Юрий Никитин. Святой Грааль --------------------------------------------------------------- Оригинал этой книги расположен на сайте Юрия Никитина http://nikitin.webmaster.com.ru/ │ http://nikitin.webmaster.com.ru/ Email: frog@elnet.msk.ru │ mailto:frog@elnet.msk.ru © Copyright (C) Юрий Никитин ---------------------------------------------------------------  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  Глава 1 Над бесконечным оранжевым миром висело знойное сарацинское солнце. Высоко в синеве застыл прибитый к небесной тверди едва видимый с земли орел. Раскаленный воздух колыхался прозрачными волнами. По широкой утоптанной дороге ехал, держа направление на север, огромный рыцарь на тяжелом черном жеребце. Над железными доспехами дрожали струйки перегретого воздуха, по открытому лицу бежали ручейки пота. Голубые как небо глаза, невиданные здесь до прихода франков, смотрели вызывающе. Рыцарь словно искал повод, чтобы бросить ладонь в железной перчатке на рукоять длинного меча. Огромный жеребец шел ровным шагом, рассчитанным на долгое одоление дороги. На твердой будто камень земле, утоптанной миллионами конских и человеческих ног, оставались оттиски копыт размером с тарелку. Поверх доспехов с плеч рыцаря спадал белый плащ с искусно вышитым красным крестом. Слева у бедра покачивался треугольный щит с драконами, львами и медведями, слегка помятый, справа у седла приторочен огромный двуручный меч с вытертой до блеска железной рукоятью. Сзади вздувался небольшой тюк с походными мелочами. В правой руке крестоносец держал острием вверх длинное копье. Блестящее лезвие отливало оранжевым, словно на кончике копья рыцарь вез раскаленный слиток металла. Конь ступал тяжело, угрюмо косил на всадника огненным глазом. Рыцарь вместе с конем казались ожившей статуей, каких много осталось от языческих времен на площадях Рима. Солнце слепило глаза, воздух словно поднимался из адовой печи, где суждено гореть всем неверным и грешникам. В стороне от дороги -- кучка жалких деревьев, в редкой тени лежат люди в цветных пестрых халатах. Троим тени не хватило, из-под телеги торчат голые ноги. Буйволы, отыскав лужу, слывшую здесь озером, неподвижно застыли в самой середине, как огромные валуны, выставив морды из жидкой грязи. Рыцарь проехал мимо рощи и бровью не повел. Крестоносцу, сэру Томасу Мальтону из Гисленда, герою взятия Иерусалима, не пристало выказывать слабость на глазах побежденных. Конь ступал медленно, дорога тянулась пустынная, лишь к полудню Томас догнал хоть что-то живое -- вереницу паломников. Пешие бредут не отрывая глаз от земли, в лохмотьях, изможденные. Томас потихоньку прошептал благодарственную молитву Пречистой Деве, что сотворен рыцарем: на них даже плащи гаже тряпок, о которые вытирают ноги. Они брели, покрытые серой дорожной пылью, загребая усталыми ногами, стоптанная обувь волочилась, распадаясь на глазах. Все до одного похожие не то на огородные пугала, не то на скелеты в плащах с капюшонами. Томас закашлялся от поднятой пыли, поспешно пустил коня вперед. Ни один даже не взглянул на великолепного рыцаря. Навидались в Святой земле, как, впрочем, и рыцарь повидал всяких странников, паломников, одержимых. Впереди темнела стена леса. Конь посматривал с надеждой -- прохлада, отдых, но шагу не прибавил -- далеко. Дорога пролегала через маленькое село, Томас поправил перевязь меча, насторожился. С той поры, как войско крестоносцев огнем и мечом прошло эти края, сопротивление сарацин сломили, но одиноким воинам лучше быть настороже, если не хотят встретить рассвет с перерезанным горлом: край здесь все еще дикий. Томас с железным стуком опустил забрало, цепко посматривал через узкую прорезь стального шлема. Не до красот, сейчас он видел плоские глиняные крыши, откуда горячие головы могут метнуть копье, высокие кудрявые чинары, где легко затаится лучник... Впереди слышался злобный лай собак, рычание. Конь всхрапнул, прижал уши, но с ходу не сбился. Выехав на околицу, Томас увидел в десятке шагов впереди свору тощих псов -- наскакивали на бредущего странника, хватали за лохмотья, за ноги. Из-за глиняного забора в чужака летели палки и комья сухой земли. Странник даже не отмахивался толстым посохом -- еле брел, шатался, на ногах темнела корка запекшейся крови, но на икре уже виднелась свежая алая струйка. Псы, почуяв кровь, наскакивали яростнее, один подпрыгнул и вцепился в спину несчастного. Заслышав тяжелое буханье копыт, псы зарычали громче, один попытался ухватить жеребца за ногу. Томас ударил концом древка, пес с визгом отпрыгнул. Над забором появились кудрявые головы сарацинских детей, камни и палки полетели теперь в Томаса. Псы окружили всадника, напрыгивали, рычали -- вот-вот набросятся разом. Конь тревожно всхрапнул, Томас натянул поводья, чтобы тот не понесся в страхе. Развернув копье, он ловко пронзил пса, стряхнул на землю окровавленную воющую жертву, ударил по хребту другого. Первый пес полз в пыли, за ним волочились кишки, оставляя мокрый след. Псы сгрудились вокруг, один лизнул кровь, и вдруг все набросились на раненого. Из сцепившегося клубка полетела шерсть, послышался смертный визг. Странник оперся о посох, капюшон скрывал лицо, Томас слышал хриплое дыхание, словно работали прохудившиеся кузнечные мехи. -- Хватайся за стремя, -- велел Томас брезгливо.