Оцените этот текст:



     Роман



     Перевод Н. Федоровой
     Редактор Е. Приказчикова
     й Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main 1979




     Город появляется из-за округлой вершины совершенно неожиданно. Справа и
слева  еще тянется  бесконечная  вереница агав, опунций,  терновника--кулисы
долгого,  одинокого пути. А  над  бетонной  лентой дороги  --  близко, рукой
подать!--уже  маячит искрящаяся огнями  громада, вся  в росчерках  неона,  в
разноцветье  световой  рекламы,  отблески которой  золотой  пылью  рассыпаны
высоко в исчерна-фиолетовом вечернем небе.
     Это  не простой город.  Это место, где  исполняются желания и сбываются
мечты. Врата и одновременно центр мира. Санта-Моника.
     Барри остановил машину на обочине и поднял  откидную спинку сиденья. Он
еще  не вполне  стряхнул дремоту,  глаза слипаются... но  сердце, окрыленное
надеждой, начинает учащенно биться.
     Какая картина--дух захватывает! Много лет он мысленно рисовал  ее себе,
сгорая от  нетерпения и надежды. Теперь можно  и  не спешить.  Пронзительное
шипенье, нарастающий вой...
     Грохот.
     Все вдруг озаряется трепетным  светом--три огненные стрелы и белый след
за ними,  медленно тающий в небе.  Ракеты уже всего лишь точки в вышине, над
западной грядой холмов. Он  провожает их взглядом, пока они  не исчезают  во
мраке  и  мгле.  Затем,  бодрый,  сосредоточенный, опять  выводит  машину на
направляющую.
     Голос  по радио. Внимание,  внимание!  До конца направляющей две тысячи
метров. Внимание, внимание! До конца направляющей две тысячи метров.
     Звучит тихая музыка --  вибрафон, ударные... Барри отключает автоматику
и берется  за руль.  До города осталось  буквально два  шага. Уже  различимы
пестрые  рекламы увеселительного квартала, освещенные окна вилл на  окраине,
подсвеченные  прожекторами огненные  буквы  "СТ"  над  гигантским комплексом
зданий. "СТ"-- эмблема компании "Сириус-Транзитный".
     Голос по  радио.  Внимание,  внимание!  До  конца  направляющей  тысяча
метров. Внимание, внимание! До конца направляющей тысяча метров.
     Опять звучит музыка.
     Барри  закуривает  сигарету,  глубоко  затянувшись,  выпускает  дым  на
ветровое стекло.
     Запах табачного дыма.
     Взгляд на приборную панель:  на часах 20.20--детское время  для города,
где рестораны и бары, тиры и треки, игорные клубы и  театры открыты всю ночь
напролет.
     Снова шипенье,  вой, оглушительный  грохот в миг  преодоления звукового
барьера...
     Время от времени пучками  поднимаются в небо  ракеты,  сперва медленно,
потом все быстрее, быстрее и наконец исчезают во мгле. Барри уже не замечает
их. Он  сосредоточенно  смотрит  вперед:  вот уже и первые  городские  дома.
Мотели,  заправочные  станции  и  авторемонтные мастерские,  склады,  треки,
площадки для мини-гольфа. Справа стоянка, три видеофонные кабины -- все  под
одной крышей. Не раздумывая, Барри  сворачивает туда, останавливается. Тушит
сигарету, выходит из машины, захлопывает дверцу. Свежий, теплый воздух.
     Он входит в  видеофонную кабину, пробегает пальцами по кнопкам, набирая
номер. На мониторе возникает девичье лицо.
     Девушка. Справочная к вашим услугам. Что вам угодно?
     Барри.  Будьте  добры,  дайте мне  номер Гаса  Гриффина.  Адреса  я,  к
сожалению, не знаю.
     Девушка смотрит на него озадаченно.
     Девушка (нерешительно). Гаса Гриффина? Адрес не знаете?
     Барри (слегка раздраженно). Да, Гаса Гриффина. Посмотрите, пожалуйста.
     Девушка. Минутку.
     Она  исчезает  с  экрана.  Появляется  абстрактный  узор  и  надпись по
диагонали:  ЖДИТЕ  --ЖДИТЕ...  Прислонясь  к  стене,   Барри  глядит  сквозь
стеклянную   стену  кабины.   Поблизости   ни  души,  рядом   парк,  пальмы,
рододендроны, через дорогу спортивная  площадка, трибуны, фонари, вытянувшие
над ними свои длинные шеи. От городской суеты только блики световой рекламы.
     Барри начинает нервничать, поворачивается к микрофону.
     Барри. Алло, девушка, я жду. Как насчет номера?
     На  экране  вновь  появляется  лицо девушки.  Вид  у  нее  озабоченный.
Девушка. Еще минутку. Потерпите, прошу вас...
     Барри  качает головой. С языка уже готово сорваться ядовитое замечание,
но  тут... Вдали слышится полицейская сирена. Она звучит  все громче.  Барри
настораживается. Из-за  угла  на полной скорости вылетает патрульная машина,
резко  тормозит возле видеофона. Двое полицейских с пистолетами на изготовку
выскакивают  на тротуар. В мгновение ока Барри выдергивают из кабины,  и вот
он уже стоит, подняв руки вверх.
     1-й  полицейский. Лицом к  стене,  парень 2-й полицейский. Давай-давай.
Знаешь ведь, как оно полагается!
     Первый полицейский привычно ощупывает его карманы, ищет оружие.
     1-й полицейский. Чистый вроде бы.
     2-й полицейский. Можешь повернуться, парень.
     Барри (возмущенно). Что это значит? Что вам от меня надо?
     1-й полицейский. Тихо, тихо. Ты взят с поличным.
     Барри. С поличным? Ну, братцы, кто-то вас разыграл.
     1-й полицейский. Ишь ты! Он еще язык распускает! Что ты здесь делаешь?
     Барри. Хотел получить один телефон.
     1-й полицейский. Чей же, если не секрет?
     Барри. Вас  это  не касается, но  могу сказать: номер моего брата, Гаса
Гриффина.
     Полицейские удивленно переглядываются.
     1-й полицейский (с расстановкой). Та-ак, Гаса Гриффина, твоего брата.
     2-й полицейский. Предъяви-ка документы, парень!
     Барри подносит  руку к нагрудному карману, но полицейский прижимает его
к стене и сам достает бумажник. Открывает, рассматривает удостоверение.
     2-й полицейский. Тут написано: Бартоломью Гриффингер.
     Барри. Правильно, Гас тоже Гриффингер, он просто укоротил нашу фамилию.
     1-й полицейский.  Ну вот что, парень: нам в городе чокнутые не нужны. А
уж такие, которые с полицией пререкаются, тем более.
     Между тем  второй  полицейский, покопавшись в бумажнике, достает оттуда
пачку стодолларовых банкнотов.
     2-й полицейский. Хэнк, глянь-ка.
     Первый полицейский оторопело смотрит на него, потом пожимает плечами.
     1-й полицейский  (тихо).  Тогда он, должно быть, и правда не из этих...
(Громче.)  Похоже,  ошибочка  вышла,  мистер.  Вот  ваш  бумажник, возьмите,
пожалуйста.  Желаем хорошо повеселиться в  городе! Но я  бы на  вашем  месте
шутил поосторожнее!
     Вернув  Барри  документы  и  деньги, они  небрежно  козыряют, садятся в
машину и беззвучно трогают с  места. Барри  смотрит им  вслед,  потом, бегло
взглянув на видеофоны, пожимает плечами, садится в машину и запускает мотор.

     Длинные улицы, прорезанные по лучу лазера,  сотни, тысячи улиц, во всех
направлениях,  сомкнутый строй фасадов, пластмассовая  кладка стен--розовых,
бледно-зеленых,  желтых.  Одинаковые  дома,   одинаковые  улицы,  одинаковые
города,  выстроенные   по   одинаковым  планам,   подчиняющиеся   одинаковым
инструкциям,  пронумерованные с севера на юг, с запада на  восток  и  все же
дремучие,  словно  джунгли,  от  беспросветного  однообразия, вечный повтор,
поменяй местами--никто и не заметит.
     Ни  деревца  кругом, ни  кустика. Лишь высокие стебли-мачты криптоновых
фонарей,  кряжистые пни водоразборных колонок, легкие металлические  опоры с
дорожными  знаками  и запретительными  щитами,  а надо всем-- чащоба  тонких
растяжек и проводов, антенны коммерческого  вещания, радиотрансляции, видео-
и аварийной системы.
     Матрица зданий,  растр улиц--система  координат для населения. Тротуары
узковаты, толчея, несмотря  на  одностороннее движение--только влево, только
вдоль стен,  по периметру уличных  перекрестков. А трижды  в  день человечья
река вздувалась угрожающим разливом--около  восьми, в  обед и после четырех.
Потоки людей выплескивались из ворот, устремлялись по  лестницам к  станциям
монорельса,  бурлили у  входов  подземки, уносимые движущимися  тротуарами в
неведомую глубину. Автомобили в эти часы ползли бампер к бамперу -- никто не
обращал внимания на истошный визг сонаров, означавший превышение минимальной
дистанции.  Казалось, в  ущельях улиц текла какая-то  жидкая масса, и,  если
послушать  со  стороны,  например  со станции монорельса, в  краткие секунды
между  прибытием и отходом поездов, воздух полнился гулом, словно от водяных
валов.  Потом  металлические  фермы,  огромными  арками   возвышавшиеся  над
городом, начинали вибрировать,  и их жутковато-пронзительное пение заглушало
шум на дне улиц-ущелий.
     А  вот в  ночные  часы  все  было  совершенно  по-другому:  таких,  что
наперекор предупреждениям полиции сновали  по улицам, было очень  немного --
запоздало протрезвевшие  пьяницы, игроки из  подозрительных заведений, юнцы,
"балдевшие" на вечеринках и теперь  спешившие  домой. Полное безлюдье царило
только между четырьмя  и пятью  утра: в этот  час  служба погоды  устраивала
дождь. Иногда  можно было  различить  шум  реактивных  двигателей:  самолеты
сомкнутым  строем  шли высоко над крышами,  опрыскивая тучу  смога,  которая
накрывала город, точно  шляпка исполинского гриба. И скоро вниз обрушивались
грязно-серые потоки  ливня, хлестали по крышам и мостовым, смывали и уносили
прочь  грязь  и  мусор,  чтобы  в конце  концов,  бурля, исчезнуть в стоках.
Недолгое   время  оставалась  еще  грязноватая  пленка  влаги,   от  которой
поднимался тонкий  парок...  Это  был час утренней  свежести--иные  старики,
дождавшись, когда  дождь  кончится, выходили из дома и, глубоко дыша, гуляли
вокруг  квартала.  Потому что  вместе  с дневным освещением--его включали  в
шесть -- возвращались сушь, жара и пыль.
     Барри  тоже  знал  этот  утренний  час:  дед,  которому  было  уже  под
восемьдесят,  порою будил его  и Гаса  и  брал  с  собой на улицу. Барри,  в
общем-то, нравились  ранние  прогулки  -- напоенный влагой воздух,  капель с
крыш,  лужи  у  края  тротуаров,--  но  Гас  скоро  начал  встречать  дедовы
приглашения в штыки,  и Барри, буквально  во всем  подражавший  брату,  тоже
предпочел лишний часок поваляться в постели.
     Душный, чуть отдающий гнилью запах влажного  воздуха был одним из самых
ранних воспоминаний  Барри  и куда  ярче  зрительных образов, которые память
сохранила  поблекшими   и  искаженными,   словно  в  кривом   зеркале.  Лицо
матери--расплывчатое  светлое  пятно,--согбенная  фигура  деда,  седые пучки
волос,  бахромой  свисающие  из-под  шляпы...  Квартира--обшарпанные  стены,
кровати,   холодильник,  телевизор.  А  вот  это  он  помнил   лучше  всего:
закругленный  четырехугольник  экрана,  вечное  мельканье   пестрых  кадров,
причудливые перескоки с ближнего плана  на дальний  и наоборот.  Долгие дни,
они с Гасом на куче подушек, в руках у брата блок дистанционного управления,
он  определял,   что  смотреть.  Драки,  стремительно  мчащиеся  автомобили,
всадники, индейцы, астронавты, яхты на синей глади моря, космические корабли
среди звезд, солдаты, преступники, вспышки дульного пламени, кулачные удары,
мертвые тела... Гас  мог часами сидеть, уставясь на  экран, держа  пальцы на
клавишах, он готов был день и  ночь  следить  за  всеми этими событиями, ему
хотелось движения,  и  он не  переключал  на  другой  канал,  пока  на  этом
что-нибудь  происходило,  пока  люди бежали, сражались, падали... Едва  лишь
обстановка на экране менялась--начинался разговор, любовная сцена,-- Гас, не
медля ни  секунды, пробегал по всем диапазонам и в конце концов  опять ловил
приключение, волнующую  жизнь,  которая существовала  где-то вовне,  вне  их
пространства,  вне  их  времени, но все-таки  существовала--  в  воображении
авторов, на миллионах экранов, в головах зрителей.
     Барри был еще инертнее Гаса. Он  смотрел все подряд, не вникая в смысл.
Гас  и  тот  не  интересовался сутью  происходящего,  а  уж  Барри  и  вовсе
воспринимал  лишь мгновение-- вид  в  заднем стекле, машины преследователей,
перекошенные  лица,  сжатые  кулаки,  пальцы на  спуске. Для  него  это  был
калейдоскоп, случайная смена пестрых картинок, переменчивая мозаика из одних
и тех же элементов--суровых мужчин,  красивых  женщин,  мотоциклов, гоночных
яхт,  самолетов.   Только  позднее   он  заметил   кулисы:   роскошь  богато
обставленных  квартир,  пальмы  на  берегу, сказочные  кущи в  ярких  огнях,
вулканические  гряды чужих планет, межзвездное пространство. Так они  сидели
до  вечера, когда  приходили домой  родители и гнали их от телевизора, чтобы
посмотреть свои программы.
     Тогда разжимались клещи,  державшие их дома,  и Гас  украдкой сбегал на
улицу. Возвращался он поздно, зачастую грязный, потный, иной раз в синяках и
царапинах, но сияющий торжеством, он тихонько  насвистывал сквозь зубы, себе
под нос. Время, когда Барри поневоле сидел дома, с родителями и  дедом, было
для него мукой. Он не сумел бы сказать, что именно внушало ему такую тревогу
и недовольство: он слонялся по квартире, то и дело лазил в холодильник, чтоб
отхлебнуть из бутылки глоток лиморанжа, листал журнальчики, выменянные Гасом
в  школе,--  комиксы  и  фотосерии,  "Фантомас",  "Доктор  Но",  "Супермен",
"Барбарелла" "Кун-фу",--  отирался за спиной у  родителей, норовя хоть одним
глазком посмотреть на экран, пока они не прогоняли его: "Марш отсюда, это не
для  тебя". Устав, он ложился в постель,  но  до  возвращения  Гаса  большей
частью  не  мог  уснуть,  ждал,  вслушивался  в  тишину  квартиры;  издалека
доносились звуки  видео, шаркающие шаги, звон бокалов, потом все затихало, и
полоска  света  под дверью гасла. До чего  же  медленно  тянулось время! Сон
иногда вдруг как рукой снимало, сердце колотилось громко-громко, Барри места
себе не  находил, ворочался с  боку на  бок,  вертелся.  И вот наконец скрип
двери, тихие  шорохи в  передней, едва слышное насвистывание: Гас  вернулся.
Что с ним  произошло  за  стенами  дома, в большом  мире? Отчего он был  так
доволен,  так миролюбив? В другое время брат часто бывал не в духе  и  любил
покомандовать,  а  тут  совал  Барри  пачку  леденцов  или большущую круглую
жвачку; с конфетой во рту, освободившись от напряжения, он и засыпал.
     Детский сад у  них  в  квартале был новейшего образца, размещался  он в
подземной части города  и, кроме игровых комнат, имел спортивную  площадку и
искусственный сад.  Надзор был очень суров, и все-таки на первых порах Барри
чувствовал  себя  там превосходно. С другими детьми  он  водился мало,  но и
одинок не был--пока Гас тоже ходил туда. Правда, в старшую группу, и  потому
Барри  видел его обычно лишь издалека,  однако же связь между ними здесь еще
укрепилась.  Когда дети принимались дразнить,  а  то и  колотить Барри, в ту
пору маленького и слабого для своих лет, Гас, бывало, вмиг оказывался рядом.
Всего-навсего раза  два-три  он  пускал в ход кулаки, да  так,  что обидчики
удирали от него в  крови; обычно же достаточно  бывало одного его появления:
все подавались назад, образуя круг на почтительном расстоянии, и однажды Гас
положил руку Барри на плечо и сказал: "В конце концов, ты же мой брат".
     Плохо  стало, только когда Гас  в шесть лет пошел в  школу. Барри порой
думал, что больше не  выдержит. Стояние в  длиннющих  очередях, у спортивных
снарядов  или у входа в искусственный  сад, долгие  часы,  когда приходилось
молчком  ляпать на  бумагу  краски,  изометрические  упражнения  по  команде
магнитофона,  пение,  декламация стихов. Как он мечтал о  тех вечерах, когда
они с Гасом сидели у телевизора. Все эти  два года он, сгорая от нетерпения,
ждал, когда же наконец и его примут в школу. Ему казалось,  что там он опять
будет вместе с Гасом, как в саду. Но эта надежда  не оправдалась. Школа была
этакой  поточной линией, ячеистой  структурой из крохотных учебных кабин, до
отказа набитых электроникой -- повернуться негде. Тускло  светящийся  экран,
скрипучий  магнитофонный  голос,  микрофон,  в  который надо было  отвечать,
автоматическая пишущая  машинка,  которая отстукивала задачи на  бесконечной
бумажной ленте и запоминала ответы. "Ответ неверен -- вторая попытка..." Все
это где-то собиралось, регистрировалось, оценивалось, сравнивалось, ведь все
они  были  как-то  связаны  между собой,  работали  сообща  или  соперничали
--думай, как хочешь,--  и однако были  разобщены, изолированы друг от друга,
каждый  мог рассчитывать только на себя самого, и это когда чужой совет  был
бы так кстати!  Групповые  занятия тоже ничего не меняли, потому что и здесь
главное  было  --  опередить других, быстрее  решить задачи, добиться  более
высокой доли правильных ответов. С Гасом Барри не виделся совершенно.
     И  вновь  отчаянная  скука, время тянется как  густая,  клейкая  масса,
постоянное досадливое ощущение,  что все зря,  все бесполезно.  Поначалу  он
радовался каждому уроку, неизвестно почему и довольно-таки смутно воображал,
что  окружающий мир станет на  занятиях  более понятным, а значит,  и  более
сносным. Но  занимались  они исключительно предметами  нереальными, лежащими
вне их мира. События, случившиеся в незапамятной древности, процессы, идущие
где-то в недрах  Земли или в глубинах Космоса, явления микромира, кристаллы,
химические  соединения,  гены   и  клетки,  числовые  взаимосвязи,  значения
символов, столь  же  искусственных,  как и обозначаемые ими предметы. Слова,
которыми никто не пользовался,  языки, на которых никто  не говорил,  мысли,
которые  никому  не  приходили  в  голову...  Барри  подчинился   неизбежным
приказам,  считывал  с  дисплеев тексты,  объяснял символы, появлявшиеся  на
экране и снова исчезавшие, печатал свои ответы  и  ничем не выделялся,  ни в
хорошем,  ни в  плохом.  Но были и другие  ребята, на которых нет-нет  да  и
накатывало вдруг,  и тогда они колотили экраны, пинали ногами  клавиатуру, в
клочья  рвали  бумажную  ленту, пытались взломать электронные дверные замки.
Барри вполне их понимал  и даже признавался себе, что охотно сделал бы то же
самое,  но  чересчур труслив.  А  вот Гас,  которому  он  намекнул  на  это,
презрительно тряхнул  головой. "Они действуют сгоряча, необдуманно,-- сказал
он.--  От  того  и  попадаются.  Так им  и  надо!"  Значительно позже  Барри
волей-неволей вспомнил эти его  слова: был решающий день шестидневных гонок,
и Гасу непременно хотелось  их  увидеть. Он тогда смастерил бомбу-вонючку и,
парализовав  с ее помощью целый школьный этаж, весь день провел на треке. Он
не  попался. Барри не знал, откуда бралось недовольство. В нем жила тревога,
тоска по чему-то расплывчато-туманному, о  котором  он знал  только, что оно
наверняка  где-то существует.  Школа в этом  смысле не изменила  ничего. Она
попросту  заняла  место  детского сада;  как и  раньше, он проводил вечера у
телевизора,  который все  больше ему надоедал. И  все больше нервничал  в те
часы,  когда  брат  пропадал  в  городе  и--как  думал  Барри--участвовал  в
немыслимых  приключениях.  Однажды  он  даже  спросил Гаса, нельзя ли  пойти
вместе с  ним,  но  восьмилетний  брат, легонько ткнув  его в  бок,  сказал:
"Маленький ты  еще".  С того дня Барри уже не осмеливался спрашивать, только
уныло  глядел  вслед  брату, когда тот за  спиной у родителей  крался вон из
квартиры. А потом вдруг настал день, когда Гас знаком показал ему: идем!
     Барри прямо-таки ошалел от счастья. Он шел за Гасом, на несколько шагов
отставая от брата, который быстро лавировал в  толпе прохожих. По эскалатору
они спустились под землю, на один из пешеходных уровней, знакомый Барри лишь
постольку, поскольку иногда в субботу после обеда родители брали его с собой
по  магазинам.  Все здесь было совершенно не так, как  на поверхности,--  ни
одного  автомобиля, зато  полно  места для людей,  которые могли  ходить где
угодно, не думая  ни о  каких правилах. По расположению магазинов можно было
сообразить,  что возникли они вблизи  станций подземки, там, где чуть не все
обитатели квартала проходили дважды в день--по дороге на работу  и с работы.
Здесь сияло море огней, здесь были витрины, полные дорогих товаров, сверкали
стекла  и зеркала,  покоряя  слух  покупателя,  лилась  музыка  из  десятков
динамиков,  стояли в напольных пластиковых вазах цветы, пестрели  украшения,
разложенные на столиках, стенды с  открытками и книжками карманного формата,
гул голосов  заливал все вокруг  мягкой волною, а из  зарешеченных отверстий
климатизатора выплескивался поток почти ощутимо  густого воздуха. Барри хоть
и боялся  потерять брата  из  виду,  но  все  же нет-нет да  и поглядывал на
замечательные  картины, мелькавшие с обеих  сторон: газетчики,  музыканты  и
певцы, полицейские и  попрошайки,  сосисочная,  люди на высоких табуретах, а
перед  ними  хотдоги,  вазочки  с  мороженым,  бутылки  кока-колы.  Подъезды
универсальных  магазинов,  кинотеатры непрерывного  показа, бары с  красными
шторами, монахини, накрашенные девицы.
     Мало-помалу они выбрались из давки.  Редкие  слепяще-яркие,  защищенные
сеткой  фонари освещали  эти  места,  товары  в  магазинах  были  дешевле  и
упакованы  похуже,  табачная лавка, дешевый  антиквариат, там  и сям  стоят,
прислонясь к  стене,  руки в брюки, люди в грязных  спецовках, в  нишах спят
пьяные. Эскалаторов здесь не было, здесь ходили по бетонным лестницам. Узкие
коридоры,  звездчатые  развилки,  афишные  щиты  в  рваных  клочьях  бумаги,
древесная  стружка  и ошметки  бумаги  под ногами. Гас  еще ускорил шаги,  и
Барри, догнав  его,  искоса посматривал  на брата:  Гас с  решительным видом
глядел  вперед,  ясно  было, что  он  здесь как дома. Да  он наверняка везде
чувствует себя как дома.
     Впереди слышен глухой шум, изредка даже сиплые крики... Они свернули за
угол, коридор  немного  расширился. Тут  собрались  десятка два мальчишек, в
большинстве  постарше  Гаса,  они  следили  за  игрой,  то   и  дело  криком
подбадривая участников. Игра  чем-то напоминала  теннис: две команды по пять
игроков посылали мяч в стены, отбивая его тяжелыми пластмассовыми ракетками.
     Гас и Барри присоединились  к  зрителям.  Игра  была яростная  -- в ней
требовались и ловкость,  и грубая сила. Барри хотя и не знал  правил, но все
же смекнул,  что дело здесь шло не в последнюю очередь о  том, чтобы попасть
мячом в противника и вынудить его сдаться.
     По дружным  восторгам  болельщиков команды-победительницы Барри  понял,
что встреча  закончилась. Один из  мальчишек подошел  к Гасу и,  показав  на
Барри, спросил:
     -- Это он? Гас кивнул.
     Мальчишка смерил Барри пристальным взглядом.
     -- Ладно, берем!
     Гас повернулся к Барри.
     --  Слыхал?  Тебя приняли.--Он дружески  ткнул  брата  в бок.--  Видишь
черную  линию на полу? Это граница игрового поля. Если мяч упадет за нею, ты
его подберешь и бросишь мне. Понял? Мне, и больше никому!
     От волнения Барри толком не мог говорить, едва выдавил шепотом:
     -- Порядок!
     На  площадку вышли  Тас и еще несколько мальчишек; в руках  у них  были
ракетки   команды-победительницы.   На  второй  половине   поля  выстроились
соперники.
     Началась  первая  перекидка, и  очень  скоро Барри  пришлось взяться за
дело. Как  выяснилось,  за мячом  бегал  не  он  один. Его оттолкнули, и мяч
достался другому, который и  бросил его  на площадку--конечно, не Гасу. Судя
по всему, у каждого из игроков был свой  собственный  подносчик. Тому, кто в
конце концов получал мяч,  разрешалось отбить его, и находился он при этом в
меньшей опасности, чем остальные четверо, которые  стояли на передней линии,
близко  от  противника.  Нередко  как  раз  на  них  и сыпались молниеносные
встречные удары, а при этом легко было вылететь из игры.
     Разобравшись в  этих тонкостях, Барри  решил, что  поддержать  Гаса для
него дело  чести. Не щадя  себя, он  кидался в мельтешащий клубок,  возмещая
ловкостью недостаток силы. Он  был не хуже других, а может, и чуточку лучше.
И когда во время короткого перерыва Гас кивнул ему, он почувствовал, как его
захлестывает гордость.
     С того дня Барри всегда  сопровождал  Гаса,  когда  тот шел  играть.  И
каждый  раз это  было настоящее приключение.  Уже  сама  дорога  по торговым
улицам,  роскошные вещи за стеклами  витрин,  элегантные  мужчины и женщины,
мелькавшие  порой  словно  экзотические  птицы...  Да и  играть  было ужасно
интересно, ведь теперь он с каждым днем  все лучше разбирался в правилах. За
игрой  он  забывал  обо  всем,  видел  только  быстрые движения  участников,
мельканье мяча, контуры игрового поля, других мальчишек-подносчиков, которые
постараются отнять у  него  удачу. Он внимательно следил за каждым поворотом
игры,  пытался предугадать, куда  полетит мяч, чтобы  в  случае чего  первым
схватить его. Шум игры музыкой звучал в его ушах -- свист рассекающих воздух
ракеток,  глухие удары мяча, шарканье  подошв... Не было для  него мгновений
чудеснее тех, когда он держал в руке мяч -- символ своей удачи! Так  здорово
--  ощущать  ладонью  гладкую  поверхность  эбонита,  под  которым  прятался
стальной  шарик. Несколько раз ему досталось  этим мячом--удары были резкие,
поначалу они слегка оглушали, лишь немного погодя открывалась сильная боль и
на месте удара набухал большущий желвак.
     Временами  возникали помехи, правда не слишком серьезные.  Меньше всего
хлопот доставляли случайные  прохожие, которые знать не  знали,  что  в этой
части   подземных   переходов   обосновалась  ребятня.   Их   быстро   учили
уму-разуму--бранью и грубыми тычками. Игра на несколько минут прерывалась, и
они всем скопом бросались на чужаков.
     Иногда  заявлялись  подростки,  ребята  постарше, которые  забавы  ради
прогоняли малышей,  отнимали у них ракетки, били фонари, раздавали направо и
налево пинки и  затрещины. Обычно проходил еще  день-другой,  пока городские
ремонтники устраняли повреждения.
     Однажды  нагрянула  полиция--то ли прохожие нажаловались, то  ли служба
порядка заметила, что повреждения чаще всего бывают именно в этом углу.
     Произошло это как раз, когда один из игроков команды  противника послал
мяч   далеко   в  коридор--удобный  случай  для  шустрого  Барри   опередить
соперников. Барри пропустил мимо ушей предостерегающий крик, не заметил, что
никто из подносчиков даже и не подумал гнаться за ним, и вдруг увидел  перед
собой реальность, которая в  первую  минуту  буквально  ошеломила  его: один
полицейский цапнул его за воротник, а другой нагнулся за мячом и показал его
остальным, словно добычу. Барри и мяч -- вот все, что попало в руки полиции,
остальные ребята разлетелись,  как подхваченное  вихрем  конфетти, исчезли в
боковых коридорах,  в  люках вентиляции, в  контейнерах очистной  службы,  в
канализации...
     Несколько  часов  Барри продержали в участке,  требовали назвать  имена
других мальчишек--судя по всему, за  ними водились и иные грешки,  о которых
Барри не знал. Под яркими лучами юпитеров он вспотел и прямо-таки изнывал от
жажды. Но все равно не сказал  ни слова. Потом родители забрали его домой, и
недели  две-три  он  вечерами  сидел  в  квартире,  под  замком -- время игр
кончилось.



     Барри добрался до центра. Едет медленно, озираясь по сторонам. Машин на
улицах  мало,  зато множество людей: толпятся  возле  баров и увеселительных
заведений. Обрывки  музыки, пронзительные  рекламные  призывы из  мегафонов.
Оглушительный  шум.  Стены домов  тоже  пестрят назойливой  рекламой,  сияют
неоном, мигающими  гирляндами  лампочек.  Несколькими  кварталами  дальше...
Здесь поспокойнее. Отыскав гостиницу, Барри ставит машину в подземный гараж.
     Запах смазки.
     Он   садится   в  лифт,  поднимается  на   первый   этаж,   подходит  к
администратору.
     Барри. Есть свободные номера?
     Человек в серой ливрее неодобрительно разглядывает его. Потом снимает с
доски ключи.
     Администратор. А как же, мистер...  (Пододвигает  Барри регистрационную
книгу.) Будьте добры, запишите свою фамилию.
     Барри записывает, берет ключи. Секунду медлит.
     Барри. Вы слыхали про Гаса Гриффина?
     Администратор. Ну, знаете ли! Кто ж про него не слыхал?!
     Барри. Большая шишка в городе, а?
     Администратор. Пожалуй что так.
     Барри. Мне бы хотелось его увидеть.
     Администратор.  Увидеть?  Чего проще...  Возьмите  в видеотеке  парочку
кассет. Все его речи записаны на пленку. Первый призыв к освоению Сириуса...
Классно! Да вы наверняка и сами знаете!
     Барри. Пожалуй, я возьму эту пленку. Где у вас видеотека?
     Администратор. В подвале.
     Барри. Прямо сейчас и зайду. А сумку пусть отнесут ко мне в номер.
     Администратор. Непременно.



     Барри  в  видеотеке.  Несколько  телевизоров,  кресла, звукоизолирующие
перегородки.
     Барри один. Ставит кассету, нажимает на кнопку воспроизведения.
     Пощелкиванье, потом  звуки  фанфар,  мелодию  подхватывает  оркестр. На
экране  вспыхивают переплетенные буквы "СТ",  а  внизу-- для тех, кто еще не
знает,--подпись:  "СИРИУС-ТРАНЗИТНЫЙ".  Потом  в  кадре  возникает  панорама
звездного неба, и  поверх  нее  во весь экран  снова тот  же  вензель  "СТ".
Наплывами--созвездия, одно, другое,  третье;  затем как бы  полет  в глубины
космического пространства... Яркая точка набухает, вырастая в  шар, зеленый,
вращающийся шар...
     В  кадре появляется человек в костюме астронавта, он заметно  похож  на
Барри, но старше, крупнее, увереннее, Гас Гриффин.
     Гас.  Вы  уже  догадались...  Да,  это  она,   наша   новая  планета  в
окрестностях  Сириуса.   Наши   астронавты   открыли   тысячи   планет,   но
эта--подлинная сенсация. Копия нашей Земли.
     Корабль  заходит на посадку. Ледяные пики гор, ущелья  с искрящимися на
солнце водопадами, пышная растительность чуть  не до самой границы снегов...
Горы  уплывают  из  кадра,  просторная  равнина,  луга, заросли  кустарника,
редколесье...
     Гас. Пригодный для дыхания  воздух,  питьевая  вода,  множество дичи...
Рай!  И  вот этот вновь открытый  мир  нам  предстоит  заселить. Уже создана
фирма, которая займется освоением  и организует перевозки. Люди, не упустите
свой  шанс!  Это--приключение, подарок человечеству от судьбы.  Приходите  к
нам, все в ваших  руках!  Участвуйте в освоении планеты -- и вы сможете сами
выбрать для себя землю! Приходите, люди, давайте работать  сообща. Приходите
в "Сириус-Транзитный"!
     На  экране  чудесные  края  -- лесные  поляны, заросший  цветами  берег
озера...
     Виденье   исчезает,  снова  вспыхивают  многозначительные  буквы  "СТ".
Заключительный   аккорд  фанфар.   Странное  чувство:  гордость  пополам   с
умилением.  Секунды через две-три Барри встает, выходит  из просмотровой. За
дверью, на выдаче--девушка. Легкий аромат лаванды.
     Барри. У вас есть план города? И адресная книга?
     Нелли. Конечно, мистер. Даже  бесплатно!  (Пододвинув ему то  и другое,
она  бросает  взгляд  на  счетчик.) Триста десять  секунд  демонстрационного
времени. С вас шесть двадцать.
     Барри отсчитывает деньги, потом  листает адресную книгу, что-то ищет на
карте и наконец складывает ее.
     Барри. Возьму на время!
     Девушка  открывает  было  рот,  собираясь  возразить,  но в  итоге лишь
пожимает плечами.



