есь, что позволяло повысить концентрации, а это в свою очередь вело к разного рода приподнятым состояниям у того, кто такой препарат примет. У некоторых биохимиков и фармацевтов, однако, был также доступ к аппаратуре синтеза, и ее, несмотря на все принимаемые меры, удавалось, пусть ненадолго, использовать не в самых благовидных личных целях. Умный пользовался этими возможностями лишь для того, чтобы обеспечить себе два-три часа беззаботности, внутренней свободы, просветления, гармонии с миром и самим собой. И однако снова и снова находились люди, менявшие небольшие количества своей запретной продукции на пункты. Вечером, после ужина, Бен разыскал Рекса Омана, всегда хорошо информированного о вещах, о которых вслух лучше не говорить. Когда Бен завел разговор о медикаментозных средствах, Рекс Оман сразу насторожился: -- Зачем тебе это? Только не уверяй, что тебе вдруг захотелось поднять себе настроение! Если ты ждешь от меня помощи, расскажи, о чем идет речь. Бен уже до этого, взвесив все, решил довериться Рексу: слишком серьезна была проблема, которая перед ним стояла. К тому же никакие увертки с Рексом все равно бы не прошли. -- Я скажу, но обещай сохранить это в тайне: у меня чувство, будто в моей жизни есть период, который я начисто забыл. Я бы хотел узнать, что в те годы со мной было. -- А почему бы тебе не обратиться к психиатру? Почему не попросить реактивации содержимого памяти? -- Я просил, но просьбу отклонили, -- сказал Бен. -- Может быть, это психоблок? О такой возможности ты не думал? Может, тебе пришлось быть свидетелем какого-нибудь преступления и тебя избавили от мучительных воспоминаний? Иногда так делают. -- Знаю, я тоже подумал, что могло быть что-то подобное. Но если меня хотят от чего-то уберечь, психоблок не поможет. В последнее время я без конца просыпаюсь по ночам, сердце колотится, такое чувство, будто что-то случилось и я вот-вот пойму что именно, но в последний момент это от меня ускользает. Оставаться в неведении я больше не могу. Я хочу узнать, что там скрывается, -- страшнее моего кошмара оно все равно не будет! Реке подумал немного, потом сказал: -- Возможно, ты прав. Легче всего от таких вещей избавиться, если их осознаешь. И все-таки не понимаю, почему ничего не может сделать психиатр... -- Ты мне поможешь? Рекс огляделся. -- Ладно, если обещаешь ни при каких обстоятельствах не упоминать моего имени! Слушай внимательно: приняв разом несколько таблеток, усиливающих память, ты того, что хочешь, все равно не добьешься. Тебе нужен специалист, такой, который согласится иметь с тобой дело... -- ...и ты мог бы такого мне рекомендовать? -- Слушай меня: в любую пятницу вечером отправляйся в туалетную комнату при велосипедном стадионе в блоке Е. Запрешься в крайней левой кабине и сунешь под левую боковую стенку свою транспортную карточку F. Если тебе повезет, стенка сдвинется в сторону и ты сможешь сказать, что тебе нужно. Стоить будет, естественно, не дешево. -- Но ведь я могу оказаться в полной зависимости от любого мошенника... Почему именно транспортную карточку? -- Ты сможешь получить ее назад. Но если ты сам не доверяешь, как можешь ты ожидать доверия от других? Поступай как знаешь -- я все сказал. Но не забудь, что ты обещал: я не хочу иметь ко всей этой истории никакого отношения, я ничего о ней не знаю! Он коротко кивнул Бену и исчез. Тем же вечером Бен отправился в блок Е. Трибуны стадиона были переполнены, азартные крики толпы отдавались даже внутри бетонного здания -- в котельных и холодильниках, на электро- и радиостанции, в кухнях и столовых, в складах спортивного инвентаря, в душевых и в туалетных комнатах... Бен хорошо знал стадион, но в здании был впервые. Лабиринт, серое в сером, бетонные стены, обитые листовым железом ступеньки, бесконечные, тускло освещенные зеленым светом люминесцентных ламп переходы, закругленные по форме здания стены и искажаемая ими, затрудняющая ориентировку перспектива... Людей навстречу попадалось очень мало. Они казались такими же серыми, как стены, боящимися света, бестелесными... И тем сильнее было изумление Бена, когда он открыл дверь в туалетную комнату: в ней оказалось человек десять, и когда Бен попробовал войти в крайнюю левую кабинку, он увидел, что она занята, но перед ней стоит еще один человек, а за ним другой; да, это была очередь -- не такая идеально прямая, как перед дверью столовой или окошком выдачи, но все равно устойчивая. Люди стояли не вплотную, свободно, один немного правее, _другой левее, и однако каждый знал, за кем он стоит; и еще Бен, когда попытался стать между ними, сразу заметил появившуюся напряженность, гримасы недовольства, перемигиванье... Ему пришлось стать в хвост очереди у входной двери, и, пытаясь спрятаться за отсутствующим выражением лица, он тоже стал ждать... Он украдкой оглядел стоящих впереди... да, ему неуютно