Юз Алешковский. Рука (Повествование палача) --------------------------------------------------------------- © Copyright 1980 Юз Алешковский Library of Congress Catalog Card Number 80-51176 ISBN # 0-89830-015-0 RUSSICA Publishers, Inc. 799, Broadway N.Y. 10003 U.S.A. OCR: Олег Волков --------------------------------------------------------------- 1 Итак, гражданин Гуров, главное теперь для вас не вертухаться. Во-первых, это бесполезно: дачка ваша красавица -- оцеплена, показания вы будете давать здесь, расколетесь тоже здесь и здесь же выложите вот на этот стол все нахапанное у советской власти и у советского народа-строителя коммунизма, в гробу бы я видел и коммунизм, и вас, гражданин Гуров. Не каждому, кстати, нашему "Круппу" или "Роксреллеру" выпадает такая фартовая масть -- предварительное следствие на дому. Но таков уж мой стиль. Я люблю брать вас в ваших домах и не выходить из них несколько суток, чтобы вы подольше да посильнее прочуяли, с чем вы расстаетесь на время или же навсегда. Чтобы, выйдя за порог, оглянулись вы, а я с удовлетворением отметил бы в душе, что глаза у вас гаснут и мертвеют от невыносимой тоски, сердчишко обрывается, коленки белеют, и одна только мысль, как пуля, просверлив в тот миг вашу башку, летит в пустоту. Просверлит, гражданин Гуров, и вылетит. Какая же это будет мысль, знать мне не дано. Однако догадываюсь, что или же вы проклянете день, когда родились, или искренне удивитесь, за что вам послана такая мука отрыва от родного крова, от близких и от телевизора "Рубин". Возможно, я ошибаюсь, и вы всего-навсего мизерно пожалеете, что взяли с собой не то бельишко, свитерок не тот, в общем, что-нибудь в этом роде. Говорю я сейчас не о вас именно; таких, как вы, прошло через мои руки огромное количество за сорок с лишним лет работы в органах. Я уж считать перестал вас, хотя первое время держал в памяти всех своих гавриков наподобие того, как плохие и хорошие ебари ведут счет десяткам и сотням отхаренных девиц и дам. Вижу, что не терпится вам перейти ближе к делу. Перейдем. А может быть, и не перейдем вовсе. Посчитаем дело закрытым, и точка. Это в наших силах. Что скажете, гражданин Гуров? Вижу: заблестели ваши глазки. Ну? Сколько предложите?.. Лимон? Новыми или старыми?.. Широко! Нормально! За свободу и жизнь вполне можно отдать лимон. Ну, а если каратиков эдак пятьдесят... шестьдесят впридачу?.. Тоже согласны. Молодец! Однако я пошутил и смею заверить вас, гражданин Гуров, что я палач неподкупный. Ибо в отличие от вас считаю свободу, жизнь и массу всяких мелочей вроде покоя вещами бесценными. Ваш брат расплачивается со мной только свободой или же только жизнью. Вы правы. Есть у нас и следователи, и судьи, и прокуроры, которых не то что за лимон с каратиками впридачу купить можно, но и за комбайн "Грюндиг". Я лично знаю таких и не презираю. Советская власть давно отучила меня удивляться коррупции на всех уровнях государственной и общественной жизни. Как говорят урки, на том месте, где была пресловутая ленинская простота, скромность и честность, хуй вырос. А вот признайтесь, гражданин Гуров, не официально, а по-житейски, по-дружески, дорого бы вы сейчас дали за то, чтобы записывались мои речуги? Догадываюсь: дорого. Но опять же, как говорят шакалы-урки, это дело вам не проханже. Вот, вот. Клянусь, что вы уже ничего не слышите, вы представляете, как в начале судебного заседания или даже в начале следствия стучите на меня господам прокурорам. Антисоветчик... Скрытый враг... И так далее. Верно? Но и это вам не про-хан-же! С самого начала считаю своим долгом вас обезоружить, хотя было бы для меня известным удовольствием дать вам поверить в какую-либо мою слабинку, чтобы затаили вы в себе надежду на отыгрыш или же хотя бы на мелкую пакость. Бессчетное количество раз так я и поступал, гражданин Гуров, до полковника дослужился, на счету хорошем нахожусь в самых верхах, но надоело мне играть со своими врагами в кошки-мышки. Надоело. Дело ваше считаю закрытым, хотя кое-какие вопросики иногда у меня к вам будут... Будут! Так что располагайтесь удобнее, насчет пожрать, оправки и прогулок не беспокойтесь, наберитесь терпения, привыкните к тому, что ни в какие дискуссии с вами я вступать не намерен, даже если почвы для них будет навалом, и слушайте. Можете при этом ходить, лежать, пить кофе, чай -- пожалуйста. Говорить наконец буду я, и услышите вы то, чего ни одно рыло ни до вас, ни после вас не услышит. Вы поняли меня, гражданин Гуров? Повторяю: показания буду давать я, и по ходу дела прояснится постепенно то, что сейчас смутно и хмуро бередит вам мозг и вашу душу. Впрочем, в наличии ее я сильно сомневаюсь. А по-вашему, есть она у вас? Вы уходите от ответа и финтите. Договоримся заранее: вам не дано определять, что является сущностью Дела, а что нет. И вопрос мой имеет непосредственное к нему отношение. Ну, так что? Есть у вас, по-вашему, душа? Хорошо. Согласен. Оставим