     Барри снова сидит  за  рулем,  разложив  рядом на сиденье  план города.
Места   вокруг   тихие,   спокойные,   и  он  сбавляет   скорость,  пытается
сориентироваться... Ставит машину у тротуара и, сунув карту в  карман,  идет
дальше пешком. Перед  ним что-то вроде парка; он приостанавливается, заметив
табличку: ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ВХОД ВОСПРЕЩЕН!
     Барри шагает  дальше. Он выбирает широкую  дорожку,  выложенную цветной
плиткой, ярко  освещенную  вереницей  фонарей.  Впереди  какой-то  небольшой
домик, наверно привратницкая,  влево и вправо тянется высокий сетчатый забор
с  колючей проволокой наверху.  Когда Барри подходит к воротам,  открывается
окошко,  в котором  видна  голова охранника.  За  спиной у Барри  неожиданно
вырастают еще двое, эти в мундирах городской полиции.
     1-й охранник. Что вам угодно? Барри. Я -- брат Гаса Гриффина. По-моему,
он здесь живет? Я хочу с ним повидаться.
     Охранник презрительно смотрит на него.
     Охранник. Ничего  лучше ты не придумал? (Двум другим) Ну никак эти типы
не угомонятся. (Снова обращаясь к Барри.) Катись отсюда, да поживее, а не то
я тебя упеку за нарушение неприкосновенности жилища. Табличку видел?
     Барри.  Послушайте, я хочу поговорить с братом! Если  он узнает, что вы
меня не пустили...
     Человек в окошке делает  знак двум  другим. Они  хватают Барри за руки,
наносят ему несколько ударов.
     Ноющая боль в ребрах. Барри возвращается на улицу и сворачивает налево.
Оглядывается. Охранники  исчезли. Пройдя  метров пятьсот вдоль границы сада,
он перепрыгивает через цветочную  клумбу и под прикрытием  кустов и деревьев
снова приближается к запретной зоне.
     Еще  несколько метров--и  он у  забора. Уже собираясь шагнуть  к сетке,
замечает на колючей проволоке изоляторы. Медлит.
     Собачий лай--как гром среди ясного  неба. Барри резко поворачивается --
перед ним снова охранники с четырьмя псами на сворке.
     1-й охранник. Так я и думал. Ну, теперь пеняй на себя!
     Он спускает собак. 1-й охранник. Вперед! Взять его!
     Сердце готово выскочить из груди.
     Барри  не  медлит,  мчится  прочь,  во  весь дух,  собаки  за ним.  Они
настигают его, но все  же ему  удается уйти, хоть  и ценою  покусанных ног и
порванной штанины.
     Кожа на икрах саднит.
     Он поспешно садится в машину и, газанув, рывком трогает с места.



     Барри Гриффин ставит машину в гостиничный гараж. Берет ключи от  номера
и на лифте  поднимается наверх, на тринадцатый этаж.  Разыскивая свой номер,
он  замечает,  какая  здесь царит лихорадочная  суета  --  крохотные киоски,
кафетерий,  танцевальный  салон.  Гостиница,   похоже,  плавно  переходит  в
развлекательный центр. Идущие навстречу люди изумленно шарахаются в сторону,
глядя на его изодранную одежду. Гул голосов, обрывки музыки.
     Наконец он находит свой номер, но едва опускается  в кресло, как  дверь
распахивается и входят двое: парень и  девушка из обслуживающего  персонала,
азиаты, вероятно корейцы.
     Барри. Ба! Вы тут зачем? Служитель. Мы к вашим услугам.
     Барри. Но мне ничего не нужно.
     Девушка пытается затащить  его  в  ванную, а поскольку Барри упирается,
она полицейским приемом выкручивает ему руку и швыряет его на диван. Резкая,
но быстро утихающая боль в плече.
     Барри. Эй,  послушайте,  как это  понимать... Служитель.  Это входит  в
обслуживание, сэр.
     Бережно и вместе с тем решительно Барри раздевают и вталкивают под душ.
Запах мыла, горячие струи на коже. Потом ему делают массаж, девушка приносит
чистое  белье--и Барри, волей-неволей  признав,  что чувствует  себя приятно
посвежевшим, одевается.
     Ощущение чистоты и свежести; пробуждается предприимчивость.
     Служитель. Два доллара пятьдесят центов--за все. Приятного вечера!
     Барри сует парню деньги, и тот выходит, вместе с девушкой. Теперь можно
и  осмотреться: вполне приличная  комната окнами на увеселительный  квартал,
стереоустановка, телеэкран  во всю  стену  и  видеофон.  Музыка включена  на
полную  громкость, на экране мелькают кричаще-яркие  балетные  сцены.  Барри
ищет выключатели, но они, похоже, не работают. Сунув в карман бумажник и еще
кой-какие  мелочи,  он  выходит  из  номера. Всего  несколько  шагов,  и  он
оказывается в  гуще толпы, жаждущей одного--развлечений. Прислонясь к стене,
он наблюдает за людьми у игральных автоматов, и тут  к  нему подходит сильно
накрашенная блондинка. Она хватает Барри за локоть, прижимается к нему.
     Блондинка. Ну, чем займемся нынче вечерком?
     Нестерпимый запах духов.
     Барри пытается высвободиться, но от нее так легко не отвяжешься.
     Блондинка. Ты что, робкий такой или не знаешь, как вести себя с дамой?
     Кое-кто  из зевак, привлеченные этой сценой, подходят ближе.  От  толпы
отделяется еще одна девушка. Аромат лаванды.
     Нелли.  Оставь   его  в  покое,  Зисси.   Иди  отсюда,  иди!  Блондинка
встряхивает гривой  и,  пренебрежительно махнув  рукой, уходит. Барри только
через  минуту-другую, присмотревшись  как  следует, распознает, кто вызволил
его из неприятности: девушка из видеотеки,  которая  выглядит  сейчас, между
прочим,  совершенно  иначе. Темные  волосы  до  плеч, легкий  грим,  длинное
платье.
     Барри. Ах, это вы.
     Нелли. Да, я -- хотела получить назад карту.
     Барри (слегка смущенно). О-о, боюсь, я ее потерял.
     Нелли. Тем хуже для вас! Придется возместить ущерб.
     Барри. Каким образом?
     Нелли. Вы должны пригласить меня поужинать. Согласны?
     Барри. Согласен.
     Барри озирается в поисках ресторана, девушка, догадавшись, что он ищет,
показывает рукой.
     Нелли. Это вон  там. Идемте... Барри. Меня  зовут Барри.  Нелли. А меня
Нелли.
     Они пробираются сквозь толпу.



     Барри и  Нелли  сидят у  стойки ресторана-автомата.  Бифштекс  выглядит
соблазнительно, салат тоже свежий. Барри вспоминает,  что последний  раз  ел
много часов назад.
     Барри. Ну что ж, приятного аппетита!
     Нелли. И вам того же.
     Принимаются за еду.
     Пряный вкус поджаренного на гриле мяса. Нелли. Что нужно в Санта-Монике
такому, как ты?
     Барри. Такому, как я?
     Нелли. На авантюриста ты не похож. На игрока тоже. Работу ищешь?
     Барри. Здесь ведь есть работа, верно? Ты разве не слыхала про Сириус?
     Нелли (с расстановкой). Про Сириус? Ты собрался на Сириус?
     Барри. А почему бы и нет?
     Нелли. На Сириус... туда многие  рвутся. А  удача  --  она  выбирает не
каждого.
     Барри отправляет в рот большой кусок бифштекса. Улыбается.
     Вкус жира на языке и небе.
     Барри. Думаю, у меня есть шанс. Слыхала о Гасе Гриффине?
     Нелли. Что за вопрос!
     Барри кладет нож и вилку.
     Барри. Он мой брат.
     Нелли перестает жевать. Нелли. Да что ты говоришь?
     Барри. Не веришь?
     Нелли опять принимается за еду, продолжая говорить с полным ртом.
     Нелли. Послушай, Барри, со мной этот номер не пройдет.  Если хочешь мне
понравиться, придумай что-нибудь новенькое.
     Барри. Почему ты мне не веришь?
     Нелли. Историю Гаса Гриффина все наизусть знают. Он найденыш, и семьи у
него нет. Жил на  свете один-одинешенек,  а вон ведь как высоко взлетел.  От
чистильщика  сапог и судомоя  до руководителя "Сириуса-Транзитного". То, чем
стала нынешняя Санта-Моника, целиком его заслуга. Гаса тут у  нас в обиду не
дадут. Так что ты  эту свою басню никому  не рассказывай, а то неприятностей
не оберешься.
     Барри лезет было за документами, но, помедлив, опускает руку. Барри. Но
я же могу доказать, я правда его брат.
     Нелли. Ах,  да брось ты, Барри. Парень ты хороший  и  наверняка отлично
проведешь в  городе пару деньков. А потом навостришь лыжи  и все позабудешь,
как ничего и не было.
     Барри  (раздраженно). В сущности, какая разница, веришь ты мне или нет.
Но почему, черт побери, у меня не может быть шансов попасть на Сириус? Нелли
отодвигает тарелку и  пригубливает свой бокал. Нелли. Господи боже  мой! Как
по-твоему,  сколько людей наскребают  последние деньжонки, чтобы  приехать в
Санта-Монику? Они все воображают, что только их тут и дожидаются.
     Барри  (перебивает).  Но люди-то  нужны...  Сириус --  это  неосвоенные
земли...
     Нелли.  Знаешь,  сколько  народу приходит  каждый день?  Со всех концов
света едут. Господа из "Сириуса-Транзитного" могут выбирать. (Она критически
смотрит на него.) С какой стати им брать именно тебя?
     Барри. Даже если  Гас  не поможет,  у  меня  есть права пилота  первого
класса. Пять лет на линии проработал. Аттестаты отличные. Прежде чем с такой
работы  уйти, сто  раз все  обдумаешь.  Скажи лучше, что надо сделать, чтобы
меня внесли в список.
     Нелли. Обратись в управление кадров. А там видно будет.
     Барри. Так я и сделаю, не сомневайся.
     Нелли встает, расправляет  платье. Нелли. Предлагаю сегодня  больше  об
этом не говорить. Согласен?
     Барри. Ладно. Она целует его в щеку. Легкое прикосновение приятно.



     Нелли  ведет  Барри  в  игорный  клуб.  Сначала  они пытают  счастья  у
автоматов, потом -- в электронной рулетке.
     Барри проигрывает, но не расстраивается.



     Выпив  бокал-другой,   они  идут   в   дансинг.  Зажигательные  пассажи
африканской  музыки,  подчеркнутый  ритм,  приглашающий  потанцевать.  Барри
соблюдает уговор: ни  о брате, ни о своих планах  не заикается. Игра  огней,
движение вокруг, музыка, вино... Все это кружит голову, пьянит.
     Терпкий вкус коктейля. Музыка замедляется, становится более  спокойной,
почти романтической.
     Барри привлекает Нелли к себе, ему хорошо. Аромат лаванды.
     Берет с ночного столика бумажник Барри, открывает... Ее лицо, несколько
помрачневшее, опять веселеет.
     Нелли. Не знаю, чего ты хочешь, на несколько дней еще вполне хватит.
     Барри. Да будет тебе, Нелли, лапочка.
     Он опускается на кровать, протягивает к Нелли руки. Она садится к  нему
на колени. Целуются. Барри ощупью отыскивает выключатель.
     Верхний свет гаснет, остается только ночник.
     Барри. Хотя бы здесь доллар не нужен. Нелли. О чем ты, милый? Барри. Ни
о чем, Нелли, ни о чем... Сильный запах лаванды.



     Барри  приводит  Нелли  к  себе.  Телевизор  по-прежнему  работает,  из
стереоустановки гремит музыка.
     Барри. Где же выключается эта чертовина? Нелли. Не так все просто: надо
бросить доллар.
     Она показывает на ряд прорезей возле выключателя.
     Барри. Да, тут смотри в оба: как липку обдерут!
     Бросает в щель доллар, телеэкран гаснет.
     Нелли. А еще вот сюда, Барри! Барри. Зачем?
     Нелли. Чтоб нам не мешали. Барри. Невероятно!
     Нехотя следует совету Нелли. Нелли. По-твоему, это не стоит того?
     Она  подходит  к  Барри,  обнимает,  целует.  Потом,  чуть  отстранясь,
испытующе смотрит на него.
     Нелли. Может, у тебя нет больше денег? Ну-ка, поглядим!



     Проснувшись  утром,  Барри  с  трудом  вспоминает,  где он.  Озадаченно
озирается. Он один, постель смята, горит ночник, но сквозь жалюзи на кровать
падают полосы солнечного света.
     Голова точно обручем стиснута.
     Охая,  Барри  садится.  На  ночном  столике  лежит его  бумажник, рядом
записка. Он берет ее, читает: счет за  оказанные  услуги (включая пять часов
сверхурочных)--120 долларов. Барри сминает записку, бросает на пол.  Зевнув,
опять укладывается.
     В дверь стучат. Дверь отворяется, входят вчерашние парень и девушка.
     Служитель. Восемь утра, сэр. Пора принять горячую ванну.
     Девушка подходит  к  окну, начинает  поднимать жалюзи. Барри. Слушайте,
мне бы еще чуток поспать. Парень в белом комбинезоне пожимает плечами.
     Служитель.  Сожалею, сэр. Вы должны...  Барри. Один час  сна.  Сколько?
Служитель. Пять долларов, сэр.
     Барри достает  монету в  пять  долларов, кидает парню. Тот  делает знак
своей спутнице, она опускает жалюзи.
     Служитель. Приятного отдыха, сэр.
     Они выходят. Барри, качая головой, смотрит им вслед, потом снова ныряет
под одеяло.



     Спустя два часа Барри входит  в офис  "Сириуса-Транзитного".  Некоторое
время он плутает -- это целый лабиринт зданий, там и сям соединенных крытыми
мостиками, коридоры,  холлы, дворики  с фонтанами.  Наконец  он  попадает во
флигель менее парадного вида и, свернув за угол,  видит в коридоре длиннющую
очередь. Он проходит мимо нее, читает табличку на дверях: УПРАВЛЕНИЕ КАДРОВ.
Оборачивается,  с  сомнением  глядит  на  вереницу ожидающих, затем на часы.
Решительно пробует открыть дверь, и очередь немедля становится на дыбы.
     1-й мужчина. Ишь,  какой шустрый выискался!  В хвост  давай  становись,
парень, а не в голову!
     2-й мужчина. Тоже мне, ловкач!
     Теперь Барри приглядывается к  этим людям внимательней.  Все они на вид
какие-то  жалкие,  одеты  плохо,  некоторые  производят  впечатление  не  то
больных, не то калек;  преобладает молодежь--от двадцати до тридцати, есть и
женщины.
     Запах пропотевшего белья.
     Барри встает в хвост очереди.  Потом обращается к тощему бледному парню
с жидкими волосами, который стоит впереди него.
     Барри. Это надолго?
     Парень. Сегодня точно не попадем, разве что завтра. Эти сволочи мурыжат
нас тут, пока не почернеем.
     Барри. Сегодня, значит, не попадем?
     Парень  беззастенчиво  глазеет  на Барри. Парень.  Тебя что вышибли? Он
хватает Барри за рукав пиджака, щупает ткань.
     Парень. За это вот тебе  по-честному  отвалят полета! С такими деньгами
на всю катушку "двинешься". Показать лавочку?
     Барри с омерзением отшатывается.
     Барри. Только завтра! Чего терпеть не могу -- так это стоять в очередях
и ждать.
     Парень. Раньше я тебя тут  вроде  бы не видал.  Да  и не похоже, что  с
башлями у тебя туго.
     Барри.  Ты  на  что намекаешь? Здесь  разве не  управление  кадров? Мне
работа нужна.
     Парень  (смеясь). Господи,  работа ему  нужна! А  нам,  по-твоему,  что
нужно?
     Барри. Н-ну... в самом деле, что?
     Парень. Все тут лицемеры хреновые, вроде  нас с тобой. Все ведь  знают:
стоит  один  раз вылететь с работы, и другой ты уже  не получишь.  Вот нам и
суют  десятку  в зубы,  чтоб  на  неделю от  нас  отвязаться. А называют это
"социальной помощью". Ты присмотрись, кто тут отирается--сплошь подонки. Что
с них возьмешь!
     Барри. А как же  неосвоенные земли на  Сириусе? Ты там бывал? Расскажи,
там правда так красиво?
     Парень  (задумчиво).  Сириус...  О-о, Сириус далеко, очень,  знаешь ли,
далеко. А мы здесь...
     Некоторое время Барри слушает его, потом молча уходит. Еще раз  обводит
взглядом очередь. В нем закрадывается подозрение, что здесь что-то не так --
это вовсе не окрыленные надеждой молодые люди, стремящиеся  к освоению новых
земель.
     На сей раз он не позволяет остановить себя у двери, нажимает на ручку и
входит в управление кадров. Коридор взрывается возмущенным криком.
     Толпа.  Нет,  вы  гляньте на него! Эй,  малый, мы  первые! Ну, попадись
только! В конторе стоят несколько столов, за каждым чиновник, а против него,
на  простом  жестком стуле,-- проситель.  Один из чиновников,  услыхав  шум,
поднимает  голову,  неодобрительно  смотрит  на  Барри,  встает и  идет  ему
навстречу.
     Чиновник. Чем могу служить, мистер?
     Барри.  Мне бы хотелось  получить  работу на Сириусе. Я пилот. Полагаю,
могу быть вам полезен.
     Чиновник. Ну разумеется, мы очень рады молодым  пилотам. Вас уже внесли
в список?
     Барри. В какой список?
     Чиновник. Ничего  страшного.  Я  дам  вам  записку.  Идите  в  шестьсот
семнадцатую комнату, этажом выше.
     Барри   (неуверенно).   Тут  еще   одно   дело.  Может  быть,  вы   мне
посодействуете.   Я  брат  Гаса  Гриффина...   (Достает  бумажник,  вынимает
удостоверение.)  ...Мне бы хотелось поговорить  с  ним. Вероятно, он  Где-то
здесь? Чиновник смотрит на него слегка озадаченно.
     Чиновник. Но,  мистер,  это  вам совершенно ни  к чему!  За  дверью  по
крайней  мере  пяток  таких,  что выдают  себя  за родных  и  знакомых  Гаса
Гриффина.
     Он  подходит  к двери, распахивает ее.  Чиновник.  Эй,  Стив,  ты  ведь
близкий друг Гаса Гриффина, верно?
     От  толпы  отделяется сутулый  мужчина лет  тридцати, волосы  темные, с
проседью, лицо в морщинах.
     Стив. Само собой! Вот он я. Как там  старина Гас?  Хочет потолковать со
мной?
     Его лицо расплывается в ухмылке--Барри толком не понимает, шутит он или
говорит всерьез.
     Чиновник. Гляди, это вот брат Гаса, не хочешь с ним поздороваться?
     Очередь громко хохочет.
     Стив подбегает к Барри, хлопает его по плечу, трясет ему руку.
     Стив.  Здорово,  сынок! До  чего ж  я рад  тебя  видеть! (Обернувшись к
другим.) Он, кажись, меня не узнает!
     Громовой хохот.
     Стив. Неужто добряк Гас  тобой не интересуется? Неужто  не  рад, что ты
здесь? Не расстраивайся,  на меня ему тоже наплевать. Он  нас обоих забыл. А
поэтому подкинь-ка мне  деньжат, ты  ж,  в  конце  концов,  младший братишка
великого босса!
     Чиновник  следит  за  диалогом  с  явным  удовольствием,  очередь  тоже
наслаждается спектаклем. Но когда Стив,  пользуясь случаем, норовит пролезть
в передние ряды, его бесцеремонно отшвыривают.
     Чиновник. Ну  все, хватит!  (Повернувшись  к  Барри.)  Будьте  здоровы,
мистер!
     Секунду он смотрит Барри вслед, потом захлопывает дверь.



     Барри  поднимается этажом  выше,  отыскивает комнату  617,  стучится  и
входит. Толстячок средних лет встает из-за стола, приветствуя Барри.
     Тот вручает ему записку, толстяк читает, просит Барри садиться.
     Чиновник (себе под нос). Вы, значит, пилот... Хотите на Сириус...
     Барри достает из нагрудного кармана пачку бумаг.
     Чиновник. Прекрасно, прекрасно... Вас немедля зарегистрируют.
     Он садится к дисплею, набирает на клавиатуре какие-то данные. Чиновник.
Позвольте ваше удостоверение.
     Барри подает ему  документ. На дисплее один за другим мелькают портреты
молодых людей.
     Чиновник (себе под  нос). Маленькая  формальность, недоверие тут ни при
чем--вы ведь понимаете... Барри. Ну разумеется.
     Чиновник нажимает на кнопку, экран гаснет.
     Чиновник. Как видите, все в порядке. Все замечательно.
     Барри. У вас есть для меня работа? Когда можно приступить?
     Толстяк встает, сияя благожелательством. Кладет руки Барри на плечи.
     Чиновник. Наберитесь еще немного терпения. Претендентов у нас много, но
большинство, увы, никуда не годятся. А  вот  ваши  аттестаты! Вы  без  труда
выдержите испытания.
     Барри. Испытания? А когда? Когда они будут?
     Чиновник.  Как  я уже говорил,  претендентов  много. Но я включил вас в
список очередников. Возможно, вам повезет, и очередь подойдет быстро.
     Чиновник склоняется над столом, накарябывает на листке несколько слов.
     Чиновник. Вот! Наведайтесь завтра! Придете прямо  ко мне. Я все сделаю,
чтобы вам помочь. Желаю удачи!
     Барри пожимает толстяку  руку и выходит. Не  успев отойти  от двери, он
сталкивается с мальчиком, одетым в куртку с вышитым вензелем "СТ".
     Мальчик. Прошу вас, сэр, сюда.
     Барри изумленно глядит на него. Мальчик подводит его к одной из дверей,
отворяет ее.
     Мальчик. Сюда, пожалуйста.
     Барри останавливается на пороге, глядит по сторонам. Перед ним большая,
со  вкусом обставленная  комната  -  окно  во  всю  стену,  ковры,  огромный
письменный стол. За столом молодая женщина, очень хорошенькая, темноволосая,
с овальным личиком,--южный  тип, воплощенная грация и изящество. Она встает,
протягивает Барри руку.
     Прохладное дуновенье от вентилятора.
     Ютта. Извините,  что я  вас задержала. У меня сугубо приватный интерес.
Совершенно случайно услышала, что вы здесь.
     Она листает бумаги;  Барри видит, что это  ксерокопии  его  документов.
Ютта  сует  их в приемную  щель  какой-то  машины,  та  начинает  двигаться,
разрезая страницы на мелкие клочки.
     Ютта. Это никого не касается. Идемте отсюда, а то ведь наверняка кто-то
подслушивает.
     Она  жестом  показывает на  контрольный  пульт, на  микрофоны и  камеру
видеофонной сети.
     Ютта. Позвольте пригласить вас на кофе. Это близко, лифтом поднимемся.



     Кафе-бар на крыше центрального корпуса.  Чудесный вид на Санта-Монику и
далеко за пределы  города,  до  самого ракетодрома. Корабли стартуют  каждые
полминуты,  целыми группами,  и  даже  на  фоне  белесо-голубого неба  пламя
двигателей слепит глаза.
     Ютта и Барри выбрали столик на смотровом балконе;  официант расставляет
перед ними чашки, наливает кофе.
     Ютта дожидается, пока он уйдет.
     Ютта. Вы брат Гаса Гриффина, я ужасно рада, что нашла вас. Почему вы не
предупредили о своем приезде?
     Барри (неуверенно). Хотел  сделать Гасу сюрприз. Решение  пришло как-то
вдруг,  неожиданно,--и  вот я здесь.  Пробовал дозвониться, навестить, но не
сумел его разыскать.
     Ютта. Гас очень занят. Вы же знаете, какова его роль в этом городе.
     Барри. Конечно.
     Ютта. Вот и надо было предупредить. Вы впервые здесь?
     Барри кивает.
     Ютта. Ясное дело, откуда вам знать, как тут все обстоит.  Гас не просто
президент "Сириуса-Транзитного", он  еще и  знаменитость. Идея  принадлежала
ему  самому:  он  не  хотел  окапываться за  столом, принимать  решения  при
закрытых  дверях... Он тип  современного руководителя и работает в открытую.
Так  повелось  с  самого   начала.  Вы   ведь  знаете  его   первое  большое
выступление... Когда он призвал к освоению Сириуса?
     Барри опять кивает.
     Барри. Почему я не могу попросту с ним связаться? Мне везде отказывали,
даже высмеивали.
     Ютта снисходительно глядит на него.
     Ютта.  Я  же сказала:  он--знаменитость.  Кто к  нему только не рвется,
любыми  средствами! И  чего они только  не требуют.  Одним  нужен всего лишь
автограф, фотография  с посвящением. Другие думают, что он даст им денег или
работу.  Ведь они доверяют  ему--именно с таким расчетом он и создавал  свой
имидж. Да он и в самом деле  постоянно трудится ради всеобщего блага. Только
вот о каждом в отдельности заботиться не может. Мы  должны оберегать  его...
Вопреки его желанию.
     Барри. Да, но...
     Ютта. Для них все способы хороши. То на давнее знакомство ссылаются, то
за родственников себя выдают. Иные являются с подарками, которые обязательно
надо  передать из рук в руки, другие  уверяют, будто имеют для него какие-то
важные сведения. Все они обманщики.
     Барри. Но мне вы верите? Или нет?
     Ютта кладет руку ему на плечо.
     Ютта. Конечно, верю. Безусловно. Вы совсем другое дело.
     Она пристально смотрит на него.
     Ютта (задумчиво,  не столь официально). Вы похожи на него. Да, так  Гас
выглядел,  наверно, еще год-другой назад.  Вы  моложе и мягче,  но  сходство
неоспоримо... Удивительно!
     Барри. Когда же я увижу Гаса? Он наверняка обрадуется.
     Ютта.  Конечно,  обрадуется!  Жаль,  правда...  Но  сейчас   у  него  и
пятнадцати минут свободных не найдется.
     Она жестом показывает на космопорт.
     Ютта. Посмотрите, сколько у нас  работы!  Осваивать целую  планету--это
вам  не пустяк.  Вы даже не представляете, сколько  всего надо  как  следует
обдумать  и  учесть.  Мы  на  решающем этапе,  и Гас  хочет исключить  любые
случайности. Он за всем следит сам, успевает повсюду. Обстоятельства в самом
деле уникальные... К вашему сожалению. Наверно, я вас разочаровала?
     Барри. Но должна же быть какая-то возможность...
     Ютта. Я вам помогу. Если действовать по инструкции, вы никогда брата не
увидите. Но я, кажется, знаю один способ...
     Ютта смотрит на часы: похоже, ей вдруг стало некогда. Она встает.
     Барри тоже.
     Ютта. Давайте встретимся... Может, сегодня  вечером? Вам удобно? Барри.
А где?
     Ютта. В баре  отеля "Шератон".  Не  возражаете? Барри. О нет. В восемь?
Ютта. Лучше  бы чуть попозже. В десять. Барри.  Хорошо. Я приду.  И  спасибо
вам...
     Ютта с улыбкой протягивает ему руку.
     Ютта. Зовите меня Юттой. До свидания, Барри. Барри. До свидания, Ютта.

     Нью-Йорк, Бостон, Чикаго  -- один исполинский город,  раскинувшийся  по
озерной равнине  на  многие  сотни  километров, до  самой  Атлантики. Только
станции   подземки   напоминали   о   прежних    названиях:   "Нью-Йоркский;
муниципалитет", "Чикагский аэровокзал", "Бостонский клуб св. Патрика".
     Лишь кое-где уцелели  остатки старинных  домов, сады  и парки; они были
отданы ученым, а всем остальным доступ туда был воспрещен. Даже  не верится,
что где-то на юге  и на  западе есть  якобы  еще  нетронутая  природа--горы,
дремучие  леса,  пустыни,  еще  не  заселенные  человеком, не  засеянные, не
климатизированные.  А над  этими просторами  якобы синеет небо,  прозрачное,
точно купол  из  синего стекла, а не висит смог из  пыли,  сажи и  крохотных
капелек нефти, вынуждающий средь бела дня включать искусственное освещение.
     Заметно  нарушали  эту  унылую  мозаику  из бетона  и  пластика  только
аэродромы  для  внутриконтинентальных  рейсов, с  косой  штриховкой  ВПП, да
трансконтинентальные ракетодромы с их обугленными посадочными полями. Ракеты
стартуют вертикально,  поэтому  собственно стартовые  площадки для  ракетных
лайнеров  были очень невелики, хотя на самом деле места требовалось  гораздо
больше: вокруг  широким двухкилометровым  кольцом  тянулась  защитная  зона,
население  которой пришлось эвакуировать, еще  когда освоение  новой техники
только начиналось.  Это  была  мера предосторожности,  ведь катастрофический
взрыв  на  одном  из  европейских  paкетодромов  унес  сто тысяч жизней. При
тамошней  нехватке пространства  жилые  районы  непосредственно  примыкали к
ракетным  портам; здесь, в  Америке, правительство предприняло  определенные
шаги,  чтобы обезопасить  население.  Людей в  приказном  порядке отселили в
другие места, которые почти совершенно не отличались от прежних.
     Гас  и Барри  жили как  раз  неподалеку от такого  ракетодрома, всего в
нескольких  километрах.  Доступ в кольцевую  зону здесь тоже  был воспрещен,
только  ведь охота пуще неволи, а лазейка всегда найдется.  Вот и обретались
там  всякие  отщепенцы, асоциальные  элементы, беглые  преступники, люди без
роду, без  племени,  незарегистрированные наркоманы,  лица, преследуемые  за
политику, анархисты. Возможно, среди них были и шпионы с Востока, ведь--хотя
об этом уже и думать забыли -- война,  вспыхнувшая не один десяток лет назад
в Северной Азии, еще продолжалась. Пустые дома старели и  разрушались, улицы
были  усеяны  обломками,  а  кое-где стали  непроходимы.  И  на  всем  лежал
мерцающий серебристо-серый  налет-- остаточный  продукт  сгорания  ракетного
топлива.   Мрачный  лабиринт  без   уличных  фонарей,  без   водопровода   и
электричества.   Днем  сюда   по  крайней  мере  заглядывали  лучи   ядерных
светильников,  "подвешенных"  на  километровой  высоте в  помощь  солнечному
свету,  едва пробивающемуся сквозь шапку  смога, но по  ночам в зоне  царила
кромешная тьма.  Лишь  временами ярко полыхал  над этим  призрачным пейзажем
трепетный багровый  отблеск стартового пламени, и  тем непрогляднее казалась
чернота, заливавшая округу в следующий миг.
     Зона, точно  магнит, притягивала банды подростков, которыми кишмя кишел
огромный город. Остаться  в  стороне  от этих  группировок  было практически
невозможно, ведь каждая из них сулила своим участникам какую-никакую защиту,
а при нападениях конкурирующих банд--хотя бы месть.
     Гасу тогда было тринадцать, он  примкнул к  "Огненным всадникам" и, как
обычно в подобных случаях, скоро занял там солидное положение. А Барри опять
оказался в  проигрыше, опять волей-неволей следил  за  жизнью старшего брата
издалека  -- когда тот изредка рассказывал ему о своих подвигах. Рассказывал
об испытаниях  мужества, какие должен  был  пройти  каждый,  желающий  стать
постоянным  членом банды, расписывал  их  базу в запретной зоне -- брошенный
фабричный  цех, который  они  приспособили для жилья, натащив туда мебели из
окружающих  домов,--говорил о набегах в различные части  города.  Хотя порой
они забирались в магазины и прихватывали там добычу, ни воровство, ни грабеж
не были для них самоцелью, речь шла совсем о другом. По существу. У них ведь
всего  хватало--их  кормили-поили,  одевали и обували, у всех  был  дом, все
ходили в  единую обязательную школу,  которая  обеспечивала  старательным  и
смекалистым  реальные шансы: по результатам  проверок умственного  развития,
регулярно  включаемых  в  учебный  план,  компьютеры   определяли,  в  каком
направлении стоит продолжать учебу, так каждый и шел своим собственным путем
к   взрослению,  к   профессии,  которую  мог  выбрать   в  пределах   своей
квалификации. Единственное,  что позволяло  вырваться из  тисков заранее, от
начала и до конца,  спланированной жизни, были деньги. Впрочем, в виде монет
и банкнотов они встречались теперь довольно  редко; львиная их доля состояла
из  одних только  цифр  и  компьютерных  данных--магнитные точки  на  лентах
электронной памяти, что-то, по сути не существующее, а все-таки  выполняющее
определенную функцию; никто этого "чего-то" в глаза не видел, а все-таки мог
извлечь  из  него  выгоду,  мог использовать,  чтобы воплотить  свои  мечты.
Каждому  хотелось иметь  деньги,  многие все  бы  отдали  ради богатства, но
давным-давно  уже  не стало  никакой  возможности раздобыть  его примитивным
способом, отняв у другого. Нынче тому, кто норовил  присвоить деньги в обход
закона, нужно было  знать тонкости компьютерной экономики,  противопоставить
изощренной системе нечто  по меньшей мере столь же изощренное, а разве такое
по силам заурядному преступнику прошлого, реликту, который,  возможно, еще и
влачил  там и сям незадачливо-жалкое,  обреченное  существование.  Прогресс,
приведший   к  дематериализации  ценностей,  вызвал  к  жизни  и  новый  вид
преступлений,  которые  переместились  теперь  в  умозрительные,  непонятные
народу  сферы.  Участники подростковых банд преступниками не  были,  поэтому
полиция молча терпела их--хотя и держала под негласным надзором,-- видя в их
действиях проявления личной  свободы, которая по сей день относилась к числу
основных прав человека.
     Главным для подростков было совсем иное, правда, тогда они наверняка об
этом не подозревали: им хотелось вырваться из регламентированного бытия, где
нечего  ждать  и не  на  что надеяться, хотелось разнообразия и приключений,
хотелось распоряжаться территорией, на которой законы не властны, на которой
можно установить свои собственные порядки, охранять  ее, отстаивать  и таким
путем завоевывать снова и снова. Это был  недолгий прорыв вспять, в общество
прошлого, когда люди еще несли ответственность за то, чем они владели, когда
еще   действовало   право   сильного,  зиждущееся   на   власти,   хитрости,
беспощадности,  подавлении и  подчинении, борьбе  за  место  под  солнцем  и
интриге.  Здесь  еще  дорожили  ценностями,   которые  для  остального  мира
существовали разве что в  умах романистов,--дружба и вражда, борьба, месть и
победа.  Удивительное дело,  те, кто никогда ни с чем таким не соприкасался,
мгновенно  выучивались  уважать  авторитет  и  завоевывать его.  Их мир  был
жесток,  но  эти  годы  подростковой   анархии  помогали  в  конечном  счете
уразуметь,  что  теперешнее  государство  организовано лучшим  из  возможных
способов.
     Обо всем об этом Барри даже не подозревал; слушая рассказы брата, он не
задумывался  над  смыслом, целями и последствиями, его занимали только  лишь
невероятные   события,   которые  в   историях  Гаса  сверкающими   бусинами
нанизывались  одно рядом с  другим,  затеи, порознь бессмысленные--и  все же
полные огромного  значения:  испытания  мужества,  самоутверждение, похвалы,
встречи с  неизвестным,  риск, результаты  символического  толка  и  все  же
поразительные,  захватывающие  дух, неподражаемые, плоды  фантазии,  которая
поневоле ищет выхода  и без устали изобретает диковинные  выверты, поступки,
на которые никто еще не  отваживался и которых никто не повторит, ведь иначе
они  утратят  новизну,  исключительность,  необычность.  Лазанье  по  фермам
монорельса, угон  пожарной машины,  состязания по бегу в  туннеле  подземки.
Однажды они  сыпанули фиолетовой краски в водопровод, питающий переполненный
народом бассейн. В другой  раз вышвырнули пассажиров из вагона монорельса  и
устроили там  вечеринку. Часто все сводилось к тому только, чтобы проникнуть
в  запретные зоны, в  чужие  владения,  где  поджидали  опасности, стычки  с
хозяевами, блюстителями  порядка,  соперниками  и  прочее. По нескольку дней
кряду они проводили настоящие исследовательские экспедиции--в вентиляционных
колодцах  подземных сооружений, в  коридорах  заброшенной  линии подземки, в
лабиринте канализации.
     Важное место  занимали  сражения  с  другими  бандами. Были  среди, них
дружественные группировки, были и прямо-таки заклятые враги, но этот расклад
то и дело менялся.  Мелкие стычки зачастую быстро перерастали в войны  между
бандами, а если вдруг  воцарялся  мир  и покой, можно  было  не сомневаться:
скоро  опять  жди  провокаций-- возьмут  в  плен  "языка",  изобьют, измажут
краской  или,  пробравшись на  территорию  противника,  разгромят его  базу,
захватят  трофеи  вроде  знамен, самодельного оружия, украшенных  орденскими
регалиями   кожаных   курток   и   сверкающих   хромом   мопедов.   Дорожишь
честью--изволь нанести ответный  удар; день-другой раскачки, и дело доходило
до открытых  рукопашных  схваток.  Бывало,  такие противоборства  тянулись и
неделями.   Тогда  над   развалинами  запретной   зоны   повисала  затаенная
напряженность,  едва  ли не физически ощутимая. Никто  не звал,  где  ударит
противник,  укрывались  в  штаб-квартире,  высылая  в  разведку  лишь  самых
отчаянных  смельчаков,  чтобы  своевременно  выяснить  вражеские  намерения.
Напряженность день  ото  дня нарастала  и наконец  разряжалась  взрывом. Как
правило,   та  группировка,  которая   чувствовала  за  собой  силу,  шла  в
наступление, вторгаясь на территорию  соперников.  И  где-нибудь на  пыльной
площади, на замусоренной, грязной улице происходила решающая битва.
     Стремление  участвовать  во всех  этих  авантюрах  настолько  завладело
Барри, что он вновь и вновь пробовал увязаться за  братом, но несколько  раз
терял его из виду, а дважды Гас, заметив преследователя, сердито отсылал его
домой. Барри,  однако,  не унимался,  он  просто хвостом  ходил  за  старшим
братом, уже не прячась, а делая вид, будто имеет полное право  на участие. В
конце  концов  Гас пожал плечами--дескать, пеняй на  себя!  --  и взял его с
собой.  Они  проехали  подземкой  две остановки  и очутились  поблизости  от
запретной зоны. Гас отпер отмычкой откидную дверь в безлюдном коридоре, и по
ветхой  железной  винтовой  лестнице  они  спустились к  какому-то ленивому,
зловонному  ручью. Сто  лет назад  он, как  и множество других ручьев, бежал
наверху, но город строился, воду  отвели и упрятали под землю. Лестницу  еще
худо-бедно  освещали предусмотренные инструкцией аварийные химические лампы,
здесь  же, внизу,  их обступила  непроглядная тьма, и Гас  достал из кармана
куртки фонарик,  луч  которого едва рассеивал мглу. По  узенькой  тропке они
минут десять шли  вдоль  речушки, до  того  места, где  сверху падал дневной
свет.  Подземный канал тут частично обвалился, и по  обломкам стен, бетонным
блокам,  железным  сваям   и   лестничному  остову  им  удалось  вылезти  на
поверхность. Гас намекнул, что это территория противника и, хотя сейчас мир,
нужно поскорее отсюда убираться. И они быстро зашагали по улицам, карабкаясь
порой через груды развалин, а за ними плыла туча пыли. Наконец они добрались
до  старой  фабрики,  которая  служила "Огненным всадникам"  штаб-квартирой.
Несколько "всадников" сидели развалясь на диванах и в креслах, на  Барри они
не  обратили ни малейшего  внимания очевидно,  им  было достаточно, что  его
привел Гас.
     --  Не  воображай,  что  тебя  уже  приняли,--сказал  Гас,--сперва надо
выдержать испытание. А пока будешь делать все, что велят.
     Кроме Барри,  было еще  несколько  стажеров,  в  большинстве не намного
старше его.  Полноправные  члены использовали их как  прислугу: они бегали с
поручениями,   носили  с   холода  напитки,   мели  полы  или  просто   были
наготове--вдруг  что  понадобится.  Хотя все это не  имело  ничего  общего с
приключениями, Барри чувствовал, что стоит на пороге крупных  событий, и без
звука делал все, что ему велели, не протестовал, даже когда старшие избирали
его мишенью для своих шуточек.
     Однажды   с  улицы   донесся  топот  и  пение.  Для  Барри  песня  была
незнакома--это оказался  "Интернационал",--но один  из  старших  вскочил  и,
подойдя к окну, крикнул:
     -- А-а, коммунистическое отродье! Правда, их там немного. По-моему, они
решили бросить нам вызов. Ступайте-ка и вздуйте их как следует!
     Приказ относился к стажерам, они ретиво высыпали на улицу и кинулись на
чужаков--на пять-шесть подростков  в  черной  коже,  вооруженных кастетами и
велосипедными цепями. Атака ничуть не  смутила противника, и, хотя численный
перевес был за  нападающими, их  крепко отколотили. "Огненные всадники"  все
это  время  наблюдали  за  дракой  в  окно.  Когда ребята  в черном  наконец
удалились, взгляду "всадников" открылось довольно-таки жалкое зрелище: кучка
стажеров бесславно возвращалась назад, в синяках, с расквашенными носами. Не
прошло и пятнадцати минут,  как снаружи  опять  послышалось  пение,  младших
опять послали на улицу, и  опять  им  здорово досталось. На  сей раз чужаки,
однако, не отступили,  а вслед за побежденными вошли в штаб-квартиру, где их
с  распростертыми  объятиями встретили  "огненные  всадники". Парни были  из
дружественной банды, а весь инцидент оказался шуткой, забавой  из тех,  что,
видимо, нет-нет да и позволяли себе старшие.
     Но в целом это было  прекрасное  время,  хоть и  отмеченное  кой-какими
неприятностями,  правда  вполне терпимыми. Часто они  весь день сидели среди
своих, обсуждали разные происшествия,  строили новые планы. Пили меска-колу,
которая  слегка ударяла  в голову--быть  может, именно  поэтому настроение к
вечеру всегда поднималось, по крайней мере так казалось Барри. Когда ядерные
светильники вечером гасли, они зажигали свечи, а  в  окна  плескало огненное
зарево стартующих ракет. Они как бы держали связь с далекими мирами, которые
мнились недосягаемыми, во всяком  случае  до поры  до времени,  но  Барри не
оставляло  ощущение,  что запретная зона каким-то образом причастна к этому,
словно преддверие внешнего мира, где сплетались цели всех его мечтаний.