в их обществе. Ничего необычного в облике ожидающих не было и в их поведении тоже, и, однако, чувствовалось, что они пытаются что-то скрыть, что они напряжены и с трудом себя сдерживают: один нервно притоптывает ногой, другой крутит пуговицу на комбинезоне, у третьего дергается веко, еще один покусывает нижнюю губу... В туалетную комнату вошел человек, растерянно огляделся... Ожидающие изобразили на лицах безразличие, однако все краешком глаза наблюдали за вошедшим, и Бен, невольно последовав их примеру, вдруг понял, что он, хотя не обменялся с людьми в очереди ни единым словом, стал одним из них. И если что-нибудь случится, например ворвутся полицейские и всех арестуют, ему придется проводить с этими людьми день за днем, неделю за неделей, и он не сможет доказать, что он здесь впервые и ничего противозаконного не совершил. Вошедший привел тем временем в порядок свою одежду и ушел. И наконец открылась дверь левой кабинки, оттуда вышел человек и тут же вошел следующий... Бен уже стоял почти час, когда наконец дверь перед ним открылась, и он, испытывая крайнюю неловкость, шагнул в крохотную кабинку. Он тщательно запер за собой дверь, помедлил мгновение, а потом, как научил Реке, сунул свою транспортную карточку в щель, которая действительно оказалась прямо над самым полом с левой стороны. И тогда стенка сдвинулась вбок, худая рука схватила замершего в оцепенении Бена и протащила через образовавшийся проход. Он оказался в узкой и почти пустой каморке со скошенным потолком, явно где-то под трибунами стадиона. Из пяти расположенных в ряд одна возле другой радиевых ламп исходил призрачный свет, благодаря которому фигура, представшая взгляду Бена, показалась ему жуткой. -- Что нужно? -- спросил тихо незнакомец. Бен молчал, не зная, что сказать. -- Ты здесь впервые? Кто тебя послал? Человек настороженно смотрел на Бена и, что было особенно неприятно, надвинулся на него вплотную. Это был худой, с изможденным лицом старик, одежда висела на нем как на скелете. Глубоко запавшие глаза были полны недоверия. -- Так говори же, что тебе нужно? Хочешь увидеть яркие картинки, или забыться? Побывать в другом мире? Стать на час дьяволом или богом? -- Он порылся в груде беспорядочно наваленных коробок, достал ампулу, поднял шприц. -- Не знаешь, что выбрать? Хочешь, посоветую? Возьми вот это: два часа грез. Не разочаруешься... -- Кто ты? -- спросил Бен. Он понял теперь, что тот его боится, хочет избавиться от него как можно скорее. -- Ты настоящий психолог? Или просто химик, который намешивает в растворы всякую дрянь? Рука старика дрогнула. -- Ты хочешь разоблачить меня? Ты из полицейского управления? -- Отвечай! -- жестко приказал Бен. -- Тише, ради мира и спокойствия. -- Теперь старик вел себя заискивающе. -- Я психолог, получил специальное образование. Мне только снизили категорию -- не по моей вине... -- Можешь ты разблокировать память? Средство для реактивации у тебя есть? Говори сразу: да или нет? Старик попятился: -- Уходи! От таких дел я держусь подальше. Два-три лекарства, две-три взбадривающие таблетки -- от этого вреда никакого. Некоторые в этом нуждаются. Это я даю. Но и только: политика меня не интересует, я не работаю против правительства, не работаю против государства! Бен шагнул вперед. Сейчас власть олицетворял здесь он, и тот будет ему повиноваться, как научились повиноваться они все -- склоняться перед волей вышестоящего. -- Не теряй времени! Начинай! -- У меня нет того, что для этого нужно! Как я могу... -- У тебя есть все, я уверен! -- сказал Бен, и теперь в его голосе звучало раздражение. Он подошел к столу, взял несколько коробочек, вынул несколько ампул, выпустил их из рук... -- Осторожно! -- крикнул старик. -- Ну!.. Поведение старика резко изменилось. -- Но это очень дорого! От твоей транспортной карточки останется совсем немного! Бену было все равно. У него остается еще достаточно пунктов от премии, он может приобрести себе новую транспортную карточку. А вообще-то ловко придумано -- получать плату по этим карточкам: ведь их можно где угодно менять на пункты, и без всякой регистрации! Старик достал из какой-то коробочки ампулу, ввел в нее шприц, стал вбирать прозрачную жидкость... Вливая ему в вену, сказал: -- Действовать начнет примерно через двадцать минут. Исчезни отсюда и окажись как можно дальше. Прячься где хочешь и не воображай, что сможешь меня предать. Я здесь в последний раз. Выйдешь после меня, через минуту после того, как я уйду. -- Дай мне еще две такие ампулы, -- приказал, протягивая руку, Бен. Старик метнул на него злобный взгляд, потом, порывшись в груде коробок, достал две ампулы и протянул Бену. Остальное он сгреб в кучу и ссыпал в пластиковый мешок, такой, в каких перевозят отбросы. Потом, взвалив мешок на плечо, сдвинул стенку в сторону и исчез. Когда вскоре после него Бен вышел из кабинки, он