вопрос открытым. Не забудьте: дача оцеплена моими ребятишками, детками моими, волкодавами. И каждый из них такой волкодав, что скажи, например, я: "Рябов! фас! " -- тыкнув пальцем в папу Рябова, и зашевелится загривок у Рябова, и клацнет его пасть на горлянке родимого папеньки. Кстати, кем был ваш родитель?.. Мелкий служащий. Так, так. Давно он умер?.. Погиб при бомбежке... Мирная смерть... Очень мирная и достойная смерть. Романтическая, более того, смерть, в которую мне, палачу, вообще очень трудно поверить, чисто психологически. Ваша бородатая жопа -- Маркс называл этот психологический моментик профессиональным идиотизмом. Не так ли? Договоримся еще об одном: не удивляйтесь, когда я буду называть вещи своими именами. Нет, я не претендую на объективность своих характеристик. Наоборот: в разговоре нашем, гражданин Гуров, каждая моя мысль, каждое отношение, каждая характеристика, каждое настроение будут до последнего предела субъективными, и не вздумайте, пожалуйста, ебать мозги лекциями о субъективном и объективном. Не глупите. Я всю эту безграмотную чушь наших философских гунявых шавок давно наизусть знаю. Более того: на моих глазах била она прямо из первоисточника... Поясню. Одно время работал я в охране Сталина. Не охранял, а работал. Я извиняю вашу несносность, ибо где уж вам знать, что "охранять" и "работать в охране" разные вещи. Позже расскажу об этом подробней. Напомните, пожалуйста. Сейчас мне хочется еще раз попросить вас не пытаться в одно мгновение постигнуть все происходящее. Слишком многого вы захотели. Хотя, если задуматься, в принципе сделать это все же иногда удается или очень низким, или очень высоким душам. Вы ведь мгновенно постигли однажды все происходящее? Не правда ли? Мы, гражданин Гуров, никогда не кончим моего дела, если вы будете изворотливо и тупо брякать мне насчет голословности, предвзятости, гипотетичности, умозрительности, априорности, намеков провокационных, взятия вас на удочки, пушки и так далее. Я знаю о вас все! Вы слы-ши-те? Все-е-ен Падла гнусная! Сучара! Представь, что я знаю о тебе все, все, все, а ты действуешь на нервы, пытаясь доказать и мне, и самому себе, что ты это не ты! Я профессионально ненавижу ложь и не выводи меня, тварь, из себя! Может, тебе в институте Сербского захотелось экспертизы на предмет раздвоения личности? Не про-хан-же, блядюга!.. Извините, гражданин Гуров, за вспышку, но ведь действительно не корректно в такой необыкновенной ситуации, как наша, предполагать, будто я не знаю о вас все. Тем более, речь в общем идет и пойдет дальше исключительно обо мне, и я не скрою от вас при большом шмоне моей души ни мыслишки! Малюсенькой даже мыслишки не скрою. И вы тоже будете знать обо мне так же, как я о вас, все. Все! Для разрядки, так сказать, напряга, пожалуйста, анекдотик. Вернее, не анекдотик, а быль. Но быль до того невероятную, что она, паскудина, сама себя осознает вдруг легендарной и берет кликуху Анекдот, чтобы таким хитромудрым способом продлить на какое-то время свою жизнь. Да и само время, гражданин Гуров, само наше анекдотическое времечко недаром окрестили не столько вожди, сколько их плюгавые шестерки из поэтов и композиторов, временем легендарным. Короче говоря, приводят к Буденному перебежчика. Белого. Так, мол, и так, Семен Михайлович, постиг я в мгновение ока происходящее, дошла до меня безысходность белого движения. Чуять начинаю за три версты красоту ваших кавалерийских идей, возьмите к себе воевать. Хорошо. Переодели, переобули, дали красавца-гнедого. Повоевал немного белый, но вдруг показалось ему, что снова постиг он в мгновенье ока происходящее и слинял к Деникину. Мужественно явился и говорит Самому: так, мол, и так, ошибся я. Буденный -- полное говно, вокруг него мерзкий плебс, большей вони и совершенней лжи, чем советская власть, вообразить себе невозможно, и лучше уж, ваше превосходительство, смерть в наших безысходных рядах, чем торжество в смрадном каре обманутых маньяками плебеев. Простите великодушно. Время у нас смутное, возможен, согласитесь, поиск душой верного пути. Деникин не стал дискутировать на эту тему. Он отдал дважды перебежчика обратно Буденному. Белый стал втолковывать этой тупой усатой мандавше, что он не подлец, а человек ищущий, и наконец, в последней попытке спасти шкуру, брякнул что-то насчет раздвоения личности. Буденный вынимает саблю, пробует отточку клинка на коготище и врезает красно-белому по темечку. До самой жопы его расколол, а дальше тот сам рассыпался. "Мы -- большевики, -- говорит Буденный, -- проблему раздвоения личности решаем по-своему: сабелькой! " Ну, вот, мы и успокоились малость, расслабились. Вы, очевидно, недоумеваете, почему я частенько пользуюсь феней -- жаргоном блатным -- и матюкаюсь. С блатными я одно время работал. Осуществлял секретнейшую акцию, идея которой принадлежала якобы самому Ленину. Я снова отвлекаюсь, но