Генри Райдер Хаггард. Суд фараонов Глава I Ученые, -- или, по крайней мере, некоторые из них, так как не все ученые единодушны, -- убеждены, будто они знают все, что следует знать о человеке, включая, разумеется, и женщину. Они проследили его происхождение, показали нам, как изменились его кости и форма тела, как под влиянием потребностей и страстей понстепенно развивался его ум, вначале стоявший на очень низкой ступени. И в заключение они наглядно доказали, что в человеке нет ничего такого, чего нельзя было бы объяснить на анатомическом столе, что его упования на загробную жизнь коренятся в страхе смерти или, как говорят другие, в боязни грозы и землетрясения; что его связь с прошлым -- просто-напросто унаследованная память о дальних предках, живших в этом прошлом, может быть, миллионы лет назад, и все, что есть в нем благородного, только лак, нанесеннный на него цивилизацией, а все дурное и низкое должно быть принписано заложенным в нем первобытным инстинктам. Одним словом, по мнению ученых, человек -- животное, которое, как и все прочие, всецело зависит от той среды, где он живет, и даже окраску свою принимает от нее. Это -- факты, говорят ученые (или, по крайней мере, некоторые из них), а остальное -- ерунда. Временами мы склонны соглашаться с этими мудрецами, осонбенно после того, как прослушаем у кого-нибудь из них курс лекций. А затем может случиться, что виденное или испытанное лично нами заставит нас снова задуматься и пробудит в нас прежние сомнения, божественные сомнения, и с ними еще более сладкую надежду на то, что, кроме этой, есть иная жизнь. А вдруг, думается нам, человек все-таки больше, чем животное? А может быть, он помнит самое отдаленное прошлое и способен заглядывать в будущее, не менее далекое? Может быть, это не мечта, а правда, и он действительно обладает бессмертной душой, способнной проявиться в той или иной форме; и душа эта может спать века, но, несмотря на то, спит она или бодрствует, она остается сама собой, неизменной и неразрушимой. Один случай из жизни мистера Джеймса Эбенезера Смита мог бы многих навести на такие размышления, будь этот случай им знанком во всех подробностях, чего, однако, насколько мне известно, не произошло. Ибо мистер Смит был из тех людей, которые умеют молчать. И все же, несомненно, случай этот заставил крепко призадуматься одного человека -- именно того, с кем он приключился. Джеймс Эбенезер Смит и до сих пор все думает о нем и не может себе толком объяснить его. Дж. Э. Смит родился в почтенной семье и получил хорошее воснпитание. Он был недурен собой и в колледже считался подающим надежды юношей, но, прежде чем он получил диплом, с ним случинлась неприятность, о которой здесь незачем распространяться, и он был выброшен, так сказать, на мостовую, без друзей и без гроша в кармане. То есть нельзя сказать, чтобы уж вовсе без друзей, так как у него был крестный, коммерсант, в честь которого его и назвали Эбенезером. К нему-то и обратился Смит, чувствуя, что тот обязан как-нибудь вознаградить его за то ужасное имя, которым его наденлили при крещении. До известной степени Эбенезер-старший признавал это обстонятельство. Никакого геройского подвига он не совершил, но все же нашел своему крестнику местечко клерка в банке, где был одним из директоров, -- скромное место писца, не более. И еще, когда год спустя он умер, крестнику осталось от него сто фунтов, как говонрится, на траурное кольцо. Смит, человек практичный, вместо того чтобы купить это кольнцо, совсем ему не нужное, вложил сто фунтов в рискованную, но многообещающую биржевую спекуляцию. Случилось так, что дейнствия его были верны -- он не прогадал и вместо одного таланта получил обратно десять. Он повторил опыт, и опять-таки успешно, так как по своему положению он мог иметь сведения из первоисточнника. К тридцати годам Смит оказался обладателем целого состоянния в двадцать пять с лишним тысяч фунтов. И тогда (это свидентельствует о том, каким он был умным и практичным человеком) перестал спекулировать, поместив свои деньги так, чтоб они давали ему, при полной безопасности капитала, верных четыре процента годовых. К этому времени Смит уже значительно преуспел на службе, правда он и сейчас оставался клерком, но уже с жалованьем в четынреста фунтов в год и с надеждами на повышение оклада. Короче говоря, положение его было таково, что он мог бы и жениться, если бы только пожелал. Но случилось так, что он не захотел -- может быть, потому, что, за неимением друзей и знакомств, не встретил на своем жизненном пути ни одной женщины, которая бы ему поннравилась, а может быть, и по другой причине. Застенчивый и сдержанный, он не доверял людям и никому о себе не рассказывал. Никто, даже его начальство в банке, не подозренвали, что он человек со средствами; никто у него не бывал -- знали только, что он живет где-то возле Путной; он не был членом ни одного