ности, добил его выстрелом в голову. Почти тотчас же зазвенели стекла -- бабахнул взрыв со стороны парковки. "Подкидыш", -- догадался Патрик. Он вскочил на ноги, помог подняться шефу, потянув того за протянутую ладонь, и подтолкнул его в левую сторону от двери. Сам он встал справа и знаком попросил Джеймса молчать. Пятнадцать секунд, не более, продолжалась мясорубка, но годы и годы пройдут, прежде чем оправятся от событий, откупоренных этими секундами, многие люди, семьи и целые организации. В коридоре послышался глухой топот множества ног -- бежали сюда. Патрик и дядя Джеймс знали, кто бежит: свои-то должны были бы дать звонок по телефону. -- Синьор Роберто, не убивайте! -- заверещал Патрик, прижимаясь спиной к стене. -- А-а-а! Не надо, я не виноват, синьор Роберто! И сработало! Входная дверь не лопнула под автоматными очередями, а только распахнулась от молодецкого пинка. В проеме толпились трое автоматчиков -- двое спереди, один чуть сзади. Широкие плечи не позволяли им стоять в ряд, а то они бы и встали: "А чево... А мы думали..." -- так, наверное, оправдывались бы они, если бы мертвый Гиена воскрес и сумел бы воскресить недалеких своих орлов. Дядя Джеймс и Патрик выстрелили дважды -- и еще три трупа улеглись на входе. Патрик успел увидеть тень в начале коридора -- метрах в десяти, но стрелять не стал. Он оглянулся, обежал взглядом всю комнату, поднял, протер и отбросил пепельницу, вынул из рук нижнего покойника пистолет с глушителем, обернул его платком и засунул за пояс. Дядя Джеймс уже успел надеть пиджак и теперь рылся в карманах Гиены. -- Что на улице, Патрик? -- спросил он через плечо. -- Сейчас узнаю. Джеймс, ради бога, повернись лицом к двери и не высовывайся. Жди, пока я не окликну. На улице коротко застучал автомат; ему вторил крупнокалиберный пистолет. Оба они замолкли одновременно. Патрик направил ствол вперед и быстро, не петляя, добежал до угла коридора. Прыжком преодолев ширину поперечного проема, он, вместо того чтобы продвигаться к выходу, легкими шагами взбежал наверх, на второй этаж. Минуты хватило ему, чтобы наскоро осмотреться и определить отсутствие засады. Тут же, в холле второго этажа, он встал в простенке между окнами, выходящими во двор, далеко вытянул руку и открыл створку одного из них. После этого он присел и крикнул: -- Арнольд! Шеф интересуется -- кто там расшумелся? -- Патрик! Это ты, что ли? -- Голос у Подкидыша был хриплым и неровным, но Патрик узнал его. Все же продолжая прятаться, Патрик крикнул: -- Ты один там? -- Один. Вы-то живы? -- У нас порядок. -- Патрик стремительно выглянул во двор из другого окна, зыркнул в то место, откуда шел голос: Подкидыш стоял, расставив ноги, как заправский ковбой, вытянув в сторону входной двери правую руку с револьвером. Левая висела вдоль туловища, с рукава капала кровь. Патрик подошел к открытому окну, высунулся, держа наготове ствол, и с улыбкой проговорил: -- Ты, я гляжу, повоевать успел. Сильно попали? -- Пустяки, царапина, -- с гордой небрежностью ответил ему Подкидыш, но бледное лицо и дрожащий голос ясно говорили о другом. -- Так, дуй в машину и достань аптечку, мы сейчас будем, -- как можно спокойнее произнес Патрик, еще раз ободряюще улыбнулся Подкидышу и не мешкая помчался вниз. ...Подкидыш отсчитал про себя девяносто секунд с того момента, когда Дядя Джеймс, Патрик и остальные скрылись в мотеле, добыл из бардачка неначатую пачку сигарет, вскрыл ее, сунул одну в рот и начал терзать двигатель. Тот не желал заводиться, и все тут. Чтобы наладить дело, Подкидышу следовало всего лишь поставить на место контакт, им же отсоединенный, но он еще минуту с отвращением вслушивался в скрежещущие звуки и в конце концов полез из машины. Здесь он позволил себе закурить, воспользовавшись автомобильной прикуркой, и решительно вскрыл капот. За его действиями внимательно наблюдали даго из соседнего мотора. Вот стекло на водительской дверце поехало вниз. -- Может, чем помочь, друг? -- осклабился коллега, произнося слова правильно, но с плохо затертым акцентом. Подкидыш отрицательно мотнул головой, даже не глядя в их сторону. Он закатал рукава джинсовой куртки почти до локтей и теперь курил, задумчиво вперясь в "косаткино" горло. Дверца клацнула: видимо, водитель "линкольна" все же решил подойти и посмотреть. Подкидыш мгновенно отскочил за бронированный автомобильный бок, выплюнул окурок, кинул руку на рукоять пистолета, торчащего из-за пояса, и угрожающе потребовал: -- Рули взад! На место двигай, я сказал! Сейчас закончу -- ты сможешь вылезти, поссать, покурить -- а я в машине буду. Лезь обратно, я сказал! Ну! Решительный взгляд и свирепый тон ничуть не напугали ребят, которые видали разные виды в своей жизни. Водитель, все так же улыбаясь, послушно вернулся на свое место. "Ладно-ладно, падаль, сочтемся", -- бормотнул он про себя на родном языке, шутливо делая Подкидышу