Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     Перевод: Лариса Савгльева
---------------------------------------------------------------
 

     Я, нынешний владелец ящика для письменных принадлежностей, приобрел его
в предпоследний год двадцатого века за тысячу немецких марок у  официанта из
Будвы  вместе  с загадочной улыбкой,  которую он вынес  из  кухни  отеля над
порцией ка-страдины, приготовленной в тот вечер для посетителей ресторана.
     - Не  желает ли  господин  купить  необычный  дорожный  ящик?  Морской.
Капитанский. С письменным прибором,  с отделениями для карт, подзорной трубы
и  так далее, - вполголоса обратился ко мне  в тот вторник официант, подавая
ужин.
     - Можно посмотреть?
     - Я смогу показать вам его утром, во время завтрака. Он у меня здесь, в
отеле.
     - Принеси, -  распорядился я, подумав  о том, что у молодых есть  время
быть мудрыми, а у меня на это времени больше нет.
     Ящик  оказался большего размера, чем я ожидал, он мне понравился и стал
моим.
     Судя  по всему,  когда-то он  принадлежал  семье Дабинович из Доброты и
служил  капитану  во   время   плавания  для   хранения  судового   журнала.
Впоследствии  он попал  в  один  из  старых  котор-ских особняков,  и в  его
отделениях  оказалось много  разных  вещей,  относящихся  к  более  позднему
времени. В конце концов, по словам официанта,

     уже в  наши дни ящик  еще раз совершил  плавание по морю,  правда,  для
хозяина,   которому  он  тогда  принадлежал,   это  путешествие  закончилось
печально.
     - Я, впрочем,  об этом особо  не  расспрашивал,  - добавил  официант, -
ведь, узнав тайну, и сам становишься частью тайны. А зачем мне это нужно? Да
и кроме того, все, что известно о прежнем владельце ящика, может поместиться
в дупле гнилого зуба. Владелец был неразговорчив, и от него никогда ничем не
пахло. Даже потом... Из плавания не вернулся. Потому эта вещь и продается...
     Ящик был сделан из красного дерева  и окован  латунью. Пустой, он весил
немногим меньше четырех килограммов, или, как сказал официант,  был весом  с
небольшую  собаку.  Длина  и  ширина  51  на  27  сантиметров,  высота  17,5
сантиметра. Такие, на первый  взгляд странные,  размеры объясняются, видимо,
тем, что в то время и в том месте, где он был изготовлен, применялись другие
единицы измерения - дюйм, фут или что-то еще.
     - Если уж вы так придирчивы, - сказал официант, - учтите: то, что имеет
силу для сантиметров, имеет силу и для единиц, в которых когда-то измерялось
количество души или любви...
     С боковых сторон ящика  в  дерево  врезано по металлической пластине  с
кольцом.  Хотя  на  вид  оба  кольца  совершенно  одинаковы,  назначение  их
различно.  Правое  (если  смотреть  со  стороны  замка)  можно  извлечь   из
углубления в латунной пластине и использовать  как ручку при переноске этого
дорожного предмета. Левым  кольцом нельзя воспользоваться,  если замок ящика
закрыт. Стоит потянуть  за него при  открытом замке, выдвинется  находящийся
сбоку внешний ящичек. Когда замок открыт и крышка ящика откинута, видно, что
внутри  у  него, как в трехэтажном доме,  три  уровня.  В  этих трех  этажах
размещено пятнадцать отгороженных отделений, ящичков,  углублений и отсеков,
пять из которых потайные. Одни из них

     расположены в  верхнем, другие в  среднем,  а  третьи в  нижнем  уровне
ящика. Кроме того, в самой утробе ящика для письменных принадлежностей скрыт
еще один ящичек - музыкальная шкатулка. Получается, что ящик для  письменных
принадлежностей как бы скрывает ее во чреве.
     В ящике  имеется шесть  замков.  Один  из них наружный, и  он  виден на
передней стенке закрытой шкатулки. Это замок фирмы LH. M. GR Patent Tompson.
К нему есть  ключ, который  владелец может носить  с собой. Тот, кто решится
лизнуть замочную  скважину наружного замка, убедится в том, что она соленая.
По  этому  и некоторым  другим признакам можно заключить, что ящик побывал в
морской воде, однако  ясно, что совсем недолго  и что внутри он не промок. В
этом нет ничего удивительного, потому что при изготовлении таких капитанских
ящиков на их водонепроницаемость всегда обращали  особое внимание. Остальные
замки находятся  внутри.  Назначение  их  различно. Некоторые из них  только
выглядят замками, а на самом деле ими не являются.
     Мне эта вещь принесла  больше хлопот, чем пользы, потому  что  пришлось
как следует потрудиться,  чтобы обнаружить все  тайные отсеки и проникнуть в
них. И отпереть все замки. Кстати, больше всего мне в этом помог нюх, потому
что каждое из всех этих давно уже  не открывавшихся отделений обладало своим
собственным,   отличным  от   других  запахом.   Не  исключено,  что   кроме
обнаруженных мною пятнадцати ящичков и отсеков  там кроется еще какой-нибудь
потаенный закуток, до которого мне не  удалось добраться, и его, быть может,
отыщет кто-то из будущих владельцев этого громоздкого предмета...
     В тот  момент,  когда ящик для письменных принадлежностей перешел в мою
собственность,  он  не  был  пустым. В  нем находились  разные предметы,  не
представлявшие,   правда,  большой   ценности.  Часть  из  них,  несомненно,
принадлежала еще первому ее хозяину, жившему в XIX столе-

     тии, а все остальное тому, кто взял ее с собой в море в конце XX века.
     Исходя из  всего, что до сих пор обнаружено мною в ящике для письменных
принадлежностей и внимательно изучено, о нем и его содержимом можно сообщить
следующее:

     Первая часть
     Верхний уровень ящика
     для письменных
     принадлежностей
     Плоскость для письма

     Верхний уровень ящика для письменных принадлежностей составляют:
     его крышка (1)
     и пять отделений (2-6).
     1 КРЫШКА С ЛАТУННЫМ СОЛНЦЕМ
     Крышка ящика для письменных принадлежностей  (1) сделана таким образом,
что в  полностью  открытом виде образует с самим ящиком наклонную плоскость,
состоящую  из  двух  частей  и покрытую  сукном. Ею можно  пользоваться  как
письменным столом. Ее длина в два раза превышает длину самого ящика, которая
составляет около 54 сантиметров.
     На  внешней  стороне  крышки   имеется  латунная  пластинка   в   форме
эллипсообразного  солнца, на ней немецким готическим шрифтом вырезана дата -
1852 - и инициалы Т. А.  Р. На выцветшем сукне внутренней поверхности крышки
остались  пятна от пролитого рома и чернил  красного цвета, а также надпись.
Это фраза на итальянском языке, которая переводится так:
     "Всякий раз,  когда Европа  заболевает, она просит прописать  лекарство
Балканам".
     Если  поднять  крышку, предназначенную для письма, под  ней обнаружится
пространство, слабо  пахнущее корицей. Мастер, сделавший ящик для письменных
принадлежностей,  несомненно, считал,  что под  крышкой  должны  размещаться
карты и инструменты для определения положения судна. Однако сейчас здесь нет
ничего,  кроме следов  нюхательного табака и пачки из сорока восьми почтовых
открыток,  перевязанных  синей ленточкой.  Все  они  адресованы одному лицу,
какой-то  мадемуазель Henriette Dauville из Perouge, Франция, но ни  одна из
открыток не была отправлена. На них нет почтовых штемпелей, и все они, кроме
одной, изображают арку Defence в Париже.

     Исключение   составляет   последняя  открытка,  на   ней  не  Париж,  а
венецианские кони. Текст на открытках написан  по-французски, одним и тем же
красивым женским почерком, с наклоном, противоположным направлению письма, и
крестиком  вместо буквы  "и". На  дне этого  большого отделения ящика  лежит
зубочистка  из  утиного  пера и  вывернутая  наизнанку  кружевная  перчатка,
сделанная в Которе. Она надушена ароматическим маслом "Кипрская роза".
     Если сложить открытки  в том порядке,  в  котором  они  были  написаны,
станет ясно, что одной или  двух не хватает, однако  это не мешает  получить
представление о том, что хотела сообщить своей подруге в Perouge неизвестная
парижанка. Все  написанное  в  неотправленных открытках, хранившихся в ящике
для письменных принадлежностей, следует ниже.
     Сорок восемь почтовых открыток
     В это утро я снова лгала во сне, а ложь имеет  запах. Она пахла capture
"Contour de 1'oeil Christian Dior". Этот запах и разбудил меня.
     Поднявшись  с  кровати, я  выпила  две  китайские  чашки  воды,  надела
перстень,  выкованный  в третьем  веке  новой  эры  для левой  руки какой-то
женщины, и застегнула на лодыжке цепочку часов "Tissot".
     Тут кто-то позвонил.
     ""Hermes",  parfum  spray "Caleche"",  -  определила я, принюхиваясь  к
входной двери. Это была моя сестра Ева.
     - Мне кажется, тебе следует сменить image,- сказала я ей.
     Мы направились в центр города.  В первом же бутике я купила ей "Amarige
de  Givenchy"  в  металлическом  флаконе,  похожем на  консервную  банку,  и
одноразовое вечернее платье из золотистой бумаги, сшитое по модели одного из
известнейших  парфюмеров.  Ева была  в  восторге,  а  я, понюхав продавщицу,
которая упаковывала наши покупки, шепнула сестре:
     - У этой третий день!

     После этого мы проследовали в роскошный  меховой салон, скрывавшийся  в
зелени  авеню  Montaigne.  Едва мы вошли,  нас  окутал аромат  искусственных
фиалок,  распространявшийся  из подключенных  к сети  пульверизаторов. Через
центр  зала тек демонстрационный подиум, навстречу нам шел молодой человек с
волосами,  стянутыми в хвостик  на  затылке. Я,  как  и обычно, подбрасывала
рукой лимон, время от времени нюхая  его. С  паузами в  такт тем мгновениям,
когда лимон находился в воздухе, я прошептала сестре:
     - Этот наяву здоров, а во сне болен. Словно услышав, он пробормотал под
нос:
     - Болезнь всегда старше здоровья! - и лишь после этого обратился к нам:
- Bonjour mesdames. Чем могу вам служить?
     - Неизреченный мой, дай мне крылья! - потребовала я.
     - Простите?
     -  Сегодня ночью мне приснилось, что  мы с тобой сидим внутри  большого
камина и ужинаем под треск горящих поленьев... Ты помнишь?
     - Мадам чрезвычайно любезна, но прошу  извинить,  даже  при огромнейшем
желании я никак...
     - Забудь об этом... Как твое имя, мой ангел?
     - Снглф.
     Мы с Евой расхохотались:
     - Да он глотает все гласные.
     - Ты,  Снглф,  вероятно,  голоден?.. Неужели  ты не  догадываешься, чем
служить двум дамам  в  меховом  салоне  поздним  утром,  когда  все  мужчины
умчались на работу.
     - Мадам хотела бы шубу?
     - Да. Причем самую дорогую из всех, что есть...
     - Прошу вас, садитесь, мы вам покажем потрясающие модели.
     Появились две  слегка  заспанные  девушки. Зазвучала музыка,  а от них,
сквозь  запахи  звериного  меха,  пахнуло свежим бельем и  утренним  женским
потом. Сквозь запах пота  до нас доносился аромат  "Rochas", Globe deodorant
spray. Прогуливаясь по подиуму, они

     демонстрировали шубы разных моделей. Тем временем Снглф прислушивался к
нашей болтовне.
     - Ты действительно хочешь купить шубу? - спросила Ева.
     - Конечно.
     - Зачем тебе еще одна шуба?
     - Я  еду  с  любовником  в  Киев. У  нас  медовый месяц.  Сейчас  модно
проводить медовый месяц в Киеве.
     - Ты шутишь?
     - Нисколько.  Женщины никогда  не шутят. Не до смеха, если после каждой
шутки на свет появляется ребенок.
     - Ну, некоторые только  того и ждут. Но к сожалению, несмотря на то что
каждому суждено умереть, далеко не  каждому  суждено родиться.  Самые лучшие
так и остаются нерожденными.
     - Ты так говоришь из-за  того, что у тебя  нет  детей.  А я хочу совсем
другого. Я хочу изменить свою жизнь. В корне.
     - Интересно узнать, как ты себе это представляешь.
     -  Вот сейчас  и  узнаешь.  Слушай  повнимательнее, что  я  скажу этому
хвостатому. Нет  ли  у тебя здесь такой шубы,  которая  стоит  дороже  всего
вашего салона? А заодно и всех  вас, вместе  взятых? Есть тут такие шубы, за
которые расплачиваются золотой карточкой?
     - А как же, разумеется, мадам, одну минуту, мадам.
     По  знаку продавца перед  нами  появилась одна из девушек,  укутанная в
чарующие меха до самого пола.
     "Вот оно!"  -  промелькнуло  у меня в голове,  и я  почувствовала,  что
девушка под  мехом была голой  и  разгоряченной, как породистая кобылица. Не
сводя с  шубы  глаз, я  молниеносным движением  сорвала  ее  с  манекенщицы,
которая осталась стоять на подиуме совершенно  нагая и от потрясения готовая
сделать лужу. Я впрыгнула в шубу и с победным видом прошлась перед Евой.
     - Что скажешь, хороша? - прорычала я сквозь ноздри. - Возьму ее, а? Что
скажешь?

     - Здесь возникает небольшая проблема, - ответила Ева.
     - Дорогая  сестричка,  небольшие  проблемы возникают для того, чтобы их
обходить... Что это за небольшая проблема родилась в твоей головке?
     - Это Адам, твой муж.
     -   Он,  конечно,  родился  не  в  твоей  головке,  но  ты  права.  Это
действительно   небольшая  проблема...   А   почему,   собственно,  ты   так
беспокоишься из-за моего мужа? Если хочешь, я оставлю его тебе в наследство,
правда тебе придется  ждать его по крайней мере сто двадцать лет. Он не скор
лизать, но спор спускать.
     - Если шубу тебе не сможет купить Адам, твой муж, - а что он не сможет,
я  гарантирую, -  и если такую  дорогую вещь купит тебе твой любовник, ты не
сможешь ее надеть перед мужем, да ты просто не сможешь забрать ее домой.
     -  Ты  думаешь? Дорогая моя, именно потому, что ты так  думаешь, у тебя
нет ни мужа, ни любовника. Ты снова приобрела неприятную  привычку умничать.
А это вредно.  Лучше  навостри уши и слушай...  Сколько  стоит эта  шуба?  -
обратилась я к продавцу.
     - Пятьдесят тысяч, мадам.
     -  Отлично. Я  беру ее, но слушай  внимательно, что  я сейчас  скажу...
Снглф... Я правильно запомнила - Снглф?
     - Да, мадам.
     -  Итак,  Снглф, мы  с тобой  заключим сделку, причем эта сделка должна
остаться между нами, это и в твоих и в моих интересах.
     - Если мадам считает, что цена слишком высока...
     - Мадам  не  была бы мадам, если бы  считала, что цена  слишком высока.
Если я и торгуюсь, то торгуюсь о другом и с другим... А теперь посмотрим.
     К изумлению Снглфа, я обошла вокруг него и приподняла хвостик у него на
затылке.
     -  Неплохо,  Снглф,  неплохо. Но  бантик здесь не годится. Лучше возьми
цепочку,  будет красивее лежать... И  тебе не совсем подходит "Armani" After
shave. Попробуй что-нибудь более пряное. Может быть, какой-нибудь аромат  из
престижной коллекции

     для мужчин "Lancome". А  теперь  перейдем к  делу,  мой ангел.  Я снова
приду сюда через  полчаса  с  одним своим другом. Ты  скажешь ему, что  шуба
стоит шестьдесят тысяч, и он мне  ее купит за эту цену. Не за пятьдесят, как
она  действительно стоит, а  за шестьдесят  тысяч...  Ты  меня слушаешь?  За
шестьдесят тысяч.
     -  Конечно, слушаю,  мадам. Но  я вас  не понимаю. Мне  понятно  насчет
цепочки и то, что вы сказали о запахах, но насчет цены я не понял.
     -  Поймешь позже. Пока  это  все.  Не задавай  лишних  вопросов.  И еще
кое-что. Когда я приду  снова, не выпускай этих ваших...  как тут они у  вас
называются... голозадых. Здесь и без них найдется кому пройтись голой.
     - Я прекрасно понял вас, мадам! Желаю вам приятного дня.
     Вскоре  после этого, сидя  в  автомобиле марки "Layland-Buffalo"  перед
домом своего любовника, майора Бейли, я задумчиво смотрела на туман, который
тянулся  из-под  моста  в искусственной  громаде парка Buttes Chaumont...  Я
вдруг  почувствовала запах  этого  тумана, горький,  слегка  отдающий дымом,
увидела, как сквозь  туман  проглядывают  белые  кипарисы, как под  ними, на
берегу,  возле  воды,  какие-то  люди собирают  росу и продырявленные камни,
увидела и других людей, которые в собственных тенях жгли костры и сжигали на
них  свои  тени,  а  рядом  с  ними  я  почуяла   присутствие  двух  женщин,
кровоточивших светом; виднелся и сад длиной в два часа, в котором первый час
пели птицы,  а второй  падал вечер,  первый  час  цвели фруктовые деревья, а
второй из-за спин ветров мело снегом... Из этого состояния меня вывел хорошо
знакомый запах.
     ""Aramis", Havana", - заключила  я,  распахивая навстречу этому  запаху
дверцу автомобиля.  Мой любовник, майор  Бейли, ввалился на сиденье рядом со
мной и поцеловал меня, обдав запахом кондома, ароматизированного корицей.

     "Этот и из Библии хлеб украсть может",  - подумала я. Тут он заметил на
заднем  сиденье Еву и приподнялся в знак приветствия. Он был ненамного легче
автомобиля под  ним.  На солнце было  заметно, что с возрастом его волосы не
седели, а становились рыжеватыми.
     После получаса  головокружительной гонки по городу я  снова запарковала
автомобиль  на авеню  Montaigne. В салоне  мехов  под  тихую  музыку девушки
демонстрировали свой товар, распространяя запах полуденных улыбок, смешанный
с запахом "Le Jardin" Body Lotion Parfume от Max Factor.
     - Mesdames et  monsieur, - сердечно встретил  нас  Снглф, -  прошу вас,
присаживайтесь. Чем могу быть вам полезен?
     - Отгадай, кто я такая, ангел мой, тогда мы тебе скажем, -  перебила я,
вызвав у него испуг.
     - Мадам задает трудные вопросы. Я снова не могу вспомнить.
     - Я  дьявол. Имя мое  сон. Я первая Ева, меня называют Лилит, мне  было
известно имя Бога, и я поссорилась с Ним. С тех пор я витаю в Его тени среди
семисмысленных значений Книги...
     В ответ на эти слова продавец улыбнулся на чистейшем иврите и продолжил
фразу так, будто он спит и будто и он женщина:
     - Я создан смешением Истины и Земли, у меня три отца и ни одной матери,
и я не смею шагать назад... Не так ли?
     -   Откуда  ты  знаешь  это,  Снглф?  -  вывела   я  его  из  состояния
зачарованности.
     - Это знают все ангелы. Но я не знаю, что мадам собирается предпринять.
     - О, это-то отгадать нетрудно,  Снглф!  Если ты поцелуешь меня в лоб, я
умру... Однако  ты  этого не сделаешь, потому что здесь, на этом месте,  ты,
Снглф,  продавец, а  я покупатель шубы. И ты  этого не забывай... Вот здесь,
здесь  я нашла эту шубу, - обратилась я затем к своему любовнику, потому что
знала,  что  он  не  переносит  мою  болтовню  такого  рода.  -  Она  просто
божественна. Хочешь посмотреть?

     - Хочу, но только на ком-нибудь.
     -  Отлично! Прошу тебя,  Евочка,  продемонстрируй нам  шубу,  как мы  и
договорились.  Господин Бей-ли  горит желанием  увидеть  эту вещь-После этих
слов Ева смущенно прошла в глубину
     салона и  надела  шубу.  Затем нерешительно продефилировала по  подиуму
передо мной, майором Бейли и продавцом. Я зааплодировала:
     - Великолепно!..  Какого цвета  у нее подкладка? И тут же, подскочив  к
сестре, распахнула шубу, из
     нее вывалились две  Евины голые груди,  довольно тяжелые и с  волосами,
как на ушах у мужчин. Ева вскрикнула и резко запахнула мех.
     -  Прости,   Евочка,  мне  хотелось  узнать,  какого  цвета  подкладка.
Фиолетовая. Именно это  я и предполагала. Ну, что скажешь, мой  дорогой? Что
лучше выглядит - шуба или моя сестра в ней? Что бы ты предпочел иметь?
     - А ценой можно поинтересоваться? - едко спросил он.
     - Можно, но если ты имеешь в виду мою сестру, то спрашивай меня, а если
шубу, то придется узнавать у господина с хвостиком.
     При  этих словах Ева в слезах убежала с подиума,  а майор сказал, глядя
ей вслед:
     - Ну вот, она обиделась, а я так и не увидел, как ты выглядишь в шубе.
     - Не волнуйся. Купи шубу и увидишь. Потом я обратилась к продавцу:
     - Теперь твой ход, мой ангел!
     -  Пролети быстро сквозь темноту моей комнаты! - произнес он, обращаясь
ко мне, и я, вздрогнув, как от удара, уставилась на него.
     - Что ты сказал?
     - Не покидайте мужа.
     - Кто ты, Снглф?
     -  Ангел,  как мадам  сама  изволила  заметить. Майор,  которого  такие
разговоры всегда выводили
     из равновесия, прервал нас вопросом:
     - Сколько стоит шуба, которую нам продемонстрировала мадемуазель?

