или этим на каторге?.. - Нет, - сказал Волкодав. - Там было недалеко до сердца горы, и оно грело нас круглый год... А этот камень... Я знаю, что он может гореть, потому что однажды из-за него случился пожар и погибли проходчики... Он присел на корточки возле огня и тщательно отжал мокрые волосы. Потом стащил куртку и рубашку и повесил сушиться, растянув на шнурке, пропущенном в рукава. Эврих с интересом следил за его действиями: вот уж чувствуется, что человек привык к подземельям, и ни убавить тут, ни прибавить. И не то чтобы Волкодав делал нечто, не укладывавшееся в привычные рамки. Важно было, как он это делал. Понаблюдав за ним некоторое время, молодой аррант огорошил венна вопросом: - Скажи, друг мой, ты не боишься пещер? Волкодав некогда слышал краем уха, будто человеку такой, как у него, жизни чего-то полагалось бояться. То ли низких сводов над головой, то ли, наоборот, открытых пространств. Тилорн в свое время до одурения расспрашивал его на сей счет и даже по своему обыкновению сказал какое-то ученое слово. Волкодав не запомнил ни ученого названия, ни того, чего же именно он теперь был обязан всеми силами избегать. Выглядеть дремучим невеждой не хотелось, и венн буркнул: - Может, и боюсь. Это что, имеет значение? - Я не ставлю под сомнение твою сме... - с некоторой обидой начал было Эврих, но Волкодав спасся от него бегством: без особых затей подхватил топор и ушел в глубь пещеры, туда, где дрожала зеленая радуга и где, по его представлениям, богаче был пласт огневца. Хотя оставалось неясным, на кой ляд запасать топливо, если скоро перестанет дождь и можно будет уходить из пещеры. - О Мать Премудрости!.. - донеслась из-за спины горестная жалоба Эвриха. - Истинно, Ты была милосерднее к добродетельному Салегрину. Сей ученый муж все записывал со слов внушающих уважение путешественников и не имел дела с варварами, которые... Волкодав!.. Ты только не заблудись там смотри!.. В последнем возгласе арранта звучало искреннее беспокойство. Венн удалился, улыбаясь в усы. Он не очень понимал людей, способных где-либо заблудиться. И уж подавно - в пещерах, где не найдется двух одинаковых поворотов, лазов и даже глыб, вывалившихся из стены, которые можно было бы спутать!.. Он довольно долго стучал обухом топора, обкалывая серые комья и располагая добытое таким образом, чтобы попавший сюда человек, менее сведущий в делах подземного мира, сумел догадаться, что здесь можно устроить костер. Оставалось позаботиться, чтобы человек этот не поджег весь пласт, вызвав по недомыслию пожар целой горы. Пока венн обдумывал, как это лучше устроить, его взгляд упал на сплошь ледяную и довольно гладкую стену, возле которой волнующимися клубами плавал зеленый туман. Он поймал себя на том, что совсем почти перестал обращать внимание на светящееся облачко, поначалу такое необъяснимое и жутковатое... И все-таки привычная настороженность не до конца в нем задремала. Что-то кольнуло его, он опустил топор, начал всматриваться в темную глубину льда... и наконец разглядел примерно в аршине от поверхности перевернутый человеческий силуэт. Волкодаву не требовалось объяснять, как такое бывает. Несчастный провалился в трещину ледника и замерз в ней, переломав руки и ноги. И было это давно, очень давно. Снег и ледяное крошево, заполнившие могилу, успели слежаться и под собственной тяжестью превратиться в глыбу прозрачного монолитного льда. Для этого требовался не один век. А уж для того, чтобы оказаться на самом дне когда-то обширного ледника, под слоями камня и земли, рядом с неизвестно какими водами промытой пещерой... Венн подошел поближе к стене и вгляделся, напрягая зрение. Мертвый человек висел к нему лицом. Его рот был страдальчески приоткрыт, возле губ так и застыло во льду облачко вытекшей крови. Эге! да ему еще и ребра раздавило, смекнул Волкодав. Как мучился небось, бедолага! А в остальном лицо выглядело совершенно живым, даже глаза остались открытыми. Красивое, совсем молодое лицо... И руки, явно принадлежавшие не воину и не мастеровому. Такими только пером по пергаменту водить. Или еще что-нибудь в том же духе делать. Волкодав отступил от стены и неодобрительно покачал головой. Это скверно, когда мертвым отказывают в честном погребении и бросают там, где застигла их жестокая смерть. Юноша был в легкой одежде, чем-то напоминавшей излюбленное одеяние Эвриха, и в сандалиях на босу ногу. По заснеженным горам в таком виде не лазят. Значит, не сам сдуру или по неопытности провалился в ледяную ловушку. Его туда сбросили. Может, еще и постояли в свое удовольствие наверху, слушая, как постепенно затихает далеко под ногами беспомощный стон обреченного... Волкодав отвернулся от замученного и пошел туда, где оставил топор. Работа предстояла долгая и нелегкая. Примерился - и шарахнул топором по стене, сразу отколов изрядный кусок... Эврих, как и следовало