клуба и не имел ни одного близкого приятеля. Удар, нанесеннный ему жизнью в ранней юности, грубое обращение и щелчки, испытанные им однажды, так глубоко запали в его чувствительную душу, что он никогда уже больше не искал близости с себе подобнными. Еще молодой годами, он, в сущности, жил совсем, как старый холостяк. Вскоре, однако, Смит заметил, -- это было после того, как он перестал играть на бирже, -- что так, как он живет, жить скучно, что надо найти применение своим способностям. Он попробовал было заняться благотворительностью, но убедился, что человек с чувствительной душой не годится для предприятия, которое чаще всего сводится к самому бесцеремонному вмешательству в чужие дела. Поэтому, хоть и не без борьбы, он бросил это занятие, успонкоив свою совесть тем, что передал часть своего капитала, и не малую, на благотворительные цели и на раздачу бедным, нужданющимся в помощи, пожелав остаться неизвестным. Все еще не зная, куда приткнуть себя, Смит однажды, после закрытия банка, зашел в Британский музей, не столько ради санмого музея, сколько для того, чтобы укрыться от дождя. Бродя наугад по залам, он очутился в огромной галерее, отведенной егинпетской живописи и скульптуре. В первый момент он был изумлен и озадачен, так как понятия не имел о египтологии; ему стало даже немного жутко. Наверное, это был великий народ, подумал он, если сумел создать такие грандиозные произведения. И с этой мыслью у него появилось желание ближе познакомиться с египетским нарондом, больше узнать о нем. Он уже собирался уходить, когда взгляд его случайно остановился на гипсовом слепке головки женщины, висевшем на стене. Смит посмотрел на нее в другой раз, в третий, и с третьего взглянда влюбился. Нечего и говорить, что сам он не подозревал об этом. Он знал только, что с ним произошла какая-то перемена, и он не мог забыть лица случайно виденной гипсовой головки. Пожалуй, оно даже и не было по-настоящему красиво, за исключением удивительнной мистической улыбки; пожалуй, и губы были слишком толсты, а ноздри чересчур раздуты. Но для него это лицо было сама Крансота -- красота, которая притягивала его к себе как магнит и будила удивительные фантазии, порой такие странные и нежные, какими бывают только воспоминания. Он, не отрываясь, смотрел на каменнную маску, которая нежно улыбалась ему в ответ. Более тридцати столетий улыбалась маска небытию в какой-нибудь гробнице или потайной нише, как когда-то улыбалась миру женщина, портретом которой она была. В галерею вкатился шариком коротенький, толстый господин и властным тоном начал отдавать приказы рабочим, снимавшим с пьедестала соседнюю статую. Смиту пришло на ум, что этому госнподину тут должно быть все известно. С усилием победив свою врожнденную застенчивость, он приподнял шляпу и обратился к нему с вопросом, не может ли тот сказать, с кого снята эта гипсовая маска. Толстый господин, -- как оказалось потом, заведующий музенем, -- взглянул на Смита и, убедившись, что он непритворно заиннтересован, ответил: -- Не знаю. И никто не знает. У нее есть несколько имен, но в подлинности их я не уверен. Может быть, когда-нибудь найдут туловище этой статуи -- тогда мы узнаем, конечно, если под ней есть надпись. Всего вероятнее, однако, что оно давным-давно поншло на известку. -- Так что вы ничего не можете мне сообщить о ней? -- Весьма немногое. Прежде всего, это копия. Оригинал нахондится в Каирском музее. Головку эту, если не ошибаюсь, нашел Мариетт и назвал ее по-своему. По всей вероятности, обладательнница ее была царицей восемнадцатой династии, судя по работе. Вы сами видите -- о царственном сане ее достаточно свидетельнствует сломанный уреус. Поезжайте в Египет, если хотите изунчить этот маленький шедевр в оригинале. Чудесная вещица -- одна из самых красивых головок, какие были найдены в Египте. Ну, мне пора. Прощайте. И он мелкими шажками побежал по длинной галерее. Смит не знал, что такое уреус[1], но не решился задержать занведующего расспросами. Он поднялся на второй этаж и начал разнглядывать мумии и украшения. Ему как-то обидно было думать, что обладательница этой прелестной, манящей к себе головки давным-давно, еще до наступления христианской веры, была уже мумией. Он вернулся в скульптурную галерею и любовался гипсовой головкой до тех пор, пока один из рабочих не сказал товарищу, что не мешало бы этому господину для разнообразия посмотреть на живую женщину. Смит сконфузился и ушел. По пути домой он зашел в книжный магазин и велел прислать все лучшее, что написано о Египте. Когда два дня спустя в комнату его внесли огромный ящик и с ним счет на тридцать восемь фунтов, он был несколько раздосадован. Однако добросовестно прочел все эти книги и за три месяца весьма недурно изучил древний Египет и даже стал немного разбираться в иероглифах. В январе, то есть на исходе этих трех месяцев, Смит удивил дирекцию прошением