     Вторая половина  дня. Дел  у Барри никаких нет, и он осматривает город.
Центр--это  гигантский   увеселительный  парк,   ярмарка,  огромный   базар.
Пешеходная  зона  незаметно переливается в залы  универсальных магазинов,  а
предлагают  здесь  не  только  товары.  Фильмы  и театр  ужасов,  эротика  и
экзотика... И все на глазах у всех -- девицы,  прогуливающиеся по коридорам,
гадалки, предлагающие  свои  услуги, зазывалы  питейных заведений  и игорных
домов.  Эффектное  искусственное  освещение соперничает  с  дневным  светом,
падающим через световые шахты на рифленое стекло.
     Рекламные объявления из мегафонов, музыка из громкоговорителей и галдеж
толпы соединяются  в оглушительную  симфонию.  Лишь  временами  шум  немного
спадает--и тогда порой слышен рев стартующих ракет.
     Запах людей, пота, сигаретного дыма. Здесь можно провести не один день,
и притом находить все новые и новые  развлечения. Солидный ассортимент. Игры
для взрослых--детей  в этом  городе  как  бы и нет. Игры для мужчин--ведь на
мужчин-то и работала вся эта гигантская машина увеселений,  рассчитанных  на
мужскую доблесть, жажду приключений, воинственность.
     Барри  ненароком  попадает  в  гигантский  полутемный  зал--телеэкраны,
голографические  декорации.  Перед  ним--стрелковые   стенды,   всевозможное
оружие,  точь-в-точь как  настоящее. А весь  антураж повторяет Сириус--каким
его себе  представляет бесхитростная душа:  сказочный край, джунгли, оазисы,
причудливые растения,  стада  копытных... не то  газелей, не то ланей, не то
гну.  И  тут  же  рядом--свирепые   хищники,  когтистые  чудища,  чешуйчатые
динозавры,  исполинские ящеры,  змеи... и на  всех  на  них можно охотиться,
можно  убивать  их,  поодиночке и  десятками,  из пулеметов, лазерных пушек,
минометов и прочих смертоносных орудий...
     Барри   производит  впечатление  состоятельного  туриста,  поэтому  его
поминутно кто-нибудь теребит.
     Мужчина. Есть билет в экзотический театр, только для вас, вы непременно
должны пойти. Всего лишь пять долларов.
     Девица.  Такой  милашка--и в одиночестве! Идем, я  покажу тебе  кое-что
интересненькое!
     Мужчина.  "Побалдеть"  не  хочешь? Спецзаказ сплошные ужасы. Уникальное
впечатление, можешь мне поверить!
     Барри  отстраняет  назойливых  приставал,   оставляя  без  внимания  их
призывы. Тычки  локтями, скользящие  касания.  Немного спустя  он попадает в
другие  коридоры,  в  другие  залы, где  нет  торговых лотков  и  обстановка
поспокойнее,  люди  топчутся  без дела,  стоят привалясь к стенам, сидят  на
парапетах  и перилах.  И с виду они мало похожи на  веселую толпу в давешних
коридорах--хилые какие-то, бедно одетые. Сродни тем горемыкам, которых Барри
видел возле управления кадров в "Сириусе-Транзитном". Здесь тоже очереди--по
всей вероятности, за билетами в кино или в театр.
     Из боковых коридоров временами тянет затхлой сыростью.
     В   настенных   витринах,   под  стеклом,--   яркие  картины,   эпизоды
предлагаемых зрелищ. Барри останавливается, разглядывает фотографии.
     И  снова все бьет на мужской  интерес, все сделано с расчетом на  имидж
приключения, риска,  опасности, ее преодоления  и победы. Мужчины  в кабинах
ракет, в танках, в глайдерах...  Мужчины то среди фантастической природы, то
в лесах кристаллов, то  в вихре песчаных бурь, в бешеных речных  стремнинах,
на  вершинах  гор  под   грозовым  небом.  Мужчины  в  битвах  со  змеями  и
исполинскими насекомыми, с зеленолицыми космическими пришельцами, с роботами
и со своими собратьями. Мужчины в дивных  садах, мужчины на пляже, мужчины у
игорных столов,  в  обществе  очаровательных  девушек. Правда,  такие  кадры
редки:  в  здешнем придуманном  мире женщина явно не играла особой роли. Тут
все строится  на мужской энергии,  мужском  стремлении к  экспансии, мужской
жажде  власти, мужской тяге к  завоеваниям... Рядом с Барри появляется некто
--  высокий  лоб,  прическа  во  вкусе  художников. И  с  виду  он не  такой
оборванец, как  другие.  Кивком показывает на серию  фотоснимков. Уэс. Прямо
как в жизни. Кое-кто даже верит во все это.
     Барри уже готов отвернуться, но любопытство одерживает верх.
     Барри. А разве это не правда, не настоящее?
     Уэс. Фабрика грез. Диснейленд. Профессионалы, знают свое дело.
     Барри. Как же там в действительности? На Сириусе?
     Уэс. Утопия все это. Может,  когда-нибудь она и станет реальностью--лет
через десять, через двадцать.  Но сейчас?  Сириус пока не освоен.  Когда еще
там все наладится!..
     Барри подходит к другой витрине--опять приключенческие сцены.
     Барри. А здесь?
     Уэс.  Не  смешите  меня!   Великое  приключение.  Битвы  с  плотоядными
растениями,  с  чудовищами,  с туземцами--  курам на смех! Планета Сириус --
безмятежный  край.  Если  угодно, скучный. Хищников  там нет, туземцев тоже.
Сила тяжести чуть  поменьше земной,  чувствуешь  себя  на  удивленье легким.
Климат мягкий, таких резких перепадов температуры, как у нас, там нет. Зимой
-- минус пятнадцать, летом--плюс двадцать четыре, кондиционер и тот лучше не
сделает. Синее небо, покатые волны  холмов, цветы на берегах ручьев. Зеленые
луга,  светлые,  чистые  леса.  Красиво,  должно  быть.  Идешь--и ни  одного
человека. И вообще ничего. Луга, кустарники и лес. Ей-богу, недели через две
вам все это опостылеет.
     Барри. Не знаю... Звучит по крайней мере увлекательно. А неурядиц и  на
Земле хватает. Кому охота воевать, может  записаться добровольцем на Восток.
Драка  с  красными  уже больше ста  лет  не  утихает. О  ней  даже  говорить
перестали. Но на Сириусе? Что может быть лучше безмятежного мира.
     Уэс. Вообще-то в логике вам не откажешь. Здесь не много найдется таких,
кто смотрит на это, как вы. Вы что, приезжий? Барри. Да.
     Уэс замечает на куртке Барри пилотский значок.
     Уэс. Вы пилот? В отпуск приехали?
     Барри. Нет, не  в  отпуск. Пять  лет на  рейсовых  машинах летал.  Пять
лет--это  больше  чем  достаточно.  А  о Сириусе я  много  слышал. Работа на
Сириусе была бы мне очень по душе.
     Они медленно  идут дальше, мимо других театров,  изредка задерживаясь у
рекламных витрин.
     Уэс. Вы летчик. По-моему, у вас определенно есть шансы. Такие люди, как
вы... В большинстве на Сириус записываются зеленые  юнцы, бродяги, а еще те,
у кого земля горит под ногами. Но вы-то летчик...
     Барри (заинтересованно). Думаете, у меня есть шансы?
     Уэс. Конечно.  Более того, летчики нужны. Ведь только самолет позволяет
освоить безлюдные просторы. Есть громадные  территории, которых еще никто не
видел, белые пятна на карте. А условия--просто идеальные для летчика! Погода
почти  всегда  замечательная.  И  каждый  полет--прорыв  в  неведомые  края,
открытие! Пилот, не старше тридцати... Да вам любой позавидует!
     Барри. Вы хорошо осведомлены. Уже бывали на Сириусе?
     Уэс (задумчиво). На Сириусе? Да, конечно. Бывал.
     Барри. А почему вернулись?
     Коридор  меж  тем  расширился, превратился в подобие  зала. Здесь  тоже
сумрачно,  тоже  слоняются какие-то  люди, без  дела, выжидающе.  В  боковых
стенах -- ниши, закрытые  двери, над ними лампы,  красные или зеленые. Там и
сям вывески, обычные или светящиеся: ГЛОБОРАМА.
     Уэс.  Здесь  начинается  глоборамная  зона.  Театр  живых  впечатлений.
Слыхали?
     Барри. Слыхать-то слыхал. Но сам не видел. У нас такого нет.
     Уэс  (с  коротким  смешком).  Охотно верю. Фантастическая штука.  Всего
несколько  лет  как   придумана.  Только  в  Санта-Монике.  Лицензию  держит
"Сириус-Транзитный". Не хотите словить кайф?
     Барри. Кайф... Вы это о наркотиках?
     Уэс.  Ну что  вы. Я  имею в  виду глобораму. Ведь,  собственно,  это не
зрелище, это  непосредственное  переживание,  прямое  участие.  Потому мы  и
говорим  "кайф",  хотя  наркотики  здесь  ни при  чем.  Это  непревзойденный
генератор иллюзий.
     На  лице у  Барри опять мелькает недоверие--недоверие к соблазнам этого
города. Он уже готов  отказаться. Но тут его взгляд падает  на фотографию...
Барри. Ведь это же Гас! Гас Гриффин.
     Уэс. Верно, он самый.
     Барри.  Я его... его  родственник.  Меня  зовут Барри  Гриффингер.  Гас
фамилию укоротил.
     Уэс встречает  сообщение Барри с  полнейшим  равнодушием. Вроде бы и не
слышит.
     Уэс. Меня зовут Уэс Шнайдер. Очень приятно, Барри.
     Барри. Гас и глоборама... Какая между ними связь?
     Уэс (насмешливо фыркает).  Гас  Гриффин--знаменитость.  Он все  сделал,
чтобы  стать популярным. Своим  успехом он и  обязан этой  популярности. Ему
ничего не стоило сняться в кино, участвовать в шоу. Теперь у него нет на это
времени, а жаль.
     Барри присматривается к снимкам внимательней -- в основном это полетные
сцены. В нем просыпается интерес.
     Барри. Здесь что, особая программа? И она имеет отношение к полетам?
     Из полутьмы выходит пожилой мужчина в берете с вышитой эмблемой "СТ".
     Билетер.  Само  собой,  мистер,  тут  вы  сможете  полетать. В  ракете,
пилотом. Подниметесь высоко в  небо -- неповторимое впечатление. Можно  быть
полным  профаном  в  этом  деле--и   все  равно  будешь  вести  машину,  что
называется,  с закрытыми глазами. Доставьте  себе удовольствие,  мистер.  Не
пожалеете...
     Барри еще сомневается, но тут билетера поддерживает Уэс.
     Уэс. А почему бы и нет, Барри?  Всего-то несколько  долларов, для  тебя
сущий пустяк. Ты же  не из  той голытьбы,  которая норовит  пробраться  сюда
любыми способами. Они  за  это  последнюю  рубаху  отдадут. Но впечатление и
впрямь необычайное, поверь.
     Барри (билетеру). Сколько же вы берете?
     Билетер. Десять долларов. Прошу, кабина свободна. Заходите.
     Уэс (вдогонку Барри). Это недолго, каких-то несколько минут, я подожду!



     Барри входит в демонстрационную  кабину. Это круглое  помещение, вместо
стен  и  потолка--серовато-белый  купол  экрана. Посредине одно-единственное
зрительское место, удобное кресло с толстой мягкой спинкой и подлокотниками.
Перед креслом пульт,  точь-в-точь  как в  кабине ракеты. Билетер  приглашает
Барри сесть.
     Билетер. Пристегните ремни! И наденьте вот этот шлем!
     Тихий шорох из динамика.
     От  шлема  к штепсельному контакту  на  приборной доске  ведет  кабель.
Билетер проверяет, правильно ли вставлена вилка. Подтягивает  ремни,  плотно
обхватывающие бедра и плечи Барри.
     Билетер. Все в порядке, сейчас начнем! Приятных развлечений, мистер!
     Билетер выходит  из  кабины,  закрывает  дверь, купол экрана смыкается.
Барри один.
     Свет гаснет... Мгновение тьмы, затем мигающие сполохи  огня, тревожные,
резкие. На слепяще-оранжевом  фоне  четкими  линиями  прорисовывается оправа
выпуклых кварцевых стекол кабины.
     Свистящее шипение и треск.
     Металлический голос  из  микрофона. Десятисекундная готовность! Десять,
девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один... пуск!
     Последнее слово тонет в оглушительном реве старта.
     Тяжесть,  кровь  отливает от мозга. В  этот миг огненные сполохи уходят
вниз,  на  секунду  в поле зрения обозначаются силуэты  зданий, а  еще через
несколько мгновений  открывается широкая  панорама Земли...  Затем  горизонт
вдруг наклоняется, мимо летят клочья облаков.
     Свистящий шум, ракета вибрирует, и внезапно все успокаивается...
     Невесомость, мягкое плавное  покачивание. Облачный покров далеко  внизу
удаляется все быстрее, и вот уже перед глазами вся планета,  знакомый любому
астронавту  голубовато-зеленый  шар.   Какой  восторг--с  головокружительной
скоростью мчаться вперед, все  дальше  от  Земли, ощущать  за собой  могучую
силу, которая способна взорвать  вековечные оковы тяготения. Голубизна  неба
давно  потемнела, уступив место  черной бездне открытого Космоса. Появляются
звезды.  Затем почти прямо  по курсу возникает  светящаяся  точка-- какое-то
раскаленное тело, быстро увеличиваясь в размерах, летит на Барри.
     Он  мгновенно  забывает  о   своих  восторгах,   настораживается.  Руки
автоматически хватают рычаг управления. Взгляд на приборную доску--и решение
принято.  Не раздумывая он перебрасывает  рычаг  влево... Неизвестный снаряд
проносится мимо...
     Нарастающая  перегрузка вдавливает Барри в  кресло. Поворотный  маневр,
надо открыть задний обзор:  там  неведомый  объект круто меняет направление,
сперва медленно, потом все быстрее, и опять летит прямо на Барри.
     Секунду  он  промедлил,  поддался  чувству  радостного  удовлетворения,
оттого что мгновенная реакция уберегла его  от  беды. Но это не случайность,
не ошибка навигаторов. Это умысел, агрессия!
     Секунды  три  Барри  потерял,  но   вновь  сосредоточился.   Он  рывком
перебрасывает   рычаг   управления,   боковые   двигатели   плюются   огнем,
первозданная  мощь вдавливает его  в сиденье, сознание затуманивается. Но он
берет себя в руки, следит за  приборами, ищет противника. Вот он,  на экране
радара; Барри атакует с тыла, однако  противник опять  уходит в головоломном
вираже. Вскоре Барри свободно и  уверенно владеет  ракетой,  будто всю жизнь
только и делал, что управлял ею.
     Перепады давления, вибрация.
     Град трассирующих снарядов... Еще  бы чуть-чуть и... Рука Барри тянется
к спусковому механизму собственных орудий, не задумываясь находит его и тоже
выпускает очередь фугасов.
     Бой  продолжается минуты две,  не  больше,  но  время в такие мгновения
течет по-иному... С тем же успехом могли пройти и два часа, и два дня.
     Рефлексы у Барри действуют с  автоматической  точностью.  В одиночестве
Космоса  ракеты  ведут  уже не  бой  на жизнь  или смерть,  нет,  это танец,
демонстрация изящества, отраженного в законах  силы, массы  и ускорения. Вот
Барри взял  противника на мушку,  держит его в  перекрестье прицела, жмет на
спуск и какие-то доли секунды видит снаряды  на линии визира. А  потом чужак
мгновенно как  бы наливается  жаром  и, точно шутиха,  рассыпается  огненным
цветком. Внезапная невесомость.
     Руки Барри снова  машинально  нащупывают рычаг  управления,  на  миг он
закрывает  глаза,  вокруг  становится все светлее, затем  мягкий толчок... И
внезапно он  опять  в кабине  глоборамы,  в зрительском кресле,  под куполом
экрана.
     Барри замечает, что совершенно измучен.
     Он расстегивает ремни,  но  тут же хватается за  подлокотники: кружится
голова.  Чтобы  прийти  в себя,  он  несколько  раз  глубоко вздыхает. Потом
встает. На ватных ногах идет к двери, которая сама распахивается перед ним.



     Билетер и Уэс подходят к Барри, жмут ему руку, хлопают по плечу.
     Билетер. Отличная работа, мистер. Я ведь не знал, что вы летчик. Но все
равно... (Облизывает губы.)
     Уэс. В самом деле, отличная работа.  (Кивает на монитор.) Мы следили за
ходом  боя на  экране. Уму непостижимо,  как ты владел ракетой.  Ты  что, на
курсах учился?
     Барри качает головой.
     Тупая  тяжесть в голове, колени  слегка дрожат, но он быстро приходит в
норму.
     Барри. Я кое-что об этом читал, ракетоплавание  меня  очень интересует,
как  ты  понимаешь.  С приборами  я  знаком.  Если  умеешь  водить  самолет,
управлять ракетой невелика премудрость. Но скажи, что происходит с теми, кто
ничего  в   этом  деле  не  смыслит?  Они  же  совершенно  беззащитны  перед
противником.
     Уэс. Все  равно  победа за  ними.  Игра  идет  тогда  несколько  иначе,
приспосабливается  к конкретному субъекту. Глоборама есть глоборама: в итоге
ты непременно побеждаешь. Потому парни так сюда и рвутся.
     Он  кивает  на  мужчин, которые мало-помалу  начинают  прислушиваться и
подходят ближе.
     Уэс тянет Барри за собой.
     Уэс.  Не знал, что ты такой хороший  пилот. С  твоими данными работа на
Сириусе,  считай, обеспечена.  У меня  есть  кой-какие  связи,  если хочешь,
помогу.
     Барри. Мне обещали... завтра я должен...
     Уэс  (перебивает).  Они  так  и  будут  кормить  тебя завтраками. Им же
невдомек,  какой  ты мастер! Нет-нет,  через  этих  бюрократов  ты ничего не
добьешься. Решено: замолвлю за тебя словечко! Кстати,  одолжи сотню--это мне
облегчит дело.
     Барри  с  некоторым  сомнением смотрит  на  Уэса. Увы,  похоже,  и этот
зарится  на его  деньги. А впрочем, кто его знает. Он достает  из  бумажника
стодолларовую купюру, протягивает Уэсу.
     Уэс. Спасибо, Барри! Можешь на меня рассчитывать. Жди известий!
     Барри  открывает  рот,  хочет  что-то  крикнуть ему вслед,  но  Уэс уже
скрылся в одном из боковых коридоров.

     Дни шли за днями, уходили недели, месяцы, годы, проплывали мимо, словно
на транспортере с вечным, бесперебойно работающим  мотором,-- бегучая лента,
с  которой  не  соскочить,  попутные  события,  мельканье  огней, мимолетные
образы, блекнущие, не успев еще  толком запечатлеться...  Годы без зимы, без
лета, без погожих и дождливых сезонов, без жары и холода--вечное однообразие
искусственного климата, унылый  свет ядерных  светильников, вяло  струящийся
затхлый воздух...  Все  происходило,  как  бы не затрагивая сути  бытия, вне
связи с общей судьбой -- изолированные процессы, случайности, следствия  без
причин,  процессы  без  последствий,  краткие  разрывы  бесформенной  зыбкой
монотонности, материал для дискуссий и рассказов, в целом ничтожный.
     Подлинные изменения происходили незаметно: мальчики становились старше,
подрастали, узнавали великое  множество вещей,  не  ведая, что важно, а  что
нет. Школа была доведенным  до совершенства механизмом, автономной системой,
на первый  взгляд  никак  не связанной  с  тем, что  происходило вовне.  Она
работала безостановочно,  хотя  и не безукоризненно,  функционировала в силу
законов,  а не в силу осознания собственной необходимости, впрочем, доказать
эту необходимость было  бы весьма трудно, ведь никто не задумывался над тем,
какие задачи и требования может выдвинуть будущее.
     Нет, корни изменений надо было искать не в школе и не  в семье, которая
так и осталась  оптимальной ячейкой  человеческого общества,  хотя  время от
времени и приходилось обращаться к помощи психолога из социальной службы.
     И все  же перемены  были,  перемены,  которые не ощущались как таковые,
проходили незамеченными, переломные рубежи, минуты решений...  Братья  давно
вышли из  того возраста,  когда увлеченно играли в запретной зоне в войну, и
пусть  не вполне еще забыли эти игры,  но уже посмеивались над ними -- время
романтических  чувств,  ребячеств,  мечтаний  и стремлений,  которые  теперь
вызывали только недоумение, если о них вообще заходила речь.
     Отныне школа занимала в их жизни больше места, к аудиовизуальным урокам
в   учебных  кабинах  и   к  групповым  занятиям  прибавились  разнообразные
предметные курсы, якобы подобранные  в расчете  на будущую  профессиональную
деятельность,--  языки  программирования,  количественная логика, психология
информации,  социокибернетика. Занятия  продолжались  до трех-четырех  часов
дня, а досуг сместился на вечер. Теперь никто из домашних уже  не спрашивал,
когда  они  уходят  и  когда  возвращаются.  Радиус  их походов  увеличился,
подземкой  или  монорельсом  они  уезжали  за   двадцать,  тридцать,   сорок
километров от дома. Тем  самым они узнали множество интересного,  в их жизнь
вошли новейшие завоевания развлекательной индустрии, невероятные возможности
убить  свободное  время--только  выбирай,  чем  заняться,  что  испробовать.
Например, были огромные, площадью в несколько квадратных километров, катки с
круговыми дорожками, которые  движет ветер,  со  спусками, по  которым можно
было мчаться со скоростью мотоцикла, хоккейные поля и танцевальные площадки.
Был  плавательный  стадион  с двумя десятками  бассейнов, в  том  числе один
огромный, с морским  прибоем, а  еще коралловый  сад с  погруженными в  воду
воздушными павильонами,  длинная скоростная вода, где  можно было  буквально
лететь  за   реактивным   катерком,   полоса  препятствий  для  байдарок   с
искусственным течением и скалами из железобетона, круглый зал для спектаклей
балета на воде, дельфинарий  и "плавучий цирк" -- купол для прыгунов в воду.
Рекорд  по высотным прыжкам  составлял  ныне около  девяноста метров --  при
такой высоте у зрителя  сердце  замирало от страха,  что прыгун не попадет в
бассейн и разобьется о  кафельный борт. Но даже  если  промаха не  было, это
вовсе не означало, что спортсмен  остался цел и невредим-- легкое отклонение
от вертикали, плохая выправка, отставленная  рука, разведенные ноги... тогда
поверхность воды словно превращалась в дощатую стену. Не одного  претендента
на большой приз доставали  из  бассейна сетями и увозили прочь. О  некоторых
никто  больше  никогда  не слышал,  а  спустя  неделю-другую  они  уже  были
забыты...
     Многих  привлекал и мотодром, превосходный гоночный трек для мотоциклов
первого  и  второго  класса,  скоростных  глайдеров  и  обычных  мопедов;  с
многоярусных  трибун,  частью  подвешенных на тонких опорах,  словно  птичьи
гнезда,  были  отлично  видны  все изгибы  и витки, повороты  и  серпантины,
туннели и петли трассы. Каждое воскресенье здесь рождались новые сенсации.
     На первых  порах  все  было непривычно и волнующе  в этом мире, который
только еще предстояло для себя открыть, но постепенно они осваивались в нем,
заодно  мотая на ус  мелкие хитрости,  без которых  на  даровщинку ничего не
увидишь,--тайные  подвальные  ходы,  карабканье  через  ощетиненные  острыми
пиками барьеры, поддельные  магнитные билеты, которые  электронный контролер
принимал за настоящие. Скоро они знали, с каких мест видно  лучше всего, как
пролезть в первый ряд, какие есть способы взобраться на осветительные мачты,
чтобы следить за состязаниями чуть  ли не  с  птичьего полета,-- так  раньше
боги, наверно, взирали вниз с Олимпа на забавный людской мирок.
     И  они   наперечет  знали  героев  соревнований,  бегунов  и  прыгунов,
байдарочников  и  серферов, гонщиков и пшютов.  Они были  очевидцами  многих
громких событий; к примеру, у них на  глазах Карло  Буэновенте вышвырнуло из
мертвой  петли,  у  них  на глазах, совершая  высотный прыжок, разбился Джек
Лентэм, у них на глазах рухнула южная трибуна автодрома -- как раз когда под
ней  находились  гонщики...  Само  собой,  они   были  не  одиноки,  нашлись
сверстники,  разделявшие  их  увлечения  и  интересы,   ходившие  на  те  же
соревнования,  выбиравшие своих фаворитов.  Тесных отношений,  как раньше  в
запретной зоне, не возникало,  разве что временные группы, компании, которые
отдавали   предпочтение  одним  и  тем  же  командам  и  во  всю  глотку  их
поддерживали, имели на стадионах свои сборные пункты,  бесцеремонно занимали
лучшие места и, наблюдая за происходящим,  вырабатывали чувство локтя. Какая
встряска--стоять в стотысячной  толпе, быть живой ее клеткой, неотторжимой и
все  же  обособленной  частицей,  пассивным  зрителем  и  все  же деятельным
участником,  всецело  захваченным  состязаниями.  Там,  внизу, соревновались
немногие:  боролись за  сотые  доли секунды,  за миллиметровые преимущества,
измеримые лишь  с помощью  точнейшей  электроники, старались  провести мяч в
ворота или  предотвратить гол, оказаться  сильнее  и  ловчее других, жаждали
вырвать победу,  а  значит,  славу  и  деньги,-- а  они сопереживали  этому,
принимали  во  всем  не  менее  горячее участие, чем  спортсмены на  беговых
дорожках, на игровом поле, на воде. Быть  может, их ощущения даже отличались
большей яркостью: во-первых, смотрели они со стороны, во-вторых, вынужденная
неподвижность позволяла им сосредоточиться на главном  --  и притом  не надо
было бороться  с  усталостью,  недостатком  сосредоточенности,  сомнениями и
страхом,-- вот почему они переживали то же, но по-другому, в каком-то смысле
даже ярче и  сильнее.  А когда знаменитости, грязные и  измученные,  шалые и
опустошенные,  принимали  там  внизу награды, энергия  молодежи  разряжалась
восторгом или яростью, смотря по тому, выиграл их фаворит или нет, и они еще
долгими часами сидели на трибунах, от избытка силы оглашали гулкие помещения
неистовыми  криками, размахивали  флагами и значками, скандировали  стихи  и
лозунги.  Порой  случались  столкновения  с  другими группами, и  тогда дело
доходило  до  жутких драк; порой  они, остервенев  из-за  проигрыша, крушили
сиденья и перила, а порой, после победы, шатались по улицам, сбившись кучей,
катались на движущихся  тротуарах,  горланя, врывались  в  станционные  залы
ожидания  и  перекрывали  целые улицы,  исполняя  странный  ритуал,  который
слагался из танцевальных па, жестов и пения.
     Но   мало-помалу   и   соревнования,   и  вообще   спорт   теряли  свою
привлекательность, а  сами они опять-таки ничего не замечали,  все шло своим
чередом,  они  ссорились  из-за дешевых  билетов и  удобных  мест, обсуждали
игроков,  тренеров  и стратегию матчей, стремясь блеснуть знаниями,  которые
день ото дня ценили все меньше и меньше.
     Их интересы  обратились на совсем  другое,  важность вдруг  обрели вещи
второстепенные, вчерашние  средства для достижения цели сами стали  целью...
Первым  занять самое опасное место, превзойти остальных, командовать ими  --
вот  что теперь было главным.  Они еще не  принимали в компанию девчонок, но
иные из  своих предприятий  затевали не без оглядки  на девчонок-подростков,
которые якобы случайно кучками толпились неподалеку, проявляя  к  спортивным
событиям по  меньшей мере сомнительный интерес. Со временем сложились особые
формы  показного  удальства  --  например,  занятие  лучших  мест  наперекор
противодействию стражей порядка, штурм игрового поля после матча.
     Вскоре мальчишкам было уже мало таких косвенных демонстраций. Не  желая
выказывать интереса к тем, кто вообще-то очень  их интересовал, они выбирали
себе  жертву  среди зрительниц--девушек  постарше  и  женщин.  Шуточки  были
довольно примитивные,  и все же как раз  то,  что надо,--смесь хулиганства с
пробой  мужества,  бравады со спортом. Нужно было ущипнуть намеченную жертву
за грудь или ягодицы, отстричь прядку  волос, расстегнуть  поясок. В толчее,
особенно перед началом крупных соревнований, когда запоздавшие зрители через
боковые проходы протискивались мимо пришедших раньше, возможностей для этого
было хоть отбавляй. Вся  компания, сидя на трибуне, самозабвенно  следила за
добровольцем,   который  вызвался  доказать  свою  ловкость  и  "геройство".
Прикинув, где давка сильнее всего, он втирался в толпу зрителей, чтобы найти
подходящую жертву или  -- что  было  еще труднее -- подобраться к намеченной
заранее.  Для сидящих наверху  подобное зрелище  было гораздо увлекательней,
чем  отборочные соревнования,  на которые они пришли просто так,  лишь бы не
потерять свои всегдашние места.  На первых  порах трудновато было следить за
дружком в  мельтешенье людского водоворота... Обыкновенно все распадалось на
три этапа: во-первых, беспорядочное рысканье в поисках привлекательной особы
женского  пола  (таково  было  неписаное  правило:  избранница  должна  быть
хорошенькой,  а  еще  лучше--броской); когда  объект  был  найден,  движения
становились медленнее  и  осторожнее--охотник старался  незаметно  подойти к
жертве поближе, а потом  как  бы случайно притиснуться к ней; затем следовал
долгожданный "поступок",  большей  частью сопровождаемый возмущенным криком,
небольшое  завихрение  в людском море--как  правило,  никто не понимал,  что
стряслось,-- а виновник смятения  тем временем  успевал скрыться. Попадались
они крайне редко.
     Как   и  всегда  в  таких  случаях,  Гас  недолго  оставался  пассивным
наблюдателем,  ему  надо  было  участвовать  самому,  не  ради  того,  чтобы
выставиться,  скорее,  чтобы  добиться признания,  занять в  группе ключевую
позицию, а значит, руководить и командовать.  И, как водится, все у него шло
гладко,  без сучка без  задоринки:  большей  частью  он  выбирал девушек,  у
которых на лице было написано, что шуток они не понимают и реагировать будут
весьма бурно. Поразительно, с  какой уверенностью Гас отыскивал свои жертвы:
девушек в яркой облегающей одежде, с лиловым или  зеленым лаком на ногтях, с
белыми  или  рыжими  волосами   --  короче  говоря,  таких,  что  изначально
стремились возбудить ажиотаж и привлечь к себе внимание окружающих. При этом
Гасу  иной раз  удавались поистине  драматические  эффекты,  снискавшие  ему
безграничный авторитет.
     Споров о  том, можно Барри пойти с ним или нет, больше не возникало: он
просто шел с братом, и  все, хотя опять немного опережал  события: был самым
младшим и самым маленьким.  С  этой ролью он, кстати, давно  примирился; ему
достаточно было  находиться  рядом  и хоть изредка перехватить лучик Гасовой
славы.  Но  в  самом  ли   деле  достаточно?  Временами  он  ловил  себя  на
диаметрально противоположных мыслях. Иногда им на секунду-другую завладевала
ненависть  к Гасу, особенно когда  тот, играя на своем старшинстве,  снова и
снова заставлял Барри оказывать ему разные услуги и принимал их как должное,
поучал младшего брата, чтобы похвастаться  собственным перевесом, подшучивал
над ним. Правда, вспышки отрицательных эмоций продолжались недолго, ведь Гас
снова и снова делом  доказывал,  что любит брата  и, считая его частью себя,
никому  не  позволит  обижать  Барри.  Тогда  Барри  испытывал  что-то вроде
раскаяния, жалел об  этих  вспышках  и  старался  понагляднее  выказать свою
преданность.
     И  все  же  эти  кратковременные  эмоциональные срывы не  остались  без
последствий.  Мало-помалу  в  Барри  зрело  желание  реализовать собственные
возможности,  проявить  себя. Когда заняться  было  нечем  и время  тянулось
бесконечно--в  школьной столовой,  на  остановках в  ожидании  общественного
транспорта, перед  началом фильма, поп-концерта или спортивных состязаний,--
он  грезил наяву, рисуя  в воображении невероятнейшие  ситуации,  в  которых
умудрялся обставить брата.  Обставить, но  не  подставить! Наоборот,  высшей
наградой в мечтаниях Барри была Гасова похвала. В дерзновенных фантазиях ему
представлялось,  как  он  вызволяет  Гаса  из  беды,  спасает  брату  жизнь,
вытаскивает  его  из  пылающих  развалин  или  разгоняет  толпу  вооруженных
налетчиков. Он добивался Гасова восхищения, а вовсе не победы над ним.
     Возможно, подобные  мысли и  заставили Барри  отважиться на "гасовский"
поступок.   Он,   правда,  сознавал,   что   нет  у  него   ни   навыка,  ни
самоуверенности, но надеялся, что сумеет превозмочь  трусость  и по  крайней
мере выдержит испытание перед самим собой.  С другой стороны, у него хватило
осторожности и здравого смысла не объявлять во всеуслышание о своей затее, а
попробовать силы тайком от публики, так сказать, для себя.
     Было  это  перед  началом  важного  футбольного  матча  на   первенство
континента. По примеру Гаса Барри нырнул в гущу  людского потока на одном из
ярусов поблизости от главного входа,  где толчея была больше всего. Поначалу
он в нерешительности "плыл по  течению"-- инициативы  тут не требовалось, он
все равно  поминутно натыкался  на других людей,  в том  числе на девушек  и
женщин; на ловца  и зверь бежит, мелькало в  голове. Но, очутившись вплотную
рядом с жертвой, притиснутый к женщине так, что мог ощутить исходящий от нее
запах пота и духов, украдкой заглядывая в лицо и  видя на нем пласты грима и
накладные ресницы, он чувствовал, что любой контакт, пусть даже сколь угодно
механический,  для него  невыносим,  и ему ужасно хотелось поскорее убраться
подальше. Невольно  он стал озираться по сторонам в  надежде  отыскать более
отрадное  явление и  тут заметил девушку, примерно своего  возраста, углядел
сперва только синий джинсовый костюм и светлые волосы, а лицо хоть  и не мог
видеть,  но  представил  себе,  и  представление  было приятное.  Он  быстро
протиснулся  ближе  и  ни  капли   не  удивился,  увидев  наконец  ее  лицо:
точь-в-точь  такое,  как  он  ожидал,--  возможно, оттого, что это было лицо
молоденькой девушки, без  грима, без краски  на ресницах, без особых примет,
пожалуй,  чуть  плосковатое   и   невзрачное,  но   как  раз  оттого  полное
естественной гармонии. Он вдруг  оказался совсем рядом с девушкой, ощутил ее
тело, на миг смешался,  потом  все же  поднял руку... Но  получилось  только
легкое прикосновение, секунду-другую он чувствовал на ладони  ее грудь... Он
был взбудоражен  и  в то же  время  спокоен, готов одним прыжком  юркнуть  в
толпу,  удрать,  сбежать, но,  как  ни  странно,  девушка  не закричала,  он
посмотрел  ей в глаза и не увидел в  них ни ужаса,  ни возмущения, разве что
некоторое замешательство...
     И Барри  отпрянул, хотя, может, его и оттерли, еще мгновенье он смотрел
девушке в лицо, а потом она исчезла из глаз, и только тогда  он с изумлением
осознал, что все было не  так,  как  он себе представлял, что  невзначай  он
открыл нечто  совершенно  новое,  распахнул дверь  в  пространство,  глубину
которого был не в состоянии измерить.
     Он потихоньку вернулся  к Гасу, который вместе с другими ребятами стоял
на трибуне. Тот ничего не заметил, сказал только:
     -- Где ты пропадал, а, Барри?
     Барри пожал плечами. Второй попытки он так и не предпринял.