увидел в туалетной комнате человек десять; на их лицах была написана растерянность. Не глядя ни на кого, он поспешил выйти наружу. Никакого страха перед предстоящим воздействием на свою память Бен не испытывал. Метод давным-давно прошел клиническую проверку и достаточно часто использовался в самых обычных случаях, когда нужно было вернуть забытые знания. Часто это избавляло от необходимости проходить долгий и трудоемкий повторный курс. Нередко активация предпринималась также по психиатрическим показаниям, а кроме того (что было известно далеко не всем, но хорошо знал Бен), применялась в судопроизводстве, например для уточнения свидетельских показаний о давно прошедших событиях. Бен не слышал, чтобы применение этих лекарств приводило к неприятным последствиям -- болям, тошноте или чему-нибудь в этом роде. С другой стороны, он не знал, какое именно лекарство получил от подпольного психохимика, и подумал, что на время, пока будет длиться сомнамбулическое состояние, ему, чтобы не привлекать к себе внимания, следует спрятаться в каком-нибудь укромном уголке. Но потом он решил вернуться в свой блок: он как раз успевал к отбою. Уже дома, залезая в свою спальную кабину, Бен заметил, что поле зрения у него сужается, поэтому он повалился на постель прямо в одежде, и в тот же миг реальность расплылась в тумане неясных образов и фигур. I Схватка была в самом разгаре. Полиции удалось очистить от демонстрантов часть площади непосредственно перед входом в вокзал, однако толпа не отступала. Как всегда, по-настоящему в схватке участвовали немногие. Некоторые из этих людей, чтобы защитить голову от опасных ударов дубинками, были в шлемах. Остальным пришлось хуже. Ослабевших от ран и мучимых болью, их уводили одного за другим в тот угол в здании вокзала, в котором и начались беспорядки. Бен стоял в толпе, но не впереди, а там, где еще можно было дышать и двигаться. У него кровоточила губа, и он то и дело прикладывал к ней носовой платок. Один рукав у его куртки был наполовину оторван. Началось все несколько минут назад: отряд полицейских попытался пройти сквозь толпу, и Бен вместе с некоторыми другими попытался им помешать, но попытка была с негодными средствами: им пришлось иметь дело с дубинками и электробичами. Было пасмурное утро, солнце почти не пробивалось сквозь облака. Несколько уличных фонарей было разбито камнями, поэтому ток отключили. И поэтому же было парализовано движение транспорта. Ревели, передавая приказы, мегафоны, раздавались крики толпы, затем они зазвучали плохо слаженным хором. Потом что-то глухо бухнуло несколько раз: взрывались гранаты со слезоточивым газом... Вспыхнули прожекторы, осветили здание вокзала. Время от времени на фоне освещенных стен появлялись и исчезали огромные тени. Это напоминало пьесу, ритуальное действо на сцене... Большинство было обреченными на бездеятельность зрителями. Для Бена именно это было невыносимо -- что невозможно дать отпор. Он посмотрел на часы у себя на руке: девять сорок пять, он снова придет на работу с опозданием. Повернулся, начал пробираться, расталкивая людей с сумрачными лицами; они стояли, и вид у них был такой, будто они не могут понять, что происходит. Бен побежал. До его банка данных отсюда недалеко. Он задумался, стоит ли отмечать свой приход на контрольных часах по-настоящему: можно просто сунуть в них старую перфокарту. Нет, не стоит: ведь тогда пропуск не будет пробит, а к тому же то, что он снова опоздал, так или иначе не останется незамеченным. До того как войти в рабочие помещения, он зашел в туалетную комнату и попытался привести себя в порядок. Губа немного распухла, ощущение было, будто она огромная, однако, бросив взгляд в зеркало, он ничего страшного не увидел. Он смочил носовой платок, приложил к губе, вытер им лицо и руки, причесался... наконец надел поверх разорванной куртки рабочий халат. Опасения его оказались не напрасными. Когда он проходил в свой застекленный отсек, шеф, Сэм Воровски, поднял глаза. -- Что на этот раз? Неотложный визит к врачу? Проверка документов? Транспортная пробка? -- Совершенно верно, транспортная пробка! -- запальчиво ответил Бен. -- Вы наверняка слышали о беспорядках. Электрички не ходят уже два часа. -- Но я знаю и то, что вы живете меньше чем в десяти минутах отсюда и никакая электричка вам не нужна. -- Шеф выставил ладонь, словно защищаясь от Бена. -- Без сомнения, у вас найдется десяток оправданий тому, что вы не пришли на работу вовремя. Странно только, что ничего подобного не случается с вашими товарищами по работе. Это происходит только с вами. Приступайте, пожалуйста! Бен проглотил ответ, который собирался дать. Он вышел от шефа, так с ним и не поздоровавшись. Но отправился он не на свое рабочее место, а в машинный зал. Как он и думал, его друзья собрались по ту сторону стоявших в ряд запоминающих