об отпуске на два с половиной месяца -- до сих пор он довольствовался двумя неделями отдыха в год. На их расспросы он ответил, что у него запущенный бронхит и что доктора советуют ему пожить в Египте. -- Превосходный совет, -- сказал директор, -- но я боюсь, что это будет вам не по карману. Там, в Египте, человека норовят обондрать как липку. -- Я знаю, -- был ответ, -- но у меня есть кое-какие сбереженния, а мне ведь, кроме себя, тратить больше не на кого. Таким образом, Смит попал в Египет и увидал оригинал восхинтившей его головки и тысячу других, не менее очаровательных. Но этим он не ограничился. Присоединившись к группе египтолонгов, производивших раскопки вблизи древних Фив, -- те, разумеется, только обрадовались участию интеллигента, -- он целый месяц вменсте с ними усердно копал, но ничего особенно не нашел. Лишь года два спустя он сделал свое великое открытие, извенстное под именем гробницы Смита. Здесь нужно заметить, что состояние его здоровья настолько ухудшилось, что требовало еженгодных поездок в Египет, так, по крайней мере, полагали директора банка. А так как Смит не требовал летнего отпуска и всегда готов был поработать за товарища или сверхурочно, то в отпуске ему не отказывали, и каждую зиму он отправлялся на восток. В эту третью свою поездку в Египет Смит добился от директора музея древностей в Каире разрешения производить раскопки на свой страх и риск за свой счет. Разрешение это было дано на обычнных условиях, а именно: что отдел древностей вправе будет взять из найденных им предметов любые, а при желании -- и все. Устроив все это, Смит провел несколько дней в Каирском музее и ночным поездом выехал в Люксор, где его уже дожидался поднрядчик, бывший переводчик Магомет, с нанятыми им рабочими -- феллахами. Их было всего сорок человек, так как раскопки преднполагалось вести в ограниченном масштабе. Смит ассигновал на эту затею не более трехсот фунтов, а на эти деньги в Египте не разнгуляешься. В прошлый свой приезд Смит уже наметил место для раскопок -- дикое, запущенное кладбище близ храма Медянет -- Хабу, известнное под именем Долины Цариц в старых Фивах. Здесь, отдаленные от усыпальниц их царственных супругов промежуточным холмом, были преданы земле несколько величайших цариц Египта: их-то могилы и хотелось обследовать Смиту. Он знал, что некоторые из них еще не открыты. Говорят, счастье благоприятствует смелому. Кто знает? Может быть, ему и посчастливится найти могилу неведонмой красавицы-царицы, лицо которой неотступно стояло перед ним уже три года. Около месяца его рабочие копали, ничего не находя. Выбраннное Смитом место действительно оказалось входом в гробницу. Но это выяснилось лишь через двадцать пять дней. Войдя в пещеру, Смит был разочарован. Или царица, найдя себе здесь успокоение, умерла очень молодой, и ее не постеснялись похоронить где попало; или же это только преддверие, а не сама гробница, или, наконец, стены оказались непригодными для скульптурных изображений, канкие обыкновенно находят в египетских усыпальницах. Смит все-таки решил продолжать раскопки, роя пробные ямы и траншеи в различных местах, но по-прежнему ничего не находя. Две трети времени и денег, которыми он располагал, были уже зантрачены напрасно, прежде чем счастье улыбнулось ему. Однажды, под вечер, возвращаясь домой после бесплодно пронведенного рабочего дня, он заприметил небольшую вади, или пещеру на склоне холма, полузасыпанную камнем и песком. Такие пещеры здесь встречались на каждом шагу, и эта не сулила ничего большего, чем другие, уже исследованные. Однако почему-то именно эта пещенра привлекла внимание Смита. Он уныло прошел мимо нее, но потом вернулся, -- Вы куда, сэр? -- спросил Магомет. Смит указал рукой на пещеру. -- Напрасно, сэр. Здесь нет гробницы. Эта пещера расположена слишком близко к вершине. И воды в ней очень много, а мертвые царицы любят лежать на сухом месте. Но Смит все-таки пошел, и рабочие покорно побрели за ним. Он исследовал утес. На камне не было следов какого бы то ни было орудия. Рабочие уже повернулись, чтобы уйти, но Смит, понвинуясь тому же странному инстинкту, который привел его к этому месту, взял у одного из них лопату и начал раскапывать песок, принкрывавший каменную основу утеса, ибо здесь почему-то не было ни валунов, ни мусора, как в других местах. Видя, что хозяин сам взялнся за работу, феллахи тоже стали копать и минут двадцать, если не больше, усердно отбрасывали лопатами песок, больше в угоду ему, так как все были уверены, что могилы здесь быть не может. Когда они дорылись до глубины шести футов, а камень имел все тот же девственный, нетронутый вид, Смит, наконец, сам велел им бросить работу. С возгласом досады, в последний раз вонзил он заступ в песок и вдруг наткнулся на что-то твердое. Смит разгреб песок -- обнанружился округленный край чего-то, по-видимому, карниза. Он понзвал уже уходивших