В.Я.Василевская. Воспоминания. Катакомбы XX века ---------------------------------------------------------------------------- Фонд имени Александра Меня Москва 2001 Составители: Наталия Григоренко, Павел Мень Редакционная коллегия: Роза Адамянц, Ольга Ерохина, Павел Мень, Тамара Мень, Ольга Неве Корректор: Наталия Вторушина ISBN 5-89831-007-X ББК 86 Origin: alexandrmen.libfl.ru Ё хттп://alexandrmen.libfl.ru ---------------------------------------------------------------------------- ПРЕДИСЛОВИЕ "КАТАКОМБНАЯ ЦЕРКОВЬ"... Упоминание о ней нередко встречается на страницах, посвященных новейшей истории русского Православия. Но чаще всего эти упоминания не выходят за пределы двух-трех слов или догадок. И не удивительно: ведь не собраны полностью документы и свидетельства даже о тех явлениях и событиях в жизни Церкви этого периода, которые происходили у всех на виду. Тем более трудно собрать данные о том, что по самому своему названию говорит о существовании "подполья". Некоторые вообще отрицают реальность "Катакомбной церкви", другие распространяют о ней сведения крайне недостоверные. Существовала ли она в действительности и если да, то что из себя представляла? Для того чтобы ответить на эти вопросы, необходимо хотя бы бегло коснуться истории церковных разделений, возникших в период между двумя мировыми войнами. С XVII века, эпохи старообрядческого раскола, Церковь в России едва ли переживала столь бурную, исполненную драматическими событиями пору, как в первую половину нашего столетия. Уже дореволюционные годы ХХ века были неспокойными, и в это время наметились попытки освободить Церковь от опеки государства. Хотя немалая часть духовенства и мирян свыклась с существующим (синодальным) положением вещей, все чаще и настойчивей раздавались голоса, призывающие к возрождению и обновлению церковной жизни. Многие священники, отчаявшись дождаться перемен, приходили к самым радикальным взглядам и выступали почти как "левые"*. ---------------------------------------------- * В Думе некоторые священники даже голосовали с социал-демократами. Обращение к Православию видных представителей интеллигенции (С. Булгаков, Н. Бердяев, П. Флоренский, С. Франк, В. Эрн, В. Свенцицкий и многие другие) способствовало оживлению дискуссий вокруг наболевших вопросов, в частности, связанных с пересмотром отношения Церкви к государству и общественной жизни. Всероссийский Собор, который должен был стать голосом Церкви и определить ее дальнейшие пути, не смог собраться до революции из-за противодействия властей. Поэтому он открылся лишь в 1917 году, после крушения монархии, когда страна уже вошла в полосу войн и революций. Решения Собора не были претворены в жизнь. Наступала новая эпоха русской истории. Октябрьские события сразу же поставили Церковь в конфликтное отношение с новой властью. Это проистекало из двух причин. С одной стороны, значительная часть церковного руководства, еще слишком связанная с прежним строем, не была готова к подобным переменам. С другой стороны, правительство открыто объявляло о своей цели: полностью искоренить "религиозные предрассудки". В первый же год революции был создан проект закрытия всех храмов и запрещения таинства Евхаристии. И хотя этот план не был приведен в исполнение, натиск, обрушившийся на Церковь, превзошел по своей силе все, что знала история от времен римских императоров и французской революции. Избранный на Соборе патриарх Тихон, мужественно выступавший в защиту Церкви, был в 1922 году арестован, а вскоре после этого возник так называемый "обновленческий раскол". Его инициаторы, обещая верующим провести долгожданные церковные реформы, стремились главным образом поставить Церковь в такое отношение к государству, которое приближалось бы к дореволюционному.* ---------------------------------------------- * История обновленчества освещена в работе А. Краснова-Левитина и В. Шарова "Очерки по истории русской церковной смуты". Авторы показывают, как реформизм обновленцев с самого начала прикрывал прислужничество и доносительство. [Крутицкое подворье, М., 1996] На обновленческом "соборе" был принят ряд довольно неудачных и несвоевременных новшеств, но главной его целью являлось провозглашение своей политической платформы. В документах "собора" капитализм был объявлен смертным грехом, а революция - осуществлением евангельских заветов. При поддержке и содействии гражданских органов самочинное Высшее церковное управление (ВЦУ) захватило большинство храмов как в крупных городах, так и в провинции. Тем не менее, общенародного признания "живоцерковники" не получили. После освобождения патриарха Тихона, совершившегося под давлением мировой общественности, вновь сплотились те церковные силы, которые остались верными своему первоиерарху. Это внесло смятение в ряды обновленцев. К тому же их движение стало раздираться борьбой