вам придется потерпеть. Вы первый человек, повторяю, на белом свете, который услышит многое из того, что я узнал за свою жестокую и проклятую жизнь. Грех было бы подохнуть и не выговориться. А поскольку я не писатель, и в голове моей каша, пардон, информации, то и выкладывать я ее буду безалаберно. С планом ни хуя не получится. План меня только раздергает, подчинит, а я этого ужасно не люблю. Теки, теки, река воспоминаний, мы посидим на берегах твоих... Песня есть такая у урок. Терпите, гражданин Гуров. Матюкаюсь же я потому, что мат, русский мат, спасителен для меня лично в той зловонной камере, в которую попал наш могучий, свободный, великий и прочая и прочая язык. Загоняют его, беднягу, под нары кто попало: и пропагандисты из Цека, и вонючие газетчики, и поганые литераторы, и графоманы, и цензоры, и технократы гордые. Загоняют его в передовые статьи, в постановления, в протоколы допросов, в мертвые доклады на собраниях, съездах, митингах и конференциях, где он постепенно превращается в доходягу, потерявшего достоинство и здоровье, вышибают из него Дух! Но чувствую: не вышибут. Не вышибут! Бывало, сижу я на партсобраниях, а партсобрание в НКВД или в КГБ это такой шабаш, гражданин Гуров, что с ума сойти можно от тоски и зловонья. Сижу я, значит, слушаю очередную мертвую чушь, а сам думаю, аплодируя Ягодам, Бериям, Ежовым и прочей шобле: "Сосали бы вы тухлый хуй у дохлого Троцкого, ебали бы вы свое говно вприсядку и шли бы вы со своей здравицей в честь вождя и учителя обратно в мамину пизду по самые уши... Ура-а-а!" Вот поэтому я матюкаюсь, и чувство языка таким наилучшим образом сам для себя спасаю. Но я для русского языка -- полный мертвец. Жизни он от других, от свободных людей набирается, и нам их не переловить, хоть пройди мы с железным бреднем от Черного моря до Тихого океана... На чем мы остановились? Да... Вызывает меня один гусь на Старую площадь и говорит: "Товарищ Ленин, как известно, был гениальным диалектиком. И в панской Польше, в эмиграции, сказал жене Надежде: "Верь, -- сказал, -- Наденька -- если мы придем к власти, то преступный мир всенепременно сам себя уничтожит! Всенепременно!!! " "Ясна задача?" -- спрашивает меня тот гусь. "Ясна", отвечаю. "Выполняйте!". Вот тут и пришлось мне работенку провести большую и ответственную, пришлось поволочь несколько месяцев и в камерах, и в бараках, и на пересылках. Немало повидал я царей блатного мира, таких "родичей", "паханов", что искренне я думал: мое начальство, пожалуй, повшивей и поничтожней урки, чем эти. Но в том, что природа у урок, у моего начальства, да и у меня самого одинакова, я уже никогда не сомневался. В общем, повидал я их, злодеев, познакомился, потом стал дергать к себе на Лубянку План мой был не нов, прост и надежен: расколоть монолитное единство блатных, довести их режимом и голодухой до того, что насрать будет некоторым на свой "моральный кодекс" и законы чести. Вы спрашиваете: на чем основывалось социальное урочье существование в лагерях и тюрьмах? На паразитизме и силе. закон жизни: не работать. Играть. В карты, гражданин Гуров, играть и толковать, то есть партсобрания устраивать. Не работать, да еще и играть, такой образ жизни, согласитесь, поддержан должен быть деньгой или же товаром: шмуткой, махоркой, бациллой, водярой, одеколоном и так далее. Вот и взяли урки в лагерях власть в свои руки. Взяли и сели на шеи мужиков и прочих фрайеров. Экспроприируют часть передач, заработков, захваченное из дому барахлишко и так далее. Живут припеваючи, ибо лагерному начальству удобно, что большую часть зэков держит в узде меньшая. Есть порядок, дисциплина и выработка плана. Ну, а урки играют себе и толкуют. Давайте проведем аналогию между ними, урками, и нашими придурками: секретарями парткомов, райкомов, обкомов и цена. Урки играют в карты, а придурки во всякие "зарницы", в соцсоревнования, в трудовые вахты в честь какой-нибудь очередной херни, всего не перечислишь. За шестьдесят лет этих игр наплодилось несметное множество. Работает же мужик. И получает за свой труд, если прикинуть по-марксистски же, от хуя уши. Заработок его "половинят". Тут и нужды обороны, ибо если ее не укреплять, то нагрянет враг, освободит мужика, а придуркам придется переквалифицироваться из надсмотрщиков в трактористов, слесарей, инженеров и хлеборобов. Тут и поддержание привилегий для придуркое. Вам это известно не хуже, чем мне. Более того: известно это и мужику, и ропщет он временами, и болтает анекдоты, и открыто не раз выступал, но мы ему поясняем: раз отдал ты власть в наши руки, то сиди и не пукай. Обратно мы ее тебе, миленький, не отдадим. Вы не возражайте, гражданин Гуров. Страна наша -- трудовой лагерь. И охрана этого лагеря крепка и мощна. Выбора у нас пока вроде бы нет. Или нам крепчать, или всем нам, придуркам, кранты. Отвечу на ваш вопрос: "Толковать" означает у урок разбирать чье-нибудь