     - Шестьдесят тысяч, месье, - выпалил Снглф.
     Тут перед нами появилась Ева, одетая в свое платье. Майор сел, скрестил
ноги, не  спеша раскурил кубинскую сигару и выпустил дым, пахнувший  табаком
"Partagas".  Некоторое время  все  молчали.  Тут я начала  хохотать во  весь
голос, Ева вытерла слезы, а продавец в конце концов решился спросить:
     - Месье что-нибудь решил?
     -  Пардон?  -  прервал  его майор на  полуслове, вытащил из  нагрудного
кармана пиджака  платочек и пропитал  его  дымом, выпустив в  него несколько
колец из своей сигары.
     - Желает ли месье купить шубу?
     - Желаю ли я купить шубу? Я жду, когда ты ее  упакуешь, приятель, а моя
карточка у тебя на прилавке.
     Продавец согнулся в поклоне:
     - Простите, что-то я сегодня не в себе. Момент - и все будет готово.
     Вскоре он  вернулся  с  роскошно упакованной  шубой и вручил ее майору.
Майор поцеловал меня, еще не зная, что это  наш последний поцелуй, и передал
шубу в мои руки. Я поцеловала Еву.
     - Ее целовать некому, а тебя поцелую позже, из шубы, -  сказала я ему и
солгала.
     С этими словами мы покинули  салон и уселись в машину.  Теперь за рулем
был майор.
     - Куда сейчас? - спросил он.
     - Rue du roi de Cicile. Там ты нас высадишь. Мы пойдем покупать кондомы
для нашей мамочки. Она просила три штуки с запахом лимона, два с ананасом  и
один - яблоки с корицей. Как те,  которыми пользуешься ты. Мою машину можешь
оставить там же, на стоянке.
     Как только мы остались одни на улице Roi de Cicile, я направилась прямо
в агентство по аренде квартир.
     -  Мне  нужна  квартира  в  третьем  округе  на  четыре  года.  Marais.
Трехкомнатная. Тихая.  То  есть,  по  возможности, с окнами во двор. Не выше
третьего этажа.

     Агент предложил нам три  квартиры. Две  поблизости от Cirque d' hiver и
одну на Rue des Filles du Calvaire.
     - Это все рядом. Можно сейчас же осмотреть все три.
     - Пойдем сначала на Filles  du Calvaire, -  сказала я. - Ты знаешь, кто
такие Filles du Calvaire? - обратилась я к Еве.
     - Нет.
     - Это девочки от шести до  двенадцати  лет, их было около  двух  тысяч,
этих  невинных. Их  посадили на корабли  и  отправили в крестовый  поход  на
Иерусалим освобождать от арабов Гроб Господень.  Корабли захватили сарацины,
девушек  изнасиловали  и  поубивали, некоторых  из них продали в рабство,  а
потом,  через  много  веков,  они  получили   в  Париже   бульвар  и  улицу,
продолжением которой является Rue Vieille  du Temple. Они  получили улицу  в
церковном районе Парижа, как им и подобает... Квартира высоко? -  обратилась
я к продавцу.
     - Нет. Второй этаж. Это здесь.
     И все трое мы поднялись по винтовой лестнице.
     - Как видите, предыдущий жилец выехал, оставив после себя на стенах все
эти  картины.  Надеюсь,  вам  это не  помешает. Впрочем,  мы готовы  забрать
картины к себе до тех пор, пока он не сообщит, что хочет их получить.
     - Это не помешает, если не будете мешать вы.
     - Мадам может не беспокоиться.  Кроме того, эта квартира имеет и другие
преимущества. Возле самого подъезда остановка девяносто шестого автобуса. За
углом  на Rue de Bretagne рынок,  один  из  самых красивых в Париже.  Плюс к
этому на углу находится маленький душевой павильон для собак.
     - Ты меня  убедил. Беру. Вместе с твоим павильоном для собак... Сегодня
я все беру.
     -  Неужели  ты  не  хочешь  посмотреть  еще  какую-нибудь квартиру?  --
спросила Ева, как только мы  остались одни. -  И вообще, зачем тебе еще одна
квартира? Покупаешь квартиру для новой шубы?
     -  Представь,  я  собираюсь  уйти  от своего мужа...  Кроме  того,  эта
квартира мне просто понравилась.

     Мне  давно хотелось  жить  в  квартире с такой  лестницей.  Ты обратила
внимание, этот  подъезд,  он  просто  божественный?  Знаешь,  в Париже  есть
несколько лестниц, которые я знаю с детства. Был один такой подъезд с чудной
лестницей в Marais, я часто приходила туда целоваться со своими любовниками.
На  таких  лестницах и  в  таких  подъездах  меня  часто  охватывает желание
отдаться кому-нибудь  прямо  на месте. Этот  подъезд на  Rue  des  Filles du
Calvaire как  раз  такой.  Стеклянная дверь, деревянная с  латунью  винтовая
лестница. Пахнет  деревом  сосны и лаком.  В  таком  месте достаточно, чтобы
кто-нибудь воспользовался одним твоим неверным шагом, и ты пропала...
     Тридцать минут  спустя  мы снова стояли в салоне на  авеню  Montaigne с
шубой  в руках. Звучала  музыка, и манекенщицы, завидев покупателей,  начали
показ мехов.  Я почувствовала запах  женских  волос  цвета воронова крыла. И
крикнула:
     - Снглф!
     И он тут же появился из глубины помещения.
     - Наконец-то...  Я же сказала  тебе  подвязать  хвостик цепочкой, а  не
бантиком, Снглф. А  ты все никак...  Итак, теперь вторая часть нашей сделки.
Сколько тебе платят в год?
     - Думаю, мадам может догадаться, что не так уж много.
     - Отлично. Сейчас мы это  немного подправим. Возвращаю  тебе шубу, а ты
мне вернешь пятьдесят тысяч, то есть столько, сколько она и стоит,  а десять
тысяч оставь себе за услугу, которую ты мне оказал. Идет?
     - Мадам шутит?
     -  Мадам никогда  не шутят. В противном случае они не мадам. Правда, ты
смотри не пошути случайно. Так хочешь или нет получить десять тысяч?
     -  Момент, посмотрю только, найдется  ли  в  кассе достаточно наличных,
чтобы вернуть  вам  ваши  деньги,  мадам...  К счастью,  есть,  вот,  прошу,
пятьдесят тысяч.

     Несколько смущенный, Снглф взял у меня шубу, отложил  ее в сторону, а я
сунула в карман Майоровых пятьдесят тысяч.
     - Вот  так, ангел мой,- сказала я продавцу,- смотри  только случайно не
продай шубу, которую  я  только что вернула, а не  то тебя дьявол укусит! Ты
меня слушаешь?
     - Да, мадам, слушаю и горю желанием узнать, что будет дальше.
     - Дальше я пойду покупать своей новой шубе подходящие духи. К этой шубе
нужны новые духи. Мне кажется, лучше всего подошли бы "Issey Miyake"...
     - Не понимаю, какую шубу мадам имеет в виду теперь?
     - Ну разумеется, ту же самую. Снглф, сегодня я еще раз появлюсь в вашем
салоне. На  этот раз со своим мужем, Адамом.  И он  купит мне эту же шубу. В
противном случае  я не смогу в ней  показаться перед  ним,  я даже  не смогу
забрать ее домой, как сказала моя сестра Ева, присутствующая сейчас здесь...
Ты меня слушаешь?
     - Слушаю, мадам, но не понимаю.
     - Как это - не понимаешь?  У меня останется пятьдесят тысяч,  у  тебя -
десять, к тому же я бесплатно получу шубу, которую  мне купит муж... Что тут
непонятного? Впрочем, совершенно не важно, понимаешь ты или нет. Достаточно,
чтобы ты слушал. Итак,  шубу не продавай! Кстати, имей в виду, моему мужу ты
назовешь  ту  цену  шубы,  которая  указана в  прейскуранте  салона, то есть
пятьдесят тысяч... Мы с ним все же родственники...
     С  этими словами мы с Евой покинули салон. Со всех сторон нас одолевали
запахи большого города, и я читала их как буквы.
     -  В последние  недели  и от моих снов воняет.  Они  стали густыми, как
мамалыга, и черными, как  деготь. А сквозь них текут огромные массы времени,
похожие на подземные реки, хотя,  проснувшись, я вовсе не становлюсь старее,
чем я есть, чем была раньше. В моей жизни как будто существуют  два времени.
В одном

     времени  не  стареешь,  но вместо тела тратится  что-то  другое. Карма?
Может быть,  наше тело и  наша  душа - это горючее? Горючее для чего?  Может
быть, Время - это сила, которая движет телом, а Вечность - это горючее души?
     -  Теперь  нам пора немного  передохнуть, - сказала  я  и повела сестру
обедать  во дворе  небольшого ресторанчика. После обеда я  достала из  сумки
телефон и позвонила мужу.
     -  Мы, как обычно, во дворике ресторана. Ждем тебя. Я немедленно должна
показать тебе кое-что. Срочно приезжай. И захвати мою гитару.
     Как  только  появился месье Адам,  я попрощалась с сестрой  выражением,
которому я научилась у поколения шестьдесят восьмого года:
     - Приходи в пять тридцать. Куда угодно, только не опаздывай.
     - Издеваешься?
     - Могла бы и сама догадаться. У "Шекспира", как обычно.
     После  этого  я отвела мужа  в меховой  салон.  Вместе с  моей гитарой,
которую он покорно нес в руке.
     - Ты,  Адам,  заключен в  свою  осуществленную любовь,  как в клетку, -
сказала я ему, входя в салон.
     - В какую любовь?
     - То есть как - в какую? Разве  ты не  был влюблен  в меня до женитьбы?
Был. И разве ты не получил то, что хотел? Получил.
     - Разве все это не получила и ты?
     - Получила, но не  с тем мужчиной. Знаешь ли ты, Адам, что во сне я все
еще девушка? Уже десять лет,  лежа в постели рядом с тобой,  я вижу во  сне,
что я  невинна.  И мне постоянно  снится,  что  я теряю невинность с  кем-то
другим, а не с тобой. В моих снах их было не  меньше двухсот, тех, кто лишил
меня невинности...
     - Лили, прошу тебя! - взбунтовался он.
     - Итак, это все, что касается невинности и того, что получил ты. Сейчас
и я хочу получить кое-что.

     Хочу ту самую шубу, о которой я тебе говорила. Вот, я нашла ее здесь, в
этом  салоне.  И влюбилась в нее...  Я  просила  вас  оставить одну  шубу, -
продолжала я, обращаясь к продавцу.
     - Сейчас посмотрим. На какое имя, достопочтенная мадам?
     - На любое из моих четырнадцати, мой юный
     месье.
     - Посмотрим, посмотрим, мадам... Совершенно
     верно, шуба оставлена на имя Эмпуза.
     - Правильно. Вот теперь мы с супругом пришли вместе, чтобы он купил ее.
     Напуганный таким диалогом, Адам предпринял
     отчаянную попытку:
     - Но ты же знаешь, Лили, что у тебя денег больше, чем у меня. Ты можешь
ее купить, а я не могу.
     - Это не одно и то же. Я хочу, чтобы мне ее купил ты.
     И тут я мгновенно посерьезнела и шепнула мужу
     на ухо:
     - Сейчас я ее примерю.
     Я распахнула пальто, и капитан удостоверился в том,  что под пальто его
жена не носит ничего, за исключением духов "Jacomo de Jacomo".
     - Лили, прошу тебя, не надо! Лили, идем домой. Прекрати эту комедию.
     - Значит, берем шубу без примерки?
     - Да-да, прошу тебя, без примерки! Сколько стоит это чудо?
     На  свой  вопрос  капитан получил  неизбежный ответ,  который  заставил
обернуться всех, кто находился
     в салоне.
     - Пятьдесят тысяч.
     - Пятьдесят тысяч?
     - Дорогой мой, тебе кажется, что  это много,  только потому,  что ты не
видел ее на мне. Ты должен посмотреть, как она на мне сидит.
     Тут  я  сбросила пальто,  оставшись  в чем  мать родила,  надела  шубу,
поднялась,на подиум и под музыку триумфально прошлась п^ред присутствующими,
вызвав громкие аплодисменты.

     - Тебе не нравится? Тогда я верну ее.
     Я распахнула шубу, снова раздались аплодисменты.
     - Не нужно, - поспешно вмешался мой  муж, - запакуйте пальто мадам, она
останется в шубе. И выпишите счет.
     Как только счет  был оплачен,  продавец  завернул мое пальто и я тут же
всучила его мужу.
     - Это тебе  на память, - сказала я ему,  - а теперь простимся.  Прощай,
Адам!
     И схватила свою гитару. - Что это значит, Лили?
     - Это значит то, что перед Богом и всем честным народом я покидаю тебя.
И  тебя,  и  твои обгорелые усы.  А если кто-нибудь  из присутствующих имеет
что-либо против, то пусть скажет об этом сейчас или потом не
     говорит никогда!
     С  этими  словами я направилась к  дверям. К  изумлению присутствующих,
продавец вдруг выпалил:
     - Остановись! Остановись! Не входи и не  выходи! Берегись  трехспальной
кровати! Ничего от тебя и ничего в тебе...
     Адам ошеломленно посмотрел на него и крикнул
     мне вслед:
     - Но почему?
     Я остановилась и ответила:
     -  Почему? Если  ты не помнишь,  я  объясню  тебе  почему.  Когда  я  в
семнадцать лет вышла замуж, у  меня была такая грудь,  что никто из  знавших
меня  не запомнил  моего лица. Даже ты,  мой  муж. Как-то вечером,  когда  я
танцевала, ты  упал передо  мной на колени и  приложил руку к  моему животу.
Тогда я  впервые почувствовала  боль. Боль продолжалась  семь  лет.  Слабая,
иногда она усиливалась, но  чаще я почти  не  замечала ее. Как-то ночью боль
стала  резкой, колющей,  я,  обезумев,  отшвырнула  книгу,  которую читала в
постели, и бросилась к врачу.  Меня осмотрели под рентгеном и сделали снимок
находившегося во мне  крохотного, совершенно правильного  скелета семилетней
девочки. Мне пришлось  изрядно напрячь память,  чтобы высчитать, кто был  ее
отцом. Теперь я это знаю. Отцом был ты...

     С этими словами я открыла дверь  из салона на улицу. Капитан только тут
пришел  в  себя  и прокричал: - Лили, вернись, куда же ты, Лили?  И  получил
ответ:
     -  В  Киев. У  меня с моим  новым любовником  медовый месяц. Сейчас это
модно - ездить в Киев в медовый месяц...
     В  этот  момент  какой-то  представительный  господин,  находившийся  в
салоне, воскликнул "Браво!", а продавец бросил мне через порог:
     - Обернись, обернись, море шумит, волны зовут
     тебя...
     Потрясенный  капитан,  продолжавший  стоять  посреди  зала,  смерил его
злобным взглядом и рухнул в кресло со словами:
     -  Мать твою  в потолок!  -  А  потом  добавил: - Властелин мира, жена,
которую ты мне дал, улетела!
     Это были последние слова, которые я слышала от мужа.
     * * *
     В  самом сердце  Парижа,  на месте, откуда  через один из рукавов  Сены
открывается   прекрасный   вид   на   церковь   Матери   Божьей,   находится
букинистический  магазин  английских книг "Шекспир".  В хорошую погоду товар
раскладывают перед входом, и именно здесь я снова встретилась с сестрой.
     - Дело сделано?  -  нетерпеливо спросила Ева, разглядывая на  мне новую
шубу. - Какие теперь у тебя
     планы?
     - Поселюсь в квартире, которую сегодня сняла
     на Filles du Calvaire.
     - Значит, все-таки эту квартиру ты сняла для своей шубы?
     - Нет. Я ушла и от мужа, и  от майора  Бейли. Как я  тебе уже говорила,
теперь я изменю свою проклятую  жизнь.  Потом будет гк5здно, мне и  так  уже
двадцать шесть. Я собираюсь закончить учебу. А потом завести детей.  Но не с
кем попало.
     - А как же медовый месяц, и новый любовник, и Киев?

     - Никак.
     - Что значит никак?
     - У меня нет нового любовника... Сейчас время
     учиться.
     - Не понимаю. Я думала, что ты оставляешь старого любовника и мужа ради
нового любовника.
     -  Правильно,  но новый любовник  - это пока  что  лишь  гипотетическая
возможность. С меня довольно и мужей, и  любовников. Возможно, мне стоило бы
найти любовницу. Женщины лучше понимают, что нам приятнее всего...
     - Значит, с этим,  в бабочке,  у тебя  ничего  нет? Тебе еще нужно  его
заловить. Да ты еще хуже, чем я!
     - Ева, ты уверена, что остаешься женщиной и во время  сна? Я тебе прямо
сейчас покажу, как находить новых любовников. Сделать это легче всего тогда,
когда и не собираешься искать. Просто хлопай  глазами и смотри. Ты видишь на
витрине с книгами объявление?.. Видишь. Прекрасно, а теперь прочитай его.
     К  стеклу  книжного  магазина  "Шекспир" был  прилеплен  листок  бумаги
пепельного цвета. Написанный по-английски крупными буквами текст сообщал:
     РАЗЫСКИВАЕТСЯ!
     Молодой человек, обладатель -"Хазарского словаря" (мужская версия),
     разыскивает девушку,
     у которой тоже есть экземпляр
     "Хазарского словаря" (женская версия).
     Цель: обмен экземплярами и беседа.
     Тел.: 22 59 39.
     ~ Теперь тебе ясно? - Нет.
     -  Поэтому у  тебя  и  нет любовника.  Я только что купила  новые  духи
Elisabeth  Arden  "Blue  Grasse", как и  полагается для нового любовника,  а
здесь,  у "Шекспира", отыскала эту  чертову  женскую версию. Это словарь,  в
котором на двести девяносто третьей стра-

     нице нью-йоркского издания Кнопфа есть  дырка,  та самая, которую  этот
парень ищет в качестве предмета обмена. Имея  в руках такую штуку, я позвоню
по телефону из объявления. Интересно узнать, что есть в его экземпляре...
     2-6 ЧЕРНЫЕ И БЕЛЫЕ ОТДЕЛЕНИЯ
     Если поднять крышку и открыть ящик, перед нами окажется поверхность для
письма.   Она   ограничена   латунной    рамкой,    снабженной    некоторыми
вспомогательными средствами, обеспечивающими доступ в разные отсеки и  части
ящика.
     Итак, в рамке расположены два замка и  одно  углубление для внутреннего
ключа, который по размеру больше, чем ключ от внешнего  замка.  По форме  он
представляет  собой трубку  с треугольным  отверстием  в  торце.  В  прошлом
похожими инструментами  пользовались зубные врачи, чтобы рвать зубы. Латунь,
из которой сделан ключ, местами изъедена и покрыта зеленым налетом.
     В верхней части ящика находится первый внутренний замок. При закрывании
этого  замка  внутренним  ключом  возникает  особый эффект. На дне ящика, из
имеющегося там отверстия, при  повороте ключа выступает винт. Для того чтобы
во время качки ящик не упал со стола или с другой поверхности, на которой он
стоит,  с помощью  упомянутого ключа  и  винта его  можно  зафиксировать  на
деревянной основе. И пока ящик закрыт на ключ, винт остается недоступным.
     - Будь у  тебя  хоть/дае левые руки, не украдешь! - так  сказал об/этом
хитром устройстве официант.
     Между латунной  рамкой ящика и покрытой сукном поверхностью для письма,
в верхней  его  части,  находится  пять маленьких отделений  из  светлого  и
темного дерева, напоминающих пять ванночек. В од-

     ном из них, по-видимому, когда-то стояла чернильница, так как на дереве
осталось несколько зеленых клякс,  а в другом баночка с песком для посыпания
свежих  записей.  Четыре из пяти ванночек квадратные, а пятая прямоугольная,
она  имеет форму  корытца  из  темной древесины  тика  и  предназначена  для
перьевых ручек. В центре этого  корытца есть небольшая дужка. Судя по всему,
к нижней стороне этой ванночки можно было прикреплять промокательную бумагу,
которая  довольно быстро  вытеснила из употребления  песок.  Таким  образом,
отделение для ручек могло использоваться и в качестве миниатюрного
     пресс-папье.
     Два отделения пусты.
     В  прямоугольном корытце лежит темно-зеленая ручка из кедрового дерева,
на конце ее медное устройство, куда вставляют перо.
     В соседней  ванночке  осталось немного красноватого  песка, кроме того,
там  лежит  старый  свисток в форме фаллоса и стеклянная пробка от  флакона,
который в ящике не обнаружен. Свисток предназначен для  того, чтобы вызывать
духов умерших. Звук у него странный, что-то похожее на "кмт! кмт! кмт!". Это
зов,  на  который откликаются  ледяные  сны  мертвых  душ, когда  они, чтобы
согреться, забираются иногда в  теплые сны живых. Только  тогда  их  и можно
вызвать. Точнее, свисток  служит для того, чтобы мог подать  голос  тот, кто
хочет вызвать  души мертвых. Если свистнуть три раза, вызовешь душу умершего
и ее ледяной сон из их временного пристанища. Душа умершего и ее сон  найдут
тебя  по  звуку  свистка. Таким образом,  свисток предупреждает  о том, что,
возможно, существует нечто, что запрятано в шкатулке гораздо глубже, чем нам
известно.
     Короче говоря, если вы что-то ищете и не находите,  не теряйте надежды.
Может быть, это "что-то" найдет вас.
     Что же касается стеклянной пробки от флакона, то,  посмотрев сквозь нее
на свет, можно как под увеличительным стеклом прочитать вырезанную на ее

     донышке  надпись  на  греческом языке. Эта надпись  в  стеклянной  пене
выглядит так:
     "Не забывай, что твои годы идут парами, как сестры, как мать и дочь или
как сестра и брат. А иногда как отчим и падчерица или как любовники..."
     Тот, кто догадается перевернуть стеклянную пробку и посмотреть с другой
стороны, прочтет следующее:
     "Для того чтобы встретить ночь всех твоих ночей как день, нужно заранее
понять, какова та пара лет, которые входят в твою жизнь".
     В  отделении, где когда-то находилась чернильница, сейчас стоит пузырек
с  черной  краской  и  палочка, с  помощью которой  женщины  в  азиатских  и
африканских странах раскрашивают боковую часть своих ступней.