ожидать, скоро явился на грохот падающих обломков. Он сразу понял, в чем дело, и намерение Волкодава поначалу заставило его скривиться: - У нас не считают добродетелью тревожить кости умерших... Венн даже не повернул головы, продолжая размеренно крушить лед. Молодой аррант постоял рядом с ним, наблюдая, как прозрачная чернота стены сменяется щербатым грязно-белым беспорядком, потом вздохнул: - А еще у нас полагают, что мертвые должны вкушать отдых, лежа в могилах, а не висеть вот так, словно канатоходцы, сорвавшиеся с веревки... и я слышал, что всякому, кто похоронит даже чужого мертвеца, Боги Небесной Горы на том свете поднесут серебряный кубок!.. Сходил туда, где остались их мешки, принес свой топорик и взялся помогать Волкодаву. Возня мужчин нисколько не беспокоила Раг. Шанка крепко спала, положив голову на колени матери, вновь пришедшей ее навестить. Она не слышала треска льда и глухих ударов, раздававшихся в двух десятках шагов. Мать пела ей колыбельную и гладила по щеке, по обсыпанным ранней сединой волосам. Мать ушла очень, очень давно, еще когда Раг была маленькой девочкой. Раг лишь смутно помнила ее черты и поэтому не особенно всматривалась в лицо Той, что сидела над нею. Зато если бы Эврих и Волкодав могли видеть то же, что она, они бы обязательно признали чудесную гостью. Но заглянуть в чужой сон им было не дано. Мыш все пристраивался на выступе камня прямо над головой женщины. Камень был очень холодным, от него мерзли лапки, и зверьку это не нравилось. После долгих попыток найти удобный насест Мыш обиженно спорхнул со стены, перелетел туда, где трудились венн и аррант, заполз в рукав снятой Эвриховой куртки и залег там, выставив наружу лишь черную мордочку. Надо же, в самом деле, видеть, что происходит. Когда наконец двое мужчин выломали из стены тяжеленную глыбу льда и осторожными ударами топоров обкололи тело замерзшего, снаружи совсем рассвело, и тучи уже местами рвались: дождь еще умывал горы по сторонам Харан Киира, но там и сям по склонам гуляли солнечные лучи. Мертвый человек лежал на бурых камнях осыпи, и теперь никто не сказал бы про него: как живой. Пока он оставался во льду, прозрачная толща позволяла видеть каждую складку одежд, каждый волосок. Да и висел он, вмерзший, хотя и вниз головой, но все-таки в позе, сообразной тяге земной, удержавшей его словно бы в вечном полете сквозь темноту. А теперь, когда его извлекли из этой темноты и хотели положить на спину, это было все равно что укладывать растопыренную корягу, простирающую в разные стороны скрюченные, нелепые сучья. Больше не было последнего достоинства мученической смерти, осталось лишь безобразие трупа. И лицо, проросшее кристаллами льда, больше не казалось, как и все тело, принадлежащим когда-то жившему человеку. Пустая скорлупа, бренная оболочка, покинутый, обреченный разрушению дом. Нечто такое, чему полагалось бы воссоединиться со стихиями много весен назад. - Как ты собираешься его хоронить? - спросил Эврих. Венн подозрительно посмотрел на него: - А как хоронят... Сожгу... Мало ли что взбредет на ум арранту, еще начнет вспоминать стародавние обряды, о которых вычитал в книжке!.. И точно. - Мы вообще-то не знаем, какого обычая придерживался его народ... - сказал Эврих, входя с ним обратно в пещеру - перетаскивать куски огневца. Волкодав подумал о том, что они действительно не имели понятия, во что веровал народ убитого парня, но промолчал. Обычай огненного погребения был правильным и хорошим, это он знал точно. Душа мертвого сразу возносится в небо, чтобы предстать перед справедливым судом, а прах растворяется в воздухе и земле и более не задерживает полета души. - Когда-то давно, во времена первых людей, жил-был старик с тремя сыновьями... - начал вдруг рассказывать Эврих. - И вот он умер, и стали они гадать, как всего честнее поступить с его телом. "Земля есть Матерь людей и Богов, - сказал самый старший. - Положим батюшку в Материнское лоно, пускай вновь возродится!" Но в ту же ночь приснился ему покойный отец и стал жаловаться: защекочут, мол, его там могильные черви, никакого покоя не будет. "Боги Небесной Горы вылепили всех нас из глины, - сказал тогда средний. - УПОКОИМ батюшку в большом кувшине, зальем воском плотную крышку..." Но настала ночь, и... - Неправильно рассказываешь, - укладывая темно-серые глыбы, проворчал Волкодав. - Не в кувшин, а в дупло. Потому что Боги вырезали нас из дерева. - Нет, в кувшин! - воинственно перебил Эврих. - Это стариннейшее аррактское предание! Мой Учитель бывал в столице и сам разбирал письмена на каменных плитах, сработанных чуть не до Сошествия Ночи!.. Так у них было принято называть Великую Тьму. - Я твоей плиты не видал, - огрызнулся Волкодав. - Я только знаю, как об этом рассказывают у нас. Это предание моего племени. - Вот так всегда! - обреченно всплеснул руками Эврих. - Знание, изначально