рабочих, молча указал им на выступ, и они, такнже молча, снова принялись за работу. Через пять минут уже было ясно, что это действительно карниз, а через полчаса откопали и верхннюю часть двери, ведущей в гробницу. -- Старые люди ее закладывали, -- молвил Магомет, указывая на плоские камни, которыми была заложена дверь, скрепленные илом вместо извести, и на смутный отпечаток на засохшем иле изображений священных скарабеев на печатях чиновников, в обянзанности которых входило опечатывать места последнего успоконения царственных особ. -- Может быть, там царица и не тронута, -- продолжал он, не получив ответа на свои слова. -- Может быть, -- коротко молвил Смит. -- А ты копай-ка лучнше. Не трать времени на разговоры. И снова все усердно принялись за работу, пока не наткнулись на нечто такое, от чего Смит застонал. В каменной кладке, принкрывшей дверь, оказалось дыра -- покой гробницы был нарушен. Магомет тоже увидел это и опытным глазом исследовал верхушку отверстия. -- Вор очень давний, -- решил он. -- Смотри. Хотел опять вынстроить стену, но убежал, не окончив работу. -- Он указал на нескольнко плоских камней, кое-как положенных обратно на место и не скрепленных цементом. -- Копай, копай, -- приказал Смит. Десять минут спустя отверстие показалось полностью. Оно было едва достаточно, чтобы человек мог пролезть в него. Солнце садилось быстро, словно катилось вниз по небу. Еще минуту назад оно было позади копающих, над крутыми гребнями западных холмов, а теперь уже собиралось скрыться за их вершинами. А еще через минуту скрылось. И только одно мгновение зеленая искорка горела на том месте, где только что было солнце. Потом и она погасла, и на землю разом спустилась египетская ночь. Феллахи о чем-то перешептывались между собой; двое под каким-то предлогом ушли; остальные сложили свой инструмент и повернулись к Смиту, вопросительно глядя на него. -- Люди говорят, что не хотят дольше здесь оставаться. Боятся привидений. В этих гробницах живут ифриты -- злые духи. Завтра, когда будет светло, рабочие придут закончить работу. Глупые, извенстно, что же спрашивать с простых феллахов, -- с сознанием своего превосходства заключил Магомет. -- Конечно, -- сказал Смит, знавший, что никакими деньгами не заставишь египтян после заката солнца раскапывать могилы. -- Отнпусти их. А мы с тобой останемся и будем сторожить здесь до утра. -- Не могу, господин. Мне что-то нехорошо. Должно быть, лихорадку схватил. Пойду в лагерь -- надо будет хорошенько укрыться на ночь. -- Хорошо. Ступай, но если среди вас найдется храбрец, пусть он принесет мне мое теплое пальто, чего-нибудь поесть и вина, да еще фонарь, который висит в моей палатке. Я буду ждать его здесь, в долине. Магомет, хотя и не очень уверенно, пообещал все исполнить, одновременно пытаясь убедить Смита, чтобы он лучше шел вместе с ними, а то, чего доброго, его обидят ночью духи, но видя, что это ему не удается, сам поспешил убраться подобру-поздорову. Смит закурил трубку, уселся на песок и стал ждать. Через полнчаса до него донеслось пение и сквозь густую тьму засветились огоньки в долине. "Это мои храбрецы", -- подумал он и пошел им навстречу. Он не ошибся. Это были его рабочие -- целых двадцать челонвек -- в меньшем количестве они не решились предстать перед духанми, по их мнению, бродящими ночью в этой долине. Когда свет фонаря, который нес один из рабочих, -- не Магомет, тот, по его словам, так разнемогся, что не в силах был прийти, -- озарил белую фигуру Смита, рабочий выронил фонарь, и с криком испуга вся добнлестная компания обратилась в бегство. -- Сыны трусов! -- рявкнул Смит им вдогонку на чистейшем арабском языке. -- Это я, ваш господин, а не ифрит. Услышав его голос, они не сразу, робея, но все же вернулись. И тут Смит заметил, что каждый из них что-нибудь нес, -- это для того, чтобы оправдать то, что их много. У одного в руках был хлеб, у другого фонарь, у третьего коробка сардин, у четвертого консервнный нож; у кого-то спички, бутылка пива. Двое бережно несли в руках пальто Смита, причем, один держал его рукава, а другой -- полы. -- Положите все это, -- приказал Смит. -- А теперь удирайте, и живее. Если не ошибаюсь, я только что слышал беседу двух ифритов о том, что они сделают с последователями Пророка, осмеливншимися издеваться над своими богами, если встретят их в этом священном месте ночью. Этот дружеский совет был исполнен мгновенно. Через минуту Смит остался один на один со звездами и готовым, наконец, успонкоиться ветром пустыни. Собрав свои пожитки или, по крайней мере, то, что могло прингодиться ему, он рассовал их по карманам и вернулся ко входу в могилу. Здесь он при свете фонаря поужинал и улегся, надеясь уснуть. Но уснуть не мог. Каждую минуту что-то будило его -- то вой шакала между скал, то еще что-нибудь. Один раз песочная муха так больно укусила его в ногу, что он подумал, уж не скорпион ли это. Несмотря на теплое пальто, он чувствовал озноб, так как нижннее его платье и белье намокли от пота; он подумал, что так нетруднно простудиться или схватить злокачественную лихорадку, поднялся и начал ходить, чтобы согреться. Тем временем взошла луна и озарила все детали этой странной унылой картины. Тайны Египта бередили душу Смита. Сколько когда-то живших царей и цариц похоронено в том холме, который он попирает ногами! И вправду ли лежат они в могиле или же брондят призраками по ночам, как говорят феллахи? Не могут найти себе успокоения и обходят страну, где некогда они владычествовали. Религия египтян учит, что Ка, или двойник наш, вечно бродит в тех местах, где погребено наше тело. И если вдуматься, то в этих суенвериях отыщется нечто такое, во что трудно не верить и христинанину. Ведь верим же в Искусителя и в воскресение мертвых. И разнве сам он, Смит, не написал брошюру о некотором сходстве с хринстианством религии древних египтян -- брошюру, которую он собинрается опубликовать под псевдонимом? Но об этом ему было как-то жутко думать в эту минуту -- ведь как-никак он -- осквернитель могил. Его ум, или, вернее, его фантазия усиленно работала. Чего только не видели эти скалы? Ему казалось, что по дороге, которая, несомненно, скрыта под наносным песком, там, где он стоит, тянется процессия к темным дверям открытой им гробницы. Он отчетливо видел, как извивается погребальное шествие между скалами. Вперенди жрецы, с бритыми головами; в леопардовых шкурах, или же в белоснежных одеждах, с мистическими символами своего звания. За ними -- погребальная колесница, запряженная быками; на ней большой четырехугольный ящик и в нем два гроба, а внутри мумия царя или царицы; "ястреб, распростерший свои крылья и летящий в лоно Осириса", бога смерти. Позади плакальщицы, оглашающие воздух жалобными воплями. Дальше несут дары умершему -- сонсуды, утварь, драгоценности. Затем идут высшие сановники государства. За ними сестры царицы, ведущие за руку удивленных детей. За ними сыновья фараона, несущие эмблемы своего царственнного сана. И, наконец, позади всех, сам фараон в парадном одеянии, в двойнном венце с золотою змеею наверху, в тяжелых золотых браслетах и тяжелых, звенящих на ходу серьгах. Голова фараона поникла, поступь тяжела; кто знает, какие мысли бродят в его царственной голове? Быть может, скорбь об умершей царице? Но ведь у него есть другие жены и нет счета красивым наложницам. Бесспорно, она была кротка и прекрасна, но ведь красота и кротость даны в удел не ей одной. Да и так ли уж кротка была она, если позволяла себе иной раз перечить ему, царю, и сомневаться в божественности его велений? Нет, без сомнения, царь думает не только об умершей, для которой он велел выстроить эту пышную гробницу и принес щедрые дары, чтобы обеспечить ей милость. Он думает также о себе и о другой гробнице, по ту сторону холма, над которой уже много лет работают лучшие художники его страны, -- о другом месте успокоения, куда сойдет и он, когда настанет его час, ибо перед Смертью все равны -- и цари, и рабы. Видение исчезло. Но оно было так реально, что Смит подумал: уж не задремал ли он на ходу. Однако сейчас он не спал и озяб ужаснно. А неподалеку собралась уже целая стая шакалов. Что за нагнлость! Один даже не побоялся просунуть морду в освещенный круг -- тощий, желтый, -- должно быть, почуял остатки ужина. А может быть, почуял его самого -- человека. Да и не одни шаканлы -- в этих горах бродят подчас и разбойники, а он здесь один и безоружен. Не погасить ли фонарь? Это было бы благоразумнее, но Смиту не хотелось быть благоразумным. При свете все-таки не так одиноко. Убедившись, что уснуть ему не удастся, Смит решил согреться с помощью работы. Схватив заступ, он принялся копать у самых дверей гробницы. Шакалы от удивления завыли. К таким зрелищам они не привыкли. Сама луна, старая как мир, могла бы подтвердить, что, по крайней мере, уже больше тысячи лет еще ни один человек не осмелился вторгнуться в гробницу, тем более в такой необычнный час. Прошло минут двадцать. Смит усердно копал. Неожиданно заступ его со звоном ударился о что-то зарытое в песке: в безмолвии ночи звук раздался особенно громко. "Должно быть, камень. Надо выкопать -- пригодится против шакалов", -- подумал Смит, осторожно стряхивая с заступа песок. Камень оказался небольшим -- таким не испугаешь зверя. Однако Смит все-таки поднял его и потер в руках, чтоб очистить от принставшей пыли. И, приглядевшись, увидел, что это не камень, а бронза. -- Осирис, -- решил Смит, -- это его изображение, зарытое у входа в гробницу, для охраны ее от злых сил. Нет, наверное, это Исида. И то нет -- это головка статуэтки, и, кажется, хорошая резьба, по крайней мере, при лунном свете так кажется. По-видинмому, даже позолоченная бронза. Он пошел за фонарем и навел его на найденный предмет. И вдруг вскрикнул от