устройств, скрывавших их от глаз начальника. -- Ты там был, Бен? -- Черт побери, тебе, видно, досталось тоже? -- Расскажи! -- Тише, -- попросил Бен. -- Он снова меня застукал, было очень некстати. Но я не могу усидеть на месте, когда на улице дерутся. Все окружили его, посыпались нетерпеливые вопросы: -- Ну, не тяни: что случилось? Бен стал торопливо рассказывать. Беспорядки начались из-за того, что заклинило входы в вокзал пригородной железной дороги. Недавно входы были автоматизированы, подключены к центральному автомату. И, как случалось и раньше, автоматика отказала, но на этот раз в особенно неподходящее время, утром, когда люди едут на работу. Кто-то неправильно вставил свою карточку, -- может быть, красным краем вперед или магнитным покрытием вниз... И входы заклинило, турникеты остановились -- никто теперь не мог пройти на платформы. Толпа у входа росла, становилась все многочисленней, а протесты -- все громче, и, как уже не раз бывало, обращены они были против начавшейся недавно компьютеризации города. А потом полетели первые камни... Один из сослуживцев Бена поднял предупреждающе руку, послышались шаги, и все стали торопливо расходиться к пультам, полкам с микрофильмами, фотокопировальным автоматам... -- Снова небольшое собрание? -- спросил Воровски. -- Прошу вас, господа, приступите наконец к работе. Вы же знаете, что за эти дни мы должны управиться со срочным заданием. Я ожидаю от каждого, что он сделает максимум возможного! Все неохотно разошлись по своим рабочим местам. Снова сошлись вместе они уже в полдень, после первого же звонка на перерыв. -- Только что сообщили: задержано пятьдесят человек! Слова эти выпалил вбежавший Франсуа. Он достал из кармана пальто плоский транзисторный приемник и включил его. Послышался голос диктора, читающего успокоительным тоном нечто отнюдь не успокаивающее: -- ...с десяти часов вечера до шести часов утра появляться на улицах воспрещается... и потому было предложено лиц, пойманных в момент нанесения ими материального ущерба, судить на месте... -- Вы понимаете, что это значит? Чрезвычайное положение! -- Харди прав! -- крикнула Эдвиге, единственная среди программистов женщина. -- Я это предсказала еще неделю назад! Харди подошел к окну и сел, подпрыгнув, на подоконник. -- Крики Кассандры и ее причитания! Только это мы и можем. Сидим каждый на своем месте и радуемся, когда что-то вносит разнообразие в наши серые будни. При этом живем такой же жизнью, как и все. Не так, правда, как бонзы в кожаных креслах: мы вроде маленьких пинчеров, и свою свободу нам приходится защищать -- точно так же, как всем другим рядовым! -- А что ты можешь предложить? По-твоему, разумно ввязываться в потасовки с "черными шлемами"? -- "Разумно", "разумно"! А может, иногда лучше послушаться своего внутреннего голоса и посвятить себя чему-то до конца? Без всяких "но" и "если"? Голоса других попытался заглушить Джонатан. Его положение было особое: он был не только математик, но и психолог. То, что он сказал, прозвучало вполне здраво: -- Никакого противоречия я тут не вижу. Почему нельзя бороться за что-то важное и при этом оставаться разумным? -- И что же ты предлагаешь? -- Кое-что мне в голову приходит, -- ответил Джонатан. -- Задумайтесь над тем, что послужило поводом для сегодняшних беспорядков. -- Ты о заторах на вокзале? -- Что вызвало заторы? Без электронной системы управления их бы не было. Всего лишь один маленький дефект, а последствия огромные. Сегодня это произошло чисто случайно. А нельзя ли немного... помочь случаю? И кто сумеет сделать это лучше, чем специалисты? Они умолкли, задумались. Потом кто-то сказал одобрительно: -- Черт возьми, а ведь в этом что-то есть! Они стали обсуждать. Специально обработанные транспортные карточки, неправильно настроенные сигнализаторы... устроить это и в самом деле относительно легко. И они знают, как это сделать. Электронная система довольно чувствительна: небольшие отклонения от стандарта, незаметные надрезы на карточках, стертая намагниченность -- и все остановится. Новые и новые идеи становились предметом обсуждения. Торговые автоматы в универмагах, уличные светофоры, подача воды, энергоснабжение... а ведь еще есть теплоцентрали и кондиционеры, управляемые централизованно, есть средства связи, телефон и видеофон, пневматическая почта и передача изображений по стекловолокну, все управляемые центральным вычислительным устройством... Происходит все это при помощи перфокарт, магнитных карточек, магнитных лент, при помощи систем обработки данных, при помощи программ, -- и задачей их и многих их коллег в этом и других институтах является как раз разработка таких систем. Они поняли вдруг, какие возможности дает положение программистов. -- Теперь вы понимаете: если мы захотим, рухнет вся система, -- продолжал Джонатан. -- Нужно только быть заодно. Убедить как можно больше других программистов в том, что им не следует беспрекословно выполнять приказы. Вопрос стоит об их свободе. Сперва нас заставили разработать системы банков данных, затем речь пошла о выборочном распространении информации, -- а что это, .