группировок. Отношение многих верующих к "красной церкви" с каждым днем становилось все более настороженным и даже враждебным. Патриарх Тихон после выхода на свободу стремился к заключению мира с государством, но без таких компромиссов, которые могли бы подорвать церковную жизнь. Его смерть (1925) пробудила у властей надежду, что такой компромисс будет наконец достигнут. Однако назначенные патриархом преемники твердо продолжали его линию. В результате первосвятительная кафедра оставалась вакантной долгие годы. В конце 20-х годов на Западе развернулась широкая кампания по защите христианства в России, которая получила название "духовного крестового похода". Он явился ответом на массовые репрессии, во время которых пострадало большинство епископов, огромное число священников и активных мирян "тихоновского" направления. Закрывались храмы и монастыри, еще раньше были ликвидированы духовные школы; тюрьмы и лагеря и отдаленные места ссылок наполнились многими тысячами исповедников веры: духовенством, монахами, мирянами - мужчинами и женщинами. Официально преследования маскировались (правда, не особенно тщательно) под "борьбу с контрреволюцией". В это время митрополит Сергий (Страгородский), исполнявший обязанности патриаршего местоблюстителя, выступил с декларацией и интервью, в которых из тактических соображений отрицал наличие религиозных гонений в России.* ---------------------------------------------- * Первоначальный текст заявления митрополита Сергия был составлен в гораздо более сдержанных тонах, но его принудили изменить его. Опубликование этих документов относится к 1927 году, когда патриарший местоблюститель митрополит Петр (Полянский)/1/ находился в ссылке. Стремясь добиться "легализации" Церкви в рамках советского строя, он пошел на ряд уступок, позволявших осуществлять контроль над жизнью Церкви. Эти уступки встретили отрицательную реакцию со стороны многих его собратьев и мирян. По признанию советских историков, митрополит Сергий пытался "перехватить инициативу" у обновленцев, сделав патриаршую Церковь вполне лояльной.* ---------------------------------------------- * См. Шишкин А. А. Сущность и происхождение обновленческого раскола в Русской православной церкви. Казань, 1970 Противники этой тенденции митрополита утверждали, что вся его деятельность бесполезна хотя бы потому, что власти не изменили своего принципиального отношения к вере и отнюдь не собираются мириться с существованием Церкви; самое большее, на что они (и то временно) могут согласиться, - это создание послушной марионеточной иерархии, которая возглавляла бы массы верующих до тех пор, пока полностью не будет искоренено влияние религии в стране. На это сторонники "сергианской линии" возражали, что в настоящих сложных условиях путь компромисса - единственно возможный. Эта точка зрения отстаивается и поныне руководством Московского патриархата. Сейчас еще не пришло время для объективной исторической оценки дела митрополита Сергия, ставшего в 1943 году патриархом. Однако следует признать, что ему и его преемникам удалось взять верх над обновленчеством, а также добиться элементарной стабилизации внешнего положения Церкви. Огромную роль в перемене положения Церкви сыграла Вторая мировая война, во время которой патриархия (как, впрочем, и обновленцы) заняла патриотическую позицию. Сталин оценил роль Церкви в укреплении народного духа и пошел ей навстречу. Из двух течений он предпочел "сергиевское" как более традиционное, встречающее больше сочувствия верующих и более соответствующее его великодержавным вкусам. Он ликвидировал обновленчество и разрешил в 1945 году созвать Собор для избрания патриарха. С его согласия были открыты тысячи храмов и восстановлены духовные школы. У многих верующих тогда пробудились надежды, что время притеснения позади. Дальнейшие события, однако, показали, что малые уступки со стороны государства следовали за большими со стороны иерархии, а иногда церковные уступки вообще оказывались безрезультатными. Это стало особенно ясно в "хрущевский" период, когда, несмотря на известные послабления в общественной жизни, Церковь подверглась новому давлению (опять началось массовое закрытие храмов и духовных школ, усилилась антирелигиозная пропаганда). Но вернемся к 20-м годам. Ряд представителей епископата и духовенства, не согласившись с политикой митрополита Сергия, отошли от него. Ссылаясь на разрешение, данное еще патриархом Тихоном, в случае нужды образовать временные автокефалии* епископов, многие из них образовали независимые группы (главным образом в Москве и Ленинграде). С точки зрения властей они представляли опасную церковную оппозицию. Большинство непокорных иерархов было арестовано, но продолжало руководить своим духовенством и пасомыми из ссылок и лагерей. Оставшиеся же на свободе перешли на нелегальное положение и совершали богослужения в частных домах, тайно. Так возникло явление, получившее впоследствии название "Катакомбной церкви".