-- Псы озверели. Раздерут! Паломник ответил сиплым прерывающимся голосом: -- Пусть милость... на тебя... добрый рыцарь... Из рваного рукава выползла рука скелета, такой она показалась Томасу. Конь брезгливо фыркнул: от странника дурно пахло. Томас едва удержал коня, тот рвался пойти рысью. Паломник тащился рядом, почти повиснув на стремени, изодранный плащ, явно с чужого плеча, висел на нем хуже, чем на огородном пугале. За селом странник отпустил стремя, без сил повалился в пыль. Его широко раскрытый рот жадно хватал воздух. Глаза запали, губы бледные, бескровные, в груди завывало, как в трубе камина в ветреную зимнюю ночь. -- Спаси Бог... -- Лаудетур Езус Кристос, -- буркнул Томас благочестиво. Конь торопливо пошел рысью, лишь когда чужак остался далеко позади, перешел на прежний тяжелый шаг. Лес постепенно приближался. Солнце начало клониться к закату -- красное, раскаленное, как горящая заготовка меча на наковальне. Воздух был настолько сухой, что царапал горло. Томас давно хотел есть, тело ныло от усталости, а конь спотыкался все чаще. Дорога, завидев лес, уже не виляла, а неслась к спасительной тени и зелени, где мог быть ручей, со всех ног. Томас подъехал к ближайшим деревьям, ветви закрыли от палящего солнца, плечи сами расправились, спина выпрямилась. Конь коротко заржал, затрусил по узкой дорожке между огромными кряжистыми деревьями. Томас узнал дуб, граб и вяз, остальные -- гадкие сарацинские, которых Пречистая Дева не допустила в его благословенную Британию. -- Сейчас отдохнем, -- успокоил Томас торопливо.-- В такой роще да без ключа? Я всей рыцарской душой аки алчущий лев чую прохладу! Впереди кусты затрещали. На дорогу вывалился как огромный кабан, крупный приземистый латник -- в блестящем шлеме, нагрудном панцире на кожаной куртке грязного цвета. Латник был широк в плечах, кривоног. На поясе широкий кинжал, в обеих руках незнакомец держал огромный боевой топор. Глаза разбойника были насмешливыми, а голос зычным: -- Рыцарь, да еще на боевом коне!.. Такие без золотишка в путь не пускаются. Верно, доблестный сэр? Из кустов справа и слева выпрыгнули еще трое: оборванные, лохматые, с озлобленными лицами. Эти были в сарацинской одежде, в чалмах, худые и смуглые, в руках сжимали кривые узкие мечи, острые с одного края, здесь их называли саблями. Все не спускали настороженных глаз с рыцаря, но Томас держал в поле зрения лишь латника, явно удравшего солдата из великой армии крестоносцев -- тяжелого, с толстыми руками, топор как колун -- опаснее легких сабель. Сарацин бросил на ломаном языке франков: -- Серебро тоже... хорошо. Вожак довольно крякнул: -- Значит, обдерем как каштан. Эй, рыцарь! Есть редкий случай уйти без драки. Томас натянул повод, не доехав до вожака шагов пяти. Тот подобрался, глаза не отрывались от рук рыцаря. Трое разбойников начали заходить с боков. -- Что же, идите без драки, -- согласился Томас. Вожак показал в ухмылке желтые кривые зубы: -- Уходи ты. Оставь все и уходи. -- Меня не просто взять, -- ответил Томас напряженно.-- Я воевал в Святой земле, перебил сотни сарацин... -- Видать, в Британии забоялся крепких кулаков? -- спросил вожак насмешливо.-- Или ты немец? Слезай с коня! Быстрее, а то поможем. Томас оглядел надменно всех четверых, нарочито замедленно подобрал поводья. Мысли метались лихорадочно, он благословил Пресвятую Деву, что не позволила снять доспехи, несмотря на проклятую жару, явно посланную самим Сатаной из ада. -- Я проехал через земли сарацин, -- ответил он высокомерно.-- Проеду и здесь! Латник вскинул топор, Томас пустил коня влево, выдернув тяжелый меч и обрушил, держа одной рукой. Древко топора хрустнуло, как соломинка, латник шарахнулся в сторону, но запоздал... Рукоять меча вздрогнула в пальцах Томаса, жутко звякнуло. На землю шлепнулась срубленная по плечо рука, все еще сжимающая обломок. Разбойник страшно закричал. Томас быстро повернул щит вправо, грохнуло, рука онемела от удара в самую середину щита. Копье и дротик разбойников упали на землю. Конь сделал два гигантских прыжка, впереди была чистая дорога, блеснул ручей... Тяжелое грохнулось на плечи, сильные руки ухватили за горло. Томас покачнулся, ощутил, что падает. В последний миг заученно выдернул ноги из стремян, успел перехватить чужую руку, извернулся и упал на противника сверху. Томас весил сто девяносто фунтов, с доспехами -- двести пятьдесят: разбойник охнул, изо рта брызнула кровь. Томас приподнялся, услышал топот набегающих ног, упал набок, а в грудь оглушенного разбойника с хрустом вонзилось короткое копье. Томас поднялся, все еще оглушенный падением, поправил шлем, надвинувшийся на глаза. Успел услышать частое дыхание, сзади шарахнуло по голове. Оглушенный, он повернулся, смутно увидел гигантского человека. Тот размахнулся снова -- широко, страшно. Томас вдруг сообразил, что в руках не чувствует ни меча, ни надежной тяжести щита. Прыгнул в сторону, но в голове гудело, в тяжелых доспехах не распрыгаешься -- страшный удар заморозил плечо, хрустнуло -- то ли кость, то ли булатная пластина. Разбойник замахнулся снова, уже для последнего сокрушающего удара. В голове чуть прояснилось, противник Томаса оказался не гигантом, а оскаленным сарацином -- маленьким, черным и очень злым. В руках у него вместо острой сабли, бесполезной в бою с покрытым доспехами рыцарем, был боевой топор с узким, как клюв, лезвием. Он поспешно наступал на Томаса, не давая прийти в себя, обрушил град поспешных ударов. Томас отодвигался, закрывался руками, локтями. Голова прояснялась, силы возвращались, но доспехи трещали под жестокими ударами! Томас все еще выбирал момент, когда вдруг под ноги сзади что-то толкнуло. Он взмахнул руками, пытаясь удержаться. Сарацин с воплем прыгнул вперед, замахнулся, целясь в лицо. Томас поспешно упал на спину, увидел жуткий блеск железа. Рядом просвистел топор, Томас перехватил на лету, почувствовал сильный удар, удержал, откатился, под ним звякнуло, пальцы наткнулись на огромный топор вожака, теперь с коротким древком, как у молота Тора. Он успел подняться на колени. Разбойник с силой ударил в бок, Томас замер от острой боли. Разбойник люто орал, глаза выкатил, брызгал слюной и все норовил достать острым топором в лицо, где из узкой прорези смотрели ненавистные ярко-синие глаза, словно безоблачное небо просвечивало сквозь череп франка. Томас ухватил топор левой рукой, правая бессильно висела, шагнул под новый удар. В боку растекалось горячим, от боли перекосило. Он принял лезвие легкого топора на локоть, сцепил зубы от новой боли, но одновременно с ударом сарацина обрушил свой топор. Стальное широкое лезвие разрубило голову сарацина до зубов. Крови выплеснулось столько, словно в закрашенную закатом лужу бросили огромный камень. Томас выронил топор, побрел по дороге. Его шатало, толстые деревья извивались как змеи, но Томас уже видел своего умного коня. Тот знал, хозяин не задержится надолго -- торопливо объедал свежие листики с кустов, щипал траву. С великим трудом Томас поднял с земли щит и меч -- неимоверно тяжелые, пошел, волоча за собой. Стальной доспех в боку был проломлен, из трещины сочилась алая струйка. Но еще больше крови, Томас чувствовал, растекалось под доспехами. Вязаная рубашка промокла, в сапоге хлюпало. Жеребец оторвался от листьев, готовый сразу в галоп, однако хозяин лишь вцепился обеими руками в седло, застыл. Конь фыркнул, повернул голову, удивленно обнюхал Томаса. В глазах у рыцаря темнело от потери крови, он с усилием повесил меч на седельный крюк, зацепил щит. Пытался взобраться в седло, но сил не было. Но, видимо, как-то вскарабкался, ибо в забытьи видел, как двигались навстречу зеленые ветки, потом темнота поглотила весь свет. Очнулся от холода. По лицу ползли, щекоча кожу, холодные капли, а когда открыл глаза, увидел лишь серую пелену. Шевельнуться не мог, застонал, с удивлением прислушался к своему слабому сиплому голосу. Чьи-то пальцы коснулись лица, серый занавес исчез. Томас успел увидеть исчезающую мокрую тряпку. Сверху нависло худое изнуренное лицо, больше похожее на череп, обтянутый сухой кожей. Человек был мертвенно бледен, крупные скулы выпячивались так резко, что кожа вот-вот прорвется. Томас ощутил мурашки между лопаток, а череп произнес скрипучим голосом: -- Боги не зовут тебя, рыцарь. Томас перевел взгляд на костлявые пальцы, что еще держали мокрую тряпку. За спиной паломника на сучьях чешуйчатого дуба висели меч, щит, кинжал, а доспехи лежали бесформенной грудой. Ветер шевелил волосы на груди Томаса, и он наконец обнаружил, что лежит на куче веток обнаженным до пояса. Живот плотно стягивают чистые полосы ткани, на боку под тканью чувствуются толстые прутья, там жжет, щиплет, печет. -- Спаси Бог, -- прошептал Томас. Губы едва шевелились, получилось "Спасибо".-- Ты кто? -- Калика перехожая, -- ответил паломник. Голос его был сухой, безжизненный, но могучий. -- Калека? -- переспросил Томас. -- Калика, -- ответил странник.-- Это... Томас пытался удержать сознание, но голос странника истончился, как леденец во рту, исчез. Очнувшись много позже, нашел ту же серую пелену, догадался стащить мокрую тряпку, но тут же водрузил обратно -- лоб горел, словно уже колотился им о самый толстый котел у Вельзевула. Калика сидел возле небольшого костра, сгорбленный, неподвижный, как валун. Его плащ был под Томасом, и рыцарь содрогнулся от жалости и отвращения: калика был ужасен худобой. Скелет, обтянутый кожей, кое-как прикрытый лохмотьями. У костра калика разогрелся, оттуда шел гнусный запах немытого тела. -- Как твое имя, -- спросил Томас слабым голосом, -- из какой ты страны? Калика медленно, словно с усилием, повернул к нему голову. Глаза были темными, а в зрачках блестели красноватые искры. -- Я родом из Руси, -- ответил он медленно.-- Меня зовут Олег. Я был в Святой земле, как и ты, ради подвига... Томас закашлялся, скривился от острой боли в боку. Он чувствовал ушибы, кровоподтеки: доспехи хоть и выдержали удары, кроме одного, но прогнулись под тяжелым разбойничьим топором... -- Ничего, -- утешил Томас, задыхаясь, -- в этот раз не получилось, в чем-то другом повезет. Калика ответил бесцветным голосом: -- Получилось... Все, как я желал. Томас поперхнулся воздухом, от удивления даже приподнялся на локтях, терпя режущую боль: -- Святой калика, но у тебя такой вид, словно только что выпустили из сарацинского подземелья! А до этого каждый день о твою спину ломали все прутья, что растут на землях от Нила до Евфрата! -- Подвиг, -- повторил калика глухо. Томас лег, возразил устало: -- Подвиг -- сразить дракона! Ворваться на горячем коне в гущу сарацинского войска, повергнуть сильнейших, отнять прапор! Подвиг -- спасти принцессу, а похитителя вбить по ноздри в землю... Он замолчал, перед глазами запрыгали черные мухи. Калика Олег молчал, с задумчивым видом помешивал прутиком багровые угли. Нагнулся, выхватил что-то похожее на камень-голыш, перебросил с ладони на ладонь: -- Испек дюжину яиц. Тебе надо есть, ты иначе не умеешь. Томас потянул ноздрями, ощутил будоражащий запах. Вспомнил, что ехал к этому лесу голодный как волк, мечтал поесть, отдохнуть, полежать вот так в тени под деревом. -- Ты умеешь иначе, -- ответил он, не утерпев.-- По тебе видно. Отшельник выгреб из огня остальные яйца, пальцы Томаса тряслись, когда сдирал скорлупу. Полдюжины яиц проглотил, почти не распробовал, лишь когда в желудке приятно потяжелело, спохватился: -- Прости, святой калика!.. Голоден был. -- Просто калика, -- поправил Олег кротко.-- Бывают святые волхвы, святые отшельники, наставники, но калики -- только калики. Он переменил рыцарю повязку, осмотрел рану. От жара Томас терял сознание, в боку все еще жгло, но острая боль медленно уходила. -- Бог тебе зачтет, -- сказал он неловко, но с чувством достоинства.-- Из-за меня и ты запаздываешь в свои края. -- Я не спешу, -- успокоил калика.-- А ты поправляешься быстро. Не терзайся, ты ничего мне не должен. Ты защитил меня от своры злых псов, я лишь возвращаю долг. -- Тогда квиты... Несколько раз просыпался в жару, всякий раз сверху нависало крупное лицо с печальными глазами. По щекам текли холодные капли, на лоб опускалась тряпка настолько ледяная, что Томас пытался убрать, но сил не было. Наконец заснул так крепко, что когда просыпался, оказывался лишь в другом сне, и так несколько раз, пока наконец не увидел себя под знакомым дубом. Его одежда висела на дереве, под собой Томас нащупал толстый слой нарубленных веток, укрытых его плащом. Отшельник сидел в трех шагах перед догорающим костром, равнодушно смотрел в покрывающиеся серым налетом угли. Томас ощутил, как в желудке забеспокоилось, задергалось, взвыло. Олег поднял голову. В запавших глазах блеснули и погасли красные искорки: -- Очнулся?.. Рана заживает. Можешь потихоньку подниматься. -- Святой отец, -- проговорил Томас дрожащим голосом, -- у меня голодные миражи, словно я все еще иду через сарацинские пески. Чудится жареное... -- Я подстрелил кабанчика, -- ответил калика безучастно.-- Тебе религия не запрещает есть свинину? -- Не запрещает! -- воскликнул Томас горячо, даже закашлялся.-- Еще как не запрещает! Он приподнялся, удивился, что в самом деле поднялся, лишь в боку кольнуло. Олег заостренным прутиком раздвинул угли, воткнул острие в плоский коричневый камень, поддел и подал Томасу. Тот схватил, сообразив , что это не камень, а прожаренный ломоть мяса. На пальцы капнуло горячим соком, обожгло, он помянул Сатану недобрым словом, уронил мясо на землю, подхватил и, не стряхнув налипших травинок, жадно вонзил зубы. Поспешно выплюнул -- горячо, перебросил с ладони на ладонь, пожирая глазами ломоть, истекающий соком в прокушенном месте. -- Чем убил? -- спросил он торопливо.-- У меня лука не было. Лук вообще не рыцарское оружие! -- Сделал, -- отмахнулся калика.-- Палки растут везде, а вместо тетивы я взял шнур из твоей перевязи. Томас грыз мясо, посматривал на калику с удивлением. Впрочем, кабанчик мог оказаться непуганым. Или одуревшим. Или уже раненым, умирающим. -- А тебе вера не мешает убивать? -- Почему бы? -- удивился калика.-- Нет, вера в богов никому убивать не мешает. -- В богов? -- переспросил Томас в ужасе.-- Язычник! Снова уронил, подхватил с земли, не замечая хрустящих на зубах песчинок и сухих стеблей травы. Калика равнодушно двинул плечами: -- Моя вера добрее. Никого не гоним. Поставь и Христу столб или крест возле наших богов. Уже приняли Хорса, Симаргла, даже кельтского Тарана... -- Язычник! -- повторил Томас с отвращением.-- Христос -- бог богов!.. Он главнее всех. -- Поставь рядом, -- повторил калика.-- Понесут жертвы ему одному -- оставим только его. -- Христос не принимает жертв. -- А хвалу, песнопения, курение благовонных смол? Томас хотел заткнуть уши, но на углях жарились сочные ломти розового мяса, исходили паром и ароматами, калика накалывал прутиком, подавал Томасу ломти, наконец отдал и сам прутик. Томас кое-как проглотил кус, просипел полузадушенно: -- Сам-то почему не ешь?.. Просвечиваешь на солнце... Олег с сомнением глядел на последний ломоть мяса, распластавшийся, как раздавленная черепаха среди багровых углей, задумчиво двинул острыми плечами: -- Не знаю... Долго жил медом и акридами... Траву ел, листья. А мясо будит в человеке зверя. -- Гм... Во мне, к примеру, будит только аппетит. Калика растянул в подобии усмешки бескровные губы, зубы блеснули белые, хищные, острые, как у зверя. Он взял последний ломоть голыми руками не морщась, задумчиво покрутил в ладони, помял. Лицо оставалось неподвижным, но у черепа, обтянутого кожей, трудно понять выражение. Томас даже задержал дыхание, когда калика поднес мясо к губам. Бескровные губы раздвинулись, потрогали жареное мясо. Ноздри подрагивали, вбирая запахи. Затем калика очень осторожно коснулся мяса зубами. Томас следил, как ел калика, боялся шевельнуться. Когда калика проглотил последний кусок, разжеванный так тщательно, словно готовил из него кашицу, Томас выдохнул с облегчением: -- Ну вот! А то медом и акридами! Калика повернулся, в глазах было непонимание. Кивнул наконец, просветлел: -- Ты не понял... Запретов на еду в моей вере нет. Это и есть часть моего подвига!.. Труднее всего одолеть себя. Пост -- это власть духа над телом. Я жаждал мяса с кровью, но ел только листья, жаждал женщин, но проводил время в пещере... Только полное воздержание помогает искать Истину. Томас спросил разочарованно: -- Значит, ты еще не отказался от своей языческой веры? -- Власть моего духа достаточно сильна, чтобы не дать плоти задрожать при виде мяса, обильной еды. Теперь могу есть мясо. Значит, могу перейти из Малого отшельничества в Большое... Томас уже спал, осоловев от сытости. На седьмой день рыцарь попробовал влезть на коня. Едва конь пошел шагом, Томас побледнел как смерть, покачнулся. Калика едва успел подхватить падающего рыцаря. Когда Томас очнулся, он лежал под тем же дубом. Весь день калика кипятил в его боевом шлеме вонючую гадость из трав, корней, сбивал с берез черные наросты, измельчал, кипятил, заставлял Томаса пить отвратительную горькую смесь, в которой плавали жесткие крылья жуков и чьи-то когтистые лапки. Томас клял Везельвула с Астаротом, но пил, ибо в лекарствах не понимал, как и положено благородному рыцарю, а новому другу верил на слово. Калика поил настоями и отварами, умело сшибал самодельными стрелами птиц. Однажды подшиб молодого барсука. Томас ел, молодая сила быстро вливалась в мускулистое тело, закаленное в сражениях, походах, лишениях. Он поднимался, прислушивался: рана в боку ныла, но острая боль ушла. -- Святой отец, когда ты мылся в последний раз? Олег ответил рассеянно: -- Месяц тому я попал под сильный ливень... -- Гм... А где ты берешь воду? Я видел мельком ручей, когда падал с коня... -- Близко, -- подтвердил калика. Он задумался, сказал медленно:-- Кстати, я совсем забыл... В Большом отшельничестве можно все, что дозволено другим. Так что я могу... Вернулся он с прилипшими волосами, мокрый, с блестящими глазами. Томас смотрел с удивлением: волосы калики оказались цвета спелой рябины, а лицо белое, не тронутое солнцем. Странные зеленые, как молодая трава, глаза смотрели печально. -- Ты не сакс? -- спросил Томас. -- Славянин. А ты из Британии? -- Родился на берегу Дона, -- ответил Томас мечтательно.-- На излучине близ устья стоит мой замок... Вокруг леса, леса... Болота, топи. Вся Британия -- леса и болота. Холм, где стоит мой замок, -- единственное сухое место на сто миль вокруг. В лесах тесно от туров, оленей, кабанов, а про зайцев или барсуков и говорить нечего. От птичьего крика шалеет голова. Рыба бьется головой о борта лодки, просится в сеть... Олег кивнул: -- Я тоже любил бывать на Дону. Томас живо развернулся, глаза заблестели: -- На Дону? -- Десятки раз. -- Не видел ли высокий замок из белого-белого камня? На излучине, защитный вал и ров слева... Олег покачал головой: -- Я бывал на берегах Дона в Восточной Руси, Палестине, Колхиде, Аравии, Гишпании, Элладе... Везде, где прошли сыны Скифа, остались реки с именем "Дон". Томас дернулся, спросил угрожающе: -- Когда это дикие скифы завоевывали Британию? -- Я без всяких завоеваний побывал в Святой земле, не так ли? Когда-то великий вождь скифов Таргитай... или это был Колоксай?.. решился старую богиню Дану, покровительницу скифов-кочевников, заменить на Апию, мать сыру-землю. Хотел кочевников разом обратить в землепашцев! Понятно, кровавая распря... Староверы после битвы откочевали через всю Европу, переправились на Оловянные острова. Там выстроили жертвенники на старый лад из огромных камней-дольменов. Не видал? Жаль, красиво... Стоунхендж зовется. Дали имена рекам. А вообще-то река по-скифски -- "дон". Город, который выстроили в устье реки, нарекли Лондоном, что значит: стоящий в устье. У нас тоже такие города зовутся Усть-Ижора, Усть-Илим, а то и просто -- Устюг... Томас оборвал надменно: -- Не видал там никаких лохматых! Мы, англы, испокон веков живем на берегах Дона. Господь создал нас прямо на его берегах, а весь белый свет сотворил чуть раньше. Всего за шесть месяцев! -- За шесть дней, -- поправил калика кротким голосом. -- Сам знаю, -- огрызнулся Томас.-- Я боялся, что ты, язычник, не поверишь! Все-таки за шесть дней... гм... а за шесть месяцев даже твои боги сумели бы, если бы собрались кучей. Глава 2 На десятый день Томас сумел влезть в доспехи. Он шатался от слабости, калика помог ему забраться в седло. Конь заржал, застоявшись, пробовал пойти гордо, калика поспешно ухватил повод, и конь встал как вкопанный. Ладонь, державшая повод, была широкая как весло, а сама рука -- костлявая, жилистая, уже малость обросшая мясом -- казалось вырезанной из старого дуба. Калика раздался в плечах, хотя они и раньше были широки, лицо чуть ожило, но в глазах осталась все та же смертная тоска. -- Спаси Бог, -- сказал Томас.-- Позволяют ли твои боги принимать плату? -- Сэр Томас, мне надо очень мало. Когда нет травы, я могу грызть кору на деревьях. Сплю на камнях, голой земле. Будь здоров! Удачи тебе. Рыцарь пытался приподнять копье для салюта, но не сумел. Лишь улыбнулся виновато, а конь пошел ровным шагом, стараясь не трясти хозяина. Калика поднял свой плащ, взял клюку, то бишь посох, и пошел той же дорогой, но не спеша, весь погруженный в нелегкие думы. Дорожка вилась между деревьями, вдали уже мелькал просвет. По ветке над дорогой пробежала белка, цокнула острыми зубками, заметив бредущего человека, задержалась от любопытства. Тяжело пролетела крупная птица, попыталась сесть на ту же ветку, но застывшие в гнезде лапы цеплялись худо, и она долго махала крыльями, качалась, пока когти обрели былую уверенность. Олег брел тихо, узнал птаху, высиживающую птенцов. Брюхо светило жалко-розовым, выщипано до голой кожи на утепление гнезда, исхудала -- редко выпархивает, почти не кормится, греет птенцов, стережет... Бесстрашно прошла в двух десятках шагов олениха, за ней бежал тонконогий олененок. Она шевелила ушами, настораживалась, на Олега лишь покосилась -- странник не казался опасным. Она тыкалась в ветки, срывала листок, жевала, томно прикрывая глаза. Олененок, для которого все делалось, больше глазел на стрекоз. Деревья расступились, Олег окунулся в жаркий воздух. Солнце обрушилось на плечи, в плаще стало жарко. Олег сбросил на спину капюшон, открыв голову жарким лучам. В Малом отшельничестве человек совершенствуется в уединении, вдали от мирской суеты -- в пещере ли, пустыне, лесу или в горах. Таких отшельников тысячи, в мучительных раздумьях добывают Истину, далее несут миру. Гаутама добыл свою Истину в дремучем лесу, Заратуштра надолго ушел в горы, Христос сорок дней постился в пустыне, а с Магометом Аллах заговорил, когда тот предавался тягостным размышлениям на вершине одинокой горы. Но есть отшельничество потруднее: быть среди людей, ничем не отличаться, вкушать ту же пищу, жить той же жизнью, но чувствовать лишь плотью, а душу держать в чистоте, уметь быть по-прежнему на вершине горы. Многие пытались войти в Большое отшельничество, немногие удержались! Дорога петляла между холмами, дважды попались странные уродливые оливы, с раздутыми стволами -- деревья, которые растут только в этом крае, потом холмы расступились, дорога вышла на простор. Вдали поднимались стены высокого замка-крепости. Это был мрачный дом в четыре поверха, высокая сторожевая башня, вокруг как раз строили крепостную стену. Отсюда он казался облепленный муравьями -- множество народу тащили огромные камни, поднимали на стену, обвязав веревками, блестели мокрые стволы деревьев, с них на ходу сдирали кору, мелькали обнаженные спины. Дорога раздвоилась, одна ветвь с готовностью свернула к замку, другая потянулась мимо. Калика шел равнодушно дальше, такие замки уже видел. Франки-крестоносцы, разгромив сарацин и захватив Иерусалим с окрестными землями, спешно укреплялись, огораживались. Короли наперебой раздавали рыцарям не принадлежащие им земли с живущим там людом, а рыцари спешно строили замки, укрывались за крепкими стенами. Весь замок -- высокая четырехугольная башня -- широкая, массивная, сложенная из огромных гранитных глыб. Вокруг теснятся другие строения, поменьше, но из-за высокой городской стены выглядывают только крыши. С той стороны течет небольшая река, замок привычно выстроен в излучине -- для лучшей защиты, -- а отсюда выкопан глубокий ров, наполненный водой из той же реки. В стене под арочным карнизом виднеются ворота, массивные, с обеих сторон по башенке, где прячутся сторожа, а сами ворота утоплены в сводчатом уступе стены... Калика уже оставил замок далеко слева, когда сзади послышался частый цокот копыт. Не оглядываясь, он сошел с дороги, даже отступил за обочину -- у дурных людей появилась привычка на ходу стегать плетью пеших, особенно безоружных. Копыта простучали мимо. Трое на легких тонконогих конях. Задний оглянулся на бредущего странника, что-то крикнул, остановился. Его друзья с неохотой придержали лошадей. Все трое одеты пестро, в лохмотья, но у всех сабли и кинжалы, у одного за плечами лук, сбоку на седле колчан, набитый оперенными стрелами. И у всех злые голодные лица. -- Эй, -- крикнул задний всадник грубо, -- ты чей? Олег ответил смиренно: -- Паломник я, добрые люди... Бреду из Святой земли в родные края. -- Где твои края? -- потребовал всадник. Двое удерживали коней, что явно рвались продолжить скачку. -- На Руси. Всадники переглянулись, задний сказал зло: -- Не слышал. Что-то выдуманное, да? -- Или крохотное королевство, -- крикнул один из дальних. -- Не крупнее моего ногтя! Задний сказал решительно: -- Очень хорошо! Он ничейный. Соскочил с коня, ткнул Олега в грудь кнутовищем. Олег не двигался. Всадник деловито пощупал руки, грудь, велел открыть рот, пересчитал зубы. Первый всадник крикнул нетерпеливо: -- Тернак, ты всякую падаль готов тащить! Погляди, одни кости! Второй добавил: -- Он из Европы. Свой! Тернак возразил насмешливо: -- Господь сказал: нет ни эллина, ни иудея. Значит, все равны у барона в каменоломне, ха-ха! Отвези его Мураду. Они окружили странника, двое обнажили сабли, третий наложил стрелу на тетиву. Олег смотрел на их лица, узнавал умелых людоловов, поднаторевших на проклятом богами деле. -- Протяни руки! -- резко велел Тернак.-- Не вперед, а за спину! Олег покорно заложил руки за спину. Тернак ловко набросил веревку, туго стянул кисти. Вдвоем закинули Олега на коня, Тернак отряхнул ладони, сказал с удивлением: -- Кости, а такой тяжелый! Абдулла, отвези его Мураду. Потом догонишь. Абдулла с проклятием вскочил на коня и, придерживая связанного странника, с гиком погнал к замку. Во внутреннем дворе замка, едва миновали ворота, их встретил громадный, заросший черным волосом получеловек-полузверь, таким он показался Олегу. Низкий лоб, близко посаженные глазки, огромная тяжелая нижняя челюсть, а шеи нет вовсе -- голова, больше похожая на валун, сидит на литых плечах. Обнаженная грудь как пивная бочка, ноги -- словно всю жизнь не слезал с этой бочки, зато руки, громадные и толстые как стволы деревьев, лишь вместо жесткой коры их сплошь покрыли густые черные волосы. Он вытер крючковатые, словно прокаленные в огне пальцы о кожаный передник, испачканный кровью, с отвращением оглядел калику: -- Издохнет в первый же день!.. Эх, Тернак, каджи тебя забери... Олега подогнали к низкому каменному сараю. Дверь приоткрылась, оттуда дохнуло нечистотами, спертым воздухом. Ударили в спину сильнее, Олег влетел в темное помещение, выставленная вперед нога не ощутила пола, он покатился по ступенькам, опомнился лишь на каменном полу с остатками гнилой соломы. Сверху лязгнула дверь, загремел засов. На плечо Олега опустилась сильная рука, насмешливый голос произнес над ухом: -- Приветствуем строителя нового мира! Глаза быстро привыкали к полутьме, Олег различил под стенами десятка два полуголых людей. У каждого тускло поблескивал ошейник, трое были в железных цепях. -- Какого мира? -- спросил он. -- Нового, -- ответил человек с издевкой.-- Светлого! Христианского!.. Среди окружающего варварства -- замка барона Оцета! Опоры христианского воинства в краю сарацинском... Он был полугол, спина вздулась страшными рубцами, поперек лица пролегла багровая полоса с рваными краями, левый глаз запух. Олег сел, потер затекшие кисти рук. -- Я слышал... каменоломни? Человек оскалился в улыбке, десны кровоточили, от передних зубов остались острые пеньки: -- Работал с камнем? Олег кивнул, продолжал оглядываться. Если незнакомец жаждет увидеть страх на лице новичка, то ему придется разочароваться: странники в скитаниях видят многое. -- Паломник? Олег снова кивнул. -- Здесь половина паломников, -- сообщил незнакомец.