     Вторая часть
     Средний уровень ящика
     для письменных
     принадлежностей
     На этом уровне ящика для письменных принадлежностей расположены:
     один выдвижной ящик из розового дерева (7),
     другой из древесины ореха (8),
     а также три довольно больших отделения (9-11).
     ЯЩИК ИЗ РОЗОВОГО ДЕРЕВА
     Средний уровень ящика  частично становится виден тогда, когда извлечешь
оттуда  ванночку для ручек (4). Под ней обнаруживается  пустое пространство.
Если  теперь  вынуть  левую  стенку средней ванночки, высвободится  потайная
пружина  и на  этом месте,  слева,  из глубины, выскочит выдвижной  ящик  из
розового дерева (7), запрятанный до  этого  под ванночками. В нем лежат нож,
вилка  и  прядь  женских  волос. Одновременно  с  появлением ящика  начинает
звучать музыкальная шкатулка, скрытая  где-то внутри так, что  ее нельзя  ни
увидеть, ни пощупать, а можно только услышать.
     У музыкальной шкатулки есть семь мелодий. По одной для каждого из видов
морского ветра. Иными словами,  она играет ту или иную мелодию в зависимости
от  того, какой дует ветер. Стоит  измениться ветру, меняется и мелодия. Так
что мореплаватель  мог определять ветер, не выходя  из каюты,  по  звукам из
музыкального  ящика  и узнавать, что за  ветры свистят  над палубой и  когда
происходят  перемены.   О  ветре  под  названием  "юго"  сообщала   мелодия,
начинавшаяся словами "В рубахе тихой завтрашних движений...", если дул ветер
"бора", то  слышалась  песня  "Тишина такая, как тогда,  когда  синие  цветы
молчат...",  ветер  "трамонтана"  завывал  под  звуки "День  мой  смеркается
дважды..." и т. д.
     8 ЯЩИК ИЗ ДРЕВЕСИНЫ ОРЕХА
     Если  убрать правую стенку  средней  ванночки, то  и с этой  стороны из
пустоты выскочит, подброшенный

     пружиной,  ящик из древесины ореха (8). В этом ящике лежит свернутая  в
трубку рукопись,  закрученная в страницу, вырванную из какого-то комикса. На
одной  из  картинок комикса  изображен бык с  пеной у рта. У  него на спине,
верхом, лицом  друг к другу, сидят молодой человек и девушка.  Текст комикса
на английском,  а  эта картинка  называется  "Third  Argument".  Итак,  если
развернуть  вырванную  из   комикса  страницу,  обнаружится   рукопись.  Она
представляет  собой  тетрадь, страницы которой  исписаны зелеными чернилами,
бумага толстая и рыхлая, наподобие промокательной, с надписью мелким шрифтом
на  каждом  листе,  сообщающей,  что это  экологический  продукт. По обложке
желтоватого цвета  рассыпаны  мелкие  синие  цветы.  Сама рукопись  написана
мужской рукой и напоминает своеобразный  дневник, в который кое-где  вклеены
вырезки   из  отпечатанного  типографским  способом  текста.  Далее  целиком
приводится  текст дневника со всеми вставками. Написано в Париже на сербском
языке.
     Рукопись из Парижа, завернутая в страницу из английского комикса
     - Это ты прилепил объявление  в книжном  магазине "Шекспир"?  - спросил
меня вчера из телефонной трубки женский голос.
     - Я, - ответил я.
     - Сейчас я иду на факультет. Я учусь на строительном. Знаешь, где это?
     -  Я  тоже учусь на  строительном, - выпалил я в ответ, - буду  у входа
через сорок пять минут.
     Стоило мне посмотреть на нее, как по положению ее зрачков я  понял, что
ее левый глаз прошел гораздо большее число реинкарнаций,  чем правый. Он был
старше правого по крайней  мере  на тысячу  пятьсот лет.  И  не моргал.  Она
пришла с книгами под мышкой.
     - Ты читала книгу? - спросил я.
     - Нет, - ответила она. - Я вообще не так уж много читаю. А ты? Ты читал
ее? Или это просто прием, чтобы познакомиться со мной?

     - Забудь об этом, - сказал я. - Хочешь, будем заниматься вместе, а?
     - Хорошо, но только давай сразу договоримся. Пока не кончится семестр -
никакого траханья. А после сессии посмотрим. Идет?
     - Идет, - ответил я.
     Так мы начали вместе готовиться по курсу "Математика 1", и, оттого что,
в  отличие от  меня, она  была не из провинции,  занимались мы в ее  большой
квартире на улице Filles du Calvaire.
     Каждое  утро,   довольно  рано,  я  проходил  мимо  принадлежавшего  ей
сверкающего автомобиля  марки "Layland-Buffalo". Предварительно я сворачивал
в  сквер, который выходит на  Rue de  Bretagne, отыскивал на дорожке камень,
подбирал его и прятал в  карман. Потом звонил у двери и поднимался на второй
этаж. Книги,  тетради и нужные для занятий  инструменты я  не  брал. Все это
лежало у нее,  всегда  готовое к работе. Перед ней мерцал семнадцатидюймовый
монитор пентиума. Занимались мы с девяти до  одиннадцати, потом нам подавали
завтрак,  и  мы  продолжали  занятия  до   двенадцати.  Позже  мы  повторяли
пройденный материал. Все это время  я  держал в руке камень, который, стоило
мне задремать, падал  на  пол и будил меня прежде,  чем  она успевала что-то
заметить. Иногда,  когда мне  не хотелось спать,  я  разглядывал  ее гитару,
стоявшую в  углу комнаты.  На стенах  вместо картин в рамках и  под  стеклом
висели  сильно  увеличенные  почтовые  марки  с  изображениями парусников  и
пароходов. После часа дня я уходил, а она продолжала заниматься одна.
     Таким образом мы готовились  к экзамену по математике  ежедневно, кроме
воскресенья, когда она занималась одна. Очень быстро она заметила, что я все
больше и  больше  отстаю от  нее. Она думала,  что  я ухожу  раньше, чем она
закончит  заниматься,  чтобы  самостоятельно  выучить  материал  пропущенных
лекций, но ничего мне не говорила.
     "Каждый  должен, как дождевой червяк, сам прогрызть себе дорогу вперед"
- так,  должно быть,  думала она, понимая, что, обучая кого-то другого, себя
она  не научит. Несмотря на нашу договоренность, иногда во время передышки в
учебе она целовала собственные  колени, оставляя на них следы губной помады,
или, свесив на  лицо  свои длинные волосы, сквозь них показывала мне язык. Я
на  это  не  реагировал,  соблюдая  условия  предложенного  ею  договора  не
заниматься  любовью  во время учебы,  поэтому между  нами  ничего такого  не
происходило.   По  сути  дела,  за  развязностью,  которую  она  изображала,
скрывалась   стыдливая,  я  бы  даже  сказал  целомудренная,  натура,  хотя,
возможно, она сама об этом даже и не догадывалась. Кроме того, эротика в ней
вообще еще  не пробудилась и, несомненно, ее предыдущий любовный опыт был не
особо  удачным,  так что  к новой связи она  подступалась с опаской.  Именно
поэтому она  и откладывала  все на  "после сессии"...  Легче  выучить  птицу
застегивать пуговицы, чем научить подобных ей любви...
     - Кто ты? - как-то раз неожиданно спросила она
     меня.
     -  Можешь и сама догадаться. Есть старая тайна, в которой каждый, как в
зеркале, может увидеть  себя или кого-то другого, к кому будут в этот момент
обращены  зеркала. Вся  поэзия  Древней Греции и Рима повторяет одну и ту же
зашифрованную  историю. И тот, кто умеет правильно прислушаться, услышит ее.
Кто  не умеет - не услышит.  Есть  одна теория,  согласно которой  мужские и
женские  особи дышат  по-разному. Кроме  того,  некоторые считают, что длина
шага мужчины и  женщины  различна. Как  бы то ни было,  суть  дела состоит в
следующем. Женщины и мужчины делятся на  тех, у кого трехфазное и двухфазное
дыхание.  Или  шаг. Такими  они  родятся,  такой  у них  характер, такова их
природа.
     Есть женщины, природа которых проявляется в двухфазных  ритмах, и в  их
жизни долгому вдоху предшествует короткий,  или, другими  словами, их первый
шаг  длиннее  второго.  Они всегда  немного  спешат.  За ночь  им снится сто
быстрых снов. Есть также и  мужчины, природа которых строится  на двухфазных
ритмах, они, правда, всегда делают сначала короткий вдох, а потом длинный. И
всегда стараются, чтобы их пер-
     вый  шаг был осторожным и коротким, а второй длинным. Этих всегда ловят
с поличным  на краже. Но, кроме  того, как среди вас, так и  среди  нас есть
такие, кто  делает подряд два длинных вдоха или два шага  одной длины. Такие
шаги  нельзя назвать ни мужскими,  ни женскими. Это, возможно, самые старые,
гермафродит-ские шаги. Так ходили люди до разделения полов.
     Существуют и  другие  женщины, характеру которых  свойствен  трехфазный
ритм. У  них в любви первый шаг  всегда  будет осторожным и коротким, второй
длинным,  а третий снова коротким,  у  них в начале любого  дела  как бы  не
хватает сил вдохнуть полной грудью, но следующий их ход  всегда будет сделан
на  полном вдохе,  и  за ним снова  последует движение вполсилы,  вполвдоха.
Мужчины с  такими женщинами  никогда не  могут правильно  оценить  ситуацию.
Потому что мужчины не умеют считать до трех.
     Что касается мужчин,  природа  которых проявляется в трехфазном  ритме,
для  них  характерен  один решительный длинный шаг,  за  которым следуют два
коротких шажка. Это те мужчины, которые часто упускают свой шанс. И наконец,
некоторые  редкие характеры отличаются тем,  что у  них за двумя  короткими,
нерешительными шагами  всегда  идет  один  энергичный  и  длинный.  С такими
нелегко справиться, такие  всегда  рассчитывают  на длинную дистанцию и, как
правило, добиваются того, что задумали...
     Любой человек, в том числе и ты, может сообразить, к какой категории он
относится, и найти свое место в этой древней иерархии.
     - А у тебя  какое в ней  место? - спросила она,  но ответа не получила.
Искать ответ ей пришлось самой. Когда  в сентябре подошло время экзамена, мы
договорились в день, назначенный для сдачи, встретиться утром и вместе пойти
на факультет. Она очень  волновалась,  поэтому ее не особенно удивило, что я
не только не  пришел на встречу, но и вообще не  появился на факультете. Уже
после того как она сдала экзамен, у нее возник вопрос: а что же произошло со
мной?  Но меня нигде не было. Я не знаю, был ли у нее все это время какой-то
любовник или нет и ожидала ли она,

     что после экзамена, в  соответствии с нашим договором, мы встретимся не
для того, чтобы заняться математикой. Теперь  как раз наступил тот момент, о
котором она сказала "после экзамена посмотрим". Но мы не посмотрели. Так или
иначе, я не появлялся до самой весны.
     "Много чести",  -  подумала она и решила выбросить меня из  головы, но,
вне всякого  сомнения, иногда у нее  возникал  вопрос:  "Чем  же он все-таки
занимается?  Должно  быть,  он из  породы  тех,  вечно улыбающихся,  которые
покупают товар на Востоке, а продают на Западе".
     В ту пору, когда нужно было готовиться к сдаче  "Математики 2", однажды
утром  она  столкнулась со  мной  на факультете,  с  интересом отметив новые
заплаты на  моих локтях и  отросшие  волосы, каких она раньше не видела. Все
повторилось в точности, как и в первый раз. Каждое утро в определенное время
я  появлялся у  нее,  она  проходила  сквозь  зеленоватый и слоистый  воздух
огромной квартиры, как  сквозь воду,  в которой струились  холодные и теплые
течения, открывала дверь,  и хотя была еще сонной, взгляд ее оставался таким
же,  как всегда, -  от  него  разбивались  зеркала.  Несколько мгновений она
наблюдала за тем, как я выжимаю бороду в шапку  и  снимаю перчатки. Соединив
большой и указательный  пальцы, я, резко взмахнув кистями рук,  одновременно
выворачивал перчатки  наизнанку,  в результате  чего обе мои руки  мгновенно
освобождались от них. Как только с этим бывало покончено, мы без промедления
приступали  к  работе. Она  была полна  решимости заниматься в полную силу и
ежедневно доказывала  это на  деле. Мы сидели перед  настенным телевизионным
экраном,  темным и  таким же  немым,  каким  немым  был все  это  время и ее
музыкальный центр. Устав смотреть на монитор,  заполненный  уравнениями, она
переводила взгляд  на мои  ноги, одна из которых всегда была готова  сделать
шаг,  а другая оставалась  в  полном  покое.  Потом они  менялись ролями.  С
непреклонным  упорством и  систематичностью она  входила в мельчайшие детали
предмета независимо от того, стояло ли утро и мы после завтрака на

     свежую голову еще только начинали работу, или же занятия приближались к
концу и темп падал. Она не пропускала ни одной  мелочи. Казалось, она спешит
наверстать что-то упущенное  раньше. Иногда она, повернувшись ко  мне  своим
широким  лицом,  задумчиво  смотрела  на  меня  прекрасными  глазами,  между
которыми оставалось место для целого  рта. Или же  крестила  меня  высунутым
языком. Но я по-прежнему придерживался нашего договора. По-прежнему я уходил
в  час дня,  и  вскоре  она  снова  заметила, что  мне  не удается сохранять
концентрацию, что мои взгляды стареют за один час и что я отстаю в знаниях.
     С  приближением  июньской  сессии  у  нее окрепло впечатление, что я не
смогу  сдать  экзамен,  однако  она  ничего  не говорила,  отчасти,  видимо,
чувствуя в этом и свою вину.
     "В конце концов, - решила она, - неужели мне надо упрашивать его, чтобы
он начал учиться? Если он туп как бревно, то это его личное дело..."
     Однако,  когда  я  и  на  этот  раз  не  появился  среди  сдающих,  она
забеспокоилась и после окончания экзамена разыскала список кандидатов, чтобы
проверить,  нет  ли моего имени в какой-то  другой  группе,  сдающей ближе к
вечеру или на следующий день. К своему  удивлению, она не нашла моего  имени
ни в  одном из  списков этой сессии. Ей стало ясно: я и не собирался сдавать
экзамен этим летом.
     Домой она вернулась довольная  своим  успехом,  но  в полном недоумении
относительно меня.  Благодаря  своей способности читать  запахи  она  тут же
почувствовала,  что среди ее бумаг есть чьи-то еще, с чужим запахом. Так она
установила, что накануне я в спешке забыл у нее свою зачетку. Открыв ее, она
с  изумлением  обнаружила, что я не только  не изучаю строительное дело,  но
более того - являюсь студентом другого факультета, причем регулярно сдаю там
предусмотренные программой  экзамены. Вспомнив  бесконечные  часы совместных
занятий,  которые  требовали  от  меня ненужных  и  бессмысленных  усилий  и
превращались в пустую трату времени, она спросила себя: чего ради? Чего ради
я проводил с ней столько

     времени, изучая предметы, никак  не связанные ни с моими интересами, ни
с экзаменами, которые я должен сдавать? Обдумав все это, она пришла  к едино
венно  возможному  выводу:  всегда  следует  учитывать  и   то,  что  обошли
молчанием. В данном случае это значит, что  все происходившее происходило не
из-за экзаменов, а из-за нее.
     "Кто  бы  мог предположить,  - подумала  она,  - что  он окажется таким
скромным и месяцами не сможет решиться открыть свои чувства!"
     Она тут  же  отправилась по адресу, где я снимал  комнату с несколькими
сверстниками из Азии  и Африки, удивилась  бедности, которую  там увидела, и
узнала, что я  покинул  Париж.  После  того как ей назвали адрес в небольшом
городке  на берегу Эгейского  моря, недалеко от  Салоник, она  не раздумывая
села за руль своего "Buffalo" и отправилась разыскивать меня в Греции, решив
вести себя так, будто ничего странного она  обо мне не узнала. Так все потом
и получилось. По дороге, в Салониках, она купила старинные "любовные часы" -
изящную  стеклянную  вещицу, заполненную  жидкостью, с помощью которой можно
было измерять продолжительность любовного совокупления.
     Она прибыла на  место в сумерках, нашла  на берегу указанный дом, очень
ветхий,  но свежепобеленный, размером  едва ли больше, чем  открытая настежь
дверь.  Рядом  с домом  она увидела  большого  белого  быка,  привязанного к
вбитому в землю колу, на который сверху был наткнут свежий хлеб. Внутри дома
она разглядела постель, на стене  икону, под иконой кисть  из красных ниток,
надетый на шнурок камень с дыркой, юлу, зеркало и яблоко.  На дверном косяке
висел  свисток  в  форме фаллоса.  На  кровати,  спиной к  окну, опершись на
локоть, лежало обнаженное существо  с длинными волосами, молодое и опаленное
солнцем. Глубокий спинной желобок, слегка извиваясь, спускался по  спине  до
бедер и исчезал под  грубым шерстяным одеялом. Ей показалось, что  девушка в
любой момент может обернуться,  и  тогда станет видна и  ее  грудь, крупная,
крепкая, блестящая в вечернем свете. Она схвати-

     ла висевший у двери свисток и дунула в него, чтобы обратить внимание на
свое присутствие.
     -  Кмт! -  еле  слышно отозвался свисток.  Когда  существо,  лежавшее в
постели, обернулось,
     оказалось, что  это не женщина. Это был я. Я лежал, опершись на локоть,
и жевал свои усы, полные меда, который в тот вечер служил мне ужином.
     - Нужно дунуть три раза, - сказал я ей.
     Она  положила на стол подарок - "любовные водяные часы", -  но ей никак
не  удавалось избавиться  от  того  первого  впечатления, что в моей  убогой
постели она застала существо женского  пола. Однако вскоре  это впечатление,
так же как и ее усталость после долгой дороги, рассеялось.
     На ужин она получила в тарелке с  зеркальным дном  двойную порцию - для
себя  и  для отраженной в зеркале собственной души:  фасоль, грецкие орехи и
рыбу, а перед обедом маленькую серебряную монетку, которую она, так же как и
я, держала  под языком все время, пока мы ели. Таким образом, все мы четверо
насытились одним ужином: она,  я и две наши души в зеркалах. После ужина она
подошла к иконе и спросила меня, что это такое.
     - Телевизор,  - ответил я ей. - Или,  другими словами, окно в иной мир,
где используется математика, отличающаяся от твоей.
     - Как это? - спросила она.
     - Очень просто, - сказал  я, - у тебя плохая арифметика.  Хочешь узнать
почему? Смотри, единственное число, точка и настоящий момент -  вот из  чего
составлен  весь твой механический мир  и его арифметика. Но  эта  арифметика
ошибочна.  И именно с нее начинаются все твои  проблемы. Твоя математика как
решето - не держит воду.
     - Как ты заговорил! А сколько ты дней вместе со мной зубрил  эту  самую
математику! Докажи свои утверждения!
     -  Доказать  совсем не трудно. Растопырь  пальцы  и  пересчитай  их. Ты
насчитаешь пять.  И будешь  права. Таким образом,  множественность поддается
исчислению. А теперь подними вверх один палец и попробуй

     пересчитать   единичность!   Не   выйдет.  Единичность  лишена  всякого
количества.  Ее  исчислить  невозможно.  В  противном  случае  мы  могли  бы
исчислить и Бога.
     Что же касается точки, то попробуй, если сможешь найти ее ширину, длину
или  глубину. Не  получается? Конечно не  получается. Точка  есть  точка.  И
точка!
     Слышишь? Ты слышишь это тиканье  со  стены? Чем питаются  часы? Икотой!
Как узнать,  который час, когда часы постоянно  клюют одно и то же "сей-час!
сей-час! сей-час!". А "сейчас" неизмеримо, хотя мы живем в этом "сейчас".
     Как  нам верить твоей  математике, которая лишена способности"пэмерять?
Почему летающие и ездящие механизмы, все эти самолеты и машины, созданные по
меркам твоих квантитативных заблуждений, так недолговечны и  живут в три или
четыре раза меньше, чем  люди? Посмотри, у  меня  тоже, как и  у  тебя, есть
белый "Buffalo". Только он  сделан не так, как  твой, запрограммированный  в
Layland.  Проверь, каков  он, и ты убедишься,  что кое в  чем он превосходит
твой.
     - Он ручной? - спросила она с улыбкой.
     - А как же! - ответил я. - Попробуй, не бойся.
     Она  погладила большого белого  быка,  привязанного рядом с  дверью,  и
медленно взобралась ему на спину. Я тоже сел на него верхом, спиной к рогам,
и, глядя ей в лицо, направил его вдоль кромки моря  так, что двумя ногами он
ступал по воде,  а двумя по  берегу. Поняв, что я  ее раздеваю, она в первый
момент удивилась. Ее одежда,  предмет за предметом,  падала в  воду, потом и
она стала расстегивать мою. Вскоре она уже  ехала  верхом  не на быке,  а на
мне, чувствуя, что я постепенно становлюсь внутри нее все более тяжелым. Бык
под  нами  делал  за  нас все, что  мы должны  были бы  делать  сами, и  она
перестала различать, кто доставляет ей наслаждение - бык или я.
     Сидя  верхом  на удвоенном  любовнике,  она  сквозь ночь  видела, как в
стороне  от нас осталась роща белых кипарисов, какие-то люди, собиравшие  на
берегу росу и продырявленные камни, другие люди, которые в собственных тенях
жгли костры и сжигали на них свои  тени, две женщины,  кровоточившие светом,
сад