** ---------------------------------------------- * Т.е. самовозглавление, независимость ** Современные течения, называющие себя "Катакомбной церковью", не имеют ничего общего с описываемым явлением. (прим. ред.) В московской области к ней принадлежали архимандрит Серафим (Батюков), о. Петр Шипков/2/, бывший в прошлом секретарем патриарха Тихона, иеромонах Иеракс (Бочаров)/3/, священники Владимир Богданов, Владимир Криволуцкий/4/, Константин Всехсвятский, Алексей Габрияник/5/, Дмитрий Крючков/6/ и др. Большинство из них архиереем своим считало епископа Афанасия (Сахарова)/7/. К 1945 году "Катакомбная церковь" фактически прекратила свое существование. С одной стороны, почти все ее духовенство было разыскано и арестовано, а с другой - после Собора и избрания патриарха Алексия еп. Афанасий разослал верующим письмо, в котором признавал законность нового первоиерарха и призывал к воссоединению с патриаршей Церковью. По малодостоверным слухам, в глухой провинции все еще остаются отдельные лица и даже группы, отказывающиеся иметь общение с патриархией, но если это так, то влияние их ничтожно. ---------------------------------------------- Епископ Афанасий (Сахаров) Начало 20-х гг. Представители "Катакомбной церкви" ставили своей целью сохранить в чистоте дух Православия, пронося его через годы церковной борьбы, распрей, лавирования и компромиссов. Среди них были выдающиеся служители Христовы, оказавшие огромное влияние на людей, искавших подлинно церковной жизни. К сожалению, о них сохранилось мало воспоминаний, документов и свидетельств. Исключение составляет епископ Афанасий, материалы и биография которого частично собраны и опубликованы. Ниже мы приводим воспоминания о некоторых священниках этого направления, среди которых одно из первых мест занимает архимандрит Серафим (бывший духовник еп. Афанасия). ---------------------------------------------- Сергей Михайлович Батюков до рукоположения О. Серафим (в миру Сергей Михайлович Батюков*) родился в 1880 году в Москве. С ранних лет он почувствовал призвание к церковному служению, однако сан принял в зрелые годы. Получив техническое образование, Сергей Михайлович работал на одном из столичных предприятий. В то же время он стал посещать Оптину пустынь, слушал лекции в Московской духовной академии, изучал богословие и святоотеческую литературу. Это был человек разносторонне одаренный, с широкими интересами, всецело преданный Церкви. ---------------------------------------------- * Впоследствии фамилию о. Серафима произносили как Битюгов и Битюков, чему он не противился из соображений конспирации. Подобно двум другим выдающимся деятелям русской Церкви, о. Сергию Булгакову и архиепископу Луке Войно-Ясенецкому, он был рукоположен в самое тяжелое для Церкви время, в 1919 году, и несколько месяцев служил в храме Воскресения в Сокольниках вместе с о. Иоанном Кедровым - строителем храма и основателем "сокольнической" общины. Перед тем о. Сергию предложили настоятельство в церкви Вознесения у консерватории. Но он, пожалев молодого священника о. Дмитрия Делекторского, который должен был ехать в село на верную гибель, уступил ему место*. ---------------------------------------------- * О. Дмитрий Делекторский служил в храме Вознесения до самого его закрытия. Оттуда он перешел в церковь Рождества Иоанна Предтечи (на Пресне), где и служил до самой смерти (1970). Будучи уже глубоким старцем, о. Дмитрий с благодарностью вспоминал о. Сергия (Серафима), ибо был уверен, что в селе, куда его назначили, он был бы арестован или убит. [В храме на Пресне по благословению схиигуменьи Марии в 50-е годы прислуживал Александр Мень. - прим. ред.] В 1920 году о. Сергий был вызван Патриархом Тихоном и назначен в церковь свв. бессребреников и мучеников Кира и Иоанна на Солянке. В 1922 году он принял монашество с именем Серафим, а в конце 1926 года был возведен в сан архимандрита. По слухам, его готовили к архиерейскому служению. Вскоре о. Серафим был арестован по обвинению в укрытии церковных ценностей. То было время, когда множество духовных лиц и мирян пострадало, защищая свои святыни. Но впоследствии дело против о. Серафима было прекращено, так как выяснилось, что ценности увезли сербы (их подворье находилось в церкви свв. бесср. мчч. Кира и Иоанна). ---------------------------------------------- Храм свв. бесср. Кира и Иоанна (без часовни) 1881 год Декларация митрополита Сергия вызвала у архимандрита отрицательную реакцию. В июле 1928 года он удалился из храма и перешел на нелегальное положение. По этому пути пошел и другой священник "солянской" церкви иеромонах Иеракс (в миру Иван Матвеевич Бочаров), который служил там с 1929 по 1932 год. С этого времени все духовные лица, отказавшиеся принять линию митрополита Сергия, были арестованы (если не успели скрыться), а храмы их были закрыты. О. Серафим только чудом избежал ареста. Некоторое время он тайно жил в разных местах и в конце концов поселился в Сергиевом Посаде (переименованном в Загорск) у двух сестер, монахинь из Дивеева.