дарованное народу, более других склонному к мудрости, начинает распространяться в мире и претерпевает неизбежные искажения, а потом тебе заявляют: и то не твое, и это тоже, а тут все было иначе... Волкодав ничего не ответил. Окажись рядом Тилорн, он уж объяснил бы им: ссориться не из-за чего, ибо каждый по-своему прав. Что касается Волкодава - заблуждение Эвриха было для него очевидно, но втолковать это арранту он не надеялся. Он давно уяснил, что спорить с ученым было почти так же бессмысленно, как и со жрецом. Да и неприлично развлекаться словесными перепалками в двух шагах от мертвого тела... - Лучше послушайте, как все было на самом деле, - услышали они голос Раг. - Средний сын предложил сделать плот и отправить останки батюшки по реке, поскольку все знают, что самого первого человека Отец Небо сплел из стеблей травы шех, растущей вдоль речных берегов... Она стояла у входа в расселину, держа на руках голенькую дочурку, и кормила девочку грудью. - Что ты делаешь, женщина!.. - ужаснулся Эврих. - Застудишь дитя!.. Раг только усмехнулась. - Вы, жители равнин, привыкли к теплу и разного рода излишествам, - сказала она. - Вам не понять, почему мы, горцы, такие крепкие и выносливые. Моя дочь не застудится, а вырастет умницей и красавицей, ничем не похожей на изнеженных и хилых девушек из низин. А ты, лекарь, лучше посмотри, как мы обтираем снегом наших младенцев, и поступи так же со своими детьми, когда они у тебя будут! Действительно, малышка преспокойно глотала самую лучшую в мире пищу и знай сучила ножками, не обижаясь на сырость и порывы далеко не теплого ветра. Потом снова проглянуло солнце. - А кто этот юноша, для которого вы готовите священный костер? - спросила Раг. - Неужели кворры осквернили убийством заповедную гору? За это их следовало бы... - Мы не знаем, кто он такой и кем были его убийцы, но народ Четырех Орлов тут ни при чем, - поспешно заверил женщину Эврих. - Случившееся здесь произошло много столетий назад. Задолго до Последней войны... Раг с сомнением покачала головой. Однако убеждать его в виновности кворров все же не стала. Волкодав тем временем счел, что они натаскали потребное количество топлива и жара хватит вполне. Он вновь поднял замерзшего и уложил его на серую груду. Потом сходил в пещеру, сгреб часть костра на плоский, как лопата, осколок и вынес наружу. Камень, в особенности такой заледенелый, разгорается неохотно: лучше избежать лишней возни. Волкодав, правда, ждал, что все равно придется помучиться, как вчера, но ошибся. То ли оттого, что огневец вынесли на солнце, то ли по какой другой причине, - погребальный костер занялся на удивление легко. Так, как будто сложили его из сухих дубовых поленьев. Двое мужчин и женщина молча следили, как вздымалось священное пламя, как подбиралось оно к злополучным останкам, принимавшим честное погребение спустя века после исхода души. Камень огневец немилосердно дымил, распространяя удушливый чад. Лед таял, вода стекала и встречалась с огнем, между глыбами вырывались шипящие струи белого пара. Когда огонь коснулся давным-давно замороженной человеческой плоти, вековой холод начал отпускать ее, и безобразно изломанное тело постепенно расправилось: вместо бесформенной коряги на глазах возникал зримый облик прекрасного молодого тела. Необъяснимо разгладилось даже лицо, исковерканное гримасой мучительной смерти. Какие-то мгновения на каменном ложе покоился совсем живой юноша: он спал и вроде бы даже улыбался во сне, словно перед пробуждением. Потом его заволокло дымом и паром, а набравший силу огонь вдруг взвился с победным ревом, и Волкодаву почудилось, будто иные языки пламени отливали явственной зеленью. Он сказал себе, что после целой ночи в пещере, наполненной зеленым свечением, могло примерещиться еще что покруче. Гораздо удивительнее было другое. Венн все ждал, что в ноздри вот-вот ударит страшный запах горящей плоти, но этого так и не произошло. От костра пахло костром. И не более. Эврих тоже почувствовал необычное, переступил с ноги на ногу и предположил: - Он, наверное, слишком долго пробыл во льду, и частицы тела утратили естество. Я слышал, на Островах иногда находят туши древних животных, не разложившиеся из-за холода, так они тоже... Сегван, с которым я говорил, хотел поджарить кусочек, но все расползлось и растаяло, словно каша... Ученый есть ученый: ему всегда уютнее, если удается придумать хоть какое-то объяснение. Но кто знает, почему научные доводы кажутся порой неуместными, а хочется упасть на колени и со слезами на глазах приветствовать Чудо?.. Дым, перемешанный с завитками белого пара, уходил вверх, стелясь по склону горы. Он тек по мокрой голубизне ледников, ярко искрившихся после небывалой грозы, и возносился все выше тугим столбом, не спешившим рассеиваться. Когда он поднялся над вершиной, в нем вспыхнула радуга. Волкодав попытался