     Барри сидит в мягком кресле, листает газету. Сиденье такое широкое, что
удобно  не   устроишься,  и  он  ерзает  туда-сюда.  Потом  встает--к   нему
направляется Ютта. Они пожимают друг другу руки.  Ее пожатие энергично, рука
прохладна.
     Барри.  Здравствуйте,  Ютта.  Ютта.  Здравствуйте, Барри.  Барри. Может
быть, сядем?
     Ютта. Нет,  идемте: Гас хочет  вас  видеть.  Барри не  в  силах  скрыть
удивление.
     Барри. Он хочет меня видеть? Правда? Ютта. Да, он ужасно рад. По-моему,
вы ему нужны, и даже очень.
     Барри. Нужен? Зачем?
     Ютта  нетерпеливо взмахивает рукой. Ютта.  Идемте, у меня машина. Я вам
все расскажу.
     Ютта  идет впереди,  Барри за ней.  В  квартале  отсюда--  автостоянка,
роскошный автомобиль с  шофером.  Завидев Ютту, шофер выскакивает из машины,
распахивает дверцу. Ютта, не обращая на  него внимания, усаживает  Барри  на
заднее сиденье. Шофер берется за руль, оборачивается к Ютте. Ютта. На виллу!
     Машина плавно трогает с  места, вливается в транспортный поток и вскоре
выезжает на городскую окраину, в покой и тишину.
     Барри. Как же я рад повидать Гаса. Но почему вдруг такая спешка?
     Ютта. Гас объяснит вам. Не все идет сейчас так гладко, как ему хотелось
бы. Человек с  его положением... Разве вас удивляет, что  у него есть враги?
Ему  пришлось отбиваться  от стольких конкурентов! Да и  внутри  нашей фирмы
есть люди, завидующие его положению.
     Барри. Вот жалость! Я и не знал, что у него трудности.
     Ютта. Трудностей всегда хватает. Но дело не только в этом. Мне кажется,
Гас немного устал. Он мог бы защищаться куда энергичней. Как раньше. Порой у
меня закрадывается подозрение, что ему  все наскучило. А ведь он на редкость
деятельный,  энергия через край брызжет...  Смотреть,  как все вроде бы само
собой катится по  наезженной колее, для него  и  так нож острый.  А тут  еще
нападки, интриги, шитые белыми нитками, примитивные, мелкотравчатые... Вечно
одно и то же.
     Отрицательное ускорение медленно тормозящего автомобиля.
     Машина останавливается перед роскошной виллой.  Здание встроено в склон
горы,  скальное  основание  которой  образует  естественную  преграду.  Ютта
набирает  код  цифрового  замка,  и  ворота  бесшумно   скользят  вбок.  Они
поднимаются   по  лестнице,  между  растениями  альпинария   и  абстрактными
скульптурами временами проблескивает металл самострельной установки.
     Вот и  терраса. Барри быстро осматривается--великолепный вид на город и
окрестности,  до  самого ракетодрома... Цепочка  холмов, замыкающая  долину,
сереет сквозь тончайшую пелену тумана.
     Ютта. Идемте! Она опять идет  впереди, Барри за ней. Холл, широкий вход
в салон.
     Спиной к ним, на диване,--мужчина. Ютта (тихо).  Гас, я привезла Барри!
Мужчина встает. Он немного выше Барри и более плотного сложения. Вдобавок он
заметно старше.  Но сходство очевидно. Секунду Барри стоит неподвижно, потом
подходит к  брату.  Они  обнимаются. Оба  с  трудом прячут  волнение. Мощный
всплеск радости.
     Гас. Вот так сюрприз. Ты почему не предупредил?
     Барри. Да я понятия не имел, что ты тут воздвиг. Прямо целая империя, а
ты император! Ведь от тебя весточки не дождешься!
     Гас.  Я  был  занят,  ты  же  понимаешь.  Ну а как  там  родители?  Что
поделывает Синди?
     Ютта,  недвижно стоявшая у двери, сейчас подходит  к  ним, прерывая эту
сцену.
     Ютта. По-моему, у нас мало времени, Гас. Гас  поворачивается к ней, вид
у него сразу становится серьезный и печальный.
     Гас. Ютта права. Ты мне все потом расскажешь. А сейчас... я рад, что ты
здесь, Барри. Положение пиковое. Хочешь мне помочь?
     Барри. Конечно, Гас.
     Гас. Все гораздо хуже,  чем кажется.  Ты не  поверишь,  но  я  вынужден
бежать.
     Барри. Бежать? Куда?
     Гас. Хорошо, что  ты пилот. У меня на службе сотни пилотов,  только вот
ни на одного нельзя положиться. Барри. На меня ты  можешь  положиться,  Гас.
Гас. Знаю, Барри.
     Ютта подхватывает дорожную сумку, подвигает Гасу чемодан.
     Ютта. Надо спешить!
     Барри. И куда же мы отправимся?
     Гас. Как куда? На Сириус. Это мой мир. Он станет и твоим.
     Барри (удивленно). На Сириус! Ты имеешь в виду... Ракета...
     Гас. Да, ракета. Мне сообщили, как здорово ты водишь ракету. Пошли, все
готово!
     Он  берет  чемодан,  еще  раз  быстро  оглядывает  комнату,  решительно
выходит. Ютта и Барри следуют за ним.



     Шофер   подгоняет  машину   прямо  к  ракете.   Все   шлагбаумы  тотчас
открываются, едва охрана прочитывает номер автомобиля и узнает владельца. На
последнем отрезке впереди едет красный  джип  дорожной полиции,  как лоцман,
направляет их  в  лабиринте подъездных путей. Они вылезают  из  машины.  Гас
отсылает автомобиль и эскорт.
     Два стюарда помогают им подняться в ракету, вносят багаж. Подводят их к
креслам в  пилотской  кабине, усаживают. Один из стюардов надевает им шлемы,
второй  затягивает  привязные  ремни. Гас.  Вещи  погрузили?  Стюард. Все  в
порядке, сэр. Гас. Вот и хорошо. Больше нам ничего не нужно.
     По его знаку стюарды  уходят. Пусковая  платформа приходит в  движение,
выезжает на  стартовую  позицию.  На  приборной  панели  вспыхивает  зеленый
огонек.
     Гас. Теперь  твой  черед, Барри.  Покажи,  на  что ты  способен! Слушай
диспетчера. Маршрут отмечен здесь, в журнале.
     Барри. Порядок, Гас.
     Голос из динамика. Р-один! К старту готовы?
     Гас. Р-один--это мы. Ответь, Барри!
     Барри. Я -- Р-один, к старту готов.
     Голос из динамика. Предстартовая проверка закончена. Старт разрешен. Вы
готовы?
     Барри. Р-один к старту готов.
     Голос из динамика. Внимание! Даем протяжку!
     Вой и  свистящее шипенье  двигателей. Сполохи огня, клубы пара скрывают
обзор.
     Голос из динамика. Десятисекундная готовность:  десять, девять, восемь,
семь, шесть, пять, четыре, три, два, один -- пуск!
     Последнее слово тонет в реве старта. Сильная вибрация, резко возрастает
тяжесть.  Секунду  корпус ракеты сотрясается от  дрожи, потом отрывается  от
пусковой платформы;  стартовая площадка,  долина  Санта-Моники, унылые холмы
быстро уходят вниз, вот уже видно морское побережье... Еще несколько тяжелых
вздохов  под  грузом ускорения,  и  Земля  -- всего-навсего  шар,  парящий в
черном, затканном звездами пространстве.
     Барри переводит дух. Счастье захлестывает его: о таком  он даже мечтать
не смел -- и вот ведет ракету  к  Сириусу... А рядом брат, нуждающийся в его
помощи  и получающий ее... Он смотрит направо, но там ничего нет. А слева...
Ютта тоже исчезла.
     Неописуемое разочарование.
     Барри  озадаченно оглядывается. Проводит  ладонью по глазам,  опасаясь,
что  все это  обман зрения. Окружающие предметы  начинают бледнеть, короткая
вспышка,  горизонт  опрокидывается  --  и  внезапно  Барри  опять  в  кабине
глоборамы. Он безмерно  разочарован и сбит с толку,  не понимает, реальность
перед ним или частица сна, в котором он заблудился.



     Открывается дверь. Входит билетер, отстегивает ремни.
     Билетер.  Вы  превысили время  на двенадцать  минут.  Что,  сигнала  не
заметили?
     Барри, не говоря ни слова, изумленно глядит  на  него, встает;  билетер
выпроваживает его за дверь.
     Билетер.  Стоп! Вы задолжали  мне еще двенадцать долларов.  (Смотрит на
счетчик.) Ровно двенадцать долларов шестьдесят пять центов.
     Барри. Где Ютта? Где Гас?
     Билетер. Двенадцать шестьдесят пять.
     Барри достает деньги. Чувство раздражения и досады.
     Барри. Где Гас?
     Билетер. Какой Гас? Какая  Ютта? Барри. Гас Гриффин!  Ведь  вот  только
что... Билетер. Слушайте, мистер, если нервишки шалят, так вам надо не сюда.
Ну и ну, совсем парень свихнулся.
     Он пересчитывает деньги, полученные от Барри,  отворачивается, уходит в
кассу.



     В гостиницу Барри возвращается, еще не вполне опомнившись. Вот почему в
первые минуты он с удивлением смотрит на Ютту,  шагнувшую ему навстречу. Она
отнюдь не приветлива. Все то же раздражение и досада.
     Ютта. Я жду уже двадцать минут. Где вы пропадаете?
     Барри смотрит на часы, морщит лоб.
     Барри. Извините, все как-то перепуталось. Ютта. Да что с вами такое? Вы
забыли о нашей встрече?
     Барри. Нет-нет, что вы.
     Ютта. Вам больше не хочется повидать Гаса?
     Барри. Почему? Хочется.
     Они садятся за столик.
     Барри. Ну как? Можно к нему съездить? Он у себя на вилле?
     Ютта. О чем вы? (Испытующе смотрит на него.) Все не так просто, как вам
кажется.  А колдовать я не умею. Может, завтра, может, послезавтра. Мне надо
увидеть его. Если что-нибудь выйдет, я вам позвоню.
     Барри (раздраженно). Завтра или послезавтра! (Невольно повышает голос.)
Слушайте,  ну к чему эта комедия?! Речь идет как-никак о моем брате! Разве я
не вправе повидаться с родным братом?
     Ютта с неудовольствием замечает, что на них обращают внимание.
     Ютта.  В чем  дело, Барри? Возьмите себя  в руки! Если вы устроите  тут
скандал, вам никогда не увидеть брата!
     Барри затихает.  Порыв иссяк,  и  тотчас  до  его сознания доходит  вся
щекотливость ситуации.
     Барри. Извините меня.
     Ютта. Да, кстати, есть тут одна мелочь... У меня будут расходы.
     Барри вздергивает плечи. Барри (с ощущением неловкости). Сколько?
     Ютта. Пятисот долларов хватит--для начала.
     Барри достает деньги, незаметно передает Ютте.  Она бросает  взгляд  на
купюры, встает и, не прощаясь, уходит.  Барри чувствует, что  за ним  кто-то
наблюдает, и, оглянувшись, видит Нелли.
     Нелли. Ты дал ей денег? За что?
     Барри. Почему тебя это интересует?
     Нелли садится на стул, где только что сидела Ютта. Нелли. Она же просто
обирает тебя. Неужели не видишь?
     Барри. Ты знаешь ее?
     Нелли чуточку медлит.
     Нелли. Нет, но я знаю этот тип женщин. Что ты получишь взамен?
     Барри. Она обещала свести меня с Гасом.
     Нелли  (саркастически).  Ах,  с  Гасом.  Чудесно!  Хоть что-то за  свои
денежки получишь.
     Барри. В конце концов, это мое дело. Тебе-то что до моих денег?
     Нелли. А еще у тебя есть?
     Барри заглядывает в бумажник. Барри. Да.
     Нелли. Так что ж мы тут сидим? Пошли, устроим себе хорошенький вечерок!
     По  лицу Барри заметно, что ему совсем  этого не хочется.  Но вечерок в
обществе Нелли все-таки лучше, чем  в одиночестве. Он  встает, она берет его
под руку и мягко увлекает за собой.
     Раздражение медленно отступает. Запах лаванды.

     Шестнадцать  лет,  возраст совершеннолетия  -- рубеж  для  взрослеющего
поколения.  Дети покидают семьи, еще  два года продолжают  учебу, только  на
более  высокой  ступени.  Гас  удачно   выдержал  тесты  и  был  зачислен  в
технический  колледж,  сделал  первый  шаг  к  специализации, за которым  по
завершении    общеобразовательного    курса    последует    профессиональное
распределение и новая учебная подготовка, на сей раз узкоспециализированная,
нацеленная  на  будущую  деятельность,   подобранную  с  учетом  задатков  и
способностей.
     Барри опять предстояло два года прожить в разлуке с братом. Впрочем, он
уже был достаточно  самостоятелен, чтобы в группах и компаниях подростков не
дать себя в обиду,  обойтись  без поддержки старшего брата, и он не рвал эти
отношения полностью. А все же что-то утратилось, что-то существенное, мотив,
наделявший  его поступки  смыслом,  стимул,  возбуждавший  в нем напряженный
интерес,  сеявший  тревогу и  сомнения, но,  с  другой  стороны, приносивший
удовлетворение -- вот ведь сколько сумел выдержать и преодолеть. Телевидение
вновь заняло довольно большое место  в жизни Барри; как  и  прочие  средства
массовой информации, оно быстро развивалось, экраны стали огромными, во  всю
стену, изображение приобрело объемность -- зритель как бы  заглядывал  через
окно  в  иной  мир, где  не было  скуки, мир, полный  столкновений,  борьбы,
поражений и побед. С увеличением формата изображения и появлением голографии
иллюзия стала еще реалистичнее. О передаче знаний, об образовательной миссии
и думать  давным-давно  забыли.  Сошлись  на  том, что единственная  функция
телевидения--   помочь   людям  выплеснуть  подспудные   эмоции,   исполнить
подавляемые  желания,  осуществить  тайные  мечты,  иными  словами,  как  бы
компенсировать нереализованное стремление  к бурной, полной опасностей, зато
так много обещающей жизни.
     Другие средства массовой информации тоже,  по сути, служили тому, чтобы
покрыть  громадную потребность в переживаниях и чувствах. Никому теперь даже
в голову не приходило считать отпуск временем покоя, он был предназначен для
физической и душевной разрядки. Все воспринимали это как непреложный факт, а
рекламные ролики еще  и упорно подчеркивали: свободное время есть награда за
выполненную работу, компенсация за однообразность бытия среди массы,  клапан
для  подавляемых  желаний  и  стремлений,  которые  каждый  носит  в  себе и
однажды--ради сохранения равновесия --  обязан  выпустить на волю.  Конечно,
подлинных приключений представителям многомиллиардного  населения ждать было
неоткуда -- зато к их услугам были  сконструированные  эмоции, заготовленная
заранее щекотка нервов, рассчитанное напряжение, имитация успеха, точно  под
стать потребностям, по разным  ценам, доступно для  каждого. И надо сказать,
тут непременно  учитывалась индивидуальность,  переживания  отнюдь  не  были
стандартными, на  одну  колодку,  нет, они  отличались  своеобразием, личной
окраской,  созданной  на  основе последних достижений науки об  инстинктах и
исследования мотивов человеческого поведения.
     Этим  требованиям  прежние зоны  отдыха,  туристские  центры,  "райские
уголки" и  пляжи  давным-давно  перестали  удовлетворять.  Их  место  заняли
синтетические  ландшафты,  оазисы беспечного  веселья,  волшебные  царства и
искусственные "райские кущи", исполинский дисней-ленд --  врата  довольства,
ключ успеха. В этих-то краях, простирающихся на сотни квадратных километров,
отпускники  проводили  свой  досуг,  жили  в  роскошных  отелях  под  опекой
современнейших  автоматов,  день  и  ночь купаясь  в  звуках  музыки,  среди
довольных  и   спокойных   людей,   равно  жаждущих   впечатлений,  радостно
предвкушающих любой эффектный  аттракцион,  благодарных за  чудесное.  Здесь
проводили  дни и недели,  вживаясь в  новую роль, врастая в этот мир, словно
взятый из книжки с картинками, воссозданный по образцам прошлого,-- Венеция,
Париж,  Гейдельберг,  Афины,--становясь  путешественниками  во  времени  или
первопроходцами, исследователями морских глубин или  астронавтами... Пейзаж,
рожденный научно-фантастическими  грезами, пестрая  жизнь  кораллового рифа,
наблюдаемая  с подводной лодки, кратер  из  Моря  Дождей,  настоящие  лунные
скалы, специально привезенные и установленные в соответствии с натурой.
     Барри месяцами ничего не слышал о Гасе и  сам себе не  признавался, как
огорчало его молчание  брата. Порой он  подумывал навестить его,  но в конце
концов  каждый раз  отбрасывал  эту мысль: очень уж все было сложно--если не
спрашивать у Гаса согласия, нужно набраться смелости и на свой страх и  риск
проникнуть в  совершенно  незнакомую  среду,  а именно таков и был  закрытый
колледж, учебный  городок,  государство  в государстве,  непонятным  образом
функционирующий организм,  диковинная система, в которой  можно заблудиться,
как раньше блуждали  в лабиринте пещер или в джунглях. И даже если он сумеет
разыскать  Гаса, еще  не  известно,  найдется  ли  у  Гаса  время и  желание
заниматься им, не воспримет ли он  нежданный визит  как  досадную помеху, не
будет  ли в  этот  момент  с  приятелями, которые  станут  подтрунивать  над
недотепой Барри, так что Гас со стыда сгорит. И тем чаще Барри думал: скорей
бы и для него настала пора перебраться в колледж; и он изо всех сил старался
быть  на хорошем счету,  особенно в  технических  дисциплинах, чтобы в итоге
получить направление туда,  где был Гас. Ему  было ясно, что такой близости,
как раньше в семье, в играх среди подземных коридоров или в  запретной зоне,
уже  не будет, но Гас до  сих пор  был единственным,  с кем он ощущал связь,
единственным  существом, с  которым можно было поговорить  по-человечески...
Поэтому вполне естественно, что ему хотелось жить рядом с братом.
     И  вот однажды Гас вдруг  приехал, переночевал на своей старой кровати,
рассказал, что у  него каникулы, и пригласил Барри  в  "Волшебное  царство",
один из крупнейших увеселительных парков, расположенный в  нескольких сотнях
километров  к югу,--  миллионы людей стремились в этот парк  и  находили там
именно то, что искали: восторженное изумление и исполнение желаний.
     Гас приехал  в  лимонно-желтом электромобиле,  принадлежавшем,  как  он
говорил, колледжу, и уже сама езда, в многих сотнях метров  над морем домов,
по  высотной  эстакаде,  поддерживаемой  редкими,  похожими  на паучьи  ноги
опорами,  отделенной  от  бездны   синтетической  сеткой,   была  для  Барри
необычайным событием. Удобное мягкое сиденье, обтянутое искусственной кожей,
сверкающая  хромом  арматура,  яркие  огоньки на  приборной доске,  панорама
города глубоко внизу, упоение  скоростью  и Гас, уверенно  сжимающий руль...
Так бы и ехал  без конца, хоть по городу, хоть из города, в неведомые, чужие
края...
     Гас  припарковал   машину  среди  сотен  тысяч  других  автомобилей  на
десятиэтажной стоянке  у  ворот "Волшебного  царства".  Пешком  они  перешли
висячий мостик,  далеко внизу  бешено ярилась река, кольцевой поток, кипящий
искусственными водоворотами,--граница между городом и страной чудес.
     За  восемь  долларов  с  каждого  они  на  целый  день  получили  право
свободного передвижения по парку, в том числе пользуясь местным транспортом;
лишь за два-три десятка спецаттракционов нужно было платить особо. У входа в
большой  павильон,  который был,  так сказать,  преддверием  блаженства, они
миновали  шпалеры девушек в голубой и синей форме, с  неброским  номерком на
блузке.
     --  Не  нужна ли вам спутница?--спросил человек в  мундире французского
кавалериста конца XVII века.
     Гас вопросительно  взглянул на Барри, но, не дожидаясь ответа, согласно
кивнул.
     -- Две девушки--значит, десять долларов. Желаете выбрать?
     Гас  потащил  Барри  за  собой,  хотя  тому пришелся  не по  душе  этот
неожиданный  поворот.  Девушки были какие-то одинаковые, вроде как студентки
колледжа, из тех, что по праздникам участвуют в парадных маршах. В общем-то,
на вид вполне приветливые  и симпатичные, и когда Гас  выбрал одну  из  них,
Барри, не  долго думая,  последовал  примеру  брата. Звали девушек Сильвия и
Салли,  и  держались  обе так  непринужденно  и весело,  что провести  в  их
обществе целый день казалось даже весьма заманчивым.
     Входной  павильон   одновременно  служил   вокзалом  подвесной  дороги,
которая, то  опускаясь  к  самой  земле,  то  поднимаясь  высоко  в  воздух,
опоясывала  всю   территорию.  Были  здесь  и   другие  необычные   средства
передвижения: например, железная дорога, точная копия старинной--коротенькие
электропоезда,   которыми   управлял  человек   в  форме  давнего  почтового
ведомства. Встречались  и совсем особенные  экипажи, под  стать экзотическим
декорациям:  в  индийском  секторе, где  высились храмы  точь-в-точь  как  в
Куала-Лумпуре, можно было покататься на слоне, в здешнем Гонконге--на рикше,
среди антарктического  ландшафта из пластика,  стекла  и искусственных льдов
ездили  на собачьих упряжках. Однако все  это  привлекало в  первую  очередь
посетителей  постарше,  которые  довольствовались  спокойными прогулками  по
историческим местам. Молодежи не менее важны были физические ощущения, а для
этого существовали  беговые  дорожки, треки,  ракеты, катапульты, реактивные
глайдеры, выписывавшие головоломные  виражи вдоль незримых магнитных силовых
линий.  Как раз для  девушек  -- можно  с  визгом сопротивляться  встречному
ветру,   на   поворотах   прижиматься   к   ребятам,   цепляться   за   них.
Умопомрачительное катанье на русских горах стало для Барри не просто дерзкой
на  взгляд  затеей,  доказательством бесстрашия и самообладания, но и первой
встречей с женским существом, с девушкой, которая была не где-то  поодаль, а
умела показать всю незначительность барьеров, обычно разделяющих посторонних
людей, держалась  дружелюбно, даже доверчиво--хотя бы и только один день, за
плату.
     В  считанные  часы Барри  буквально захлестнула  лавина новых ощущений,
скорее ошеломительных, чем радующих; он бы не смог сказать, что поражало его
больше  --  бесконечные аттракционы  или  девушка  рядом. Он снова  и  снова
косился на  Сильвию и  с удивлением  обнаружил,  что она совершенно искренне
восторгается здешними красотами. Ведь он  знал, что уж  кому-кому, а  ей это
давным-давно   знакомо.  Конечно,  зрелище   великолепное,  и  достоверность
соблюдена, и историческая точность, однако же  все какое-то слишком гладкое,
слишком  сверкающее, слишком яркое... Обману поддавался  лишь тот, кто хотел
обмануться; кто  приглядывался, видел, что  черепица  и  кирпичная кладка из
пластмассы,  камень  --  из  гипса,  дерево  --  из  пенопласта,  и   первое
впечатление, при  всей  его неотразимости, вскоре  бледнело--что ж,  удачная
имитация  реальности,  но  и только, а  всякая имитация  имеет пределы и  не
способна ввести в заблуждение раз и навсегда. Барри спросил об этом  Сильвию
и,  хоть  не получил  ясного  ответа, решил,  что  разгадал загадку: девушки
чувствовали себя  в этом мирке как дома,  считали его своей  собственностью,
своей  стихией  и хотели, чтобы у  гостей  осталось  от  него  самое  лучшее
впечатление.  Вот и радовались любому удачному сюрпризу, любому действенному
эффекту...  Для  них иллюзия стала вторым образом реальности--  и, возможно,
здесь присутствовала  на  первый  взгляд абсурдная  и  все  же  существенная
убежденность в том, что окольно, через иллюзии, какими-то запутанными путями
вновь рождается реальность -- реальность восприятия и чувства.
     Чего они только не делали: в круглой штуковине вроде батисферы ныряли в
водопад,  катапультировались   высоко  в  воздух,   а  потом  опустились  на
парашютах, проехали  через деревню  в  стиле  Дальнего  Запада,  за  которую
сражались  индейцы  и  ковбои (резиновые  пули  так  и  свистели  у  лица!),
крутились в центрифуге пятисотметрового диаметра -- неподвижный диск посреди
кружащегося мира,-- участвовали в  родео  на электронных лошадях, прыгали  с
подкидной пневмодоски на  многие десятки метров в высоту, скатывались с горы
на  ренских  колесах...  После  двух часов  таких  упражнений,  счастливые и
усталые,  они лежали на пляже, на  белом  песке -- это  был побочный продукт
химической промышленности,--  плыли на  плоту по неторопливой протоке, между
свисающими  к самой воде цветущими экзотическими кустарниками,  ели зеленое,
розовое, желтое итальянское мороженое.
     Скоро  в   них  опять  воспрянула  предприимчивость,  они   бродили  по
Историческим  залам,  видели рыцарей  в крестовых походах, Наполеона в битве
при Ватерлоо,  гибель  "Титаника", воздушный бой над Атлантическим  океаном,
разгром на Плайя-Хирон--не просто картины, но каким-то  необъяснимым образом
ожившие сцены, электронный кабинет восковых фигур, сочетание робототехники и
голографии; и  хотя  все было  технически  объяснимо, зритель снова  и снова
замирал перед неожиданным,  непостижимым... Вот зал  заседаний  ООН,  Хрущев
стучит ботинком по трибуне; а  пока  ты удивлялся жизненности происходящего,
все-таки  узнавая  в мерцанье контуров технику  "черного  ящика",  "голубого
экрана",  тот   же  Хрущев  вставал   со  стула,  выходил   из  сценического
пространства   и   гладил  по  головкам   маленьких  зрителей.   Вот  Гитлер
провозглашает  возврат своего отечества в  лоно Германской империи,  а потом
бросает  в  толпу  конфеты; вот  Фидель  Кастро,  произнеся пламенную  речь,
угощает всех  безалкогольным ромом; вот Мао Цзэдун, макая в  тушь  крохотную
кисточку,  выводит  на  шелковой бумаге  диковинные  знаки--короткие  стихи,
изречения, китайские мудрости на темы, предложенные посетителями.
     В полдень они наведались в  Страну  Молочных Рек,  где  сбываются грезы
голодных детей, и там действительно  были сливочные горы: проешь их насквозь
и попадешь в край летающих жареных голубей и прочих лакомых чудес-- заливных
окороков,  жаркого  с  фруктовым  желе,  сладких огурцов и  острых перчиков,
всевозможных  соусов  и  кремов,  а  запивать  все  это  полагалось  шипучим
напитком,  который   снимал  ощущение  сытости  и  позволял  снова  и  снова
предаваться радостям гурманства...
     Из Страны Молочных Рек они попали  в  зал отдыха-- искусственные  руки,
шерстяные  и  резиновые,  на  стальных суставах с  приводом от сервомоторов,
управляемые адаптивной  электронной  системой, массировали их,  растирали  и
мяли,  они  погружались  в  виброполя,  которые снимали  усталость и  дарили
ощущение неисчерпаемой  энергии, в облака  аэрозолей, мгновенно возбуждавших
ожидание, больше того,  жажду новых впечатлений и  переживаний,  и  все  это
сопровождала торжественная и приятно бодрящая музыка.
     Во второй  половине дня  настал  черед  Современного Мира:  они увидели
луномобиль с  астронавтами среди кратеров и получили по щепотке лунной пыли,
запечатанной в  пластиковый  пакетик, увидели памятную, но неудачную высадку
на Марсе, вместе со Слейтером и Мак-Грегором впервые облетели вокруг Венеры,
наблюдали  за полетом сквозь  кольца  Сатурна и чудесным спасением  экипажа,
когда посадочный модуль потерпел  аварию, участвовали в  первой  межзвездной
экспедиции и дивились релятивистскому "радужному" эффекту на пороге скорости
света, следили в смотровой иллюминатор,  как первые люди высадились на одной
из безжизненных планет Альфы  Центавра--триумф  человечества  и одновременно
разочарование для тех, кто втайне  надеялся увидеть  мир, похожий на земной,
райские кущи, полные цветов  и ручного зверья. Не  день, а сплошная вереница
развлечений, беззаботная пора  под лазурным сводом подсвеченного стеклянного
купола; ближе  к  вечеру  настроение  опять  заметно  поднялось.  Хитроумные
световые эффекты создавали иллюзию  густеющих  сумерек, неописуемые переливы
розовых и  лиловых тонов  мало-помалу  отступали перед  беспредельной тьмой,
солнечный диск, точно на шнурах, опускался в гряду облаков, волшебный отсвет
бархатистым  покровом  подернул  пейзаж,  здания,  дороги,  и   душу   вдруг
захлестнул  дотоле неведомый  покой,  удовлетворенность,  любовь  к людям --
результат  воздействия  психотропного  газа,  который  распыляли  в  воздухе
миллионы крохотных форсунок, установленных буквально на каждом шагу.
     Еще два часа в запасе --  вполне достаточно, чтобы  насладиться и этими
последними  впечатлениями, и  по  желанию девушек  они уселись  в  маленькие
открытые  вагончики на двоих и поехали  в Панорамный зал,  где можно было по
своему вкусу выбрать ландшафт, и время дня, и сезон.
     Впервые за  весь  день  Барри  остался  с  Сильвией наедине; она  сразу
вызвала  у него огромный интерес, а уж теперь  он вообще  не мог думать ни о
чем другом,  и,  судя  по  всему, это было  заранее  предусмотрено  -- Барри
обратил  внимание, что  в  этот зал  тихой  услады  направлялись  в основном
парочки.
     Они  остановились  у  объемного  изображения  какого-то  романтического
острова, и  Сильвия поставила регулятор на "ночь"--огромная луна повисла над
головой,  вспыхнули   несчетные  звезды.   Девушка  придвинулась  к   Барри,
поцеловала  его, скользнула рукой ему  под  рубашку,  а  когда он, с  легкой
досадой, но без удивления, отпрянул, спросила:
     -- Не хочешь?
     Вместо ответа он только кивнул, хотя  толком не видел  девушки,  но она
все поняла, и Барри покорился ее ласкам.
     Немного погодя все  четверо  снова встретились  на улице;  Барри не мог
отделаться от  впечатления,  что  что-то  изменилось, сердце  у  него громко
стучало, колени  дрожали-- поди пойми, отчего девушки хихикают и болтают как
ни в чем не бывало. Они расположились на террасе кафетерия,  ели пирожные  и
пили  кофе со сбитыми сливками. В конце концов Гас спросил, не сходить ли им
напоследок еще раз в  Панорамный зал. Барри замешкался с ответом, но девушки
не возражали;  они  вышли  из  кафетерия--  платить было  не нужно,  ешь-пей
сколько хочешь -- и побрели  через площадь, а потом Гас  схватил  Сильвию за
руку и сказал:
     -- На этот раз со мной пойдешь ты!
     Не прошло и нескольких секунд, как они исчезли в темном въезде.
     Барри смотрел им  вслед и вздрогнул,  когда Салли, тронув его за плечо,
сказала:
     -- Идем, вон свободный вагончик!
     На миг он задумался, потом покачал головой.
     Спасибо, Салли. Мне больше не хочется. Ты не обидишься?
     Салли  не сумела скрыть удивления, но потом улыбнулась и  погладила его
по щеке.
     -- Конечно, нет.
     Они остались возле павильона, наблюдая, как  проекция  солнечного диска
окончательно утонула за туманной линией горизонта.



     Барри стучит,  входит в  комнату.  Чиновник  поднимает глаза от  бумаг,
продолжает сидеть, склонившись над столом.
     Барри. Доброе утро. Я хотел узнать... Вы мне разрешили...
     Чиновник. Рановато вы пришли. Мы,  как видите, просто завалены работой.
Рекомендации  у  вас  превосходные,  но  тем не менее--вы  не  единственный.
Придется вам это учесть и запастись терпением.
     Барри не в силах скрыть разочарование. Уныние, подавленность.
     Барри,   Когда   можно   снова   зайти?   Чиновник.   Завтра,   а   еще
лучше--послезавтра! Барри. Большое спасибо. До свидания.
     Чиновник тем временем возвращается к своим бумагам. Чиновник  (себе под
нос). До свидания!



     Барри  и Нелли перед голографической картиной:  охота на Сириусе. Барри
палит по чудовищам,  а  Нелли встречает  ликованием каждый  удачный выстрел.
Звонок, отмечающий попадание, тарахтит почти без умолку.
     Барри и Нелли переходят к следующему стенду. Берут в автомате стаканы с
напитками, ставят на полку. Игра начинается снова.



     Нелли бросает в игральные автоматы  доллар  за  долларом; Барри  только
смотрит  и снабжает  ее монетами.  Потом  они  пытают счастья в механической
рулетке. Барри проигрывает.



     С высоких табуретов  Барри  и Нелли смотрят на маленькую круглую сцену,
где двое в облегающем золотом трико исполняют какой-то танец.
     Музыкальное сопровождение обеспечивает флейтист в  индийском  костюме и
тюрбане.
     Нелли знаком просит  бармена налить ей шампанского, но  тот  показывает
пустую бутылку.
     Нелли. Закажешь еще, милый?
     Барри достает бумажник, заглядывает внутрь, снова захлопывает и  прячет
в карман.
     Барри. Сколько с меня?
     Бармен предъявляет длинный счет, и Барри выкладывает последние  деньги,
опустошив свой кошелек; на чаевые не хватает.
     Бармен. Будете еще что-нибудь заказывать? Барри. Нет, спасибо.
     Бармен. Тогда освободите место, и поживее! Барри.  Вы,  кажется, решили
меня вышвырнуть? Я уйду, когда захочу!
     Бармен насмешливо смотрит на него. Потом обращается к Нелли.
     Бармен.  Кто этот чудак? Ты  его знаешь? Нелли искоса  глядит на Барри,
делает равнодушное лицо.
     Нелли. Шапочно.
     Бармен. Ну и как?
     Нелли. А никак.
     Бармен  жестом  подзывает   вышибалу,  который  внимательно  следил  за
происходящим.  Тот  подходит  и поднимает Барри вместе  с  табуретом.  Барри
охвачен странным оцепенением.
     Бармен. Вам не кажется, мистер, что лучше уйти подобру-поздорову?
     Барри соскальзывает с табурета. Барри. Ну что, Нелли, ты идешь?
     Нелли. Знаешь, Барри, я побуду здесь еще немного.
     Недоумение,  пустота,  чувство  дурноты.  Секунду  Барри  без   всякого
выражения смотрит на нее, потом молча поворачивается и уходит.



     Только теперь Барри замечает, что пьян.
     Самочувствие препаршивое -- он подавлен, угнетен.
     К  нему подходит  какой-то парень в меховой куртке и  джинсах.  Парень.
Здорово тебя скрутило, друг!
     Барри   хочет  отстранить  его,  но   сил  нет.  Удивляется   слабости,
завладевшей всем его телом. Парень. Ты куда собрался? Сядь! Он ведет Барри к
каменной приступке возле запертого магазина. Оба садятся.
     Парень.  Вид у тебя неважнецкий, друг. Зеленый совсем.  Глянь-ка, тут у
меня есть кое-что, сразу поможет. Барри. Нет, спасибо.  Оставь меня в покое!
Парень. Но это ничего не стоит. Я дарю тебе щепотку. Нюхни--и все!
     Достает  из кармана  бумажный  пакетик, разворачивает, подносит  к лицу
Барри. Тот невольно делает вдох, втягивая часть порошка.
     Странное ощущение, легкие будто широко распахиваются, засасывают жидкий
воздух.  Парень.  Вот видишь,  получается. А  теперь  еще.  Барри безропотно
подчиняется. Закрывает глаза -- проходит  немного времени, и  его охватывает
необычайная легкость. Лицо озаряется улыбкой. Он поднимает руки, протягивает
вперед  ладони,  точно желая ощутить  что-то--тепло,  дуновенье,  мимолетный
запах  еды и аромат  духов. Вихрь разнообразных приятных впечатлений. Спустя
секунду-другую его лицо меняется, он опускает руки. Дурнота.
     Парень. Ну, очухался?
     Барри (невнятно). Черт... самочувствие... хуже прежнего...
     Парень  (чуть  резче). Еще  хочешь? Только я эту штуку не для  подарков
держу. Не воображай, что я из благотворительной конторы!
     Достает еще один пакетик.
     Парень. Смотри! Я дам тебе еще один -- за пять долларов. По-моему, тебе
это необходимо!  Тот, первый, был так,  для  затравки,  а этот--полная доза,
будет действовать до завтрашнего утра!
     Барри (невнятно). Оставь меня... в покое! У меня нет денег...
     Слабость, чувство беззащитности.
     Парень   вытаскивает  из   кармана  Барри  бумажник,  роется   в   нем,
разочарованно отбрасывает.  Потом  берется за его  кошелек... чертыхнувшись,
встает.
     Парень. Ворюга, обманщик!  А  ну, катись  отсюда!  Он  хватает Барри за
воротник, ставит на ноги, дает тычка.
     Барри  автоматически бредет  дальше. Колени дрожат.  В желудке  тяжелый
ком.
     Парень. Пьяная свинья!



     Барри блуждает по коридорам. Он  с трудом держится на  ногах. То и дело
хватается за  стену. Он потерял  представление о том,  где  находится. Людей
навстречу  попадается   мало,  они   равнодушно   проходят   мимо.  Мешанина
отрицательных эмоций вперемежку с провалами в памяти.
     Тихо-тихо   --   словно   далекий   прибой--доносится   музыка,   голос
информатора, крики...  Коридоры  тонут в  полумраке.  Редкие голые  лампочки
горят через одну. У стен кучи бумажек и прочего мусора.  Там  и сям валяется
ржавый  инструмент.  Кажется,  он забрел на  стройплощадку  -- не  то  гараж
строят, не то станцию подземки.
     Неожиданно  Барри выходит  к бездействующему  эскалатору, который ведет
наверх. Пробует подняться по лестнице, но от слабости подкашиваются ноги. Он
садится на ступеньку и погружается в забытье.
     Неодолимая усталость.
     Когда он,  проснувшись, встает, опять волной накатывает головокружение.
Перед ним какой-то человек, в сумеречном  свете Барри видит  только, что  он
плешив  и в больших  очках. На нем длинный плащ, из-под которого выглядывают
ноги в сандалиях. Аврамис. Что вы здесь делаете? Вы больны?
     Барри пытается ответить, но вместо слов у него вырывается стон.
     Человек  берет  его  за  руку,  щупает  пульс, приподнимает  ему  веко.
Пожимает плечами, собирается уйти--и  тут замечает на куртке Барри пилотский
значок.  Он внимательно разглядывает значок, потом снова обращается к Барри,
на сей раз гораздо дружелюбнее.
     Аврамис. Здесь вам оставаться нельзя. Вы же не из тех подонков, которые
тут  отираются.  Они  вас  догола  разденут.  Возьмите-ка  себя в руки.  Ну,
давайте!
     Барри (с трудом). Оставьте меня... я устал.
     Аврамис. А, бросьте! Вам,  наверно,  подмешали  чего-то в питье. Деньги
есть?
     Собрав остатки сил, Барри ощупывает карманы. Потом качает головой.
     Аврамис.  Послушайте,  я врач-психиатр. Вы  где  живете?  В  гостинице?
Может, у вас там есть деньги? Я хочу вам помочь.
     Барри мотает головой.
     Аврамис (задумчиво).  Вы наверняка в  городе недавно, я вас  раньше  не
видел. Страховка у вас есть? В какой-нибудь кассе состоите?
     Барри кивает.
     Сияющая улыбка пробегает по лицу психиатра.
     Аврамис.  Ну  так  вот,  я--доктор  Аврамис. Я  заберу  вас к  себе.  А
перво-наперво сделаю укол -- вы мигом придете в себя.
     Он достает шприц,  набирает  из ампулы  какую-то прозрачную  жидкость и
делает  Барри  укол.  Резкая  боль  в  локтевом сгибе--и  сразу  же  чувство
облегчения.
     Несколько секунд он ждет. Лицо Барри все больше оживает, он расправляет
плечи, выпрямляется и, наконец, при поддержке врача встает. Аврамис. Ну, что
я говорил?! Идемте!  Они идут вверх  по  эскалатору. Аврамис помогает Барри.
Этажом  выше--все тот же лабиринт мрачных коридоров,  лишь  через  некоторое
время они попадают в более приветливые места. Тут и  там на полу сидят люди,
глядят прямо  перед  собой или спят.  Кое-кто,  похоже, знает Аврамиса.  Они
встают, машут ему, бегут следом, дергают за плащ.
     1-й бездомный. Алло, док, мог бы и для меня что-нибудь сделать!
     2-й бездомный. Док, погоди, не оставляй меня здесь.
     3-й бездомный. Эй, может, устроишь мне "подвижечку"? Позарез надо!
     4-й бездомный. Алло, док, подожди...
     Врач не обращает внимания на их призывы. Твердо ведет Барри дальше.
     Аврамис.  Взгляните  на  этих людей. Некоторые  здесь  уже  не один год
обретаются. Всерьез  верят, что их  опять примут. Держи карман шире! А как с
этими людьми обходятся  -- безобразие!  С ними надо начистоту!  Какой  смысл
вносить их  в списки ожидающих, ведь  это самый настоящий  обман. Уволенные,
выздоравливающие...    Позор--   обнадеживать   людей    посулами.    Ничего
удивительного, что они  так  и болтаются  здесь. Но  ведь среди них  есть  и
больные,  психически  неполноценные. Такова, как  видите,  оборотная сторона
медали. Сверху блеск и мишура, а внизу полное убожество...
     Они  опять   выходят   в  людные   места.  Похоже,   здесь   собираются
предсказатели,  учителя  йоги, миссионеры всевозможных сект. Группа  молодых
парней, преклонив колени на маленьких ковриках,  выполняет какой-то странный
ритуал. Они  склоняются к  земле,  раскачиваются, делают  руками мистические
знаки. И при этом молятся, нараспев, неразборчиво.
     Запах курительных палочек.
     Доктор Аврамис ведет Барри сквозь толпу, прямиком к  какой-то лавчонке.
В  помещении,  напоминающем  нишу,  выставлено  медицинское оборудование  --
аппарат для диатермии, ультразвуковой прибор, разные массажеры и вибраторы.
     Аврамис. Вот мы и пришли. Вам лучше?
     Барри. Да, это все пустяки, я, наверно, слишком много выпил.
     Психиатр  оборачивается к  нему, водит  пальцем у  него перед  глазами,
туда-сюда, туда-сюда...
     Аврамис. Не такие  уж и  пустяки! У вас был тяжелый психический шок. Мы
должны сделать все, чтобы он не  повторился. Вы не  представляете себе,  как
легко человеку сорваться здесь, в такой вот обстановке.
     Барри чувствует, что силы медленно возвращаются к нему.
     Барри.  По-моему,  в  самом  деле ничего  не нужно.  Я  здесь долго  не
задержусь. Мне обещали место пилота -- на Сириусе. Меня зовут Барри Гриффин.
Я...
     Аврамис. Ваши данные  я запишу позднее--время  терпит. Сперва  попробую
установить  причину   шока.  (Задумчиво.)  Эти  симптомы...  Тут  не  только
алкоголь, тут явно что-то поглубже.
     Барри.  Пожалуйста,  не  беспокойтесь.  Я наверняка скоро буду в полном
порядке...
     Аврамис. Вы безрассудны! Я врач, я  лучше знаю,  что  нужно, а что нет.
Небольшое обследование вам не повредит.
     Он  открывает дверь, вталкивает  Барри внутрь. Тот  упирается, но  врач
выказывает недюжинную силу, а Барри еще совсем слаб.
     Он  попадает  в  круглую  комнату,  мало  чем  отличающуюся  от  кабины
глоборамы  или  самолета. Посредине  кресло -- врачебное, но  тоже мягкое, с
привязными  ремнями. И приборная панель точь-в-точь такая же, только надписи
говорят о ее медицинском назначении: КРОВЯНОЕ ДАВЛЕНИЕ, ТОНЫ СЕРДЦА, ЧАСТОТА
ДЫХАНИЯ  и т. д. Барри в замешательстве останавливается, но психиатр не дает
ему  времени  на  размышления. Подталкивает  упирающегося  Барри  к  креслу,
заставляет  сесть.  Пристегивает ремни,  проделывает  какие-то манипуляции с
приборами,  надевает  на голову Барри шлем, от  которого  отходит  множество
проводков.
     Аврамис. Так, сейчас мы все узнаем. Это для энцефалограммы... Только не
волнуйтесь, больно  не будет. И вообще, вы  же  не  боитесь психиатрического
обследования?! А тут электроды для ЭКГ..
     Прикосновение  холодного  металла  к  груди.  Фактически  Барри   почти
обездвижен,  а когда  он начинает  шаркать ногами  по  полу,  психиатр и  их
прикручивает ремнем.
     Неприятное  ощущение  скованности.  Аврамис  упирает  руки  в  боки   и
испытующе оглядывается--судя по всему, он доволен.
     Аврамис. Я оставлю  вас на несколько минут одного. Делать вам ничего не
нужно  --обследование  пойдет  своим  чередом.  Расслабьтесь!  Ваши  реакции
фиксируются автоматически.
     Кивнув Барри, он выходит.



     Свет гаснет, от кругового  экрана  ползет цветной туман. Мало-помалу он
сгущается   в   зернисто-облачные   формы,   которые   начинают   струиться,
закручиваться спиралью.
     Яркость тоже начинает меняться, сперва медленно, потом быстрее, так что
в итоге все сводится к мучительному миганью света и тьмы.
     Происходящее  на  экране  сопровождается звуками  и  шорохами-- это  не
музыка, а скорее хаос  бессвязных звуковых эффектов. В конце концов  комнату
наполняет однообразно вибрирующий диссонанс, почти физически ощутимый.
     Наплыв -- человеческие фигуры в неверном цветовом изображении. Движутся
медленно, неестественно, словно  в "лупе времени". Вид непривычный--сразу  и
не узнаешь, но  краски меняются,  порой  они  близки к  натуральным, и тогда
Барри понимает,  что  это  его  знакомые или же люди, с  которыми он мельком
встречался,-- Нелли, Ютта, полицейские и охранники,  Уэс и Аврамис, его брат
Гас, чиновники  и гостиничный персонал,  а  вперемежку с ними снова и  снова
шушера,  толпящаяся   возле  управления  кадров   "Сириуса-Транзитного",   в
подземных  коридорах  увеселительного  квартала  Санта-Моники.   Нарастающее
недовольство, отчаянные попытки сосредоточиться.
     Очень  недолго изображение выглядит  нормальным, потом  превращается  в
псевдорельеф, глубокие складки прорезают гладкие лица девушек, здоровый цвет
кожи становится серо-зеленым...
     Звуковые эффекты под  стать  зрительным  образам--это популярные песни,
марши, шлягеры, но исполняются они либо  в чересчур высоком, либо в чересчур
низком регистре, то чересчур медленно, то чересчур быстро...
     Движения  людей  ускоряются, все они  словно куда-то  бегут, между ними
возникают стычки, они бросаются  друг на друга с кулаками, дерутся, катаются
по земле.
     Сильное чувство страха.
     Картины  теряют отчетливость,  одни  наплывают на другие, смысл которых
пока  непонятен.  Лишь  мало-помалу  проступают  кристаллические  структуры,
волнистый дюнный ландшафт, степь,  пески... Барри узнает пейзажи Сириуса, но
выглядят   они    необычно,    непривлекательно,   все    какое-то   унылое,
серо-коричневое, временами белесое от света, а в следующий  миг уже  залитое
тенью, словно подернутое пеплом.
     Музыка  сменяется   электронными  эффектами,  повторяющимися  обрывками
мелодий, каскадами трескучих, скрежещущих шумов.
     И опять люди, эпизоды  последних дней, только роли распределены  иначе;
Нелли и Ютта--гостиничные служащие, Уэс и психиатр--охранники,  Гас--бармен,
с издевательским  смешком  наблюдающий за  Барри, который  сидит на  высоком
табурете,  связанный  по рукам и  ногам.  Пугающие впечатления подкрепляются
обрывками   разговоров,   частью   это  невнятные  слова,   частью--какие-то
бессмысленные сентенции, произнесенные чужими голосами...
     Под  конец  быстрая  серия наплывов  --  уже  невозможно  ни  различить
отдельные  фигуры,  ни  ухватить  связь событий.  Барри  вертится  в кресле,
пытаясь избавиться от пут,-- безуспешно. Он закрывает глаза, но даже  сквозь
зажмуренные веки мелькают призраки электронного кошмара.

     НОЧЬ ПОДЗЕМНЫЕ КОРИДОРЫ

     Экран бледнеет, дверь открывается, входит доктор.  Аврамис. Отстегивает
ремни,  которыми прикручен  Барри.  Барри встает  и нетвердой  походкой,  на
ватных ногах выходит из лаборатории.
     Снова усталость и  упадок  сил,  но страх исчез, уступил место странной
пустоте.
     Аврамис. Реакция у вас замечательная--теперь  мне все ясно. Хорошо, что
я провел  этот тест.  Вы перенесли посттравматический  шок.  Наверняка долго
таскали  в  себе   груз  фрустрации--типичный  эффект  торможения.  Копится,
копится,   а   потом   вдруг   прорывается   наружу...   Достаточно   самого
незначительного  повода.  В  последнее  время  вы  подвергались  психическим
нагрузкам? Испытывали  какие-либо разочарования?  Вас  обижали,  оскорбляли?
Возможно,  все   дело  в  этом,  но   так  или  иначе  ничего  нельзя   было
предотвратить.  Человеческий гомеостаз  нарушить  непросто.  Но  уж если  он
выйдет из  равновесия... Эруптивная  психотическая обратная  связь. Впрочем,
худшее для  вас позади. Само  собой,  надо  лечиться. Вам  повезло,  что  вы
встретили меня, ведь я  специализируюсь  как раз  на такого рода  феноменах.
Наилучшая методика  --  интерактивная  терапевтическая регенерация. Вот  вам
бланк -- заполните,  пожалуйста.  Через два месяца вы опять  будете здоровы,
почувствуете  себя   лучше  прежнего.   Ничего  страшного,   просто   легкий
социопатический  синдром.  Больничные кассы  обязаны взять  расходы на себя.
Всем нам порой достается, но нельзя падать духом...
     Аврамис  пододвигает  Барри  чековый бланк,  тот нерешительно заполняет
его, временами скептически поглядывая на  психиатра, который  сейчас  больше
смахивает на религиозного  фанатика, чем на трезвого врача. Неожиданно Барри
замирает  в изумлении. Он видит  знакомое  лицо: снаружи, всего в нескольких
метрах,  полускрытая колонной,  стоит Ютта. Заметив, что Барри ее обнаружил,
принимается  оживленно  жестикулировать.  Знаками подзывает  его  к себе, но
прикладывает палец к губам: дескать, не подавайте виду.
     Барри  протягивает врачу заполненный  бланк.  Барри. Большое спасибо за
лечение. Мне надо идти. До свидания!
     Аврамис пытается удержать его, но потом, передумав, отпускает.
     Аврамис.  Приходите  еще!  Завтра  к  вечеру.  Я  все  время  здесь. Не
забудьте...
     Барри  смешивается с толпой. Оглядывается,  проверяя, видит ли его  еще
психиатр,  а  поскольку  тот  его  не  видит,  обращается  к  Ютте,  которая
по-прежнему стоит за колонной.
     Барри. Привет, Ютта.
     По Ютте заметно, что у нее добрые вести.
     Ютта. Барри, все в порядке. Скорее, моя машина ждет.
     Барри. Ты повезешь меня к Гасу? А почему такая спешка?
     Ютта. Идем же, я все тебе объясню!
     Она юрко пробирается сквозь толпу, ловко увиливая от встречных прохожих
и  проскальзывая  между  беседующими людьми, которые стоят у нее  на дороге.
Барри спешит следом, отчаянно стараясь не потерять ее из виду.



     Вот наконец и автостоянка неподалеку от  гостиницы. Там ждет автомобиль
Ютты. Завидев хозяйку и Барри, шофер выскакивает наружу, распахивает дверцу.
     Ютта торопит его.
     Ютта. Скорее, Джимми!
     Машина вливается в поток транспорта. Легкое покачивание на поворотах.
     Барри утопает в мягком сиденье.  Он смертельно устал и борется со сном.
Однако в конце концов  стряхивает  сонливость и  поворачивается к Ютте, ждет
обещанных объяснений. Барри. Ютта, что же все-таки произошло?
     Ютта не слышит, наклоняется вперед, к шоферу, торопит его.
     Ютта. Нельзя ли поскорее? Сверните направо, там движение меньше.
     Когда Барри трогает ее за плечо, она нетерпеливо стряхивает его руку.
     Ютта. Позже, Барри, позже!
     Барри медленно приходит в себя, силы и энергия возвращаются к нему.
     Машина мчится с головокружительной скоростью, прямо страшно становится.



     Машина въезжает на закрытую территорию "Сириуса-Транзитного". Эти места
Барри незнакомы. Несколько зданий, без  окон,  удлиненной формы, параллельно
друг  другу.  Над  плоскими крышами  высятся странные  надстройки--  подобие
ажурной  башни,  металлические  сети, гигантские  направленные антенны.  Все
залито  светом  прожекторов.  Центральный  комплекс  опоясан  дополнительным
забором, внутри патрулируют охранники с собаками.
     Ютта и Барри  выходят из машины,  и  опять молодая женщина почти бежит,
так что Барри едва за нею поспевает. Они входят в большую комнату вроде зала
ожидания; обстановка  строгая, почти спартанская. У низенького столика к ним
спиной  сидит мужчина. На  миг у  Барри замирает сердце: не  Гас ли это?  Но
мужчина оборачивается, это незнакомец, совершенно непохожий на Гаса.
     Ютта. Это Вирджил. А это Барри, брат Гаса.
     Вирджил.  Очень  рад, Барри. Гас часто  рассказывал  мне о своей семье,
особенно о  вас.  Вы уж извините, что  я велел привезти  вас сюда. Я вам все
объясню. А  сейчас нельзя терять ни минуты--трансмиттер включен. Позже у нас
будет достаточно времени на разговоры.
     Барри делает шаг  назад;  несмотря на усталость, которая еще заметна по
его лицу,  он снова вполне владеет собой. И  снова чувствует себя  сильным и
предприимчивым.
     Барри.   Минуточку!    Я   не    позволю    командовать    собой    как
мальчишкой-школьником! Я хочу знать, что здесь происходит. А до того с места
не сдвинусь.
     Усаживается за столик.
     Ютта. Но, Барри, ты нам весь график спутаешь!
     Вирджил успокаивающе машет рукой. Смотрит на часы.
     Вирджил.  Брось,  Ютта.  Он  прав.  Две-три  минуты погоды не делают. Я
отлично понимаю Барри. Он вправе узнать самое необходимое.
     Помедлив, Ютта  кивает. Вирджил садится против Барри. Ютта устраивается
неподалеку.
     Вирджил.  Позади у вас  два беспокойных дня,  я  знаю. Но  определенные
причины не позволили мне  вмешаться сразу. Отчасти  виноваты и вы  сами--ваш
приезд был для нас полной неожиданностью. Почему вы не предупредили заранее?
     Барри хочет ответить, но Вирджил жестом останавливает его.
     Вирджил.  Что  было, то  было. Все ведь уладилось.  Видите ли, ситуация
такова. Гасу еще много лет назад  стало здесь невмоготу. Вы же знаете своего
брата: человек он на редкость энергичный, и сидеть за  письменным столом для
него нож  острый.  Неужто вы  всерьез думали,  что он  киснет где-то  тут  в
конторе? Он дал ход проекту "Сириус". И  тем  самым здешняя  работа для Гаса
закончилась. Теперь для него  есть  только одно  место,  и вы  догадываетесь
какое--Сириус.  Гас  пробыл  тут ровно  столько, сколько  нужно, и  ни  днем
больше.
     Барри кивает. Вирджил рассуждал вполне логично.
     Вирджил.  Но  Гас--основа  основ  нашей  фирмы.  Ее  работа  целиком  и
полностью   держится   на   его    личности.   Ведь   невозможно   помыслить
"Сириус-Транзитный"  без   Гаса  Гриффина.   Вывод  мы  из   этого   сделали
однозначный:  надо скрывать от всех, что Гаса на Земле нет.  Чуточку  вокруг
него поутихло--мы разъяснили: у него, мол, дел выше головы. Время от времени
снимаем видео и показываем  народу. А раз-другой Гас позволил себя уговорить
и даже  прилетал сюда на несколько дней, чтобы напомнить о себе, выступал на
открытии     стадиона,    на     торжествах     по    случаю     десятилетия
"Сириуса-Транзитного". Вы  и  сами  знаете, во имя работы  Гас  отказался от
всякой личной жизни. Вместе с рекламистами-психологами мы создали его имидж,
сочинили  ему   биографию,  способную  пронять  любого.  По   этой   версии,
Гас--найденыш, отроду невероятно предприимчивый и энергичный. Благодаря этим
качествам  он сумел  победить тяжелейшие  обстоятельства  и в конечном счете
основал  и  возглавил самую  могущественную  фирму  на  свете. А теперь  вот
представьте себе: в один прекрасный день появляется  человек,  который может
доказать, что он брат Гаса Гриффина!!
     Вирджил  замолкает, ждет, пока Барри обдумает его слова. Немного погодя
Барри кивает.
     Барри. Ладно, допустим, я вам верю. Что же дальше?
     Вирджил. Мы связались с Гасом. Это было не так  просто -- расстояние-то
о-го-го! Да  и нашли его не сразу.  Как всегда, он обретался где-то во вновь
освоенных  местах.  Лишь  без малого час назад  пришел  ответ:  он хочет вас
видеть! Мы сообщили ему, что вы мечтаете  работать  на  Сириусе, и он  решил
исполнить ваше желание. По-моему, он очень к вам привязан.
     Барри. Ну хорошо. А теперь что?
     В разговор вмешивается Ютта.
     Ютта. Теперь нам пора на трансмиссионную станцию, время не ждет.
     Вирджил встает.
     Вирджил. Вы правы,  Ютта, пора! (Поворачивается к Барри.) Решайте сами.
Мы вас принуждать не будем. Нам с Юттой все равно нужно к Гасу на совещание.
Ну так как, Барри?
     Барри. Договорились. Я с вами.
     До  станции всего  несколько  шагов:  из  зала  ожидания они  по  двору
переходят в один из "бункеров". Вестибюль, короткий коридор--ни стульев,  ни
другой  мебели. У  входа  в трансмиссионную камеру  --  двое техников.  Один
отпирает  дверь; Барри идет первым и попадает в помещение, буквально во всех
подробностях повторяющее кабину глоборамы.
     Барри останавливается как  вкопанный. Он вдруг перестает понимать,  сон
это или явь.
     Вирджил. Что с вами, Барри?
     Барри.  Но  это же  не ракета! Даже  не будь  я пилотом...  В последние
дни...
     Вирджил подходит к Барри, успокаивая, кладет ему на плечо руку.
     Вирджил. Неужели вы никогда не  размышляли о проблеме полета на Сириус?
Понятно ли вам, как велико  расстояние?  На  обычном космическом корабле, на
ракете, перелет длился бы сотни лет. Так  нам бы никогда не достичь Сириуса.
Мы применяем совершенно новые методы: трансмиссию материи.
     Подходит Ютта.
     Ютта (раздраженно).  Вирджил, вы ведь не собираетесь  читать лекцию  по
физике!
     Вирджил.  Конечно,  нет.  (Опять оборачивается  к Барри.) Я  же сказал,
позднее я вам все объясню.
     Барри все еще медлит.
     Барри. Но это помещение... Я видел кабину глоборамы, тут все  точно так
же...
     Вирджил (уже с явным  нетерпением). По-вашему, это помещение  имитирует
глобораму? Как  раз  наоборот: глоборама сделана  по образцу трансмиссионной
камеры. В  том-то и дело: люди, которых мы вынуждены временно  отстранить от
службы на  Сириусе--по болезни или  из-за ранения,-- вспоминают в  глобораме
свои подвиги. Ну а теперь быстро, Барри, иначе мы пропустим совмещение.
     Барри еще борется с  собой, но в  конце концов преодолевает сомнения  и
садится. Техники помогают им пристегнуть ремни и надеть шлемы.
     Техники. Порядок?
     Вирджил. Думаю, можно начинать.
     Двое остальных согласно кивают.
     Техники. Счастливого пути!