если не цензура? И теперь ко всему этому надзор: мы друг за другом должны шпионить! И еще компьютеризация города! Разве это не орудие подавления? Они заметили, как громко звучат их голоса, и стали говорить тише: в конце концов, они не на избирательном участке, а в зале вычислительного центра, к тому же принадлежащего правительству. -- Из разговоров с коллегами я знаю, -- сказала Эдвиге, -- что многие из них не хотят выполнять эти приказы. Ведь любой, кто хоть немного соображает, видит, что происходит у него на глазах. Нужно установить с ними связь, вовлечь в общие действия! -- Эдвиге права, -- сказал Бен. -- Предлагаю, чтобы каждый искал в кругу своих знакомых таких, кому можно доверять. -- И сколько времени на это уйдет? -- спросил Харди. -- Недели, месяцы? Вы бы подумали, как трудно привлечь людей к борьбе, а ведь вы хотите привлечь многих! Хорошо, я понимаю -- нужно попытаться! Но, может, стоит все-таки делать и что-нибудь еще? -- Деятельность, в которой участвует много людей, почти невозможно сохранить в тайне, -- сказал Джонатан. -- Я не верю, что цели можно достигнуть, увеличив число единомышленников. Подумайте над тем, что я вам сказал: благодаря своим знаниям и тем возможностям, которые нам предоставляет наша работа, мы располагаем силой, которую по-настоящему еще не осознали. Мы можем ею воспользоваться, даже если нас будет мало; такой курс действий мне кажется более разумным. -- Я тоже так считаю, -- поддержал его Франсуа. -- Я за то, чтобы никого больше в эти дела не посвящать. Зато сами давайте сразу примемся за работу. Предлагаю использовать сегодня послеобеденное время на обдумывание возможных конкретных действий. Пусть каждый записывает все, что ему придет в голову, а вечером мы встретимся и посмотрим, что из записанного годится и с чего мы начнем. -- Согласен, -- сказал Бен. -- А теперь пошли обедать, пока на нас не обратили внимания. Они договорились встретиться в восемь вечера в столовой рядом с кегельбаном; это было излюбленное место встреч всех сотрудников банка данных, но сегодня, однако, посетителей было совсем мало: политические события всех испугали, и зал оказался в полном распоряжении Бена и его друзей. На столе сразу появилась кучка вырванных из блокнотов листков, на них были записаны все предложения по поводу действий, которые могли бы нарушить работу автоматической системы. Многообразие таких возможностей изумило их. Они говорили торопясь, перебивая друг друга, но исключительно по существу. Для ушей постороннего разговор звучал бы как сугубо профессиональная дискуссия, а не обсуждение подготовки к революционным действиям. Итогом явился довольно длинный список. Каждый предоставил в распоряжение остальных все свои знания, и среди них оказалась информация, считавшаяся совершенно секретной: коды для расшифровки заблокированного материала, не подлежащие огласке внутренние адреса для вызова данных и так далее. Тут же были и рекомендации, как нарушать работу периферийных автоматических устройств, -- например, счетных и разменных автоматов, охраняющих устройств входов и лифтов, телетайпов и дисплеев общей системы связи. Естественно, пока еще они знают не все, что может пригодиться для претворения в жизнь их идеи, но это поправимо... Бен аккуратно сложил листки с записями и сунул их во внутренний карман куртки. -- Придется поработать над этим еще некоторое время, -- сказал он, -- пока мы все не проверим. Начать лучше с акций небольшого масштаба -- нужно посмотреть, так ли все пойдет, как мы надеемся. -- А тем временем готовиться к большому удару, -- вставил Франсуа. -- Он будет знаком к началу восстания. Джонатан кивнул: -- И на этот раз у нас действительно есть шанс, потому что мы парализуем также средства связи и транспорт, обслуживающие полицию. В динамике над дверью раздался щелчок, послышался голос: -- Господина Бена Эрмана просят к видеофону. Господина Эрмана -- срочно к видеофону! Джонатан повернулся к Бену: -- Кто знает о том, что ты здесь? Бен удивленно пожал плечами: -- Я никому не говорил! -- Ну, иди же! -- поторопил его Франсуа. -- Но будь осторожен! Бен встал и вышел из зала. Кабинка видеофона была в другом конце коридора. Войдя в нее, он увидел, что экран включен; на нем вспыхивали и гасли, повторяясь снова и снова, слова: "Пожалуйста, ждите". Оставшиеся в зале несколько встревожились. Они молча ждали Бена. А потом те, кто сидел ближе к открытому выходу на лестницу, а за ними и остальные услышали, испуганные, топот тяжелых сапог. Длился он меньше трех секунд, а затем они оказались в двойном кольце людей в форме. Люди эти были неразличимы, каждый в одной руке держал дубинку, в другой -- высоковольтный электробич. Наконец сквозь двойное кольцо полицейских прошел невзрачный маленький человек в гражданской одежде, и все оцепенели от ужаса: шеф секретной службы, лишь изредка появляющийся на страницах газет и на экране телевизора. И однако, если твоя совесть была не совсем чиста, это лицо ты едва ли мог бы забыть... -- Пожалуй, этого хватит, -- сказал он. Он переходил от одного к другому, останавливался перед каждым, разглядывал его. -- Решили, значит, ударить в самое уязвимое место. Думаю, вы еще поймете, какими детскими были ваши замыслы. Увести! Через минуту в комнате никого не осталось. 8 Время до полудня Бен провел на следующий день как в полусне. Будто он не совсем еще проснулся, будто пребывает в воображаемом пространстве, в воображаемом времени, отделенных от реальности царством сновидений. До этого, в шесть утра, звонок вырвал его из мира, внезапно обретшего существование. По-настоящему он с этим миром еще не соприкоснулся, но ведь откуда-то тот появился, и вернуть его в небытие уже невозможно. Реальность это или сон? Фрагмент прошлого или абрис какой-нибудь параллельной вселенной -- из тех, о которых им рассказывали на уроках физики? Различия между несуществующим, возможным и реальным стерлись, и было неизвестно, удастся ли когда-нибудь снова провести четкие границы. Бен с облегчением обнаружил, что ни в то время, когда средство на него действовало, ни позднее, когда оно действовать перестало, ощущения тошноты не появлялось. По-видимому, он провел эту ночь спокойно, не обнаружив перед другими никаких признаков того, что он не пребывал в нормальном сне, а совершал путешествия в неведомое. И когда теперь, все еще погруженный в свои грезы, он машинально совершал повседневные, ставшие привычными действия: вытирался и причесывался, ел и пил, занимался физическими упражнениями и участвовал в хоровой декламации, -- сознание его было уже раздвоенным, и ему только постепенно удалось справиться с потоком нового, обрушившимся на него за такое короткое время. К полудню он уже был в хорошей форме, в четырнадцать часов сел, внешне спокойный, на свое место перед дисплеем и включил связь с рабочим блоком. Прежде чем появились обычные последовательности печатных знаков, прошло необычно много времени. Много -- то есть на доли секунды больше обычного, однако, учитывая, как быстро осуществляются всегда адресация и обратный вызов, это было слишком долго. Только теперь Бен кинул взгляд на контрольные часы... вчера он не записал стоимость машинного времени, потраченного им за день, но определенно по меньшей мере десяти минут не хватает. Кто-то побывал на его рабочем месте, и этот кто-то вызывал содержимое собранных Беном массивов данных. Зачем? И кто это был? Не достиг ли он уже точки, которой страшится, -- момента разоблачения? Не раскрыта ли его игра, не поняты ли его замыслы? Если не считать некоторых незначительных отступлений от установленных правил, которые только он, как профессионал, и мог заметить, на такую возможность ничто не указывало. Может быть, здесь побывал какой-нибудь начальник, контролер, кто-то из сослуживцев... а может, виноват работник группы очистки, недостаточно осторожно пользовавшийся аппаратом для устранения статического электричества, или ремонтник, который ночью проверял состояние компьютера? Но как ни хотелось Бену верить, что именно так все и было, он знал совершенно точно, что доступ к данным может получить лишь тот, кто знает код. Какова бы, однако, ни была причина случившегося, выяснением ее он сейчас заниматься не мог и опять вызвал данные по Харди Вэману, номер 14-5566850-19W. И пересмотрел его фотоснимки, обновляющиеся каждый год. Да, назвать это лицо приятным нельзя: вроде бы молодое, но, присмотревшись, видишь на нем выражение разочарования и усталости, какое встречается только у стариков перед переводом в категорию Z -- нигиляцией. Волосы были черные, подбородок слегка скошен назад; это придавало лицу презрительное выражение, становившееся на фотографиях заметнее год от года. Бен посмотрел на часы. Времени было еще мало -- четырнадцать часов двадцать минут, -- и он вдруг решил, что разыщет Харди прямо сегодня. Теперь он больше не был уверен, что у него будет возможность долго продолжать свои розыски без помех. Инструктивное письмо по проблеме подрастающего поколения Особенно грубые проявления социальной безответственности наблюдались в архаическую эпоху в вопросах, связанных с появлением на свет и воспитанием подрастающего поколения. К роковым последствиям приводили следующие обстоятельства: a) Вопрос о подрастающем поколении находился исключительно в компетенции отдельных лиц. b) Количество производимых на свет детей зависело от случайных влияний и решений. c) В процесс размножения мог включиться каждый, кто этого хотел. d) Совершенно не учитывались данные о наследственности принимающих участие в размножении лиц. e) Отсутствовало какое бы то ни было законодательство о генетическом отборе. f) Воспитание грудных младенцев и маленьких детей доверялось родителям. g) Таким образом, воспитывать и обучать детей на первом этапе их развития получали возможность лица, не имеющие специальной подготовки. h) Семья продолжала влиять отрицательно на ребенка даже после того, как он становился школьником. i) Обучение проходило под знаком индивидуалистических, а не социально ориентированных представлений. Широкое, неконтролируемое распространение генетически обусловленных соматических и психических болезней вызывало серьезные сомнения в том, что хотя бы часть наличного человеческого материала окажется. пригодной к общественному сплочению. Нарушалось равновесие между желаниями индивидов и налагаемыми обществом обязанностями, что вызывало у людей чувство ущемленности и агрессивное поведение. В результате свобода отдельного человека оказалась существенно ограниченной; дальнейшее совершенствование общества в таких условиях было невозможно. Поэтому Свободное Общество было вынуждено разработать совершенно новые методы, регулирующие как деторождение, так и воспитание молодого поколения. Иметь детей разрешается лишь парам, которые удовлетворяют соответствующим требованиям. Вариации в генетическом отношении не могут выходить за пределы Б2,5 процента. За норму принимается спектр качеств среднего гражданина. Плод на протяжении шести недель находится в теле матери, затем посредством гормонального шока выбрасывается наружу. Дальнейшее созревание происходит в инкубаторе. За время этой длящейся десять месяцев фазы развития проводится не меньше трех проверок на генетическую полноценность. Уход за детьми первые два года их жизни осуществляется в стерильной обстановке автоматическими устройствами. Для развития сенсорных и моторных способностей используется программа, имеющая целью пробуждение осязательных, слуховых, зрительных и иных ощущений. Детей старше двух лет направляют в дошкольные классы, где их обучает и воспитывает по утвержденным учебным планам специально подготовленный персонал. До двадцати двух лет растущий гражданин усваивает все элементы поведения, необходимые члену Свободного Общества. Более поздние этапы планирования предполагают полную компьютеризацию. По причинам биологического порядка индивид в период созревания находится в особом психическом состоянии, отличающемся от состояния взрослых. Оно характеризуется прежде всего готовностью к усвоению любой информации, повышенной готовностью к риску, недостаточно развитой способностью сосредоточиваться, выраженной тягой к необщепринятому мышлению, использованием элементов игры в серьезных делах. Поскольку индивид в этой фазе развития особенно восприимчив к новому и открыт для обучения, именно в этот период ему должны прививаться все необходимые социальные, трудотерапевтические и псевдопрофессиональные умения и навыки. Если человек архаической эпохи не расставался с этими инфантильными моделями поведения, даже когда становился взрослым (в результате чего общество все более и более превращалось в котел, в котором бурлили противоборствующие течения и мнения), то гражданин Свободного Общества в отличие от него достигает подлинной зрелости. После этого он к восприятию новой информации и усвоению новых элементов поведения более не способен: это является необходимым условием для оптимальной и устойчивой адаптации к существующей социальной структуре. Наступлению стадии взрослости способствует полугодовой курс гормональных инъекций. По окончании курса и в дополнение к нему память индивида подвергается шоку, освобождающему взрослого гражданина Свободного Общества от воспоминаний о фазе созревания и обучения, так как в дальнейшей жизни воспоминания эти будут для него лишь помехой. Поскольку инфильтрация элементов поведения и мышления, характерных для детей и подростков, в государство взрослых была бы для последнего вредной, для двух вышеназванных категорий молодого поколения отводятся специальные районы, доступ а которые гражданам, не принадлежащим к числу специально подготовленного персонала, закрыт. Всякое общение между этими районами, с одной стороны, и внешним миром -- с другой строжайшим образом воспрещается, и для предотвращения его используются автоматические средства контроля. 9 К допросу Харди Бен подготовился хорошо: на этот раз ничто не должно было застать его врасплох. Ему было точно известно, где тот работает: Харди принадлежал к бригаде очистки, в чьи обязанности входило очищать от пыли кабели оптической связи, проводку и трубы. Работала бригада у задней стороны машин. Люди были здесь не нужны, по крайней мере для функции управления. Неавтоматизированным оставалось только обслуживание, в котором время от времени нуждались и технические устройства. Работа эта была опасной. В зоне, отведенной для человеческого обитания, жизнь граждан Свободного Общества охранялась всеми мыслимыми средствами, физически -- мерами безопасности, морально -- правилами и предписаниями. Забота о физической безопасности членов Общества заходила так далеко, что даже при большом желании нельзя было нанести никому телесного повреждения; если бы кто-нибудь ударил своего врага ножкой стула по голове, ножка сломалась бы, не причинив сколько-нибудь серьезного вреда. Даже столовые ножи и вилки делались из гнущейся пластмассы, стены были обиты пенопластом, напряжение в розетки подавалось низкое. Но, самое главное, никаких врагов не было: малейшее поползновение к агрессивным действиям ликвидировалось в зародыше посредством психотренинга и психиатрических превентивных мер до того, как оно могло реализоваться. Здесь, однако, все было иначе. Катясь на автоматически управляемой автомотрисе по переплетениям рельсов, Бен вполне это осознал. Уже сами размеры того, что его окружало, были несоизмеримы с человеческими: огромные залы и туннели, оголенные опоры, оси, провода... ступени, проломы, на первых этажах -- открытые окна; все это без перил, без предупреждающих световых сигналов, без мягкой обивки. Дышать было трудно, пришлось надеть фильтр, однако, когда Бен его на миг снял, он ощутил какой-то не знакомый ему запах -- то ли озона, то ли синильной кислоты. Это была настоящая преисподняя, едва обеспечивающая гражданам низших категорий минимальные условия выживания. Перед тем как Бен сюда отправился, ему сунули брошюрку--план, с помощью которого он мог здесь ориентироваться. Огромные залы соединялись трубами, -- проезжая по ним, приходилось наклоняться, чтобы не задеть головой бахрому пыли, свисавшую, как паутина, сверху. Наконец дорога пошла круто под уклон, и Бен вцепился в поручни своей открытой автомотрисы. Еще несколько ровных поворотов, русло подземной реки, сток дымящихся химикалий, а потом два воздушных шлюза -- вход в подземную часть исполинского процессора, центральной вычислительной машины, управляющей городом. Где-то здесь и должен был быть Харди... Слева высилась огромная стена с бесчисленными монтажными платами, справа зияли отверстия кондиционера, из которых с потоком воздуха строго определенной температуры сюда поступали распыленные поверхностно-активные вещества; благодаря им автоматически устранялись дефекты в изоляции, появлявшиеся то там, то здесь из-за порчи изоляционных материалов, создававшей раньше серьезные проблемы. Еще поворот, за ним другой... Но тут дорогу Бену преградила группа людей: на колее, по которой он ехал, стояла грузовая автомотриса с мигающим красным крестом. Автоматика выключила движение, столкновение было предотвращено. Человек в полосатом бело-красном комбинезоне санитара с криком подбежал к Бену: -- Ты что, сигнала тревоги не видишь? Освобождай путь, да побыстрей! За спиной санитара появился человек в синем комбинезоне. Он предостерегающе ткнул того в бок: -- Брось, Пол! Это посетитель, о котором нам сообщили заранее. -- Он повернулся к Бену. -- Вы опоздали, Харди попал в аварию: ударило током. Ведь это ему вы хотели задать вопрос? Бен вышел из автомотрисы, подошли еще двое и сняли ее с рельсов. Грузовая автомотриса сразу тронулась с места, и, когда она проезжала мимо Бена, он увидел лицо, которое всего час назад рассматривал на дисплее: неприятное, узкое, ни молодое ни старое, которое, однако, даже в бессилии, похоже, выражало презрение к окружающему миру... Бен повернулся к человеку в синем комбинезоне: по-видимому, тот был главным в группе. -- Что с ним случилось? -- Его только что нашли. Но мы все выясним. -- Выясните сейчас же! -- потребовал Бен. Между тем из боковых входов, чьи зевы в слабом свете люминесцентных полос он сперва не разглядел, из углов и ниш выходили все новые и новые люди; они были грязные, в руках у всех были какие-то непонятные инструменты, и Бену казалось, будто люди эти никого и ничего не боятся. У некоторых в полумраке только и можно было разглядеть, что белки глаз. Собралась целая толпа, люди тихо бормотали. У Бена было ощущение, будто ему грозит какая-то опасность, будто здесь накопилась ненависть и в любой момент может на него излиться, хотя он и не понимал за что. Невольно он отступил назад, на насыпь, откуда было лучше видно и в случае чего легче было скрыться в темноте. Человек в синем комбинезоне поднял руку, и толпа умолкла. -- Кто нашел Харди? -- спросил он. -- Я! Вперед шагнул человек, в руке у него был шест, на конце которого торчали три острия, и он поставил его около себя вертикально, как копье. -- Где это было? -- Вон там, у распределителя. Я позвал Билла, и он поднял тревогу и вызвал санитара. -- Кто-нибудь видел, что с ним произошло? Главный в группе обшарил глазами лица. Ни о