едений
Байского,  доныне  известных". В "Сказках о кладах" нашла своеобразный выход
тяга Сомова к "большому" повествованию. Но строится оно по  старинке,  самый
замысел  предполагал  обращение  к приему экстенсивного "нанизывания" разных
сказаний: по собственному признанию автора, целью его было "собрать  сколько
можно более народных преданий и поверий". Однако в "Сказках о кладах", как и
в других "былях" Сомова, поверья звучат совсем не так,  как  в  "небылицах".
Они  становятся важным средством характеристики персонажей рассказа, будь то
простодушные  носители  веры  в  чудесное,  предприимчивый   плут,   который
использует  ее  в  своих целях, или выражающий не чуждую элементов дидактики
точку зрения автора "просвещенный" герой.
     Подобное же  столкновение  разных  повествовательных  стихий  -  стихии
чудесного  и  контрастирующей с ней прозаически бытовой, иронической - легко
проследить и в произведениях Сомова  из  русской  жизни.  Народнопоэтическая
фантастика   и  тут  сохраняет  для  автора  свою  притягательную  силу.  Но
обрабатывая русские поверья, Сомов с  помощью  искусной  литературной  рамки
неизменно  включал  мир  народных  преданий и фантастических представлений в
более  широкий  культурный  контекст.  В  "Оборотне"   народная   фантастика
"остранена"  интонациями и деталями рассказа, вложенного в уста человека, не
принадлежащего к крестьянской среде. Свою "сказку" он начинает обращением  к
"любезному   читателю",   полемическими  выпадами  по  адресу  романтической
литературы  и  современной  журнальной  критики,   а   кончает   "Эпилогом",
ироническая концовка которого отсылает привычного к литературным "поучениям"
читателя  к  традиционному  басенному  сюжету.  Все  это  очень   напоминает
структуру  написанного  годом  позднее  пушкинского  "Домика  в  Коломне". В
"Кикиморе"   крестьянин   обращает   свой   сказ   о   домовой   нечисти   к
слушателю-барину, а тот не только сам не верит в чудеса, но и пытается (хоть
и без успеха) заронить искры сомнения в душу расскаэчика. Тем самым  повесть
превращается   в  картину  столкновения  двух  типов  сознания,  наивного  и
просвещенного.
     Но как Порфирий Байский  кроме  "былей"  писал  "небылицы",  так  Сомов
складывал  и  "русские  сказки".  Он  свободно  варьировал в них летописные,
сказочные, былинные мотивы,  использовал  народные  пословицы  в  поговорки,
дополняя  подлинно фольклорную основу собственным вымыслом. В сказках Сомова
- об Укроме-табунщике, об Иване, купецком сыне, о  дурачке  Елесе  ("В  поле
съезжаются,  родом  не  считаются")  -  бросается  в  глаза интерес автора к
героическим  сторонам  народного  характера,   причем   вершителем   подвига
оказывается  у  Сомова  Иван  русской  сказки,  о  котором никто не знал, не
слыхал, пока не пришла беда - лихие  ли  половцы  или  лесное  чудовище.  По
своему   героика-патриотическому   пафосу  к  этим  сказкам  непосредственно
примыкает лирическая миниатюра "Алкид в  колыбели",   где  Сомов,  продолжая
линию  гражданской  патетики  декабристской  поры  и предвосхищая лирические
пророчества Гоголя, призывает Россию идти "прямым путем,  путем  просвещения
истинного,  гражданственности  нешаткой",  к  предназначенному  ей  великому
будущему.
     Опыты  фольклорных  стилизаций  Сомова,   принципиально   отличные   от
поэтических  сказок  Пушкина,  были  учтены  В.  И.  Далем  в его творчестве
сказочника, развернувшемся в 1830-е гг.
     Одна  из  важных  заслуг  Сомова-прозаика  связана  с  третьей  линией,
изначально  существовавшей  в  повествовательном его творчестве. Речь идет о
вкладе писателя в создание русской беллетристики. Эпоха 1820- 1830-х гг.  не
только поставила перед литературой задачу освоения повествовательных жанров,
отвечающих  запросам  наиболее  передовой,  мыслящей  части  общества.   Она
потребовала развития н таких форм романа, повести, рассказа, которые ставили
перед собой более скромную цель - дать современный,  живой  и  занимательный
материал  для  удовлетворения  повседневных  потребностей  широкой  читающей
публики.  Как  участник  почти  всех  популярных   журналов   и   альманахов
1820-1830-х  гг.,  а  позднее  -  ближайший  сотрудник  Дельвига  и редактор
"Литературной газеты", Сомов прекрасно понимал, что без прозы  не  обойдется
ныне  ни  одно издание; как внимательный наблюдатель русской жизни, он знал,
что потребностью времени было обновление остававшегося неизменным  с  начала
века  репертуара  массового чтения. Нужна была такая беллетристика, которая,
занимая и развлекая читателя, не  прививала  бы  ему  дурного  литературного
вкуса,  незаметно  и  ненавязчиво  обогащала бы его познаниями, несла в себе
благотворное воспитательное начало. Одним из первых в русской прозе образцов
такой  беллетристики стали сомовские "рассказы путешественника". В основу их
легли разнообразные впечатления,  которыми  обогатила  писателя  поездка  на
Запад.  Наиболее  примечательной  особенностью  рассказов этого несобранного
цикла является стремление проследить связь "малой", частной жизни  героев  и
"большой",   исторической   жизни.   Так,   в   "Вывеске"   сквозь   рассказ
гсроя-"волосочесателя" о  смене  модных  причесок  просматривается  движение
истории  от эпохи Людовика XVI через бури революции к империи Наполеона I. А
в  "Почтовом  доме  в  Шато-Тьерри"  повесть  о  судьбе  любящих  героев   -
французского  офицера  и  немецкойглухонемой  девушки - сплетается воедино с
историей потрясений, которые перевернули вековой уклад жизни.
     В начале  1830-х  гг.  Сомов-прозаик  ищет  путей  к  обновлению  своей
повествовательной  манеры,  и не случайно. Время, когда на Руси повести были
"в диковинку", миновало. Но главное не в этом. В  1831  г.  пушкинский  круг
писателей,  к  которому  не без оснований причислял себя Сомов, взволнованно
обсуждал только что вышедшие в свет "Повести Белкина" и  "Вечера  на  хуторе
близ   Диканьки".   Сомов   был   достаточно   опытным   повествователем   и
проницательным критиком, чтобы оценить уроки своих гениальных  современников
и  осознать,  как  важно  в этик условиях найти собственный путь в искусстве
повествования.
     Примечательно, что в "Романе в двух письмах" Сомов, который  в  отличие
от  нас  не  знал начатого и незавершенного Пушкиным "Романа в письмах", где
поэт стремился перенести в прозу  завоевания  своего  романа  в  стихах,  во
многом  сознательно  шел за автором "Евгения Онегина". Самый сюжет "Романа в
двух письмах" - встреча в деревенской глуши столичного молодого  человека  и
"уездной  барышни"  -  навеян  "Онегиным", как подсказан романом Пушкина ряд
сцен и  фабульных  ситуаций.  Создавая  прозаический  эквивалент  "Онегина",
Пушкин,  тонко  чувствовавший  специфику  прозы, обогатил психологию и мысль
своих героев, с каждым  письмом  расширяя  картину  действительности.  Сомов
пошел  по  другому  пути  -  по  пути изображения типов дворянской поместной
жизни, "уплотнения"  бытового  фона  фабульных  событий,  обогащения  сюжета
занимательными поворотами и ситуациями. Существенно заметить и черту, прежде
характерную лишь для "рассказов путешественника": в "Романе в двух письмах",
как  и  в  написанной  следом  за  ним  повести  "Матушка и сынок", рассеяно
множество примет культуры и быта, четко приурочивающих действие произведения
к определенному хронологическому моменту.
     В  героях и коллизиях повестей "Сватовство" и "Матушка и сынок" ощутимо
сходство с характерами и ситуациями гоголевского "Ивана Федоровича Шпоньки".
Быть  может,  Сомов,  писавший  "Сватовство", когда лишь готовилась к выходу
первая книжка "Вечеров" ("Шпонька" же появился во второй), побудил Гоголя  к
состязанию  в  этом,  новом  виде  "малороссийской  были".  Незлобивый юмор,
особое внимание и тщательность,  с  которой  Сомов  воссоздает  неповторимые
приметы  уходящего в прошлое архаичного провинциального быта, опыты создания
ярких, выразительных характеров - вот что принес с собой  последний  этап  в
развитии искусства Сомова-повествователя.
     Даровитый  прозаик,  сыгравший  столь  заметную роль в начальный период
становления новой русской повести, Сомов ушел из жизни, не  успев  до  конца
самоопределиться  и  раскрыть свои возможности, в момент. Когда прозаические
жанры переживали пору  бурного  развития.  Романтик  по  своим  эстетическим
установкам,  Сомов  -  эстетик  и  художник  рано  понял,  что  не  все виды
романтической поэзии в равной мере могут выражать народный характер и  найти
путь  к душе народа. Обращаясь к народной демонологии, писатель остался чужд
мистицизму и  философским  увлечениям  романтизма.  В  его  повестях  мы  не
встретим  ни  попытки  отыскать  в  фольклорной  фантастике  ключ  к  тайнам
мироздания, ни поэтизированных образов романтических  мечтателей.  Напротив,
через   ряд   его   произведений   проходит   тема   осмеяния  разного  рода
романтического донкихотства. В первом же из  "рассказов  путешественника"  -
"Приказе  с того света" (1827) - это простодушное увлечение средневековьем и
вера в привидения; в "Сказках о кладах"  -  попытка  обрести  в  поэтических
преданиях  руководство  к  земному обогащению; в повести "Матушка и сынок" -
"мечтательные   глупости    сентиментальных    романтических    любовников",
преломленные  в  кривом  зеркале  провинциальных русских нравов. Быть может,
именно чуждость Сомова "немецкой школе" поэзии, трезвый взгляд  на  жизнь  в
годы,  когда  трезвость  была  не  в моде, привели к тому, что последние его
повести не были замечены критикой, как не  были  оценены  по  достоинству  и
"Повести  Белкина".  Лишь последующее развитие отечественной прозы позволило
рассмотреть  в  этих  последних  достижениях  Сомова-повествователя   первые
подступы  к  созданию позднейшей психологической и социально-бытовой русской
повести.
                                                                <i>Н. Петрунина</i>