радостного изумления: -- Да ведь это та самая головка, что на маске! Ну да -- та санмая. Моя царица! Ей-Богу, она! Он не мог ошибиться. Те же губы, немного даже полноватые; те же ноздри, тонкие, трепетные, красиво изогнутые, но слишком раздутые; те же брови дугой и мечтательные, широко расставленные глаза. А главное, та же пленительная и загадочная улыбка. Работа дивная -- прямо шедевр. На этом шедевре был настоящий царский головной убор, концы которого свешивались на грудь. Статуэтка, благодаря позолоте, ничуть не заржавела и отлично сохранилась, но от нее осталась только голова, отбитая, по-видинмому, одним ударом, так как линия была очень чистая. Смит сразу сообразил, что статуэтка была украдена вором, приннявшим ее за золотую, но по выходе из гробницы вора взяло сонмнение и он разбил ее о камень. Остальное не трудно было угадать. Убедившись, что это не золото, а золоченая бронза, вор не стал уносить ее, а разбил и бросил, по крайней мере, так объяснил себе это Смит. И объяснение это не совсем правильно, как будет видно из дальнейшего. Первое, что решил сделать Смит, это разыскать туловище стантуэтки. Он долго копал и шарил в песке, но безуспешно: остальных кусков он не нашел. И подумал, что вор, быть может, в сердцах, оставил туловище у себя, а голову бросил здесь. Смит еще раз внинмательно осмотрел головку и на этот раз заметил, что на ней была дощечка с тонко вырезанной надписью. К этому времени Смит уже наловчился разбирать иероглифы и без труда прочел: "Ma-Ми. Великая государыня. Возлюбленная". В этом месте дощечка была переломлена. "Ma-Ми. Никогда не слыхал о такой царице. Должно быть, история не знает ее. Интересно, чья же она была возлюбленная. Амена, или Гора, или Исиды -- наверное, какого-нибудь божества". Он, не отрываясь, смотрел на дивное изображение, как некогда смотрел на гипсовую головку в музее, и головка, воскресшая из пыли веков, улыбалась ему со стены. Только та головка была слепком, а эта -- портретом красавицы, лежавшим на груди умершей, похоронненной в этой самой гробнице. Смит принял неожиданное решение. Он сейчас же исследует эту гробницу. Было бы святотатством пустить сюда прежде себя кого-нибудь другого. Он сначала сам посмотрит, что скрывается там, внутри. Почему бы и не войти? Лампа у него хорошая, масла в ней донстаточно -- хватит на несколько часов. Если внутри и был скверный воздух, он успел выйти через расчищенное отверстие. Его как будто неотступно что-то звало войти и посмотреть. Он сунул бронзовую головку в карман жилета, так что она находилась как раз под серднцем, направил свет лампы сквозь отверстие, заглянул внутрь. По-видимому, влезть будет не трудно -- песок лежал вровень с входным отверстием. Без труда он влез и пополз дальше, но ход был так узок, что он едва мог протиснуться между его дном и верхним покрытием. Дальше он был почти полностью заполнен грязью. Магомет был прав в том, что могилу, высеченную в этой части скалы, непременно зальет водой. Ее и залило, очевидно, после какой-нибудь сильной грозы, и Смит уже начал бояться, что вода, смешавшись с песком, образовала непроходимую преграду. По-видинмому, строители на это и рассчитывали -- оттого-то они и оставили вход без всяких украшений -- и даже нарочно вырыли дыру под дверью, чтобы дать возможность грязи проникнуть внутрь. Однанко же ошиблись в расчете. Естественный уровень грязи не дошел до покрытия могилы, и хотя с трудом, но все-таки можно было пролезть в нее. Смит прополз шагов сорок или около того, как вдруг заметил, что он находится у подножия лестницы. Тогда план постройки стал ему ясен -- сама могила находилась выше входа. Здесь стены были уже расписаны. Все рисунки изображали царинцу Ma-Ми в царском венце и в прозрачных одеждах, представляенмую одному божеству за другим. Промежутки между фигурами царицы и божеств были заполнены иероглифами, такими четкими, как будто художник начертал их сегодня. С первого взгляда Смит убедился, что это все -- цитаты из Книги Смерти. Вор, осквернивший гробницу, вторгся в нее, по всей вероятности, вскоре после понгребения, -- застывшая грязь, по которой ступал теперь Смит, была еще свежа и мягка, ибо на ней сохранились следы осквернителя и на стенах отпечатки его пальцев; а в одном месте -- даже четкий отнпечаток всей ладони; видны были не только очертания руки, но и линии. Ряд ступеней вел к другому коридору, повыше первого, куда вода не дошла; с правой и с левой стороны коридора виднелись начатые и недоконченные покои. Царица, очевидно, умерла молодой. Гробнинца, предназначенная для нее, не была даже закончена. Еще нескольнко шагов, и ход расширился -- целый квадратный зал, шагов триднцать в длину. Потолок его весь был расписан коршунами с раснпростертыми крыльями; у каждого в когтях висел Крест Жизни. На одной стене была изображена ее величество Ma-Ми, стоявшая в ожидании, пока Анубис взвешивал ее