     Свет   мигает,  гаснет.  Затем,  как  пузырьки  воздуха  в  шампанском,
откуда-то  всплывают  искорки  огней.  Цепочки  их  превращаются  в  полосы,
возникающий зебровый узор  колышется вправо, влево, его движение приобретает
ровный волнообразный  характер.  Но вот оно убыстряется,  световые  ленты по
краям расплываются, смазываются.
     Кружит,  вскипает красочное  марево. Паническое чувство  дезориентации.
Многоголосые,  спокойные звуки,  странные,  но  гармоничные  аккорды.  Барри
охвачен  невероятным  напряжением, но  не может  точно сказать,  что  с  ним
творится. Он сидит в своем кресле словно  каменный, хотя ракетные перегрузки
здесь ни  при чем. Его как бы разламывают изнутри, разлагают на микрочастицы
и каждую из них отдают во власть какой-то непонятной силы.
     Он с трудом следит за происходящим. Замечает, что Вирджил уронил голову
на грудь --глаза закрыты, лицо землистое, похоже, он  без  сознания. Рядом с
Барри возникает  какое-то  движение,  и  если  в  этих  условиях  еще  можно
изумиться,  то  именно  сейчас:   Ютта  с  легкостью   встает,  неторопливо,
грациозно, словно  в "лупе времени", идет  к нему, берет  его лицо в ладони,
садится к нему на колени. Благодатное прикосновение прохлады ко лбу.
     Ютта. Бедный Барри, что  с тобой сделали! Не бойся, все будет хорошо, я
присмотрю, я с тобой, совсем близко. Чувствуешь?
     Она льнет к нему, гладит, целует лоб, глаза,  губы. Ее пальцы  скользят
под  шлем,  снимают  его.  Барри  некогда  подумать,  как  она выбралась  из
привязных  ремней, куда  дела свой шлем. Длинные мягкие волосы  ласкают его,
падают на лицо, окутывают легкой дымкой. Время по-прежнему течет замедленно,
кажется, будто ветерок играет волосами Ютты, пряди поднимаются и опускаются,
как нити паутины.
     Ютта. Ну, милый, не надо ни о чем думать, живи минутой, забудь сомнения
и страхи!
     Ее  руки  скользят по его плечам,  теребят  одежду.  Приятное  ощущение
ласковых прохладных рук.
     Ютта  (шепотом).  Отрешись  от  мыслей!  Не  удивляйся  ничему!   Здесь
действуют другие  законы. Мы  вне  пространства,  вне времени. Мы  невесомы,
бестелесны, свободны. Ничто не связывает нас, ничто не разделяет.
     Она приникает к нему. Спинка кресла плавно откидывается. Ютта  обнимает
Барри. Снова жадно целует его. По их телам пляшут световые блики нереального
мира. Мощный эротический всплеск.
     Ютта (шепотом).  Барри, миленький!  Ты  намного мягче Гаса. Ты на  него
похож?  Он когда-нибудь был  таким, как ты? Теперь  он жесткий, суровый.  До
ужаса суровый. И жестокий. Бедный мальчик, что они с тобой сделают?
     Эмоциональный подъем достигает  пика.  Ютта все гладит его,  торопливо,
почти  неистово,  что-то  сбивчиво шепчет,  прижимается  щекой к  его  щеке,
покрывает легкими поцелуями лицо, ласкает.
     Долгий миг полного покоя. Снаружи вихрится пелена переливчатых гранул.



     Три человека в капсуле неподвижно сидят в своих креслах.
     Барри  первый поднимает голову, прислушивается... Медленно возвращается
сознание. Тишина, лишь едва слышно доносится плеск воды.
     Дневной  свет.  Барри  жмурится, озираясь вокруг.  В прозрачном  стекле
иллюминатора нетронутый ландшафт:  полоска берега, широкая, но быстрая река,
лес--лиственницы  и  кедры,-- а за ним высокая, до неба,  отвесная  скала  с
карнизами и выступами.
     Вирджил и  Ютта  тоже приходят в  себя. Отстегивают ремни,  расправляют
плечи.
     Барри чувствует себя свежим, словно после долгого бодрящего сна.
     Вирджил. Все нормально?
     Барри и Ютта кивают. Вирджил нажимает какую-то кнопку--открывается люк,
выдвигается металлическая лестница. Он первым выходит наружу.
     За ним Ютта и Барри.
     Все трое оглядываются по сторонам, глубоко дышат.  Пряный воздух, запах
смолы и лиственничной хвои.
     Барри (шепотом). Чудесно!
     Изумление, растроганность.  Вирджил.  Это--Сириус.  Барри  (запинаясь).
Просто не верится... я на Сириусе.
     Вирджил с улыбкой смотрит на него.
     Вирджил. Довольны?
     Барри.  Никогда  не  думал...  Этот  пейзаж...  Разве  на   Земле  есть
что-нибудь подобное!
     Вирджил. Может,  когда-то  и на Земле так было. Хотя сейчас там  уже не
осталось нетронутых  уголков.  Зато здесь!  (Дышит полной  грудью.) Увидишь,
ощутишь все сам--тогда признаешь: вот где должен жить  человек, вот для чего
он создан. А не для бетонной пустыни, которую мы зовем родиной.
     Он  взмахивает  рукой,  словно указывая  куда-то  в неизвестность. Ютта
спускается  к реке; там,  в  нескольких  шагах от  них, выступает над  водой
сколоченный из грубых досок причал. К  колышку привязана  лодка. Барри никак
не может осмыслить происшедшее.
     Барри.  Уму непостижимо!  Только что  был на  Земле--и уже на  Сириусе.
Сколько же времени нам понадобилось?
     Услышав его слова, Ютта возвращается назад.
     Ютта. Материалист ты,  Барри.  Не успел  очутиться на Сириусе--и  сразу
допытываешься  насчет технических данных. Никто тебе не скажет,  сколько это
продолжалось. Для мнимого пространства нет меры времени.
     Барри смотрит Ютте  в глаза -- вдруг  она  подаст ему  знак, ответит на
вопрос, правда ли  то, о чем он вспоминает, или иллюзия. Но существует ли во
мнимом пространстве разница между реальностью и иллюзией?
     Барри. Ну и что дальше? Вирджил. Скорее к Гасу. Он ждет.
     Кивает, показывая на лодку. Вирджил. Все, что нам нужно, приготовлено.
     Запах гнилого дерева и воды.
     Ютта  с  Вирджилом прыгают в  лодку,  Барри следует  их  примеру.  Пока
Вирджил  отвязывает трос,  он оглядывается  вокруг.  Лодка  замечательная --
обтекаемой формы, с мощным  подвесным мотором. В ней вполне хватило бы места
для десятка людей. На корме под брезентовым навесом сложены какие-то ящики и
свертки.  Вирджил  дергает  шнурок  стартера  и после  нескольких  неудачных
попыток  запускает мотор.  Тарахтящий  звук  совершенно  не вяжется  с  этим
ландшафтом, где, кажется, нет ничего, кроме плеска воды и птичьего щебета.
     Лодка быстро набирает скорость, вода вскипает пеной, ветер бьет в лицо,
развевает волосы Ютты,  и Барри снова вспоминается  таинственное, похожее на
сон происшествие за  пределами  всякой  мыслимой реальности. Вирджил  правит
лодкой,  а  он тем  временем  садится  рядом с Юттой  на одну  из поперечин,
которые   служат   скамейками.  Вид,  открывающийся   перед  ними,   кажется
фантастическим--  здесь  словно бы ожили  давние  сказочные представления  о
мире, не тронутом  людьми, о крае безмятежности и чистоты. Клочья тумана над
рекой, пена у порогов, радужные солнечные блики. Причудливо изъеденные водою
береговые скалы, тени одиноких узловатых деревьев высоко на яру. Неописуемая
зелень прибрежного  кустарника и  травы  на  склонах.  Невообразимые оттенки
серого   и  коричневого--скалы,  в  тени  наливающиеся  синевой,  подернутые
тончайшим   серебристым   налетом.   Воздух   необыкновенно  чистый,   видно
далеко-далеко -- глубина обзора теряется  в бесконечности. Ближний, средний,
дальний  план--какая  четкость  очертаний,  какие цветовые  нюансы! Все  это
затмевает прежние  воспоминания, превращает их в пошлые,  тусклые  картинки.
Вот  это -- реальность, да, наверняка реальность! Барри глядит  по сторонам,
словно ему необходимо навсегда запомнить каждую мелочь.
     Чувство огромного счастья.
     Барри. Могу понять Гаса. Кто хоть раз видел это...
     Ютта. Вот-вот, бессмысленно пытаться это описать.
     Барри. Ты хорошо знаешь Гаса?
     Ютта. Да.
     Барри. Ты его... его подруга?
     Ютта. Да.
     Барри. Но...
     Ютта. Что?
     Барри (нерешительно). Ничего.
     Отвесные  береговые скалы  мало-помалу сближаются.  Местность угрюмеет,
свежая  зелень   растений  осталась  позади.  Вирджил   едва  справляется  с
лодкой--река стала  неистовым бурным  потоком, она капризно виляет,  с силой
бьется о скалы. Брызги влаги на лице, на руках.
     Еще  несколько  каменных выступов,  еще  несколько  водоворотов--и  вот
опасный  участок позади,  перед ними открывается овальная котловина. Течение
спокойное,  но берега  пока высокие--метров  пятнадцать-двадцать,-- и  лодка
плывет, утопая в глубокой тени. Барри снова поворачивается к Ютте.
     Барри. Почему ты не с Гасом?
     Ютта (удивленно). О чем ты?
     Барри. Почему ты не осталась с ним? Почему вернулась на Землю?
     Ютта (помедлив). Долго рассказывать.
     Барри.  Что  случилось с Гасом? Какой он...  теперь?  В  самом  деле...
жесткий и жестокий?
     Ютта удивленно смотрит на Барри.
     Ютта.  Гас--замечательный  человек.  Второго  такого  нет. Но  как  раз
поэтому...
     Она умолкает, прислушивается...
     К ровному  тарахтенью  мотора  примешиваются  едва  различимые  хлопки.
Вирджил  тоже услыхал. Вид у него встревоженный. Он  рывком выключает мотор,
теперь слышно отчетливо... Хлопки, то одиночные, то целыми очередями...
     Барри (невольно понизив голос). Что это?
     Ютта (с  испугом). Там за поворотом--Гас. Вирджил.  Должно быть,  он  в
опасности!
     Течение  еще больше  замедлилось,  но  все  равно их понемногу  сносит.
Вирджил сует  Барри весло,  сам берется за другое. Вставляет его  в бортовую
уключину. Общими усилиями  они пристают к берегу, Барри выпрыгивает на сушу,
пытается вытянуть лодку.
     Они находятся на узкой береговой полосе, а за  нею еще метров на десять
в высоту дыбится каменная стена речного каньона. Вирджил кивком указывает на
нос лодки.  Когда он подходит  к Барри, тот видит,  что в  руках у  Вирджила
автомат.
     Вирджил. Там есть еще один. Возьмите!
     Барри   повинуется.   Потом   они   осторожно   шагают  вдоль   берега,
останавливаясь  у  каждого  выступа,  чтобы  проверить,  нет  ли  опасности.
Настороженность  и  сосредоточенность.  Они  опять  осторожно выглядывают--и
отпрядывают назад:  всего  в  нескольких десятках метров  от  них  к  берегу
причалены  три  лодки.  Не  такие,  как  их  собственная. Бросается  в глаза
вооружение: миномет на носу, по бортам пулеметы. Людей в лодках немного, это
мужчины в светло-коричневой форме. Но чуть  дальше впереди,  выше по склону,
движется длинная цепочка светло-коричневых. Они направляются туда, где время
от  времени заметны вспышки огня, после чего  пулеметные  гнезда, устроенные
атакующими в укрытии, за скалами, каждый раз дают одну-две очереди.
     Ютта  (шепотом,  взволнованно).  Они  атакуют  Гаса!  Он там,  за  этим
скальным барьером.
     Барри. Сколько у него людей?
     Ютта. Он один.
     Барри. Что здесь происходит? Кто эти люди?
     Вирджил   (нетерпеливо).  Расспросы   подождут!   Надо  что-то  делать!
Организовать помощь. В капсуле есть рация, нужно возвращаться!
     Барри  хватает  его  за плечо,  встряхивает.  Барри.  Хотите  сбежать?!
Бросить Гаса в беде?
     Вирджил вырывается.
     Вирджил. Вы в своем уме? Сцепиться с такими превосходящими силами?
     Барри. А Гас? Он разве не дерется с превосходящими силами?
     Вирджил.  Гас выбрал отличное место  для  обороны. Он сможет отбиваться
еще довольно  долго. Если я поднажму, то, наверно, сумею ему помочь. Вниз по
течению  идти  легче.  Наши вертолеты  будут  здесь в считанные минуты. А вы
стоите и задаете нелепые вопросы! Бежит к лодке.
     Вирджил (Ютте, громко). Вы что, тоже остаетесь? Скорей сюда!
     Секунду Ютта медлит, потом смотрит на Барри.
     Ютта. Я остаюсь.
     Вирджил чертыхается.
     Он подбегает  к лодке,  прыгает в нее, отталкивается  веслом. Некоторое
время плывет по течению, потом запускает мотор и,  оставляя  за кормой шлейф
пены и брызг, уносится прочь.
     Барри и Ютта провожают его взглядом, затем Ютта поворачивается к Барри.
     Ютта. Что будем делать?
     Барри опять осторожно подкрадывается  к  скальному  выступу,  проверяет
обстановку,  возвращается  к  Ютте.  На  лице его ни следа  задумчивости или
нерешительности.  Черты   словно   стали  жестче.  Он  выглядит  не   просто
решительно,  по всей видимости, ему  доставляет радость  действовать,  иметь
четкую задачу. Полное напряжение всех сил, торжествующее упоение жизнью.
     Барри (тихо). Попробую пробиться к Гасу. Двое сильней, чем один.
     Он хлопает ладонью по прикладу автомата.
     Ютта. А я?
     Барри.  Вирджил свой  забрал.  Ты ничего  не можешь  сделать. Оставайся
здесь.  Лучше всего--следи, как будут развиваться события.  Может, мы найдем
более удобное  место для обороны,  может, сумеем удрать. Если придет помощь,
скажешь им, где мы. Только не высовывайся!
     Барри отходит на несколько шагов от обрыва, смотрит  вверх, прикидывает
высоту. Потом вешает автомат на шею и начинает карабкаться.  Это  легче, чем
он думал, так как промоины в камне образуют естественные ступени и карнизы.
     Он  осторожно вылезает наверх и  удовлетворенно вздыхает: у  него здесь
хорошее  прикрытие, можно в самом деле пробраться  отсюда к Гасу. Согнувшись
чуть  не  пополам, он  бежит  вперед--он  заметил, что цепь  нападающих  тем
временем  продвинулась  еще  ближе  к брату. Но  заметил  и  другое: их ряды
поредели--несколько коричневых фигур неподвижно лежат на земле.
     Гас стреляет метко.
     Барри  перескакивает от скалы к  скале,  прячась за  кустами, вверх  по
откосу  к отвесной каменной стене -- по счастью,  никто до сих  пор  его  не
углядел. А теперь самый трудный  участок: вдоль  обрыва,  где нет прикрытия,
разве  что кое-где упавшие сверху камни.  Барри бежит, падает  ничком, опять
бежит...  Хорошо, что все  внимание коричневых приковано к Гасу. Мало-помалу
Барри приближается к брату--осталось немногим более полусотни метров.
     Барри осторожен, он все время начеку, хотя ликующий восторг переполняет
его:  вот сейчас он преподнесет брату сюрприз,  сейчас исполнится его давнее
сокровенное желание--наконец-то он докажет Гасу, что способен совершить ради
него.
     Еще прыжок от  одного камня  к  другому...  Теперь можно глянуть поверх
полоски  низеньких кустов. От коричневых он надежно укрыт, зато  Гаса  видно
отлично. Он уже совсем близко--никто не помешает их встрече. И даже если оба
они  погибнут под  градом пуль коричневых, все равно ради одной этой  минуты
стоило жить. Гас целиком  сосредоточен на  веренице  людей  там внизу,  лишь
изредка его взгляд скользит вправо и влево -- нельзя забывать,  что с фланга
он тоже уязвим. Барри приподнимается,  машет Гасу.  Они  так близко  друг от
друга, что он хорошо видит брата, пусть и Гас знает, что Барри здесь. Барри,
пришедший из невообразимой дали, чтобы помочь ему, спасти его...
     Неописуемое чувство счастья в предвкушении встречи. По легкому движению
Гаса Барри понимает, что тот заметил его. На миг брат  поворачивается к нему
лицом,  одновременно  поводя   автоматом...  Барри  видит  вспышку  дульного
пламени, чувствует удар под ключицей и слышит хлопок. Его бросает в сторону,
он  соскальзывает по склону,  лежит  в траве. Ощупывает плечо--оно  мокрое и
липкое.  Подносит ладонь  к  глазам,  она  вся выпачкана красным. Кровь, его
собственная.  Легкое  оцепенение,  боли  почти  нет.   Барри  понимает,  что
произошло:  Гас  принял  его  за  одного  из  нападающих.  Откуда  ему  было
догадаться, что  это  он,  Барри. Его  появление  сейчас  на этом месте было
настолько невероятно, настолько неправдоподобно,  что  Гас  просто не мог на
это рассчитывать. Он увидел крадущегося человека и выстрелил.
     Барри  слегка  удивлен,  что  почти  не  чувствует  боли.  Он  пытается
шевельнуться, и  это  ему удается.  Встает, ноги  как ватные...  Слабость от
потери крови, и, наверно, она еще усилится. Но  пока у него есть время, и он
это время использует. Серия громких клацающих звуков на скальном  обрыве над
головой.
     Значит,  теперь  и  они обратили  на  него  внимание-- возможно,  из-за
выстрела Гаса,  возможно,  из-за  шума, который  он  произвел  при  падении.
Прятаться  больше  незачем.  Он  снимает  автомат  с  плеча,  прицеливается.
Нападающие  перед  ним   как  на  ладони,   поле  обстрела  свободно.  И,  к
собственному удовлетворению, он обнаруживает, что меткость  ему не изменила.
В  первую  минуту не разглядишь,  сколько ранено или убито  и сколько просто
бросились наземь,  спасаясь от пуль. Потом некоторые  вскакивают, в  поисках
укрытия бегут к скальным уступам, к  кустам.  Но почти половина остается без
движения.
     Теперь,  видно, и  Гас сообразил, что с  фланга подходил не враг. Видя,
что брат то  и дело поглядывает в его сторону, Барри взмахивает рукой. И Гас
машет в ответ! Ради этого привета стоило пострадать!
     Твердая  уверенность,  полнейшая  ясность  мысли.  Внезапно  он  слышит
команды на чужом языке, пронзительные крики.
     Нападающих как-никак еще  человек двадцать, неожиданно они устремляются
в штурмовую  атаку. Часть бросается к нему,  часть--к Гасу. Братья выпускают
из автоматов  очередь за  очередью,  но  целиться все  труднее,  потому  что
противник  подбегает  со  всех  сторон.  Теперь уже  бессмысленно  думать  о
прикрытии. Барри  вскакивает, дает еще одну очередь, бежит  к  Гасу... Опять
падает ничком, стреляет, опять вскакивает на  ноги... Краем глаза он  видит,
что атакующих  осталось совсем немного. До Гаса--лишь несколько метров. Двое
коричневых  бегут  к  Гасу, но падают, сраженные  пулями. Перед  Барри  тоже
вырастает коричневая фигура  и тоже  уходит недалеко... На миг  замирает без
движения, а потом кубарем катится под откос. Это был последний противник.
     Барри выпрямляется.  Чувствует, как  силы покидают его.  Ноги двигаются
автоматически, ему кажется, будто он отрывается от земли, парит... Он весь в
крови, одежда  порвана, автомат выскальзывает из  рук--и  все же это вершина
его жизни. Он жив, и Гас жив, и спас  его он,  Барри. Гас протягивает к нему
руки, но подхватить  не успевает, у  Барри чернеет в глазах, и он падает без
сознания. Чувства гаснут, тонут в непроглядном безмолвии.

     Окончание средней  школы  было для Барри огромным событием--не  потому,
что он  стал совершеннолетним,  не  потому,  что он покинул семейный  круг и
распрощался с  теснотой родительского жилья. Признавался он себе в  этом или
нет, но  последние годы он жил одним желанием, одной мечтой, которая  давала
ему  силы и упорство, уводила от равнодушия и инертности, заставляя работать
целенаправленно,--снова быть вместе с Гасом.
     В  студенческий городок он приехал немного раньше, чем нужно, и  у него
было   время  спокойно   выполнить  все  формальности:  записаться,   пройти
диспансеризацию и  психологические  тесты, устроиться в  общежитии, где  ему
отвели  хоть  и  крошечную,  но одноместную комнату,  получить  всевозможные
карточки, удостоверения и талоны на еду и питье,  на единую  форму колледжа,
на учебные пособия и спортинвентарь. Он познакомился с несколькими парнями и
девушками, которых нашел вполне симпатичными, хотя и держался  от них чуть в
стороне,  он  бродил  по  городку,  осматривая  аудитории   и   лаборатории,
концертные залы и театры, спортивные площадки и водные стадионы,  и  дивился
обширности  территории  обособленной  зоны посреди трещащего  по  всем  швам
города,--  полоска земли без  небоскребов,  без сетки  опор монорельса,  без
антенн и радиомачт... Ничто почти не мешало видеть пасмурное небо, казалось,
сам  воздух  здесь был чище, прямо как в саду--вдоль дорожек через небольшие
промежутки  были  вкопаны  круглые  бетонные  кадки  с  настоящими  зелеными
растениями,  гибридами,   созданными  в  "Институте  изучения  мутаций"  при
колледже. В  городке не было никаких машин--ни автомобилей, ни электрокаров,
ни   мотоциклов,   ни   глайдеров.   Единственным   механическим   средством
передвижения был велосипед; для этого был проложен целый лабиринт дорожек, и
почти  все  студенты  ездили   исключительно  на  этих  педальных   машинах;
добравшись  до нужного места,  их оставляли на улице, а уезжая, просто брали
на  стоянке  любой другой.  Барри быстро наловчился  гонять  на велосипеде и
скоро, как  и все  остальные, считал, что даже на самые короткие  расстояния
совершенно естественно ездить на велосипеде, а не ходить пешком.
     В глубине души он был  немножко разочарован и, наверно, по этой причине
не примкнул ни к одной  из  компаний,  возникавших буквально как грибы после
дождя, и не удивительно: ведь в  эти дни сюда съезжались тысячи сверстников;
как  и  Барри,  они  выдержали  экзамены  и были  направлены  в  технические
колледжи.  Разочарование, в котором  Барри себе не признавался, шло от того,
что он до  сих пор не  повидал Гаса. Он, конечно,  не надеялся, что брат сам
разыщет его -- это совсем не  в Гасовых привычках,--но втайне ждал, что хотя
бы мимоходом тот  заглянет к нему, хлопнет по плечу и скажет несколько слов,
к примеру: "Вот ты и здесь, Барри!" или  "Здорово, что мы опять вместе!" Еще
дома, после экзаменов, он долго взвешивал, стоит написать брату или нет, и в
конце концов все-таки написал, сообщил  о приезде. А теперь вдруг пожалел об
этом, решил, что написал зря и лучше бы письмо не дошло.
     А потом он  случайно  встретил брата  -- однажды вечером,  после ужина,
когда  большинство  студентов  собрались у  летней  эстрады,  где  в  период
зачисления  ежедневно  устраивали  концерты и  танцы;  чаще всего  выступали
студенческие джазы. Барри только-только  поставил велосипед на  стоянку, как
откуда-то не торопясь появился  Гас. Причем не один,  с ним была девушка, да
такая  хорошенькая, что Барри  прямо онемел  от  восторга.  Заметив его, Гас
подошел, положил руку ему на плечо и сказал:
     -- Привет, Барри! Хорошо, что ты здесь! Позже увидимся.
     Он кивнул и исчез  в  толпе. Все началось  и  кончилось так быстро, что
Барри даже  толком  не осознал  этого.  Лишь задним числом он  уразумел, что
произошло, и заметил, что просто голову потерял от радости.
     Гас был зачислен на отделение авиационной техники и организации полетов
и  мечтал  пилотировать  ракеты.  Этот  очередной  шаг  к  специализации  --
распределение по учебным  отделениям --  предстоял  Барри  только  через два
года; сперва он должен был пройти общую техническую подготовку. Тем не менее
он уже сейчас пытался нацелить себя на  будущую специальность... Для этого в
студенческой   среде   были   свои   негласные   хитрости;    например,   на
психологических тестах  он  интерпретировал предложенные  ему  ассоциативные
фигуры  как метеоры,  бегущие облака, птиц,  самолеты и потому, даже не зная
результатов,  мог  быть  уверен, что  у него отметят интерес к аэронавтике и
воздушным  сообщениям. Однако интерес к полетам возник у Барри не только под
влиянием  Гаса,  он  коренился  глубже.  Возможно, определенную  роль  здесь
сыграло и то время, когда он начал выходить из-под родительской опеки, когда
впервые почувствовал себя свободным  от  оков повседневности и грохочущие на
взлете ракеты, которые на его глазах поднимались с  космодрома и исчезали  в
ночном  небе, казались ему  символами далекой обетованной свободы. Самолеты,
ракеты--это  были средства, позволявшие  как бы одним-единственным  усилием,
одним скачком одолеть  все  препятствия  и  барьеры  и достигнуть  какого-то
совершенно  иного  мира, хотя  никто и не знал точно,  в чем заключается его
непохожесть. В технический колледж попадали  только те,  кто  на экзаменах и
тестах показал  способности выше среднего уровня. Но  и спрос с них был тоже
большой. Особенно первое  время,  когда Барри еще  только приноравливался  к
новому  образу жизни, к новым задачам, потребовало от него максимум внимания
и сосредоточенности, и он с удовлетворением заметил, что ему вполне по силам
добиться ожидаемых результатов. Если школа была гигантской  лабораторией, то
колледж был фабрикой. К  услугам студентов были все мыслимые вспомогательные
средства  компьютеризованного  обучения: терминалы, клавиатуры,  микрофоны и
видеокамеры;  экраны,  проекционные  стенки,  быстропечатающие устройства  и
динамики;  диалоговые  системы для вербального,  аудитивного,  графического,
символьного  ввода и вывода. В  основе  всего  этого  лежала сложная система
компьютеров, контролировавших  каждый этап обучения еще  более  скрупулезно,
чем  в  школе.  Столь  же  детальными  были  и  указания,  которые  давались
студентам, и, чтобы не снижать быстроту реакции и продуктивность, необходимы
были упорство и  умение как следует сосредоточиться. Работали они поодиночке
и  в группах, на обучающих машинах и  по принципу  состязательности. От  них
требовали самостоятельного мышления, понимания методики, активного участия в
дидактическом опробовании  и проверке  итогов,  подтверждения  промежуточных
успехов  и--важный   аспект  современной  методики--высокого  показателя   в
самооценке, выражающегося в высоком коэффициенте корреляции  между ожидаемым
и фактическим  результатом. Постановка учебных задач,  самостоятельный отбор
фундаментальных знаний, выбор определений и предпосылок, промежуточные цели,
выбор  методики,  образец,  схема,  моделирование,  порядок  и  организация,
дифференциация учебных единиц,  передача  информации,  максимизация,  первая
тест-фаза, подтверждение, вторая тест-фаза, пересмотр, контроль результатов,
успешное завершение...
     Барри  недоумевал,  что приходится изучать  массу вещей,  совершенно не
связанных с техникой:  специфику человеческих  реакций, передачу информации,
учение   о    мотивации,    социальное   поведение,   ценностные    системы,
психологическое руководство  и контроль. Лишь  мало-помалу он  уразумел, что
техника  не  обособленное  явление, она  обретает  смысл  и цель  только  во
взаимодействии с  людьми, и  гораздо  важнее знать не  физическое устройство
вспомогательных технических средств, а  то,  как  человек  пользуется  этими
приборами. С некоторым удивлением он  обнаружил, что  по поводу обязательных
для индивида  ценностей--счастья, свободы, здоровья и  т.д.-- все фактически
решено, подписано и обжалованию не подлежит. Такая опека--да еще  без ведома
подопечных--изрядно раздосадовала  Барри,  но  в конце  концов,  наблюдая за
собой,  он  вынужден  был  признать, что  на  уровне  стремлений  и  целевых
установок между ним и другими ребятами почти никаких различий не было, а что
касается оптимального  пути  к той  или иной  цели, элемент неопределенности
все-таки существовал.
     Он   пробовал  поговорить  об  этом  с   Гасом,  ведь   братья  изредка
встречались--в столовой, на спортивных соревнованиях, на танцах,-- и тот как
будто  бы не  возражал,  когда  Барри  присоединялся к нему. Если  Гас был с
товарищами,  Барри держался  в  тени,  ему  достаточно  было  слушать  споры
старших, более  опытных. Если  же они встречались один на один, нет-нет да и
удавалось поговорить, и эти редкие беседы играли в жизни Барри весьма важную
роль.  Барри  всегда смотрел на  брата снизу вверх, считал его  уверенным  в
себе, непогрешимым,  и  в обществе других  Гас таким и был, до сих пор. Но в
разговорах с  Барри  порой  сквозили скептицизм,  недовольство,  не  имевшее
отношения к  колледжу,  сокурсникам,  перспективам и  успехам,  но  каким-то
отвлеченным, туманным образом касавшиеся вещей более  глубинных--вопросов  о
смысле всего  и о поступках,  ему соответствующих. Барри не до конца понимал
то, что говорил Гас, и  не  мог судить,  верно  это  или  нет; однако он  не
сомневался в серьезности этих вопросов, ведь и сам частенько  задавался ими,
только  не умел  четко сформулировать.  Его слегка  удивляло,  а пожалуй,  и
разочаровывало, что брат тоже не знал ответа, впрочем,  как раз поэтому он и
чувствовал особенно тесную связь с ним.
     Лишь  на  втором  году  жизни  в  колледже  у  Барри  опять   появилась
возможность  чаще видеть брата. Всего  в часе езды  подземкой от студгородка
находилась школа дельтапланеризма, которую Гас посещал в выходные дни. Когда
пришло  время перейти  с одноместных  аппаратов на двухместные, он предложил
Барри составить ему компанию, и Барри, конечно, согласился.
     Школа   располагалась   в   природно-спортивном   парке.   Из   отходов
мусороперерабатывающего  производства  воздвигли  искусственные  горы,  куда
более причудливого  рельефа, чем  прежние горы  этих мест, давно  срытые или
застроенные.  Здесь можно  было  заняться самыми  разными  видами  спорта --
альпинизмом, горными лыжами, байдарками,  дельтапланеризмом. Бетонные склоны
и стены, то уступчатые, то  гладкие, позволяли выбрать маршрут любой степени
сложности, за почасовую  оплату.  Тут  же рядом--смотровые площадки,  откуда
публика  наблюдала  за  скалолазами,  которые с  помощью веревок  и  крючьев
преодолевали опасные участки. Внизу были растянуты  сетки -- на случай, если
кто-нибудь сорвется.
     Лыжные трассы были тоже хоть  куда, на склонах круглый  год лежал снег,
его  обновляли  каждую  ночь, а  благодаря проложенным  в  земле холодильным
трубам он не таял. Тысячи людей, сохраняя десятиметровый разрыв, съезжали по
откосам  вдоль  специальных   направляющих,   чтобы  приземлиться   затем  в
гигантских горах  поролона. Опытные спортсмены,  однако,  могли пользоваться
свободными  лыжнями, где они  в своих обтекаемых костюмах развивали скорость
до ста  пятидесяти километров в час.  Был  здесь  и  огромный  кран, готовый
мгновенно подхватить упавшего и перенести его  в автомобиль "Скорой помощи",
прежде чем по лыжне съедет следующий.
     Горный массив прорезали глубокие ущелья,  по  которым  мчались  кипучие
пенные   потоки.  Они   вливались  в  большой  бассейн,  откуда  насосы   по
трубопроводу   снова   перекачивали   воду   наверх.   Настоящий   рай   для
байдарочников: за двадцать минут скоростного  спуска  им  предстояло осилить
хитроумнейшие  препятствия  и опаснейшие  изгибы. Была учтена  и вероятность
несчастного  случая--  один  процент,--так  что   многочисленные  зрители  с
фотоаппаратами,  толпившиеся  на  многочисленных  мостиках,   не  оставались
внакладе. Обязательная  защитная одежда и  та иной  раз не спасала -- бывали
раненые,  некоторые  даже гибли;  приходилось  с этим мириться, ведь десятки
спортивно-научных  исследований  доказывали,  что   при  полном   отсутствии
несчастных случаев интерес к соответствующему спорту гаснет.
     Но   самым   чудесным,    вне   всякого   сомнения,    был   полет   на
дельтаплане--свободно паришь высоко  над  фантастическими  горными  кряжами,
отъединенный  от   всего  предметного,   как   созданного  природой,  так  и
искусственного,  опускаешься  невесомой  пушинкой  из  мглы  верхних  слоев,
плывешь по воздуху  в легонько поворачивающемся аппарате,  утопаешь в мягком
кресле, будто в колыбели, а в то же время  тебя обвевают все ветры,  и обзор
без помех, если не считать нескольких тросов-расчалок перед глазами.
     У  Гаса  были  права  третьей  категории,  что позволяло  ему летать на
двухместном  дельтаплане  с неподготовленными  людьми. Правда, сидеть  сложа
руки пассажир не мог. Скользил  ли аппарат в атмосферном течении, закладывая
плавные виражи, уходил  ли от клубов удушливого дыма,  отдавался ли на  волю
восходящих токов  воздуха  --  в  любой  ситуации крайне  важно было,  чтобы
попутчик  с  полуслова слушался пилота,  понимал его, умел  предугадать  его
команды и исполнить их прежде, чем они будут высказаны  вслух.  Гас пробовал
летать  с  коллегами,  которых ему  рекомендовали,  но ни в одном из  них не
находил столь чуткого отклика, как  в Барри, вот братья и встречались каждый
уик-энд, чтобы испытать высокое чувство полета и парения.
     Впрочем, первоначальный восторг  мало-помалу остывал, братьям уже  было
недостаточно  спокойно опускаться  к  земле,  недостаточно обводить взглядом
кварталы домов,  которые  лепились  внизу,  маленькие,  ничтожные,  пыльные.
Теперь им доставляло ни с чем не  сравнимое удовольствие выполнять все более
дерзкие виражи, ненадолго переходить в  пике, чтобы, нарастив таким  образом
скорость,  снова  взмыть "в  гору", подняться ввысь и повторять все  это  до
бесконечности. Обретенная уверенность, владение приборами, балансирование на
грани риска-- вот что наполняло их радостью.
     Среди  ограничений,   которые  они  обязаны  были  соблюдать,  особенно
раздражали рамки секторов. Прекрасно владея своим летательным аппаратом, они
теперь могли бы совершать куда более дальние полеты. Гас, тот вообще считал,
что, если  половчее  использовать  восходящие ветры,  можно  покрывать любые
расстояния, надо  лишь  хорошенько подготовиться. На худой конец, есть  ведь
еще и вспомогательная реактивная система;  в нескольких учебных полетах  они
опробовали ее и выявили, какие  в ней  таятся энергетические резервы. И хотя
они неизменно  обсуждали  подобные предприятия только в шутку,  замысел день
ото дня  становился все  конкретнее, терял  черты утопии--достаточно легкого
импульса извне, и он осуществится.
     И вот такой импульс наконец появился, настал  миг, когда жажда  свободы
одержала верх над  всеми  сомнениями и  страхами. Гас  закончил двухгодичную
техническую специализацию  и получил направление  на курсы  ракето-летчиков.
Для него начиналась новая жизнь, время  исполнения  желаний, время, когда он
сумеет  показать, на что  способен...  Колледж с  его  суровым  распорядком,
бессчетными  правилами  и запретами остался позади; к  Гасу все это более не
имело касательства.  Для  Барри  дело  обстояло совершенно  иначе--его вновь
ждала разлука с братом.  У него еще были впереди экзамены  и тесты  накануне
заключительного этапа  обучения,  который Гас только что завершил. Но  Гасов
энтузиазм передался и ему, как раз в последнее время они снова сблизились, и
Барри был уверен, что нынешняя разлука ненадолго, время пролетит быстро, как
и все прежние жизненные периоды без старшего брата.
     В  последний  раз  лифт  привез их  на  вершину искусственного  горного
массива,  они  надели  комбинезоны,  шлемы,  вышли на  стартовую площадку  и
пристегнулись ремнями к сиденьям дельтаплана. По знаку Гаса крюк, к которому
был подвешен аппарат, заскользил  по направляющей, все  быстрее, быстрее,--и
вот уже они, словно торпеда,  выброшены в поднебесье.  Здесь  наверху всегда
клубилась мгла, но в  этот день пелена смога  поднялась довольно высоко, и с
первых же мгновений полета среди  черных  туч копоти, клочьев серного  дыма,
полос  масляной  взвеси и  вихрей  мельчайших  частичек алюминиевых окислов,
вырывавшихся из труб бокситовых фабрик, они нет-нет да и видели далеко внизу
город,   расчерченный  на  квадраты,   протянувшийся  на  юго-юго-запад,   к
горизонту. Граница сектора приближалась слишком быстро-- кстати, они вышли к
ней на гораздо большей высоте, чем предписывала инструкция. Не сговариваясь,
оба  вдруг  решили,  что  "великий"  полет, который  никогда  не  казался им
выполнимым,  именно  сейчас должен  стать реальностью.  С  этой  минуты  они
действовали абсолютно синхронно, без малейшего труда, как и рассчитывал Гас.
По легкому мерцанью  в просвете  туч нашли очередной  восходящий  поток--над
ядерной теплоцентралью, из градирен которой поднимался теплый воздух. Они не
обманулись в своих ожиданиях: поток  был достаточно силен и помог им набрать
высоту;  если  б не смог, можно было бы  взлететь  еще выше.  А так пришлось
выйти из спирали и снова взять курс на юго-юго-запад.
     Пока они летели  над городом,  на  пути  то и дело встречались  заводы,
испускавшие мощные столбы  теплого воздуха  и  отработанных  газов,  которые
увлекали за  собою  все, что в них  попадало,--  массы пыли, золы,  каких-то
склеенных маслом крупинок, мельчайшие капельки различных химических отходов,
но,  хотя  в горле  першило и дышать  было нечем, Гас и  Барри упрямо шли на
риск, используя эти потоки по максимуму.
     Но вот город остался  позади, они  парили над открытым пространством --
ни  следа  домов,  только бескрайние  пустоши, безлюдные, невозделанные, где
реки и ручьи с неукротимой яростью вгрызались  в землю, где  тянулись к небу
горы,  не  было ни  шоссейных  и  проселочных  дорог,  ни  вентиляционных  и
газовыпускных шахт, а возможно, вообще  не ступала нога  человека,--  раньше
они себе даже представить такое не могли, лишь теперь, увидав все это своими
глазами, убедились: да, оно существует.
     Здесь,  на   воле,   Гасу  пришлось   туговато.  Он,   правда,  пытался
использовать  восходящие ветры у горных  склонов, но беспорядочность рельефа
создавала  вихри  и флаттер,  и  ему с  трудом  удалось выбраться  из района
атмосферных волнений. Высоту они теряли медленно и все же наверняка  сели бы
среди гор, если б Гас не задействовал реактивные двигатели. Они  опять резко
взмыли  метров на пятьсот  вверх,  а затем, плавно обогнув последние  горные
отроги, не спеша приземлились в безжизненной каменной пустыне.
     О возвращении в город они беспокоились зря. Не прошло и двадцати минут,
как подъехали два  гусеничных тягача. Один увез  дельтаплан, второй доставил
братьев  на городскую  окраину, к конечной станции монорельса. Их посадили в
опечатанный  вагон и отправили  в  колледж. Гас, который  уже не  подчинялся
тамошнему уставу,  отделался денежным штрафом, зато  Барри на год отстранили
от занятий. Весь этот год  он работал на  подземной  фабрике  пенопласта,  и
выдержать  экзамены,  необходимые  для перевода на  следующую  ступень,  ему
оказалось очень нелегко.