сообразить, бывает ли так, чтобы радуга появлялась в дыму, или, может, она лишь казалась совсем близкой, а на самом деле сияла в гряде дальних туч, еще изливавшихся на Озерный Край обильным дождем?.. Радуга была зеленая, как если бы свет дробился в гранях чистого изумруда. Одним концом она упиралась в ледяную вершину Харан Киира, другой конец растворялся в запредельной солнечной вышине. Зрелище было из тех, что запоминаются на всю жизнь. Залитый солнцем сверкающий пик, ослепительно яркий на фоне темных громоздящихся туч. Черно-белый столб дыма. И зеленая радуга над вершиной... Волкодав попытался думать о том, что за весть могла быть ниспослана подобным знамением. Истолкования напрашивались все такие, что сразу стало не по себе. Ладно, решил он. Мы сделали то, что сделал бы всякий, а об остальном пусть гадают жрецы... Он посмотрел на костер. Груда огневца, знаменитого долгим медленным жаром, прогорела сверхъестественно быстро. Она больше не дымила, камень с шуршанием рассыпался пористыми глыбками, дотла выеденными огнем. Волкодав невольно поискал взглядом недогоревшие кости. Погребение следовало довершить - то, что не поглощалось огнем, у веннов было принято заворачивать в полотно или бересту и предавать земле. Костей не было. То есть вообще никакого следа сожженного человека. Пламя истребило мертвого без остатка - ни толики праха, ни даже пряжки с одежды. Так не бывает. Двое мужчин и женщина молча смотрели друг на друга, и всем было жутко. Это, впрочем, был не тот страх, когда опасаешься чего-то погибельного. Просто всегда путается человек, ощутив присутствие Высших. Эврих первым осмелился выразить общую мысль: - По-моему, - прошептал он, - мы похоронили Бога... Наши судьбы текут, как ручьи, Как прибрежный песок. Что - песчинка? Что - капля?.. И все-таки в жизни не раз Каждый делает выбор. И выбор порою жесток. Даже если судьба королевств Не зависит от нас. Если зло и добро В откровенной схватились Борьбе И последним пророчествам Сбыться мгновенье пришло, Загляни в свою душу: Что вправду милее тебе, Что влечет тебя с большею силой - Добро или зло? А потом присмотрись, Кто силен и наденет венец, А кого проклянут И навеки забудут как звать. И опять загляни себе в душу: Хорош ли конец? И спроси себя снова: Неужто охота встревать?.. Что за радость - Безвестно погибнуть в неравном, бою? Может, спрятать глаза, Ведь уже никого не спасти?.. Мало толку в геройстве, Которого не воспоют... Время лечит - Однажды и сам себя сможешь простить. А еще - ты поверь, так бывает! - Нет хуже врагов, Забывающих в битве жестокой Про всякую честь, Чем стоящие - тот и другой! - За добро и любовь... Где меж ними различье? С кем правда? Кого предпочесть?.. ..а потом победитель Устало опустит свой меч - Враг стоит на коленях, И мир не постигла беда... И раздастся приказ: "всем ослушникам Х- Головы с плеч!" С кем пребудет твой выбор, Мой доблестный друг? С кем тогда?.. 15. Долина Звенящих ручьев В горах осень всегда наступает раньше, чем на равнинах. Вот и теперь близкие холода уже начали золотить на окрестных склонах кусты и низкорослые деревца, и только Тлеющая Печь продолжала исправно греть своих обитателей. Зимой здесь редко залеживался снег, но даже если землю сковывало крепким морозом, из глубины продолжали бить кипящие родники. Мастеровитые шаны не поленились провести глиняные трубы: откроешь задвижку - и прямо в чан бежит горячая струйка. Хорошее место. Вот только на западном склоне смрадно клокотали смоляные озера и там и сям по телу горы возникали, словно нарывы, глубокие провалы, наполненные испепеляющим жаром. В последние годы огненные язвы мало- помалу подбирались все ближе к деревне, но, по словам Раг, шанов это не особенно беспокоило. Вопервых, деревня стояла на несокрушимой скальной плите, не поддававшейся даже землетрясениям, не говоря уже об огне, прожигавшем только мягкую землю. А во-вторых, угодить в палящую ловушку мог разве что кворр или житель низин, ничего не смыслящий в норове гор и не умеющий с ними поладить. Своих родных детей Печь всегда предупреждала о близящейся опасности. На месте зарождающейся ямы жухли и умирали растения. Или подтаивал снег, если дело происходило зимой. Опять-таки нашлось и применение для огненных провалов. Шанские гончары делали замечательную посуду и обжигали ее в подземном жару, опуская вниз железные клетки. Чаши и горшки обретали при этом столь замечательную звонкость и блеск, что даже в самой Тин-Вилене не стыдно было их продавать. Волкодав видел кованые клетки с приделанными цепями, видел, как их погружали в раскаленные недра. Клетки показались ему достаточно вместительными, чтобы запихнуть человека. Как знать, что в рассказах о взаимных жестокостях двух племен было вымыслом, а что - правдой? После того как едва удалось спасти от квар-итигулов беременную Раг, венн ничему уже не удивлялся... Неужели, думал он, на Заоблачном кряже повторится все то, что когда-то произошло на Засечном? Сделаются безлюдными прекрасные горы, и начнут их считать злым местом, негодным для обитания?.. Неужели земной люд нисколько не поумнел со времен Последней войны?.. Отоспавшись, он облюбовал солнечную полянку недалеко от деревни и начал воинское правило, без которого не полон прожитый день. Хотя сказать, что он так уж хорошо отоспался, было нельзя. Если в поселении "истинных" его изводило ощущение камня, готового свалиться на голову и расплющить, то здесь тревожило нечто иное, и это нечто исходило из земных бездн. Что бы ни говорили ему о несокрушимой скале, державшей на ладони деревню, из-под земли сочился то ли запах... то ли что-то более тонкое и неуловимое, чем запах... Волкодав никак не мог определить для себя, что же именно, и знал только одно: будь его воля, он унес бы отсюда ноги. И как можно скорей. К сожалению, воли ему никто не давал. Шаны устроили праздник. Возвращение Раг, которую никто уже не чаял увидеть живой, было несомненным знаком воли Отца Небо, пообещавшего племени скорую победу над ненавистными квар-итигулами. Старейшин во главе с вождем Лагимом не особенно смутило даже то, что женщина, согласно обычаю обязанная рожать в строгом уединении, исторгла дитя на руки чужому мужчине. Люди немедля припомнили сходное рождение сто лет назад, на исходе векового пленения. Тогда появился на свет величайший вождь, умудрившийся вывести свое племя из рабства. Как тут не предположить, что чудесное разрешение Раг тоже сулило шанам радостные перемены! Да еще этот Бог, доселе неведомый людям, но определенно благой!.. Ну а самое радостное, что могли вообразить шан-итигулы, был, конечно, разгром ненавистных врагов. И казнь пленников, которых едва не овдовевший муж Раг собирался своими руками топить в кипящей смоле... Волкодаву жаль было два народа, не умевших поделить между собой громадный Заоблачный кряж, но в чужую жизнь вмешиваться не годилось. И в особенности человеку вроде него, не способному толком разобраться с самим собой. Венн хмуро предвидел, что теперь его, пожалуй, до конца дней не отпустят воспоминания о поселении "истинных" итигулов на горе Четыре Орла. Вернее, о народе утавегу, обитавшем рядом с людьми. И о страшном искушении, которому он, Волкодав, чуть было не поддался. Память жгла его. Вот уже несколько суток прошло после побега, и даже при сильном желании ничего нельзя было изменить, а уверенность, что он поступил правильно, все не приходила. То есть уверенность-то была, недаром он сделал то, что сделал... но и сожаление не отпускало. Внутренний разлад мешал сосредоточиться, деревянный меч никак не становился дышащим продолжением тела. Чужеродный предмет, неведомо как попавший ему в руки. Ведь мог бы сейчас бежать среди белоснежных собратьев, наслаждаясь пиршеством звуков и запахов, неведомых человеку?.. Мог бы... А вместо этого зачем-то угнездился на корточках, опираясь на подушечки босых ступней и подняв сведенные пятки, и размеренно взмахиваю перед собой увесистым куском дерева, стараясь не потерять равновесия... Зачем?.. Мыш вылизывал шерстку, пристроившись на деревце, росшем у края поляны. Листва на деревце была зеленая, но большей частью скрюченная и жесткая. То ли из-за того, что зеленью нельзя было полакомиться, то ли по другой какой причине - облюбованный было насест скоро разонравился маленькому летуну. Он сморщился и чихнул, как если бы его смущала неприятная вонь. Потом снялся и перепорхнул к валунам, прикрывавшим лужайку от холодного ветра с гор. И завертелся над камнями, недовольно вереща. Двух молодых шанов, пытавшихся незаметно наблюдать из-за этих камней, Волкодав заметил уже давно. Один, пятнадцатилетний юнец по имени Тхалет, был из тех, кого он уложил "отдохнуть" незадолго до встречи с воинами Элдага. Второй, Мааюн, приходился старшим братом мальчишке. Волкодав не стал обращать на парней никакого внимания. Пускай смотрят, если охота. Все равно он не делал ничего такого особенного, что Мать Кендарат не благословляла показывать стороннему человеку... Когда ребята поняли, что обнаружены, они перестали прятаться и подошли. - Мы радуемся, чужеземец, что вкушали с тобой от одного хлеба, - сказал Мааюн. - Ты хорошо сделал, что выручил нашу Раг. Должен же он был сказать что-то учтивое, затевая разговор с гостем. Младшего такие предрассудки." кажется, не обременяли. - Одного жаль, воин ты никудышный, - заявил он Волкодаву. Мааюн дернул его за ухо, но больше для вида, и Тхалет вырвался: - Ты ведь и тогда и теперь нипочем не обнаружил бы нас, если бы не твоя летучая тварь, норовившая нагадить нам на головы! Чего ты стоишь в открытом бою, хотел бы я знать! Венн мог бы спросить его, не беспокоит ли помятая шея, но не спросил. Для него давно миновали те времена, когда любой намек на недостаточное мастерство воспринимался как страшное оскорбление и требовал немедленных опровержений. - Может, и никудышный, - проворчал он безразлично. - Настоящий воин бросил бы стервятникам наши трупы, а ты оставил нам жизнь, как какой-нибудь робкий трусишка, никогда не видевший крови, - продолжал юный шан. - У тебя даже нет оружия, приличного свободному человеку. Длинные мечи хороши только для полумужчин из предгорий, боящихся подойти вплотную к врагу. Ну а ножом, который ты носишь на поясе, только лепешки маслом намазывать. Я уж вовсе молчу про ту палку, с которой ты упражняешься. У нас такими дети играют. Которым по малости лет железа в руки не дают, чтоб не порезались... Тут Волкодав наконец заметил то, что Эврих, наверное, распознал бы с первого взгляда. А именно - оба юноши с трудом давили рвущийся наружу смех. Венн запоздало сообразил, что его просто испытывали. Разговор, несовместимый с обычаем гостеприимства, на самом деле был сплошной шуткой. Шутки Волкодав понимал. Иногда. Отвечать на них по достоинству - так и не научился. Мааюн выдал себя первым. Расплылся в неудержимой улыбке, потом так же быстро стер ее с лица. Взрослому пристала сдержанность. - Ты вправду великий воин, чужеземный брат, - проговорил он торжественно. - Ты не обращаешь внимания на мальчишку, хотя бы и с кинжалом у бедра. Мы с Тхалетом - приемные дети Раг. Мы еще как следует не поблагодарили тебя за то, что ты вернул к очагу шанов и мачеху, и нашу маленькую сестричку... - Но это все равно плохо, что ты ходишь без настоящего мужского оружия, - нетерпеливо вмешался Тхалет. - Пойдем к дядьке Шенаю, кузнецу. Он сделал много кинжалов и подберет такой, чтобы пришелся тебе по руке. Он плавит железо в самородном огне, и потому-то с нашими клинками не могут сравниться те, что делают кворры!.. Волкодав сказал: - Только если ты мне покажешь" как здесь у вас ими дерутся... Он имел в виду научиться новому искусству, когда ему подарят кинжал, ибо давно усвоил - не гнушайся никаким новым умением, мало ли что пригодится однажды. Однако братья поняли его по-своему. Старший кивнул младшему: - Покажи. Тхалет счастливо заулыбался, отчего строгое лицо юного воина вновь стало совсем мальчишеским, проказливым и лукавым. Потом перестал улыбаться, по-кошачьи прянул назад, правая рука оказалась возле бедра и, скользнув, извлекла из ножен кинжал. Движение получилось завораживающе красивым. Тугой узелок тонкой шелковой ткани на конце рукояти, удививший некогда Волкодава, при этом развернулся в большой ярко-малиновый платок. Венн не отказался бы узнать, каким образом Тхалету удалось так ловко распустить плотно собранный сверток. Зато предназначение платка сразу сделалось очевидно. Юный воин бросался вперед и стремительно отступал, перетекал и перелетал вправо и влево, вертелся волчком, выгибался так, словно в его теле совсем не было костей. Яркий шелковый хвост при этом то и дело летел прямо в лицо воображаемому противнику, не давая уследить за движением руки, направлявшей нешуточно грозное лезвие. А оно еще и порхало в ладони, глядя то вверх, то вниз, прячась и возникая между пальцев и временами упираясь основанием рукояти в ладонь для пронзающего тычка... - Вот это называется "горный кот выходит из пещеры"... - негромко пояснял Мааюн. - А это - "трава шех встречает дуновение утреннего ветра"... А теперь "маленький камень на дне прозрачного озера"... Мастерство Тхалета не подлежало никакому сомнению. Сперва Волкодав просто любовался отточенным боевым танцем, сидя в позе почтения. Потом испытал более сложное чувство и попробовал в нем разобраться, ибо оно беспокоило. В Беловодье он тоже встречал мастеров воинских искусств, да еще каких. Но там, в мире, переросшем убийство человека человеком, эти искусства служили не отнятию жизни, а совершенствованию духа и тела" Оттого наставления учителей начинались всегда одинаково. Когда-то давно, объясняли они, ошибка в движении означала несомненную гибель. Вот и теперь попробуйте вообразить смертельную опасность и все сделать так, как если бы от этого зависела ваша жизнь... Ученики пробовали представить. Иные с большей добросовестностью, иные с меньшей. И было замечено, что из тех, кто лучше других приучал себя собирать воедино разум и волю и устремлять их вперед вместе с мечом, получались самые искусные зодчие, писцы, повара... Но на их клинках не было крови. А на кинжале Тхалета она была. И то, от чего в Беловодье у Волкодава ликовала душа, здесь, на этой полянке, показалось ему бездумным изяществом смертельно опасной ядовитой змеи. Которая не осознает ни собственного великолепия, ни того, что жуткое совершенство убийцы есть извращение самого понятия красоты. И еще... Волкодав слишком хорошо помнил себя девятнадцатилетним. Только что вышедшим с каторги. Одержимым одной-единственной мыслью: постичь воинское мастерство и убить Людоеда. Тхалет был младше, но венну все равно как будто поднесли зеркало. И то, что он усмотрел в этом зеркале, его ужаснуло. Так вот, значит, каким меня время от времени видит Эврих. Вот, стало быть, почему разошлись наши дороги с Матерью Кендарат... А ведь ему пытались это объяснить. Только он не понимал, о чем с ним говорят. Потребовалось увидеть мальчишку Тхалета, .