сердце, положив его на одну чашу весов, в то время как на другой лежала Истина, и он записывал на табличках приговор. Здесь были приведены все ее титулы: "Велинкая Наследница царств, Сестра и Супруга царей, Царственная сестнра, Царственная жена, Царственная мать, Повелительница двух стран, Пальмовая ветвь Любви, Красота необычайная". Торопливо осматривая их, Смит заметил, что имя фараона, супругой которого была Ma-Ми, нигде не упоминается, как будто даже пропущено нарочно. На другой стене Ma-Ми, сопровождаемая своим Ка, или двойником, приносила дары различным богам или же говорила умилостивительные речи безобразным демонам подземнонго мира, называя их по именам и заставляя их сказать: "Проходи. Ты чиста". Наконец на последней стене, торжествующая после всех преодонленных испытаний, Ma-Ми, оправданная Осирисом, вступала в чернтоги богов. Все это Смит бегло оглядел, освещая фонарем, который он то поднимал, то опускал. И, не закончив осмотр, заметил нечто, сильно раздосадовавшее его. На полу следующей комнаты, где стояли гронбы, ибо первая была как бы преддверием к ней, лежала кучка обугнлившихся предметов. Он мгновенно все понял. Сделав свое дело, вор сжег саркофаги, а с ними и мумию царицы. В этом не могло быть сомнений, так как среди пепла виднелись обуглившиеся человечеснкие кости, а потолок гробницы был закопчен и даже потрескался от огня. Значит, искать тут нечего -- все уничтожено. В спертом воздухе гробницы было трудно дышать. Устав от беснсонной ночи и долгой работы, Смит присел на выступ скалы, или скамеечку, высеченную в стене, -- по-видимому, для приношений усопшей, так как на ней еще валялись иссохшие цветы -- и, поставив фонарь возле ног, долго сидел, глядя на обуглившиеся кости. Да, вон лежит нижняя челюсть и на ней сохранившиеся несколько зубов, мелкие, белые, правильной формы. Несомненно, Ma-Ми умерла молодой. Разочарование и святость места действовали ему на нернвы -- он не в силах был оставаться здесь дольше. Фонарь раскачивался в его руках, он снова шел по расписанному живописью коридору. Ему не хотелось рассматривать стенную живонпись -- она могла подождать до утра; разочарование было слишком тяжелым. Он спустился обратно по ступенькам и вдруг заметил торнчавший из песка, покрывшего грязь, то ли угол красного ящика, то ли корзиночки. Он мигом разгреб песок -- да, действительно, это была корзина -- небольшая, длиной в фут, из тех, в которых древние египтяне приносили в гробницы фигурки, погребаемые вместе с усопшими. По-видимому, корзину обронили, так как она была опрокинута набок. Смит открыл ее без особых надежд, так как вряд ли бы ее здесь оставили, если б в ней заключалось что-либо ценное. Первое, что бросилось ему в глаза, -- это была рука мумии, слонманная в кисти, маленькая женская рука очаровательной формы. Она вся иссохла и побелела, как бумага, но контуры сохранились: длинные пальцы были тонки и изящны, а миндалевидные ногти накрашены красной краской, как это было в обычае у бальзамировнщиков. На руке было два золотых кольца; из-за этих колец она и была украдена. Смит долго смотрел на нее, и сердце его часто билось, ибо это была рука женщины, о которой он мечтал уже несколько лет. И не только смотрел, а поднес ее к губам и поцеловал. И в это мгновение ему почудилось, будто на него пахнул ветерок, холодный, но пропитанный ароматами. Затем, испугавшись мыслей, которые вызвал в нем этот поцелуй, он принялся рассматривать содержимое корзины. Здесь было еще несколько предметов, наскоро завернутых в куски погребальных покровов, сорванных с тела царицы. Это были обычные украшения, знакомые всем знатокам Египта; но тут вместо двух серег была одна, тонкой работы, сделанная в виде букета цвентов и граната, и чудное ожерелье было разорвано пополам, одна половина которого исчезла. Где же все остальное? И почему это брошено здесь? Подумав, Смит ответил себе и на этот вопрос. Очевидно, ограбив могилу, вор хотел сжечь саркофаг, надеясь таким образом скрыть следы своего преступления. Но, должно быть, дым настиг его и тогда, торопясь выбраться из опасной гробницы, которая могла стать и его могилой, вор уронил корзинку и уже не решился вернуться, чтобы поднять ее. Может быть, он думал прийти за ней завтра, когда воздух очистится от дыма. Но, как видно будет из дальнейшего, "завтра" для него так и не наступило. Звезды уже побледнели, когда Смит, наконец, выбрался на свенжий воздух. Час спустя, когда солнце стояло уже высоко, явился Магомет (оправившийся от своей внезапной болезни) и с ним его феллахи. -- А я тут поработал, пока вы спали, -- сказал Смит, показывая ему руку мумии (но не кольца, снятые с нее) и сломанную бронзонвую статуэтку, причем, опять-таки драгоценные украшения он снял и спрятал в карман. За последующие десять дней они полностью расчистили подход к гробнице. И при этом в песке, близ верхней ступени лестницы, которая вела к