ-асть-ть-ть-ть-е! Немалого труда стоило успокоить гиганта, внушить ему, что ничего невероятного не произошло, что Стратофонтовы - вовсе не миф, не гипербола, а самые обыкновенные миловидные люди. Решающую роль в этом деле сыграла баночка растворимого кофе, которую хлопотливый океан как раз подкатил к ногам компании. Мама Элла быстро вскипятила на непромокаемой зажигалке мужа банку воды и предложила икающему гиганту этот самый распространенный напиток современной цивилизации - "нескафе". Напиток произвел на Германа Фогеля чрезвычайно сильное и приятное впечатление. Он успокоился, улыбнулся и начал свой рассказ. Мы здесь даем лишь краткое изложение его рассказа, разумеется удаляя из него щелканье птиц, вой ветра и треск пальмовых веток. РАССКАЗ БЫВШЕГО ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА ГЕРМАНСКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ АВИАЦИИ, А НЫНЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЯ КОРЕННОГО НАСЕЛЕНИЯ АТОЛЛА ГФ-39 ГЕРМАНА НИКОЛАЕВИЧА ФОГЕЛЯ. В конце лета 1914 года молодой сорокалетний российский подданный Герман Николаевич Фогель-Кукушкин лечил невралгию на купаниях в Баден- Бадене, когда разразилась первая мировая война. Герман Николаевич был интернирован германскими властями. Власти насильственным путем лишили его русской половины фамилии, объявили его немцем, засадили за руль "альбатроса" и приказали: - Фогель, летай! "Альбатрос" решил все дело. Молодой человек был весьма увлечен этим новеньким летательным аппаратом и дал себя вовлечь в братоубийственную войну. Конечно, в русские войска Герман Николаевич не стрелял, а просто себе летал на своей мощной машине и бомбы сбрасывал в облюбованное им болото в трех верстах к северу от Перемышля. Как вдруг за ним стал гоняться русский летчик, по сведениям разведки, поручик Четверкин. Герман Николаевич был вспыльчивый сорокалетний молодой человек, и его раздражало, что ему мешают летать. Сначала они только грозили друг другу кулаками, а потом стали наседать друг другу на хвосты, и вот однажды хитроумный Четверкин швырнул в Германа тюк горящей пакли. Оказавшись в болоте, Фогель было уже обрадовался возвращению на родину, как вдруг германская армия начала наступление и вытащила его из болота. Он был награжден серебряным крестом и отправлен на Западный фронт. Здесь он однажды стал свидетелем газовой атаки. Зрелище человеческих страданий так глубоко поразило Германа Фогеля, что он решил раз и навсегда порвать все связи с цивилизацией, которая, по его наивному размышлению, была виновницей всех этих кошмаров. Он дезертировал из армии и пробрался в Аргентину, оттуда - в Чили, из Чили - в Перу, и, наконец, в Перу он попросил капитана-китобойца найти ему в океане необитаемый атолл, чтобы там он мог встретить закат своей жизни. Он думал о закате жизни, по тому что сразу после газовой атаки превратился из молодого сорокалетнего человека в пожилого сорокалетнего человека. Закат его жизни, как видим, значительно растянулся. Китобоец высадил его на этом никому не известном атолле в середине семнадцатого года, и годы потекли, как мелкие волны в лагуне, когда за рифовым кольцом бушует шторм. Он потерял им счет. Ничто уже не связывало его с современной цивилизацией. Больше двадцати лет он вообще не видел ни одного цивилизованного человека, когда однажды, как потом выяснилось, в октябре 1939 года, рядом с атоллом вынырнула из глубин подводная лодка. С лодки высадились желтолицые моряки и взялись устраивать на атолле что-то военное. Тогда и появилось в лоциях обозначение "атолл ГФ-39", но никто не знал, что это инициалы отшельника. Моряки построили на атолле радиостанцию и начали было уже скучать и отрываться от цивилизации, наподобие коренного населения, то есть Германа Фогеля, как вдруг - неизвестно сколько времени прошло - горизонт стал раскалываться военными сполохами, и в этих багровых просветах