еще не умевшего ничего, по праву положенного мужчине, кроме одного: убивать. Увидеть его и неожиданно сказать себе: я не хотел бы, чтобы мой младший брат был на него похож... Младший брат Волкодава теперь, наверное, уже вновь родился в какой-то другой семье, потому что старший брат за него отомстил. Йарра. Доверчивый и добрый Йарра, так славно рассуждавший о выборе. И сделавший его, когда начали издеваться над беззащитной Раг. Я не хочу, чтобы Йарра стал таким, как Тхалет. Я не хочу. Бог Грозы, если Ты еще слышишь меня, сделай так, чтобы этого не случилось!.. Что я должен совершить ради этого, Господь мой? Вразуми! И даже если целой окажется жизнь. Господи, яви только волю Свою... - "Орел подставляет правое крыло солнцу"... - продолжал пояснять Мааюн. - "Горный луг дремлет под полуденным солнцем"... чужестранный брат, да ты вроде совсем и не смотришь? Ответить Волкодав не успел. Потому что как раз в это время над крышей дома вождя заревел рог. Рогу было много лет; прадеды нынешних шан- итигулов выковали его из гулкой меди почти сразу после возвращения из рабства. Низкий рев, напомнивший Волкодаву осенние клики туров у него на родине, слышен был по всей Тлеющей Печи. В этот рог трубили очень редко. Только созывая народ на защиту деревни. - Кворры! - зло сказал Мааюн. - Идут мстить за то, что наша мачеха им не досталась! Скоро мы станем топить их в смоляных озерах на западном склоне, и они проклянут день и час, когда их глаза обратились в сторону ее палатки!.. Волкодав промолчал. - Аиии! - выкрикнул Тхалет. Кинжал взмыл с его ладони и, оставив в воздухе трепещущий малиновый след, без промаха поразил у края поляны засохшее деревце. Тхалет чуть ли не вприпрыжку помчался вынимать меткое лезвие. Мальчишка сиял: его в равной степени грело и удачное завершение вдохновенного танца, и то, что совсем скоро предстояла битва. Великая битва, совсем как те, о которых рассказывали старики. Когда кинжал встречается с живой плотью, это гораздо забавнее плясок просто так, с клинком, пронзающим пустоту. Ему было знакомо это ощущение, и он радовался, что вновь испытает его. Когда Тхалет выдергивал из мертвого стволика свой кинжал, с веток осыпались листья, еще вчера зеленевшие. Под корнями деревца зрела огненная яма. Так близко к селению земные нарывы доселе не подбирались. Если бы внимание Тхалета не было притуплено радостной близостью битвы, он наверняка удивился бы, а может, даже и испугался. Потому что все знали: под этим местом уже простиралась твердь скалы, державшей, как на ладони, людские жилища. Никаких провалов в подземный жар здесь случиться попросту не могло. "Знаешь, почему Людоед держал меня в клетке?" - сказал Тилорн. "Нет, - ответил Волкодав. Подумал и добавил: - Однажды я тебя спрашивал, но ты не захотел..." "Я не то чтобы не захотел, - смутился мудрец. - Просто я очень долго избегал малейших намеков на причины своего плена, а ты тогда спросил меня.., несколько неожиданно..." Волкодав промолчал. "Ты понимаешь, - продолжал Тилорн, - случай занес меня во владения кунса как раз когда он начинал строить свой замок. Я посмотрел, как надрывались невольники, копавшие каменистую землю, и жалость подвигла меня совершить непоправимую глупость. Я обратился к Винитарию, представился чужеземным ученым и предложил ему некий состав... у нас он называется "порох"". "То есть просто "пыль"?" "Да. И теперь я полагаю - мои предки дали, этому веществу столь скромное имя как раз оттого, что слишком хорошо знали его грозную силу. Точно так же, как если мы говорим просто "зверь", мы подразумеваем..." "Понятно". "Это смесь селитры, серы и древесного угля, приготовленного из деревьев определенного возраста и породы... впрочем, не в подробностях суть... Порох обладает свойством стремительно сгорать, высвобождая раскаленный воздух, сметающий все, что мешает его истечению, вот почему при посредстве пороха можно ломать скалы и вздымать целые горы земли... Когда я сделал излишним непосильный труд рабов, Винитарий всячески обласкал меня и назначил главным строителем замка. Я радовался возможности применить свои знания и тому, с каким вниманием он всегда меня слушал. Я думал: вот ученик, на которого не жаль тратить силы и время. Но потом..." "Потом он захотел, чтобы твой порох смел для него вражеский тын". "Откуда ты знаешь?.." "Не знал. Догадался". "Вот видишь. А я ни о чем не догадывался, пока не сделалось поздно. Когда же я спохватился и увидел, что могу породить завоевателя похуже Гурцата, которым у вас до сих пор пугают детей, я