гробнице, нашли скелет мужчины с черепом, пробинтым топором. Магомет и Смит предположили, что это и был скелет вора, осквернителя гробницы. По всей вероятности, стражи захватили его при выходе и казнили без суда, а награбленное поделили между собою. А может быть, его убили его же сообщники. Больше в могиле ничего не нашли -- ни головы мумии, ни священного скарабея. Остаток своего отпуска Смит провел, фотогранфируя рисунки на стенах гробницы и списывая надписи, по различнным причинам чрезвычайно его заинтересовавшие. Затем, благогонвейно похоронив обуглившиеся кости царицы в потайном уголке пещеры, он поручил ее попечению заведующего местным отделом древностей, расплатился с Магометом и феллахами и уехал в Каир. Драгоценности он увез с собой, ничего никому о них не сказав, и захватил реликвию, еще более для него ценную, -- иссохшую ручку ее величества Ма-Ми. Глава II Смит сидел в святилище Каирского музея -- в кабинете заведуюнщего отделом древностей. Это была очень интересная комната. Повсюду книги: на полках, в шкафах, грудами навалены на полу; и всюду предметы, ожидающие своей очереди для исследования и внесения в каталог, -- предметы, вынутые из могил: горшок с сенребряными монетами, найденный в Александрии и пролежавший в земле более двух тысяч лет, недавно найденная мумия царственнного ребенка с надписью, нацарапанной на пеленках, и под одной из розовых завязок иссохший цветок лотоса -- последний дар материнской любви. "Зачем они вырыли этого младенца? -- подумал Смит. -- Оставинли бы его лежать там, где он лежал". У Смита было нежное сердце, но как раз в тот момент, когда он подумал о младенце, он уколол лежавшую в кармане руку о камень ожерелья -- и вспыхнул: совесть у него также была чувствительной. В эту минуту вошел заведующий, бодрый, живой, постоянно чем-то заинтересованный. -- А, милейший мистер Смит? Я рад вас видеть снова, тем более, что вы, кажется, поработали не без успеха. Как вы говорите, звали ту царицу, могилу которой вы нашли? Ma-Ми? Никогда не слыхал такого имени. Если б я не знал вас как добросовестного ученого, я бы подумал, что вы не так прочли или же сами выдумали это имя. Ma-ми... По-французски это было бы красиво -- mamie -- моя милочка. Уж, наверное, когда-нибудь кто-нибудь так и звал ее. Ну, рассказывайте, хвастайтесь. Смит вкратце поведал ему о своей находке, показал фотографинческие снимки и копии с надписей. -- Интересно, очень интересно! -- повторил заведующий. -- Оставьте их мне на несколько деньков -- надо будет присмотреться к ним поближе. Вы, разумеется, опубликуете их? Это будет стоить не дешево, так как рисунки и надписи, само собой, надо делать факнсимиле, но, наверное, найдется какое-нибудь ученое общество, котонрое поможет вам деньгами. Взгляните на эту виньетку. Необычайно красиво. Какая жалость, что этот подлый вор сжег тело мумии и украл драгоценности. -- Он не все унес с собой. -- Как! Наш инспектор говорил мне, мистер Смит, что вы ничего такого не нашли. -- Он не знал, что я нашел. Я не показывал ему. -- Вот вы какой скрытный! Ну, посмотрим. Смит не спеша расстегнул жилет и из внутренних карманов нанчал выгружать драгоценности, завернутые в погребальные покровы. Прежде всего -- золотой набалдашник скипетра в виде цветка граната с вырезанными на нем именем и титулами Ма-Ми. -- Какая прелесть! -- воскликнул заведующий. -- Посмотрите. Ручка была из слоновой кости, и этот мерзавец раздавил ее. Значит, кость не успела высохнуть. Очевидно, ограбление было совершено вскоре после похорон. Вот, посмотрите сами в лупу. Это все? Смит подал ему половину дивного ожерелья. -- Я перенизал его на другую нитку, но каждое зерно на своем месте,-- пояснил он. -- Боже мой! Это восхитительно! Обратите внимание на чистоту резьбы в этих головках богини Хатор, а на цветах лотоса -- наэмалированные мушкиНичего подобного у нас в музее нет. Смит продолжал выгружать свои карманы. -- Это все? -- каждый раз спрашивал его заведующий. -- Все, -- наконец ответил Смит. -- То есть нет. Я нашел еще сломанную статуэтку в песке, снаружи гробницы. Это -- портрет царицы, и я надеялся, что вы позволите мне оставить ее у себя. -- Ну, разумеется, мистер Смит. Она по праву ваша. Мы не такие уж грабители. А все-таки вы покажите мне ее. Еще из одного кармана Смит вытащил головку. Заведующий посмотрел на нее и с чувством проговорил: -- Я только что сказал, что вы скромны, мистер Смит, и все время восхищался вашей честностью. Но теперь я должен прибавить еще, что вы очень благоразумны. Если бы вы не взяли с меня обещания, что эта бронза останется у вас, она, конечно, не вернулась бы в ваш карман. Да и теперь, в интересах публики, не вернете ли вы мне моего обещания? -- О нет! -- печально вырвалось у Смита. -- Вам, быть может, неизвестно, что это -- подлинник найденнного Мариеттом портрета неведомой царицы, личность которой мы таким образом можем у