стали появляться силуэты боевых кораблей. Прошло еще какое-то время, и однажды ночью желтолицые моряки спешно покинули атолл и оставили рацию Герману Фогелю. Перед уходом они долго втолковывали ему, что он - их ближайший союзник в нынешней войне, но Фогель настолько уже оторвался от цивилизации, что не очень их понял. Рацией, однако, он начал пользоваться, вначале только чтобы слушать музыку, а потом стал членом международного клуба коротковолновиков. Фогель провел последующую череду лет по-прежнему в полном одиночестве, но теперь он все же был в курсе мировых событий и жизни всего остального человечества. Конечно, у него были весьма своеобразные представления о новых явлениях современного мира. Как, должно быть, слепой с рождения человек по-своему представляет себе всякий предмет, о котором слышит, так и одинокий островитянин по-своему представлял себе такие явления современной жизни, как, например, освоение космического пространства или танец твист. К тому же аккумуляторы радиостанции начали садиться, и связь с внешним миром вновь начала слабеть, о чем, надо сказать, Герман Фогель далеко не всегда жалел. И вот недавно одно из явлении современного мира явилось на атолл ГФ-39 и продемонстрировало себя во всем великолепии. Это было далеко не лучшее явление и имя ему - мафия. Их было человек десять. Они выпрыгнули из вертолета и пошли к Фогелю, побрякивая своими брелоками, браслетами, талисманами, пистолетами, наручниками, кастетами, кинжалами, подметая пляж клешами немыслимой расцветки и поблескивая своими золотыми зубами и солнечными очками. Впереди шла женщина редкой красоты. - Фогель? - коротко спросила она, и тут же гигант островитянин потерял сознание. Очнулся он связанный на полу своей хижины. Мафиози набросились на него с вопросами о каком-то сундучке, в котором что-то стучит, и о "флейточке" из дерева Сульп. Он ничего не понимал и, стиснув зубы, переносил мучения. Наконец они отшвырнули его в угол и перестали обращать внимание. Один из бандитов приколол к стене карту мира и поставил крестик прямо в середине океана, там, где предполагался необозначенный атолл ГФ-39. На карте уже было несколько крестиков - в Европе, Северной Америке и на острове Маврикий. - Итак, с Фогелями покончено, - жестким голосом сказала женщина редкой красоты, - остался один Кукушкин. Сундучок, безусловно, находится здесь! И она своим до странности неприятным пальцем ткнула в родину Германа Николаевича Фогель-Кукушкина, в дельту реки Невы, в город Санкт-Петербург, нынешний Ленинград. Бандиты начали громко обсуждать свои планы, подкрепляясь колоссальными дозами виски и джина, выгруженных из вертолета. Скоро обсуждение планов стало напоминать настоящую вакханалию. Они не обращали никакого внимания на своего еле живого пленника. Герман Фогель понял, что он приговорен. Островитянин не особенно боялся перехода в мир иной. За долгие годы одиночества на атолле ему даже стало иногда казаться, что этот переход не принесет ему существенных изменений. У него уже сложилась психология первобытного человека. Сейчас он лежал связанный в углу хижины и слушал пьяные выкрики мафиози. Из этих выкриков постепенно сложилась для него картина преступления. Вот как она сложилась в представлении измученного пленника. На каком-то отдаленном архипелаге существовала легенда, что в незапамятные времена там приземлился космический корабль из созвездия Кассиопеи. Кассиопейцы постепенно в течение веков одичали, но перед тем, как одичать, они укрыли где-то на архипелаге свои немыслимые сокровища, стоимость которых даже нельзя подсчитать земными цифрами. Затем, столетий эдак триста-пятьсот назад, на архипелаг приплыл на своем катамаране прародитель пон с тремя сыновьями: Мисом, Маком и Тефя. Хитрый прародитель подобрал ключи к кассиопейским сокровищам, но, вместо того, чтобы любезно оставить эти ключи нынешним бандитам, укрыл их в