     Барри приходит в себя. Над головой белый потолок, вокруг белые подушки,
белая  простыня. Он хочет  привстать, но  не в  силах пошевелиться.  Наконец
обнаруживает сбоку блестящую хромированную поверхность шкафчика и видит свое
искривленное  отражение:  он лежит на больничной койке,  грудь, плечо, шея и
голова замотаны бинтами. Только лицо  выглядывает, почти такое же белое, как
простыни и потолок, лишь глаза словно два темных пятна.
     Тягостное чувство оцепенения.
     Он пытается говорить, но из горла вылетает хрип.
     Над  ним  склоняется медсестра.  Она что-то  произносит,  но  Барри  не
понимает ее.
     Он  снова  пытается  заговорить,  и  опять  безуспешно. Лицо  медсестры
исчезает. Измученный Барри проваливается в сон.
     Изнеможение, чернота беспамятства.  Спустя  некоторое  время  он  вновь
просыпается -- от звука голосов.
     Вновь пытается пошевелиться, и на сей раз ему сопутствует удача.
     Он не знает, сколько прошло времени -- может, несколько часов, а может,
несколько дней; как бы там ни было, чувствует он себя значительно лучше.
     Подходит    медсестра,    поднимает    изголовье.   Перед   Барри   два
медика--старший врач и ассистент.
     Старший врач. Ну как, нам лучше?
     Барри сам удивлен, что может ответить, причем без особого труда.
     Барри. Спасибо. Все хорошо.
     Старший  врач (смеясь). Ну-ну,  не надо  преувеличивать!  (Обращаясь  к
сестре.) Когда ему последний раз делали инъекцию?
     Сестра. Полчаса назад.
     Старший врач. Ну что ж...
     Барри (еще с усилием). Где я?
     Сестра. Разве вы не заметили? В больнице.
     Барри. Где?.. На Сириусе? Врачи и сестра недоуменно переглядываются.
     Старший  врач.  Здорово  парню  досталось.  Перелом  ключицы,   тяжелое
сотрясение мозга. И бесчисленные ссадины. (Опять обращаясь к Барри.) Где это
вас так угораздило?
     Барри, похоже, всерьез задумывается, потом качает головой.
     Старший  врач. Не  помните? Или  не  хотите сказать? Мне-то все  равно,
пусть полиция выясняет.
     Барри (с трудом ворочая языком). Я в Санта-Монике?
     Сестра (успокаивая). Не волнуйтесь, все обойдется.
     Врачи   и  медсестра  уходят.  Барри   опять  погружается  в   дремоту,
просыпается, засыпает... Лишь стрелки электрических часов на стене говорят о
том, что проходит много времени.
     Когда  перед глазами  опять  возникает  чье-то  лицо,  Барри  испуганно
вздрагивает.
     Это Ютта.
     Ютта. Ну и вид! Кошмар. Как вы себя чувствуете?
     Барри. Спасибо, ничего.
     Ютта.   Наконец-то  я   вас  нашла.  Не   один  час   потратила.  Такая
нелепость--этот несчастный случай!
     Барри. О чем вы?
     Ютта. Двигаться можете?
     Барри. Сил хватит. Только вот повязки...
     Ютта. Повязки? Ну,  с ними-то мы управимся. Погодите  минутку, я сейчас
вернусь.
     Барри. Вернетесь?
     Ютта. Да. Гас,  когда  узнал обо  всем, велел поскорее  доставить вас к
нему.  Вы  же понимаете,  он хочет  избежать шума. Если это выплывет наружу,
будет скандал.
     Чувство беспомощности -- от всех этих событий голова идет кругом. Барри
(бормочет). Не понимаю.
     Но Ютта уже  успела уйти. Немного  погодя Барри слышит, как открывается
дверь и  по линолеуму  шуршат резиновые колеса.  Потом  в  поле зрения опять
появляется Ютта, а за нею--два здоровяка в белых комбинезонах санитаров.
     Ютта достает какую-то ампулу, отламывает  кончик, выливает содержимое в
стакан с водой, который стоит  на  тумбочке.  Затем подносит стакан к  губам
Барри.
     Ютта. Выпейте!
     Барри хочет отвернуться, но Ютта силком вливает жидкость ему в рот. Он,
захлебываясь, глотает. Вкус горький, тошнотворный.
     Барри (кашляя). Что это? Что вы мне даете?
     Ютта. Мы сейчас  заберем вас отсюда. А перевозка -- штука утомительная.
Я  дала  вам всего-навсего  болеутоляющее, иначе где-нибудь по дороге  могут
отказать нервишки.
     Барри. Но послушайте...
     Ладонью Ютта зажимает ему рот. Ютта. Все, молчите.
     По ее знаку санитары  подвозят каталку к  кровати.  Откидывают  одеяло,
поднимают    Барри.   Не   слишком   бережно   перекладывают   на   каталку.
Головокружение,  нарушается  ориентация.  Ютта  подходит  к  двери,  смотрит
направо, налево,  потом  машет рукой. Она шагает впереди, словно не имеет  к
ним  никакого отношения, санитары  толкают каталку следом. Длинные коридоры,
люди в пижамах, медсестры  и врачи, но никому нет до  них дела. На лифте они
спускаются вниз, потом везут Барри через двор.
     Теперь  Ютта  идет  рядом  и,  заметив, что он  по-прежнему  не спит  и
озирается по сторонам, набрасывает  ему на  лицо платок.  После этого  Барри
только по чередованию света и тьмы и по тряске догадывается, что каталка еще
едет. Ровное покачивание навевает дремоту, он снова погружается в тревожный,
полный видений сон.



     Барри не  знает, что его  разбудило. Рядом слышны приглушенные  голоса,
теплый  желтый  свет  проникает  через платок --  кажется,  приехали. Платок
сдернут -- и Барри узнает брата, Гас склоняется над ним.
     Недоверчивое   удивление,  лишь  мало-помалу  он  убеждается,  что  все
происходит на самом деле.
     Гас. Привет, Барри! Кто бы мог подумать, после стольких лет!
     Барри.  Я давно собирался  навестить тебя, хотел  сделать тебе сюрприз,
Гас.
     Гас (с улыбкой). Сюрприз  удался. (Оборачивается к Ютте.) Сними с  него
эти причиндалы!
     Ютта наклоняется к Барри, снимает пластырь,  скрепляющий повязки. Потом
разбинтовывает голову, плечи и наконец грудь. Барри лежит на каталке в одних
пижамных  штанах.  Пробует пошевелиться... И,  к  собственному изумлению, не
испытывает никаких затруднений. Он садится,  боли нет. Смотрит на себя -- ни
ран, ни  шрамов.  Ощупывает  голову--тоже ни следа  повреждений. Гас  весело
глядит на него.
     Гас. Полный порядок,  Барри. Ты  цел  и  невредим,  все  тот  же  милый
мальчик, как раньше. Правда, Ютта?
     Ютта с улыбкой кивает.
     Гас. Вот так и бывает,  когда очертя голову кидаешься в  джунгли. Ты не
знаешь здешних хитростей, малыш, а они тут огонь и воду прошли.
     Барри недоуменно смотрит на брата.
     Гас.  Этот врач,  который тобой  занимался, доверия  не  внушает... Его
здесь  каждый  знает  как  облупленного.  Проходимец  он,  и  больше  никто.
Имитировал несчастный  случай,  сдал тебя в больницу, а страховку положил  в
карман. Теперь  его не  найдешь, опять  скрылся на  неделю-другую,  пока эта
история не забудется.
     Несколько секунд Барри не может вымолвить ни слова.
     Барри (запинаясь). Ты имеешь в виду... доктора Аврамиса?
     Гас.  Да, если не  ошибаюсь, это  одно из  многих его  имен. Ну-ну,  не
тушуйся,  мальчуган...  Скажи  спасибо,  что я тебя  вытащил.  Ютта  здорово
поработала.
     Барри  тем  временем встал,  в  своем  наряде  он  явно  чувствует себя
неуютно. Гас опять улыбается.
     Гас.  Ютта,  дай  ему  что-нибудь из моих вещей.  (Обращаясь к  Барри.)
Великоваты будут,  ну да ничего -- мы, в конце концов, среди своих. Проведем
уютный  вечерок,  потолкуем  о  добром старом  времени.  Но сперва  я должен
закончить кое-какие дела. А ты, может, ванну примешь? Ютта все тебе покажет.
     Жестом, который у него получается слишком властным, он отпускает Барри.
И  задумчиво смотрит брату вслед, когда тот, пропустив вперед Ютту,  выходит
из комнаты.



     Они  сидят  радом, в  мягких  креслах,  глядя  на  проекционную  стену.
Световой  конус  рисует на экране  идиллическую картину: молодая супружеская
пара, двое мальчишек, старик на влажных тропинках.
     Ассоциации: детство, игра, дом.
     Нажатием  кнопки Гас меняет  диапозитив, и опять на экране  те  же двое
мальчишек,  бегущих  вдогонку  за  большой моделью самолета.  Новое  нажатие
кнопки--картина исчезает, вспыхивает верхний свет.
     Гас.  Как видишь,  я  не  забыл  те давние  дни.  Кстати, мне много раз
хотелось вас  всех пригласить, но вечно что-то мешало. А вот  на будущий год
непременно устрою такую встречу, клянусь.
     Барри  откидывается  на  спинку  кресла.  Машинально  крутит  в пальцах
золотую зажигалку. В Гасовой одежде, которая ему заметно велика, он выглядит
смешновато и хорошо это понимает.
     Барри. Что это мы все о прошлом да о прошлом, Гас. Я хотел  бы услышать
от тебя кое о чем другом.
     Гас. О чем же именно?
     Барри. Я  хочу знать все--о  тебе  и о "Сириусе-Транзитном".  Слышал  я
много разного, но что же тут правда?
     Гас.  Что  правда?  Да  ничего,  Барри.  Здесь   тьма  людей,   которые
развлечения ради  норовят наплести приезжим новичкам с  три короба небылиц и
обобрать   как    липок.    Боюсь,    и   ты    попался    на   их   удочку.
"Сириус-Транзитный"--самая обыкновенная фирма. Крупная, что да, то да.  И  я
этим  горжусь. Но  никаких чудес у нас нету. Так  что лучше  забыть  все эти
глупости--слухи и домыслы. Тебе же лучше, Барри.
     Барри.  Ладно, Гас,  допустим,  меня надули,  допустим, я  нарвался  на
обманщиков. Но  есть кое-что еще,  от чего так просто  не  отмахнешься.  Как
насчет Сириуса, Гас? Я  слышал твою речь,  призыв к  освоению. Это-то правда
или нет?
     Гас закуривает сигарету; впечатление такое, будто он обдумывает ответ.
     Гас.  Видишь  ли,  то,  что  я  тогда  говорил... Тогда  было множество
нерешенных  вопросов,  новых  задач.  Тогда  я  был  увлечен,  восторжен  и,
возможно, хватил слегка через край. Сегодня я бы высказался более осторожно.
     Барри. Что  это значит? На  Сириусе нет той насыщенной, яркой жизни,  о
которой все мечтают, так, что ли?
     Гас.  И да,  и  нет.  Видишь  ли, Сириус  стал  своего  рода  символом.
Обетованием, вызовом для каждого энергичного человека...
     Барри. Как это--"символом"?
     Гас (раздраженно).  Ну, в смысле, что Сириус  тоже  не  рай.  Человеку,
который  хочет  завоевать  новые  земли,   необходимо  умение   преодолевать
трудности. Так уж оно устроено, даром ничего не дается.
     Страшная тревога охватывает Барри.
     Барри.  Но он хотя бы существует,  Сириус-то? Существует  для  человека
задача,  пусть  трудная, но такая  знаменательная,--тягаться  с трудностями,
иметь  возможность  раскрыть все свои  резервы?  (Почти  заклиная.)  Он ведь
существует, Гас, а? Сириус? Или нет?
     Гас кладет руку Барри на плечо.
     Легкое уверенное  прикосновение успокаивает,  от  него  словно  исходит
таинственная сила убеждения.
     Гас. Конечно, существует, Барри. А ты как думал? Существует.
     Гас встает, подходит к домашнему бару,  смешивает себе  коктейль.  Гас.
Хотите выпить? Барри? Ютта?
     Ютта  подставляет Гасу  стакан,  он наливает. Барри отрицательно качает
головой.
     Барри. Знаешь, почему я приехал в Санта-Монику?
     Гас. Ясное дело! Решил нагрянуть ко мне-- прекрасная мысль!
     Барри. Да, и это тоже. А еще я хотел просить у тебя работу на Сириусе.
     Гас круто поворачивается.
     Гас (с  расстановкой). Работу на Сириусе? Это исключено! (Решительнее.)
Выбрось это из головы, братишка. Ни в коем случае.
     Барри   встает.   Заметно,   что  он  очень   взволнован.   Напряженное
любопытство, сомнения.
     Барри (настойчиво).  Но, Гас, почему? Ведь для тебя это так просто! А я
давно ни о чем тебя не просил.
     Гас подчеркнуто сердечен, он словно хочет загладить недавнюю резкость.
     Гас. Я же только что объяснил тебе, Барри. Условия на Сириусе  тяжелые.
Там есть опасности, которые тебе и не снились. Ты погибнешь!
     Барри. Но других-то людей ты туда посылаешь! Со спокойной душой ставишь
под удар?
     Гас. В истории были полководцы,  посылавшие солдат  на верную смерть. У
моих  людей как-никак  есть шанс. В общем, повторяю: это исключено! Мы очень
хорошо провели сегодняшний вечер, а завтра ты вернешься домой.
     Барри. Но, Гас...
     Растерянность, удивление, разочарование. Гас. Это мое последнее слово.
     Атмосфера  вдруг становится ледяной. Ютта  подходит к  стереоустановке,
пытается  найти  веселую  музыку. Через некоторое  время  выключает. Обрывки
музыкальных   пьес  вперемежку  с  фрагментами  речей,  последних  известий,
радиопьес... Барри отошел к окну, смотрит на город. Гас становится рядом.
     Гас (примирительно). Ты же мне доверяешь... Или нет?
     Барри. Доверяю, Гас.
     Гас. Тогда  ты  должен  поверить, что  у меня есть  веские  причины  не
посылать тебя на Сириус. Веришь?
     На лице у Барри читается сомнение, он не отвечает.
     Гас. Пойми, я сделаю для тебя все, что смогу. Дам денег...
     Барри отмахивается.
     Гас. ...непременно дам. Я же  знаю, ты потерял бумажник. А еще вот тебе
удостоверение. Неофициальное, но в моей империи трудностей  у тебя отныне не
будет --  стоит  только  предъявить  эту бумагу.  Я сам ее подписал.  Можешь
прийти с ней куда угодно, платить  не надо, ни  цента, у тебя неограниченный
кредит. Доволен?
     Барри (едва слышно). Я хотел на Сириус...
     Гас обнял  Барри  за  плечи  и теперь слегка встряхивает,  точно  желая
разбудить.
     Гас. Все, об этом больше ни слова. Ясно?

     Прошло без малого десять лет. Гас поднялся на высшую  ступень пилотской
карьеры--стал ракетолетчиком с лицензией на внепланетные рейсы. Барри ставил
перед собой  ту  же  цель, но  не достиг ее -- хоть и был пилотом, только на
межконтинентальных линиях.
     Вправду ли сбылась его мечта о полетах? Каждый день он пилотировал свою
машину от аэродрома  "Запад" к аэродрому "Восток"  и обратно, первый вылет в
десять   утра,   второй   --  в  четыре   пополудни;  рутина  приготовлений,
формальностей,  заполнение  бумаг,  проверка  контрольного списка,  ожидание
разрешения на взлет, а затем набор высоты, полет, посадка -- как он полагал,
главные  задачи  командира  корабля...   На  самом  же  деле  ему  почти  не
приходилось вмешиваться, контроль давно был  передан автоматам. Только после
посадки он опять принимался за работу--с другими формулярами и перечнями.
     Сам  полет  продолжался  час двадцать  и  в  основном  проходил  внутри
смогового слоя. Лишь иногда, при высоком  атмосферном давлении,  внизу можно
было  различить город, и  пусть сквозь дымку  и  выхлопные газы  он  казался
плоским и серым, все равно эти редкие дни приятно разнообразили монотонность
будней.  Однажды,  еще  во  время  учебы,  Барри получил  разрешение пробить
смоговый  пласт и  выйти  в прозрачные  верхние  слои, где пока  были  белые
облака, похожие на комки ваты в незримой жидкости, яркое солнце, темно-синее
небо. А ночью,  в показном  полете, он  даже видел звезды и Луну -- и,  хотя
кое-что знал об этом из учебных программ, все-таки был потрясен, когда наяву
увидел то, что до сих пор было лишь умозрительной схемой. Собственно, только
тогда  он  и  поверил  по-настоящему  в  прорыв  человечества  в  Космос,  в
существование  чужих  небесных тел, которых достигли  немногие избранники, в
успехи  космической  техники, новые завоевания науки, позволившие  вырваться
далеко за  пределы  Солнечной системы,  в наличие  чужой  жизни,  о  которой
по-прежнему ходили только  слухи,  в  эпохальные  достижения  высокоразвитой
техники, которые по военным соображениям сохранялись  в тайне. Ведь где-то в
Азии еще  шла  война, последние  схватки  с силами неволи,  которые отчаянно
отбивались от армий свободного сообщества народов.
     Барри всего  несколько  месяцев работал  в  авиакомпании,  но уже решил
сразу  по  истечении  пятилетнего  контракта   подыскать  себе  новое   поле
деятельности. Хотя он и не  покидал города, не покидал страны, но все ж таки
встречался с коллегами, которые пилотировали более тяжелые машины, летали на
более дальних линиях, бывали в других странах, на других континентах. От них
он слышал, что даже  на Земле еще уцелели нецивилизованные регионы,  поселки
там  лежали среди девственных просторов, и людям был  разрешен доступ в этот
дикий край, где гражданин, конечно, не мог рассчитывать на столь совершенную
безопасность, как в цивилизованных государствах, но зато и меньше был скован
всяческими ограничениями; люди энергичные  и инициативные  еще  вполне могли
самостоятельно стать на ноги: подыскать жилье,  выбрать  профессию,  решить,
чем заняться,  использовать  удачу и  нести за это  ответ--остатки  давнего,
первобытного образа жизни.
     Лишь раз  он  едва не  отказался  от  этой идеи--когда  познакомился  с
девушкой  Синди, которая  служила в  одной из электронных  фирм.  Хрупкая  и
впечатлительная,  Синди таила в себе неброскую прелесть, которая становилась
зримой,  только  когда  девушке  было  хорошо, когда  она  радовалась,  была
счастлива. Барри  знал ее пока недолго,  видел редко, но  все же чувствовал,
что  мало-помалу между  ними возникает близость.  И, встречаясь по выходным,
заглушая мысли об  однообразии своей работы, они оба испытывали  чуть  ли не
блаженство--раньше Барри даже представить себе не мог ничего подобного.
     Иногда он рассказывал ей про свои юношеские затеи, про тогдашние мечты,
но куда чаще--про Гаса, о котором она скоро узнала больше, чем  о нем самом.
Однажды-- это  было летом, на  уик-энд,-- они  поехали в  космопорт,  откуда
уходили  ракеты в глубины  Вселенной. Долго стояли  они на гостевой террасе,
облокотясь о высокий парапет,  и наблюдали, как стартуют стройные  аппараты,
похожие отсюда, издалека, на иглы, способные проткнуть смог, а может быть, и
небо, на деле же  исполинские сооружения,  напоминающие церковные колокольни
минувших времен  и  в  какой-то мере даже сходные с ними назначением. Грохот
был такой, что они едва слышали друг друга, пламя двигателей слепило  глаза,
без  темных очков невозможно смотреть,  а когда наконец  ракета  на огненном
столбе   выхлопа  поднималась  в   воздух,  смоговый  пласт,  еще  не  успев
соприкоснуться с ее острием, расступался,  и  на  несколько  мгновений можно
было заглянуть в синюю беспредельность.
     Затем   они   пошли  в  большой  планетарий,   который  был  создан   с
одной-единственной   целью--передавать   народу   впечатления,   накопленные
ракетолетчиками, пионерами нового времени. Они сидели, держась за  руки, под
огромным  куполом,  среди многих  тысяч  зрителей, заполнивших круглый  зал.
Лампы стали медленно  гаснуть, зазвучала торжественная музыка,  унылый серый
купол  вдруг  налился  прозрачностью,  засветился  синевой,  все  ярче,  все
лучезарнее, и наконец, когда лампы совсем погасли, их как бы окутала лиловая
пустота--они  парили  в  пространстве  словно  на  обсервационной  платформе
летательного аппарата.  Стемнело,  мириады  звезд вспыхнули в черноте белыми
пунктирными узорами, рисунок созвездий  менялся, они собирались в похожие на
облака сгустки, мимо мчались метеориты, тучи космической пыли, но вот--чужая
солнечная  система, планеты... Посадочный маневр,  стремительное приближение
поверхности, сплошь изрытой  глубокими  складками,  выход на  параболическую
орбиту,  секундное   зависание  над  нужной   точкой--  и  посадка  в  вихре
взметнувшегося к небу, докрасна раскаленного песка. Чужие миры, континенты и
моря,  горы  и  долы, экзотические  растения, неведомые  животные,  какие-то
хрупкие существа боязливо  подходят ближе... Легкий пряный  ветерок с холмов
обвевает лицо, доносит аромат странных цветов, хмельной и волнующий... И все
это видели  астронавты?  Именно так выглядят вновь открытые  небесные  тела?
Комментарий  отсутствовал  -- зрители были  вольны  считать эти картины либо
реальностью,  либо  научной  фантастикой.  И  сделано  это  было   наверняка
умышленно,  ведь  в  стране, где еще  орудовали шпионы  чужой, злонамеренной
власти, невозможно  без  оговорок  демонстрировать общественности  последние
достижения собственной мощной техники.
     Когда   сеанс   кончился,   Барри   с   большим   трудом   вернулся   к
действительности.  Он  нашел здесь  воплощение  всего того,  о чем много раз
грезил  наяву в  часы  уныния  и  скуки--хотя  и  далеко не  так  осязаемо и
отчетливо...  Быть  может,   показанное   было   отчасти  выдумкой,   плодом
воображения сценаристов, но, в конце  концов, не могло же  все быть обманом,
такие совершенные, законченные картины  не  могли быть рождены  одной только
человеческой  фантазией, во  всем  этом  явно  что-то  есть,  пусть  еще  не
достигнутое,  но  существующее,  и если как  следует  напрячься,  оно  будет
найдено и открыто.
     На несколько минут Барри  даже забыл о Синди, которая молча шла  рядом,
не желая  мешать ему. Давние стремления, давние чаяния внезапно вновь обрели
необычайную важность, и тут  же произошла  вторая  неожиданность:  он  вдруг
опять поверил в реальность и своих собственных  представлений, и тех картин,
что видел  в  планетарии. В эту  самую  минуту  Барри  почувствовал на плече
чью-то руку -- перед ним стоял Гас. Он выглядел чуть старше, чуть суровее, и
на миг Барри  показалось, будто лицо брата подернуто легкой тенью усталости,
смирения, печали.
     Барри   познакомил  Гаса   с  Синди  и  теперь,   опять  вернувшись   к
действительности,  счел  добрым  знаком, что смог  представить своей девушке
старшего  брата,  о котором  столько ей  рассказывал, и что Гас встретился с
Синди, которая сегодня  выглядела особенно  привлекательно  в своем  розовом
комбинезончике и белых сандалиях.
     Барри  думал,  что,  обронив вскользь  несколько  слов,  Гас  уйдет,  и
немножко удивился,  когда тот, будто так и надо, остался с  ними и предложил
вместе  пообедать. Заметно было, что  он  тут как  дома, хотя и говорит, что
отошел от  общественных обязанностей.  Барри  очень хотелось  расспросить  о
причинах, но он не стал перебивать брата, а тот держался открыто, раскованно
и несколько  раз насмешил Синди. Он провел  их обоих в закрытую  для публики
часть космопорта, и, сидя в шикарном ресторане, который был заполнен главным
образом  высшими  офицерами,  они  видели  в  огромном  выпуклом окне  среди
густеющих  сумерек  вспышки  ракетных  двигателей, на  секунду  превращавшие
посадочную площадку  в  огромное  кратерное поле,  в  центре которого как бы
начиналось извержение.
     После обеда  Гас  заказал  бутылку вина,  что сообщило  встрече особую,
торжественную нотку, не  говоря уже о настроении, которое, пожалуй, овладело
и  Барри,  и  Гасом-- воспоминания о былых  днях,  мгновеньях ошеломительных
переживаний,  предчувствии грядущих приключений.  И Синди, хоть и находилась
вне этого круга общности, все же чувствовала, что волнует братьев, кое в чем
удивительно похожих, а кое в чем не менее удивительно разных.
     Никогда еще Барри не видел  Гаса таким разговорчивым. Он рассказывал  о
полетах,  поднимавших его  высоко  над  землей,  о невесомости на орбите,  о
посадках на  Луне, об экспериментах на выживание в скалах одиноких кольцевых
гор. Рассказывал о высадке на  Марсе,  об облетах Плутона, о прорыве к самым
удаленным  от  Солнца  планетам  и  еще  дальше.  А  вдобавок  намекал,  что
участвовал  в  секретных  миссиях,  которые  побывали  далеко  за  пределами
Солнечной системы и обнаружили удивительные вещи, какие  обычному человеку и
во  сне не снились.  Говорил он и о новых планах, новых проектах:  с группой
предприимчивых  молодых людей  он хотел поселиться  где-нибудь  подальше  от
цивилизованного пояса и  опробовать гам одно  изобретение, если  все пройдет
удачно, оно совершит грандиозный переворот, сделает невозможное явью...
     От рассказов  Гаса у Барри голова пошла кругом, да и для Синди, которая
до  сих пор не выказывала  особого интереса  к  рискованным  предприятиям  и
техническим  новаторствам,  слова Гаса  звучали  странной, но притягательной
музыкой.  И, словно  облекая плотью  словесные  описания  Гаса,  подчеркивая
разбуженные   ими  чувства,  заиграл   многоголосый   оркестр,  приглашающий
потанцевать  на медленно кружащейся,  круглой  площадке. Они  засиделись  до
глубокой  ночи, слушая льющуюся со  всех  сторон музыку, говорили уже  мало,
несколько  раз  --   подмедленные  пассажи  --   Гас  и  Синди  выходили  на
танцевальную  площадку, а  Барри,  так  и  не  научившийся танцевать, издали
наблюдал за ними.
     Когда музыка смолкла, Гас проводил брата  и  Синди до ближайшей станции
монорельса и вместе с ними  дождался поезда, ведь в эту пору суток интервалы
движения  увеличивались. Наверху дул  бодрящий ветерок,  от  которого тихо и
мелодично гудели  металлические фермы  опор.  На  космодроме  и  сейчас  еще
регулярно   пыхали   огнем   ракетные   двигатели,  обдавая   спящий   город
темно-багряным отсветом.
     -- Неужели и вправду  где-то  там наверху  есть иные планеты, неведомые
миры, новые земли, которые можно открыть и освоить?--спросил Барри.
     -- А что есть  правда?--отозвался Гас, но смотрел он не на  брата, а на
Синди.-- Правда то, во что мы верим.
     Низкий гул ажурных опор  возвестил о приближении поезда. Они обменялись
рукопожатием,  Барри и  Синди  вошли в вагон,  Гас  помахал им вслед.  Линия
плавно поворачивала,  и они еще долго видели  его--темная  одинокая  фигура,
тень, силуэт, лица уже не различить.
     Как ни прекрасен был этот день, ярко  запечатлевшийся в  памяти Синди и
Барри, он повлек за собой и неожиданные последствия. Барри не мог отделаться
от  впечатления,  что Синди переменилась,  что  теперь она относится к  нему
иначе --  более сдержанно,  более рассудочно. Ему хотелось  спросить,  в чем
дело,  но  он  молчал, она тоже не  заводила  об  этом  разговора. Возможно,
виноват был сам Барри,  ведь  все вокруг--и работа, и  люди--становилось ему
день ото  дня  безразличнее. Он был то нетерпелив, то  рассеян,  вновь начал
искать  уединения,  предаваться грезам. Мысли  его невольно  возвращались  к
рассказам  брата,   и  в  нем  все  больше  крепло  решение  тоже  вырваться
когда-нибудь на простор чудес и неисчерпанных возможностей.



     Барри  вернулся в гостиницу. Спал он долго, и  никто  его  не тревожил.
Дежурный официант, который принес  завтрак,  обращается к нему с  изысканной
учтивостью. Ощущение пустоты, бессмысленности.
     Официант. Нет ли у вас каких-нибудь пожеланий, сэр?
     Барри качает  головой, и  официант  уходит, даже не протягивая  руки за
чаевыми. Барри  смотрит ему  вслед  с  двойственным чувством. Потом собирает
свои вещи с  полочки в ванной,  укладывает рубашки и носки в дорожную сумку.
Еще раз оглядывается вокруг, подхватывает сумку и выходит из номера.