персональное дело, приговаривать, награждать, вспоминать. Все, заметьте, происходит как у партийных товарищей. По железному закону порождения подобия. В общем, режутся урки в стосс, в буру, в рамс, в очко, потом толкуют, мужиков обирают, малолеток в шоколадный цех пристраивают, так у урок педерастия называется, а срок у них идет, и они в ус себе не дуют. Полный коммунизм у блядей. Тут я в соответствии со своим планом даю указание прижать урок, врежимить им в лобешник кое-что неприятное, затянуть петлей желудки и так далее. Часть урок, разумеется, не выдержала, скурвилась, ссучилась, пошли урки в нарядчики, в хлеборезы, в банщики, в коменданты, в -- придурки в общем, и началась предсказанная Ильичем великая резня. Оставшиеся в законе режут у меня сук и падл, а падлы и суки, естественно, рубят, колют и давят блатных. И рубка эта идет во всех лагерях Советского Союза без исключения. Верх берут то одни сволочи, то другие. Бывали у каждой из сторон случаи беспримерного героизма, мученичества за веру и слепой фанатической исполнительности. В это время как раз отдыхал СССР от смертной казни и поэтому суке или блатному, убившему двадцать, скажем, рыл, больше четвертака дать не могли. Закон есть закон. Вверху только руками разводят: вот все-таки башка была у Ильича, вот гений! Редеют ряды блатного мира, вырезаны почти все его аристократы, осталась одна вшивота, действительно потерявшая человеческий облик, и вот она-то и выполняла у нас функции органов внутренней безопасности: держала в страхе политических и бытовиков. А их тогда сидело на нарах больше двадцати миллионов рыл. А знаете, что такое, гражданин Гуров, двадцать миллионов рыл? По гениальному определению величайшего демографа всех времен и народое -- это население Дании, Швеции, Голландии, Норвегии и Швейцарии вместе взятых по одному делу... Я получил за ту акцию орден Ленина и поэтому частенько пользуюсь "феней". Вы правы, возможно в глубине души я чувствую себя уркой. Замечание это делает вам честь. Кстати, зовут меня мои коллеги и гуси из самых верхов Рукой. Взгляните на мою руку... Руки крупней, могу поспорить, вы не видывали. Я ведь своих подследственных гавриков, гражданин Гуров, не колошматил пресс-папье, я подходил к ним вот так... брал в свою лапу ебало, пардон, лицо... вот так... и тыльная сторона моей железной ладони упиралась в подбородок, а нос был зажат между пальцев... вот так, гражданин Гуров... губы тоже намертво припечатаны... глаза вдавлены до мрака с искрой... тихо... тихо... должно быть тихо... и концы моих пальцев по-медвежьи загребают вашу кожу с затылка, чтобы морщины на лбу собрались в гармошку и посинели... вот так... и вот вы задохнулись не столько от боли, сколько от гипнотического ужаса... а теперь взгляните на себя в зеркало... Взгляните, не бойтесь. Я кому скаэал взглянуть в зеркало, падла?.. Не узнаете себя? Правильно. В этом весь фокус. Я реставрировал вас. Я подогнал черты вашего лица под вашу же внутреннюю сущность, и ни один косметолог вам уже не поможет. Я снял с вас маску. Скажите спасибо. Я ведь сделал чужое дело. Обычно этим занимается смерть, но ей Редко удается подогнать заподлицо душу к рылу до его разложения. Не успевает смерть. Маски, они крепки, гражданин Гуров... Крепки маски... Но и лапа вот эта крепка! Недаром "Рука" -- моя чекистская кликуха... Садитесь. Сейчас мы с вами чифирнем, слегка эакусим и двинемся дальше... 2 Я вижу, вы паршиво спали, гражданин Гуров. Это -- моя вина. Нынче получите снотворное. Но между прочим, я удивлен: обычно мои гаврики кемарят как дети, и сны им после ужасных допросов, чехарды стрессов, а вгонять в них я, поверьте, умею, сны им снятся самые мирные, счастливые и сладкие, с папами, мамами, детками, любовницами, с курортами, с приглашениями в Кремль, где Калинин -- старый, безмозглый и безвольный козел, или вонючая свинья -- Шверник вручают им ордена, золотые звезды и почетные маузеры. Вопросы ко мне имеются? .. Мучить я вас, в общем, не собираюсь. Цели, во всяком случае, у меня такой нет... Официально допрашивать я вас тоже не собираюсь. И подписывать вы тоже ничего не будете. Что все это значит? Это значит, что из 250000000 рыл я выбрал одного вас для задушевной беседы. Почему именно вас, повторяю, поймете по ходу дела. Не за красивые же глазки и не потому, что из известного мне крупного промышленного ворья вы самый изворотливый, самый замаскированный, самый мудрый и матерый ворюга. Настоящий урна! Нет, не поэтому. Это всe детали сюжета. Крючок же в другом фаэтоне. В другом. Скоро кучер Вася откроет ворота и закачаемся мы с вами, гражданин Гуров, на мягких, как пух, рессорах, и поплывет мимо нас, когда откинет ветер занавески окон, наше прошлое в коротких штанишках, забрызганных кровью, дробленой костью и серым веществом. Ах, вам дурно? Можете не завтракать. Это ваше личное дело. Поголодайте денек-другой. Вам -- только на пользу. Жирок скинете, нагуляете аппетит. Я же с вашего разрешения врежу еще икорочки и пропущу рюмочку. Никогда не думал, что так трудно будет разговориться, хотя ждал сей минуты давно. Очень давно. Всю жизнь, можно сказать. Предвосхищать ее в воображении порой трухал, то есть боялся, ибо игру я вел смертельно опасную и понимал, что в любой момент можно с треском погореть. Да! Да! Не промахнуться, не допустить ошибку, такого со мной быть не может, и вы убедитесь в этом вскоре, гражданин Гуров, а просто погореть. Даже самые главные наши старые урки и то не уверены, что их вдруг не заметет какой-нибудь шустряк помоложе. Ленина схавали, Троцкому темечко раздробили, Сталина довели до кондрашки, Берию замочили, Никите заячьи уши замастырили, а меня, мелкую, в общем, мандавошку, можно в один миг вывести политанией. Помните события в Португалии? Врезал дуба Салазар, преемника его, Каэтану, болван Спинола скинул, и вот слушаю я дома "Немецкую волну" и серею от болотного страха. Арестована вся тайная полиция. Я, хотите верьте, хотите не верьте, впал в детство и представил, как вдруг ни с того, ни с сего, просто в силу существования политических случайностей, происходит ужасный катаклизм. Рабочие заводов "Красный пролетарий", "Серп и молот", "ВИЛ" совместно со злорадстеующей либеральной интеллигенцией и с помощью кремлевского караула, ошалевшего от тлетворной службы в мавзолее, очистили барак на Старой площади от старых урок, затем, тут рукой подать, оцепляют родную мою Лубянку, откуда я месяцами не выходил, бывало, работал, жрал, спал и срал, и попадаю я сам в трюм... ╛ Еле добрался тогда на карачках до телефона. Сердечный приступ. Очухался, слава Богу. Очухался, но ужас от того, что время идет, а минуточка заветная все еще за горами, так и не сгинул из сердца. Конечно, кому-кому, а мне думать и, главное, представлять в жутких образах происшедший катаклизм по меньшей мере глупо. Структурочку нашу я знаю. Крепка наша структурочка. Однако держится-то она на страхе! Вот вы инстинктивно, гражданин Гуров, кивнули, и ясно мне, что вы тоже это прекрасно понимаете. Есть у меня кирюха, связаны мы были крепко кое-чем в прошлом, первым секретарем обкома всю свою жизнь он проработал. Приезжает в Москву, встретились, пообедали, идем по Красной площади, он и говорит: "Все, Рука! Отбздел я свое. Пензия! Теперь мне ничего не страшно. Дети пристроены. Все за границей. Внуки тоже пойдут по дипломатической линии. Ни война мне не страшна, ни переворотик. В том и другом случае за границей будет лучше. Мы еще пожалеем, что не зарываемся в землю, как косорылые китаезы. Пожалеем! А что делается внутри? Ужас, Рука, ужас! Лично моя область спилась в сардельку! Двое врачей-психиатров наводить взялись статистику. Сколько у меня алкашей, пьяниц, пристращающихся, уже подохших от алкоголизма, получивших инвалидность, сколько калек породила вся эта шваль и так далее. Взял я с врачей подписку о неразглашении данных. Приносят однажды статистику свою. Еб твою мать, Рука! Глаза у меня на лоб полезли от ихних цисрр. Но дело-то не в том, что пьют. Тыщу лет Россия пьет. Дело в том, что Пьют сивушное говно, от которого наступает перерождение клеток мозга, дуреют, сволочи, на работе и дома! Шмурдяк какой-то жрут, бормотуху, Солнцедар, чернила, и главное, с ЦРУ это никак не увяжешь, или с жидами. Вот в чем трудность антиалкогольной пропаганды. Велеть бы промышленности выпускать очищенное зелье, чтоб хоть не дурели рабы моей области, но тут снова заколдованный круг! Надо расширять мощности, а Косыгин денег не дает. Справляйтесь сами. Улучшить качество зелья за счет уменьшения количества? нельзя! Резко возрастет инфляция, а я по борьбе с ней на первом месте в Союзе. Алкоголизм съедает избыток моих бумажных денег. Что делать? От сивушной дури растет преступность. Хулиганье людям проходу не дает. Огнестрельное оружие делать стали в "ящиках" всякие умельцы. А ты думаешь, не добралась до нас сексуальная революция? Добралась и шагнула еще дальше. В общем, глаза у меня на лоб полезли от той статистики. Но и это -- полбеды. Жрать нечего! Вот в чем вопрос! Мяса нет, рыба соленая и тухлая, от консервов рыбных гастрит пошел, тысячи работяг на больничных, а в ЦК насчет жратвы лучше не звонить. Ответ один: во время войны было хуже, и то победили. Дают понять, чтобы вообще не совался с этим делом. И снова невезуха: выездной рейд этой ебаной шмакадявки "Литературки". Социологи решили выяснить, как у меня обстоит дело с разводами, анкетирование развели, дотошные паразиты. И вот тебе -- уже готовы результаты: 75 процентов разводов из-за полной и частичной импотенции мужчин. Опросили мужиков. И снова -- у 75 процентов не стоит из-за алкоголизма и регулярного недоедания мяса, рыбы и прочего гематогена. Начальник УКГБ приносит сводочку: болтовня, пессимизм, ропот, доходящий до прямых выпадов, попытки некоторых интеллигентов проанализировать внутреннее