* ---------------------------------------------- * Дивеево - женский монастырь близ Саровской пустыни, предмет особых забот преп. Серафима Саровского. Там, в маленькой комнате, перед иконой Иверской Божией Матери, был поставлен алтарь и служилась литургия. Здесь бывали и совершали богослужение многие духовные лица. В перерывах между арестами бывал и еп. Афанасий, в юрисдикции которого находился о. Серафим. Сюда, в неприметный дом на окраине города, стекались отовсюду многочисленные духовные дети архимандрита за советом и утешением. Приходится лишь удивляться, как этот церковный очаг сохранялся столь долго (до 1943 г.) в обстановке доносов и непрерывных арестов. В своей пастырской деятельности о. Серафим, как и отцы Мечевы/8/, руководствовался советами оптинского старца Нектария/9/, который в то время уже уехал из разоренной пустыни. Кроме того, его наставником был старец Зосима (в схиме Захария), приехавший в Москву из закрытой Троице-Сергиевской Лавры. О. Серафим был подлинным продолжателем традиций старчества. Его подход к людям был всегда глубоко индивидуальным. С каждым человеком он беседовал отдельно, и его советы относились только к данному человеку (он нередко даже запрещал передавать их другим). Главное свое призвание он видел в том, чтобы быть пастырем, кормчим душ и "оберегать чистоту Православия". Среди единомышленников о. Серафима выдающейся фигурой был уже упоминавшийся о. Петр Шипков (1881-1959). Он был рукоположен в 1921 году и примерно в то же время, что и о. Серафим, ушел в "катакомбы". О. Петр работал бухгалтером в Загорске и совершал богослужения в частных домах. Он был человек неиссякаемой жизнерадостности и какого-то необыкновенного духовного света. Годы тяжких испытаний (он пробыл в узах в общей сложности около 30 лет) не наложили на него печати горечи и ожесточения. Ему суждено было надолго пережить о. Серафима, умершего в 1942 году, и после ссылки окончить свои дни настоятелем собора в г. Боровске. Иером. Иеракс жил под Москвой в Болшеве, у одной из своих духовных дочерей/10/. Хозяйка дома вынуждена была скрывать от родных, что у них на чердаке находится церковь и живет священник. О. Иеракс был арестован в этом доме в 1943 году. Впоследствии его, как и о. Петра, реабилитировали и освободили. Но здоровье его было настолько подорвано лагерем и ссылкой, что он уже не смог служить. Умер о. Иеракс во Владимире, будучи пенсионером патриархии. Несмотря на то, что приводимые ниже воспоминания не предназначались к публикации и носят интимно-личный характер, они сохраняют значение исторического документа и духовного свидетельства. Благодаря тому, что образы "катакомбных" священников даны в них через призму внутренней биографии автора, мы видим в них старческое руководство в его конкретности и глубине. Записки показывают, с каким пристальным вниманием следили о. Серафим и о. Петр за малейшими движениями руководимой ими души, как они входили во все ее изгибы, страдали с ней, болели за нее, помогали советом и молитвой. Мы узнаем их отношение к самым различным обстоятельствам и жизненным проблемам, и это, пожалуй, лучше всякой хроники даст новым поколениям представление о духе "Катакомбной церкви" и ее пастырях. x x x Автор записок - Вера Яковлевна Василевская, научный сотрудник, специалист по педагогике и детской дефектологии. Окончила философский факультет Московского университета и Институт иностранных языков. Ей принадлежит ряд работ, часть которых опубликована. Главная из них - "Понимание учебного материала учащимися вспомогательной школы", изд. АН РСФСР, М., 1960. Ей же принадлежат переводы книг: Э. Хейссерман "Потенциальные возможности психического развития нормального и ненормального ребенка", Наука, М., 1964; К. Де Грюнвальд "Когда Россия имела своих святых" (не опубликовано); Франциск Сальский "Введение в благочестивую жизнь", Жизнь с Богом, Брюссель, 1967. Записки ее были начаты около 20 лет назад и окончены в 1959 году. Протоиерей Александр Мень* ---------------------------------------------- * Предисловие написано в середине 70-х годов. В.Я. Василевская (1902-1975), кандидат педагогических наук, работала в Институте дефектологии; кроме упомянутых, ей принадлежат работа "Н.И. Пирогов и вопросы жизни" (Сборник "Психиатрия и актуальные проблемы духовной жизни", СФ МВПХШ, М,. 