     Барри у конторки портье, просит счет. Служащий мотает головой.
     Служащий. Все оплачено,  сэр. Вы  позволите  ключи  от вашей машины?  Я
прикажу вывести ее из гаража.
     Барри. Спасибо, я сам. До свидания.
     Служащий. До свидания, сэр.
     Барри медленно  идет  к  лифту, замечает, что к  нему  спешит  какой-то
человек. Это Уэс.
     Уэс. Ты куда, Барри?
     Барри. Домой, куда же еще. Этот город не для меня, я уж и сам понял.
     Уэс. Но, Барри, именно сейчас, когда у меня есть для тебя договор!
     Барри  чувствует,  как  под  бровью  начинает   судорожно  пульсировать
какая-то  жилка.  Барри.  Договор?  Бред!  Уэс.  Почему  бред?  Что  в  этом
бредового?
     Барри остановился, опустил сумку на пол.
     Барри. Ну... я как-то уже не  рассчитывал.  Думал... Уэс.  Ты чертовски
нетерпелив, парень. Почему бы это должно кончиться неудачей? Ты же подходишь
по всем статьям! Ты молод и здоров, у тебя замечательная подготовка. Неужели
Сириус больше не соблазняет тебя? Ты  уже не думаешь о вольных просторах, об
открытиях, которые там сделаешь?
     Барри улыбается, с легкой грустью.
     Барри. Не слишком ли много розовой краски, а? Знаешь, Уэс, я больше  не
верю в райские кущи Сириуса.
     Барри старается держать  себя в  руках, но  волнение,  охватившее  его,
неукротимо растет.
     Уэс (обескураженно). Но почему, Барри?
     Барри. Я говорил с одним человеком, который не может этого не знать.
     Уэс. И что же он тебе сказал?
     Барри.  Жареные куропатки  там с  неба  не  падают. Нужно  работать  не
покладая  рук. И опасностей хватает. Многие не  выдерживают.  Кое-кто вообще
погибает.
     Уэс (разочарованно). Ну, если так... желаю счастья. Барри. Добрый путь!
     Барри не отпускает Уэса. Его обуревают противоречивые желания.
     Барри. Может, покажешь договор-то?
     Уэс  протягивает  ему  многостраничный,  исписанный  убористым  текстом
формуляр.
     Барри бегло просматривает его.
     Вихрь мыслей, полный перелом в настроении.
     Барри. Знаешь что, Уэс, я передумал.
     Уэс. Передумал?
     Барри. Да. Я согласен. Что надо делать? Где подписать?
     Уэс листает бумаги, тычет пальцем в нужное место.
     Уэс. Вот здесь, Барри.
     Барри подписывает.  Складывает  бумаги  в пачку,  сортирует.  Несколько
листков отдает Уэсу.
     Барри. Ну а дальше что?
     Уэс. Если хочешь, можешь вылететь прямо сегодня.
     В четырнадцать ноль-ноль надо явиться на ракетодром, подъезд четыре.
     Барри. На ракетодром? Ты уверен? Не на трансмиссионную станцию?
     Уэс недоуменно смотрит на Барри.
     Уэс. Ты это о чем? Не понимаю.
     Барри пожимает плечами.
     Барри. Ладно, значит, на ракетодроме, подъезд четыре. Ты не беспокойся,
Уэс. Все будет в порядке. И большое спасибо!
     Барри  поднимает  сумку,  в  нерешительности  смотрит  на  часы,  потом
поворачивается к лифту, нажимает на кнопку и ждет.



     Барри выходит из  лифта  на том этаже,  где находится видеотека.  Как и
несколько дней назад,  на выдаче сидит Нелли. Она в скромном платье,  волосы
стянуты ленточкой на затылке. Барри подходит ближе, ставит сумку на пол.
     Барри. Привет, Нелли!
     Нелли. Привет, Барри!
     Облокотившись  на стол, Барри  разглядывает  кассеты,  рядами стоящие в
шкафу у задней стены.
     Нелли. Хочешь взять пленку, Барри?
     Барри. Нет.
     Нелли. Зачем же ты тогда пришел?
     Барри. Хотел повидать тебя еще разок.
     Нелли. Уезжаешь, значит?
     Барри. Уезжаю.
     Нелли. Что ж, всего доброго, Барри.
     Барри поднимает сумку, машет Нелли рукой.
     Запах лаванды.
     Барри. Всего  доброго,  Нелли! Он поворачивается, идет  к лифту. Кабина
еще не ушла. Он открывает дверь, входит внутрь.



     Барри выходит  из автобуса, который привез  его в  космопорт. Машину он
продал, всех  вещей у него теперь только то, что в дорожной сумке. Давно уже
он не чувствовал себя так свободно, раскованно.
     Вот и четвертый  подъезд. Человек десять толпятся вокруг,  подходят все
новые люди. Барри присоединяется к ним, ждет.
     Сразу после двух ворота открываются--можно заходить. Один за другим они
тянутся  мимо  окошка охраны, предъявляют документы.  Потом  каждый получает
узел с одеждой и вещмешок. Человек в сером комбинезоне,  в берете с эмблемой
"СТ" отдает распоряжения.
     Сотрудник  "СТ".  Вон там  раздевалка.  Личные  вещи  останутся  здесь.
Возьмите с собой только самое необходимое.
     Барри тоже исчезает в кабине и появляется оттуда, как  и все остальные,
в сером комбинезоне. Вещмешок он  закинул  за  спину. Его сумка,  снабженная
биркой, отправляется в большую кучу багажа.
     Сотрудник "СТ". Все готовы? В колонну по двое становись!
     Они строятся в  две  шеренги.  Сотрудник "СТ"  делит  их  на  шестерки,
которые одна за другой по вызову скрываются в коридоре.
     Ожидание длится недолго. Вместе с пятью другими Барри идет по коридору,
выходит на улицу.  Их сажают в  маленький автобус и быстро везут к стартовой
площадке.
     Тарахтенье автобусного  мотора,  тряска. Впервые  Барри  видит ракеты с
близкого  расстояния.  Он слегка разочарован, думал, они гораздо больше. Это
цилиндрические  конструкции  метра  четыре  диаметром  и  метров  пятнадцать
высотой. Ракеты установлены  на подвижных шасси и  по  рельсам выводятся  на
стартовые позиции.
     Автобус останавливается, все выходят. До ближайшей ракеты рукой подать.
Видно, что  металлический корпус  покрыт  исчерна-бурой коркой,  а вовсе  не
блестит серебром, как на картинках.
     По  узкой  металлической лесенке они поднимаются наверх, на платформу у
грузового  люка. Барри  на  миг оборачивается--последний взгляд на город. Но
вот и он скрывается в люке.  Круглое  помещение,  шесть противоперегрузочных
кресел спинками к люку. Венчик узких иллюминаторов.
     Спертый воздух,  запах  грязи и плесени.  Сотрудник "СТ"  вместе с ними
поднялся в  ракету. Показывает, где  разместить вещи. Потом  каждый надевает
шлем, соединенный кабелем со спинкой кресла.
     Сотрудник "СТ". Пристегнуть ремни! Через пять минут старт.
     Проверяя,  хорошо  ли  пристегнуты  ремни,  он переходит  от  одного  к
другому, защелкивает замки, которыми фиксируются ремни. Нажим тугих ремней.
     Барри. А как мы их отстегнем?
     Сотрудник "СТ". Во время полета  они будут на  замке. После посадки вас
освободят.
     Он идет к люку, небрежно прикладывает руку к берету.
     Сотрудник "СТ". Удачного полета, ребята.
     Люк  захлопывается.  Немного  спустя  по корпусу ракеты проходит легкая
дрожь--видимо, их везут по рельсам, в иллюминаторах видно только серое небо.
     Барри. Сколько продлится полет?
     Сосед справа поворачивает к нему голову.
     Браш. Ты что, первый раз?
     Барри. Да.
     Браш.  Сколько  продлится  полет?  Трудно  сказать...  Смотря  куда нас
отправят.
     Барри. А что, посадочных площадок несколько?
     Теперь и сосед слева поворачивается и с удивлением смотрит на него.
     Джо. Похоже,  ты, парень, влез в это дело  очертя голову! Сбежал, поди,
откуда-нибудь?
     Браш. Все дело  в том, куда нас  отправят. Может, в рай, может, в ад. Я
уж не в одном жутком месте побывал.
     Джо. Я тоже, старик. Вспоминать неохота. Острова южных морей -- вот это
бы  по мне.  Кокосовое  молоко, пальмовое вино. Смуглые девчонки с цветами в
волосах...
     Барри. Смуглые девчонки? На Сириусе?
     Браш. Жди сюрприза, парень. В свое время все узнаешь.
     Вибрация металлических колес по  рельсам.  Опять  толчок --  остановка.
Кресла автоматически занимают противоперегрузочное положение; шестеро мужчин
лежат в них, спиной к движению.
     Голос из динамика. Десятисекундная готовность.  Десять, девять, восемь,
семь, шесть, пять, четыре, три, два, один--старт!
     Корпус ракеты содрогается,  иллюминаторы разом  затягивает грязно-бурый
дым. Потом перегрузка вдавливает их в кресла, секунду-другую в иллюминаторах
мелькает белый свет, затем снаружи воцаряется тьма... Рев двигателей и свист
воздуха.  Ракета  пробивает атмосферу. Мало-помалу  наружные  шумы  стихают,
свист  прекращается,  только глухой  рокот сотрясает  кабину.  Перегрузка на
пределе  терпимого.  Барри  едва  не   теряет   сознание.  Вдобавок  еще   и
тошнотворная  вибрация, временами ракета  содрогается так,  что  беспомощных
людей швыряет  в  ремнях из стороны  в сторону. Затем  вдруг снова возникает
свистящий  звук, громкость  его  нарастает,  кажется,  барабанные  перепонки
вот-вот лопнут.
     Тормозной  маневр, шестерка висит в ремнях.  Быстрая  смена  ускорения.
Свист становится все тише, но рев двигателей не умолкает.
     В  иллюминаторах  мало-помалу  светлеет...   Неожиданно   ракета  резко
разворачивается. Мужчины снова прижаты к креслам. И опять за стеклами черные
космы  дыма,   временами   подцвеченные  снопами   искр.   Последний  резкий
толчок--посадка.  Кресла  автоматически  занимают нормальное  положение. Все
шестеро заметно возбуждены. Тянут шеи, выглядывают  в иллюминаторы, стараясь
хоть что-то рассмотреть.
     Браш. Небо серое -- не нравится мне это.
     Джо. Да не каркай ты! Может, тут вечер или раннее утро!
     Тихий шорох, свистящий вой. Люди опасливо переглядываются.
     Барри. Что это?
     Браш. Черт побери, мне это не нравится.
     Барри. Да что же это?!
     Браш (покорно).  Неужто не  отгадал? Пурга  это, мой мальчик. Нет, надо
же, такое невезенье!



     Люк открывается, входят  двое  в  военной  форме. Вместе с ними  внутрь
врывается  ветер, а с ветром--снежинки.  У одного из пришедших на  воротнике
черная  сержантская  выпушка.  Младший  --  без   знаков  различия,  но   по
сигнальному свистку, который висит у него на шее,  можно определить, что это
начальник  караула.  Сержант даже и не собирается  помочь  им  выбраться  из
ремней. Он развязывает шарф, сплевывает на пол.
     Сержант.  Ну  и  вонища!  (Своему спутнику.)  Опять  недурная коллекция
редких  птичек!  (Громче, шестерым новоприбывшим.)  Лучше скажу сразу: тут с
вами  цацкаться  не  будут! Начнете прекословить--в кутузку,  и вся недолга!
Сутки без пищи, в холодной. Так что думайте сами. (Опять спутнику.) Отстегни
их,  Колли!  Человек со свистком  выполняет  приказ. Ключом  отпирает  замки
ремней, можно наконец встать, выпрямиться. Тянущая боль в мышцах и суставах.
     Сержант.  Веселей, ребята,  берите  вещички. Напоследок, перед выходом,
скажу вам еще одно: я--сержант  Келлер, командир  одиннадцатого  поста, куда
вас прислали как пополнение. Так вот, парни, если кто  из вас думает, что со
мной можно шутки шутить, предупреждаю: мигом ребер недосчитаетесь.
     Он тщательно укутывает шею шарфом, надвигает поглубже шапку и через люк
выходит наружу.



     Люди спускаются  по трапу, который подогнали к ракете. Крепкий студеный
ветер  набрасывается  на  них,  они с  трудом удерживают  равновесие.  Через
несколько секунд все уже промерзли насквозь.
     Нестерпимый холод.
     Дрожа  они бредут  по неровной площадке ракетодрома, входят в барак. Им
выдают теплую одежду, шапки, сапоги, оружие. Воет ветер, то громче, то тише.



     Два гусеничных автомобиля ползут по голой равнине. Растительности мало,
лишь  изредка--хилый  кустарник;  почва раскисшая, вместо дороги проложенные
вкривь и вкось, наполненные водой  колеи. Хмурое,  затянутое тучами небо, по
временам шквалы дождя и снега.  В углублениях почвы тоже лежит еще льдистый,
грязный снег. Тряска--сиденья без пружин.
     Барри и  еще двое парней сидят на  железном ящике во второй машине.  От
ветра  они  защищены, но совершенно закоченели.  Растирают руки,  кутаются в
шинели.
     Озноб,  холод, пробирающий  до костей.  Парни  те же  самые,  что  были
спутниками Барри в ракете.
     Джо. Вот хреновина! А я-то намылился в южные моря.
     Водитель на миг оборачивается. Это Колли.
     Колли. Чего скулишь? Вам, считай, повезло: дело к весне!
     Он показывает вперед. Словно в подтверждение его слов,  тучи разошлись,
открыв клочок голубого неба. Солнце заглядывает  в машину, резко высвечивает
контуры рельефа,  снежные  поля  вспыхивают ослепительным  блеском,  впадины
тонут  в  черной тени.  Края  туч  нежно розовеют,  над горизонтом  клубится
серо-желтый туман.
     И снова завыванья ветра.
     Тучи смыкаются, пурга швыряет в узкие окна ледяную крупу.
     Барри. Что же все это означает?
     Он обращается к тому, что постарше и, судя по всему, опытнее.
     Браш. Какое-то время нам придется быть вместе. Зовите меня Браш.
     Барри. А меня -- Барри.
     Джо. А я--Джо.
     Браш. На первый раз трудненько тебе будет, Барри...
     Джо (перебивая). ...да и потом не лучше!
     Браш (решительно). Объяснять  тут особо нечего. Сам  знаешь,  мы должны
защищать захваченную территорию.
     Барри. Какую еще захваченную территорию? Разве мы не на Сириусе?
     Браш. Да кто ж его знает? И какая разница?
     Барри.  Но  я  думал...  Мне  сказали...  Это,  мол,  чудесная  страна,
нетронутая природа, открытая для всех...
     Джо (саркастически). А что, разве не открытая?
     Неопределенным жестом показывает за окно.
     Барри (разочарованно).  Мне совсем другое  рассказывали.  И что  мы тут
забыли? Колли опять оборачивается, вмешивается в разговор.
     Колли.  Мы обязаны защищать эту территорию! Мы ее завоевали  и не можем
просто так, за здорово живешь, от нее отказаться.
     Барри (с сомнением). Эту территорию?
     Колли. А тебе не нравится? Ну и пускай  не нравится. Это  стратегически
важный район. Хочешь верь, хочешь нет, но мы здесь бьемся за нашу  культуру,
от нас зависит, быть ей или не быть. Тебе этого мало?
     Не дожидаясь ответа, он опять сосредоточенно  устремляет взгляд вперед.
Впрочем, ответа нет и не будет. Наконец перед ними появляется ряд блиндажей,
обнесенный  сеткой  с  колючей  проволокой поверху, наблюдательная  вышка  с
кружащейся  антенной  РЛС.  Часовой  открывает  ворота,  машины  въезжают на
территорию объекта, останавливаются. Люди выходят. Ледяная стужа.



     Этот блиндаж, на скорую руку сооруженный из блоков облегченного бетона,
в ближайшие  месяцы будет их домом.  Им показывают  спальню --  трехъярусные
койки,  узкие  шкафчики, лампочка  без  абажура,  проволокой  прикрученная к
потолку.
     Сильный запах дезинфицирующих средств. Комната отдыха такая же  тесная.
При раздаче пищи два десятка мужчин подставляют котелки, куда грязный  повар
бухает порцию бобов с мясом. Затем инструктаж -- патрульная служба, караулы,
эксплуатация РЛС и рации.
     И наконец самое  важное: три ракетные установки, заглубленные в землю и
снаружи  едва заметные, должны  круглые сутки находиться в боевой готовности
-- ракеты с атомными боеголовками, стратегическое оружие. Вой сирены.
     Крики. Низколетящие цели! Направление северо-северо-восток!
     Келлер. К бою!
     Ужас; цепенящий страх.
     Первая  группа уже на  подлете,  пулеметные  очереди,  разрывы фугасов.
Солдаты бегут к блиндажам, бросаются наземь, снова бегут... Барри в  составе
расчета у зенитного орудия, подает из ящика снаряды.
     Короткими залпами тявкают орудия.  Второй  эшелон;  снова бомбы,  крики
раненых...  Один  из  самолетов подбит, крыло обламывается, и он врезается в
землю рядом с блиндажом, так близко, что  на людей градом  летят  обломки  и
земля. Едва  исчезли самолеты,  из-за холма выползают  четыре танка. Наводят
пушки на блиндаж -- и опять шквал  огня. Когда они разворачиваются и уходят,
на  месте блиндажа  груда развалин.  Раненых  относят  во  времянку,  крытую
железом  щель  у забора.  Уцелевшие принимаются за  расчистку территории, но
минометный обстрел не дает им работать. Оглушительный грохот разрывов.



     На фоне темного ночного неба едва проступают контуры развалин. Время от
времени  в воздух  поднимается  осветительная  ракета,  заливая  все  вокруг
слепящим светом. В  такие  минуты  видны какие-то  фигуры,  торопливо ищущие
укрытия  в  складках  местности. Это  партизаны,  видимо, они надеются легко
завладеть разрушенными укреплениями.
     Ощущение  холода, голода,  изнеможения. Барри  вместе с Брашем и Джо  в
окопе, все трое стоят по щиколотку в воде, одежда перепачкана  глиной. Барри
осторожно выглядывает из-за бруствера. На переднем крае завязался рукопашный
бой. Одиночные выстрелы, тяжелое, сдавленное дыхание, истошные крики.
     Потом разрывы, совсем  рядом,-- ошметки грязи, осколки металла. Дымовая
граната скатывается в окоп, дышать нечем, они выскакивают из укрытия. Кругом
уже  кипит бой,  и к ним тотчас же устремляются несколько юрких, как куницы,
фигур--пригнувшись, карабины с  примкнутыми  штыками наперевес.  Смертельная
схватка--все  смешалось,  не разберешь, где друг, где враг;  у каждого  одна
мысль:  любой  ценой  защитить  свою  жизнь. Отчаяние,  убийственный  страх,
ненависть.


     Бой кончился. Кругом  лежат  убитые  и раненые.  Невредимых  почти нет,
каждого хоть  чуть-чуть да  зацепило. Солдаты  в окопах перевязывают раны...
Один раздает  сухари,  другой пытается  на сухом бензине вскипятить  котелок
воды.
     Шум, словно что-то волокут по земле, чавкает грязь.  Браш выпрямляется,
осторожно  глядит по  сторонам,  потом  вылезает  из окопа,  идет  навстречу
человеку,  ползущему  на  четвереньках. Это сержант Келлер.  На ноге у  него
глубокая рана, которую он сам перевязал какими-то тряпками. Они помогают ему
спуститься в окоп.
     Келлер (со стоном). Ничего. Аптечка есть?
     Браш. Есть йод и бинты, только грязные.
     Келлер. Все лучше, чем ничего. Кто-нибудь может меня перевязать?
     Браш разрезает ему штанину,  пытается очистить  рану марлевым тампоном.
Потом смазывает йодом, заматывает бинтом.
     Браш. Толку-то что?
     Келлер приподымается на локте.
     Келлер. Сколько нас?
     Браш. Четверо, сержант.
     Келлер. А с машинами как?
     Браш. Все к черту.
     Келлер. А рации?
     Браш. Под развалинами, сержант.
     Келлер ненадолго задумывается.
     Келлер. Двое из вас должны привести подмогу. Добровольцы есть?
     Все мрачно смотрят друг на друга. Браш поворачивается к Барри.
     Браш. Пойдешь со мной, а?
     Барри. Пойду, Браш.
     Браш. Значит, мы двое, сержант.
     Келлер.  Возьмите   продовольствие,   сколько  есть.  От  вас  зависит,
выберемся мы отсюда или нет.
     Остальные выкладывают свой НЗ, отдают Брашу и Барри.
     Келлер. Удачи вам, парни!
     Браш и Барри берут автоматы, вылезают из окопа, уходят в тундру.
     Им предстоит  сорокакилометровый форсированный марш  по бездорожью, все
время под угрозой  пурги и стужи, все время рискуя угодить в  руки  партизан
или получить пулю из засады.
     Противоречивые чувства -- усталость, жажда жизни, покорность судьбе.
     Проходят часы. Иногда короткий привал  в затишье, среди кустов. И снова
в путь.



     Браш  и  Барри  в солдатской столовой. Пьют чай с ромом, грызут жесткие
ломти черного хлеба.
     Свинцовая  усталость во всем теле.  Сбоку от них запотевшее окно.  Браш
протирает  его  ладонью  --   по   дороге   движется  колонна   из  двадцати
бронированных машин.
     Барри. Пройдут ли?
     Браш.  Думаю,  да.  Партизаны атакуют  обычно один раз, а потом  спешно
меняют место дислокации. Так их труднее накрыть.
     Барри. Но  самолеты?  Танки? Я  думал,  тут всего-навсего  кучка  плохо
вооруженных мародеров -- нелегальные иммигранты, беженцы с Земли.
     Браш.  Да они бы нипочем не продержались так долго без  подкрепления. И
каким-то образом они ведь сюда попадают!
     Барри. Ты считаешь--красные? Здесь, на Сириусе?
     Браш. Похоже на то. Только ведь кто знает правду?
     Барри опять глядит в окно,  вслед колонне, которая медленно исчезает  в
тумане. Немного погодя он поворачивается к Брашу.
     Барри. А в чем она, правда-то, Браш? Я столько пережил в последние дни.
Я знал совсем  другой Сириус  -дикую  горную страну с глубокими  ущельями  и
бурными реками. Видел  и  другие  картины -- острова в море,  леса  и  луга,
замечательный край  для колонизации! И клянусь тебе, Браш,  все это было  не
менее реально, чем сейчас. Так что же тут правда, а что -- нет?
     Браш (серьезно). Я тоже  не знаю, Барри.  Я здесь дольше твоего и много
чего повидал.  Был и в той сказочной  стране, о которой нам рассказывали и о
которой толкуешь ты.
     Барри. Ты там был? Значит, она существует?
     Браш. Не уверен. Просто не знаю, и все. Может, это реальность, а может,
психотехнический эффект, внушение...
     Барри. Но зачем, Браш, зачем?
     Браш сперва удостоверяется, что никто не  подслушивает, потом  начинает
тихо говорить.
     Браш. Я тут кое-что  прикинул. Не  знаю, конечно, прав  я или  нет.  Но
вообще-то  иначе  быть  не может. По-моему, это--реальность.  И  по-моему...
(Совсем тихо.) ...Мы на Земле.
     Барри (тихо). А как же Сириус?
     Браш. Сириус--мираж,  которым нас  обманывают,  совершенная техническая
иллюзия. Знаешь, зачем создали "Сириус-Транзитный"? Какая у него сперва была
задача? Вербовать добровольцев. Нашим парням осточертело вести эту идиотскую
войну в чужой  стране, а загонять их туда силком, как раньше,  правительство
оказалось не в состоянии. Но война-то продолжается...
     Барри. И ее ведут добровольцы.
     Браш.  Да, добровольцы.  Но  откуда  они  берутся?  По-моему,  проблему
разрешил "Сириус-Транзитный".
     Барри (себе самому). И поэтому...
     Браш.   Они   воспользовались  одним   изобретением,   гак   называемой
глоборамой.  Ее  еще зовут  "театр наяву".  Это  как  наркотик,  только  что
физического ущерба не причиняет. Речь идет об активации подспудных желаний и
закреплении их с помощью глоборамного антуража. Как это работает, ты меня не
спрашивай.  Человеку  кажется,  будто он попал в фантастический край, у него
разыгрывается воображение, и он как бы наяву переживает все, о чем  мечтал в
глубине души.  А  в итоге  перестает понимать,  где  кончается реальность  и
начинается иллюзия.
     Барри. И люди, которые на это клюнули...
     Браш. Сперва  их приучают  к  такой масштабности  переживания,  которая
никому до сих пор и во  сне не  снилась. Их  переносят в  сказочную страну и
предлагают  все,  что душе  угодно,-- богатство,  дружбу,  любовь,  успех. А
заодно посылают сюда.
     Барри. ...И это реальность.
     Браш. Боюсь, что да, Барри.
     Барри. И из нее не вырвешься?
     Браш. Кто  бы сумел!  Даже  если  раскусишь игру... Все равно ведь  как
замечательно:  приключения  в чудесном  краю  вечного  солнца,  первозданный
тропический рай, чудо Сириуса. Кто станет  вырываться?  Кто  захочет? Ты  же
видел  их,   видел  эту  очередь   уволенных,  без  конца  выздоравливающих,
безнадежных? Выдерживает  мало  кто,  и  тех  немногих,  кому  это  удается,
отпускают   благосклонно.   Для  них   приключение  кончилось.  Пока  они  в
Санта-Монике,  им  платят пособие.  А  иногда  устраивают  бесплатный  сеанс
глоборамы.
     Барри поднимает  было руку, словно желая схватить собеседника за плечо,
но тотчас опускает ее.
     Барри. Но, Браш, если ты все это раскусил... Почему не поставишь крест?
Ведь надо только уехать из Санта-Моники. Или кто-то тебя удерживает?
     Браш качает головой.
     Барри. Ты же  не авантюрист, Браш!  Ты  же умный, наверно,  в  колледже
учился. А  теперь сидишь тут и "служишь" как обезьяна с электродами в мозгу,
марионетка, которой управляют на расстоянии.
     Браш (резко изменив тон). Ну вот что,  Барри! Сам не знаю, зачем я тебе
все это сказал. Это смутные предположения,  вероятно, вообще  вздор.  Может,
все совершенно иначе, и нам никогда не доискаться до истины. Лучше забудь об
этом.
     Барри отодвигает  пустой  стакан, встает.  Браш тоже поднимается. Барри
вдруг охватывают гнев и решимость.
     Барри.  Не думать? Забыть?  Примириться  с этим сволочизмом? Нет,  надо
что-то делать!
     Браш (тревожно).  Ты что задумал, Барри? Ты же не станешь... Не лезь ты
в это дело! Хочешь выбраться, так пробуй! Только не  суйся в то, что тебя не
касается! И меня оставь в покое!
     Барри стоит вплотную перед Брашем,  и тот с  удивлением  читает  на его
лице решимость.
     Барри. Может, меня это все-таки касается, Браш. Тут есть еще кое-что, о
чем ты понятия не имеешь.
     Браш (удивленно). Что же именно?
     Барри.  Хочешь  верь,  хочешь  нет.  Если  угодно,  можешь считать меня
сумасшедшим...  Но  ты  был со  мной  честен,  и  я  тоже  буду  честен. Гас
Гриффин--мой  брат. А теперь скажи, что  меня это не  касается. Барри кивает
Брашу и выходит из столовой. Браш стоит как громом пораженный.



     Барри на миг останавливается у двери, на ней табличка:
     ДИСПЕТЧЕРСКАЯ. Он стучит и входит.
     Офицер   с    серебряными   нашивками   на   воротнике   --руководитель
полетов--удивленно поднимает глаза.
     Офицер. Вы что себе позволяете? Дверью ошиблись?
     Барри.  Нет,  мне  нужно  поговорить  с  вами. Офицер.  Тогда  извольте
обратиться по команде. А сейчас--вон, или я вызову адъютанта.
     Барри вытаскивает  из  нагрудного кармана удостоверение--  это  бумага,
которую  ему  дал  брат,  с собственноручной подписью Гаса. Барри  кладет ее
перед  офицером  на стол.  Тот пробегает  бумагу  глазами,  настораживается,
читает еще раз...
     Барри. Это спецудостоверение, выданное Гасом Гриффином.
     Офицер встает, подвигает Барри кресло. Вид у него  встревоженный. Барри
продолжает стоять, офицер,  которому хочется сесть,  медлит... Удостоверение
по-прежнему на столе, Барри забирает его.
     Барри.  Гас  доверил мне  особое  поручение.  Я  должен был тут немного
осмотреться...
     Офицер. И вы осмотрелись? Все в порядке?
     Барри (резко). Ничего тут не в порядке.
     Офицер. Да, но...
     Барри. К вам это не имеет отношения.
     Офицер. Что я могу для вас сделать?
     Барри.  Мне надо срочно вернуться  в  Санта-Монику. Можете  подготовить
ракету к вылету?
     Офицер  (с  облегчением).  Разумеется.  Я  сейчас же распоряжусь. Минут
через пятнадцать...
     Барри. Отлично. Через пятнадцать минут я буду на стартовой площадке.
     Он поворачивается и выходит.



     Ракета  готова  к  старту. Несколько  человек в  серой  форме слоняются
вокруг, явно  встревоженные. Удивленным  взглядом провожают  Барри,  который
карабкается  вверх по трапу и  исчезает  в пассажирском  отсеке ракеты.  Люк
закрывается.
     Голос из динамика. Ракета к пуску готова.  Очистить стартовую площадку!
Повторяю: очистить стартовую площадку!
     Трап  отводят, двое  мужчин поспешно  уносят его прочь. Остальные  тоже
расходятся,  через несколько  секунд  площадка  пуста.  Голос  из  динамика.
Внимание, протяжка!
     Огненный сноп вырывается из двигателей; клубы дыма.
     Голос из динамика. Десятисекундная готовность: десять,  девять, восемь,
семь, шесть, пять, четыре, три, два, один -- пуск!
     Сноп огня резко увеличивается, медленно отжимает ракету вверх, она чуть
покачивается, затем,  набирая  скорость, уходит  все  выше и  выше.  Сильная
перегрузка, больно давят ремни.



     В  пассажирском  отсеке  одно-единственное кресло.  Барри  надел  шлем,
накинул   ремни,   но  замок  защелкнуть  не  сумел.  Руки   его  лежат   на
подлокотниках, спина прижата к спинке кресла.
     Перегрузка  растет,  дышать  трудно.  Темные  космы за  иллюминаторами,
трепещущий  отсвет  огня.  Свист  и   рев   изрыгающей  пламя  ракеты.  Мимо
иллюминаторов  проносятся  клочья  тумана,   потом  их  заливает  голубизна,
мало-помалу переходящая в лиловость, а затем в зеленые тона.
     Ракета вибрирует, порой  грозит войти в  штопор...  Барри изо всех  сил
старается сохранить равновесие, но по глазам видно, что он постепенно теряет
над собою власть.
     Головокружение, дурнота.
     Вибрация усиливается, ракету швыряет из стороны в сторону... Воющий рев
переходит в низкое ровное гудение.
     Потом вдруг настает тишина.
     Барри пробует шевельнуться. Высвобождаясь из ремней, напряженно смотрит
в иллюминатор.  Он слегка сбит с толку:  ему кажется, что ракета  утопает  в
голубовато-зеленом свечении, полном  пляшущих бликов. Выпутавшись наконец из
ремней и  сняв шлем, он подходит к иллюминатору: голубовато-зеленое свечение
словно бы уходит  в бесконечность, наверху смутная зыбь  пронизанного светом
пространства,  внизу  спокойная, темная синева...  А потом вдруг  подплывает
стайка рыбешек, замирает перед стеклом --  на  мгновение Барри заглядывает в
безучастные глаза рыб,-- потом молниеносный поворот, и стайка исчезает.
     Сомнений нет--он  под водой, вероятно в  море. Барри отрывает взгляд от
нежданного зрелища, открывшегося ему, возвращается  к креслу. Снова надевает
шлем,  накидывает ремни...  Затем  нажимает  стартовую  кнопку на  приборной
панели.  Вода снаружи начинает бурлить. Вскипает пеной,  потом белый туман и
вновь вибрации корпуса. Тем не менее все чуточку иное... более расплывчатое,
нереальное...   быть   может,  просто  сознание  мутнеет  от  психических  и
физических нагрузок. Барри встряхивает головой, точно отбрасывая возникающие
сомнения. Шумы теперь напоминают скорее музыку, чем рев двигателей.
     Смятение, отчаянные попытки упорядочить хаос впечатлений. Барри борется
с  дурнотой. Временами  голова его падает  на грудь,  но  он  снова и  снова
переламывает   себя.   Всеми  силами  заставляет  себя  очнуться.  Испуганно
вздрагивает--рядом с ним еще двое. Откуда-то появились еще два кресла--слева
Гас, справа Ютта. Столь же  необъяснимым образом исчезли  узкие иллюминаторы
пассажирского отсека.  Вместо  них  выпуклые  обзорные  экраны  космического
корабля. И вот они уже парят над изрытым кратерами ландшафтом, местами видны
дымящие конусы вулканов. Корабль скользит  в пространстве, горы  понижаются,
переходят  в широкие  долины.  Мягкое  покачивание, голова  кружится  совсем
чуть-чуть.
     Медленное  снижение--спокойно  и  плавно.  Тихий   шорох   разреженного
воздуха, корабль вошел в атмосферу.
     Внизу  отлогие   холмы,   луга,  поля,  ряды  тополей,  крытые  соломой
крестьянские дома, волы  в упряжке,  дети, играющие у колодца, стада  овец в
дубовых рощах, пастушата с  посохами,  девушки в пышных юбках, запрокидывают
головы,  глядят  из-под  руки,  приветственно  машут...  Внезапно  наступает
удивительная ясность мысля.
     Барри. Все это неправда, Гас, я знаю.
     Гас неподвижно смотрит на него.
     Барри. Зачем  ты это  делаешь, Гас?  Это  же обман!  Ты  эксплуатируешь
людей, больше того, крадешь  у них достоинство! Лишаешь их воли, выставляешь
на посмешище!
     Ютта. Что ты, Барри?! Как  ты смеешь  так  говорить  с  Гасом? Посмотри
вниз... (Она показывает  вниз, где мелькают все новые идиллические картины.)
Разве ты не знаешь, как нынче выглядит Земля? Кто  увидит такие вот картины,
если их не покажет Гас? Кто узнает  дикую природу, чистый воздух, прозрачную
воду? Кто  почувствует себя открывателем, завоевателем, владыкой этого края?
Гас подарок людям делает, и они должны быть ему благодарны.
     Барри. Зачем же тогда кошмар партизанской войны?
     Ютта. Очень просто: лишь познав уродливое, можно оценить красоту.
     Барри. Но ведь это все неправда, обман, иллюзия!
     Гас. Что есть реальность, что есть иллюзия? Реальность--то, что человек
переживает. А я и предлагаю людям переживания. Они переживают все это наяву,
Барри, так ясно,  так  однозначно... Иначе и быть не  может. Вот это и  есть
реальность, самая настоящая.
     Барри (шепотом,  с сомнением). Но  нельзя же  успокоиться на этом... Не
может это быть конечной целью!
     Гас.  Чего ты, собственно, хочешь, Барри?  Ты своей  цели достиг. Нашел
свое  приключение, увидел  Сириус. Ты мой брат, Барри, и я сделаю все, чтобы
ты был счастлив. Если хочешь, я поведу тебя к звездам, к пределам Вселенной,
к ее началу и концу.
     Космический корабль вдруг  совершает  плавный  разворот, забирая  круто
вверх.  Идиллический   ландшафт   пропадает  из   виду.  Мгновения  сумерек,
потом--сверкающая россыпь звезд.
     Звезды начинают двигаться, уплотняться, становятся туманными сгустками,
маревом. Радуга кольцом опоясывает  горизонт, вспучивается, смыкается вокруг
корабля. Барри  смотрит по сторонам. Гас и  Ютта  исчезли.  Он  снова  один.
Поднимает голову... Нос ракеты устремлен в черную бездну полной пустоты.

Last-modified: Thu, 13 May 2004 14:48:08 GMT

Оцените этот текст: