се девчата готовы глаза тебе выцарапать! -- и сам же от души засмеялся. Весь во власти своего ужаса, Клима не обранщал внимания на болтовню официанта. Глотнув коньяку, он наклонился к Ружене: -- Прошу тебя! Мы же договорились. Мы все объяснили друг другу. Почему ты внезапно изменила решение? Ты ведь согласилась с тем, что первые годы нам лучше посвятить друг друнгу. Ружена! Мы же делаем это ради нашей любнви и ради того, чтобы у нас был ребенок, котонрого мы оба по-настоящему захотим. 8 Якуб вмиг узнал медсестру, которая вчера хотела бросить Бобеша старикам на расправу. Не спуская с нее глаз, он пытался понять, о чем она беседует с мужчиной. Не разбирая ни единного слова, он лишь чувствовал напряженность их разговора. Вскоре стало заметно, что мужчину приданвила какая-то новость. Прошла минута, другая, пока он снова обрел способность говорить. По его выражению можно было понять, что он в чем-то убеждает девушку и о чем-то просит. Но денвушка чопорно молчала. Якубу показалось, что на карту поставлена чья-то жизнь. В этой светловолосой девушке он все время видел образ той, которая готова приндержать для палача жертву, и ни на миг не сонмневался, что мужчина на стороне жизни, а она на стороне смерти. Мужчина хочет сохранить чью-то жизнь, просит о помощи, а блондинка отнказывает, и кто-то должен из-за нее умереть. А потом он увидел, что мужчина перестал настаивать, что он улыбается и даже гладит денвушку по лицу. Может, договорились? Вовсе нет. Лицо под желтыми волосами было непринмиримо устремлено в свои дали, минуя взгляд мужчины. Якуб не в состоянии был отвести взор от этой девушки, которую со вчерашнего дня воснпринимал лишь как пособницу палачей. Ее лицо было красивым и пустым. Достаточно красинвым, чтобы привлечь мужчину, но и достаточно пустым, чтобы в нем затерялись все его слезные просьбы. Лицо было еще и гордым, и Якубу подумалось, что оно гордится не своей красотой, а именно своей пустотой. Якубу казалось, что в этом лице встретились тысячи других лиц, которые он хорошо знал. Ему казалось, что вся его жизнь была не чем иным, как непрестанным диалогом с этим линцом. Когда он пытался что-то объяснить ему, оно обиженно отворачивалось, на его доводы отвечало разговором о чем-то другом, когда он улыбался ему, оно упрекало его в легкомыслии, когда о чем-то просил, обвиняло его в высоконмерии, -- лицо, которое ничего не понимало и решало все, лицо пустое, как бесплодная степь, и гордое своей пустотой. У Якуба мелькнула мысль, что сегодня в поснледний раз он смотрит на это лицо, чтобы уже завтра навсегда покинуть пределы его царства. 9 Ружена тоже заметила Якуба и узнала его. Она чувствовала на себе его пристальный взгляд, это нервировало ее. Ей казалось, что она в окнружении двух тайно объединившихся мужчин, в окружении двух взглядов, нацеленных на нее, точно два дула. Клима повторял свои доводы, а она не знала, что отвечать. Она ведь постаралась уверить сенбя, что там, где речь идет о будущем ребенке, рассудку нет места, и право голоса принадлежит лишь чувствам. Она молча отвернула лицо от взглядов обоих мужчин и уставилась в окно. Определенная сосредоточенность при этом рожндала в ней оскорбленное чувство непонятой вознлюбленной и матери, и оно всходило в ее душе, будто тесто для кнедликов. Не умея выразить его словами, она дала ему излиться из глаз, устремнленных в какую-то одну точку парка напротив. Но именно там, куда Ружена тупо смотрела, она вдруг разглядела знакомую фигуру и испу- галась. Сейчас она уже не слышала, что говорит ей Клима. Это был уже третий взгляд, чье дуло было направлено на нее, и он был самым опаснным. Ведь Ружена поначалу была не совсем увенрена, кто стал причиной ее будущего материннства. В расчет принимался скорее тот, кто сейнчас тайно следил за ней, неудачно спрятавшись за деревом в парке. Конечно, эти сомнения были только поначалу, позднее она все больше склоннялась к тому, что трубач виноват в ее беременнности, пока наконец твердо не решила, что это он и никто другой. Постараемся понять: она вовсе не хотела ложно приписывать ему свою беременность. Своим решением она избрала не ложь, а правду. Она решила, что так было на самом деле. Впрочем, материнство -- вещь настолько свянщенная, что ей казалось невозможным, чтобы причиной его был тот, кого она едва ли не прензирала. И вовсе не логические соображения, а какое-то сверхрассудочное озарение убеждало ее, что зачать она могла лишь от того, кто ей нранвился, кто вызывал в ней интерес, кем она воснхищалась. А когда она услыхала в телефонную трубку, что тот, кого она избрала в отцы своего ребенка, потрясен, испуган и противится своему отцовскому предназначению, все было окончантельно решено, ибо в ту минуту она уже не только уверилась в своей правде, но была готова броситься за нее в огонь и в воду. Помолчав, Клима погладил Ружену по лицу. Очнувшись от своих мыслей, она увидела его улыбку. Хорошо бы, сказал он, опять поехать им на машине за город, ибо этот столик в канбачке разделяет их, точно холодная стена. Она испугалась. Франтишек все еще стоял за деревом в парке и смотрел в окно винного погребка. Что, если он снова налетит на них, как только они выйдут на улицу? Что, если снова устроит скандал, как в среду? -- Получите за два коньяка, -- сказал Клима официанту. Она вынула из сумки стеклянный тюбик. Трубач подал официанту банкнот и широнким жестом отказался от сдачи. Ружена открыла тюбик, стряхнула на ладонь таблетку и проглотила ее. Когда она закрывала тюбик, трубач, поверннувшись к ней снова, заглянул ей в глаза. Он протянул руки к ее рукам, и она, выпустив из ладони тюбик, покорилась ласке его пальцев. -- Пойдем, -- сказал он, и Ружена встала. Она приметила взгляд Якуба, пристальный и непринветливый, и отвела глаза. Когда они вышли на улицу, она тревожно посмотрела в парк, однако Франтишека там уже не было. 10 Якуб встал, взял бокал недопитого вина и пересел за освободившийся столик. Полюбовавншись из окна красноватыми деревьями парка, он опять подумал, что это пожар, в который он бросает все свои прожитые сорок пять лет. За- тем его взгляд соскользнул на доску стола, и он увидел рядом с пепельницей забытый стекляннный тоненький тюбик. Взял его, осмотрел: на нем было написано название незнакомого лекарнства и чернилами приписано: 3 раза в день. Табнлетки в тюбике были голубого цвета. Это поканзалось ему странным. Он проводил последние часы на родине, и потому все мелкие события приобретали осонбенное значение, превращаясь в аллегорический театр. Есть ли некий смысл в том, подумал он, что именно сегодня кто-то оставляет для меня на столе тюбик голубых таблеток? И почему мне оставляет его именно эта женщина, Преемнница политических гонений и Пособница паланчей? Хочет ли она мне тем самым сказать, что потребность в голубых таблетках еще не иссякнла? Или напоминанием о яде хочет выразить мне свою неискоренимую ненависть? Или хочет мне сказать, что мой отъезд из этой страны танкая же покорность судьбе, как и готовность пронглотить голубую таблетку, которую я ношу в кармашке? Он вынул сложенную бумажку, развернул ее. Сейчас, когда он посмотрел на свою таблетку, ему показалось, что она все-таки немного темнее пилюлек в забытом тюбике. Открыв его, он вынтряхнул одну таблетку на ладонь. Да, она ненмного темнее и меньше. Затем он вложил обе таблетки в тюбик. Когда же скользнул сейчас по ним беглым взглядом, никакого различия не обнаружил. Поверх невинных таблеток, преднназначенных, вероятно, для самых обыкновен- ных лечебных целей, легла замаскированная смерть. В эту минуту к столу подошла Ольга. Он быстро закрыл тюбик крышечкой, положил вознле пепельницы и встал, чтобы встретить принятельницу. -- Я только что видела знаменитого трубача Климу! Возможно ли? -- выпалила она, усажинваясь напротив Якуба. -- Он шел под руку с этой мерзкой бабой! Что я сегодня пережила из-за нее в бассейне! Тут она запнулась, поскольку Ружена, внензапно возникнув у их столика, сказала: -- Я здесь забыла таблетки. Прежде чем Якуб успел ей ответить, она увиндела лежавший возле пепельницы тюбик и пронтянула к нему руку. Но он, оказавшись проворнее, опередил ее. -- Отдайте! -- потребовала Ружена. -- Я хочу попросить вас кое о чем, -- сказал Якуб. -- Я могу взять одну таблетку? -- Перестаньте, пожалуйста, у меня нет вренмени... -- Я принимаю точно такие же лекарства... -- Я не походная аптека, -- сказала Ружена. Якуб хотел открыть крышечку тюбика, но прежде чем успел это сделать, Ружена попытанлась выхватить тюбик. Якуб мгновенно сжал его в кулаке. -- Что вы делаете! Отдайте мне таблетки! -- крикнула она. Якуб, глядя ей в глаза, стал медленно разнжимать ладонь. 11 Под стук колес перед ней ясно обнажалась тщета ее поездки. Она ведь совершенно убежденна, что ее мужа нет на курорте. Так почему она туда едет? Едет четыре часа на поезде, чтобы только убедиться в том, в чем она и так не сонмневалась, и потом уехать обратно? Однако то, что гнало ее в путь, не было осмысленной целью. То был мотор, который работал в ней на полную мощность, и его нельзя было остановить. (Да, в эти минуты Франтишек и Камила были выпущены в пространство нашей истории, как две ракеты, управляемые на расстоянии слепой -- впрочем, что же это за управление? -- ревностью.) Связь столицы с горным курортом далеко не из лучших, и пани Климовой пришлось трижды пересаживаться, прежде чем она в конце концов вышла, усталая, на идиллической станции, занлепленной рекламами, рекомендующими здешнние лечебные источники и чудодейственные грянзи. От станции к курорту она шла тополиной аллеей, и в начале колоннады в глаза ей бросинлась нарисованная от руки афиша, на которой красными буквами было выведено имя ее мужа. Потрясенная, она остановилась перед ней и под именем мужа прочла еще два мужских имени. Трудно было даже поверить: Клима, значит, не обманывал ее! Все было так, как он сказал ей. В первые мгновения она ощутила неизмеримую радость, чувство давно утраченного доверия. Но радость длилась недолго, ибо тут же слендом Камила осознала, что сам факт концерта вовсе еще не служит доказательством супружеснкой верности. Он согласился выступить на этом западном курорте наверняка лишь потому, что хотел здесь встретиться с женщиной. И тут она поняла, что все гораздо хуже, чем она предпонлагала, и что она оказалась в ловушке: Она ехала сюда, чтобы убедиться, что мужа здесь нет, и тем самым (вновь, в который уж раз!) косвенно уличить его в измене. Но теперь положение изменилось: она уличит его не во лжи, а в неверности (причем совершенно прямо и явно). Хочется ей или нет, но она увидит постороннюю женщину, с которой Клима пронводит сегодняшний день. От этой мысли у нее едва не подкосились ноги. Хотя она и была увенрена, что знает все, но до сих пор ничего (ни одной его любовницы) не видела. Впрочем, по правде говоря, она совсем ничего не знала, а лишь предполагала, что знает, и этому предпонложению придавала весомость истины. Она венрила в его измены, как христианин в существонвание Божье. Однако христианин верит в Бога в полной уверенности, что никогда не узрит Его. И она, представив себе, что сегодня увидит Клинму с посторонней женщиной, испытала такой же ужас, какой испытал бы христианин, позвони ему Бог и сообщи, что придет к нему пообедать. Тревога сковала все ее тело. Но вдруг она услыхала, как кто-то окликнул ее по имени. Она обернулась и увидала трех молодых мужчин, стоявших в центре колоннады. Они были в джиннсах и свитерах и отличались своим богемным видом от скучной тщательности, с какой одеты были остальные курортники, прогуливавшиеся вдоль колоннады. Они улыбались ей. -- Привет! -- крикнула она им. Это были киношники, друзья, которых она знала еще с той поры, когда выступала с микрофоном на подмостках. Самый высокий из них, режиссер, тотчас взял ее под руку: -- Как чудесно было бы вообразить, что ты приехала сюда к нам и ради нас... -- А ты приехала всего лишь к своему мунжу... -- грустно сказал его помощник. -- Какая жалость! -- сказал режиссер. -- Санмую красивую женщину стольного града некий трубач держит в клетке, и потому уже годы ее нигде не видать... -- Мать его за ногу! -- сказал оператор (монлодой человек в рваном свитере). -- Пошли обнмоем это дело! Они думали, что расточают свои восторженнные речи перед ослепительной королевой, котонрая тотчас равнодушно бросит их в плетеную корзинку, полную других ненужных даров. А она между тем принимала их слова с благодарноснтью, словно девушка-хромоножка, поддержанная благожелательной рукой. 12 Ольга говорила, а Якуб думал о том, что отдал незнакомой женщине яд, который она монжет проглотить в любую минуту. Произошло это внезапно, быстрее, чем он уснпел осознать. Произошло это помимо его созннания. Ольга без умолку говорила, а Якуб мысленно оправдывал себя тем, что не хотел давать тюбик этой женщине и что она сама вынудила его сденлать это. Но как бы он ни убеждал себя, он знал, что это пустая отговорка. У него была тысяча вознможностей не подчиниться медсестре. Ее наглоснти он мог противопоставить собственную нанглость и, спокойно сбросив верхнюю таблетку на ладонь, сунуть ее в карман. А если у него не нашлось достаточно вындержки и он не сделал необходимого, он мог в конце концов броситься за ней следом и принзнаться, что в тюбике яд. В этом не было нинчего сложного: просто объяснить, как все пронизошло. А он меж тем сидит и смотрит на Ольгу, которая говорит что-то. Нет, он все-таки должен подняться и побежать за медицинской сестрой. Еще есть время. И он обязан сделать все, чтобы сохранить ей жизнь. Так почему же он сидит и не двигается с места? Ольга говорила, а он удивлялся тому, что сидит и не двигается с места. Да, надо подняться и пойти поискать ее. Но как сказать Ольге, что он должен уйти? Надо ли поделиться с ней тем, что произошло? Нет, он не может с ней поделиться. Что, если медсенстра проглотит лекарство раньше, чем он догоннит ее? Разве Ольга должна знать, что он убий- ца? Но если он и догонит медсестру вовремя, как ему оправдаться перед Ольгой, что он так долго колебался? Как ей объяснить, что он вонобще отдал тюбик этой женщине? Ведь уже сейнчас, только из-за этих коротких мгновений, что он сидит здесь и бездействует, любой наблюдантель сочтет его убийцей! Нет, он не может поделиться с Ольгой, но что сказать ей? Как объяснить, что он сейчас вдруг встанет из-за стола и куда-то побежит? Но разве сколько-нибудь важно, что он ей скажет? Какие глупости приходят ему все время на ум! Перед лицом жизни и смерти какое имеет значение, что подумает Ольга? Он знал, что его рассуждения насквозь понрочны и что каждая минута промедления повыншает опасность, в какой оказалась медсестра. А впрочем, и сейчас уже поздно. За то время, пока он здесь медлит, она с молодым человеком уже так далеко ушла от винного погребка, что он и не ведает, в какую сторону бежать, чтобы найти ее. Откуда ему знать, куда они пошли. В какую сторону податься за ними? Но он тотчас осознал, что и это всего-навсего новая отговорка. Найти ее было бы трудно, но возможно. Еще не поздно что-то сделать, но денлать нужно немедленно, пока не стало поздно! -- С самого утра день был для меня неудачнным, -- сказала Ольга. -- Я проспала, опоздала на завтрак, меня не хотели кормить, в бассейне были эти дурацкие киношники. А я так мечтала, чтобы сегодняшний день был чудесным, коль я вижу тебя в последний раз. Ты даже не знаешь, как для меня это важно. Якуб, знаешь ли ты вообще, как для меня это важно? Она перегнулась через стол и взяла его за руки. -- Не волнуйся, нет причин, чтобы этот день был для тебя неудачным, -- сказал он ей с усинлием, поскольку вообще не мог на ней сосредонточиться. Какой-то голос без устали напоминал ему, что у медсестры в сумке яд и что от него зависит, жить ей или умереть. Этот голос был назойливо постоянным, но при этом удивительнно слабым, словно доносился из глубочайших глубин. 13 Клима ехал с Руженой по лесной дороге и убеждался, что на сей раз прогулка на роскошнной машине не приносит ему желанного успенха. Ему не удавалось преодолеть ожесточенную неприступность Ружены, и потому он надолго умолк. Когда молчание сделалось слишком тянгостным, он сказал: -- Ты придешь на концерт? -- Не знаю, -- ответила она. -- Приходи, -- сказал он, и вечерний коннцерт стал поводом для разговора, который на время отвлек их от пререканий. Клима старалнся в шутливом тоне рассказывать о главном враче, играющем на барабане, а решающий понединок с Руженой вознамерился отложить на вечер. -- Надеюсь, ты подождешь меня после коннцерта, -- сказал он. -- Как и в тот раз, когда я играл здесь... Только выговорив последние слова, он осонзнал их смысл. "Как и в тот раз" означает, что после концерта они должны были бы заняться любовью. Боже правый, почему он вообще не принимал в расчет такую возможность? Странно, но до этой минуты ему совершенно не приходило на ум, что он мог бы спать с ней. Ее беременность тихо и незаметно отодвинула ее во внесексуальное пространство страха. Хотя он и положил себе быть с ней нежным, целовать и гладить ее и старался вести себя именно так, однако все, что он ни делал, было только жеснтом, пустым знаком, при полном отсутствии всянкой телесной заинтересованности. Думая об этом сейчас, он пришел к мысли, что именно эта его незаинтересованность была самой большой ошибкой, какую он допустил в эти дни. Да, теперь это стало ему совершенно ясно (и он сердился на своих друзей-советчинков, упустивших этот момент): непременно нужнно переспать с ней! Ведь эта внезапная отчужнденность, которой окуталась девушка и сквозь которую он не в силах пробиться, вызвана именнно тем, что их тела остаются далекими. Отвернгая ребенка, цветок ее утробы, он тем самым оскорбительно отвергает и ее зачавшее тело. И потому тем больший интерес он должен был бы проявить к ее незачавшему телу. Он должен был бы противопоставить ее родящее тело телу неродящему и в нем найти своего союзника. Когда он все так осмыслил, в нем вновь ожинла надежда. Он сжал плечо Ружены и наклоннился к ней: -- Наши споры разрывают мне сердце. Увенряю тебя, все как-то уладится. Главное, что мы вместе. Эту ночь у нас никто не посмеет отнять, и она будет так же прекрасна, как и та, последняя. Одной рукой он держал руль, другой -- обннимал ее за плечи, и вдруг ему показалось, что где-то далеко в его глубинах просыпается вленчение к ее голой коже, и он наполнился радоснтью: ведь только это влечение способно было предоставить ему единый общий язык, на котонром он мог с ней договориться. -- А где мы встретимся? -- спросила она. Клима тут же осознал, что весь курорт станет свидетелем того, с кем он уходит после концернта. Но выбора не было: -- Как только концерт кончится, приходи ко мне за кулисы. 14 В то время как Клима поспешал в клуб, чтонбы еще раз прорепетировать "Сент-Луис Блюз" и "Святые маршируют", Ружена пытливо огляндывалась по сторонам. Еще минуту назад, когда ехала в машине, она несколько раз в зеркале заднего обзора видела, как он издали следует за ними на мотоцикле. Но сейчас его нигде не было. Она ощущала себя затравленным зверем, за которым охотится время. Она понимала, что до завтрашнего дня ей надо знать, что она хочет, но сейчас она не знала ничего. Во всем мире не бынло ни одной души, которой бы она верила. Семья была ей чужой. Франтишек любил ее, но именно поэтому она и не доверяла ему (как лань не донверяет охотнику). Климе не доверяла она, как не доверяет охотник лани. Хотя она и была дружна со своими сослуживицами, но и им она не верила до конца (как охотник не доверяет другим охотнникам). Она шла по жизни одна, а в последнее время с каким-то странным дружком, которого носила в утробе, о котором одни говорили, что это ее величайшее счастье, а другие -- прямо противоположное, и к которому она сама вовсе не имела никакого отношения. Она ничего не знала. Ее переполняло незнанние. Она была само незнание. Не знала даже, куда идет. Она шла мимо ресторана "Славия", самого ужасного заведения на курорте, грязного кабака, куда захаживали местные жители выпить пива и поплевать на пол. Когда-то, верно, это заведение было лучшим в округе, и с той поры сохранились здесь в маленьком палисаднике три деревянных, выкрашенных красной краской (но уже облупивншейся) стола со стульями -- память о буржуазнных радостях эстрадных оркестров, танцевальнных праздников и дамских зонтиков, прислоненнных к стульям. Но что знала о тех временах Ружена, шедшая по жизни лишь узким мостиком настоящего без всякой исторической памяти? Она не могла видеть тень розового зонтика, отнброшенную сюда из временной дали, а видела лишь трех мужчин в джинсах, одну красивую женщину и бутылку вина посреди пустого стола. Один из мужчин окликнул ее. Она повернунлась и узнала оператора в рваном свитере. -- Идите к нам, -- крикнул он ей. Она послушалась. -- Эта очаровательная девушка дала нам сенгодня возможность отснять короткий порногранфический фильм, -- представил оператор Руженну женщине, которая протянула ей руку и ненвнятно пробормотала свое имя. Ружена села возле оператора, он поставил перед ней бокал и наполнил его вином. Ружена была благодарна, что что-то происнходит. Что ей не нужно думать, куда идти и что делать. Что ей не нужно решать, оставить или не оставить ребенка. 15 Наконец он все же пересилил себя. Расплантившись с официантом, сказал Ольге, что пока расстается с ней и что встретятся они только перед концертом. Ольга спросила, что он собирается делать, и у него вдруг возникло скверное ощущение того, что его допрашивают. Он ответил, что должен встретиться со Шкретой. -- Хорошо, -- сказала она, -- но это же не продлится так долго. Я пойду переоденусь, а в шесть часов буду ждать тебя опять здесь. Принглашаю тебя на ужин. Якуб проводил Ольгу к дому Маркса. Когда она исчезла в коридоре, что вел к комнатам, он наклонился к привратнику: -- Скажите, пожалуйста, сестра Ружена дома? -- Нет, -- сказал привратник. -- Ключ висит здесь. -- Мне необходимо поговорить с ней, -- сканзал Якуб, -- не знаете, где я мог бы найти ее? -- Не знаю. -- Недавно я видел ее с трубачом, сегодня вечером он дает здесь концерт. -- Да, я тоже слыхал, что между ними что-то есть, -- сказал привратник. -- Он наверняка ренпетирует сейчас в клубе. Доктор Шкрета, сидевший на сцене за баранбанами, увидел в дверях зала Якуба и поднял в знак приветствия палочку. Якуб, улыбнувшись ему, оглядел ряды стульев, где сидело с десяток фанатов (да, Франтишек, превратившись в тень Климы, тоже был среди них). Якуб сел на стул и стал ждать, не появится ли в зале медсестра. Куда бы еще пойти поискать ее, раздумынвал он. Она могла быть сейчас в самых разных местах, о которых он и понятия не имел. Монжет, спросить трубача? Но как спросить его? А вдруг с ней уже что-то случилось? Якуб тольнко сейчас осознал, что ее возможная смерть бундет совершенно необъяснима и убийца, убивнший без мотива, не будет раскрыт. Так должен ли он привлекать к себе внимание? Должен ли он оставлять какие-то следы и возбуждать пондозрение? Но он тут же упрекнул себя. Имеет ли он право рассуждать так трусливо, если в опаснности человеческая жизнь? Воспользовавшись перерывом между двумя номерами, он с задненго входа прошел на сцену. Доктор Шкрета рандостно обернулся к нему, но он, приложив панлец к губам, тихо попросил Шкрету выяснить у трубача, где сейчас может находиться медсенстра, с которой тот час назад сидел в винном погребке. -- Что у вас у всех за дела с ней? -- проборнмотал Шкрета недовольно. -- Где Ружена? -- крикнул он трубачу, но трубач, залившись краснкой, ответил, что не знает. -- Тогда ничего не поделаешь, -- сказал в свое оправдание Якуб. -- Продолжайте играть. -- Нравится тебе наш оркестр? -- спросил его доктор Шкрета. -- Потрясающе, -- сказал Якуб и, сойдя со сцены, снова сел в один из рядов. Он знал, что все время ведет себя исключительно гнусно. Еснли бы ему и вправду важна была ее жизнь, он должен был бы забить тревогу и поднять всех на ноги, чтобы ее тотчас нашли. Но он пошел искать ее лишь затем, чтобы оправдаться перед собственной совестью. Вновь в памяти возникло мгновение, когда он подал ей тюбик с ядом. В самом ли деле это произошло быстрее, чем он успел осознать? В самом ли деле все произошло помимо его сонзнания? Якуб знал, что это неправда. Сознание его не спало. Он снова представил себе это лицо под желнтыми волосами и понял: то, что он подал ей тюбик с ядом, было вовсе не случайностью (вовсе не сном его сознания), а его давней мечтой, которая уже долгие годы ждала случая и была так вожделенна, что в конце концов сама призвала его. Он передернулся от ужаса и вышел из ряда. Снова побежал к дому Маркса. Но Ружены там все еще не было. 16 Какая идиллия, какое отдохновение! Какой перерыв в драме! Какой упоительный день с тремя фавнами! Обе преследующие трубача женщины, обе его напасти сидят друг против друга, обе пьют из одной бутылки вино и обе одинаково счастлинвы, что они здесь и что не должны хотя бы какое-то время думать о нем. Какое трогательнное единение, какое взаимопонимание! Камила смотрит на этих трех молодых люндей, к кругу которых она когда-то принадлежанла. Она смотрит на них, словно перед ней негатив ее сегодняшней жизни. Погруженная в заботы, она видит перед собой полную беззаботность, привязанная к единственному мужчине, она виндит перед собой трех фавнов, являющих бесконнечное многообразие мужского племени. Разговоры фавнов устремлены к очевидной цели: провести с двумя женщинам ночь, ночь впятером. Цель эта иллюзорная, ибо они знают, что муж Камилы здесь, но цель эта настолько заманчива, что они устремлены к ней, несмотря на ее недосягаемость. Камила знает, к какой они устремлены цели, и отдается этой устремленности тем увлеченнее, что это лишь воображение, лишь игра, лишь искушение грез. Она смеется в ответ на двунсмысленные речи, ободряюще шутит с незнаконмой собеседницей и была бы непрочь, чтобы этот перерыв в драме длился как можно дольше, чтобы ей еще долго не пришлось видеть свою соперницу и не смотреть правде в глаза. Еще одна бутылка вина, все веселы, все опьяннены, но даже не столько вином, сколько этим странным настроением, этой жаждой продлить мгновение, которое вот-вот улетучится. Камила чувствует, что под столом к ее ноге прижалась икра режиссера. Она вполне осознанет это, но ногу не отставляет. Такое прикоснонвение устанавливает между ними двусмысленнную кокетливую связь, но вместе с тем оно могло возникнуть и случайно и было столь малознанчащим, что его не обязательно осознавать. Инынми словами, это прикосновение помещено точно на грани невинного и бесстыдного. Камила не хочет перейти эту грань, но она радуется, что может задержаться на ней (на этой тонкой тернритории нечаянной свободы), и возрадуется еще больше, если эта волшебная линия продвиннется дальше -- еще к другим словесным наменкам и другим прикосновениям и играм. Хранинмая двусмысленной невинностью этой передви- гающейся черты, она мечтает унестись в необонзримое, все дальше и дальше. Если красота Камилы, слегка раздражающая своей ослепительностью, вынуждает режиссера вести наступление неспешно, с оглядкой, то баннальное очарование Ружены позволяет оператонру действовать нахрапом и прямолинейно. Он обнимает ее за талию и лапает за грудь. Камила смотрит на это. Как давно она не видела вблизи чужие непристойные жесты! Она смотрит на мужскую ладонь, которая прикрынвает грудь девушки, мнет ее, теребит и гладит сквозь платье. Она смотрит на лицо Ружены, неподвижное, чувственное, покорное, инертное. Рука гладит грудь, время сладостно ускользает, и Камила чувствует, как к ее другой ноге принжалось колено помощника режиссера. И тогда она говорит: -- Мне хотелось бы прокутить сегодня всю ночь. -- Черт бы побрал твоего трубача! -- сказал режиссер. -- Черт бы его побрал! -- повторил помощнник режиссера. 17 В эту минуту она узнала ее. Да, это именно то лицо, которое подруги показывали ей на фонтографии! Она быстро сбросила руку оператора. -- Ты что дурака валяешь! -- запротестонвал он. Он снова попытался ее обнять, но снова был отвергнут. -- Вы что себе позволяете! -- прикрикнула она на него. Режиссер и его помощник засмеялись. -- Вы это серьезно? -- спросил ее помощник режиссера. -- Конечно серьезно, -- ответила она строго. Помощник режиссера, посмотрев на часы, сканзал оператору: -- Сейчас ровно шесть. Перелом в ситуации возник потому, что наша приятельница каждый четный час ведет себя пристойно. Поэтому тебе придется подождать до семи. Снова раздался смех. От унижения Ружена покрылась краской. Она была застигнута враснплох: чужая рука лежала на ее груди. Застигнунта тогда, когда с ней делали все, что хотели. Застигнута своей самой главной соперницей в тот момент, когда все смеялись над ней. Режиссер сказал оператору: -- Пожалуй, тебе надо было попросить денвушку в виде исключения считать шестой час нечетным. -- Ты полагаешь, что теоретически возможнно считать шесть числом нечетным? -- Да, -- изрек режиссер. -- Эвклид в своих знаменитых "Началах" говорит об этом буквальнно вот что: "При некоторых необычных и весьнма таинственных обстоятельствах отдельные четнные числа ведут себя как нечетные". Я считаю, что мы стоим именно перед лицом таких таиннственных обстоятельств. -- Стало быть, Ружена, вы согласны с тем, чтобы мы считали этот шестой час нечетным? Ружена молчала. -- Ты согласна? -- склонился к ней оператор. -- Барышня молчит, -- сказал помощник ренжиссера, -- выходит, мы должны решить, считать ли ее молчание знаком согласия или отрицания. -- Проголосуем, -- сказал режиссер. -- Правильно, -- сказал его помощник. -- Кто считает, что Ружена согласна с тем, что шесть в данном случае число нечетное? Камила! Ты голосуешь первая! -- Думаю, что Ружена с этим безусловно сонгласна! -- сказала Камила. -- А ты что, режиссер? -- Я убежден, -- сказал режиссер своим мягнким голосом, -- что барышня Ружена будет счинтать шесть нечетным числом. -- Оператор слишком заинтересован, поэтонму воздерживается от голосования. Я голосую "за", -- сказал помощник режиссера. -- Таким образом, тремя голосами мы решили, что молнчание Ружены означает ее согласие. Из этого следует, что ты, пан оператор, должен не мешнкая снова взяться за дело... Оператор, склонившись к Ружене, обнял ее таким манером, что опять коснулся ее груди. Ружена оттолкнула его куда резче прежнего и крикнула: -- Убери свои грязные лапы! -- Ружена, разве он виноват, что вы ему так нравитесь. Мы все были в таком прекрасном настроении... -- обронила Камила. Еще за минуту до этого Ружена была абсонлютно пассивна и покорялась ходу вещей -- будь что будет, -- словно хотела распознать свою судьнбу по случайностям, происходившим с ней. Она позволила бы подчинить себя, совратить или подбить на что угодно, лишь бы только это ознанчало выход из тупика, в котором она очутилась. Однако случайность, к которой Ружена пронсительно обращала взор, неожиданно оказалась враждебной к ней, и она, униженная перед сонперницей и всеми осмеянная, осознала, что у нее лишь единственная надежная опора, единственнное утешение и спасение -- плод во чреве своем. Вся ее душа (вновь и вновь!) опускалась вниз, вовнутрь, в глубины тела, и она утверждалась в мысли, что с тем, кто спокойно расцветает в ней, она никогда не посмеет разъединиться. В нем -- ее тайный козырь, который возносит ее высоко над их смехом и грязными руками. Ей ужасно хотелось сказать им, выкрикнуть им это в лицо, отомстить им за их насмешки, а ей -- за ее сниснходительную любезность. Только бы сохранить спокойствие, говорила она себе, опуская руку в сумку за тюбиком. Она вынула его, но тут же почувствовала, как чья-то рука крепко сжала ее запястье. 18 Никто не заметил, как он подошел. Он вдруг оказался здесь, и Ружена, повернув к нему гонлову, увидела его улыбку. Он все еще держал ее за руку; она чувствонвала тиски его пальцев и подчинилась ему: тюнбик упал обратно на дно сумки. -- Уважаемые, позвольте мне присоединитьнся к вам. Меня зовут Бертлеф. Никто из присутствующих мужчин не испынтал восторга от прихода незваного господина, никто не представился ему, а Ружена была не столь искушенной в светских манерах, чтобы суметь представить его другим. -- Вижу, что мое появление несколько иснпортило вам настроение, -- сказал Бертлеф; он принес стоявший поодаль стул, поставил его на свободное место во главе стола и таким образом оказался напротив всей компании; справа от ненго сидела Ружена. -- Извините меня, -- продолнжал он. -- У меня уж такая странная привынчка -- я не прихожу, а предстаю взору. -- В таком случае разрешите нам, -- сказал помощник режиссера, -- считать вас всего лишь привидением и не уделять вам внимания. -- С удовольствием разрешаю вам, -- сказал Бертлеф с изящным поклоном. -- Однако бонюсь, что при всем моем желании вам это не удастся. Он оглянулся на освещенную дверь распинвочной и похлопал в ладоши. -- Кто, собственно, вас сюда приглашал, шеф? -- сказал оператор. -- Вы хотите дать мне понять, что я здесь нежелателен? Мы могли бы с Руженой тотчас уйти, но привычка есть привычка. Я всегда под вечер сажусь за этот стол и пью здесь вино. -- Он посмотрел на этикетку стоявшей на столе бутылки. -- Разумеется, получше того, что вы пьете сейчас. -- Хотелось бы знать, где в этом кабаке можнно найти что-нибудь получше, -- сказал помощнник режиссера. -- Сдается мне, шеф, что вы слишком вынпендриваетесь, -- добавил оператор, желая вынсмеять незваного гостя. -- В определенном вознрасте, конечно, человеку ничего не остается, как выпендриваться. -- Ошибаетесь, -- сказал Бертлеф, как бы пропуская мимо ушей оскорбительную реплику оператора, -- в этом трактире спрятаны вина понлучше, чем в иных самых дорогих отелях. В эту минуту он уже протягивал руку тракнтирщику, который до сих пор здесь почти не показывался, но теперь кланялся Бертлефу и спрашивал: -- Мне накрыть на всех? -- Разумеется, -- ответил Бертлеф и обратилнся к остальным: -- Дамы и господа, приглашаю вас отведать со мной вина, вкус которого я уже не раз здесь испробовал и нашел его великолепнным. Вы согласны? Никто не ответил Бертлефу, а трактирщик сказал: -- В отношении блюд и напитков могу понсоветовать уважаемому обществу полностью понложиться на пана Бертлефа. -- Друг мой, -- сказал Бертлеф трактирщинку, -- принесите две бутылки и большое блюдо с сырами. -- Потом он снова обратился к при- сутствующим: -- Ваше смущение напрасно. Друнзья Ружены -- мои друзья. Из распивочной прибежал мальчик лет двеннадцати, принес поднос с рюмками, тарелками и скатеркой. Поставил поднос на соседний стонлик и, перегибаясь через плечи гостей, стал сонбирать недопитые бокалы. Вместе с полупустой бутылкой перенес их на тот же столик, куда прежде поставил поднос, и салфеткой принялся старательно обметать явно нечистый стол, чтонбы застелить его белоснежной скатертью. Затем, снова собрав с соседнего столика недопитые бонкалы, хотел было расставить их перед гостями. -- Старые рюмки и бутылку с недопитой бурндой на стол не ставьте, -- сказал Бертлеф мальнчику. -- Отец принесет вино получше. Оператор возразил: -- Шеф, не могли бы вы оказать нам любезнность и разрешить нам пить то, что мы хотим? -- Как вам угодно, господа, -- сказал Бернтлеф. -- Я против того, чтобы навязывать люндям счастье. Каждый имеет право на свое сквернное вино, на свою глупость и на свою грязь под ногтями. Знаете что, юноша, поставьте перед кажндым гостем его прежнюю рюмку и чистый пуснтой бокал. Мои гости вольны будут выбрать между вином, взращенным туманами, и вином, рожденным солнцем. И в самом деле, перед каждым гостем сразу же оказались по две рюмки, одна пустая, другая с недопитым вином. К столу подошел трактирнщик с двумя бутылками, одну из них он зажал между колен и мощным рывком вытащил проб- ку. Затем немного вина налил в бокал Бертлефа. Бертлеф поднес бокал ко рту, попробовал и обнратился к трактирщику: -- Отличное. Урожая двадцать третьего года? -- Двадцать второго, -- сказал трактирщик. -- Наливайте, -- сказал Бертлеф, и трактирнщик, обойдя с бутылкой стол, наполнил все пуснтые бокалы. Бертлеф поднял бокал: -- Друзья мои, отведайте этого вина. У него вкус прошлого. Отведайте его, и пусть вам понкажется, будто вы высасываете из длинной мознговой кости одно давно забытое лето. Я хотел бы с помощью тоста соединить прошлое с нанстоящим, и солнце двадцать второго года с солннцем этой минуты. И солнце это -- Ружена, пронстая девушка, даже не ведающая, что она коронлева. Она сияет на фоне этого курорта, словно драгоценный камень на платье нищего. Она здесь словно луна на блеклом дневном небосвонде. Она здесь словно бабочка, порхающая на снегу. Оператор с трудом заставил себя рассмеяться: -- Не перехлестываете ли вы, шеф? -- Нет, не перехлестываю, -- сказал Бертлеф и повернулся к оператору. -- Это кажется тольнко вам, потому что вы всегда живете ниже уровння всего сущего, вы горькая трава, вы антропонморфный уксус! Вы полны кислот, которые бульнкают в вас, точно в сосуде алхимика! Вы отдали бы жизнь за то, чтобы обнаружить вокруг себя мерзость, какую носите внутри себя! Только так вы можете ненадолго почувствовать какое-то со- гласие между собой и миром. Ибо мир, который прекрасен, страшен для вас, он мучит вас и понстоянно исторгает вас из своей среды. До чего невыносимо: грязь под ногтями и красивая женнщина рядом! А потому сначала надо облить женнщину грязью, а уж потом радоваться ее присутнствию. Это так, господа! Я рад, что вы прячете руки под стол, вероятно, я был прав, когда гонворил о ваших ногтях. -- А я кладу на ваше пижонство, я же не шут вроде вас, при белом воротничке и галстунке, -- отрубил оператор. -- Ваши грязные ногти и рваный свитер не являют собою ничего нового под солнцем, -- сканзал Бертлеф. -- Когда-то очень давно один киникийский философ хвастливо прогуливался по Афинам в рваном плаще, стремясь вызвать у всех восхищение своим равнодушием к условнностям. Сократ, встретив его, сказал: "Сквозь дыру в твоем плаще я вижу твое тщеславие". И ваша грязь, господа, самодовольна, а ваше санмодовольство грязно. Ружена не могла опомниться от дурманящей неожиданности. Человек, которого она знала лишь мельком как пациента, пришел к ней на помощь, словно упал с небес. Она была околдонвана изысканной естественностью его поведения и той жесткой уверенностью, с какой он сразил дерзость оператора. -- Я вижу, вы утратили дар речи, -- сказал Бертлеф оператору после недолгой паузы, -- но поверьте, я вовсе не хотел вас оскорбить. Я пончитатель спокойствия, а не распрей, и ежели меня слишком увлекло красноречие, прошу изнвинения. Я хочу лишь, чтобы вы испробовали это вино и выпили со мной за Ружену, ради которой я и пришел с