1997), рукописи: "Эмоциональная жизнь маленького ребенка", "Что такое Литургия?". Перевод книги Франциска Сальского "Введение в благочестивую жизнь" опубликован в России - Stella Aeterna, М., 1999, без указания переводчика. В сокращенном варианте "Воспоминания" были опубликованы в сборнике "И было утро", ВИТА-ЦЕНТР, М., 1992 (прим. ред.) ПРИМЕЧАНИЯ 1 Священномученик Петр, митрополит Крутицкий (Полянский, 1862-1937), канонизирован в 1997 г. 2 Шипков Петр Алексеевич (1881-1959), был секретарем у патриарха Тихона, иерей с 1921 г. в московской Никитской церкви. Арестовывался в 1925, 1928 гг., в 1928-30 на Соловках, в 1930-1934 г.г. - в Туруханском крае, с 1934 г. ушел "в катакомбы", жил в Загорске, работал бухгалтером. Арестован в 1943 г., в 1943-1950(?) был в Сиблаге, с 1950(53) на вольном поселении, в конце жизни - протоиерей, настоятель собора в Боровске. 3 Отец Иеракс (Бочаров Иван Матвеевич, 1880-1959), иеромонах. Родился в Воронежской губернии, окончил духовное и музыкальное училища, был регентом в Задонском монастыре в Воронеже. В 1917-1918 гг. (?) стал иноком Троице-Сергиевой Лавры, рукоположен во иеромонаха. В 30-х годах служил в церкви свв. Кира и Иоанна. Арестован 5-6.04.1932 г., выслан в Казахстан. Затем служил и жил нелегально в Лосинке у духовной дочери Корнеевой В.А. (см.прим. 10). Арестован 6 .11.1943 г. по делу "Антисоветского церковного подполья" (еп. Афанасий Сахаров, прот. Петр Шипков, монахиня Ксения Гришанова и др.), получил 5 лет ИТЛ (тюрьма на Лубянке, лагери под Мариинском). В 50-х годах проживал в инвалидном доме в Мордовии, с 1957 г. - во Владимире, где и скончался. 4 Криволуцкий Владимир В. (1888-1956). В 1921-1922 гг. слушал курсы Православной Народной Академии и прислуживал в церкви св. Кира и Иоанна. В 1922 г. - диакон, в 1923 г. - иерей, в 1924-1930 г.г. - и.о. настоятеля Знаменской церкви в Шереметьевском пер., был в оппозиции к митр. Сергию. В 1930-1933 г.г. находился в ссылке на Пинеге. В 1933-1946 гг. нелегально служил в Москве и Егорьевске. Арестован в 1946 г. и приговорен к 10 годам ИТЛ. Освобожден в 1955 г. из-за болезни. 5 Габрияник Алексей Иванович (1895-1950), муж дочери профессора МДА А.П. Голубцова Анны, в 1925 г. рукоположен во иереи патриархом Тихоном, служил в селе, затем до 1928 г. - в г. Сергиевом Посаде (Загорске); за отказ поминать гражданскую власть получил запрещение, которое было вскоре снято, потом переведен в Москву и короткое время служил в церкви свв. Кира и Иоанна; выслан на 3 года в Среднюю Азию; после ссылки жил в Воронеже, в 1933 г. получил 3 года ИТЛ (Темкинские лагеря). В 1935 г. освобожден. В 1942-1946 гг. по благословению архим. Серафима (Батюкова) перешел на нелегальное положение и служил по домам. В 1946 г. арестован (4 года провел во Владимирской тюрьме), после окончания срока был этапирован на поселение в Сибирь. Умер по дороге в тюрьме г. Кирова. 6 Крючков Дмитрий Иванович (1874-1952), священник, духовный сын прот. Владимира Богданова. Служил в храме преп. Саввы Освященного в Москве. После выхода июльской Декларации 1927 г. находился в оппозиции к митр. Сергию (Страгородскому). В 1927 г. арестован, был в заключении. 1928-1932 гг. служил в церкви свв. Кира и Иоанна. С 1946 г. в ссылке в районе г. Абакана Красноярского края. 7 Святитель Афанасий, епископ Ковровский (Сахаров, 1887-1962), канонизирован в 2000 г. 8 Имеются в виду святой праведный прот. Алексей (1859-1923) и его сын священномученик прот. Сергий Мечевы (1892-1941), канонизированы 2000 г. 9 Преподобный иеросхимонах Нектарий (Тихонов, 1853-1928), последний оптинский старец, канонизирован в 2000 г. 10 Вера Алексеевна Корнеева (1906-1999) происходила из старинного дворянского рода. Детство провела в имении Великого Князя Константина Романова (К.Р), дяди царя, близко дружила с его младшей дочерью, княжной Верой (они были ровесницами). После революции со своей крестной-монахиней, приходившейся ей тетей, Натальей Леонидовной Рагозиной (Н. Л. приняла постриг в 1919 г. от последнего оптинского старца Нектария), укрывала священников, монахов и монахинь из разогнанных монастырей. В ее доме в Лосинке в течение 8 лет нелегально жил иеромонах Иеракс (Бочаров). В комнате на чердаке, где он скрывался, была устроена тайная церковь. В 1946 г. была арестована, отбыла 5 лет ИТЛ и 3 года "вечной" ссылки в Казахстане; была освобождена после смерти Сталина. В "Архипелаге ГУЛАГ" А. Солженицын, лично знавший Веру Алексеевну, приводит ее свидетельства о жизни в заключении. Полностью опубликовано: ВРХД. 1984-III, Э 142, с. 209.  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  ОТЕЦ СЕРАФИМ Много у вас наставников, но немного отцов. Я родил вас во Христе. I Кор 4:15 Ante lucem (Перед рассветом. - лат.) --------------------------------------------------------------- Архимандрит Серафим (Батюков) 1880-1942. "Пути Божии неисповедимы". Чем больше проникаешься этим чувством и сознанием, тем труднее обращаться к прошлому, тем труднее делиться своими воспоминаниями, понимая, что мы фактически так мало видим и понимаем по-настоящему, что даже свою собственную жизнь и судьбу мы познаем здесь лишь "яко зерцалом в гадании". Встреча с о. Серафимом, общение с ним, крещение и последующее его руководство моей жизнью для меня самое подлинное и великое чудо и в то же время самая неопровержимая, центральная реальность моего существования. Видимое руководство о. Серафима началось в 1935-м и окончилось в 1942 году с его смертью, но в действительности оно началось еще в 1920 году, т.е. продолжалось более 20 лет, а незримо, несомненно, продолжается и сейчас, так как та духовная связь, которая создалась при крещении, когда он буквально "принял мою душу в свою", не может быть расторгнута концом земного существования. Религиозное чувство родилось у меня в душе очень рано, но возникло оно не изолированно, а в свободном комплексе чувств при первых попытках осознать жизнь. Оно возникло вместе с чувством истории, осознанием своей принадлежности к народу, который "открыл" Бога для человечества. Люди жили во тьме язычества, когда в Израиле "открылся" Единый Истинный Бог. Другие народы открыли вращение земли, электричество, закон тяготения и многое другое, но то открытие, которое было дано еврейскому народу, было самым важным. Мысль об этом наполняла детскую душу чувством большой нравственной ответственности. У меня всегда была глубокая душевная связь с мамой. Я ей поверяла все, что вырастало в душе, хотя многое было смутным, неясным для меня самой, и всегда находила отклик и поддержку. Мама моя была из тех людей, о которых Мейстер Экхард говорит: "Они живут и действуют среди вещей, но делают это так, точно стоят у крайнего небесного круга, совсем близко от вечности". Ничто в мире материальном ее не привлекало, ей ничего не нужно было для себя, и своих близких она любила какой-то особенной одухотворенной, самоотверженной любовью. Она несла на себе все заботы и тяготы жизни, ни на минуту не отдаваясь житейской суете. И связь ее с нами, детьми, была какая-то особенная, духовная: "Если бы ты не родилась, я бы по тебе всегда скучала", - сказала мне мама однажды, когда я была еще совсем маленькой девочкой. А когда я подросла настолько, что мама могла надеть на меня свое черное платье, она сказала спокойным, почти радостным голосом: "Ну, вот моя девочка уже взрослая и я могу скоро умереть". Ничего в нашей детской жизни не казалось маме мелким или ненужным. Иногда я спрашивала маму: "Может быть, не стоит тебе этого рассказывать, может быть, тебе это неинтересно", - и мама неизменно отвечала: "Все, что интересно тебе, интересно и мне". И мы жили глубоко единой внутренней жизнью. Однажды я серьезно заболела. Когда поставлен был диагноз, мама вошла ко мне в комнату и с улыбкой сказала: "Не бойся ничего, мы будем болеть вместе". Помню, как рассказав маме о каком-то совершенном мною дурном поступке, я спросила: "Можешь ли ты простить меня на этот раз?" - "Не только на этот раз, но и всегда", - твердо ответила мама. Это обещание всегдашнего прощения было сильнее самой страшной угрозы. "Какое счастье быть вместе с тобой", - говорила я маме, когда мы бывали одни. "Дай Бог тебе большего счастья", - с грустной улыбкой отвечала мама. В ее сердце закрадывалась тревога и однажды она сказала мне: "Я боюсь, что ты будешь очень одинока". ------------------------------------------------------------------ Вера Василевская с подругой Зиной в 20-х годах И действительно, я ощущала это даже тогда, когда в 1918 году поступила в университет и встретила там людей, близких мне по духу, разделявших мои религиозные искания. Это были последние годы философского факультета в его старом составе. Мы слушали лекции И.А. Ильина/11/, Г.И. Челпанова/12/, собирались на религиозно-философские собрания, на которых обсуждались волновавшие всех вопросы духовной жизни и Евангелия. На лекции Ильина студенты сходились в таком количестве, что аудитория их не вмещала. Среди них было много "маросейских" - духовных детей о. Алексея Мечева. Хотя я сблизилась с некоторыми из них, но все же чувствовала себя как бы чужой и далекой от их жизни. А в 1920 году, после смерти мамы, мир для меня опустел, утратил не только привлекательность, но и реальность. Занятия философией и психологией хотя и глубоко захватывали, но не давали той пищи, которой просила душа. Вскоре я поступила работать в детский сад, продолжая занятия в университете. В общении с детьми я больше чувствовала возможность взаимного понимания, чем со взрослыми. "Отчего мне так хорошо с детьми?" - спросила я однажды, много лет спустя, у о. Серафима. "Это оттого, - объяснил мне о. Серафим, - что ваша душа отдыхает". Среди детей (в "дошкольной колонии", как это тогда называлось) я сразу почувствовала себя иначе, чем среди взрослых. Дети как будто угадывали мои самые затаенные мысли и чувства, которые я не решалась никому высказать. Так, однажды вечером, когда на душе было особенно тяжело, кто-то из старших мальчиков (таких веселых и резвых в течение дня) позвал меня, сказав: "Посиди с нами, нам страшно". Мой собственный страх и тоска словно исчезли. С тех пор я каждый вечер сидела с детьми, пока они не засыпали спокойным сном. Никогда не забуду этих вечеров! Вспомнить содержание наших бесед почти невозможно: дети рассказывали о доме, о переездах, о пушках и пулеметах, о зиме, о звездах, рассказывали сказки. Это не была беседа педагога с воспитанниками. Несмотря на различие в возрасте, мы были равными, равными перед вечерней зарей, перед наступающей ночью, перед страшным миром, который нас окружал, перед Богом, которого они чувствовали яснее, чем я. Я не умела ответить на многие из их вопросов, но они всегда отвечали на мои. Некоторые девочки знали наизусть молитвы и иногда читали их вслух. Я не знала молитв и слушала их, затаив дыхание. В устах детей они звучали с особенной силой и неведомой мне радостью. Днем во время прогулок говорили мало. Мы слушали, что говорили нам птицы, цветы и деревья, леса и овраги. Помню, вернулась я однажды с прогулки и села на крыльце дома. У меня в руках был большой букет васильков; прижавшись к нему лицом, я на минуту задумалась. Ко мне подбежал маленький черноглазый мальчик, один из самых больших наших шалунов и, обратившись ко мне, спросил: "Ты знаешь, кто всех лучше?" Я не нашлась, что ответить. "Бог, - сказал он. - Ты знаешь, что Бог может сделать?" - опять спросил мальчик и опять, не дождавшись ответа, добавил: "Человека сотворить!.." По воскресеньям мне всегда было особенно грустно, но я не могла отдать себе отчета в причине этой грусти. В одно воскресное утро я вышла в поле: было тихо, издалека доносился колокольный звон. "У всех воскресенье, а у тебя не воскресенье", - сказал неожиданно один из малышей, находившихся возле меня. "Почему они всегда все знают?" - подумала я. В детском саду я познакомилась с Тоней З.*, через которую я узнала впоследствии о. Серафима и которая 14 лет спустя стала моей крестной. Видно, сам Господь привел меня в этот детский сад. ---------------------------------------------- * Антонина Зайцева (прим. ред.) Мне было 18 лет, Тоне - 19. Она так же, как и я, потеряла недавно любимую мать. Она, как и я, чувствовала себя чужой среди окружающих и находила отраду и утешение в общении с детьми. Тоня работала с младшей группой (трех-четырех лет), а я со средней (пяти-шести лет). Мы обе любили ночные дежурства. Так хорошо охранять сон детей. Спящий ребенок кажется беседующим с ангелами. Сколько безграничного доверия и безмятежности в его позе, в его улыбке! Они точно и не подозревали о существовании зла - эти "дети страшных лет России", которые успели уже пережить многое. Нам обеим не хотелось спать в эти летние ночи, и мы стали проводить ночные дежурства вместе. Я говорила Тоне о своей маме, она мне - о своей. Я знала, что Тоня живет совсем особенной жизнью, резко отличающей ее от всех остальных. Я чувствовала в ней большой ровный свет, который озарял ее душу и жизнь и как бы переливался за пределы ее личности. Я не умела и не решалась спрашивать об этом, она не умела и не решалась рассказывать. Лишь один раз, когда мне было особенно грустно, Тоня сказала: "Есть люди, с которыми можно говорить, как с мамой". Эти слова глубоко запали в мое сердце, но и об этом я не решалась спросить. Это была тайна, которая должна была раскрыться когда-нибудь сама собой. Мы все больше сближались с Тоней и понимали друг друга без слов. Тот мир, в котором жила Тоня, все больше привлекал меня, но попытаться проникнуть в него казалось так же невозможно, как невозможно войти в чужой сад, как бы прекрасен он ни был, если тебя не звали. Тоня рассказывала мне, что находила возможным, но не всегда называла вещи своими именами, а часто пользовалась аллегориями. Делала она это из удивительной чуткости и бережного отношения к чужой душе, и я глубоко это ценила. Впоследствии она призналась мне, что боялась нарушить "тончайшее плетение" - так называла она ту внутреннюю работу, которая протекает, несомненно, под непосредственным водительством свыше. Однажды Тоня рассказала мне сон. "Мне снилось,- говорила она, - что я гуляю по лугу, усеянному чудесными цветами. Мне хочется собрать большой букет этих прекрасных цветов и подарить их тебе. Мое сердце полно радости: ведь нигде, нигде не найти таких цветов! Букет растет в моих руках, и мне хочется поскорее отдать его тебе. Но вдруг я замечаю, что ты стоишь на другом берегу реки. Я протягиваю тебе букет, но ты не можешь взять его. Река глубока, а моста нетЙ "Я не могу передать тебе цветы, - с грустью говорю я. - Но ты ведь слышишь, чувствуешь их аромат!""... Чувствовала ли я? Я чувствовала его везде, весь мир менялся и оживал для меня, как оживает лес в лучах восходящего солнца. Холодом веет ветер перед наступлением утра, тревожно щебечут птицы в предрассветной мгле... Тоскует душа человека, пока не засияет в сердце Утренняя Звезда. "Печаль перед рассветом" - так называли поэты это состояние души... Тоня уезжала из П. каждое воскресенье. Я знала, что она бывает там, где есть "люди, с которыми можно говорить, как с мамой". Однажды, во время нашего ночного дежурства, Тоня сказала: "Я говорила о тебе. Там тебя помнят". - "Спасибо", - сказала я. Она мало говорила мне, но всегда просила меня высказываться. "Тогда и мне легче будет, - убеждала она. - Ведь я могу обо всем спросить". Но я не могла говорить. Что-то медленно созревало в душе. Слов не было. Лишь когда мы расставались в конце лета, я подарила Тоне на память книжку, надписав на ней мое любимое четверостишие Виктора Гюго "У подножья Креста": Вы все, кто в слезах, вверьтесь Богу сему, Ибо слезы Он льет. Вы, кто в скорбях, придите к Нему, Он исцеленье дает. Вы, кто знает лишь страх, придите к Нему, Он улыбку вам шлет, Вы, чья жизнь - только прах, придите к Нему, Он вечно живет. Зимой мы почти не встречались. Я была загружена работой и занятиями в университете, Тоня - домашними заботами (на ее руках осталась семья) и болезнями. На следующее лето мы опять встретились в "дошкольной колонии", но на этот раз мы работали в разных детских садах. Один раз Тоня пригласила меня к себе в свободный день, и я осталась ночевать у нее в комнате. Обстановка ее комнаты произвела на меня неизгладимое впечатление. Особенно мне запомнилась картина "Благословение детей". Когда я уже легла, я увидела, как Тоня подошла к иконам и, осенив себя крестным знамением, прочла краткую молитву. Эта молитва, казалось, пронизала меня насквозь, я всей душой почувствовала ту силу веры, которая возможна только в христианстве. Я никогда не думала, что Бог так близко! В этом году ночные дежурства я проводила одна, но со мной всегда было Евангелие, которое я читала по ночам, оберегая сон детей. Много впечатлений и переживаний посылала жизнь. Но во всем - в горе и радости, в природе и жизни, в науке и искусстве - к одному только стремилось сердце, однажды открывшийся в душе мир неудержимо влек к себе, и чудесным образом Господь посылал мне всегда и везде впечатления, встречи и обстоятельства, которые укрепляли меня на этом пути. Мне хотелось с кем-нибудь поделиться своими переживаниями. Не имея возможности часто встречаться с Тоней, которая жила теперь за городом, я начала писать ей письма. Не сразу я начала получать ответы на мои письма, но когда они, наконец, стали регулярными, я поражена была той силой чувства и глубиной мысли, с какой они были написаны. Трудно было представить себе, чтобы их писала неопытная больная девушка. Я знала, что она часто подолгу не отвечает на письма, потому что ей надо "поехать посоветоваться", но я долго не знала, кто был настоящим автором этих писем. Не скоро я узнала о том, что писал их о. Серафим, а Тоня только переписывала, как бы от себя. Шли годы. Однажды Тоня сказала мне при свидании: "Знаешь, что мне сказали там о тебе? Мне сказали: "Она прошла половину пути"". Значит, я была не одна в течение всех этих лет, но кто-то незнакомый, с удивительным вниманием и любовью, "как мама", следил за всеми движениями моей души. В 1931 году я болела тифом и воспалением легких. После болезни мне дали путевку в дом отдыха - в Оптину пустынь. И вот я очутилась в удивительной благодатной атмосфере, в стенах скита, среди оптинских лесов. Об Оптиной я знала тогда только из Достоевского. То обстоятельство, что там был теперь дом отдыха с множеством отдыхающих, не смущало и не отвлекало меня. Тишина векового соснового леса, аллея, ведущая в скит, цветник при входе в него, домики скита и монастырские стены - все это захватывало, все это говорило об одном, и все остальное становилось неважным, почти нереальным. Целыми днями я бродила по лесу, а рано утром и вечером перед закатом уходила в большой опустевший храм, где находилась столярная мастерская. Когда рабочих не было, там было пустынно и тихо, только ласточки хлопотали под крышей. Все стены и потолки внутри храма были расписаны удивительными бледно-розовыми тонами, которые, казалось, были взяты непосредственно из красок заката. Невозможно было оторваться от этих чудесных картин. Особенно запомнились мне Рождество и путь в Эммаус. По приезде я поделилась своими впечатлениями с Тоней. Та была несколько удивлена тем восторженным настроением, в котором я приехала из Оптиной. "Да,- сказала она, - для тебя это хорошо, но я бы не могла жить там теперь... в доме отдыха, мне было бы тяжело". В следующем году весною моя сестра Леночка* вышла замуж и летом уехала с мужем на юг. Я переживала трудный период жизни, но ни с кем не делилась своими чувствами. Неожиданно я получила письмо, в котором были следующие строки, явно не принадлежавшие Тоне, так как звучали не как совет подруги: "То, что Леночка вышла замуж, ни в коем случае не должно служить тебе примером, это не тво