     длиной в  два часа, в котором первый час пели птицы, а второй час падал
вечер, первый час цвели фруктовые  деревья, а второй  час из-за спин  ветров
мело снегом. Потом она почувствовала, что вся тяжесть из  меня  перелилась в
нее,  и пришпоренный бык резко свернул,  унося  ее и меня в  вечернее море и
предавая волнам, которые нас разъединят...
     Стояли  сумерки, мы пили вино. Она смотрела, как я снимаю носки - одной
ногой с другой.
     - Почему люди ненавидят будущее? - спросила она.
     - Потому что знают, что в нем таится  конец света. Люди боятся. Сегодня
конец света настолько созрел и стал таким вероятным, что  вызвать  его может
даже трепетание крыльев какой-нибудь бабочки.
     -  А  можно  ли  с помощью  твоей  математики рассчитать, как он  будет
выглядеть?
     -  Может  быть,  и можно. Многие думают, что конец света будет виден из
любой  точки  земного шара. Но надо еще  подумать, что  это,  по  сути дела,
означает.
     Если конец света виден с любого места, это значит, что пространство как
таковое  отменено.  Таким  образом, конец  наступит  из-за того,  что  время
отделится  от пространства в том смысле, что  повсюду  в  мире  пространство
разрушится.  И  везде останется только беззвучное  время,  освобожденное  от
пространства.
     - Предположим, - ответила она через силу. На лбу у нее виднелся след от
летней шляпы.
     - Видишь  ли, я  так не  думаю. В древнем  Ханаане,  недалеко от храма,
находился  круглый жертвенник  с сиденьями  вокруг него. Они предназначались
для  наблюдения за  концом  света.  Считалось, что отсюда лучше  всего можно
будет  увидеть  судный  день.  Так  что  люди тогда ожидали  конца  света  в
одной-единственной  точке. И для  них он  был  бы  только концом времени, но
вовсе   не   пространства.   Потому   что   если   конец   света   виден   в
одной-единственной точке, это означает, что в данном случае и в данном месте
отменено именно

     время. Это и есть конец света. Пространство освобождается от времени.
     -  Я хотела услышать о любви, а  ты о  конце света. -  Но я и говорю  о
любви. В сердце не существует пространства, в душе не существует времени...
     * * *
     Дни текли медленно, а ночи быстро седели.  В пятницу, вместо того чтобы
поститься,  мы двадцать четыре часа молчали. Однажды  утром,  как раз в  тот
день, когда мы  собирались  обратно в Париж,  я купил  ей крохотную  женскую
трубку  из глины.  Ни в то лето,  ни когда-либо  позже она не сказала мне ни
слова о том, что ей известно, на каком факультете я учусь на самом деле. Она
просто тайком сунула зачетку на полку с моими книгами.
     Зимой, в Париже, она готовилась к заключительному экзамену  и, когда  я
снова  предложил ей готовиться вместе, согласилась, не  сказав ни слова. Так
же как и  раньше, мы  занимались каждый день  с  девяти утра  до завтрака, а
затем  до  полудня,  правда, теперь она больше не  обращала  внимания на то,
усваиваю я  предмет или нет, и делала вид, что не знает, где я действительно
учусь. После этого я задерживался еще на полчаса, которые мы проводили  не с
книгами, а только друг с другом, бросившись в ее удобную мягкую кровать.
     * * *
     Когда  осенью  она пришла на дипломный  экзамен,  ее  уже  нисколько не
удивило, что я не появился и на
     этот раз.
     Удивиться ей пришлось тогда, когда  после  экзамена оказалось, что меня
вообще  нигде  не  видно.  Ни в  тот,  ни в  один  из  следующих  дней, ни в
последовавшие за этим  недели, ни в одну из дальнейших сессий. Никогда. И по
старому парижскому  адресу меня теперь не  было. Удивленная, она решила, что
ошиблась в оценке тех чувств, которые я испытывал к ней. По-видимому, меня с
ней связывала не любовь, а что-то другое.

     Она  быстро добилась успеха  в  своей  профессии, работала над проектом
новой  Национальной  библиотеки в Париже,  по-прежнему  любила  покупать для
своей ванной комнаты прозрачные раковины и стеклянные ванны с песком на дне,
а  сестре  - крохотные одноразовые эротические будильники,  которые кладут в
трусики.
     Однако связанное со мной недоумение, наверное, не  развеялось. Почему я
был возле нее только  тогда, когда  она готовилась  к экзаменам, а  в другое
время  исчезал? Я представляю,  как она читала запахи вокруг  себя, утопая в
звуках  музыки в квартире  на Rue  des Filles  du Calvaire,  где  мы  вместе
занимались. И ломала  голову над моим исчезновением до того самого дня, пока
как-то утром ее взгляд случайно не задержался на веджвудском чайном сервизе,
который еще  стоял на столе неубранным после завтрака.  Она обнюхала остатки
еды и тут-то все поняла.
     Месяц за месяцем,  изо  дня в  день,  прилагая  огромные усилия и теряя
массу  времени и сил,  я занимался вместе с ней для  того, чтобы каждое утро
иметь горячий завтрак - единственную пищу,  которую я мог себе позволить  во
время учебы в Париже.
     Поняв это, она задала себе еще один вопрос. А может быть, на самом деле
я ее ненавидел?
     ОТДЕЛЕНИЕ, ОБИТОЕ ЗЕЛЕНЫМ ШЕЛКОМ
     Если поднять  верхнюю  плоскость, предназначенную  для письма, под  ней
обнаружатся три больших отделения, в которых могут поместиться толстые книги
или довольно  крупные  предметы. Левое  отделение  (9) обито зеленым шелком,
среднее  (10)  сукном, и  от  него исходит запах ружейного масла,  а  правое
отделение (11)  пахнет сандаловым деревом,  из  которого оно,  собственно, и
сделано.
     В отделении, обитом зеленым шелком, лежит судовой журнал. Он переплетен
в телячью шкуру с чер-

     но-белой шерстью. Слова  "Судовой  журнал" и год  - 1923  - выжжены  на
переплете железным клеймом,  таким же способом, каким клеймят коров и быков.
Обрез  страниц  имеет  фиолетовый оттенок.  Переплет по краю  обшит  кожаным
шнурком. Каждая страница аккуратно  расчерчена  черными и красными  линиями,
которые  делят ее  на разделы,  обычно  предусмотренные  в таких капитанских
книгах.  Журнал  практически  весь  не  заполнен,  за  исключением  раздела,
относящегося к концу 1997 года. Здесь можно прочитать, что снилось пассажиру
греческого судна "Исидор" в Атлантике и какую пищу он ел в этих снах. Записи
сделаны, несомненно, не капитаном. Свои обеды из снов неизвестный описывал в
судовом журнале подробно, с точным указанием даты и местонахождения судна по
широте и долготе в тот момент. Но и это еще не все. Путешественник заносил в
судовой  журнал рекомендации по приготовлению  тех блюд, которые он пробовал
во сне. Вот пример:
     "...как только мы вышли из  порта Havre,  я  выпил немного  рома, и ром
продолжал  сохранять  во  мне ту же  форму,  которую  он  имел  в  небольшой
серебряной фляжке. Океан  открылся  передо мной  огромный  и необъятный  как
какое-то новое, только что обретенное отечество. Мне снилось, что я в полном
одиночестве  обедаю  на  палубе.  Передо  мной  стояла голубая  керамическая
тарелка  и  лежали желтые  нож, вилка и ложка - все  это тоже  из обожженной
глины. В меню  значилась устрица с грибами.  Готовят это блюдо так.  Следует
взять  одну  крупную  устрицу St.  Jacques,  размером  не  меньше  желтка  в
яичнице-глазунье,  сварить  ее в кипящем  красном вине, куда  предварительно
следует опустить  один  грецкий  орех в  скорлупе,  лимон и  ложку  золы.  В
отдельную  посуду с кипящей водой бросить немного морской соли,  лист  чая и
дольку горького апельсина. Грибы завернуть в полотняную салфетку и некоторое
время подержать над паром, следя за тем, чтобы они не намокли. Потом бросить
устрицу в сильно разогретое оливковое масло, слегка обжарить и подать вместе
с грибами на большом веере из бумаги, которая впитывает масло. Сверху все

     это  украсить бананом.  К такому блюду хорошо подать бокал белого вина,
которое предварительно одно мгновение побывало во рту женщины..."
     "...В четверг к вечеру мы прибыли на Азоры. Здесь мне приснилось, что я
съел яблоко и оно заболело у меня в животе. Позже, во сне, я пошел поужинать
в  какой-то ресторан.  Я заказал зайчатину в  соусе из красной смородины. Ее
подали  на тарелках из майолики с изображением карт. Мне досталась тарелка с
надписью "Le jugement"1  и рисунком, на котором была труба ангела и под  ней
бородатый мужчина и две женщины, одна  из которых лежала в могиле. Это блюдо
готовят  следующим  образом.  Берут  бедра  двух  зайчих  среднего  размера,
вымоченные в  маринаде и нашпигованные семечками  подсолнечника и  чесноком,
обмазывают густо замешанной глиной и запекают на жару до тех пор, пока глина
не  растрескается. Соус из красной смородины  был приготовлен  самым обычным
способом, но от моего внимания не укрылось, что перед  подачей на стол в нем
некоторое время  держали  какой-то драгоценный камень, скорее  всего  рубин.
Подавали  блюдо таким  образом: в одно  заячье бедро  был воткнут  маленький
шелковый флажок зеленого цвета,  в другое  - красного. Это  важно. Благодаря
этому вы знаете, какое бедро от какой зайчихи. Есть надо  попеременно, то от
одного куска,  то от другого,  потому что между мясом  двух  существ  всегда
остается разница, которую ничем не скроешь... В  ужин также  входили красное
вино  и  лапша  "драные  штаны",  которую  месили на  женском  колене  a  la
provengale.
     Бывает  пьяная  душа, и  бывает  пьяное  тело.  Этот  ужин  из  сна был
предназначен душе".
     "...В ту ночь небо над судном было ясным, а у меня во сне дождь лил как
из ведра. Дождь может многое, подумал я, но это было слабым утешением.
     1 "Суд* (фр.).

     Чтобы переждать дождь, я зашел к первому же попавшемуся крестьянину. На
стене его дома кто-то написал углем: "Таня, побрейся, искупайся и убей себя!
Сука  кривоногая!" Крестьянин сказал мне, что  еды у него нет никакой, кроме
супа из пива. Над супом стоял пар. Он снял горшок с супом с  огня и бросил в
него довольно большой гвоздь.
     -  Чтоб  цвет  не пропал, - объяснил он. Пока  суп  остывал, он нарезал
вареного сала, обвалянного в толченом красном перце,  налил мне из бочки, на
которой  был нарисован  черт, стакан  ракии "на  девяти  травах"  и дал  два
помидора -  мужской,  продолговатый, и женский,  круглый... Поднося стакан к
губам, я  на  миг  задумался,  от какого помидора откусить,  и  одновременно
взглянул на  картинку  на  бочке.  Под  ней  было  написано "Le  diable"', и
изображала она  двух мужчин и одну женщину, прикованную к  ним цепями... Тут
загудел "Исидор", и я, вздрогнув, проснулся..."
     * * *
     Кроме меню  каждого "обеда во сне" неизвестный заносил в судовой журнал
и координаты судна, причем надо  отметить, что он записывал все это на карту
неба, которая была  переплетена  вместе с судовым  журналом. Эта карта  была
напечатана  в  Базеле  в 1882  году.  На  карте  были общепринятым  способом
обозначены  созвездия.  Рядом с ними,  теми же зелеными чернилами,  которыми
описывались способы приготовления снившихся неизвестному блюд, он добавил
     следующее:
     "На  небе звезды  пишут  священную книгу.  Эту  священную  книгу прочел
Гермес. И вот его прочтение карты неба..."
     Затем следовали внесенные от руки дополнения к напечатанной карте неба.
Рука, использовавшая зеленые  чернила, по-своему поделила  небо и иначе, чем
карта, распределила  звезды  по созвездиям. Соответственно  этим  изменениям
звезды, расположенные не-
     1 "Дьявол" (фр.).

     далеко от Сатурна, образуют три группы. Одно созвездие изображает юношу
с волшебной палочкой, на конце которой находится самая яркая из звезд в этой
части неба. Второе созвездие  - отшельника с фонарем в руке. Из фонаря сияют
звездочки.  Третья группа звезд  в окрестностях Сатурна  похожа  на  падшего
ангела,  который увлекает  за собой  в пропасть мужчину и женщину (в  пробел
возле этого места вписано:  "Трудно придется судну, которым будут управлять,
ориентируясь по этому чертову созвездию!"). Подобным же образом в карту неба
внесены  и  снабжены  пояснениями  несколько  других созвездий,  находящихся
вблизи Венеры,  Меркурия,  Юпитера, Марса и  т. д. На небе можно разглядеть,
что  скопления  звезд образуют где очертания фигур  любовников,  где  колеса
фортуны или  даже  знака Гермеса  ("что внизу,  то  и вверху"). Это  подпись
Гермеса  на  небе, ее  можно  найти  в зоне Меркурия...  А  на  Земле  такое
прочтение святой небесной книги распространяют и толкуют цыгане, раскладывая
свои карты таро,  которые невозможно понять,  если не знаешь,  что каждая из
карт представляет собой группу звезд на небесной карте Гермеса...
     Для нас, правда, самый большой интерес представляет то, что неизвестный
внес в  эту карту и  направление, по котором}' двигалось его  судно. Маршрут
прервался в тот момент, когда "Исидор" вошел в сферу Сатурна.
     10 ОТДЕЛЕНИЕ, ОБИТОЕ СУКНОМ
     Среднее  отделение этого "этажа" капитанского ящика, в  котором некогда
хранили  оружие  (судя  по следам,  оставшимся  на  суконном  дне,  это  был
двуствольный  револьвер),  сейчас   содержит  "любовные  часы"  и  сложенный
вчетверо лист бумаги.
     "Любовные часы" - это стеклянный предмет, наполненный жидкостью, своего
рода водяные часы.

     Из верхней  емкости,  имеющей  форму  колокольчика, жидкость  капля  за
каплей  падает в нижний  колокольчик и отмеряет продолжительность  любовного
акта.  Потом  стеклянную вещицу  переворачивают,  и все  начинается сначала.
Следует напомнить,  что такая клепсидра  изобретена  довольно  давно, еще  в
древности, но  функционирует  и  по  сей  день,  правда, один ее полный цикл
невозможно измерить нашей  нынешней системой исчисления времени. Кроме того,
она представляет собой и своеобразную разновидность рассказа без слов о том,
что такое любовь. Потому что в таких часах моменты жизни и страсти не просто
текут,  чередуясь друг с другом. Иногда одна  или  несколько  капель времени
падают  вместе, иногда одна капля  любовного  времени крупнее,  а  следующая
мельче, некоторые падают быстрее, а  другие  медленнее, или же  капли  наших
страстей  обгоняют друг друга. А иногда  они столь мелки, что превращаются в
непрерывную нить времени.  Наконец, бывают и стремительные  любовные  дожди,
которые пробивают медленные  капли, если такие окажутся на их  пути.  Однако
они не могут влиться в вечность на той  же скорости, с которой падают сквозь
время.  В своей исходной точке  и  резвые и вялые капли, и продолжительные и
недолгие страсти оказываются на мгновение приостановлены и уравнены. Все это
мельтешение застревает в самом начале пути, на месте впадения  в вечность, и
именно здесь  достигается равновесие между быстрым и медленным течением, все
капли оказываются у одного и  того же устья, а страсть здесь, на самом своем
дне,
     угасает.
     Необходимо знать и  еще кое-что.  Мудрый грек,  который  три тысячи лет
назад  измерил,  сколько длится  любовное соединение  мужчины и  женщины,  и
придумал  описанное здесь  устройство, дал любовникам еще  одну возможность.
Любовный  акт  может  продолжаться и дольше,  чем требуется для того,  чтобы
жидкость  из  верхнего  стеклянного колокольчика  перелилась в  нижний.  Так
любовники могут  измерять не свою, а чужую любовь и  получать  подтверждение
того, что их страсть длится дольше, чем чужие страсти.

     Тогда их охватывает такое  чувство, будто  они поднялись над временем и
продолжают любить друг друга даже после того, как время угасло в вечности...
     Как  уже  сказано,  под  клепсидрой  лежит   лист  бумаги.  Этот   лист
представляет собой  не  что  иное, как  письмо.  Послание,  отправленное  по
электронной почте  и отпечатанное  на бумаге  компьютерным  принтером  фирмы
"Эпсон".  Послано  оно  неизвестной   особой   (по  имени  Лили?),  написано
по-французски и адресовано некоей мадемуазель Еве. Из Парижа в Париж.
     Электронное письмо
     Subject: Босния
     From: L. Т. <Lilly@rosini.com.fr>
     То: Е. Т. <Eva@deviIle.com.fr>
     Сегодня я вспомнила Тимофея. Помнишь того  моего странного любовника на
белом  быке, о  котором уже  давно  нет ни  слуху ни духу? Если  как следует
вдуматься, станет  ясно,  что  он  обладал некоторыми  познаниями  и в  моей
профессии, правда довольно странными. Например, он говорил, что печь  старее
дома,  то есть что человек  сначала  построил  печь  и  только потом,  по ее
образцу, выдумал дом.
     Теперь представь себе, звонит сегодня консьержка и  приносит мне почту.
Среди всего  прочего  нахожу  странное  письмо.  Из  Боснии! От  Тимофея! Не
поверишь,  но он воюет в Боснии,  причем на стороне сербов. Ужас! Пишет, что
его буквально вытащили из машины посреди Белграда, узнали из документов, что
он родился в Сараеве, и тут же отправили  на фронт. Он даже сигарет не успел
купить.
     Сейчас на столе передо мной находятся компьютер, соленый чай из хрена и
его письмо Письмо  написано, разумеется, по-французски, но меня изумило, что
это совсем  не тот французский, которым мой любовник изъяснялся в Париже и в
Греции, когда мы были

     вместе. В письме я просто не могу узнать его. Это какой-то другой язык,
как  будто  бы  кастрированный, и  только  мысль, передаваемая  этим мертвым
языком,  иногда подает  признаки  жизни.  Он пишет, что  те, кто знают,  что
происходит в Боснии,  - молчат, а те, кто не знают, - кричат во  весь голос.
"Если будешь  писать мне, - добавляет он,  - не называй  меня при  обращении
господином.  Это слово не соответствует моему реальному положению. На  войне
господ  не  бывает..."  В  качестве  post  scriptum  он  добавил  совершенно
невероятную вещь. Представляешь, он  пишет,  давно прислал бы мне письмо, но
не знал, как подписаться, потому что забыл свое имя!

     Третья часть
     Нижний уровень ящика
     для письменных
     принадлежностей
     ОТДЕЛЕНИЕ С ЗАПАХОМ САНДАЛОВОГО ДЕРЕВА
     В отделении  с  запахом  сандалового  дерева хранится крошечная женская
глиняная  трубка  для курения  опиума и  мужская  трубка  фирмы "Могул".  Из
названия фирмы  очевидно, что она не  могла быть куплена в магазине, а  была
сделана  на заказ или получена  в  подарок.  На трубке посвящение  какому-то
господину Т. М. на французском языке от имени некоей мадам Л.: "На  память о
Греции".  Рядом с трубкой лежит  пачка  круглых листочков бумаги, между ними
щепотки табака. С помощью бумажек легко сделать  "заряд", позволяющий быстро
набить  трубку.  На  одном  из этих  листочков записан  адрес  в  Интернете:
http://www.kha-zars.com/visnja  sa   zlatnom  kosticom.   По  этому   адресу
действительно можно найти  и  прочитать текст  под  таким названием, правда,
возникает вопрос, следует ли  вообще принимать  во  внимание  этот текст  из
Интернета,  ведь это  единственный предмет, который находится не  в шкатулке
для   письма   в  качестве  ее  содержимого,  а  в   фальшивой  компьютерной
бесконечности,  которая называется cyberspase. Тот, кто не любит компьютеры,
может не искать его, а просто пропустить.
     Нижний уровень ящика для
     письменных принадлежностей
     составляют:
     отделение для драгоценностей (12),
     ящичек для золотых монет (13) и колец (14).
     На этом же уровне расположен и внешний выдвижной ящик (15).
     12 ОТДЕЛЕНИЕ ДЛЯ ДРАГОЦЕННОСТЕЙ
     Тот уровень,  который  пора  открыть  сейчас,  находится  на  самом дне
шкатулки. Часть этого пространства  занимает внешний выдвижной ящик (15),  а
остаток  приходится  на  отделение  для драгоценностей (12).  Для того чтобы
добраться  до  этого  отделения, следует  воспользоваться  уже упоминавшимся
большим  внутренним ключом и замочной  скважиной,  расположенной  в латунной
раме рядом с углублением, в котором хранится ключ. При  открывании замка дно
левого отделения, обитого зеленым шелком,  поднимается и открывает доступ  к
отделению для драгоценностей.  Оно обито плюшем, цвет  которого когда-то был
рубиновым, а теперь приобрел оттенок  печенки и пахнет позеленевшими медными
монетами.
     Ничего  ценного в отделении для  драгоценностей нет.  Там  лежит только
телефонная   микропленка,   сделанная   в   Париже,   какие   используют   в
автоответчиках. На  ней записан взволнованный  мужской голос,  цвет которого
меняется, как времена года, и который  на французском языке делает несколько
попыток  поговорить  с кем-то  в  Париже.  В  неповрежденных  местах  пленки
записано следующее:
     Содержание пленки
     Последние  три ночи  в  Боснии я  провел  на  чердаке пустого сеновала,
внутри которого я  укрыл танк  и  разместил своих солдат... Сава,  черная  и
немая, как пашня, вздымалась в темноте, когда один из моих

     солдат зачерпнул  из нее  воды в  оцинкованный тазик. Кажется, я слышал
его  сквозь  сон.  Осторожно,  чтобы  не  разбудить  меня,  он  поднялся  по
деревянным  ступеням  на  балкон  чердака,  где  я  спал. На  балконе  стоял
деревянный стул.  Солдат  поставил тазик на стул  и положил возле него кусок
мыла. Он проделал это  так же, как  всегда, заученными движениями. В зубах у
него  все время была зажата сосновая веточка. Потом  он вынул  ее изо рта  и
воткнул  между досками пола так, чтобы ее конец, насквозь пройдя  через пол,
был виден с веранды, крышей которой служил балкон. После этого он передвинул
стул так, чтобы веточка оказалась точно под центром стоявшего на нем тазика.
Затем  спустился  по  деревянной лестнице на  веранду и  проверил,  виден ли
отсюда конец ветки.  Он был хорошо  виден,  высовываясь между  двумя досками
потолка  веранды,  являвшегося  одновременно  полом моего  балкона.  Тут  он
осторожно передернул затвор и сел на ступеньки, ожидая, когда я проснусь.
     Едва я протер глаза, как почувствовал,  что вчерашние  слезы и засохший
на глазах ночной гной колют мне лицо, как крошки стекла. Я вышел на балкон и
стал  всматриваться в туман и лес над Савой.  Рождаясь над горными массивами
Боснии, солнце проходило через все времена года.
     В этот момент разорвался первый утренний снаряд, и картина леса исчезла
в  смешавшемся  с  туманом  дыме  разрыва, принесенного  ветром с хорватской
стороны. После короткой паузы  разорвалось  еще  два  снаряда,  как  будто в
ответ, и  я  сразу сообразил, что эти были выпущены с  позиций мусульман.  С
другого берега Савы на них откликнулось тихое  эхо. Уже три дня я скрывал от
своего подразделения, что получил  от непосредственного военного  начальства
приказ атаковать противника. Дело в том, что горючего в  танке не хватило бы
и на два километра,  а обо всем  другом  я даже и не говорю. Я посмотрелся в
крохотное  зеркальце.  На  голове  у  меня   была  зеленая  лужайка  коротко
постриженных волос  и три серьги  в  одном ухе.  Вокруг  меня  снова  начало
сжиматься кольцо тишины.

     "Тишина,  в  которой  можно  умыться",  -  подумал  я  и  нагнулся  над
оцинкованным  тазиком, в  котором  для  меня была  приготовлена вода.  В тот
момент, когда  она плеском откликнулась  на мои руки, снизу грохнул выстрел,
пуля пробила пол балкона  и, пронзив сиденье стула, таз и  воду, застряла  у
меня в щеке. Я тут же  вырвал ее из  неглубокой  раны и, выхватив револьвер,
скатился вниз по лестнице, но застал под балконом лишь своего солдата.
     -  И как это  меня угораздило!  Сама  выстрелила, господин  взводный! -
заикаясь, говорил  он,  и бледность проступала вокруг  его глаз.  Удивленные
солдаты моего взвода столпились вокруг.
     - Хорошо, хоть крови  немного, - продолжал бубнить он как заведенный, -
вода  пуле  помешала...  Вы посмейтесь, господин  взводный, это  полезно для
раны. Не бойтесь, ничего с ней не случится! Посмейтесь!
     - Покажи винтовку! Перезаряжай!
     -  Эх,  от  судьбы  не уйдешь,  -  пробормотал  он  и  нехотя  выполнил
приказание. В обойме блеснули патроны.
     -  Откуда  у тебя  патроны?  У всех  только по три. Тебе их дали, чтобы
убить меня?
     Солдат помолчал. Потом произнес:
     - Шила в  мешке не утаишь. Купил  я  их,  господин  взводный.  Купил на
собственные деньги. "Береженого Бог  бережет", - говорит народ себе в рукав.
Когда меня  бросили  на западный фронт, я получил винтовку без ремня с тремя
патронами. "Плохо мне  придется - голым пузом на  штык идти", -  подумал  я.
Подвязал штаны веревкой,  ремень к  винтовке приспособил. Смотрю,  рядом  со
мной стреляет в изетбе-говичевцев один  парень  из  отрядов Фикрета  Абдича.
Весь в новеньком,  с иголочки, ремни скрипят, на  боку гранаты, а патронов -
сколько хочешь.
     - Дай немного, - говорю ему, а он мне отвечает:
     - И слепой денег просит, а не зрения! Не дам. Купи себе, как я купил.
     - А у кого ты купил?  - изумился я, и он ответил такое, что у  меня вся
Босния вокруг головы завертелась:

     - У того, у кого не было и у кого не будет. У сербов твоих, вот у кого.
А у кого бы еще?
     -  На  Бога надейся, а сам не  плошай,  -  подумал  я  тогда,  господин
взводный, да и купил. У наших купил. Вот откуда у меня патроны.
     Я слушал его, оцепенев от изумления, потом очнулся и приказал:
     - Полезай в джип, -  а сам, схватив его винтовку, сел  рядом и взял его
на мушку. - Поехали!
     - Все Господь превозможет, даже саблю острую. Куда, господин взводный?
     - На автостраду.
     - Только  не на автостраду. Господом Богом молю вас! У жизни один отец,
а у смерти им несть числа... Автострада в руках хорватов, там их полно. Если
они вас схватят, ложкой глаза выковыряют.
     - Почему именно мне, а не тебе?
     - Ну, я еще погуляю. Меня не тронут.
     - Как так?
     - Посудите сами. Повар  раздает кашу, а Бог - счастье.  У вас в военном
билете, хоть вас и мобилизовали, написано, что вы доброволец,  а в моем нет.
Когда  ребята  с  той стороны таких, как вы, ловят,  они расстреливают их на
месте.  Поэтому  вам  наши  так   и  написали,  чтобы   вам  не   захотелось
дезертировать.
     - Дезертируешь ты, раз тебя мобилизовали, а я - доброволец...
     Сквозь  утро мы продвигались  по автостраде  Белград-Загреб пустой, как
взлетно-посадочная полоса.  Я  пытался  найти по радио какую-нибудь  музыку.
Отзывалась лишь изголодавшаяся вечность.
     - Что вы со мной сделаете, господин взводный?
     - Узнаешь, когда кончится бензин, - ответил я и вышвырнул  его винтовку
на дорогу.
     - Вам больно,  господин взводный? -  снова завелся он.  - Сделайте  три
вдоха, а потом задержите дыхание. Тогда рана не будет беспокоить...
     - Кто тебе приказал убить меня?
     -  Что  я  слышал, недослышал, что  видел, не  разглядел, что знал,  не
понял. Никто.

     - Врешь!
     - Вранье  цветет,  да  плодов  не дает.  Никто, я же сказал вам. Я  сам
решил.
     - За что?
     -  Хороший  слуга  лучше  плохого царя...  Вы  все  тянули  с  приказом
наступать.  А если до завтра мы  не  начнем действовать, мое село и все  мои
родственники попадут в руки хорватов  или  иранцев.  И что их тогда ждет, вы
сами знаете. Замучают.
     - Как мы можем атаковать, если у нас патронов нет? Только у тебя полный
магазин. Горючего в танке и на полчаса не хватит.
     - Не танк нас купил,  а мы его! - произнес он в тот самый момент, когда
мотор закашлял и машина остановилась.
     Не обращая больше внимания на солдата,  я  медленно спустился с дороги.
Он побежал назад, надеясь подобрать свою  винтовку, а я углубился в лес... В
холод,  по  которому  никогда  не  летают  птицы.  В какой-то  деревне украл
сушившиеся на веревке  штаны. Потом уже в этих штанах и в рубахе  от нижнего
белья пробрался в Шид, на сербскую  территорию, зашел в первую же кофейню  и
заказал виноградной водки и стакан воды. Промыть рану.
     Я  смотрел  в  рюмку  и  сосредоточенно  думал.  Мне  нужно  было  ясно
представить себе, как исполнить то, что я задумал.
     * * *
     Ключевой  вопрос,  возникший  передо  мной,  был  связан  с  названиями
двух-трех учебников, которыми  я пользовался еще в школе.  Это были учебники
иностранных  языков.  Назывались  они  примерно  так:  "Итальянский  за  сто
уроков", "Французский без мучений",  "Как легко и быстро выучить английский"
и так далее. Сейчас и здесь мне требовались приемы, отличные от тех, которые
использовались  в  учебниках  иностранных  языков.  Мне  было  нужно  срочно
отточить процесс, противоположный мнемотехнике. Теперь я должен был овладеть
умением как можно более легко и быстро забывать. Сон забывается тут

     же,  стоит только  пройти через ближайшую дверь. От него остается  один
костяк. А как забыть язык, на котором видишь сны, язык, с которым вырос?
     Итак, в моем случае вопрос "Быть или не быть?" следовало сформулировать
следующим образом:
     Как быстро и легко забыть сербский за семь уроков
     ПЕРВЫЙ, ИЛИ  ВВОДНЫЙ, УРОК Следует иметь в виду, что  умение забывать -
это  особо важная статья в нашей жизни. Кроме того, это большое и загадочное
искусство.   Память  возвращается  к   человеку  циклически.   Любая  декада
воспоминаний вновь возникает на небе памяти, после того как, подобно комете,
пройдет свою часть какой-то собственной вселенной. Точно так же, циклически,
текут и периоды  забытья. Всякий раз, когда что-то забываешь,  это означает,
что к тебе обращается и окликает тебя по  имени кто-то с той стороны. Кто-то
с того света  подает тебе знак, что хочет вступить в общение с тобой. И если
вспомнишь забытое,  это значит, что то сообщение,  которое этот кто-то хотел
тебе  передать,  достигло тебя!  Но имей в  виду, то,  что ты  забыл, всегда
немного изменено, и когда наконец ты вызовешь  забытое в своем сознании, то,
что  ты  вспомнил,  всегда будет немного отличаться от  того, что выцвело  в
твоей памяти... И именно в этой разнице и кроется
     сообщение.
     "Вернемся, однако, к действительности", - подумал я. Для  начала хорошо
уже  то,  что  некоторый  опыт  в этой  области у  меня имелся.  Как  я тебе
рассказывал, дважды в жизни  я забывал английский и дважды воскрешал его  из
мертвых.  Поэтому мне  известно, что языки можно  различать и по тому, каким
образом они забываются. Сейчас, за  время этой войны,  мне удалось забыть  и
некоторые другие языки.  По-французски  я все еще могу сказать все,  что мне
нужно, однако не понимаю ни слова из того, что го-

     ворят  мне.  С  греческим  наоборот  -  сказать ничего не  могу, но все
понимаю.  Одним словом, из войны выходишь полунемым. По-сербски  на  войне я
стал заикаться. И это еще  не все. Оказавшись в  Боснии, среди  всего  этого
ужаса, я начал забывать имена не только окружавших меня людей, но и знакомых
и  родственников...  Я  по-прежнему  прекрасно  знал,  кто  они  такие,  чем
занимаются, откуда они  мне известны и  какой у них  нрав. Вспоминая  их,  я
отчетливо представлял, как они  выглядят, однако целые поколения исчезли  из
моей памяти,  целые большие города живущих во мне людей остались без  имен и
фамилий,  я  передвигался по  миру, ставшему анонимным,  девственно чистым и
свободным от названий, как во времена  до Адама. Наконец, в Боснии я забыл и
собственное  имя. "Вот прекрасная основа для начала моего курса обучения,  -
подумал я. - И еще одна не менее прекрасная основа - мысли о тебе". Чтобы не
забыть и твое имя, мне пришлось записать его на воде. На реке Саве.
     Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются?
     ВТОРОЙ УРОК
     Следует исходить из  того  факта,  что родной язык и материнское молоко
связаны. Если  хочешь забыть язык, которому  тебя учили с первых твоих дней,
то нужно  забыть и  пищу, полученную от матери, пищу,  на которой ты  вырос.
Еда, сваренная под песню, приобретает вкус слов этой песни. Поэтому из  Шида
я отправился прямо  в  Белград. Взял свой  спрятанный  у  друга  заграничный
паспорт, купил билет на автобус до Будапешта, в Будапеште попросил и получил
визу в Словению на  двадцать четыре часа и продолжил путешествие на автобусе
до  словенско-итальянской границы. Там была одна  итальянка,  молоденькая  и
хорошенькая, которая в своем роскошном автомобиле, размахивая разрешением на
пересечение границы, за сто марок  перевозила в  Триест беглецов  из  Сербии
вроде  меня... Благодаря ей и  я  оказался по  ту  сторону границы  и тут же
поднялся на заросший кипарисами

     холм, где стояла старая триестская  базилика. Я решил пообедать. Открыл
меню, и тут меня осенило.  Передо мной было дивное собрание итальянских блюд
с их непереводимыми названиями. Именно в  этот миг я решил никогда больше не
переводить на  свой язык никакого меню. Заказывай все, что красиво звучит, и
будь что будет, а свою, сербскую, еду забудь.  Забудь раз и навсегда. Вместе
со всеми ее точно так же непереводимыми названиями.
     Вот таким  образом там, в тени кипарисов, был усвоен второй  урок.  И я
снова подумал о тебе.
     Не  знаю, известно ли тебе,  что  леса переселяются? Стоит им сняться с
места, и они начинают медленное и долгое движение...
     ТРЕТИЙ УРОК
     В  Триесте  я  попытался  найти работу. Какую  работу  в разгар войны в
Боснии может найти серб без итальянской печати в паспорте?  Мне посоветовали
поехать в Павию,  где  начался демонтаж старой телефонной  станции. Сейчас я
работаю  здесь   на   расчистке  территории.   Мы  разрезаем   металлическую
конструкцию и грузим  на  самосвалы  огромные  блоки  и заржавевшие железные
балки. От такой работы рукавицы разлезаются, как паутина, ломаются ногти,  и
среди нас нет  ни одного  человека,  не  получившего травму.  Иногда хозяину
приходится  возить  кого-нибудь  из  рабочих  на  перевязку  за  восемьдесят
километров в городок, где у  него знакомый врач,  который согласился держать
язык за зубами и не  распространяться, что тот нелегально нанимает на работу
беженцев  из Сербии. Но две вещи несомненно хороши в этой  работе  - то, что
можно бесплатно  звонить  по  телефону куда угодно, даже в  Париж, чем  я  и
занимаюсь все свободное время...  А второе - то, что все, кто меня окружают,
в основном молчат. Молчат потому, что в большинстве  своем они сербы и любой
ценой стараются скрыть это. Стоит кому-то выдать себя, и он тут же останется
без  работы. Таким  образом, обстоятельства заставили меня выучить  и третий
урок курса "Как

     быстро и легко забыть сербский". Вывод недвусмысленный:  "Никогда ни  с
каким сербом не разговаривай больше по-сербски". И я усердно говорю на твоем
французском, держа рукавицей допотопную металлическую телефонную трубку.
     Не  знаю, известно  ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться  с
места, и они начинают медленное и долгое движение в поисках места получше...
     ЧЕТВЕРТЫЙ УРОК
     У  меня  уже  были повреждены  колено  и локоть,  когда  вдруг  заболел
водитель    огромного    самосвала,    нагруженного   металлическим   ломом,
предназначенным к вывозу. Я вызвался  заменить  шофера.  Сделал два коротких
рейса,   пользуясь   вместо  документов   путевым  листом   фирмы,   которая
демонтировала  телефонную  станцию.  Хозяин остался мною  вполне  доволен  и
доверил  мне, оплатив  вперед все дорожные  расходы,  длительную  поездку по
направлению к французской  границе. Тут уж я почувствовал себя в  седле. Мне
всегда  страстно  хотелось  нестись  в  тяжелом  грузовике   по  бесконечной
автостраде.  По  сравнению  с  танком мой  самосвал казался просто игрушкой.
Передо мной лежала вся Италия.
     Я отправился прямиком в Лигурию, на археологические раскопки  античного
времени, где  как-то летом,  еще студентом, я работал  на расчистке развалин
старых римских укреплений. Там и  сейчас шли работы, я запарковал поблизости
свой грузовик с железом и нанялся землекопом. Здесь, стоит копнуть, сразу же
натыкаешься на древние осколки  черепицы или бронзовые монеты времен Филиппа
Арабского...  Территория эта  когда-то принадлежала Римской империи, и здесь
никто, ни на земле, ни под землей, ни  слова не понимает на сербском  языке.
Мне он тоже не нужен. Я о нем и не  вспоминал. Так был усвоен четвертый урок
моего  курса. Здесь я перестал  видеть сны на  сербском. Сны мне снились  на
латинском, причем чаще всего в них фигурировали надписи с монет, которые  мы
находили. Одну такую монету с надписью

     "Этрусцилла" и дырочкой я  взял себе на память. Когда прошло семь дней,
я подумал о тебе.
     Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются?  Стоит  им  сняться с
места, и они начинают медленное  и долгое движение  в поисках места получше.
Охотнее всего они отправляются в путь осенью. Как птицы...
     ПЯТЫЙ УРОК
     Я получил  заработанные  на  раскопках  деньги, сунул в  карман джинсов
монету с изображением римской императрицы Этрусциллы и отвез железо по месту
назначения.  После  этого я  отправился прямо в Турин и  разыскал  там дом с
табличкой  адвоката по имени Amadeo  Ramazzoti. Я забрал хранившийся  у него
матросский сундук с вещами моей  тетки и вскрыл  завещание своего  покойного
отца, в соответствии с волей которого мне был завещан дом в Которе. Я сказал
адвокату:
     -  В  Югославии стреляют со  всех  сторон.  Мне  представляется  крайне
сомнительным, смогу ли я  вообще получить это наследство. А что насчет  дома
моей матери возле Салоник?
     Адвокат ответил, что в его бумагах  ни слова нет об этом втором  доме в
Греции, но, правда, добавил следующее:
     - Если  хотите, я мог бы  прямо здесь  найти вам  покупателя на  дом  в
Которе. Вы даже можете прямо сейчас получить от меня аванс...
     Взяв деньги, я выехал из Турина на пустом самосвале и с его документами
пересек итальянско-французскую границу. Навсегда оставив грузовик в паркинге
недалеко  от какого-то  городка, я позвонил  на  телефонную  станцию,  чтобы
сообщить, где  его  можно забрать,  объяснив все поломкой.  Хозяин на другом
конце  провода ничего  не понимал. Он хотел позвать к аппарату  кого-нибудь,
кто  знает сербский,  чтобы  разобраться,  почему  вдруг  и я,  и автомобиль
оказались во Франции.
     - Я не  знаю сербского,  - лаконично ответил я по-итальянски  и положил
трубку. Тут я снова поду-

     мал о тебе. Набрал твой  номер в Париже. Услышал звонки телефона на Rue
des Filles du Calvaire и вот оставляю тебе еще одно устное послание.
     Не знаю, известно  ли  тебе, что леса переселяются? Стоит им  сняться с
места,  и они  начинают медленное и долгое движение в поисках места получше.
Охотнее  всего  они  отправляются  в  путь  осенью...  Как  птицы.  Или  как
человек...
     ШЕСТОЙ УРОК
     Я был  в  пути  несколько  дней и  наконец однажды  вечером добрался до
Парижа. Тут  я  услышал,  что  в  бывшей Югославии сербы  проиграли ту самую
войну, которую лично я проиграл в Боснии гораздо раньше.
     Я снова позвонил тебе, и мне так повезло или, наоборот, не повезло, что
ты  наконец-то подняла  трубку, ты,  вероятно,  и  сама помнишь  это. Но все
оказалось  напрасно. Ты не захотела встретиться  со  мной.  Ты сразу сказала
одну-единственную  фразу,  что-то вроде  "Абсолютно  невозможно"  или  нечто
похожее. И попросила  меня,  -  помнишь? -  чтобы я не  занимал автоответчик
своими бесконечными исповедями о Боснии, Италии и Провансе. Но так произошло
только потому, что мне  не удалось до конца усвоить краткий курс "Как быстро
и  легко забыть сербский". Я решил  продолжить занятия и дал  себе слово  не
звонить  тебе до тех пор,  пока  не овладею  материалом уверенно и в  полном
объеме. Пока не выучу и седьмой урок.
     После  этого я отправился на  Place de la Republique и в магазине "Chez
deux  maris"  купил  клубок темно-красной  шерсти. Засунул в него бумажку  с
номером  телефона, на  тот случай,  если ты захочешь найти  меня.  Клубок  я
забросил через открытое окно в твою квартиру так, как забрасывают гранату во
вражеский окоп.
     Я чувствовал  себя  таким  усталым  и  старым,  как  будто  родился  до
всемирного потопа,  когда ход звезд еще был слышен на Земле. И я подумал: "В
душе не

     существует пространства, в сердце не существует времени..."
     Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются?
     13-14 ЯЩИЧКИ ДЛЯ ЗОЛОТЫХ МОНЕТ И КОЛЕЦ
     Ящичек для золотых монет и колец открыть труднее всего. Чтобы добраться
до него,  следует  нажать на  стенку отделения для драгоценностей  (12). При
этом  соседняя  стенка  отскакивает  на  пружине  и открывает два  выдвижных
ящичка,  снабженных  ручками  из  слоновой кости.  Верхний -  настоящий,  он
предназначен для бумажных денег,  а нижний  -  фальшивый.  Если потянуть  за
ручку  из  слоновой кости, выдвинется деревянный  кубик,  в  котором имеется
шесть правильных  цилиндрических  углублений  разного  диаметра для хранения
золотых монет и колец. На верхней стороне этого кубика надпись на английском
языке: "Тот,  кто всегда  думает только  о  врагах, обретет их,  но  погубит
друзей".
     Верхний ящичек в настоящее время пуст.
     В  нижнем, фальшивом, ящичке в одном  из  углублений для  металлических
денег и колец лежит мелкая серебряная монета, которую, судя по всему, носили
на шее, потому что ближе к краю она  продырявлена. Монета сильно потертая, и
на  ней  с  трудом  можно  различить  надпись  "Этрусцилла"...  В   соседнем
углублении находится  серебряное  женское  кольцо, из тех, что женщины летом
носят на большом пальце босой ноги.
     15 ВНЕШНИЙ ВЫДВИЖНОЙ ЯЩИК
     Если открыть замок  ящика  для письменных принадлежностей и поднять его
крышку, то  с  помощью латунного  кольца  можно  выдвинуть внешний ящик.  Он
довольно  длинный.  Трудно  предположить, что  именно  хранил  в ней капитан
Дабинович или кто-то

     другой  в те времена, когда этот  предмет плавал с ним по морям.  Может
быть, складную подзорную  трубу? Сейчас в ящике находится книга. Точнее, это
пятьдесят три  страницы, вырванные  из какой-то книги. Переплета нет, так же
как  нет и титульного  листа. Не видно и имени  автора, хотя можно без труда
прочитать  название  издательства  и  кое-какие  другие  данные,  а  именно:
"Графическое  ателье Дерета",  Белград, 1998 год, второе издание  и т. д.  В
текст, отпечатанный типографским способом, внесены дополнения, вписанные  от
руки. Эти  рукописные  вставки легко  объяснимы. Хозяин ящика для письменных
принадлежностей  считал, что в  книге описана  его жизнь. Поэтому везде, где
это  казалось ему необходимым,  он сделал свои дополнения и исправления. Все
вместе приводится далее без каких бы то ни было купюр.
     Пятьдесят три страницы, вырванные из какой-то книга
     Наконец-то, по прошествии целого года, я решила  дать знать  о себе. Ты
наверняка  догадалась,  что все  это время меня не было  в Париже.  Со  мной
происходили невероятные вещи.  В  мае прошлого года я нашла в своем почтовом
ящике  на  Rue des Filles du Calvaire вырезанное из газеты объявление. В нем
было написано:
     ИЩУ БРЮНЕТКУ,
     ПРЕПОДАВАТЕЛЯ МУЗЫКИ (ГИТАРА) Желательный уровень подготовки:
     рост около 1 м 70 см, объем груди и бедер примерно одинаковый.
     После этого  невероятного  текста  шел  адрес,  по  которому  следовало
обращаться. И номер телефона.
     "Gare  Montparnasse",  -  догадалась  я  по  номеру.  Автор  объявления
проживал в шестом округе. Тогда у меня еще не было никакого предчувствия. Но
ты знаешь, в тот свой год я любила все самое сладкое, 528

     мужскую косметику "Van Cleef", липкий осенний виноград, а в начале лета
черешню, наклюнутую птицами.  Уже  с начала  января мне всегда  удавалось на
лету подхватить выроненную вещь, до того как она упадет, и я была счастлива,
что наконец-то выросла и могу теперь спать с мужчинами.
     Я машинально положила вырезку в карман, как обычно, взяла свою гитару и
спустилась  по лестнице. Что-то не  давало мне покоя.  У меня темные волосы,
рост  и  остальные  параметры  соответствуют  требованиям  объявления. Ты же
помнишь, как мне трудно устоять перед объявлением. Кроме того, моя мышеловка
всегда была проворнее меня. И сейчас она тоже уже все знала. Как всегда, она
знала все раньше меня. Заранее.
     Было  утро.  Открыв  дверь  подъезда,  я не  увидела  улицы  Filles  du
Calvaire.  От  Зимнего цирка по направлению к Сене тек  туман, по всей своей
длине  поделенный  на  тенистую  и  светлую стороны.  Моя улица  исчезала, а
рождающееся из тумана солнце прошло через все времена года.
     В этот момент из  тумана  вынырнул  автобус номер  девяносто  шесть. Он
медленно  приближался к остановке, находившейся прямо  возле моего  дома. На
автобусе, вдоль всего борта, были написаны названия остановок его маршрута:
     PORTE DES LILAS - PYRENEES - REPUBLIQUE -FILLES  DU CALVAIRES - TURENNE
- HOTEL DE VILLE -ST. MICHEL - GARE MONTPARNASSE. '
     Автобус  остановился передо мной,  его  дверь  медленно  открылась. Как
будто меня заманивали. Искушение оказалось непреодолимым. Я вошла  в автобус
и  поехала на  Montparnasse,  прямо  по  адресу,  указанному  в  газете. Так
началась моя  "Тропинка  в  высокой  траве",  если  ты  помнишь эту  картину
Ренуара.
     На двери не  было никакой таблички  с  фамилией; правда,  ни  имени, ни
фамилии не было и в объявлении - только адрес и номер телефона. Дверь открыл
молодой  человек приблизительно одного со мной роста. Я с трудом узнала его.
Бледность  лица  казалась  старше его самого по крайней мере на  четыре-пять
поколений.

     И в  этой  бледности витало нечто напоминавшее шрам.  Но у меня не было
сомнений в том, кто он такой. Мой любовник с  белым быком. После многих  лет
разлуки он опять расписался на мне той самой  своей  улыбкой,  что оставляет
грязный след. Это был Тимофей с золотой, будто  виноградная лоза, бородой. В
первый момент я решила  уйти,  но не ушла  из-за того, что по его  поведению
невозможно было даже предположить,  что мы  с ним давно знакомы. Он вел себя
так, будто это не он учил меня гадать по стоящему члену. Он вел себя  и даже
в  некоторые моменты  выглядел  так, будто передо мной сейчас кто-то другой.
Более  того, он учтиво спросил, как  меня зовут,  и потом все время держался
так, будто никогда раньше не слыхал этого имени. И это было так убедительно,
что я решила остаться.
     -  Вы преподавательница?  -  спросил он, пропуская меня в  квартиру. От
него повеяло каким-то незнакомым мне  приятным запахом, напоминавшим шафран,
может быть, правда,  слишком сладким, густым,  как масло. Это не  был  запах
"Azzaro" - Eau de Toilette, которой он пользовался раньше... Он провел  меня
в  центр большой комнаты и с головы до пят смерил  взглядом, как будто видел
меня впервые в жизни.
     -  Похоже,  вы  подойдете, - процедил он задумчиво. - Цвет  волос у вас
свой?
     - Чем вас не устраивают мои волосы? Это натуральные черные волосы. Цвет
бельгийский черный... Разве не такими  были условия  в вашем довольно грубом
объявлении? -  решила  я принять его игру и сделать  вид,  будто  это  не мы
начинали заниматься любовью, стоило только упасть первым каплям дождя.
     Ты,  Ева,  знаешь, что волосы у меня  становятся  кудрявыми, стоит  мне
полностью расслабиться или влюбиться,  и  делаются прямыми и повисают, когда
случается сесть голым задом в крапиву. Бросив  мимолетный взгляд в ближайшее
зеркало,  я  убедилась,  что моя прическа  просто африканская.  Меня охватил
настоящий подъем. Назвав цену за один урок, я предупредила его, что прекращу
занятия, если после пятого урока не увижу  заметных результатов. После этого
посадила его рядом с собой на канапе, взяла аккорд и начала: 530

     -  Прежде чем  мы  перейдем к  упражнениям, я расскажу  вам  кое-что  о
пальцах, это  пригодится, когда вы начнете играть. Большой палец правой руки
-  это вы, а  левый  большой палец -  ваша  любовь. Остальные пальцы  -  это
окружающий  мир. Два средних  пальца означают следующее:  правый -  это  ваш
друг, левый - враг, безымянный палец на правой руке - ваш отец, а на левой -
ваша  мать, мизинцы - зто дети,  мальчики и девочки, а указательные пальцы -
предки... Во время игры помните об этом.
     - Если это так,- произнес он,- то, имея в виду, что музыку из  струн  я
извлекаю левой рукой, получается, что ее будут создавать  моя любовница, моя
мать, мой  враг, моя бабушка и моя будущая дочь, если  я заслужу  ее. Короче
говоря, это будет женская музыка,  особенно  если  моим главным врагом вдруг
окажется тоже женщина. А вы,- роль преподавателя на некоторое время  перешла
к  нему,  -  если  повредите палец, вспомните о  том, что мне  говорили.  Не
считайте,  что  эта  рана  ваша. Ракы  на  пальцах  предсказывают болезни  и
опасности для ваших близких или для тех, кто вас ненавидит...
     После этого замечания я  начала урок, обращаясь  к нему на "вы", так же
как, впрочем, и  он  ко мне. Я показала  ему расположение  пальцев  в первом
аккорде, и он без труда усвоил это. Но правой рукой он даже не притронулся к
струнам.  Ни во  время  первого  урока, ни позже.  Он запомнил распределение
пальцев  левой  руки  и  начал  с  их  помощью  довольно  точно  и  уверенно
воспроизводить  первую мелодию,  которую я ему задала, при этом, несмотря на
все мои требования, правой рукой он по-прежнему не пользовался. Эти  занятия
были  хорошо  оплачиваемыми  безмолвными уроками музыки, во время которых  я
пришла к выводу, что мой parfum spray  "Molineux" кажется ненадежным рядом с
неизвестным мне запахом, который он носил теперь. В один из следующих дней я
надушилась "La Nuit", Eau de Parfum от Расо Rabanne.
     - Почему бы нам не начать упражняться и правой рукой? - спросила я его.
- Кстати, хочу напомнить, что завтра пятый урок. И  нам придется расстаться,
если вы будете продолжать эту запинающуюся игру.

     - Бог ты мой, как же вы одеты! - прервал он меня, недовольно вставая. -
Я ничему не смогу научиться, глядя на вас в таком виде...
     Я оторопела. Он взял меня за руку, как маленькую девочку, мы спустились
вниз и вышли  на улицу.  Там  мы  зашли  в несколько  бутиков. С неожиданной
ловкостью  и  безошибочным вкусом  он купил мне изумительную юбку, клетчатые
чулки и шотландский берет с помпоном  в такую же клетку, плащ, который можно
носить  на  две стороны,  и  блузку  с эмалированными  пуговками. Тут же,  в
магазине, он заставил меня одеться  во все купленное. И распорядился,  чтобы
одежду, которую я сняла, положили в пакет и вынесли в  контейнер для мусора.
Все мое негодование тут же улетучилось, стоило мне посмотреться в зеркало.
     - Так, теперь можно  продолжить урок,- сказал  он  удовлетворенно, и мы
вернулись в его квартиру.
     Здесь я хотела  бы заметить, что меня уже  не на  шутку  беспокоило  то
упорство, с которым он делал вид,  что мы до сих пор никогда не встречались.
Я  взяла  гитару  и  собралась  продолжить  занятие,  однако  он  к   своему
инструменту даже  не  притронулся.  Неожиданно он подошел  ко мне  со спины,
обнял,  и не  успела я рвануться, как  он взял первый аккорд на моей гитаре,
продолжая держать меня  в объятиях. Аккорд был хрустально ясным, правая рука
делала свое дело безошибочно, и он тихо, хрипловатым голосом, запел какую-то
старинную песню. Через каждые два  слова он целовал меня в шею,  и я глубоко
вдыхала запах его  необыкновенных духов, подобного которому я никогда раньше
не  встречала.  Слова  его  песни  не  были французскими, это  был  какой-то
странный, незнакомый мне язык:
     В рубашке тихой завтрашних движений
     Недвижим
     Прирос глазами я к твоей груди
     Хочу насытить сердце
     Это сербские слова? - спросила я его.
     - Нет, - ответил он, - с чего вы это взяли?
     Не  докончив  песню, он  оборвал  ее  на  полуслове  и  начал  медленно
раздевать меня. Сначала шапочку

     и  туфли,  затем  кольца и  пояс  с перламутровой пряжкой. Потом  через
блузку  он  расстегнул на мне лифчик. Тогда  и  я  принялась  снимать с него
одежду. Дрожащими  пальцами  рвала  на  нем  рубашку,  а  когда с  этим было
покончено  и  мы  остались  нагими, он швырнул меня  на постель, сел  рядом,
задрал  вверх  свою  левую  ногу  и  начал натягивать  на нее  мой  шелковый
клетчатый чулок. Затем на правую ногу натянул второй. Я  с ужасом  заметила,
что эти только что снятые с меня чулки выглядят на нем гораздо лучше, чем на
мне, то  же  самое можно было сказать и о моей новой юбке и  блузке, которые
так  же  пришлись  ему впору.  Тимофей,  великолепно  выглядевший  в одежде,
которую  он  только  что  купил  для  меня, опустил  руки,  обул мои  туфли,
причесался моей расческой, небрежно  натянул  на голову мою  шапочку, быстро
накрасил губы и торопливо вышел из дома...
     Я осталась без слов и без одежды, одна в пустой квартире, и у меня было
лишь два  выхода - выбраться  отсюда в его мужской одежде или  же ждать. Тут
мне  пришло в  голову  поискать, не найдется  ли случайно в квартире женских
вещей. В каком-то сундуке я обнаружила  чудесную старинную  блузку, расшитую
серебряными нитками, с монограммой "А" на воротнике. И юбку со шнуровкой. На
изнанке я обнаружила вышитое слово "Roma". Эти старые вещи были привезены из
Италии. "Ими не пользовались целую вечность, но что мне за дело до этого", -
подумала я. Размер мне  подошел,  я  оделась и  вышла на улицу.  Он сидел  в
ближайшем ресторане, ел гусиный паштет и пил "Сотерн". Когда он увидел меня,
глаза его  сверкнули, он встал и поцеловал  меня гораздо более страстно, чем
это  пристало бы двум высоким девушкам, приветствующим друг друга вечером на
улице. Во  время  этого поцелуя  моя  губная  помада на  его губах приобрела
странный запах, и мы торопливо вернулись в его квартиру.
     -  Как идут тебе вещи моей тетки,- прошептал он и начал еще на лестнице
раздевать меня. Влетев в квартиру, мы даже не успели закрыть дверь, а он был
уже на мне, вытянувшись в струну, подобно  прыгуну в воду, - ладони сомкнуты
над моей головой, ступни

     с оттянутыми носками соединены  друг с другом. Прямой, как  копье,  чей
полет продолжается и тогда,  когда  самого копья уже нет. Больше я ничего не
помню...
     Быстрее всего человек  забывает самые прекрасные  моменты своей  жизни.
После  мгновений  творческого озарения, оргазма или  чарующего  сна приходит
забытье,  амнезия,  воспоминания  стираются. Потому  что  в тот  миг,  когда
реализуется прекраснейший  сон, в  миг творческого экстаза -  зачатия  новой
жизни человеческое существо на некоторое время поднимается по лестнице жизни
на несколько уровней выше, но оставаться там долго не может и  при падении в
явь, в реальность, тут же забывает миг просветления. В  течение  нашей жизни
мы нередко оказываемся в раю, но помним только изгнание...
     * * *
     Наши  уроки музыки превратились в нечто совсем иное.  Он, казалось, был
околдован  мною.  Как-то раз сказал, что  хотел бы показать мне свою  мать и
тетку.
     - Но, - добавил он, -  для того, чтобы их увидеть, придется отправиться
в Котор, в наш фамильный дом, который я только что получил в наследство. Это
в Черногории. Война там закончилась, так что можно съездить.
     И  показал мне старинный позолоченный ключ с головкой  в виде  перстня.
Затем надел его мне на палец как будто обручился со мной.  На руке этот ключ
выглядел как кольцо с прекрасным дорогим камнем сардониксом. В тот же миг со
мной произошло что-то странное. Я как наяву вдруг увидела его дом, правда не
снаружи, а  изнутри,  причем всего  лишь на основе  веса ключа,  воображение
нарисовало передо  мной  какую-то раздваивающуюся лестницу.  Тем не  менее я
ничего не ответила на его предложение...
     Когда мы приехали в  Котор,  стояла  тихая, безветренная погода.  Лодки
покачивались  над своими  перевернутыми отражениями, и  казалось, будто моря
нет

     вовсе. По  белым склонам гор скользили черные тени облаков,  похожие на
быстро перемещающиеся озера.
     -  Вечером  здесь достаточно вытянуть руку, и ночь упадает тебе прямо в
ладонь, - сказал он.
     - Не говори, где твой дом, - сказала я, надев головку ключа на палец, -
мне кажется, я сама найду дорогу к нему, ключ приведет меня прямо к замочной
     скважине.
     Так  оно и  получилось.  Следуя за  вытянутым  ключом,  я  оказалась на
небольшой площади. Это была,  как выяснилось, "Салатная площадь", именно  на
ней стояло  обиталище его  предков  - которский  особняк Врачей. На  нем был
номер 299.
     - Что значит Врачей? - спросила я его.
     - Не знаю.
     - Как не знаешь?
     - Не знаю. Это по-сербски, а я не знаю сербского.
     - Не валяй дурака! - сказала я.
     На  миг мы  задержались под фамильным  гербом.  Над нашими головами два
каменных ангела держали ворону на золотой перекладине.
     - Настоящая  древность, - сказал он мне о доме,  - в нем обитают звуки,
которым более четырехсот лет.  После Второй мировой войны,  при коммунистах,
дом был национализирован. Недавно здешние власти вернули его в собственность
нашей  семьи. Я знаю, что  в четырнадцатом  веке  дом принадлежал вдове Миха
Врачена,  госпоже  Катене.  Катеной звали и  мою  мать...  Стены  дома  были
отделаны  штукатуркой  кирпичного  цвета,  в  нее  была добавлена  дробленая
крошка.  Но меня заинтересовало не это.  Я сгорала от нетерпения увидеть дом
изнутри. Повернула ключ в замке. Во дворе стоял каменный колодец.  Огромный,
еще более старый, чем дом, он был наполнен звуками из тринадцатого века. Как
только  мы  вошли,  на  меня  повеяло запахами, которые  пережили века, и  я
подумала,  что  враждебный  запах любого  обиталища  может на  самом  пороге
отпугнуть  женщину  и не дать ей войти.  Дом  был  невероятно  запущенным  и
грязным. Тут же  я увидела расходящуюся на две стороны лестницу. Я  ее сразу
узнала. Лестница была украшена бледной настенной

     живописью с подписью какого-то итальянского художника по имени Napoleon
D'Este. Впрочем,  вовсе не это было  самым важным. На верхней  площадке, где
сходились обе лестницы,  висело по прекрасному  женскому  портрету в  полный
рост.
     -  Их я  и хотел  тебе  показать,-  сказал Тимофей. - Вот эта,  справа,
темноволосая - моя тетка, а другая -
     мать.
     В  позолоченных рамах  я  увидела двух  красавиц,  одна из которых была
изображена  с изумительными зелеными  серьгами на фоне волос  цвета воронова
крыла,  вторая,  может быть даже более красивая,  была совершенно седа, хотя
так же молода и стройна, что и первая. На руке  ее был  нарисован перстень с
дорогим  сардониксом, в  нем  я узнала головку  того самого  ключа,  который
сейчас  находился  у  меня  на пальце.  Оба  портрета  были подписаны  одним
художником - Марио Маскарелли.
     Между тем нас никто не встречал. Напрасно я с нетерпением оглядывалась,
ожидая  увидеть  его мать, госпожу Катену, или хотя бы тетку.  Нет, никто не
появился. Мозаичный пол  из дерева и кости и  инкрустированные двери привели
нас в комнату на втором этаже, а потом в маленькую домашнюю церковь, которая
находилась над входом  в дом. В полумраке церкви, стоя на  коленях, молилась
какая-то старуха. Я подумала, что, может  быть, это его мать или  тетка, но,
когда спросила его об этом, он сладко улыбнулся:
     - Да нет, это Селена, наша старая служанка.
     В  третьей комнате я увидела поясные  портреты  тех же  двух  красавиц,
чрезвычайно похожих друг на друга.  На  теткином  портрете  была  изображена
гитара, а на портрете  матери одна из церквей Котора. На заднем плане и того
и другого портрета виднелись  сценки  ко-торского  карнавала. Тут он сказал,
что тетка завещала его будущей избраннице свои драгоценные серьги.
     -  Правда, при одном условии, - добавил  он,  - моя возлюбленная должна
уметь играть на гитаре. Судя по всему, серьги предназначаются тебе.
     Тогда я спросила:
     - Где они?