пытался бежать, но был схвачен. И тогда я вспомнил, что в нашем мире порох изобретали несколько раз: его изначальные творцы понимали, каких дел он может наделать в недостойных руках, и уничтожали все записи., дабы не отягощать свою совесть. Вот и я решил последовать их примеру и не допустить распространения зла... даже если ценой окажется жизнь". Волкодав молчал, прикидывая, как бы поступил в подобных обстоятельствах он сам. Вообразить оказалось непросто. Ему случалось сражаться за тех, кого он любил, кто был ему дорог. Но класть жизнь, чтобы чужие люди не убивали других, тоже совершенно чужих?.. "Мой мир слишком дорого заплатил за прекращение войн, - проговорил. Тилорн. - У вас другая история. Но коль скоро я сделался ее частью... Люди не должны убивать людей, друг мой. Я иначе не мог..." Из деревни квар-итигулов в деревню шан-итигулов можно было попасть несколькими путями. Самый краткий, избранный в свое время беглецами, пролегал мимо Харан Киира, но сколько-нибудь многочисленное войско застряло бы там надолго: тропа изобиловала такими местами, где можно было пролезть только по одному, да и то - поддерживая друг дружку. Имелся и широкий путь, по которому мог пройти не то что вооруженный отряд, но даже и стадо овец. Это была дорога через Глорр-килм Айсах - Долину Звенящих ручьев. Насколько Эврих понял из скупых объяснений горцев, приветливей и краше уголка не было во всем Заоблачном кряже. Арранту разъяснили также, почему благодатная долина оставалась незаселенной. Слишком, мол, просторное и открытое место, плохо подходящее для тех, кто все время ждет нападения. Потому-то квары и шаны предпочитали терпеть немалые трудности, отсиживаясь каждый в своем орлином гнезде: квары - борясь с постоянными камнепадами, шаны - медленно поджариваясь на горячем боку Тлеющей Печи. Вот если бы тот либо другой народ разом сделался многочисленней вдвое, а враждебное племя столь же внезапно куда-нибудь подевалось... И еще. Если верить Лагиму, два итигульских рода до сих пор не перерезали друг дружку в открытом сражении единственно потому, что на много дней пути окрест не имелось достаточно обширного луга, где могли бы огородить священное поле два войска по полсотни бойцов. - Почему же, - спросил Эврих, - вы до сих пор не сделали этого на Глорр- килм Айсах, если, как ты говоришь, там хватило бы пространства не то что для битвы, но даже и для совместного поселения? - Потому, - отвечал вождь Лагим, - что долина Звенящих ручьев - место заповедное. Никто не ходит туда с оружием, ни мы, ни презренные кворры, отринувшие обычаи предков. - Заповедное?.. - Да. Мы в скудости нашего знания считаем - это потому, что оттуда хорошо смотреть на Харан Киир. Человеку, стоящему в Долине Звенящих ручьев, обитель пращуров видится престолом, достойным самого Отца Небо. - Но почему тогда, - спросил Эврих, - и вы, и кворры в нарушение своих же законов идете туда сегодня во всеоружии, собираясь сражаться посреди запретной долины?.. Лагим печально и строго посмотрел на него. - Это должно было однажды случиться, чужеземец. Вы двое и с вами моя сестра взошли на Харан Киир и вернулись живыми. Теперь мы понимаем - это был знак: что-то сдвинулось в самом основании мира. Моя сестра родила на священной горе, и была не одна, как учит наша вера, а с двоими мужчинами. И опять ничего не случилось, никакая нечисть не коснулась ни ее самой, ни ребенка... ни вас со спутником. Этого не могло произойти, но это произошло. Ты, верно, заметил, что мы приняли Раг, не подвергая ее обычному очищению роженицы? Мы ведь поняли, что Отец Небо вещает нам о переменах, и не внять Его знамению было бы ослушанием. А похороны неведомого Бога, о которых ты сам мне рассказал? А гроза, подобную которой не припомнят старейшие из стариков?.. Чему после этого ты удивляешься,. чужеземный брат? Воистину, пришло нам время узнать, кто любезен Отцу Небо: мы или кворры... И где же совершить Божий Суд, если не в заповедной долине, у подножия Харан Кипра и перед ликом Отца нашего, незримо восседающего на престоле... - Лагим помолчал, сосредоточенно глядя вперед, и вдруг сверкнул глазами: - Но вряд ли я ошибусь, Собиратель Премудрости, если скажу, что ты еще запишешь на своих листах, как будут выть и корчиться кворры, когда их вместе с проклятыми псами будут бросать в смоляные озера и опускать на цепях в раскрытые рты огненных ям!.. Ибо все чудеса, явленные нам в эти дни, были добрыми знаками, внятно гласящими о справедливости Неба!.. Выслушав речь вождя, Эврих покинул Лагима и, борясь с дурнотной тоской ведомого на смертную казнь, побежал разыскивать Волкодава. Так чувствуешь себя в жутком сне, когда и сражаться не можешь, и некуда отступать. Вот только сон обрывается пробуждением, и можно утереть липкий пот, радуясь, что все было не наяву. Эврих озирался, обводя взглядом вершины, вздымавшиеся со всех сторон