положение страны при полном отсутствии информации о нем в прессе и так далее. Просто предбунтовая обстановочка. Объявись какой-нибудь Стенька Пугачев, и как минимум не миновать забастовки. Принимаю меры. Прошу командующего округом начать маневры. Провожу процесс диссидента Булькова по обвинению в содержании притона. Печатаю фельетоны насчет жидов из галантереи и облснаба, запрещаю грузинам и армяшкам торговать на рынке овощами, фруктами и цветами, устраиваю показательные выступления наших прославленных фигуристов, зову на помощь Зыкину, Никулина, Ореро, Песняров, Райкиным и Кобзоном глотку своим либералам-жидам затыкаю и разряжаю слегка обстановку. Уф! Неужели, думаю, до пензии не дотяну, неужели они там, наверху, не могут прикрыть эту полушпионскую лавочку -- социологию? Неужели не понимают, что разрядка, детант проклятый, хоть он и на руку нам внешнеполитически, нож медленный в спину -- мне же, у меня дома? И тут снова невезуха. Всего, Рука, не предусмотришь. Это у нас, большевиков-сталинцев, слабость ╣ 1. Домработница моя, Тася Пекшева, проститутка, исполнительница бывшая, лейтенант, опытный человек, убийца, пошла домой из обкомовского ларька пешком. Пешком, блядища, пошла. Что-то стряслось с автомобилем. Шофера я вышиб после той истории из партии. Пошла, значит, гадина, пешком с сумкой полной и авоськой. Слабость у нее, видишь ли, была к авоськам. Идет и не замечает, как два стерляжьи хвоста из этой проклятой авоськи выглядывают. Подходят трое пьяных, как назло не жиды и с самиздатом не связаны филолог, историк и физик. Дружки. Подходят к Таське и спрашивают, что это за рыба у нее и откуда. Где ее выбросили интересуются. Таська не растерялась, сбрехнула что-то и мотанула от них. Снова догнали, физик схватил ее за грудки и завопил: "Коля! Клянусь Курчатовым, это -- стерлядь!". Таська обоссалась сразу от страха, распатронили дружки на виду у всех мою сумку и авоську и все катастрофа. Вывалили либералы проклятые на асфальт стерлядь, банки с икрой, колбасу, ананасы, вырезку, спецсосиски, масло экспортное, карбонад, мороженую клубнику и жевательную резинку для жены. Полгорода сбежалось поглазеть на партийную снедь. Не тебе мне рассказывать, что там при этом говорилось, какие восклицания слышались, намеки и аналогии, не тебе, Рука. Наперли на Таську, она и раскололась, откуда волокет продукты. Но и это полбеды. Будто бы никто ничего о нас не знает. Знают. Рыкают даже сквозь зубы. Таська, когда отбили ее гебисты от толпы, психанула и заорала: "Я вас, суки, вот этими руками стреляла и еще стрелять буду! Всех на мушку возьму! Слава Сталину!" Город забурлил. И тут я обьявляю ему шах. Кидаю в магазины продукты из армейских запасов, гоню стратегических свиней на мясокомбинат, занимаю у соседа сгущенку, пивом велю на улицах торговать и по местному телевидению приказываю пустить "Семнадцать мгновений". Уф! Отлегло. И с ходу ставлю мат. Объявляю по радио о выявлении чумного больного. Чума! Сценарий сочинил лично я. После "мгновений" этих сраных дикторша, я ее лично драл, сообщала о ходе противочумных операций. Пришлось гебистам похимичить с инсценировочками. Но им все равно делать было нехера. Выиграл я этот бой у народа. Выиграл. Вышиб из партии пару председателей колхозов, отдал кое-кого под суд за срыв снабжения населения продуктами первой необходимости, прилавки опять опустели, но тут сняли Подгорного, опубликовали проект новой конституции, и жизнь вошла в свою колею. Под конец немного повезло. Приходит один из психиатров, занимавшихся алкогольной статистикой, и доносит мне, что его коллега собирается все собранные чудовищные данные о моих спивающихся пролетариях переслать Сахарову, которого очень вы, Рука, проморгали. Что делать? Иду по банку. Предлагаю сучьей роже-стукачу кафедру в институте, а он хочет облздравотдел. Там миллион за пару лет сколотить можно, потом купить дом в Крыму и послать нашу бесплатную медицину ко всем чертям. Соглашаюсь. Обещаю. Но не перестану я удивляться, как это за шестьдесят лет нашей власти наплодилось в моей лично области так много настоящих злодеев. Ну, мы-то с тобой -- ладно. Таких, как мы, всего пятеро: я, ты, Кудин, в черном ботинке Блондин и еще в пизде один. А этому стукачу тридцать пять лет. Работа есть, жена, дети, музыку любит, стихи пишет, книжка в "Молодой гвардии" вот-вот выйдет, а он, скотина, стучит так гнусно и грязно на своего коллегу и друга. Сам понимаешь, облздравотдел -- плата слишком большая за донос даже при нашей инфляции. Хмырь болотный обязался убрать того либералишку. Я поставил жесткий срок: два дня. Сработал, надо сказать, мерзавец чисто: отрава, укол и медзаключение: инфаркт. Статистику я сжег, а хмырине говорю: "С завтрашнего дня будешь лектором обкома по борьбе с алкоголизмом. Ты -- убийца. Я убийцу при всем своем желании не могу назначить завоблздравом. Ты у меня всю область перетравишь, а работать и так некому. И не пи-тюкай, падла! Скажи спасибо, что сейчас не тридцать седьмой! Ты бы уже рядом со своим дружком на Горьком кладбище осенний дождь пустыми глазами пил и червяками закусывал! Понял, говорю, змей? Веришь, Рука, он даже не побледнел, и нагло, блядь такая, выпросил у меня из фонда обкома однотомники Булгакова, Мандельштама и, кажется, Ахматовой. Ушел с книжечками под мышкой. Зачем они там в Москве дают народу читать про Пилата, Христа, Белую Гвардию и так далее? Лучше уж что-нибудь про еблю пусть печатают. Отвлекать народ надо, а не привлекать... Ах, Иуды, Иуды! Большой путь вы проделали от тридцати сребреников до моего облздравотдела. Его, однако, вам не видать, как своих ушей. Ну, что ты скажешь, Рука?.. А что мне было ответить, гражданин Гуров, своему кирюхе? Велика, говорю, Россия, а неподслушанным можно быть только в лесу или на Красной площади... Разошлись, прикинув, что на наш век советской власти хватит, а там гуляйте, урки, по буфету как знаете и бейте хрустальные фужеры об черепа врагов! Однако минуточку заветную я начал торопить, чтобы шестидесятилетие свое справить достойно и ни о чем уже не мечтать больше. Мы ведь погодки с вами, гражданин Гуров? Погодки... 3 Здорово же вы, гражданин Гуров, захавались за полвека, что хер за мясо не считаете, как говорят шакалы-урки, и вот даже за борщом ни крошки хлеба в рот не взяли. Понимаю: лишний вес, атеросклероз, запоры, запоры, запоры... А ведь зимою 1929 года шли вы по нашей завалившейся в теплые сугробы деревне, по нашей Одинке, шли по нашему белому покою в бурочках, в полушубочке, перепоясанный ремешками, в буденовке, пошитой специально по вашей головке, в крагах собачьих, и держали вы над собой красный транспарант: "Кулаку -- позор! Хлеб -- Родине!"... И было вам двенадцать лет, гражданин Гуров. Не перебивайте, некорректно перебивать человека, дающего показания и желающего расколоться до самой предстательной железы... И было вам двенадцать лет, и шел за вами ваш пионерский отряд "Красные дьяволята". Пели вы, кажется, "Варшавянку", а возможно, сам "Интернационал". К песням этим у меня стойкая и непрекращающаяся аллергия. Поэтому точно не помню, какую именно песню вы пели. Не буду тужиться и вспоминать. К чертовой матери эти песни! Бывало, я перед всякими пленумами, собраниями и сьездами принимал наркотики, жрал валерьянку, чтобы поспокойнее переносить пение партийного гимна, самой, пожалуй, дьявольски хитрой песенки на белом свете... И шел за вами отряд, а мы, пацанва, отогревали губами да носами полыньюшки в окошках и кричали батькам и мамкам: "Красные дьяволята идут!" Ну, что, гражданин Гуров, будете продолжать вертухаться? В несознанку глухую решили уйти? Это были не вы и -- точка? Вы в тот момент учились в сто тридцать первой школе города Брянска. Шел урок истории, вы получили "отлично" за рассказ о садистских штучках помещицы Салтычихи и что-то оттараторили насчет пролетарского гуманизма, гуманизма нового типа? Не так ли? .. Наглая ман-да-вош-ка! Ты отрекаешься от своего пионерского детства, блядь худая? Убью-у-у, сучара! .. Пардон... Пардон... А за вами, значит, за сынками революции, шли ваши папеньки: "Особый, отдельный чекистский отряд". Иными словами, отряд бешеный, отряд карательный. Наша деревня, недаром, наверно, она и названа была Одинкой, не пошла в колхоз. Отказалась. И отнесли ходоки письмо Сталину. В письме изложены были нехитрые мужицкие резоны, вопль в нем был предсмертный земледельца о спасении и общая угроза скорей издохнуть, чем вступить в колхоз, поскольку это еще бессмысленней, чем смерть. Верховодил мой батя, царство ему небесное. Он и мысли излагал, и записывал, и обсуждение вел, и ходоков возглавлял. В приемной ЦК письма у них взяли, потом дали поджопника, велели канать обратно и ждать ответа. Меж тем весь наш уезд уже заколхозили. Отец прогноз верный дал, Мужики матерые, кормильцы России, по этапу пошли, те, кого не шпокнули, конечно, а в деревнях вшивота осталась, самогонная тварь, юродивые, калеки да старики. Одинка же наша заявила руководству и посыльным евонным, что пока не придет ответ от Сталина, пусть лучше никто сюда не суется. Оборону держать будем, хоть Первую Конную присылайте с самим Буденным, нам на это насрать, подохнем с последним патроном все, как один. Вот как дела обстояли, гражданин Гуров, ежели вы их слегка подзабыли или постарались забыть... Только спокойней! Спо-койней! Чекистским отрядом командовал сам комбриг Понятьев. Вы тоже Понятьев... Ах, я шью вам дело, причем белыми нитками? Взгляните, пожалуйста, на выписку из ЗАГСа. Отвечаю погонами, это -- не туфта... Вы взяли в 1939 году фамилию жены... Ну, наконец-то! Наконец-то отвисла ваша челюсть и покраснели вы, как в детстве, и заработали ваши невозмутимые ранее надпочечники, и вдарил адреналинчик в изощренный, в тщательно замаскированный ваш головной мозг! Птичка вы моя канаду, которая поет и серет на ходу, посидите, пошевелите полушариями, я ведь чую, какая сейчас в них запеклась каша, но не вздумайте брякнуться в инсульт. Такого подвоха я не переживу, ибо говорить мне, с удовольствием, повторяю еще раз, не с кем больше, кроме вас во всей Вселенной, включая Дьявола и самого господа Бога! Ясно, гражданин Понятьев, он же Гуров? Я пошел в сортир. 4 Ах, вы захотели хлобыстнуть рюмочку хорошего коньячку? Птичка вы моя нахохленная, лимончика клюнете? Бар у вас, надо сказать, отменный. Я такой в первый раз встречаю! Бар, магнитофон, телевизор, радиола-автомат, кнопочный телефон: суперкомбайн! Просто целое дело сейчас же можно завести. Дело о баре гражданина Гурова. Убежден, что он куплен в каком-нибудь посольстве. Я уж не буду называть вас, так и быть, Понятьевым. Хрен с вами... Предлагаю выпить за наше общее объективно несчастное детство и скажем за него мысленно спасибо товарищу Сталину... Хороший коньяк... Согласитесь, что после того, как расколешься, исчезает постепенно удручающее чувство раздвоения личности. Парадоксальное явление. А вы, вот, меня, интересно, помните?.. Верю, что нет. Я сам себя не узнаю ежесекундно вот уже тыщу лет. И знаю, почему: меня нету! Нету и -- все, без всякой, уверяю вас, мистики. Имеется же в очевидном наличии трупешник, Господин Крематорий, Товарищ Полковник Морг, Рука! Он физиологически функционирует и работает палачом. Член КПСС с 1936 года. Чудовищно! Я говорю это бесстрастно, но чудовищно помнить себя и не узнавать! Ебитская, ебитская сила, гражданин Гуров!.. А ведь я был не таким... Не таким холодным, как сухой лед, трупом я был! Я горячим своим носом уткнулся тогда в оконную льдышку и выскребывал пошире вот этим ноготком глазок-полыньюшку и зенькал на вас, идущего впереди своих красных дьяволят и вместо двух рожек росло на ваших буденовках по одному рогу. Помните, как начали вы толковать с мужиками и разводить агитацию по зубрежке? Батьки наши стояли перед церквой, -- покачивали головами и пытались прикинуть, как это вдруг, ни с того, ни с сего развелась на Руси такая сопливая нечисть? Может, конец света настал? .. Я прекрасно помню, но тошно мне сейчас вспоминать все ваши дьяволятские аргументы в пользу колхозного ада, частушки гнойного жополиза Демьяна Бедного, идиотские сценки и так далее... "Будя! -- сказал тогда мой батька. -- Мы ответа от Сталина ждем. Неча нам мозги засирать Демьяном Бедным. Милости просим на щи с кашей и чтоб к вечерку не было тута ноги вашей! Демьяну же передайте, что говно он сраное, пересраное и даже в навоз не пройдет...". Вышибли тогда вас наши батьки, как вышибали не раз всяких энтузиастов городских, которые ни хрена в сути крестьянского труда не понимали... И вот наконец, через день уж после того, как вас вышибли, прибыл в Одинку нашу санный поезд комбрига Понятьева. Ни ружей мужики не увидели у чекистов, ни пулеметое. "Здорово, Шибанов! -- весело сказал ваш папа, гражданин Гуров, моему бате. -- Письмо привез от Сталина. Вот оно!" Вынул он из-под бурки конвертище с пятью сургучами. Обрадовались мужики. Зазвал батя своих дружков, Понятьееа и остальных живоглотов, их рыл двадцать всего было, в наш дом. Баб и ребятишек прогнали. Один я притыриться успел на полатях. И начал батя вслух читать ответ Сталина. "Уважаемые товарищи! Получил ваше письмо. Согласиться с "крестьянскими резонами", к сожалению, не могу, так как претворение в жизнь идеи коллективизации считаю исторически необходимой задачей. Свою так называемую Одинку вы сделали маленьким островком единоличников в море коллективных хозяйств. Не думаю, что вы окажетесь способными конкурировать с хорошо оснащенными современной техникой колхозами и с людьми нового типа, решительно порвавшими с вековыми мелкобуржуазными привычками. Вступление в колхоз дело добровольное, и мы, большевики, придаем соблюдению этого высокоморального принципа огромное значение. Время покажет, кто из нас прав. И. Сталин" Прочитал мой батя эту ксивоту, задумался и говорит комбригу Понятьеву, что теперь другое дело и правильное дело. Не первый день на свете сеем, не последний, даст Бог, жнем, поживем -- увидим, кто прав, а кто выбрал путь Кривой и неверный. Ваш папаша пожелал мужикам нашим присмотреться к происходящим на селе изменениям, прислушаться к мирному и спокойному голосу объективной истины, а оружие сдать, ибо не потерпит советская власть, несмотря на свое бесконечное историческое терпение, земледельца единоличника с оружием в руках. Оружие должно быть сдано. У нас все на добровольных началах. Снова призадумались наши мужики, а мне с полатей видны были злодейские рыла бандитов, взявших, по словам бати, мужицкую власть в свои руки. Неслышно похаживали они по хате, и в ужасе я соображал, что не поскрипывают под ихними ногами половицы, словно прилетела к нам бесовская сила, невесомая, бесплотная, но одетая и обутая. Бледны были рыла чекистов, ни взглядами,