     Он  ответил,  что они давно  мертвы.  - Разве серьги  могут  умереть? -
удивилась  я, на что он опять  улыбнулся  и вынул из  кармана  пару чудесных
серег итальянской работы, похожих на две зеленые  слезы.  Это  были те самые
серьги, которые я видела на портрете его тетки на лестнице.
     - И мама, и тетка давно умерли,  - добавил он. - Мать  я едва  помню, а
тетка была мне вместо матери. Ты видела, как красивы были обе...
     Я принялась извиняться, он вдел серьги мне в уши,  поцеловал меня, и мы
продолжили  осматривать дом.  В одной из  комнат я обнаружила  две постели -
мужскую и женскую. Мужская постель была повернута в сторону севера,  женская
-  в сторону  юга.  Мужская была узкой  койкой, взятой,  видимо, с какого-то
судна.  Женская  представляла собой огромную  кровать  из  кованого металла,
опиравшуюся на шесть ножек  и  украшенную латунными  шарами. Она была  такой
высокой, что на ней можно было накрывать ужин, как на  столе. Зеленые серьги
у меня в ушах вдруг начали источать  аромат. Он немного  напоминал тот самый
его сладковатый немой аккорд.
     -  Что это  за  кровать? - спросила я  его,  показывая  на  предмет  из
кованого железа.
     - Это кровать на три персоны. Третья персона всегда ее покидает.
     - Как так?
     - Очень просто. Когда женщина забеременеет, из ее кровати исчезает муж.
Когда ребенок подрастет,  он покидает  постель, и в нее возвращается муж или
приходит любовник. Если  постель покинет жена,  туда вселяется  любовница. И
так далее...
     У  одного из столов  мы стоя  перекусили.  С  невероятной  проворностью
пальцев и скрытой быстротой движений он подал мне "мицву" - еврейский  сыр в
форме  карандаша, завернутого в  серебряную фольгу, и медовую ракию, которая
пахла воском.
     Утро в Которе всегда  соленое, светает здесь  после  завтрака...  Почти
ежедневно он довольно рано отправ-

     лялся в то или  иное учреждение  разбираться  со своими  документами на
право  собственности.  Вел он  себя  совершенно  непредсказуемо.  С жителями
Котора говорил по-итальянски или же  брал с собой  старую  Селену, чтобы она
переводила.   По   вечерам   в   маленьких  ресторанчиках   заказывал   ужин
по-итальянски.  Каждое  воскресенье  мы  ходили  в  церковь. Селена  и  я  в
католический  кафедральный  собор  Святого Трифона, а Тимофей в православный
храм Святого Луки. Потом мы все вместе шли  пить кофе в кофейню на Оружейной
площади. Как-то раз он отвез нас на другой берег залива в Столив, где стояла
церквушка, одна половина которой относилась к восточно-христианскому обряду,
а другая принадлежала римско-католической церкви. В тот  день я нашла в доме
веер его матери. На веере было написано мелким почерком:
     "Так же  как у  тела  есть члены, есть они и у души. Таким  образом, мы
приходим к двойственной  реальности.  Божественная  добродетель  (интуиция),
человеческая  добродетель  (мысль, в  которой  божество  не нуждается),  сон
(каковой  также  есть  существо), фантазия, знания,  воспоминания,  чувства,
поцелуй  (каковой есть невидимый свет), страх и, наконец,  смерть - все  это
суть члены души.  У  души их десять - вдвое больше, чем чувств у тела. С  их
помощью душа движется по миру, который содержит в себе..."
     Как-то утром  мы вдвоем с  Селеной сидели  за завтраком. Она  подала на
стол немного угря, зажаренного на  молоке, и зеленый салат,  на который дала
упасть единственной капле солнца, имевшейся у нас в доме. На  руках ее  были
старые  чулки, которые  она  носила  вместо  перчаток.  Из них  высовывались
пальцы.
     - Я видела в доме прекрасные портреты. Вы знали этих женщин? - спросила
я ее по-итальянски, на этом языке она говорила лучше меня.
     Селена обнажила  зубы,  разрушенные  бесчисленными  волнами  сербских и
итальянских слов,  которые десятилетиями обгладывали, облизывали, полировали
их во время приливов,  повторявшихся  в одном и том же рту с умоисступляющим
постоянством. Неожиданно она произнесла:

     - Берегись, деточка, женщина может состариться в  одно  мгновение, даже
когда лежит  под мужчиной... А эти  картины... Нехорошо им  висеть  там друг
против  друга.  Ни той  ни другой это бы не  понравилось.  Ни Анастасии,  ни
Катене.
     - Почему?
     - Тимофей тебе не рассказывал?
     - Нет. Я была уверена, что обе они еще живы, и считала, что мы приехали
сюда, чтобы он познакомил меня с ними. Теперь-то мне ясно, что я ошиблась.
     -  Их давно уже нет в  живых.  У  Тимофеевой матери, Катены, когда  она
вышла замуж в этот  дом, были такие же  волосы цвета воронова крыла, как и у
ее сестры Анастасии, которую она привела с собой. Они были очень похожи друг
на друга. Правда, их отец, грек, богатый купец, который  постоянно переезжал
с места на место, воспитал  Анастасию в Италии, а ее сестру Катену в Греции,
в Салониках.
     Я хорошо помню, что у госпожи Катены был прекрасный голос, который, как
пламя в  камине, постоянно менялся. Утром, стоило  ей выйти  на солнце,  ока
начинала петь. Будто бы грела свой  голос на солнце. По вечерам было слышно,
как  она  тихо  поет в постели своего мужа.  Это  было  удивительное  пение,
прерывавшееся вздохами и всхлипываниями. Но  меня  они обмануть  не могли. Я
быстро  поняла,  в чем дело. Господин Медош  любил, чтобы его жена  пела над
ним, пока  они наслаждаются в постели. Иногда он требовал  медленных,  тихих
напевов вроде "День мой  дважды смеркается..." или "Тишина такая, как тогда,
когда  синие цветы молчат...",  где каждый  стих  походит на  морскую волну.
Кажется  мне,  что в  тот вечер,  когда зачали Тимофея, она  простонала:  "В
рубашке тихой завтрашних
     движений..."
     А ее  старшая сестра Анастасия  все это время сидела в своей комнате  с
четками в  руках и слушала.  Но и  она не  могла меня обмануть. Я тогда была
молода, и  мои чувства были  чуткими, как борзые. Четки ей нужны были не для
молитвы. Поэтому она никогда и не носила их  в церковь. Она сидела в темноте
и, перебирая четки, вспоминала всех своих возлюблен-
     ных,  тех,  что  остались  в  Италии.  Каждая  янтарная  бусина  носила
какое-нибудь имя.  Имя одного из ее любовников. А у  некоторых  имен пока не
было.  Они  ждали  имен, которые  должно  было подарить им будущее.  И  надо
сказать,  ждали недолго. Да это и неудивительно.  Глаза у Анастасии были как
два перстня. Тогда я еще прислуживала не ей,  а мужу моей госпожи, господину
Медошу, но все знают, что было потом.
     - Я не знаю. Расскажите.
     - Госпожа Катена, мать Тимофея, погибла на
     дуэли.
     - На дуэли! Во второй половине двадцатого века? С кем?
     - С другой женщиной, которая хотела отнять у
     нее любимого.
     - Господи Боже! А известно ли что-нибудь об этой
     другой женщине?
     - Конечно известно, ты носишь ее  серьги, так что опять все  остается в
семье. И раз уж обе они давно покойницы, об этом можно теперь рассказать...
     РАССКАЗ СЛУЖАНКИ СЕЛЕНЫ
     Как я  уже  сказала,  другой  женщиной была барышня Анастасия,  старшая
сестра госпожи Катены. Ее портрет ты  видела наверху, на лестнице,  с правой
стороны.   Господин  Медош,  отец  Тимофея,  не  устоял  перед  чарами  этой
красавицы, которая  как  в  черной  постели спала  на  своих  волосах  цвета
воронова крыла...
     Судя по  всему, между господином Медошем и его  свояченицей существовал
тайный способ общения, и общались они с помощью блюд,  которые подавались на
ужин.  Каждый день  Анастасия распоряясаласъ о том,  что приготовить,  и эти
кушанья, которые я готовила под ее неусыпным наблюдением, были  чем-то вроде
любовного  послания,  которым  она  сообщала господину  Медошу,  что  именно
разыграется в  ее  спальне сегодня вечером, если  он  там  появится.  Трудно
сказать  точно, но можно предположить,  что суп из пива с травами сулил один
вид наслаждений, зайчатина в соусе из красной

     смородины - другой, третий - вино, настоянное на фруктах. Ужин  был для
них  чем-то вроде любовного письма. Глаза господина  Медоша светились особым
светом,  когда  я  по  распоряжению госпожи Анастасии  подавала устрицы  St.
Jacques,  приготовленные  с  грибами. Что  после таких ужинов происходило  в
постели Анастасии, я, разумеется, отгадать  не могла, однако  Кате-на была в
полном отчаянии, от ревности она за одну ночь поседела,  и вот так, с седыми
волосами, она позировала для портрета, когда уже была беременна Тимофеем...
     Но человек в своих снах  ходит по грязи ровно столько, сколько он ходил
по грязи и  наяву. Когда подошло время рожать, господин  Медош отослал  свою
жену в Сараево, где в то время жил ее отец. После того как родился Тимофей и
госпожа Катена вернулась в постель к мужу, можно  было бы  ожидать, что  его
страсть  к  свояченице умрет, как и  многие  другие  страсти в  человеческой
жизни. Однако связь между господином Медогием и Анастасией не прекратилась.
     Госпожа Катена была сильной и энергичной женщиной. Чтобы защитить  свою
семью, она решилась на отчаянный шаг. Как-то раз,  когда  Анастасия заказала
на ужин устриц  St.  Jacques, не зная, что  господина Медоша не  будет в тот
вечер в Которе, Катена  вместо устриц  вынесла и  поставила на стол  ларец с
семейными  пистолетами,  мужа.  Зарядила  оба  и  открыто предложила  сестре
выбирать: или та этой же ночью немедленно и навсегда покинет Котор и оставит
ее семью в покое, или на утренней заре они  выйдут на дуэль. А дуэли эти еще
в мое время из моды вышли, даже между мужчинами. Тем не менее госпожа Катена
захотела решить дело дуэлью с собственной родной
     сестрой...
     Анастасия смерила Катену взглядом своих прекрасных неподвижных  глаз  и
тихо спросила:
     - А почему утром? - После чего громко добавила: - Бери пистолеты и марш
на берег!
     Тогда я была уже в услужении у Анастасии, и мне пришлось вопреки своему
желанию присутствовать на дуэли.

     К морю мы спустились через  Мусорные ворота.  Старую саблю, которую мне
было  приказано снять в доме  со стены,  я  воткнула между  двумя камнями на
берегу  и  повесила  на  нее фонарь.  Дул "юго",  ребристый  южный ветер, то
горячий, то  холодный, он дважды гасил огонь. От шума  дождя и прибоя ничего
не было ни видно, ни слышно.  Они взяли пистолеты, повернулись спиной друг к
другу и к фонарю,  а мне пришлось считать, пока они не сделают десять шагов.
У  них  было право обменяться по очереди  двумя выстрелами. Первой  стреляла
госпожа Катена и промахнулась.
     - Целься получше, в следующий раз я не промажу! - прокричала она сестре
сквозь ветер.
     Тогда Анастасия  выпрямилась в полный  рост и медленно повернула  ствол
пистолета  к  себе.  Замерла  на  мгновение,  потом  поцеловала  пистолет  в
отверстие  ствола и  выстрелила  в  сестру.  Она  убила  ее  на месте.  Этим
поцелуем.
     Дело удалось замять, выдав его за несчастный  случай. Мы перенесли тело
в  дом и объявили, что  пистолет  выстрелил,  когда госпожа  чистила  старое
оружие своего мужа. Надо  ли говорить о том, как  воспринял все это господин
Медош. Сначала он  не мог вспомнить,  где  у него рот. Потом махнул рукой  и
сказал:
     -  Преступление  совершено  в день, когда дул  "юго". Даже суд в  таких
случаях назначает вполовину меньшее наказание.
     Уж не знаю, что он чувствовал, а может, просто вообразил себя  молодым,
но только он переступил через эту кровь и помирился со свояченицей. Да и что
ему оставалось делать? Мы - и он, и я  - молчали из-за  ребенка.  Считалось,
что после гибели Катены все заботы  о  нем взяла  на себя ее сестра, поэтому
она и осталась в доме Врачена. Она и правда воспитала Тимофея. Когда все они
покинули Котор, барышня Анастасия, взяв мальчика с собой, вернулась к своему
отцу.  Она  заменила ребенку мать. Они вместе жили в Италии до тех пор, пока
мальчик не  подрос и  господин Медош не забрал его к себе в Белград. Тимофей
тяжело пережил эту разлуку и, думается мне, все еще страдает из-за нее...

     Говорят,-  закончила  рассказ старая  служанка,-  что  ненависть  живых
превращается в любовь умерших, а  ненависть мертвых в любовь живых. Не знаю.
Одно знаю: чтобы быть счастливым, нужен дар. Для счастья нужен слух, как для
пения или танцев. Поэтому я думаю,  что счастье  передается по  наследству и
его можно завещать.
     -  Это не  так,  -  резко  возразила  я,  -  счастье  не  передается по
наследству, его нужно строить: камень на камень. Впрочем, гораздо важнее то,
как ты выглядишь, а не то, счастлив ли ты...
     На  следующий день  я  обнаружила  в  одном  из  выдвижных ящиков  пару
шелковых перчаток,  причем в одной из них оказался флакончик с ароматическим
маслом. На пузырьке было написано что-то непонятное: "Io ti sopravivro!"
     - "Я переживу тебя!" - перевела мне Селена надпись на флакончике.
     Понюхав, я  узнала  этот запах, так  иногда пахло от Тимофея. И  он,  и
тетка  Анастасия  пользовались одними  и  теми  же духами.  Я  ничего ему не
сказала. Но он, казалось, что-то почувствовал:
     - Тетка, конечно же, была бы счастлива,  если бы моя  девушка носила ее
шубы и  платья. Все  это сейчас  здесь. Я думаю, на тебе ее  вещи  сидели бы
очень хорошо, у  вас одинаковые  фигуры.  Кстати, в этом мы  убедились еще в
Париже-После этого мы принялись рыться в сундуках и
     шкафах  старого   здания.  Дом  оказался  набит  великолепными  вещами,
хранившимися  в  полуразвалившихся  сундуках,  которые  их  бывшие  хозяева,
моряки,  привозили из далеких путешествий. Обследуя дом, мы натыкались то на
огромный комод, то на дорожный сундучок, а то и на  судовой сейф, опоясанный
стальными   полосами  и  снабженный   дубровницкими  замками.  Один  сундук,
наполненный  теткиными вещами, он возил за собой из  Италии  в  Париж, а  из
Парижа сюда.

     Именно из него он  вытащил и предложил мне надеть шубу из меха полярной
лисы... Сидела она на мне великолепно.
     - Она твоя,- шепнул он и поцеловал меня.
     После этого  он подарил  мне дюжину теткиных перчаток, без пальцев  и с
пальцами, таких тонких, что на них можно было сверху надевать кольца.  Еще я
получила  в  подарок от Тимофея  крупный  серебряный  перстень  для большого
пальца ноги и надевала его всегда, когда ходила босая.
     - Когда придет время, я подарю тебе и новые духи. Пока еще рано.
     Мне было интересно  с Тимофеем. Ты  знаешь,  Ева, как  я  непрактична в
домашних  делах.  Здесь, в Которе, он  стал учить меня разным вещам.  Научил
есть двумя ножаг^и, красить арабскими красками боковые части ступней, а губы
специальным черным  лаком для губ. Это мне безумно  идет. Начал  давать  мне
уроки  кулинарии.  У меня просто  волосы  на голове дыбом встали,  когда  он
научил меня варить суп  из пива с травами и готовить  заячье мясо в соусе из
красной  смородины, а  потом  и устриц  St.  Jacques  с грибами.  Я прилежно
выучилась  всему  этому,   но  приготовление  еды  по-прежнему  предпочитала
доверять  Селене. Тимофей  был несколько  разочарован.  Когда я  как-то  раз
спросила его, где в Которе можно найти  хорошего парикмахера, он усадил меня
на диван, взял вилку и  нож, в мгновение ока постриг  и  тут же,  на диване,
овладел мною, даже не дав  мне посмотреть на себя в зеркало. Между прочим, с
новым пробором, который он мне сделал,  я  в  зеркале казалась себе  вылитой
теткой Анастасией.
     "Интересно, кого он  на  самом деле здесь заваливал - меня или  ее?"  -
подумала я.
     Самыми  приятными  были вечера.  Тунисский  фонарь,  стоило его зажечь,
расстилал  по потолку  пестрый  персидский  ковер.  Вечерами  нашим  зрением
становилась душа, а слухом - мрак...  Сидя в саду, находившемся за домом, на
уровне  второго этажа, мы щурились в темноту и  ели виноградарские  персики,
пушистые,  как  теннисные  мячи. Когда  от  него  откусываешь, кажется,  что
кусаешь за спину мышь. Здесь,

     на  возвышении, среди высокой травы росли фруктовые  деревья, лимоны  и
горький  апельсин. Над нами  сменяли друг друга ночи  -  каждая из них  была
глубже  и просторнее предыдущей,  а  за стеной сливались вместе звуки  волн,
мужской и женский говор. Каменное эхо из города доносило до нас звук стекла,
металла и фарфора.
     Однажды утром я сказала ему:
     - Этой ночью я видела тебя во  сне. Ты когда-нибудь занимаешься любовью
со мной во сне?
     - Да, но это не я.
     - А кто?
     - На этот вопрос нет ответа. Мы не знаем, кто
     видит наши сны.
     - Не пугай меня! Как это - нет ответа? Кто дает
     ответы?
     - Нужно слушать воду.  Только когда вода произнесет твое  имя, узнаешь,
кто  ты...  А  во  сне ты вовсе не тот, кто видит  сон, ты другой, тот, кого
видят. Потому что сны служат не людям.
     - Кому же?
     - Души пользуются нашими  снами как местом для передышки в пути. Если к
тебе  в  сон  залетит  птица,  это  означает, что  какая-то блуждающая  душа
воспользовалась твоим сном как  лодкой для  того,  чтобы переправиться через
еще одну ночь. Потому что души не могут плыть сквозь время как живые... Наши
сны -  это паромы, заполненные  чужими  душами, а  тот, кто спит,  перевозит
их...
     - Значит, - задумчиво заключила я, - нет старых и молодых  снов. Сны не
стареют. Они вечны. Они единственная вечная часть человечества...
     * * *
     Помню,  в  другой раз, на Иванов день, когда время, по словам  Тимофея,
три  раза останавливается, я украдкой наблюдала за ним. Он лежал в постели и
смотрел  в  потолок, задрапированный  моими пестрыми юбками, развернутыми во
всю  ширину  наподобие вееров. И тут  я почувствовала,  как странно  от него
запахло. Потом я увидела, как он нагим осторожно про-

     крался  в  ночь, на опустевший берег под рощей и  вошел  в теплое море.
Проплыв  немного, он  перевернулся на спину, раскинул в стороны руки и ноги,
изо рта его  показался огромный язык,  которым он облизал себе нос, как  это
делают собаки. Только тут я увидела, что он возбужден и, как рыба, поминутно
выныривает  из  волн. И снова  вспомнила, как  он учил меня гадать, глядя на
мужской   орган.   Женщины,   умеющие  так  гадать,   могут   предсказывать,
забеременеют  они или нет.  Он неподвижно  лежал  в соленой  морской  влаге,
позволив течениям и  волнам баюкать его  член и подобно  женской руке,  руке
сильной любовницы, выжимать из него семя. Наконец я увидела, как он выбросил
икру  в  море  и  заснул  на  волнах прилива,  которые  несли  его в сторону
Пераста...
     Как-то раз мне, уставшей от блуждания  по  огромному  дому, показалось,
что  седой портрет матери Тимофея, госпожи Катены, странно смотрит  из своей
рамы.  Более странно, чем раньше. Были  сумерки, в  небе  смешались  птицы и
летучие  мыши, а ветер "юго" неожиданно  врывался  в комнаты и  вздымал края
половиков.
     В  доме,  а  точнее,  между  мной  и  Тимофеем  продолжала  сохраняться
напряженность. Он по-прежнему вел себя так, будто познакомился со мной в тот
день, когда я с гитарой появилась в его квартире, чтобы давать уроки музыки.
Можно было подумать, будто не  я в греческих тавернах ногой расстегивала его
штаны.
     "В этом  доме придется мне вилкой суп хлебать, - подумала я испуганно и
спросила себя:  -  Неужели это  возможно, что  он  не  узнал меня?"  Ты меня
любишь? - спросила я.
     - Да.
     - С каких пор? Ты помнишь, с каких пор?
     Он показал мне через окно на горы над Котором.
     -  Видишь, - сказал он, - наверху, на горах,  лежит снег. И ты думаешь,
что там лишь один снег. Но это не так. Там три снега, причем это можно ясно