каком-то таинственном сундучке, внутри которого что-то всегда стучит. Сундучок был изготовлен поном из дерева Сульп, легендарного растения, которого никто никогда не видел, и открывался он только "флейточкой" из того же легендарного растения. Сундучок и "флейточка" передавались потомками пона из поколения в поколение и так докатились до XIX века, когда на архипелаг совершила набег пиратская эскадра адмирала Рокера Буги. Тогда разгорелась жуткая битва, решающее слово в которой сказал русский клипер "Безупречный", отогнавший пиратов от архипелага и потопивший их в просторах океана. После этой роковой битвы сундучок с архипелага исчез, затихла и легенда. И вот недавно в одном из винных погребков Оук-Порта какой-то пьянчужка, оказавшийся последним отпрыском фамилии пон, выболтал бандиту Мизераблесу семейную тайну. Тайна странным образом уходила с тропического архипелага в далекую, непостижимо холодную Россию. Оказалось, что в разгар битвы с пиратами глава тогдашних понов Маркус передал семейную реликвию врачу русского клипера мичману Фогель-Кукушкину. Оказалось также, что уже в начале нашего века прелестный отпрыск понов, юная Никовера, подарила "флейточку" из дерева Сульп своему возлюбленному, опять же русскому, молодому офицеру и поэту Павлу Конникову. Итак, бандиты, заполучив в свое распоряжение тайну благородного семейства, стали фантазировать: что же там стучит, в этом проклятом сундучке? Стучит, конечно, какой-то замечательный атомный бриллиант, решили невежественные бандиты. Этот бриллиант можно толкнуть в Лондоне или Нью-Йорке миллиончиков за десять и погужеваться в свое удовольствие. "Свиньи, - сказала им их предводительница, - не видите перспектив! Вам лишь бы толкнуть и погужеваться, а между тем, захватив невиданные космические сокровища, мы можем стать властелинами мира". Эта дама редкой красоты и коварства собрала информацию и разработала план. Она выяснила, что фамилия Фогель-Кукушкиных распалась, что многие Фогели разлетелись по разным странам. Мафия пустилась на поиски ничего не подозревающих мирных Фогелей и отмечала косыми крестиками на карте следы своих преступлений. Последний крестик они поставили на атолле ГФ-39. Теперь они взяли на мушку ленинградского Кукушкина. Герман Николаевич вдруг вспомнил дом своего двоюродного брата, невзрачный четырехэтажный дом на Екатерининском канале возле мостика, который держали в зубах четыре льва с золотыми крыльями. Более того, он вспомнил портрет своего предка, флотского лекаря, висящий возле камина, и кожаный переплет его дневника. Более того, обострившаяся от переживаний и физических мучении память обнаружила в своих глубинах и маленький желтый сундучок с таинственной монограммой... Так вот, значит, что! Значит, эти мерзкие отродья вышли на правильный след?! Герман Николаевич стиснул зубы и дал себе слово помешать злодейским замыслам. Когда упившиеся в стельку бандиты затихли, он перегрыз зубами свои путы, выполз из хижины, добрался до оружейного склада, оставленного на атолле желтолицыми моряками, и стал забрасывать свою хижину гранатами и обстреливать ее светящимися пулями из пулемета. Началась великая паника. Бандиты оказались трусами. Они не приняли боя и, кое как отстреливаясь, ринулись к своему вертолету. Фогель не успел подстрелить вертолет, бандиты скрылись. Что делать? Как сообщить в Ленинград о грозящей опасности? Что там в этом сундучке - материальные или культурные ценности? Это неважно. Важно, что он стал целью мафии, а это повлечет за собой цепь преступлений. Герман Фогель развернул свои таблицы. В них значились имена и позывные сотен радиолюбителей, с которыми он собирался установить контакт, пока аккумуляторы его станции не выдохлись. Вскоре он нашел в таблицах несколько ленинградцев и среди них ленинградского коротковолновика Геннадия Стратофонтова. Стратофонтов! Это имя вспыхнуло, как молния, в ожившем от