Патрик взял уголок визитки пальцами левой руки, правую сжал в кулак, но два пальца -- большой и указательный -- растопырил в виде подковы так, чтобы между ними было расстояние в два сантиметра. Свободный угол карточки он поместил между краями подковки, потом вдруг пальцы левой руки разжал, а подковку сомкнул. Визитка осталась в правой руке. Он повторил эту операцию несколько раз. -- Можешь так? -- Ну наверное, чего сложного-то? -- Гек взял карточку и повторил. -- Очень хорошо. Теперь я отпускаю, а ты ловишь. Фальстарт не считается, когда ты хватаешь еще не отпущенную карточку. Поехали. Первый раз Гек промахнулся -- карточка проскользнула между пальцев. Гек обругал себя мысленно и сосредоточился. Вторую карточку (имея в виду вторую попытку с той же карточкой) он поймал. И третью. Четвертая, пятая, шестая попытки удались. Седьмую он прошляпил, с восьмой по десятую поймал. Патрик, видимо недовольный им, помрачнел. -- Повторим. -- Из следующего десятка Гек поймал все десять. -- Сиди здесь, я сейчас подойду. -- По-прежнему насупленный, он вышел из мастерской, а Гек, недоумевая, остался ждать. Патрик выдернул Мамочку Марго из телефонного разговора и почти потащил в спальную комнату. Там он заставил Марго взять любую из визиток таких же размеров (5┤9 см) и велел ей отпускать визитку, сам же взялся ловить. Из десяти он поймал две. Из следующего десятка тоже две. Из следующего десятка три. Но это был потолок. Из тридцати следующих попыток, не считая фальстартных, удачными оказались девять. Отсюда следовало два основных вывода: первый -- у него самого великолепнейшая скорость реакции, с годами не утраченная, плюс умение предугадывать действия партнера. Второй -- Малек ненормален. В свое время высоколобые собратья по освободительной борьбе ему объясняли, что этот тест иллюстративный, показывающий границы скорости распространения нервных импульсов. И карточка, и мухи на лету, и его достача на спаррингах -- совпадениям места не оставалось: Малек имеет феноменальные, неправдоподобные данные... А значит, Патрик правильно сообразил и не случайно остановил свой взор именно на нем... В тот раз запой не состоялся, Патрик перешагнул через него в угаре особенно интенсивных тренировок. Но, как всегда, он не счел нужным делиться своими мыслями ни с кем, даже с Геком, причиной его раздумий. Аптеки и цветочные магазины традиционно собирали в житницы полною мерой: не было в стране витрины или жилья, где бы под всевозможными растениями и конструкциями, символизирующими хвойные деревья, не лежали бы куски ваты, изображающие снег. Скромно и сравнительно спокойно прошло Рождество, но в конце рождественских каникул маячил самый буйный и самый любимый праздник жителей страны: Новый год! Накануне Рождества, по традиции, Дядя Джеймс пригласил на совещание наиболее влиятельных людей из своей организации, общим числом около двух десятков. Франк присутствовать не захотел -- это как бы ставило его на одну ступеньку ниже Джеймса, рядом с Червонцем, Германом... Гека тоже там не было, но по другой причине -- рылом не вышел. А Гек и не расстраивался по этому поводу, поскольку вовсе не собирался выслуживаться перед Дядей Джеймсом (все не мог забыть их первого знакомства и зуботычину). Совещание проходило обычным порядком: Дядя Джеймс говорил, остальные внимали, изредка подавая реплики. Если реплика была к месту и ко времени, Дядя Джеймс терпеливо ее выслушивал и даже снисходил для ответа, а иногда и предоставлял слово для более пространных объяснений. В повестку дня были включены три вопроса, два из них -- с сюрпризом. Первый сюрприз заключался в том, что все присутствующие и плюс еще тридцать с лишним отсутствующих, из числа основных членов банды, в один момент превратились в сотрудников общества с ограниченной ответственностью "Морские Перевозки Лимитед". Дядя Джеймс даже завел на минутку в кабинет и показал им директора фирмы, тихого паренька-шизофреника, дальнего родственника первой жены. "Теперь эта фирма -- наша крыша!" -- так заявил он ошарашенным новоиспеченным "сотрудникам" и заржал при этом. Его довольно неуверенно поддержали, еще более неуверенно соображая насчет крыши. Один Червончик все схватил на лету и, хохочущий и восхищенный, потянулся, чтобы пожать руку гениальному шефу. Дядя Джеймс умел отличать искренность от подхалимажа, поэтому он ответил на рукопожатие, а для порядку одернул Червончика -- за небритость. Велено было сразу же после новогодних праздников всем указанным в списке принести заявления о приеме на работу. Опять же по недавней традиции Новый год предполагалось встретить в Доме, куда приглашались все присутствующие на совещании, но тут их ждал второй сюрприз: Дядя Джеймс повелел провести встречу Нового года в снятом для этого случая кабаке "Времена Года", что на проспекте Святого Петра, дом 30. Только самые близкие понимали причину этого: Дядя Джеймс не на шутку увлекся своей новой пассией Вандой Вэй, длинноногой двадцатидвухлетней манекенщицей из "Вселенского Дворца". С одной стороны, он не собирался отменять привычного общебандного сабантуя, а с другой -- не хотел погружать утонченно-изысканную (как ему представлялось) Ванду в атмосферу публичного дома. Он не остановился и перед дополнительными расходами: велел заплатить Мамочке и девицам по высшему, "домашнему" тарифу и задействовать их в кабаке как спутниц для приглашенных ребят. Для такого случая Дядя Джеймс втихаря заказал первый в своей жизни смокинг, очень уж хотелось щегольнуть своей элегантностью перед Вандой. Третий вопрос тоже, по идее, был когда-то сюрпризным, но, опять же в силу своей традиционности, потерял новизну, оставаясь при этом самым желанным и долгожданным. Назывался он -- подарки Деда Мороза. Патрик выволок из-за ширмы здоровенный дерюжный мешок с декоративными заплатами и прорехами и шмякнул его на стол перед Дядей Джеймсом. Тот сморщился и чихнул от поднявшейся пыли, но сдержался, не желая нарушать торжественного момента. В мешке лежало ровно сто запечатанных конвертов -- подарки для избранных ребят. Денег в них было по-разному, а общая сумма сильно превышала миллион талеров наличными. Дядя Джеймс собственноручно оделил каждого присутствующего персональным конвертом, заранее помеченным, а остальные пакеты раздал "маршалам", в ведомствах которых трудились награждаемые. Каждый пакет был надписан, так что ошибки быть не могло. Герман вдумчиво ощупывал свой пакет, стараясь отгадать сумму, в нем содержащуюся, но даже он не осмелился вскрыть его тотчас, справедливо опасаясь насмешек и подколов за несдержанность. А если судить по суммам, которые уместились в конвертах для его людей (здесь он был в курсе -- вдвоем обсуждали), то нормально будет, покруче прошлого раза... Остальные думали примерно то же, если судить по их довольным предвкушающим рожам. Да, за этот миг многое прощалось руководителям банды, включая самого Дядю Джеймса, -- и зуботычины, и несправедливость, и тюремные перспективы, и... иные опасности (тьфу, тьфу, тьфу!). Войти в сотню -- это значит стать на равную ногу с деловыми, серьезными ребятами, теми, кто на виду у Боцмана, Червонца... и самого Дуди! Это значит, что и в тюряге о тебе не забудут, и на воле заработать дадут... Единственный, кто заранее точно знал содержимое своего конверта (двадцать пять тысяч), был Патрик. "Сколько тебе?" -- спросил его Дядя Джеймс. "Какая разница". "Кладу двадцать пять, чтобы хоть не как рядовому. Надо будет еще -- скажешь". Патрик тратил много денег, но в основном не на собственные, очень скромные (виски не в счет) потребности, а на, так сказать, "техническое переоснащение" -- примочки к "моторам", оружие, следящую технику, аренду стрельбища... Дядя Джеймс продолжал время от времени осуществлять выборочные проверки его затрат, но делал это только для поддержания уровня самодисциплины: Патрик не воровал и не заботился о будущем. Глава 15 Любовь -- как ливень: Шторит мир печалью И мила печаль. Новый год отметили славно и без происшествий. Гек тоже сподобился -- побывал во "Временах года": он дежурил на стреме возле кабака, а в конце смены, в 2.00, его покормили на кухне, откуда был виден весь праздник. Перед Рождеством ему было сделано предложение на полнооплачиваемой основе заняться девочками: договариваться с клиентами, следить, чтобы девиц не обижали и не кидали, когда они работают по вызову, и тому подобное. Но тот мир, что принял у Гека добровольную присягу на верность, мир Варлака и Чомбе, был четок и жесток в своих дикарских понятиях: "На п... бульон не варят!" Гек отказался сутенерить без объяснений и наотрез, чем в очередной раз вызвал тайное раздражение Дяди Джеймса. Первые полчаса, как ему потом рассказывала Рита, банкет напоминал свадьбу Дуди и "этой безгрудой крысы": все наперебой соревновались в комплиментах и тостах, только "горько" не кричали. Потом, естественно, поднажрались, подраспустились. Дядя Джеймс понимал, что в такую ночь контроль над своими орлами не удержать (а территория -- не своя, где все можно), и потому подготовил последний сюрприз: в половине третьего, пока почти все еще понимали человеческую речь, велел сворачивать гудеж и перебираться к Мамочке Марго, где их ожидало продолжение праздника за счет фирмы. Пьяный кортеж из восьми моторов благополучно прибыл в "родные пенаты", но уже без Дяди Джеймса -- тот отправился с Вандой на ее новую квартиру -- трехкомнатный, двухуровневый рождественский подарок. (Он порой и сам пытался понять, чем его приворожила эта похотливая, в меру жадная сучка, раз он предпочитает ее развеселой компании своих друзей и партнеров. В его жизни она теперь занимала чуть ли не второе, после бизнеса, место. Но ни к каким "проблемам" он ее не подпускал и "таял" только в свободное от дел время.) Там его ждала восхитительная игра: Ванда начинала отнекиваться и отказываться, а Джеймс уговаривать и настаивать. Уговоры ни к чему не приводили, угрозы не помогали, и Джеймс применял силу. В зависимости от ситуации он либо грубо, нажимом, ставил ее перед собою на колени и заставлял принимать вафлю, либо разрывал на ней трусики и входил в нее, повернув к себе спиной и наклонив до полу, либо зажимал ее голову между ног и начинал хлестать ладонью по ягодицам. Непокорность Ванды постепенно перерастала в не менее сладостную покорность... потом в страстность... Потом они, как правило, перебирались в постель и веселились там сексуально до самого утра, но прелюдия обязательно включала в себя имитацию той или иной формы насилия. Дядя Джеймс всякое видывал, уж он-то понимал, что женщину, здоровью и жизни которой ничего не угрожает, в одиночку очень трудно заставить сделать что-либо сексуальное без ее согласия. Он ясно видел, что Ванда старательно изображала сопротивление, а значит -- ей это нравится делать, как нравится и ему преодолевать. И Дядя Джеймс всегда прикидывался, будто принимает ее "протесты" за чистую монету, чтобы не спугнуть очарования и радости, рожденной в будоражащем кровь, старом, как мир, общении мужчины и женщины. Видимо, это была любовь. Герман вскоре уехал домой, Боцман ушел в номер с восемнадцатилетней Лизой и там бездарно заснул, Червонец успел дважды проблеваться и теперь, по пояс голый, спал в терме на теплой лежанке. Больше в компании безусловных старших не осталось, Патрик в счет не шел, потому что не любил командовать и был трезв. Более того, пользуясь его нечастым благодушным расположением духа, его принялись подкалывать Мазила и Трупак. Главное было -- завести его на разговор о родной Ирландии. И завели. "...И комаров у вас нет? Да ты что? А в прошлый раз, Патрик, ты говорил, что у вас не комаров, а волков повывели всех?.. И комаров тоже? А собаки там есть?.. Во всем мире? Что же они, с корову ростом?.. Их тогда надо в книгу этого, Гнинеса... И Гнинес... Гиннес ирландец? Вот это да!" Патрик воодушевлялся и начинал с пятого на десятое рассказывать о далекой Ирландии, и глаза у него увлажнялись, он бледнел и улыбался и, трезвый абсолютно, ничего уже не видел вокруг себя, как сомнамбула витая в зеленых просторах своей утраченной ирландской юности. А ребята вокруг уже давились хохотом, сдерживаясь, пока еще было мочи, тыча друг друга локтями в бока. Мазила мигнул Нестору, и тот, багровый от смеха, поперся наверх, разыскивать волынку. Пройдет неделя-другая, и насмешники будут скрипеть зубами в "спортзале", втихаря складывая на голову Патрику все проклятия, которые только они смогут вообразить, но сегодня -- их "День Сакеи", и они по-детски потешаются над слабостями другого человека. Принесли волынку, и Патрик взялся играть. Мерзкое дудение свое он обозвал как "Осада Энно" или нечто похожее, с кривого глазу никто не разобрал. Патрик был бы готов играть еще и еще, но тут уж даже пьяненькая Марго не выдержала: она поставила на вертак пластинку и пригласила в партнеры Патрика. Естественно, кого же еще? Патрик взялся плясать не то кадриль, не то джигу, но факт тот, что он так уморительно притоптывал и подпрыгивал, что и зрители и другие танцевальные пары смеялись в лежку. Гек, святая простота, лишь в эту ночь узнал, что заглазная кличка Патрика -- Зеленый (или Крокодил Зеленый) и что Патрик эту свою кличку очень не любит. Однако ему было не до насмешек над своим наставником: он ждал момента, чтобы подарить своей Рите колечко с бледно-сиреневым камушком, колечко золотое, камешек дорогой. Обошлось колечко Геку в пятьсот монет, и он ждал с замиранием сердца -- понравится... или не понравится?.. Понравилось. Рита даже чмокнула его в щечку украдкой, чтобы Мамочка не увидела (целоваться девицам категорически запрещалось), и пообещала ему сделать попозже ответный подарок -- бесплатный "десерт". Гек знал абстрактно, что в мире существуют и другие женщины, не проститутки и не шлюхи, но всю свою сознательную жизнь обходился без знакомств с контингентом такого рода и ничуть не переживал по этому поводу. Он действительно не представлял себе женский пол в иной, не товарно-помоечной роли. Да, сколько он себя помнил, столько и знал, что женщина -- существо глупое, слабое и продажное, падкое на побрякушки; но и о мужчинах он был невысокого мнения. Такова жизнь, в мире полно дерьма и гадостей, женщина из них -- отнюдь не худший вариант. Однажды, в порыве осторожности, он вынул из ненадежного подкроватного тайничка все свое состояние -- три тысячи восемьсот пятьдесят монет -- и отдал их Рите на хранение. С тех пор он успел скопить еще почти тысячу, чтобы больше половины из нее ухайдакать в колечко. К семи утра все наконец угомонились. Публичный дом к утру напоминал, по выражению Мамочки, бордель для низших армейских чинов: битые чашки, полупереваренный винегрет на паркете, липкие винные лужи, загаженные скатерти, разбросанные всюду чулки и бретельки -- повеселились, в общем, на славу! К полудню очухались; приходящая прислуга в лице двух пенсионерок под руководством Мамочки взялась восстанавливать порядок. Девицы также принялись наводить марафет, каждая в своей комнатке, а потом еще предстояло краситься-мазаться-душиться -- праздник прошел, впереди рабочий вечер... Стали разъезжаться и парни, кто куда. Патрик зван был к Дяде Джеймсу домой, на праздничный обед, Боцман, хмурый, апоплексически лиловый, поехал сдаваться своей "старой кочерге", Мазила просто уехал, не сказав куда и зачем. В Доме, кроме Гека, остались четверо мужчин: Чекрыж, Червонец, Нестор и Трупак. До вечера, когда надо было выметаться, освобождать Дом для работы, было далеко, до обеда -- ближе, но тоже час с лишним. Одним словом, решили сгонять в картишки, в покер. Гек уходил в тот момент к себе, и когда вернулся, игра уже пошла. Но его охотно взяли пятым, продав ему предварительно фишек на пятьсот талеров. Играли в европейский, с двумя джокерами. Фул был объявлен старше чем флешь, двумастный колер не считался, лимит -- по времени, до обеда. Все это Гек уточнил наспех, в процессе игры. Кость шла ему ни шатко ни валко, играть он решил честно, не исполняя, поэтому горка фишек перед ним росла медленнее, чем ему бы хотелось. Однако играл он неплохо, и ближе к концу "пятихатка" переросла в "косую". Сдавал Трупак. Гек сидел по правую руку от него, получая карты предпоследним. Прямо с раздачи ему привалила сказочная карта: трефовый рояль, то есть пять крестовых карт по порядку, от туза до десятки, где вместо короля был джокер. Гек мастерски изобразил еле заметные колебания и отказался прикупать, когда пришла его очередь. Но еще до прикупа Чекрыж и Червонец доторговали до сотни, либо блефуя, либо имея солидные заготовки. Чекрыж был известный блефовщик, абсолютно хладнокровно он мог поднять соперника на тысячу или даже уравнять, имея на руках голого туза, к примеру. Червонец прикупал первым, одну карту, Нестор поменял три, Чекрыж одну, Гек отказался, Трупак поменял две. Червонец сразу брякнул об стол тремя сотнями, и Нестор сбросил свои карты в "мусор". Чекрыж морщил лоб с умным видом, но тоже паснул. Гек, боясь спугнуть, ответил и добавил две сотни. Трупак посопел и уравнял. Червонец ответил на две сотни Гека и поднял еще на пятьсот. Гек ответил, объяснил свои возможности по деньгам, получил фишек еще на тысячу и, ответив пятьсот, поднял еще пятьсот. Трупак, уразумев, паснул (у него было три туза без джокеров). Червонец ответил, докупил еще фишек и приподнял еще на тысячу. Гек под немедленный расчет взял еще три тысячи фишками и поставил их все. Червонец надолго задумался, покусывая нижнюю губу, и ответил. Он не прочь был поднимать еще (денег в конверте было изрядно, шестьдесят косых), но Гек заранее объявил свои пределы, и это было по правилам. Итак, Червонец ответил и выложил червонный стрит-флешь, от четверки до восьмерки. Гек с ликованием прихлопнул его сверху своим ройял-флешем. Червонец вдруг заржал и потянул к себе фишки. -- Червонец, ты что? У меня же рояль! -- И молодец, можешь поиграть на нем теперь, брям-брям! -- Стоп! Прими конечности, у меня кость выше! -- С чего бы это? -- с издевкой спросил Червонец, продолжая считать фишки. -- У тебя стрит-флешь, а у меня ройял-флешь, от туза. -- Надо было слушать ухом, а не брюхом, у нас было договорено -- не различать. Гек похолодел: такое было возможно по правилам, но рояли так редки, тем более парные, что он не уточнял этого. Остальные нейтрально молчали. -- Пусть так, но у меня с туза, а у тебя с валета. -- При чем тут... Здесь должно по масти считаться, а моя масть червонная, высшая! Тут бы подумать Геку, не горячась, может, что и придумал бы толковое, оспорить насчет туза и валета, назначить третейский суд, но он в запальчивости выкрикнул: -- С каких это пор червонная масть выше трефовой? На зоне ее пидорам на спины колют, червонную-то масть! Глаза у Червончика мгновенно наполнились лютостью: -- Не знаю, на твоей зоне я не был, гаденыш! Но здесь червонная масть выше. За столом я тебе рыло чистить не буду, не положено, но за мной должок, имей это в виду. И за тобой должок: деньги на кон. Как обещал! Гек обвел взглядом безучастных Нестора, Трупака, Чекрыжа и, делать нечего, пошел за деньгами к Рите. Свет померк в глазах у бедного Гека, когда Рита, выслушав его просьбу, разинула рот для ответа. Оказывается, денег у нее сейчас нет, потому что она истратила их на лекарства для больной матери. Но она отдаст, отработает и отдаст, ведь он такой лапушка, такой добрый и хороший. Видя, что Гек в столбняке и не уходит, она, хлюпая слезами, начала описывать подробности маминой болезни. Но Гек не слышал ее, на ватных ногах он пошел вниз: теперь придется объясняться за задержку и занимать у Патрика, он даст... -- Немедленно, я сказал! Имею получить и не ждать никаких Патриков! Осталось пятнадцать минут... Малек, что ты там про пидоров-то говорил? Придется тебе натурой отдавать, гаденыш! А туза крестей я тебе на спину прилеплю. Во время сеанса! У Гека зашумело в ушах, он уже не воспринимал издевательского смеха Червончика. Серьезность положения -- глубже некуда: и в тюрьме, и на воле, и в бандитском, и в урочьем мире отношение к заигранным было схожим. Волна чего-то темного и страшного залила ему сердце и уже подкатывала к голове: жить оставалось -- самый краешек, от внутреннего позора и на край света не сбежишь. Оставалось только замочить Червончика и вскрываться самому. Но прежде -- Червончика, тот смошенничал, не могли они заранее договориться насчет выбора старшинства двух роялей... Или объявить "шандалы" и потребовать авторитетного разбирательства, выиграв тем самым время. А там, даже если и неправым объявят, -- найти и выложить деньги... Пожалуй... Но почему остальные молчат, трусы?.. -- ...вот три тысячи, Червончик, я за него ответил... -- Гек с усилием возвращался в реальность. Нестор, монументальный парень с физиономией неандертальца, вынул из внутреннего кармана пиджака новенький бумажник, с хрустом, словно разрывая вилок капусты, раскрыл его и отсчитал три с половиной тысячи сотенными бумажками. Червончик со злобой посмотрел в надбровные дуги Нестора, но тому было плевать на Червончиковы эмоции, он боялся только одного человека на свете -- Дудю, ну, может быть, еще этого крокодила зеленого, Патрика, а раньше еще -- покойного отца. С Червончиком бы связываться не хотелось, конечно, но и пацаненка не по делу нагрели: Дудя, к примеру, если рассудил бы иначе, то и все бы также согласились, правила -- они такие... Червончик, взбешенный, не стал дожидаться обеда, кивнул Трупаку, младшему корешу своему, и они уехали. Чекрыж пошел в угол, смотреть телевизор, Нестор и Гек остались. -- Выручил, Нестор, благодарствую. Я тебе во как обязан, и за мной не заржавеет. Сегодня же постараюсь отдать, как Патрика увижу... -- Что мне твой Патрик! А ты тоже дурак по оба уха! И с Червончиком дурак, и с Ритой-маргаритой... А ну-ка, пошли к ней! -- ...? -- Пошли, там разберемся. Рита заканчивала макияж, разнеся уже помаду без малого от уха до уха, когда дверь отворилась и проем загородила этакая стодвадцатикилограммовая небритая Немезида: -- Хороша! Монету гони. -- Чего? Нестор, пьяный ты, что ли? Нестор?.. Какую тебе монету, с болта упал? -- Вот он, -- он пальцем указал на Гека, -- проиграл мне три с половиной косых под немедленную отдачу... -- Ну а я при чем, он пусть и отдает!.. -- У Гека полезли глаза из орбит, он не верил своим ушам: ведь это его Рита, нежная и... и... самая родная, лучший др... Нестор выразительно посмотрел на Гека: понял, мол, как оно бывает, -- и двинулся к Рите. Он схватил ее своей лапищей за волосы возле затылка и легко, как кошку, выдернул из плюшевого кресла: -- Еще слово, шмакодявка трипперная, и ни один болт отныне на тебя не позарится! Деньги, говорю, гони. Объясняю один раз и человеческим языком: иначе ты -- заиграна! -- Нестор встряхнул ее и свободной рукой со всей силы отвесил ей щелобан. Он врал, конечно, заигранной Рита считаться никак не могла, но она же этого не знала. Зато знала, что если она и в самом деле заиграна, то ни от кого не будет ей защиты и сочувствия. Рита заплакала в голос, завыла, чтобы ее отпустили, попыталась уйти в истерику, чтобы выгадать отсрочку, но Нестор поставил ей еще один щелобан (под волосами шишек не видно будет, работе не помешают), выпустил ее волосы и выщелкнул лезвие пружинного ножа: -- Ну, раз так, держись, паскуда!.. Рита, словно раненая корова, с мычанием полезла под стол, стала ковыряться в столешнице и вытащила круглый увесистый рулончик с деньгами. Нестор бесцеремонно вырвал рулон у нее из рук, насчитал три с половиной тысячи, стараясь выбирать крупные купюры, остальные высыпал ей на голову. -- Вот так, Малек, учись, пока я жив! Ну, держи краба, я пошел. Пока, а вы поворкуйте, коли нравится... Дверь хлопнула, и они остались вдвоем: Гек, похожий на соляной столб, и Рита, грязная и зареванная. -- Гек, милый, я все тебе объясню. Я уже лекарства отослала, а деньги сейчас должна была отдать, иначе они мать погубили бы на операционном столе... Гек, не отвечая, наклонился и стал собирать деньги. Рита, продолжая причитать, заторопилась, хватая купюры, чтобы Геку досталось меньше. Но он отсчитал триста пятьдесят талеров и за неимением бумажника сунул их в карман брюк. -- Гек, Гек... Обожди... Но Гек, едва сдерживая слезы, выскочил из комнаты и побежал к себе. У него был выходной, от обеда он отказался, и никто его не должен был доставать. У себя в каморке Гек наконец дал волю чувствам, разрешил себе заплакать, пока никто не видит. Но слезы так и не пошли. И больно ему было, и одиноко. Но если одиночество время от времени бывает желанным, то предательство, невыносимо горькое на вкус, навсегда оставляет язвы в душе. Гек вспомнил, как он в первый и единственный раз ходил проведать свою Плешку, нес ей здоровенный кус свиной печенки, представлял, как они будут сидеть и разговаривать... А Плешка, несмотря на его призывные крики, равнодушно пробежала мимо, окруженная целой стаей разномастных ублюдков. У нее была течка, и в ее собачьей голове не оставалось места ни для чего другого, так уж устроила всемогущая природа, но Гек ведь не знал этого. Гек, сгорбившись, сидел на своей жесткой, на досках, кровати и смотрел на стену, все ждал, по старой памяти, что хлынут слезы и принесут ему облегчение, но сухими оставались его глаза, разве что дыхание иногда переходило в охи, такие тихие, что их могли слышать только тараканы, изредка пробегающие стороною мимо этих бесплодных мест. Тикали часы, по комнате растекались легкие-прелегкие запахи, вроде как дым, но стоило Геку обратить на них внимание, как они улетучились. Он даже подошел к двери и выглянул наружу, но нет -- оттуда не пахло ничем необычным, да и в комнате запах исчез. Гек опять уселся на кровать и продолжил мыкать горе. Патрик от Дуди поехал домой, на Восьмую Президентскую, и Гек, никем не отвлекаемый, просидел истуканом до самого утра, без сна, еды и питья. О том, что кроме любви он лишился всех своих сбережений (и конвертом его обнесли), Гек вспомнил только вечером следующего дня. Рита, испытывая определенную неловкость, решила как-то загладить свой проступок и в тот вечер спустилась в каморку Гека. -- Привет, мальчик мой бе... -- только и успела она сказать. Гек двумя пальцами ткнул ее в солнечное сплетение, а когда она стала приходить в себя и сделала попытку подняться с полу, он дал ей несильного пинка, только чтобы она опять упала на четвереньки, правой рукой смял ей прическу, а левой зажал горло, чтобы молчала: -- Слушай, тварь. Слушай внимательно. Если ты еще раз со мной заговоришь или покажешь каким-нибудь образом, что мы знакомы, я тебя даже не убью: вырву язык и выдавлю шнифты, станешь некрасивой. Мне простят, а нет -- будь что будет. Дальше я ни хрена не боюсь. Посмотри на меня и ответь, знаком ответь, поганой вафельницы своей не открывая, шучу я или нет? Пикнешь -- сделаю как обещал, без напоминаний. Так как, веришь мне -- шучу я или нет? Рита испуганно замотала головой, потом глаза ее еще больше расширились, и она стала энергично кивать, в ужасе запутавшись, как нужно ответить -- "да" или "нет", -- чтобы избавиться от этого змеиного взгляда. Гек, удовлетворенный и бледный, поднял ее на ноги и взашей вытолкал из комнатки. До дежурства оставался еще час, и он взялся за упражнения -- переписывал газетные статьи из вчерашней почты левой рукой, чтобы окончательно превратить левую руку во вторую правую. Патрик объяснил ему, что мышцу качать -- мало, надо чтобы координация была и на большом и на мелком уровне, а писанина для малого уровня -- лучший способ. И действительно, левой рукой он писал уже довольно бегло, хотя и с наклоном в левую сторону. Перо бойко выводило фразы о герметичном пакете, включающем в себя два жестких диска по тридцать каких-то Мбайт, что позволило назвать эту систему винчестером. (Да, верно, Гек слышал от Патрика о калибре 30/30.) Обычно он не вдумывался в смысл прочитанного, но тут на глаза ему попалась заметка об облаве на "муншайнеров", самогонщиков в трущобах, где он жил когда-то с отцом. Гек пощупал мышцы на обеих руках, встал из-за тумбочки и принялся двигаться по тесной комнатке, кружась в бою с тенью. "Пора бы уже", -- подумал он, ощутив внезапно холодок под ложечкой... Аккуратно и тихо выкраивая свободное время, он целый месяц с неделей осторожно прощупывал географию своего старого района, транспортные маршруты, скопления пенсионерок на скамеечках, графики движения полицейских патрулей. К десятому февраля, к субботе, он подгадал так, чтобы полдня и ночь никто его не хватился. В свои почти шестнадцать лет Гек вырос до метра семидесяти четырех сантиметров, но был жидковат на вид, несмотря на клубки тугих, тренированных мышц, покрывающих своего владельца от лодыжек до пока еще мальчишеской шеи. Давно уже Гек научился справляться на выруб с любым нормальным взрослым, а тут вдруг заробел. Для уверенности он взял с собой увесистый свинцовый кастет. ("В хороших руках, -- поучал его Патрик, -- и простой кастет заиграет, словно скрипка, а если ты дурак -- так хоть на каждую руку по три надевай, проку все равно не будет".) Праздник выпадал на воскресенье, но пьяных на улицах, особенно в рабочих районах, стало видимо-невидимо еще с пятницы, с предпраздничной получки. В "скользких" точках маршрута приходилось изображать расхристанного пьяного паренька с опущенной лохматой головой, чтобы досужие дяди и тети не запомнили черт лица и не обратили внимания на непривычно трезвого чужака, идущего по их району. К знакомой парадной он подошел, когда сумерки сгустились до приемлемой концентрации, большего от февраля ждать было бессмысленно, хорошо еще, что было пасмурно и ночь напоминала ночь, а не предрассветный закат. Стены, двери, ступеньки парадняка (парадный вход не работал никогда на памяти Гека, только черный, но все равно называлось это парадняком) все еще хранили незабвенный запашок барды, но сами -- съежились, захирели, словно состарились за восемь лет разлуки. Все так же под тусклой лампочкой виднелись нацарапанные на стене буквы "Ангел -- су...", недостающие "ка" обвалились вместе с куском штукатурки. Гек постепенно обшарил все окрестности за этот месяц, но войти сюда раньше времени так и не решился и теперь оглядывался с ностальгическим интересом, словно Рип Ван Винкль после долгого сна. Игнорируя электрический звонок, он забарабанил в дверь, выстукивая наугад неопределенный ритмический узор, чтобы папаня с понтом дела принял стучащего за своего. -- Кого там черт несет? -- раздался из-за двери хриплый, ничуть не изменившийся голос отца. -- Это меня... -- Гек постарался подбавить звонкости голосу. -- Кого, я спрашиваю, "меня"?! -- Папа к вам послал, деньги передать... -- Гек поудобнее перехватил кастет вспотевшей левой рукой и чуть расставил ноги. Он ожидал, что дверь будет открываться постепенно, и приготовился действовать левой рукой, чтобы наверняка попасть в щель, которая тоже начиналась с левой, если смотреть от Гека, стороны двери. Но дверь распахнулась резко, сразу настежь, и Гек ударил. Что привело к такому результату -- рудиментарный детский страх, подталкивающий бить во всю мощь, недооценка собственного роста или неопытность, -- но случилось как случилось, вместо челюсти кастет раздробил папаше переносицу, и тот мгновенно отдал концы. Гек убедился в этом через минуту после того, как перешагнул порог, закрыл за собой дверь и обернулся на родителя. Крови на лице было совсем немного, но то ли смерть, то ли годы сделали его почти незнакомым Геку. Когда сомнений не осталось, Гек отер пальцы о штаны, взял стул и сел так, чтобы видеть отца и входную дверь, которую он поленился запирать, наплевав на все правила осторожности и конспирации, которым его обучали Патрик, Суббота, Карзубый и многие, многие другие, опытные старшие товарищи. Он сидел и вглядывался в лицо покойника, словно пытаясь найти там ответ на заветный, самый важный для себя вопрос. Но покойник лежал и вонял, как воняют все внезапные покойники. Да -- труп, чего уж там! Теперь хоть режь его на части -- не закричит, не заплачет и не попросит о пощаде! Не взмолится и не задрожит от ужаса перед неизбежным. Не раскается перед собственным сыном в подлости своей. Он мертв и может отныне мести не бояться. Очень похоже на то, что он не успел даже испугаться и понять: кто и за что его почикал, в смысле покарал... Вот же невезение, хоть кричи... Сматываться пора. Гек огляделся: комод остался прежним, кровать отцовская -- тоже. А его кровать исчезла, и стол другой, и телевизор появился. Может, и деньги есть, если пошарить? Но лень было устраивать обыск; Гека сильно клонило в сон, видимо на нервной почве. Все было чужим, ничто не задевало теплых воспоминаний, нет, не так он представлял себе встречу с домом. И не было никаких определенных представлений, но думалось, что нахлынут звуки, запахи, образы и он поймет... что-то такое... Гек не стал поджигать квартиру, как поначалу собирался, не стал обыскивать скудные отцовские закрома, а просто ушел, поставив замок на автоматическую защелку. Прикасаясь к звонкам, дверным ручкам и мебели, он прикрывал подушечки пальцев рукавом рубахи, наследить никак было нельзя! Он вышел во двор, вдохнул ночную прохладу и сразу же встряхнулся. Зевота прошла, и спать уже не хотелось. Гек, никем не замеченный, благополучно миновал родные кварталы и пешком добрался до ближайшей станции подземки. Ехать до дому было пять остановок с одной пересадкой, а там еще идти от силы минут пятнадцать-восемнадцать. В вагоне подземки народу было немного, в основном парочки, пьяные в стельку мужики, синявки, группы поддатых парней и подростков... Транспортная полиция патрулями по двое, это само собой... Напротив Гека сидела молоденькая девушка, Геку ровесница, да такая она была хрупкая и симпатичная, что Гек твердо решил преодолеть ненавистную застенчивость и сделать попытку познакомиться с нею. И удача, словно в компенсацию за недавно пережитое, решила сделать ему подарок: сумочка свалилась с колен на пол, а оттуда посыпалась всяческая девичья дребедень: помада, пилочки, платочек, бусы, бумажки... Гек с энтузиазмом кинулся подбирать-помогать, секундой позже к нему присоединился сосед, парнишка лет пятнадцати. Но куда ему было до Гека, он и четверти не успел собрать, как все уже было подобрано и вручено девчонке. Та выпрямилась, запихнула в сумочку то, что сама успела поднять, с благодарной улыбкой приняла его улов, улыбнулась и парнишке. Геку мгновенно стало горько и обидно: этому хмырю она была благодарна и рада в десять раз больше, чем ему... Ну почему такая несправедливость? Ну, может, он на лицо красавчик и повыше на пару-тройку сантиметров, но что с того? Этого ладно скроенного мальчика он сейчас разрисует как папуаса, чтобы не лез куда не надо... Паренек обернулся к Геку и подмигнул ему с извиняющейся улыбкой. И столь открытой и дружелюбной была его морда, что Гек слегка остыл и сумел унять раздражение: ничем парень не виноват, что девкам нравится. Он дернул щекой в ответ и сел на место. А его удачливый конкурент уже переместился к девчонке и вкручивал ей на ухо что-то такое... наверное веселое, раз она с полной готовностью слушает и прыскает в ладошку... Везет же людям... Конечно же, двое парнишек почти сразу забыли о случайном эпизоде и ни за что не узнали бы друг друга через много лет, доведись им встретиться. А ведь один из них, более успешный соперник, станет всенародным кумиром и легендой, мечтой сотен тысяч женщин, звездой номер один мирового кинематографа, лауреатом Оскаров и черт те чего еще, великим и прекрасным Чилли Чейном... А другой... был Гек. Геку вдруг захотелось попить, и не воды, а чего-нибудь шипучего, холодненького, он завернул в пустынную забегаловку на границе района. Несовершеннолетним алкоголь отпускать не разрешалось, но Геку бы налили, вздумай он попросить -- он уже примелькался в здешних краях, и его принадлежность к бандитскому "логову" секрета для окрестных "налогоплательщиков" не представляла. Но Гек спросил бутылку кока-колы и ромштекс без гарнира. В сдаче оказалось с полдюжины "пятнашек" -- пятнадцатипенсовых монет, видимо не без умысла: тут же у выхода стоял автоматический проигрыватель, который "оживал" как раз от монеток этого же достоинства. Гек усмехнулся, закинул в щель три монеты и, отвернув лицо, нажал наугад три клавиши. Он сел за стол, обтер бумажкой вилку и нож, налил в стакан шипучей колы и принялся ждать заказанный ромштекс. Первая песенка прокатила мимо сознания -- "вновь-любовь", умца-умца... Но вторая... Она была без слов. Гек мало понимал в музыке, слово арт-рок для него было пустым, так же как и Гершвин, и спиричуэлс. Но первые же звуки этой инструментальной вещицы волнами пробежали по всему телу и наэлектризовали корни волос. Он, так мало и редко слушавший музыку, по странному капризу жизни полюбил когда-то звуки флейты. И здесь была флейта с щемящей мелодией, и вторила ей другая, с таким же нежным и мягким ручейком созвучий. Вступление сменилось отрывистой, почти маршевой темой, по-прежнему ведомой волшебным духовым инструментом -- флейтой, а Гек, перестав жевать, уродливо перекосив этим щеку, грезил наяву: среди лужаек и раскидистых деревьев возвышается замок, с подъемными мостами, с бойницами. Синее-пресинее небо, пушинки облаков, рыцари на конях, солнышко.... И вновь в финале зазвучала мелодия, с которой начиналась вещь, и Гек был готов закричать от восторга, но молчал... Видимо, под такую музыку танцевали феи... (Знал бы он, что пьеса называлась в честь старинного, еще средневекового французского танца!) Опомнился он, лишь когда завыли пляжные мальчики из Штатов. Гек бросился к ящику, но было поздно: пластинка стала в строй, а он не знал, какую клавишу жать, чтобы еще раз услышать ту мелодию. Хозяин заявил, что он вообще не слышал никаких мелодий, у него закрытие через десять минут, а то лягавые докопаются до его лицензии. И списка пластинок у него не оказалось, пусть паренек завтра с утра приходит и слушает хоть целый день, не жалко... Гек шел и не мог надышаться. Далеко-далеко откатилось убийство отца, подколодное поведение Риты, ненавистный Червонец и потерянные деньги... Все это ничего не значило в этот миг. Все это осталось там, внизу, на грязной заплеванной земле... Но разве счастье может быть таким печальным?.. Неужели жизнь -- это только корыто, из которого жрут? Почему все так не любят слово "почему"? Отчего люди -- такие... отвратительные? Нет... Надо бы все, все стереть начисто, чтобы только деревья, птицы и облака... И даже меня не надо... А на следующий день пришлось вместе с Патриком сопровождать Дядю Джеймса на западное побережье, договариваться с тамошними контрабандистами. А когда вернулись -- ящик не работал, а потом его увезли в ремонт, а потом забегаловку накрыли (хозяин "черный" приисковый шлих толкал зубным техникам)... Гек дошел до того, что пару раз пытался насвистеть ее окружающим, может, знает кто, но слишком много было дурацких острот и приколов в его адрес... Геку исполнилось шестнадцать, пора было получать паспорт, а значит, обнаружить перед властями свое подлинное имя: Гекатор Сулла, а не Боб Миддо. Но не хотелось брать с собой во взросл