не  нужны!  -  распорядился
Доспаев. - Пусть пришлют Мануру из хирургического.
     - Она ушла домой.
     - Не Манура - пусть кто-то еще. Поопытней!
     Салман тужился поднять голову.
     - Нет!  Она  не  уйдет.  Пусть  она.  -  Он  требовательно глядел
Доспаеву в глаза. - Пусть она!
     Доспаев уступил:
     - Оставайтесь, Наталья Петровна.
     Он отошел, чем-то занялся, издали спросил Салмана:
     - А ты не загордился сгоряча? Уже командуешь в больнице.
     Салман понял:  уважительно  говорит с ним заносчивый Доспаев.  Но
радости  от  победы  не  было.  Откуда-то  стыд  пролез:  кому  мстил?
Девчонке!
     Над самым ухом Витькина мать негромко проговорила:
     - Спит.  Ослабел.  Бедный малыш.  Пойду скажу Вите,  Он прибежал.
Маша там,  все ребята.  Я им  сейчас  скажу.  Что  им  сказать,  Сакен
Мамутович? Девочки просятся по очереди дежурить.
     - Очень похвально,  однако нет необходимости.  Дежурства, Наталья
Петровна,  допускаются тогда,  когда они нужны больному, а не тем, кто
рвется дежурить. Скажите им, чтобы шли по домам.
     - Хорошо, я скажу. Там и Сауле.
     - Тем более что там и Сауле.
     Салман не спал, думать стало больно. "Не о чем мне больше думать,
тихо полежу - отдохну,  думать не буду.  Но из больницы выйду -  стану
жить заново".
     Доспаев сказал:
     - Вот  теперь  он  на  самом деле спит.  Спокойной ночи,  Наталья
Петровна.

        ГЛАВА ПЯТАЯ

     Еркин проснулся от запаха яичницы с  салом.  За  столом,  завесив
лампочку газетой, сидели дядя Паша и Ажанберген.
     - Уже ехать? Я проспал?
     - Какой  там!  Два  часа  ночи.  Ты  погляди,  Еркин,  вот  сидит
счастливый человек,  он только что стал отцом.  - Дядя Паша еще что-то
говорил, а человек, который стал отцом, улыбался от уха до уха. - Если
тебе,  Еркин,  не спится,  давай сюда,  за стол.  Поговорим про жизнь.
Ажанберген у нас самый старший, отцом стал, сыну два часа от роду, вес
три восемьсот. За Ажанбергеном по званию следующий я. В армии отслужил
-  раз,  женатый  уже  -  два.  А  ты  у  нас самый молодой и пока что
холостой.  Ночь нынче у нас,  мужики, святая. Во-первых, выпивки нет и
не надо, мне завтра пацанов везти в Жинишке-Кум. Во-вторых, человек на
свет явился и выбирает,  как говорится,  свой жизненный путь: в чабаны
ему идти,  в шоферы или - попроще - в академики.  А в-третьих,  у меня
лично свой праздник - чудотворное спасение Паши  Колесникова...  Между
прочим,  когда  у меня сын родится - хотя Тоня дочку хочет!  - так вот
сына я непременно Сашкой назову, в честь своего спасителя.
     Еркин вылез  из-под  одеяла,  пересел к гостям за стол,  ковырнул
яичницу.
     - Что в жизни самое главное? - философствовал Паша. - В жизни как
на незнакомой дороге.  Ты сумей каждый ухаб  вовремя  вблизи  увидеть,
чтоб,  значит,  вовремя  вправо-влево  взять.  В тот же момент успевай
замечать,  что у тебя по сторонам. И главное - далеко вперед гляди. По
ближним  кочкам  дорогу  не определяют,  вперед глядеть надо - сколько
глаз достает.  Ты туда через  час  доберешься,  а  глаз  уже  побывал,
примерился.
     Ажанберген отрешенно улыбался.
     Из второй  комнаты,  где  Еркин  не  топил,  вывалился  заспанный
Исабек.
     - В кошму закатался - и то закоченел! - Он сгреб ручищами кесешку
с чаем,  прихлебывал с оттяжкой,  отдувался,  ни о чем  не  спрашивал,
потому что все проспал, забравшись с горя в садвакасовскую зимовку.
     - Едешь завтра? - спросил Исабека Паша.
     - Голова  оставил  на дополнительные.  А то завалю на экзаменах и
казахский и русский. Гавриловна по алгебре сто задачек задала.
     - Ты,   Исабек,  правильно  держишь,  -  философствовал  Паша.  -
Аттестат  любой  ценой  добыть  надо,  ну  а  после  куда?  На   курсы
чабанов-механизаторов?
     - В военное училище. На каникулах съезжу в военкомат, договорюсь.
     - Ты? В училище? - не поверил Еркин.
     Ажанберген слушал и улыбался блаженно:  четвертый  час  идет  его
сыну,  малой зеленой почке сильного дерева, глубоко ушедшего корнями в
здешнюю землю.
     - В пограничное хочу.  В Алма-Ату. Мы для них лошадей поставляем.
Попрошусь после училища туда,  где границу охраняют конные патрули.  У
нас в горах буду служить или на Кавказе.
     Он принес из холодной комнаты кошму:  то ли по белому полю черный
узор, то ли по черному - белый.
     Еркин снял гору одеял с сундука, гору подушек, разбросал по кошме
и лег со всеми.
     Во сне он ехал на своем вездеходе по степи  мимо  отар,  табунов,
красивых  поселков.  Видел:  поднялся а степи саксауловый лес.  Видел:
русла забытых высохших рек наполнила вода с  русского  севера.  Видел:
ученый  биолог  Витя  ставит  какие-то электронные приборы у сусличьих
нор.  "Синяя птица уже прилетела из  Индии?"  -  "Нет  еще,  но  скоро
прилетит". - "А где же твоя сестра?"
     Исабек в фуражке с зеленым околышем скачет  Еркину  навстречу  на
рыжем огнехвостом жеребце.  "Ты куда,  родич мой,  Исабек?" В свой дом
вошел Еркин - там его ждал,  сидя на  полу,  на  кошме,  старший  брат
Кенжегали. "Ты думаешь, что те, кто уехал из Чупчи, не сделали ничего,
чтобы изменить степь?  Наш Чупчи -  часть  великого  целого,  живущего
единой жизнью, не забывай, Еркин..."

        x x x

     От Чупчи  до  отгона  летом  домчишь всего за пять часов.  Зимой,
отправляясь в дорогу, время не загадывают.
     Темно еще  было,  когда Паша Колесников засигналил у интернатской
арки.  Но тетя Наскет уже успела всех,  кому  в  дорогу,  разбудить  и
накормила их не быстрым завтраком, а основательным обедом.
     Нурлан, разбуженный со всеми,  дочиста умял обед из трех блюд,  а
ехать  передумал:  чего  он  там  не  видал,  на  отгоне?  Культурного
обслуживания?  Кинопередвижки? Лектора по международному положению? Он
вернулся  в  спальню  и завалился в кровать.  Малышам приказал снаружи
запереть спальню и разбудить его к часу! А там он решит, что делать: к
Кольке смотаться,  в городок к Маше Степановой, рискнуть постучаться к
майору...
     Фарида и предположить не могла,  что Нурлан ее так подведет.  Она
выпросилась погостить к тете Гуле на отгон.  Из-за  кого  она  затеяла
поездку  к  тетке?  Из-за Нурлана!  Все уже сидят в фанерной будке,  а
Нурлан не идет.  За ним бегали - не  нашли,  спальня  заперта.  Так  и
уехали без Нурлана.  Не выпрыгивать же Фариде из машины,  себя на смех
выставлять.
     В будке надышали,  нагрели. Старшие ребята изо рта в рот передают
сигарету,  младшие догрызают леденцы.  Все едут по домам без  поклажи.
Только  к весне интернатские повезут валенки,  шубы,  меховые шапки на
укладку в домашние сундуки. Зимой у всех в дорогу руки пустые.
     - Дударай-дудар,  дударай-дудар... - девочки затянули тонехонько,
вплетали в песню голос за голосом,  как шерстинки в пряжу,  и песня не
грубела, она крепла, словно нить в умелых руках. Еркин не заметил, как
и сам вплел свой голос в общую песню.
     Кто ее сложил? Мария, Марьям, Маша...
     Дверца фанерной будки распахнута,  Еркин видит  убегающую  вспять
черно-белую  дорогу.  Сидеть  спиной к движению - все равно что видеть
мир в зеркале: все наоборот. Еркин встал и захлопнул дверцу.
     В степи поземный ветер свивал снег в белые жгуты.
     В больничной палате Салман проснулся,  открыл глаза: против света
стоит кто-то.  Салмана в жар кинуло:  Витькина сестра. Отошла от окна,
повернулась - из Маши стала Саулешкой Доспаевой. Салман понял: пропало
у  него  прежнее  острое чутье,  другим стал,  бестолковым.  И не знал
теперь: что Саулешке надо, зачем пришла, что тут забыла?
     - Ты чего? - настороженно спросил он.
     - Проснулся! - Она подошла ближе.
     Салман глядел на нее исподлобья. Мог бы, конечно, что-то сказать,
но не сказал - не признавал за словами никакой цены.
     Дверь отворилась,  в  белых  халатах  вошли  Витька и его сестра.
Салман разозлился:  "Витька мне друг, он пускай остается, а девчонки -
обе! - пускай уходят, без них обойдемся".
     После, кривясь от боли,  он сел на кровати и поглядел в окно: вон
они обе идут к воротам...

     Голова вышел на школьное крыльцо,  поглядел в степь, зарисованную
снегом, как школьная доска мелом. Двое шли по степи, а он никак не мог
разглядеть или угадать: кто эти двое?
     - Дряхлеешь,  дряхлеешь ты,  старый школьный козел! - недовольный
собою, ворчал Голова.
     Ученикам он говорил:
     - Когда чего-то добьешься, не забудь обругать себя. Ведь до этого
ты все время обиженно думал:  "Ну почему у других все получается,  а у
меня  -  такого  умного,  хорошего,  талантливого!  -  ничегошеньки не
выходит?"
     Но то ученики?  А то он,  старый школьный... ну, ладно, ладно, не
будем огорчать Серафиму  Гавриловну...  старый  школьный  директор  по
прозвищу Голова.
     Тем часом в городке перед строем  читали  приказ  о  мужественном
поступке рядового Муромцева, задержавшего опасного преступника. Володя
вышел вперед, подтянутый и молодцеватый...
     В степи  поземный  ветер  бросил  вить  тугие снежные жгуты,  все
растрепал,  развихрил  -  собрался  забуранить.  Грузовик  с  фанерной
будкой,  разматывая  за  собой тонкую нитку песни,  катил все дальше в
открытую степь.  Еще многие километры  будет  кругом  только  степь  -
большая  неласковая  земля,  научившая  живущих  здесь людей привечать
любого незнакомого,  кто придет к порогу,  понимать друг друга и  жить
разным народам в добром соседстве...
     Еркин плотнее запахнул  полы  тулупа,  откинулся  назад.  Слышнее
стало,  как  скрипит  промерзшая  фанера,  летят  из-под колес верткие
камешки,  ровно тянет двигатель. Нет на свете ничего лучше, как встать
поутру и ехать, ехать навстречу новому дню...



                           Ирина Стрелкова

        ЧЕТ И НЕЧЕТ
                              (повесть)


                    Журнал "Молодая гвардия" Э 11
                               1976 год

                 Художественный редактор В. Недогонов
                   Технический редактор Н. Строева
                     OCR - Андрей из Архангельска