-- Барон дает возможность построить царство небесное на земле. Для себя, конечно. Но замок уже построили, сейчас поднимаем стену... Меня зовут Ярлат. -- Я родом из Руси, Олег. -- Это где-то в Гиперборее? На следующее утро его отвели в кузницу. Двое дюжих воинов надели на шею железное кольцо, а кузнец быстро и умело свел концы, склепал, припалив кожу на горле. Страж хлопнул с размаха по спине: -- Люблю паломников!.. Смиренные. Все, дескать, от Бога... Иные артачатся, вчера двоих скормили живыми псам. Ошейник, разогревшись, остывал медленно, жег шею. Под стражей Олега вывели через главные ворота. В полуверсте от замка зияла огромная яма, где поместились бы два или три дома барона, оттуда поднималась мелкая злая пыль, слышались тяжелые удары железа о камень. Страж подвел Олега к краю, указал на деревянную лестницу: -- Спускайся! Кирку пока не получишь, будешь вытаскивать камни. Десятник покажет, что делать. Внизу полуголые люди били тяжелыми кирками по глыбам, сверлили в каменных плитах дыры, вбивали деревянные колья, поливали водой. Разбухая, дерево ломало камень, отколотые глыбы тут же обвязывали веревками, тащили наверх. Десятник хмуро оглядел нового раба: -- Будешь таскать отколотые камешки. Здесь, до края ямы. Наверху те, кто убегать не пытается. А тебя еще не знаем. Олег молча ухватился за блистающий цветными искрами край отколотого камня. Чернобородый мужик взялся с другой стороны, угрюмо процедил: -- Не ленись, но и не рви жилы. Иначе до вечера не протянешь!.. До полудня они ворочали камни, подтаскивали к краю стены. Сверху опускались веревки, Олег и чернобородый, его звали просто Лохматым, увязывали, затягивали узлы, продлевая минуты отдыха, затем камни мучительно медленно ползли вверх по каменной стене, царапаясь острыми гранями, роняя гранитную крошку. После короткого обеда, когда им раздали по сушеной рыбине и ломтю хлеба, Олега поставили вбивать деревянные клинья. Рядом плескали воду, плита уже потрескивала, кряхтела, Олег вдруг ощутил под ногами напряжение, возникшее в камне. Рядом двое невольников длинными шестами перекатывали уже отколотую глыбу, стонали. Олег обронил предостерегающе: -- Зацепит... Отойдите. Оба смотрели непонимающе, а десятник, метнув на Олега острый взгляд, внезапно гаркнул люто: -- Брысь отсюда! Они буквально взлетели, как вспуганные птицы, тут же огромная плита под Олегом сухо треснула. Глыбой как метнуло из катапульты: на два шага пропахала, царапая сухую каменистую землю, Олег остался на самом краю основной плиты. Надсмотрщик не спускал глаз с новичка, губы его кривились: -- Знаешь камень? Хорошо... Спас двух дураков. Плиту разломило, словно переспелый арбуз. Внутри отливало красным с черными зернами, блестело, сверху опускались ровные канавки, там еще держались разбухшие от воды колышки. Олег подобрал непомерно тяжелый молот. Вокруг двигались, как полуживые, эти несчастные, с потухшими глазами, и сердце сжимало чувство вины, что все еще не нашел путь для их спасения, не отыскал Истину. Нет настоящего величия в том, кто сумел сам из рабства подняться до императорского трона, таких было немало. Он сам знавал синеглазого пастуха Управду, который оставил овец на отрогах Карпат и сел на трон в Константинополе, а свое славянское имя лишь перевел на латинский лад -- Юстиниан, что означало то же самое: управление, право, правосудие. Слово больше разошлось в латыни, от него пошло -- юстиция. Он сделал немало, этот белоголовый пастух, хотя трон ему уже был подготовлен и передан дядей, тоже пастухом из тех же краев -- Юстином. Но даже самые могущественные императоры не могут отыскать пути для счастья. Для спасения, как говорит молодая вера христиан. К вечеру он едва волочил ноги. Молот вываливался из рук, дважды сам лишь чудом не попал под глыбы. Покрытый каменной крошкой, мокрый от пота, он едва расслышал сквозь шум в ушах вопль десятника: -- Закончили, закончили!.. Вылезай!.. Измученные люди заспешили к сброшенным сверху веревочным лестницам. Там уже блестели обнаженные мечи стражей, звякало оружие. Олег замешкался, дыхание вырывалось из груди с хрипами. Ноги дрожали. Десятник огрел плетью, заорал: -- Быстрее! Чтоб дотемна все были в сарае! Кто-то помог Олегу подняться. Наверху стражи едва удерживали озверелых псов -- те царапали землю, стараясь дотянуться до невольников, острые зубы страшно лязгали. Десятник втолкнул Олега в сарай, оба повалились на грязный пол. Ворота спешно захлопнули, тут же створки содрогнулись, донеслось царапанье и жуткий вой. В узкую щель под воротами пыталась протиснуться толстая лапа, размером с медвежью. Олег повернулся на спину, десятник покачал головой: -- Терпишь, не воешь... Стоик? Олег медленно покачал головой: --