спячки мозгу островитянина. Да ведь это же потомок командира моего предка капитана первого ранга Стратофонтова, человека широких, прогрессивных взглядов! Он вспомнил даже эпизоды своего петербургского детства и вспомнил, с каким уважением, если не благоговением, произносилась за семейным столом фамилия Стратофонтовых. Герман Николаевич составил тогда радиограмму следующего содержания. СТРАТОФОНТОВУ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ МАФИЯ ИЩЕТ СУНДУЧОК КОТОРОМ ЧТО-ТО СТУЧИТ НАХОДИТСЯ ЕДИНСТВЕННОГО ПОТОМКА МИЧМАНА ФОГЕЛЬ-КУКУШКИНА ЕСЛИ ПАМЯТЬ НЕ ИЗМЕНЯЕТ ЕКАТЕРИНИНСКИЙ КАНАЛ ГДЕ ЛЬВЫ ЗОЛОТЫМИ КРЫЛЬЯМИ БЕСКОНЕЧНО НАДЕЮСЬ СПАСИТЕ ОТ МАФИИ ЦЕННОСТИ КУНСТА МЕНШЕН ЛЕБЕН ДИНСТ УНД ЧЕСТЬ ГФ-39 Он посылал эту радиограмму в эфир, пока не погасли последние огоньки в его рации... Члены экипажа зурбаганского лайнера и два молодых леопарда с удивлением следили за действиями юного мальчика, которого они уже успели узнать и полюбить. Геннадий Стратофонтов, весь во власти своей интуиции, стоял, прижавшись ухом к теплому, чуть ли не горячему боку дерева Сульп, а пальцами правой руки держал свою левую руку за пульс. Губы его слегка шевелились - он явно считал. Пульс-сульп, пульс-сульп... Эврика! Счет пульса и счет ударов в глубине таинственного дерева совпадали! Это таинственное дерево обладало таинственным свойством - это было дерево-резонатор! Так вот, значит, что стучит в глубине легендарного сундучка - собственный пульс персоны, которая прислоняет к нему свое ухо. Пульс, усиленный особыми резонаторными свойствами деревянной ткани! Гена обошел дерево вокруг. Пожалуй, прогулка во круг основания Останкинской телевизионной башни заняла бы ненамного больше времени. Он еще раз посмотрел вверх. Дерево было прямым и каким-то устремленным в небо. Могучие ветви и кора показались вдруг мальчику чем-то посторонним. Невероятная мысль мелькнула в его голове: а вдруг это дерево суть та самая ракета кассиопейцев, превратившаяся за бесчисленные века в легендарное дерево Сульп? Гена улыбнулся и отбросил эту невероятную идею. Какие только невероятные идеи не приходят в голову в период переходного возраста! В одном лишь Гена был уверен: дерево это помнило стародавние времена, может быть, даже времена прародителя пона с его сыновьями Мисом, Маком и Тефя. Думая об этом. Гена вдруг обнаружил, что идет вверх по дереву. Именно идет - не лезет, не карабкается, а идет, потому что под его ногами не что иное, как ступени, выдолбленные в могучей коре. Когда? Когда были выдолблены эти ступени? Они напоминали ступени в пещерах кроманьонского человека. Он поднялся по этим ступеням до третьего яруса ветвей и здесь увидел небольшую площадку, вроде бы балкон. Он вздрогнул: над балконом слабо вырисовывалась та самая монограмма, которая, по описаниям Юрия Игнатьевича, украшала таинственный сундучок. Это было утро молниеносных догадок. Очередная пронзила Геннадия: он разгадал монограмму! Читаем слева направо или справа налево: первая "М" - это Мис; далее идет ствол буквы "Т" и одновременно I - это означает пон и его третий сын Тефя; и, наконец, последнее "М" - Мак. Ура! Сундучок - изделие прародителя пона, и уж не из этой ли выемки в коре Сульпа вырезал старый катамаранщик материал для своего изделия? Гена чувствовал какой-то необычный даже для него подъем интуиции и вдохновения. Итак, теперь уже ясно окончательно: сундучок с заключенными в нем ценностями - культурными или материальными - принадлежит архипелагу, а следовательно, и народу Больших Эмпиреев. И он будет возвращен народу, где бы ни забыл или ни припрятал его хитрюга или растяпа Сиракузерс! Однако, подумал мальчик и тут же вспомнил о "флейточке". Как подсказывает ему его интуиция, без "флейточки" из дерева Сульп не откроется сундучок из дерева Сульп, а "флейточка"... Гена непроизвольно крякнул и потрогал не вполне еще рассосавшуюся гематому на подбородке. "Флейточка" в руках мадам Н-Б... - Эврика! - вскричал он, в который уже раз за это утро. Смешно грустить о "флейточке" из дерева Сульп, стоя на самом дереве Сульп! Гена побежал по одной из ветвей третьего яруса, словно по корабельной рее, и добежал до самого ее конца, где имелись нежные отростки. Вынуть верный складной нож, срезать нежный отросток, выбить из него сердцевину и сделать в коре три дырочки - все это было для мальчика делом десяти минут. Через десять минут в руках у него была "флейточка". Он дунул, и... странный, протяжный, вроде бы не очень и земной звук вылетел из "флейточки". Гигантское монументальное дерево ответило на этот звук каким-то чрезвычайно странным рокотом, трепетом, подергиванием всей коры от макушки до корней, словно живое существо. Гена был теперь уверен, что у него есть ключ к сундучку. Он сунул "флейточку" за пазуху и потуже затянул пояс джинсов. Он чувствовал, что чудеса сегодняшнего дня еще не кончились, что основные события впереди. Спрыгнув прямо с третьего яруса в пружинистый дерн, он взобрался на скалу и вгляделся в морскую даль, сверкающую уже под молодым оранжевым солнцем. Внизу, на страшной глубине, под обрывом он увидел, что поверхность моря рассекают шесть пенных бурунчиков, словно идут ромбом шесть торпедных катеров. Дельфины? Метрах в двухстах под ногами Геннадия плавала в воздухе крупная чайка. Что-то знакомое сквозило в манере полета этой птицы, что-то родное, домашнее... Так летают крупные чайки-самцы в дельте любимой Невы. Ей-ей, парящая внизу чайка чем-то напоминала дружищу Виссариона. - Виссарион! - крикнул вниз Геннадий шутки ради. Прошло несколько секунд, прежде чем голос его долетел до чайки. И тут же птица взметнулась и, стремительно набрав высоту, опустилась на скалу рядом с Геннадием. Это и в самом деле был Виссарион. "Что? Как? Каким образом? Дружище Виссарион, вы ли это? И если это вы, а не ваш океанский двойник, то как вам удалось за столь короткий срок покрыть столь гигантское расстояние? И какова цель вашего прилета на остров Фео?" Все эти вопросы готовы были сорваться с языка Геннадия, но не успели сорваться, потому что Виссарион предварил все эти вопросы одним лишь поворотом головы. Он повернул голову влево и чуть вверх, и Геннадий увидел на шее у сильной птицы кожаное кольцо с кнопкой. Виссарион со спокойным дружелюбием приглашал своего старого приятеля (если птица может так сказать о тринадцатилетнем мальчике) расстегнуть эту кнопку. Геннадий последовал за этим приглашением и извлек из кожаного кольца письмо, адресованное ему. Письмо было от Питирима Кукк-Ушкина. Оно гласило: ===================================================================== "Привет из Ленинграда! Многоуважаемый товарищ Геннадий Эдуардович! Во имя всего, что дорого человеку, во имя высоких, благородных принципов нашей цивилизации сообщаю Вам срочные новости. На следующий день после отбытия вашего многоуважаемого семейства на праздник дружественной нам малой нации мне позвонили из "Интуриста" и сообщили, что во время санитарной обработки в номере отбывшего ранее по собственному желанию иностранного подданного Сиракузерса А. С. найден искомый Вами и ранее принадлежавший мне, а ныне братскому эмпирейскому народу предмет. В присутствии участкового уполномоченного был составлен акт и предмет был передан мне для дальнейшего пользования. Счастлив Вам сообщить, что сундучок пребывает в неповрежденном состоянии и в нем по-прежнему что-то стучит. Прошу передать эту новость всему миловидному народу Больших Эмпиреев, за свободу которого бились наши предки под одними парусами. Кстати, не прорастает ли на их территории растение "гумчванс"? Вы знаете, зачем оно мне... Геннадий Эдуардович, до Вашего возвращения, во избежание каких-либо повторных эксцессов, я укрыл сундучок в очень надежном месте. На всякий случай, если я вдруг забуду (чего не может быть),