ручкой. -- Не суетись, -- раздраженно прошептал ему "синьор Мелуза", хотя именно он поручил Энцо -- "шоферу" -- войти в непосредственный контакт с "объектом". -- Здесь восемь метров от силы, я и соплей не промахнусь. Курим пока. -- И стекло подыми! -- не унимался Подкидыш. Энцо вместо ответа хлопнул правой ладонью по локтевому сгибу левой руки, собранной в кулак, и сплюнул в его сторону. Подкидыш постоял в нерешительности, закурил и опять полез в капот, то и дело поглядывая на двери мотеля и на пассажиров "линкольна". Хлопнул выстрел. Все это время Подкидыш судорожно ожидал его услышать, в мыслях повторяя последующий порядок действий, но все равно почувствовал себя застигнутым врасплох. Руки уже выдернули из специально оборудованных в капоте гнезд ручной гранатомет, он поймал в прицел окно водительской дверцы, но ужас вдруг пронзил все его существо: "А вдруг это не выстрел вовсе, или случайный выстрел? Нельзя палить, подождать надо..." Отдача так тряхнула плечо и грудь, что казалось -- чуть-чуть, и голова отвалится. Но нет, голова хоть и зазвенела, но осталась на плечах, а вот передняя дверца с правой стороны вывалилась на бетонный пол парковки вместе с клочьями тел синьора Мелузы и Энцо. Подкидыш верхним чутьем понял, что проверять ничего не надо и что добивать некого. Из дома опять послышалась пальба. Теперь ему было ясно, что действовал он правильно и отреагировал своевременно, хотя с этими лохами шутя справился бы и паралитик, сразу видно -- не бойцы. Ликование от эффектного и успешно проведенного выстрела плюс осознание того, что он не упорол косяка в таком важном деле, -- все эти чувства переполняли Подкидыша. Надо было действовать дальше, но тут Подкидыш, почти до невменяемости задроченный дотошным Патриком, все-таки сумел проколоться в очередной раз: окрыленный победой, он отбросил выполнившее свою роль "железо", выдернул пистолет из-за пояса и помчался в мотель выручать своих. Из входных дверей навстречу ему выскочил смуглый незнакомец с "калашниковым" наперевес, и они столкнулись нос в нос. Одновременно преодолев замешательство, они отшатнулись друг от друга и вскинули оружие. Оба попали, но брюнет свалился у дверей с простреленной грудью, а Подкидыш остался стоять на месте. Ему почудилось на миг, что кто-то сзади саданул ему по левому плечу городошной битой -- рука занемела враз и перестала слушаться. Он поглядел на руку и увидел мокрое красное пятно на куртке -- ранен! Сразу вспомнились инструкции Патрика: заделать того (в данном случае -- тех), кто в машине, самому забраться в салон, подъехать к двери и контролировать ситуацию. Главное -- быть под броневой защитой и ни в коем случае не соваться внутрь! Кружилась голова, хотелось пить, хотелось сесть на ступеньки и отдохнуть, но теперь придется терпеть до упора: отходить нельзя, заходить нельзя. Стой как бизон на ветру и жди своей пули. Так и стоял Подкидыш, пока его не окликнул долгожданный Патрик. Распахнулась дверь, и наружу выскочил Патрик, за ним Дядя Джеймс. Патрик пропустил его вперед, развернулся и почти спиной вперед, словно в нелепом танце, проводил до "косатки", где уже сидел на своем месте раненый Подкидыш с аптечкой на коленях. Ноги он выставил наружу и при этом накренился так, чтобы кровь из простреленной руки не попадала в салон автомобиля. От "линкольна" шел запах пластмассы и горелого мяса, но огня видно не было. Патрик выхватил из брючного кармана маленькую коробочку, достал оттуда желтоватую капсулу, пододвинулся вплотную к Подкидышу и вонзил ее тому в ляжку, прямо сквозь джинсы. -- Армейское средство, действует -- прямо ураган. Джеймс, перевяжи его, пожалуйста, а то из него уже граммов семьсот-восемьсот вытекло. А я пока в дом вернусь да обо всем и позабочусь. -- Ага. Термит взял? -- Беру, беру. Там ребята на втором этаже... Оставить? -- Кто? -- Бела, Клям, Чекрыж, Грязный, а пятого не опознал. И бабка там. -- Жаль парней, что тут скажешь... Оставь, им это все равно теперь... Ну, Арнольд, йод и зеленку уважаешь?.. Патрик перепрыгнул через барьерчик в холле и открыл дверцу в боковой стене. Старуха спряталась в чуланчике, больше негде было, поэтому Патрик ничуть не удивился своей находке. Он потянул из-за пояса "трофейный" пистолет с глушителем, сам же на всякий случай сошел с прохода, чтобы спина не выглядела мишенью для какой-нибудь вооруженной случайности, и быстро осмотрелся. -- Сынок, спрячь пистолет, грех это... Не убивай, ну пожалуйста, не убивай, пожалей ты меня, старую, сынок... -- Старуха повалилась перед ним на колени и тихонько заплакала. -- Сейчас, разбежалась, -- рассеянно огрызнулся Патрик, прицелился в седой затылок и нажал на курок. И едва успел отскочить, чтобы кровь на брюки не попала. Надо было поторапливаться. Пистолет он вернул на место: вставил в ладонь прежнему владельцу -- не преследуя определенной цели, а просто на всякий случай. В той же комнате, стоя среди трупов, он запалил по очереди три термитные шашки и побросал их в разные стороны. Мотель строился из дерева, древесных плит и пластика, так что разгореться и сгореть должен был в два счета. Все. "Прощайте, ребята", -- мысленно крикнул он мертвым парням на втором этаже и даже задрал голову, глядя примерно в то место, где они лежали неаккуратным штабелем. Но уже затрещал паркет старого дерева, густо потянуло дымом. Патрик повернулся и бросился вон. Дядя Джеймс не пожалел перекиси, заливая сквозную рану в плече, заклеил ее специальным пластырем, перебинтовывать не стал: все равно лепила по-своему сделает, да и куртка на бинт плохо полезет. А ехать полста километров с полуголым пассажиром -- спасибо, лучше не стоит! Подкидыш явно повеселел и приободрился после лошадиной дозы армейского лекарства, даже крепчайшая перекись ему была нипочем. Нарисовался Патрик, полез на заднее сиденье, рядом с Подкидышем. -- Что с рукой, где пуля? -- Навылет, кость цела, -- ответил Дядя Джеймс за Подкидыша. -- Поехали. -- Стой! -- вдруг взревел Патрик, принюхавшись. Дядя Джеймс тотчас ударил по тормозам. -- Курил, скотина! Сколько раз? -- Две штуки, -- испуганно пролепетал Подкидыш. -- Гильзы собрал у крыльца? -- Нет... Патрик выпрыгнул из "косатки", согнулся почти вдвое и закружил по стоянке. Видно было, как он дважды поднял что-то с бетонной поверхности площадки и сунул в карман. Затем он разогнулся и побежал к входной двери мотеля. Из окон первого этажа явственно тянуло дымом. Патрик сориентировался, встал на место Подкидыша и безошибочно вычислил место, куда закатились обе пистолетные гильзы. Патрик и их подобрал, оглянулся по сторонам в последний раз и побежал к машине. -- Порядок? -- спросил Дядя Джеймс, снимаясь с тормоза. -- Нормально. Сейчас будет очень много дыма. -- Тогда поехали. Ничего больше не забыл, а, Патрик? -- Джеймс нажал на газ и стал выруливать на шоссе. -- Арнольд, где семерка? -- Какая семерка? -- Трубу, говорю, куда дел? -- В кусты выкинул, ты же сам велел... -- Правильно, а то я боялся, что на место запихивать будешь. Я тебе, кстати, что еще велел? К мотелю подъехать и внутрь не заходить, урод в жопе ноги. Курил зачем? Потерпеть до дому, что ли, не мог? Смотри -- и ранен, и наследил всюду, засранец, где только мог, а чувствуешь себя боссом, наверное: сам Дядя Джеймс у тебя в шоферах! -- Ну ладно, ладно, -- зарокотал Дядя Джеймс, -- хватит -- совсем заклевали парня! Все же он молодцом держался: подопечных своих прибрал чисто, пальбы не испугался. К дому ведь побежал, не от дома. -- Я и не говорю, что он трус, -- подхватил мяч Патрик. -- Hо кроме смелости и мозги быть должны. Учишь их, учишь... -- Значит, плохо учишь. Ничего, тот не ошибается, кто ничего не делает. Все нормально, Арнольд, на войне как на войне. Патрик, у него вроде чистая ранка -- сквозная и кость не задета. -- Все равно к врачу надо бы его забросить, пусть лечат по полной программе. Слышь, Арнольд, ты, конечно, лопух и все такое, и здоровому я тебе не руки, так уши точно бы пообрывал. Но большинство, кого я знаю, действовали бы не лучше на твоем месте... А может быть, и хуже. -- Ну и не скрипи тогда. Арнольд, за две недели ты должен встать на ноги в прямом и переносном смысле. Неделя тебе для ветеринара, а еще недельку на северных пляжах погреешься, с девками погужуешься, там уже сезон. Расходы контора берет на себя. Твое место тебя ждет, даже если ты очень против! -- Дядя Джеймс первый засмеялся своей шутке, за ним Патрик. Подкидыш молчал и смущенно улыбался. Он участвовал в настоящей схватке, замочил троих и сам уцелел. Рана неопасная и заживет, почти не болит -- из-за лекарств, наверное. Шеф доволен им и даже Патрика заткнул; да и Патрик хоть и воет в ухо, но нет злости в его голосе, а похвалить ведь -- никогда не похвалит. И главное -- отнеслись по-братски, перевязали, позаботились, не считаясь, кто выше, а кто ниже. Надо будет запомнить и ребятам пенку хлестануть: мол, сам Дядя Джеймс у меня шофером... Ой, нет -- на хер такие приколы! Узнает, не дай бог... Эх, хорошо, когда все так удачно получается... Шрам тоже пригодится, жаль, что не на груди... Подкидыш так и задремал со счастливой улыбкой на разбойничьем лице... -- Сейчас дотянем до поста и объявим большую рваклю. Подкидыша стряхнем возле нашей клиники -- доберется, не маленький, -- сами на дно. Пару-тройку суток поскучаем, а там видно будет. Ты как их расколол, в какой момент? Патрик покосился на спящего Подкидыша и откашлялся: -- Бабка. Трактирщик уверял, что его сестра настолько слепошарая, что в свидетели не годится, а эта -- вязала, да так бойко... -- Слепые тоже вяжут. -- Она по журналу трудилась, глянет туда и опять спицами машет. Да и ребята слишком быстро обернулись, проверяючи. Я ведь по секундам засекал, со своим временем сравнивал. Слишком быстро для добросовестной проверки. -- Патрик даже резанул указательным пальцем воздух перед собой, словно подчеркивая это самое "слишком". -- Да, молодец, что тут скажешь. Но какого хрена ты с окурками представление устраивал? -- А пепельницу взять -- она увесистая. -- Не те окурки, не крути дурака, будто не понимаешь! На улице ты с какой целью окурки подбирал, за ним? -- Дядя Джеймс качнул затылком в сторону Подкидыша. -- Зачем лишние следы, если их можно убрать? Внутри все сгорит, значит, следопыты снаружи всю мелочь собирать будут. Да и он учиться должен, понимать, что важна каждая мелочь, что небрежность недопустима, что лопухов... -- Ну, погнал, погнал! А гранатомет найдут -- это не следы? -- Заграничный, вот в чем фокус. Даго в Европе такими пользуются. У макаронников же и куплен, все удачно сошлось. Отпечатков, надеюсь, Арнольд не оставил, а то придется... Да спит он крепко. И ослаб от потери крови, и доза мощная. В городе разбудим. -- Ой ли? Такие-то они дураки, лягавые! Там китайцы, там, понимаешь, американцы дагообразные. Шита белыми нитками вся твоя конспирация! -- Белыми ли, черными, а пока работает. Джеймс, к девятнадцатому подходим. -- Вижу. Кстати, окурки да гильзы выкинь из кармашка, да? Патрик аж перекосился от стыда за себя: действительно, спящий Подкидыш навалился на Патрика, и тому сначала жалко было его беспокоить, а потом он забыл, разговаривая с шефом. Ух, как стыдно, ексель-моксель! Он вытряхнул из левого кармана оба злополучных окурка и две гильзы, вышвырнул их в окно: пусть ищут и сверяют, кому нужно. Дядя Джеймс свернул на проселочную дорогу, где их ждал дежурный пост и полевая рация, настроенная для сигнала во все точки в городе. Сигнал был дан, а это означало, что какофония субботних улиц Бабилона уже через считанные минуты пополнится треском автоматных очередей, грохотом взрывов и унылым плачем полицейских сирен. -- Пленных не брать, убытки после посчитаем! -- таково было яростное напутствие Дяди Джеймса Герману, Боцману, Нестору, Мазиле и другим предводителям боевых групп, сформированных еще на предварительном совещании. Эту фразу он произнес по рации открытым текстом -- для большей внушительности, понимая при этом, что ее одну к делу не пришьешь, даже если эти слова будут перехвачены и записаны властями. Герман также обязан был поставить в известность банды, контролирующие сопредельные территории, о возможных инцидентах в их владениях, извиниться и кратко пояснить суть происшедшего, но ни в коем случае не загодя, а по свершившемуся факту. Поскольку дежурный пост стал бесполезен, Дядя Джеймс приказал ребятам двигаться в город, ехать впереди и в пределах прямой видимости, а за кольцевой -- к Боцману, в его распоряжение. Подкидыша решено было отправить с ними -- пусть домчат и сдадут с рук на руки доктору Гликману. Это было рациональнее, чем везти его с собой, когда и так времени в обрез, а забот по горло. -- Ну, теперь только держись -- команду я дал, -- сообщил он Патрику, залезая на водительское сиденье. -- Теперь срочно на хату, пока полиция с ума не посходила: начнут хватать правого и виноватого. -- С чего бы им нас хватать -- мы же за кольцом мотор сменим? -- Все равно: узнают -- задержат. Допросы, вопросы, сличения-обличения, на фиг надо! Франк чего-то меня ищет срочно, а зачем? Если пенять станет насчет переговоров -- так теперь все в порядке, и даже врать почти не придется. Я ему намекнул, где нас ждать, он ту квартиру знает. А может, ему... -- Он не должен был знать, я ему не говорил... -- Я говорил... И я показывал... Замолкни, я знаю, что делаю, и от Франка тут подлянки не жду. -- Значит, не только Франк, но еще и бабы какие-то знают, да? -- Ты что, прокурор? Ишь допрос устроил! И всюду-то ты заговоры ищешь, всех-то подозреваешь! Да, и бабы были, представь себе. Ты пьянствовал, понимаешь, некому было меня, сироту, на путь истинный наставить... -- Не сходится. Из твоих рассказов следует, что ты недели две его не видел до последних событий, а я... Но ты же сам говорил: обеспечить абсолютно секретную точку, чтобы никто не знал! -- Ну, все! Пыль вот уляжется, ты найдешь и обеспечишь. Не отвлекай от дорожных знаков и сам не отвлекайся, охраняй меня и зырь по сторонам. -- Несерьезно это, Джеймс. Тебе не двадцать лет, почикают -- тогда поздно будет над заговорами смеяться. -- Слушай, Патрик, морда рыжая! Ну почему я должен твое зудение терпеть? Хуже нет, когда ты под руку нудить начинаешь. Вру: когда ты на волынке играешь, вот этого -- нет хуже на свете! Я не обязан перед тобой отчитываться, я тебе бабки плачу, а не ты мне. Я руковожу всем и отвечаю за все, а не ты! Раз я говорю, что там все в порядке, значит, так оно и есть. Ты понял, я спрашиваю? -- Понял. Понял я! На твое место не претендую и должен молчать. -- Патрик обиженно замер на заднем сиденье и демонстративно повернулся к окну. Дядя Джеймс почувствовал, что переборщил, что надо бы загладить несправедливый выговор, но не было сил на это. Лихорадочное возбуждение мало-помалу прошло, накатила усталость и апатия, хотелось поскорее добраться до "точки" и расслабиться, забыть, до следующего утра хотя бы, все проблемы настоящего и будущего. Но нет, Джеймс понимал, что как следует отдохнуть не удастся до самого вечера: Франк ждет со своими разговорами, да за ситуацией надо следить, чтобы в случае непредвиденных осложнений пассивный контроль сменить на активный -- а как иначе? Все же он пересилил себя и со вздохом извинился: -- Ну, харэ дуться! Это я промахнулся с квартирой -- вольты и живчики в голову ударили. Не все тебе одному дурью маяться. -- Он переложил на баранку левую руку, а правую согнул в локте и протянул назад ладонью кверху. Патрик помедлил пару секунд и хлопнул по его ладони своею. Но обида в его душе осталась в виде мутного и трудно объяснимого словами осадка. Утром и днем он был в полной форме, работа вытеснила из сознания и подавленность, и воспоминания о ночных кошмарах, но теперь, когда все утряслось более-менее, тоска и дурные предчувствия с утроенной силой застучали в мозг и сердце. И Джеймс не по делу завелся -- тоже, видать, нервишки шалят. Да еще этот поганый похоронный марш достал до самых почек. Что у них, другого развлечения на радио нет? Или маршал безвременно загнулся... -- Джеймс, ради бога, выруби ты кладбищенский концерт этот, невмоготу уже. -- Ты что, офонарел?! Это же полицейская частота -- сейчас заговорят, залают, только относи! Авось что полезное услышим... А пока пусть шуршит; вот уж не думал, что ты такой тонкокожий. Холодок ошеломительной догадки шевельнул корни рыжих волос, и Патрик незаметно заткнул пальцами оба уха. Так и есть -- Мендельсон звучал с прежней силой... Спинка переднего сиденья больно стукнула его по носу. -- Патрик, заснул, что ли? Побежали скоренько в подставу, а то вымокнем. -- Дядя Джеймс уже выскочил из "косатки", сгорбился и затрусил к темно-вишневому "форду", стоящему в условленном заранее месте на платной стоянке. Мелкий и противный дождик, недавно вроде бы начавшийся, успел напрудить целые лужи, и Дядя Джеймс боялся промочить ноги. И как это обычно бывает -- оступился, и левая нога его провалилась едва не по колено в выбоину, заполненную дождем. Дальше он уже распрямился и пошел не спеша и не выбирая дороги, густо усеивая путь грязной и скудной матерщиной. Патрик догнал его у мотора, сел рядом, на переднее сиденье. Похоронный марш утих, но Патрик стал вдруг слышать голоса людей, живущих в многоквартирном доме, что стоял напротив через улицу: они смеялись над ним и Джеймсом. Он метнул взгляд на шефа, но тот явно ничего не слышал: продолжая ругаться сквозь зубы, завел мотор и выбрался на проезжую часть. -- Настрой пока: рисочка вот тут быть должна. Hа короткие переключись... "Паршивейше весьма, -- затосковал Патрик. -- Надо будет отпроситься у Джеймса домой, хотя бы часика на четыре или пять, сконцентрироваться, мозги очистить". Такое случалось с ним дважды за всю его жизнь, и оба раза ему удавалось выпутаться быстро и без посторонней помощи, но сейчас ситуация экстремальная и помочь некому: пожалуешься -- Джеймс спишет в два счета в лунную губернию, на старые заслуги не посмотрит. Не сразу, естественно, и не в глаза, но отдаст соответствующий приказ: ха! -- в затылок, и мозги на пол. Патрик знал еще один варварский, очень тяжелый в исполнении способ поправиться: надо глотнуть изрядную порцию барбитуратов, а еще лучше -- аминазинчику. Потом минут десять побегать вверх-вниз по лестницам, кровь разогнать, чтобы лекарство лучше усвоилось, на глюки внимания не обращать. Потом сразу же лечь спать часа на четыре... -- Да что ты там ковыряешься так долго? Дай, я сам гляну... Вот падлы, помощнички... подсунули приемник, он же не берет полицейскую волну. Ну, идиоты, я не могу... Чегой-то ты бледный весь из себя, укачало? -- Не жрамши со вчерашнего утра, откуда румянцу взяться? -- А только что красный был, как помидор. Голоден -- это поправимо: там в холодильниках жратвы навалом, в основном, правда, консервы, но и картошка есть, и лук, и мясо, и рыба, и пиво, и яблоки. Но тебе не налью, потому как пить не умеешь. Будешь есть яблоки, они витамины содержат, а не градусы. Готовить по-мужицки будем, без изысков. Если моя кухня надоест, найдется кому готовить, -- Франк у нас известный гурман. Но он пивом брезгует, только марочные вина ему подавай, а то и коллекционные. Я взял пару литров какой-то дряни, как чувствовал, что найдется потребитель. Но это будешь не ты, тебе не налью, потому как и вино ты пить не умеешь. -- Сам не буду, меня от одной только мысли о выпивке крутит наизнанку, отравился на сто лет вперед. -- Да ты год хотя бы продержись, я тебе конную статую поставлю из лучших сортов бронзы... От кого это потом так разит, от тебя, Патрик? Ты что, носки поменять забыл? -- Не знаю, все у меня чистое. Подкидыш, верно, истек потом и кровью да меня пропитал насквозь. А может, это как раз от твоих ног пахнет, от левой, например. Ты ведь ею какую-то парашу толок... -- Приехали. Вон его телега, Франка нашего. Точно. Где он нацыганил такую развалину, хотел бы я знать... Ты вот что. Мне придется Кукишу залепухи насчет переговоров кое-где набрасывать, если спрошу -- подмахни ненавязчиво. Незачем ему все про нас знать, правильно я говорю? -- Мое дело тридесятое, гони что хочешь. Мне главное -- лекарства в аптеке купить, ливер подлечить малость. Я виски почти неразбавленным пил, видимо, слизистые пожег. Тут поблизости, в двух кварталах отсюда, аптека есть. Зайдем, может? Или я один в пять секунд обернусь? -- Нет. Порядок есть порядок, согласно твоим же указаниям. Наружу выйдем через трое суток минимум. Франк с нами. Мы даже Тобика возьмем, мало ли чего: возьмут да спросят покрепче, а человек слаб... Думаю, это будет им приятным сюрпризом! -- Дядя Джеймс хохотнул коротко. -- Я их в гости не звал, сами напросились. А лекарства там тоже быть должны, поищешь. И автомобильную аптечку захвати на всякий случай. Пойдем, только в темпе, Патрик, в темпе... Глава 7 Я иду впотьмах. И дрожит в пустых руках Неведомое. О, Швейцария! Страна озер и банков, фондю и револьверов, многоязычная и благополучная... Над необъятной Британской империей в пору ее расцвета никогда не заходило солнце, но и мирной жизни она не знала. А крошечная и уютная "кантония", лишенная забот по защите родной земли от прежних ее владельцев, помнила слово "война" по старой привычке и потому еще, что соседи, подарившие ей свои наречия, отличались куда более неуживчивым нравом. А на чем, собственно, зиждется благополучие сухопутной и благовоспитанной страны? Уж не на туризме ли? И на туризме, и на трудолюбии аборигенов. А еще Швейцария -- финансовая печень Европы. Банки, банки, банки! В Цюрихе их побольше, чем в Лугано, к примеру... В Лугано слишком много итальянцев. Гекатор крупно рисковал и поэтому стерегся хотя бы в мелочах: он двинулся прямиком в Цюрих с американским паспортом от Механика, стараясь уже не употреблять итальянский язык. Звался он теперь Энтони Радди. Ранним утром, выйдя с территории Центрального вокзала, он просто пошел вдоль изумительно опрятной и не очень-то широкой улицы. Он знал из путеводителя, что называется улица Банховштрассе, что она -- именно та, куда он должен был прибыть около двух лет тому назад, чтобы вместе с напарником, Червончиком гнойным, назначенным ему Дядей Джеймсом, вынуть деньги из сейфа и доставить на родину, в Бабилон, столицу Республики Бабилон, где родился и вырос Гек. Гек решил не торопиться, благо некуда, при любом развитии событий, ознакомиться с достопримечательностями, проверить, насколько это возможно, нет ли за ним слежки, устроиться в гостинице, которая потише и подешевле. Главное же -- унять трясучку нетерпения и большого страха... Тем временем улица вывела его к небольшому симпатичному озеру, почти голубому в утреннем июньском солнце. Гек выбрал скамеечку и пристроился на ней, развернув туристскую схему. Он и так довольно четко помнил карту -- изучал такую же в Бабилоне и (украдкой) освежал память в тюремной библиотеке, но сейчас ему было любопытно сравнить непосредственное впечатление от увиденного и то, каким представлялся ему Цюрих по схемам и фотоснимкам. В реальности город выглядел не таким пряничным, но зато буквально излучал сытую и безмятежную благожелательность. Откуда-то справа забренькал колокол -- с кирхи, видимо; прохихикала мимо стайка девчачьей малышни -- наверное, в школу... И Гека отпустило, судорожное напряжение исчезло, растворилось в безмятежном, чисто вымытом утре, захотелось есть и пить. Он достал из внутреннего кармана пиджака лопатник и пересчитал наличность: за глаза и за уши -- одна тысяча двести сорок один доллар "гринами" и на две сотни местных франков, и мелочь в карманах. Он упорно копил и экономил деньги в тюрьме, готовя рывок, понимая, что нет смысла рассчитывать на заначку под камнем, на берегу Кастелламарского залива. А вот -- случилось, повезло, можно считать, и насколько легче дышится с деньгами на кармане. Можно было бы и не ехать сюда, не рисковать, на первое время бы хватило... Гек выпил чашечку местного кофе со сливками, чтобы заесть какую-то сладкую пакость с орехами, и пустился кружить по старому Цюриху. Вот отель "Пальма", где четыре с лишним года назад проходило "одно очень важное совещание с нашими друзьями", в котором участвовал на первых ролях дон Паоло (о чем они совещались и как-то он сейчас?), а вот и гостиница, где он должен был тормознуться и через некоего турка передать сообщение об этом Червончику... Да, через турка. И ждать. А этот мужик с мечом на коленях -- Герман Великий. Внезапно Гек остановился, завороженный: из-за угла вывернул трамвай -- точь-в-точь как у них в Бабилоне, только номер другой! На Гека нахлынули воспоминания, заныло сердце по родине, ведь он никогда ранее не покидал ее пределов, да еще так надолго... Неожиданный этот трамвай пробудил что-то такое... непонятное, отчего становится сладко и грустно; кажется, что вот-вот вспомнится важное, заветное, без чего жизнь не в жизнь... -- но нет, трамвай прогрохотал, и наваждение растаяло. И трамваи здесь тихие на удивление, не то что наши... Сколько там на часах? Пора. Давно ему не было так хорошо. Гек выбрал гостиницу неброскую, хотя и довольно дорогую. Но это не важно, через пару часиков цена за номер не будет иметь никакого значения при любом исходе предстоящего дела. Гек потратился, заказал такси и уже на нем подобрался поближе к "Швейцарскому объединению". Мучительно хотелось разжиться пистолетом, но некогда, и денег жалко, и погореть очень легко. Хотя оружия тут навалом... К черту! Гек выбрался из такси, попросил водителя подождать, купюру положил на сиденье и свернул за угол. Через несколько секунд Гек легким и уверенным шагом вошел в прохладное чрево банка... Такси пригодилось, и еще как! Чемодан был велик и тяжел, Гек получил его безо всяких затруднений. Гек почему-то боялся, что даже если груз еще никем не востребован, то потребуется доплачивать за длительное хранение, а денег не хватит, или потребуют объяснить, что там лежит и сколько его, или еще какую дрянь придумают... Последние метры до такси пришлось тащить чемодан чуть ли не волоком. Шофер догадался, выскочил и помог забросить в багажник. Первым побуждением Гека было не отдавать чемодан в багажник, поставить в салоне рядом с собой, но здесь не Бабилон -- уж больно дико бы показалось местным. Да и мысль могла найти дурную какую-нибудь голову: "А что интересного может быть в таком тяжелом чемодане?" У себя в номере он прежде всего отдышался, снял пиджак, галстук, запер изнутри дверь, потом откупорил банку с кока-колой и уселся в кресло, не отрывая взора от темно-вишневого вместилища. Ему нравилось предвкушение открытия, даже если оно -- всего лишь открытие чемодана. "С миллион будет", -- неуверенно подумал Гек, но прикинул в долларах и почувствовал, как сердце заколотилось, застучало вдвое против прежнего. Он расстегнул воротник рубашки, рука зацепилась за что-то: крестик... Гек рванул -- тонкие звенышки-серебринки не выдержали и двумя обрывками замотались по сторонам потного кулака. Гек терпеть не мог побрякушек на мужчинах, но -- терпел. А теперь хватит: он пропихнул сорванный крестик с цепочкой в банку -- там на дне еще бултыхались остатки -- и встал, чтобы выбросить ее в мусоропровод. Проходя мимо зеркала, машинально бросил туда взгляд и остановился. Волосы растрепались, глаза кровью налиты, лоб, щеки и в особенности уши огнем горят, тот еще видок! Гек постоял у зеркала, плюнул в него и направился в ванную. Там тоже было зеркало, но вмонтированное в стену, а не на гвоздике, как в комнате. Гек с отвращением заглянул и туда, стал нашаривать мыло; банка все еще была в руке. Гек выругался вслух на бабилосе и по-итальянски, выскочил из ванной, выбросил жестянку в мусоропровод, вернулся. Только после того, как уши и щеки приняли более-менее обычную окраску, он разрешил себе подойти к чемодану. "Видели бы меня сейчас дон Паоло или Суббота с Варлаком -- полюбовались бы на дешевку на этакую..." Гек присел на корточки, перекусил толстую нитку, на которой висел ключ, привязанный к чемоданному ремню, поочередно повернул им в замках и повалил чемодан плашмя. "Да, а на каком языке я выругался? -- почему-то подумал Гек. -- Вспомнить бы надо". Но так и не вспомнил, а когда приподнял крышку, то и совсем забыл об окружающем: в прозрачном полиэтиленовом мешке плотно и тяжело лежали деньги -- доллары США, упакованные в аккуратные пачки. Гек немедля принялся считать; набралось два миллиона сто семьдесят шесть тысяч долларов купюрами по сто долларов, около тридцати-сорока тысяч "грантами" и "джексонами", то есть пятидесяти- и двадцатидолларовыми бумажками. Гек поленился их считать, поскольку они лежали россыпью, прикинул на глаз. Но это был только первый слой: нижнюю половину чемодана занимали пачки каких-то разноцветных бумаг. После долгого осмотра Гек пришел к выводу, что бумаги эти -- государственные и муниципальные облигации разных выпусков, на три и пять лет. Он принялся было считать и их, но вспомнил, что их продажная стоимость может отличаться от номинала, в них указанного. Надо спуститься вниз и купить газету с биржевыми котировками, только и всего! Гек так и сделал. Он оставил на полу -- как есть -- груду бумажных сокровищ, только закрыл дверь на ключ. Впрочем, через пару минут он вернулся с газетами "Нойе цюрихер цайтунг" и "Ба-Бусинес", обе на немецком языке. Деньги разноцветным холмом лежали там, где он их оставил. Гек вновь закрылся на ключ, выложил из карманов блокнот и ручку, купленные в вестибюле вместе с газетами, сбросил пиджак и приступил к работе. Облигации были что надо: общая стоимость потянула на четыре с половиной миллиончика, если перевести в доллары. Гек не владел немецким, вычитывал только цены и названия бумаг. Надписи же на бумагах, выпущенных бабилонским государственным казначейством и мэрией Бабилона, свидетельствовали о том, что вместе с не вырезанными за два года купонами они тянут дополнительно еще на пол-лимона. Шесть с лихером! С ума сойти! Ну, красотища! На самом деле было даже немного больше, чем думал Гек, поскольку в предвыборной суете городские политиканы обещали в прошлом году держателям облигаций, что в случае победы пересмотрят купонные ставки за весь год в сторону увеличения на два процентных пункта. Но Гек еще не знал об этом. Он вынул стодолларовую купюру из неполной пачки и разболтанной походочкой -- такую обожает обкуренная шпана из негритянских кварталов -- подошел к зеркалу, поверхность которого пробороздил по вертикали смачный харчок. Гек аккуратно, чтобы не коснуться пальцами, принял его на ковшик купюры и бросил вместе с нею в унитаз. Потом поколебался и не выдержал -- выбрал уже двадцатидолларовую, поистрепаннее, помягче: скомкал ее, расправил и насухо протер гладкое стекло. Он сбросил в унитаз и этот зеленый комочек, потянул за рычажок и тихо заулыбался, наблюдая, как рычит и беснуется маленький водопадик. "Красиво. Ну а что? Могу себе позволить -- не обеднею... Не каждый день такое бывает. А могу и каждый день. Интересно, если в золоте -- сколько это будет? -- Гек вернулся к столу, поднял газету и посчитал -- больше полутора тонн! -- Это если по лондонским ценам, а если на черном рынке, то и побольше. А на хрена мне побольше, да и откуда на черном рынке тонна золота возьмется? Разве что я решу продать? Да и на хрена мне вообще-то и это золото, когда деньги есть? А Дуде -- фиг с маслом, если он еще жив, что маловероятно. Что же там все-таки случилось, что забыли об этаких деньжищах?" Радостное возбуждение понемногу улеглось, и Гек впервые крепко задумался над тем, как быть дальше. Прежде всего следовало облигации обратить в наличные, а наличные разместить в двух-трех банках, чтобы проценты давали. С этим больших проблем не было. Здесь полно контор, где охотно возьмут на себя решение такой несложной, в общем-то, задачи. Дон Паоло неоднократно упоминал о том, что швейцарская "прачечная" не вечная, что многие страны пытаются подорвать вольности местных банкиров при открытии счетов и перекачивании через них преступных и полупреступных денег. Но пока все было в полном порядке, и Гек, получив уже деньги, мог не беспокоиться по поводу их будущих метаморфоз и трансформаций. Намного труднее с документами -- на чье имя класть: Энтони Радди -- человек сугубо временный, долго не протянет со своей "липой", пусть и от Механика. Но Гек уже наметил примерный план; допустим, проблема и тут решена. А вот как жить дальше? Мир тесен, и если произойдет нечаянная встреча со старыми знакомыми, то никакие миллионы не помогут. Неужто предстоит скрываться всю жизнь, дрожать, стоя по уши в деньгах? И домой при этом нельзя... Геку вдруг опять вспомнился дон Паоло, их разговоры перед экраном тюремного телевизора. -- Можно быть самоуверенным, Тони, а можно -- умным. Эти два качества природы человеческой враги между собою. И если они выросли в одной голове, то начинают бороться друг с другом, а не бороться они не могут -- тесно им вдвоем, так обычно побеждает не разум, нет. Самоуверенность остается в победителях. Но и она становится очень легкой добычей для чужой головы, где разум взял верх. Ты вот давеча выдавил глаза тем двоим подонкам и доволен по самую макушку: вот, мол, раз-два и в дамки! Ну а мне после тебя досталось только дерьмо подтирать, что ты оставил. А как же: я в те дни трудился, как Санта Клаус на рождество, только мой мешок был намного больше. А ты, поди, думал, что свет не видывал такого ловкого супермена! Ты не щурься, ты слушай. Вот если бы ты посоветовался со мной, то я, глядишь, и сумел бы тебя убедить подождать более удобного случая... всеобщей потасовки во дворе, к примеру. (Как будто Гек действительно мог подойти и посоветоваться с незнакомым человеком о способе казни...) К этому, кстати, и шло. Ну ясно, ты не знал... Самоуверенный -- всегда одинок. Одинокий -- всегда слаб. А слабого всегда, рано или поздно, ставят раком! И никакие деньги не помогут тебе разогнуться, потому что деньги -- еще не все. "А старый-то прав! -- с досадой подумал Гек, укладывая свои миллионы в чемодан. -- Горячку пороть не надо... А почему нельзя? Домой-то, если по-умному?" Вся неделя ушла на "хозяйственные" хлопоты: надо было пристроить деньги в надежные места и обеспечить беспрепятственный к ним доступ. Кроме того, Гек часами изучал телефонные