     увидеть и различить даже отсюда. Один снег - прошлогодний, второй, тот,
что виднеется под ним,  позапрошлогодний,  а верхний - снег этого года. Снег
всегда белый, но каждый год разный. Также и с любовью.  Не важно, сколько ей
лет,  важно, меняется она или нет.  Если  скажешь:  моя любовь  уже три года
одинакова, знай, что твоя любовь  умерла. Любовь жива до тех  пор, пока  она
изменяется. Стоит ей перестать изменяться - это конец.
     Тогда  я  вставила в автоответчик крохотную  кассету, которая  стояла в
моем  парижском  телефоне, и пустила ее. Послышался  хриплый  мужской голос,
звучавший с огромного расстояния:
     "Последние  три  ночи  в Боснии я провел на  чердаке  пустого сеновала,
внутри которого я укрыл танк и разместил своих солдат..."
     ╖ Ты узнаешь, кто это говорит?  Неужели  не можешь узнать свой голос из
Боснии? - спросила я, но он молчал.
     С отчаяния мне пришла в голову пугающая идея, от которой я, несмотря на
страх, не имела сил отказаться. Я сказала Селене, что завтра собственноручно
приготовлю  на  ужин  зайчатину  в  соусе  из  красной  смородины.  Служанка
посмотрела на меня с изумлением и отправилась  покупать все необходимое  для
этого. Перед ужином я шепнула Тимофею, что будет  означать для нас в постели
появление в этот вечер на  столе зайчатины. И выполнила свое обещание. С тех
пор он внимательно следил за блюдами, которые я  ему готовила, и ждал вечера
с блеском в глазах. А как-то утром подарил мне целую лодку цветов. Их аромат
заглушал  запах соли и  моря-Дни шли за днями,  прекрасные и  солнечные,  мы
купались, ели рыбу, зажаренную в  раскаленном масле, собирали мидий.  Как-то
раз  Тимофей порезал  краем  ракушки  средний  палец на левой руке. Я тут же
высосала кровь, и все быстро прошло. Я ела инжир из  его руки, и плоды пахли
теми же самыми странными духами. Вдохнув их, я  как бы начинала слышать, что
думает Тимофей. Тут-то меня и осенило: он был занят продажей старого дома. И
я сказала себе:

     "Тебе-то что  за дело? Ударь вилкой  о ложку  и  пой! Важен не  дом,  а
Тимофей. Если это вообще он". От этой мысли меня обдало холодом.
     Когда он уходил куда-нибудь по этому  или  другому делу,  я по-прежнему
слонялась по пустым  комнатам.  На  одной  из полок с  постельным  бельем  я
наткнулась на чудесный предмет  из отполированного дерева и желтого металла.
Это  была старинная шкатулка для письменных принадлежностей, какими когда-то
пользовались  в долгих плаваниях капитаны. В  шкатулке лежал  старый судовой
журнал,  к  моему  удивлению совсем  чистый. Я положила в  нее  всякие  свои
мелочи, письма и открытки,  а также подарки,  которые получила от Тимофея. В
те дни  я нашла на дне одного сундука янтарные четки  и старинный  корсет из
белых  кружев. Он  был прошит  золотой  нитью  и застегивался на  стеклянные
пуговицы.  Это  был корсет  его тетки  с монограммой "А".  Усиленный рыбьими
костями,  он  относился  к  тем моделям, которые можно надевать  или  поверх
трусиков, или  без них, а чулки пристегивать с помощью резиновых застежек. Я
взяла его себе, решив сделать Тимофею сюрприз.
     В тот  вечер  я приготовила  Тимофею  устрицы St. Jacques с грибами,  а
после ужина слегка надушилась его духами "Переживу  тебя" на  запястьях и за
ушами.  Я  слушала, как снаружи дует  "юго", как  где-то  за каменной стеной
хохочет  женщина. Сквозь ее смех пробивался голос Тимофея. Он  пел ту песню,
которой научила его я, если, конечно, он не знал ее прежде:
     В рубашке тихой завтрашних движений...
     Потом  он  пошел  чистить зубы  медом. Когда он лег в огромную  женскую
постель, в  постель для трех персон, появилась  я, и  на мне не было ничего,
кроме корсета его тетки Анастасии. Он лежал обнаженный,  мы смотрели друг на
друга как зачарованные, его член  был каким-то четырехгранным  и походил  на
огромный нос с  двумя лихо  закрученными усами  под ним. Я обошла  вокруг  и
легла к нему, и, когда моя страсть уже подбиралась к самому пику, я закинула
голову и чуть не потеряла сознание от страха: перед моими глазами 548

     в  золотой  раме  предстала  одетая в один  лишь  корсет  и  с зелеными
серьгами  в  ушах его черноволосая тетка Анастасия,  правда,  картина слегка
подрагивала в любовном ритме. Это было  зеркало, укрепленное над кроватью, в
котором я не узнала себя.
     Но  пик наслаждения приходит  неумолимо,  и  движение  к нему,  однажды
начавшееся, не остановишь.
     В тот миг,  когда он  выбросил  семя  и оплодотворил меня,  я полностью
поседела, на глазах у него превратившись в другую женщину по имени Катена, в
то время  как черноволосая красавица Анастасия навсегда исчезла  из зеркала,
из кровати на три персоны и из действительности...
     Это выглядело так, будто меня оплодотворила его
     мать.
     Несколько дней я  пролежала в  шоке,  Селена безрезультатно раскатывала
тесто для пончиков с  крошеной  брынзой, от которого растут волосы  и грудь.
Моя голова по-прежнему  оставалась седой. Я  избегала зеркал.  Как-то  раз я
вышла на берег и  посмотрелась в воду. Я была беременна. И теперь наконец-то
решилась спросить его:
     -  Неужели  ты  меня забыл? Ты что,  правда думаешь,  что я учительница
музыки? Когда ты прекратишь притворяться?
     А он ответил: - Я продал дом. И уезжаю из Котора. Поедешь
     со мной?
     - Сделал мне ребенка, а теперь спрашивает, поеду ли я с ним?
     - Поэтому и спрашиваю.
     -  Не поеду!  Не  поеду, пока не признаешься,  что в Париже ты  все это
специально  подстроил.  Ты  заплатил  за  объявление,  в котором были  точно
описаны и мои волосы, и вся  моя внешность! Признайся, что  потом ты вырезал
это  объявление  из газеты и сам  положил его  в мой почтовый ящик  на улице
Filles du Cal-vaire! Когда ты признаешься, что мы вместе с тобой

     учили математику в моей квартире в Париже? Когда признаешься, что писал
мне письма с войны, из Боснии?  Когда признаешься, что из Италии наговаривал
на мой автоответчик сообщения длиной  в  несколько часов? Когда признаешься,
что  постоянно  пытаешься усвоить  седьмой  урок  своего курса "Как быстро и
легко забыть сербский"? Когда признаешься, что тебе известно, кто я такая?
     Он посмотрелся в воду под Западными воротами Котора и бросил:
     - Ты и сама не знаешь, кто ты такая...
     - Но ты  не ответил мне. Посмотри на меня! Неужели  ты не узнаешь меня,
любовь моя, пусть даже я и поседела? Неужели же ты не любил меня в Греции на
спине белого быка?
     Вместо ответа он протянул  мне  маленькую коробочку в  форме деревянной
колокольни, внутри которой был стеклянный пузырек.
     - Что это такое? - спросила я.
     - Называется  "Роза Кипра" - "Rose  de Chypre".  Тот, кто умеет  читать
запахи,  прочитает и этот и узнает,  что любовь длится  столько  же, сколько
сохраняется   запах  в  этом  пузырьке.  Это  ароматическое  масло,  которым
пользовалась моя  мать  Катена.  Ты заслужила  его,  как  только поседела. А
поседела  ты оттого,  что они,  обе эти женщины, боролись  за тебя. Мне было
интересно узнать,  какая из них перетянет тебя на свою сторону. И именно та,
что была твоей,  потеряла тебя. Потеряла тебя тетка Анастасия, которая, даже
еще не зная тебя, так боролась за тебя заранее, в Италии. А завоевала  тебя,
причем одним махом, женщина из Салоник, моя мать Катена.
     - О чем ты говоришь?
     - Пытаюсь ответить на твой вопрос, знаю ли я сам, кто я такой.
     Мой вопрос был другой: помнишь ты меня или не помнишь? Я могу напомнить
тебе. - Тут я вынула из  кармана клубок темно-красной шерсти. - Тебе знакомо
вот это?
     Никогда в жизни не видел.
     - Да неужели?

     Тут  я размотала  клубок, и в  самой  глубине  его  оказалась записка с
номером  телефона,   который  он  мне   послал   и  которым  я  не  захотела
воспользоваться,
     -  Ты знаешь  этот  номер  телефона?  Здесь  записка с  номером  твоего
телефона. Такой же, как  в  объявлении, по которому я  тебя нашла. Теперь ты
признаешься в том, кто ты такой?
     Будто бы переломив что-то внутри себя, он наконец сказал:
     - Ну что ж, давай попробуем ответить на твой вопрос... Помнится  мне, -
продолжил он,  -  в трудные  периоды жизни я забывал имена мужчин,  женщин и
детей, окружавших меня. Тогда я пользовался  одной хитростью. Для того чтобы
не  потерять  их навек,  я  записывал  эти имена  на воде.  Может быть, вода
ответит на твой вопрос.
     - Вода? Ты издеваешься?
     - Вода может научиться говорить. Если  застать ее врасплох, пока она не
спит.  Потому  что вода умеет  и спать,  и говорить. Как человек. Или, лучше
сказать, как женщина. Я могу научить ее выговорить какое-нибудь имя.
     - И что же, заговорила твоя вода?
     - Нет.  Она не может выговорить твое французское имя.  Вода  вообще  не
умеет говорить по-французски. А эта веда не может выговорить и мое имя.
     - И  что  ж  ты теперь будешь делать? -  спросила я и  поцеловала его в
плечо.
     -  Ничего.  Я  согласился  на  то,  чтобы  вода  дала тебе другое  имя.
Какое-нибудь такое, которое она сможет выговорить.
     - А твое? Тебя вода тоже окрестила?
     - Да, и сейчас ты это имя услышишь. Я научил воду произносить его.
     Тут мы спустились с моста к воде, он  сдвинул с  места один из камней и
сказал:
     - Доброе утро, вода моя дорогая!
     Вода издала такой звук, будто она  лакает, пьет.  Потом  пучина  внятно
произнесла  мое тайное имя, которое  стегнуло  меня,  как  запах  огня. Вода
сказала:
     - Европа.

     - А твое имя? - испуганно спросила я Тимофея. Он сдвинул с места другой
камень и прошептал:
     Одно око  водяное,  Одно  око  огненное  -  Лопнуло  водяное  И  угасло
огненное...
     Вода отозвалась и  на это. Она  составляла слово.  Это было совсем ясно
слышно. Она пыталась выговорить имя. Его тайное имя.
     - Балканы, - сказала вода.
     - Что это значит? - спросила я Тимофея.
     - Это значит, что свой седьмой урок я выучить не сумел, - ответил он.
     И  тут Тимофей  Медош  предстал  передо мной таким, будто я увидела его
впервые в жизни. Его взгляд зарос лишайником, бурьяном и плесенью. Казалось,
ему больно  смотреть. Я обнюхала его. От него совершенно  ничем не пахло. Ни
лицо, ни волосы, ни рубашка -  ничто не имело  запаха. Не пахло ни потом, ни
мужчиной, ни женщиной...
     - Прекрасно,  душа моя, - сказала я ему, - теперь нам  снова  ясно, кто
есть  кто в этой истории.  И теперь настал момент, чтобы из этой  кровати на
три персоны исчез ты, потому что скоро появится ребенок...
     Я  твердо знала,  что мне делать.  Я вернула Тимофею  все  его подарки,
сварила  ему  суп из  пива  с травами  и покинула  его навсегда. Из особняка
Врачей  я не  взяла  ничего. Даже свои мелочи и вещицы, которые находились в
капитанской шкатулке.
     Так закончилась  моя "Тропинка в высокой траве". В тот  же день я  одна
вернулась к себе домой в Париж.
     Фотография
     Если полностью вытащить  из ящика для  письмен-принадлежностей внешний,
выдвижной,  ящик,  засунуть руку в его утробу и нащупать там него, на  ощупь
напоминающее кусок картона. Извлеченный на свет божий, этот предмет окажется
довольно

     большого размера  фотографией, наклеенной на картон и согнутой пополам,
в  результате чего  она почти переломилась. Это фотография молодой женщины в
длинном золотистом платье, из-за спины которой выглядывает какой-то ребенок.
Еще на фотографии имеется довольно длинная надпись, заканчивающаяся именем
     Надпись сделана на оборотной стороне фотографии. Так как там не хватило
места для всего, что хотел сообщить подписавшийся, продолжение он перенес на
поля своего текста,  двигаясь по кругу  в направлении, противоположном  ходу
часовой стрелки:
     Охваченный   отчаянием,   я   поднялся   на   борт  греческого   судна,
отправлявшегося в длительное плавание, имея при  себе лишь  капитанский ящик
для письменных  принадлежностей, хоть  я  и не капитан.  В  этом ящике лежат
вещицы, принадлежавшие моей самой большой любви. Отправляясь в путь, я кладу
туда свой дневник, который  когда-то вел во Франции, пусть он напоминает мне
о тех прекрасных днях, фотографию моей любимой с ребенком и другие предметы,
собранные с большим  трудом и  связанные с  ней  и моими воспоминаниями. Они
будут сопровождать меня в плавании... Одна мысль утешает меня в моих бедах:
     "Счастливая   любовь  одного   из  потомков  может   возместить  девять
несчастных любовных романов предков".
     SCRIPTUM
     Я,  тот самый  человек, который  когда-то  купил  ящик  для  письменных
принадлежностей, однажды снова встретил того, кто  мне его продал. Дело было
этой зимой  в  Которе. Дул "юго", принесший сумрак более  долгий, чем  ночь;
дождь не  давал никуда выйти после ужина. Я сидел в холле, когда послышалась
музыка.  Кто-то  поставил  кассету с  песней  "В  рубашке  тихой  завтрашних
движений...".  Я вспомнил, что  и в ящике для письменных принадлежностей эта
мелодия предвещает "юго". Привлеченный  песней, я встал и  подошел к  стойке
бара.  Передо мной стоял  официант  из  Будвы.  Лицо его  было серебряным  и
неподвижным. Теперь он работал здесь.
     - Добрый вечер, Ставро, ты меня помнишь? Сможешь ли ты смешать для меня
вино с водой по-гречески? Только смотри, чтобы воздух не попал в бокал, пока
наливаешь!
     Ставро, казалось, обрадовался шутке, он сказал:
     - Добрый вечер, господин М. Добро пожаловать!  Какая непогода!  Сегодня
ночью даже рыбы плачут... Сейчас я вас обслужу.
     И поставил на стол бокал белого вина, смешанного с водой.
     - Могу ли я у тебя кое-что спросить, Ставро?
     - Я не запрещаю. И Бог через купину спрашивал, да мы не ответили.
     - Скажи мне, как к тебе попал ящик для письменных принадлежностей, тот,
который ты мне продал?
     На  лице Ставро заиграла твердая мужская улыбка. 1екоторые улыбки могут
подолгу жить  на лицах мужчин  и женщин,  не  исчезая столетиями.  Они  даже
достаются в  наследство  следующим  поколениям.  Улыбка  на  лице  официанта
насчитывала по крайней мере несколько веков.

     - У  меня  и  сейчас  найдется  кое-что на  продажу,  - процедил  он. -
Лекарство от старости. Вам могу дать в кредит.
     - Что это за лекарство от старости, Ставро?
     -  Все мы  больше  печемся о желудке, чем о душе. Поэтому каждый  вечер
нужно встать возле открытого окна, чтобы изгонять из себя дьявола. По десять
раз. Это  нетрудно,  просто  надо  уметь. Носом  вдохните  столько,  сколько
сможете,- на  каждую Божью заповедь по  одному вдоху, а потом выдохните ртом
весь воздух  из всего тела, до самого желудка.  Когда у вас  изо рта  выйдет
какой-то незнакомый, тяжелый запах, дело сделано. Это запах дьявола. Значит,
он  выходит.  Его  изгнали  прекрасные  запахи  Божьих  заповедей.  Вот  так
выдыхайте  каждый  вечер  десять  раз,  пока  не  появится  запах дьявола, и
получите жизни на десять лет больше...
     -  Прекрасно, Ставро,  но мне  по-прежнему очень  хотелось  бы  узнать,
откуда ты взял тот ящик.
     - Эх, господин мой, в жизни всегда знаешь, где посеял, и не знаешь, где
пожнешь. Но клянусь Господом, дело было не так, как вы, господин, думаете.
     - А откуда ты знаешь, что я думаю?
     -  Мне ли не знать,  где  черт  женится?  Это моя работа,  подливать  и
угадывать, что клиент думает.
     - И что же я думаю, Ставро?
     - Господин  думает, что я не  умею смешивать вино  с водой по-гречески.
Ведь так, скажите откровенно?
     -  Да, Ставро, именно так  я  и думаю.  Не умеешь. Но  это не  беда.  И
все-таки, скажи  мне, ты  знал владельца  того  ящика? Не  родственник ли он
тебе?
     Губы у Ставро  покраснели, и на них заиграла роскошная  женская улыбка.
Еще более старая, чем та, мужская. Он оскалил все зубы и  еще один в придачу
и жалобным голосом сказал:
     - Нет у  меня  больше ни родных, ни  близких. Всех, господин  М.,  всех
унесла война. Время потекло вспять, и пришли последние годы, злые и опасные.
     - Так откуда ты знал хозяина?
     - Как откуда,  господин М.? Как мне его не знать, когда я еще  в Боснии
хотел застрелить его? Но не попал.
     - Промахнулся?

     - Я никогда не промахиваюсь, господин М. Я стрелял через воду, вот пуля
до него и не долетела. Его спасла вода.
     - А ящик, он к тебе как попал?
     - Из воды,  господин М. И меня вода удостоила чести - жизнь спасла, вот
откуда. Я  плавал барменом на греческом судне  "Исидор", и однажды вместе  с
этим  ящиком на  борт к нам поднялся его хозяин. Был  он,  я  бы  сказал, со
странностями. Из тех, что на свадьбу приходят со своим куском хлеба. Он умел
только три вещи: в себя, на себя и под себя. А как судно бросит якорь, обует
сапоги  - один красный, другой черный - и сходит на берег гулять и на деньги
играть. Он на небе видел такие звезды, что нам и не снились. Слышал  я и его
последние слова, да только не понял их.  Он сказал:  "Это падший ангел!  Нам
конец". Когда наше судно разбилось, его чем-то ударило, и он исчез в волнах,
а я вцепился в какой-то деревянный предмет. И  только  когда волны выбросили
меня  на  берег,  я  увидел, что  держу  капитанский  ящик.  Со  временем  я
постепенно узнал  и  кому  он принадлежал, и  некоторые другие  подробности,
которые можно было узнать...
     Тут улыбка на  лице Ставро неожиданно  снова изменилась. Вместо женской
вернулась та самая,  твердая, мужская, как будто выкованная из серебра, и он
добавил:
     -  Вы,  господин  М.,  наверняка  сейчас  думаете,  что  пришло   время
расплатиться за вино.
     Точно, Ставро.
     Э-э, видите ли, господин М., это не так. Я ваш должник, а не вы  мой. -
Как это?
     Кто  победил, тому и венец. Когда я в прошлый раз продал  вам ящик, вы,
верно,  подумали, уж  вы  меня  извините, что я  вас обобрал,  взял  гораздо
больше, чем следовало. Ну, скажите по душам, ведь так?
     Да, Ставро, я именно так и подумал: "Уж больно много он с меня содрал".
     На эти слова Ставро вытащил из кармана пятьсот марок и над моим бокалом
протянул их мне.

     -  Это ваше, господин  М. То лишнее,  что я с sac взял.  Я брал в долг.
Теперь возвращаю долг  и  мы  квиты... -  Заметив на моем лице удивление, он
добавил: -  Хотите, я вам скажу, что вы сейчас думаете, господин М.?  Сейчас
вы думаете, что теперь вы ободрали меня как липку. Ну, так и думаете?
     - Точно, Ставро, именно так.
     - И опять это неверно.
     - А что же верно, Ставро?
     -  Вот, послушайте.  Недавно  приезжала в  Котор  одна дама с маленьким
ребенком,  разузнавала  про  то  кораблекрушение.  Иностранка,  молодая,  но
совершенно седая, мне показалось, француженка. По-нашему не знает  ни слова;
если бы не умела по-французски, пришлось бы ей мычать или блеять. Ее послали
ко  мне  вместе  с переводчиком. Она пожаловалась, что к  ней в сон залетают
птицы, и заплатила мне за ящик пятьсот марок.
     - А что же ты ей ящик-то не продал?
     - Она дала мне  деньги  не потому, что хотела купить его, а  для  того,
чтобы я передал его вам.
     - Заплатила за то, чтобы ты передал ящик мне?
     - Да, она сказала, что покойный хозяин ящика знал о вас.
     - И что же ты сделал, Ставро?
     - Взял деньги и пообещал ей выполнить  то, что она просила,  но это мне
не удалось.
     - Почему?
     -  Потому что  он  уже и так  был у вас. К  тому моменту я вам  его уже
продал. А теперь возвращаю вам и эти женские деньги.
     - Но как вы  с  ней, с разных концов  света,  именно  меня нашли себе в
покупатели?
     - Что значит как, господин М.? Просто нам известно, что вы думаете, вот
как.
     - Что же я думаю, Ставро?
     Улыбка на лице Ставро изменилась еще раз. Теперь  вместо мужской, более
молодой, и женской, более старой, на нем заиграла какая-то третья, бесполая,
и он сказал:
     - Ну, господин М., вероятно, думает и о ящике, и обо  всем этом  что-то
написать...

Last-modified: Thu, 30 Oct 2003 15:17:40 GMT

Оцените этот текст: